После Арсолира (гет)

Деянира вынуждена была признать, что путешествие в большой компании имеет немало преимуществ. Прежде всего, кончились траурные ежевечерние посиделки. Теперь каждый вечер был как нескончаемая вечеринка, фейерверк и цирк уродов. Угорцы были забавны, гномы — гостеприимны, а гвардейцы — вообще душки. Мэтр Никон напивался и начинал шалить, Плант безуспешно пытался его урезонить, а вениты, в своих с каждым днем все более грязных плащах, наблюдали за всем этим квадратными глазами. История о визите Марвина в венитский лагерь с каждым днем становилась все сказочнее, а Флора пользовалась немалым успехом у той части публики, что легко относилась к суевериям по поводу нежити. Впрочем, Дея не замечала, чтобы девочка этому сильно радовалась. Флора, несчастная, сонная, перемещалась по лагерю, стараясь держаться подальше от Ханубиса, и равно игнорировала как капрала ор-Теммена с его сонетами, так и посла Бульбу Радогорского, непрерывно жующего чеснок и обвешанного амулетами, как болван в лавке. На третий день совместного пути Дея даже подглядела, как Плант целует вампирше руку — что было, по меньшей мере, забавно.

Дорога была грязной, а туман — густым, но "меч-солнце", судя по всему, действительно разгонял тьму. Настроение в отряде оставалось бодрым, иногда — чересчур. Когда мэтр Никон пришел скрестись Деянире в дверь с первыми петухами, она подбила ему глаз. Он ушел — петь серенады под ее окном вместе с Йо. Пришлось воспользоваться излюбленным методом Гвидо Монтелеоне.

Плант уговорил Деяниру помочь с перевозкой телег. Она согласилась — больше из-за той роли, что он сыграл у венитов, чем из каких-либо иных соображений. Торговаться с ним оказалось сплошным удовольствием. Она вытребовала пони из королевских конюшен, шесть локтей драконьей кожи на куртку и десять "петухов", и переговоры заняли четыре часа в общей сложности. От сотрудничества на озере пришлось отказаться — Дея не знала, каковы планы Ханубиса на неё.

Но, несмотря на все веселье, одно оставалось несомненным — они ехали по искаженной, больной земле. Здесь не пели птицы, и ветви деревьев были искривлены, как в затянувшейся агонии. Дороги были пусты, а люди в деревнях встречали путников кольями и выглядели так, словно долгие дни провели в осаде. Даже собак было мало. А на четвертый день совместного пути, пятнадцатый со столицы — на обочинах появились яблоневые сады. Цветущие: гроздья лепестков покрывали ветви, как гнилостный налет, и густой, удушливый аромат витал над дорогой. Лошади волновались, и с ними волновались и люди. Начались перебранки — как среди челяди, так и в руководстве.

Что ж, следовало полагать, что вечно идиллия не продлится. О конечной цели в экспедиции не говорили никогда, но не подлежало сомнению, что все о ней помнят. И Деянира сильно сомневалась, что доспех Эрика удастся поделить между Геронтом и Угорьем. По-видимому, остальных мучили те же сомнения: угорцы старались держаться особняком, а за Плантом теперь неотрывно ходил некто косоглазый и в наколках. Ор-Хофф богохульствовал, гномы шушукались, вениты пели гимны — монотонные и плохо рифмованные. Некроманты проводили время в гробовом молчании, и их отсутствующие взгляды явно смотрели на нечто омерзительное.

* * *

Тем утром Лильке проснулась с песней. Лильке вообще была везучей. Песни приходили к ней сами, да и все остальное в жизни — тоже. Но если песня приходит, что с ней надо сделать? Правильно, спеть, а если найдутся полчаса свободных, то и записать, тренируясь в грамоте. А что такого? Грамота — штука полезная, тем более для менестреля. Но сегодня времени на песни как-то не находилось. Первым делом надо было покормить младенца Себастьяна. Потом хватать его в охапку и босыми ногами бежать на кухню. Нет, ну понятно, что Рейчел сама может сварить овсянку, так ведь попробуй не помоги!.. Обидится на весь день.

Потом надо было позвать леди Ксению к завтраку, и Лильке долго искала ее по всему замку. Леди Ксения ночами почти не спит, бродит по коридорам, порой куда забредет, выбраться не может! Но сегодня она была на восточной стороне, в детской. С сыновьями беседует, бедная...

— Сегодня гости приедут, — с улыбкой заявила она запыхавшейся Лильке. — Андриуш с башенки видел. Полсотни человек и рыцари среди них. Не королевская ли охота? Ты уж распорядись на кухне, милочка, чтобы ужин приготовили парадный.

— Да вы завтракать идите, леди, я распоряжусь. Дайте, я вам платок накину, замерзли же!

Андриуш — младший. Янко — старший, а есть еще сам граф ор-Залецки, но он солидный, из кабинета не вылазит. Ну, если Андриуш сказал, что быть гостям, значит, так оно и есть. Это сначала Лильке не верила, когда леди Ксения стала свои разговоры пересказывать, потом-то все уже убедились, что новости у нее самые что ни на есть верные.

А графа Лильке своими глазами видела. В день солнцеворота, когда в Арсо полыхнуло. Она тогда в обморок упала, а когда очнулась — увидела. Ну, на кухне она потом ему и доспехи сверкающие придумала, и плащ изумрудный с золотым оленем. Не расскажешь же, что доспехи на нем плавились и на камни капали, а от плаща и ошметков не осталось? А какое лицо у него было — Лильке и вовсе не знала, что с человеческим лицом такое сотворить можно.

Ну и пообещала она ему, что с графиней хоть до весны останется. Да она и без обещания бы осталась. Слуги и так все разбежались, остались только Рейчел и горбатый Фредерик, а куда леди Ксении без прислуги? Она же как дитя... Да и уходить в зиму с младенцем Себастьяном Лильке побаивалась. Оно, конечно, менестрель нигде не пропадет, да куда с ребенком в зиму?

Леди Ксения опять растворила все окна, и Лильке, бранясь вполголоса, бросилась их закрывать. Студит, да еще яблони... Прежде Лильке яблонев цвет любила, у нее даже песенка такая есть, а теперь от него с души воротит. Что же это за зима такая? Не иначе, скоро мир налетит на небесную ось... Хотя Лильке везучая, авось пронесет.

За завтраком леди Ксения опять завела разговор про гостей, а Фредерик с ней ругаться стал. Он вообще такой — в Янко с Андриушем не верит, а скрыть не умеет. Пришлось Лильке их мирить. А потом младенец Себастьян облил овсянкой себя, стол, пол и саму Лильке. Пришлось греть воду и стирать себя, младенца Себастьяна, платье и скатерть. А там Рейчел зарезала двух куриц и затеяла варить рагу в короле-котле, а на него поди еще овощей начисти! Так и осталась песенка без музыки.

А вечером, и верно, рога затрубили у рва. Лильке с Фредериком мост опустили, а там!.. Людей не с полсотни, а вся сотня наберется, и впереди два десятка рыцарей белых, а за ними гвардейцы черные, а за ними еще народу уйма, лошади, телеги, баркас летающий... Вот честное слово, баркас! Прилетел и в ров плюхнулся, рыцарей обрызгал водой стоячей.

Так что выражались эти рыцари совсем не по-рыцарски, когда в ворота въезжали. Да только Лильке не нежная барышня, чтобы приходить в уныние от всякой мелочи. Она жизнь знает, а в жизни всякое бывает.

Да и радость у Лильке случилась, и — ух! — какая. С ними Йо приехал. Адар Йо Сефиус, милсдарь менестрель, трепло остроухое. С ним Лильке познакомилась еще когда с Вороном в Граарге пела. Ворон пил тогда по-черному, и все было очень нецукерно, а Йо всегда, когда мог, ей на булочки подкидывал. Теперь она хоть накормить его сможет — за все хорошее... Бросилась было ему на шею с визгом, да тут младенец Себастьян заинтересовался "колабликом" и чуть не утопился во рве. Пришлось доставать, бить по попе, утешать, мыть, застирывать платье по-быстрому, и это все — когда замок от гостей ломится! В нем, небось, лет двести таких сборищ не бывало!

Ну, потом поспокойней стало, и Лильке даже удалось всунуть Йо миску с куриной ножкой. Тогда она за лютней и побежала, а — хрен вам! — песенку-то и забыла уже.

* * *

В дороге вениты держались особняком, и Ханубиса это вполне устраивало. Но в тот вечер ему пришлось оказаться от них в непосредственной близости. Конечно, стоило занять место за столом еще в самом начале, а за едой послать Марвина. Но глупость наказуема, а потому теперь некромант делил скамью с пятеркой венитов во главе с самым магистром. Его это соседство не радовало — на уровне тонких ощущений — и единственное, что скрашивало ужин, это осознание того факта, что и соседям приходится не лучше.

В этом замке фон Санеги был густым, как картофельное пюре. Ханубиса удивляло, что здесь еще остались люди, — впрочем, способности людей к адаптации вообще уникальны. Время... путь почти завершен.

Во время трапез вениты обычно внимали душеполезным преданиям. Они и сейчас не стали нарушать традиции: пока четверо сосредоточенно жевали, пятый, желтоусый, голодными глазами следил за траекториями ложек собратьев и вещал гнусавой скороговоркой:

-... и тогда восстал пресветлый Вениус и покинул то селение, и шел, шел и вышел...

— И шел, и достиг, Ансельм — коротко поправил Арно Армани, сосед Ханубиса по столу. Левая его кисть, двупалая, нервно подергивалась.

