После Арсолира (гет)

Арсолир отгремел.

Выпроводив менестреля, Ханубис наконец-то остался один. Собрав посуду, он отнес ее на кухню и, поставив чайник, предался размышлениям. События последнего дня несколько удивили его, а высвободившаяся в результате гекатомбы Сила настоятельно искала выхода. Неопытные некроманты нередко попадали в щекотливые ситуации, вызванные сочетанием иллюзии всемогущества и незнания, на что бы это могущество использовать, — в результате оставаясь один на один с ненароком эскалированным кладбищем, неразумно призванным вампиром, или же попросту с городскими властями, недовольными тем, что по улицам их милого городка бегают костяные гончие. Хорошо, по крайней мере, что Марвин еще неспособен на подобные выходки.

Но Сила велика, бесспорно... фон Санеги всколыхнулся даже здесь, в четырехстах милях от Арсолира, — а о том, что творится вокруг него, лучше даже и не задумываться. Темный Круг устроит сегодня пирушку, — еще бы, столько еды и совершенно бесплатно, да еще и Ленерро ар-Диелне устранен чужими руками — куда уж лучше? Далеко не каждый день мы можем наблюдать столь чудный образчик божественного милосердия. И разумеется, сильные мира сего весьма обеспокоены. Год Алой Луны начался весьма эффектным образом. Шестьдесят тысяч убитых, более половины эльфийского народа и вся геронтская армия.

Интересно, насколько такому исходу способствовало заклятье, известное как Узел Вариантов?

Ну что же, вину за подобное ты нес и по меньшим поводам.

Нет и доли сомнения в том, что не одна пара глаз сейчас наблюдает за тобой. Гильдия и вовсе расщедрилась на зеркало, чтобы уж ничего не пропустить. Ну что же, вынужден вас разочаровать. Спектакль не состоится по тактическим соображениям.

Заварив чашку успокоительного настоя, Ханубис спустился в лабораторию и развеял в прах тело жертвы. Потом он записал для дневника все, свидетелем чему был сегодня, и, погасив свечи, лег спать.

Долго ждать не пришлось. Сновидение смешалось, туманный занавес вокруг всколыхнулся. Ханубис шагнул в серую пелену и вступил на поляну, поросшую зеленой, короткой травой. Гудвин ждал его. Дарлиенский Верховный маг выглядел именно так, как подобает выглядеть мудрецу, обладающему великой Силой: длинная седая борода, пронзительные синие глаза, остроконечная шляпа, белоснежная мантия. И, как всегда, глаза его горели праведной ненавистью. Дарлиенский стиль — частенько патетичный в своей высокопарности, наследие эльфов.

— Я ждал вас, Пес, — обронил Гудвин, тяжело опираясь на посох. Годы, прошедшие с предыдущей их встречи не пошли магу на пользу: наметанный глаз сразу выхватывал в заострившихся чертах приметы не дряхлости даже, но тлена. Гудвину придется поторопиться, и он осознает это. Прекрасно.

— Я собирался отдохнуть этой ночью, — добродушно сказал Ханубис, проигнорировав оскорбительное прозвище. Ну разумеется, куда уж дарлиенцам унижаться до элементарной вежливости? — Вы же знаете, в наши годы стоит вести размеренный образ жизни, тем паче — на фоне всех этих потрясений. Итак, вы чего-то хотели?

— Объяснений, — сказал Гудвин с напором. — Вы многое должны мне объяснить.

— Да неужели? — поднял брови Ханубис. Смешно, человек добился столь высокого положения, а предсказуем, как дитя малое.

— ... поэтому я имею право знать! Каким образом и кем был освобожден Ленерро ар-Диелне? Что заставило эльфов начать войну, и что за духова тварь сражалась на их стороне? Почему все кончилось катастрофой? И, наконец, — как вы замешаны в этом всем? Советую вам хорошо обдумать ответы, Пес!

— Вообще-то за информацию обычно платят, — сказал Ханубис. — И оставьте свои самодурские замашки, Гудвин, я абсолютно ничего вам не должен. Помнится, когда вы уговаривали меня поучаствовать в нашем маленьком дельце, я был исключительно "почтенным мэтром" и "уважаемым коллегой". Надо сказать, что та манера разговора, несмотря на всю ее неискренность, нравилась мне больше.

Гудвин замялся, раздул ноздри, как остановленный с галопа жеребец. На пергаментных его щеках выступил румянец.

— Как вы можете оставаться спокойным, когда мир рушится? — вопросил он.

— Хмм... не знаю, не думал об этом. Трава сухая? Нам предстоит долгий разговор, и у меня нет желания стоять.

— Ах, да. — Чуть замешкавшись, Гудвин сотворил два плетеных кресла с трогательными подушечками в бело-зеленую полоску. — Итак? — продолжил он, тяжело опустившись в одно из них.

— Арсолир был завершен по воле богов, — сказал Ханубис, садясь. — Я надеюсь, вы не считаете меня воплощением всего мирового зла?

— Однако это случилось именно в вашей стране.

— Этой страной правит династия Эриксонов. В свою очередь позволю спросить: а какое дело Дарлиену в его сказочной дали до геронтских внутренних войн?

Гудвин смерил его надменным взглядом. В этом все они — дарлиенцы. Как он может

позволить себе быть таким предсказуемым? Потяни его за ниточку, и он выдаст тот же набор реакций. Старый зануда.

— Дарлиену есть дело до всего, что может грозить миру! — заявил Гудвин. — Вы, вероятно, не способны понять, что такое истинное сострадание, чуткость к любой ране на теле земли... Подобного не случалось уже много лет, и мы обязаны узнать о виновниках случившегося.

— В таком случае, можете считать это прижиганием, — сказал Ханубис.

— Ваш цинизм...

— ...неисправим, я знаю. Дальше.

— Хорошо, — сказал Гудвин, нахмурившись. Пальцы его, лежащие на подлокотнике, чуть заметно подрагивали. — Каким образом на Арсолире оказался Ленерро ар-Диелне? Как ему удалось вырваться из Проклятых Земель? Почему вы не вышли ему навстречу?

— Ну, хотя бы потому, что я, в отличие от вас, не давал клятвы скорбеть всеми скорбями мира. А кроме того, он не сообщал мне о своих планах. Странно, не правда ли?

— И все же, у вас должны быть соображения на этот счет. — Ханубис промолчал, и дарлиенец добавил с явной неохотой: — Прошу вас, продолжайте.

— Точной информации у меня нет. По видимому, он сумел каким-то образом обрести живое тело. На некоторое время.

— Думаете, теперь он уничтожен?

— Сомневаюсь. Но развоплощен и заточён — скорее всего.

— Исчадие Бездны, — пробормотал Гудвин. — Он убивал — всех?

— Да, разумеется. Он убивает всех, такова его сущность. Так что в чем-то мы можем считать этот шаг со стороны богов оправданным. Пожертвовать малым — ради большего.

— Мы не можем считать этот шаг оправданным! — перебил его Гудвин. — Нет цели, которой можно было бы оправдать подобное! Каждая жизнь бесценна, уничтожить вот так — тысячи жизней, недопустимо...

— Это и так случается постоянно, — сказал Ханубис, с жалостью глядя на дарлиенца. Тот поперхнулся. — Был еще второй. Тварь Хаоса, тот, кто привел на Арсолир эльфов. Я о нем немногое знаю. Он появился у эльфов пару лет назад и неожиданно быстро завоевал их расположение. По крайней мере — той их части, что принимает решения. Ну и спровоцировал то, что спровоцировал.

— Откуда он взялся?

— Его пути мне неведомы.

Гудвин потер виски.

— А с ним удалось... справиться? — спросил он после короткой паузы.

— Не знаю. Я перестал его чувствовать после того, как по нему шарахнул боевой маг.

— Но это ничего не значит, — закончил дарлиенец. — Еще и эта напасть...

— Год Алой Луны наступил, — констатировал Ханубис, поудобней устраиваясь в кресле. — Нас ждут перемены.

Гудвин нервничал. Он явно не знал, стоит ли ему приступать к тому, к чему, несомненно, стоило приступить. Ханубис не собирался торопить его. Решение должно быть принято Гудвином самостоятельно, тогда он уже не сможет отступиться.

— Все это очень прискорбно, — сказал, наконец, дарлиенец. — Но каким образом боги сделали это?

— Для них это не так уж сложно. Солнечный гигант был освобожден жрецами Ромерика, а далее уже не возникло никаких сложностей. Да и с чего бы? Это их мир.

— Пока что.

Отлично, голубчик, просто отлично.

— Как дела в Дарлиене? — спросил некромант вслух. — Зима не слишком холодная?

— Слишком теплая, — рассеянно ответил Гудвин. — Значит, они могут повторить это... везде?

— Все мы смертны, — Ханубис широко улыбнулся ему.

В Дарлиене дома с красными крышами и бегонией на окнах, в Дарлиене самые прекрасные в мире девушки и вековечная скука. Гудвин жаждал стабильности для Дарлиена и добился ее, но тем самым он убил свою страну, законсервировал ее в безмятежном покое. Их уже ничто не спасет, — даже Арсолир стал бы для Дарлиена не более чем гальванизирующим разрядом для трупа. Даже Проект... он изменит лицо всего мира, но не добавит огня в их остывшую кровь. Дарлиен падет перед первым же варваром, которому вздумается завладеть им, и добро, если завоеватель сумеет оценить, что попало в его руки. Жаль.

— Чудовищно, — сказал Гудвин, сжимая посох, будто оружие. — Они бесчеловечны.

— Несомненно.

Боишься, Гудвин? Ты прав, самое время. Скоро боги узнают о том, чем ты забавляешься в свободные от государственных забот часы — и тогда от твоей Академии не останется камня на камне. Это если ты не умрешь раньше, от страха перед расплатой, так и не увидев воплощения величайшей мечты твоей жизни.

— Дарлиен, — медленно произнес Гудвин, — Дарлиен готов приступить к последнему этапу Проекта. У нас есть подходящая кандидатура.

— Хорошенькая?

Дарлиенец недоуменно взглянул на него.

— Д-да... Какая вам разница?

— Ритуал должен быть совершенным, — сказал Ханубис. — В противном случае не следует его и затевать. Так какую дату мы назначим? Лично я — за ближайший Самайн.

— Ну нет, — встрепенулся Гудвин. — Не Самайн. Зимний Солнцеворот, так будет правильней.

— Значит, — через год?

— Так, — Гудвин медленно кивнул.

— Поистине, слова прозвучали и были услышаны, — заключил Ханубис. Гудвин воззрился на него с искренней ненавистью и Ханубис улыбнулся ему снова.

Беседой с Гудвином он решил ограничиться, а потому заснул опять. Ему приснился сон, из тех пустых снов, что приходили порой — и совершенно ничего не значили.

Он снова стоял рядом с Лориен ар-Тэйн в коридорах Адмашахины, и время обратилось вспять; снова пахло жасмином, и мускусом, и горячим песком, и кровью. Лориен обернулась к нему — вся как вихрь, золото и лазурь, — протянула ладонь. Он прикоснулся к ее пальцам — и она была как пламя, как удар молнии. Бездна окружала его: проступала со всех сторон ложной памятью, воспоминанием о будущем. Кровь текла по коридорам, пятнала полы одежды.

— Где ты был, когда я в тебе нуждалась? — спросила Лориен. — Ты видишь: я обрела великую Силу. Теперь я справлюсь одна — чему бы мне ни пришлось противостоять. Ты думал, я буду просить ее о милосердии? Но не в моих обычаях просить.

— Это ты убила ее? — снова спросил Ханубис. Лориен кивнула, взметнулись распущенные волосы цвета золота.

— Я. Я оказалась сильнее. Я спасла нас всех, правда?

И заглянув ей в глаза, Ханубис крепче сжал ее ладонь и сказал:

— Правда. Ты спасла нас всех. Я горжусь тобой.

И даже там, во сне, он помнил, как все было на самом деле.

А Лориен вдруг оказалась совсем рядом, прикусив губу, глядя на него в ожидании. Он протянул руку и бережно коснулся ее волос, убрал прядь с лица.

Бездна смыкалась вокруг них.

Ханубис открыл глаза.

Какое-то время лежал, глядя в темноту.

"Я помню о тебе, Лориен. Можешь не усердствовать, я и так помню о тебе всегда"

Не зажигая свечи, он спустился на кухню — выпить воды.

* * *

Дойдя до дома, Марвин проскользнул на кухню, не встретившись с учителем, сел на скамью у печи. Госпожа Мюллер, почтенная здравомыслящая женщина, не стала тревожить его расспросами — молча наполнила бадью и вернулась к готовке.

Марвин лежал в воде, пока та не остыла. Когда он, завернувшись в полотенце, вышел из-за ширмы, на столе уже стояла миска густого, дымящегося бульона. Он начал пить, обжигая губы; руки тряслись.

Мало-помалу головная боль отхлынула, и он — не почувствовал, нет, — всего лишь засвидетельствовал глухое отчаянье, равного которому не знал прежде. Он был отрезан от мира серой пеленой; он был совсем один здесь.

Я неудачник, бездарь, думал Марвин. Что я здесь делаю? Я не смог выполнить простейшее поручение, я напился и заснул на столе, и даже не помню, что было до того. Вдруг леди ор-Фаль... нет, не может быть. Она сильная. Она куда сильнее, чем я могу даже представить — много сильнее, чем я... Зачем это все? Я был позорищем для отца — и тут стану обузой. Чего я хотел? Неужели это я жаждал постичь тайны жизни и смерти, темное знание? Я не мог этого хотеть... с этим знанием нельзя жить, нельзя остаться человеком... Нужно съездить к леди Дее, попросить прощения за вчерашнее... нет, я не могу...

Бульон остывал в миске — прекрасный крепкий бульон на пятнадцати травах, и, сделав новый глоток, Марвин вдруг осознал, что пьет настой на мертвой плоти. Звякнул миской об стол. Госпожа Мюллер недоуменно обернулась, качнула белоснежным чепцом:

— Простите меня, — сказал Марвин, будто только эти слова остались у него на губах.

Резная дверь заскрипела на петлях. Вошел Ханубис. Постоял, глядя на ученика, неторопливо пересек кухню, заглянув в кипящую кастрюлю, сел напротив Марвина. Сколько-то ударов сердца они молча смотрели друг на друга, и Марвин понял, что до безумия боится — но даже под угрозой смерти не взялся бы сформулировать, чего именно.

— Вчера был тяжелый день, — сказал Ханубис.

Только не жалейте меня, учитель, подумал Марвин. Прогоните меня, ударьте — не жалейте меня!

— Я подвел вас, — произнес он вслух, стараясь держаться спокойно. — Я оставил ее одну.

— Деянира еще не забрала свое зеркало, — сказал Ханубис. — Это не похоже на нее. Я послал Аллена за экипажем — отвезешь ей, хорошо? Только оденься сначала.

— Да, конечно...

— Ей тяжело пришлось. Тяжелее, чем прочим.

— Учитель, кто у нее был на Арсолире? — вопрос прозвучал неожиданно громко, госпожа Мюллер обернулась, большой нож в ее руке подрагивал.

Ханубис вздохнул, заглянул ему прямо в глаза и ответил, будто удовлетворенный увиденным — хотя Марвин никогда не мог понять, что выражает лицо учителя.

— На Арсолире было пятнадцать магов Гильдии. Вся ее команда, и еще несколько человек из Школы. Если учесть, что команда зачастую заменяет боевому магу семью... Ей очень плохо сейчас.

* * *

Марвин взбежал по ступенькам, и... застрял перед сундуком с вещами, долгие минуты переводя взгляд с черной мантии на старую одежду: замшевое сюрко, рубашку с пышными рукавами, — будто забыв, зачем пришел сюда. Наконец, вздрогнув, взял мантию. Вытащил несколько золотых "петухов", последние деньги, что еще остались.

Недалеко от рынка, он знал, есть дорогая лавка игрушек. Распорядившись подождать, он зашел внутрь. Замер у застекленного шкафа с фарфоровыми куклами. Потом, отогнав наваждение, купил большого пушистого зайца с пуговичными глазами. Застрял, выбирая коробку с конфетами; он тянул время, опасаясь, что уже опоздал. Вечерело. Арсолир был вчера.

Экипаж тронулся, свернул в Белый город.

* * *

Служанка открыла Марвину дверь и провела внутрь. Прижав палец к губам, остановила его перед дверью в гостиную. Из открытой двери шел тусклый свет — будто от десятка свечей, что ставят над гробом, — но служанка без страха заглянула внутрь, что-то сказала, махнула ему рукой, приглашая.

Гостиная была полна неярких огоньков, переливавшихся всеми цветами радуги, отражаясь в застекленных шкафах, озаряя коллекцию оружия на стене. Деянира и девочка сидели в одном кресле. Самый большой шар магичка держала на ладонях, и девочка увлеченно разглядывала его, тянула руки, но словно не решалась потрогать.

Марвин остановился, прижимая к груди зайца, и две пары смеющихся глаз обернулись к нему.

От облегчения он не мог ничего сказать, так и застыл с дурацкой улыбкой.

— Эмми, кажется, тебе принесли нового зверя, — сказала Деянира.

Девочка подошла к нему и стала разглядывать, задрав голову. Совсем крошка, косички торчат в разные стороны, длинная рубашка и вязаные чулочки...

Деянира встала, подойдя к столу, стала зажигать свечи.

— Поклонись мэтру Марвину, — сказала она. — Не низко — так, как я показывала.

Сиротка наклонила голову, старательно изобразив небрежный кивок мага Гильдии — наискось, глазенки сверкают исподлобья. Марвин поклонился ей в ответ, протянул игрушку. Она взяла зайца, серьезно изучила его со всех сторон.

— Спасибо, мэтр Марвин, — сказала Эмми тихим хрипловатым голоском.

* * *

Потом они занесли в дом зеркало. Эмми пора было ложиться спать, и сегодня она, к счастью, не стала закатывать истерику. Пожелала всем доброй ночи, покрепче прижала к груди мохнатого зайца и ушла вслед за няней.

Деянира проводила их взглядом, в котором было больше недоумения, чем иных чувств. Потом обернулась к Марвину, присевшему в кресло. Мальчик плохо выглядит... собственно, все мы сейчас не в лучшей форме, но ему что-то совсем плохо. Ханубису стоило бы получше за ним присматривать.

Волшебные огоньки еще горели, Деянира затушила их жестом. Сегодня Эмми уже не так боялась, это хорошо... надо найти другую няню, эта Меган — трусиха безголовая. И заказать девочке платье... да, платье как у принцессы, голубое... или персиковое? Спросишь у Гвидо... ох.

Она достала с полки полбутылки "гномьей". Что там на столе, конфеты? Пусть будут конфеты, сил нет идти до кухни.

Мальчик что-то говорит, о чем это он?

— ... я волновался за вас.

Волновался? Как трогательно, право.

— Зачем? Я — маг Гильдии. У меня не лучший период в жизни, но все будет замечательно. Непременно будет. Налить тебе?

Марвин выпил и моментально размяк, залился румянцем. Ну и зачем ты второй день спаиваешь чужого ученика, дурища? Компания тебе нужна? Тот, кто выслушает все и ничего не запомнит? Ничего, что у него своих проблем по горло? Да и разрешения от его учителя ты не получала... хотя мальчик привез зеркало, значит, Ханубис, как минимум, не возражает. И кстати, это хорошая причина не слишком откровенничать. Вот Бездна, только не хватало сейчас задумываться об интригах!

Деянира села ближе к камину — второй день она никак не могла согреться. "Гномья" согревала лишь на несколько минут, потом все возвращалось на круги своя. Ну ничего, станет легче, скоро станет. Когда с Арсолира минуют пять дней, десять, сорок, год. Надо переждать.

— Хорошо, что я угадал с игрушкой для Эмми.

— Я подумала, она действительно не съест слишком много, — сказала Деянира одновременно. — А через год можно будет отправить ее в Школу.

— Вы действительно хотите ей этой судьбы, леди Дея? — задумчиво, будто обращаясь к себе, спросил Марвин.

— Твой вопрос возмутителен.

Он обернулся, — потупился, покраснел.

— Простите, я не должен был говорить это. Я не имею права судить...

— Это ты верно заметил.

Они замолчали. Деянира медленно развернула конфету, смяла фантик.

— Да и потом... — сказала она, — ну что ты знаешь о Гильдии? Гильдия — это семья, больше, чем семья. Гильдия, это люди, которые никогда не предадут тебя, с которыми не страшно стоять спина к спине. Это дом, который не спалят враги. Это возможность не преклонять колен и перед королями. Это великая Сила. И плата за нее не слишком высока.

— Всего лишь жизнь.

— Ну да, а как же еще? За судьбу платят только жизнью. За отказ от судьбы — тоже. Иначе не бывает.

— Не слушайте меня, — пробормотал Марвин. — Я сам не знаю, что говорю и зачем.

Деянира посмотрела на него внимательней. Вид у мальчика как у щенка, потерявшего хозяина, — старается не скулить, а у самого глаза на мокром месте. Ну что там с ним? Почему Ханубис не мог разобраться с ним сам? Как бы то ни было, а негоже оставлять в беде человека, у которого только вчера плакался на плече, — и будем надеяться, что он этого не помнит.

Деянира опять наполнила рюмки. Марвин благодарно улыбнулся, и в глазах у него блеснули слезы.

— Ты что-то плохо выглядишь, — сказала Дея. — Случилось что-то особенно хреновое?

— Я не знаю, — с жалкой улыбкой сказал юноша. — Я не знаю. Может быть дело в том, что я... до смерти боюсь моего учителя?

Только этого не хватало. Устав Гильдии четко гласил — недоразумения со старшим по званию обсуждаются лишь в присутствии оного. Тут, конечно, случай иной, но все же — как не хочется влезать в личные дела Ханубиса. Но Марвину не объяснить, и признаться в подобном учителю он не сможет.

— Его стоит бояться, — кивнула магичка. — Мэтр Ханубис — великий маг, и я горжусь знакомством с ним.

— Но я недостоин его!

— Он очень тщательно отбирает учеников. За двадцать лет ты третий, кого он взял в ученичество, и это притом, что желающие были даже из Батрурии.

— Я не понимаю этого, — зашептал Марвин. — Почему же он взял — меня? Я недостоин, я не могу быть некромантом! Я трус, должно быть, или моя мечта обманула меня, — но я — я не хочу! И это после того, как я от всего отказался, после того, как мой отец умер, пока я улепетывал от своего долга... Я всем пожертвовал ради судьбы — но что, если это не моя судьба? Я не хочу знать того, чему он может научить меня, мне не нужна его Сила...

— Тогда зачем ты вообще приехал сюда? — спросила Деянира. Марвин посмотрел на нее с мукой, взял из коробки конфету в блестящей обертке, принялся катать ее между пальцев.

— Мой отец... — сказал он, — мой отец всю жизнь говорил мне, что из меня ничего не получится. И он был прав... но не во всем. Я знал, что у меня есть Сила, — уже много лет я знаю это непреложно. Отец никогда бы меня не отпустил в Геронт, а я хотел доказать ему...

— ... что ты кое на что годишься.

— Теперь мне это некому доказывать! — вскрикнул Марвин, сжав кулаки. — И мне кажется, что отец был прав. Я не хочу... я понимаю, какая великая честь мне оказана, но я не хочу! Я боюсь его, понимаете? — и он вдруг судорожно зарыдал, спрятал лицо в ладони. Конфетное коричневое крошево рассыпалось по столу.

Деянира аккуратно подлила себе "гномьей". Молодежь... пусть страна захлебывается кровью, пусть умирают близкие и дальние — их будет волновать то, что они не могут доказать свое превосходство. Но хорошо, что он вообще плачет... не надо ему мешать. Она сидела, наматывая на палец косу, ни о чем не думая, пока Марвин всхлипывал о своем: что-то об отнятом поместье, о преданной им девушке, о тьме — но больше всего о своем поражении, о страхе, о том, что он никогда не сможет доказать...

Глупо, подумала Деянира, что я не могу отнестись к нему с настоящим сочувствием. Если бы он плакал об отце... да хоть о том, что мир рухнул, — но это... А ведь так и есть — его мир разрушен, поэтому он ничего больше не сможет доказать. Более того, миру — настоящему миру, — нет никакого дела до того, удастся ли Марвину ор-Мехтеру что-то там доказать. Добро пожаловать в реальность, малыш! А все-таки — поплакал бы ты хоть о ком-то, кроме себя...

— ... я не хотел Силы, — всхлипывал Марвин, — я только хотел знать, посметь! Зачем мне это, зачем? Отец был прав, я ничтожество, я ни на что не гожусь, я не могу...

Деянира протянула руку и погладила его по волосам. Как хорошо, что мне уже не шестнадцать. Как хорошо, что Пафнутьеву не придет в голову оплакивать выдуманные поражения. Как хорошо, что я не обязана влезать в проблемы Ханубиса.

— Знаешь, Марвин, — сказала она, когда он затих под ее рукой, — я не стану тебе рассказывать, что некромантия такое же занятие, как любое другое. Это грязное занятие — ну так работа боевого мага тоже не из чистых. Поэтому я знаю, о чем говорю. Помню, когда я была на стажировке, перед первым боем я визжала и клялась отречься от Силы, а после него — часа два не могла вылезти из кустов. После второго я не блевала, но прокляла всю Гильдию, начиная с Тригония Юсты. Большинство известных мне магов — настоящих магов — прошли через то же самое. Это неизбежно. Или ты думаешь, что Ханубис родился на свет таким, как ты его знаешь? Спроси его и послушай, что он тебе ответит. Вообще — ты должен говорить об этом с ним, не со мной. Уверена, твои чувства не станут для него сюрпризом.

— Ему не важны мои чувства, — Марвин поднял лицо, посмотрел на нее исподлобья.

Зато тебе они чересчур важны, так?

— Он — не твой отец, — сказала Деянира, спокойно и задумчиво. — Но он выбрал тебя из многих — следовательно, верит, что может сделать из тебя хорошего мага. Может быть, дело в том, что мэтр Ханубис знает тебя лучше, чем ты сам себя знаешь? Ты не доверяешь ему — это хорошо. Но тебе придется действовать так, словно ты ему доверяешь. Если ты, разумеется, хочешь стать магом. А что до Силы... ты готов от нее отказаться лишь потому, что понятия не имеешь, о чем речь.

Где-то в доме, скорее всего в прихожей, со свистом раскрылся портал. Бреслав? Больше некому. Придется ему подождать.

Деянира наполнила рюмки.

— Ты решил, что будешь делать сейчас? — спросила она.

— Сейчас? Сейчас я вернусь к учителю, — с горькой улыбкой сказал Марвин. — Что мне еще остается? Я выбрал себе судьбу, теперь мне остается ей следовать. Так?

— Так.

Еще бы пафоса поменьше... но, видимо, по-другому ты не умеешь.

* * *

От стука гостиная содрогнулась.

— Хозяюшка, дома?

Дверь распахнулась, и в проем шагнул Бреслав. Быстрым взглядом окинул помещение и вошел, сразу заполнив всю комнату. Он был вооружен и в дорожной одежде.

Деянира встала ему навстречу.

"Я ждала тебя раньше"

— Здравствуй, дочка.

"Я знаю, прости"

— Здравствуй.

Не смущаясь Марвина, Деянира подбежала к гостю, ткнулась щекой в мокрую куртку. Бреслав обнял ее, она ощутила привычное его тепло, и жить стало чуть легче.

"А это у тебя кто?"

Она отступила на шаг, церемонно обернулась к камину.

— Знакомьтесь. Марвин, ученик мэтра Ханубиса. Бреслав, глава гильдии боевых магов.

Марвин запоздало вскочил, — лицо в шоколаде, — залепетал о том, что великая честь, но ему пора, пора... Дее было смешно наблюдать за ним и радостно от того, что Бреслав все-таки пришел, уже здесь.

— И верно, поздновато уже по гостям рассиживаться, — сказал Бреслав, внимательно рассматривая юношу. — Но ты, будь любезен, передай мэтру, что я с ним потолковать хочу, лучше всего — через час, здесь, у Винсент.

Выставив за дверь мальчишку — тот все порывался что-то еще сказать,— Деянира кинулась будить дремавшую на кухне Грету. Отбарабанив указания — ужин, горячую воду, полотенца, сменную одежду — все, кажется? — бросилась обратно в гостиную.

— Ты был — там?

— Был.

Бреслав был мокрым до нитки и уставшим.

— Сейчас приготовят ванну. Выпьешь?

— Не сейчас, Дея. И тебе не советую, — Бреслав снял со спины "Альянс" и, положив на стол, принялся тщательно протирать салфеткой. — Хоть конфетками не травись — как на стол соберут, так и выпьем. Ты мне сегодня еще нужна для одного дела.

— Бумажного?

— Ну да. Торопиться больше некуда. Потолкуем с Ханубисом, а там время и назначим.

— Поняла.

Дея села обратно в кресло у камина. Помедлив, спросила:

— Что на Арсолире?

— Пекло, — кратко ответил Бреслав, развязывая шнуровку кольчуги. — Все мертвы, конечно. Озеро разлилось вчетверо, вода продолжает кипеть, над ней пар, ни хрена не видно. Арсо разрушен полностью, как, по видимости, и близлежащие деревни. В Орочьих горах рухнул пик Черного Зуба, сошло несколько лавин.

— Достойная могила, — отрешенно отозвалась она. Бреслав нахмурился.

— Только соседство у их могил не сильно хорошее. Лич по-прежнему там. Надо что-то с этим сделать.

— Ахха.

Повесив вооружение на стенной крюк, Бреслав подошел к ней. От его сапог оставались грязные следы на полу, и Деянира подумала, что Гвидо никогда не...

Маг приподнял ее лицо за подбородок, вгляделся в глаза и сказал, легонько коснувшись пальцами шрама:

— Знаешь, Гвидо вечно себя винил, что из-за него изуродовали твою мордашку. Он думал, ты из-за этого ушла из команды.

— Он ни в чем не виноват!

— Я знаю, — кивнул Бреслав. Присел перед ней на колени и обнял. Уткнувшись лицом в насквозь мокрую рубаху, как когда-то в детстве, она зарыдала — впервые за этот день.

* * *

Ханубис не заставил себя ждать — явился точно в назначенный срок. Бреслав встал ему навстречу, отметив про себя, что некромант ничуть не изменился с их последней встречи: и седины на висках не прибавилось, и все та же шулерская улыбочка на губах. Собственно, он выглядит точно так же, как в день знакомства, подумал маг с мимолетной завистью.

— Доброй ночи, господин некромансер! — сказал Бреслав.

— Приветствую, почтенный мэтр, — сверкнул глазами Ханубис.

Они крепко обнялись. Вообще-то Бреслав недолюбливал некромантов — не за что их любить, — но к Ханубису по старой памяти относился куда теплее. Тот здорово его выручил тогда, в Кнудланде.

Ханубис пожал Деянире руку, и Бреслав заметил, с какой заботой некромант глядит на нее. Странно, подумал Бреслав. Странно — но совсем неплохо: сам-то он не сможет остаться с девочкой на необходимый срок. Хорошо, что хоть кому-то в городе есть до нее дело; как бы Дея ни брыкалась, ей сейчас нужна поддержка. И с чего ей вздумалось отсылать младшего Онуфрия накануне битвы? Вот ведь дурацкая выходка.

На столе уже стояло все, чему там следовало стоять, и, покончив с приветствиями, Бреслав наполнил "гномьей" большой кубок. Дея подобралась, сжала зубы; Ханубис следил за ней отстраненно — с долей сочувствия.

— Я поднимаю кубок за мертвых, — сказал Бреслав. — Вы сражались за Гильдию, и Гильдия навсегда останется вам домом. Ныне же идите с миром. Монтелеоне, Секунда, Ковальский, Йохансон, Триба...

Он обратился к каждому из пятнадцати. Но не к ренегату.

Выпил треть, передал кубок Деянире. Та выпила, держа кубок обеими руками, передала гостю. Ханубис допил, поставил на стол, чуть скривившись: горько.

С минуту сидели молча, не касаясь еды. Дея склонилась над тарелкой, подперев лоб руками. Ничего, девочка, потерпи. Плакать будем на привале.

— У меня к вам предложение, мэтр Ханубис, — сказал Бреслав наконец, отрезая себе кусок свинины. — Как вы знаете, на Арсолире погибли маги Гильдии. Я боюсь, что соседство лича, пусть и развоплощенного, может пагубно отразиться на их посмертии.

Ханубис доброжелательно кивнул — так кивают клиенту, не знающему, как толком сформулировать заказ.

— Вы хотите, чтобы я проверил, не пленил ли Ленерро ар-Диелне их души? — уточнил он.

— Именно. И если да — освободили бы их.

— Если обстоятельства сложились именно так, это может оказаться затруднительным. Шестьдесят тысяч убитых...

— Меня интересуют только пятнадцать из них, — сказал Бреслав. — Скажу прямо. Я думаю, вы достаточно хороший некромант, чтобы смекнуть, что к чему, и самостоятельно продумать стратегию. А Гильдия вам поможет. И заплатит.

— Понимаю, — кивнул Ханубис, уставившись на него с обычной своей бесцеремонностью. Бреслав пригладил бороду и усмехнулся. Несколько мгновений они сидели, молча улыбаясь друг другу. Подземное Пламя, а приятно встретить старого приятеля. Сколько они не виделись, — полвека будет? Дея удивлена — хоть и ходит, будто обухом пришибленная, а и то заметила заминку в разговоре. Что же, вреда в том нет. Чем бы они с Ханубисом ни занимались, о том, что он не из Гильдии, она не запамятует, а значит, и доверять сверх меры не станет.

* * *

В следующие два часа они обсудили технические детали, прикончили все закуски и пузырь "гномьей", а после долго торговались — по каждому из возможных вариантов дела. Дея была сегодня в ударе: до хрипа отстаивала каждый грош, придумывала все новые аргументы, а под конец произнесла хвалебную речь о преимуществах геронтского "петуха" перед угорским златнем. Ханубис откровенно любовался ею, но настоял на гонораре в златнях.

Бреслав больше помалкивал. Он устал; последние месяцы были неспокойными и в Угорье, а десять часов на берегу озера Арсо вымотали его до духовых псов. Еще проклятый лич... нет, не должны мертвые вставать против живых. Ханубис дорого берет — ну, другого и ждать не стоило. Зато с ребятами будет по совести.

Геронтскую команду нужно набирать заново и в кратчайшие сроки, но Дея справится. Возьмет выпускников — все равно в казне еще долго не наберется золота на профессиональный отряд. Надо еще послать тройку на север, — как там тот город? — на случай, если местные бароны окончательно разругаются с короной. Оноре из Ксальта жаловался на безденежье — возможно, он захочет перебраться на побережье; а Афанасия с командой сюда, на независимую от Деи позицию.

Распоряжаться Гильдией — что играть с самим собой в фидхелл: на каждом ходу стараешься укрепить обе стороны. Равновесие с небольшой погрешностью, говоря мудрено. А то если у одних весомый перевес, слишком быстро контракты к концу подходят.

И в Школу надо найти учителей... И не абы кого, детишкам присмотр нужен, так что если сиринийский лис начнет племянничка своего подсовывать — гнать лесом. Хотя такого, как Гвидо трудновато найти будет... а самому, что ли, на старости лет податься, с малышней возиться? Да почему бы нет? Гудрун новые места показать — ей озеро понравится; в горы ездить. В вотчине справятся, там у всех головы работают. Вот только бы Гильдии преемника найти, чтобы не страшно было на него дело оставить. Не лисову же племяннику... Башковитых-то много, а подходящего нет. Кто горяч слишком, кто медлителен, один вздорен, другой пыль в глаза пускать любит. Та же Дея — хороший тактик, но никудышный стратег, боится самостоятельности, да еще голова бабьими глупостями забита. А в детстве смышленой была, но Бреслав еще когда понял, что не выйдет из нее второй Жанны Рискард, хоть ты тресни. Наверно, не стоило ее оставлять под попечительство Гвидо, сам бы лучше воспитал, да уже поздно.

Так что подождет малышня. А учителей надо будет в Тримгесте посмотреть, среди инструкторов, и вышедших на покой навестить, честь великую предложить — смену растить.

Нет, рано на покой, конечно. Не те еще годы. А все же — посмотреть выпускников недавних, да под себя наследника найти, как прежде делалось, — и не из родичей, конечно, так что младший Онуфрий вне игры, — а жаль, мог бы выйти толк из паренька.

Что-то в мире готовится, факт. Пока все тихо-тихо, даже удельные князья перестали друг дружку резать, а все колет что-то в сердце, уже с полгода как. Арсолир первым выстрелом, а что дальше будет? Грядет время перемен, а где перемены, там и без Гильдии не обойдется — знай нос по ветру держи да монету загребай; но до чего ж муторно сидеть, когда понять не можешь, с какой стороны вестей ждать. Вот тот же Ханубис, старый пес, сидит, салатику улыбается, — а ну, как и он ничего не знает?

Спросить бы прямо, без лишних экивоков. Скажи-ка, господин некромансер, ты по-честному доволен своей жизнью? Устраивает тебя сидеть на отшибе мира, жить на ренту, браться за нотариальные заказы и держать в учениках тряпку? Судя по донесениям, у тебя уже задница должна мхом порасти, так что ты — устал или замышляешь что? А то давай вместе что замутим?

Жаль, не спросишь: ты уже не маг-одиночка, даже не командир пятерки — ты теперь глава Гильдии и отвечаешь за двенадцать сотен человек, не считая баб, детишек и подсобного хозяйства, — так что слово твое слишком весомо, чтоб бесплатно его давать. А все же жаль, всегда хотелось поработать с ним еще раз: на равных.

Ну, если Ханубису понадобятся услуги Гильдии, он знает, к кому обратиться.

* * *

Они засиделись почти до утра. В какой-то момент Деянира ушла спать, оставив их наедине. Беседа текла неторопливо, то касаясь последних международных новостей, то возвращаясь в далекое прошлое — по-честному, поровну, не торопясь. Бреслав рассказал о боярских противоборствах в угорской Думе, потом внимательно выслушал историю о трудных отношениях северных баронов с престолом Эриксонов. Ностальгические воспоминания о кнудландских набегах незаметно перешли в обсуждение магических традиций университетов Тримгеста, а после, так же незаметно, — в сравнительный анализ рынков сбыта корабельного леса.

... нарисовав на салфетке систему креганских портовых укреплений, в точности воспроизводящую противомагический рунескрипт Одальдоттир, и откупорив новый пузырь, Бреслав решил, что настало время перейти к более важным вопросам.

— А скажи-ка ты мне, господин некромансер, — сказал он, хрустя огурцом. — Этот лич, он откуда вообще взялся?

— Географически или исторически? — уточнил Ханубис, вытирая рот салфеткой.

— Географически я знаю — из Проклятых Земель, но кто он из себя? Просто порождение Бездны, тупое и голодное, так?

— Если бы, — усмехнулся Ханубис. — Во-первых, лич по определению не может быть тупым: тем, кто обманул смерть, быть тупыми не подобает. Как я надеюсь. Нет, тут все интересней, с пикантным подвывертом. Рассказать?

— Ну, расскажи, — согласился Бреслав. — Авось, сна не лишусь от твоих историй.

— Да ну? — некромант потянулся всем телом, устроился на стуле поудобнее. — Давным-давно, в лесах Геронта, жили-были эльфы, прекрасные и утонченные. И вот как-то раз затеяли они войнушку с троллями.

— Прекрасную и утонченную? — уточнил Бреслав. — Войнушку-то?

— Без всякого сомнения! Магическую. Эльфы были мудры и искусны, а потому сотворили заклятие Зеркала, отражающее любые чары противника. А тролли были грубы и неприхотливы, поэтому безо всяких изысков устроили резню среди своих и отворили врата Бездне. Темному Кругу. Дальнейшее вполне описывают дарлиенские брошюры "Запретные чары и их последствия".

— Угу. А лич откуда взялся?

— Ты мешаешь мне следовать нити истории, — с упреком сказал Ханубис. — Вообще, Гильдия прискорбно мало внимания уделяет хорошим манерам. Так вот, от взаимодействия заклятий прекрасные эльфийские холмы и долы стали плачевным зрелищем. А наш герой, Ленерро ар-Диелне, — кстати, законный владетель вашего озера, — был магом-иллюзионистом, одним из сильнейших в своем народе. Это он создал Зеркало, и он же держал его трое суток, пока его товарищи один за другим умирали от перегрузок.

— А связки на местность перекинуть им слабо было?

— Хмм, думаю, от этого бы их холмам и долам пришлось еще плачевней. Не суть. Дальше следует рефрен, обычный для историй про эльфов, — прошло двадцать лет. Ленерро ар-Диелне малость оклемался, смекнул, что заклятие сработало не так, и скорбь навеки поселилась в его сердце. А потому решил он — тут вступает флейта — в одиночку направиться в Проклятые Земли и бросить вызов Бездне.

Бреслав присвистнул.

— Ага, — согласился Ханубис. — Рассказывая эту историю, я каждый раз не знаю, смеяться мне или плакать.

— Наверно, смеяться, — подумав, сказав гильдиец. — Налить?

— О, да. Безумству храбрых поднимем чашу. Итак, Ленерро ар-Диелне бросил вызов Бездне, и Бездна поглотила его. И тут наступает самая захватывающая часть нашей истории: он должен был погибнуть. У него не было ничего, что он мог бы противопоставить Бездне, никакого базиса, одни лишь эльфийские фокусы. Но он выжил. Прошел Бездну насквозь, каким-то образом адаптировал свою магию к новым условиям, обрел великую Силу. Спятил, конечно. Но по-своему, по-эльфийски: прекрасным и утонченным способом.

— Дай-ка я догадаюсь: это и будет самая страшная часть истории?

— Именно, — улыбнулся некромант. — Он возненавидел Бездну, а заодно и все остальное. Точная цитата нужна? Секундочку... "Я умирал тысячу раз, я был там, где стихии теряют свойства, а слова — смысл, и ныне я скажу так: вы, прибегающие к Свету за защитой, и вы, заигрывающие с Тьмою, — знаете ли вы, что пути ваши лежат над Бездной? Я свидетельствую — мир ваш не более, чем корка гноя над отверстой раной, а раны прижигают раскаленным железом". Так заявил он, вернувшись в Проклятые Земли, найдя тело свое истлевшим, а границы — закрытыми.

— Н-да, только эльф может сказануть что-то подобное в такой заднице. Или это поэтический домысел?

— Никакой разницы, это же эльф. Пусть и мертвый. — Ханубис пожал плечами. — Сказал он так, и слова его были услышаны — в том числе и теми, кому лучше бы их не слышать. А потом он сидел в Проклятых Землях и устраивал своим зомби учения, пока этой осенью не нашел лазейку. Ну а окончание этой истории мы видели. Тут тонкость в том, что все, что осталось от утонченного эльфийского мага, полно неких загадочных принципов и идеалов, но при этом ему до безумия хочется кого-нибудь убить. Как и любой нежити, впрочем. Лучше — всех, но если нельзя всех, то хоть кого-нибудь. И по этому сочетанию он совершенно непредсказуем и крайне опасен. По правде сказать, он самый опасный сукин сын из всех, кого я когда-либо встречал.

— Н-да, — повторил Бреслав. — Хорошо, что сейчас он глубоко закопан. Но, если он держит души ребят у себя, — ты собираешься договариваться с ним или сразу кончать?

Некромант взглянул на собеседника без улыбки, хрустнул костяшками пальцев.

— Возможно, придется договариваться.

Когда молчание затянулось, Бреслав сказал небрежным тоном:

— Кстати об эльфах, мне последнее время один сон забавный начал сниться. Раза три уже был. Эльфийка неглиже, представляешь?

— Чудесные сны, — в тон отозвался Ханубис. — Волнующе, должно быть.

— Еще бы, — согласился Бреслав. Пригладил бороду. — Не помню, в чем там дело было, но сны хорошие. Только тревожит меня пара деталей. Во-первых, я никогда ее не видел наяву, а образ совершенно четкий. Во-вторых — песок.

— Песок? — недоуменно переспросил некромант.

— Да. Рыжий песок в моей постели. Забавно, а?

— Забавно. Суккуб залетела?

— Я человек семейный, ко мне суккубы не летают. Защиты не тронуты.

Некромант задумчиво воззрился на него, положив подбородок на сплетенные пальцы. На вид спокоен, как дохлая рыба, но Бреслав отлично слышал, как тот просчитывает варианты. Интересно... собственно, он не слишком рассчитывал на ответ, затеяв этот разговор, а смотри-ка, и Ханубис в курсе, — и более того. Ай да суккуб...

— Песок именно рыжий, или какого-то оттенка? — спросил геронтец спустя несколько ударов сердца.

— Красноватый. Такой... цвета ржавчины со свежей кровью.

— А гостья, разумеется, прекрасна... — уточнил Ханубис, все еще не отводя взгляда. Бреслав, каким он был много лет назад, сейчас превратился бы в пепел от смущения. Бреслав-теперешний усмехнулся, пытаясь разглядеть следы смущения на лице собеседника — слишком уж отстраненно тот держится.

Оба были хорошими игроками.

— Эльфийка же, — сказал гильдиец. — Локоны золотые, глазки лазурные, губки алые, перси сочные. И в фидхелл отлично играет.

— Редкое сочетание, — кивнул Ханубис. — Предлагаю выпить за красоту и гармонию.

Выпив, он промокнул рот салфеткой, помолчал, глядя вдаль.

— Похожий песок есть в пустыне Абддарана. Слышал про такое место?

— Да уж не дурак, — сдержанно отозвался Бреслав, припоминая записи. Абддаран. Большой остров в южных морях, основные статьи экспорта — драгоценные камни, специи, опиум. Филиалов Гильдии не имеет. Защищен от просматривающих заклятий и артефактов, вплоть до уровня Божественного Взгляда. Так. Впервые за месяцы Бреслав почувствовал, как вялое ожидание скорых неприятностей сменяется азартом. Ханубис молча глядел на него. Ждет реплики? Пасую.

— Правит этим островом некая Хозяйка, мудрая, как сто очковых кобр, и прекрасная, как удар молнии, — заговорил некромант снова. — Ну и хозяйственная донельзя, конечно. Из прочих ее достоинств нельзя не отметить также недюжинные познания в магии разума и смежных областях, не поминаемых при женщинах.

— Интересно звучит. Если она еще и готовить умеет... Умеет?

— Вот уж не знаю, — улыбнулся Ханубис. — Ты не меняешься, Бреслав. Только угорец может задавать подобные вопросы о маге ее уровня. Не жениться же ты на ней хочешь? Впрочем, если и да, мне несколько сомнительно, что она будет тебе готовить.

— Ты знаешь мои взгляды на этот счет, господин некромансер, — лениво возразил Бреслав. — Женщина должна уметь готовить, иначе это не женщина. А жениться на ней... Я бы с радостью, да жена не поймет. Разве что тебе сосватать, а?

— Меня не очень привлекают женщины, неглиже играющие в фидхелл в компании плохо знакомого мужчины, — развел руками некромант. — Кроме того, не мне же она снилась?

— И то верно. Да, спасибо. Кажется, это действительно могла быть та Хозяйка. Защиту она обошла мастерски. Интересно, чего ей от меня нужно?

— Поиграть в фидхелл?

— Ну, разве что. Знаешь, хорошего игрока не так-то легко найти. А вот песок ей зачем? На память?

— Побочный эффект ее Силы.

— А ты неплохо ее знаешь...

— Сотрудничали когда-то.

Свечи на столе догорали, поблескивая в пустых бутылках, — явная примета того, что наутро будет болеть голова.

* * *

Придя домой, Марвин бросился на кровать и заснул, но вскоре проснулся от жажды. Спустившись на кухню, он налил себе стакан воды. Над городом стояла ночь, дом был пуст и тих. Учитель еще не вернулся.

Марвин сидел, не думая ни о чем, и глядел, как дрожит пламя свечи, а темнота ласково смыкается вокруг него. Вдыхая запахи трав и тушеного мяса, касаясь пальцами отполированной столешницы, он ощутил вдруг, что стеклянная перегородка, встававшая между ним и миром, рухнула, разбилась с тихим звоном, — но мир устоял. Ему было неожиданно хорошо и спокойно сидеть здесь. Он мог бы пойти в библиотеку, но не хотелось двигаться с места. В общем-то, не было никакой разницы, где именно сидеть; время остановилось, сомкнулось над ним.

Потом он вспомнил о леди ор-Фаль и о той сцене, что устроил, и ощутил стыд, — но и стыд сейчас был не страшным и теплым. Марвин знал, что все будет хорошо. Старый маг из Гильдии у нее — он позаботится о ней, он сможет.

Эта ночь напоминала ему другие — те, что он проводил в нише окна библиотеки, спрятавшись от всего мира за ветхим, не раз штопаным гобеленом с неясным сюжетом. Правда, те ночи приходились на лето: зимой там было холодновато. Они были его главным богатством: короткие, теплые ночи одиночества и свободы. Там он бесконечно листал Тайную Книгу, пока не догорала свеча, а после — грыз запасенные сухари, прислушивался к ночным звукам — редким голосам загулявших дружинников, далекому собачьему лаю, шелесту ветра. Тогда мир был так прост... но и сейчас он был не сложнее. Страшнее, неуютнее — да, но не сложнее.

Не все ли равно, где находиться? Этот мир ужасен, но и в нем можно найти место, время, где будет уютно. Никого рядом, — но нужен ли хоть кто-то? Учись ценить то, чем обладаешь сейчас, что бы ни предстояло завтра. Ты выжил на Арсолире... ты не был на Арсолире — и это само по себе великое счастье. А отец... ты не смог бы спасти его. Ты никогда не заходил в его спальню, так какая разница, был ты там или нет? Он даже не узнал, что ты от него отрекся...

Отец... теперь мы уже ничего не сможем исправить.

Марвин сидел, и ночь текла мимо и сквозь него. Он не знал, сколько времени уже провел здесь, и не хотел знать. В памяти его проплывали сцены бегства: странные гости накануне, поспешные и невразумительные сборы посреди пьяных тел — той ночью напились все, это было в обычае при дворе Густава ор-Мехтера. Тайная Книга... он забыл ее в комнате, на столе, — и это после того, как впервые за все годы вынес ее из библиотеки, скрыв под одеждой, спустился из башни, прокрался по коридорам, никого не встретив...

Наверно, Книгу нашли потом... но они не могли ее сжечь, не имели права! Марвин впервые задумался еще и над этой потерей — и ночь стала холоднее, но мир устоял.

Марвин думал о Тайной Книге, источнике его бед, и пытался понять, с нуля выстраивая цепь причин и следствий, — понять, что побудило его отправиться в Геронт. Почему сейчас он сидит здесь, а не где-то еще?

Он долго перебирал в памяти обрывки текста. И не понимал, просто не понимал — будто тот, кем он был три месяца назад, умер, и память его истлела. А потом он тихо засмеялся, потому что вспомнил свой любимый отрывок, и внутренний голос услужливо зашептал его, но в этот раз не с теми высокопарными интонациями, не с тем обещанием подвига, что звучало в этих словах доныне. На этот раз Марвин услышал суховатый голос учителя, увидел его равнодушную саркастическую улыбку — и засмеялся, и все никак не мог замолчать.

Ныне же слушай: когда ты пойдешь через Бездну, смерть сомкнет над тобой крыла, и ты не сможешь различить того, что направляло тебя доселе. Бездна выжжет тебя изнутри, и то, чем ты привык владеть, не станет защитой. Ты умрешь. Ты будешь умирать снова и снова, пока металл твоего существа не очистится от шлака. Если же, когда это свершится, что-то еще будет живо в тебе, тогда ты пройдешь Бездну.

Я знаю, читатель, ты вновь задаешься вопросами — не слишком ли автор зачарован изяществом высоких слов, не слишком ли велика цена? Я отвечу: нет и нет. Поэзия чужда мне; я лишь подбираю слова, наиболее точным образом описывающие магическую реальность. Что до цены, я могу сказать лишь одно: если она кажется тебе непомерной, закрой эту книгу и найди себе другое увлечение.

Что могу я сказать теперь в оправдание моего выбора? Теперь — ибо тогда мне казалось, будто не я избрал эту стезю, но сама оно легла мне под ноги.

Я стал некромантом не из-за Силы, как бы ни была она притягательна — существует множество других способов обрести ее.

И не из-за тайного знания. Ни одно знание само по себе не стоит такой цены. Оно — лишь средство для выживания.

Мой выбор основан на простом рассуждении: Бездна существует на самом деле. Опасности, проистекающие из ее присутствия, реальны. Я не могу отрицать угрозы для мира, которая неминуемо возникнет в случае, если некромантия как практическое мастерство исчезнет. Еще менее я могу, — исходя из моего опыта, — надеяться, что кто-то встанет между миром и Бездной вместо меня. Я не имею права на это рассчитывать. Иными словами, мое обоснование можно сформулировать простым высказыванием: "Кто еще, если не я?".

Подчеркну также, что эта позиция зиждется на эгоизме. Я стараюсь защитить этот мир, потому что хочу защитить ту жизнь, к которой привык: мелочи, которыми я окружаю себя, — но которые не являются мною.

В самом деле, подумал Марвин, в самом деле. Почему бы нет? "Мелочи, которыми я окружаю себя, но которые не являются мною", во имя Аравет Милостивой, так вот как это называется!

Ночь укутала город покрывалом темноты — лишь Родхрин, кровавая, чуть щербатая, фибулой мерцала в россыпи тусклых звезд. Марвин накинул плащ, выглянул наружу. Проваливаясь в рыхлый снег, дошел до колодца, коснулся белого камня, на котором темнели брызги засохшей крови. Он не знал, зачем пришел сюда, не знал, что должен делать и должен ли говорить.

Орны не было там, во сне или наяву, и осознание этого вызывало почти физическую боль.

Бездна взывает к Бездне. Откуда эта фраза, что она значит? Вечно ты повторяешь чужие слова, не зная их значения!

Но внутри, в солнечном сплетении, застрял осколок пустоты, давил на сплетения нервов, тянулся наружу, во тьму, чего-то искал... И Марвин понял — со страхом или восторгом, неважно, — что такова Сила, алчущая излиться, быть воплощенной в форме и образе.

Выпустить ее было бы ошибкой, он понимал это даже сейчас, и не только потому, что не знал подходящих заклятий. Этот город стоял между ним и Бездной, город спал и видел сны.

Арсолир был вчера.

Марвин вернулся на кухню и зажег новую свечу от догорающей старой. Язычок пламени лизнул темноту, не повредив ей.

До рассвета оставалось еще часа три, и Ханубис был тому рад.

Он затворил за собой калитку и вышел в Белый город. Пустую улицу заносил снег, освещенные редкими фонарями особняки спали, закрывшись от ночи ставнями. Час Духа, в который явь мешается со снами, — самое время для прогулки. Запахнув плотнее плащ, некромант зашагал вдоль каменного забора особняка ор-Брехтенов, привычно держась в тени.

Прежде всего, он был в ярости: Бреславу удалось застать его врасплох. Во имя Тьмы, что могло заставить Лориен подать весточку именно сейчас, спустя столько лет? И почему Бреслав рассказал о снах именно ему? Возможно, гильдиец просто-напросто хотел разрядить напряжение после разговора об ар-Диелне, но это не та тема, которую обсуждают со случайными приятелями.

Бреслав — разумеется — заметил заминку. Ну что же, пусть поразмыслит — это пойдет ему на пользу. Насколько сильно Хозяйка успела влезть ему в душу? Она ищет союзников — значит, что-то задумала. Как некстати.

Но шуточка хороша, как раз в ее духе: можно представить себе лицо Бреслава, когда она красовалась перед ним нагишом, — со всеми своими локонами и персями. Да ты, никак, ревнуешь, Пес? Чудесно. Хозяйка была бы очень довольна.

Псом его прозвали в Дарлиене, и уже много лет он не называл себя этим именем. Между тем, оно было хорошо: Пес бодрствовал преимущественно ночами, любил охотиться и часто шутил. Шутил так, что дарлиенцы не напрасно пугали им детей. То было время тьмы и ярости, смеха и страсти — на последнем пределе. Иногда Ханубис тосковал о нем.

Итак, — свернув на улицу Королевских Рубинов, он прошел мимо пары закрытых рестораций и машинально улыбнулся горгулье у дверей дома ор-Визенкрафтов, ныне пустующего, — итак, что мог бы сказать Пес почтенному мэтру, превыше всего в жизни ценящему тепло камина и правильный состав пряностей в глинтвейне? Все временно. Всему свое время. Будь начеку. Относись ко всему с юмором — прежде всего, к себе. Злишься? Хорошо. Сейчас ты можешь себе это позволить.

Площадь перед королевским дворцом казалась сейчас бескрайним заснеженным полем, и белыми были массивные стены укреплений на фоне низкого неба оттенка темнейшего королевского пурпура. Ханубис пошел напрямик. Внимательный взгляд немедленно уперся в затылок: едва ли гвардейцы, те, верно, дремлют в будке. Такими ночами живых клонит ко сну. Кто-то из призрачного гарнизона. Эрик Второй, Строитель, был дотошен в следовании традициям.

Именно за эту работу Ханубис получил дом — и королевское покровительство, пережившее шестерых королей.

Жить здесь было неплохо, но старый Геронт недолго просуществует: Эрик Седьмой мертв, а молодой король — если знание людей тебя не обманывает — недолго станет хранить былые устои. Марвин очень кстати унаследовал земли на севере: когда страна меняет свое лицо, это зрелище любопытно с прикладной точки зрения, но не слишком приятно эстетически.

Да, надо будет рассказать Марвину о том, как вдохновляюще действует на воображение окружающих сочетание благородного происхождения и темной Силы. Едва ли он думал об этом в таком ракурсе. Это его приободрит. Тонким мальчикам вроде него вообще очень немного надо, чтобы приободриться.

Ханубис вышел из Белого города, незамеченным пройдя мимо парочки стучащих зубами гвардейцев. Свернул на север, к купеческим кварталам. От холодного воздуха мысли прояснились; но настроение осталось прежним — хрустально-ледяная ярость ждала лишь повода. В такие часы начинаешь жалеть, что в столице не водится никого хоть мало-мальски опасного. Спуститься, может быть, в Бездну? Не возвращаться же домой в таком состоянии? Марвин, несомненно, ждет его, чтобы поговорить о своей ранимой душе и трагичной судьбе, и этот разговор должен состояться, но, видит Вечное Небо, какая неимоверная тоска в который раз слушать те же бредни... С Кловисом было проще — по крайней мере, фразу "иди отсюда, возвращайся через два часа" он понимал в ее точном смысле, а не сообразно положению звезд на небе.

Кловис был личностью, тогда как этот — лишь заготовка, но именно поэтому он ушел. Он еще вернется — если выживет; такие, как он, всегда возвращаются, когда дойдут до пределов того, что могут постичь самостоятельно.

Марвин другой. Он никогда не обретет истинной силы характера, но из него получится великолепный маг, художник от некромантии. И он останется верным. Если не сбежит до весны, — а это зависит от тебя куда больше, чем от него.

Снег шел все гуще. Ханубис свернул в квартал Белошвеек. Старые дома стояли здесь близко друг к другу, островерхие крыши почти соприкасались, укрывая извилистые переулки от снега, а заодно и от тусклых лучей Родхрин, скользящей над снегопадом. Последнее было ему безразлично: он прекрасно видел в темноте, а кроме того, знал здесь каждый камень. Обогнув заледеневшую кучу мусора, некромант шагнул внутрь. Он искренне надеялся кого-нибудь встретить — хотя бы кучку бандитов, мерзнущих в засаде около заведения госпожи Астианис. А нет, так тоже не беда: можно будет поискать тот дворик, где летом стояла кадка с настоящими асфоделями.

Самое подходящее занятие для зимней ночи, что уж тут говорить.

Сколько усилий для того, чтобы не думать о Лориен. Ты патетичен, Пес, и ведешь себя — прости за прямоту — совсем как Марвин. Чем уж тебя так взволновала эта история? Когда-то же Хозяйка должна была начать действовать, — так почему бы ей не начать сейчас, и именно с игры с Бреславом? Не думал же ты, что она вечно будет сидеть в Адма... в Абддаране? Ты не знаешь ее намерений, хорошо. Точнее, что-то ты уже знаешь. Поставь на доску еще одну фигуру и отнесись к этому как к данности.

Или же ты задет тем видом, в котором она выбрала перед ним предстать? В таком случае тебе стоит пойти к госпоже Астианис, выбрать там полуэльфку посмазливей, да с ней и остаться, дожидаясь старческого маразма, который, несомненно, близок.

За очередной горой мусора обнаружился раздетый до рубахи труп. Перешагнув через него, Ханубис направился дальше. Остановился, чтобы полюбоваться порослью ведьминого мха, вползшего на крыльцо дома с выбитой дверью и скрежещущими на ветру распахнутыми ставнями.

Чуть дальше по переулку, несмотря на гиблый час, разносились хриплые, ритмичные стоны.

Иногда этот город ничем не отличался от Бездны.

Он шел дальше, не думая ни о чем, не выбирая пути, отдавшись на волю охотничьего чутья, сливаясь с ночью, — с ее темными улицами и замкнутыми домами, со снегопадом и ветром, с переплетениями теней и кровавыми подтеками лунного света, с ночью, ее Силой и властью. Неслышно и невидимо, по самой кромке Бездны, так, как ходил прежде.

Трое вампиров, беседовавших у часовенки Отрина, заметили его лишь тогда, когда он подошел вплотную: стоявшие спиной обернулись, одинаково взмахнув тонкими, не по сезону, плащами. Парень и девушка, молодняк. Замерли, уставились на него: зрачки на всю радужку. Они не чувствовали его ауры и не могли понять, как оказались застигнутыми врасплох.

Ну что же, не век вам жить на одних рефлексах. Иногда разум тоже приносит пользу.

Третий узнал его почти сразу — взмахнул украшенным перьями беретом, изогнулся в угодливом поклоне.

Чудесно.

— Доброй ночи, дамы и господа, — улыбаясь, сказал Ханубис. Ярость вновь захлестнула его ледяной волной, — и на этот раз он собирался дать ей волю. — Прекрасная погода, не правда ли?

— Приветствую вас, почтенный мэтр, — заулыбался и старший, тщетно пытаясь изобразить на лице дружелюбие. Маска то и дело сползала, обнажая страх, — и страх этот был вполне обоснован. Ханубис подошел ближе, — теперь их разделяло не более семи шагов.

— Чему я обязан счастьем лицезреть вас? Выбрались в город поужинать?

Сопляки. Жалкие кровососы, возомнившие себя хозяевами жизни. Молодняк, судя по всему, посвящен совсем недавно, старший же, — несмотря на беретик, плащик и шпажку с камешками, — немногим превосходит свиту. Но он хотя бы знает о Ханубисе Геронтском; боги мои, какая честь...

Мальчик сообразил быстрее, — отступив назад, замер, переводя ошалевший взгляд со своего мастера на чужака. А вот девочка не сразу заметила перемену роли. Оскалив зубки, она взвизгнула что-то гневное...

— Флора, нет! — старший схватил ее за руку. Вампиресса остановилась, растерянно моргая. Все еще уставившись на Ханубиса, наморщила лобик, словно попыталась проделать в уме сложное вычисление. Снежинки кружились вокруг нее. А хороша — светлые локоны, глазки...

Едва ли удастся научить ее играть в фидхелл.

— Мы никого не трогали, мэтр, — со всей искренностью сказал старший после небольшой заминки. — Нас привели сюда религиозные соображения.

— Неординарная причина, — кивнул Ханубис. — Не хотите ли пояснить свои слова, любезнейший?

— Мы прибыли вознести молитвы Духу, — пояснил вампир. Попытался было чарующе улыбнуться, но сбился, зачастил: — в этой часовне проход в тайный храм, мы вышли на воздух, когда началась проповедь, — сегодня удлиненный молебен в честь... ээ... битвы. А вы не на литургию пришли, нет? Лично я считаю очень важной сакральную часть жизни, — интимно сообщил он. — И пусть говорят, что у нашего народа нет душ, — я все-таки думаю, что не зря Потаенный взял покровительство о нас, и ежесезонно приношу ему свою малую жертву. А вы как считаете, уважаемый мэтр?

Ах, вот что здесь такое. Очередное прибежище культа, испокон веков запрещенного в большей части мира, но прорастающего вновь и вновь, как бы глубоко его ни зарыли. Прежний храм был на улице Колесников, но его прикрыли тем летом. Одно очевидно: жрецы Духа заметно выделяются своей терпимостью на общем плане, — особенно в отношении нежити.

— Я считаю, что внутренняя молитва важнее внешней, — сказал Ханубис. — А еще я считаю, что зря вы здесь оказались.

Улыбка старшего опять поблекла, рука, наматывавшая на пальцы прядь, замерла. За время разговора детишки успели отступить к мастеру поближе, будто надеялись, что он прикроет их. Зря. Знаете, как это бывает? Сколько времени вы уже живете в иллюзии непобедимости — год, два? Просто вам не повезло, вы повстречали хищника крупнее себя.

— Мастер, поверьте мне, мы не хотели ничего дурного, — заламывая руки, пробормотал вампир, — только послушать службу, поглядеть на город...

Он еще надеялся. Они всегда надеются до последнего — живые, нежить, — не суть.

— Но это мой город, — возразил Ханубис мягко. — И я говорил Кругу, что не собираюсь терпеть в нем разносчиков заразы.

— Мы — бедные изгои, мастер, мы не вхожи в Круг! Ни в один из Кругов. Мы только бедные провинциалы. Младшие хотели посмотреть на город. Ведь нет же ничего плохого в том, что дети посмотрят на город, как вы считаете?..

Конечно. В этом нет ничего плохого. Только хорошее.

Ханубис улыбнулся собеседнику с той долей пренебрежения, что должна была дать ему надежду на благоприятный исход.

— Я понимаю. Вы считаете, что достойны лучшей доли?

Давай, Пес. Хватит стоять на холоде.

— Мы...

Ханубис отпустил все завесы разом. Ночь. Сила. Бездна.

Кровососы охнули в один голос, попятились, уткнулись в стену.

— Это мой город, — повторил Ханубис. Скользнул по ним взглядом. Девушка всхлипнула. Ах да, девушка. Как там ее зовут?

— Флора, подойди ко мне.

Она уставилась на него широко распахнутыми глазами; шагнула вперед.

Она шла медленно, неуклюже, будто преодолевая сопротивление на каждом шаге; светлые волосы распущены, фигурку скрывает плащ, слезы на ресницах. Ни следа присущей вампирам грации.

Встала, глядя снизу вверх, стиснув в пальцах складку плаща.

— Ближе.

Еще один шаг. Мольба в глазах.

Протянув руку, он коснулся ее лица, откинул прядь волос.

Хороша по человеческим меркам, но далека от идеала: все верно, Трансформация еще не завершена.

Она задрожала. Не от холода — ела она недавно, и кровь все еще грела ее.

— Совершенная красота есть признак патологии.

Сморгнув слезы, она уставилась на него затуманенным взором, облизнула губы.

Глупая самочка, путающая страх и вожделение. Ошибка, нередкая и для представителей более развитых рас.

Пальцем очертил линию губ. Клыки сформировавшиеся.

— Сними плащ.

Она подчинилась мгновенно, но запуталась с застежкой фибулы, тонкие пальцы затрепетали.

Наконец плащ упал в снег. На ней было никчемное тонкое платье, не закрывающее плеч. Цепочка на шее, на цепочке, прячась в ложбинке между грудей — украшение или амулет.

Дешевое латунное колечко, мужское.

Ханубис шагнул ближе, коснулся ее волос, пропустил меж пальцев светлые пряди. Отвел их назад, обнажив шею. Девушка дернулась, когда он коснулся яремной вены, Скользнул пальцами ниже, исследуя гладкую кожу, нащупал поджившие царапинки. Флора застонала, выгнулась, подставляя горло.

Он отпустил ее, перевел взгляд на парочку у стены. Хлыщ в берете не представлял интереса; парнишка забавней — и зачем, хотелось бы знать, он пытается незаметно зайти слева?

— Я возьму ее, — сказал Ханубис, усмехнувшись самым оскорбительным образом. — Проваливайте.

Паренек все-таки не выдержал; кинулся, оскалив зубы. Ханубис не стал выяснять, что именно он намеревается сделать. Вспышка тьмы — и вампир дернулся, кучкой пепла рассыпался по снегу.

Хлыщ попробовал сбежать. Ханубис поймал его на середине трансформации, сдавил кольцами Силы, опрокинул наземь. Неторопливо подошел, наклонился, рассматривая бесформенное нечто — не человек и не нетопырь. Обнажил трехгранный клинок.

— Видите, как все удачно складывается, — сказал некромант. — Умереть сразу после молитвы, — что может быть лучше? Дух не оставит вас.

Вытерев нож обрывком вампирова плаща, он обернулся к Флоре. Девушка беззвучно закричала. Шарахнулась от него, споткнулась, упала в снег, поползла на четвереньках прочь...

— Встань.

Он не использовал Силу: она встала сама. Обернулась, пытаясь прикрыть руками грудь, шею. Снег в ее волосах казался кровавым песком.

— Отряхни платье. Вот так, хорошо. Подойди ко мне.

Флора подчинилась.

Ханубис заглянул ей в глаза, в бездонные провалы зрачков, прислушиваясь к грохоту лавины, голосу ночи, ветру, Бездне.

— Проводи меня в храм.

— В храм, мастер?.. — голос ее сорвался.

— Я хотел бы попасть на литургию, — пояснил он. — Если еще успеваю.

Тайный ход был довольно неуклюже задрапирован пыльным гобеленом с Отриновыми чудесами. За ним начинались ступеньки вниз. Прислушавшись, Ханубис уловил отзвуки голосов — гимн, печальный и возвышенный.

Некромант обернулся к своей спутнице и в последний раз внимательно вгляделся ей в лицо. Глаза ее были прекрасны. Погладил по щеке.

— Уходи, Флора.

— Мастер?..

Обеими руками она схватила его ладонь, прижалась к ней губами.

— Не бросайте меня одну, мастер... — прошептала Флора. — Пожалуйста, не оставляйте меня одну... Я все сделаю для вас, все что угодно, только разрешите мне...

— Уходи, — повторил Ханубис. — Покинь этот город немедленно и никогда не возвращайся

Потом он спустился по ступенькам, ведущим в храм. Оборачиваться не было нужды. Она не представляла для него опасности.

* * *

Сюда стоило приходить разве что ради музыки. Ханубис остановился у входа, присел на скамейку в нише с саркофагом. Идти к алтарю он смысла не видел — слишком уж хорошо знал состав масла в чадящих там плошках и слишком уж низкого мнения был о местной общине. Вот мэтр Пердурабо — ему, должно быть, с ними по нраву. Самое обыкновенное сборище "заигрывающих с Тьмою", если вспомнить формулировку Ленерро ар-Диелне, — не лучше и не хуже остальных, искавших под сенью Духа ответы на незаданные вопросы или же просто прибежище от обыденности.

Вот музыка была хороша. Орган гремел в арочных сводах, и женские голоса, легкие, бесплотные, поднимались от строгих аккордов ввысь, как будто вздымались к небесам шпили легких башен, белых, ажурных... Подражание эльфам? Возможно, и так.

Ab initio

Et ad finem saeculorum

Abyssus abyssum invocat...

Музыка хороша, слова же можно не слушать. Все равно никто здесь не понимает, о чем идет речь. Забавно, но тексты остались почти прежними. И язык: тринийская четкая вязь, один из прекраснейших языков мира наряду с батрурским "иссэм" и Старшей Речью. Язык древней империи, давно ставшей пеплом, воскресавшей еще дважды в иных обличьях.

Бывшей когда-то домом.

Тогда у Духа не было храмов. Верные собирались в безлюдных местах, в оливковых рощах или на холмах и кричали, кричали во тьму, под стук тимпанов, плач свирелей, кричали, взыскуя ответа. Все изменилось с тех пор; менялось неоднократно.

Сам он и тогда не видел смысла драть глотку, экстазом возмещая незнание, но не единожды вслушивался в слова, повторял их как набор уравнений, надеясь получить результат — неожиданный, головокружительный. Разумеется, иным он просто не мог быть: тогда.

Ну что же, здравствуй, Дух, покровитель темного знания.

Audi nos, spiritus liber

lux in tenebris

da nobis libertatem...

Те вычисления давно стали базисом, общим местом. Впрочем, большая часть тех, что приходят сюда на ночные концерты, рискуя кончить смертью под пытками, неспособна проделать и их.

Что бы они ни делали — они только кормят Бездну, пытаются заполнить ее, заглушить ее голос. Надеются умилостивить ее словами, подношениями, обращениями к богам.

Глупцы. Это работает не так.

А впрочем, многим ли лучше положение тех, кто знает верные способы? Тех, кто использует Силу не для дурацких игр, вроде наполнения мошны или контроля над ограниченной географической зоной, а для истинного понимания? Что уж мы можем узнать. Мы знаем все о форме и многое — о содержании, но что мы упускаем в наших рассуждениях?

Возможно, загвоздка в том, что Творец навсегда покинул этот мир, в том, что пути наши — над Бездной, в том, что ответственность всегда ложится лишь на нас самих. Что бы мы ни искали, мы найдем лишь себя.

И даже когда ты позволишь Бездне говорить и увидишь вожделенный lux in tenebris — это будет всего лишь твой собственный свет. Что не так уж плохо для неофита, но не оставляет надежды на дальнейшее развитие.

Магия ограничивает, но и религии не предлагают большего. Даже Дух, lux in tenebris, verbi in silencium, даже он обусловлен теми же законами, что и другие. Его взыскуют те, кто сумел осознать ограниченность стихийных богов — или же, чаще, — те, что больше смерти боятся тривиальности, становясь от того еще более тривиальными. С начала времен запретный, вечно гонимый, он является естественной частью мироустройства, единой системы. Видимостью выхода, но не выходом.