— ... и шел, и достиг, — повторил Ансельм, — драконьего логовища, где лежала на яйцах тварь гнусная, смрадная. И вознес пресветлый Вениус меч свой доблестный, и поразил чудище в шею у загривка. И полилась черная кровь, и вылилась вся...

При всех недостатках рассказчика, история была прелестной. Многие слушали, прекратив свои разговоры. У противоположной стены Ханубис заметил женщину с ребенком, кивавшую в такт Ансельму, а в кульминационные моменты даже артикулировавшую вместе с ним. Ребенок хихикал и пытался выбраться из ее хватки, но незнакомка что-то сердито ему шептала, встряхивая русыми, с рыжиной, завитушками стриженых волос, и продолжала внимательно слушать. Смотреть на нее было приятно.

— ...когда же узнали жители той деревни о случившемся, то собралися они и так рекли: "Если он — сильный, тот, кто поражает, то чем мы хуже?", после чего вышли супротив эльфьей заставы. И хлынули стрелы нелюди сплошным потоком, и многие поражены были, а другие бежали...

И это почти за пять столетий до Эрика Огненного, подумал Ханубис. Марвину места за столом не хватило, он ел на кухне, вместе с другими пташками низкого полета. Жаль, думал Ханубис, ему понравилась бы эта история. Хотя он ее, наверно, знает. На Севере оры часто берут в наставники сыновьям престарелых венитов. Так ли было у мальчика? Надо будет спросить.

Плант подавил зевок, зашептал что-то на ухо своему секретарю, лысому толстячку, похожему на желудь.

— ... и возопили люди к пресветлому Вениусу, и упрекали его всячески. Он же так им рек... так рек пресветлый Вениус: Вы... эээ...

— Довольно, Ансельм, — бросил магистр Готенбюнтер. Вздохнув, он продолжил сам, и голос его разбудил гулкое эхо под сводами зала:

— Так рек пресветлый Вениус: "Вы мните себя хозяевами, а потому не впрок вам победы и горьки поражения. Я же лишь слуга тому, что выше меня, орудие славы его и силы. И когда побеждаю я, победа моя ради всего человечества, и в поражениях нет мне позора. Ныне же возьмите мечи свои, и попробуем снова".

"И попробуем снова", усмехнулся Ханубис. Без сомнения, так они и сделали.

Магистр тем временем поднялся, возвышаясь над сидящими.

— Завтра, дети мои, нам предстоит великая битва.

Плант вскинулся.

— Прошу прощения?..

— Ваша доблесть, что же вы молчали?.. — не сдержался и кто-то из венитов. — А как же пост, молитва, бдение?!..

— Достаточно и молитвы, если она выйдет из чистого сердца, — отрезал магистр. — Никаких бдений.

Новость вызвала вполне предсказуемый переполох. Все заговорили разом, некоторые повскакивали с мест. Ансельм, пользуясь моментом, с урчанием глотал овощи.

— Мэтр Ханубис, это правда? — спросил Плант, близоруко сощурившись. — Завтра?..

— Очень похоже на то.

— Но... по карте получаются еще пять дней пути.

— После катаклизма озеро сильно разлилось, — пояснил некромант. — И оно рядом. Я ощущаю его близость, как и магистр.

— И вы мне не сказали?.. — в своей растерянности особист казался весьма забавным. Так вот где у него слепое пятно...

— Вы не спрашивали меня, мэтр.

— Верно, — сказал Плант после едва заметной запинки. — Прошу извинить меня.

Он замолчал, невидящим взглядом скользнул по скатерти. Потом вскинул голову, отвернулся от Ханубиса.

— Милсдарыня, — позвал он. — Милсдарыня Лильке!

Рыжая с младенцем удивленно посмотрела на него и поспешила подойти.

— Вам что-то нужно, милсдарь?

— Вы могли бы предоставить нам отдельную комнату для, так сказать, заседания?

— Хмм... библиотека подойдет?

— Замечательный вариант, — заулыбался Плант. — И еще один вопрос: скажите, а далеко ли до озера?

— До озера? — она нахмурилась. — С холма спуститься, там еще сады, сады, а потом его берег и будет. Но я дальше не ходила. Страшно, — добавила она с улыбкой.

— Вы ходили одна? — не сдержал любопытства Ханубис. Лильке посмотрела на него с интересом, запустила руку в волосы, сверкнув разноцветными браслетами. Ребенок тоже уставился на некроманта, потом молча завертелся, пытаясь вырваться из материнской хватки.

— Ну да. С младенцем Себастьяном Рэйчел посидела, а я сходила. Интересно же, нет?..

Глаза у нее были желто-зеленые, как у кошки, и веселые.

— Интересно, — подтвердил Ханубис. Способности к адаптации, м-да... Смелая девушка.

— Я тогда пойду, библиотеку отопру, — сказала Лильке. — Если вам больше ничего не надо.

* * *

И опять дела-дела-дела. Перед библиотекой Лильке на кухню забежала, младенца Себастьяна Рэйчел подкинуть, а та затеяла варить сбитень, и на Лильке только рукой замахала, не подходи, мол, не до тебя. А народу там — не продохнуть! Ну, к счастью, там Йо еще сидел и доел как раз, ему-то она младенца и вручила. И не поговорить толком, времени нет! С Йо еще парочка интересная сидела, паренек с девушкой, оба бледные такие, грустные. Девушка, так она даже не ела ничего, свою тарелку Йо подсунула, это Лильке своими глазами видела. Да и Йо стремно выглядит, лицо осунулось, рука замотана... Что ж с ними было, с бедолагами?

Захватив свечу и охапку дров, Лильке побежала.

Да еще тот маг, думала Лильке, взбегая на третий этаж, который смуглый. У него что-то совсем плохо... У Ворона когда-то собака жила, а потом сбежала, ушла с рынка в порт, стаю свою сколотила. Тогда еще ребята в гости перестали заходить, говорили, мол, видно боги от него отвернулись, если даже собака ушла... А собаку Лильке потом встречала, когда в порт ходила — вот имени сейчас не вспомнить, а глаза у той собаки были именно такими, разве что светлей оттенком. И зубы она так же скалила, даже когда Лильке ее вкусненьким угощала. Брр.

В библиотеке было холодно, как в Хрюсланде в мае. То есть, в Хрюсланде Лильке не бывала, но представить могла. Еще в библиотеке было темно, сыро, пыльно и веяло сквознячком. Она б не удивилась, если бы тут оказался сам граф ор-Залецки, один, или даже с сыновьями. Лильке прошлась перед камином, аукнула, но никто не ответил. Тогда она поставила свечу на каминную полку и стала разжигать огонь.

Дрова искрили и гасли, хотя на кухне разгорались за милую душу. От сквозняка полки поскрипывали, словно голодные зверьки плакали. Лильке стыдно было признаваться, но в последнее время она побаивалась оставаться одна в нежилых комнатах. Как-то неуютно. А лучше всего, когда огонь горит, и кто-то есть с тобой в комнате.

— На груди моей пожаром

Бусы красные горят,

А мой милый на границу

Отправляется в наряд...

Голос у Лильке сильный, звонкий, и песен она много знает. Она про любовь любит петь, а про войну — нет, но егерские песни старые всегда и про то, и про другое, а когда Лильке плохо, они первым делом вспоминаются, как мамка пела, ее качала. Ух ты, и слезы к глазам, а чего плакать, глупая?.. Ты ж везучая, живи да радуйся.

— А когда он на дорогу

За станицей уходил,

Он рябиновые бусы

Мне на память подарил.

Завещал мне крепко помнить...

Ой!

Тень у двери возникла внезапно, у Лильке аж сердце в груди встрепыхнулось. Схватила свечу. Ну что ты как маленькая?.. Вовсе это не безымянный ужас, обычный человек.

Ну да, женщина, она еще в зале сидела. В мужской одежде и с мечом, и шрам на щеке. Молчит, и глаза улыбаются, а губы — нет.

— Хорошо поете, милсдарыня, — походка у нее быстрая, деловая. — Меня Плант попросил проверить, что все в порядке.

— Спасибо, в порядке. Только вот огонь гореть не хочет...

— Я его понимаю, тут сыро как в Бездне, — женщина склонилась над очагом. Дрова вспыхнули разом, задымились. — Как вы тут ориентируетесь? Не пой вы, я бы десять раз заблудилась.

— Днем тут получше. Я сначала тоже путалась, но меня Фредерик везде водил. Это дворецкий леди Ксении, — вот так хорошо, хоть светло стало. Как же тут пыльно,— апчхи! — корешки у книг серые совсем, — или им так положено? — А как к вам обращаться?

— Я — Дея Винсент. Из Гильдии, — и смотрит, ждет реакции.

— А я — Лильке, мэтресса чародейка. Я вообще менестрель, лютнистка.

— Славно. И ребенок — ваш?

Лильке быстро снимала чехлы со стульев, придвигала к длинному столу. К ее удивлению, чародейка взялась помогать.

— Мой, мэтресса.

— Сколько ему?

— Бездня декада как год сравнялся.

— Дитя Бельтайна?..

Лильке засмеялась.

— Точно. А у вас, мэтресса, дети есть?

Деянира с грохотом передвинула очередной стул. Подняла на Лильке удивленный взгляд.

— Да, — кивнула. — Дочка.

— Дочка... девочки лучше, им косички можно заплетать. Сколько ей?

— Пять.

— А, большая уже. И что же вы, ее дома оставили?

— На мою работу ребенка не потаскаешь.

Дура ты, Лильке, дура кромешная! Что говоришь такое?.. Магичка громыхнула очередным стулом, снова скользнула взглядом по стеллажам.

— Лильке, а почему вы не уходите отсюда?

— А зачем мне уходить? — да что они, сговорились все со своими вопросами? И смотрят одинаково, будто со смертельно больным говорят... — Я леди Ксении нужна.

— А если с ней?..

— Не получится, — мотнула вихрами Лильке. — Она слабенькая. Не старая еще, но болеет сильно. И потом... у нее муж и сыновья на Арсолире были. А теперь она их видит.

— Видит?.. — магичка подалась вперед, сжала пальцами спинку кресла.

— Видит. Говорит с ними. И я так думаю, что ей без них... в общем, хуже ей будет без них, чем с ними. Так что мы пока здесь.

— Понимаю, — кивнула мэтресса. — Я надеюсь, — сказала она, тщательно подбирая слова, — что после нашего визита на озеро здесь станет светлее.

— Да помогут вам боги, — так, стулья расставили, стол весь в пылюке, а тряпку-то и забыла! Теперь беги опять... — Я за тряпкой для стола сбегаю, и мэтра Планта позову. Вы... вы тут подождете или вместе сходим?

Чародейка засмеялась.

— Давайте вместе сходим. У вас тут жутковато, не замечали?

— Да нет, нормально... Люди, опять же, хорошие.

— Тоже верно. Главное, чтобы люди хорошие были.

— Ага... — Лильке уже к дверям подошла, когда вдруг поняла, что ей хочется сделать. Вернувшись к камину, быстро сняла с руки один из браслетиков, зеленый с кошачьим глазом. Подошла к недвижимо застывшей Дее.

— Вот, мэтресса, держите, — улыбнулась. — Подарок вам.

Она приняла подарок с недоумением, поднесла к глазам, разглядывая.

— Спасибо, — сказала наконец дрогнувшим голосом. Ай да Лильке, хоть что-то вовремя сообразила!

— Вот, — улыбнулась Лильке, — пойдемте. Я браслетики сама плету, продаю потом. На ярмарках... я магией-то не владею, но их хорошо покупают. Говорят, если кому такой подарить, ему чуточку больше везти начинает. И в любви, и просто так... Вот столечко, — она показала пальцами.

Чародейка посмотрела и засмеялась, потом шагнула в коридор перед Лильке, повела головой, скользнула вперед. Можно подумать, что уж у нас такого страшного, подумала Лильке с обидой за дом.

Сгусток белого тумана скользнул по коридору, вырвался в прорезь бойницы.

* * *

Подъем на третий этаж дался начальству цирка его высочества нелегкой ценой. Мэтр Никон уснул на полпути, и ор-Хоффу пришлось его тащить, Бульба Радогорский задыхался, и, судя по цвету лица, был на грани апоплексического удара. Дэрин сын Гэрина, почтенный гном-подводник, впотьмах спутал с чудовищем старый доспех и с лязгающим боевым кличем опустил на него свой топор.

Ханубис был удивлен тем, что гномий порыв не поддержали. Судя по лицам людей, две трети их были на грани паники, прочие же — лучше скрывали чувства.

Библиотека была именно такой, как положено библиотеке заброшенного замка, проклятого сотню лет назад. Пока господа командующие рассаживались, Ханубис прошелся, разглядывая корешки книг. Кое-где они были покрыты эктоплазмой. Ножки стеллажей обвивал ведьмин мох. Классический стиль, думал Ханубис. Простота и изящество. Скоро мы встретимся, Ленерро. Лица коснулся прохладный сквознячок, и некромант принюхался, раздувая ноздри. Еще две-три лиги у нас есть, здесь ты едва ли дотянешься. Обидно?

У двери возник очередной скандал. Посол желал провести на заседание всех своих людей. Плант звал ор-Хоффа, и в тихом его голосе уже неприкрыто звучал командирский металл. Дэрин сын Гэрина, усевшись на председательское место, заливисто вещал о подземных озерах Тролльхейма. Вениты молча слушали. Здесь их осталось всего трое, — сам магистр, а с ним Арно Армани и префект Саммерс из ордена Чистоты Помыслов. Ханубис предпочел бы не видеть последнего — как сегодня, так и в принципе.

Наконец все расселись. Ханубис сел между Деянирой и Плантовым секретарем. Светозар Радогорский, оставшись в зале в компании лишь мэтра Ярослава, шумно вздыхал, утираясь куском батиста. Гвардейцам удалось растолкать мэтра Никона, и он поднял помятое лицо. Плант откашлялся.

— Итак, завтра начинается последний этап нашей миссии,— сообщил он буднично. — Я предлагаю составить план действий.

— Купаться будем? — живо спросил Дэрин. Рэрин сын Фрагода немедленно принялся громким шепотом стыдить водолюбивого дядюшку, но градус торжественности за столом несколько упал. Ор-Хофф, тот вообще заржал так, что едва не потушил свечи в бронзовом подсвечнике.

— Купаться не будем, — покачал головой Плант. — Будем погружаться под воду. Почтенный Дэрин сын Рэрина, сколько времени вам понадобится, чтобы полностью собрать батисферу?

— За день-два управимся, — жизнерадостно отвечал гном. — Вы пока рыбку половите, то-се.

— Это невозможно, — нарушил общее молчание Армани. Ханубис изумленно приподнял брови — неужели доблестный командор боится? Похоже, что так. — Братья не удержат лича так долго.

— Сколько времени у нас есть?

— День, — сказал магистр.

По крайней мере, он здраво оценивает собственные силы, подумал Ханубис.

— День? — изумленно повторил мэтр Ярослав. — День, чтобы найти доспех в этом... крошеве? Вы себе хоть представляете, что там произошло в катаклизме? Если его накрыло породой, засосало...

— Все мы знали, на что идем, господа, — сказал Плант. — Для того, чтобы наша миссия увенчалась успехом, каждому из нас придется совершить невозможное. Но долг требует этого. Почтенный Дэрин сын Рэрина, вам хватит двух часов?

— Хватит, — засмеялся гном. — Я в моей батисфере кажный винтик знаю. А вы хитрец, милсдарь!

— Выйдем перед рассветом, — сказал ор-Хофф. — Чтобы как рассветет, уже на озере быть.

— Поддерживаю, — склонил голову Плант. — Я бы также предложил переправить батисферу на баркас немедленно, с тем, чтобы почтенный милсдарь гном мог заняться сборкой еще в дороге.

— Да вы в своем уме?.. — счел нужным вмешаться Бульба. — Кто ее переправлять будет, этот паралитик, что ли? — толстый палец устремился на задремавшего мэтра Никона. — Да он же лыка не вяжет, мышей не ловит!

— Да водой его облить, и дело с концом, — громыхнул ор-Хофф. Деянира задумчиво крутила на запястье тонкий бисерный браслетик.

— Не позволю! — вздернул подбородок Бульба.

— В таком случае мы подрядим на погрузку обслуживающий персонал, мессир посол, — успокаивающе сказал Плант.

— А секретность?!

— Да какая уж там секретность, мессир, — особист рассеянно поглядел на свои ногти. Бульба захлебнулся возмущением. — А вы, уважаемый мэтр Ханубис, что скажете?

— Мы с мэтрессой Винсент отправимся вместе с вами, — ответил некромант. — Полагаю, мы встанем где-нибудь на берегу. Наличие тела мне не существенно, поэтому я не вижу причин, по которым не мог бы взяться за дело немедленно по прибытии.

— А божественная Сила вас не смущает? — ледяным тоном поинтересовался магистр Готенбюнтер.

— Опасаетесь возможных помех? — переспросил Ханубис. Что же, его соображения вполне разумны... — В таком случае, я счел бы наилучшим решением обсудить с вами совместимость ритуалов, ваша доблесть. Наедине, если вы не возражаете.

— Секундочку, — сказал вдруг префект Саммерс. Его маленькие глазки сузились, когда он уставился на некроманта. — Это как понимать, "вы с мэтрессой Винсент"? Вы собираетесь оставить нежить здесь?

— Не вижу причин, по которым это могло бы вас касаться.

— Зато я вижу, мэтр некромант! Я вижу целую кучу причин, — префект приподнялся с сиденья, угрожающе навис над столом, — причин, по которым мы не потерпим нежити у себя за спиной! Не знаю, что вы о себе возомнили...

— Ваша доблесть, этот человек взбесился? — осведомился Ханубис.

— Вы неверно оцениваете свое положение, — медленно сказал магистр. — Вы нам не союзник, мэтр некромант. Я ни на грош вам не доверяю.

Деянира оторвалась от созерцания браслетика.

— Ханубис, а не задержаться ли нам здесь денька на два-три? Пусть господа себе прокатятся...

— Господа, — вмешался Плант. — Господа, я вынужден потребовать от вас разумного, зрелого поведения!

— К тем ли людям вы обращаетесь, мэтр? — усмехнулся некромант.

— Я обращаюсь лично к вам, — ответил особист.

— Вы считаете, что если я удовлетворю их просьбу касательно нежити, они начнут вести себя разумней?

— Я желал бы этого всем сердцем, — со всей искренностью отвечал Плант. — Как и его высочество.

— И касательно нежити, и касательно мальчишки ор-Мехтера, и остроухого тоже! — с торжеством заявил Саммерс. — Или они едут с вами, или мы повезем их в цепях!

— Мальчишка-то вам на что? — скривился Плант.

— Он требовал суда его высочества, — сказал Армани. — Будет ему суд. Еще не хватало, чтобы щенок сбежал.