Голоса взлетали, падали каскадом, капелью, ложным обещанием. Утро близилось, и прихожане потянулись к выходу — фигуры в черном с надвинутыми на лица капюшонами. Спеша влиться в повседневность, они проходили мимо ниши по одному, по двое. На Ханубиса никто не обращал внимания — и он подозревал, что точно так же они прозевали бы и отряд венитов в полном облачении.

Сейчас, прислушиваясь к далеким голосам, он чувствовал лишь усталость, мягкий тяжелый свинец, легший в глаза, в ладони, в сердце.

Самое время отправляться в постельку. Ханубис шагнул из ниши. Напоследок обернулся к алтарю — и сразу же увидел идущего к выходу мэтра Пердурабо, как всегда, крайне зловещего. Глаза его горели мертвенным фосфорным светом, — и Ханубис нисколько не сомневался, что причина тому кроется в отрасли магии, абсолютно отличной от некромантии. Спутника своего милейшего коллеги он не знал, но тот, несомненно, заслуживал куда более пристального внимания: высокий, атлетического сложения, с перебитым носом и выпирающими надбровными дугами. Голова покрыта короткой щетиной — так, что видны все выпуклости черепа, а раздвоенный подбородок еще больше выпирает вперед. На первый взгляд мог бы сойти за борца, но не воин — жрец.

Остановившись, некромант подождал их.

— Коллега, и вы здесь? — с необычайной для него приветливостью изумился Пердурабо после того, как чуть не уткнулся прямо в Ханубиса. Разумеется, ночного зрения и следа нет. И лицо как-то перекошено. Благовоний нанюхался? Что ж, бывает...

Бритый подошел, не торопясь, и остановился поодаль, буравя некроманта глазками. Ему темнота не мешала.

— Поздравляю вас! — изрек Пердурабо. — Поистине, события последних дней радостны для всех братьев в Духе!

Ханубис поглядел на него с удивлением. Идиотизм собеседника не составлял для него тайны, но таких высот он как-то не ожидал. Или же он это искренне?

— Рад, что вас это радует, мэтр, — отозвался некромант. — Как поживаете?

— Сегодня я познал истину и обрел свет, — с убийственной серьезностью отвечал Пердурабо. — Дух снизошел ко мне, и очам моей души открылись великие тайны.

— Ах, вот как? Очень мило.

— А кроме того, — понизил он голос, — мы удостоены великой чести. Вы знаете, кто этот человек? Очень скоро все изменится...

Бритоголовый шагнул вперед, скользнув по болтуну коротким взглядом, и Ханубис понял, что мэтр Пердурабо едва ли доживет до вечера.

Он не мог бы сказать, что это сильно его огорчает.

Несколько ударов сердца некромант и жрец разглядывали друг друга.

— Я слышал о вас, — сказал бритый, чуть наклонив голову.

— Десница Духа, — кивнул и Ханубис. — Надолго к нам?

— Мои планы подвластны лишь воле Потаенного, — бритый развел руками, чуть улыбнулся.

Даже Пердурабо что-то заметил, смолк, — впрочем, он уже не стоил и доли внимания. Втроем они пошли к выходу. Жрец ступал рядом, бесшумный, как крадущаяся мантикора. Ханубис не мог определить, насколько тот силен, — и это о многом свидетельствовало.

Многовато сюрпризов для одной ночи.

Как бы то ни было, сейчас у него нет ни времени, ни желания ссориться с Воинами Духа.

— Этот город очень красив, — сказал Ханубис, когда они поднялись в верхнюю часовню. — Надеюсь, вам он тоже понравится. Хочу также заметить, что он весьма дорог мне в его теперешнем обличии.

Бритый с невнятным хмыканьем шагнул наружу, в предрассветные сумерки. Пердурабо задержался, поправляя гобелен.

Снег почти скрыл останки вампиров. Жрец остановился, с ленивым любопытством изучая их. Потом обернулся к Ханубису. При этом освещении он казался еще более звероподобным. Вероятно, его часто принимают за орка или оборотня, подумал некромант.

Находиться с ним наедине было не слишком приятно.

— А вы сказали мне не то, что хотели, — проговорил жрец, взглянув ему прямо в глаза. — Вас интересуют мои планы. Вы знаете, что Дух всегда отвечает на заданный вопрос, и вы вправе его задать. Тем не менее, вы молчите. Почему так?

Ханубис медленно улыбнулся ему. Это уже становилось интересным.

— Вы, в свою очередь, задаете мне вопрос, зная на него ответ, — сказал он. — И почему же?

Бритый ухмыльнулся, желваки его заиграли. По нему можно было бы изучать анатомию мышц, настолько рельефно они проступали из-под кожи.

— Я тоже в свое время изучал риторику, — ответил он. — Кроме того, я не знаю вашего ответа. Догадываюсь, но точно не знаю.

— Ваши варианты?

— Или вы считаете, что не вправе спросить. Или не хотите брать на себя обязательства, связанные с точным знанием.

— В каком-то смысле, это только один вариант.

— Для того, кто все еще остался верным — да, — кивнул бритый. Пожал плечами. — Пойдем отсюда? Мне надо к рынку.

— Ждать вашего спутника мы не будем? — уточнил Ханубис.

— Едва ли мы дождемся его, — сказал воин Духа, поднимая капюшон.

— В храмах Отрина убирают каждое утро.

— Да, я знаю. Посвященные выходят другим путем. Его найдут около двери. Он должен был запереть ее.

— Вот как. Зачем?

— Так будет лучше для них.

Пройдя переулком, они вышли на улицу Колесников. Мимо прогрохотала мусорная телега, скрылась в быстро густеющем тумане. Жрец шел не спеша, отлично, по-видимому, ориентируясь.

— Начинается еще один день, — сказал он некроманту. — И он будет таким же, как и все предыдущие. Кто-то родится, кто-то умрет, но смысла в том не будет. Вы довольны своей жизнью?

— Да.

— Это только видимость смысла, — жрец обернулся к Ханубису, замедлил шаг, рассматривая его. — Вы питаете иллюзии на этот счет, но ответ не там. Вы видели Колесо?

— Да.

Туман становился все гуще, словно облако опустилось на город, затопило улицы. Телега грохотала где-то впереди.

— Я видел его, — повторил Ханубис. — Что дальше?

— Все мы его пленники, — ответил бритый. — Рождения и смерти, и так без конца, по кругу. Маги говорят, что мир наш — последний перед Бездной, но вы знаете правду. Он и есть — Бездна, просто первый по счету. Вы задавались вопросом: "что Дух может дать мне?". Правильный вопрос звучит иначе: "что я могу дать Духу?".

— И что же я могу ему дать?

— Остановить Колесо, — просто сказал жрец.

— И уничтожить мир?

— Освободить его.

— Вы обратились не по адресу, — ответил Ханубис чуть погодя. — По многим причинам.

— Ну почему же? — возразил жрец, шагая вперед. — Вы можете скрывать свои планы от многих, но не от Вездесущего. Если все пойдет верно, вы добьетесь своего. Дух знает, каковы ваши желания. Вы же не власти в этом ищете. Нужно немногое — всего лишь удержаться от шага, когда Колесо встанет. Мир, лишенный богов, неминуемо рухнет. Только так вы сможете обрести свободу. И даровать ее каждой из тварей.

— Меня всегда поражала та легкость, с которой вы решаете за других, будет ли им лучше жить или умереть. Этот подход противоречит моим этическим установкам.

— Я видел.

— Вы о тех беднягах? Они нарушили закон, вот и все. Я не пытался их осчастливить.

— Тогда думайте о себе. Все, что я сказал, вы думали и сами. Вы хотели свободы? Держите ее. Или впрягайтесь в Колесо. Вы станете рабом в большей степени, чем можете себе представить.

Они пошли дальше молча. Шаги тонули в вязком тумане, пар стелился по земле.

— Сегодня будет дождь, — отметил жрец.

— Да, — отозвался Ханубис. Можно было бы закончить на этом разговор, свернуть к дому, но один вопрос еще остался незаданным.

— Дух не может знать, — сказал Ханубис, — каково будет мое решение. Все решится в последний миг. Так каковы ваши гарантии, что я поступлю именно так?

Жрец воззрился на него в изумлении.

— Духу не нужны гарантии, — с большим терпением, будто малому ребенку, ответил он. — Достаточно, чтобы вы об этом поразмыслили. А Дух — свободен.

* * *

Учитель вернулся на рассвете. Дверь скрипнула, и Марвин вздрогнул, возвращаясь из глубин странного забытья, владевшего им доселе.

Ханубис молча разжег огонь в очаге, наполнил водой чайник. Марвин заметил, что учитель не снял, придя домой, сапог; что в волосах его блестит снег, а спина напряжена, словно он ожидает удара. Странно... за эти дни Марвин ни разу не думал, что учителю тоже может быть нелегко, что он устал... и сейчас эта мысль поразила его, почти напугала.

— Опять не спал? — спросил Ханубис, не глядя на него. — Сварить тебе снотворного зелья?

— Спасибо, не надо. Я... мне просто надо было поразмыслить.

— Поразмыслил?

— Да... Учитель, как вы себя чувствуете?

— Неожиданный вопрос, — отозвался Ханубис, с обычной своей улыбочкой обернувшись к столу. — Это искренняя забота или жест вежливости? Или же ты намерен сообщить мне нечто, что навсегда лишит меня покоя?

— Последнее мне не удалось бы при всем желании, — слова сорвались с губ раньше, чем Марвин осознал, что именно говорит. — Да я и не претендую... — поправился он. Разговор начинался как-то совсем неправильно, и Марвин уже с трудом мог вспомнить, о чем хотел поговорить, и менее всего понимал — зачем. Ханубис засмеялся, сел напротив — но улыбка его лишь подчеркивала запавшие глаза, глубокую морщинку между бровей. — Просто вы плохо выглядите. Я могу чем-то помочь вам... заварить настой, быть может?

— Ах, вот ты о чем... Вода еще не согрелась. Все в порядке. Знаешь, для того, чтобы пить с магами Гильдии, надо обладать весьма крепким здоровьем.

— Как там леди ор-Фаль?

— Как? Плохо. Но я склонен полагать, что скоро она придет в себя. Знаешь, — продолжал Ханубис, чуть помедлив, — я должен поблагодарить тебя за то, что ты сделал для нее. Одной ей пришлось бы куда хуже.

Марвин ощутил, как краснеет. Если бы учитель только знал...

— Я рад, если так. Но... я не должен спрашивать, но почему вы сами не приехали к ней, учитель? Если это для вас важно?

— Ну почему же "не должен"? — удивился Ханубис. — Спросить ты можешь что угодно, если считаешь, что это пойдет тебе на пользу. Другое дело, что отвечу я не на все. А что до Деяниры... дело в том, что я очень немногое могу дать человеку в ее положении.

— Но...

— Поразмысли об этом на досуге.

Положив подбородок на скрещенные пальцы, некромант замолчал, глядя в пространство. Он уже не улыбался, думал о чем-то — и Марвину вдруг показалось, что впервые он видит учителя таким, каков он на самом деле.

Довольно долго они молчали. Чайник засвистел, и Марвин сорвался с места.

— Возьми зеленую банку в верхнем углу. Три пригоршни на чайник.

У настоя был запах лимонной мяты, летнего солнца. Может ли быть, что когда-нибудь настанет лето? Эти месяцы тянулись так долго, последние же дни — как целая вечность.

Марвин пристроился на стуле и грел пальцы теплом чашки, глядя на учителя — чуть сутулая спина, седина в короткой стрижке, сильные руки с длинными пальцами, черненый ободок на мизинце. В тот миг, сидя там, Марвин чувствовал печаль и странную, неуместную нежность к этому усталому человеку.

Потом Ханубис повернул голову, заглянул ему в глаза. Он видит Бездну, подумал Марвин, и холодок пробежал по позвоночнику. На что бы он ни смотрел, он видит Бездну. А я... посмею ли я... Чем стану я, став таким же, как он?

— В иные дни мир кажется воплощенным кошмаром, — сказал Ханубис. — И это не так далеко от истины. Знаешь, парень, — продолжал он ровно и бесстрастно, — ты ведь не пленник здесь. Тебе нелегко приходится рядом со мной, и легче, насколько я могу судить, не станет. Хочешь уйти — уходи сейчас.

Где-то вне этого квартала сейчас шумела дневная суета, но на кухне было тихо — так тихо, как будто ночь еще продолжалась.

— Вы гоните меня, учитель?

— Нет. Я хотел бы, чтобы ты остался со мной. Но решать предстоит тебе.

— Я не могу рассчитывать, что кто-то встанет между мной и Бездной, — медленно сказал Марвин. — Не имею права.

Ханубис опять засмеялся, и смех его был невеселым.

— У тебя хорошая память, мальчик. Но стоит ли вступать на путь из страха?

— Вы знаете, что я трус, учитель, — голос едва прорвался сквозь комок в горле. — Но я сам пришел к вам, и, если будет на то воля богов, с вами останусь.

— Вот как? Последуешь за мной в Бездну, до последних пределов? Будешь верным мне в жизни и смерти, чем бы я ни стал?

Зачем он издевается надо мной, подумал Марвин. Разве он не видит сам? Разве он не читает меня насквозь, как открытую книгу, как любую часть этого проклятого мира?

— Как я могу обещать это, если сам не знаю своего предела? — проговорил он. Он плакал бы, если бы еще мог плакать. — Отец учил меня не давать обещаний, которых не можешь сдержать. Но я буду с вами — пока смогу.

Учитель кивнул, будто подтверждая его слова.

— Ты заплатил за этот урок надлежащую цену, — сказал он.

— Может ли быть цена больше...

— Да, конечно, — спокойным, будничным тоном. — Но как бы то ни было... Не бойся меня, Марвин. Я стараюсь беречь учеников. А если поймешь, что должен уйти — предупреди меня заранее.

— Учитель...

Слова, неуместные вопросы, захлебнулись внезапным пониманием, сгорели вспышкой огня. Теперь Марвин знал, был уверен, что знает.

Мне повезло так, как везет немногим. Я оступился дважды — и все же остался в живых, тогда как иные не получают и одного шанса. В первый раз я позволил чувствам пересилить разум — и на долгие годы лишился Силы.

Во второй же раз я запутался в клятвах и желаниях, помедлил, не желая вставать ни на одну из противоборствующих сторон. Не моя заслуга в том, что я остался жить и остался магом. Впрочем, тогда я не мог оценить своей удачи, ибо мир мой рухнул.

Мне и сейчас нелегко вспоминать об этом, восстанавливать в памяти подробности тех злосчастных дней. Тем не менее, я считаю необходимым писать все: в надежде, что ты, читатель, обладаешь умением учиться на чужих ошибках.

Была ли в том моя вина? Да, несомненно. Я вел себя как дурак, а глупость наказуема. Кроме того, во втором случае погибли люди, которые могли бы остаться в живых, не оцепеней я перед решающим выбором. Пусть намеренья мои были прекрасны — нам приходится судить действия, а не намеренья. Хорошо то, что приводит к хорошему результату — или хотя бы может привести к нему.

Марвину стало неловко, будто он по ошибке заглянул в чужой дневник, узнал слишком много. Но если учитель сам написал эту книгу... Может ли быть так? Сколько же ему лет, — человек ли он?

А впрочем, не столь уж важным это казалось сейчас, пока настой остывал в чашках, и в кухне пахло летним солнцем. Учитель и ученик молчали, и каждый думал о своем, но все же они были вместе.

В ставни ударил ливень, загудел за окном. Странно для середины зимы, но чему уж удивляться в этом безумном мире?

— Учитель, а вам доводилось бывать в Тримгесте?

— Я жил там когда-то, — рассеянно ответил Ханубис. — Но мою биографию мы обсудим позже. Сейчас нам стоит пойти в библиотеку и заняться делом. Через двадцать дней мы покинем столицу, и будет неплохо, если к тому моменту ты уже кое-чему научишься.

— Мы все-таки поедем на север?

— Я же обещал тебе. Но сначала нам предстоит путешествие на восток.

— На Арсолир, — сказал Марвин уверенно, как если бы знал и раньше.

— Вот именно, — Ханубис поднялся со стула. — Пойдем, спать днем вредно. И какую-нибудь еду захвати.

У двери он обернулся.

— Да, на досуге прочитай в G`lam Aesseith главу про Ленерро ар-Диелне. Заодно и словарь пополнишь.

После Арсолира зима сломалась. Дожди шли четыре дня подряд, серая туманная морось затопила столицу, пропитав влагой белые траурные полотнища на фасадах домов. Город притих, затаился, скорбя, судача вполголоса, делая ставки на новых фаворитов. На пятый день появилось солнце, и затишье сменилось бурей.

Потом никто не мог точно сказать, что именно послужило поводом к тому, что после поминального молебна на рыночной площади толпа не разошлась по домам, но направилась к кварталу Красильщиков, где проживало большинство столичных полукровок. Точно так же никто не мог назвать точного числа жертв. Одни говорили о пятерых, другие — о двух сотнях. Городская стража и гвардия появились там только под вечер, когда опьяневшие от насилия люди попытались поджечь квартал. Впрочем, сырая древесина горела плохо.

Одним из первых указов юный Эрик Восьмой, при поддержке своей благородной матери, распорядился разместить в одной из пустых казарм больницу — вместо той, что была разрушена при драконьем налете.

Жизнь после Арсолира изменилась и для Марвина, и он не мог однозначно сказать, в какую сторону. Прежде всего, что-то иное возникло между ним и учителем, какое-то чувство, названия которому он не знал. Ощущение конечности, бренности всего — пожалуй, так. Именно оно сводило ему горло щемящей нежностью всякий раз, когда он смотрел в лицо учителю, слушал его наставления. В немалой степени этому способствовали и сборы — Ханубис сказал, что не собирается задерживаться в столице дольше, чем это необходимо, а потому они паковали вещи — книги, инструменты, различные предметы неясного происхождения и назначения. По дому приходилось пробираться между стоящих тут и там сундуков, коробок, свертков; библиотека зияла проплешинами — и это тревожило. Марвин и не подозревал, что успел привыкнуть к этому дому, к его укладу, — а теперь находиться здесь было все равно, что сжимать латной перчаткой бокал из тонкого стекла.

Они изучали в те дни простые, необходимые каждому магу вещи — назначение предметов обычного колдовского инвентаря и уход за ними, простейшие зелья, начертания полиграмм, вычисление коэффициентов Силы. Всего понемногу, все быстро, — Марвин подозревал, что не вспомнит и половины, когда дойдет до дела. В одну из ночей мусорщики привезли труп, и Ханубис наглядно продемонстрировал Марвину основы человеческой анатомии. Марвин держался хорошо, даже заслужил похвалу от учителя, а ночью ему приснился липкий кошмар неясного содержания — первый сон за долгое время, но не так уж страшен он был.

Марвин прочитал и указанную главу — и ничего не понял. После объяснений учителя он понял немногим больше, разве — то, что ему по сердцу такой жанр, как "эльфийские" романы. Этот сюжет явно был достоин большего, чем полторы страницы скупых фактов.

Но самой удивительной из всех перемен стала Сила. Теперь Марвин то и дело замечал ее: едва уловимое ощущение, обещание возможности, чудо, неподвластное слову. Та, что отзывалась на его призыв, была ледяной, густой как смола, солоноватой на запах, но она могла быть и другой, непохожей. Один из вечеров они с учителем провели, разбирая старинные безделушки. Перебирали предмет за предметом — учитель рассказывал о происхождении и назначении всякой вещи, а Марвин пытался почувствовать Силу, заложенную в ней. Солнце и ветер — колокольчики для сбруи из степей Меконта, тугая пружина охранных заклятий малахитовой угорской шкатулки, прохлада колодезной воды в эльфийском браслете... Сила представала в разных обличиях, но неизменно оставалась собой, — и Марвин начинал понимать, что имела в виду Деянира, говоря, что от Силы невозможно отказаться. Даже так, неясным отголоском на грани восприятия, она была истинной, первичной, будто земля или море, — куда более настоящей, чем город, окружающий их.

Так минули две недели, и каждое утро становилось первым утром нового века. Марвину казалось порой, что битва на Арсолире случилась много лет назад, а то, что было перед ней, и вовсе стиралось из памяти, уходило в тень.

Что до будущего — и оно скрывалось в тумане. Марвин старался не думать о том, что ждет впереди — разве что ночами, на границе сна, он вдруг вспоминал, что скоро вернется домой, и думать об этом было неуютно, страшно; страшнее, чем стоять над вскрытым трупом. Что ждет его там? Верно, ор-Меджиовани уже захватил его земли, а если нет, то скоро захватит — и что он сможет он противопоставить ему? Отцова дружина наполовину разбежалась, а те, что остались — признают ли они его, захотят ли подчиниться, поверят ли тому, кто оставил их на произвол судьбы?

Земли, лишившиеся законного хозяина, неминуемо приходят в запустение. Может быть, как в легендах, терн и шиповник уже скрыли стены замка, и, вернувшись, он не найдет дороги домой. Справедливая кара тому, кто пытался обмануть предназначение.

Хотя, конечно, все будет не так. Он вернется домой, в пустой, стылый замок, где нет более веселых пиров; где тишину никогда больше не нарушит звук отцовского рога, — вернется под укоризненные взгляды Стругсона и соратников. Он будет следовать своему долгу и неминуемо проиграет, и тогда учитель поймет, что заблуждался на его счет.

Но как бы то ни было, уже нельзя отказаться, уже ничего нельзя изменить, надлежит лишь следовать долгу и естественному ходу вещей, к чему бы это ни привело. Да и на что жаловаться, когда иные стояли на Арсолире, стояли насмерть... Боги, какой же смелостью надо обладать, чтобы вот так идти навстречу своей судьбе — ее не взять взаймы, не придумать, с ней надо родиться, — и кого винить, если последний из рода ор-Мехтеров не годится для этой доли?

Как же он не хотел возвращаться... но если честь не пустое слово, отказаться нельзя. Да и потом, не объяснять же учителю, что планы изменились, когда все вещи уже упакованы... это недостойно. Низко.

На границе сна, в навязчивых, следующих по кругу мыслях, Марвин учился думать о себе как о бароне — о том, что ему надлежит сделать и кем надлежит быть. Аравет Милостивая, неужели недостижим покой, неужели никогда он не сможет просто жить, делать то, что хочет? Просто быть рядом с учителем, читать книги... мысли тянулись по кругу из ночи в ночь, мешали уснуть, — ведь иные погибли на Арсолире, тогда как он...

Он думал о том, что в Геронте на престол сел новый король, сын того, кто отдал свою жизнь за родину, встал против воплощенной смерти, — и понимал, что должен присягнуть ему, подтвердить, что следует долгу, но боялся — боялся, пока мысли не стали страшнее поступков.

Почему-то Марвину казалось, что учитель не одобрит его решения. Однако тот только кивнул и назначил дату, подходящую для аудиенции, — кивнул, будто давно ждал этого. И Марвин устыдился того, что колебался так долго, — и был благодарен ему, поскольку все решилось, и жизнь стала проста, и каждое утро было утром нового века.

* * *

— Учитель, я нормально выгляжу? — шепнул Марвин в спину Ханубису.

Сегодня на дворцовой площади было оживленно, но тот услышал — отозвался, не оборачиваясь:

— Воротничок поправь.

Марвин поспешил расправить кружево, потом проверил пуговицы, стряхнул пылинки и, наконец, расправил белый бант на рукаве. Это придало ему немного уверенности. Костюм — черный, бархат и замша — был прекрасен, вполне достоин барона, явившегося на прием к королю. Так же, как и шпага: качеством она превосходила все, что Марвин видел в доме отца. Должно быть, все это обошлось учителю в кучу золота, в который раз подумал Марвин. Вчера он растрогался до слез, обнаружив в комнате сверток, подписанный знакомым почерком. Да, конечно, на Солнцеворот принято подкладывать близким подарки, и нет ничего удивительного в том, что за Арсолиром учитель забыл подарить его сразу, но как неожиданно это было... И потом, по этим вещам видно, что их выбирали с заботой. На шпаге, у самого эфеса, выгравирован орнамент из крапивных листьев — клеймо мастера, надо будет узнать — чье. Так неожиданно, так странно...

Высокие ворота с белыми траурными флагами над ними были уже совсем близко. У распахнутых створок двумя шеренгами застыли караульные. Все до единого высокие, похожие между собой суровостью черт, пронзительностью взглядов. Марвин выпрямил спину и, стараясь дышать ровно и уверенно, зашагал за учителем, державшимся в точности как всегда.

"Просто представь себе, что твой собеседник через пару минут умрет, и от робости и следа не останется" — говорил ему Ханубис, но у Марвина эта техника работала плохо. Прежде всего, он не видел причины, по которой осознание чужой смертности могло бы подействовать успокаивающе. Без подспорья же... Марвин старался держаться спокойно и следовал за Ханубисом, — а окружающий мир сливался в круговерть разноцветных пятен: белый — траурный, черный и красный — королевские. Белые коридоры с узкими окнами, алые драпировки, черные гвардейцы. Белые залы, алые ковры, черные полотнища с различными гербами. Еще чуть-чуть золота — позолота на мебели, толстые цепи на шеях придворных, золото с алым в витражах, и снова — белые платья, черные котты, белые банты на рукавах.

Ханубис остановился у очередной двери.

— Подождем в приемной, — сказал он. — К королю пускают с полудня, мы пришли чуть раньше.

И добавил, коротко улыбнувшись:

— Не переживайте, мессир ор-Мехтер, все пройдет наилучшим образом.

Марвин улыбнулся ему в ответ.

* * *

В приемной — большой зале в обычных тонах Эриксонов — горело множество свечей; их теплый свет смягчал яркость цветов. У дверей в королевские покои вытянулись гвардейцы. В креслах вдоль стен сидели люди, преимущественно в белом — в первый миг Марвину показалось, что все они молчат, но потом он различил шепотки тут и там. Мужчина в белой мантии поднялся им навстречу из стайки белоснежных дам, шушукающихся за вышиванием. Он был зеленоглаз, длиннобород и исполнен Силы. Мэтр Бертолуччо Ринальдини, вспомнил Марвин, глядя, как тот раскланивается с учителем. Глава городской гильдии, придворный маг и редкий пройдоха. Ринальдини не понравился ему с первого взгляда — не в последнюю очередь и потому, что смотрелся он куда импозантнее Ханубиса. Золота, висящего на нем, хватило бы на снаряжение небольшой дружины, а открытое приятное лицо так и сочилось приветливостью.

Следующие десять минут ушли на светские расшаркивания и знакомства с целой толпой белоснежных женщин, показавшихся Марвину схожими между собой, как родные сестры. Все они говорили что-то учтивое, скорбно кривили лица, протягивали руку для поцелуя — и казалось, что это будет продолжаться вечно.

Потом они все-таки сели рядом с мэтром Ринальдини, и в приемной завязалась невыносимо скучная беседа о вышивках. Оба почтенных мэтра выказали живой интерес к теме и немалые познания в ней.

Марвин сидел и ждал, когда все это кончится. Он волновался, конечно, — и ждал, когда же волнение перейдет ту грань, за которой мир станет хрупким и простым. Но было только ожидание; спертый воздух в зале, потеющие руки, яростно-алый петух на полотнище у двери, вкрадчивая Сила мэтра Ринальдини, белые дамы.

Чтобы занять время, Марвин начал вспоминать последние уроки: вычисление коэффициента Санеги, формулы, замешанные на Силе, переплетенные с нею. Так просто, так непостижимо сложно: подставить значения переменных, сделать их истинными, а после — сменить полярность. Щелчком, говорил учитель. Их вышибают щелчком. Потенциал жизни на потенциал смерти. Или наоборот, как понадобится. Всего-то. Сходить за грань и вернуться обратно.

* * *

К счастью, он сообразил вскочить, когда встали все остальные. Почти все — придворный маг и пара дам остались сидеть.

— Ее высочество принцесса Хеллен, — шепнул Ханубис.

Она была маленькая, лет одиннадцати, не больше, и похожа на голенастого жеребенка, укутанного в копну белого кружева. Некрасивая, и плакала только что: глаза красные и пятна на веснушчатых щеках.

Решительным шагом принцесса вошла в зал. За ней следом впорхнула стайка девушек, щебеча и распространяя ароматы духов.

— Мэтр Бертолуччо, я вас искала, — голос у нее был звонкий, под стать походке.

— Чем могу служить вам, ваше высочество?

Кто-то поспешил поставить кресло, и Хеллен, расправив пышные юбки, опустилась в него.

— Прошу вас сесть, благородные леди и мессиры, — сказала она, улыбнувшись придворным. Потом повернулась к придворному магу, и личико ее стало предельно серьезным.

— Почтенный мэтр, боюсь, что мне необходима ваша консультация, — мрачно сообщила принцесса. — Эразм умер.

— Прошу прощения, ваше высочество?

— Эразм. Мой хомяк. Он умер, — сунув руку куда-то в белое кружево, принцесса извлекла на свет маленькую коробочку, инкрустированную перламутром. — Взгляните сами.

Мэтр Ринальдини с едва заметной брезгливостью приподнял крышку и заглянул внутрь.

— Увы, это в самом деле так, ваше высочество, — вздохнул он.

— Оживите его.

— Прошу прощения?

— Оживите его, — повторила принцесса.

В зале было очень тихо; потом кто-то закашлялся.

— Боюсь, что это невозможно, ваше высочество, — сказал, наконец, Ринальдини.

Принцесса закусила губу. Марвин не мог оторвать от нее взгляда: столь удивительное создание он встретил впервые в жизни. Такая живая, решительная...

— В таком случае вызовите мэтрессу Сияну, — приказала Хеллен, качнув головой. Из-под белого чепца выбилась рыжая кудряшка, упала на лоб. — Если это вне вашей специализации, пусть она оживит его.

Придворный маг поморщился.

— Ваше высочество, я...

— Это приказ, мэтр, — хмуро пояснила принцесса и сложила руки на коленях, сверкнув камешками колец. Девицы из свиты сдавленно захихикали, и Хеллен окинула их взглядом через плечо. Те смолкли.

На мэтра Ринальдини было грустно смотреть. Придворный маг вертел в руках шкатулку и не находил подходящего ответа — это было очевидно даже принцессе. Хеллен еще держала лицо, но губы ее жалобно скривились.

Ханубис пошевелился.

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал он. — Когда произошла смерть?

Девочка повернулась к нему и несколько мгновений молча разглядывала.

— Я нашла Эразма около получаса назад, — ответила она. — Он уже окоченел.

По залу опять разбежались шепотки, мэтр Ринальдини дернул подбородком. Ханубис остался невозмутим.

— В таких случаях счет идет на минуты, ваше высочество. В тканях уже произошли необратимые разрушения, магия не может вернуть его к жизни. Никто не сможет.

— Мэтр Ринальдини, представьте нас, — скомандовала Хеллен.

— Эээ... ваше высочество, это мэтр Ханубис, маг-некромант, — довольно кисло доложил Ринальдини.

— Благодарю, — она выдернула у него из пальцев коробочку и вновь повернулась к Ханубису. — Я читала о некромантии. Так что же, вы хотите сказать, что и вы не в состоянии воскресить моего хомяка?

— Разве что поднять, — усмехнулся Ханубис. Из легкого гула вырвался пронзительный женский возглас "Это возмутительно!", но принцесса проигнорировала его. Некромант продолжал, уже без улыбки. — Я могу придать ему подобие жизни, но не оживить. На первый взгляд он будет таким же, как раньше, однако он уже не будет тем существом, которое вы любили и которое любило вас, ваше высочество. Мертвые не возвращаются.

— Понимаю, — принцесса задумалась, разглядывая содержимое своей коробочки. Поджала губы и решительно сказала: — Поднимите его.

Девушки оживились, дамы возмутились, а мэтр Ринальдини заговорил самым своим мягким и убедительным голосом. Даже стражники уставились на происходящее.

В голосе Хеллен зазвенела та сталь, что когда-то звенела на полях брани от Граарги и до Арсо, от озера Диелне до берегов Холодного моря:

— Мэтр Ринальдини, сейчас я разговариваю не с вами. Будьте любезны, помолчите. Леди ор-Роган, ор-Хаммер, вас это тоже касается. Эрику не понравится, если я отвлеку его от дел ради ребячьей прихоти, но в стократ большей степени ему не понравится, если его отвлечете вы. Итак, мэтр Ханубис, прошу вас.

— Рад быть полезным, ваше высочество, — поклонился Ханубис, а после сказал, — мессир ор-Мехтер, не откажетесь ли вы послужить своей принцессе?

Если бы учитель обратился к нему просто по имени, Марвин бы отказался, — наверняка. Но тут он вскочил из кресла раньше, чем успел понять, что именно происходит, поклонился принцессе и застыл под прицелом множества глаз. Кровь будто остановилась в его жилах, а мир слился в одно пятно, черно-красно-белое, слишком яркое. Марвин шагнул вперед.

Принцесса молча протянула ему шкатулку.

Маленький зверек лежал на спине, вытянув розовые лапки. Серый, с рыжей полоской вдоль спины и матовыми бусинками глаз. С мышь размером, но без хвоста — таких животных Марвин еще никогда не видел. Без коробочки он казался почти невесомым.

Это оказалось несложным: вслух проговаривая формулу — коснуться, ощутить мертвое тельце, еще не простившееся с искрой жизни. И куда сложнее, чем он мог представить прежде: сделать шаг, добровольно — в самую черную безысходность, во мрак колодца, — зачерпнуть стылую мертвую воду, принести ее на ладонях, убедиться, что все сделано верно. Щелчок.

Хомячок задрыгал лапками, перевернулся, сел.

Девы и дамы охнули, многие вскочили с мест, чтобы лучше видеть происходящее. Принцесса хлопала глазами, уставившись на Эразма.

— Мэтр Ханубис, это... — явственно сказал Ринальдини. Ханубис хмыкнул. Привстав, погладил хомячка по пушистой спине.

— Это нежить, так называемый "зомби", — уточнил некромант. — Он не опасен.

Хомячок начал умываться.

— Ваше высочество, не... — воскликнул Ринальдини. Принцесса не повернула к нему головы.

— Мэтр Бертолуччо, я уже просила вас помолчать? — ледяным голосом поинтересовалась она. Заправив в чепец выбившуюся прядь, Хеллен встала и двумя пальцами взяла хомячка из ладоней Марвина. Внимательно осмотрела зверюшку со всех сторон, ощупала, заглянула в тусклые глазки.

— Сердце не бьется, — сообщила принцесса.

— Разумеется, ведь это нежить, — пояснил Ханубис. — Он не дышит, не ест и не справляет естественных потребностей. Какие-то атавизмы былых привычек у него еще остались, но нужды в них более нет. Он также может выполнять команды владельца.

— Команды? — Хеллен ухватила хомячка за шкирку, и тот повис в ее пальцах. — Какие? Можно ли, например, приказать ему проникнуть в определенное место и всех там покусать?

— Вполне.

— О! — принцесса кровожадно усмехнулась. — Какой простор для фантазии!

Фрейлины за ее спиной опять захихикали, прикрываясь кружевными платочками. Марвин и сам не выдержал — заулыбался, представив себе хомячка-зомби, забравшегося под одеяло к мэтру Ринальдини. Потом взглянул на принцессу, которая помахивала хомячком на вытянутой руке, будто собираясь швырнуть его в публику, и неожиданно встретился с Хеллен взглядом. Принцесса подмигнула ему, и в следующий миг они на пару залились хохотом, громким и совершенно неприличным в этих стенах.

Придворные обескуражено смотрели на них. Марвин бы умер от стыда на месте, но никак не мог перестать смеяться, глядя на веснушчатую, довольную рожицу принцессы.

— Выпороть бы вас как следует, ваше высочество, — пронзительный голос какой-то из белых дам врезался между ними. Хеллен замолчала, разом помрачнела, потухла, обернулась к говорившей.

— Меня может выпороть только мой благородный отец, леди ор-Хаммер, — сказала принцесса. — Так что если я вам сильно мешаю, попробуйте обратиться к нему.

Потом повернулась к некромантам, попыталась улыбнуться, хотя губы ее опять задрожали:

— Благодарю вас, мэтр Ханубис, этот урок был мне полезен. Мессир ор-Мехтер... держите, — она чуть ли не силой сунула ему в руку хомячка. — Думаю, у вас ему будет лучше. Здесь его не полюбят. Тем более, что это все-таки не мой Эразм, а лишь его подобие.

Двери в королевскую залу распахнулись. Человек в трехцветных одеяниях появился на пороге и объявил:

— Наследный принц Геронтский, герцог Арсо, его высочество Эрик открывает двери свои, как было заповедано его предками, дабы каждый благородный человек сего королевства, пришедший с жалобой либо прошением, мог обратиться к нему! Как заповедано...

Под плавную речь герольда белые дамы пришли в движение, пытаясь занять местечко поближе к входу. Хеллен что-то сказала, но Марвин не расслышал ее слов. Потом она развернулась и вышла, дамы — за ней.

Машинально сунув хомячка за пазуху, Марвин улыбнулся учителю, снова поправил воротник и, стараясь не смотреть на негодующих белых дам, отправился на прием к своему королю.

* * *

— Королевская цветовая гамма способна довести до расстройства психики, — проворчал мэтр Ринальдини, захлопнув дверь своих личных покоев. Ханубис с любопытством огляделся. Обстановочка, достойная нижнего зала в борделе — зато колер, видимо, должен успокаивать: салатные и кремовые тона, будто оказался не то в салате, не то в торте.

— Садитесь, мэтр, нам предстоит долгий разговор.

Ринальдини уселся на витой стул и яростно дернул за веревку колокольчика.

— Что вы себе позволяете, позвольте спросить? — продолжил дворцовый маг безо всякого перехода. Ханубис отвернулся от него и начал разглядывать безделушки на каминной полке, кивая головой в такт полным благородного гнева упрекам. — Что это за сеансы темной магии во дворце? Среди бела дня, в комнате, полной женщин и детей?! Да еще с какой целью... хомяк-зомби, какой позор... Ваша наглость зашла чересчур далеко, мэтр некромант, так продолжаться больше не может! И не будет! Вы слушаете меня вообще?

— А как же, достопочтенный мэтр, — миролюбиво отозвался Ханубис, изучая скульптурную композицию в виде недвусмысленным образом резвящихся нимф. — Но не мог же я отказать ее высочеству в исполнении просьбы?

— Какого... какого Духа вы вообще затеяли этот проклятый разговор?! — заорал Ринальдини, вскочив. — До вас хоть доходит, что девочка декаду как потеряла отца?! Что вы ей несли такое?!

Придворный маг в своем репертуаре. Сейчас он будет выплескивать эмоции и утверждать превосходство: полагает, что может себе это позволить. Прежде Ханубис не стал бы ему мешать, но сегодня он ощущал глухое раздражение.

Да что с тобой происходит, Пес? Зачем тебе враг при дворе? Мэтр Ринальдини — ограниченный амбициозный ханжа, но если уж ты терпел его пятнадцать лет, зачем портить все напоследок? Не из искреннего же беспокойства о принцесске... А впрочем, почему бы нет? В столице тебе больше не жить, а если этот интриган попробует напакостить Марвину, ты всегда сможешь его припугнуть.

— Бертолуччо, прекратите истерику, — посоветовал Ханубис, обернувшись. — Она вас не красит. До вас доходит, что девочке предстоит как-то жить, несмотря на то, что отец ее умер? От придворных клуш ничего, кроме кудахтанья, ожидать не приходится, но вы — могли бы действовать умнее. Или вы предпочитаете, чтобы ее высочество выросла в убеждении, что маги могли спасти короля, но не захотели?

— Вы... вы смеете отчитывать меня?

— Рад, что вы смогли это заметить, не используя Силы, — ухмыльнулся Ханубис. — Обычная ошибка эмпатов, — сказал он, усаживаясь перед онемевшим от возмущения королевским магом. — Вы так привыкли пользоваться Силой при общении, что отступаете даже перед девочкой-подростком, если не можете воздействовать на ее разум напрямую. Допустим, сейчас вы тужитесь прочитать меня, тогда как намного больше информации получили бы, если бы просто внимательно слушали.

— Не хамите, — отрезал Ринальдини. В дверь поскреблась служанка, и он воспользовался перерывом в беседе, чтобы собраться с силами. Ханубис наблюдал за ним не без интереса; к тому моменту, как служанка расставила на столе чашки с шоколадом и печенье, придворный маг успел отринуть беспокойство и удивление, и уже был готов считать выходку своего обычно покладистого коллеги незначительной случайностью.

— Слышали о мэтре Пердурабо? — спросил Ринальдини, когда они снова остались наедине.

— Что именно? Что-нибудь забавное, надеюсь?

— Разве что на ваш кладбищенский вкус, — он поморщился, и продолжал с той осуждающе-смакующей интонацией, с какой обычно рассказывал о возмутительном поведении своих ближних, — несчастного нашли мертвым в капище духова культа на третье утро после... трагедии. Отчего он умер — неизвестно, внешних повреждений нет. Меня допрашивали, — можете себе это представить? Я, разумеется, сказал, что ничего не знаю, хотя, — он сделал выразительную паузу, взглянул со значением, — колебания фона Санеги той ночью были весьма сильными, и эпицентр их пришелся как раз на проклятый храм. Что скажете на это?

— Прискорбная история, — вздохнул некромант. — Хотя не особенно удивительная. Молодые маги частенько взыскуют тайного знания — и нередко именно с такими последствиями. Собственно, по бедняге было заметно, что он плохо кончит.

— О, да. Маргинал, склонный к эпатажу и опрометчивым поступкам. А чем вы объясните колебания фона, мэтр?

— Не могу сказать ничего определенного, коллега. У меня нет привычки спать в обнимку со счетчиком, посему я знаю куда меньше вашего. Так это было жертвоприношение или что-то иное? — не дождавшись ответа, Ханубис съел печеньице и продолжал. — Как вам, может быть, известно, колебания фона Санеги зависят от совокупного воздействия не одного десятка факторов. Что мы пытаемся выяснить сейчас — возможную их причину? Ну что же... Во-первых, они могли стать следствием заклятий мэтра Пердурабо, выполненных при самозащите или же с другими целями. Во-вторых, применить заклятье мог и кто-то другой, — как маг, так и сильная нежить вроде вампира. Опять-таки, с неустановленными целями. В-третьих, я не стал бы исключать ту вероятность, что колебания вызваны вообще не заклятиями, а другими факторами, как то — ритуалами последователей Духа или попросту спонтанным касанием Бездны.

— То была короткая вспышка, но очень мощная, — сказал Ринальдини, старательно подбирая слова. — Неужели может быть так, что вы ничего не заметили? Подумайте хорошенько. Я неоднократно заявлял, что я, как глава городского объединения магов, стараюсь максимально облегчить существование моим коллегам, но данный случай выбивается из ряда вон. Некоторые структуры весьма заинтересовались этим происшествием, — и я не исключаю вероятности того, что они захотят поговорить и с вами, — а я ничем не смогу им воспрепятствовать. Скажу вам начистоту — они не будут так деликатны, как я.

— Все это весьма трогательно с вашей стороны, — согласился Ханубис. — Но, рассудите сами, что уж я могу сказать о ситуации, о которой впервые услышал от вас, да еще настолько обще? Я охотно проконсультирую корону по любому вопросу, но вы, достопочтенный мэтр, слишком уж расплывчаты в своих высказываниях. Или, — улыбнулся он, — вам интересно, не я ли убил бедолагу Пердурабо? Нет, не я.

— Что вы, как вы могли подумать, что я стану подозревать вас, дорогой мой Ханубис?! — довольно натурально возмутился королевский маг. — Я знаю вас уже много лет и, разумеется, подтвердил вашу полную непричастность к делу! Но поймите и меня... в столице угрожающе участились случаи использования темной магии — и с неведомыми целями. Мой долг, как мага и слуги его величества, — способствовать установлению и сохранению порядка, тогда как порядок недостижим без надлежащего контроля. Я хорошо знаю вас, коллега, и полностью уверен в вашей порядочности — хотя последние ваши... выходки и наводят меня на мысли о том, что вы чем-то удручены и вам не помешала бы профессиональная поддержка. Но в городе наблюдается возрастающая активность некромантии — и мы даже не знаем, кто творит заклятия и зачем. Я, признаться, уже в растерянности...

Ринальдини уставился на собеседника, всем своим видом демонстрируя искренность и чистоту помыслов. Ханубис ответил ему тем же. Как трогательна такая забота с его стороны... если ты сейчас погладишь его по головке, Пес, вы разойдетесь друзьями. Ну-ка, что можно ответить на столь прелестную чушь? Дать дополнительную информацию? Согласиться, что бесконтрольное чародейство представляет государственную опасность и, тем самым, косвенно предложить сотрудничество? Пожаловаться на хандру и попросить мэтра-эмпата о помощи? Последнее любопытно — интересно, как милейший Ринальдини отреагирует, если сбросить перед ним щиты? С высокой долей вероятности — непроизвольным расслаблением сфинктеров. А впрочем, ладно.

— Ну, вы же понимаете, что сама по себе некромантия вполне законна, — мягко сказал Ханубис. — Как и другие виды магии. Ваше беспокойство понятно, но, рассуждая логически, нет никаких причин искать состав преступления в любом всплеске фона Санеги. Я уже объяснил вам, что даже случай с мэтром Пердурабо не так однозначен, как может показаться профану. Кстати, почему бы не обратиться к некромантии в расследовании этого преступления? Уверен, призрак бедолаги может сообщить нечто полезное, как минимум — указать точную причину смерти.

— Некоторые из занятых в расследовании лиц находят эти методы противоречащими их убеждениям, — сообщил Ринальдини, чуть запнувшись с ответом.

Та-ак, занятно. И что же это значит? Или расследование окончательно ушло из королевской канцелярии в храм Отрина или к Ордену Чистоты Помыслов имени пресветлого Вениуса, чего никогда бы не случилось при Эрике Седьмом. Действительно, незачем им мараться некромантией, если в пыточной еще остались живые свидетели. Или же — или же кто-то сильно не заинтересован в том, чтобы мэтр Ханубис принимал участие в расследовании на роли независимого эксперта. Как это грустно.

Ну, как бы то ни было, скорее дом Эриксонов породнится с орочьими племенами, чем заезжий специалист на государственной службе сможет призвать призрак человека, убитого Десницей Духа.

Ринальдини допил шоколад и задумчиво приподнял фарфоровую чашечку, вглядываясь в разводы осадка на ее дне.

— Знаете, в чем корень ваших бед, коллега? — проникновенно спросил он, ставя ее обратно на блюдце. — Вы индивидуалист. Вы утверждаете, что мне нет причин заботиться о том, что является личным делом другого мага, а между тем — личных дел не бывает. Все мы принадлежим к единому целому, обладающему куда большей ценностью, нежели каждый из нас, — государству Геронтскому. И наша общая задача, тем более важная для обладающих Силой — по мере сил способствовать его процветанию, пусть даже и в ущерб своим низменным единоличным интересам. Я буду откровенен с вами — наша страна в опасности. Армия уничтожена, двор раздирают интриги, а его высочество наследный принц еще не может совладать с раздором и тенью хаоса, нависшей над нами. И этого было бы достаточно, чтобы лишиться покоя, но мы видим и другие знаки опасности. Темные культы, поднявшие голову. Темные заклятья, применяемые с неведомыми целями...

— ... и хомячки-зомби во дворце, — дополнил список Ханубис, уже изрядно утомленный риторикой.

— Вы защищаетесь иронией, потому что чувствуете мою правоту, — изрек Ринальдини.

— Не смею спорить с вами. А к чему вы клоните, дорогой мэтр? Тренируетесь перед заседанием или желаете мне что-то предложить?

— Я полагаю, что некромантия должна перейти под контроль государства, — голос придворного мага, чуть дрогнувший поначалу, вновь обрел мощь и убедительность. — Ради вящей славы престола. И я хочу попросить вас о содействии, ибо я вижу глубокий потенциал, заложенный в вас. Растрачиваемый пока что впустую, в погоне за шкурной выгодой. Вместе мы могли бы изменить мир к лучшему. Если же вас не убеждают мои слова, взгляните на дело с другой стороны: его высочество крайне нуждается как в надежных и преданных слугах, так и в мудрых советчиках. И я могу вас заверить, что он умеет быть благодарным за услуги и снисходительным к проступкам людей, верных ему. Подумайте об этом, коллега.

Ханубис едва удержался от того, чтобы не засмеяться вслух.

— На вашем месте, я бы не стал ограничиваться некромантией, — сказал он. — Другие виды магии — да та же магия разума! — также могут угрожать государственной безопасности. Давайте, запретите использование Силы в любых целях, за исключением случаев, заверенных специальной комиссией. Раздайте индикаторы магии ребятам из второго отдела. Снабдите ярлыками всех горожан, обладающих хоть искрой Силы. Парады вам проводить не придется: восхищенные маги организуют их сами. Это будет великое дело, достойное ваших устремлений. Правда, я склонен полагать, что по его завершении вас ликвидируют. Доверять контроль над магами одному из них — нерационально.

Ринальдини вновь поглядел на него с изумлением, но ответить не успел.

Кто-то забарабанил в дверь — громко, нетерпеливо.

* * *

Его высочество наследный принц Эрик восседал на троне в Малой Зале, холодными серыми глазами взирая на своих подданных. Жесткий воротник нового траурного костюма царапал шею, да еще с утра болела голова. Мимолетно он подумал, что надо будет вызвать Бертолуччо перед обедом. Улыбнулся лучшей своей улыбкой очередной дворянской вдове, приготовился слушать.

Как он устал от этих белых женщин, от скорби и робкой надежды, от протянутых рук. И эта пришла за тем же. Единственный сын. Две дочери жили в Арсо. Сохранение надела.

Отец бы не стал колебаться, сохранять ли за ней надел, думал Эрик, скосив взгляд на узкий ободок короны, лежащей перед ним на мраморной тумбе. Он бы еще даровал ей кошелек с серебром, а то и сошел бы с трона, чтобы помочь подняться с колен. Он бы сказал, что там, где есть человек, нет места мелочности.

Именно поэтому казна королевства сейчас пуста. Не только из-за этого, конечно, но из-за самого принципа. Отец бы не понял, бросил бы что-нибудь презрительное в ответ, но дело же не в том, что мне не жаль этой женщины. Мне очень ее жаль, она старая и дети ее погибли, у нее дрожащие руки и платье пожелтело от лет. Но она третья только за сегодня, а у дверей толпится еще с десяток.

По этикету ей было совсем не обязательно падать на колени, а то ведь и вправду не встанет.

Голову словно обхватили тиски. Мама, сидящая рядом, заметила, быстрым движением погладила по руке. Это ее прикосновение было знакомо принцу с раннего детства и обычно значило, что терпеть предстоит еще очень и очень долго. Ну и зачем она это делает, подумал Эрик. Я достаточно взрослый, чтобы обойтись без ее опеки. Я сам знаю свои обязанности. Я старше, чем был отец, а он справился с куда худшими обстоятельствами. Когда он стал королем, страну раздирали междоусобицы, герцог ор-Арсо претендовал на престол, северные бароны бунтовали, а у него только и было, что пятитысячное войско да благословение богов... Моя задача проще: всего-то увести страну с края гибели, восстановить армию прежде, чем в Геронт слетятся стервятники, добиться преданности вассалов. Иному королю хватило бы на всю жизнь, но я-то знаю, что это будет лишь началом. Клянусь камнями, на которых стоит мир — моему сыну я передам много больше того, что получил сам.

Милостиво улыбнувшись, Эрик даровал просительнице надел в пожизненное пользование — с освобождением от земельной подати, но без права передачи по наследству. Клочок крохотный, но пусть он лучше отойдет короне, чем достанется какому-нибудь троюродному племяннику. Эрик взглядом нашел среди стоящих у трона Готфрида, мигнул ему — тот, умница, сразу же понял, чего от него хотят. Бережно подхватил старушку под локоток — она плакала от радости — помог подняться и вывел из зала.

Побольше бы таких, как он... Но это еще предстоит. После коронации будет ясно, на кого можно рассчитывать. Люди отца погибли вместе с ним — коннетабль ор-Хаммер, старый ор-Либен, Джофруа. С одной стороны, так оно и к лучшему — старикам бывает трудно осознать, что тот, кто рос на их глазах, стал мужчиной, но с другой — как же их не хватает... почти как отца. Так и кажется, что сейчас он распахнет дверь, нахмурится и спросит, что это принц забыл на его троне.

Герольд выкрикнул новое имя, и очередная просительница рухнула на колени — поставить бы в приемной церемониймейстера, чтоб учил их хоть основам этикета — и завела запутанный рассказ о своем происхождении от рода баронов ор-Финган, заложенном поместье и беременной неизвестно от кого дочке. По внешним признакам прошение относилось к категории "женских", и принц с чистой совестью доверил его своей матери, благородной королеве Вальбурге.

Еще час до обеда. Как же голова болит... Выпрямившись, как подобает особе королевской крови, принц уставился в пространство. У самой двери, за спинами безутешных вдов, маячил бледный юноша в черном. Очередной сиротка? Вот из-за таких, как он, видящих в государстве дойную корову, а не драгоценную святыню, нам и приходится восстанавливать все с нуля поколение за поколением. Никому не придет в голову принести свое служение к подножью престола, все озабочены лишь тем, как бы урвать побольше. Вассальную клятву пока принесли лишь немногие — Эсме ор-Хаммер, конечно, советники, да придворные вертопрахи — и больше никто! Даже старые оры, соль земли геронтской, ограничились формальными соболезнованиями и обещаниями прибыть на коронацию. Собственно, не о чем волноваться. У них нет другого претендента на престол, они просто-напросто тянут время, мотают нервы, но присягнут все до единого. Отец говорил об этом перед войной, и так оно и будет.

С севера же ни весточки. Старый ор-Люсилер, сражавшийся за отца на Арсолире, выбравшийся из пекла лишь благодаря силе крыльев его орлов — и тот отговорился необходимостью "потолковать с ребятами", прежде чем присягать.

Отец предрекал и это. С кривой усмешкой, которую так редко видели поданные, он говорил, что укрощение северных баронов традиционно считается испытанием для нового государя. Справится или нет? Достаточно ли силен и успешен, чтобы требовать верности?

Я пересилю их, я должен победить, но это означает — новая война, означает — новые траты людей и средств. А кроме того, есть еще и Граарга...

Вассальная клятва, говорил отец, есть союз верности и чести, основа престола и опора мира.

В том-то и дело. Страна, удерживаемая лишь личными связями, не может быть стабильной в должной мере. Отец умер, и равновесие вмиг пошатнулось. Конечно, скончайся он в своей постели, не захвати с собой войско — все было бы лучше, но и тогда наследнику пришлось бы доказывать свои права.

Истинная стабильность возможна лишь тогда, когда верность престолу не связана с личностью того, кто сидит на нем, когда вассалитет не прерывается со смертью сюзерена, когда связи, скрепляющие... Голову опять сдавило болью — так резко, что Эрик испугался на миг — не выдал ли себя невольной гримасой? Но просители смотрели на него все так же, с трепетом и нетерпением. Сейчас принц почти ненавидел их.

— ... что до вашей дочери, — произнесла королева, с почти не ощутимым презрением в голосе, — то после того, как она разрешится от бремени, она вправе потребовать у надлежащих лиц установления отцовства. Но мы не советуем ей идти на лишние хлопоты, ибо княжество Себровирское наследуется, как по мечу, так и по кудели, и после кончины славного князя перешло оно его дочери. Посему ваш внук не сможет претендовать на иное признание родства, кроме как на статус бастарда. Мы же желаем вам с радостью и охотой предаться заботе о внуке, не тратя более сил на дела, превосходящие ваше разумение.

Просительница, залившись краской, выпалила слова благодарности и вылетела за дверь с поспешностью, не соответствующей правилам этикета.

Придворные зашептались с явным злорадством.

Герольд снова вышел вперед.

Очередная вдова, то же самое, что и у первой. А я ведь могу отказать ей, подумал Эрик, более того — отнять и то, что у нее есть. Такое решение было бы недальновидным и глупым, но ведь я — могу.

Мысль скользнула прохладным ветром, даже тиски, сжимавшие голову, чуточку ослабли. Но лишь на миг: мысли опять полетели, завертелись по кругу, будто шестеренки в угорских часах. Я не так хотел властвовать: я не желал отцу смерти, не думал, что он погибнет, что все войско поляжет на поле брани, что Арсо будет уничтожен.

Отец говорил, что все решится единой битвой, но будь это даже не так — если бы даже он погиб в бою, не завершив войны, это принесло бы новые заботы, но не такую пустоту. Не о том ли говорил отец, сравнивая государство с живым телом, а короля — с сердцем? Раньше Эрик считал это красивой метафорой, но теперь он чувствовал, будто лишился руки, с недоумением и болью ощущая утрату. Тридцатитысячное войско, десятитысятысячный город — хотя многие бежали перед войной, — а сколько еще жило на берегах разлившегося озера? Никто не ответит. Отец считал излишним проводить переписи.

Очередную формулу дарования принц произнес, не слыша собственных слов.

... В начале весны поступило донесение об очередных беспорядках на востоке, у границы с эльфами. Принц старался следить за всеми новостями, — теми, которые считал нужным сообщить отец, или же теми, что удавалось раздобыть из иных источников. Обычно речь шла о случайных стычках между пограничными патрулями, но в этот раз все оказалось немного серьезней. Сгорела Вирна — поселок на юго-восточном берегу озера Арсо, заселенный, в основном, полукровками. Выживших не было.

Виновных так и не нашли — как по официальной версии, так и по сообщениям доверенных лиц принца в так называемом втором финансовом отделе.

Но, как бы то ни было, этот инцидент не должен был привести к столь плачевному обострению отношений. В конце концов, Вирна принадлежала Геронту.

Время показало, что эльфы рассудили иначе.

Месяц спустя была уничтожена егерская деревня Горловинка. Эльфийский отряд в пятьдесят луков пришел на рассвете. Эльфы расстреляли всех, кто оборонялся — по свидетельствам, добивали раненых, — прочих же собрали у околицы и приказали убираться, не дав даже времени на сборы. Потом разожгли огонь.

Очевидцы, посетившие Горловинку двумя неделями позже, писали, что на месте не осталось даже и пепелища, — лишь обгоревшие балки единственной памятью о людях кое-где выглядывали из молодой травы.

С тех пор все становилось только хуже. Донесения так и летали — по быстрой, магической почте. Стычки продолжались. Королевский совет негодовал, фогт Арсо истерил, моля о подкреплении, вениты и егеря, забыв былые распри, требовали одного. Предстояла война, это было очевидно и наибольшим оптимистам.

Тогда они с отцом и поссорились, настолько серьезно — в первый раз.

— Сын, я отправляю в Арсо войска, — сказал король. — Я не могу послать многих — пока что. Но тысячу гвардейцев и пять сотен орочьих наемников я могу выделить и сейчас — и я желаю, чтобы ты возглавил их.

Теперь принц понимал, что должен был согласиться. Так было бы лучше.

— Я думаю, что это не рационально, — сказал он тогда. — Вы должны понять меня. Пока что ситуация не вполне ясна, мы не знаем, спланированы ли все эти инциденты на государственном уровне или же просто отражают настроения отдельной части эльфов. Если речь идет о втором — мое назначение может спровоцировать государственный конфликт. Если о первом — мы не сможем защитить город с такими силами. Вы же сами говорили, что я, единственный наследник, не имею права рисковать своей жизнью попусту.

Тот разговор происходил в кабинете отца, небольшом, увешанном картами, местными и заморскими, батальными полотнами, выцветшими стягами давно забытых кампаний. Сейчас Эрик видел словно наяву, как отец его обернулся тогда от карты восточных пределов, полой плаща задев статуэтку дриады — хрупкую, неуместную в этом антураже. Шагнул к сыну, хрустнув осколками глины.

— Ты — герцог ор-Арсо, и твой долг — защитить твоих людей!

— Вы сами говорили, что титул этот — номинален. Вы не понимаете меня, отец, — принц покраснел: от неумения подобрать слова, не от стыда.

— Не понимаю, — сказал король. — И не желаю понимать. Я не думал, что мой единственный сын окажется трусом. И мне жаль, что твоя сестра — еще ребенок.

— Позвольте мне объяснить...

— Не позволю. Речь идет о наших людях, какой-либо расчет здесь... непристоен. — Эрик-старший сжал челюсти, и принц ощутил себя набедокурившим ребенком, но одновременно он был раздосадован, оскорблен тем, что его не желают слушать. Отец, меж тем, договорил. — Хорошо, да будет так. Не стану заставлять вас... ваше высочество.

И, вслед за тем, отец стремительно вышел из кабинета. Принц много лет мечтал о возможности остаться здесь одному, но сейчас он последовал за отцом и, вернувшись в свои покои, долго сидел, глядя в стену.

Он усвоил этот урок, но не мог унижаться, прося прощения.

В Арсо отправился Джофруа. Он же возглавил королевскую гвардию на Арсолире.

А эльфы... они так и не напали на Арсо, пока у них была эта возможность. Вместо этого они появились при дворе сами, вскоре после осеннего солнцестояния, когда деревья в дворцовом парке наливались золотом и багрянцем, а вассалы присылали собранные налоги.

То был первый раз, когда принц своими глазами увидел извечных врагов. Их было всего трое, и они были прекрасны — неестественно безупречной, страшной красотой, лишенной не только возраста, но и пола, не имеющей права на существование — по одному только несоответствию ей реального мира. Среди набитого битком тронного зала — теперь он будет заперт до дня коронации — они выделялись, будто отделенные стеной, и причиной тому был отнюдь не конфликт, не ситуация на границе, а нечто глубинное, нутряное... и принц, глядя на них из толпы зевак, чувствовал ненависть. Ненависть и еще что-то, что он боялся облечь в слова.

— Приблизьтесь, — сказал король. — Мы много поколений не видали здесь посланцев нашего соседа.

Они приблизились: все трое. Идеально прямые спины, тонкие фигуры, облаченные в кожу — одежда, слишком простая для королевского приема, в такой бы идти на войну, а не во дворец, — золотые волосы, забранные сзади, и лица, во имя Отрина, какие лица...

Тонкий меч препоясывал каждого. Таков уж был обычай при дворе Эриксонов: отнимать оружие, пусть и у врага, считалось недостойным.

Принц видел, как придвинулись к трону телохранители, как оцепенели маги — Ринальдини с одной стороны трона, ор-Фаль — с другой. Да не только они — все присутствующие замерли, пока те трое шли по залу.

— Триста лет назад, — произнес один из троих, принц не понял — кто. — Триста лет назад твой предок совершил злодеяние, король Эрик, называющий себя Геронтским. Твоя столица построена на крови и костях. Признаешь ли ты это перед лицом своего народа?

Голос его был высок и звонок, с едва заметным акцентом, и в нем звучала непоколебимая уверенность — да еще насмешка. По залу пробежал шепоток, и король поднял руку, призывая к молчанию. Окинул послов взглядом, задержавшись на том, что стоял в центре.

— Мы были лучшего мнения о манерах Детей Света, — сказал король. — И мы не отказываемся ни от одного из деяний наших благородных предков. Не все они были праведными, но все они свершались лишь во имя государства Геронтского и рода человеческого. Но затем ли вы проделали столь долгий путь, чтобы обсуждать с нами события трехвековой давности?

— Людская память коротка, король, — сказала женщина — голос был, несомненно, женский, — заслоненная от глаз принца фигурами спутников. — Мы помним лучше, ибо видели своими глазами разрушение Кейр-Онте и гибель наших детей.

Принц не выдержал, начал пробираться к трону за спинами придворных. Он должен был увидеть их лица — но, выглянув из-за плеча казначея Буанаротти, увидел, что послы спокойны и холодны, и глаза их — как синий лед.

— Мы соболезнуем вам...— сказал король.

— Я не нуждаюсь в соболезнованиях потомка детоубийцы, — парировала эльфийка. Люди в зале зашумели, уже не таясь.

— Вы перебили нас, леди, — Эрик Седьмой повысил голос. — Мы прощаем вас, так как вы, чужеземцы, можете не знать принятых при нашем дворе правил этикета. Мы соболезнуем вам, но помним договор, заключенный между моим благородным предком Эриком Огненным и Брианом, королем Детей Света, заверенный подписями уполномоченных представителей обеих сторон, и утверждающий взаимное прощение и вечный мир между нашими народами.

— Мы были принуждены силой к договору Арсо, — заговорил опять первый из послов, — и видели, какова цена людским клятвам. Ныне мы здесь, дабы объявить его расторгнутым. Если ты действительно желаешь мира, король, подпиши новый договор — на наших условиях.

Война неизбежна, подумал принц. Вот теперь — неизбежна. Но как смеют они говорить в таком тоне, неужто не боятся смерти? И понял — хоть с трудом мог поверить в это: они — не боятся. Они ищут ее.

— Каковы же ваши условия? — спросил меж тем король, уже не скрывая сарказма.

— Мы желаем получить назад земли, отнятые у нас, — спокойно сказал эльф. — Как доказательство вашей готовности к миру. Все земли восточнее великой реки Эсейтх, именуемой вами Узой.

Пару мгновений в зале царила полная тишина, потом кто-то в задних рядах сдавленно захихикал. Это будто стало сигналом: смех, возмущенные выкрики, лязг мечей, извлекаемых из ножен, — все смешалось.

— ... охамели вконец, сукины дети...

— ... проклятая нелюдь!

— ... может нам еще пойти, да в море утопиться?

— ... Ваше Величество, разрешите их прикончить?!

— Довольно! — король вскочил с престола. Ор-Фаль шагнула вслед за ним. Рукой Эрик Седьмой — тот, кого назвали после Арсолира Бесстрашным, — отвел занесенный уже над послами меч (...) , сверкнул глазами на стайку придворных юнцов, обнаживших шпаги. — Тихо! Мы не дозволяем проливать кровь. Мы надеемся, это понятно всем? — смотрел он при этом не на своих подданных, но на эльфов, — все так же невозмутимых. — Но и слушать это мы более не желаем. Господа придворные, вложите мечи в ножны, вы при королевском дворе, а не в трактире. Что же до вас, господа послы... Сейчас мы предлагаем вам отобедать, после чего мы примем вас... в более спокойной обстановке. Аудиенция окончена.

Вскоре в зале осталось лишь несколько человек — принц колебался, стоит ли ему остаться в открытую — но, дело, в конце концов, напрямую касалось и его тоже.

— Я приму их в кабинете, — сказал отец отрывисто. — Стыдно, господа, поддаваться на столь смехотворную провокацию.

Магистр Готенбюнтер залился краской — от белоснежного воротничка до седых волос, но, нахмурившись, произнес:

— Сир, простите меня, но эта нелюдь... Они опасны, помните об этом, я прошу вас! Мы не знаем, чем они руководствуются, что замышляют...

— О, да, — отец отпер заднюю дверь, зашагал по коридору, на ходу отдавая распоряжения. В кабинет он позвал только ор-Фаль и, после мимолетного раздумья, — принца.

Зайдя в кабинет, отец потер виски и негромко выругался по-орочьи. Принц покосился на ор-Фаль, но та сделала вид, будто не заметила, прикрыла дверь изнутри и принялась водить вдоль нее руками, затем привстала на цыпочки, потянувшись к косяку. Мужская одежда подчеркивала все достоинства ее фигуры. Принцу вообще нравились женщины ее типа — воительницы, подтянутые и опытные, но не махнувшие рукой на собственную женственность. Отец, вероятно, спал с ней в свое время, но само по себе это недостаточно веская причина, чтобы так ей верить. Надо же — сказала, что справится, и этого хватило, — а ведь если эльфы задумали покушение, пара арбалетчиков в потайных нишах никак не повредила бы... Или же он не хочет, чтобы беседу слушали лишние уши? Но и тогда — почему он доверяет ей, наемнице, то, что хочет скрыть от ближайших наперсников?

Выбросив мимолетную мысль из головы, принц задумался о более насущных делах.

Отец стоял в глубине кабинета, на месте, облюбованном им в последние месяцы. Снова рассматривал карту восточных земель, уставившись на голубой овал озера Арсо так, будто желал прожечь его взглядом. От озера, мимо лесов и сел тянулся восточный тракт, почти прямой линией пересекал долину Роэльсдат с ее многочисленными поместьями и флажками замков, упирался в западный край карты стрелочкой "На Геронт". Столица на этой карте не поместилась, не говоря уже об Узе.

— Смехотворная провокация, — повторил отец задумчиво. Вернувшись к массивному письменному столу, он достал из верхнего ящика свернутый в трубку лист пергамента, резким движением развернул, уставился в него.

— Отец, — сказал Эрик, отвернувшись от карты. Ему пришла в голову идея, достойная рассмотрения. Конечно, ее стоило бы обдумать получше, но на это не оставалось времени.

— Да?

Принц сглотнул вставший в горле комок, посмотрел на ор-Фаль, которая, бормоча заклинания, невидимыми линиями обводила стулья, полукругом стоящие перед столом; на отца, сидящего спиной к нему. Решившись, он произнес задумчиво:

— Их требования нелепы и дерзки, даже они должны понимать это...

— Верно.

— Возможно, они пытаются спровоцировать нас, или же намеренно завысили претензии, в надежде получить хотя бы часть. Но если сейчас вы сразу откажете им — будет война.

— У тебя есть другие идеи? — протянул король, продолжая читать. — Может быть, нам стоит принять их условия? Отдать им столицу? Или, может быть, нам сразу пойти и утопиться в море, что скажешь?

— Я не говорил этого, отец. Но вы могли бы начать переговоры, поторговаться с ними, потянуть время... Разумеется, не соглашаться на все, но обещать им часть...

— Какую часть?

Теперь голос его прозвучал деловито, и принц воспрянул духом. Может быть, он выслушает — хотя бы на этот раз? Речь ведь не о власти, не о мелких разногласиях — о будущем. С энтузиазмом он продолжил:

— Они же ценят леса? Вы имеете право распоряжаться южными лесами. Предложите им их. Переселение егерей займет какое-то время, даже эльфы должны понимать это, — а вы пока сможете собрать войска. Вести войну на нашей территории будет удобней, ударить внезапно по их переселенцам...

— Довольно, — прервал отец.

— Но почему?! — голос сорвался, зачастил, и это было так стыдно, так некстати... — Согласен, мой план не продуман с точки зрения тактики, но это поправимо. И он даст нам отсрочку, спутает их карты. Они будут вынуждены начать переговоры...

Эрик-старший встал, скрипнув креслом. Подошел к сыну, вгляделся ему в лицо — глаза в глаза, и принц понял, что отец едва сдерживается, чтобы не ударить его — но почему? Неужели...

— Егеря живут на своей земле испокон веков, — сказал король. — За нее они клянутся в верности и за нее проливают кровь. Пусть даже формально их земля принадлежит престолу — кем я буду, если прогоню их оттуда? Пусть даже они подчинятся — как я смогу смотреть в глаза своим людям, если сотворю такое? Изгнанникам не будет дела до того, что я задумал военную хитрость, — зато они будут знать, что не могут более доверять мне.

— Но вы...

— Довольно, — повторил он устало. — Я не желаю тебя слушать.

— Ваше величество, — от голоса магички оба они вздрогнули. — Прошу прощения, у меня вопрос. Вы собираетесь вставать из-за стола во время беседы?

Спустя полчаса, когда последние приготовления были завершены, принц затаился в потайном закутке, созерцая кабинет сквозь витражное стекло, прозрачное с этой стороны. За его спиной была дверца, через которую отец велел ему уходить, если дела пойдут непредвиденным образом. Конечно, вероятность, что все будет настолько скверно, невелика... и могла бы быть еще меньше, если бы отец все-таки распорядился насчет арбалетчиков. Наверно, я никогда не пойму его резонов, подумал принц с тоской и злостью. Так же, как он не понимает меня. Но я сглупил, надо было начать разговор с блага подданных и прочей дребедени, тогда он хотя бы попытался понять, о чем я говорю. Как я могу заботиться о благе государства, если он отвергает все, что я предлагаю? Я ведь уже не ребенок, чтобы молча слушать и повиноваться старшим.

Нет, конечно, принц не желал смерти своему отцу, но...

В дверь постучали, и Эрик-младший, пользуясь невидимостью, вытер об одежду вспотевшие ладони.

Он видел, как ор-Фаль отворила дверь, как отступила к стене, впустив эльфов. Теперь принц мог разглядеть их лучше, и под ложечкой опять что-то екнуло от их вида, от горделивой их осанки и мертвых синих глаз. С облегчением он отметил, что на сей раз они без оружия.

— Проходите, господа, — сказал отец неторопливо. — Вы ведь достаточно благородны, чтобы сидеть в присутствии короля? Садитесь.

Эльфы сели.

— Не соблаговолите ли показать удостоверяющие вашу миссию бумаги? Мы желаем знать, с кем имеем дело.

— Они на Старшей Речи, — сказала эльфийка, зашуршав чем-то.

— Нас это не удивляет.

С минуту в комнате царило молчание, отец сосредоточенно читал. Потом поднял голову.

— Леди ор-Фаль, мы желаем, чтобы вы сравнили идентичность печатей и подписей этого документа и договора Арсо.

Еще молчание — и равнодушный голос магички:

— Они совпадают, сир.

— Благодарим вас.

Ор-Фаль вернулась на свой пост у стены, и отец устремил взор на эльфов — ни жеста, ни движения, прекрасные, как мраморные изваяния, как надгробные памятники, как...

— Итак, господа, вы и в самом деле те, за кого себя выдаете. Мы не станем просить прощения, поскольку форма и содержание послания, принесенного вами, вынуждают нас принять и большие меры предосторожности. Теперь вернемся к ответу на ваш вопрос, господа послы. Мы отвечаем отказом, поскольку не вправе распоряжаться землей наших людей. Но вы и не ожидали иного ответа, не так ли?