Магистр пристально смотрел на некроманта, и тот знал, что Готенбюнтер готов ударить при первом же признаке опасности. Ха, Пес, а это был бы забавный поворот событий. На потеху Бездне и лично Ленерро ар-Диелне. А уж Хозяйка-то как обрадуется; если ты прикончишь магистра венитов, бежать тебе придется далеко и быстро... А ты полностью уверен, что окажешься сильнее? Что же... опасность, исходящую от Флоры можно нейтрализовать, но вот Марвин... если взять его с собой — он обречен. Ленерро не упустит возможности заполучить себе Орну. Она — единственное существо в этом мире, способное понять эльфийского лича, а понимание — высшая ценность, тем более в его положении.

— Вы понимаете, — с отвращением произнес Плант, глядя на венитов, — что идете сейчас против воли его высочества?

— Или против вашей воли, мэтр крыса? — процедил магистр. — Вениус мне порукой — я готов дать его высочеству ответ за каждое мое решение! Ему, а не вам!

Особист порозовел.

— Бездна сейчас смеется, глядя на нас, — проговорил Ханубис. Магистр вновь обратил к нему тяжелый взгляд, нахмурился сильнее.

— А откуда мне знать, что вы не намерены посмеяться вместе с ней, мэтр некромант? Даже о том, что вы находитесь здесь с воли его высочества, я знаю лишь от этого, — небрежный кивок, — человека. От человека, который лжет чаще, чем дышит. Я не желаю видеть вас рядом с собой, но иметь вас за спиной я желаю еще меньше.

— Мэтр Ханубис, — сказал Плант. — Будьте хоть вы умнее, я умоляю вас...

Бульба рассмеялся квакающим смехом.

— И как же мне подтвердить мои наилучшие намеренья? — ровно спросил Ханубис.

— Вы поедете рядом со мной, — сказал Готенбюнтер. — Со всей своей шайкой.

— Иначе?..

— Иначе я буду вынужден применить силу.

Ханубис улыбнулся ему. Как прямо и недвусмысленно! Жаль, не хотелось терять мальчика так быстро. Но если выступить отдельно от экспедиции — придется воспользоваться им в любом случае. Планту важнее сохранить при себе венитов — паладины видят свою цель в защите экспедиции, да и два десятка таких клинков на дороге не валяются. Второй отдел предпочтет пожертвовать слишком самонадеянным некромантом. Что остается? Уговорить магистра? Или ударить... спутать всем карты, изменить судьбу? Овладеть сознанием замка будет несложно, — хотя жаль рыженькую, не говоря уж о прочих.

Или паче того — вступить в союз с Ленерро? Мальчика это не спасет, но перспективы... Эх, едва ли магистр представлял, какие искушения кроются в его простых словах.

— Вы обрекаете мальчика на смерть, ваша доблесть, — сказал Ханубис. — У меня не будет возможности защитить его.

Деянира молча уставилась на некроманта.

— Все мы смертны, — сказал магистр. — Он знал, куда едет.

— Ах вот оно как... Я вижу, вы крепки в своих решениях. Еще бы — ведь в поражениях нет вам стыда. К чему вам осторожность, при такой-то философии?

Магистр тяжело поднялся из-за стола.

— Вы опасно близки к богохульству, мэтр некромант.

— Уж не хотите ли вы сказать, что видите эзотерический смысл в этой сомнительной моральной максиме?

По исказившемуся лицу магистра, Ханубис понял, что его шпилька попала в цель. И что бы это значило?

Так и не сказав ни слова, магистр прошествовал к выходу. Армани с Саммерсом — за ним. Дверь затворилась бесшумно.

Потом все заговорили разом. Вроде бы, Плант приносил извинения, подробные и фальшивые, — слушать его не было нужды.

Ярость — это отлично, Пес. Пригодится завтра. Тебя приложили как мальчишку, — и сделали они это благодаря условностям, которым ты долго и старательно следовал. Сам виноват. Теперь придется просить — и ты попросишь.

А если вениты упрутся на своем, если Марвин умрет... потом, после Арсолира, у тебя будет достаточно времени, чтобы содрать с тех из них, кто выживет, кожу, размышляя о метафизике.

* * *

— Так что, вы тоже поедете на озеро? — переспросила Лильке. Йо принял вид героический и гордый — насколько позволял вцепившийся в его клочковатую бороду младенец Себастьян.

— Разумеется, сестренка, — заявил он. — Без нас у них нет никаких шансов.

Рыженькая смотрела на Марвина, и он изобразил улыбку. Вышло, должно быть, неубедительно.

Теперь, когда ужин закончился, людей на кухне осталось немного. Большинство переместилось в большой зал, где уже ходили по кругу фляжки. Кухарка, пожилая краснолицая женщина, над чем-то хлопотала у очага, а они вчетвером, не считая младенца, сидели у стола.

Флора точила ногти пилочкой и не поднимала глаз. Марвин старался не смотреть на нее, но неотступно ощущал ее присутствие той частью сознания, где и сейчас, тенями проступая из-за будничных мелочей, маячили очертания Бездны. Как бы ему того ни хотелось, он больше не мог отрешиться от истинного ее облика и истинной натуры. Марвин старался не показывать своих чувств — как ни смешно, он по-прежнему боялся обидеть вампиршу. Она постоянно была рядом с менестрелем, но не заговаривала с Марвином, как будто ее страх перед учителем распространялся и на него.

Лильке обнимала лютню, украшенную пышным изумрудным бантом и, склонив голову, разглядывала Марвина. Взгляды их встретились, и девушка улыбнулась ему.

— Надо бы сходить в зал, проверить, не надо ли чего. Я быстро, — она вскочила.

— Лильке, лютню оставь, тетеха! — завопил Йо, но она уже скрылась за дверью. Менестрель перехватил сползающего младенца. — Ну все, больше мы ее не увидим, — мрачно заключил он. — Сейчас ее посадят сыграть песенку, а потом еще песенку, а потом она про нас забудет. Бедный сиротка, — сказал он младенцу.

— Пока-пока, — живо отозвался младенец Себастьян.

Какое-то время все молчали. Потом из зала, заглушая гул множества голосов, действительно зазвучала музыка. Послышался высокий, девичий голос. Марвин не мог разобрать слов, но мелодия была знакомой до дрожи, как старая колыбельная... Ему показалось, что еще чуть-чуть, и он вспомнит что-то жизненно важное, давно потерянное.

— Нет, я так не могу! — возопил Йо. — Припев вообще поют на октаву ниже! Дурища... — зажав младенца под мышкой, он принялся ощупывать обмотанное запястье. — Оно ведь уже зажило, правильно? Совершенно точно зажило. Я тогда пойду, ей подыграю. Я быстро.

Сунув Себастьяна Флоре, менестрель подхватил гитару и, не дожидаясь возражений, исчез за дверью.

Вампирша недоуменно воззрилась на хохочущего младенца, и Марвин, подскочив со стула, выхватил ребенка из рук Флоры. Себастьян недовольно заверещал, и Марвин крепче прижал его к себе, укачивая, как это делал Йо. Сел на место.

Флора вытаращилась на него. Потом ее нижняя губка задрожала.

— Терпеть не могу младенцев, — сказала она, скрестив руки на груди. — Маленькие засранцы. Очень хорошо, что у меня их не будет.

Марвин промолчал, отвернулся. Повариха загремела посудой в тазу, заглушая песню.

— Теперь ты весь провоняешь мочой, — сказала Флора. — Он на тебя насикает, а ты его даже с колен снять не успеешь. У меня пять младших сестер, я от них всякого натерпелась. А ты ведь один в семье, верно? Или он разорется, и придется тебе с ним плясать, — мамашку-то его поди найди теперь, убежала — и все тут. Спорим, он ей и не нужен?

— Флора, замолчи, пожалуйста, — сказал Марвин, продолжая покачивать ребенка. Она презрительно оскалилась, и Марвин увидел заостренные клыки, касающиеся розовой губки. — Не надо говорить гадости о незнакомых людях.

— Ты сейчас прямо как мастер говоришь, — заявила вампирша презрительно. — Только зря ты его из себя корчишь — ты и мизинца его не стоишь, это сразу видно.

— Кому видно? Тем, кто видит Силу?

— Любому, у кого есть глаза. Он... он — мастер, а ты — слизняк. Тени своей боишься.

— Между прочим, Флора, именно я тебя спас, — сказал Марвин холодным чужим голосом, разглядывая ряд сияющих сковородок на стене. — Я понимаю, что это могло выскользнуть из твоей памяти, но все же рекомендую тебе запомнить. Принимая во внимание условия, на которых спасение состоялось.

— А я просила меня спасать?.. — зашипела Флора, придвинувшись к нему. — Ты мне хоть объяснил, что такое собираешься делать? Тоже мне, мессир барон... самовлюбленный дурак!

Себастьян дернулся, вякнул.

— Ты напугала младенца, — сообщил Марвин, впервые посмотрев Флоре в глаза. — В последний раз говорю тебе — замолчи.

Вампирша вскочила, сквозь зубы выругалась и бросилась прочь из кухни.

Марвин остался сидеть, мерно покачиваясь. Младенец Себастьян быстро успокоился, а потом и вовсе уснул, уткнувшись ему в грудь теплой макушкой. Он действительно обмочился, и Марвин беспомощно ощущал, как брюки пропитывает теплая жидкость, продолжая сидеть. В зале Лильке и Йо пели на два голоса "Ветер над холмами".

* * *

А хорошо вдвоем попеть! Тем более с Йо — Лильке уже забыть успела, как он здорово играет. Только он недолго играл, после второй уже ойкнул и за лапку схватился. Пришлось Лильке за двоих отдуваться. Им хлопали, даже деньги бросали, да разве в этом дело?.. А вспомнила Лильке на каком она свете, только когда Рэйчел пришла ругаться. Дескать, кукушка пустоголовая песенки поет, а младенчик у мессира барона второй час на руках дрыхнет. Аравет Милостивая, как есть кукушка...

Бросилась Лильке на кухню, смотрит, а младенец Себастьян и вправду спит. Пригрелся у паренька на руках и сопит себе, а сам паренек тоже задремал, и тень от ресниц на щеках у него длинная-предлинная.

А Рэйчел во всем права. Кукушка. Пустоголовая. Ей бы ребенка в постель нести, а она стоит, на молодого мессира пялится. Волосы спутались, и видно, что мягкие как шелк, а между бровей морщинка... и ведь молоденький совсем, моложе Лильке, а ишь ты...

Он открыл глаза — испуганный спросонья, и Лильке улыбнулась, палец к губам приложила.

— Спасибо, что с младенцем посидели, мессир. Давайте я его в комнату отнесу.

Он на младенца Себастьяна поглядел, а потом опять на Лильке, улыбнулся растерянно.

— Давайте... меня Марвином зовут.

— Да, я знаю... Йо говорил, — Лильке наклонилась, подхватила ребенка. Тот зашептал сквозь сон, махнул ручкой, — и, конечно, за волосы ухватил. Да еще как! И не отнимешь.

Пока распуталась, Марвин уже вскочил.

— Лильке, вас проводить? Здесь не стоит в одиночку ходить ночами...

— Ну, я же хожу. А знаете что, — проводите. Вот, как раз лютню возьмете.

... жалко, что путь короткий. Шаг у него легкий, тихий, а все равно идти хорошо. Светло. Глупая Лильке, засмотрелась на паренька, а сама ему младенца спихнула, — где ж такое видано? Лучше бы выпить поднесла. А младенец Себастьян сопит себе, теплый, молочком пахнет ... бедный, как ему без мамки засыпалось?

— Он плакал?..

— Что?.. А, Себастьян... Нет, не плакал. Он у вас настоящий маленький мужчина, Лильке, ничего не боится. Только... намок немножко, но не плакал.

— Ох ты, Аравет Милостивая... — дура ты, Лильке, тут и к гадалке не ходи. — Вы тоже... намокли? Сейчас, я его положу, потом вам застираю.

— Я... я лучше сам.

Обернулась, — как раз под факелом проходили, — ду-ура! У него даже уши от тебя покраснели, кобыла ты неуклюжая... Ну куда спящий младенец напрудить может?..

— Простите, мессир, — и не сдержалась, захихикала. — То есть... простите... вот.

Он неуверенно улыбнулся. Синяки под глазами, а глазищи какие — серые, теплые, — и ресницы темные. Лильке глупая, в глаза пареньку засмотрелась, а сердце сразу воробышком и затрепыхалось. Но везучая. Если наяву в такие глаза заглядываешь, чем же то и назвать, как не удачей? А руки у него узкие, благородные. Лютню к груди прижимает, — сразу видно, что не играет, сноровки нет. Ему — шпага...

— Прощаю, — улыбается.— Только вы меня по имени зовите.

— Ага... Ну вот, пришли.

Лильке толкнула дверь ногой, вошла в темную комнату, положила младенца Себастьяна в кровать, — тихонько, чтоб не проснулся. Одеялом укрыла. Крадучись отступила к порогу... и почти наткнулась на Марвина. Звякнули струны.

— Бездна, разбудите же...

— Держите лютню...

— Ага...

Она потом не могла понять, как же так вдруг приключилось, что теплые губы вдруг ткнулись ей в щеку, а Лильке голову повернула, губы подставила. И свою руку к его протянула, — а пальцы холодные, сильные... А потом голова в сладком мороке закружилась, и стало сразу легко и понятно все. Везучая ты, Лильке, как есть везучая...

Не глядя, положила лютню куда-то, взяла Марвина за руку, как слепого потянула в коридор.

— Куда мы?..

— Да хоть сюда... здесь пусто. Темно, пыльно и страшно, так-то. Наверно, здесь тоже полно призраков... и из перины все перья повылезли.

— Нам ли бояться... — и улыбается. Свечу бы с собой взять... но не возвращаться же...

* * *

Ханубис не сразу нашел дорогу. Пришлось обращаться за помощью к кому-то из призраков — здесь их было как на столичном кладбище в День Предков. Вполголоса ругаясь, он опять взобрался на третий этаж уже другой башни. На узкой площадке стоя дремал часовой в белом плаще. Ханубис не удержался, прошел мимо неслышимо — рыцарь лишь вздрогнул, но глаз не раскрыл.

Ханубис повернул ручку и открыл дверь.

— Доброй ночи, ваша доблесть.

Магистр стоял у темного окна и даже головы не повернул навстречу.

— Мэтр некромант. Все-таки пришли?

— Вы очень догадливы, ваша доблесть. — Мебели в комнате почти не было. На столе стояла свеча в высоком подсвечнике. Ханубис уселся на единственный жесткий стул, закинул ногу на ногу. — Боюсь, что наша недавняя беседа, при всей ее внешней эффектности, не затронула множества жизненно важных вопросов. Возможно теперь, когда ваше самолюбие удовлетворено, мы все-таки обсудим их?

Эрнесто Готенбюнтер, верховный магистр ордена пресветлого Вениуса, медленно обернулся.

— У меня нет самолюбия, мэтр некромант. Только представления о долге и иерархии.

— Неординарное устройство личности, — отозвался Ханубис. Путь магистра к власти был ему известен, знал он и о соображениях, которыми руководствовался Орден, отбирая венитов для миссии. Скорее всего, каждый из десяти — смертник. На озере паладины первыми попадут под удар. И пока они будут умирать, в столице поделят их наследство. Знает ли об этом магистр? Разумеется. — Люди без самолюбия, но с принципами — редкость в наше тяжелое время. Куда чаще бывает наоборот.

— И вы — тому ярчайший пример.

— Верно, ваша доблесть, — Ханубис улыбнулся шире. — И знаете, что сейчас нашептывает мне самолюбие? Остаться здесь. Вы же не потащите меня насильно? Забирайте, если вам так угодно, нежить и мальчика. Нежить на озере взбесится и кого-нибудь покусает. Мальчик просто бездарно сгинет, не принеся пользы. А я с большим удовольствием послушаю, как вы станете объяснять его высочеству обстоятельства гибели барона ор-Мехтера, удостоенного личной присяги. Это в случае, если вам удастся вернуться.

— А полуэльф? — обронил магистр после тяжелой паузы.

— А насчет полуэльфа вам придется объясняться со вторым отделом, — вздохнул Ханубис. — Пат, ваша доблесть.

Магистр шагнул вперед, остановился, разглядывая некроманта бесцеремонным взглядом. — И что вы предлагаете?

— Вспомнить, что мы делаем одну работу. Не мешайте мне, и я помогу вам. Если вам так угодно — заприте эту троицу под замком, наложите высшие печати, приставьте стражника. Так у вас не будет причин беспокоиться. Я не настаиваю, чтобы вы мне доверяли, ваша доблесть, но я прошу — не проливайте напрасной крови.

Магистр уставился на него. Засмеялся, словно далекий обвал прогрохотал. Забряцало железо.

Потом Готенбюнтер медленно прошествовал к узкой кровати. Сел.

— Что вы собираетесь делать на озере? Уничтожить лича?

— Едва ли мне это удастся. Как бы ни была соблазнительна идея. Мне будет достаточно, если я смогу освободить плененные им души. Хотя бы одну. В идеале — все.

— Зачем вам это, мэтр некромант?

— Если я скажу, что делаю это из эстетических соображений, вы мне поверите?

Магистр мигнул и — Ханубис не поверил своим глазам — вдруг улыбнулся. Свет свечи отражался в его прозрачных глазах.

— Мой первый учитель, — негромко сказал некромант, — был никчемным человечишкой. Но его мать была одной из величайших женщин, что мне доводилось знать. Она была целительницей. Нрав у нее был крутой, и если больной вдруг начинал помирать, она так сквернословила, что листья на деревьях сворачивались. Больные же обычно пугались и спешили выздороветь. Однажды в городе началась эпидемия. Люди умирали, а она ничего не могла сделать. Тогда она пришла к сыну и заставила его призвать духа болезни. Он был страшен и могуч, но пентаграмма держала его. Тогда целительница стала торговаться с ним за каждого и каждого из больных. Она торговалась с ним трое суток, пока соляные линии не растаяли от сырого воздуха. Разумеется, ей не удалось спасти всех, но многих — да, — он замолчал, потом добавил рассеянно: — Не знаю, зачем я это вам рассказываю.

— Вы говорите об этике, а не об эстетике, — сказал магистр. Ханубис приподнял брови.

— Мне больше нравится сам стиль. Этически ее поступок весьма неоднозначен — начиная с использования некромантии и заканчивая вопросом об изменении предначертанного. В различных культурах то же деяние расценивают по-разному, и откуда нам знать, с кем истина? Я не берусь.

— Человек не может знать, с кем истина, — проговорил магистр. — Поэтому и нужны молитвы. Не может узнать сам, но может просить об откровении.

— Как это делал Вениус?

— Да.

— Откуда нам знать, что откровение истинно?

— Чем свет отличается от тьмы?