Тот, что говорил в тронном зале, чуть наклонился вперед.

— Мы не ожидаем, что люди изменятся, король. Но мы должны были удостовериться.

— Если бы люди не менялись, вы не покинули бы тронного зала живыми, — возразил Эрик, поглаживая бороду. — Но скажите сами — что ожидает наши народы теперь?

— Война, король.

— Мы ждали этих слов. Люди не меняются, говорите вы, но изменились ли Дети Света? Мы не можем дать вам то, что вы требуете, — но мы готовы с радостью подтвердить мирный договор, а также пойти на некоторые уступки по спорным пунктам.

— Нам известно, что дали люди Вирне, — сказала эльфийка, и голос ее дрогнул, или же это лишь показалось?

— Мы не давали приказа об уничтожении Вирны, и не менее вас возмущены этим преступлением, — ответил король. — И в том мы, Эрик Геронтский, клянемся словом чести и основами земли. Вы же — отомстили, хотя знать не можем ни мы, ни вы, мстили ли вы тем, кто заслуживал мести.

— Они были людьми, этого довольно.

— Нашей величайшей мечтой было бы разорвать круг ненависти и мести. Довольно Вирны, довольно Горловинки. Хватит. Мы просим вас о мире не из страха, но ради милосердия.

— Мы видели людское милосердие.

О боги, подумал принц, Вирна! Неужели отец действительно верит, будто причиной всему этому стал ничтожный пограничный инцидент? Ему было зябко и скучно стоять за стеклом, и он не понимал, в упор не понимал, о чем они ведут речь — отец и эти мертвые куклы. Разве что выучить как риторические фигуры, но не принимать же всерьез?

— Мы слишком долго верили, прощали и надеялись, — сказал третий, дотоле молчавший. Быстрым взглядом он мазнул по витражному стеклу, и принцу на мгновение показалось, что эльф не только видит его, но и читает его мысли насквозь. — Этой весной Вирна, а прошлой — что-то еще, а вы, люди, называете это миром? Досадными случайностями, ничтожными пограничными инцидентами? Расскажите о мире изнасилованным девам, юнцам, ставшим калеками, расскажите о нем полукровкам, изгоями живущим в ваших городах, срубленным лесам, отравленным рекам... расскажите о мире мертвецам. Ты, король, даже не видишь в том вашей общей вины — и ваша слепота страшнее всего. Бойня в Кейр-Онте была злом явственным, очевидным даже вам, — это же мелочи, незначительные мелочи, из года в год, веками... — эльф задохнулся, согнулся в приступе кашля, сухого, выворачивающего легкие. Товарищ протянул ему платок.

— И у вас была Орна сотоварищи, — сказал король.

— Орна была единственной в своем роде, — надменно возразила эльфийка. — Испорченная кровь, патология. Для ваших же детей это в порядке вещей.

— Мы не слышали о людях, приходивших к эльфам ради того, чтобы убивать всех, кто подвернется, — парировал Эрик, и принцу показалось, что последнюю реплику отец бросил машинально, думая о другом.

— Лишь потому, что ни один человек не пройдет к нам незамеченным. Или проще: ни один человек не пройдет к нам. Достаточно и того, что вы творите на границах.

— Мы, по крайней мере, не отказываемся от наших деяний! — рявкнул король, вскочил, хлопнув ладонями по столу. — Да, мы не святые, но мы хотя бы стараемся жить в мире, мы караем преступников, а вы — лицемеры и подлецы, малодушно отрицающие собственную вину, идущие ради того на провокации и хамство! Не через вашу ли Вирну вы скупали оружейную сталь? Не вы ли убивали егерских мальчишек, сбившихся с дороги? Четверть века в моей стране был мир — но что это для вас, ничтожный срок, верно? Четверть века — родились и выросли дети, не видевшие войны, готовые к переменам, давайте же, спустите это все в Бездну, к духовым псам! Давайте, только не валите на меня вашу вину — да, я потомок детоубийцы, а вы кто?! Хотите отомстить? Валяйте! А кем вы станете — убийцами или жертвами — пусть решают боги!

Эльфы переглянулись, и что-то в лицах их изменилось — глаза, может быть? — но принц не мог понять, о чем они думают.

— Пусть решают боги, — повторил посол, скрестив ладони и глядя на человеческого владыку снизу вверх. — Я вижу в тебе благородство, король. Мы будем сражаться честно, — ты получишь письмо, извещающее о времени и месте битвы.

— Убирайтесь отсюда, — сказал Эрик. Добавил со вздохом:

— Вы получите эскорт, который проводит вас до границы, с тем, чтобы никто из наших подданных не причинил вам вреда. Теперь же уходите.

Когда эльфы, скупо поклонившись, вышли, король выругался, глядя на закрывшуюся за ними дверь, тяжело опустился на стул, беззвучно шевеля побелевшими губами.

Принц замешкался с витражной дверцей, не сразу вспомнил, на что нажимать. Когда справился, ор-Фаль уже склонилась над отцом, а тот жадно пил воду, и руки его дрожали так, что струйка стекала по подбородку. В комнате пахло наперстянкой.

— Позвать целителя, ваше величество?

— Не нужно, все хорошо, — отец криво усмехнулся, звякнул стаканом об стол — Проклятье...

— Вы почти убедили их, сир. Под конец...

— Их не убедил бы сам Вениус... — он слегка запинался, как если бы был пьян. — Пусть они провалятся в Бездну, духовы куклы...

— Отец, что с вами? Это действие заклятия? — спросил принц. Магичка обернулась на него с недоумением.

— Они не использовали Силу, ваше высочество. Только переговаривались мысленно, но ничего не делали. Сир, я все-таки позову мэтра Эсмура, с вашего позволения.

— Нет! — сказал отец. Поднял голову, смерив взглядом ор-Фаль и принца. Краски постепенно возвращались на его лицо, но он все еще был бледен, казался постаревшим, больным. — У меня нет на него времени. И я запрещаю вам рассказывать кому бы то ни было об этой беседе. А теперь оставьте меня, у меня много дел. Это приказ.

... новая просительница подошла к трону, завела скорбный рассказ со знакомым рефреном. Боль сжимала голову короной, но избавление близко — это последняя, после нее лишь юноша в черном и все. Позвать Бертолуччо и лечь хотя бы на час перед разговором с казначеем.

Ор-Фаль сказала, что отец погиб не от меча или вражеской магии. Просто — не выдержало сердце, так бывает. Это тоже было неправильным и тоже отзывалось пустотой. Но принц знал, кто повинен в том, — кто виновен во всем. Они как подачку бросили обещание сражаться честно, но и тут не сдержали слова... Он помнил их лица — и знал, что они все на одно лицо. Если бы война закончилась иначе, как угодно иначе... но после Арсолира они не посмеют высунуться из лесов, и некому воздать по заслугам, некому мстить, и ненависть бессильна, и ничего не исправить.

— ...мы даруем вам содержание в тринадцать золотых ежегодно. И помните, что мы скорбим вместе с вами, ибо ваше горе есть горе всей земли Геронтской.

Придворные зашептались, а мама скосила глаза, словно удивилась, кончиками пальцев коснулась его руки. Так правильно, да? Ты бы этого хотел, отец? Я не могу одарить каждую, но вот этой повезло, — она и сама не верит своему счастью. Жалко денег, казна пуста, но репутация того стоит.

Вдова удалилась, прижав руки к груди и улыбаясь неверной улыбкой, и Эрик посмотрел на юнца, последнего в очереди, белого, как траурный бант на его рукаве. Если он попросит меня о деньгах, я сошлю его в гарнизон на границу Орочьих гор, подумал принц. И это будет не менее эффектным жестом.

Парень все-таки шагнул вперед, шпага била его по ногам при каждом шаге, и смотрел он только на ступеньку у подножия трона, словно боялся увидеть устремленные на него взгляды придворных. Принц ощутил злорадство. Он прямо-таки предвкушал, как тот попросит его...

— Марвин, барон ор-Мехтер! — объявил герольд, и Эрик сбился с мысли. Ор-Мехтер... карта северных земель предстала перед его глазами. Конечно. Обширные угодья в ста лигах севернее Граарги, побережье, городок Зальтцфлут, изгиб бухты. Корабельный лес... да боги с ним, с лесом! Ключ к морю, — идеальное место для порта, не хуже Граарги. И — ключ к Северу. Но зачем он здесь?!

Новыми глазами он взглянул на просителя — не похож на барона, совсем еще юн, лет на пять младше, пожалуй, и так робок... Барон ор-Мехтер уже не молод... сын? Но ор-Мехтера не было на Арсолире... да что я, в самом деле, люди умирают не только на войне.

Паренек остановился в пяти шагах от трона, соответственно церемониалу. Глубоко поклонился и поднял глаза. Выглядел он так, словно вот-вот грохнется в обморок.

— Приветствуем вас, — сказал принц, холодностью тона стараясь прикрыть волнение. — Мы готовы выслушать вашу просьбу.

— Ваше ве... ваше высочество! — выдохнул юный барон. — Я прошу вас об одном: примите мою клятву верности и служения.

* * *

И по прошествии многих лет, когда Марвин думал об Эрике, он всегда вспоминал улыбку, озарившую его лицо в тот миг. Теплая и открытая, она преобразила его хмурое лицо, как будто солнечный свет ворвался сквозь бойницы в сумрачный зал. Король глядел на него с трона, молодой, светловолосый, белоснежный, — и улыбался так, что Марвин готов был в тот миг отдать ради него все — и честь и жизнь.

— Мы с радостью обменяемся с вами клятвами, господин барон, — сказал Эрик. — И да станет наш союз союзом верности и чести... опорой престола и основой мира.

Худая женщина, чье узкое лицо обрамлено было простым белым платком — королева-мать, благородная Вальбурга, — тоже поглядела на него с теплотой, а придворные — толпа по обеим сторонам престола — зашептались, но это не могло смутить Марвина теперь — ведь он стоял перед королем, и король улыбался ему!

— Но осторожность вынуждает нас отдать дань некоторым формальностям... Можете ли вы подтвердить свой род и титул?

Но... сердце екнуло, упало. Как он докажет, ведь у него ничего нет, отцовский перстень, печать... он не мог ничего взять с собой, а теперь...

— Мы понимаем, — произнес юный король. — Не тревожьтесь. Есть ли здесь люди, знающие род ор-Мехтеров?

Толпа всколыхнулась, и взгляд Марвина забегал по лицам, но он не видел никого знакомого... леди ор-Фаль сегодня нет здесь, да и может ли она, она же знает его как ученика некроманта, не более того! О боги, как можно быть таким беспросветным глупцом, о боги...

— Я знаю этого человека, ваше высочество, — заявил какой-то молодой человек, худой и темноволосый, — Марвин не помнил его. — И свидетельствую, что он был представлен мне в качестве барона ор-Мехтера. При том находился и мессир ор-Хейер-младший, каковой отсутствует сегодня.

— Благодарим вас, господин ор-Брехтен, — кивнул король. — Есть ли еще свидетели?

— Я, ваше высочество! — вперед протиснулся лысый толстяк, который, в отличие от предыдущего свидетеля, показался Марвину смутно знакомым. — Так точно, прошлым летом был я в гостях у свояков моих, ор-Шпигелей, а у них и старого ор-Мехтера с сыном видел, — так он это, тот парнишка, словом чести клянусь! Один в один, даже не подрос с тех пор. Только вот не знал я, что старый барон помер.

— Отец умер этой осенью, — пересохшими губами сказал Марвин.

— Благодарим вас, полковник Эдельвейс, — Эрик повернулся к толпе. — Почтенный магистр, не могли бы вы помочь нам?

Человек в полном облачении венитов подошел к трону, ступая тяжело, как каменная статуя. Он был уже очень стар, но глаза под тяжелыми веками горели молодым огнем. Магистр Готенбюнгер, вспомнил Марвин знакомую фамилию. Глава геронтских паладинов.

— Господин ор-Мехтер, — очень мягко сказал король. — Расскажите нам о своем происхождении и о смерти вашего отца. Коль это тяжело для вас, сделайте усилие, ибо оно необходимо.

К этому вопросу Марвин готовился заранее. Опустив глаза, он, стараясь не мямлить и не сбиваться, рассказал все — родился в 835-ом году, единственный сын, остался без матери во младенчестве... получил соответствующее воспитание... сбежал... узнал... — все, умолчав лишь о цели, приведшей его в столицу, да о причине смерти отца. Короткий рассказ, но губы едва слушались его.

Потом он поднял голову. Придворные молчали, а король глядел сочувственно и открыто.

— Свидетельствую именем Вениуса, опоры человечества, — раскатисто провозгласил магистр Готенбюнгер. — Этот юноша говорит правду. Он истинный ор-Мехтер и наследник титула.

— Мы не сомневались в этом с первого взгляда, — сказал Эрик, вновь улыбнувшись. — Теперь же, когда все формальности улажены, мы с легким сердцем обменяемся клятвами.

А потом все было как в легендах, как в тех романах, что Марвин читал в детстве, и он мог только радоваться, что помнит церемонию и слова клятв, ибо король сошел с трона, и улыбался ему. Он не ожидал, что все свершится так быстро и так легко, и на миг изумился приветливости, которую встретил здесь. Опустившись на одно колено, он потянулся за шпагой, но Эрик жестом остановил его, вместо этого ладонями обхватил его ладони. Так заключались личные союзы, те, что становились большим, нежели обычная связь между вассалом и сюзереном. То была великая честь, так думал Марвин потом, но зачем и почему это произошло именно так?

В те же минуты он думал о другом: повторяя слова, подтверждая клятвы, он чувствовал кровь, текущую в жилах — древнюю, благородную кровь, связующую его, Марвина ор-Мехтера, судьбу, с судьбой Геронта, тверже оков и цепей. "... основами земли и честью своей клянусь быть верным. И слово твое да станет моим словом, и честь твоя да станет моей честью. Клянусь не причинять тебе вреда, ни прямого, ни косвенного, клянусь быть на твоей стороне в сече и раздоре..."

А ведь он почти забыл, за книгами, за поиском Силы, — забыл, что значит долг ора, забыл, готов был променять... Король заговорил, негромко, отчетливо выговаривая каждое слово — и улыбался при том восторженной мальчишеской улыбкой: "... основами земли и моей честью... быть справедливым и милостивым... быть защитой и опорой... не причинять вреда... быть на твоей стороне..."

Как будто солнечный свет разливался по залу: Марвин видел его, хотя не мог бы сказать, есть ли тот на самом деле или только в его воображении, но он чувствовал ток крови, и теплые, уверенные ладони, и основы земли — и принимал этот свет, становился его частицей.

"Что же ты думаешь, принес клятву корольку и сразу стал бароном?" — спросил бы отец, будь он рядом. — "Барон тот, кто держит землю и за кем идут люди, а ты где шастаешь, пока в тебе нуждаются? А то забей, пусть все забирает сильный, а ты размазня, где тебе властвовать".

"Я хотя бы попробую" — ответил Марвин.

"И не доверяй королям, они себе на уме. Я всегда говорил, что чем дальше от трона, тем надежней"

"Я помню"

Отрешившись от неуместных мыслей, Марвин повторил вслед за королем последние слова. Конечно, дать клятву — еще не деяние, но ее требовали долг и простые приличия. Дав ее, он вернулся на путь, которого пытался избегнуть еще недавно. До смерти отца и до Арсолира.

А когда ритуал завершился, и Эрик обнял его и расцеловал, Марвин не думал уже ни о чем. Со всех сторон звучали приветственные возгласы, но он смотрел лишь на одного человека в зале — на того, в верности кому поклялся, и снова чувствовал, что не пожалеет ради него и жизни.

* * *

Стук в дверь повторился, и Ринальдини заморгал, сгоняя с лица следы эмоций. Ханубис наблюдал за ним искоса, грызя очередное печенье.

Дверь распахнулась, резко, невежливо, как раз когда придворный маг пригладил длинную бороду и раскрыл рот, готовясь пригласить гостя.

На пороге стояла Сияна Белоконь. На вид она казалась несколько взъерошенной. За ее спиной маячил мэтр Семунд.

— Добрый день, — сказал Ринальдини с возмущением.

— Да, — ответила Сияна. Быстро вошла в комнату, огляделась, метнув в Ханубиса ненавидящий взгляд. — Приветствую. У меня срочное дело.

Семунд нерешительно встал на пороге. Сияна сорвала с рук перчатки, с отвращением швырнула их на стол.

— Так чем же я могу помочь вам, милая? — спросил Ринальдини. — Да вы заходите, мэтр Семунд, сквозит. Хотите горячего шоколада? Дождь идет?

— Не заметила, — сказала Сияна. Еще раз оглядев всех собеседников по очереди, она выпалила:

— Вы обязаны вмешаться, мэтр Ринальдини! Это касается мэтра Андреаса... он арестован... Мы не можем это допустить!

— Погодите-ка, дорогая моя, — протянул придворный маг. — Мэтр Семунд, закройте дверь! А вы садитесь, Сияна, успокойтесь и расскажите мне все по порядку.

Говорил он уверенно, но Ханубис заметил, как по лицу его пробежала тень беспокойства, на что гости, впрочем, не обратили внимания.

— Мэтр Ханубис, вам не пора? — спросил Ринальдини, дернув веревку колокольчика. Сияна села, грудь ее вздымалась. Семунд наконец-то пересек порог и, притворив дверь, приклеился взглядом к композиции с нимфами. Оружейник явно пытался сделать вид, что его здесь нет.

— Благодарю за заботу, но я никуда не спешу, — улыбнулся Ханубис. — Напротив, я бы с удовольствием выпил еще шоколада.

— Тогда...

— Послушайте меня, — заговорила Сияна. — Мэтр Андреас был арестован, я узнала только что... Нас к нему не пустили. Среди обвинений — убийство, покушение на убийство, измена...

— Измена? — прервал Ринальдини.

— Это чушь! Он просто защищал свою семью! Вы же знаете, толпа громит дома полукровок, он был вынужден, он защищался... Вы же знаете, что это так! Почему гвардия не вмешивается, почему его высочество бездействует?! Я не понимаю...

— Дорогая Сияна, я понимаю ваши чувства, но чего вы хотите от меня...

— Вмешаться! Проведите меня к принцу, я сама поговорю с ним!

— Но, милая...

В дверь снова поскреблась служанка с подносом — Ханубис подивился ее расторопности и догадливости, — и все затихли. Сияна закрыла лицо руками, скрывая проступившие на щеках пятна, а Ринальдини деликатно высморкался в салфетку. Мэтр Семунд зашел к нимфам с другого бока. Уши его были красны: то ли от темы разговора, то ли от все новых подробностей скульптурной композиции.

— Очень вкусный шоколад у нашего мэтра, — заметил Ханубис. — Многие добавляют слишком много воды, но вам ведь нет нужды экономить, не правда ли, мэтр Ринальдини?

— Хватит ваших благоглупостей! — заорала Сияна. Служанка дернулась; коричневые пятнышки, дымясь, заляпали скатерть. — Там умирали люди, они и сейчас умирают! Если вам нет до них дела, так хоть не позорьтесь, сидите тихо!

— Сияна, ты... — нерешительно начал Семунд.

— Заткнитесь вы все! — она вскочила, и фарфоровые чашечки задрожали, выплескивая шоколад на блюдца. — Нет времени — они убьют его в тюрьме, как вы не понимаете! Мэтр Ринальдини, я требую, чтобы вы, как глава городской гильдии магов...

— Инга, оставьте нас, — бросил Ринальдини служанке. Та исчезла, будто подхваченная порывом ветра. Дверь бесшумно затворилась за ней. — Сияна, душа моя...

— Чего вы ждете, мэтр?!

— Я попрошу вас успокоиться, сесть, и выслушать меня, не перебивая! — сказал Ринальдини, и у Ханубиса заныли виски от той Силы, что вместилась в короткие команды. Сияна села. Семунд развернулся, двигаясь как марионетка, подошел, нащупал руками спинку стула. Через ощутимо долгий миг он тоже сел.

— Я понимаю ваше беспокойство, уважаемая мэтресса, — продолжал Ринальдини. — И ваше, мэтр Семунд, тоже. Ваша забота о товарище делает вам честь, но вместе с тем я хотел бы обратить ваше внимание и на другие аспекты... мнэ... другие ракурсы сложившихся обстоятельств. Ни в коей мере не умаляя нашей любви и уважения к коллеге Андреасу, мы никак не можем абстрагироваться от политической ситуации и щекотливого положения, в которое все мы поставлены...

Ханубис цедил шоколад, наслаждаясь густой горьковатой сладостью напитка и слушая излияния своего высокопоставленного коллеги. Монолог тянулся долго, размеренно, каждое слово было тщательно выверено и сдобрено Силой — такой напор сдержал бы далеко не каждый амулет, — но и без Силы она звучала достаточно убедительно. Благо народа. Военное положение. Презумпция виновности. Единство. Государство.

Семунд, красный, несчастный, кивал в такт, Сияна, закусив губу, теребила лисий воротник.

— ... и вы должны понимать, как важно нам беречь душевное равновесие его высочества, — ради нашего общего блага. Что я имею в виду? Не оспаривать его решений, не лезть к нему с незначительными проблемами, не стоящими его внимания, не нарушать единства...

— Неужели вы имеете в виду, что беспорядки в городе вызваны решением его высочества? — невинно осведомился Ханубис, и маги — все трое, недоуменно уставились на него.

— Ни в коей мере, мэтр, — заверил его Ринальдини, но некромант не без удовольствия отметил, что тот вышел из концентрации. — Но мы не можем упускать из виду и волеизъявление народных масс... Кто мы такие, чтобы противостоять воле народа?

— Погодите, мэтр Ринальдини, так что с Андреасом-то будет? — запинаясь, спросил Семунд.

— А о законе и правопорядке вы задумывались? — повысил голос Ринальдини. — Или вы хотите, чтобы я воспользовался своим положением в низменных целях потворства протекционизму и беззаконию?

— Сдается мне, что в ваши слова вкралось какое-то противоречие, коллега, — вздохнул Ханубис. — Мне прояснить свою мысль или не надо?

— Так, — сказала Сияна, — так вы проводите меня к принцу или мне надлежит понять, что вы отказываетесь выполнять свои непосредственные обязанности по защите членов гильдии?

— Милая, — придворный маг утер выступившие на лбу капли пота. — Ну подумайте сами, сможете ли вы сейчас говорить достаточно дипломатично и вежливо? Я ни от чего не отказываюсь, но данный момент не благоприятствует подобным разговорам. Насколько мне известно, сейчас его высочество обедает, и на сегодня у него запланировано еще множество важнейших государственных дел. Послушайте меня, — воздел он руку, — только выслушайте! Я обязательно озабочусь судьбой нашего несчастного коллеги — какова бы ни была его действительная вина, — но позже, позже. Сейчас ведь ему ничто непосредственно не угрожает, это вы признаете? Он под защитой закона. Он в безопасности. Вы согласны со мной? Я вижу, что согласны. Вот и хорошо. А теперь я хотел бы написать петицию... вы понимаете меня?

— Так он же обещал помочь бедняге Андреасу? — спросил Семунд, когда они втроем оказались в красно-черно-белом коридоре. — У меня просто голова кругом идет... Он ведь хороший парень, Андреас, не может же быть, чтобы его и в правду обвинили? Не может же?

— Я уверена, мэтр Ринальдини сделает все, что сможет, — нерешительно сказала Сияна Белоконь, надевая перчатки. — Только бы не было слишком поздно...

Пройдя лабиринтом коридоров, они вскоре добрались до выхода и миновали караул гвардейцев. Сырой воздух ударил в лицо.

— Сияна, — негромко сказал Ханубис, наклонившись к целительнице, когда они смешались с толпой. — Возможно, я смогу помочь Андреасу. Зайдите ко мне сегодня вечером,

Она резко обернулась, и по выражению ее лица Ханубис понял, что она не придет.

Ничего другого он и не ожидал, да и судьба коллеги не слишком заботила его, но все же он ощутил что-то вроде мимолетной досады.

* * *

Марвин пришел час спустя, когда Ханубис расположился в гостиной, разбирая очередную шкатулку памятных сувениров. За последние годы он успел забыть, что у него хранится столько хлама — впору открывать лавку.

На лице ученика сияло неприкрытое, беззастенчивое счастье, а к груди он прижимал золоченую клетку. Хомяк-зомби усердно крутился в колесе. Без сомнения, все это было весьма трогательным.

— Учитель...

Почему-то в устах Марвина это простое обращение неизменно вызывало у Ханубиса желание выругаться. Ну да ладно, если уж ты его принял, на кого теперь пенять? Скоро эта щенячья нежность пройдет — она не более чем болезнь роста.

— Ну как, можно тебя поздравить?

— Да, — гордо улыбнулся Марвин. Поставил клетку на стол, сел рядом, с нежностью глядя на мертвого зверька. — Я присягнул его высочеству, и он принял мою клятву.

— Долго пришлось ждать? Очередь, вроде бы, была не очень длинной, — вытащив золотой перстень с цитрином, Ханубис повертел его в пальцах. Из каких-то могильников. Остаточное проклятие, ничего ценного. Подарить Ринальдини?

— Не очень. Я... его высочество пригласил меня пообедать с ним.

— Да? — удивился Ханубис. Странно, с чего бы принцу это понадобилось? Надо будет обдумать потом. Марвин заколебался: какое-то время он боролся с собой, пытаясь удержать рвущийся на волю рассказ. Ханубис извлек бусы зеленого нефрита. От кого это? Ах да, та женщина с фамильным призраком, досаждавшим ее второму мужу — и совершенно правильно делавшим, по правде говоря. Заговоры от высокого давления и хрупкости сосудов. Это кстати — госпоже Мюллер подойдет.

— В узком кругу, — уточнил Марвин. — В присутствии ее величества королевы-матери и ее высочества принцессы Хеллен.

— Ага... Клетку тебе подарила принцесса?

— Да... — Марвин залился румянцем. — Так получилось, что Эразм вылез на стол посреди обеда...

— О! И что же сказала ее величество Вальбурга? — нитка жемчуга, снижает эротическое влечение. Подарок бженьской графиньки. Прелестная вещица, жаль, дарить некому.

— Она истинная леди, — горячо заверил учителя Марвин. — К тому же, мы почти сразу его поймали.

— Вижу, ты придал хомячку немало жизненной силы. Молодец, ты хорошо справился.

— Правда?!

— Правда. Хотя лишь в эскалации, не в хранении. Не стоит класть зомби за пазуху... — ...Ну надо же, эмэйская заколка для волос. Тектит, маленький, просто чешуйка. Мягкое серебро, грязноватое, слишком много примесей. Старая штучка... и как уцелела? Хотя это не она... та осталась в Адмашахине — а эта нашлась на рынке уже в Граарге. Почти такая же, того же века, возможно того же мастера, но не та.

Ханубис потер виски. Марвин что-то сказал, но он не расслышал. Проклятье, Пес, зачем ты ее купил, да еще сохранил? И как не вовремя...

— Ладно, — сказал он. — Поздравляю с успешным вступлением в ряды оров. Хочешь попробовать сам упокоить эту мышь?

— Учитель! — с возмущением выпалил Марвин. — Как можно, это же подарок ее высочества!

— Вот как?

— И я обещал ей, что позабочусь об Эразме, пока он... функционирует.

— Шевелится — так вернее, — машинально поправил некромант. Насколько он мог судить, хомяк имеет все шансы пережить своего хозяина, — та порция Силы, что Ханубис вложил в зверька, дабы предотвратить возможный конфуз при дворе, обеспечит его не-жизнью лет на двести, не меньше.

— Я ведь не могу нарушить свою клятву принцессе! — Марвин вскочил, прижимая клетку к груди, и казался... нет, не встревоженным. Перепуганным до смерти.

А это мог бы быть неплохой урок, подумал Ханубис. Послушания и отречения. Чтобы знал, как давать клятвы, не спросив разрешения учителя. Каково терять то, к чему успел привязаться.

Заколка лежала на столе, тусклая чешуйка камня издевательски смотрела на него.

Заклятье уже готово было сорваться, оформиться в намеренье, в приказ, но в последний момент Ханубис взглянул на ученика — и понял, что этого Марвин не простит ему никогда. Жалкий трясущийся сопляк... он не пытался бороться, — знал, что ему нечего противопоставить, но глаза у него были как у загнанной в угол крысы — ошалевшие и отчаянные. Если отнять у него и это — он сломается. Смешно.

— Хорошо, — сказал Ханубис, вставая. — Пусть будет.

Хомячок вылез из колеса, вцепился зубами в прутья решетки.

— Держи его в своей комнате, — бросил некромант. — Не выпускай из клетки, а то он вернется к прежней хозяйке. Или я убью его прежде.

Развернувшись, он вышел из комнаты. Спустился в лабораторию, искренне надеясь, что Марвин не последует за ним. Тот не последовал.

Заколка осталась лежать на столе.

В другое время Пафнутьев был бы только рад сопровождать детишек. По правде говоря, он и в этом путешествии получил массу удовольствия, но когда позади осталось герцогство Либен, а сани выехали на хорошо знакомую дорогу, ведущую к Школе, к магу вернулась тревога. Скоро он сможет узнать доподлинно, чем закончилась битва на Арсолире, а то сплетники в придорожных трактирах врали кто во что горазд, но не сообщали ничего конкретного. Разумеется, знание лучше незнания, но если не знаешь, легче делать вид, будто ничего особенного не произошло.

— Приехали, — сказал он, и детишки, опять препиравшиеся из-за места в санях, сразу замолчали. — Еще полчаса и будем на месте.

Несколько минут все молчали, потом Берти и Расс заговорили одновременно:

— А скажите...

— А там...

— Мальчики, имейте терпение! — обычным своим наставительным тоном произнесла Уинфред. — Скоро мы сами все увидим. Не мешайте мэтру Пафнутьеву.

— Да ладно, — прервал ее Пафнутьев. Потрясающе, такая сопля маленькая, а ведет себя невыносимей, чем Винсент, когда вспоминает о роли наставника. — Вы про Школу спросить хотите?

— Да!

— Да...

— Так я ж уже рассказал все. Ну, приедем, — ребята волнуются, еще бы им не волноваться, а значит, стоит просто говорить, не важно о чем. — Приедем, я вас представлю тетушке Марин, она по ученикам главная... — А если Монтелеоне умер, так больше и некому... — Она позовет кого-нибудь из второкурсников, тот вас отведет в ваш дортуар — знаете, что это?

— Спальня, — моментально отозвалась Уинфред. — А у девочек есть свой дортуар, мэтр Пафнутьев?

— Да нет, зачем?.. Дортуаров три, зеленый, лиловый и поносный... то есть такой, коричневый, не знаю уж, куда вас разместят.

Сзади раздалось общее сдавленное хихиканье.

— А вы в каком были? — спросил Рони.

— В поносном, — признался Пафнутьев, и детишки залились, будто смешнее ничего в жизни не слыхали. Даже Уинфред хихикнула, чего вовсе никогда не случалось.

— Кормить будут трижды в день. Кому мало — может ночами лазить на кухню.

— А это можно?..

— Если так, чтобы не поймали, то можно, конечно.

— А если поймают?— заинтересовался практичный Берти.

— То выпорют. Но можно сказать, что у тебя сомнамбулизм.

— Чего?..

— Что ходишь во сне, — объяснила Уинфред. — Неужели наставники этому верят?

— Приведешь пятерых свидетелей — поверят.

Некоторое время дети обдумывали это информацию, потом зашушукались. Пафнутьев откинулся на облучке, вспоминая собственные набеги. Сомнамбулизмом страдал почти весь его курс, и никто из учителей в этом не сомневался. Теперь, с высоты прожитых лет, это казалось Пафнутьеву несколько подозрительным.

Лес остался позади и дорога свернула к массивной ...(?) стене. На поступах к Школе деревьев почти не росло. Ученики обычно проводили здесь тренировки, но сейчас снег скрывал обгорелую землю и глубокие рытвины, и пейзаж казался вполне идилическим. По левую руку белели пики Тролльхейма. Озеро Зеркальное блестело впереди, оправдывая свое название. В этом озере Пафнутьев однажды чуть было не утонул. Среди этих колдобин прятался от взрывных заклятий однокурсников. В воздухе разливался еще слабый, но уже узнаваемый аромат — сложная смесь озона, химических реактивов, грязных портянок и тушеного мяса. Так мог пахнуть только дом.

— Хорошо-то как! — Пафнутьев полной грудью вдохнул родной воздух. Обернулся к детишкам, и обнаружил, что они не спешат разделить его радость. Наоборот, прижимаются друг к другу и только что зубами не стучат. Глупые!..

— Это Школа! — с гордостью сказал Пафнутьев, махнув рукой в сторону каменной твердыни. — Лучшее место в мире. И мы как раз к обеду, с чем я всех нас и поздравляю.

Уинфред крепче сжала челюсти,словно опасаясь, что ее стошнит. Берти и Расс пытались поймать взгляд Рони, устремленный в пространство. Пафнутьев попытался вспомнить, так ли он нервничал, когда впервые сюда попал и решил, что все-таки меньше. — Выше нос! — велел он, как мог убедительно. — Знаете, почему Гильдия еще не завоевала весь мир?

— Нет, — чуть слышно выдавил Рони.

— Потому что у нее и так все есть!

* * *

Внезапно нахлынувшая эйфория так же внезапно и отхлынула. Во дворе Пафнутьев, ведущий свой маленький отряд сквозь ревущую толпу детей, наткнулся на Нюню Роджерса, который, забыв поздороваться, сразу же похвастался назначением на пост преподавателя математики. Пафнутьев аж рот разинул от изумления, да так бы и стоял, если бы Роджерс не потащил их всех к тетушке Марин. А та сидела в кабинете Монтелеоне, что могло значить только одно: все, о чем болтали по кабакам — чистая правда. И это было так погано, что Пафнутьева заныло под ложечкой.

Тетушка Марин была такой же как всегда, ласковой, аккуратной старушкой, только вот в кабинете Монтелеоне она смотрелась совершенно дико, в прежние времена Пафнутьев привык видеть ее везде, но не тут.

Она велела ему вернуться через часик и, пожав детишкам руки и подмигнув напоследок, Пафнутьев вместе с Роджерсом пошел в столовую.

Там было полно чрезвычайно мелких детишек и явственно не хватало преподавателей. Знакомых лиц почти не было — те, что были младше на два курса, умотали на стажировку, а прочие успели здорово вырасти. Сели у окна, за преподавательский стол.

Еда осталась прежней и, уплетая рагу, Пафнутьев слушал рассказ Роджерса об Арсолире. Нюня возмужал с последней встречи, не плакал, хотя явно хотел, только лицо у него странно перекашивалось, впрочем, Пафнутьев догадывался, что и у него с лицом происходят сейчас странные вещи.

— Хреново, — заключил он, когда понял, что слушать это больше не может.

— Не то слово... — хлюпнул носом Нюня.

— Выпить хочешь?..

— Ты дурак, что ли? — вытащив большой клетчатый платок, Роджерс высморкался. — Тебе еще с тетушкой Марин беседовать. А у меня еще три урока.

— Тоже верно, — Пафнутьев вздохнул. Побарабанил по столу, не очень понимая, как жить дальше. — Знаешь, — сказал он наконец, — а из тебя, наверно, хороший учитель математики выйдет. Ты всегда занудой был — не хуже, чем Ковальски.

Несколько мгновений Роджерс ошеломленно глядел на него, а потом вскочил и начал орать. Орать он старался потише, поэтому выходил какой-то страшный шепот — и Пафнутьев уверился, что Нюня прямо-таки рожден для роли учителя. Из тех, кому подкладывают на сиденье гвозди. Но хоть лицо у него приняло человеческое выражение, и то хлеб.

— Ну ты придурок, Пафнутьев! — выпалил он наконец, падая на место. — Каким был, таким и остался!

— От придурка слышу, — в тон отозвался Пафнутьев. Хоть что-то в мире осталось прежним.

* * *

— Хорошие детки, — сказала тетушка Марин, едва Пафнутьев вошел. — У Винсент всегда был нюх на людей.

— Да ну? — удивился он.

— Точно, — с некоторым трудом выбравшись из-за стола, тетушка Марин обняла его. — Ишь ты, как вырос, — довольно отметила она. — Совсем большой стал.

— Ага... — он-то вырос, а она постарела. Совсем седая стала, и морщины как овраги. Бездна... Она старая, а Монтелеоне умер, и Стига, и балагур Секунда, и даже вместо Ковальского математику преподает Нюня Роджерс — ну что он смыслит в математике? А Винсент-то как там одна? На хрена же она решила меня отослать?!..

— Ничего, — сказала тетушка Марин ему на ухо, будто что почувствовала. — Сдюжим. Перемелется, мука будет.

— Да я-то что... Вот...

— Сегодня к ней вернешься, — отозвалась старушка, опять прочитав его мысли. — Повезло Винсент с тобой.

— Это мне с ней повезло, — возразил Пафнутьев, когда обрел дар речи. Тетушка Марин медленно, выверяя каждый шаг, вернулась на место.

— Скажем, что вам обоим, — улыбнулась она. — Дельная команда — половина успеха.

— Да разве два человека — это команда? Или вы дадите кого?

— Тройку дам, — отозвалась тетушка Марин, уже без улыбки. — Пойдут с тобой сегодня. Надеюсь, сработаетесь. Подождем, они подойдут.

— Спасибо, — сказал Пафнутьев. Сел на краешек стула. Ему о многом хотелось поговорить — в конце концов, именно к ней он когда-то забегал излить душу, особенно в первый свой год в Школе, но сейчас он никак не мог придумать с чего начать. Так они и сидели молча, пока в дверь не постучались.

Всех троих из новой команды Пафнутьев знал, хотя и неблизко. Дылда Кассини и веснушчатый Зайцев закончили учебу годом раньше него, и были, вроде, неплохими ребятами. А вот с третьим дела обстояли хуже.

Артур Дариа командовал на стажировке второй группой, и еще тогда не понравился Пафнутьеву. На его гладко выбритом лице с нежной, младенческой кожей, всегда пребывала гримаса человека, у которого вот только что увели из под носа заказ или девушку. В его, в общем-то приятном голосе, то и дело проскальзывали нотки досады, словно собеседник обманул его в лучших чувствах, да еще и денег задолжал. Словом, это был совсем не тот человек, с которым Пафнутьев хотел бы быть в одной команде.

Пожав вошедшим руки, Пафнутьев не выдержал, переглянулся с тетушкой Марин. Та только губы пожала, — дескать, что я могу сделать?

— День добрый, — сказал Дариа. — Не чаял вас увидеть. Приехали?

— Как видите.

— Понимаю. Одни на Арсолир, а другие — в няньки, да.

Твою ж мать! При всей изначальной непрязни к этому хлыщу, Пафнутьев совершенно не был готов к такой... мерзости. Тетушка Марин аж охнула, а Зайцев с Кассини так и вытаращились на них обоих.

— Квалификации не хватило, — отозвался Пафнутьев, как мог ровно. — Вот нянькой и подрабатываю. Одних сюда привез, других — отсюда. Но те мне больше нравились.

— По возрасту ближе?

— Вот именно.

Дариа повернулся к нему спиной и заговорил с тетушкой Марин. Пафнутьев посмотрел на остальных товарищей по команде. Зайцев пожал плечами, Кассини потупился. Бездна, надо же так влипнуть!

Одна надежда, что Винсент быстро смекнет, что к чему, и пошлет Дариа куда подальше, и пусть тот дополняет свой скорбный список еще одним пунктом — нам не жалко! А пока можно и потерпеть.

— Порталы вы открывать, конечно, не умеете, — сказал Дариа, опять к нему повернувшись.

— Да уж куда нам, — откликнулся Пафнутьев. — На вас вся надежда!

* * *

В кабинете, сидя за письменным столом, в окружении памятных Деянире вещиц, принц походил на отца настолько, что дрожь пробирала. Она знала, что так будет, а потому готовилась заранее — с тех пор, как паж принес ей записку, и на протяжении всего пути по длинным, давно изученным коридорам. Еще не хватало потерять лицо перед клиентом.

Подготовилась хорошо: сердце не ёкнуло, не навернулись слезы. И верно, похож, думала она, склонив голову в поклоне. Осанка, глаза, даже улыбка та же — но не он, не Эрик, которого нарекут Бесстрашным. Словно хорошая копия с портрета мастера, но приглядись, и появятся различия. Нос короче, и подбородок выступает вперед, и волосы — не та копна, что носил тот в юности — аккуратно подстрижены, и залысины у лба уже проступают. Наследие рода ор-Хаммеров, те рано лысеют.

— Сядьте, леди ор-Фаль.

Она села, скользнув взглядом по кипе бумаг, лежащих перед принцем, — письмо с королевской печатью, — выпрямила спину. Она знала заранее, что ей будет тяжело здесь, но, как бы то ни было, она оставалась куратором Гильдии, и никто не мог заменить ее на посту.

— Отец был очень высокого мнения о вас, — сказал принц, и в голосе его Деянире почудился упрек.

— Я скорблю вместе с вами, ваше высочество, — ответила она.— Ваш отец был очень дорог мне.

— Благодарю вас.

Они замолчали, но принц подался вперед, будто ему не терпелось начать разговор по существу. Взгляд серых глаз скользнул по ее лицу, опустился ниже, поднялся снова.

— Геронт понес огромную потерю, — заговорил Эрик. — Но жизнь продолжается, и нас ожидают новые дела... и новые битвы.

— Вот как? — она удивилась. Битвы — с кем? Он намерен продолжать войну?

— Государство ожидают тяжелые времена, каждый шаг на пути к светлому будущему будет битвой. Мой отец даровал вам дворянский титул и принял вашу присягу. Я хотел бы видеть вас рядом с собой.

— Я всем сердцем с вами, но у меня есть и другие обеты, — сказала Дея, ощутив неясное раздражение. Не слишком ли он торопится? Удобно ли ему в отцовском кресле? — Но если интересы короны и Гильдии совпадут, я буду рада служить вам.

Принц нахмурился чуть заметно.

— Маги Гильдии опустошили казну, но не принесли нам победы на Арсолире,— промолвил он.

— Маги Гильдии жизнью своей отработали ваше золото, — негромко ответила Деянира. Не сдержалась, добавила: — кстати, вторую половину Гильдия все еще не получила. Я предоставила счет казначейству почти декаду назад, но не дождалась ответа.

Конечно, стоило подождать с этим — но он сам свел разговор к деньгам, разве не так? Как будто остальное ничего не стоило...

— Леди ор-Фаль, — сквозь зубы сказал принц. — Вы забываетесь. Еще не справлены проводы по погибшим, а вы уже пытаетесь на них нажиться.

— Это не просто корысть, ваше высочество, — возразила она, чувствуя, как кровь прихлынула к щекам. От гнева, не от стыда.— Гильдия сражается ради денег, и золото будет лучшим свидетельством того, что мои братья по оружию погибли не напрасно. Если уж вы отказываетесь признать их доблесть, уважайте хотя бы условия сделки.

— Мы заплатим вам, не беспокойтесь, — бросил он презрительно. — Не думал я, что корысть для вас сильнее чести оров и блага Родины. Мой отец...

— Ваш отец был настоящим рыцарем, ваше высочество, — перебила она. — И слово его было нерушимо. Я надеюсь, что так оно будет и впредь.

— Я не отказывался от данных обязательств, — сказал принц. — Вы начали этот разговор, не я.

Они замолчали, молча уставившись друг на друга. В общем-то, он не сказал ничего, чего ей не доводилось выслушивать в прошедшие годы. Клиенты нередко пытаются отделаться от выполнения обязательств под предлогом скорби по погибшим. Ничего нового. Если бы еще он не был так похож на отца...

Деянира положила ладони на стол, скрестила пальцы, рассматривая принца. Он злился, и казался обескураженным — и совсем еще юным. Стоит быть к нему снисходительней, подумала она. Он просто не знает еще, как вести разговор, говорит не то, но ты должна быть мудрее.

— Я не затем позвал вас, чтоб говорить о деньгах, — сказал принц после долгой минуты затишья. — У меня есть дело к вам — не как к представителю Гильдии, но как к ору, давшему клятву верности.

— Я слушаю вас, ваше высочество.

Он чуть улыбнулся, — не ей, себе, — и перешел к своему плану. Деянира слушала его молча, только хмурилась все сильнее.

— Верно ли я понимаю, ваше высочество, — вы ожидаете, что я присоединюсь к экспедиции бесплатно?— спросила она, когда принц замолчал. Уголок его рта дернулся.

— Да, если вы верны обетам, данным вами моему отцу, и печетесь о благе Геронта.

— К величайшему прискорбию, ваше высочество, я вынуждена отказаться, — сказала она. В общем-то, его план был не так уж плох. Кое-где необдуман, рискован и явственно видны попытки сэкономить, но если его обкатать...— Во-первых, моей Силы, очевидно недостанет на то, чтобы осуществить ваш план. Во-вторых, устав Гильдии не позволяет мне взяться за подобное дело, не заключив предварительно контракта. Но как куратор деятельности Гильдии я буду счастлива помочь вам в поиске специалистов, готовых за это взяться, а также и в заключении контракта на максимально выгодных обеим сторонам условиях.

— Какие условия вы имеете в виду?

— В частности, мы могли бы договориться об оплате по выполнению — не фиксированной суммой, но определенным процентом от общей выгоды, если таковая будет.

Теперь покраснел уже Эрик. Перегнувшись через стол, он процедил:

— Вы говорите сейчас о теле моего покойного отца, леди?

— Я говорю сейчас о доспехе истинного серебра, в который он был облачен, — отозвалась Деянира. — А также и об иных артефактных предметах, которые вы, вероятно, надеетесь приобрести в результате данной экспедиции.

На лице принца проступили красные пятна, и магичка снова вспомнила о решении быть снисходительней.

— Я понимаю, что вы руководствуетесь не соображениями выгоды, но беспокойством о посмертии вашего отца, — сказала она, опустив взгляд с лица принца на кончики собственных пальцев. — Но и вы поймите. Вы, как король и сын своего отца, вправе рассчитывать на преданную службу многих из ваших подданных, но, составляя планы, лучше не надеяться на их альтруизм. Я говорю сейчас не только о себе, но и о людях в общем. Многие пойдут на риск и будут верными до конца — но лишь тогда, когда что-то подталкивает их к этому и есть надежда на удачный исход. Что же касается лично меня, ваше высочество, я не переоцениваю собственных сил и предпочитаю прагматический подход к делу. Я не смогу нейтрализовать короля-мертвеца — хотя бы потому, что несведуща в некромантии.

— Иными словами, вы боитесь? — переспросил принц холодно. — Или клятвы, что вы давали моему отцу, ничего для вас не значат?

— Я не давала клятвы бессмысленно погибнуть над его могилой, — сказала Деянира. — И я боюсь — того, что ваша затея окончится поражением и гибелью ваших людей. Тем не менее, повторюсь, я готова обсудить с вами детали этого плана как представитель Гильдии, и рада буду помочь вам советом на основании моего опыта.

Не может же быть, что он серьезно рассчитывает, что я буду работать бесплатно, подумала Деянира. Даже Эрик Седьмой никогда не требовал от меня подобного, этому же я не давала никаких обязательств, не связана даже и присягой. Неудачное начало для торга он выбрал, ну да ладно, опустим. Если он хочет торговаться — хорошо. Вряд ли он знает о том, что Ханубис тоже собирается на Арсолир — если я смогу посредничать между ними, будет неплохо. И потом, с Ханубисом вся эта затея выглядит куда жизнеспособней. Беспокоится о посмертии отца... — ха, когда беспокоятся о посмертии, нанимают некроманта или жреца, а не отряд в три десятка голов со сложнейшим оборудованием. Но если ему самому приятней думать так...

— Я вижу, вы полны решимости выдавить из моей казны последние крохи, — сказал Эрик, сощурившись. Глаза у него были холодные, прозрачные, совсем как у его отца, когда тот смотрел на врага. Деянира запоздало насторожилась, а принц продолжал, с отвращением выговаривая каждое слово: — Я вижу цену вашей верности. Гильдия намерена заполучить Геронт в кабалу, своими сделками свалить в долговую яму — но вы не дождетесь этого. Эта страна принадлежит дому Эриксонов и никому другому, и, клянусь основами мира, я отстою ее. Я мог бы догадаться и раньше — вы ведь не поехали с отцом на Арсолир, хотя до того на всех углах кричали о своей преданности. Кто знает — может быть, будь вы с ним рядом, он бы выжил?

Деянира покачала головой, долгий миг не понимая, где очутилась. Все, что он говорил, было настолько несправедливо, так болезненно — как клинок, разбивший броню, входящий под ребра, глубже, глубже...

— Если обязательства перед престолом для вас ничего не значат, леди, я отправлю экспедицию без вас. Гильдия не получит от меня ничего, зарубите это себе на носу. А если экспедиция погибнет — мы оба будем знать, что и это случилось потому, что вы пренебрегли своим долгом, леди ор-Фаль.

Бешенство нахлынуло ударной волной огненного заклятья, захлестнуло, накрыло ее с головой. В нем не было места расчету, сдержанности, памяти о прошлом, планам на будущее — ничему.

— Можете называть меня просто мэтресса Винсент, мне не жалко, — медленно и тихо сказала Деянира. Улыбнулась — зная, как ее улыбка действует на большинство людей. Принц вздрогнул, скривился. — Знаете, в чем разница между вами и вашим отцом, ваше высочество? Он был истинным рыцарем, доблестным и справедливым. Он всегда помнил о разнице между врагом и другом и не спешил обращать друзей во врагов. Он не требовал от своих людей того, что они не могут дать. Он не играл на их чувствах. Он не мелочился там, где речь шла о жизнях его людей. Он умел любить. Именно поэтому люди шли за ним, счастливы были служить ему. Вы же, ваше высочество, не рыцарь, а торгаш, но и это получается у вас плохо.

Принц приоткрыл было рот, и Деянира наклонилась вперед, чувствуя, как рот сводит от кривой улыбки. Эрик отшатнулся, и в глазах его были ненависть и страх. Так.

— Клянусь пятью стихиями, — продолжила она все так же тихо, — что я всей душой мечтала встать рядом с ним на Арсолире. Не из корысти и не по долгу — по любви. Но он попросил меня остаться, чтобы защитить вас, ваше высочество, и я подчинилась. А вот вы — почему вы остались в столице? Почему вы сами не возглавили войско, как подобало бы наследному принцу? Неужели вы так же бездарны в ратном мастерстве, как и в ведении переговоров?

Эрик-младший молча смотрел на нее, и Деянира подумала вскользь, что никогда не видела такого лица у Эрика Бесстрашного — никогда, даже в замке ор-Фаль, даже на Севере, когда они попали в ловушку... Встала, громыхнув тяжелым стулом.

— И еще одно, ваше высочество. Из уважения к вашему отцу. Вы вольны быть любого мнения о Гильдии, но остерегайтесь оскорблять ее вслух.

— Вы угрожаете мне? — шевельнулись сжатые губы. — Что вы сделаете против десятка взведенных арбалетов? Кое-где в мире и полностью истребили магов. Берегитесь, леди ор-Фаль.

— Угрожаю? — усмехнулась она — И в мыслях не было. Но если уж разговор зашел об этом — кое-где в мире магам случалось менять королевские династии. Всего доброго.

Отвернулась, громыхнула дверью. Гвардейцы, скучавшие в коридоре, отсалютовали ей, Деянира махнула в ответ.

По площади лупил отчаянный серый ливень, и Деянира шагнула в него. Ярость уже отгорела, и теперь она чувствовала привычную, почти родную боль, а еще — омерзение. Дождь не мог смыть этой грязи. "Может быть, будь вы с ним рядом, он бы выжил?" "опустошили казну, но не принесли победы" "мы оба будем знать, что и это случилось потому, что вы пренебрегли своим долгом"... И в чем-то он, несомненно, был прав.

А ведь я все запорола, подумала Деянира. Желай я поссорить принца с Гильдией, я не могла бы действовать лучше. Если все прочее можно было свалить на личную антипатию, то прощание запросто можно истолковать как объявление войны. Идиотка. Ну и ладно, думала она, шагая по лужам. Пусть Бреслав даст мне отставку. Все равно, здесь мне делать больше нечего. Все закончилось. Как-нибудь они справятся и без меня.

* * *

Уже в дверях Пафнутьев понял, что что-то произошло. Дом казался пустым, и было очень тихо.

— Красиво тут,— сказал Кассини, озираясь.

— Большие бабки вложены, — отозвался Дариа, не то завидуя, не то прицениваясь.

По дороге в гостиную они не встретили ни единого человека, и только внутри Пафнутьев услышал голос Винсент, доносящийся из приоткрытой двери кабинета. И звучал он так, что если бы не тройка магов за спиной, Пафнутьев ломанулся бы в кабинет, сломя голову. А так он остановился, сохраняя нейтральное выражение лица и изо всех сил прислушиваясь.

— Да, — говорила Винсент. — Да, я виновата. Ты прав, я не должна была...

От рыка, который послышался в ответ, Пафнутьев едва не вздрогнул. Да, так, как прадед, умели кричать немногие.

— Она не должна была!.. Ты сама себя слышишь, соплячка?! Как ты...

— Пойдемте на кухню, — поспешно предложил Пафнутьев, — а то что-то есть захотелось.

Зайцев и Кассини шагнули было в указанном направлении, но Дариа мотнул головой и они тут же замерли.

— Ну уж нет, — сказал Дариа, обогнул Пафнутьева и открыл дверь шире.

— ... ты хоть понимаешь, что поставлено на карту?! — бушевал Бреслав. — Если этот сопляк решит прикрыть Школу — она же стоит на его земле!.. Провались они в Бездну, твои контракты, но мне нахрен не далась война Гильдии с престолом!.. Какая же ты дура... как я мог решить, что ты на что-то сгодишься?..

Пафнутьев схватил Дариа под руку.

— Выйди из кабинета, — зашипел он. — Немедленно!

— А я и так не в нем, — громко отозвался Дариа.

Винсент, сиящая в кресле у стола, повернулась к ним. Лицо у нее было... мертвое совершенно у нее было лицо. Она смотрела на них — и сквозь них, будто и не видела вовсе, и Пафнутьеву стало жутко.

— Кто у тебя там? — рявкнул Бреслав.

— Это... — Винсент попыталась ответить, но, кажется, еле могла говорить. Дариа опять оказался проворней в действиях, чем Пафнутьев в мыслях.

— Артур Дариа по вашему распоряжению прибыл! — отрапортовал он, ужом выворачиваясь из держащей его хватки. Двумя скачками он достиг зеркала и встал перед ним, сохраняя благостное лицо. Пафнутьев вошел следом.

Если бы взглядом можно было убивать, Гильдия не досчиталась бы еще троих магов. Несколько ударов сердца Бреслав разглядывал теснящихся у зеркала, и ноздри его раздувались от гнева.

— Отлично, — сказал он наконец. — Артур, с этой минуты ты принимаешь командование в Геронте. Все контракты на тебе. И при дворе аудиенцию попроси, а то эта курица умудрилась поссориться с принцем. Деянира, ознакомь Артура с делами и проваливай из столицы, чтоб духу твоего здесь не было!

Винсент кивнула. Дариа, робко улыбаясь, оглаживал усики.

— Онуфрий!..

— Да...

— Рожу умой! Все, конец связи.

Зеркало потемнело, только по комнате рассыпались остаточные нити Силы.

Несколько мгновений все молчали, друг на друга глядя.

— Я тут того... детишек в Школу отвез, — выдавил Пафнутьев. — И привез нашу новую команду.

— Мою новую команду, — поправил Дариа с нескрываемым злорадством. — Так что вы натворили, Винсент?

— Что я натворила? — переспросила она равнодушно. — Послала принца подальше. Почему — не ваше дело. И вас посылаю туда же.

— В смысле? Вы поняли, что командир теперь я, да?

— Да хоть император. Сгинь из моего дома и ребят с собой забери, хамло, — ответила она все с той же интонацией. — Контракты в конторе.

Пафнутьеву хотелось сейчас сделать многое. Дать в морду Дариа. Налить выпить Винсент. Включить зеркало и наорать на Бреслава. К сожалению, ничего из перечисленного сейчас сделать было нельзя.

— Ключ дайте! — заорал Дариа, когда Пафнутьев начал теснить его к двери.

Деянира зазвенела ключами, сняла с кольца нужный, и Пафнутьев передал его Дариа. Руки у Винсент не дрожали, просто были очень холодные.

— Около рынка неплохие гостиницы есть, — сказал Пафнутьев членам своей новой команды. — Выход — вон там.

Дариа попробовал возражать, но Пафнутьев уверенно довел его до входной двери. Ребята нерешительно протопали следом — то ли они были тугодумами, то ли привыкли молча подчиняться. Выпроводив их, Пафнутьев скорее вернулся в кабинет. Деянира сидела все там же.

— Тебя это тоже касается, — сказала она.

— Что именно? — опешил он.

— Выйди из моего кабинета и закрой за собой дверь.

И что-то в ее голосе было такое, что Пафнутьев не посмел ослушаться. Потом он часто упрекал себя за это, но слишком уж многое случилось за один день, больше, чем можно переварить.

Они покинули столицу спустя декаду после королевской аудиенции. Марвин ждал этого с тревогой и нетерпением, почти не верил, что действительно уедет из города, где прожил два месяца, по протяженности равные паре лет. Он не знал, с чем встретится в этом путешествии, но верил, что оно будет прекрасным и удивительным.

Первый же день пути заставил его отказаться от подобных мыслей. Мир за городом оказался промозглым и серым, красные крыши домиков тонули в дымке, а дорога, еще мощеная на этом отрезке, от проливных дождей стала похожа на разлившийся весенний ручей. Следовало признать, что на дворе не лучший сезон для верховой прогулки, да и Марвин разнежился за время жизни в городе. Когда перевалило за полдень, и путешественники, наскоро пообедав, снова расселись по коням, юноше всерьез захотелось как можно скорее оказаться на постоялом дворе, в теплой постели — и с каждой в брод пересеченной лужей, с каждым новым порывом ветра, с каждой каплей холодной воды это желание все крепло.

Ко всему прочему, учитель за день едва ли пару раз обратился к нему. Большую часть времени он держался рядом с Деянирой, развлекал ее беседой или просто молча ехал рядом. Нет, конечно, Марвин не ожидал ничего другого, но все же ему было обидно трусить следом, глядя, как машут хвостами их кони, и тщетно ловить обрывки бесед. Сократить дистанцию он не решался — вдруг они говорили о чем-то личном, и он был бы не к месту.

Странное дело, думал Марвин, но путь в Геронт был куда легче — пусть даже и тогда не переставая лил дождь, пусть дорога от поместья до грааргского тракта в подметки не годилась этой, а вместо флегматичной и рассудительной Бирюзы под седлом был шкодливый Дикарь, обожавший ни с того ни с сего замирать на месте и вставать на дыбы при малейшем подозрении на опасность. Марвин продал его сразу по прибытии — и был тому рад.

Но, как бы то ни было, тот путь был приятней. Может быть, дело в том, что тогда в воздухе пахло прелыми листьями и скорой зимой, а теперь — только сыростью и тленом? Или в том, что тогда он впервые в жизни распоряжался собой сам, а теперь лишь следовал за учителем? Тогда он видел впереди прекрасные миражи, а теперь — узкую колею, не им проложенную. Несчастен тот, чья мечта исполнилась.

Или же все объяснялось куда проще: пока он сидел над книгами, тело отвыкло от активности, и теперь каждая мышца напоминала о себе.

Задумавшись, Марвин перестал держать дистанцию и почти догнал магов, чьи кони замедлили ход перед очередной топкой лужей.

— ... почему бы нам не переправиться порталом, как все нормальные люди? — как раз спросила Деянира, и в голосе ее промелькнуло некоторое раздражение. — Не собираюсь оспаривать твои решения, но мне жаль тратить две декады на дорогу.

— Меня укачивает в порталах, — отозвался Ханубис. — Как бы нам тут проехать?

— Попробуем по обочине? — магичка тронула поводья, забирая вправо, где — на вид, по крайней мере, — было посуше. Ее лошадь, холеная рыжая ксальтка, жалобно заржала. — Да, Звездочка, мне тут тоже не нравится... Давайте за мной, по одному.

— Восточный тракт, — сказал Ханубис, и по голосу его Марвин понял, что тот цитирует, — является наиболее живописным, благоустроенным и безопасным в королевстве геронтском. Путешествующие по нему могут насладиться пасторальными видами и комфортабельными постоялыми дворами, а также посетить множество исторических мест, преисполняясь за счет того любовью к родной земле и гордостью за культурное наследие...

— Тпру! Так, еще правее, тут грязь... Что это было, Ханубис?

— Альфонсо Ринальдини, "Путевые заметки негоцианта". Племянник нашего мэтра, кстати.

— Узнаю родные интонации... Да, про любовь к земле — это он верно заметил, мы ее уже так преисполнились, что не отскребешь... Хоть про комфортабельность постоялых дворов не наврал. Я про первые сто лиг пути.

Кое-как они миновали трясину, поднялись на холм. На миг вырвавшееся из облаков солнце осветило бурые поля, черепичные крыши придорожной деревни, блестящую ленточку оттаявшего ручья вдалеке. Ничего особенного, но Марвин почувствовал вдруг, что действительно любит эту землю, пусть даже погода не слишком хороша.

* * *

Постоялый двор действительно оказался вполне благоустроенным. Они быстро поужинали в почти пустом зале, — Ханубис рассказывал какие-то сплетни о геронтских магах, а Деянира смеялась обычным своим резковатым смехом, и Марвин не мог разглядеть на ее лице ни следа недавней потери. Но, видимо, и маги устали с дороги, поскольку, поужинав, почти сразу же поднялись в комнаты — и Марвин за ними следом.

Его номер был меньше и скромнее учительского, и находился у самой лестницы. Небольшая, но чистая комната, кровать, стул, стол, сундук. Вещи уже были аккуратно сложены у стола.

Размотав тряпку, Марвин извлек на свет клетку с Эразмом. Конечно, хомячок более не нуждался в комфорте, не нуждался даже и в воздухе, с таким же успехом Марвин мог бы везти его в шкатулке, — но все же клетка была подарком ее высочества, воспоминанием о королевском дворе.

Эразм вылез из своего домика, тусклыми глазками уставился на Марвина, потом загремел колесом. Не сразу и поймешь, что нежить.

Повесив шпагу на гвоздь у кровати, Марвин разделся и ополоснулся над тазом. Снял с шеи цепочку неизвестного ему металла, темную, с острыми гранями, обладающую строгой и холодной Силой. Подарок учителя... неудобно принимать столько даров от него, но в последние дни дом напоминал лавку ювелира, с той лишь разницей, что большая часть драгоценностей была роздана бесплатно. А ведь учитель умеет быть щедрым, подумал Марвин, и щедрым бескорыстно. И многие в городе по-настоящему любят его — недаром столько людей, от придворных до нищих, приходило пожелать ему удачи на новом месте. И как узнали о скором его отъезде? Да что уж там... ты и сам видел от него лишь хорошее, почти все твои вещи куплены на его деньги, он заботился о тебе и терпел все твои выходки. Как же он не похож на темного мага из романов твоей матери... и кого благодарить за это? И чем можно расплатиться за эту милость?

Цепочка резала шею, и Марвин сунул ее под подушку. Погасил свечу и почти тотчас заснул. Ему ничего не снилось, как и всегда.

Из сна его вырвал какой-то звук. Было темно, середина ночи, не время еще вставать. Показалось, должно быть, Марвин закрыл глаза, готовясь заснуть снова, но — не услышал, лишь ощутил движение воздуха. В комнате кто-то был.

Марвин остался лежать, стараясь дышать медленно и легко, как спящий. Пожалел мимолетно, что не сможет дотянуться до шпаги — но зачем ему шпага, не может же быть, что кто-то хочет причинить ему вред?

Незнакомец шагнул к кровати, легко, еле слышно, и Марвин почувствовал едва уловимый запах каких-то цветов. Женщина? Кто-то из служанок? Но что ей может быть нужно и почему она не зажгла свечу? Единственное предположение, посетившее его, было настолько невероятным, что впору рассмеяться вслух, но кто знает, вдруг... Марвин зажмурился. Еще шаг, ощущение пристального взгляда на лице, запах духов стал сильнее.

Пальцы легко коснулись одеяла. Марвин ощутил, как гостья склонилась ниже, прислушался к ее дыханию...

Она не дышала.

Марвин увидел ее сквозь непроглядную тьму, — светлые волосы, распахнутые блестящие глаза, приоткрытый, будто для поцелуя, рот. Сердце ёкнуло, пропустило удар. Он закричал бы, если бы мог.

Она склонилась над ним, зашептала что-то ласковое — и Марвин вспомнил, будто наяву, как шелестят страницы классификатора нежити, — и что-то еще, иное, словно одна картинка накладывалась на другую, — та, что здесь и сейчас, на ту, что нигде и всегда, — но не смог разобрать образов, как не мог понять и слов.

Пальцы ее были холоднее снега.

Потом, медленно, словно сквозь водную толщь, Марвин вскинул руки, попытался оттолкнуть ее... Она оказалась сильной, невероятно сильной; острые когти впились в запястья — и он забился рыбой в ее сетях, догадываясь уже, что проиграет, что все кончено, — ноги запутались в толстом одеяле, руки дрожали, как в мальчишеской игре "кто сильнее?", а она приблизилась уже вплотную, прижалась тело к телу, и волосы ее рассыпались по его лицу.

Прижав его руки к кровати, девушка нацелилась на незащищенное горло, и паника накрыла Марвина с головой, но он был бессилен вмешаться — вспомнил молитву, не успел досказать... пальцы коснулись чего-то холодного, с острыми звеньями. Цепочка!

Он ударил без замаха, одним лишь движением кисти, но девушка ахнула, выпустила его, и Марвин хлестнул снова, попал по обнаженному плечу. Она отпрыгнула, зашипела, в следующий миг прыгнула снова, но Марвину удалось уже сесть, вскинуть руку...

Цепочка поднялась в воздух по дуге и, будто сама, опустилась на ее голову, скользнула ниже, обвив шею.

Девушка визжала беззвучно — так, вероятно, как кричал только что он; а Марвин рванул цепочку на себя, молясь лишь о том, чтобы та выдержала, натягивая все туже, пытаясь задушить, — вспомнил, что не задушишь, — но девушка рвалась в панике, утратив недавнюю силу, царапалась, и в глазах ее билась — мольба? страх?..

Толкнув ее на кровать, Марвин навалился сверху, все теснее забирая цепочку в кулак, другой рукой схватил гостью за запястье...

— Прекрати, хватит...

— Отпусти меня...

Голос — охрипший, испуганный, был ему незнаком.

— Еще чего...

— Пожалуйста...

Со скрипом дверь отворилась, и комнату заполнил ослепительный свет свечи.

— Ого! — сказал кто-то. — А я узнал, что вы здесь остановились, милсдарь магик, да и вспомнил, что я же вам обещал про Орну рассказать... Ладно, если вы тут заняты, я попозже зайду. Или пораньше?.. Ладно, ухожу, не отвлекайтесь.

— Йо, — сказал Марвин чужим холодным тоном. — Зайди, пожалуйста, в комнату, и закрой за собой дверь.

Менестрель подчинился мгновенно.

* * *

При свете гостья совсем не походила на Орну. Обычная девушка, каких в Геронте сотни, если не тысячи: тоненькая блондинка с вздернутым носиком. Впрочем, из-под верхней ее губы торчали острые и белые клыки, а бледная кожа была холодна, как у трупа. Как и подобает нежити.

— Отпусти... — зашептала она опять.

Марвин перехватил свой конец цепочки поудобнее.

— Зачем мне отпускать вампира?

— Так это вампир? — поразился менестрель. — А я-то думал...

Он подошел ближе, бесцеремонно их разглядывая, посветил свечой.

— Мне больно, — жалобно сказала девушка, — жжётся...

— Ну а то... — протянул Йо. — В первый раз вижу, чтобы вампиры сами к некроманту в гости заходили. То есть я вообще первый раз вампира вижу... А она ничего так, симпатичная...

— К некроманту?! — вампирша захлебнулась возгласом.

— Замолчите, вы оба! — приказал Марвин. — Мне надо подумать.

Она больше не сопротивлялась, не пыталась вырваться, но Марвин боялся отпустить ее или хотя бы сменить неудобную позу.

— Я не причиню...

— Как твое имя?

— Флора...

— Флора, — сказал Марвин, — поклянись мне Бездной, что более не попытаешься причинить мне... или ему... вреда, прямого или косвенного. И останешься здесь, пока я не дам тебе разрешения уйти, и будешь повиноваться, и отвечать на мои вопросы, и говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Менестрель присвистнул в явном восхищении, но Марвин не смог бы выразить словами, насколько ему сейчас не до того. Хорошо, что он вспомнил формулу — хоть ему и показалось, что что-то он упустил. Ладно, не суть.

Запинаясь, Флора повторила слова клятвы. Марвин с облегчением освободил ее, бережно надел цепочку себе на шею. Вот тебе и подарок... Отстранившись, он сел на край кровати. Флора привалилась к стене, зажимая горло и глядя на него, как кролик на волка. Менестрель так и стоял, высоко подняв свечу, с лицом вдохновенным и придурковатым, и разглядывал вампиршу. Марвин почувствовал, как по телу прошла волна дрожи, поспешил закутаться в одеяло. Он не хотел, чтобы они заметили.

— Йо, — нарушил он молчание. — У тебя не найдется чего-нибудь спиртного?

— Спиртного? — повторил менестрель недоуменно. Потом лицо его просветлело. — А знаешь, найдется! Я пел сегодня, так они мне бутылку от щедрот выделили. Где там моя котомка? А, да, я ж ее на стол бросил... Не знаю, что уж там налито, подозреваю, что жуткая гадость, но что поделать, за встречу же надо выпить, я правильно говорю? Ну и за знакомство... А что это у тебя, хомяк? Ух ты...

Продолжая болтать, Адар Йо Сефиус вытащил из сумки оплетенную бутыль, три жестяных стаканчика, развернул тряпицу с вареными яйцами и картофелем. Марвин наблюдал за каждым его движением. Он был совершенно спокоен — просто его трясло. Надо позвать учителя, думал он. Сначала выпить, а потом сходить... или послать менестреля? Или взять Флору с собой? И что учитель скажет на такие новости...

— Мэтр магик, девушке плеснуть?

— Она не пьет... насколько я знаю.

— Да ну? Вот верно говорят, у нежити все не как у людей... Или все-таки выпьете, милсдарыня Флора?

Вампирша моргнула, шмыгнула носом.

— А почему ранки не заживают? — тихо спросила она, опуская руки на колени. — Они теперь навсегда останутся?

— Не знаю, — признался Марвин. Это что, единственное, что ее сейчас тревожит?!

— Они должны были зажить, — продолжила Флора. — Так Гумберт говорил. Но вы же... некромант, как вы не знаете?

— Я только ученик некроманта, — пожал он плечами. — Спросите потом у мэтра Ханубиса, он, наверно, знает.

— Вы — его ученик?! Аравет Милостивая... — она охнула, зажала рот рукой. — Я не знала! Клянусь вам, я не знала!

Соскочив с кровати, Флора рухнула перед ним на колени.

— Клянусь, я не хотела навредить вам... я просто хотела есть, но я бы выпила совсем немного, вы бы и не почувствовали... Я не знала... — она разрыдалась, закрыла лицо руками. Марвин готов был сквозь землю провалиться, поэтому просто продолжил сидеть, завернувшись в одеяло. Менестрель сообразил быстрее. Сунув Марвину его стаканчик — руки ходили ходуном, — он присел рядом с девушкой, приобнял ее за плечи:

— Милая, да что вы так убиваетесь? Ну, подумаешь, он ученик, так что теперь? Встаньте с пола, простудитесь же, давайте я вас на стул посажу... Вот так, да... А то выпейте с нами, лучше станет...

— Вампиры не пьют, — плакала она, — да и не поможет это... Он же убьет меня, как Стася и Гумберта... Я точно знаю, он меня убьет... Аравет Милостивая, ну почему я такая дура невезучая? Я так есть хочу... Я терпела, вылезти боялась, и вот... первый же раз... ну почему так, почему?! Думала, прокрадусь тихонько... а тут...

Марвин залпом выпил. Менестрель не соврал, пойло и вправду было мерзостным. Передернувшись, Марвин встал взять что-нибудь на закуску — и Флора шарахнулась от него, едва не упав со стула. Менестрель придержал ее за плечи, скорчил Марвину зверскую рожу — мол, сиди уж! — и тот сел обратно. Тепло медленно разливалось по его венам; напряжение — испуг? Сила? — начинало сходить на нет.

Флора всхлипывала, размазывала слезы по щекам — и казалась в этот миг обычной девушкой-простолюдинкой, каких тысячи, никак не могущественной и опасной нежитью. Глядя на нее, слушая сбивчивый говорок, типичный для этой части страны, Марвин чувствовал жалость, а еще — разочарование.

Йо что-то ласково шепнул ей, и Флора зарыдала еще отчаянней.

... история ее, вероятно, была обычной. Она выросла при гостинице — с малых лет привыкла помогать родителям, любила играть в куклы и перемигиваться с мальчиками в храме. Так она прожила пятнадцать лет своей первой жизни.

Всю осень Флора с матерью и сестрами шила приданое, а весной должна была выйти замуж за сына знахаря. Потом разнеслась весть о близкой войне, и Руди забрали в ополчение. Он обещал вернуться, она обещала ждать.