Ханубис отвернулся к столу и взял подсвечник. Помедлил, разглядывая дрожащий на сквозняке огонек, прикоснулся кончиками пальцев к пламени. Вернул на место.

— Он освещает. Он нуждается в заботе. Он опасен. Последнее, впрочем, сходство, а не различие. Такова и ваша истина?

— В человеческих руках — да. Сама же по себе она подобна солнцу.

— Истина — сама по себе? — повторил некромант, глядя в глаза собеседнику. — Независимая от человеческих слов, устоев мира, капризов стихий?

— Она и есть — устои мира, — отвечал магистр.

— Что же это за Сила? — спросил Ханубис не сразу. — Не бойся я быть обвиненным в ереси, я спросил бы — чем она отличается от Силы, ниспосылаемой Духом — тем, кого называют "светом во мраке"?

— А вы не пробовали искать свет не во мраке, а там, где светло, мэтр некромант? — раздраженно бросил магистр. — Хоть раз в жизни посмотреть снизу вверх, избрать служение, а не власть?

— Думаю, я был бы хорошим слугой, — сказал Ханубис. — Будь здесь хоть кто-то, достойный служения.

— Да неужели?..

Под порывом сквозняка пламя свечи взметнулось, и тени заплясали на стенах. Противники молчали, глядя друг на друга. Ханубис опустил лицо первым.

— Вы, ваша доблесть, молите пресветлого Вениуса ниспослать вам истину, — сказал он, глядя на колеблющиеся тени. — Но кому молился сам Вениус? Не знай я, что Творец оставил наш мир...

Магистр Готенбюнтер медленно поднялся с кровати.

— Перед отправлением я запру вашу троицу в темнице, мэтр некромант. Доброй ночи.

Он опять отвернулся к окну. Ханубис молча удалился.

Не зажигая огня, Ханубис вернулся к себе в комнату. Его одолевали странные мысли, и некромант никак не мог нащупать то звено, что могло бы превратить сумбур в рациональную теорию. Впрочем, тема рассуждений не слишком подходила для ночи перед битвой, а посему о беседе с магистром он думал не слишком долго.

* * *

Музыка закончилась. Люди, подгоняемые рычанием ор-Хоффа, торопливо поднимали последний тост. Деянира тихонько вышла из зала.

О том, где находится ее спальня, она имела очень смутное представление. Горбатый карлик, встречавший путников на воротах, рассказал ей, как отыскать комнату от ворот, но как идти туда от главной залы?.. Дее казалось, что легче разыскать во дворце королевскую сокровищницу, чем здесь — спальню.

Что самое обидное, комнаты, мимо которых она шла, совершенно явственно пустовали. Казалось бы, чего уж легче — выпустить гостей, пусть сами разбираются, кому где спать — так нет же, этикет есть этикет...

Наконец ей удалось сопоставить словесное описание с гипотетической схемой замка и даже подтвердить свою теорию, добравшись до нужного коридора на втором-этаже-налево-вверх-три-пролета. Запустив перед собой шар света, магичка уже без проблем нашла нужную дверь. И тут она обнаружила, что потеряла браслетик Лильке.

Наверно, застежку плохо закрыла. Деянира выругалась и пошла обратно.

Она, в общем-то, особо и не надеялась его найти — потеряться он мог где угодно: в библиотеке, в зале... Но если браслетик счастливый, может, и найдется сам?

Браслетик нашелся. Как ни в чем ни бывало он лежал посреди коридора, и камешки его блестели в свете магического шара. Деянира, естественно, за ним нагнулась — и вдруг поняла, что разогнуться уже не сможет.

М-мать, вот тебе и счастье привалило. Полные штаны. И как некстати... Бездна, да что же теперь делать?.. Зашипев от боли, магичка ухватилась за стену, да так и встала, ни туда, ни сюда. Один раз такое уже было, лет пять назад. Мэтр Эсмур лечил ее мазями, шерстяными фуфайками и полным покоем — причем Деянире показалось, что покой был важнее фуфаек. А теперь... накануне озера... вот Бездна...

По коридору, хорошо видимый, медленно плыл клуб тумана. Прямо к ней. Так ли они безвредны, как говорил Ханубис? Проверять это магичке не хотелось. Если меч не удастся даже вытащить из ножен, то заклинание она кинуть сумеет, но что бы вы подумали о человеке, который среди ночи лупит огнем по туману, стоя при этом раком?..

— Есть здесь кто-нибудь?.. — крикнула она на пробу, негромко. Эхо издевательски подхватило — но никто более не откликнулся.

Деянира попробовала шагнуть — хоть до комнаты доползти, дальше точно никак, — и едва удержалась от вопля, когда спину точно пронзил раскаленный прут. У нее даже слезы брызнули из глаз — от боли и унижения вместе. Маг Гильдии, ага. Беспомощная калека. Съездила на задание?! Правильно Гвидо тебя не взял...

Туман подплыл чуть ближе. Где-то за поворотом по лестнице шли люди. Дея услышала тихие, неразборчивые голоса, шаги.

— Люди!.. Кто-нибудь! Сюда!

Эхо разнесло по коридору истошный, исполненный ужаса вой. Она что, правда так заорала? Да быть того не может... Как бы то ни было, люди прошли мимо. Голоса их становились все тише, потом смолкли совсем. Проклятый браслетик холодил ладонь. Туман подплыл ближе, и Деянира на пробу запустила в него светильником. Сгусток дернулся, прошел сквозь стену и исчез. Это, разумеется, не значило, что он обратился в бегство — только то, что теперь его не видно. А значит, вылезти он может откуда угодно.

— Лю-уди!

На этот раз одна из дверей дальше по коридору вдруг отворилась, и оттуда высунулась изумленная бородатая рожа. Мэтр Ярослав, угорец. Вот только его здесь и не хватало...

На маге была совершенно идиотская ночная рубашка с птичками, торчащая из-под кафтана, и высокий колпак. Хотя бы бороду он не перематывал на ночь ленточками, как, по слухам, делали гномы, а то Деянира не удержалась бы от нервного хохота, что могло бы закончиться совсем плачевно.

— Мэтресса Винсент?..— неуверенно осведомился он.

— Мэтр Ярослав, — светским тоном отозвалась Деянира. — Чудесная ночь, не правда ли? Я, кажется, застудила поясницу, а еще тут летает что-то зловещее, а потому не могли бы вы проводить меня до моей комнаты? Она тут недалеко, если я правильно помню.

— Поясницу застудили? — он почесал бороду. Деянира предприняла очередное героическое усилие чтобы распрямиться, и разряд боли пронесся от седалища до плеча. Явно нужно было начать с обезболивания, тогда, может, и в голову пришло бы что-нибудь поумнее истошных воплей, да что уж там...

Угорец между тем подошел ближе. Положил руки Деянире на поясницу, на что-то нажал, и она заорала от изумления. Слезы хлынули потоком.

— Понятно, — сказал угорец, отпустив ее. — У вас лекарства есть?

— Нету, — выдавила она. — Я... не учла.

— Понятно. У меня есть кое-что, на гадючьем яде. Дать вам?

— Если не жалко.

— Не жалко, — совершенно серьезно ответил маг. Подхватил ее за плечи. — Давайте я вас сам намажу. И у меня тепло в комнате.

Комната мэтра Ярослава была ближе, и Деянира никак не могла отказаться от его предложения. Кое-как они доковыляли до комнаты. Там на самом деле было тепло и что-то сияло в очаге, не выделяя дыма.

— Перья жар-птицы, — пояснил он. — Удобная вещь. Помочь вам с курткой? Снимайте и ложитесь.

Дея мысленно оценила свои возможности.

— Помогите, — сказала она.

Мазь была холодной на первое прикосновение и пахла камфорой. От рук мэтр Ярослава исходила Сила, да и сами по себе они были очень сильными.

Несомненно, бедный мэтр успел узнать множество идиом, как по-орочьи, так и на общем. Деянире было стыдно перед ним, но и молчать она не могла, а визжать не хотела. Потом угорец обвязал ее вокруг пояса шерстяным шарфом, помог сесть и укутал в одеяло — все это без единого слова.

— Спасибо, — сказала Деянира, прислушиваясь к ощущениям. Спина горела. Дея знала, что это хорошо. Может быть, к утру она сможет двигаться, не шипя при каждом шаге. Перед озером придется накачаться зельями и заклятьями — и, может быть, все пройдет нормально. И поспать бы хоть немного. — Хотите выпить?

Угорец, кажется, смутился.

— Да я сам налью... вы же тут гостья.

Он, прихрамывая, отошел к столу.

Деянира пыталась понять, сможет ли сама дойти до своей комнаты. Проверять не хотелось, здесь было лучше по всем статьям, но не смущать же угорца дальше своим присутствием.

Мэтр Ярослав принес бутылку и две рюмки, тарелку с ломтями сыра и хлеба. А он с комфортом устроился...

— Ну, ваше здоровье!

— Вас так же...— что за напиток это был, магичке понять не удалось, но изнутри вдруг стало так же жарко, как и снаружи. Мед, перец... что еще? Деянира утерла выступивший на лбу пот.

— У вас хорошо, — сказала она. — А вообще жутко здесь.

Угорец рассеянно стянул с головы колпак, сунул под себя, в глубины кресла.

— Страшное место, — согласился он. — Если бы я знал, что здесь найду, я бы не поехал. Знаете, мэтресса, когда видишь что-то, чего не должно быть, и ничего не можешь поделать — это самое страшное, что только бывает.

— Дея. Да, знаю.

— Знаете, — кивнул он. — Понятно.