Тот постоялец ничем не выделялся из прочих. Выгодный клиент из благородных — разве что приехал уже после захода солнца, да комнату снял не до утра, как обычно, а до вечера. Флора проводила его до номера, пожелала доброй ночи — и все, ничего более. Потом она винила себя, что ничего не почувствовала, но ведь действительно, он был совершенно обычным! Симпатичным, щедрым, но это же не редкость...

Утром она проснулась совсем больной. Голова кружилась, и все падало из рук. После третьей разбитой тарелки мать отправила ее в постель. Потом Флоре снился сон, длинный, ужасный и завлекательный сон, и все вокруг пахло розами, почему-то розами. На третий день она умерла. Это она знала точно, потому что, лежа в гробу, слышала отпевание и голоса провожавших. Ее, оказывается, любили в деревне.

А потом Гумберт, давешний постоялец, разбудил ее, и началась новая жизнь ("не-жизнь" — уточнил Марвин и устыдился того, она же только кивнула — верно, не-жизнь). Они жили втроем — Гумберт, она и Стась, паренек, немногим ее старше, — жили в старом замке недалеко от Себровира, и все было неплохо. Гумберт был добр к ней и дарил ей красивые платья, подарил даже фарфоровую куклу эльфийской работы, а таким ведь цены нет! — и учил ее разным забавным штучкам; и даже спать с ним оказалось не так уж неприятно. Он говорил, что теперь она должна забыть прошлую жизнь, и Флора старательно забывала и привыкала к этой. Она не сердилась на него: Гумберт хотел как лучше, просто она понравилась ему в тот вечер, и он сделал то, что счел для нее благом. А Стась был совсем хорошим, он знал множество историй и часто смеялся, а еще он играл на флейте так, что душа рвалась из груди.

Они жили скромно, только иногда выбирались в Себровир поужинать. Ну а потом, после Арсолира, когда Руди погиб, Гумберт предложил слетать в столицу — он ведь умел летать, и они могли летать вместе с ним, — и там они встретили некроманта, и все кончилось, быстро и жестоко.

Вернее, это для них все кончилось быстро, — для ее семьи. Флора же осталась одна. Некромант велел ей убираться из города, и она не могла ослушаться. Пути в замок она не помнила, поэтому вернулась в свой первый дом, и это было хуже всего. Она знала потаенную пещерку у погоста — там и спала днем, но боялась выйти ночью, увидеть кого-то из родных, услышать обрывок разговора, попасться на глаза знакомым. И ночь от ночи отчаянье становилось беспросветней, а голод — острее. До того она и не подозревала, что голод это — вот так, Гумберт всегда кормил их досыта.

Она боялась жить, ибо не знала, как; и боялась умереть — ведь вампира тяжело убить, и смерть его мучительна, но потом голод пересилил все.

... слезы перестали литься, и Флора, обхватив себя руками, покачивалась на стуле, глядела в стену, — жалкая, бледная, с покрасневшим носом и пятнами на щеках.

— Бедная, — сказал менестрель.

— Вы не презираете меня? — спросила она одними губами.

— Понятно, нет.

— Нет, — сказал Марвин.— За что вас презирать?

— Но я... мне же нравилось...

— Ты чего, сестренка? — возмутился Йо. — Ты сама, что ли, к этому козлу явилась? А если и да, ты ж не просила, чтобы он тебя вампиром сделал?!

Соскочив с краешка стола, где он примостился на время ее рассказа, менестрель зашагал по комнате взад-вперед.

— Ага... — выдохнула она неуверенно.

Марвин теребил пальцами цепочку. Стараясь не глядеть на Флору слишком пристально, чтобы не испугать ее снова, он соображал, что же ему следует предпринять. В сухом остатке он понятия не имел — что, знал только, что не сможет выдать ее учителю. Ханубис ведь действительно убьет ее... она ведь вампир, нежить, не более того.

Если бы она прокусила ему горло, что бы с ним случилось? Даже если она старалась не причинять вреда — значит ли это, что не причиняла на самом деле? Но, как бы то ни было... пусть не он станет причиной ее смерти.

Флора все так же раскачивалась, отрешившись от окружающего мира, смертельно бледная в своем желтом платье. Свеча сгорела уже наполовину, но в щелях ставней виднелась черная, ночная темнота. Значит, время еще есть.

Менестрель наполнил рюмки снова и с размаху опустился на кровать рядом с Марвином.

— Будем! — и тут же спросил много тише, каким-то не своим голосом:— А кровь ведь не обязательно прямо из тела пить?

— Да нет... если свежая, так все равно... а что?

— А ничё! Эхх, сивушная зараза... да ты пей, милсдарь магик, пей. А что эльфья — ничего? То есть, у меня она не вся эльфья, но...

— Йо, — спросил Марвин, обернувшись к нему. — Ты о чем?

Глаза менестреля были спокойными и внимательными, словно он где-то потерял маску жизнерадостного недоумка. Сейчас эльфья кровь в нем была заметна куда больше, чем обычно.

— О том, — сказал он, — что голодная она. Вот ты голодал когда-нибудь? То-то же. Я так думаю — она маленькая, ей много не надо. Мне не жалко, во всяком случае. Только вот горло мне как-то подставлять неохота... хотя сюжет был бы славным... но кто ее знает, вдруг увлечется?

— А-а... — только и выдавил Марвин. Адар Йо Сефиус поднялся, взял со стола стакан, оставшийся с вечера, допил остатки воды. Потом он взял нож, придирчиво оглядел его на свет. Капнул на тряпицу из рюмки и тщательно протер лезвие.

— По запястью резать, да? — неуверенно осведомился он. — Поперек?

Марвин сбросил одеяло, встал, словно очнувшись от сна.

— Дай сюда, придурок, — сказал он. — Жилу перережешь, потом играть не сможешь.

В кармане сумки, он помнил, был моток бинта. Положив его на стол, Марвин отобрал у менестреля нож, отрезал кусок. Подумал мельком, что лезвие тупое и пора бы уже, в конце концов, обзавестись собственным ножом.

— Потом перевяжешь, а то одной рукой неудобно.

— Ты чего? — возмутился Йо. — Сам что ли того?..

— Ну, я же тут ученик некроманта, — усмехнулся Марвин. — Мне по статусу положено. Можешь свечку повыше поднять?

— Вы... — медленно сказала Флора, глядя на них расширившимися глазами. — Вы чего?

— Мы ничего, — сказал Марвин. — Тебе стакана хватит?

— Да, но... — она сглотнула. Вцепилась пальцами в колени, скомкав подол. — Вы, наверно, не знаете, я должна вам сказать! Кровь... она обладает Силой. Если я выпью вашей крови, между нами установится связь... на несколько дней, но я смогу чувствовать вас, влиять...

— Ты же поклялась не причинять мне вреда?

Уроки учителя не пропали даром. Нащупав вену ниже локтя, Марвин резанул, — рука не дрожала; подставил стакан, наблюдая, как потекла по стеклу темная струйка.

Это заняло какое-то время. Чуть меньше, чем на половине, кровь остановилась, пришлось сделать еще один надрез. Было больно, больнее, чем в первый раз.

Когда дело было закончено, он передал стакан Флоре, оперся о стол. В глазах потемнело, но это же ничего...

— Ты как? — спросил Йо каким-то странным тоном.

— Да все нормально... — неуверенно сказал Марвин, — голова кружится, разве что. Давай я сяду, а ты еще налей пока.

— Знаешь, при кровопотерях надо красное мясо есть, — очень авторитетно сказал Йо. — И печень.

— Знаю.

Они молча выпили, помолчали, стараясь не смотреть на Флору, которая, прикрыв глаза, медленно, по глоточку, цедила свой напиток.

Неожиданно Марвин вгляделся внимательней в позеленевшего менестреля — и не выдержал, засмеялся.

— Ты крови боишься, да?

— Нет, — помотал тот головой. — Не боюсь. Но мое душевное равновесие... несколько пошатнулось.

— Ничего страшного, — сказал Марвин. — К этому очень быстро привыкаешь.

Менестрель хмыкнул и уставился в пол.

Флора встала, грациозно потянувшись, вернула стакан на стол, шагнула к Марвину. Она улыбалась — нежной, мечтательной улыбкой.

Опустившись на колени, она поцеловала ему руку.

— Спасибо вам, — у нее даже голос изменился. Он не ответил, не отнял рук. В этом ее жесте не было приниженности, как раньше; напротив, он смотрелся как часть ритуала — изящный, выверенный, естественный.

Какой-то миг Марвин пытался понять, изменилось ли что-то в нем самом или окружающем мире, но ничего не почувствовал.

— Я ничего больше не могу для тебя сделать, — нарушил он общее, на троих, молчание. — Думаю, лучше вам уйти сейчас, скоро светает.

— Да, конечно, — согласилась Флора с улыбкой.

— И все-таки постарайся уехать отсюда, тут тебе будет трудновато жить. Йо, ты сможешь помочь ей?

— Да не вопрос! — отозвался менестрель. — Только... — он осекся.

— Только что?

— Да ничего. Про Орну я тебе так и не рассказал.

— Ничего. Если сведут дороги, еще встретимся. Может быть, оно и к лучшему, что не успел, — сказал Марвин, и зевнул. Как ни смешно, ему вдруг очень захотелось спать.

Йо уже натянул на уши шапочку и стал укладывать свои пожитки в сумку. Флора потянулась, встала.

— Спасибо, — повторила она шепотом. Потом вдруг наклонилась и чмокнула Марвина в щеку. От нее пахло розами. — Я в долгу перед вами, и я не забуду.

* * *

Еще девятнадцать дней, думала Деянира, меньше двух декад. На день меньше, чем вчера.

Эта мысль успокаивала, почти равняла явь с ночным забытьем. Глотнув остывшего чая, она взглянула за окно. Распогодилось, туманная дымка казалась розовой и невесомой, будто пеньюар шлюхи. По крайней мере, не придется скакать под дождем, подумала Деянира, и сроку осталось на день меньше. Если дорога подсохнет, успеем быстрее. Отлично.

Глотнув остывшего чаю, она потянулась за блюдечком с джемом.

Марвин опять зевнул. Он явно не выспался, да и проснулся не полностью.

— Насколько мне подсказывает мой опыт, — глубокомысленно произнес Ханубис, — ложка — не лучший инструмент для разрезания хлеба. А тебе как кажется, Марвин?

Тот вздрогнул, порозовел, звякнул ложкой, смущенно захлопал ресницами. Хороший мальчик, но больно уж трепетный.

— Простите, учитель...

— Прощаю. Однако мне было бы интересно узнать, что же ты делал ночью вместо того, чтобы отсыпаться?

Марвин покраснел как маков цвет. Закусил губу, скосил глаза на Деяниру — она сделала вид, что всецело поглощена намазыванием джема на булочку — и, наконец, ответил:

— Одна из местных девушек... она... — задохнувшись, он уставился в скатерть.

— Ну что же, — улыбнулся Ханубис, — поздравляю. Ешь побыстрее, скоро выезжаем. И да, вот еще что: если вдруг заметишь что-нибудь неладное — скажи мне сразу, ложная стеснительность тут неуместна. Лучше пять минут стыдиться, чем потом пять лет лечиться, как говорит мэтр Эсмур.

Марвин подавился, и Деянира похлопала его по спине. Н-да, жестко Ханубис с ним... но, с другой стороны, вполне верное замечание. Чем раньше мальчик избавится от иллюзий по поводу придорожных девочек, тем лучше для него. А стесняться здесь некого.

Солнце пригревало, и лужи сверкали, брызги взлетали из-под копыт пригоршнями серебряных монеток. Деянире казалось, что в воздухе пахнет весной, хотя, конечно, этого не могло быть — середина зимы, куда там! Будь мир таким же, как прежде, тут был бы санный наст и сугробы в пояс по обочинам. Мороз, белые-белые деревья, утонувшие в белизне деревни.

Верно, там было жарко, на Арсолире.

И все-таки в воздухе едва уловимо, на грани сознания, пахло яблоневым цветом.

— Замок ор-Фаль где-то неподалеку, да? — обернулся Ханубис.

— Да, — отозвалась она не сразу. Сжала бока Звездочки, поравнялась с некромантом. — Еще две лиги или около того, будет дорога на юг. День пути, может быть, полтора, если ехать шагом. А что?

— Не так уж далеко от столицы. Меня всегда удивляло, почему герцог ор-Арсо укрепился именно здесь.

Дея вгляделась в лицо Ханубиса, но, как всегда, ничего не смогла разобрать. Раздраженно фыркнув, она стянула перчатки, сунула их за луку седла.

Он отлично знает, как она ненавидит рассказывать о той кампании.

А впрочем, почему бы и нет? Если это зачем-то ему нужно, почему бы не дать ему эту мелочь?

— Ошибка в расчетах сначала, промедление потом, все как обычно, — проговорила она. — Бьерн ор-Арсо сперва надеялся напасть на столицу, ждал здесь войска, но их задержало восстание в городе. Когда они все-таки вышли, Эрик... Эрик Бесстрашный уже ждал их. Он дал им бой на холмах Витхольд...

Она замолчала, припоминая, — утренний холодок, изморозь на траве, фляга с гномьей из рук в руки — по глотку, не больше, согреться, а то ишь, как колотит... Заметила краем глаза, что Марвин подъехал ближе. Что, мальчик, хочешь послушать военные байки от очевидца? Слушай. Расскажешь потом внукам... хотя внуки, небось, захотят Арсолир...

— Ему удалось использовать все преимущества. Он застал их врасплох, атаковал сверху. Кроме того, они не ожидали, что он заручится поддержкой Гильдии. Это была славная битва...

Ханубис улыбнулся ей, и Деянира улыбнулась в ответ.

— Мы с Монтелеоне ударили по ним огнем, и они здорово струхнули. А потом Дин навел морок — ему отлично удавались эльфьи штучки, — и конница Эрика пошла в наступление. Их было тысячи четыре, а у нас — всего семь сотен, и они бежали, представляешь? Конечно, будь с ними маг, мы не отделались бы так легко... Новичкам везет. А Бьерн ор-Арсо... он попытался взять Геронт, но там его встретил герцог ор-Либен. Этого Бьерн не ожидал, он не думал, что кто-то из оров придет Эрику на выручку, ведь кем он тогда был? Всего лишь мальчишкой. Но ор-Либен пришел. Что Бьерну оставалось? Он потерял почти все войска, а ему-то на помощь никто не спешил... Либен позаботился об этом. Бьерн отступил в замок.

— Я так понимаю, шансов у него оставалось немного, — заметил Ханубис. — Но он мог бы прорваться на север, пока войска не соединились.

— Княжна Елена ждала его в замке, — сказала Деянира.

— Любовь? Хмм... Глупо. Эрик бы не тронул женщину, пусть даже и обманувшую его. Максимум, отослал бы обратно в Угорье.

— Так-то оно так... — Деянира потерла щеку в замешательстве. Впрочем, чего уж там? Все равно все участники той истории мертвы, а этим интересно. Тот же Марвин слушает уже не стесняясь... Как же, история будто в романах. — Княжна ждала ребенка от герцога, может быть, дело в этом.

— Вот как? — сказал Ханубис. — Я не знал.

— Ничего удивительного, всего несколько человек знали. Я, Монтелеоне, Эрик. Скорее всего, кто-то из гвардейцев. Всё.

Кони ступили в лужу, и солнечные зайчики рассыпались, запрыгали перед глазами. Стайка воробьев с возмущенным чиканьем взлетела с дороги.

— Она погибла при штурме, да? Несчастный случай, или?..

— Либен пытался подкупить нас, — ответила Дея медленно, прислушиваясь к отголоскам яблоневого цвета в воздухе. Той весной все яблони у замка Фаль стояли словно в снегу, словно в тумане, и запах был густым, почти нестерпимым. Солдаты рубили ветви на фашины, и цветы разлетались по земле, прилипали к свежей грязи на сапогах... — Он очень боялся, что Эрик все-таки возьмет ее в жены. Он ведь так хотел видеть его на троне, может быть, больше, чем сам Эрик хотел, — ну и собирался сосватать ему свою дочку. Неважно. Попытался, но Монтелеоне послал его к Духу, да еще обещал дорогу указать. А княжна... погибла по нелепой случайности...

Усмехнулась себе, — чего уж стесняться? Теперь-то?

— Княжне не стоило бросаться на меня с ножом, — сказала Деянира. Усилием воли оставила шрам в покое, погладила Звездочку по шее.— Она успела меня порезать, а я испугалась и толкнула ее. Она отлетела, ударилась виском об стол и умерла на месте. Глупо получилось. А дальше... дальше вбежал Эрик, это все увидел. Тут замок затрясло — у ор-Арсо была своя ведьма, и Дину удалось ее вычислить далеко не сразу, — затрясло, и камни посыпались. Мы побежали — идиоты — а когда были в коридоре, потолок обрушился. Не будь мы тогда под балкой, была б в Геронте новая династия. Ну а что дальше было, я только по рассказам знаю. Выбили последних защитников, Арсо выпустил себе кишки — так говорили, по крайней мере, хотя, зная Либена, я бы ему верить не стала. Дин все-таки прикончил ту ведьму. Потом хватились Эрика, начали искать. Коридор расчистили часов через восемь. Как же Сомс ругался — мол, доберись они до меня быстрее, он бы мне на морде и кошачьей царапки не оставил. А я ведь еще боялась, что балка обрушится, держала ее, а сколько у меня там Силы было? И кровь не остановишь...

— Ты ведь впервые об этом рассказываешь? — спросил Ханубис, и Дея не поняла, к чему он клонит.

— Команда знала, — коротко ответила она.

В молчании они проехали очередную деревеньку, сады — верно, яблони стояли голыми, с чего бы им цвести?

— А золото с Либена мы все-таки срубили, — сказала она потом, ни к кому не обращаясь. — До последнего "цыпленка", всю сумму, что он обещал. Я еще коня купила... его потом на севере положили. А Эрик принял мою присягу и даровал мне титул — как будто в этом дело было.

— Замок восстановили?

Деянира обернулась к некроманту в удивлении.

— Веришь ли, — сказала она, — не интересовалась.

— Жаль, — пожал плечами Ханубис. — В наше время полезно иметь место, куда можно уехать, если на старом становится неуютно.

— Что?

Поворот на поместье ор-Фаль они миновали молча.

Максимилиан Плант с раннего детства испытывал пиетет перед цифрами. Родившись в семье лавочника, он с ранних лет выучился счету, но не это привлекало его. Ему казалось, что за внешним слоем — листом бумаги и рядами чисел на ней — скрывается нечто большее — ключ к тайнам мира. Какое-то время он даже мечтал стать магом, но быстро выяснил, что магия, хотя и базируется немалой своей частью на вычислениях, требует талантов и иного рода — каковыми юный Плант не обладал даже и на том минимальном уровне, что доступен любому простецу. Справедливости ради стоит признать, что тогда же в нем обнаружился иной талант — сопротивления к магическим воздействиям, но это едва ли смягчило его скорбь. Второй сын в семье, он не мог рассчитывать на наследство, а потому, едва подрос, отцовским благословением и парой старых знакомств был отправлен на государственную службу.

Пять с половиной лет Макс прослужил в первом финансовом отделе казначейства его величества и уже почти достиг той ступеньки карьерного роста, на которой можно тихо сидеть за подсчетами, но и тут судьба подшутила над ним. Сметливого и быстроногого паренька заметили — и перевели во второй, особый, отдел. Таким рывком следовало гордиться, и он гордился. Но о тихих часах над вычислениями следовало забыть — руководство нашло в нем таланты, куда более подходящие государственным нуждам.

Привалившись спиной к телеге, Максимиллиан Плант лениво жевал соломинку, слушая, как разгорается и взмывает к невиданным высотам сквернословия спор между угорским послом и капитаном ор-Хоффом, командующим королевскими гвардейцами. По старой своей привычке он считал. Экспедиция покинула столицу позавчера утром с тем расчетом, чтобы, делая по двадцать пять коротких дарлиенских миль в день, достичь объекта за две декады. Реальность, как свойственно ей, оказалась далека от расчетов штабских зазнаек: дорога, починкой которой близлежащие бароны явно пренебрегали, никак не годилась для передвижения телег, особенно столь сильно груженых — и по всему выходило, что даже двадцать миль были бы отличным показателем, — пока же они преодолевали за день не больше пятнадцати. Вот и сейчас передняя телега застряла: третий раз с утра и двенадцатый с начала пути.

— Супостаты, отродье духово! — привстав на носки и оттопырив живот, чтобы казаться выше, орал посол, высокородный боярин Светозар Радогорский, известный также под прозвищем Бульба. Как и все угорцы, на общем он говорил так, будто железом лязгал. — Знало бы их высочество, за что вам золото плочено, чай всех бы на шибенеце перевешало!

— За благородную службу нам высочество платит, — не отставал и ор-Хофф. Голос у него был мощный, на плацу поставленный. Слушая его, Плант, несмотря на неприязнь между гвардией и вторым отделом, невольно преисполнялся гордости. — За то, чтоб от опасностей толстомордиков хранить, а не за то, чтоб ихние телеги из грязищи доставать! Ты, мессир, орать хорош, так на дармоедов своих ори — телеги ваши, вы и таскайте! А унижать гвардейскую честь всякому бобру штатскому — не позволю!

Несдержан, с сожалением подумал Плант, и королевской линии не блюдет. Донести? А, успеется. Сейчас-то заменить его некем, да и не доверил бы его высочество дело тому, кого не ценит. Растолковать бы ему по-хорошему, что гостей — до поры — обижать не велено, так он ведь и слушать не станет, только обзовет нелицеприятно. Хотя не к лицу особисту гордость, долг важней — и по долгу поговорить с ним надо, какова бы ни была реакция. Потом, наедине.

Перекусив соломинку надвое, Плант с сожалением оторвался от телеги и зашагал к спорщикам, ловя косые взгляды и короткие поклоны спутников. В этот раз он путешествовал под настоящими своими именем и чином.

Как ни горько Планту было это признавать, королевская экспедиция выглядела сейчас как бродячий цирк на привале. Телеги стоят криво, лошади удрали на обочину и жадно объедают стебельки озимых, не внемля воплям конюхов, упряжные волы легли прямо в грязь, а слуги вместо того, чтоб хоть что-то сделать, по примеру начальства пререкаются друг с другом. Постыдились бы престола — работать так неаккуратно. Да и вся затея нехороша — мало того, что в духов день вышли, когда никакое дело затевать не стоит, так еще в караване шестьдесят четыре человека, то есть число, пяти не кратное. И что им стоило еще одного взять? Он же писал...

Пробегающий мимо мальчишка едва не сшиб его с ног, Плант отшатнулся, и сапоги немедленно по щиколотку погрузились в липкую грязь.

— Куда торопишься, отрок? — зашипел он, поймав торопыгу за ворот. Тот извернулся, уставился на него ясными глазами:

— Мэтр Никон кое за чем послал, мэтр старший интендант, — солидно доложил он. Темноглазый, вихрастый, лицо перепачканое, но смышленое. Не по нашему ли ведомству? Мысль была лишней: Плант знал, конечно, что особистов в экспедиции вволю, но официально под его началом были лишь трое, а о прочих знать не велено.

— И зачем же?

— Флягу им принести велел, а то, говорит, магическая Сила кончится.

— Серьезно...— по роду службы Плант довольно много знал о магии, но слышать о том, что без спиртного Сила кончается, ему не доводилось. Зато случаев, когда под воздействием алкоголя заклятья шли вкривь и вкось он мог перечислить сколько угодно.

— А то ж... — подтвердил мальчишка. — Так я пойду, а, мэтр?

— На вот, мою возьми, — распорядился Плант. — И поклон от меня передай.

Перечить паренек не посмел — вильнул за спины скучающих гвардейцев и исчез. Еще и спивающийся мэтр Никон, подумал Плант, с его парящим баркасом. Спешите видеть, только в этом сезоне. Цирк его высочества в турне по долине Роэльсдат. Ну что ты будешь делать — прервал он себя — такие ассоциации, что хоть на себя бумагу катай. По крайней мере, один номер предотвратить удалось — в плантовой фляжке плескался яблочный сидр, ничего крепче Плант на дух не переносил. Значит, не будет баркас парить в поднебесье — сегодня, по крайней мере.

Скандал у передней телеги рос и ширился, привлекая все новых участников.

— Не позволю! — громыхал Рэрин сын Фрагода из торговой компании "Подгорное царство экспорт". — Не позволю разгружать, сукины вы обормоты! Так впрягайте, дылды худосочные!

— А этого не хочешь? — рявкнул в ответ Литвак, старшина обозной службы, из егерей родом. И показал, чего именно. Гном громкогласно фыркнул, уткнув руки в бока. Подбородок он выпятил так, что серебристая борода, по-походному заткнутая за пояс, натянулась лентой. Литвак, взмахнув у гнома под носом бугристой рукой, начал подробно и с большой экспрессией объяснять, как именно застряла злополучная телега, почему вытащить ее груженой не выйдет, почему бесполезно перепрягать быков и где именно и в каких позах он видел тех, кто все это придумал. Народ, занятый имитацией деятельности, останавливался послушать. Угорцы, собравшись вокруг кружком, одобрительно перешептывались, только что не записывая понравившиеся обороты. Учитывая, к кому именно они были обращены — на взгляд Планта, их запись стоила бы лет пятнадцать на рудниках, с конфискацией и бичеванием батогами.

— А все равно не позволю, — отрезал Рэрин, когда Литвак затих, втягивая ртом воздух. — А то я вас не знаю, трутней криворуких. Все вы можете, ленитесь только, а так груз ценный разобьете и скажете, мол, так и было.

— Да что у вас там за дрянь понагружена? — не выдержал Литвак. — Хрустальные фужеры или что?

— Не твоего ума дела... — степенно начал Рэрин, но тут из-за его плеча высунулся сородич пониже ростом и седой как лунь. Плант ринулся вперед, посол и капитан тоже, каждый со своей стороны, но старенький гном, сияя добродушной улыбкой, уже излагал всем желающим государственную тайну категории "бета":

— А там у нас батисфера, сиречь шар металлический для подводных наблюдений, снабженный оконцами хрустальными и хватальцами самодвижущимися. На одной телеге половинка и на второй половинка — ясненько?

— Угу, — сказал Литвак. Судя по выражению на его квадратном лице, он наконец-то осознал, что выражение "от многих знаний многие печали" в чем-то верно. Зеваки вокруг рассосались — как их и не было.

— Дядюшка, ну зачем же вы так? — с упреком сказал зардевшийся Рэрин.

— А что такое?

— Так люди же кругом! Зачем им знать, что вы... — приобнявши дядюшку за плечи, гном перешел на родной язык. На слух Планта, если угорский звучал как лязганье металла, то гномий — как удары камнем по камню. Особист громко кашлянул, привлекая внимание. Литвак побледнел. Ор-Хофф демонстративно отвернулся, разглядывая поля.

— А вот и Максимка Плантов явился, — с сарказмом изрек посол. — Может, хоть вы мне объясните, как это все называется и когда кончится, а, господин интендант?

— Никак не могу знать, мессир, — скромно отвечал Плант. Посол усмехнулся, шмыгнул увесистым носом. Пальцы его, унизанные перстнями, споро, будто блох ловил, перебирали бороду.

— У нас так говаривают — две беды в стране, остолопы да тракты. И если одну легко кайлами да лопатами поправить, то что будешь с трактами делать?

— Я бы предложил одной бедой лечить другую, мессир, — сказал особист. — В частности, мессир ор-Хофф мог бы послать гонца с требованием засыпать особо пагубные колдобины. Если, конечно, он уполномочен на это его высочеством.

— Да ну? — вскинулся посол. Обернулся к вояке, по-прежнему глядящему вдаль. Слишком много воды на полях, подумал Плант машинально, озимые сгниют. А если заморозки грянут — замерзнут к духовым псам. Сам он в земледелии не разбирался, услышал вчера на постоялом дворе. Надо будет уведомить, что народ волнуется.

— Дик! — рявкнул ор-Хофф. — Быстро ко мне!

— Вот как все славно, — добродушно улыбнулся Плант Литваку. — А вы нервничали. — И добавил, одними губами, поскольку рев ор-Хоффа полностью заглушал лишние звуки. — Зайдите ко мне вечерком, подпишете кое-что.

Тот взъерошил серый с проседью чуб, вздохнул тоскливо:

— Чтоб я сдох... То есть так точно, мэтр старший интендант! А с телегой-то что делать? Мои ребята...

— Разгружать нельзя, займет слишком много времени, — поспешил перебить его Плант.

— Так в жисть ведь не вытянем!

— Если родину любите — вытянете. Ну а коли нет... на нет и суда нет, как говорится.

Литвак громко сглотнул, потупился, но все еще не сдавался.

— Мэтр старший интендант, ну что вы, правда... а ну дык первую вытащим, а вторую как же? А третью?

Видимо, егерь собирался перечислить все телеги в караване, до одинадцатой включительно, — и тут число пяти не кратное, будто нарочно, — но речь его прервал свист хлыста и короткий удар. Егерь охнул, схватился за предплечье.

— Больно? — прорычал ор-Хофф, весь красный. — Будешь знать, мразь, дармоед... пошел работать!

— Так точно, мессир капитан, — сказал Литвак, опустив лицо, — но Плант успел заметить злобу, промелькнувшую в его глазах. Плохо, подумал он, надо с ним внимательней, — но хоть капитан начал делать то, что от него требуется. Капитан-то у нас как тот еж — не пнешь, не полетит. Тьфу ты, всего третий день с угорцами, а в голове сплошные пословицы и поговорки... Но хотя бы посол остался доволен.

— Лентяи... — процедил ор-Хофф, дернув себя за ус. — Мэтр интендант, я почему вашу работу за вас делаю?

— Это же вы у нас экспедицией командуете, мессир капитан, нет? — удивился Плант. — Моя задача — за припасами следить, финансами заведовать... а вот приказы — на вас. Прошу прощения.

— ... мать, взялись! — заорал Литвак от передней телеги. Работники, облепив телегу как муравьи, дружно закряхтели. Светозар Радогорский, брезгливо подняв края шубы, побрел к обочине.

— Тогда приказываю, — рявкнул ор-Хофф, — пойти и уговорить мага, как его там, чтобы помог перевезти прочие телеги!

Максимиллиан Плант не зря был одним из лучших агентов второго, особого отдела. Он хорошо знал, что существует время вступать в битву и время уклоняться от битвы. Склонив голову, он проглотил все, что мог бы сказать об этом приказе.

— Так точно, мессир капитан.

Ор-Хофф ухмылялся ему вслед — это он мог бы сказать и не глядя.

* * *

По обочине добравшись к концу процессии, Максимилиан Плант остановился, разглядывая баркас — обычный рыбацкий баркас безо всяких колес или волокуш, торчащий посреди бескрайних полей. От этого зрелища — бесстыдного в своей абсурдности — как всегда заныли виски. Плант не терпел абсурда.

Маги сидели на носу — мэтр Никон с двумя учениками, а с ними и угорец. (Мэтр Ярослав Игнатов, вспомнил Плант, рудознатец.) Разумеется, все они пили.

Вздохнув, особист посмотрел вдаль — туда, где на невысоком холме чернела голыми ветвями роща. Насторожился, заметив движущиеся вдалеке фигуры. Трое конных. Ехали они не спеша, шагом. Потом остановились, разглядывая открывшееся зрелище. Плант тоже пригляделся. И тяжело вздохнул.

План два-бета уровня секретности "альфа" все-таки настиг его, не помог взнос храму Отрина Миродержца. И если появление мэтра Ханубиса с высокой долей вероятности просчитывалось заранее и было только на руку, то мэтресса Винсент никак не вписывалась в то, что Плант мог бы назвать успешным началом задания.

Вспомнив, что давал зарок не употреблять бранных слов, Плант вздохнул еще раз и поплелся к баркасу. Взобравшись на борт по веревочной лесенке, особист чинно, по всей форме, поздоровался. Маги, рассевшиеся на каких-то ящиках, начисто его проигнорировали, поднимая новый тост.

— Я предлагаю выпить за славные деяния прошлых дней! — провозгласил раскрасневшийся мэтр Никон. Ученики поддержали его невнятными возгласами, угорец кивнул. Рюмки дружно поднялись к небу. — Эхх, крепка зараза! — маг глотнул из фляжки, в которой Плант признал свою, и сплюнул за борт. — А вот скажи, Ярик, ее правда только гномы готовить могут?

— В чем-то правда, в чем-то неправда, — степенно отозвался угорец, поглаживая русую, с рыжиной бороду. Выглядел он сдержанно и солидно, никакого сравнения с магом-строителем, — у того шуба застегнута криво, волосы дыбом, рожа пунцовая... — Ты же меня вчера "гномьей" угощал?

— Угощал.

— Если мы ее пили, значит, она была. Но я могу поручиться, что она не только к гномам отношения не имела, но и в Угорье не бывала отроду. А сделана, скорее всего, у вас же.

— Это ты к чему? — подался вперед мэтр Никон.

— А к тому, что настоящую "гномью" из подземных грибов гонят, а их, кроме как у гномов, нигде не достать. А ваша... мухоморовка. А имя — то же, — угорец пожал широкими плечами.

Геронтские маги дружно вздохнули, и даже Плант ощутил нечто вроде обиды за родину, хотя "гномью" пил один-единственный раз в жизни, на гуляниях по поводу коронации покойного Эрика — и сильно жалел о том наутро. Ко всему прочему, Плант практически не сомневался, что угорец — шпион, слишком уж глаза у него трезвые. Знать бы еще, какие "славные деяния" они обсуждали? Часом, не историю ли происхождения славного доспеха истинного серебра, принадлежавшего его покойному величеству?

— Грибы, значит... — протянул мэтр Никон. — Слушай, Ярик, давай я про гномов спрошу. Они какие из себя?

— Гномы? Разные, но хорошие ребята по большинству, — отвечал мэтр Ярослав. С долей растерянности покосился на стоящего у борта Планта, перевел взгляд на собутыльника. — Твердые, как гранит. В решениях крепки — и к добру, и к худу. Честью дорожат. Водку не разбавляют. Да что тебе рассказывать? На привале можно наших пригласить, они только рады будут.

— Дельная мысль, Ярик! — горячо поддержал его Никон. — Так и поступим! И "гномью" заодно попробуем неразбавленную... на грибах подземных. Башковитый ты мужик, уважаю!

Плант всерьез обеспокоился дальнейшей судьбой баркаса. Время едва за полдень, а почтенный мэтр уже готов сливаться в экстазе единения с придорожными столбами и пить все, что горит. Взглянув на запад, Плант решительно шагнул вперед. Надо покончить с этим делом, пока троица "бета-два" не успела проехать мимо. Мэтр Никон вздрогнул и уставился на особиста мутным взором, словно на невиданное чудо.

— Мэтр интендант, а вы здесь? А мы тут как раз за знакомство подняли по маленькой... Налить вам?

— Благодарю вас, не пью, — сухо ответил Плант. Вблизи от них еще и разило перегаром, будто они искупались в своей сивухе. Мерзость. — Я к вам по делу, мэтр Никон.

— По делу? — маг-строитель обернулся, посмотрел на стоящую процессию, с недоверием поглядел на особиста. — Мы же еще стоим, какое у меня дело?

— Вот именно, стоим. Телега застряла.

— Да ну? — Никон засмеялся булькающим смехом, и Плант привычно подумал, что не любит магов. — Это не... неожиданно. Это ожидаемо. Это даже пред-сказуемо и о-чевид-но.

— Вы должны нам помочь вытащить телеги.

— Должен? — повторил строитель. Потер лоб и сказал тем тоном, которым делятся гениальными открытиями: — Нет, не должен. Я должен транс-портити-вать плавсредство. А больше ничего не должен.

— С одной стороны, это, несомненно, так, — сказал нисколько не обескураженный Плант, присев рядом с ним на корточки. Дощатый пол был весь покрыт бурыми грязевыми разводами. — А вот с другой... Вот скажите, мэтр Никон, вы же хороший человек, да? И родину любите?

— Хороший, — согласился маг. — И родину люблю. Поэтому транспортирую плавсредство.

— Это так, но без вас вытащить телегу будет очень трудно. Рабочие надрываются, дело стоит...

— Это плохо, — сказал Никон. — Когда дело стоит, это плохо. Указывает на ошибку пла-ни-ро-ваванья... я бы за это выпил, а вы?

— Вам нельзя пить, вы тоже на работе, — сказал Плант со всей убедительностью. — У вас есть дела.

— Так все равно стоим... Ярик, будешь? — качнул он фляжкой. Плант взглянул на учеников мэтра строителя — один спал, второй сидел с открытыми глазами и распахнутым ртом, пялясь в пространство. Надежные, солидные люди, вспомнил он слова его высочества. Горящие желанием исполнить свой долг.

— Не надо, Никон, — донесся голос поддержки с неожиданной стороны. — Начальство же. — Угорец поднялся и отошел к борту. Плант знал, что тот слегка прихрамывает — своими глазами досель не видел, но читал досье.

— Это — начальство?! — с обидой вопросил Никон. — Это пшик, а не начальство... ты, небось, и не знаешь, а я ведь для короля покойного строил... такое строил...

Что именно он строил для покойного короля — Плант знал. Уровень доступа "гамма", разглашение лицу, не являющемуся подданным короны, считается изменой. Плант не любил магов — в большинстве своем они плохо умели держать язык за зубами и весьма неадекватно реагировали на предупреждения. Ну, если так не прошло, попробуем...

— Вы правы, я вам не начальство, — громко и обиженно сказал Плант. — И вы мне ничего не должны, ваша правда. И людям ничего не должны. Только с его высочеством сами разговаривать будете — ведь вся его задумка от вас зависит. Я-то что, человек маленький, под суд пойду за ошибки планирования — хоть и не моя в том вина. А у вас один свидетель, мэтр Никон, ваша совесть. И даже его высочество вам ничего не скажет — баркас так баркас, куда уж больше. А только король покойный — клянусь вам, на вас смотрит сейчас.

Маг выпучил на него глаза, скривил лицо в странной гримасе. Вскинулся было, уселся опять. Плант тепеливо ждал.

— Бертрам, Тобис, — сказал Никон наконец, и в голосе его не было и следа былой бравады. — Пошли бы вы, помогли с телегами.

На особиста он не смотрел, да тот и сам не пытался поймать его взгляда. Планту было достаточно факта выполнения работы, самоутверждаться таким образом он считал дурным тоном.

Пока ученики мага проснулись, поняли, чего от них хотят, и побрели выполнять, троица "два-бета" подъехала почти вплотную, и Плант счел за лучшее спуститься обратно на дорогу.

С баркаса раздавались жуткие завывания, в которых Плант с некоторым удивлением узнал похабную песню про девку, повстречавшую тролля. Стараясь не слушать, особист рассматривал приближающихся всадников. Выглядели те респектабельно — надо признать, куда лучше, нежели экспедиция его высочества. Одежда местами забрызгана грязью, но все же видна добротность покроя; лошадки хоть и плетутся шагом, но холеные, породистые — такие "петуха" по три каждая стоят. Отметим также здоровый "бастард" у мэтрессы Винсент и шпагу у паренька, мэтр же Ханубис путешествует без оружия, — по крайней мере, видимого взгляду. И вещей у них с собой совсем немного — только сумы при седлах... Сразу видно, что не простые странники.

Трое остановились, беззастенчиво разглядывая экспедицию и переговариваясь. К их замечаниям Плант прислушиваться не стал — незачем глупостями голову забивать. Вместо этого он еще раз пролистнул в памяти досье на каждого из них. Потом шагнул вперед, широко улыбнувшись.

— Добрый день, отличная погода сегодня, не правда ли? Честь имею представиться, — добавил он, — Максимилиан Плант, финансовый отдел.

Маги обменялись быстрым взглядом. Мэтресса Винсент вздернула брови, мэтр Ханубис оскалился в улыбке. Юноша поглядел на Планта с таким же детским недоумением, с каким только что рассматривал баркас. Так это и есть тот самый барон ор-Мехтер, которого должно защищать почти любой ценой? Тю.

— Второй финансовый, я правильно понимаю? — светским тоном поинтересовался некромант. Увиливать от ответа особист не видел смысла:

— Совершенно верно, достопочтенный мэтр, — кивнул он. Притворяться незнающим также было глупо — наверняка некромант понимает, что обладает достаточно приметной внешностью. Как и мэтресса Винсент, впрочем. — Прошу прощения, мы тут немножко дорогу перегородили. Телега застряла.

— А что тут у вас, мэтр Плант? — продолжал расспросы Ханубис, — цирк?

— Второй финансовый отдел, Марвин, — довольно громко произнесла мэтресса Винсент, обернувшись к юному ор-Мехтеру, — это королевские шпионы и стукачи.

Плант чуть поморщился — как от вопроса, столь созвучного его недавним мыслям, так и от бестактности магички. В конторе ходили слухи, что она малость тронулась после Арсолира, да и приказ его высочества это косвенно подтверждал, — но должны же быть хоть какие-то приличия? Не все общеизвестное стоит произносить вслух, ой, не все, и ей бы стоило это знать...

— Совершенно верно, — поджав губы, сказал Плант Ханубису. — Цирк. Передвижной цирк его высочества.

— Думаю, по полю объедем, — задумчиво произнесла Винсент. — Не смеем вас задерживать, мэтр Плант...

— Никакого беспокойства, — поспешил отозваться особист, глядя на Ханубиса. — Надеюсь, мы еще увидимся.

Тот кивнул.

— Ханубис, Дея, голубушка! — заорал с баркаса мэтр Никон, оборвав пение столь резко, что Плант вздрогнул. — Какими судьбами?

Свесившись за борт, он продолжил нести что-то бессвязное. Лошади, по-видимому, напуганные, задвигали головами, но с места не двинулась ни одна, и Плант мысленно поднял им цену до пяти "петухов" за каждую.

По каравану пронеслось оживление — кажется, с помощью никоновых подмастерьев затор удалось преодолеть.

— Познакомьтесь, это Ярик! — орал мэтр Никон, сам себя оглушая. — Ярик, говорю! Ярослав из Угорья!

Маги заулыбались и замахали. Скучающие гвардейцы подошли ближе, прислушиваясь и обмениваясь уничижительными замечаниями по поводу каждого из членов тр... участников диалога. Поклявшись себе по возвращении потребовать прибавки к жалованию, Плант отправился в поля отлавливать свою гнедую, явно вознамерившуюся в компании товарок полностью разорить местных крестьян. Проклятая скотина долго притворялась слепой и глухой, ловко от него отворачиваясь и небрежно взбрыкивая здоровенными копытами, и когда Плант умудрился схватить ее за уздечку и вывести к обочине, трое всадников уже обогнули экспедицию и отправились дальше.

— По конь-ам! — несся меж полей рев ор-Хоффа. — Выхо-дим!

Плант мысленно вознес короткую молитву Отрину, забрался на лошадь и поскакал к голове каравана.

Как он удержался в седле, когда раздался грохот, он не понял и сам, — но удержался. Зараза-гнедая бросилась наутек, но, чередуя дипломатию с грубой силой, Планту удалось заставить ее развернуться.

Все были живы и невредимы, разве что орали как полоумные — кто от страха, кто от веселья. На этот раз обошлось — всего лишь перевернулась телега, засыпав лужу овсом из прорвавшихся мешков. Чередуя благодарственную молитву с площадной бранью, Плант поехал обратно. Назревал очередной скандал, и долг требовал волей-неволей на нем присутствовать.

* * *

Вечером того же дня Ханубис сидел в зале гостиницы "Пять куропаток" и разглядывал коллекцию рогов, висящую над очагом. Его спутники уже отправились спать, и это было только к лучшему. Марвин весь день клевал носом и выглядел так, будто стоит на краю могилы, но за него Ханубис не склонен был волноваться — пареньку всего лишь надо поесть и поспать, и все будет в порядке, — по крайней мере, до тех пор, пока он не полезет в очередной раз доказывать свою взрослость. Вот Деянира тревожила его больше.

Ханубис вытянул ноги, отпил глоток того, что здесь называли вином.

Довольно большой зал был полупуст: пара группок ужинающих путешественников — зажиточных егерей по виду, да компания картежников, с которой коротал время и хозяин. Периодически из кухни появлялась хозяйка и начинала его пилить свистящим шепотом, потом отвлекалась на постояльцев, и опять воцарялся мир.

К нему не лезли — мало кто рискнет нарушить уединение мага, не имея на то веской причины. Ханубис налил себе еще вина и уставился в огонь. Итак, Деянира. Он знал, что происходит с ней — вполне возможно, отчетливей и вернее, чем знала она сама. Песок, осыпающийся в часах, обратный отсчет, одна за другой рвущиеся нити. Холод, свобода и ожидание. Уже ничего не болит и не о чем скорбеть, можно петь и смеяться, ибо час близок.

В классической литературе это называли просто — "танец со смертью" — и воспринимали как miraculum naturalis. Естественное чудо.

Неужели ты бестактен настолько, чтобы встать между ними, лишить ее права на красивую и осмысленную смерть — ту, что придет вовремя? Это редко кому удается — умереть без страха и сожаления, так неужели ты?.. Что тебя тревожит, Пес, неужели то, что ты останешься без компаньона для завтраков? С точки зрения вечности эта потеря значит совсем немного, впору пожать плечами и отступить в сторону

Впрочем... Ленерро ар-Диелне наверняка заметит, что она ищет не победы, но смерти, — и кто знает, как он воспользуется этим? Ты бы воспользовался, а он не глупее тебя. Тебе нужен надежный союзник, а не приманка. Приманок и так достаточно.

Значит, с этим решили. Впрочем, не стоит торопиться, сначала лучше выяснить, что к чему. После Арсолира Дея была еще вполне живой, перелом наступил незадолго до выезда... аудиенция у принца? Нет, конечно, глупо было посылать его высочество подальше, но само по себе это еще не причина заказывать гроб. Не для нее. Тогда что — проблемы с Гильдией? Бреслав что-то ляпнул? Она не скажет; именно это — нет, хотя с легкостью может в деталях поведать, о том, например, как потеряла невинность, или даже о том, в какие компании Гильдия вкладывает капитал...

.

Задумавшись, Ханубис почти перестал следить за перемещением людей в зале, поэтому поднял голову, лишь услышав тихий вопрос:

— Можно присесть?

Он окинул взглядом фигуру в мокром плаще — легкая сутулость книжника, размеренные движения, вытянутое на манер крысиной мордочки лицо под капюшоном.

— Садитесь, мэтр Плант, — кивнул Ханубис. — Как поживает ваш цирк?

Особист устало махнул рукой. Сняв плащ, он аккуратно повесил его на спинку стула и сел спиной к огню, так, чтобы лицо его оставалось в тени. Хорошо, подумал Ханубис, — немногое привлекает досужее внимание так, как зловещие фигуры, не снимающие капюшона в жилом помещении.

— Простите, что прерываю ваш досуг, достопочтенный мэтр, — сказал Плант. Голос у него был таким же, как и внешность — стертым и невыразительным для невнимательного уха. И аура странная... Иммунитет к магии? Ах, вот оно что.

— Я ждал вас, — улыбнулся некромант. — Вижу, погода испортилась. Хотите вина?

— Благодарю, я предпочел бы сидр. Да, на улице жуткий ливень.

Хозяин вылез из-за стола картежников и направился к ним.

В ожидании заказанного сидра и печеных яблок, после некоторых колебаний заказанных Плантом, они обсудили погоду, скверное состояние дороги и прогнозы на урожай. Особист нервничал, но это проявлялось в немногом — пожалуй, лишь в едва уловимом подергивании пальцев, словно он хотел побарабанить по столу, но всякий раз останавливал импульс при его появлении.

Ханубис догадывался, о чем пойдет разговор, но ему хотелось поближе познакомиться с собеседником. Посмотрим, как он перейдет к делу.

— У вас хорошая лошадь, — сказал Плант. — Как вы ее зовете?

— Пока что — никак, — признался Ханубис. — Я с трудом придумываю имена питомцам.

— Понимаю, — на лице, полускрытом тенью, появилась улыбка. — Мою зовут Неженка, но у меня язык не поворачивается так ее называть. Я бы скорее назвал ее Заразой, но начальство едва ли это поймет.

— Любите лошадей?

— Не особенно. Здоровенные, непредсказуемые твари. Признаться, я их опасаюсь.

— Вот как? — усмехнулся Ханубис. — Вы, вероятно, очень смелый человек, мэтр Плант, если так спокойно признаетесь в своих страхах.

— Смелый? Нет, едва ли. Я, скорее, параноик, — особист пожал плечами. — И многого боюсь. Будущего, неудач, ненужных потерь. А вы чего-нибудь боитесь, мэтр Ханубис?

— Лошадей — нет.

— Прошу прощения. Глупо с моей стороны задавать этот вопрос мастеру некромантии, тем более, если принять во внимание цель вашего путешествия.

— Я не припоминаю, чтобы упоминал ее.

— Эта дорога ведет на Арсо, — спокойно сказал Плант. — И мы оба знаем, что там теперь находится.

— Знаем ли? Я бы не взялся утверждать, что знаю.

Плант на долю секунды замешкался, но парировал так же хладнокровно:

— И моих скудных познаний достаточно, чтобы понимать — мои опасения более чем обоснованы.

— Но, тем не менее, и вы едете по дороге, ведущей на Арсо.

— Я — слуга престола, и выполняю приказы, — ответил Плант. Он замолчал, разминая яблоко вилкой. Потом положил вилку на стол, так и не притронувшись к еде, и заговорил снова:

— Его высочество вынужден идти на риск. Его положение на данный момент не так стабильно, как может показаться на первый взгляд. Не стану вдаваться в детали, уверен, многое вы и так знаете. Поэтому первоочередная его задача — еще до коронации — вызволение души покойного короля из рук эльфийской нежити. И, что уж таить, возвращение королевского доспеха.

Вот как, подумал Ханубис, а этот человечек совсем не прост и не скрывает этого. Играет в искренность? По крайней мере, это лучше тех игр, в которые играет Ринальдини.

— Я не заметил в вашей труппе некромантов, мэтр Плант. Плохо смотрел?

— Вы правы, их там нет. Его высочество просил о помощи орден пресветлого Вениуса, но, как вы видели, венитов среди нас нет также.

— В таком случае, — сказал Ханубис, зевнув, — ваши опасения за будущее действительно обоснованны. Более чем обоснованны.

— Именно поэтому я здесь, достопочтенный мэтр. Я хочу попросить вас о сотрудничестве. Не от своего лица, конечно.

Ханубис позволил себе улыбнуться. Этой реплики он и ожидал.

— Могу я взглянуть на ваши полномочия? — спросил он. Плант быстро — чуть быстрее, чем действовал бы на его месте сам Ханубис — достал из нагрудного кармана конверт.

Просмотрев бумаги, некромант вернул их и налил себе еще вина.

— Жаль, что его высочество не обратился ко мне раньше, — промолвил он. — У меня было бы больше времени на размышления, а у него — больше определенности.

— Вы правы, — кивнул Плант. — Он должен был обратиться к вам лично, но... я подозреваю, что он просто не посмел это сделать.

— Вот как?

— Я верю, что он будет хорошим королем, — сказал Плант, и в невыразительном его голосе прозвучал фанатизм человека, принуждающего себя к вере. — Королем, достойным своих предков. Но пока что он молод и неопытен, и потому допускает ошибки.

— ...которые могут дорого обойтись всем нам.

— Я не имею права судить его высочество, — покачал головой Плант. — Я лишь слуга престола. Все мы люди, и всем нам свойственно ошибаться, — но я надеюсь, что у его высочества есть достаточно людей, преданных ему и готовых помочь. Готовых закрыть глаза на его недосчеты или бестактность, поскольку все мы в одной лодке. Я надеюсь, что уязвленное самолюбие или личные счеты не смогут ее потопить.

Он замолчал, отпил из своей кружки. Картежники загремели стульями, вставая. Плант бросил на них короткий взгляд и вновь уставился на собеседника. Одно имя еще не было произнесено, подумал Ханубис.

— Его высочество был очень расстроен недоразумением с мэтрессой Винсент, — сказал Плант. — Возможно, именно поэтому он не решился дать аудиенцию вам.

— Не вижу связи.

— Молодым людям свойственно бросаться из крайности в крайность, — пожал плечами особист, и Ханубису показалось, что первоначально тот собирался сказать что-то другое. — Но мы удалились от темы нашего разговора, а час уже поздний.

— Хорошо, вернемся к обсуждению, — согласился Ханубис. В общем-то, у него не было особенных причин отказываться: шестнадцать душ ничем не хуже пятнадцати — если уж ты ввязался в авантюру. Да и цирк его высочества может успешно сыграть роль дестабилизирующего фактора. — Допустим, я действительно еду именно туда. Чего ради мне соглашаться на ваше предложение? Я не самоубийца, а ваша миссия не просто опасна, она самоубийственна, это я могу сказать вам как специалист.

Плант поморщился, снова поворошил кашицу на тарелке. Когда он заговорил, голос его звучал ровно — может быть, чуть тише, чем раньше.

— Чего ради? Прошу прощения, достопочтенный мэтр, но мне кажется, что вы слишком прагматичны, чтобы я мог убедить вас разговорами о высоком долге. Но покойный Эрик был хорошим правителем и хорошим человеком, и наша страна будет проклята, если мы оставим его в участи худшей, чем смерть. Если мы хотя бы не попытаемся... Вполне возможно, что наша экспедиция обречена на гибель, — но вы известны как человек, частенько делающий невозможное, — так, может быть, хоть вам удастся. А чем можно расплатиться за такое — я не знаю. Я не верю, что спасение души можно оценить в золоте. Но я верю, что его высочество не сможет забыть о такой услуге — и будет благодарным и щедрым.

— Иными словами, вы не даете вообще никаких гарантий?

— Лишь моя клятва. Вы видели письмо — здесь и сейчас мое слово равно слову его высочества.

— Не выйдет ли так, что его высочество предпочтет забыть об этом?

— Если его высочество хочет править, — сказал Плант, — ему придется понять, чего стоит королевское слово.

Ханубис мысленно зааплодировал ему. Ну что же, отлично.

— Я тоже не могу дать никаких гарантий, — сказал он. — Но было бы жестоким задерживать вас дольше, мэтр Плант, вам же еще предстоит возвращаться обратно в лагерь? Так вот. Я сделаю все, что могу, чтобы вызволить душу его величества из посмертной ловушки. Безопасность вашей экспедиции меня не касается. Извлечение доспеха — тем более. Признаться, я ума не приложу, каким образом вы собираетесь его искать и вытаскивать. Пока же мы поедем своим ходом, но не станем обгонять вас чрезмерно. Эти условия вас устраивают?

— Полностью, мэтр Ханубис, — наклонил голову Плант.

Последние гости покинули зал, и служанка стала вытирать столы. Плант поднялся и надел подсохший плащ.

— Я забыл сказать еще кое-что, — сказал он вдруг, уже после церемонного прощания, склонившись к некроманту. — Насчет мэтрессы Винсент. Я был бы рад, если бы она тоже согласилась сотрудничать с нами. В отличие от его высочества, я уверен, что человек, замышляющий зло, не станет говорить об этом напрямую своей жертве. Помогая нам, она могла бы доказать свою лояльность.

— Почему бы вам не сказать это ей самой? — поинтересовался Ханубис. Особист смерил его долгим невыразительным взглядом, поклонился еще раз и вышел.

Королевское слово — это прекрасно, думал Ханубис уже в комнате. Избавиться от Ринальдини и занять его место? Потребовать баронство? Сохранить себе жизнь, когда начнутся преследования магов? Равно смешные перспективы.

И — да, надо будет намекнуть Дее, чтобы не поворачивалась спиной к цирку его высочества вообще и к мэтру Планту в частности. Если только этот намек не возымеет противоположного эффекта.

* * *

Последняя моя реплика явно была лишней, думал Плант, выходя за порог трактира. Она не принесет пользы при любом развитии событий, а если мэтр Ханубис действительно любовник мэтрессы Винсент — он может счесть мои слова угрозой, что совсем плохо. Хотя едва ли они любовники, что бы ни говорили в отделе: не сходится ни по обычным их расписаниям, ни по статьям расходов мэтра — да и не стали бы они прятаться, маги редко придают значение приличиям.

Ливень все продолжался, колотил по навесу над двором, и Плант, тоскливо вздохнув, побрел в конюшню. Конюх спал, спрятавшись в ворох попон, и особист не стал будить его — лишь позаимствовал горящий огарок свечи. Гнедая зараза встретила его приветственным ржанием и традиционной попыткой вцепиться в руку.

Взгромоздив на спину лошади седло, Плант вдруг заметил, что весь дрожит — так, что зуб на зуб не попадает. Не так от холода, как от усталости: для разговоров с магами нужна предельная собранность — но это не редкость — а с ней и предельная искренность, если не в смысле "говорю всю правду", то хотя бы "верю в свои слова".

Не каждый может читать мысли, — тем более, если они защищены иммунитетом, — но большинство профессиональных магов умеют считывать эмоциональный фон в той или иной мере. В случае же с мэтром Ханубисом можно ожидать чего угодно, достаточно вспомнить, что первые записи в его досье сделаны еще при Эрике Строителе, задолго до возникновения второго отдела как отдельной административной единицы, а читается оно как исторический роман, не меньше.

Переговоры прошли нормально, думал Плант. Хорошо, что он с самого начала решил согласиться. Хорошо, что я не показал своего страха перед ним. Хорошо, что беседовал именно я — иным бы пришло в голову его припугнуть, и эта ошибка стала бы фатальной. Последняя реплика была лишней, и на грани измены к тому же, но хотя бы шанс...

Лошадь заржала с явным ехидством, и Плант вздрогнул, заморгал, отгоняя дремоту. Еще раз проверив ремни седла, он взял лошадь под уздцы и вывел во двор.

Дождь шел сплошной стеной, а за ним видна была лишь непроглядная темень. Плант скорчился в седле, пытаясь прикрыть лицо от косых ледяных струй, направил лошадь туда, где, исходя из житейской логики, могла пролегать дорога. Гнедая прошла пару шагов и остановилась, косясь на хозяина с видом, как показалось Планту, наглым и ленивым.

— В тепло хочешь? — рявкнул особист ей в ухо. — К нашим довезешь — согреешься!

Кажется, она поняла. Во всяком случае, фыркнула и помчалась рысью. Трясясь в седле, Плант мог лишь надеяться, что она действительно возвращается к месту ночевки экспедиции, а не ищет, например, приключений в окрестных полях. У седла болтался фонарь, но особист не видел смысла в том, чтобы разжигать его. Во-первых, едва ли он осветит расстояние большее, нежели пару шагов окрест. Во-вторых, свет может привлечь ненужное внимание. Плант не то чтобы боялся нападения, но не забывал и о разумной осторожности, а посему полностью отдался на волю водной стихии, гнедой заразы да Отрина-Защитника.

Гнедая скакала вперед, цоканье копыт о камни периодически сменялось хлюпаньем, и через какое-то время Плант уверился, что едет по дороге. Расстояние между постоялым двором, где расположились маги, и стоянкой экспедиции (деревня Мидол, руководящим лицам зарезервированы номера в гостинице "Сладчайшая доля") было не более четырех с половиной дарлиенских лиг, и Плант, насквозь промокший, уже предвкушал, как заберется в постель и проведет там никак не менее пяти часов. К сожалению, реальность оказалась далека от его чаяний.

Свист арбалетного болта слился со свистом ветра. Лошадь взвилась на дыбы, закричала, и Плант не удержался в седле, позорнейшим образом свалившись в грязь. Долю секунды заняло у него понять, что виной всему не капризы гнедой, а потом времени размышлять уже не осталось — кто-то выскочил на дорогу, и Плант понял, что это отнюдь не добровольцы из общества взаимовыручки. Особист застонал, помотав головой, неловко приподнялся на колено, незаметно, под плащом, потянул кинжал из ножен. Убийц было двое, один приближался спереди, другой со спины, и Плант знал, что с обоими не справится. Время — тот, что спереди замахнулся короткой дубинкой, и Плант бросился на него с земли, ударил снизу вверх, так, чтобы пришлось под кольчугу. Два удара просвистели мимо, потом передний взвыл, согнувшись, и Плант не стал медлить, подскочил и помчался к обочине. Спрятаться хоть где, пусть ищут... до утра дожить, а там посмотрят, голубчики... Зараза сбежала, авось до лагеря доскачет...

Второй преследователь оказался быстрее. Удар дубинки, обтянутой кожей обрушился на голову Планта, и особист понял, что проиграл. В следующий миг забытье избавило его от терзаний по этому поводу

.

* * *

Дождь все шел и шел, а Адар Йо Сефиус все качался и качался в седле, Он был мокр, голоден и несчастен, и даже тот факт, что он обнимал за талию красивую девушку, нисколько не умерял его страданий. Более того, с каждым часом пути менестрель все более убеждался в том, что вампиры — не слишком подходящие спутники для совместного путешествия.

Дело было даже не в бытовых тяготах. Приятному человеку можно простить многое, будь то неудобный режим дня, сомнительный рацион питания или же недоразумения с властями. И не в ксенофобии — менестрелю случалось уживаться с представителями самых различных рас и социальных слоев, причем обычно без серьезного ущерба для здоровья.

Беда заключалась в самой Флоре. Во-первых, будучи совершенно чокнутой, она оставалась скучной и зашуганной дурехой, хоть и старалась скрыть это за бестолковым флером вампирьей надменности. Во-вторых, опять же, будучи совершенно чокнутой, из всех возможных дорог Флора избрала наименее ей подходящую, а Йо отчетливо помнил, что обещал о ней, то есть о Флоре, позаботиться. К тому же, он и сам ехал в том же направлении.

— Ни зги не видно в небесах, — прошептал менестрель. В рот ему постоянно залезали мокрые светлые волосы, пахнущие розами, но никаких романтических позывов он в себе не ощущал, скорее прямо противоположные.

— Я все вижу, — отозвалась Флора.

— А мы с пути не сбились? Вдруг они куда-нибудь свернули? И вообще, пора бы нам лагерем вставать, а то пока я тебе норку вырою, глядишь, уже и солнышко встанет...

— Они впереди, — таким тоном говорят, что трава зеленая. — Я их чувствую. Мы успеем их нагнать до рассвета.

— Но зачем, во имя Бездны? Зачем нам их вообще догонять?!

— Я люблю его, — ответила Флора все тем же тоном. Если бы не ледяные струи, стекающие с лица под воротник, Йо мог бы поклясться, что он спит и видит один из тех невыносимо дурацких снов, что обычно заканчиваются новой балладой.

— Ты его и видела-то один раз в жизни, — вяло возразил он, чтобы не молчать.

— И что? Одного взгляда бывает достаточно.

— Ну да, романтика... — в обычном своем состоянии, то есть будучи относительно сытым и достаточно пьяным, Йо истово верил в любовь с первого взгляда, тем более, что сам попадал в ее сети раз двадцать. В общем-то, до этого момента он вообще не знал, что вере в любовь могут быть какие-либо помехи, но сочетание тяжелого недосыпа, похмелья и морального долга перед малолетней вампирочкой что-то сдвинуло в его картине мира. — И что ты в нем нашла, хотел бы я знать?

— Ну... он такой... такой... — Флора, ничуть не задетая вопросом, счастливо раскинула руки, видимо показывая — какой именно, и замолчала. Но влюбленной идиотке не преграда темный лес, подумал Адар Йо Сефиус. С топором она пробьется хоть до самых до небес. Нет, ее не отговоришь, да и послать подальше нельзя... девушек вообще нельзя посылать, а уж мелких и влюбленных... Храни ее Ручейная Дева, это прекрасное дитя.

— Ну и догонишь ты его, а потом что делать будешь? — спросил Йо, чувствуя себя старым брюзгой. — Приедешь и в ножки бухнешься — на, дескать, пришло твое счастьице?

Флора, насколько позволяло седло, отстранилась от него. Замолчала надолго, и менестрелю стало стыдно. Что же это делается, у девушки любовь, а ты ее пытаешься отговорить от порыва к подвигу, чтобы самому с комфортом доехать? Да еще было бы куда ехать, прямо скажем...

— Нет... — сказала Флора отрешенно. — Я не подойду... не смогу. Но хотя бы буду рядом с ним. Может быть, он сам меня найдет.

— Забей, — менестрель утешающе похлопал ее по лопатке. — Слушай свое сердце, как говорится. Марвин хороший парень, без предрассудков, и девушки у него, кажется, нет.

— Марвин? — переспросила она с удивлением. — При чем тут он?

— А о ком мы говорим? — изумился Йо.

— Не знаю, о ком говоришь ты, — обронила Флора, и вампирский шик в первый раз за сутки пришелся к месту, — а я говорю о мастере некромантии Ханубисе Геронтском.

Следующие пять минут Йо провел исключительно наполненно, пытаясь собрать в единую кучку свои представления о мире. Когда он наконец открыл рот, чтобы изложить их, Флора предостерегающе подняла руку. Приглядевшись, он и сам увидел сквозь пелену дождя тусклые огоньки — фонари между палаток и чадящие кострища на периметре. Чей-то лагерь, и довольно большой.

Вампирша что-то прошептала Соколу, и тот потрусил мимо, невидимый и неслышимый в ночи.

* * *

Дождь стихал. Анеррин выскользнула из-за туч, серебряным лучом озарив глубокие лужи, капли на прошлогодней траве и голых кустах. Лагерь остался позади, и Флора заговорила:

— Поедем напрямик, так мы срежем лигу. Я здесь была раньше.

— Тут и дорогу не разглядишь, а напрямик как же? По полям?

— Тут тропка через поля. Я отлично все вижу, между прочим.

— Ладно, поехали, — менестрель страдальчески махнул рукой. — Видишь — веди. Я, правда, не понимаю, почему Сокол тебя слушается. На его месте я ни в жисть туда бы не пошел — в это мокрое и черное.

— Лошадки меня любят, — судя по голосу, девушка улыбнулась. — Я в детстве вечно на конюшню бегала, вкусненькое носила. И у Руди савраска была, я ее яблоками кормила., знаешь, как смешно? Она нос наморщит, потом — ам! — и нету...

Флора замолчала, будто прервалась на полуслове, и Йо ощутил, что смертельно замерз. Что ответить, он все равно не знал, а потому замурлыкал под нос мелодию. Когда мир становится особенно странным, сложи его в песню, и тогда, может быть, поймешь хоть что-то... Но в голову лезла одна непотребщина.

Тропа вывела их к роще. Капли на кустах играли серебром, будто обладая собственным светом. Когда Сокол шагнул в просеку, вода обрушилась на его бока и плащи седоков.

— Где-то здесь должна быть заброшенная кузня, — сказала вампирша. — Можно в ней остановиться, она уже много лет пустует.

— Ага, хорошо.

— Слушай, Йо... — проговорила она нерешительно, — а зачем тебе на Арсолир?

Менестрель оборвал мурлыканье. Из всех дурацких вопросов...

— А Дух его знает, — отозвался он, подумав. — Я хочу там побывать. И сложить песню. Я ведь видел, что там было, — ну, у мэтра некроманта, — значит, должен свидетельствовать.

— Свидетельствовать?

— Ну да. Понимаешь, я ведь так и не был в Вирне... ну, после того. Теперь, наверно, и пепелища не осталось, все вода залила. И все эти, кто умер на Арсолире... — он говорил медленно, с трудом подбирая слова. — Эльфы говорят — ценность мира в череде свидетельств.

Перевод не удался, и Йо скривился от неказистости формулирови. По правде, он уже давно не говорил на Старшей Речи. Не говорил и не думал, так проще, а теперь будто на мороз из душного дома вышел. Холодно, страшно, и простор, и ветер захлестывает до костей восторгом...

— Все равно не понимаю. Извини.

— Ну... вот я смотрю на дерево и его вижу. И ты смотришь — и видишь его, но по-другому. И солнце с лунами его видят, и пять стихий, и лесные духи, и дриады. И само дерево... оно есть и оно есть-в-мире. И это важно, сечешь? — На ее кивок Йо не обратил внимания. На самом деле ему сейчас было совершенно не важно, сечет ли Флора, куда важнее, что он сам — вот сейчас — понимал. — И то, что дерево о себе знает, и то, что знаю я, и то, что ты, все вместе — это и есть дерево на самом деле. Оно свидетельствует о себе, а мы о нем, и наши... наши восприятия — они как мозаика, как сверкающая роса... Это чудо, понимаешь, сестренка? Каждый из нас — чудо. А весь мир и вся протяженность времени — как огромная охапка этих чудес. И поэтому хранят память и сочиняют песни, и поэтому мир еще существует.

Сокол неторопливо шагал по роще, хрустя сломанными ветками. Флора долго молчала, а потом сказала, дернув плечом, будто замерзла:

— Верно люди говорят, что эльфы все с придурью. То есть... извини. Но что чудесного в том, что столько народу полегло, что мой Руди?.. Что чудесного в том, что я... — голос ее задрожал, того и гляди, опять заплачет.

— Не знаю, — перебил ее менестрель. — Если бы я знал, мне незачем было бы ехать. Но я узнаю.

— А еще, — сказал он минутой позже. — Еще... чудеса — они не обязательно добые или хорошие. Но они все равно — чудеса.

Впереди горел огонек, еще далекий. Флора привстала в седле, приглядываясь, и ее тонкий плащ мазнул менестреля по лицу.

— Там кто-то есть, в кузне. Странно.

— Заглянем? — предложил Йо.

— А зачем нам?

Впрочем, тропа все равно вела именно туда.

* * *

Максимиллиан Плант вполне осознавал, что спасти его может лишь чудо. Перед глазами расплывались зеленые круги, и силуэты похитителей двоились. Все болело. Голова, ребра, копчик. Болела левая лодыжка — потянул при падении. Болели руки, примотанные к потолочной балке. Плант подозревал, что в самом скором времени этот список пополнится.

Похитителей было двое, и они были бы в точности похожи на заурядных грабителей, когда бы не акцент, который мудрено перепутать с каким-то другим. Угорцы.

Помещение, где они находились, было большим и затхлым, разожженный очаг не освещал углов. Пахло пылью и перегнившими листьями, и еще немного железом — впрочем, это мог быть и запах крови. Осмативаясь из-под полуопущенных век, особист разглядел массивную наковальню с традиционной бутылкой "гномьей" на ней, сломанную кровать без матраса, а также кучу ржавых предметов на полу — предметов, незнакомых Планту, но, принимая во внимание обстоятельства, весьма зловещих.

Пока что угорцы не обрашали на пленника внимания. Один, белобрысый детина с носом-картошкой, в одной рубахе лежал на кровати, а второй, темный, поменьше ростом, хлопотал над его раной. Судя по отборной ругани, которой сыпал белый, состояние его было далеко не столь плачевным, как того хотелось бы Планту. В самом деле, обидно, удар в пах запросто мог бы стать смертельным... если бы кое-кто усердней тренировался. Плант был аналитиком, а не боевиком — и этим все сказано. Жаль, что аналитики порой тоже попадают под раздачу. Искренне жаль.

Как бы то ни было... Он вряд ли провел без сознания более часа, они успели приехать сюда, но не успели закончить перевязку. До рассвета часов пять, вряд ли его хватятся в лагере раньше, разве что Зараза все-таки добежит. Несси сообразит, что делать, а ор-Хофф будет вынужден его слушаться — Бездна, не следовало бы проводить рокировку так рано. Этот дом — где-то недалеко от дороги, и жители деревни, как там ее, должны о нем знать. Минимум — еще три часа. Итого восемь.

Плант не был уверен, что выдержит восемь часов. Скорее всего, придется ждать намного дольше. Но выбирать не приходится. Плант вспомнил отходную молитву, повторил ее про себя. Почему-то это успокаивало — жаль только, что молитва была совсем короткой.

Белобрысый взвизгнул, и второй заржал.

— Визжишь как свинья, — заметил он, вставая от кровати.

Плант удивился. Говорил тот по-угорски, но интонации были не угорские, гнусавые, будто у говорящего прищепка на носу. Ахча, вспомнил он, горцы.

— Дурак ты, — сказал белобрысый. — Чурка горская. Знаешь, как больно?..

— Остался б ты без яиц — было б больно, — темный бросил в огонь окровавленную тряпку. — А так — нормально. Шрамы мужчину красят.

Перед очагом он вдел нитку в иглу и плеснул в стакан "гномьей".

— Глотни, сейчас шить буду.

Белобрысый с тяжелым вздохом опрокинул стакан. Хорошо, что им не до меня, думал Плант. Они знают, что им надо торопиться, поэтому деликатничать не станут. Надо просто переждать. Восемь часов. Двенадцать. Сорок восемь или семьдесят два, как придется. Просто надо будет выжить. И ничего не рассказывать, потому что рассказавший я стану им бесполезен, а отпускать меня они не собираются. Он пошевелил кистями, и по рукам к позвоночнику будто потекли огненные реки. Отрин Утешитель, восемь часов. Двенадцать. Только бы выдержать.

— ... обещал про доспех рассказать? — сказал темноволосый, и Плант прервал бесполезные мысли, бегающие по кругу. — Вот и расскажи пока. Или голенище от сапога погрызи.

Наклонившись, он, по-видимому, сделал первый стежок, поскольку белобрысый, начавший уже рассказывать, как именно надо поступить с предложенным сапогом, жалобно взвыл. Замолчав, он задышал, громко, будто уставшая собака, потом сказал хрипло:

— Доспех гномы выковали для Недоли-богатыря, пращура моего. Как говорится, сказ сказать, не жидко посрать, я расскажу, ан мне не мешать, — голос его окреп. Похоже, бандит загубил в себе профессионального сказителя. Темноволосый одобрительно угукнул, вытягивая нитку. — Было то в годы давние, во времена древние, инда престолил светлый князь Горислав по прозвищу Червонец... да куда ты тыкаешь, чурка духов! Тебя б так ткнули... и пришел к нему, значит, Эрик Рыжий, которого после Огненным прозвали, да дружину привел, да молвил — возьми нас в псы цепные, пресветлый княже, а цепь отлей золотую, да звенья в ладонь... йеех, больно же!

— Нормально... а Недоля?

— А Недоля с Эриком братьями названными были, вместе и подвор искали...

Эту легенду Плант знал, хотя и в более официальной версии. На его взгляд, отношение к современным реалиям она имела минимальное, — да и какую пользу имеет история, на основании которой можно прийти к совершенно различным выводам? Но Плант также знал, что многие, как в экспедиции, так и вне ее, не разделяют его мнения.

— ... появилась у них в ту пору чуда-юда подземная неведомая, шкура каменная, и тыщу человек гномов забойных пожрала, а прочих в камень обратила. Потому что кто ее из гномов видел, сей секунд в камень оборачивался, сечешь, чурка? Уй... И не могли гномы больше добывать истинное серебро, чему огорчались безмерно, да и светлый князь с ними. И пришли тогда гномы к князю, да в ножки оному бухнулись, чтобы, значит, избавил он их от чуды подземной, а в воспоможение обещали сковать ему доспех латный истинного серебра. Ух, зараза... плесни мне еще, а?

— Погоди, дошил почти. И что князь?

— А он что... хлипок он был и духом слаб, зато дружину имел славную. Созвал люд, да и говорит — кто пойдет, мол. А Недоля и говорит, я пойду, светел-княже, только пусть мне отольют еще десять палиц железных, да на пояс десять баклажек с гномьей брагой повесят. Тут гномы половики бородами подмели, — оценили подход, значит, да ушли доспех ковать, а князь Недоле с Эриком бочку выкатил. Много тебе еще?

— Три стежка и узел, не помрешь, потомок.

— Чего?

— Ну, раз Недоля тебе пращур, так ты ему потомок? Или выродок? Вечно слова путаю.

— Молчи уж, чурка...

— Будешь наглеть — конец к ноге пристрочу, скакать неудобно станет, а мочиться и вовсе одна морока.

— Ну ты и урод... — выдохнул белобрысый

— Урод уродом, а не будь меня, крыса была бы в кустах, а ты — на дороге, — сообщил темный. — Так чего, пошел Недоля на чуду-то?

Плант, затаивший дыхание, потихоньку выдохнул. Похоже, что пикировки у них в порядке вещей, и за ножи они не возьмутся. Жалко как.

— Пошел Недоля на чуду и сцепился с ней в ратном подвиге, — мечтательно сказал белобрысый. — Она огнем пыхает, а он не горит, она глазищами косит, а он не каменеет, знай промеж глаз ее палицей лупит. Десять дней и десять ночей бился, десять палиц об нее сломал, десять баклажек осушил, а она все не подыхает, стерва... Тут Недоля вконец раззадорился, разошлось сердце богатырское, и пошел он чуду ногами пинать, да так пинал, что все нутро ей отбил, и сдохла она в страшных мучениях, — он вздохнул, скорей от восторга, чем от боли. — А Недолю-богатыря всем народом величали.

— Двумя, может? Если еще и гномы...

— А, ну да... А он насилу отмахался, да пошел к дружине. Пришел, значит, выпил, лат не снявши, бочку браги, а потом и говорит — мол, устал я что-то. Сказал он так, да и сник, люди бросились, а в нем уж жизни нету.

— Непруха.

— Недоля. Ухх...

— Все, больше протыкать не буду. Так помер?

— Помер, как же. А доспех остался. Был бы жив Недоля, так не рядили бы, кому носить, а тут только его на одр положили, как пошла разноголосица. Гномы говорят — мол, ежели умер богатырь-спаситель, так желаем мы его чествовать, а потому отдавайте нам тело при всем параде, а мы его в хрустальный гроб положим и всем народом восплачем. А пресветлый князь Горислов Червонец другое молвит — мол, я вас богатырем из моих псов дворовых оделил, так будет доспех мне за то наградой.

— Сука.

— Первостатейнейшая. А Эрик Рыжий ничего не сказал, а привел в те палаты, где тело Недолино лежало, свою дружину, да княжеских людей-то порубил при всем честном народе, а брата названного забрал и с собой унес.

— Я бы так же сделал, — сказал темноволосый, вставая. — Так справедливо.

Швырнув что-то в огонь, он отвернулся к столу. Белобрысый одернул рубашку.

— Справедливо оно, нет ли, а забыл Эрик, что у Недоли сын малолетний остался. Да и другие не вспоминали. А после объявился Эрик в Новой Земле, и в тот доспех облаченный, а где прах Недолин покоится, того никто не ведает. Такая сука-жизнь, так-то, чурка...

Странное время, думал Плант, глядя, как темноволосый наполняет стаканы, выбрали они для старинных побасенок в новом контексте, а заодно и для объяснения своего участия в игре. Либо они полные дилетанты, на что надежда не велика, либо наводят меня на ложный след. Если так, это повышает шансы остаться в живых... но не слишком сильно. Они могут делать это просто по привычке, на крайний случай.

Наследнички, значит... Плант мог бы поклясться, что не видел этих людей в экспедиции или при угорском посольстве, но это, конечно, ни о чем не говорило. Как бы то ни было, еще рано строить версии... но это помогало отрешиться от едкого животного страха, засевшего у него в кишках.

Плант неловко перенес вес на здоровую ногу, и темноволосый зыркнул на него через плечо.

— Будем, брат, — коротко сказал он, подняв стакан.

Выпив, угорцы неторопливо нацепили на лица по тряпке, и темноволосый, обматывая пальцы кожаным ремешком, насвистывая что-то, подошел к связанному особисту.

— Имя, должность?

— Максимилиан Плант, старший интендант финансового отдела канцелярии его величества.

Короткий тычок под ребра, воздух вышибает из груди.

— Имя, должность?

— Максимилиан Плант, старший интендант финансово...

— Так его, приложи, чурка, — заржал белобрысый. Сев на кровати, он азартно следил за гримасами Планта. Особист не кричал, пока что.

Темноволосый задумчиво оглядел свой кулак в кожаной обмотке, перевел взгляд на Планта.

— А я думаю, что он не врет, — заключил ахча. Плант пытался сфокусироваться на деталях, но перед глазами все расплывалось, — рост выше среднего, телосложение мускулистое, глаза черные, у правого глаза две родинки, образующие треугольник с внешним уголком века... Руки... ладони квадратные, пальцы поросли черным волосом, ногти... удар.

— Возраст?

— Сорок пять, — соврал Плант. Ему не нравились эти вопросы, — темный пристреливается, изучает реакцию, — и это плохо, это выдает профессионала... восемь часов, Отрин Утешитель...

Удара не последовало.

— Семья, дети есть?

— Жена, две дочери...

— Слушай меня, Плант, — сказал темный почти ласково. — Хочешь жену и дочек еще раз увидеть? Отвечай на все вопросы и мы тебя отпустим.

А может еще и коня в дорогу дадите? И памятный презент вручите?

— У меня другое предложение, — выдавил Плант. — Отпустите меня сейчас, и я про вас забуду.

Голова мотнулась назад, и в шее что-то щелкнуло. Боль пришла не сразу, по каплям, вместе со вкусом крови во рту.

— Плохое предложение, — сказал ахча. — Мы тебя ждали, ночь не спали, кровь проливали. Как же тебя отпускать?

— А давай отрежем ему яйца! — подал голос белобрысый.

— Ну, если придется... — хмыкнул темный. — Не начинать же с этого, невежливо.

— Вас все равно найдут, — выдохнул Плант. — И хозяин вас не защитит. Вы из этой игры живыми не выйдете. Я мог бы вам помочь, парни...

— Или отрезать?..

Боль вывернула пространство, рассыпалась тысячей калейдоскопных стекляшек. Прошло, должно быть, несколько минут, прежде чем Плант смог застонать.

— Если отрежу — будет хуже, — сказал темный. — Зачем ты едешь в Арсо?

— Сопровождаю экспедицию... по приказу... его высочества...

— Цель экспедиции?

— Найти... тело его величества... для погребения...

— Куда ты ездил сегодня?

— К нек... некроманту... — про него можно. Он непричастен и полезен всем участникам, сколько бы их ни было.

— К какому?

Говорить, задыхаясь и сплевывая кровью, было куда легче, чем молчать. Плант знал это. Он замялся на вопросе "о чем говорили?" и получил еще тычок в печень, зато его рассказ о личе, красочный и совершенно бесполезный, приняли на ура. Еще семь часов. Может быть, чуть больше.

У них есть свой человек в экспедиции, это очевидно, но не факт, что их послал посол. Надо выяснить... когда дойдет до ключевых вопросов, придется лгать, но что говорить? Мысли стучали в висках с кровью, не сосредоточиться, по кругу: еще семь часов, может быть — больше.

— Сколько у тебя людей в экспедиции?

— Трое... мой секретарь, конюший, слуга.

Удар.

— Сколько в экспедиции особистов?

— Не знаю...

— Шняга, сунь кочергу в огонь, — бросил темноволосый. — Сколько в экспедиции особистов?

— Правда не знаю! — Плант будто со стороны услышал свой частящий голос. — Есть еще люди, но я не в курсе, мне не сказали... среди угорцев тоже кто-то есть...

— Кто?

— Не знаю... он откроется уже на месте...

Следующий тычок был легким, в четверть силы, и Плант, согнувшись, насколько позволяли вздернутые руки, вдруг увидел, как в дальнем углу помещения приоткрылась дверь. Он застонал, чтоб заглушить скрип, если дверь скрипнет, но та распахнулась бесшумно. Сердце особиста забилось быстрее, и он посмотрел на темноволосого, чтобы пристальным взглядом не выдать своих. Плант почти не сомневался, что это подмога, хотя, если рассуждать логически...

— Что он должен будет сделать? — спросил ахча. — Говори правду.

— Я не могу, — всхлипнул Плант. — Не могу... — он должен быть достаточно убедительным, чтобы они клюнули на приманку. Потому что если за дверью не свои...

Удар. В глазах все поплыло, мир взорвался ледяным белым сиянием, но лишь на миг. Потом все вернулось, Плант ощутил каждую жилку в теле, и, все до единой, они болели. А на пороге... сначала он разглядел лишь ярко-желтое пятно, и лишь несколькими ударами сердца позже понял, что это девушка. В желтом платье. Что за абсурд...

— Это преступление... — прошептал он. — И я не знаю, я только слышал, но я не могу... — угорцы пока не заметили ее. Если она будет достаточно тиха, то убежит так же, как и пришла. И, может быть, позовет на помощь. Беги, дура.

— Шняга, кочерга уже горячая? — спросил темный. — Давай сюда.

Белобрысый, тихо матерясь, враскорячку подошел к камину, щипцами ухватил кочергу и встал рядом с напарником. Рана явно причиняла ему неудобства, но не столь значительные, чтобы чужая беда не могла его порадовать. Тряпку с лица угорец давно сорвал, и Плант видел его широкую улыбку.

— Давай я его приложу? — предложил Шняга.

Один ожог надо выдержать, думал Плант, Отрин Утешитель, лучше два. Тогда они поверят, а девчонка сбежит.

— Не надо, — сказал он. — Пожалуйста, не надо...

Беспомощно обвел взглядом угорцев и уставился в пространство. Во имя Бездны! Дурочка шла вперед, тихо, но не таясь, будто так и надо. Или она с ними? Если...

Темноволосый оборвал рубашку на его боку, а потом кожа зашипела под металлом, и Плант закричал так, как не кричал еще никогда в жизни.

Наверно именно поэтому угорцы не замечали девушку, хотя она была уже совсем рядом, шагах в восьми, не более.

— А давай я его в глаз ткну? — возбужденно спросил белобрысый.

— Погоди, успеется.

— Отпустите его немедленно! — воскликнула дурочка, и в голосе ее отчетливо зазвенели истерические нотки. — Как вы смеете!

Угорцы одновременно обернулись к ней, ахча с дубинкой, Шняга — с раскаленной кочергой.

— А это кто? — изумился белобрысый. Темный нырнул вперед, в несколько шагов преодолел расстояние, дубинка взлетела вверх... Ответного движения девушки Плант не заметил, но в следующий миг горец закричал, падая на спину, а потом он упал уже молча, и из его разорванного горла фонтаном рвалась кровь, заливая лицо склоненной над ним девушки. Белобрысый что-то проговорил, шагнул к ней, но теперь Плант смотрел во все глаза и увидел все. Эта сцена не раз посещала его потом в кошмарах.

Девочка привстала с колен, и, глядя снизу вверх, улыбнулась опешившему угорцу. Зубы у нее были белые и длинные. Облизнула губы и легким, струящимся шагом подалась навстречу. Протянув руку, она перехватила кочергу чуть ниже раскаленного конца и легко вырвала ее у белобрысого, — а потом размахнулась и всадила железную полосу ему в брюхо. Кочерга вошла легко, будто рапира, и белобрысый отлетел назад, рухнул в кучу ржавых железок и остался лежать. Его руки и ноги еще подергивались, из горла рвался сип, но темная лужа вокруг него становилась все больше, а в воздухе разливался смрад разорванных кишок, да еще пахло железом и паленым мясом.

Видимо, Плант все же лишился на миг сознания. Когда он открыл глаза, некто в пестрой шапочке и мокрой куртке пытался перерезать веревки на его запястьях. Особист покосился на трупы — те действительно находились там и в том виде, как он запомнил. Девушку в желтом он предпочел не высматривать и зажмурился снова. Он заслужил это. Было холодно, и очень больно повсюду, и мокрые подштанники неприятно врезались в пах, и хотелось свернуться калачиком и скулить, и не открывать глаз.

— Флора, — раздался звонкий и нервный голос прямо у него под ухом. — Помоги мне, я не могу перерезать веревку!

— Сейчас, — промурлыкала она, и Плант почувствовал движение воздуха рядом с собой, а в следующий миг начал падать, и чьи-то холодные руки подхватили его.

— Он что, отрубился? — спросил некто. — И что с ним теперь делать?

Плант с сожалением открыл глаза.

— Благодарю, — сказал он, не узнав собственного голоса. — Я в порядке.

Отстранив их руки, он, пошатываясь, проверил оба тела. Угорцы были абсолютно и непоправимо мертвы. Совершив круг вокруг очага, Плант нашел свои документы, включая и патент его высочества, на наковальне, а одежду и сапоги — на полу. Над ними он и застыл, потому что в глазах вдруг потемнело. Чудик в шапочке опять подхватил его.

— Я бы вышел на воздух, — прошептал Плант.

* * *

Снаружи моросил дождь. Три оседланные лошади хрустели под навесом рассыпаным сеном. Привалившись к стене, Плант начал одеваться. Руки не слушались, и ему пришлось принять помощь чудика в шапочке. Кольчугу он все-таки надел, хотя выпирающие кольца врезались в тело даже через одежду, раздражая кожу. Потом он сполз на пол и натянул сапоги, а чудик заботливо накинул ему на плечи плащ.

Не меньше минуты Плант просто сидел, дыша холодным и чистым воздухом. Все хорошо. Все кончилось. Они мертвы, а ты практически невредим, хвала Отрину. Все хорошо.

Он открыл глаза. Спасители стояли рядом и озабоченно смотрели на него — Плант опять не услышал, как подошла Флора. На ее лице, тонком платье и открытой груди темнели кровавые подтеки. Плант подозревал, что сам выглядит схожим образом.

— Спасибо вам, — сказал особист. Голос сел, и боль только усиливалась, но отсюда следовало убираться, а перед этим выяснить все, что еще можно выяснить. — Позвольте представиться, Максимилиан Плант, старший интендант финансового отдела.

— Второго финансового? — тупо переспросил чудик. Плант не ответил, только улыбнулся разбитыми губами. Должно быть, выглядело это своеобразно, поскольку в глазах собеседника мелькнуло сочувствие.

— Адар Йо Сефиус, менестрель, — поклонился он. — А это Флора. Мы тут мимо проезжали...

Плант встал и поцеловал Флоре руку. Ладонь была узкая и очень грязная. Никаких следов ожога особист не заметил.

— Милсдарыня Флора, вы вампир? — спросил он учтиво.

Девушка улыбнулась, обнажив клыки, и промолчала.

— И как вы только догадались, — пробормотал менестрель. — Хотите выпить, мэтр? Тут еще есть на донышке.

Плант прислушался к своим ощущениям.

— Благодарю вас, я не пью, — сказал он, и менестрель вытаращился на него в изумлении. Похож на полуэльфа, и имя странное, подумал Плант. И лицо чем-то знакомо. В розыске? Даже если нет, то скоро будет, в такой-то компании. Но это уже не мое дело.

.

Стараясь не поворачиваться к Флоре спиной — хотя рассудком он и понимал, что разницы никакой, — Плант подошел к лошадям и осмотрел их. Ближайшим к нему был толстый мерин с гитарным футляром у седла. Рядом с ним дремала пузатая кобыла. Третий конь был большим и мохнатым — рыцарских кровей, должно быть.

— Флора, ну ты крутая! — заливался менестрель. — Отродясь такого не видел... ты такая — шшурх! — и его — ам! — а он — бах! — и оппа... И второй тоже... — он забулькал остатками "гномьей". — И хорошо, что не видел, — закончил он тихо.

Флора стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на дождь.

— До рассвета три часа, — сказала она.

— С вашего позволения, я возьму кобылу, — сказал Плант, вернувшсь к ним. — Вы ехали на мерине, верно?

— Да, на Соколе, — ответил полуэльф.

— На Соколе? — невольно повторил Плант. Отрин Земледержец, как мир может быть настолько абсурдным? Ладно, неважно. — Я думаю, не стоит тут задерживаться. На вашем месте я бы взял и вторую лошадь, если вы с ней совладаете. Далеко направляетесь?

— Довольно-таки, — пожал плечами Йо. — Мы следуем за мэтром Ханубисом Геронтским.

— Понимаю, — отозвался Плант, немало этим успокоенный. Потер виски, в который раз разглядывая своих спасителей. Вместе они выглядели как парочка детей, заблудившихся в глухом лесу... и уже успевших подзакусить бежавшим мимо оборотнем. — У этих... уродов остались дождевики. Они защищают от дождя лучше вашей куртки, милсдарь менестрель, да и милсдарыне не помешает прикрыть платье, если позволите заметить.

— А вы правы, мэтр, — сказал менестрель. — Да и лицо умыть не помешает, по правде говоря.

Плант заставил себя вернуться в дом. Чем скорее с этим покончить, тем лучше, думал он, обыскивая дождевики. Потом он перешел к трупам. На белобрысом в поясном кармане нашелся промокший свиток, и Плант, не разворачивая, сунул его в карман. У темного он срезал амулет странной формы и забрал свой кинжал. Ахча лежал с открытыми глазами, и на побелевшем его лице было только недоумение. Одежда промокла, а вот сапоги остались чистыми, и Плант отметил мимоходом, что они куда лучше его собственных. Но Плант не был мародером.

Менестрель, зашедший с ним, захрустел луковицей, найденной на наковальне.

— А мы их так и оставим тут, мэтр? — спросил он.

Плант на миг задумался.

— Да, — ответил он. — Я пришлю сюда людей позже. Вы ведь уезжаете сейчас?

— Обязательно, — менестрель подхватил в охапку дождевики. — Вот прямо сейчас и поедем.

От двери раздался приглушенный возглас, и сердце Планта трепыхнулось, но это была всего лишь Флора. Вампирша заглянула было в дом, да так и встала, зажимая руками рот. Отступив на шаг, она уткнулась спиной в притолоку.

— Йо... — проговорила она. — Это — я — сделала?

— Ну да, — подтвердил менестрель. — Ты. Представляешь? Рассказать кому — не поверят: такое хрупкое создание, и вдруг — такие способности... Цукерно, просто блеск.

Лицо Флоры скривилось в гримасе. Отшатнувшись, вампирша издала сдавленный вопль и выскочила за дверь.

— Что это с ней? — удивился Йо. — Ладно, мэтр Плант, я тогда за ней пойду, а то она совсем расстроилась. Вы уж сами тут заканчивайте, ничего?

Плант заверил его, что, без сомнения, справится, и менестель поспешил за спутницей. Споткнулся и побежал дальше, подхватив с пола какой-то предмет.

— Флора, — кричал менестрель, — смотри, какую я хорошую лопату нашел!

Минула декада с начала путешествия и месяц — с Арсолира. Осталась позади долина Роэльсдат с ее многочисленными деревнями, маленькими, будто игрушечными замками, белеющими тут и там, и прочими достопримечательностями, о которых писал Альфонсо Ринальдини в своих "Записках".

Теперь дорога вилась меж холмами, поросшими старым, эльфийским еще лесом. Деревни здесь обносили частоколом, а замки строили прочнее. Постоялых дворов стало поменьше, но их все еще оставалось вполне достаточно для того, чтобы не ночевать под открытым небом. Возможно, в сезон — тогда, до войны — они и бывали переполнены, но сейчас пустовали.

Марвин ждал, что связь его с Флорой ослабнет, но по-прежнему ощущал ее присутствие. Вампирша ехала за ними — а потом и обогнала немного — и это тревожило его. Что, если учитель заметит? Один раз он пощадил Флору, но что сделает, если встретит её снова? Этого Марвин не знал и не представлял, как мог бы выяснить, не выдав Флору с головой первыми же словами.

Но в то же время ему приятно было знать — просто знать — что она есть, и у нее все хорошо. Огонек на границе восприятия, попутчица, не более — он чуял присутствие ее так же, как чувствовал отсутствие Орны, и этого ему было довольно. Марвин и сам не смог бы сказать, что это дает ему, разве что — ощущение не-одиночества в этом мире. После Арсолира зима так и не вернулась в Геронт, и постоянно шли дожди — мутная туманная морось, в которой и дорога, и окрестности казались мороком, из тех, что творят эльфы. Они ехали молча, вереницей, и иногда Марвину начинало казаться, что вот уже тысячу лет он следует за учителем, без смысла и цели, без малейшей надежды однажды снова увидеть его лицо.

Трактир был заметен издалека. Приземистое деревянное здание окружал высокий забор, на котором что-то сверкало, отражая заходящее солнце. Над открытыми воротами был прикреплен массивный гроб, по боку которого вилась кроваво-красная надпись.

Придержав коней, путешественники предались привычному уже ритуалу созерцания диковинок. Деянира закашлялась в кулак и изрекла:

— Трактир "Плата за пиво" не только знаменит лучшим в Геронте пивом, но и тесно связан с богатым историческим наследием нашей родины, — жаргон "Путевых заметок негоцианта", так неосторожно процитированных Ханубисом в первый день пути, прочно пристал ко всем троим, прорываясь подчас в самых неподходящих обстоятельствах. — Названием и вывеске оный обязан самому Эрику Огненному, каковой, не будучи удовлетворенным качеством пива, проломил кружкой череп трактирщику, сказав при этом бессмертные слова, вечно живые в сердце любого патриота: "Разбавлять не надо!".

— И что, с тех пор не разбавляют? — удивился Ханубис.

— Разбавляют, конечно. Но в меру, — Деянира рассеянно закусила кончик косы. — Наш Эрик здесь тоже останавливался, — договорила она отрешенным тоном. — Перед Витхольдовыми холмами. Тогда пиво было очень хорошим.

Когда они подъехали ближе, Марвин разглядел, что на колья забора надето множество предметов. В основном здесь были ржавые измятые шлемы и панцири, обрывки побелевшей от времени сбруи, прибитые подковы, но попадались вещи, оставленные здесь не так давно — разноцветные, еще не полностью вылинявшие ленточки от плащей, амулеты на шнурках и даже кружевные лиловые трусики, старательно намотанные на средний палец латной руковицы, торчащей на одном из кольев. Магичка спешилась и молча ввела Звездочку во двор. Ханубис задержался, рассматривая композицию, и Марвин поспешил встать около него.

— Учитель, что это?

Некромант рассеянно обернулся.

— Суеверия, Марвин. Эрик Огненный оставил здесь виру — чешуйку от доспеха — и вернулся с победой. Эрик Книгочей забыл свой пояс в постели у шлюхи и разбил орков, хотя никто этого не ожидал. Эрик Седьмой Бесстрашный поменял здесь подкову и уничтожил армию своего дяди, герцога ор-Арсо. Это действительно знаменитое место.

Уже подходя к конюшне, он сказал, явно продолжая начатую мысль:

— Люди зачастую не желают знать, что "после того" не всегда означает "вследствие того". Думаю, большую часть барахла, что оставили здесь перед Арсолиром, хозяин продал, а то ворота были бы завалены.

Внутри было жарко и многолюдно. Как объяснила смешливая служанка, в "Плату за пиво" наведывались мужчины из трех деревней. Кормили здесь тушеной капустой и ошеломительно острыми колбасками, под которые кружки с пивом пустели стремительно и незаметно.

Втиснувшись на узкую лавку за одним из общих столов, маги отдали должное пище. Марвин с удивлением оглядывался вокруг. Этот трактир не походил на те заведения, где они останавливались раньше — скорее, он был похож на те, куда любил наведываться отец. Солома на полу, чад и множество жующих и болтающих людей. Что странно — Ханубис и Деянира казались ничуть не шокированными соседством простолюдинов, с аппетитом уплетая незамысловатый ужин. Они и здесь были хоть и не похожими на соседей, но вполне уместными. Это Марвин был не к месту и там, и тут.

Напротив сидели трое. Сухонький трясущийся старичок с соломинками в бороде, лысый толстяк в коже и прыщавый юнец, то и дело окликающий служанок, бросая при этом на Марвина взгляды одновременно снисходительные и испытующие. Старшие, едва заметившие новых соседей, усердно жевали.

Потом толстый потянулся за пивом и вдруг, охнув, выпучил глаза. Потеребив за рукав соседа, он спросил, глядя на Деяниру, склонившуюся над столом.

— Видишь?..

Старичок подслеповато прищурился, пожевал губами и сказал после минуты раздумий:

— А вы, леди Винсент, все такая же хорошенькая, как и прежде были.

Она поперхнулась пивом.

Следующие десять минут ветераны Витхольдовых холмов, каковых, по подсчетам Марвина, набралось в трактире не менее двух десятков, обступив стол, наперебой выкрикивали тосты, вспоминали славные битвы прошлого, звали служанок, музыкантов и сыновей. Деянира растерянно улыбалась, прикрывая рот ладошкой, Ханубис заказал пива для всех присутствующих, кто-то уже настраивал лютню...

Марвину казалось, что он сейчас задохнется. Люди окружали его со всех сторон, и они смотрели на него, трогали, пахли... это никогда не кончалось хорошо. На какой-то миг Марвин словно провалился обратно в прошлое, туда, где он, маленький, сидел рядом с отцом, пока тот пил. Чем бы оно ни кончалось, он никогда не смел выйти из-за стола и мог лишь пытаться стать невидимым. Прыщавый парень пялился на Марвина не отрываясь и был похож на Гуго ор-Люсилера. Тот часто бил его на отцовских пирах, пока взрослые смотрели, отпуская шуточки и смеясь. Марвин знал, что и сейчас не посмеет выбраться из-за стола, не сможет побить прыщавого, не сможет...

Хватит, сказал себе Марвин. Хватит. Прекрати. Он нащупал цепочку на шее и вцепился в острые звенья до боли в пальцах. Был лишь один способ уничтожить панику, и Марвин потянулся к жуткому отрешенному спокойствию Силы — и удивился, как легко пересек грань. Пусть они разойдутся, подумал Марвин, чувствуя только холод, пусть они уйдут. Пожалуйста.

Он вздрогнул, услышав вдруг всеобщее молчание. Люди переглядывались, и по залу скользнула тревога, смутная, лишенная очертаний. Мигом позже кто-то принужденно засмеялся, и все опять разом заговорили, но Марвин заметил, что многие отодвинулись от стола. Дышать стало легче.

— Неплохо, — тихо сказал Ханубис. Повернувшись к нему, Марвин увидел, что учитель улыбается краем губ. — С этической точки зрения — отвратительно, но технически совсем неплохо. Принцип ты уловил правильно. В большей амплитуде этот перепад вызвал бы приступ ужаса у большинства здесь присутствующих. Я только надеюсь, что последнего ты не планировал, а то массовая истерика в замкнутом помещении никого еще не доводила до добра.

Подняв кружку, некромант провозгласил:

— За магию!

Марвин заулыбался в ответ.

— За магию! — повторил он, держа кружку обеими руками. Сделав большой глоток, он опять поймал на себе взгляд прыщавого. Тот смотрел с восхищением и завистью, и Марвину на миг стало страшно — непонятно, от чего, но лишь на миг.

* * *

— ... и двадцать человек пикинеров привел, — повествовал Озрик, могучий детина с бородой, заплетенной косичками. У него недоставало правого глаза, и шрам тянулся через раскромсанное ухо в лохматые волосы. — Я же бастард ихний был, куда мне? Вот мы впереди встали, и удар, весь как есть, на грудь приняли. Запнулась конница на пиках, а там и милсдари маги ударили, да огнем их застращали, они — назад...

Деянира потерла виски. Озрик залез за стол, выгнав предварительно юнца, и теперь трое рассказывали о той войне, по очереди или же одновременно, поднимали кружки и провозглашали тосты, вспоминали погибших и задавали кучу вопросов, не дожидаясь ответа... Они имели на это право, ведь все они прошли войну — и Озрик, и толстый Виль, бывший тогда оруженосцем, и даже старый Йен, бывший еще не таким старым... Они имели право на радость встречи и разделенных воспоминаний. Но Деянира не помнила никого из них, не помнила даже, что в том бою была пехота. И сейчас, принужденно улыбаясь, она не понимала, что делает здесь.

Сначала она даже обрадовалась, когда ее вспомнили. Вся эта кутерьма напомнила ей встречи гильдийцев — именно так они с Гвидо столкнулись с Ковальским и Секундой, в какой-то развалюхе на Грааргском тракте, и даже не сразу узнали друг друга...

Да, все было хорошо, но потом кто-то в неловкой плоской шуточке помянул Арсолир, и все разом замолчали, а Деянира ощутила, как ползет по позвоночнику холод, и люди стали немыми, кривляющимися тенями прошлого. Прошлого, которого она не была достойна.

...

"Винсент, ты меня слышишь?"

Знакомый голос в ее сознании прозвучал громче, чем разговоры вокруг. "Надо поговорить. У тебя там есть зеркало?"

"Через четверть часа" — ответила она. Удивилась отстраненно — чего ему надо? — но теперь у нее хотя бы была причина покинуть зал.

— Извините, милсдари, — сказала Деянира. — Меня призывают неотложные дела. Ханубис, я распоряжусь насчет комнат.

Она выскользнула из-за стола раньше, чем ее собеседники успели отреагировать. У лестницы перехватила служанку — ту самую смазливую дуреху, что встретила их в дверях. Деянира сунула ей в ладонь серебряную монету и сказала:

— Мы остаемся на ночь. Нам нужны три комнаты. А еще мне нужно зеркало — прямо сейчас. Любого размера. На время.

Служанка уставилась на нее и хихикнула:

— Зеркало поискать надо, милсдарыня, авось у хозяйки сыщется. Ежели вам срочно, так пойдемте поищем.

Зашуршав юбками, служанка устремилась куда-то в сторону кухни, продолжая болтать. Голос у нее был пронзительный.

— А с комнатами прям и не знаю, что делать, милсдарыня, местов нету. Могу вам с милсдарем одну выделить, но большую и с удобствами, а пареньку место в общей зале, хихик, хорошее, прямо у камина... Вот тут постойте пока, я вам, хихик, зеркало сыщу.

Деянира осталась ждать у дверцы, за которой скрылась девица. Судя по доносящимся звукам, поиски включали в себя перестановку всей мебели. Одну комнату? У Деи не было сил спорить с этим хихикающим монстром. Потом она найдет хозяина и уж ему лично выскажет все, что думает на этот счет, а пока что важнее остаться наедине с зеркалом. Они не договаривались предварительно о связи — может быть, случилось что-то важное?

Зеркало оказалось маленькое, не больше ладони размером, но это было не так уж важно — как, впрочем, и то, что в просторной, но затхлой комнате стояла только одна кровать. Скинув сапоги, Деянира уселась на нее, поджав ноги. Свеча чадила, и Деянира затушила ее, призвав взамен шар света, поудобнее взяла зеркало за резную ручку.

"Готово, Пафнутьев, направляй" подумала магичка, волей своей потянувшись к знакомому сознанию далеко отсюда, в столице.

Прошло не так уж много времени, прежде чем амальгама озарилась с той стороны. Пафнутьев смущенно ухмыльнулся. Выглядел он каким-то потрепанным, будто не причесывался ни разу с момента прощания.

— Привет, Винсент, — сказал он. — С тобой тут кое-кто поговорить хочет.

— Мэтресса Винсент! — в маленьком зеркальце магичка не видела ее, но хриплый голосок узнала сразу. — Здравствуйте!

— Привет, малышка, — ответила Дея, постаравшись сказать это тепло и приветливо. — Тебе разве не пора спать?

— Эта поганка не хочет без тебя ложиться, — пожаловался Пафнутьев.— Я ей обещал тебя показать.

В зеркале появилась сияющая Эмми — видимо, Пафнутьев приподнял ее.

— Я только немножко посмотрю, а потом пойду спать, — пообещала Эмми. — Мэтресса Винсент, а вы настоящая?

— Настоящая, — Деянира хотела бы быть в этом уверена. — Только очень далеко от вас.

— А! — Эмми потянула себя за локон. — А когда вы вернетесь?

— Еще не очень скоро, Эмми. Я на задании.

— А... А я учусь светлячков делать. Меня мэтр Пафнутьев учит. А мэтр Дариа обещал купить пони, чтобы я на нем каталась. Вы позволите поставить его рядом со Звездочкой?

— Да, конечно...

— А Звездочка его полюбит?

— Не знаю, малышка.

— Я думаю, полюбит, — серьезно кивнула Эмми. — Она будет его мама, а он — ее ребенок. Только ей тогда надо быстро вернуться, а то он будет ее искать.

— Звездочка тоже на задании, — напомнила Деянира. — Мы не можем вернуться, когда пожелаем. Пони придется подождать.

Дея чувствовала, как нутро сводит судорога, не могла лишь понять, душа болит или тело. Она старалась смотреть теплее и говорить мягче. Не напугать бы девочку.

— Я тогда подожду, — сказала Эмми. — Только вы возвращайтесь поскорее, мэтресса Винсент.

— Тебе пора, малышка, — сказал Пафнутьев где-то за границами зеркальца.

— А, хорошо. Доброй ночи, мэтресса Винсент!

— Доброй ночи, милая, — выговорила Дея. Эмми заговорщицки подмигнула и отсалютовала, а после перегнулась к самому стеклу.

— А Меган — дура, — заявила она и пропала из поля зрения. Деянира услышала, как она что-то говорит, и Пафнутьев отвечает ей, а после — как гремят замки в двери кабинета.

Дея сжалась в клубок, стараясь дышать глубоко и размеренно. Так часто случалось в последнее время, что не хватало воздуха, как будто что-то застряло внутри.

Пару минут спустя Пафнутьев опять возник в зеркале.

— Вот, — сказал он. — Эмми пошла спать. У нее все хорошо.

— Это прекрасно, — отозвалась Деянира. — Какого Духа ты это устроил? И откуда у тебя ключ от моего кабинета?

— Она про тебя каждый день спрашивает.

— Я тронута. Ключ?

Пафнутьев чуть порозовел.

— Ты его оставила Грете. Дариа его искал, но я нашел раньше, — он посмотрел исподлобья. — И подумал, что у меня он целее будет.

— Ты скрыл от своего куратора ключ, который он искал? — повторила она, не до конца понимая.

— Скрыл, — подтвердил Пафнутьев. — Твой ключ. От твоего кабинета. В твоем доме. Чтобы Дариа в него не залез.

— От своего куратора по Гильдии?

— Я знаю только одного куратора в Геронте, и это не Дариа. Но будь на его месте сам Бреслав, я бы ему и то не позволил лазать в твои вещи.

— Но... — протянула Деянира. Краем сознания она понимала, что должна сейчас негодовать, но не знала, по поводу чего именно. — Но... разве Дариа не должен войти в курс дела, поднять контракты?..

— Контракты все в конторе. Введешь его в курс дела, когда вернешься. Подождет, не облезет. Ключ я ему не отдам.

Сейчас он был похож на Бреслава. Не внешностью — тут почти ничего общего — но взглядом, интонациями... Я кажусь ему полной дурой, подумала Деянира.

— Что-то случилось? — спросила она.

Пафнутьев фыркнул.

— Да, Винсент, что-то случилось, — сказал он. — И да, я хочу поговорить об этом. Ты мне нужна, вот что.

— Я на задании.

— Уфф. Мне не пять лет. Я знаю, что ты на задании. Хотя бы выслушать ты меня можешь?

— Я слушаю тебя.

Он вздохнул, глядя на нее с сомнением и еще чем-то. Прикусил ноготь.

— Дариа имел беседу с его высочеством, — сказал он наконец, будто в холодную воду бросился. — И взял заказ. Одиночный заказ.

— Одиночный? — повторила Дея, не понимая. — На кого?

Пафнутьев назвал имя. Оно ничего для нее не значило.

— Дариа знает, что ты в курсе?

— Да, он мне сам сказал, — мрачно признался Пафнутьев. — И я теперь не знаю, что мне делать.

— Ты не имеешь права обсуждать это со мной... — сказала она.

— А с кем мне это обсуждать, с ним? — рявкнул Пафнутьев. — Я-то не наемный убийца! Послушай, Винсент, — заговорил он тише и быстрее. — Мне не нравится то, что здесь без тебя происходит. Мне не нравится Дариа. Мне не нравится, что сначала ты делаешь из меня няньку, а потом бросаешь Дух знает с кем и без малейших объяснений. И, думаю, хотя бы разговор я заслужил.

Деянира провела по лицу рукой. Ей никак не удавалось привести мысли в порядок. "Одиночные заказы" в Гильдии не приветствовались, но время от времени все же случались. Если Дариа не постеснялся заговорить об этом при Пафнутьеве, значит... значит, скорее всего, Бреслав в курсе. В противном случае Дариа побоялся бы, что парень донесет своему родичу. А если Бреслав в курсе... на самом деле, все объяснимо. После того, как она, Деянира, своими руками разрушила отношения Гильдии с престолом, новый куратор вынужден идти на сомнительные сделки, хотя бы для того, чтобы подтвердить свою лояльность. Гильдии нужен Геронт. Его золото, но главным образом — Школа. Бреславу пришлось принять это. Я все разрушила, подумала Деянира. Бреслав доверил мне интересы Гильдии, а я его подвела. Поэтому и на сделки с совестью, и на одиночные заказы он вынужден идти по моей вине. А еще я обещала Эрику защищать его сына — и тоже все испортила.

— Винсент, ты меня слышишь?.. — Пафнутьев с беспокойством заглянул в зеркало. — Ты в порядке?

— Я думаю, что это проверка, — сказала Деянира. — Они хотят посмотреть, как ты поступишь. Или же таким образом тебе сообщили о новых правилах игры. В обоих случаях я бы поговорила начистоту с Дариа. При Бреславе.

Пафнутьев длинно и заковыристо выругался, умолк. В глазах его промелькнула на миг беспомощность, как у растерявшегося щенка.

— Проверка, или?.. Бездна... И что я могу сделать, если Дариа договорился с принцем с согласия Бреслава?

— Смириться. Попробовать переубедить их. Попросить о переводе в другую команду.

— На побережье Хрюсланда? — усмехнулся он. — А что, почему бы нет. Там хоть кормят регулярно, от тебя и этого не дождешься...

— В Тримгест, — сказала Деянира. — В Вольные Города. В Угорье. Ты хороший маг, тебя с радостью примут везде, где есть нужда в людях.

— Ты серьезно думаешь... Винсент?..

— Да?

— Возвращайся поскорее.

— Я больше не имею отношения к делам в столице. И я ничего не могу сделать.

— А вот это ты точно зря. Из Гильдии не выходят. Ну поцапалась ты с Бреславом, так помиришься, серьезно. Он тебя любит...

— Сейчас ты лезешь не в свое дело.

— Ты делала свою работу двадцать с лишним лет, верно? — спросил он отчаянно. — И что, если ты в первый раз за эти годы сглупила, так и не жить уже? Или ты думаешь, что этот сукин выродок справляется лучше, чем ты? Если хочешь знать, Бреслав еще сам попросит, чтобы ты вернулась!

— Я устала, — сказала она.

Пафнутьев вздохнул и замолчал, глядя вниз. Бедняга, подумала Деянира. Он всегда считал Гильдию идеальной. Ей было жаль, но она ничем не могла помочь ему.

— Ладно, — заговорил он опять. — Я, наверно, дурак. Провались они все в Бездну. Хочешь, вместе в Угорье съездим, повидаем моих родичей? Маменька о тебе в каждом письме справляется. Покажите мне, говорит, ту смелую женщину, что взялась вывести в люди моего обормота...

— Я подумаю, — ответила Деянира. Она подвела и его, и девочку. — Паф, ты сможешь позаботиться об Эмми?

Пафнутьев сжал челюсти.

— Я уже о ней забочусь, — мрачно сказал он. — Пока ты не вернешься. Кстати, я уверен, что Дариа забыл про проклятого пони. А у меня денег нет. Поэтому тебе придется купить его самой. Конец связи?

В мутном стекле он казался совсем юным и очень несчастным.

— Конец.

— Винсент!..

— Ну что еще?

— Открой мне портал.

— Что?!

— А что? Буду тебе Звездочку чистить и кашу варить, — некроманты же не умеют, небось? На добровольных началах. Все равно я тут со всеми поцапался, они скучать не станут.

— А Эмми?

— У нее есть Меган. Я, в конце концов, тоже маг, а не баба.

— Нет.

Она ожидала, что он начнет спорить, но Пафнутьев сразу сник.

— Жаль, — сказал он. — Жаль. Ладно. Ты только береги себя, хорошо?.. Конец связи.

— Конец связи, — повторила Деянира.

Зеркало медленно погасло. С ним погас и шар света. Наугад протянув руку, Деянира положила зеркальце на сундук и свернулась клубком на постели. Глаза ее были открыты, но не видели ничего, кроме темноты.

* * *

— Туман, — сказал старый Йен. — Духов непроглядный туман, девять дней из декады. И кости от него ломит.

— И здесь тоже? — переспросил Ханубис. Его собеседники закивали. После столь неожиданного ухода Деи они поначалу расстроились, но Ханубис заказал еще пива, поэтому сейчас они с удовольствием делились всем, что знали о подступах к Арсолиру. По крайней мере, половину того, что они говорили, не стоило принимать всерьез, но и оставшейся части было достаточно, чтобы окрасить картину предстоящей миссии самыми мрачными тонами.

— И здесь, — сказал Озрик. Как уже выяснил некромант, он был дружинником при местном оре. — На вышке когда стоишь, ни хрена не видно. А однажды я стою, и вдруг на меня как чуда шарахнется с воздуха! Такая, вроде нетопыря, только поболе раза в три. Я ее хряснул, чем попалось, — вот кружка попалась навроде этой, — а она бульк, и с вышки грохнулась. Так я потом во дворе искал, а ее нету.

— Днем?

— Ага.

— Сильно ж ты с утра набираешься, если среди бела дня чуд видишь, — не преминул вставить Виль, вытирая жирные руки о свою куртку.

— Пусть меня Отрин на земле не удержит, если вру!

— А вы, милсдарь Виль, ничего не видели? — вмешался в беседу Ханубис. Если их не направлять, они могут отвлечься очень надолго.

— Кузину я свою видел, так она говорит, в деревне Колокольчик покойники выкопались. И теперь бежит народ из Колокольчика во все стороны.

— Верно, — вмешался Йен. — К нам три семьи прибилось. Гадюка, сосед мой, все бобылем ходил, нарадоваться не мог. Так сейчас у него по лавкам вся семья его братца младшего сидит, из избы выходить боится. А Гадюка ко мне ночевать ходит, видеть, грит, их не могу, — он захихикал.

— Андреаса семья? — удивился Виль.

— Луки. Андреас не в Колокольчике, а в Творожице.

Марвин ерзал на скамье, но Ханубис не подавал виду, что замечает его. Если уж мальчик так непосредственен, что пытается чаровать ауру страха в людном месте, будем надеяться, что он осмелится и самостоятельно выйти из-за стола. В общем-то, почти любой из учеников однажды учинял нечто подобное, но большинство делали это из любопытства или для шалости, а не из страха. И будем надеятся, что его порыв не станет кое для кого фатальным.

— А далеко расположен этот Колокольчик? — спросил он.

— Да в двух днях конных отсюда, прямо по тракту.

Значит, радиус некросферы около двух сотен дарлиенских лиг. А если считать "чуду" — еще больше. С одной стороны, учитывая масштабы Арсолира, в этом нет ничего удивительного. С другой — это очень скверный признак.

Прислушиваясь к миру, Ханубис ощущал, как набухает на востоке пузырь, вращается, разбрасывая протуберанцы миазмов, семена Бездны. Он предпочитал не прислушиваться — пока.

— А дальше к востоку что?

В Колокольчике надо будет задержаться. Поднатаскать мальчика, а заодно и дождаться мэтра Планта с его передвижным цирком.

Дальше к востоку, судя по словам пьяной троицы, деревья ходили, а камни говорили, и вообще начинался полный и беспросветный ужас. Как показалось Ханубису, атмосфера была передана адекватно, а вот конкретики недоставало. Впрочем, иного не следовало и ожидать.

Таверна "Плата за пиво" действительно пользовалась популярностью. Люди входили и выходили, откуда-то даже появился менестрель. Ханубис не прислушивался, но голос певца был ему знаком, и он даже помнил — откуда. Полуэльф. Интересное существо.

Озрик погрузился в историю несчастной леди ор-Залецки, в фамильном замке которой завелось нечто неприглядное, и некромант мысленно поставил еще одну точку на карте. Марвин катал по столу хлебный шарик и даже дышать забывал от желания вылезти. Завтра следует расспросить его о том, что он услышал и какие выводы сделал. Будет смешно, если окажется, что мальчик все-таки обращал внимание на разговоры, а то и анализировал их.

— А многих ли в округе в ополчение забрали, любезнейшие?

Не то что бы многих, но собеседники сразу загрустили. Да, едва ли удастся узнать от них точные детали, а лишние расспросы не пойдут на пользу.

Десять минут спустя, обсудив политические факторы, приведшие к войне, а также тонкости женской психологии применительно к семейной жизни, Ханубис раскланялся с информаторами. Марвин поднялся со скамьи следом за ним.

— Учитель... можно мне еще побыть внизу?

— На здоровье, — улыбнулся некромант. — Хочешь послушать музыку?

— Менестрель неплохо играет.

— Неплохо. Подойдем? Я бы поздоровался с ним.

Мальчик ощутимо напрягся, но промолчал. Вместе они протиснулись мимо стоящих кружком зевак. Адар Йо Сефиус, склонившись над гитарным грифом, играл "Ветер над холмами", старинную балладу о лорде, погибшем далеко от родных мест, и о его жене-чародейке. На вкус Ханубиса, под аккомпанемент лютни песня звучала бы лучше, но и так было неплохо — высокий печальный голос смягчал резкость расстроенных аккордов.

Забавно, думал Ханубис, в должном молчании слушая менестреля — как легко отвести людям глаза. Дурацкая шапочка, клочковатая борода и грязь на одежде — и они уже не видят эльфийской крови, столь очевидно проступающей в каждом жесте и взгляде певца. Да и помнит ли о ней он сам? В наше трудное время легче не помнить о многом, — если ты, конечно, умеешь забывать.

Йо оборвал последний аккорд на полувздохе и вскинул голову.

— Налейте чашу менестрелю! — гордо провозгласил он, и заплаканная служанка поспешила вручить ему кружку. Полуэльф с нескрываемым удовольствием припал к источнику влаги, но тут взгляд его упал на некроманта, и он закашлялся.

— Похлопать? — радушно предложил Ханубис.

Тот замотал головой, пена с его бороды полетела во все стороны.

— Бла... благодарю, — выдавил он наконец. — Добрый вечер, милсдарь магик. Привет, Марвин. А я тут... вот... играю.

— Прекрасно играете, — заверил его Ханубис. — Но, позвольте спросить, чему мы обязаны столь неожиданной встречей? Вы выбрались навестить вашу почтенную матушку, или же вас позвали иные заботы?

С ласковой улыбкой Ханубис следил за тем, как на лице менестреля появляются самые разнообразные выражения. Марвин с шумом втянул в себя воздух.

— Заботы... — проговорил менестрель. — Какие заботы могут быть у вольных пташек, питаемых вдохновением да щедротами слушателей? Сыграть вам? Я могу "Ночь живых мертвецов", хотите?

— Как вам угодно, — отозвался некромант, — я все равно сейчас ухожу, не утруждайте себя. Марвин, — повернувшись, он вложил в ладонь юноши серебряную монету. — Постарайся все же поспать сегодня, с утра в дорогу. Доброй ночи.

Ученик и менестрель в два голоса пожелали ему того же, и Ханубис освободил их от своего общества. Пусть развеются. Напоследок.

Интересно, откуда берется мнение, будто некроманты обожают песни о своей работе, думал Ханубис, поднимаясь по лестнице.

Служанка проводила его до комнаты. У порога кучей был свален багаж. Изнутри не доносилось ни звука. Ханубис замер на миг, перед тем как войти. Стань мне проводником, Дух, сказал он про себя так, как если бы творил заклинание. Снизу доносился бешеный гитарный проигрыш, но в сознании некроманта опять звучала тихая колыбельная на древнем языке.

* * *

В комнате было темно. Деянира лежала лицом вниз, и звук открывшейся двери не заставил ее пошевельнуться.

— Вот как, — сказал Ханубис. — Довольно трогательно с их стороны предоставить нам только одну кровать. Впрочем, она выглядит довольно просторной.

Она не ответила.

— Искать хозяина и переубеждать его мне лень. Но можно положить между нами твой меч. Ты не помнишь, он должен быть в ножнах или без них?

— Как хочешь, — отозвалась она чуть слышно. — Я не собираюсь тебя домогаться.

— Очень мило с твоей стороны. Тогда обойдемся без железа, — в темноте он чувствовал огонек ее жизни, судорожный, подрагивающий. Бедная девочка.

Он снял сапоги и плащ, взяв с сундука сложенное одеяло, укрыл Дею. Она лежала неподвижно, как фарфоровая кукла. Ханубис лег рядом. Некоторое время он молчал, слушая, как она дышит.

— Я поговорил с теми ребятами из ополчения, — заговорил он неспешно. — Судя по их рассказам, скоро дорога станет труднее. Мы приближаемся к озеру и скоро въедем в пределы некросферы. Тебе знаком этот термин? Бездна реагирует на гекатомбу выбросами метастазов, а разброс коэффициентов Санеги столь велик, что всему живому на местности становится крайне неуютно. Да и Ленерро, скорее всего, вносит свою долю в общую картину упадка и запустения. Нам следует это учитывать в наших планах.

— Поговори со мной об этом завтра, — сказала Деянира.

— Разумеется, завтра я повторю, — согласился Ханубис. — Пока что я в немалой степени разговариваю сам с собой. Видишь ли, мне необходимо сжиться с мыслью, что я действительно туда еду. Выпьешь?

— Да.

Ханубис отцепил с пояса фляжку, потом потянулся к сундуку. В кармане плаща нашлось сморщеное маленькое яблоко. Ханубис разломил его на две части и открыл пробку.

Дея неловко повернулась, приподнялась на локте. Лицо у нее было словно высечено из мрамора, и на миг Ханубису захотелось подробно обсудить с Марвином степень этичности его выкрутасов с Силой. Желание столь же пагубное для обучения мальчика, сколь и бессмысленное. Он всего лишь приблизил неизбежный кризис. Сейчас Дея ближе к миру живых, чем когда-либо за последнюю декаду — и именно потому ей больно.

Сделав глоток, Ханубис передал фляжку Деянире. Она отхлебнула и снова опустилась на подушку, сжимая в пальцах кусочек яблока. Ханубис растянулся рядом.

— Холодно, — сказал он.

— Да.

— Не сочти за попытку домогательства, но должен заметить, что делить с тобой ложе так же приятно, как и завтракать, — лениво заговорил он. — Мне это напоминает юность. Разговоры в темноте, ощущение тепла и все такое. Я не раз жалел, что мы ночуем раздельно.

— Не замечала.

— Глупо менять крепкую дружбу на мимолетный роман. А долго бы он не продлился.

— Потому что я — уродина.

— Не поэтому. Просто мне фатально не везет с возлюбленными. Слово "фатально" я употребляю в его словарном значении. А что до твоего замечания — неправда, ты красивая. Мне всегда нравилось на тебя смотреть, а, насколько я знаю, мои взгляды на красоту близки общепринятым.

То ли смешок, то ли всхлип.

— С моей-то рожей?

— Классический тринийский стиль красоты. Правда, скулы чуть шире — тут я предположил бы влияние кочевников, но это делает лицо интересней. Хорошие волосы, умные глаза, целые зубы. Без шрама было бы лучше, но и так более чем достойно.

— Ты зануда, Ханубис.

— Это следствие привычки к научному мышлению.

— Слышал бы меня сейчас кто, — сказала Деянира, и слова ее были как ломкие льдинки. — Винсент из Гильдии жалуется, что лицом не вышла. М-мать.

— На то они и ночные разговоры, — возразил Ханубис. — Как говорят в Тумулусии — ночь скрывает все, мы же сохраним наши тайны. Да и почему бы Винсент из Гильдии не пожаловаться? У каждого иногда возникает в этом нужда. Я бы тоже с удовольствием пожаловался.

— На невезение с возлюбленными?

— Именно, — усмехнулся он. Зелье начинало действовать, разливалось теплом по венам. Ханубис составил его в столице и первоначально планировал сберечь до озера. — Знаешь, я предпочитаю стройных блондинок эльфийского типа. Гордых и с эдакой обреченностью в глазах — она еще часто бывает при заболеваниях кишечника.

— Вроде нашей Сияны?

— Точно, вроде нее, хотя в ее случае я бы поставил скорей на разлитие желчи.

Этот ее смешок уже был совершенно явственным.

— О. Она тоже значится в списке твоих неудач?

— Рассуждая отрешенно, это была удача. Своей принципиальностью Сияна избавила нас обоих от кучи неприятностей. Но, как бы то ни было, с другими, менее предубежденными против некромантии особами, мне не так везло.

— Дай-ка я догадаюсь. В какой-то момент ты понимал, что перед тобой дурочка?

— Если бы. Глупость сама по себе очевидна сразу и не является помехой для физиологической части отношений, в прочем же и нужды не возникает. Но, как ты понимаешь, мне интересней более сложные личности. Те, в чьих глазах отражаются не только особенности пищеварения. И вот с ними-то все развивается по единому дурному алгоритму, столь любимому менестрелями.

— Твой дурной алгоритм имеет имя? — напрямик спросила Деянира.

— О да, — Ханубис был рад, что темнота скрывает его лицо. Он жалел, что затеял этот разговор, что Дея так быстро пришла к сути. Впрочем, все справедливо — откровенность за откровенность. Abyssus abyssum invocat. — Ее зовут Лориен. Лориен ар-Тэйн.

— Ар-Тэйн? — протянула Деянира. — Но это значит...

— Ага, — сказал Ханубис. — Лориен Закатная. Эльфорская принцесса. Смешно, правда?

Имя ее и сейчас отзывалось болью. Виной и яростью. Золотом и лазурью.

— Я мог бы тысячу раз забыть ее, — заговорил он, и в глаза летел рыжий песок, и било в ноздри мускусом и жасмином, сталью и кровью, и иссушающим жаром пустыни. — Я тысячу раз потерял ее, да и не обладал никогда. Ты знаешь, чем мы платим за Силу. Воины теряют близких, а мы теряем себя. Ты проходишь сквозь Бездну, и от тебя не остается ничего, кроме того, что умереть не может. И становишься сильнее. А я шел и думал о ней, и каждый мой шаг был шагом ей навстречу. И когда я прошел Бездну, я обрел Силу и вернулся. И потерял ее навсегда.

— Она... умерла? — спросила Дея не сразу.

— Нет. Возможно, лучше бы ей умереть. Она утратила былую личность. Превратилась в чудовище.

— Ты уверен?

— Я разбираюсь в чудовищах, — он пожал плечами в темноте. — Вероятно, в том, что так случилось, была и моя вина, но таков был ее выбор. И ее право, как говорят эльфы.

— А ты?..

— Я ничего не мог изменить. Я остался один, и мир мой рухнул, и никому на свете не было дела, умру я или останусь в живых, а мне — менее всех.

— Понимаю. Но ты выжил.

— Как видишь... Я размышлял об этом, и решил так: смерть все равно победит однажды, а если все равно — жить или умереть, не глупо ли играть в поддавки?

— Но если нет сил?..

— В смерти их не станет больше. Видишь ли... жизнь не обязана быть справедливой. Она вообще ничего не обязана. Она — дар сама по себе. А дальше греби сам, как знаешь. По течению, против него, на берег — твоя воля. Она ничего не должна нам, а мы ничего не должны ей, — нам решать. А кроме того — смерть не бывает освобождением.

— Я потеряла все, — сказала Деянира.

— Ты потеряла многое, — согласился Ханубис. — Не мне судить, насколько много. И это больно, я знаю. Со временем боль поутихнет, но никогда не исчезнет до конца, — сказал он, глядя во тьму перед собой. Золото и лазурь, Лориен, золото и лазурь. — Такова плата за то, что становится нами, и за то, что быть нами перестает. Иногда это кажется мне невыносимым. Иногда — вполне честным.

Ханубис чувствовал рядом Деяниру, ее дыхание и тепло ее тела, и — с чуткостью дарованной зельем — холод и отчаянье, засевшие у нее в груди, и огонек, дрожащий в тщетной попытке добраться до воздуха. Живи, сказал он. Живи.

— Мне сорок три года, — сказала Деянира. — И на мне висит каждый из них. Я убивала сама и заключала контракты идущим на смерть. У меня нет семьи и никогда не будет ребенка. Я потеряла всех, кого любила... — она смолкла на миг, ладонью коснулась лица. Потом заговорила опять, и в ее интонациях, ломких, оборванных, Ханубис услышал свою победу. — Будь ты проклят, Монтелеоне, — прошептала Дея. — Мне нужно было настоять, заставить... Ты мог бы и послушать меня...

Она задохнулась, потом, спустя долгие миги, заговорила снова:

— Ханубис, обними меня, пожалуйста.

Он послушно повернулся на бок, и Деянира уткнулась лицом ему в грудь.

— Можно я расскажу тебе про него?

— Конечно.

Он лежал, обнимая ее бережно, как хрупкую статуэтку, — пока она говорила, долго, бессвязно, бесконечно повторяясь, и после, когда она заснула, вымочив слезами всю его мантию. В какой-то степени и эта беседа была одной из граней некромантии как искусства, хотя Ханубис предпочел бы пройти Бездну с голыми руками, нежели открываться так еще раз. Он лишь надеялся, что его усилия стоили такой цены, а еще — что не найдет утром на подушке рыжий песок.

* * *

— А твой учитель — страшный человек, — сказал Адар Йо Сефиус, дренькнув гитарной струной. Флора согласно кивнула.

После того, как Ханубис покинул зал, они задержались еще на две песни, а потом, снарядившись целой горой пищи и пива, отправились в конюшню, где их ждала Флора. Уютно устроившись на куче соломы, они сидели, прислонившись к задней стене кухонной печи, пили и болтали вот уже много часов. Фонарь на крюке отбрасывал на стены резные тени, а лошади спали, лишь иногда вклиниваясь в беседу сонным ржанием.

— Да, — ответил Марвин. — Наверно, так.

— И не "наверно", а совершенно точно, — заявил менестрель. — Я его когда вижу, у меня сердце не на месте. Ну какое ему дело до моей матушки, а?

— Думаю, он так шутил, — сказал Марвин, подумав. — У него вообще своеобразное чувство юмора.

Флора и Йо хором вздохнули.

— Во дворце он мило, по-моему, пошутил, — Марвин решил заступиться за учителя. — Когда предложил принцессе поднять ее мертвого хомячка.

— И что принцесса? Упала в обморок? — с надеждой спросил Йо.

— В смысле — "поднять"? — вздернула брови Флора.

— В смысле, сделать хомячка зомби. А принцессе как раз понравилось... — Марвин вспомнил Хеллен и улыбнулся. — А за обедом он сбежал, и мы ловили его по всей королевской столовой. Хомяк, в смысле, сбежал.

— О, — изумилась Флора, — вы обедали с его высочеством?

— А хоть кто-нибудь в обморок падал?

— Одна старая герцогиня упала, не помню имени. Но не в обморок, а в юбках запуталась, когда Эразм ей пробежал по ногам. Эразм — это хомяк, — пояснил Марвин Флоре. — Да, я обедал с его высочеством после того, как присягнул ему.

— Это ж надо так историю загубить, — протянул менестрель. — Так что, Марвин, ты теперь, получается, барон?

— Я и раньше был бароном, но теперь я связан с престолом и его высочеством узами верности и чести, — сказал Марвин. Флора восторженно воззрилась на него из-под распущенных прядей. — Я же единственный сын моего покойного отца, — договорил он, чтобы не молчать.

— А ваша мама? — спросила Флора застенчиво

— Она умерла, когда я был маленьким. Я ее не помню. От нее остались книги... в том числе и та, из-за которой я здесь.

— "Легенда о свирепом некромансере Магнусе Ужасном и эльфийской деве"? — не преминул съязвить Йо, но Марвин на него почему-то не обижался, что бы тот ни городил.

— Нет, — мягко сказал он. — Том по некромантии. Магическая книга.

— От вашей мамы вам досталась магическая книга? — повторила Флора, округлив губки. — Она тоже была чародейкой?

— Я не знаю. Отец говорил, что она была из семьи грааргских купцов.

— Это очень странно, — сообщил Йо. Отставив гитару к стене, он ухватил очередную сосиску. — Насколько я знаю грааргских девиц, магические трактаты в список их любимого чтива не входят. А я вот что спросить хотел: твоя некромантия, она тебе баронствовать не мешает?

— Не знаю, — сказал Марвин. Отпил глоток пива, чтобы собраться с мыслями. Удивительно, как может быть, что он сидит в компании полуэльфа и вампирши, рассказывая самое сокровенное? Но одновременно он знал, что сидел бы так и всю жизнь, рассказывая сам и слушая их. — Я надеюсь, что мне удастся как-то совмещать... то есть, некоторые дворяне ведь занимаются магией. Почему одно должно мешать другому? Может быть, наоборот — это мне поможет? Против ор-Меджиовани, я имею в виду. Отец, конечно, был бы против...

— Обязательно поможет, — сказала Флора, улыбнувшись ему. — Даже не сомневайтесь.

— А почему бы и нет? — менестрель потянулся за кружкой. — Вот мэтрессе Винсент, то есть леди ор-Фаль, магия только помогает... в таких делах, в смысле. Кстати, а почему ее с вами внизу не было? Я из разговоров так понял, что вы наткнулись на кучу ее однополчан, так они тоже не просекли, куда это она делась.

— Она быстро ушла, устала за сегодня, — неохотно сказал Марвин.

— Жалко, — Йо опрокинул в рот последние капли. — Ей бы помогло развеяться, а то она вечно смурная какая-то. То есть на солнцеворот-то понятно было, почему, но и до того... Интересно, какая она, когда веселая?.. А пиво еще есть?

Марвин потянулся за последним кувшином. Он как раз наполнял вторую кружку, когда до него вдруг дошла очередность событий. Его паническое, случайное волшебство. Тень, проскользнувшая по залу, смолкшие разговоры. Деянира, не сказавшая после того и десятка слов. "Ей бы помогло развеяться"... "За магию"...

— Эй, хватит! Через край же льешь!..

— Извини... — Марвин поставил кувшин рядом с собой. Передал менестрелю его кружку. Поднял собственную — на деревянном боку блестела пена; сделал глоток, не почувствовав вкуса. Его вдруг затошнило.

— А все-таки хорошо мы придумали, — нарушил Йо затянувшееся было молчание. — Теперь знай себе, путешествуй всласть. А то я уже намаялся днем отсиживаться в лопухах, а ночью ехать в полной темени. Еще и погодка...

— Хорошо придумали что, везти гроб? — машинально переспросил Марвин.

— Это не гроб, а сундук! — обижено сказала Флора. — Очень хороший сундук.

— Мягкий?

— Резной!

— Хороший, факт, — подтвердил Йо. — Я его на боевого жеребца выменял. То есть, не только на него, а еще на кобылу, мешок овса, шерстяные носки, бутылку самогона и окорок. Хотя, сказать по правде, тот мужик сначала не очень хотел меняться, но с Флорой они быстро пришли к концензусу.

— Да? — переспросил Марвин. Про приключение в кузне Йо поведал еще в начале вечера, и теперь Марвину невольно представилось кровавое месиво на дороге — и боевой жеребец, впряженный в опустевшую телегу.

— Он очень хороший, тот дяденька, — сказала Флора с застенчивой улыбкой. — Я ему все объяснила, и он захотел нам помочь.

— А что ты объяснила, кстати? — заинтересовался Йо. Вампирша потупилась.

— Не помню, — призналась она наконец. — Но когда он дал мне носки, у него слезы на глазах стояли.

— Умеешь же... — восхитился Йо. — Ты, сестренка, просто бесценный попутчик! .— сообщил он, утерев руки о куртку и взявшись опять за гитару. — Вот бы нам с тобой по стране прокатиться, мы бы мигом прославились! Ты бы могла, скажем, подковы гнуть, а я бы пел — это свежее сочетание, публика оценит. Знаешь, как это прекрасно — путешествовать? Сам себе господин, каждую ночь или две ты на новом месте, все рады тебя видеть и поить, потому что знают, что надолго ты не задержишься... И всюду новые виды — то ты ночуешь в хижине рыбаков, то в герцогском дворце, то и вовсе, извини, в прачечной борделя — и отовсюду уходишь с новым жизненным опытом, провожаемый горькими слезами восхищенных поклонников... Вот. И с корчмарями ты бы договаривалась, — добавил он будничным тоном, — а то менестреля обидеть не трудно, всякий норовит, а тебе пальца в рот не клади.

Флора улыбалась ему.

— А Марвина мы с собой возьмем? — спросила она, не заметив, по-видимому, двусмысленности последней фразы менестреля. Марвин — тот заметил мгновенно. — Он мог бы выступать со своим хомячком...

— Ага, — Йо тихо наиграл первые такты чего-то бравурного. — Вполне. С хомячком и другими животными. На маленьких зверюшек все смотреть любят. Хочешь, Марвин?

— Хочу ли я показывать публике маленьких мертвых зверюшек? — недоуменно переспросил Марвин.

Йо заржал; мигом позже засмеялась и Флора. Наконец, не выдержал и Марвин. Что смешного в его вопросе, он так и не понял, но очень уж заразителен был пример. А, Бездна, на какой-то миг Марвин явственно представил, что и он может странствовать с ними, вот так вот болтать в ночи, — пусть не сейчас, когда-нибудь потом, когда он закончит учиться у Ханубиса... Странное занятие для некроманта, но почему бы нет, ведь один раз он уже изменил судьбу, предначертанную от рождения? Но мигом позже он вспомнил, что не изменил ничего, и если магия и не помешала бы ему, то баронство наверняка воспрепятствует... Если только Меджиовани не окажется сильнее — тогда Марвин будет свободен для любой доли. И станет неудачником, именно так, как пророчил отец.

— Пора мне спать, — сказал Марвин

— Уже? — поразился Йо. — А я как раз хотел еще сходить за пивом.

— Уже? — огорчилась Флора. — А я думала, вы еще побудете с нами. Вы ведь обещали рассказать мне про вашего учителя...

— А я обещал рассказать про Орну...

— Уже поздно, — он поднялся на ноги. — Мы ведь сможем встретиться завтра?

— Но... — Йо замялся.

— Конечно, сможем! — заулыбалась Флора, показавшись вдруг Марвину очень красивой: глаза горят, а волосы — словно облако, пронизанное солнцем. — Йо, правда же?..

Ответить менестрель не успел. Гитара тренькнула и затихла. Дверь конюшни бесшумно распахнулась, и фонарь качнулся, мазнув светом по стенам.

— О, — сказал Ханубис. — Какая встреча. Доброй ночи.

* * *

Гитара тренькнула, стукнула об пол. Флора вскрикнула тонким голосом, как птичка. Некромант скользнул взглядом по ней, потом по ее спутникам и улыбнулся. От его улыбки и равнодушных глаз у Марвина мурашки побежали по спине.

— Не думал кого-то застать в конюшне в этот час, — сказал Ханубис тихо и миролюбиво. — Флора, что ты здесь делаешь?

Несколько ударов сердца Флора смотрела на него, словно порываясь что-то сказать, а после упала на колени.

— Мастер, — прошептала она, — мастер...

Некромант шагнул к ней, вошел в круг фонаря, и тень его упала на стену. Он прошел мимо Марвина, и Марвин ощутил вдруг, что едва дышит в подступившей темноте. Заржали лошади; сначала одна, а потом и другие — испуганно, громко. Менестрель сидел на соломе и гладил гриф упавшей гитары; лицо его было белым. Флора не смела поднять головы, волосы ее рассыпались золотом по бронзе соломы.

— Я ведь говорил тебе, что не желаю видеть тебя рядом с собой, — проговорил некромант, остановившись подле вампирши. — Не так ли?

Тогда она вскинула лицо.

— Нет, мастер, — сказала она, и голос ее был не громче шелеста. — Вы только приказали мне покинуть город и не возвращаться в него. Вы сказали это после того, как убили мою семью.

— Продолжай, — кивнул он.

— Лучше бы вам убить и меня тогда...

— Я думал об этом, — снова кивнул Ханубис, и в голосе его Марвин услышал смерть. — Возможно, ты и права.

Флора смотрела на него как завороженная, пальцами теребила фибулу плаща. Облизнула пересохшие губы, но молчала — только продолжала смотреть так, как смотрят в последний раз.

Марвин знал, что ничем не может помочь, но времени не оставалось, и он шагнул вперед. Здесь, в пространстве кромешного холода, страху не было места.

— Учитель, — сказал он, — не убивайте ее.

Тогда тот обернулся.

— Почему же? — глаза его были темны и непроницаемы.

— Она... — Марвин дорого бы дал, чтобы знать, о чем думает сейчас учитель. — Она может быть нам полезна... на месте, — сказал он. — К тому же, я пленил ее. Цепью. Она принесла клятву подчинения.

Ханубис улыбался.

— Молодец, ученик, — сказал он. "За магию", вспомнил Марвин. — Флора, — отвернулся он. — Ты принесла ему клятву подчинения?

— Нет, мастер, — пальцами она коснулась горла, следа от цепи. — Я клялась не причинять вреда... и говорить правду. Но вам я дам любую клятву — только позвольте мне следовать за вами. Или убейте.

— А вы, милсдарь менестрель, — Ханубис опять повернулся рывком, и тень его метнулась по стене, — чем объясните свое появление здесь?

Йо, скорчившийся в клубок среди пустых кувшинов, вскинул голову, и Марвин подумал, что доселе еще не видел его — настоящего.

— Я призван свидетельствовать, мэтр, — сказал он напряженным, звенящим тоном, словно шел по краю пропасти. — Свидетельствовать об Арсолире. Таков мой выбор и мое право.

— Ваше право, несомненно, является вашим личным делом, — бросил Ханубис. — Вы тоже набиваетесь ко мне в попутчики?

Менестрель быстро взглянул на застывшую Флору.

— Помните, — проговорил он, — вы спрашивали, когда сможете послушать мое пение? Я мог бы петь для вас...

Бездна, подумал Марвин, что он несет? Кого он этим пытается убедить, кого...

Некромант усмехнулся, жестко, нехорошо.

— Вот как, — сказал он. — Хорошо, милсдарь. Сыграйте мне одну песню. "Алые дни" или "Плач по белым башням", по вашему выбору. Обдумайте хорошенько, я не стану вас торопить.

Полуэльф медленно опустил лицо. Сглотнул — Марвин услышал это и вдруг понял, как тихо вокруг, — прижал к груди гитару, словно надеясь прикрыться ею.

— Хорошо, мэтр, — промолвил он чуть слышно. — Я подумаю.

— Отлично, — Ханубис вновь обернулся к ученику. — Теперь — Флора.

Мне с ним не справиться, подумал Марвин, никаких шансов, — и поразился своей мысли.

— Формулировки клятвы должны быть предельно точными и выверенными, — произнес Ханубис, рассматривая Марвина с тем интересом, с каким разглядывают диковинных детищ природы. — Особенно если клятву приносит высшая нежить вроде вампира. И на твоем месте я не стал бы снимать с нее цепь.

Рука Марвина взметнулась к горлу, нащупала острые звенья.

— Цепь причиняет ей боль, — возразил он.

Брови некроманта взметнулись вверх.

— Разумеется, — сказал он. — На то и расчет. Причиняет боль и выводит из концентрации. Рано или поздно — ломает волю, но в нашем случае и ломать-то нечего... А ты что скажешь, Флора?

— Я подчиняюсь вам, мастер, — прошептала она. — Вашей воле...

— Хорошо. Марвин, дай мне цепочку.

А ведь это доставляет ему удовольствие, подумал Марвин почти со стыдом. Неловкими пальцами он расстегнул замочек, протянул учителю.

— Флора, встань.

Она поднялась, встала перед ним, опустив глаза. На лице ее играла слабая улыбка, от которой у Марвина сжалось сердце.

Некромант приподнял ее волосы, обнажив шею. Щелкнул замочком.

— Когда ты последний раз питалась, дитя? — спросил он мягко.

— Я... Восемь ночей назад.

— Ты голодна, должно быть?