На миг Дее захотелось сказать что-нибудь резкое, но тут она встретилась с угорцем взглядом и передумала. Увидела — ему действительно понятно.

— Потому и едете? — спросил мэтр Ярослав, опуская глаза.

— Да, — она потянулась за сыром. — Поэтому.

Словно со стороны услышала свой голос, безразличный, холодный.

— Простите, я зря спросил, — сказал угорец. — Просто нервы шалят. То ли мандраж, то ли блажь.

— Озеро на всех так действует, забейте. По крайней мере, уже недолго осталось. Можете еще налить?

— А как же. Верно, уже недолго...

— Я вам спать, должно быть, мешаю?

— Не мешаете, — он протянул ей рюмку, почти вложил в ладонь. — Вряд ли я сегодня спать буду.

— Готовитесь к миссии?

— А?.. Да нет, просто кошмары.

— Понятно, — сказала теперь уже Дея, и не выдержала, захихикала. Напиток чуть не расплескался, но спина о себе знать не дала. — Простите, мэтр... Не сдержалась. Сидим тут как на похоронах... такие... с трагическим прошлым и ужасным настоящим... калеки. Понимаем друг друга без слов, а ведь практически и не пили... М-мать. Простите.

— Да вы пейте, — безо всякой обиды сказал угорец.

Они выпили. Деянире стало совсем жарко. Но это хорошо, это лечит. Надо уходить...

— Мы не калеки, — вдруг сказал мэтр Ярослав. — Обычные люди, как все. Кому-то больше повезло, кому-то меньше, а суть одна — люди. Живем ведь, делаем что-то, не лежим лежнем, а значит — сдюжили. Сильнее оказались.

— А живем? — спросила Деянира. На угорца грешно было злиться, он ведь — сама доброта. Но она разозлилась. — А сильнее? Или просто живем, потому что сдохнуть некогда? Я не про вас, если что, вас я не знаю, — она не была пьяна, и знала, что потом будет стыдиться себя, но огненный клубок жег все сильней, и сдержать поток слов она уже не могла. — Бездна их всех побери, я не была готова!.. Ладно, померли они все разом, дело с концом, — я не девочка, смерть в лицо знаю, — так что, оказалась я сильнее? Нет, м-мать, сначала я погубила двадцать лет работы, потом наорала на названного отца, вдрызг поругалась с командой, а теперь того и гляди запорю задание, потому что спинку, видите ли, застудила... — А еще ты потащила с собой на задание бальное платье только потому, что его когда-то похвалил Гвидо, но не взяла простейших лекарств, услужливо подсказала память. — Жалею себя, плачу все время... А еще я, кажется, теряю друга... хотя я не виновата, что он ведет себя как сволочь... но ему ведь тоже нелегко, я могла бы хоть попробовать разобраться, что с ним стряслось! Да еще эта духовщина вокруг, весь этот мир, будь он неладен!.. А я...

— А сколько с Арсолира времени прошло? — тихо, но настойчиво перебил мэтр Ярослав.

— Четыре декады, — сказала она, сбившись с нити. — На днях будет.

— Понятно, — сказал он. — Ну так и чего вы от себя хотите?

Деянира уставилась на него в полном недоумении. Угорец потеребил бороду, — совсем как Бреслав, только у Бреслава она седая, а у этого русая.

— Налить еще, мэтресса Дея? Горилка хорошая, похмелья не будет.

— Если я вам надоела, вы так и скажите, — невпопад сказала она.

— Да как же вы могли мне надоесть? — спокойно возразил он. Забрал у нее из пальцев рюмку, уже не спрашивая наполнил снова. — Вы лучше скажите, вам кто-нибудь в эти дни помогал?

Она снова осеклась от неожиданности. Хотела ответить, что ей и не надо... Бреслав. Пафнутьев — Бездна, она так и не выслушала его... Ханубис. Марвин. Те пехотинцы в "Плате". Ор-Хофф... да даже Йо с Флорой, даже та девочка, Лильке. И Эмми... "Этот шарик похож на Анеррин, а этот — на Родхрин, на огонь. Но я не буду бояться, леди Дея..." "Возвращайтесь поскорее"...

— Да все, — сказала Деянира. — Все помогали.

Она замолчала, разглядывая кончики своих пальцев.

— Ну вот, — сказал мэтр Ярослав. — А вы спрашиваете, сильнее ли. Они ведь и еще вам помогут, если потребуется. Это поодиночке люди слабые, а вместе — против любой беды сдюжат.

— Мне и не расплатиться...

— А это вы зря. Вот я — мне с вас плату требовать? Если бы у меня спину прихватило, что, вы не помогли бы?

— Конечно, помогла бы.

— Ну вот, — улыбнулся угорец. — Какие еще счеты. Чай, все мы люди.

Они долго сидели молча, и Деянира уже не рвалась уйти, хотя спина болеть перестала — совсем. Здесь было тепло. Потом магичка зевнула украдкой, и мэтр Ярослав поднял глаза.

— Вы ложитесь, мэтресса Дея. Я все равно спать не буду, книгу почитаю. Да и не так тревожно — с вами-то.

— Ага...

Она заснула почти сразу. Но спала вполглаза, просыпалась часто. Угорец сидел в кресле и с серьезным видом читал. Книга была на общем и называлась "Сказ о далеких странах и чудесных путешествиях", и в этом было что-то настолько смешное, что Деянира улыбалась сквозь сон.

* * *

Ханубис сидел за схемами, когда в его дверь деликатно постучали. Некромант бросил последний взгляд на свиток и бережно свернул его. Встав, он открыл дверь.

— Добрый вечер, мэтр Плант, входите.

Особист поспешил войти, захлопнул дверь. Окинув быстрым взглядом помещение, он смущенно улыбнулся, словно ожидал найти внутри как минимум костяную гончую и теперь пытался скрыть разочарование.

— Добрый вечер, мэтр Ханубис. Надеюсь, не помешал вам?

— Ни в малейшей степени. Присаживайтесь.

В комнате Ханубиса, в противоположность магистерской, был широчайший выбор мест для сидения: у камина стояло три кресла, а множество стульев пирамидой громоздились у дальней стены. Перед последней Плант и остановился в раздумьях.

— Вы знаете, что Флора сидит сейчас в нише у вашей двери?

— Ей бы стоило лучше маскироваться, — отозвался Ханубис, подбросив полено в почти угасший очаг. — Плачет?

— Нет.

— Рад за нее.

Плант прошелся вдоль стены, приглядываясь. Наконец выбрал один из стульев с краю. Ханубис, присев в кресло, наблюдал за действиями особиста. В какой-то момент равновесие в пирамиде нарушилось, но Планту удалось поймать спикировавший стул и задержать падение остальных. Действуя быстро и решительно, он восстановил порядок.

— Предпочитаю жесткие сиденья, — с ноткой извинения пояснил Плант, вернувшись к камину.

— Понимаю, — улыбнулся Ханубис. — Его высочеству вроде бы больше нравятся мягкие.

— О, если бы тут не было стульев, я сел бы и в кресло, — ответил Плант, беззвучно опустив стул у огня. Сел. — Я надеюсь, почтенный мэтр, что вы не откажетесь развеять мое невежество в некоторых вопросах, крайне важных для завтрашнего нашего предприятия.

— Я редко отказываю кому-то в ответе на прямой вопрос.

— Счастлив слышать это, — особист протянул руки к огню. — Меня, как вы понимаете, интересует то, с чем нам предстоит столкнуться завтра. Не откажетесь ли вы рассказать об этом с профессиональной точки зрения? Я имею в виду прикладной аспект — специфику местности, воздействие лича на живых, степень опасности...

— Я рад, что вы сочли нужным заинтересоваться этим, мэтр старший интендант.

Плант повернулся к собеседнику, и по глазам его было заметно, что иронию он оценил. Пожалуй, Ханубису нравился этот человек.

— Некоторые в экспедиции склонны недооценивать возможный риск, — развел руками особист. — И мне показалось лишним разубеждать их. Вы же знаете, что страх перед опасностью зачастую заставляет людей совершать глупости.

— Тогда как точная информация может помочь им найти верное решение в критической ситуации.

— Именно так, мэтр, — подтвердил Плант. — Поэтому я и здесь.

— Ну что ж... я лишь надеюсь, что вы не зайдете слишком далеко в вашей гуманности. Хотя бы потому, что неизвестность увеличивает страх, что может спровоцировать кровопролитие слишком быстро.

Особист покосился на него, но промолчал. Ханубис продолжал, глядя в огонь:

— Как вы, должно быть, знаете, заточённый в озере лич был при жизни эльфом. Точнее эльфийским магом-иллюзионистом, одним из величайших в своем народе. Некромантией он овладел уже потом, но также на весьма высоком уровне. А потому нам предстоит иметь дело с прелюбопытным сочетанием школ. Я бы предположил, что мы столкнемся как с арсеналом некромантов, как то: восставшая нежить, волны страха и более губительные средства, бьющие по самой воле к жизни, — так и с крайне достоверными иллюзиями, преследующими те же цели. Вы, как я понимаю, неуязвимы для большей части заклятий? В таком случае я хотел бы напомнить вам, что для человека, попавшего под действие чар, иллюзорный удар в сердце столь же убедителен, как и реальный. И с высокой долей вероятности приводит к тем же последствиям.

— И как этому можно противодействовать? — спросил Плант после короткой паузы. Ханубис пожал плечами.