— Я умею терпеть, — она казалась сейчас счастливой. Совершенно бездумно счастливой.

— Я запрещаю тебе причинять вред людям, — сказал Ханубис. — Марвин, ты за нее отвечаешь. Надеюсь, ты будешь кормить ее хотя бы раз в декаду. Если тебе понадобится для этого посетить скотобойню, можешь не спрашивать дополнительного разрешения.

Он развернулся на каблуках. Лицо его было неспокойно, но Марвин не смог понять, какое чувство владеет некромантом.

— Марвин, за мной. Любезнейшие, скоро светает. Мы выезжаем через час после рассвета и ждать вас не будем.

Марвин обернулся в дверях. Флора стояла на коленях, кончиками пальцев ощупывая шею. С этим я помочь не могу, подумал Марвин. Йо повел головой из стороны в сторону, словно борясь с головной болью. Потом вдруг подмигнул Марвину и махнул ему рукой, иди, дескать. Подошел к вампирше, присел на корточки.

— Сестренка, — сказал он. — Эй, сестренка...

Марвин не стал ждать дальше, поспешил за учителем.

Снаружи небо чуть просвечивало синим. Накрапывал дождь. Ханубис ждал его.

— Марвин ор-Мехтер и его труппа мертвых зверюшек, — проговорил он, не оборачиваясь. — Знаешь, Марвин, иногда ты поражаешь даже меня.

Насколько Марвин мог судить, комплиментом его слова не являлись.

День стал достойным продолжением ночи. Когда Ханубис выводил коня со двора, на седло опустилась серая голубка с примотанной к лапке полоской тонкой бумаги. В письме оказалось три слова, небрежно выписанных Старшей Речью: "Я не приеду". Ханубис сжег бумажку заклятием и отпустил птицу.

— Твой выбор и твое право, Этвен, — пробормотал он. Он почти не сомневался, что решение ее будет таковым, но все же надеялся. Любовь не бывает вечной — даже и среди эльфов. Странно, что она вообще ответила.

Деянира проснулась в сквернейшем настроении, каковое только ухудшилось после встречи с менестрелем и гробообразным сундуком Флоры. За первые два часа пути она не сказала ни единого цензурного слова, а после обнаружила, что забыла в трактире кошелек, и разразилась таким потоком ругани, что даже придорожные птицы умолкли.

Так они и ехали тем серым понурым днем: впереди матерящаяся сквозь зубы магичка, а за ней мизантропичный Ханубис на своем черном жеребце, спящие в седлах Марвин и полуэльф — и, в довершение всего, пегая кобыла, несущая на спине гроб с малолетней вампиршей. Дивно, думал Ханубис в такт копытам. Очаровательно. Феерично.

Он не спал этой ночью, а потому на подушке его не нашлось рыжего песка, но стоило ему лишь приглядеться, прислушаться к миру — и тотчас же его внутреннему взору представало отнюдь не то, чему следовало бы. Не древняя магия эльфийских лесов, тонущих в сизом тумане, не перепады коэффициента Санеги, даже не схемы огненных заклятий, бездумно перебираемых Деей. Ярко-синие глаза, сапфир или же синий лед, наблюдающие за ним из дали, до которой сам Ханубис не мог дотянуться. Бесцеремонное, чуть насмешливое внимание. Интерес сытого хищника к... добыче? Сопернику? Партнеру? Этого Ханубис не знал и знать не хотел. Правила игры требуют осторожности, не следует допускать и мыслей о ней, ибо они усиливают связь.

Лориен ар-Тэйн, госпожа Хозяйка, да заберет тебя Бездна.

Под вечер, когда они проезжали тихим, поросшим осиною оврагом, навстречу им выкатилось четверо разбойников. Выглядели они так, словно в засаде и зимовали — грубо сшитые, сырые дубленки, ржавое оружие, заросшие лица. Главный, весьма напоминающий медведя, прокричал что-то неразборчивое, но неоригинальное, потрясая булавой. Ханубис очнулся от тягостных раздумий ни о чем.

— Жители же этого края весьма странноприимны и доброжелательны, — сообщил он со вздохом. — В чем не делают различия между ором, купцом или простым бродягой.

Марвин с менестрелем за его спиной всполошились и начали громко перешептываться.

Разбойник заорал опять.

Подмигнув Ханубису, Дея тронула поводья.

— Чего надо? — спросила она, аккуратно снимая перчатки. Звездочка чуть повернулась, открывая разбойникам обзор на притороченный у седла полутор, но те, по видимости, отличались повышенной тупостью или целеустремленностью и намека не поняли.

— Слазьте с коней, а барахло свое тут оставьте, — зарычал главарь. Остальные поддержали его нестройными выкриками.

— С чего бы это? — удивилась магичка.

— С того... ты мне голову не морочь, слазь с коня давай... — он медленно приближался. До него было шагов десять. Звездочка тихо заржала, и Ханубис придержал своего вороного, шагнувшего было вперед.

— А не страшно четверым на четверых идти? А то вдруг мы с коней сходить не пожелаем, а наоборот, пожелаем вам кишки выпустить?

— С болтом в брюхе — не пожелаете, — со всей силой убеждения прорычал разбойник.

— Ой, так у вас еще арбалетчик есть? — переспросила Деянира. — А то и не один?.. А где же он, в кустах сидит? Вон в тех, да?.. — махнула она рукой. Густые кусты выше по склону разом вспыхнули, раздался вопль. — Или вон в тех?.. — вторая сторона занялась также.

Ханубис засмеялся в голос.

Разбойники ошарашено мотали головами, медленно отступая.

— Ну... мы пойдем тогда, — робко предложил главарь, стянув с головы мохнатую шапку. — Прощения просим, милсдарыня чародейка...

— Стоять, — скомандовала Деянира. Четверка застыла, тщетно пытаясь притвориться элементом ландшафта. — Портки снимайте.

Кусты догорали, исходя густым серым дымом. Разбойники, путаясь в шапках и оружии, пытались выполнить распоряжение. Главарь позабыл снять сапоги, запутался в штанинах и упал. Четверо путников молча взирали на эту непотребную картину.

— А теперь — пшли отсюда, погань, — распорядилась Дея.

В считанные секунды дорога опустела.

— Ух ты... — выпалил Йо. — А я думал, вы их всех — того... В смысле, вы ж такая мрачная сегодня...

— Думаешь, если бы я их "того", это сильно бы меня развеселило? — ледяным тоном поинтересовалась Деянира.

Может, и не развеселило бы, но избавило бы от риска получить болт в спину, подумал Ханубис. Словно услышав его мысль, Дея повернулась к нему.

— За нами они следовать не посмеют. А вернутся сюда — наткнутся на цирк его высочества. Туда им и дорога.

— Кому именно?

— Да всем им...

После захода солнца, когда они достигли комфортабельной и безлюдной гостиницы с геранью на окнах и сворой псов во дворе, Флора вылезла из своего сундука и, скромно усевшись на краешке стула, устремила на некроманта взгляд, от которого у него зачесалась спина. Марвин ковырялся в еде, косясь то на Флору, то на учителя. Деянира уставилась в тарелку так, словно желала испепелить её на месте. Менестрель пялился на всех по очереди и явно с большим трудом сдерживал неуместные замечания. Ханубис мысленно выругался по-орочьи и стал смотреть в огонь.

— Да, — сказал менестрель. — Вот мы все тут сидим и думаем — а что это мы тут сидим? Не потому ли мы сидим тут, что думаем, будто должны сидеть здесь, а не где-то еще? Ведь если бы мы сидели, например...

— Заткнись, — бросила Деянира.

— А? Ладно, молчу-молчу... Может, мне сыграть?

— Не здесь.

— Понял.

Ужин продолжался в полнейшем молчании. Наконец, прожевав нечто бесцветное и безвкусное, Ханубис решил внести свой вклад в застольную беседу.

— Мы приближаемся к владениям Ленерро ар-Диелне, — сообщил он. — Где у каждого из нас будет возможность совершить подвиг — доброе утро, Марвин, — если мы, конечно, доберемся живыми. Для этого же вам надо — во-первых, слушаться меня, а во-вторых, соблюдать технику безопасности. Завтра мы посетим деревню Колокольчик, где произошла массовая спонтанная эскалация, и там задержимся на некоторое время. После чего последуем дальше, соединившись с еще одним отрядом. Теперь о безопасности: некросфера известна своим влиянием на живых, в том числе на эмоциональном и когнитивном планах. А посему, если кто-то из вас вдруг ощутит, что жизнь не удалась и все плохо, ему следует вспомнить, где он находится, поделить переживания на десять, а потом пойти и сделать что-нибудь полезное.

— Ох-ре-ни-тельные перспективы, — произнесла Деянира. — А гроб мы с собой везем для пущей мотивации?

— Это сундук, — прошептала Флора. Встретившись глазами с некромантом, она зарделась и уставилась в стол. Ханубис не без интереса отметил, что кровь вампирши до сих пор содержит высокую долю гемоглобина.

— Гроб, — с напором повторила Дея. — Меня достало его видеть каждый раз, что я оборачиваюсь! Мы не духова команда гробовщиков... Ханубис, нечего скалиться! Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы нам не пришлось возить с собой эту дрянь?

— Но... — Флора шмыгнула носом, — это же мой сундук! Как же... как же я?..

— Леди Дея, — начал Марвин, — можно, я объясню?..

— Я не против вашей духовой некромантии, но имею я, Бездна вас всех побери, право на маленькие слабости? Мне троллий хрен положить, где, кого и как зароют, но, имей совесть, избавь меня от этой пакости... Если ты подцепил где-то вампира, то я не обязана терпеть...

Ханубис был рад наблюдать Дею в добром здравии, но Флора зарыдала в два ручья, а Марвин с менестрелем наперебой зашептали ей что-то утешительное. Только в этом сезоне, подумал Ханубис, классическая комедия дель-арте "Злоключения магов". Они, по-видимому, представляли собой сейчас прелюбопытное зрелище: во всяком случае, сквозь щель в кухонной двери за ними очень внимательно наблюдала вся челядь.

— Дея, — сказал он устало, — ты знаешь, что плачущий вампир — редчайшее зрелище?

Магичка посмотрела на Флору, и на лице ее отобразилось что-то вроде неловкости. Сжав зубы, она начала постукивать по столу кончиками пальцев. Конечно, подумал Ханубис, стоило бы оставить заботу о Флоре на Марвине, но тот и покормить ее сегодня не обеспокоился, хоть и получил точнейшие инструкции, а большего от него и ждать смешно.

— Флора, — продолжил он, — ты хочешь снова увидеть солнышко?

Вампирша уставилась на него с привычными преклонением и смертным ужасом.

— Да, мастер... вы хотите... чтобы я...

— Я составлю тебе мазь от солнца, — быстро сказал Ханубис. — Поедешь верхом, как все. Большую часть дня пасмурно, так что я думаю, что существенных неудобств это тебе не причинит.

— Я... — выдохнула Флора. Медленно расцвела улыбкой, и некромант подавил желание отвернуться. Похоже, что в этой прекрасной головке не помещается больше одной мысли одновременно, зато та, что в наличии, выражается всем спектром способов. — Спасибо, мастер!

— Пожалуйста, — поймал радостно-недоверчивый взгляд Марвина. Во имя Бездны, мало тебе было одного восторженного щенка? Теперь их двое, и покоя ты больше не увидишь. А в свободное время они станут делиться опытом и обмениваться знаниями. Марвин будет цитировать ей свою проклятущую Книгу, а Флора — рассказывать о том, как ты выглядишь глазами нежити. Обожание и трепет, Пес, не об этом ли ты мечтал? Точно не об этом? Тогда как же тебя так угораздило, а?

Из непостижимой дали за ним следил насмешливый взгляд. Да, Лориен, все это действительно очень забавно.

Поделить на десять и заняться чем-нибудь полезным.

— ... так что мы можем его загнать? — спрашивал Йо. — И купим выпивки на всех, а, мэтресса Винсент?..

— Пойду, составлю мазь, — сказал Ханубис, вставая. — Флора, зайди ко мне в комнату через час.

Глаза ее вспыхнули такой радостью, что ошибка стала ясна ему мгновенно, но слова уже прозвучали. Он смерил ее прощальным взглядом; маленькая, кончик носа красный, все то же тонкое платье, когда-то желтое, а ныне полинявшее от грязи и стирок.

— Учитель, можно, я помогу вам? — вскочил Марвин. Ну надо же, догадался...

— Можно.

— Флора, — медленно и задумчиво сказала Деянира. — У меня в сумках была какая-то лишняя одежда, если хочешь... кровь очень плохо отстирывается. Ты поуже меня, но, мне кажется, мы могли бы что-нибудь найти.

* * *

Большая часть компонентов, как и ожидал Ханубис, нашлась на кухне, еще кое-что — в мыловарне. Само составление сложностей не представляло.

— ... таким образом, Сила впечатывается в структуру вещества, — заключил он спустя пятьдесят минут. — Если ты не уверен в том, что делаешь, я не рекомендовал бы экспериментировать на полезной тебе нежити. Солнечные ожоги приводят к летальному

исходу в течение считанных минут. От тридцати секунд до десяти минут, если точнее, — в зависимости от возраста вампира. Все понятно?

— Да, — кивнул Марвин. Сидя за столом, он ложкой осторожно перекладывал крем из плошки в глиняную бутылочку. — Технически не очень, а теоретически — понятно.

— Ну и славно. Когда-нибудь потренируешься, — некромант прошелся по комнате, заглянул в узкую полоску зеркала у кровати. Нервный субчик, выглянувший оттуда, представлял собой в высшей степени патетичное зрелище.

— Учитель?.. Я могу у вас кое-что спросить?

— Не собираюсь ли я пустить Флору на опыты?

— А... нет, о другом.

— Слушаю тебя, — Ханубис отвернулся от зеркала.

— Вчера... когда я призвал Силу в том зале... — мальчик был бледным и сосредоточенным. Это означало, что он пытается думать — чему Ханубис мог лишь порадоваться.

— Да?..

— Вы похвалили меня?

— Было дело.

— Но леди ор-Фаль ушла из-за того, что я сделал. И вообще, я испортил вечер.

— О, ты заметил?

— Заметил, — кивнул Марвин. — Хотя не сразу. Так за что же вы меня хвалили?

— Помнишь дословно, что я тебе сказал? — Ханубис вернулся к столу, встал, опираясь на спинку стула. Марвин уткнулся глазами в плошку, сосредоточенно собирая остатки крема.

— "За магию" — повторил он чуть слышно.

— А также: "с этической точки зрения — отвратительно, но технически неплохо". Помнишь? То, что ты вообще берешься импровизировать с Силой — очень хорошо, Марвин. Именно так и становятся магами. Но если ты будешь делать это не думая и без надлежащей аккуратности, то пострадают твои близкие.

— Да... но...

— Понимаешь ли, когда ты применяешь некромантию, ты почти всегда совершаешь нечто глубоко неэтичное, — сказал Ханубис. — Даже простое смещение поля вызывает у многих тревогу. Приводит к бессоннице, головным болям, может спровоцировать выкидыш. Тем не менее, зачастую некромантия необходима. Так что привыкай, отныне этические дилеммы становятся частью твоей жизни. Не этого ли ты и хотел? — слишком резко, подумал он. Надо тактичней.

— Этого, — неуверенно отозвался Марвин. — Этого. Но... как я могу исправить сделанное мной?

— Не лезть к Деянире с глупостями, и отныне пользоваться головой, — по возможности приветливо посоветовал Ханубис. — Это вообще очень полезный навык.

— Угу, — Марвин еще раз поскреб пустую плошку, потом поднял глаза и вдруг улыбнулся, — Спасибо.

В дверях Марвин столкнулся с Флорой, пролепетал что-то несвязное и закрыл за собой дверь. Вампирша замерла на пороге.

Она не придет сегодня, думал Ханубис. Зачем ей торопить события? Ты бы выждал, не придет и она. Ночь приближалась, отдавалась стуком в висках, будто далекие шаги по каменному коридору. Сегодня Родхрин полна, и цвет ее — как пески пустыни.

Флора, склонив голову, стояла у двери. На ней теперь было что-то зеленое со шнуровками, с длинным вырезом на груди, — Ханубис не хотел и думать о том, зачем же Дея тащила это платье на Арсолир. Он остановился, неторопливо разглядывая вампиршу. Да, в прошедший час она не теряла времени даром: что-то сделала с волосами, подвела глаза и губы, даже цепь на шее прикрыла легкомысленным бирюзовым шарфиком.

— Крем на столе, — сказал Ханубис. — В бутылочке. Наносить каждое утро на все обнаженные поверхности тела.

Флора подняла на него глаза — голубые, с расширенными зрачками, и залилась румянцем.

— Подойди и возьми, — уточнил он.

Она медленно, с грацией канатоходца над пропастью, прошла мимо него, наклонилась над столом. У нее хорошая фигура, подумал Ханубис, а волосы в свете свечей отливают золотом. Лет через пять красота ее станет совершенной.

Он чувствовал запах розовых лепестков, исходящий от ее тела, и запах этот заставлял его нервничать. Кажется, что в композицию вплетено что-то еще, приглушенная базисная нота, не роза, что-то знакомое, манящее и отвратительное одновременно. Мускус? Амбра? Падаль? Нота то появлялась, то пропадала, и Ханубис не мог разобрать отчетливей, как ни старался. Что-то очень важное...

— Взяла? Теперь уходи, — голос прозвучал неожиданно хрипло. Флора обернулась, прижимая бутылочку к груди, посмотрела некроманту в глаза, потупилась, стрельнула взглядом в сторону кровати. — Чего ты ждешь?

— Мастер, — пролепетала она.— Вы помните, сегодня ровно месяц как... как...

... как Бреслав рассказал о своей ночной гостье.

— Я помню.

— Я подумала... подумала... — она никак не могла придумать, что же сказать, мялась, облизывала губы, и на глазах ее вновь наливались крупные слезы.

— ...что почему бы не отметить дату сокращением дистанции? — усмехнулся Ханубис. Флора уставилась на него, распахнув глаза. Грудь ее вздымалась, — атавизм, отпечаток былых рефлексов. В самом деле, почему бы и нет? Тело ее холоднее могильной земли, но кожа мягка, а мышцы упруги. Она будет рада, — еще бы, наконец-то все встанет на круги своя, — и, вероятно, окажется достаточно умелой. — Так, Флора?

— Я не...нет!

— Нет? — ты можешь взять ее прямо сейчас, хоть на полу, если так тебе угодно. Она в твоей воле, — отступает, ягодицами прижалась к столу, замерла. В ложбинке между грудями дрожит латунное кольцо на цепочке, шея же целомудренно прикрыта, так что не видно второй — темной, с острыми звеньями. — Если нет, то почему ты еще здесь?

Чтобы добраться до двери, ей нужно пройти мимо тебя, и на это она не осмелится. Едва ли она способна сейчас мыслить, понимать смысл сказанного, — на лице ее страх и возбуждение, слитые воедино, нераздельные, — так же, как неразделимы в тебе самом вожделение, тоска и ярость. Почему бы нет? Она будет нежной, покорной, одна из многих. Золото и лазурь, смазливая кукла, ничего не представлявшая собой при жизни, ничем не ставшая и после смерти. Суррогат, дешевка.

... насмешливый взгляд из запретной дали. Хочешь взглянуть на представление, Лориен? Насладиться дерганьем гальванизируемых лягушек, своеобразным анатомическим театром — сношением двух мертвецов, двух пустых оболочек, совершающих ритуальные движения для приближения очевидной цели? Мы с тобой смотрелись бы лучше, — а, впрочем, с тем же результатом.

Ледяная темная ярость обожгла душу, отрезвляя, приводя в чувство.

— Что это за цепочка? — спросил Ханубис у вампирши. Выгони ее уже, Пес. Она тут ни при чем. — Та, что с кольцом?

Руки Флоры дернулись вверх, закрывая грудь.

— Это... это кольцо, мне подарил... мой Руди мне подарил, мастер, мне снять?..

Бедный маленький паразит, считающий себя человеком. Является ли способность чувствовать признаком жизни? А способность к боли? А память? Чем более мы склонны равнять жизнь и возможность рефлексии, тем менее очевидна разница между живыми и мертвыми.

— Зачем? — сказал Ханубис. — Оставь. Лучше развяжи шарфик, я хочу посмотреть на твою шею. И хватит дергаться, я не ем мертвых девушек.

Она попыталась улыбнуться, с кривой перепуганной ухмылкой развязала узел. Там, где тонкой кожи касался металл, остались красные, воспаленные ранки. За день цепь затянулась, плотнее приникла к плоти, вгрызаясь вглубь.

— Знаешь, Флора, а ты не производишь впечатления особенно опасного хищника, — сказал он тихо. — Сними цепь.

Поставив кувшинчик на стол, она послушно потянулась к замочку. Некромант успел перехватить ее запястья раньше, чем она коснулась металла.

— Не надо. Если ты попробуешь открыть его сама, будет очень больно. Неужели ты еще не пробовала?

— Что вы, мастер...

— Нельзя же быть настолько бесхарактерной, — когда Ханубис коснулся ее шеи, она дернулась испуганно, тут же застыла опять. Он расстегнул цепочку, подбросил на ладони, спрятал в карман. — Я даю тебе свободу, Флора. Если решишь следовать за мной — ты будешь подчиняться и так. Захочешь уйти — уходи и живи как хочешь.

Флора ошарашено посмотрела на него, и глаза ее вновь начали наполняться слезами. Ханубис отошел от нее и сел на кровать.

— А теперь я ложусь спать, — сообщил он. — Иди к себе. Не забудь мазь, и прикрой за собой дверь.

И, видя, как Флора опять задыхается, не находя слов, добавил устало:

— Нет, Флора, я не разрешаю тебе ночевать на коврике в коридоре. Иди.

* * *

Ожидание длилось не так уж долго. Она пришла; и Ханубис был благодарен ей, и ненавидел за то и себя и ее.

С белой террасы был виден город — огромный, многолюдный, как исполинский муравейник, город с широкими проспектами и извилистыми переулками, тростниковыми хижинами бедняков и массивными особняками богачей. А еще в этом городе была река, и яркое, безжалостное солнце. А еще там была она.

— Приветствую тебя, Лориен ар-Тейн.

— Да утолишь ты свой голод, Ханубис, — голос ее был как звучание флейты, улыбка радушна и чуть лукава. — Не зови меня этим именем.

— Да утолишь ты свой голод, Хозяйка, — древнее приветствие, полузабытый язык, чужое имя. — Баалатколь.

— Рада видеть тебя в добром здравии, — золотое шитье на ее белом платье было того же оттенка, что и распущенные волосы. Она почти не изменилась за эти годы... эпохи. Разве что лицо ее стало чуть жестче, а движения — плавней. Кажется, грудь и бедра ее чуть налились с той поры, хотя свободный покрой скорее намекает, нежели подчеркивает. И — неуместная совершенно мысль — неужели она рожала детей? В сущности, почему бы и нет? За прошедшие годы она успела бы стать матерью народов.

— Рад созерцать красоту твою, что подобна солнечному свету, — этот язык требовал пышных эпитетов и цветастых сравнений. Ханубис предпочел бы говорить на Старшей Речи. — Вижу, время поистине не властно над тобой.

— О, неужели ты когда-то сомневался в этом? — засмеялась Хозяйка. — Время бежит сквозь меня и мимо, я же стою на своем, — сказала она, перейдя на эльфийский, а после вернулась к речи, что звучала когда-то в Адмашахине, — я хотела показать тебе мой город. Ты не против, Ханубис?

Отвернувшись, она приблизилась к бронзовым перилам. Ханубис встал рядом. Хозяйка молчала, молчал и он, прислушиваясь к далеким, похожим на плеск волн голосам города.

— Мое детище, — сказала она, наконец. — Абддаран.

— Он прекрасен, — согласился Ханубис.

— Прекрасен. И более того, — внимательный, насмешливый взгляд искоса. — В нем есть и множество других достоинств. Видишь вон тот комплекс, с высоким шпилем? — взмах белой руки, браслеты звенят на запястье. — Мой университет. Крупнейший в мире.

— Как ты и мечтала.

— Да, — улыбка ее была мягкой и счастливой. — Именно так. Вон то черное здание — факультет некромантии. Как видишь, я справилась и без твоей помощи.

— Не сомневался в этом. — Перила были выполнены в виде переплетенных змей, поднимающих головки. — В этой земле в свое время были замечательные специалисты. Как тебе уровень преподавания на кафедре?

— Ты был бы лучше, — призналась она. — Но жаловаться не приходится.

— А какие еще магические кафедры у тебя есть? — полюбопытствовал Ханубис.

— Магия разума. Демонология. Другим разделам искусства обычно учатся в частном порядке.

— Довольно неожиданный выбор, Лориен.

— Для той эльфийской девочки — неожиданный, — согласилась она, повернувшись к некроманту. Глаза ее смеялись, и у Ханубиса перехватило горло от ненависти. — На самом же деле — вполне обоснованный. В нашем жестоком мире, говоря твоими же словами, мы зачастую вынуждены принимать жесткие решения. Кроме того, все эти отрасли знания весьма полезны. Видишь вон ту аллею? По ночам ее освещают элементали огня в хрустальных сферах. Справа — дальше, за рынком — кладбище. За все эти века оно не пробуждалось ни разу. Что же до магии разума... это ведь моя специализация, — снова мягкая, наивная улыбка девочки, хвастающей успехами, — то благодаря ей не одна измученная душа обрела покой... Как ты жил без меня, Ханубис?

— Разнообразно, — безмятежно улыбнулся ей некромант. — Главным образом — разнообразно.

От нее пахло лимоном и какими-то цветами — обманчиво мирный, прохладный запах. Над городом плыло марево.

— Я видела твоего ученика, — сказала она, отвернувшись к панораме. — И эту маленькую нежить. Она — вампир, верно?

— С недавних пор.

— Знаешь... вы чем-то похожи — все трое.

— Предначертаниями судьбы?

— Уродством, — серьезно уточнила Лориен, вновь перейдя на Старшую Речь. — Вы сломаны изнутри сходным образом. Я замечаю подобные вещи.

Ханубис засмеялся. А что еще ты заметила, милая моя? И, кстати говоря, насколько глубоко ты способна залезть ко мне в голову? Так же, как в душу, или все же поменьше?

— Это всего лишь Бездна, — сказал он сквозь смех. — Ничего серьезного. Не замечала за своими некромантами?

— Если тебе так угодно, — усмехнулась и она. — А ведь я могла бы тебе помочь. Хочешь воды?

— Хочу.

— Я следила за битвой на Арсолире, — сказала Хозяйка позже, когда они пили терпкий зеленый чай за низким столиком, бывшим единственным предметом мебели в комнате. Ханубис давно отвык обходиться без стульев. — Это было... зловеще.

— Я должен выразить тебе соболезнования?

— Это сарказм? — подняла она бровь. — Они даже не были моим народом. У моих родичей все спокойно, — Хозяйка мельком взглянула на свои ногти. — Пока что. Но я ожидала, что ты вмешаешься.

— Я не вмешиваюсь в политику. Надоело. А Ленерро ар-Диелне... я ждал его в столице. На таком расстоянии я все равно не смог бы ударить.

— Вот как его зовут? Его появление было весьма эффектно.

— Да, десяток тысяч зомби всегда производят сильный эффект, — согласился Ханубис. Хозяйка кивнула с легкой улыбкой.

— Боги заточили его. И хорошо, он очень опасен, — сказала она. — Но что произошло с тем... существом, что было с эльфами?

— С тварью Хаоса? — Ханубис осознал вдруг, что не вспоминал о нем ни разу с солнцеворота. Такая внезапная забывчивость — только ее еще не хватало. — Пока не знаю.

— Он тревожит меня, — призналась Лориен. — Я не понимаю смысла его деяний. Он вел эльфов не к победе. Все возможные стратегические ошибки, какие только можно было совершить, были совершены. Начиная от дипломатических галантностей с объявлением войны, продолжая бессмысленным налетом на столицу... Все. Но если он вел эльфов к поражению — почему же он не связан ни с кем, кто мог быть в этом хоть как-то заинтересован? Почему не отослал драконов перед боем, зачем сам лез в битву? И почему эльфы пошли за ним?

— Эльфы — странный народ, — сказал Ханубис. — Тебе ли не знать.

— Эльфы мыслят не так, как люди, но все же мыслят, здесь же не было и следа разума, — сказала она. Вытащила из вазы с фруктами апельсин. — Думаю, мы о нем еще услышим.

— Скорее всего, если уж он смог смыться из-под удара богов. Если смог — в чем я не уверен.

Она пожала плечами и, закусив губу, стала разрезать апельсин на тонкие кружочки. Ханубис не спешил предлагать свою помощь, просто смотрел. Он и не помнил, какие тонкие у нее черты, как нежна кожа, и ныне желал осязанием утвердить зрение — коснуться ее щеки костяшками пальцев, очертить абрис, заправить за ушко упавшую на лицо прядь... Желать этого было легко и приятно.

— Как ты громко думаешь, — сказала Лориен, на миг приподняв глаза. — Но продолжай, мне нравится.

— Тебе говорили, что читать мысли без разрешения — дурной тон?

— В последнее время — нет, — нежно улыбнулась она. — Никто бы и не помыслил, тем паче, не посмел бы сказать. Но ты мой старый друг, поэтому я тебя предупреждаю. Я часто слышу, когда думают обо мне.

Какие мягкие формулировки, умилился Ханубис. Что же ты услышала за последние сутки, прелесть моя? Чего же ты хочешь от старого потрепанного некроманта, цветик?

— Нас осталось так мало — помнящих прошлое, — сказала медленно Лориен, взглянула без улыбки. — Иногда мне кажется, что я слышу, как время призывает нас к ответу. Кем мы были, чего добились? У меня, по крайней мере, есть моя страна, мой город... хотя и этого мало. А что сможешь предъявить ты?

— Это иллюзия, солнышко. Мы так же безразличны времени, как и любой из простецов.

— Возможно. Но ты ведь слышишь, как вращается Колесо? Время перемен настало. Хочешь ли ты быть рядом со мной в моих свершениях, Ханубис?

— В каком качестве? — спросил он, потому что вопрос этот подразумевался ею. Ханубис мог бы смотреть на нее вечно.

— Мне нужен полководец, — ответила она, чуть сощурившись. — Полководец армии мертвых. У меня достаточно магов, но нет того, кто смог бы координировать действия отдельных боевых единиц.

Выяснять ее планы Ханубис не собирался. Пустая трата времени. Все равно она скажет лишь то, что хочет сказать.

— Да утолишь ты свой голод, Хозяйка, — усмехнулся он. — Зачем армии мертвых тактика? Поднимаешь зомби, задаешь ему направление, и он идет.

— Можно и так, — согласилась она. — Но это неаккуратно. Мне нужны новые земли, а не кровавые руины. Хочешь апельсин? А еще мне нужен ты.

Он принял полупрозрачный кружок из ее ладоней. Помедлил, высасывая сладкий сок. Когда-то он, не задумываясь, отдал бы за нее весь мир. Он и сейчас был почти готов, а потому медлил, вспоминая сегодняшний вечер. Флора. Безумие, едва не овладевшее им. Насмешливый взгляд глаз, ныне испытующих и печальных. Лориен... Хозяйка, — кем бы она ни была сейчас, — Ханубис знал, что пожалеет о своем решении, но не мог изменить его. Он простил бы ей все. Все. Кроме этого.

— О, — сказал он. — И мы сможем спать в обнимку?

Прежняя Лориен дала бы ему пощечину за такие слова.

— Знаешь, Ханубис, — сказала она на Старшей Речи, медленно и отчетливо, неотрывно на него глядя. — Все эти годы тебе достаточно было меня позвать. Просто позвать. Я поклялась тебя убить, когда ты меня оставил, но те обеты давно засыпал песок. Я приму тебя в любом качестве. Если даже ты захочешь просто сидеть в университетской библиотеке и иногда со мной беседовать — возвращайся.

Он все-таки смутился, отвел глаза первым. Отпил остывшего чая, коснулся Бездны, ища в холоде ее прибежища от неуместных чувств.

— Вот как, — сказал он. — Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, Лориен. Если уж я так дорог тебе и так далее. Зачем ты воздействовала на мой разум, пока я общался с Флорой?

Он почти надеялся ошибиться, но она усмехнулась, и с тонкого, нежного лица на него взглянули глаза Баалатколь. Хозяйки. Сапфир или синий лед, острые ломкие грани — и голодное пламя внутри.

— Разумеется, затем же, зачем ты велел ей снять цепь, — пожала она плечами. — Проверка личности, Ханубис. Я должна была выяснить, чем ты стал.

— По крайней мере, я не дал ей дотронуться до застежки.

— О, нет, ты просто оставил на ней цепь на сутки, — засмеялась Хозяйка. — Чтобы посмотреть, как она себя поведет.

Смех ее был как хрустальные колокольцы на ветру.

— Знаешь, в чем беда? — продолжала она, и мягкий ее голос бил как плеть. — Ты не можешь простить мне, что я не та, кем была когда-то. Но все мы платим за Силу, и ты знаешь, за что именно я заплатила. Возможно, будь ты тогда рядом со мной, как обещал, все решилось бы иначе, но обсуждать это поздно. Фатально поздно. Но ведь и ты изменился. Ты называешь меня чудовищем, ничего не зная обо мне, а между тем я наслышана о твоих деяниях. Ты считаешь меня демоном, но ведь ты любил демона, Ханубис. И не меня ты боишься, а себя самого, собственных твоих желаний. Знаешь... с Флорой я лишь слегка подтолкнула тебя. Ты сам возжелал ее... Пес. И ты требуешь от меня щепетильности, по крайней мере, странной после твоих похождений в Дарлиене.

"Говорит ли она о прошлом или намекает и на настоящее?" — подумал Ханубис, глядя на нее холодно и отстраненно сквозь раскаленное марево трудноопределимых чувств.

— На тебя я бы никогда не надел цепи, — сказал он. Он был жалок в тот миг и знал это.

— Конечно, — засмеялась она. — Ты бы не смог.

Хозяйка не спеша вытерла пальцы белоснежной салфеткой.

— На этом предлагаю считать лирическое отступление завершенным, — сказала она, глядя в сторону. — Оно было тягостным и для меня, но, видимо, необходимым для прояснения некоторых моментов. Если желаешь, я принесу тебе самые искренние извинения, и прочая, и прочая.

Ханубис смотрел на ее руки, тонкие, с длинными чуткими пальцами, на косточку на запястье, которую помнил на ощупь, и золотые, тяжелые браслеты. Надо будет поцеловать ей руку на прощание, подумал он.

— Пустыня наступает на Абддаран, верно? — спросил он. — И голод твой все сильнее, но ты не сможешь утолить его сама. Поэтому ты вспомнила обо мне.

— Какой же ты дурак, — бросила она. — Я вспомнила о тебе, потому что ты один из немногих, с кем я могла бы говорить на равных. Но в этом мире нет ничего, что я не смогу получить и без твоей помощи.

— Как ты прекрасна, Лориен ар-Тэйн, госпожа Хозяйка, — сказал ей Ханубис на языке этих мест. — Мудра и прекрасна, подобна палящему солнцу, и зимней буре, и удару молнии. Но мне, жалкому рабу твоему, слишком дорог рассудок, чтобы принять твою щедрость. Зачем тебе безумный некромант, радость моя? Мне довольно и Бездны; если я впущу в душу и твои нежные пальцы, меня разорвет в клочья.

Лориен медленно закрыла глаза. Провела рукой по лицу.

— Когда-то ты клялся быть на моей стороне, — проговорила она. — И я не буду больше унижаться перед тобой. Я требую от тебя выполнения клятвы, Ханубис. Мне нужен полководец. У тебя есть три месяца, потом я буду ждать тебя.

Кроваво-красный песок тонкой струйкой стекал по скату подушки. Ханубис подставил ладонь, подождал, пока она наполнится. Песок был сухим и горячим и сочился сквозь пальцы. Некромант провел рукой по наволочке, собирая последние песчинки. Вместе с тем, что уже просыпалось, его было как раз с пригоршню.

— Да возьмет тебя Бездна, Хозяйка, — сказал он в ночь.

Ответа не было.

Йо опять болтался в седле и вновь был невесел. Прежде всего, он не выспался, потому что всю ночь утешал Флору. Утешал — в самом невинном смысле. У бедняжки после того, как она побывала в комнате некроманта, приключилась истерика, и всю ночь она рыдала менестрелю в плечо. Что конкретно произошло, Йо выяснить так и не сумел. Что-то в том духе, что Ханубис "нехорошо смотрел", а потом "снял цепь и выгнал". И если первую причину для слез он вполне мог оценить, то вторая повергла его в какое-то нехорошее недоумение.

Впрочем, утром настроение Флоры удалось несколько приподнять. Растолканный менестрелем Марвин сбегал в деревню и притащил целый кувшин свежей крови. Коровьей, кажется. Потом Флора долго питалась. С непривычки от крови животных ее тошнило. Йо сидел рядом для моральной поддержки, и его тошнило тоже. Марвин играл с хомячком и, судя по лицу, испытывал сходные ощущения.

Теперь Флора, порозовевшая и похорошевшая, ехала вслед за Ханубисом, а менестрель смотрел ей в спину и завидовал: сам он за всей суматохой так и не позавтракал.

Кроме того, Йо очень угнетала обстановка в этой компании. Если бы не Флора, да еще в какой-то степени Марвин, он предпочел бы ехать сам. Чуть больше риск попасться разбойникам — хотя какой им спрос с бедного менестреля? — зато не приходится вникать в богатый душевный мир и сложный характер каждого из господ магиков по отдельности и всех их скопом. То есть, в общем, Йо любил общаться с интересными людьми, но в данном случае ему начинало казаться, что тут есть какой-то перебор. Например, мэтр Ханубис был существенно интересней, чем менестрелю хотелось бы.

— Ну и какого хрена ему нужна песня? — пробормотал менестрель вслух.

У конюшни они с Ханубисом столкнулись нос к носу, и некромант не замедлил нехорошо посмотреть и мягко напомнить, что ждет песню. Одну из двух, по выбору. Теперь менестрель вместе со всеми ехал в густом тумане, обволакивающем дорогу серым войлоком, и думал. "Алые дни" или "Плач по белым башням". "Плач по белым башням" или "Алые дни". Йо одинаково хорошо знал обе, и хотя редко включал их в программу, но часто пел на заказ. "Плач" у эльфов, в Вирне, и в кварталах полукровок, хоть там и следовало быть осмотрительным в выборе слушателей. "Дни" — по всему Геронту, от Арсо до Граарги. Особенно часто — в замках мелких оров и при казармах. Длинная, кровавая сага о наемнике, ставшем королем, и о горах трупов, что он оставлял за собой. Должно быть, она вдохновляет слушателей на веру в лучшую долю, думал Йо. Да восславятся алые дни, слава стали и пламени, — доблесть сильных хранит, алый всполох пылает на знамени! Пожалуй, Йо вовсе не хотел это петь.

И "Плач", само собой. Там все было плохо. То есть ежу понятно, что ничего особо оптимистичного от песни с таким названием ждать не приходится, но не настолько же. Менестрель поморщился, припоминая собственный перевод, но не на Старшей же Речи петь этому... Я больше не вернусь туда, к подножьям белоснежных башен. Росы прозрачная вода смывает пепел дней вчерашних. И золото листвы рябит огнем в глазах моих и сердце, — но возвращение сулит — дорога смерти. Нет уж, спасибо! Только дороги смерти нам сейчас и не хватало для полного счастья.

Йо и сам не знал, почему для него так важно выбрать как следует, а не кинуть, например, монетку. Если уж этот выбор ему навязали, — так какая разница? Но разница почему-то была.

— Йо?..

— Аюшки? — менестрель обернулся к Марвину. Тот подъехал ближе. Из-под копыт его кобылы летели брызги.

— Ты случайно не знаешь, к чему бывает рыжий песок на подушке?

— Ума не приложу, — признался менестрель. — Может быть, к бане? А что?

— Да ничего, — теперь они ехали бок о бок. Дорога шла через лес, и взъерошенные сосновые ветви тянулись к ним из тумана. — Насыпался откуда-то. Я когда вещи собирал, заметил.

— Да ну? — заинтересовался Йо. — А не снились ли тебе чудесные сны?

— Я снов не помню, — сказал Марвин грустно. — Вообще. А что?

— Ну, если бы тебе приснился сон, его можно было бы притянуть к сюжету. В смысле, к объяснению про песок.

— А-а, — кивнул Марвин.

Некоторое время они молчали. Потом менестрель понял, что думать про две песни он больше не может.

— А расскажу-ка я сказку, — изрек он. — Рассказать?

— Расскажи, — улыбнулся Марвин. — Какую-нибудь... о любви и смерти.

— О любви и смерти... — протянул менестрель. — Так других и не знаем. Ну вот, значит... это не сказка, — поправился он, — это мне в Граарге один хрюс рассказывал. Знаешь хрюсов?

— Рогатые такие? Сам не видел.

— Рогатые, точно! Моряки отличные еще, — Йо поерзал в седле, пытаясь усесться поудобнее. — Ну вот, пили мы с этим хрюсом, он и рассказал... было это давным-давно, в незапамятные времена, у закатного края мира, в сказочной стране Дарлиене... Сладко жили в Дарлиене, крепко спали и сытно ели, цветы на окнах сажали, а между тем мир корчился во тьме, невежестве и скрежете зубовном, — он удержался от любимой своей остроты про цирюльников, зная, что Марвин едва ли ее оценит. — Но глухи и равнодушны были дарлиенцы к чужим страданиям, и тогда решили боги покарать их...

— А что это вы там рассказываете? — раздался спереди голосок Флоры. — Я тоже хочу послушать!

Догнав вампиршу, Йо откашлялся и снова погрузился в историю. Ему казалось, что она здорово подходит к погоде. Помнил он ее не полностью, но такие мелочи никогда не беспокоили менестреля.

— ... решили боги покарать Дарлиен, и послали против него могучих врагов, великого некроманта и его богиню.

— Богиню?..

— Шшш. Никто не знает, откуда пришли они, но скоро услышал мир о зловещем горном Черном Царстве, где возносили хвалу богине Ночи, чьи соски подобны лунам. Страшны были обычаи и ритуалы его, стократ страшнее — войско, но тысячекратно страшнее был Пес — верховный маг и жрец своей богини. Богиня же была рядом с ним — во плоти, но Сила ее была столь велика, что никогда не наступал день в ее владениях.

И задрожал мир под поступью войска мертвецов... — совсем некстати вспомнился Арсолир, ну да Дух с ним, — и обагрилась земля кровью, и алыми стали реки. Человеческих жизней требовала богиня, и целые селения приносил Пес ей в жертву. Днем и ночью лилась кровь в черном храме, и великой удачей человеку было умереть быстро. Дарлиен же до поры спал, глухой и равнодушный к бедствиям мира.

Но вот дошло дела и до Дарлиена... — Йо зажмурился на миг, наслаждаясь мощью и выразительностью своего голоса. Марвин и Флора завороженно слушали. — В один из прекрасных летних дней, когда солнце сияло в небе и пели птицы, сам Пес, в одиночку, никем не узнанный, пробрался в сердце Дарлиена и похитил величайшую святыню и ценность, магический гвоздь Основания. А после того скрылся некромант за завесой Тьмы и бесследно исчез. Долго искали его дарлиенские маги, пока, наконец, не посмотрели на восток, и не увидели там сонмы кострищ, и легионы мертвецов, и костяных драконов, парящих в небе...

— Куда ж они перед этим смотрели?.. — раздался из тумана скептический голос Деяниры, но менестрель не обратил внимания на неуместный вопрос. Он был занят; он токовал.

— Ужаснулись дарлиенцы, и собрались на совет, и решили — возвысил голос Йо, — решили они возвести магическую завесу, что навсегда укроет Дарлиен от врагов, ибо прежние их защиты пришли в негодность, когда был похищен Гвоздь. И решили послать доблестнейших из магов, дабы вырвали они артефакт из лап врага и вернули на место, хотя бы и ценой своих жизней...

— Погоди, Йо, — сказал Марвин. — там что, все жители — маги?

— Ну, как-то так... — не стал спорить менестрель. — И многие из величайших магов Дарлиена сложили свои головы у горных врат Черного Царства, ибо велика была Сила богини и ее Пса. Меж тем войско мертвых медленно, но неуклонно катилось на запад, сметая на пути своем все, не оставляя и камня на камне. И всюду обагрялись алтари, и всюду пели мрачные гимны, прославляющие богиню Ночи.

— Что-то я никогда о такой не слышала, — пробормотала Деянира.

— Это была лже-богиня, — сказал Ханубис.

— А, так ты хочешь сказать, что это настоящая история?..

— Основанная на реальных событиях, скажем так.

— Йо, — прошептала Флора, — рассказывай дальше!

— Так о чем это я? — вопросил сам себя менестрель. — Да, гимны... А нужно еще сказать, что та богиня была весьма хороша собой, хотя немногим доводилось пережить встречу с ней. Темны как смоль были ее волосы, глаза же подобны звездам, а губы — разверзнутой ране. И некромант любил ее всем сердцем, если, конечно, у него было сердце. А война с Дарлиеном между тем разгоралась — медленной была поступь мертвого войска, но и возведение защит занимало время и отнимало у дарлиенцев все силы. Пес уничтожил все поселения к востоку от великой реки Ард, не оставив в живых ни женщины, ни младенца, а затем встал у реки, своими глазами созерцая Дарлиен, но не будучи в силах взять его, ибо опаловый щит великой Силы встал между ним и краем, что он ненавидел. И тогда решил Пес совершить величайшую гекатомбу из всех, дабы открыть врата Бездны и уничтожить врага...

А между тем Гвоздь оставался сокрытым, и тщетно пытались дарлиенцы найти его. Но был среди них один, простой менестрель... — Йо с ужасом понял, что не помнит его имени, но, с другой стороны, вполне можно было обойтись и без имен, — ... менестрель, не побоявшийся в одиночку, с одной лютней, прийти в Черное Царство, и зловещая стража пропустила его. И так шел он, никем не удерживаемый, пока не пришел к чертогам богини. Склонился он перед нею и испросил дозволения спеть. И пока он пел, слезы орошали лица каждого, кто был там, сама же богиня плакала навзрыд. А после отослала она всех приближенных, воинов своих, советников и рабов, и обняла менестреля, и, нежно прижавшись, взошла с ним на ложе. И никто не знает, о чем беседовали они в сердце ночи. Одни говорят, что песней своей сумел пробудить менестрель в богине добро и свет, так что раскаялась она в злодеяниях, совершенных ею. Другие же говорят, что под покровом ночи смутила богиня разум дарлиенца, так что забыл он, зачем пришел, и возжелал царствовать в этом гиблом краю. Так или иначе, но сговорились они уничтожить Пса.

А тем временем Пес, покуда шли приготовления к главному его злодеянию, решил навестить свою возлюбленную и тропами Бездны вернулся в Черное Царство. И черное сердце его содрогнулось, ибо нашел он ее обнаженной в объятиях менестреля, — Йо выдержал эффектную паузу. Деянира, невидимая в тумане, громко засмеялась, зато Флора отчаянно терла глаза носовым платком, а Марвин, слушавший распахнув рот, едва не слетел с лошади.

— И после этого менестрели еще удивляются, что их не любят, — усмехнулся Ханубис. В голосе некроманта послышалась некая неприятная нотка, и Йо запоздало понял, что стоило говорить немножко тише. Он вовсе не планировал устраивать представление еще и для господ магиков. Ну, что уж теперь...

— Пришел Пес, и увидел свою возлюбленную в объятиях менестреля, — повторил Йо с высоким пафосом. — И сердце его раскололось на тысячу осколков, богиня же восстала с ложа и простерла руку, дабы нанести ему смертельный удар. Но некромант отразил ее заклятие, а после пленил ее своей Силой. С голыми руками кинулся к нему менестрель, но Пес ударил его в лицо и пригвоздил к месту, после же рассмеялся зловещим хохотом и острым трехгранным ножом вырезал несчастному сердце, пока богиня смотрела на это, не в силах отвести глаз. А после того призвал Пес рабов и велел обработать тело убитого. Когда же были закончены приготовления, — Йо и сам уже чуть не плакал, так ему вдруг стало жалко коллегу, — и дарлиенца возложили на смертное ложе, таким же молодым и красивым, как был он и при жизни, — тогда сказал Пес пять слов Силы, и сел менестрель на ложе, но тусклы были глаза его. Нежитью стал он, безмозглым зомби, и богиня заливалась слезами, когда он мертвым своим горлом выталкивал нежные слова, обращенные к ней, не разумея их смысла. А вслед за тем собрал Пес всех жителей и обручил богиню Ночи и мертвого менестреля, а после сам возложил на голову мертвеца корону и, прокляв неверную свою возлюбленную, исчез неведомо куда.

Известно, что следующим же утром гвоздь Основания нашли в Дарлиене, в главном зале магической Академии. Известно, что армия Тьмы осталась без предводителя, после чего живые в скором времени возвратились в Черное Царство и разбрелись по домам, мертвецы же еще много лет бродили по берегу Ард, пока дарлиенцы не уничтожили их. Известно, что врата Черного Царства закрылись и не отворялись боле, богиня же Ночи пала грудью на свой кинжал, не в силах вынести близости супруга-мертвеца. Однако никто не знает, куда ушел Пес и какова была его судьба.

Йо смолк, ожидая оваций.

— Бедные... — пробормотала Флора и высморкалась. — Бедные.

— Хмм, — сказала Деянира. — Вот, должно быть, дарлиенцы удивились. И что, этого Пса действительно так и не нашли?

— Действительно, — сказал Ханубис. — Кстати, если тебя это утешит, Флора, то богиня вовсе не погибла. Она осталась править в Черном Царстве и скончалась от старости. А вот зомби до сих пор правит. Уникальный прецедент в человеческой истории, надо сказать.

— Да... — в голосе вампирши Йо не заметил особой радости.

— Учитель... а это правда про... про жертвы?

— В общих чертах, — отозвался некромант.

— Но... зачем?

— Оригинальный вопрос, Марвин, — Конь Ханубиса чавкал копытами по грязи, и Йо видел впереди лишь расплывающийся силуэт в капюшоне, но перед внутренним его взором встала неприятная улыбка некроманта и его равнодушные непроницаемые глаза. — Кровь есть Сила. Чем больше Силы ты высвобождаешь, тем сильнее становишься. Или ты о том, зачем это нужно было Псу? Возможно, он наслаждался иллюзией всемогущества. Возможно, ставил эксперимент о переходе количества Силы в качество. Эта его лже-богиня черпала свое могущество из жертвоприношений, заключая сделку с Бездной. Могла ли она однажды стать истинной? Или же, может статься, эксперимент был главным образом социальным. А кроме того, весьма вероятно, что Пес был безумен. Кстати, Марвин, хорошо ли ты запомнил рассказ милсдаря менестреля?

— М-м-м... да, учитель.

— До вечера постарайся найти в нем хотя бы пять неувязок, как сюжетных, так и фактических, — распорядился Ханубис. — Обсудим за ужином.

В тот момент Йо совершенно точно уяснил для себя, что мэтр магик действительно не любит менестрелей.

* * *

Деревни Колокольчик они достигли под вечер. Свернули к югу на перекрестке с дубом, рассеченным молнией. Дорога была узкой и размытой, лошади фыркали брезгливо и беспокойно.

По мере приближения усиливался и страх Марвина, ледяное покалывание в ладонях и ступнях. Туман, так и не рассеявшийся за день, казался ему разумным, осознающим — опасной враждебной тварью. Голые ветки торчали из него, как пальцы мертвецов из мутной воды.

Кровь есть Сила, сказал учитель. Чем больше Марвин думал об этом, тем сильнее становилось его беспокойство, причин которому он не знал. Просто от страха, должно быть. И Арсолир. Там погибло очень много людей. Интересно, Пес убил столько же или меньше? Если на миг задуматься, попытаться понять, что все было на самом деле, что это не сказка, не вымысел менестреля... Кем надо быть, чтобы вершить такое?.. Наверно, будь учитель тогда в той местности, он убил бы Пса, думал Марвин, он ведь хранит этот мир от Бездны. Поэтому мы и едем на Арсолир.

Йо больше не разговаривал — смотрел вперед, и лицо у него было мрачное. Флора, насколько позволяла тропа, держалась поближе к Деянире и без умолку что-то лепетала: о погоде, столичных модах, верховой езде. Марвин попытался вслушаться, но не разобрал ни единой фразы, хотя все слова вроде бы были ему известны. Тем не менее, магичка не обрывала ее и иногда даже односложно отвечала.

Дорога неожиданно расширилась. Повинуясь внезапному импульсу, Марвин пустил лошадь вперед, догнал учителя, едущего теперь во главе процессии, пристроился рядом. Ханубис удостоил его взгляда: некромант казался отрешенным и сосредоточенным, глаза его, казалось, воспринимали сейчас не туманные заросли, но нечто значительно большее. Марвин сосредоточился, пытаясь воспринять мир с позиций Силы, как учил его Ханубис.

... деревня была как гнойник на воспаленном теле, как рак, невыразимо омерзительное нечто, затаившееся впереди, и мир был ужасен, под стать липкому туману. Жизнь была невыносима, а смерть не становилась избавлением, и Марвин знал, что...

Он распахнул глаза, едва не задохнувшись от отвращения. Серое низкое небо чуть потемнело. Начинались сумерки.

— Не уставай без цели, — не оборачиваясь посоветовал Ханубис. — У нас еще много работы.

— Работы?..

— Мы едем упокаивать кладбище, забыл? Отличное времяпровождение, достойное любого некроманта, — от сарказма в голосе учителя у Марвина мурашки побежали по позвоночнику. — Благородная и утомительная служба. Вознаграждается сдельно, от пяти "куриц" за единичный очаг и до сотен золотых в более тяжких случаях. За меньшие деньги не соглашайся никогда, обычно же начальную цену удается поднять вдвое-втрое.

— А если у них нет денег, чтобы заплатить? — спросил Марвин, чтобы молчание не затягивалось.

— Обращайся к тем, у кого они есть, — сказал Ханубис.— К удельному ору, жрецам или хотя бы старейшинам деревни.

— А к кому вы обратились на этот раз, учитель?

— На этот раз я действую для своего удовольствия, — усмехнулся тот. — Из альтруистических соображений.

Когда впереди показались соломенные крыши Колокольчика, Ханубис остановил коня, замер, будто принюхиваясь.

— Кажется, нам туда, — бросил он, свернув на межу, пересекающую голое поле.

Они обогнули Колокольчик с юга. Деревня была безлюдной — ни голоса, ни собачьего лая; контуры домов и заборов чернели во мгле. Марвин никогда не признался бы себе, как ему страшно.

Учитель приказал найти неувязки в истории... Аравет Милостивая, кому еще могло бы прийти в голову такое? Как можно расчленять легенду на детали, препарировать, будто труп?.. Пес вырезал сердце менестреля острым трехгранным ножом... как ни странно, но в этой части истории симпатии Марвина были на стороне Пса. Он правильно поступил, менестрель был виновен. Как странно — столь великий и грозный маг, но стал жертвой супружеской измены, будто простой лавочник... Ножом с тремя гранями трудно вырезать сердце, разве что пронзить — это одна из неувязок?.. Марвину вдруг вспомнилась ночь драконьего налета, трехгранный клинок в руках. "Просто воткнешь его, и все. Когда я скажу "давай". Он ведь убил тогда человека. Учитель сказал, что тот умирает, но, возможно... Тяжесть ножа в дрожащих пальцах, бледное лицо, зрачки на всю радужку. Нож входит в плоть неожиданно легко, еще один вдох — и тьма... Сила.

Он не вспоминал об убитом с того самого дня, не вспоминал ни разу, а сейчас память провернулась, как лезвие в ране. Марвин ведь даже не знал, кем был убитый — драконьим всадником, просто горожанином... не вспомнил тогда, а теперь уже не узнает.

Тропа вывела их к роще. Марвин успел подумать о том, что армия мертвых должна передвигаться быстрее живой, что едва ли костяные драконы именно парят, и о том, что странно, как дарлиенцы не узнали про Пса раньше. И к тому же... едва ли он так ненавидел Дарлиен, если бросил все накануне решающей битвы, да еще и вернул артефакт. Преодолев для того непроницаемую завесу.

Хижина почти скрывалась в кустах ежевики. Ханубис спешился, бросив поводья Марвину, шагнул внутрь. Через несколько мгновений он вернулся, махнул рукой.

— Заводите лошадей, — велела Деянира. Голос у нее был резким. — И пошевеливайтесь.

Неужели и она нервничает, поразился Марвин.

Бирюза послушно протиснулась сквозь колючки. На той стороне кустов оказался захламленный двор с потемневшей от времени избушкой. Марвин вернулся за ханубисовым жеребцом. Тот заартачился было, начал упираться, но Марвин сумел тихой речью убедить его. Не прошло и трех минут, как все оказались во дворе.

Ханубис поднялся на покосившееся крыльцо, постучал в дверь.

— Есть кто дома?.. — крикнул он. — Открывайте!

Было тихо, только ветки поскрипывали на ветру. Бирюза захрустела пучком соломы, торчащем из стены.

— Эта дверь открывается на раз,— сказала Деянира.

— Не торопись, Дея, — сказал Ханубис. С улыбкой оглянулся на притихших спутников.— Хозяин уже идет.

Вскоре за дверью послышались шаркающие шаги.

— Кто?.. — голос был старческим, неуверенным.

— Живые, — ответил некромант. — Откройте нам, милсдарыня. Мы из столицы, приехали вам помочь.

Какое-то время внутри было тихо, потом загремел засов. Еще один.

На порог высунулась маленькая простоволосая старушка. Нахмурившись, оглядела компанию, всплеснула руками.

— Аравет Милостивая! Ночь на дворе, заходите скорей. Лошадок жалко, да все одно они в дом не влезут. Вы уж их не привязывайте, чай, отбиться смогут, а то и сбегут.

Все же привязав лошадей, путники зашли в дом, только Флора остановилась в дверном проеме.

— Можно мне войти, милсдарыня? — спросила она несмело. Старушка близоруко прищурилась к ней, поджала губы.

— А пожалуй, что и нет, милочка, — заключила она. — Останься-ка ты с лошадками, так оно и им, и мне много спокойней будет.

Вампирша отшатнулась. Почему-то никто не возразил. Потом Марвин пытался понять это, но не мог.

Внутри было душно, воняло травами, болезнью и навозом. По комнате бродило несколько куриц, выковыривая из пола крошки. Старушку звали Мотей, Матильдой, и она была ведьмой. Когда мертвецы поднялись, она осталась доживать здесь, потому что идти ей было некуда и не с кем.

— ... ночами в погребе хоронилась, — рассказывала она, голодными глазами глядя, как Деянира и Йо раскладывают на наспех протертом столе припасы. — А днем когда и в деревню ходила. Мертвяки — они днем смирные, знай по погосту топчутся, коли и выйдет кто, так встанет и стоит, как колода. Один раз на меня такой пошел, а я в него сапогом запустила, а он развернулся и тикать, — она захихикала, прикрывшись ладонью. — А вот курей съели всех, только у меня и остались из всей деревни, и собак деревенских разорвали. Днем-то они тихие, а вот ночью приходят. У меня Тузик был, так как он их не любил! Они придут, а он давай рычать и все к двери рвется! Так дорвался, дурилка, руки у меня слабые уже, не сдержала. В куски его изорвали, того Тузика.

— Матушка, кушайте, — Йо сунул ей в руки ломоть хлеба с медом. Мотя улыбнулась ему — светло, солнечно.

— Хранят тебя боги, сынок, — она поднесла хлеб к лицу, вдохнула запах. — Хранят вас боги, милсдари.

— А что девочку я вашу прогнала, так не серчайте на меня, — сказала она после, медленно и торжественно съев половину ломтя. — Не люблю я нежить, да и кто уж любит.

— Что вы, — возразил Ханубис, разрезая мясо. — Мы прекрасно вас понимаем, милсдарыня. Уверен, с девочкой все будет в порядке. Вообще, я убежден, что сегодня мертвецы не выйдут с погоста. Марвин?

— Да, учитель?

— Тебе предстоит упокоить кладбище. Мы можем пойти туда сейчас или утром. Утром они будут слабее, но тогда мы потратим лишнее время. Выбирай.

— Да уж до утра погодите, милсдари, — вмешалась бабка. — Как-нибудь разложимся, а солнышко как встанет, так и пойдете, помолившись.

— Благодарю вас, — мягко кивнул Ханубис. — Наши товарищи не преминут воспользоваться вашим гостеприимством, как и мы сами, но для начала нам нужно составить план действий.

Подавив рвавшийся крик ужаса и протеста, Марвин попытался подумать. Верно, днем нежить не так опасна, но он не мог представить, как проведет эту ночь без сна, в ожидании неведомого ужаса. В этом затхлом домишке, зная, что Флора сидит снаружи и плачет. Так они, по крайней мере, возьмут ее с собой на кладбище, ей не придется сидеть одной всю ночь напролет...

— Давайте пойдем сейчас, учитель.

— Сейчас? — переспросил Ханубис. — Хорошо, после ужина. Не ешь слишком плотно, эта работа пищеварению не способствует.

— Ханубис, я тебе нужна?

— Нет, Дея, спасибо. Кстати, — добавил некромант, взглянув на Йо. — Я бы не рекомендовал выходить за порог до восхода. Крайне не рекомендовал бы.

* * *

Флоры во дворе не было. Ханубис пожал плечами в ответ на безмолвный вопрос Марвина.

— Вероятно, она гуляет, — сказал некромант. — Или охотится. Не все же ей плакать.

Фонаря они с собой не взяли. Остановив ученика, Ханубис коснулся его век, коротко что-то сказал. Марвин открыл глаза и вздрогнул, увидев, что окружающий мир осветился алым. После этого Ханубис взял ученика за руки.

— Сила, — мягко пояснил он. — Сегодня у тебя в ней не будет недостатка.

Марвин пошатнулся, когда учитель отпустил его руки. Голова кружилась, и по позвоночнику вверх будто текла ледяная струя, вливалась в кровь, растекалась по плоти, наполняя всего его новой, незнакомой ему ранее энергией... Силой.

Пес чувствовал то же, когда убивал? Марвин удивился, услышав свой голос, задающий этот неуместный и идиотский вопрос вслух.

Ханубис улыбнулся. Лицо его в этом освещении... в темноте — было страшноватым.

— Примерно то же, — согласился он. — Возможно, даже большее.

Он вывел своего коня обратно на просеку, и Марвин поспешил за ним. Головокружение прошло, сменившись сверхъестественной ясностью ума и восприятия. В частности, он очень быстро, еще в роще, понял, что следовало подождать до утра. Но, так или иначе — было поздно.

Пока что вокруг не было ничего опасного. Кроме тумана, но тот был здесь слишком слаб и лишь наблюдал, не вмешиваясь. Марвин знал это. Стволы деревьев переливались слабым розовато-перламутровым светом, светом пробуждающейся жизни. Зима отступала.

Ветер разорвал тучи, и деревня предстала перед ними, освещенная обеими лунами. Родхрин была почти полной, чуть на изломе. Как после Арсолира, подумал Марвин. Анеррин была растущим серпом, но серебряный ее свет мерк в алом сиянии сестры.

— В такие ночи нежить бывает наиболее активна, — обронил Ханубис, когда они остановились, разглядывая пустую улицу и темные срубы домов.— Ну что ж, Марвин, веди нас к кладбищу.

Марвин помедлил, зажмурился, потянулся к Силе. Открыв глаза снова, он долго в молчании разглядывал изменившийся мир.

— Так выглядит Бездна, учитель? — голос прозвучал жалобно.

— Так выглядит деревня, в которой пробудилось кладбище, — мягко ответил Ханубис. — Хотя — похоже.

Самое странное, что здесь еще оставались живые. Марвин чувствовал их — испуганных, льнущих друг к другу здесь и там, в домах, таких же холодных и темных, как и остальные. Еще здесь были мертвецы: умершие давно и совсем недавно, голодные, разъяренные в своей ловушке — впереди, за деревней. Но если глядеть глазами, здесь не было ни живых, ни мертвых. Только ветер, свистящий между домами, да дорога, так же размытая дождем, как и все другие.

Они остановились на широкой полосе между последними домами и сорванными с петель воротами кладбища. Спешившись, привязали лошадей к дереву. Марвин знал, что внутри, за высоким частоколом, их ждут, но пока что здесь было тихо. Очень тихо.

— Мне кажется, что они скоро начнут выходить из этих ворот, — нарушил молчание Ханубис. — Обычно кладбища делают с одним выходом именно для того, чтобы легче было запереть зомби внутри. И на запах жизни они выйдут все до единого. Это хорошо, не придется искать их после.

Некромант вытащил из седельной сумки моток серебристой веревки, вручил Марвину. Тот поглядел на нее с недоумением, потом понял:

— Где мне сделать круг, учитель?

— Шагах в пятнадцати-двадцати от ворот — будет неплохо. На этом кладбище есть только обычные зомби, примитивная нежить, а потому будет достаточно обычного круга Эрте, — Ханубис неторопливо зашагал вперед. — Постарайся найти относительно сухое место.

Марвин пошел вслед за ним. Свободную руку он держал на эфесе шпаги, так было как-то спокойней.

Наконец, выбрав место, Марвин начал выкладывать круг. Некромант молча наблюдал за ним.

— Убить зомби — несложно, — сказал Ханубис потом. — Достаточно резкого перепада коэффициентов, грубой Силы. Как ты сделал с хомяком, только наоборот. Резко, Марвин. Щелчком.

Марвин встал в центр круга. Ему было холодно, а еще ему казалось, что он — один на многие лиги вокруг. Никто не придет на помощь. Потом он ощутил движение сзади, в черте домов, и на миг испугался, но сразу расслабился, неведомым чутьем узнав ее. Флора.

Ханубис остался вне круга, у Марвина за плечом.

— Готов?.. — голос его был почти ласковым. — Вот и славно.

В воротах появился черный силуэт с размытыми очертаниями. С удар сердца он стоял, потом медленно двинулся к людям.

Марвину показалось, что он сейчас заорет, забьется в конвульсиях, умрет на месте. Эта тварь... она была омерзительнее всего, что он когда-либо видел или мог вообразить. Она не могла... не имела права существовать. Но, думая так, Марвин уже потянулся к зловонному, густому полю не-жизни, облепившему эту мерзость.

Щелчок.

— Отлично, — прокомментировал Ханубис. — Со следующим попробуй жестче, так остается слишком много грязи.

Второго пришлось ждать. Между двумя ударами сердца время тянулось очень медленно. Наконец зомби показался в проеме ворот. Щелчок.

— Человеческими глазами это заклинание воспринимается как вспышка тьмы, — сказал Ханубис. — Оно универсально, действует и на живых. Дело в резком перепаде потенциалов на малой площади. Мертвое аннигилирует, живое просто распадается.

Марвин чувствовал, как течет в его венах Сила, как изливается с каждым новым заклятием, и по сравнению с этим ощущением все, что он переживал доселе, казалось мелким и бессмысленным. Следующего зомби он подпустил ближе, постарался сделать свой удар точным и изящным. Щелчок. Тьма вспыхнула как ослепительно прекрасный цветок, медленно погасла, оседая на землю.

— Хорошо, — сказал Ханубис. — Очень хорошо.

Уничтожив следующего, Марвин засмеялся.

— Горят... — пробормотал он. — Хорошо горят.

— Разумеется, — отозвался учитель. — Если у тебя достаточно Силы, убивать зомби несложно. В отличие от тех же вампиров, они полностью лишены иммунитета к заклинаниям нашей отрасли, да и передвигаются медленно. Думаю, даже Флора сумела бы уклониться, а второго шанса ты бы уже не получил.

Щелчок.

— Ты не дождался его, Марвин. Внимательнее.

Не достигшее цели заклятье отозвалось резью в кишках, но очередной зомби шел навстречу. Марвин прибил его уже на пустыре.

Он по-прежнему чувствовал присутствие Флоры за спиной. Кажется, она подошла ближе.

— На самом деле, мир нежити столь же удивителен, как и мир живых, — сказал Ханубис задумчиво. — Например, возьмем вампиров. Идеальный паразит с уникальными способностями к мимикрии...

Из ворот вышел следующий зомби, и почти сразу за ним — второй. Марвин уложил обоих.

— ... развиваются они медленно, — говорил учитель, и Марвин удивился — неужели тот не чувствует, что Флора рядом? — Новорожденный, если можно так выразиться, вампир — трогательное создание, вроде олененка на разъезжающихся ножках. Он плохо приспособлен к самостоятельной жизни, а потому первые недели после трансформации в его сознании действует механизм запечатления. Младший обречен испытывать любовь и преклонение перед тем, кто совершил над ним это насилие. В некоторых случаях, если родительская фигура слишком быстро исчезает из поля зрения, возможно и повторное запечатление...

Заклятие не сработало. Зомби медленно брел вперед, пока Марвин пытался отрешиться от всего, кроме Силы. Вот... щелчок.

— ... на страхе. Пока трансформация не завершится, личность вампира проходит ряд последовательных изменений. В некоторых случаях вампир поначалу полностью отождествляется с личностью, которой он был при жизни...

— Учитель!..

-... атавизмы былых реакций, как у твоего хомячка, — неторопливо договорил Ханубис. — Не отвлекайся, Марвин.

— Но...но... — у него не было ни слов, ни времени искать их. Кажется, нежить стала двигаться быстрее. Марвин даже догадывался о причинах — воздух над кладбищем так и гудел от колебания полей, но надо продолжать... Но Флора... Еще один мертвяк стал слизью.

— ... со временем это, конечно, меняется, — судя по голосу учителя, он улыбался. — Трансформация завершается полностью. Вампир становится куда хитрее, сильнее и обаятельней, чем был. И значительно опаснее, конечно. Прежняя личность если и сохраняется, то лишь в качестве привычной маски, память перестает влиять на эмоции, внутренние же изменения типичны для нежити. Сужение восприятия, утрата былых привычек и привязанностей, возрастающая жестокость. Существо превращается в хищника, способного испытывать лишь одно чувство — неутолимую жажду человеческой крови.

— Я не верю... — с трудом выдохнул Марвин между двумя заклятьями.

— Не доверяешь моему профессиональному опыту? Забавно.

— Я не... но... — он опять сбился, промазал, запутался. Зомби медленно приближался, и перед ним текла волна густого смрада, от которого у Марвина заслезились глаза. Ну же, как же это... Вот. — Но Флора...

— А что такого исключительного в Флоре? Согласен, иногда она кажется трогательной, но уже через несколько лет она перегрызет горло и тебе, и любому, кто будет достаточно наивен, чтобы поверить ей. Впустить ее в дом. Принять ее за человека.

-Перестаньте!.. — не выдержав, Марвин обернулся к учителю. — Хватит издеваться над ней...

Ханубис засмеялся.

— А что я ей сделал? Дважды оставил в живых? Даровал свободу? Или я должен утирать ей слезки лишь потому, что она слабачка, не способная принять свою судьбу?

— Вы убили ее... родичей.

— Тебе известно, от чего погибает до двух третей молодняка? От клыков их старших. Так что ей стоило бы быть благодарной... Сзади, Марвин, — добавил он мягко.

Обернувшись, Марвин увидел бегущего зомби. Тот хромал, но двигался быстро, много быстрее, чем...

Он выхватил шпагу, одновременно пытаясь направить Силу, а мертвец приближался скачками, и клубки извивающихся червей падали с него на бурую землю.

Зомби ворвался в веревочный круг, грудью нанизался на шпагу, протянул руки... щелчок.

— Вот Бездна... — сказал Марвин. С острия шпаги, с рук и одежды капала густая темная слизь.

— Кажется, ты немножко ошибся со схемой круга, — заметил Ханубис. — Хорошо еще, что вовремя обернулся.

Бездна, подумал Марвин. Аравет Милостивая. Какой же я идиот...

— Ничего страшного, — сказал некромант. — Бывает. С некоторыми — даже больше одного раза. Зомби там еще штук десять, не больше. Заканчивай, а потом пройдем внутрь, и я покажу, как накладывается великая печать.

Интересно, потом можно будет лечь? Марвин вдруг понял, что держится на ногах лишь благодаря Силе — собственные силы куда-то делись. Краем сознания он отметил, что не чувствует больше Флоры, а затем полностью сосредоточился на оставшихся зомби — сколько бы их там не оставалось.

* * *

Йо привык доверять своей интуиции. Она вела его по жизни, и она одна хранила его в дороге. А потому и этой ночью, ощутив внезапный порыв подышать свежим воздухом, он недолго колебался. Свесив ноги с сундука, на котором он пытался заснуть, менестрель принялся искать сапоги.

С пола с отчаянным кудахтаньем сорвалась курица, и менестрель замер. Но все было тихо, только с печи раздавались тихие посапывания старушки да ровное дыхание Деяниры. Выждав несколько минут, Йо возобновил поиски. На сей раз они увенчались успехом.

— Далеко собрался? — вдруг спросила Деянира, когда менестрель, крадучись, пробирался к двери. Тот обернулся.

— Отлить хочу, — пояснил он невинно.

— Горшок возьми.

— При вас, мэтресса Винсент? Да как можно!..

— Ох ты ж, какие мы нежные...

— Ладно, я тогда пошел.

— Ханубис выходить не советовал.

— Ну, он же сам сказал, что зомби сегодня гулять не будут. Да я быстро...

— Если сожрут — сам виноват, — бросила магичка. — Успеешь — кричи.

— Вам уже говорили, что вы просто прелесть, мэтресса? — Йо сковырнул второй засов и вылез в щель. Вслед ему полетела орочья идиома, чей дословный смысл неизменно приводил менестреля в уважительное изумление.

Снаружи ему совсем не понравилось. В свете Родхрин туман выглядел, пожалуй, еще отвратительней, чем раньше. Облегчившись, Йо совсем уже было решил возвращаться, когда услышал в кустах сдавленный всхлип. Проклятье, он же забыл про Флору! Менестрелю стало стыдно. Конечно, ей бояться нечего... наверно, но каково же сидеть одной, бедняжке...

— Флора, — позвал он шепотом.

Вампирша нашлась в лопухах. Она сидела на перевернутом корыте и ожесточенно терла глаза.

— Привет, — сказал Йо. — Хочешь, я за гитарой сбегаю? Ты ведь меня спасешь от зловещих мертвецов, если что?

— Ой, ты тут, — сказала она.

— Ага. Они уснули, а я тут. Так принести?

Флора шмыгнула носом. Очень аккуратно оправила шарфик на горле, и Йо внезапно понял, что с ней что-то случилось. Менестрель присел на корточки и попытался заглянуть ей в лицо. При этом освещении вампирша выглядела как воплощенный ужас с гравюры.

— Флора, — позвал он снова. — Ты чего? Если ты одна боишься, так поскреблась бы, я бы раньше вышел... Ну, не плачь, сестренка...

— Я не плачу, — ответила она со злостью. — Я не слабачка, чтобы плакать. Я — высшая нежить. Идеальный паразит. С уникумными способностями.

— Это тебе Ханубис сказал? — помимо воли спросил менестрель.

Флора завыла в голос.

— Да ладно... не реви, а то придет мэтресса Винсент и все здесь посжигает к духовым псам... — Йо обнял ее, похлопал по тощим лопаткам. — Ладно тебе... А то ты его не знаешь, он еще и не такое сказать может... это еще ничего, на комплимент смахивает...

В глубине души менестрель готовился к еще одной ночи, посвященной благому, но утомительному делу утешения убогих, и поэтому удивился, когда Флора отстранилась от него, и полой плаща вытерла нос.

— Я уезжаю, — сказала она.

— Да ну? — удивился Йо. — Сейчас? Может, утра дождешься?

— Сейчас, — вампирша встала

— А... ну ладно, я тогда за вещами схожу, — он тоже встал, сдавленно зевнул. — Ночные прогулки — это ужасно романтично. Пожалуй, ты права, сестренка, зачем нам тот Арсолир? Поедем в Грааргу, будем выступать...

— А ты разве едешь со мной? — переспросила Флора, глядя в землю. — А ты не боишься, что я... что я вцеплюсь тебе в горло?..

Менестрель немножко подумал.

— А ты хочешь? — уточнил он. — Вцепиться мне в горло?

— Нет!

— Ну так о чем речь? — бодро заявил он и пошел обратно в избу, так как гордая нежить в очередной раз зарыдала.

Мэтресса Винсент проснулась, конечно. Опершись на локоть, она скептически наблюдала, как Йо, прикрывая ладонью огонек свечи, свободной рукой запихивает в котомку вещи. По крайней мере, баба Мотя спала крепко — притомилась, должно быть, за эти декады, — а то Йо очень не хотелось бы держать отчет еще и перед ней.

— Флора? — спросила магичка, когда, кое-как запихнув все, менестрель занялся ремнем на гитарном чехле.

— Она.

— Поцапалась с Ханубисом?

— Вроде как.

— А... и куда вы?

— На запад.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказала Деянира. — А вообще — не худшее направление.

— И я надеюсь, — признался менестрель. Непонятно почему помедлил, хотя уже был готов к выходу. — Надо же ее хотя бы к людям вывести.

— А, ну да. К людям, — повторила Дея, и в комнате повисло молчание. — Удачи, — сказала она потом. — Флоре привет.

— Ага, — менестрель зашевелился, вскинул гитару на плечо. — И вам удачи, мэтресса, и доброй Силы. И милсдарям некромантам поклоны передавайте.

— Всенепременнейше.

* * *

Они скакали обратно до самого рассвета. Флора молчала, только всхлипывала иногда, и Йо не лез к ней с расспросами. Ночь выдалась точно такая же, как и предыдущие ночи на дороге — сырая, холодная и неприветливая. Только здесь был еще туман, и менестрелю мнилось, что он предпочел бы ливень.

В предрассветных сумерках Флора спешилась и, присев на придорожный камень, тщательно размазала по лицу и рукам волшебный крем. Йо воспользовался возможностью размять ноги.

— Это хорошо, что у тебя теперь крем есть, — сообщил он, ходя вокруг вампирши кругами. — А то днем ехать намного лучше, чем по ночам.

— Я устаю днем не спать, — жалобно призналась Флора. — Но я хочу подальше уехать... подальше от него.

— Да я понимаю, сам еле на ногах стою. Жалко, я лопату где-то позабыл... О! Придумал. Надо вернуться в "Плату за пиво" и выменять обратно твой сундук!

— На что?

— На что? Хороший вопрос... О, я — гений. Там же мэтресса Винсент кошелек забыла? Ну вот мы и вернулись за кошельком. А потом выкупим сундук!

— Ну...

Обсуждая моральные аспекты этого варианта действий, они скоротали еще часок пути, а потом решили отыскать место, где можно передохнуть. Однако их надеждам не суждено было осуществиться.

Дорога тонула в сером киселе, и уже на расстоянии в несколько шагов ничего не было видно. Флора вдруг напряглась и привстала на стременах.

— Чего там?.. — всполошился менестрель.

Ответить она не успела. Лошади заржали, и Флора охнула. Из тумана навстречу им вдруг выехал рыцарь, закованный в латы, а на белом его плаще горела золотом эмблема, которую с младых лет знал каждый человек и нелюдь Геронта. "Меч-солнце". Глядя на это бело-золотое великолепие, Йо почувствовал вдруг, как прекрасна и хороша была доселе его жизнь. Конечно, оставался еще шанс, что все обойдется...

Венит уставился на них сквозь щель забрала, вытягивая голову. Потом он крякнул и схватился за копье.

— Братья!.. — голос был неожиданно высокий, пронзительный. — Держи нежить, братья! Во славу человечества, держи их!

Прежде чем вампирша и полуэльф успели опомниться, их уже взяли в кольцо.

Максимилиан Плант прислушался к крикам, доносящимся сквозь туман. Новый день начинался вполне предсказуемо.

Накануне вечером их догнали вениты. Два десятка человек, золотые эмблемы на белых плащах и непрошибаемая надменность. Командовал ими сам магистр Готенбюнтер, о котором в канцелярии ходили слухи, будто он снимает латы только на ночь, спит сидя и не больше трех часов кряду, а питается одними лишь корнеплодами. Раньше Плант считал слухи преувеличенными, но теперь, после личного знакомства с доблестным магистром, верил им полностью.

Собственно, они почти не разговаривали. Магистр застал экспедицию в очередной луже, и, смерив начальство цирка ледяным взглядом, приказал венитам встать во главу процессии. Помощи он не предложил, да никто ее и не ожидал.

Даже сейчас, когда Плант вспоминал поджатые губы и взгляд магистра, ему становилось неловко. Видят боги, все эти дни он делал все, что мог, чтобы навести в этом балагане уродов порядок! В общем-то, он даже добился определенных успехов. От семи из одиннадцати телег он избавился, так что пришлось докупать вьючных лошадей. Плант получил за то из канцелярии письмо с нареканиями, но он не видел для экспедиции иной возможности хоть когда-нибудь добраться до места. Оставшиеся телеги, груженные различным секретным оборудованием, продолжали регулярно вязнуть в грязи, но особист включил помощь при переправах в регулярные обязанности мэтра Никона и его подмастерьев. Маги ныли, что не справляются — на них ведь еще баркас, да пожрут его стихии, — но Плант был непреклонен.

Даже с угорцами он кое-чего добился. Вернувшись в лагерь после давешнего покушения, Плант поведал послу и его приближенным о трагической сцене, свидетелем которой ему довелось стать. Медведь-шатун загрыз двоих угорцев, как жаль, но он ничем не мог помочь... Светозар Радогорский пожелал лично осмотреть место происшествия, и Плант с охотой удовлетворил его просьбу, на всякий случай захватив с собой и ор-Хоффа. Высокородный посол был сокрушен увиденным: кажется, его воображение слишком живо отозвалось на образ медведя, протыкающего угорцев кочергой насквозь. После этого случая посол и его свита стали куда тише, как им и подобало бы изначально. Все равно до озера они могли только выжидать и терпеть.

Но все-таки цирк остается цирком, что с ним ни делай.

Плант прислушался. Люди собирались выезжать, собирали лагерь, и капитан ор-Хофф орал в тумане, будто тролль по весне. Но впереди, на дороге, гомонили и другие голоса, еще незнакомые Планту, а потому особист решил проведать венитов. Магистр живо интересовал его, да и причина криков была ему любопытна. Не станут же члены Ордена вопить просто от полноты жизни?

Пришпорив гнедую заразу — она все-таки вернулась в лагерь той ночью, лишь слегка поцарапанная, и Плант счел это добрым знаком, — особист быстро добрался до уже выехавшей было колонны венитов.

Впрочем, сейчас они стояли отнюдь не колонной. Рыцари на конях выстроились кругом, обратив внутрь его копья, а оруженосцы беспорядочно толпились за их спинами, стараясь заглянуть внутрь. Из середины доносился низкий, рокочущий бас магистра Готенбюнтера.

-... ибо ты есть нежить, — услышал заинтригованный Плант, — а посему недостойна ступать по земле! По высшей воле, нет тебе дозволения вредить честным людям! А посему я, как заповедано нам Вениусом, хранителем человечества...

Соскочив с кобылы, Плант ужом проскользнул между зеваками и, выглянув из-за чьего-то развевающегося плаща, увидел, наконец, что же там происходит. Парочку, в ужасе застывшую под строгим взором магистра, Плант знал — и вспоминал только накануне.

Однако сейчас времени на раздумья не было. Быстрота венитов на расправу давно вошла в легенды.

-... приговариваю тебя, нежить, к...

— Стойте, — крикнул Плант, протиснувшись внутрь, и ободрав только подживший бок о чье-то бронированное колено. — Ради престола и основ земли, стойте!

Десяток голов в похожих на ведра шлемах разом повернулись в его сторону. Медленно обернулся и магистр. Свой шлем он держал в руках, а потому Плант в полной мере мог оценить меру негодования доблестного венита. Что до вампирши с полуэльфом, то они, освободившись от гнета магистерских глаз, буквально повалились на землю.

— Честь имею представиться, — сказал особист приветливо. — Максимилиан Плант, старший интендант второго финансового отдела при дворе его высочества. Могу ли я попросить вас о пяти минутах приватной беседы, ваша доблесть? К сожалению, дело не терпит отлагательств.

Готенбюнтер нахмурился, и Плант пожалел, что не успел окликнуть Несси. Стоять совсем одному в этом окружении было неуютно. Потом магистр кивнул.

— Я выслушаю вас, — бросил он. — Идемте.

Рыцари расступились, освободив им проход.

— Ансельм, — распорядился магистр, шествуя вперед. — Карауль нелюдь.

— Есть, ваша доблесть!

Двигался магистр медленно и величественно, и Плант заподозрил, что у того частенько болят суставы. На обочине Готенбюнтер обернулся к особисту.

— Что вам угодно?

— Видите ли... — Плант собрался с духом. Что-то было в этом человеке... внушающее трепет. В канцелярии говорили, что он беседует с Вениусом куда чаще, чем с братьями по ордену. Теперь особист мог поверить в это. — Дело в том, ваша доблесть, что ваши отважные братья захватили в плен моего человека.

— В плен берут благородных рыцарей, а не нелюдь с нежитью, — отрезал венит. Седые его брови сдвинулись еще больше, глаза сверкнули. — Вам нужен остроухий?

— Да.

— В прежние годы ваш отдел мог потребовать себе эльфа с одной-единственной целью — вздернуть его раньше нас, — под взглядом магистра Плант вдруг ощутил себя некомпетентным. Он всего лишь старик, которого отослали от двора в надежде не дождаться, напомнил себе особист. Но, к сожалению, это была лишь половина правды. — И то мы отказывали.

Плант бережно достал их кармана письмо его высочества. Магистр стянул перчатку и почти выхватил пергамент из рук особиста.

— Забирайте, — бросил он, прочитав. — Вашу позорную грамоту и вашего выродка. Горе этой стране... — магистр отвернулся к занесенным туманом полям. — Когда наследник престола доверяет свое слово низкородной крысе, а та размахивает им ради остроухого... Могли ли быть времена страшнее?

— Так или нет, но они у нас единственные, ваша доблесть, — негромко сказал Плант. — И каждый из нас старается приблизить лучшее будущее.

— Сделками с совестью? — обернулся магистр. Белый плащ хлопнул на ветру. — Вы закончили?

— Вампирша...

— Упырицу вы не получите, — перебил Готенбюнтер. — Я уничтожу ее. Даже вы не вправе отстранить меня от моего долга.

Он зашагал обратно. Плант пошел следом.

— Вампирша принадлежит некроманту Ханубису, — сказал особист "мечу-солнцу" на спине магистра. — Который едет на Арсолир затем, чтобы помочь нам в нашей общей миссии.

Венит остановился так резко, что Плант почти уткнулся в него.

— Ханубис?.. — переспросил Готенбюнтер, оборачиваясь. Плант отступил на шаг назад и остановился, борясь с рефлекторным желанием броситься наутек.

— Так точно, ваша доблесть, — кивнул он.

С морщинистого лица магистра на него глядело бешенство. Не то, которое искажает черты и развязывает язык, другое. Концентрированная, огневая ярость, давно ставшая оружием для своего хозяина, но от того лишь более опасная.

— Ханубис... — повторил Готенбюнтер. — Значит, теперь он заселяет землю, отданную Вениусом людям, поганой нежитью? И где же он сам?

— Предполагаю, он присоединится к нам в ближайшие дни, — ответил Плант. Из тумана зычно заорал ор-Хофф — экспедиция отправлялась. — Думаю, ваша доблесть, он как раз и послал вампиршу для того, чтобы сообщить, где именно будет ожидать нас.

— Вы ему доверяете, — это прозвучало как ругательство.

— Он известен как человек, держащий слово, — бесстрастно отозвался Плант.

Несколько мгновений магистр молчал, но взгляд его в дополнениях и не нуждался. Потом сжал челюсти.

— Хорошо же, — процедил он. — Тогда пусть он за нее и просит.

Белый плащ опять взвился, и Плант последовал за Готенбюнтером к отряду.

Вениты расступились, открыв проход к пленникам. Некоторые успели снять шлемы; без них они теряли часть своего пугающего сходства. Лица у них были разные: иные совсем молодые, другие — старые, иссеченные морщинами и шрамами. Менестрель и вампирша сидели на земле, тесно прижавшись друг к другу.

— Забирайте, — выплюнул магистр, и пленники разом уставились на Планта. — Ансельм, свяжи нежить серебром и примотай к седлу.

— Как, ваша доблесть, мы разве не будем... — под взглядом магистра молодой венит смолк, но за этим Плант сейчас не следил. Особист не относил себя к сентиментальным людям, но отчаянье, написанное на лице Флоры, что-то задело в его душе. На миг он подумал даже, что стоило надавить на магистра больше... бред. Я и так ступил на тонкий лед, решив отобрать у венитов их добычу. Если я ошибся в своих предположениях, или же если мэтр Ханубис недостаточно привязан к своей вампирше, я окажусь крайним в этой истории. Впрочем... я сделал то, чего требовали долг и здравый смысл, и кое-что я приобретаю в любом случае. Флоре же придется подождать. Восемь часов, а может быть, и больше. Зато они не уничтожат ее немедленно.

— Милсдарь менестрель, вставайте — сказал он. — Вы здесь от мэтра Ханубиса?

Под глазом у Йо наливался свежий синяк, но мозги вроде бы не пострадали.

— Да, — ответил он сразу. — У меня к вам весточка от него.

— Разумеется, — серьезно кивнул особист. — Я выслушаю вас. Но сначала вам стоило бы умыться.

Он подмигнул Флоре и за руку вытащил менестреля из круга рыцарей.

— ... она мне руку прокусить пыталась, — донесся до Планта звонкий голос совсем еще молодого паренька, кажется оруженосца. — Хвала Защитнику, металл выдержал, а то зараза... — он помахал блестящим наручем перед лицами товарищей, и те заговорили, перебивая друг друга.

— Мой Сокол... — прошептал менестрель севшим голосом. — Лошадь...

— Забрать? — переспросил Плант. — И верно, надо забрать.

— По коням! — рявкнул из тумана Готенбюнтер. — Вперед, троллье отродье!

Кажется, доблестный магистр до сих пор был в ярости.

* * *

Пока Йо умывался из бочки при гостинице, цирк его высочества благополучно вышел в дорогу. Потом менестрель, чуть пошатываясь, вернулся к Планту и вскарабкался в седло.

Припустив рысью, они быстро догнали парящий баркас, замыкающий процессию. Призрачный, едва различимый в густом тумане, он скользил над дорогой, распространяя окрест душераздирающие вопли. Мэтр Никон опять пел; видимо, сегодня он не ложился. Запирать его на ночь, что ли?

— Надеюсь, дождя сегодня не будет, — сказал Плант менестрелю. — К сожалению, не могу предложить вам выпить. Вы голодны?

Тот повернулся к особисту, уставился, разглядывая. Глаза у Йо были тревожные, без привычной придури.

— Спасибо, мэтр, мне сейчас кусок в рот не влезет, — ответил он, когда Плант отвернулся. — Флора...

— Останется у венитов, пока мэтр Ханубис не попросит за нее магистра Готенбюнтера.

— Попросит?.. — с удивленным смешком повторил менестрель.

— Попросит, — подтвердил Плант, глядя на дорогу. Здесь она была удивительно ровной. Он не хотел бы стать свидетелем столкновения магистра и некроманта, но подозревал, что избежать этого ему не удастся.

— Ага, понял...

— Так что мэтр Ханубис просил мне передать? — напомнил особист.

— Что он сейчас в Колокольчике, — с готовностью сказал Йо. — Это деревня такая. Он там изволил кладбище упокаивать, а теперь хочет с вашим отрядом соединиться. Чтобы дальше ехать совместно, да...

— Понимаю.

Плант некоторое время размышлял. Потом, окликнув менестреля, съехал с дороги. Присев на камень, он быстро написал предельно лаконичное и корректное письмо, и присыпал его тонким песком из пузырька зеленого стекла. Он управился быстро, но менестрель успел заснуть, свернувшись клубком, на соседнем камне. Когда Плант начал будить его, он сел, широко распахнув глаза, и уставился на особиста с ужасом.

— Нужно ехать, — с сочувствием сказал Плант. — К сожалению, времени на отдых сейчас нет.

— Да я понимаю, мэтр, — сказал менестрель. Встал, посмотрел вокруг в недоумении. — Сейчас сяду и поеду... а выпить у вас нет?

— Вам придется передать мое письмо мэтру Ханубису, — сказал Плант, когда на лице Йо снова появилось более-менее разумное выражение. Менестрель уныло кивнул и поплелся к своему мерину. Плант поглядел на тощую трясущуюся фигурку, и в нем проснулась совесть.

— Милсдарь менестрель, — позвал он его. Тот обернулся, стряхнул с лица спутанную прядь волос. — Хотите взять мою лошадь? Она отдохнувшая и скачет быстрее вашей.

— Вы серьезно? — удивился Йо. — Я... ну, то есть, ладно...

— А вот седло я бы оставил свое.

Они переседлали лошадей. Зараза, заподозрившая неладное, чуть не отхватила Планту пальцы, а потом попыталась небрежно наступить на ногу, но особист был начеку. Ему порой начинало казаться, что лошадь способствует развитию его боевых навыков куда лучше, чем традиционные "физические упражнения на свежем воздухе", принятые в канцелярии. Как бы она не сожрала сонного менестреля... но она действительно скачет быстрее, чем этот, да простят меня боги, Сокол.

Мэтр Никон, исполнявший теперь "Ветер над холмами", добрался до плача чародейки, и над холмами разнесся пронзительный писк, долженствующий, по-видимому, быть нежным сопрано. Плант порадовался, что источник звука успел улететь достаточно далеко. Йо позеленел.

— Вы ужасно терпеливый человек, мэтр Плант, — выдавил он.

А ведь он еще и половины моей кунсткамеры не видел, с долей самодовольства подумал особист.

— Просто у меня нет музыкального слуха, — сказал он. — Да и обычный с каждым днем все хуже. Ладно, милсдарь, пора в дорогу.

Йо спрятал на груди письмо и вскарабкался на неожиданно покладистую гнедую.

— А они меня пропустят? — спросил он неуверенно. — Вениты-то?

— Пропустят, милсдарь менестрель, — утешил его Плант. — Я сказал магистру, что вы работаете на меня. И, кстати, я не посмел бы солгать ему.

Во взгляде, которым Йо одарил Планта на прощание, вместилась, казалось, вся вековая скорбь эльфийской расы. Потом менестрель пришпорил гнедую и галопом умчался в туман.

Плант неспешно поехал следом, на звук определяя расстояние, отделяющее его от баркаса. Сокол шел медленно и плавно, и особист мог спокойно обдумать множество занимавших его вопросов.

* * *

С самого появления Флоры все пошло наперекосяк. Деянира не знала, что именно послужило причиной — туман ли, или новые лица в команде, — но с тех самых пор все вокруг раздражало магичку. Дее казалось, что она очнулась от муторного сна в новой реальности, и эта реальность плохо подходила для жизни. В ней было холодно и сыро, а еще в ней было вдоволь абсурда и нелепиц.

Пожалуй, их отъезд только к лучшему, думала Деянира. Может быть, без Флоры Ханубис перестанет быть настолько... взбудораженным. Она не была уверена, что это слово тут подходит, но другого подобрать не могла. Конечно, можно было бы счесть все это мандражом перед предстоящей битвой, но...

С кладбища некроманты вернулись среди ночи, причем Ханубис тащил на себе ученика. Марвин казался истощенным, как забытая на печи свечка, и, свалившись на сундук, немедленно вырубился. Видимо, Ханубис дал ему поработать, как следует.

Сам некромант нисколько не удивился новости, а позже, растянувшись на узкой скамье, даже замурлыкал себе под нос что-то легкомысленное. Деянира за годы знакомства еще ни разу не слышала, чтобы он пел. С удивлением от этой мысли она и заснула.

Проснулась поздно, солнце уже поднялось в зенит. Марвин спал, наполовину свесившись с сундука, а баба Мотя готовила. Ханубиса Дея нашла во дворе: он чинил курятник, а курицы бегали вокруг, возбужденно кудахча. Они много дней провели в избе, вспомнила Дея. Но теперь мертвецы вернулись в землю, и опасность — для кур и для людей — миновала. Это хорошо; кажется, и дышать здесь стало легче. Деянира вернулась в дом и помогла бабе Моте с уборкой.

Выехали они уже сильно за полдень. В сам Колокольчик решили не заезжать — незачем. Вернулись на главную дорогу и поехали по ней. В пути молчали. Дее разговаривать не хотелось, да и спутники ее не были расположены к беседе. Марвин, узнав об отъезде менестреля и Флоры, не проронил больше ни слова и, кажется, с трудом удерживался от слез. Что до Ханубиса, то он что-то сосредоточенно обдумывал. Глаза у него были мрачные, а на губах играла легкая улыбка, и выглядело это сочетание так, что Дее в голову бы не пришло заговаривать сейчас с некромантом.

... Гвидо не любил долго молчать. Если разговоры затихали, он пел старые баллады или просто бесконечные песенки-попутки. У него был хороший голос. Ребята ворчали порой, то от его пения вся живность разбегается на лигу кругом, но на самом деле любили послушать. А в Школе ученицы и вовсе караулили под верандой, на пляже, не возьмется ли мэтр Монтелеоне за лютню и этим вечером. Гвидо от того бесился, обещал опутать весь пляж "гнездом саламандр" и регулярно опорожнял с веранды ночной горшок. Но опасность попасть под струю не пугала поклонниц. Боевые маги вообще мало чего боятся, что уж говорить об учениках.

Сама Деянира действовала умнее. У нее был свой наблюдательный пост — на крыше веранды, в гнезде виноградных листьев, в той точке, что не видна из окон второго этажа. Чтобы попасть туда, нужно было пробраться мимо покоев учителей по корпусу, запретному для учеников, вылезти из окна с зеленой занавесью и спуститься по веревке на восемь локтей. Нелегкий путь, но результат вполне окупал усилия. Именно тогда Деянира выучила большую часть известных ей песен. И содержимое ночного горшка Гвидо Монтелеоне обошло ее стороной... может быть, в том и беда?

Деянира засмеялась беззвучно, прикусила губу. Не стоит вспоминать об этом. Серьезно, не стоит.

Дорогу окружал лес, старые деревья, много перевидавшие на своем веку. Они помнили эльфов, но эльфы ушли отсюда, и теперь им осталась только память, да искры Силы, и еще этот туман, чем-то похожий на мороки Дина... нет, о нем вспоминать мы тоже не будем.

Дело не в том, что чужая смерть так уж непереносима. Перенести можно все что угодно. Просто в какой-то момент видишь, свидетельствуешь, что с их уходом кончилось все, то составляло твою жизнь, и вот ты уже стоишь одна-одинешенька. Прошлое принадлежит мертвым, а будущего нет, только этот миг, эта точка отсчета в бескрайнем тумане. Еще есть Гильдия... ты привыкла думать, что она у тебя есть, но кого ты можешь позвать, к кому обратиться по имени?

Не думать об этом. Духов туман действует на нервы, вот и все. Если бы не задание, лучшей дорогой была бы дорога на запад, вслед за менестрелем и Флорой.

Кто-то приближался сзади, скакал во весь опор. Один.

— Слава богам, вы здесь! Стойте, стойте же!.. — в хриплом вопле Деянира не сразу узнала голос менестреля. Она обернулась. Взмыленная лошадь ворвалась в зону видимости, разбрызгивая пену и грязь. Йо прижимался к ее шее — дурацкая шапочка почти сползла, глаза — безумные, в пол-лица.

— Подождите меня! — прокричал он, дергая поводья. Гнедая с сердитым ржанием встала на дыбы. Йо вцепился в нее как клещ и что-то еще завопил, Деянира не разобрала.

— Клоуны возвращаются, — тихо, но очень отчетливо сказал Ханубис. Дальше Деянира не слушала. Соскользнула с седла, выпустила поводья Звездочки. Медленно шагнула к негодующей гнедой. Тихо, девочка, тихо-тихо-тихо... Коснулась Силой чужого сознания, легко, умиротворяюще. Все хорошо, хорошая девочка, тише... Отдохнешь, дам тебе хлеба... Хорошая девочка, отлично потрудилась сегодня, теперь отдыхай... Хорошая?

Протянула руку, погладила мокрую морду. Вот так, да...

Йо со слабым стоном драматически грохнулся на дорогу.

— М-мать...

— Он жив?.. — вскрикнул Марвин из-за спины.

— Не ори, лошадь спугнешь, — зашипела Дея. — Почем я знаю?! Какого Духа он не мог вырубиться в седле?..

Йо свалился в лужу лицом вниз, и магичка приподняла его за шиворот. Менестрель закашлялся. Глаза его были закрыты, лицо черно.

— Ты в порядке?

— У вас выпить есть?.. — спросил он, не открывая глаз.

— Да уж найдется... — фыркнула магичка. В своем репертуаре... — Марвин, пройдись с его лошадью, пусть продышится... Йо, двигай на обочину. Встать можешь? Обопрись об меня.

Ханубис, спешившийся тем временем, не спеша подошел, остановился, разглядывая нежданного гостя как неприятную диковинку. Лицо у него было совершенно непроницаемое.

— Ханубис, может быть, изволишь мне помочь? — не сдержалась Деянира. — Сейчас, Йо, сядем и выпьем... За тобой есть погоня?

— Да... — выдохнул он. — То есть нет, нету погони... С чего бы?..

— И верно, с чего бы?.. — усмехнулся Ханубис, подхватывая менестреля с другого боку. — Куда его? Под липой сложим?

— Ага, туда.

Усадив менестреля, Деянира принялась рыться в карманах. Где там у нее был платок?

— А выпить?.. — прошептал Йо.

— Вылитый умирающий лебедь, милсдарь менестрель, браво, — сказал Ханубис. — Вижу, вы поспешили избавиться от вашей прекрасной спутницы? И откуда у вас эта лошадь?

Йо вытер лицо грязным рукавом, раскрыл глаза, нашел взглядом некроманта и, сбиваясь со Старшей Речи на орочий, внятно выговорил фразу, которую Деянира поняла лишь отчасти. Впрочем, если бы кто-то сказал такое ей, она сломала бы ему челюсть. Ханубис засмеялся, этим своим новым смехом, от которого у Деяниры мурашки бежали по загривку. Глупо считать, что ты знаешь человека, если тебе случалось с ним завтракать.

Отцепив от пояса фляжку, Дея сунула ее менестрелю в руки. Тот схватился за холодный металл и сморщился от боли.

— Запястье... — выдавил он, ухватил флягу левой рукой и надолго припал к ней, держа правую на весу. Его трясло. — Спасибо, мэтресса Винсент, — добавил он наконец. — Знаете... — глаза у него были перепуганные, детские. — Я вас так долго искал... я в Колокольчик поскакал, а вас уже нет... и еще туман... как будто больше и нет ничего на свете... страшно.

— Как в балладе?.. — уточнил Ханубис бесстрастно.

— Именно, мэтр некромант, — менестрель сжал челюсти под тяжелым взглядом мага. — Как в балладе... "Алых днях" или "Плаче", по вашему выбору...

Деянира ощутила, что с нее довольно.

— Ханубис, посмотри, что у него с рукой. Пожалуйста, — добавила она, чтобы не сказать что-нибудь другое. — Йо, у тебя важные новости? Ты ведь спешил... Есть хочешь?

— Сейчас расскажу... глотну только...

Потом он начал рассказывать, сбивчиво, явно ничего не пытаясь скрыть, без свойственных ему обычно завитушек. Деянира присела на корточки. Марвин все водил взад-вперед по дороге гнедую, напрягая слух. Ханубис методично бинтовал запястье Йо.

— Уникальная по идиотизму история, — подвел некромант итог, когда Йо замолчал, умоляюще на него глядя. — Поистине, надо быть крайне одаренным, чтобы первым делом наткнуться на десятку венитов. И дважды одаренным, чтобы встретить не кого-нибудь, а самого магистра Готенбюнтера. Впрочем, это совершенно меня не удивляет... У вас трещина в запястье, милсдарь менестрель. Постарайтесь хотя бы полторы декады не браться за гитару и вообще поменьше шевелить рукой.

— А разве Силой...

— Предпочитаю мертвую клиентуру. Кстати, отдайте мне письмо.

Встав, некромант развернул бумагу, быстро пробежался по строчкам. Потом сложил из него "дракона", подбросил в воздух и щелкнул пальцами. Бумага вспыхнула тьмой и исчезла. Ханубис отвернулся к дороге.

— Учитель, мы поедем?.. — подал голос Марвин, старясь говорить спокойно, но голос его предательски зазвенел.

— Придется вернуться, — ответил Ханубис. — Мэтр Плант ждет. Где эти Творожицы?

— Я проезжал, — сказал Йо. — Одна лига или две отсюда, я не знаю, не понял...

— Ты пойдешь к Готенбюнтеру? — спросила Деянира. Она не собиралась тратить время на разговоры вокруг да около.

— Изъявить ему свое почтение придется, я полагаю, — сказал некромант. — Но не более того.

Марвин остановился. Посмотрел на Ханубиса внимательно, чуть прищурившись. Тот тоже смотрел на ученика. В ветвях зачирикала какая-то птица.

— Вы же понимаете, — сказал менестрель, все так же привалившись к стволу старой липы. — Вы понимаете, что вы единственный, кто может ее спасти и все такое? Понимаете, да?

— А зачем мне ее спасать? — усмехнулся Ханубис. — В данном случае я полностью на стороне естественного отбора. Слабые умирают, и это только к лучшему. Марвин, перестань уже маячить перед глазами, животное отдышалось.

— Вы выгнали ее, — сказал менестрель. — Поэтому она хотела уехать, поэтому попалась к венитам... — Деянира поспешила снова сунуть ему фляжку.

— Она уехала сама, — возразил Ханубис. — Приняв самостоятельное решение, как зрелая личность, и так далее. Ее выбор и ее право, милсдарь менестрель. Не моя вина, что выбранный вами путь оказался для нее столь коротким.

— Я... я прошу вас... — Йо сжал фляжку двумя руками. — И она... вас любит.

— Нет.

Марвин медленно разжал пальцы, выронил узду.

— А чем вы тогда лучше Пса? — спросил он хрипло.

Лица Ханубиса Дея не видела, и к лучшему, наверно, что нет. Достаточно было и глаз мальчика, того, как испуганно они расширились. Гнедая с ржанием отпрянула, но далеко не ушла, остановилась поодаль.

— Марвин, перестань строить из себя большего идиота, чем ты есть на самом деле, — тихо сказал некромант, — и судить о вещах, в которых ничего не смыслишь. И моему терпению есть предел.

Деянира встала. Потянулась, разминая мышцы.

— Все эти философские темы я с удовольствием обсудила бы на привале, а сейчас не до того, — сказала она, направившись к Звездочке. — Знаешь, Ханубис, я ни бельмеса не смыслю в этой вашей этике. Только кажется мне, что если мы оставим Флору венитам на растерзание, то потом ни друг на друга, ни в зеркало смотреть не сможем. Но для начала стоит вернуться в Творожицы и поговорить с Плантом.

Ханубис медленно повернулся к ней.

— Дея, если еще и ты...

На миг ей стало смешно, она и сама не поняла почему. Он был страшен в этот момент — но Бреслав в гневе выглядел куда эффектней. По большому счету, все мужчины, чья гордость уязвлена, ведут себя одинаково.

Звездочка подошла навстречу, и Деянира, потрепав лошадь по холке, принялась затягивать седельные ремни.

— Если ты уступишь магистру Флору, он решит, что ты его боишься, — сказала магичка небрежно. — И что об тебя можно и дальше вытирать ноги.

— Пожалуй, — с коротким смешком отозвался Ханубис, — я готов рискнуть своей репутацией ради того, чтобы наконец-то избавиться от Флоры. Она чересчур навязчива.

— Дело твое, — пожала она плечами. — Мое мнение ты слышал.

— Я понял, — сказал вдруг Марвин. Дея повернула голову, чтобы увидеть, как юноша быстро, почти бегом устремился к своей лошади. Вскочил в седло и со злостью вонзил шпоры Бирюзе в бока. Та, не привыкшая к грубости, охнула жалобно и понесла. В следующий миг они уже скрылись в тумане.

— Стой, — заорал менестрель. — Подожди меня!

С резвостью, удивительной для человека, проведшего в седле сутки, а потом навернувшегося с лошади, он бросился к плантовой гнедой. Еще три удара сердца, и из видимости пропал и он.

Деянира и Ханубис уставились друг на друга.

— И куда они намылились? — спросила магичка, когда молчание стало невыносимым.

— Куда? — с иронией переспросил некромант. — Ты же слышала мальчика — он все понял. А сейчас, по-видимому, собирается с голыми руками встать против десятка венитов. Хотя... у него же есть шпага...

— Ага, — она поставила ногу в стремя. — С него станется. Так ты едешь?

— У меня есть выбор? Экспедиция нужна нам на озере.

— Тебя только это тревожит? — поджала она губы. Деянире явственно не нравился тот человек, что стоял сейчас перед ней.

— Нет, не только, — ответил Ханубис, в свою очередь залезая на лошадь. Жеребец медленно зашагал вперед. — Еще меня тревожит, что я взял в ученики эталонного прекраснодушного идиота. Что я не избавил вовремя землю от некоей плаксивой, но прожорливой нежити. Что я разрешил примкнуть к моему отряду безмозглому полуэльфу с языком будто помело. Обрати внимание, что во всех случаях я действовал из лучших побуждений — это тревожит меня сильнее всего. Еще меня тревожит, что в результате всего этого мы, вместо того, чтобы сосредоточиться на предстоящем противоборстве с опаснейшим личем мира, тратим время и силы на выяснения отношений, достойные дамского романчика. Из тех же лучших побуждений, несомненно.

— Слушай, — Дея вздохнула, — вот мне делать нечего, отношения с тобой выяснять. Я понимаю, что Флора тебя замучила. Понимаю. Но она путешествовала с нами, а своих так не бросают. Это подло. Вытащи ее от венитов, а потом, если хочешь, дай ей пинка. Но вот так — делать нельзя.

Стало темнее. Начинался дождь.

— Боюсь, — сказал Ханубис мрачно, — что если я дам ей пинка еще раз, в итоге мне придется вытаскивать ее непосредственно из Бездны.

Деянира не нашлась с ответом. Беседа заглохла.

До Творожиц оказалось не более лиги езды.

* * *

Бирюза не привыкла к галопу. Скоро бег ее замедлился до рыси. Дорога лежала перед Марвином — такая же, как и на прочих этапах пути: трясина, тонущая в плотной пелене. Ехать одному было страшно, и страшно было сбиться с пути, проехать мимо, пропасть навсегда.

Когда сзади раздалось хлюпанье копыт по грязи, Марвин не смог решить, подождать ли ему догоняющих, прибавить ли ходу. Учитель, конечно, попытается задержать его, но лучше снова поспорить с ним, чем ехать одному... Может быть, его еще можно переубедить, найти достаточно веские причины... хотя нет, нет. Надеяться на это — трусость и малодушие.

Это оказался всего-навсего Йо. Вид у него был взъерошенный и безумный, а гнедая под ним громко сопела.

— Марвин... да погоди ты, во имя Матери Рек! Подожди меня!..

— Жду, жду. Не торопись так, а то лошадь загонишь, — Марвин постарался не показать своего облегчения.

— Ага... да, ты прав...— менестрель вцепился в поводья. — Тпру! Тпру, зараза!

Зараза лягнула воздух задними копытами и перешла на легкую рысь. Йо еле удержался.

— Ну вот, — сказал Йо Марвину, утвердившись в седле. — Догнал, значит. Так что ты такое понял?

— Что я понял?.. — с невеселым смешком повторил Марвин. — Ах, да... Что учитель не собирается спасать Флору. Он не хочет, и мы его не убедим и не заставим.

— А, ну да. Я думал, может...

— Что?

— Да ничего... А что ты собираешься сделать? У тебя есть план?

Тяжелые капли дождя падали на землю, оставляя расходящиеся круги

— Нет у меня плана, — признался Марвин неохотно. — Но я что-нибудь придумаю.

Йо уставился на него со странным выражением лица. Стянул шапочку, подставив голову дождю.

— А ты не собираешься... ну, с венитами драться? — осторожно спросил он. — А то они такие, могучие... Да и много их.

— Не собираюсь, — покачал головой Марвин. — Мне бы это и в голову не пришло, если честно. Около наших земель есть пара венитских замков... ну так я их видел.

— Ага, — вздохнул менестрель. — А как же тогда?..

— Не знаю. Подкупить часовых? Отвлечь и бежать? Уговорить магистра? Я правда не знаю.

— Ага... Но ничего, магики нас ведь догонят скоро, да?

— А чем они нам помогут, Йо? — горло сжало комком. Ну да, все так, привыкай. — Учитель еще и помешает. Он твердо решил от нее избавиться, понимаешь? Нам надо успеть раньше него.

— Ну давай тогда спешить... не пропустить бы поворот только.

Где-то за гранью сознания, там, куда Марвин не смотрел, были — он знал это — были угрызения совести, был страх за себя, за Флору, был в очередной раз оскаливший зубы мир и полное одиночество перед лицом его. Здесь же были туман, дорога и Сила. Ничто по сравнению с тем потоком, что заливал его вчера, просто искорки, напоминания о том, как еще бывает. Учитель очень рассердится, вполне возможно — выгонит. Жаль, как жаль...

— Марвин! — по голосу менестреля было ясно, что зовет он не в первый раз. — А скажи мне такую вещь — ты в нее влюблен?

— Нет. А что?

— И я нет. А жалко, а то волшебная сила любви, все такое... нам бы сейчас не помешало чудо.

— Волшебная сила любви — духова чушь. Извини, Йо.

А вот чудо бы пригодилось. Пожалуй, только чудо им и поможет.

Чудо уже было вчера, подумал Марвин, когда моя магия оказалась быстрее зомби. Сейчас чудес не будет. Я не могу рассчитывать на них. И не на Силу — паладины Вениуса не боятся темных заклятий. Да я и не знаю ничего подходящего. Мое положение ученика? Учитель будет в ярости. И потом, магистр едва ли пожелает иметь дело с каким-то учеником... Марвин представил себе магистра, как видел его тогда, при дворе — мощь и строгость, беспристрастность и величие. И он видит, когда ему лгут. Я должен уговорить его, думал Марвин, но кто я такой, чтобы он меня выслушал? Перед глазами Марвина живо предстали смеющиеся лица венитов, древками копий закрывающих ему путь к магистру. Или лучше подобраться как-нибудь сзади, как-то отвлечь стражу, распутать цепи...

У меня будет только одна попытка и совсем немного времени, но я буду проклят, если хотя бы не попытаюсь.

Поворот на Творожицы открылся внезапно. Йо с невнятным восклицанием махнул рукой, и Марвин обернулся направо, заглянул в прореху между деревьями. Там, под куполом низких небес, в пелене дождя раскинулся огромный луг, сплошь полный людьми, лошадями, телегами. Все суетились, двигались, что-то делали, и над лагерем висел приглушенный шум, похожий на гудение улья. Сама деревня начиналась за лугом, Марвин увидел — или ему показалось — контуры темных крыш.

— Как туда проехать? — спросил Марвин, на миг поддавшись панике.

— Чуть дальше, — откликнулся менестрель. — Немножечко еще.

Чуть дальше дорогу перегораживал баркас. Он стоял боком, закрывая проезд, а перед ним сидел на маленьком складном стульчике Максимилиан Плант, и моросящий дождь ерошил его серые с проседью волосы.

Йо проговорил что-то неразборчивое, дернулся, словно в надежде скрыться от взгляда особиста. Марвин не понял причины: Плант вовсе не выглядел опасным. Скорее, он был похож на простого нотариуса или писца — тусклый человечек. Потом Марвин вспомнил убийцу, которого привезли к Ханубису перед Арсолиром. Тот выглядел похоже.

Плант встал и приветливо помахал им.

Они подъехали к баркасу и спешились. Плант доброжелательно, чуть сощурившись, смотрел на них.

— Мессир ор-Мехтер, — поклонился он, и Марвин в первый миг не понял, к кому особист обращается. Потом сообразил, поздоровался.

— Учитель послал меня вперед, — сказал Марвин. — Я должен посетить сейчас венитов.

— Как пожелаете, — ответил Плант. — Лагерь венитов находится чуть дальше, по ту сторону дороги.

Как близко... Марвин обернулся на менестреля и тот вскинул голову.

— Мне пойти с тобой?..

— Да спасут вас боги, милсдарь менестрель, — с укоризной вмешался Плант, встав между ними. — Чего вы там не видели? Полагаю, мессир барон справится и без вашей помощи. Помогите мне лучше расседлать Заразу. Я имею в виду это животное.

— Ага...— Йо перевел взгляд с Марвина на особиста и опять на Марвина. — Я тогда тут останусь... подожду.

— Подожди, — легко согласился Марвин. — Присмотри за Бирюзой, подожди наших.

— Ладно, — на лице менестреля проступило беззастенчивое облегчение. — Ни пуха.

Марвин улыбнулся ему и Планту и повернулся туда, где должен был находится венитский лагерь. Ноги подкашивались, но он наперекор себе шагал все дальше. Отступить он не мог. Он не знал, почему, знал только, что если отступит, то перестанет быть... собой. Кем — собой? Если учитель выгонит его, а так и случится... тогда кем же он перестает быть, идя на гибельную безумную попытку? Не мессиром же бароном? Марвин так и не научился думать о себе, как о бароне. Разве что во дворце... всего-то два часа, чудесные, сказочные... надо было напомнить Йо, чтобы позаботился об Эразме... хотя что о нем заботиться, есть ему не надо.

Воспоминание приободрило его, и ему даже показалось, что еще чуть-чуть, и он узнает, что же должен делать.

Лагерь начался совершенно внезапно — перед Марвином вдруг оказалась туго натянутая стенка шатра. Серая вощёная ткань лишь слегка отличалась оттенком от воздуха. Капли дождя ритмично барабанили по ней и отскакивали на землю. Несколько упало на протянутые ладони Марвина. Машинально он протер лицо и, неловко ступая, зашагал вдоль стены.

Теперь он уже чувствовал запах дыма, слышал гомон мужских голосов, побрякивание металла. Прислушался, почти желая услышать тонкий плач, но не нашел его.

Из него бы вышел никуда не годный разведчик. Марвин добрался до места, где палатка кончалась, и встал, разглядывая лагерь. Шатры стояли кругом, один побольше других и перед ним воткнут в землю штандарт с ослепительным "мечом-солнцем" на белоснежном траурном шелке. Там же была и Флора — бессильно поникла у столба, к которому привязаны были ее руки. С двух сторон от нее стояли рыцари, не принимая участия в общей суматохе. А лагерь был полон паладинов и оруженосцев, и каждый из них занимался своим делом, и у каждого было оружие.

Марвин застыл в проходе, размышляя. Нечего и думать о том, чтобы проникнуть незамеченным или забрать ее силой. Заявить на нее свои права? Магистр почувствует ложь. Следовательно, нужна правда... Внезапно Марвин увидел решение и дыхание у него перехватило. Да. Спасибо Планту с его безукоризненной вежливостью.

Теперь задача упрощалась. Надо добраться до Флоры и пообщаться с ней пару минут. Да, двух минут должно хватить.

...упрощалась, но не становилась реалистичнее. Есть только один путь — напрямик, как будто так и надо. Для этого надо быть решительным, действовать с позиций превосходства... как подобает благородному ору. Слабо?

Марвин не решился призвать Силу так близко к венитам, хоть и желал того всей душой. Лишь коснулся ее, как касаются языком больного зуба, и шагнул внутрь лагеря. Невысокий венит с большой лысиной посмотрел на Марвина и, не говоря ни слова, пошел дальше. Марвин выпрямил спину, ступая размеренным, ровным шагом.

У выхода во внутренний круг он все-таки встал, замер, чувствуя, что не в силах сдвинуться с места. Охранник переступил с ноги на ногу и полностью закрыл от него Флору. Вдруг, совершенно не вовремя, вспомнились рыцарские романы и то, как их герои расправлялись с разнообразными чернокнижниками. Как поступали с учениками этих чернокнижников — писали редко. Вполне возможно потому, что авторы не считали учеников достойными упоминания, подумал Марвин отрешенно. Надо идти, вот, еще один посмотрел. Еще вдох и вперед.

Вдохнуть он не успел, поскольку из большего шатра вдруг появился сам магистр Готенбюнтер. Марвин похолодел. Магистр медленно выпрямился во весь рост, окинул взглядом площадь, а потом повернулся и зашагал туда, где замер перепуганный юноша. Он приближался медленно, величественный, огромный как утес в своих белоснежных одеждах и блестящих латах. Марвин шагнул ему навстречу, чтобы не забиться в тень в мгновенном ознобе паники.

Если бы магистр смотрел на него, Марвин не устоял бы на ногах, но тот смотрел себе под ноги. Он поднял лицо, лишь подойдя вплотную, и Марвину показалось, что его пронзила молния. Этот старик видел его насквозь и знал ему цену. И цена эта была невысока.

— Чего вы ждете, молодой человек? — раздраженно бросил магистр. — Делайте то, зачем пришли.

Ответить Марвин не смог, вглядываясь в удивительные, почти прозрачные глаза магистра. Вспышка солнечного света... "этот юноша говорит правду"... Но почему, как?..

— Не мешкайте, — магистр отвернулся. — Ансельм, Улаф! — охранявшие Флору вскинулись. — Пропустите мессира к нежити.

— Так точно, ваша доблесть! — рявкнули паладины.

Марвин низко склонил голову, но магистр не смотрел на него. Он шествовал дальше и плащ его был белее снега.

Необъяснимо... но Марвин не искал сейчас объяснений. Он вышел на площадь, миновал длинноусого венита, почти коснувшись его, и склонился над вампиршей.

— Флора...

Она подняла лицо, уставилась на него непонимающе, словно из глубин сна.

— Я вытащу тебя отсюда, — одними губами сказал ей Марвин. — Отвечай "да", и я вытащу тебя.

Руками он обхватил ее узкие ладони, связанные вместе гибкой блестящей цепью, заметил мимоходом красные полосы на запястьях девушки. Замер, припоминая текст. Он не мог допустить ошибки.

— Клянешься ли ты, Флора... основами земли и честью своей — клянешься ли ты мне в верности? Быть на моей стороне в сече и раздоре, не причинять вреда ни прямого, ни косвенного? Станет ли слово мое твоим словом, честь моя — твоей честью?

Она закрыла глаза, дрожа всем телом, как будто невидимый солнечный свет опалял ее. Но крепче обхватила его пальцы, повторяя "да". Да.

— Я же клянусь, основами земли и моей честью, быть справедливым и милостивым, быть тебе защитой и опорой. Клянусь быть на твоей стороне, не причинять вреда... Такова наша клятва, и да будет она нерушима по законам оров и воле богов.

Вот и все. Даже меньше двух минут... Стражники глядели на него, выпучив глаза, и вокруг собирались зеваки — все до единого в белом. Марвин выпустил руки Флоры. Взглянул на венитов.

— Я забираю ее с собой, — сказал он сухо. — Будьте любезны освободить моего вассала от цепи.

* * *

Крики они услышали задолго до лагеря венитов. Плант сокрушенно покачал головой.

— Прошу прощения, мэтр, — в очередной раз повторил он. — Но он так естественно держался...

Ханубис взглянул на него с явным скепсисом.

Деянира устала злиться. Теперь происходящее ее скорее забавляло. "Бастард" оттягивал пояс, и ситуация вполне поддавалась контролю. По счастью, от менестреля Плант избавился, отослав с лошадьми в трактир. Не будет путаться под ногами.

Магистр Готенбюнтер ждал их у входа в лагерь. Дея невольно замедлила шаг, заметила, что Плант поступил так же. Ханубис как ни в чем не бывало подошел к магистру. Склонил голову.

— Добрый вечер, ваша доблесть. Прекрасное место вы подобрали для лагеря: здесь туман кажется разреженней, чем вокруг.

— Вениус хранит нас от скверны, мэтр некромант, — ответствовал Готенбюнтер. Они замолчали и скрещенные взгляды их были подобны клинкам. Потоки Силы вокруг них вскипали, и Деянира ощутила их бег в токе собственной крови. Припомнила схему "огневой плети" — так, на всякий случай. Молчание здесь было нестерпимым; в лагере кто-то продолжал кричать.

Плант кашлянул в платок, высунулся вперед.

— Мэтр Ханубис пришел за своими людьми, ваша доблесть.

— За нежитью?

— И за учеником. Он в вашем лагере, — объяснил Плант извиняющимся тоном. Ханубис промолчал. Магистр нахмурился пуще прежнего.

— А сам мэтр некромант проглотил язык? — осведомился он. Ханубис лучезарно улыбнулся ему.

— Насколько я слышу, их пребывание в вашем лагере сопровождается немалой суматохой. Полагаю, без них вам будет спокойнее.

— О да, — сказал магистр. — Без них мир будет спокойней.

— Все мы стремимся к покою, ваша доблесть, — философски заметил Ханубис, шагнув мимо магистра в лагерь. — Каждый на свой лад, в рамках собственных полномочий, и с переменным успехом.

Деянира с некоторым трепетом поспешила следом. Подчеркнуто вежливо поздоровалась с магистром, скользнула за Ханубисом, услышала за спиной голос Планта. Тот, кажется, опять извинялся.

... Мальчик хорошо держался, это Дея должна была признать. Обняв Флору за плечи, он стоял в окружении белоплащников и кричал на паладина, в котором Деянира с недоверием узнала самого командора Арно Армани, правую руку магистра.

— ... и мой род древнее королевского! И я не позволю, слышите вы, не позволю чинить мне препоны! Вы понимаете меня? — спросил он тоном ниже, и Деянира не сразу поняла, где слышала этот неприятный голос, а поняв, едва справилась с приступом хохота.

— Наглый сопляк... — выдавил красный до корней волос Армани. — Да как вы смеете?..

— Вы об этом уже спрашивали, — сказал Марвин. Сжав челюсти, он выпустил плечи Флоры и, шагнув к столбу, рванул на себя серебряную цепь. Та лопнула, и сразу несколько человек рванулись к ученику некроманта и вампирше. — Руки прочь!..

— Магистр приговорил эту нежить к упокоению! — рявкнул Армани. — Вы пособничаете...

— Она под моей защитой! — крикнул Марвин. — Вы получите ее только через мой труп! Ну что, кто из вас будет держать ответ перед его высочеством?..

Безумно смело... Деянира быстро огляделась — Ханубис наблюдал, улыбаясь, Плант нервничал, оруженосцы шушукались. Магистр Готенбюнтер стоял поодаль и следил за столпотворением тяжелым взглядом. Магичка расстегнула фибулу на плаще, повела плечами, позволив ему упасть на землю. Шагнула в круг, скользнула мимо венитов. Марвин, обнажив шпагу, стоял около растирающей запястья Флоры. Вениты, — оружие обнажили лишь трое из них, — смотрели на него так, словно пытались сжечь взглядом, но не приближались пока. Когда мальчик увидел Дею, зрачки его расширились. "Не отвлекайся" одними губами сказала магичка. Встала спиной к столбу, держа в поле зрения двоих из трех. А что? Так у них даже есть шанс продержаться несколько секунд. Меч она пока не доставала — незачем провоцировать.

— Мы задержали ее законно! — завопил один из тройки, с длинными, висящими как сухая солома усами. — Вы нарушаете закон, пытаясь помешать нам! — голос у него был высокий и противный.

— Меня имеет право судить лишь мой сюзерен! — парировал Марвин. — И я готов держать ответ перед ним, но не перед сборищем бастардов!

Ох ты ж, Бездна... Вениты зашумели разом, зазвенела сталь. "Огненное кольцо" наготове... если они ударят Силой, то всё... но слишком уж они злы, не сообразят. А там уж, если есть на то воля богов, вступит и Ханубис... Бездна...

— Остановитесь!.. — это Армани. Не хочет кровопролития — хорошо. — Если вы так желаете, вас будет судить его высочество, молодой человек. А вот нежить оставьте нам. Она захвачена нами и осуждена.

— Она принесла мне клятву верности, и я не имею права отдать ее вам. Если вам есть в чем обвинить ее — предъявите мне свидетельства ее преступлений, я осужу ее сам. Но творить самосуд я вам не позволю.

— Вы только что взяли у нее клятву! — заорал желтоусый. — Она незаконна! Нежить не может присягать!

— Клянусь основами земли и моей честью, что клятва была законна! — выкрикнул Марвин. "Спокойней" подумала Дея, забыв, что он не слышит. Вокруг опять зашумели.

— А почему, собственно, не может? — невыразительным голосом вклинился в перебранку Плант. Он неторопливо протиснулся внутрь, встал рядом с командором Армани. — По закону, присягнуть на верность благородному ору может любая дееспособная личность.

Армани, распахнувший было рот, задохнулся от возмущения.

— Нежить — не дееспособна, — выдавил он наконец.

— Неверно, — возразил особист. — Мертвец является дееспособной личностью, хотя и ограниченной в некоторых областях. Не правда ли, мэтр Ханубис?

— Совершенно верно, — с ленцой подтвердил Ханубис. Перед ним ряд венитов распахнулся. Дея спиной ощутила, как выдохнул с облегчением Марвин. — В частности, мертвец может назначать наследников своему имуществу, но не имеет права заключать коммерческие сделки.

— Клятва верности — не коммерческая сделка! — рявкнул Армани. Ханубис улыбнулся ему.

— Совершенно верно. Поэтому она должна рассматриваться отдельно.

— Мэтр, а вам известны прецеденты, касающиеся данной ситуации? — подал реплику Плант.

— Именно такие — нет. Тем не менее, известны многочисленные случаи, когда нежить исполняла данные ею обеты, или же страдала от их нарушения. Кроме того, принятие клятвы верности со стороны призванной нежити является общепринятой практикой среди некромантов и спиритиков...

Голос Ханубиса был размеренным и наводящим скуку — голос лектора, давно уставшего от студентов. Деянира услышала, как Марвин вложил шпагу в ножны. Глаза венитов потускнели. Многие еще держали мечи обнаженными, но, судя по лицам, начинали забывать, зачем же их достали.

— Вы затронули очень интересную тему, мэтр, — сказал Плант. — Несомненно, этот вопрос должен быть всесторонне рассмотрен высшими инстанциями. Пока же предлагаю продолжить разговор под крышей. Дождь того и гляди польет снова.

— С величайшим удовольствием, мэтр Плант.

Дея оторвала спину от столба. Прохода среди венитов она, как назло, пока что не заметила. Возможно, потому что его не было.

— Вы никуда не пойдете! — подал голос Армани. — Никто никуда не пойдет до прихода магистра!

— Мне кажется, вы превышаете свои полномочия, — тусклым голосом сказал Плант. — Мы ведь, кажется, уже выяснили, что ситуация юридически совсем не однозначна? Я, как представитель правосудия, доверил бы нежить поручительству мессира ор-Мехтера. В его же действиях, как он совершенно правильно заметил, искать состав преступления допустимо лишь его высочеству.

— Я не позволю...

Обсуждение уверенно заходило на третий круг. Вениты приуныли. Деянира чуть расслабилась, скосила глаза на подопечных. Флора беззвучно плакала. Марвин обнимал ее, наблюдая за окружением спокойно и внимательно.

— Довольно! — голос магистра Готенбюнтера загремел над лагерем. Все разом обернулись. — Клятва была истинной. Оставь их, Арно.

— Тогда... — поперхнулся Армани. — Расступись!

Венит с длинными усами скривился от разочарования, но вложил меч в ножны. Другие сделали то же. Расступились. Деянира встала от Флоры слева, Ханубис — справа, и команда, в сопровождении Планта, проследовала к выходу.

Магистр молча наблюдал за ними. Он хмурился, как почти всегда, но Деянире почему-то показалось, что он доволен таким исходом событий. Что же, если вспомнить об отношении Ханубиса к Флоре... Деянира наклонилась, подобрала свой плащ.

Короткий путь за пределы лагеря показался вечностью — вполне естественно. Когда они углубились в сумерки, Деянира сделала то, что хотела сделать уже очень давно. Расхохоталась.

— Шикарно... — выдавила она, согнувшись пополам, — дипломаты, мать вашу... Марвин, — воспроизвести интонацию Ханубиса ей не удалось, — с чего ты взял, что если назвать их "сборищем бастардов" они тебя выпустят?

— К слову пришлось, — сдавленным голосом отозвался Марвин. Потом не выдержал, заржал.

Наверно, у венитов их было слышно. Флора вдруг всхлипнула и засмеялась сквозь слезы. Они стояли втроем и ржали, идиоты идиотами, пока Ханубис не расхохотался тоже.

— Чудесно, мессир барон... Поздравляю вас с очередным уникальным жизненным опытом. Выбраться из кольца венитов... — он похлопал Марвина по плечу, и тот вдруг залился краской.

— Учитель, вы не сердитесь?..

— Умеешь же ты подбирать вопросы...

У Деяниры уже живот болел от смеха. Н-да, давненько не бывало так жарко... Она сняла с пояса фляжку, и все по очереди к ней приложились. На Планте произошла заминка, и под его укоризненным взглядом Дее вдруг стало неловко. И Дух бы с ним.

— Я не пью, — сказал он. Потом как-то странно скривил лицо и договорил, — но юридический статус нежити действительно является очень... очень интересным вопросом...

На этот раз их, вероятно, было слышно и в Творожицах.

* * *

Тот вечер Марвин потом вспоминал лишь отдельными вспышками. Сознанием его владели совместно торжество и страшная, бессмысленная тревога, внешний мир воспринимался будто сквозь толстое стекло или слюду. Ему бы чувствовать облегчение — ведь он не надеялся, действительно не надеялся, — но облегчение не приходило. Флора шла с ним под руку, все время смеялась и глядела с изумлением, словно не узнавая. В глазах Деяниры тоже мелькало какое-то странное выражение, но учитель смотрел отстраненно и задумчиво, и Марвин знал, что новый урок не заставит себя ждать. Может быть, еще и от этого живот сводило судорогой.

Плант, серый человечек, был подчеркнуто любезен и предупредителен. Он проводил их до Творожиц, в трактире которых разместились высшие чины экспедиции. К счастью, Марвин вспомнил, что необходимо его поблагодарить. Без него... Марвин не знал, собирался ли вступаться за них Ханубис. Хотел бы верить, но не мог. Что до Планта — тот ведь не обязан был его защищать?

Йо они нашли на конюшне. Он спал, свернувшись клубком, в стойле Заразы, а лошадь деликатно теснилась у дальней стены. Разбудив менестреля, они потащили его ужинать. Тот расстроился, конечно, что пропустил такую сцену, и пожелал прослушать все в лицах. От пересказов произошедшее становилось все нелепей.

Маленький зал был набит битком. Королевские гвардейцы, угорцы в мехах и золоте, гномы, еще люди... Они, по-прежнему сопровождаемые отеческой заботой Планта, сели возле магов. Марвин запомнил их. Мэтр Никон, маг-строитель, пьяный в хлам. Бертрам и Тобис, его ученики, рослые и туповатые парни. Мэтр Ярослав, угорец. Он все больше молчал, уплетая картошку.

Деянира в скором времени покинула их, пересев к гвардейцам. Капитан ор-Хофф, как понял Марвин, был давним ее приятелем. Они отметили встречу бутылкой "гномьей" и принялись скандировать походные речевки. Йо кривился и жалобно дергал поврежденной рукой, словно пытаясь дотянуться до гитары.

— Кто шагает дружно в ряд? Это гвардии отряд!

Кто шатается как сброд? Это Гильдия идет!

Ор-Хофф ревет и хохочет Деянира. Потом и она подхватывает:

— В шелк и бархат разодет, любит только звон монет.

Хочешь выиграть в войне? Так плати скорее мне!

Гвардейцы отбивают ритм на столе, и в трактире воцаряется совершеннейший бедлам. Орут все вместе.

— Королям не привыкать нами дыры затыкать,

Но шагает наша рать, потому что ей насрать!

Будь ты ор, или венит, или просто паразит,

Если Гильдию найдешь, то без виры не уйдешь!

И финансовый отдел до портянок маг раздел,

Коль ты с нашей стороны, так снимай свои штаны!

На пороге стоят трое венитов, смотрят на все ошалевшими глазами. Один из них тот самый, белобрысый, с длинными усами. Ансельм, вспоминает Марвин.

— Мастер, — говорит вдруг Флора, — я должна сказать вам спасибо.

— Не мог же я не поддержать мэтра Планта, — добродушно усмехается Ханубис, а клубок во внутренностях Марвина затягивается туже. Плант улыбается своей тарелке.

— Я помню мои долги, — говорит Флора.

— Своих долгов мне ты не искупишь, дитя, — отвечает Ханубис. — Помни лучше о вассальной клятве. В каком-то смысле эти узы крепче брачных.

И Флора глядит на Марвина непонимающе. Она так и не поблагодарила его, да ему и не надо.

— Ханубис, старый ты хрыч, а что это за прелестное дитя рядом с тобой? — восклицает вдруг мэтр Никон. — У-тю-тю!.. — он тянется к Флоре через стол и пытается сложить "козу", но путается в пальцах. Потом он падает лицом в чашу сидра, и ученики уводят его наверх. Мэтр Ярослав невидяще глядит в пространство. Йо шевелит пальцами левой руки, словно подбирая аккорды.

— ... Те, что с вражьей стороны, ничего нам не должны!

Смерть и пламя, сталь и гром — мы бесплатно раздаем!

А как выйдет умирать, станет сеча нам кровать,

Лучше скорбного вранья будет песня воронья!

— Мне кажется, — говорит вдруг Плант задумчиво, — что они излишне упрощают картину. В своей песне, я имею в виду.

— Не больше, чем это требуется для выживания, мэтр, — улыбается ему некромант.

* * *

Потом, после ужина, Ханубис поднялся из-за стола.

— Марвин, мне кажется, перед сном было бы неплохо подышать свежим воздухом.

Марвин встал, улыбнулся учителю, чтобы не выказать страха.

На дворе было так же, как и прошлой ночью: сыро и туманно. Родхрин подкрашивала все розовым — как будто в белила упало несколько капель крови.

— Я хотел бы, — сказал учитель, шагая к деревне, — чтобы ты посмотрел вокруг, призвав Силу. Как вчера.

Марвин хотел сказать, что не может, что в нем уже не осталось Силы, но учитель уже коснулся его, и Сила хлынула потоком, ледяная, темная, искушающая. И снова, как и вчера, Марвин доподлинно узнал, за что не жалко расплатиться душой. И Бездна смотрела на них, молчащая в молчании ночи.

— Чем эта деревня отличается от Колокольчика? — спросил Ханубис.

— Немногим, учитель, — промолвил Марвин, глядя перед собой. — Здешнее кладбище спит, и в домах больше живых. В остальном — ничем.

— Верно, — кивнул Ханубис, шагая все дальше. — Как ты можешь видеть, некросфера активна и здесь. Ленерро ар-Диелне силен. Он мечтает о разрушении, и мечты его становятся реальностью. Скоро люди уйдут отсюда: хоть они и терпеливей иных тварей, но и у них есть предел.

— Не затем ли мы здесь? — спросил Марвин. — Чтобы сохранить этот край, этот мир...

— Ты все повторяешь слова той книги... Знаешь, Марвин, она была написана очень давно, — негромко сказал Ханубис. — В те времена жизнь казалась куда проще... или сложнее. Трава была зеленее, солнце — ярче, девушки — прекрасней, а некроманты — наивней. И, конечно же, Бездна была ужасной, а идеалы — идеальными. Знаешь... — он говорил задумчиво, не спеша, будто обращался сам к себе. — Все мы обречены изначально. Наш мир есть порождение Бездны и ее пища, таково устройство вселенной. Ты можешь мнить себя паладином Жизни или залить кровью полмира, но Бездна побеждает, и ты свидетельствуешь о ее победе. Колесо жизней и смертей продолжает вращаться, а судьбы сплетаются, а после расходятся навсегда. Если тебе очень повезет, ты сможешь отойти на шаг назад, полюбоваться на узор со стороны... не более того.

— Зачем?

— Зачем?.. Да в общем-то, незачем.

— Тогда что же, — спросил Марвин, тщательно подбирая слова, боясь спугнуть этот миг откровенности, — что же мы можем делать?

— Что делать? — учитель обернулся. Улыбка на его лице была страшной, далекой. — Да что угодно. Изучать механизмы, искать лазейки. Говорить миру "да". Говорить миру "нет". Это очень забавно — говорить что-либо миру, зная, что он тебя уничтожит. Лечить или убивать. Копить Силу — или же расточать ее во имя и на благо. Дух свободен — нравственный закон есть не более чем схема.

Холод проникал в кровь, пронизывал сердце, подменял кости ледяными клинками. Марвину хотелось кричать, но у него не было никакой причины кричать.

— Мы дошли до погоста, — сказал Ханубис.

Он снял тяжелый засов с ворот и вошел внутрь. Ворота загремели.

Кладбище было тихим. Качали ветвями деревья, тихо лежали надгробные камни, розовые в розовой дымке, чернели дорожки. Некромант огляделся вокруг и свернул к часовне Отрина.

Она была такой же, как и многие другие во всех концах Геронта. Грубый алтарь из цельного камня, подтеки воска под нишами в стенах, соломенная кукла Аравет привязана к колонне.

— Некому судить наши деяния, — сказал некромант, зажигая свечи. — Нравственного закона не существует. Но есть и истинные законы. Их бывает непросто найти: что-то скрыто в толстых фолиантах, что-то — в народных обычаях, что-то — только там, где бессильны слова. Исконные связи, основы мира. Те, что ловят тебя на слове и превращают в часть всеобщего балагана.

Марвин не удивился бы, начни учитель сейчас молиться, но он только расставил свечи по местам, окинул взглядом храм, потом поправил венок из сосновых ветвей на голове Аравет.

— Так лучше, — улыбнулся он. — Идем.

Обратный путь был короче. Марвин шел за учителем следом и молчал. Ему хотелось...он не знал, чего ему хотелось. Может быть, протянуть руку, коснуться руки учителя. Это было странно — но Марвин испытывал сейчас жалость к нему. Как можно жить — так? Жалость и ощущение полной своей беспомощности. Аравет Милостивая, даруй нам утешение...

Сила бурлила в венах, искала выхода, но Марвин не мог дать ей выхода и лишь продолжал смотреть вокруг, мечтая не видеть. Эта деревня была подобна Бездне, и в каждом живом порождении был тлен.

Вслед за учителем войдя в трактир, Марвин замер. Не замечая, что делает, сжал руку Ханубиса. Он видел людей за столами — огоньки жизней, тени сознания, а между ними был хищник. Гибкая темная тень, хитрая, затаившаяся, голодная. Часть смерти, часть Бездны, — тьма, жаждущая чужой жизни, чужой Силы...

— Что это? — медленно спросил Марвин, пытаясь скрыть от себя то, что уже знал.

— Всего лишь Флора, — улыбнулся ему Ханубис. Высвободил руку. — Та самая, с которой вы сегодня обменялись клятвами верности.

Деянира вынуждена была признать, что путешествие в большой компании имеет немало преимуществ. Прежде всего, кончились траурные ежевечерние посиделки. Теперь каждый вечер был как нескончаемая вечеринка, фейерверк и цирк уродов. Угорцы были забавны, гномы — гостеприимны, а гвардейцы — вообще душки. Мэтр Никон напивался и начинал шалить, Плант безуспешно пытался его урезонить, а вениты, в своих с каждым днем все более грязных плащах, наблюдали за всем этим квадратными глазами. История о визите Марвина в венитский лагерь с каждым днем становилась все сказочнее, а Флора пользовалась немалым успехом у той части публики, что легко относилась к суевериям по поводу нежити. Впрочем, Дея не замечала, чтобы девочка этому сильно радовалась. Флора, несчастная, сонная, перемещалась по лагерю, стараясь держаться подальше от Ханубиса, и равно игнорировала как капрала ор-Теммена с его сонетами, так и посла Бульбу Радогорского, непрерывно жующего чеснок и обвешанного амулетами, как болван в лавке. На третий день совместного пути Дея даже подглядела, как Плант целует вампирше руку — что было, по меньшей мере, забавно.

Дорога была грязной, а туман — густым, но "меч-солнце", судя по всему, действительно разгонял тьму. Настроение в отряде оставалось бодрым, иногда — чересчур. Когда мэтр Никон пришел скрестись Деянире в дверь с первыми петухами, она подбила ему глаз. Он ушел — петь серенады под ее окном вместе с Йо. Пришлось воспользоваться излюбленным методом Гвидо Монтелеоне.

Плант уговорил Деяниру помочь с перевозкой телег. Она согласилась — больше из-за той роли, что он сыграл у венитов, чем из каких-либо иных соображений. Торговаться с ним оказалось сплошным удовольствием. Она вытребовала пони из королевских конюшен, шесть локтей драконьей кожи на куртку и десять "петухов", и переговоры заняли четыре часа в общей сложности. От сотрудничества на озере пришлось отказаться — Дея не знала, каковы планы Ханубиса на неё.

Но, несмотря на все веселье, одно оставалось несомненным — они ехали по искаженной, больной земле. Здесь не пели птицы, и ветви деревьев были искривлены, как в затянувшейся агонии. Дороги были пусты, а люди в деревнях встречали путников кольями и выглядели так, словно долгие дни провели в осаде. Даже собак было мало. А на четвертый день совместного пути, пятнадцатый со столицы — на обочинах появились яблоневые сады. Цветущие: гроздья лепестков покрывали ветви, как гнилостный налет, и густой, удушливый аромат витал над дорогой. Лошади волновались, и с ними волновались и люди. Начались перебранки — как среди челяди, так и в руководстве.

Что ж, следовало полагать, что вечно идиллия не продлится. О конечной цели в экспедиции не говорили никогда, но не подлежало сомнению, что все о ней помнят. И Деянира сильно сомневалась, что доспех Эрика удастся поделить между Геронтом и Угорьем. По-видимому, остальных мучили те же сомнения: угорцы старались держаться особняком, а за Плантом теперь неотрывно ходил некто косоглазый и в наколках. Ор-Хофф богохульствовал, гномы шушукались, вениты пели гимны — монотонные и плохо рифмованные. Некроманты проводили время в гробовом молчании, и их отсутствующие взгляды явно смотрели на нечто омерзительное.

* * *

Тем утром Лильке проснулась с песней. Лильке вообще была везучей. Песни приходили к ней сами, да и все остальное в жизни — тоже. Но если песня приходит, что с ней надо сделать? Правильно, спеть, а если найдутся полчаса свободных, то и записать, тренируясь в грамоте. А что такого? Грамота — штука полезная, тем более для менестреля. Но сегодня времени на песни как-то не находилось. Первым делом надо было покормить младенца Себастьяна. Потом хватать его в охапку и босыми ногами бежать на кухню. Нет, ну понятно, что Рейчел сама может сварить овсянку, так ведь попробуй не помоги!.. Обидится на весь день.

Потом надо было позвать леди Ксению к завтраку, и Лильке долго искала ее по всему замку. Леди Ксения ночами почти не спит, бродит по коридорам, порой куда забредет, выбраться не может! Но сегодня она была на восточной стороне, в детской. С сыновьями беседует, бедная...