— Помнить о том, где находишься и кто ты есть. Сосредотачиваться всецело на выполняемой задаче. Молиться. Не уверен, что в данном случае вообще приходится говорить о какой-либо реальной возможности к сопротивлению. Конечно, вениты нас прикроют, но я не уверен, смогут ли они купировать все эффекты и на какое время.

— То есть вполне вероятно, что придется спасаться бегством? — проговорил Плант.

— Вполне. Вот вероятность того, что бегство удастся — куда ниже. Полагаю, я отвлеку лича на какое-то время, но успеете ли вы... в общем-то, все упирается в вопрос, сумеете ли вы достаточно быстро вытащить доспех.

— Отличный вопрос, — скривился Плант и уставился в огонь. — Его высочество рассчитывает на помощь богов и отцовское благословение, — с отвращением добавил он. — На мой взгляд, строить на этом планы — безрассудство, но кто станет слушать крысу, когда речь идет о высоких материях? Огромный риск, такой расход ресурсов, и притом весь план держится на ряде допущений. Видят боги, я делаю свою работу, но до каких пределов... — он умолк, потер лоб. — Прошу прощения, мэтр.

— Ничего страшного, — отозвался Ханубис неспешно. — Мне доводилось оказываться в положении, подробном вашему, и я искренне сочувствую вам, мэтр. Не знаю, могут ли мои слова вас утешить, но если вы вернетесь с озера, то будете победителем при любом раскладе.

— Со щитом или на щите? — с кривой улыбкой уточнил особист.

— Это уж ваше дело. Я имел в виду, что бывают победы, более ценные для личности, нежели просто удачное выполнение задачи. Победа жизни над смертью, например.

— При чем тут личность? — вздохнул Плант. — Простите мне высокопарность, но жизнь моя есть служение престолу. Я ценен, пока добиваюсь поставленных целей. В противном случае я ничего не стою.

— Я тоже когда-то так думал, — улыбнулся ему Ханубис. — Но потом осознал, что я в состоянии оценивать свои действия самостоятельно. Вы практично мыслите и не строите иллюзий, мэтр Плант, а это большая редкость. Особенно в наше трудное время. Думаю, вы сами еще не понимаете, сколь многого могли бы добиться.

* * *

— Какая ты красивая, Лильке...

— Откуда ты знаешь? Тут темно...

— На ощупь. И на память.

— Когда это ты успел меня запомнить?

— Еще на воротах. Мы странствовали в тумане навстречу смерти, и смерть шла за нами по пятам, но потом ты появилась, и смерть отступила. Ты — сама жизнь, Лильке...

— Говорите-говорите, мессир... А почему ты покраснел?

— Откуда ты знаешь?..

— На ощупь, конечно! Какой ты смешной... а утром ты уедешь, а я буду тебя долго-долго помнить...

— Вечно?

— До весны — уж точно... А на обратном пути вы заедете?

— Надеюсь.

— Это хорошо, что ты не врешь... я тоже буду надеяться. Знаешь, я ведь везучая. Значит — теперь тебе тоже обязательно будет везти. И если решишь — вернешься.

— Я... я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю... а скажи — я у тебя первая?

— Тебе было так плохо?..

— Глупый, мне было хорошо. Было, есть и будет очень хорошо... просто если так, то я должна тебе что-нибудь подарить. Так у егерей принято, и у эльфов тоже.

— А-а...

— А что — хороший обычай. Хочешь... да я не о том, погоди! Мы важный вопрос обсуждаем, между прочим! Щекотно же...

— Угум...

— Ты бороду отращиваешь? А то я могла бы тебе бритву подарить.

— Так ты серьезно говоришь?..

— Куда уж серьезней!

— Вот как... а можешь подарить мне нож, Лильке?

— Как принято у орков?..

— Ага.

— Нож дарить — дурная примета... А вообще... слушай, могу! Черный такой, трехгранный — подойдет?

— Откуда у тебя?..

— От одного старого менестреля. Я думаю, он бы обрадовался... Он умер две зимы назад, а мне от него лютня осталась, да еще нож, но я им не пользуюсь, он неудобный какой-то... тебе точно подойдет?

— Совершенно точно.

— А, ну хорошо... только за монетку, ладно?

— Конечно. Лильке, ты чудо!

— Да ладно... скоро, наверно, младенец Себастьян проснется.

— Ты услышишь отсюда?

— Услышу. И не только я...

— Еще несколько минуток у нас есть?

— Надеюсь... и мы могли бы провести их с пользой... Марвин, ау!.. что с тобой?!

— Ох... извини, я должен уйти.

— Что-то не так?

— Все так, все. Просто меня зовет учитель. Извини, Лильке.

— Учитель?.. Жалко как... Давай тогда я тебя хоть поцелую. На удачу.

* * *

Повинуясь мысленным указаниям учителя, Марвин нашел проход в подземелье замка. Как и всегда, он думал, что готов к любым сюрпризам. И, как всегда, он ошибся.

Внизу его ждали. Учитель стоял в окружении белоплащников и держал за руку перепуганную Флору. Марвин остановился, не зная, что предпринять.

— Марвин, иди сюда, — негромко позвал Ханубис. Юноша вышел из темноты. Вениты следили за ними тяжелыми взглядами. — Ближе.

— Что случилось, учитель? — он уже понял, что произошло что-то скверное. Ханубис шагнул вперед, увлекая за собой вампиршу.

— Времени у нас немного, Марвин, поэтому выслушай меня внимательно, а на досуге объясни этой... особе. Мне нужно, чтобы вы — ты, она, менестрель, — остались здесь. Эти господа, — кивок через плечо, — желают заполучить доказательства моей лояльности.

— Что?.. — вскинулся Марвин. Этот коридор, вениты, слова учителя, — все это было будто ночной кошмар, а ведь он только что сжимал в объятиях Лильке... Ханубис взял его за руку.

— Ты доверяешь мне? — спросил некромант.

— Да, — ответил Марвин, ни на йоту не веря в свои слова. Учитель усмехнулся.

— Очень хорошо. Тогда поверь, что я весьма заинтересован в вашей покорности. Вы останетесь здесь, под охраной. На обратном пути я заберу вас.

— А если вы... не вернетесь?

— Если я не вернусь через двое суток, попробуй убедить часового, что оставаться в замке — опасно для его жизни. Но я полагаю, что при подобном развитии событий он смекнет это раньше. Камера не слишком удобна, но...

— А побыстрее вы не можете? Развели тут разговорчики... — встрял лысый и коренастый венит, подходя к ним. Ханубис скользнул по нему взглядом.

— Саммерс, тут не ваша цитадель, а я вам не подчиненный. Не умеете разговаривать вежливо, так молчите, не позорьте орден.

— Я и вижу, что не подчиненный...

— И не ваша добыча. Никто из нас, — некромант держался невозмутимо, как всегда, но сердце Марвина тревожно ухнуло. Один раз они уже стояли так, в окружении, но тогда учитель захотел... смог помочь им. Но теперь тут не было ни Деяниры, ни Планта, и учитель сам предавал их в руки врагов. И на этот раз Марвин не понимал даже, что ему следует предпринять. Смириться?

— Мастер, — прошептала Флора, — что они с нами сделают без вас?

— Скорее всего — ровным счетом ничего, Флора. Запрут дверь и поставят оруженосца. Камера, как я говорил, не слишком удобная, но сутки в ней провести можно. Скорее всего, за этот срок все решится.

— А где Йо? — спросил Марвин. Последняя фраза учителя понравилась ему еще меньше предыдущих.

— Его господа вениты взялись привести сами, — отозвался Ханубис. — Марвин, послушай. Верь мне и не тревожься ни о чем. Отнесись к данному времяпрепровождению как к новому жизненному опыту, жди, наблюдай и не лезь на рожон. Не ссорься с венитами, если что — можешь напомнить им обо мне. Все.

— Камера вон там, — вмешался Саммерс. — Ножки в ручки и пошли!..

— Саммерс, когда вы попадете в Бездну, пытающие вас демоны тоже не станут дожидаться своей очереди, — серьезно сказал ему Ханубис. Отвернулся к Марвину и вдруг, выпустив руку Флоры, обнял его.

"Если я не вернусь, убейте часового и бегите. Но прежде подождите хотя бы двое суток"

— Удачи, мальчик, — сказал некромант вслух.

— Удачи и вам, учитель...

— Войдите в камеру сами, — сказал Ханубис, отстраняясь. — А то у префекта Саммерса так и зудит его профессиональное рвение. Еще увлечется, придется его останавливать, а зачем нам лишние хлопоты?..

— Заткнитесь, — зашипел Саммерс.

Марвин взял Флору за руку и на негнущихся ногах пошел по коридору. Ханубис, должно быть, смотрел им вслед. Во всяком случае, Марвин хотел в это верить. Пожилой паладин у двери протянул руки.

— Вашу шпагу.

Марвин повиновался. Второй защелкнул на запястьях Флоры серебряные браслеты.

Внутри было холодно, темно и сыро. На склизких камнях лежали набитые соломой тюфяки, неожиданно сухие. Дверь защелкнулась. Флора забилась в угол и принялась рыдать. Марвин растянулся на матрасе. В сознании его воцарилась странная тупость, промозглая и безнадежная, как эта камера, как туман снаружи. Он попытался думать о Лильке: о ее волосах, грудях и прочем. Думать о ней было намного проще, чем о случившемся. Чтобы думать о ней, и не надо было ничего понимать.

Часом позже дверь камеры отворилась, и внутрь упал Йо. Он был избит и ужасно пьян. Снаружи еще раздавались голоса, но вскоре стихли.

Экспедиция выехала к озеру.