— Сегодня гости приедут, — с улыбкой заявила она запыхавшейся Лильке. — Андриуш с башенки видел. Полсотни человек и рыцари среди них. Не королевская ли охота? Ты уж распорядись на кухне, милочка, чтобы ужин приготовили парадный.

— Да вы завтракать идите, леди, я распоряжусь. Дайте, я вам платок накину, замерзли же!

Андриуш — младший. Янко — старший, а есть еще сам граф ор-Залецки, но он солидный, из кабинета не вылазит. Ну, если Андриуш сказал, что быть гостям, значит, так оно и есть. Это сначала Лильке не верила, когда леди Ксения стала свои разговоры пересказывать, потом-то все уже убедились, что новости у нее самые что ни на есть верные.

А графа Лильке своими глазами видела. В день солнцеворота, когда в Арсо полыхнуло. Она тогда в обморок упала, а когда очнулась — увидела. Ну, на кухне она потом ему и доспехи сверкающие придумала, и плащ изумрудный с золотым оленем. Не расскажешь же, что доспехи на нем плавились и на камни капали, а от плаща и ошметков не осталось? А какое лицо у него было — Лильке и вовсе не знала, что с человеческим лицом такое сотворить можно.

Ну и пообещала она ему, что с графиней хоть до весны останется. Да она и без обещания бы осталась. Слуги и так все разбежались, остались только Рейчел и горбатый Фредерик, а куда леди Ксении без прислуги? Она же как дитя... Да и уходить в зиму с младенцем Себастьяном Лильке побаивалась. Оно, конечно, менестрель нигде не пропадет, да куда с ребенком в зиму?

Леди Ксения опять растворила все окна, и Лильке, бранясь вполголоса, бросилась их закрывать. Студит, да еще яблони... Прежде Лильке яблонев цвет любила, у нее даже песенка такая есть, а теперь от него с души воротит. Что же это за зима такая? Не иначе, скоро мир налетит на небесную ось... Хотя Лильке везучая, авось пронесет.

За завтраком леди Ксения опять завела разговор про гостей, а Фредерик с ней ругаться стал. Он вообще такой — в Янко с Андриушем не верит, а скрыть не умеет. Пришлось Лильке их мирить. А потом младенец Себастьян облил овсянкой себя, стол, пол и саму Лильке. Пришлось греть воду и стирать себя, младенца Себастьяна, платье и скатерть. А там Рейчел зарезала двух куриц и затеяла варить рагу в короле-котле, а на него поди еще овощей начисти! Так и осталась песенка без музыки.

А вечером, и верно, рога затрубили у рва. Лильке с Фредериком мост опустили, а там!.. Людей не с полсотни, а вся сотня наберется, и впереди два десятка рыцарей белых, а за ними гвардейцы черные, а за ними еще народу уйма, лошади, телеги, баркас летающий... Вот честное слово, баркас! Прилетел и в ров плюхнулся, рыцарей обрызгал водой стоячей.

Так что выражались эти рыцари совсем не по-рыцарски, когда в ворота въезжали. Да только Лильке не нежная барышня, чтобы приходить в уныние от всякой мелочи. Она жизнь знает, а в жизни всякое бывает.

Да и радость у Лильке случилась, и — ух! — какая. С ними Йо приехал. Адар Йо Сефиус, милсдарь менестрель, трепло остроухое. С ним Лильке познакомилась еще когда с Вороном в Граарге пела. Ворон пил тогда по-черному, и все было очень нецукерно, а Йо всегда, когда мог, ей на булочки подкидывал. Теперь она хоть накормить его сможет — за все хорошее... Бросилась было ему на шею с визгом, да тут младенец Себастьян заинтересовался "колабликом" и чуть не утопился во рве. Пришлось доставать, бить по попе, утешать, мыть, застирывать платье по-быстрому, и это все — когда замок от гостей ломится! В нем, небось, лет двести таких сборищ не бывало!

Ну, потом поспокойней стало, и Лильке даже удалось всунуть Йо миску с куриной ножкой. Тогда она за лютней и побежала, а — хрен вам! — песенку-то и забыла уже.

* * *

В дороге вениты держались особняком, и Ханубиса это вполне устраивало. Но в тот вечер ему пришлось оказаться от них в непосредственной близости. Конечно, стоило занять место за столом еще в самом начале, а за едой послать Марвина. Но глупость наказуема, а потому теперь некромант делил скамью с пятеркой венитов во главе с самым магистром. Его это соседство не радовало — на уровне тонких ощущений — и единственное, что скрашивало ужин, это осознание того факта, что и соседям приходится не лучше.

В этом замке фон Санеги был густым, как картофельное пюре. Ханубиса удивляло, что здесь еще остались люди, — впрочем, способности людей к адаптации вообще уникальны. Время... путь почти завершен.

Во время трапез вениты обычно внимали душеполезным преданиям. Они и сейчас не стали нарушать традиции: пока четверо сосредоточенно жевали, пятый, желтоусый, голодными глазами следил за траекториями ложек собратьев и вещал гнусавой скороговоркой:

-... и тогда восстал пресветлый Вениус и покинул то селение, и шел, шел и вышел...

— И шел, и достиг, Ансельм — коротко поправил Арно Армани, сосед Ханубиса по столу. Левая его кисть, двупалая, нервно подергивалась.

— ... и шел, и достиг, — повторил Ансельм, — драконьего логовища, где лежала на яйцах тварь гнусная, смрадная. И вознес пресветлый Вениус меч свой доблестный, и поразил чудище в шею у загривка. И полилась черная кровь, и вылилась вся...

При всех недостатках рассказчика, история была прелестной. Многие слушали, прекратив свои разговоры. У противоположной стены Ханубис заметил женщину с ребенком, кивавшую в такт Ансельму, а в кульминационные моменты даже артикулировавшую вместе с ним. Ребенок хихикал и пытался выбраться из ее хватки, но незнакомка что-то сердито ему шептала, встряхивая русыми, с рыжиной, завитушками стриженых волос, и продолжала внимательно слушать. Смотреть на нее было приятно.

— ...когда же узнали жители той деревни о случившемся, то собралися они и так рекли: "Если он — сильный, тот, кто поражает, то чем мы хуже?", после чего вышли супротив эльфьей заставы. И хлынули стрелы нелюди сплошным потоком, и многие поражены были, а другие бежали...

И это почти за пять столетий до Эрика Огненного, подумал Ханубис. Марвину места за столом не хватило, он ел на кухне, вместе с другими пташками низкого полета. Жаль, думал Ханубис, ему понравилась бы эта история. Хотя он ее, наверно, знает. На Севере оры часто берут в наставники сыновьям престарелых венитов. Так ли было у мальчика? Надо будет спросить.

Плант подавил зевок, зашептал что-то на ухо своему секретарю, лысому толстячку, похожему на желудь.

— ... и возопили люди к пресветлому Вениусу, и упрекали его всячески. Он же так им рек... так рек пресветлый Вениус: Вы... эээ...

— Довольно, Ансельм, — бросил магистр Готенбюнтер. Вздохнув, он продолжил сам, и голос его разбудил гулкое эхо под сводами зала:

— Так рек пресветлый Вениус: "Вы мните себя хозяевами, а потому не впрок вам победы и горьки поражения. Я же лишь слуга тому, что выше меня, орудие славы его и силы. И когда побеждаю я, победа моя ради всего человечества, и в поражениях нет мне позора. Ныне же возьмите мечи свои, и попробуем снова".

"И попробуем снова", усмехнулся Ханубис. Без сомнения, так они и сделали.

Магистр тем временем поднялся, возвышаясь над сидящими.

— Завтра, дети мои, нам предстоит великая битва.

Плант вскинулся.

— Прошу прощения?..

— Ваша доблесть, что же вы молчали?.. — не сдержался и кто-то из венитов. — А как же пост, молитва, бдение?!..

— Достаточно и молитвы, если она выйдет из чистого сердца, — отрезал магистр. — Никаких бдений.

Новость вызвала вполне предсказуемый переполох. Все заговорили разом, некоторые повскакивали с мест. Ансельм, пользуясь моментом, с урчанием глотал овощи.

— Мэтр Ханубис, это правда? — спросил Плант, близоруко сощурившись. — Завтра?..

— Очень похоже на то.

— Но... по карте получаются еще пять дней пути.

— После катаклизма озеро сильно разлилось, — пояснил некромант. — И оно рядом. Я ощущаю его близость, как и магистр.

— И вы мне не сказали?.. — в своей растерянности особист казался весьма забавным. Так вот где у него слепое пятно...

— Вы не спрашивали меня, мэтр.

— Верно, — сказал Плант после едва заметной запинки. — Прошу извинить меня.

Он замолчал, невидящим взглядом скользнул по скатерти. Потом вскинул голову, отвернулся от Ханубиса.

— Милсдарыня, — позвал он. — Милсдарыня Лильке!

Рыжая с младенцем удивленно посмотрела на него и поспешила подойти.

— Вам что-то нужно, милсдарь?

— Вы могли бы предоставить нам отдельную комнату для, так сказать, заседания?

— Хмм... библиотека подойдет?

— Замечательный вариант, — заулыбался Плант. — И еще один вопрос: скажите, а далеко ли до озера?

— До озера? — она нахмурилась. — С холма спуститься, там еще сады, сады, а потом его берег и будет. Но я дальше не ходила. Страшно, — добавила она с улыбкой.

— Вы ходили одна? — не сдержал любопытства Ханубис. Лильке посмотрела на него с интересом, запустила руку в волосы, сверкнув разноцветными браслетами. Ребенок тоже уставился на некроманта, потом молча завертелся, пытаясь вырваться из материнской хватки.

— Ну да. С младенцем Себастьяном Рэйчел посидела, а я сходила. Интересно же, нет?..

Глаза у нее были желто-зеленые, как у кошки, и веселые.

— Интересно, — подтвердил Ханубис. Способности к адаптации, м-да... Смелая девушка.

— Я тогда пойду, библиотеку отопру, — сказала Лильке. — Если вам больше ничего не надо.

* * *

И опять дела-дела-дела. Перед библиотекой Лильке на кухню забежала, младенца Себастьяна Рэйчел подкинуть, а та затеяла варить сбитень, и на Лильке только рукой замахала, не подходи, мол, не до тебя. А народу там — не продохнуть! Ну, к счастью, там Йо еще сидел и доел как раз, ему-то она младенца и вручила. И не поговорить толком, времени нет! С Йо еще парочка интересная сидела, паренек с девушкой, оба бледные такие, грустные. Девушка, так она даже не ела ничего, свою тарелку Йо подсунула, это Лильке своими глазами видела. Да и Йо стремно выглядит, лицо осунулось, рука замотана... Что ж с ними было, с бедолагами?

Захватив свечу и охапку дров, Лильке побежала.

Да еще тот маг, думала Лильке, взбегая на третий этаж, который смуглый. У него что-то совсем плохо... У Ворона когда-то собака жила, а потом сбежала, ушла с рынка в порт, стаю свою сколотила. Тогда еще ребята в гости перестали заходить, говорили, мол, видно боги от него отвернулись, если даже собака ушла... А собаку Лильке потом встречала, когда в порт ходила — вот имени сейчас не вспомнить, а глаза у той собаки были именно такими, разве что светлей оттенком. И зубы она так же скалила, даже когда Лильке ее вкусненьким угощала. Брр.

В библиотеке было холодно, как в Хрюсланде в мае. То есть, в Хрюсланде Лильке не бывала, но представить могла. Еще в библиотеке было темно, сыро, пыльно и веяло сквознячком. Она б не удивилась, если бы тут оказался сам граф ор-Залецки, один, или даже с сыновьями. Лильке прошлась перед камином, аукнула, но никто не ответил. Тогда она поставила свечу на каминную полку и стала разжигать огонь.

Дрова искрили и гасли, хотя на кухне разгорались за милую душу. От сквозняка полки поскрипывали, словно голодные зверьки плакали. Лильке стыдно было признаваться, но в последнее время она побаивалась оставаться одна в нежилых комнатах. Как-то неуютно. А лучше всего, когда огонь горит, и кто-то есть с тобой в комнате.

— На груди моей пожаром

Бусы красные горят,

А мой милый на границу

Отправляется в наряд...

Голос у Лильке сильный, звонкий, и песен она много знает. Она про любовь любит петь, а про войну — нет, но егерские песни старые всегда и про то, и про другое, а когда Лильке плохо, они первым делом вспоминаются, как мамка пела, ее качала. Ух ты, и слезы к глазам, а чего плакать, глупая?.. Ты ж везучая, живи да радуйся.

— А когда он на дорогу

За станицей уходил,

Он рябиновые бусы

Мне на память подарил.

Завещал мне крепко помнить...

Ой!

Тень у двери возникла внезапно, у Лильке аж сердце в груди встрепыхнулось. Схватила свечу. Ну что ты как маленькая?.. Вовсе это не безымянный ужас, обычный человек.

Ну да, женщина, она еще в зале сидела. В мужской одежде и с мечом, и шрам на щеке. Молчит, и глаза улыбаются, а губы — нет.

— Хорошо поете, милсдарыня, — походка у нее быстрая, деловая. — Меня Плант попросил проверить, что все в порядке.

— Спасибо, в порядке. Только вот огонь гореть не хочет...

— Я его понимаю, тут сыро как в Бездне, — женщина склонилась над очагом. Дрова вспыхнули разом, задымились. — Как вы тут ориентируетесь? Не пой вы, я бы десять раз заблудилась.

— Днем тут получше. Я сначала тоже путалась, но меня Фредерик везде водил. Это дворецкий леди Ксении, — вот так хорошо, хоть светло стало. Как же тут пыльно,— апчхи! — корешки у книг серые совсем, — или им так положено? — А как к вам обращаться?

— Я — Дея Винсент. Из Гильдии, — и смотрит, ждет реакции.

— А я — Лильке, мэтресса чародейка. Я вообще менестрель, лютнистка.

— Славно. И ребенок — ваш?

Лильке быстро снимала чехлы со стульев, придвигала к длинному столу. К ее удивлению, чародейка взялась помогать.

— Мой, мэтресса.

— Сколько ему?

— Бездня декада как год сравнялся.

— Дитя Бельтайна?..

Лильке засмеялась.

— Точно. А у вас, мэтресса, дети есть?

Деянира с грохотом передвинула очередной стул. Подняла на Лильке удивленный взгляд.

— Да, — кивнула. — Дочка.

— Дочка... девочки лучше, им косички можно заплетать. Сколько ей?

— Пять.

— А, большая уже. И что же вы, ее дома оставили?

— На мою работу ребенка не потаскаешь.

Дура ты, Лильке, дура кромешная! Что говоришь такое?.. Магичка громыхнула очередным стулом, снова скользнула взглядом по стеллажам.

— Лильке, а почему вы не уходите отсюда?

— А зачем мне уходить? — да что они, сговорились все со своими вопросами? И смотрят одинаково, будто со смертельно больным говорят... — Я леди Ксении нужна.

— А если с ней?..

— Не получится, — мотнула вихрами Лильке. — Она слабенькая. Не старая еще, но болеет сильно. И потом... у нее муж и сыновья на Арсолире были. А теперь она их видит.

— Видит?.. — магичка подалась вперед, сжала пальцами спинку кресла.

— Видит. Говорит с ними. И я так думаю, что ей без них... в общем, хуже ей будет без них, чем с ними. Так что мы пока здесь.

— Понимаю, — кивнула мэтресса. — Я надеюсь, — сказала она, тщательно подбирая слова, — что после нашего визита на озеро здесь станет светлее.

— Да помогут вам боги, — так, стулья расставили, стол весь в пылюке, а тряпку-то и забыла! Теперь беги опять... — Я за тряпкой для стола сбегаю, и мэтра Планта позову. Вы... вы тут подождете или вместе сходим?

Чародейка засмеялась.

— Давайте вместе сходим. У вас тут жутковато, не замечали?

— Да нет, нормально... Люди, опять же, хорошие.

— Тоже верно. Главное, чтобы люди хорошие были.

— Ага... — Лильке уже к дверям подошла, когда вдруг поняла, что ей хочется сделать. Вернувшись к камину, быстро сняла с руки один из браслетиков, зеленый с кошачьим глазом. Подошла к недвижимо застывшей Дее.

— Вот, мэтресса, держите, — улыбнулась. — Подарок вам.

Она приняла подарок с недоумением, поднесла к глазам, разглядывая.

— Спасибо, — сказала наконец дрогнувшим голосом. Ай да Лильке, хоть что-то вовремя сообразила!

— Вот, — улыбнулась Лильке, — пойдемте. Я браслетики сама плету, продаю потом. На ярмарках... я магией-то не владею, но их хорошо покупают. Говорят, если кому такой подарить, ему чуточку больше везти начинает. И в любви, и просто так... Вот столечко, — она показала пальцами.

Чародейка посмотрела и засмеялась, потом шагнула в коридор перед Лильке, повела головой, скользнула вперед. Можно подумать, что уж у нас такого страшного, подумала Лильке с обидой за дом.

Сгусток белого тумана скользнул по коридору, вырвался в прорезь бойницы.

* * *

Подъем на третий этаж дался начальству цирка его высочества нелегкой ценой. Мэтр Никон уснул на полпути, и ор-Хоффу пришлось его тащить, Бульба Радогорский задыхался, и, судя по цвету лица, был на грани апоплексического удара. Дэрин сын Гэрина, почтенный гном-подводник, впотьмах спутал с чудовищем старый доспех и с лязгающим боевым кличем опустил на него свой топор.

Ханубис был удивлен тем, что гномий порыв не поддержали. Судя по лицам людей, две трети их были на грани паники, прочие же — лучше скрывали чувства.

Библиотека была именно такой, как положено библиотеке заброшенного замка, проклятого сотню лет назад. Пока господа командующие рассаживались, Ханубис прошелся, разглядывая корешки книг. Кое-где они были покрыты эктоплазмой. Ножки стеллажей обвивал ведьмин мох. Классический стиль, думал Ханубис. Простота и изящество. Скоро мы встретимся, Ленерро. Лица коснулся прохладный сквознячок, и некромант принюхался, раздувая ноздри. Еще две-три лиги у нас есть, здесь ты едва ли дотянешься. Обидно?

У двери возник очередной скандал. Посол желал провести на заседание всех своих людей. Плант звал ор-Хоффа, и в тихом его голосе уже неприкрыто звучал командирский металл. Дэрин сын Гэрина, усевшись на председательское место, заливисто вещал о подземных озерах Тролльхейма. Вениты молча слушали. Здесь их осталось всего трое, — сам магистр, а с ним Арно Армани и префект Саммерс из ордена Чистоты Помыслов. Ханубис предпочел бы не видеть последнего — как сегодня, так и в принципе.

Наконец все расселись. Ханубис сел между Деянирой и Плантовым секретарем. Светозар Радогорский, оставшись в зале в компании лишь мэтра Ярослава, шумно вздыхал, утираясь куском батиста. Гвардейцам удалось растолкать мэтра Никона, и он поднял помятое лицо. Плант откашлялся.

— Итак, завтра начинается последний этап нашей миссии,— сообщил он буднично. — Я предлагаю составить план действий.

— Купаться будем? — живо спросил Дэрин. Рэрин сын Фрагода немедленно принялся громким шепотом стыдить водолюбивого дядюшку, но градус торжественности за столом несколько упал. Ор-Хофф, тот вообще заржал так, что едва не потушил свечи в бронзовом подсвечнике.

— Купаться не будем, — покачал головой Плант. — Будем погружаться под воду. Почтенный Дэрин сын Рэрина, сколько времени вам понадобится, чтобы полностью собрать батисферу?

— За день-два управимся, — жизнерадостно отвечал гном. — Вы пока рыбку половите, то-се.

— Это невозможно, — нарушил общее молчание Армани. Ханубис изумленно приподнял брови — неужели доблестный командор боится? Похоже, что так. — Братья не удержат лича так долго.

— Сколько времени у нас есть?

— День, — сказал магистр.

По крайней мере, он здраво оценивает собственные силы, подумал Ханубис.

— День? — изумленно повторил мэтр Ярослав. — День, чтобы найти доспех в этом... крошеве? Вы себе хоть представляете, что там произошло в катаклизме? Если его накрыло породой, засосало...

— Все мы знали, на что идем, господа, — сказал Плант. — Для того, чтобы наша миссия увенчалась успехом, каждому из нас придется совершить невозможное. Но долг требует этого. Почтенный Дэрин сын Рэрина, вам хватит двух часов?

— Хватит, — засмеялся гном. — Я в моей батисфере кажный винтик знаю. А вы хитрец, милсдарь!

— Выйдем перед рассветом, — сказал ор-Хофф. — Чтобы как рассветет, уже на озере быть.

— Поддерживаю, — склонил голову Плант. — Я бы также предложил переправить батисферу на баркас немедленно, с тем, чтобы почтенный милсдарь гном мог заняться сборкой еще в дороге.

— Да вы в своем уме?.. — счел нужным вмешаться Бульба. — Кто ее переправлять будет, этот паралитик, что ли? — толстый палец устремился на задремавшего мэтра Никона. — Да он же лыка не вяжет, мышей не ловит!

— Да водой его облить, и дело с концом, — громыхнул ор-Хофф. Деянира задумчиво крутила на запястье тонкий бисерный браслетик.

— Не позволю! — вздернул подбородок Бульба.

— В таком случае мы подрядим на погрузку обслуживающий персонал, мессир посол, — успокаивающе сказал Плант.

— А секретность?!

— Да какая уж там секретность, мессир, — особист рассеянно поглядел на свои ногти. Бульба захлебнулся возмущением. — А вы, уважаемый мэтр Ханубис, что скажете?

— Мы с мэтрессой Винсент отправимся вместе с вами, — ответил некромант. — Полагаю, мы встанем где-нибудь на берегу. Наличие тела мне не существенно, поэтому я не вижу причин, по которым не мог бы взяться за дело немедленно по прибытии.

— А божественная Сила вас не смущает? — ледяным тоном поинтересовался магистр Готенбюнтер.

— Опасаетесь возможных помех? — переспросил Ханубис. Что же, его соображения вполне разумны... — В таком случае, я счел бы наилучшим решением обсудить с вами совместимость ритуалов, ваша доблесть. Наедине, если вы не возражаете.

— Секундочку, — сказал вдруг префект Саммерс. Его маленькие глазки сузились, когда он уставился на некроманта. — Это как понимать, "вы с мэтрессой Винсент"? Вы собираетесь оставить нежить здесь?

— Не вижу причин, по которым это могло бы вас касаться.

— Зато я вижу, мэтр некромант! Я вижу целую кучу причин, — префект приподнялся с сиденья, угрожающе навис над столом, — причин, по которым мы не потерпим нежити у себя за спиной! Не знаю, что вы о себе возомнили...

— Ваша доблесть, этот человек взбесился? — осведомился Ханубис.

— Вы неверно оцениваете свое положение, — медленно сказал магистр. — Вы нам не союзник, мэтр некромант. Я ни на грош вам не доверяю.

Деянира оторвалась от созерцания браслетика.

— Ханубис, а не задержаться ли нам здесь денька на два-три? Пусть господа себе прокатятся...

— Господа, — вмешался Плант. — Господа, я вынужден потребовать от вас разумного, зрелого поведения!

— К тем ли людям вы обращаетесь, мэтр? — усмехнулся некромант.

— Я обращаюсь лично к вам, — ответил особист.

— Вы считаете, что если я удовлетворю их просьбу касательно нежити, они начнут вести себя разумней?

— Я желал бы этого всем сердцем, — со всей искренностью отвечал Плант. — Как и его высочество.

— И касательно нежити, и касательно мальчишки ор-Мехтера, и остроухого тоже! — с торжеством заявил Саммерс. — Или они едут с вами, или мы повезем их в цепях!

— Мальчишка-то вам на что? — скривился Плант.

— Он требовал суда его высочества, — сказал Армани. — Будет ему суд. Еще не хватало, чтобы щенок сбежал.

Магистр пристально смотрел на некроманта, и тот знал, что Готенбюнтер готов ударить при первом же признаке опасности. Ха, Пес, а это был бы забавный поворот событий. На потеху Бездне и лично Ленерро ар-Диелне. А уж Хозяйка-то как обрадуется; если ты прикончишь магистра венитов, бежать тебе придется далеко и быстро... А ты полностью уверен, что окажешься сильнее? Что же... опасность, исходящую от Флоры можно нейтрализовать, но вот Марвин... если взять его с собой — он обречен. Ленерро не упустит возможности заполучить себе Орну. Она — единственное существо в этом мире, способное понять эльфийского лича, а понимание — высшая ценность, тем более в его положении.

— Вы понимаете, — с отвращением произнес Плант, глядя на венитов, — что идете сейчас против воли его высочества?

— Или против вашей воли, мэтр крыса? — процедил магистр. — Вениус мне порукой — я готов дать его высочеству ответ за каждое мое решение! Ему, а не вам!

Особист порозовел.

— Бездна сейчас смеется, глядя на нас, — проговорил Ханубис. Магистр вновь обратил к нему тяжелый взгляд, нахмурился сильнее.

— А откуда мне знать, что вы не намерены посмеяться вместе с ней, мэтр некромант? Даже о том, что вы находитесь здесь с воли его высочества, я знаю лишь от этого, — небрежный кивок, — человека. От человека, который лжет чаще, чем дышит. Я не желаю видеть вас рядом с собой, но иметь вас за спиной я желаю еще меньше.

— Мэтр Ханубис, — сказал Плант. — Будьте хоть вы умнее, я умоляю вас...

Бульба рассмеялся квакающим смехом.

— И как же мне подтвердить мои наилучшие намеренья? — ровно спросил Ханубис.

— Вы поедете рядом со мной, — сказал Готенбюнтер. — Со всей своей шайкой.

— Иначе?..

— Иначе я буду вынужден применить силу.

Ханубис улыбнулся ему. Как прямо и недвусмысленно! Жаль, не хотелось терять мальчика так быстро. Но если выступить отдельно от экспедиции — придется воспользоваться им в любом случае. Планту важнее сохранить при себе венитов — паладины видят свою цель в защите экспедиции, да и два десятка таких клинков на дороге не валяются. Второй отдел предпочтет пожертвовать слишком самонадеянным некромантом. Что остается? Уговорить магистра? Или ударить... спутать всем карты, изменить судьбу? Овладеть сознанием замка будет несложно, — хотя жаль рыженькую, не говоря уж о прочих.

Или паче того — вступить в союз с Ленерро? Мальчика это не спасет, но перспективы... Эх, едва ли магистр представлял, какие искушения кроются в его простых словах.

— Вы обрекаете мальчика на смерть, ваша доблесть, — сказал Ханубис. — У меня не будет возможности защитить его.

Деянира молча уставилась на некроманта.

— Все мы смертны, — сказал магистр. — Он знал, куда едет.

— Ах вот оно как... Я вижу, вы крепки в своих решениях. Еще бы — ведь в поражениях нет вам стыда. К чему вам осторожность, при такой-то философии?

Магистр тяжело поднялся из-за стола.

— Вы опасно близки к богохульству, мэтр некромант.

— Уж не хотите ли вы сказать, что видите эзотерический смысл в этой сомнительной моральной максиме?

По исказившемуся лицу магистра, Ханубис понял, что его шпилька попала в цель. И что бы это значило?

Так и не сказав ни слова, магистр прошествовал к выходу. Армани с Саммерсом — за ним. Дверь затворилась бесшумно.

Потом все заговорили разом. Вроде бы, Плант приносил извинения, подробные и фальшивые, — слушать его не было нужды.

Ярость — это отлично, Пес. Пригодится завтра. Тебя приложили как мальчишку, — и сделали они это благодаря условностям, которым ты долго и старательно следовал. Сам виноват. Теперь придется просить — и ты попросишь.

А если вениты упрутся на своем, если Марвин умрет... потом, после Арсолира, у тебя будет достаточно времени, чтобы содрать с тех из них, кто выживет, кожу, размышляя о метафизике.

* * *

— Так что, вы тоже поедете на озеро? — переспросила Лильке. Йо принял вид героический и гордый — насколько позволял вцепившийся в его клочковатую бороду младенец Себастьян.

— Разумеется, сестренка, — заявил он. — Без нас у них нет никаких шансов.

Рыженькая смотрела на Марвина, и он изобразил улыбку. Вышло, должно быть, неубедительно.

Теперь, когда ужин закончился, людей на кухне осталось немного. Большинство переместилось в большой зал, где уже ходили по кругу фляжки. Кухарка, пожилая краснолицая женщина, над чем-то хлопотала у очага, а они вчетвером, не считая младенца, сидели у стола.

Флора точила ногти пилочкой и не поднимала глаз. Марвин старался не смотреть на нее, но неотступно ощущал ее присутствие той частью сознания, где и сейчас, тенями проступая из-за будничных мелочей, маячили очертания Бездны. Как бы ему того ни хотелось, он больше не мог отрешиться от истинного ее облика и истинной натуры. Марвин старался не показывать своих чувств — как ни смешно, он по-прежнему боялся обидеть вампиршу. Она постоянно была рядом с менестрелем, но не заговаривала с Марвином, как будто ее страх перед учителем распространялся и на него.

Лильке обнимала лютню, украшенную пышным изумрудным бантом и, склонив голову, разглядывала Марвина. Взгляды их встретились, и девушка улыбнулась ему.

— Надо бы сходить в зал, проверить, не надо ли чего. Я быстро, — она вскочила.

— Лильке, лютню оставь, тетеха! — завопил Йо, но она уже скрылась за дверью. Менестрель перехватил сползающего младенца. — Ну все, больше мы ее не увидим, — мрачно заключил он. — Сейчас ее посадят сыграть песенку, а потом еще песенку, а потом она про нас забудет. Бедный сиротка, — сказал он младенцу.

— Пока-пока, — живо отозвался младенец Себастьян.

Какое-то время все молчали. Потом из зала, заглушая гул множества голосов, действительно зазвучала музыка. Послышался высокий, девичий голос. Марвин не мог разобрать слов, но мелодия была знакомой до дрожи, как старая колыбельная... Ему показалось, что еще чуть-чуть, и он вспомнит что-то жизненно важное, давно потерянное.

— Нет, я так не могу! — возопил Йо. — Припев вообще поют на октаву ниже! Дурища... — зажав младенца под мышкой, он принялся ощупывать обмотанное запястье. — Оно ведь уже зажило, правильно? Совершенно точно зажило. Я тогда пойду, ей подыграю. Я быстро.

Сунув Себастьяна Флоре, менестрель подхватил гитару и, не дожидаясь возражений, исчез за дверью.

Вампирша недоуменно воззрилась на хохочущего младенца, и Марвин, подскочив со стула, выхватил ребенка из рук Флоры. Себастьян недовольно заверещал, и Марвин крепче прижал его к себе, укачивая, как это делал Йо. Сел на место.

Флора вытаращилась на него. Потом ее нижняя губка задрожала.

— Терпеть не могу младенцев, — сказала она, скрестив руки на груди. — Маленькие засранцы. Очень хорошо, что у меня их не будет.

Марвин промолчал, отвернулся. Повариха загремела посудой в тазу, заглушая песню.

— Теперь ты весь провоняешь мочой, — сказала Флора. — Он на тебя насикает, а ты его даже с колен снять не успеешь. У меня пять младших сестер, я от них всякого натерпелась. А ты ведь один в семье, верно? Или он разорется, и придется тебе с ним плясать, — мамашку-то его поди найди теперь, убежала — и все тут. Спорим, он ей и не нужен?

— Флора, замолчи, пожалуйста, — сказал Марвин, продолжая покачивать ребенка. Она презрительно оскалилась, и Марвин увидел заостренные клыки, касающиеся розовой губки. — Не надо говорить гадости о незнакомых людях.

— Ты сейчас прямо как мастер говоришь, — заявила вампирша презрительно. — Только зря ты его из себя корчишь — ты и мизинца его не стоишь, это сразу видно.

— Кому видно? Тем, кто видит Силу?

— Любому, у кого есть глаза. Он... он — мастер, а ты — слизняк. Тени своей боишься.

— Между прочим, Флора, именно я тебя спас, — сказал Марвин холодным чужим голосом, разглядывая ряд сияющих сковородок на стене. — Я понимаю, что это могло выскользнуть из твоей памяти, но все же рекомендую тебе запомнить. Принимая во внимание условия, на которых спасение состоялось.

— А я просила меня спасать?.. — зашипела Флора, придвинувшись к нему. — Ты мне хоть объяснил, что такое собираешься делать? Тоже мне, мессир барон... самовлюбленный дурак!

Себастьян дернулся, вякнул.

— Ты напугала младенца, — сообщил Марвин, впервые посмотрев Флоре в глаза. — В последний раз говорю тебе — замолчи.

Вампирша вскочила, сквозь зубы выругалась и бросилась прочь из кухни.

Марвин остался сидеть, мерно покачиваясь. Младенец Себастьян быстро успокоился, а потом и вовсе уснул, уткнувшись ему в грудь теплой макушкой. Он действительно обмочился, и Марвин беспомощно ощущал, как брюки пропитывает теплая жидкость, продолжая сидеть. В зале Лильке и Йо пели на два голоса "Ветер над холмами".

* * *

А хорошо вдвоем попеть! Тем более с Йо — Лильке уже забыть успела, как он здорово играет. Только он недолго играл, после второй уже ойкнул и за лапку схватился. Пришлось Лильке за двоих отдуваться. Им хлопали, даже деньги бросали, да разве в этом дело?.. А вспомнила Лильке на каком она свете, только когда Рэйчел пришла ругаться. Дескать, кукушка пустоголовая песенки поет, а младенчик у мессира барона второй час на руках дрыхнет. Аравет Милостивая, как есть кукушка...

Бросилась Лильке на кухню, смотрит, а младенец Себастьян и вправду спит. Пригрелся у паренька на руках и сопит себе, а сам паренек тоже задремал, и тень от ресниц на щеках у него длинная-предлинная.

А Рэйчел во всем права. Кукушка. Пустоголовая. Ей бы ребенка в постель нести, а она стоит, на молодого мессира пялится. Волосы спутались, и видно, что мягкие как шелк, а между бровей морщинка... и ведь молоденький совсем, моложе Лильке, а ишь ты...

Он открыл глаза — испуганный спросонья, и Лильке улыбнулась, палец к губам приложила.

— Спасибо, что с младенцем посидели, мессир. Давайте я его в комнату отнесу.

Он на младенца Себастьяна поглядел, а потом опять на Лильке, улыбнулся растерянно.

— Давайте... меня Марвином зовут.

— Да, я знаю... Йо говорил, — Лильке наклонилась, подхватила ребенка. Тот зашептал сквозь сон, махнул ручкой, — и, конечно, за волосы ухватил. Да еще как! И не отнимешь.

Пока распуталась, Марвин уже вскочил.

— Лильке, вас проводить? Здесь не стоит в одиночку ходить ночами...

— Ну, я же хожу. А знаете что, — проводите. Вот, как раз лютню возьмете.

... жалко, что путь короткий. Шаг у него легкий, тихий, а все равно идти хорошо. Светло. Глупая Лильке, засмотрелась на паренька, а сама ему младенца спихнула, — где ж такое видано? Лучше бы выпить поднесла. А младенец Себастьян сопит себе, теплый, молочком пахнет ... бедный, как ему без мамки засыпалось?

— Он плакал?..

— Что?.. А, Себастьян... Нет, не плакал. Он у вас настоящий маленький мужчина, Лильке, ничего не боится. Только... намок немножко, но не плакал.

— Ох ты, Аравет Милостивая... — дура ты, Лильке, тут и к гадалке не ходи. — Вы тоже... намокли? Сейчас, я его положу, потом вам застираю.

— Я... я лучше сам.

Обернулась, — как раз под факелом проходили, — ду-ура! У него даже уши от тебя покраснели, кобыла ты неуклюжая... Ну куда спящий младенец напрудить может?..

— Простите, мессир, — и не сдержалась, захихикала. — То есть... простите... вот.

Он неуверенно улыбнулся. Синяки под глазами, а глазищи какие — серые, теплые, — и ресницы темные. Лильке глупая, в глаза пареньку засмотрелась, а сердце сразу воробышком и затрепыхалось. Но везучая. Если наяву в такие глаза заглядываешь, чем же то и назвать, как не удачей? А руки у него узкие, благородные. Лютню к груди прижимает, — сразу видно, что не играет, сноровки нет. Ему — шпага...

— Прощаю, — улыбается.— Только вы меня по имени зовите.

— Ага... Ну вот, пришли.

Лильке толкнула дверь ногой, вошла в темную комнату, положила младенца Себастьяна в кровать, — тихонько, чтоб не проснулся. Одеялом укрыла. Крадучись отступила к порогу... и почти наткнулась на Марвина. Звякнули струны.

— Бездна, разбудите же...

— Держите лютню...

— Ага...

Она потом не могла понять, как же так вдруг приключилось, что теплые губы вдруг ткнулись ей в щеку, а Лильке голову повернула, губы подставила. И свою руку к его протянула, — а пальцы холодные, сильные... А потом голова в сладком мороке закружилась, и стало сразу легко и понятно все. Везучая ты, Лильке, как есть везучая...

Не глядя, положила лютню куда-то, взяла Марвина за руку, как слепого потянула в коридор.

— Куда мы?..

— Да хоть сюда... здесь пусто. Темно, пыльно и страшно, так-то. Наверно, здесь тоже полно призраков... и из перины все перья повылезли.

— Нам ли бояться... — и улыбается. Свечу бы с собой взять... но не возвращаться же...

* * *

Ханубис не сразу нашел дорогу. Пришлось обращаться за помощью к кому-то из призраков — здесь их было как на столичном кладбище в День Предков. Вполголоса ругаясь, он опять взобрался на третий этаж уже другой башни. На узкой площадке стоя дремал часовой в белом плаще. Ханубис не удержался, прошел мимо неслышимо — рыцарь лишь вздрогнул, но глаз не раскрыл.

Ханубис повернул ручку и открыл дверь.

— Доброй ночи, ваша доблесть.

Магистр стоял у темного окна и даже головы не повернул навстречу.

— Мэтр некромант. Все-таки пришли?

— Вы очень догадливы, ваша доблесть. — Мебели в комнате почти не было. На столе стояла свеча в высоком подсвечнике. Ханубис уселся на единственный жесткий стул, закинул ногу на ногу. — Боюсь, что наша недавняя беседа, при всей ее внешней эффектности, не затронула множества жизненно важных вопросов. Возможно теперь, когда ваше самолюбие удовлетворено, мы все-таки обсудим их?

Эрнесто Готенбюнтер, верховный магистр ордена пресветлого Вениуса, медленно обернулся.

— У меня нет самолюбия, мэтр некромант. Только представления о долге и иерархии.

— Неординарное устройство личности, — отозвался Ханубис. Путь магистра к власти был ему известен, знал он и о соображениях, которыми руководствовался Орден, отбирая венитов для миссии. Скорее всего, каждый из десяти — смертник. На озере паладины первыми попадут под удар. И пока они будут умирать, в столице поделят их наследство. Знает ли об этом магистр? Разумеется. — Люди без самолюбия, но с принципами — редкость в наше тяжелое время. Куда чаще бывает наоборот.

— И вы — тому ярчайший пример.

— Верно, ваша доблесть, — Ханубис улыбнулся шире. — И знаете, что сейчас нашептывает мне самолюбие? Остаться здесь. Вы же не потащите меня насильно? Забирайте, если вам так угодно, нежить и мальчика. Нежить на озере взбесится и кого-нибудь покусает. Мальчик просто бездарно сгинет, не принеся пользы. А я с большим удовольствием послушаю, как вы станете объяснять его высочеству обстоятельства гибели барона ор-Мехтера, удостоенного личной присяги. Это в случае, если вам удастся вернуться.

— А полуэльф? — обронил магистр после тяжелой паузы.

— А насчет полуэльфа вам придется объясняться со вторым отделом, — вздохнул Ханубис. — Пат, ваша доблесть.

Магистр шагнул вперед, остановился, разглядывая некроманта бесцеремонным взглядом. — И что вы предлагаете?

— Вспомнить, что мы делаем одну работу. Не мешайте мне, и я помогу вам. Если вам так угодно — заприте эту троицу под замком, наложите высшие печати, приставьте стражника. Так у вас не будет причин беспокоиться. Я не настаиваю, чтобы вы мне доверяли, ваша доблесть, но я прошу — не проливайте напрасной крови.

Магистр уставился на него. Засмеялся, словно далекий обвал прогрохотал. Забряцало железо.

Потом Готенбюнтер медленно прошествовал к узкой кровати. Сел.

— Что вы собираетесь делать на озере? Уничтожить лича?

— Едва ли мне это удастся. Как бы ни была соблазнительна идея. Мне будет достаточно, если я смогу освободить плененные им души. Хотя бы одну. В идеале — все.

— Зачем вам это, мэтр некромант?

— Если я скажу, что делаю это из эстетических соображений, вы мне поверите?

Магистр мигнул и — Ханубис не поверил своим глазам — вдруг улыбнулся. Свет свечи отражался в его прозрачных глазах.

— Мой первый учитель, — негромко сказал некромант, — был никчемным человечишкой. Но его мать была одной из величайших женщин, что мне доводилось знать. Она была целительницей. Нрав у нее был крутой, и если больной вдруг начинал помирать, она так сквернословила, что листья на деревьях сворачивались. Больные же обычно пугались и спешили выздороветь. Однажды в городе началась эпидемия. Люди умирали, а она ничего не могла сделать. Тогда она пришла к сыну и заставила его призвать духа болезни. Он был страшен и могуч, но пентаграмма держала его. Тогда целительница стала торговаться с ним за каждого и каждого из больных. Она торговалась с ним трое суток, пока соляные линии не растаяли от сырого воздуха. Разумеется, ей не удалось спасти всех, но многих — да, — он замолчал, потом добавил рассеянно: — Не знаю, зачем я это вам рассказываю.

— Вы говорите об этике, а не об эстетике, — сказал магистр. Ханубис приподнял брови.

— Мне больше нравится сам стиль. Этически ее поступок весьма неоднозначен — начиная с использования некромантии и заканчивая вопросом об изменении предначертанного. В различных культурах то же деяние расценивают по-разному, и откуда нам знать, с кем истина? Я не берусь.

— Человек не может знать, с кем истина, — проговорил магистр. — Поэтому и нужны молитвы. Не может узнать сам, но может просить об откровении.

— Как это делал Вениус?

— Да.

— Откуда нам знать, что откровение истинно?

— Чем свет отличается от тьмы?

Ханубис отвернулся к столу и взял подсвечник. Помедлил, разглядывая дрожащий на сквозняке огонек, прикоснулся кончиками пальцев к пламени. Вернул на место.

— Он освещает. Он нуждается в заботе. Он опасен. Последнее, впрочем, сходство, а не различие. Такова и ваша истина?

— В человеческих руках — да. Сама же по себе она подобна солнцу.

— Истина — сама по себе? — повторил некромант, глядя в глаза собеседнику. — Независимая от человеческих слов, устоев мира, капризов стихий?

— Она и есть — устои мира, — отвечал магистр.

— Что же это за Сила? — спросил Ханубис не сразу. — Не бойся я быть обвиненным в ереси, я спросил бы — чем она отличается от Силы, ниспосылаемой Духом — тем, кого называют "светом во мраке"?

— А вы не пробовали искать свет не во мраке, а там, где светло, мэтр некромант? — раздраженно бросил магистр. — Хоть раз в жизни посмотреть снизу вверх, избрать служение, а не власть?

— Думаю, я был бы хорошим слугой, — сказал Ханубис. — Будь здесь хоть кто-то, достойный служения.

— Да неужели?..

Под порывом сквозняка пламя свечи взметнулось, и тени заплясали на стенах. Противники молчали, глядя друг на друга. Ханубис опустил лицо первым.

— Вы, ваша доблесть, молите пресветлого Вениуса ниспослать вам истину, — сказал он, глядя на колеблющиеся тени. — Но кому молился сам Вениус? Не знай я, что Творец оставил наш мир...

Магистр Готенбюнтер медленно поднялся с кровати.

— Перед отправлением я запру вашу троицу в темнице, мэтр некромант. Доброй ночи.

Он опять отвернулся к окну. Ханубис молча удалился.

Не зажигая огня, Ханубис вернулся к себе в комнату. Его одолевали странные мысли, и некромант никак не мог нащупать то звено, что могло бы превратить сумбур в рациональную теорию. Впрочем, тема рассуждений не слишком подходила для ночи перед битвой, а посему о беседе с магистром он думал не слишком долго.

* * *

Музыка закончилась. Люди, подгоняемые рычанием ор-Хоффа, торопливо поднимали последний тост. Деянира тихонько вышла из зала.

О том, где находится ее спальня, она имела очень смутное представление. Горбатый карлик, встречавший путников на воротах, рассказал ей, как отыскать комнату от ворот, но как идти туда от главной залы?.. Дее казалось, что легче разыскать во дворце королевскую сокровищницу, чем здесь — спальню.

Что самое обидное, комнаты, мимо которых она шла, совершенно явственно пустовали. Казалось бы, чего уж легче — выпустить гостей, пусть сами разбираются, кому где спать — так нет же, этикет есть этикет...

Наконец ей удалось сопоставить словесное описание с гипотетической схемой замка и даже подтвердить свою теорию, добравшись до нужного коридора на втором-этаже-налево-вверх-три-пролета. Запустив перед собой шар света, магичка уже без проблем нашла нужную дверь. И тут она обнаружила, что потеряла браслетик Лильке.

Наверно, застежку плохо закрыла. Деянира выругалась и пошла обратно.

Она, в общем-то, особо и не надеялась его найти — потеряться он мог где угодно: в библиотеке, в зале... Но если браслетик счастливый, может, и найдется сам?

Браслетик нашелся. Как ни в чем ни бывало он лежал посреди коридора, и камешки его блестели в свете магического шара. Деянира, естественно, за ним нагнулась — и вдруг поняла, что разогнуться уже не сможет.

М-мать, вот тебе и счастье привалило. Полные штаны. И как некстати... Бездна, да что же теперь делать?.. Зашипев от боли, магичка ухватилась за стену, да так и встала, ни туда, ни сюда. Один раз такое уже было, лет пять назад. Мэтр Эсмур лечил ее мазями, шерстяными фуфайками и полным покоем — причем Деянире показалось, что покой был важнее фуфаек. А теперь... накануне озера... вот Бездна...

По коридору, хорошо видимый, медленно плыл клуб тумана. Прямо к ней. Так ли они безвредны, как говорил Ханубис? Проверять это магичке не хотелось. Если меч не удастся даже вытащить из ножен, то заклинание она кинуть сумеет, но что бы вы подумали о человеке, который среди ночи лупит огнем по туману, стоя при этом раком?..

— Есть здесь кто-нибудь?.. — крикнула она на пробу, негромко. Эхо издевательски подхватило — но никто более не откликнулся.

Деянира попробовала шагнуть — хоть до комнаты доползти, дальше точно никак, — и едва удержалась от вопля, когда спину точно пронзил раскаленный прут. У нее даже слезы брызнули из глаз — от боли и унижения вместе. Маг Гильдии, ага. Беспомощная калека. Съездила на задание?! Правильно Гвидо тебя не взял...

Туман подплыл чуть ближе. Где-то за поворотом по лестнице шли люди. Дея услышала тихие, неразборчивые голоса, шаги.

— Люди!.. Кто-нибудь! Сюда!

Эхо разнесло по коридору истошный, исполненный ужаса вой. Она что, правда так заорала? Да быть того не может... Как бы то ни было, люди прошли мимо. Голоса их становились все тише, потом смолкли совсем. Проклятый браслетик холодил ладонь. Туман подплыл ближе, и Деянира на пробу запустила в него светильником. Сгусток дернулся, прошел сквозь стену и исчез. Это, разумеется, не значило, что он обратился в бегство — только то, что теперь его не видно. А значит, вылезти он может откуда угодно.

— Лю-уди!

На этот раз одна из дверей дальше по коридору вдруг отворилась, и оттуда высунулась изумленная бородатая рожа. Мэтр Ярослав, угорец. Вот только его здесь и не хватало...

На маге была совершенно идиотская ночная рубашка с птичками, торчащая из-под кафтана, и высокий колпак. Хотя бы бороду он не перематывал на ночь ленточками, как, по слухам, делали гномы, а то Деянира не удержалась бы от нервного хохота, что могло бы закончиться совсем плачевно.

— Мэтресса Винсент?..— неуверенно осведомился он.

— Мэтр Ярослав, — светским тоном отозвалась Деянира. — Чудесная ночь, не правда ли? Я, кажется, застудила поясницу, а еще тут летает что-то зловещее, а потому не могли бы вы проводить меня до моей комнаты? Она тут недалеко, если я правильно помню.

— Поясницу застудили? — он почесал бороду. Деянира предприняла очередное героическое усилие чтобы распрямиться, и разряд боли пронесся от седалища до плеча. Явно нужно было начать с обезболивания, тогда, может, и в голову пришло бы что-нибудь поумнее истошных воплей, да что уж там...

Угорец между тем подошел ближе. Положил руки Деянире на поясницу, на что-то нажал, и она заорала от изумления. Слезы хлынули потоком.

— Понятно, — сказал угорец, отпустив ее. — У вас лекарства есть?

— Нету, — выдавила она. — Я... не учла.

— Понятно. У меня есть кое-что, на гадючьем яде. Дать вам?

— Если не жалко.

— Не жалко, — совершенно серьезно ответил маг. Подхватил ее за плечи. — Давайте я вас сам намажу. И у меня тепло в комнате.

Комната мэтра Ярослава была ближе, и Деянира никак не могла отказаться от его предложения. Кое-как они доковыляли до комнаты. Там на самом деле было тепло и что-то сияло в очаге, не выделяя дыма.

— Перья жар-птицы, — пояснил он. — Удобная вещь. Помочь вам с курткой? Снимайте и ложитесь.

Дея мысленно оценила свои возможности.

— Помогите, — сказала она.

Мазь была холодной на первое прикосновение и пахла камфорой. От рук мэтр Ярослава исходила Сила, да и сами по себе они были очень сильными.

Несомненно, бедный мэтр успел узнать множество идиом, как по-орочьи, так и на общем. Деянире было стыдно перед ним, но и молчать она не могла, а визжать не хотела. Потом угорец обвязал ее вокруг пояса шерстяным шарфом, помог сесть и укутал в одеяло — все это без единого слова.

— Спасибо, — сказала Деянира, прислушиваясь к ощущениям. Спина горела. Дея знала, что это хорошо. Может быть, к утру она сможет двигаться, не шипя при каждом шаге. Перед озером придется накачаться зельями и заклятьями — и, может быть, все пройдет нормально. И поспать бы хоть немного. — Хотите выпить?

Угорец, кажется, смутился.

— Да я сам налью... вы же тут гостья.

Он, прихрамывая, отошел к столу.

Деянира пыталась понять, сможет ли сама дойти до своей комнаты. Проверять не хотелось, здесь было лучше по всем статьям, но не смущать же угорца дальше своим присутствием.

Мэтр Ярослав принес бутылку и две рюмки, тарелку с ломтями сыра и хлеба. А он с комфортом устроился...

— Ну, ваше здоровье!

— Вас так же...— что за напиток это был, магичке понять не удалось, но изнутри вдруг стало так же жарко, как и снаружи. Мед, перец... что еще? Деянира утерла выступивший на лбу пот.

— У вас хорошо, — сказала она. — А вообще жутко здесь.

Угорец рассеянно стянул с головы колпак, сунул под себя, в глубины кресла.

— Страшное место, — согласился он. — Если бы я знал, что здесь найду, я бы не поехал. Знаете, мэтресса, когда видишь что-то, чего не должно быть, и ничего не можешь поделать — это самое страшное, что только бывает.

— Дея. Да, знаю.

— Знаете, — кивнул он. — Понятно.

На миг Дее захотелось сказать что-нибудь резкое, но тут она встретилась с угорцем взглядом и передумала. Увидела — ему действительно понятно.

— Потому и едете? — спросил мэтр Ярослав, опуская глаза.

— Да, — она потянулась за сыром. — Поэтому.

Словно со стороны услышала свой голос, безразличный, холодный.

— Простите, я зря спросил, — сказал угорец. — Просто нервы шалят. То ли мандраж, то ли блажь.

— Озеро на всех так действует, забейте. По крайней мере, уже недолго осталось. Можете еще налить?

— А как же. Верно, уже недолго...

— Я вам спать, должно быть, мешаю?

— Не мешаете, — он протянул ей рюмку, почти вложил в ладонь. — Вряд ли я сегодня спать буду.

— Готовитесь к миссии?

— А?.. Да нет, просто кошмары.

— Понятно, — сказала теперь уже Дея, и не выдержала, захихикала. Напиток чуть не расплескался, но спина о себе знать не дала. — Простите, мэтр... Не сдержалась. Сидим тут как на похоронах... такие... с трагическим прошлым и ужасным настоящим... калеки. Понимаем друг друга без слов, а ведь практически и не пили... М-мать. Простите.

— Да вы пейте, — безо всякой обиды сказал угорец.

Они выпили. Деянире стало совсем жарко. Но это хорошо, это лечит. Надо уходить...

— Мы не калеки, — вдруг сказал мэтр Ярослав. — Обычные люди, как все. Кому-то больше повезло, кому-то меньше, а суть одна — люди. Живем ведь, делаем что-то, не лежим лежнем, а значит — сдюжили. Сильнее оказались.

— А живем? — спросила Деянира. На угорца грешно было злиться, он ведь — сама доброта. Но она разозлилась. — А сильнее? Или просто живем, потому что сдохнуть некогда? Я не про вас, если что, вас я не знаю, — она не была пьяна, и знала, что потом будет стыдиться себя, но огненный клубок жег все сильней, и сдержать поток слов она уже не могла. — Бездна их всех побери, я не была готова!.. Ладно, померли они все разом, дело с концом, — я не девочка, смерть в лицо знаю, — так что, оказалась я сильнее? Нет, м-мать, сначала я погубила двадцать лет работы, потом наорала на названного отца, вдрызг поругалась с командой, а теперь того и гляди запорю задание, потому что спинку, видите ли, застудила... — А еще ты потащила с собой на задание бальное платье только потому, что его когда-то похвалил Гвидо, но не взяла простейших лекарств, услужливо подсказала память. — Жалею себя, плачу все время... А еще я, кажется, теряю друга... хотя я не виновата, что он ведет себя как сволочь... но ему ведь тоже нелегко, я могла бы хоть попробовать разобраться, что с ним стряслось! Да еще эта духовщина вокруг, весь этот мир, будь он неладен!.. А я...

— А сколько с Арсолира времени прошло? — тихо, но настойчиво перебил мэтр Ярослав.

— Четыре декады, — сказала она, сбившись с нити. — На днях будет.

— Понятно, — сказал он. — Ну так и чего вы от себя хотите?

Деянира уставилась на него в полном недоумении. Угорец потеребил бороду, — совсем как Бреслав, только у Бреслава она седая, а у этого русая.

— Налить еще, мэтресса Дея? Горилка хорошая, похмелья не будет.

— Если я вам надоела, вы так и скажите, — невпопад сказала она.

— Да как же вы могли мне надоесть? — спокойно возразил он. Забрал у нее из пальцев рюмку, уже не спрашивая наполнил снова. — Вы лучше скажите, вам кто-нибудь в эти дни помогал?

Она снова осеклась от неожиданности. Хотела ответить, что ей и не надо... Бреслав. Пафнутьев — Бездна, она так и не выслушала его... Ханубис. Марвин. Те пехотинцы в "Плате". Ор-Хофф... да даже Йо с Флорой, даже та девочка, Лильке. И Эмми... "Этот шарик похож на Анеррин, а этот — на Родхрин, на огонь. Но я не буду бояться, леди Дея..." "Возвращайтесь поскорее"...

— Да все, — сказала Деянира. — Все помогали.

Она замолчала, разглядывая кончики своих пальцев.

— Ну вот, — сказал мэтр Ярослав. — А вы спрашиваете, сильнее ли. Они ведь и еще вам помогут, если потребуется. Это поодиночке люди слабые, а вместе — против любой беды сдюжат.

— Мне и не расплатиться...

— А это вы зря. Вот я — мне с вас плату требовать? Если бы у меня спину прихватило, что, вы не помогли бы?

— Конечно, помогла бы.

— Ну вот, — улыбнулся угорец. — Какие еще счеты. Чай, все мы люди.

Они долго сидели молча, и Деянира уже не рвалась уйти, хотя спина болеть перестала — совсем. Здесь было тепло. Потом магичка зевнула украдкой, и мэтр Ярослав поднял глаза.

— Вы ложитесь, мэтресса Дея. Я все равно спать не буду, книгу почитаю. Да и не так тревожно — с вами-то.

— Ага...

Она заснула почти сразу. Но спала вполглаза, просыпалась часто. Угорец сидел в кресле и с серьезным видом читал. Книга была на общем и называлась "Сказ о далеких странах и чудесных путешествиях", и в этом было что-то настолько смешное, что Деянира улыбалась сквозь сон.

* * *

Ханубис сидел за схемами, когда в его дверь деликатно постучали. Некромант бросил последний взгляд на свиток и бережно свернул его. Встав, он открыл дверь.

— Добрый вечер, мэтр Плант, входите.

Особист поспешил войти, захлопнул дверь. Окинув быстрым взглядом помещение, он смущенно улыбнулся, словно ожидал найти внутри как минимум костяную гончую и теперь пытался скрыть разочарование.

— Добрый вечер, мэтр Ханубис. Надеюсь, не помешал вам?

— Ни в малейшей степени. Присаживайтесь.

В комнате Ханубиса, в противоположность магистерской, был широчайший выбор мест для сидения: у камина стояло три кресла, а множество стульев пирамидой громоздились у дальней стены. Перед последней Плант и остановился в раздумьях.

— Вы знаете, что Флора сидит сейчас в нише у вашей двери?

— Ей бы стоило лучше маскироваться, — отозвался Ханубис, подбросив полено в почти угасший очаг. — Плачет?

— Нет.

— Рад за нее.

Плант прошелся вдоль стены, приглядываясь. Наконец выбрал один из стульев с краю. Ханубис, присев в кресло, наблюдал за действиями особиста. В какой-то момент равновесие в пирамиде нарушилось, но Планту удалось поймать спикировавший стул и задержать падение остальных. Действуя быстро и решительно, он восстановил порядок.

— Предпочитаю жесткие сиденья, — с ноткой извинения пояснил Плант, вернувшись к камину.

— Понимаю, — улыбнулся Ханубис. — Его высочеству вроде бы больше нравятся мягкие.

— О, если бы тут не было стульев, я сел бы и в кресло, — ответил Плант, беззвучно опустив стул у огня. Сел. — Я надеюсь, почтенный мэтр, что вы не откажетесь развеять мое невежество в некоторых вопросах, крайне важных для завтрашнего нашего предприятия.

— Я редко отказываю кому-то в ответе на прямой вопрос.

— Счастлив слышать это, — особист протянул руки к огню. — Меня, как вы понимаете, интересует то, с чем нам предстоит столкнуться завтра. Не откажетесь ли вы рассказать об этом с профессиональной точки зрения? Я имею в виду прикладной аспект — специфику местности, воздействие лича на живых, степень опасности...

— Я рад, что вы сочли нужным заинтересоваться этим, мэтр старший интендант.

Плант повернулся к собеседнику, и по глазам его было заметно, что иронию он оценил. Пожалуй, Ханубису нравился этот человек.

— Некоторые в экспедиции склонны недооценивать возможный риск, — развел руками особист. — И мне показалось лишним разубеждать их. Вы же знаете, что страх перед опасностью зачастую заставляет людей совершать глупости.

— Тогда как точная информация может помочь им найти верное решение в критической ситуации.

— Именно так, мэтр, — подтвердил Плант. — Поэтому я и здесь.

— Ну что ж... я лишь надеюсь, что вы не зайдете слишком далеко в вашей гуманности. Хотя бы потому, что неизвестность увеличивает страх, что может спровоцировать кровопролитие слишком быстро.

Особист покосился на него, но промолчал. Ханубис продолжал, глядя в огонь:

— Как вы, должно быть, знаете, заточённый в озере лич был при жизни эльфом. Точнее эльфийским магом-иллюзионистом, одним из величайших в своем народе. Некромантией он овладел уже потом, но также на весьма высоком уровне. А потому нам предстоит иметь дело с прелюбопытным сочетанием школ. Я бы предположил, что мы столкнемся как с арсеналом некромантов, как то: восставшая нежить, волны страха и более губительные средства, бьющие по самой воле к жизни, — так и с крайне достоверными иллюзиями, преследующими те же цели. Вы, как я понимаю, неуязвимы для большей части заклятий? В таком случае я хотел бы напомнить вам, что для человека, попавшего под действие чар, иллюзорный удар в сердце столь же убедителен, как и реальный. И с высокой долей вероятности приводит к тем же последствиям.

— И как этому можно противодействовать? — спросил Плант после короткой паузы. Ханубис пожал плечами.

— Помнить о том, где находишься и кто ты есть. Сосредотачиваться всецело на выполняемой задаче. Молиться. Не уверен, что в данном случае вообще приходится говорить о какой-либо реальной возможности к сопротивлению. Конечно, вениты нас прикроют, но я не уверен, смогут ли они купировать все эффекты и на какое время.

— То есть вполне вероятно, что придется спасаться бегством? — проговорил Плант.

— Вполне. Вот вероятность того, что бегство удастся — куда ниже. Полагаю, я отвлеку лича на какое-то время, но успеете ли вы... в общем-то, все упирается в вопрос, сумеете ли вы достаточно быстро вытащить доспех.

— Отличный вопрос, — скривился Плант и уставился в огонь. — Его высочество рассчитывает на помощь богов и отцовское благословение, — с отвращением добавил он. — На мой взгляд, строить на этом планы — безрассудство, но кто станет слушать крысу, когда речь идет о высоких материях? Огромный риск, такой расход ресурсов, и притом весь план держится на ряде допущений. Видят боги, я делаю свою работу, но до каких пределов... — он умолк, потер лоб. — Прошу прощения, мэтр.

— Ничего страшного, — отозвался Ханубис неспешно. — Мне доводилось оказываться в положении, подробном вашему, и я искренне сочувствую вам, мэтр. Не знаю, могут ли мои слова вас утешить, но если вы вернетесь с озера, то будете победителем при любом раскладе.

— Со щитом или на щите? — с кривой улыбкой уточнил особист.

— Это уж ваше дело. Я имел в виду, что бывают победы, более ценные для личности, нежели просто удачное выполнение задачи. Победа жизни над смертью, например.

— При чем тут личность? — вздохнул Плант. — Простите мне высокопарность, но жизнь моя есть служение престолу. Я ценен, пока добиваюсь поставленных целей. В противном случае я ничего не стою.

— Я тоже когда-то так думал, — улыбнулся ему Ханубис. — Но потом осознал, что я в состоянии оценивать свои действия самостоятельно. Вы практично мыслите и не строите иллюзий, мэтр Плант, а это большая редкость. Особенно в наше трудное время. Думаю, вы сами еще не понимаете, сколь многого могли бы добиться.

* * *

— Какая ты красивая, Лильке...

— Откуда ты знаешь? Тут темно...

— На ощупь. И на память.

— Когда это ты успел меня запомнить?

— Еще на воротах. Мы странствовали в тумане навстречу смерти, и смерть шла за нами по пятам, но потом ты появилась, и смерть отступила. Ты — сама жизнь, Лильке...

— Говорите-говорите, мессир... А почему ты покраснел?

— Откуда ты знаешь?..

— На ощупь, конечно! Какой ты смешной... а утром ты уедешь, а я буду тебя долго-долго помнить...

— Вечно?

— До весны — уж точно... А на обратном пути вы заедете?

— Надеюсь.

— Это хорошо, что ты не врешь... я тоже буду надеяться. Знаешь, я ведь везучая. Значит — теперь тебе тоже обязательно будет везти. И если решишь — вернешься.

— Я... я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю... а скажи — я у тебя первая?

— Тебе было так плохо?..

— Глупый, мне было хорошо. Было, есть и будет очень хорошо... просто если так, то я должна тебе что-нибудь подарить. Так у егерей принято, и у эльфов тоже.

— А-а...

— А что — хороший обычай. Хочешь... да я не о том, погоди! Мы важный вопрос обсуждаем, между прочим! Щекотно же...

— Угум...

— Ты бороду отращиваешь? А то я могла бы тебе бритву подарить.

— Так ты серьезно говоришь?..

— Куда уж серьезней!

— Вот как... а можешь подарить мне нож, Лильке?

— Как принято у орков?..

— Ага.

— Нож дарить — дурная примета... А вообще... слушай, могу! Черный такой, трехгранный — подойдет?

— Откуда у тебя?..

— От одного старого менестреля. Я думаю, он бы обрадовался... Он умер две зимы назад, а мне от него лютня осталась, да еще нож, но я им не пользуюсь, он неудобный какой-то... тебе точно подойдет?

— Совершенно точно.

— А, ну хорошо... только за монетку, ладно?

— Конечно. Лильке, ты чудо!

— Да ладно... скоро, наверно, младенец Себастьян проснется.

— Ты услышишь отсюда?

— Услышу. И не только я...

— Еще несколько минуток у нас есть?

— Надеюсь... и мы могли бы провести их с пользой... Марвин, ау!.. что с тобой?!

— Ох... извини, я должен уйти.

— Что-то не так?

— Все так, все. Просто меня зовет учитель. Извини, Лильке.

— Учитель?.. Жалко как... Давай тогда я тебя хоть поцелую. На удачу.

* * *

Повинуясь мысленным указаниям учителя, Марвин нашел проход в подземелье замка. Как и всегда, он думал, что готов к любым сюрпризам. И, как всегда, он ошибся.

Внизу его ждали. Учитель стоял в окружении белоплащников и держал за руку перепуганную Флору. Марвин остановился, не зная, что предпринять.

— Марвин, иди сюда, — негромко позвал Ханубис. Юноша вышел из темноты. Вениты следили за ними тяжелыми взглядами. — Ближе.

— Что случилось, учитель? — он уже понял, что произошло что-то скверное. Ханубис шагнул вперед, увлекая за собой вампиршу.

— Времени у нас немного, Марвин, поэтому выслушай меня внимательно, а на досуге объясни этой... особе. Мне нужно, чтобы вы — ты, она, менестрель, — остались здесь. Эти господа, — кивок через плечо, — желают заполучить доказательства моей лояльности.

— Что?.. — вскинулся Марвин. Этот коридор, вениты, слова учителя, — все это было будто ночной кошмар, а ведь он только что сжимал в объятиях Лильке... Ханубис взял его за руку.

— Ты доверяешь мне? — спросил некромант.

— Да, — ответил Марвин, ни на йоту не веря в свои слова. Учитель усмехнулся.

— Очень хорошо. Тогда поверь, что я весьма заинтересован в вашей покорности. Вы останетесь здесь, под охраной. На обратном пути я заберу вас.

— А если вы... не вернетесь?

— Если я не вернусь через двое суток, попробуй убедить часового, что оставаться в замке — опасно для его жизни. Но я полагаю, что при подобном развитии событий он смекнет это раньше. Камера не слишком удобна, но...

— А побыстрее вы не можете? Развели тут разговорчики... — встрял лысый и коренастый венит, подходя к ним. Ханубис скользнул по нему взглядом.

— Саммерс, тут не ваша цитадель, а я вам не подчиненный. Не умеете разговаривать вежливо, так молчите, не позорьте орден.

— Я и вижу, что не подчиненный...

— И не ваша добыча. Никто из нас, — некромант держался невозмутимо, как всегда, но сердце Марвина тревожно ухнуло. Один раз они уже стояли так, в окружении, но тогда учитель захотел... смог помочь им. Но теперь тут не было ни Деяниры, ни Планта, и учитель сам предавал их в руки врагов. И на этот раз Марвин не понимал даже, что ему следует предпринять. Смириться?

— Мастер, — прошептала Флора, — что они с нами сделают без вас?

— Скорее всего — ровным счетом ничего, Флора. Запрут дверь и поставят оруженосца. Камера, как я говорил, не слишком удобная, но сутки в ней провести можно. Скорее всего, за этот срок все решится.

— А где Йо? — спросил Марвин. Последняя фраза учителя понравилась ему еще меньше предыдущих.

— Его господа вениты взялись привести сами, — отозвался Ханубис. — Марвин, послушай. Верь мне и не тревожься ни о чем. Отнесись к данному времяпрепровождению как к новому жизненному опыту, жди, наблюдай и не лезь на рожон. Не ссорься с венитами, если что — можешь напомнить им обо мне. Все.

— Камера вон там, — вмешался Саммерс. — Ножки в ручки и пошли!..

— Саммерс, когда вы попадете в Бездну, пытающие вас демоны тоже не станут дожидаться своей очереди, — серьезно сказал ему Ханубис. Отвернулся к Марвину и вдруг, выпустив руку Флоры, обнял его.

"Если я не вернусь, убейте часового и бегите. Но прежде подождите хотя бы двое суток"

— Удачи, мальчик, — сказал некромант вслух.

— Удачи и вам, учитель...

— Войдите в камеру сами, — сказал Ханубис, отстраняясь. — А то у префекта Саммерса так и зудит его профессиональное рвение. Еще увлечется, придется его останавливать, а зачем нам лишние хлопоты?..

— Заткнитесь, — зашипел Саммерс.

Марвин взял Флору за руку и на негнущихся ногах пошел по коридору. Ханубис, должно быть, смотрел им вслед. Во всяком случае, Марвин хотел в это верить. Пожилой паладин у двери протянул руки.

— Вашу шпагу.

Марвин повиновался. Второй защелкнул на запястьях Флоры серебряные браслеты.

Внутри было холодно, темно и сыро. На склизких камнях лежали набитые соломой тюфяки, неожиданно сухие. Дверь защелкнулась. Флора забилась в угол и принялась рыдать. Марвин растянулся на матрасе. В сознании его воцарилась странная тупость, промозглая и безнадежная, как эта камера, как туман снаружи. Он попытался думать о Лильке: о ее волосах, грудях и прочем. Думать о ней было намного проще, чем о случившемся. Чтобы думать о ней, и не надо было ничего понимать.

Часом позже дверь камеры отворилась, и внутрь упал Йо. Он был избит и ужасно пьян. Снаружи еще раздавались голоса, но вскоре стихли.

Экспедиция выехала к озеру.

Вовремя выехать, разумеется, не удалось. Заспанные, вопреки строжайшим указам руководства похмельные люди застревали посередине простейших дел, вяло переругивались и совершенно никуда не спешили. Плант начал всерьез опасаться, что сорвет горло, но потом во двор спустились вениты — белоснежные и безукоризненные. Видимо, их вид вызывал угрызения совести, — ибо за час до рассвета экспедиция тронулась в путь.

Вениты скакали впереди. Они снова пели — длинный, со многими повторами, гимн. Плант, пожалуй, был этому даже рад. Простая, монотонная мелодия помогала сконцентрироваться на дороге, не отвлекаясь на тягостные раздумья о скором будущем. Накануне особист распорядился оставить при замке большую часть припасов и инвентаря, а на охрану их отрядить двадцать два человека из челяди — тех, без кого на озере можно было обойтись. Без них в отряде оставалось всего шестьдесят пять человек, включая венитов и мэтра Ханубиса с его свитой. Хорошее число, кратное пяти. Судьба и тут вздумала пошутить — как оказалось, некромант все-таки умудрился оставить троицу недоумков, включая и юного ор-Мехтера, в замке. Это известие вывело особиста из себя, но лишь до тех пор, пока он не выяснил, что с подопечными Ханубиса остались двое из оруженосцев Ордена. Так получалось шестьдесят человек — число в чем-то даже красивее предыдущего. Кроме того, таким образом Плант оказался избавлен от дополнительной, абсурдной и неуместной обязанности — заботы о безрассудном юнце. После давешней беседы с мэтром некромантом Плант был, даже больше, чем раньше, уверен, что заботиться о выполнении этого приказа не станет. Достаточно и прочих.

Вчерашний разговор не давал ему покоя даже и сейчас, когда стоило бы сосредоточиться на грядущем. О личе и его магии Плант знал и до объяснений Ханубиса — хотя в устах некроманта эти сведенья и казались куда беспросветней, чем на страницах дела. Но что значило все остальное? "Думаю, вы сами еще не понимаете, сколь многого могли бы добиться". Казалось бы, куда уж яснее — но каким образом Ханубис хочет им воспользоваться? Некромант явно что-то задумал. В противном случае, зачем бы ему было тогда спасать Планта от угорцев? Плант не вчера родился на свет, да и во втором отделе служил не один год. Он не допускал и мысли, что появление полуэльфа и вампирши в заброшенной кузне было случайным. Так не бывает. Еще и та реплика насчет его высочества и мягких сидений... но что это значит? Неужели заговор? Пока что рано судить, информации ноль, одни лишь намеки. А скоро это может стать и вовсе неактуальным, подумал особист нервно. Он осторожно погладил Заразу по гриве и обратил внимание к внешнему миру.

Вениты пели. Ор-Хофф орал. Люди нервничали. Небо светлело, и в сумерках, в рваных клочьях тумана, белели яблоневые сады.

Озеро появилось перед ними внезапно, и Плант неожиданно понял, что впервые за декаду видит дальше, чем на десять шагов вокруг. Оно было огромным, — море, не озеро, — и над ним клубилась дымка, розовая и золотая от лучей восходящего солнца. Но вода была матовой, молочной, и свет словно тонул в ней.

До цели осталось уже совсем недалеко, не более дарлиенской лиги по безжизненному блеклому пляжу, пересеченному нагромождениями серых скал и камней. Ни деревца, ни травинки.

Экспедиция замедлила ход, многие останавливались, то ли желая разглядеть подробности ландшафта с холма, то ли надеясь потянуть время. Плант тоже сдержал Заразу. Из неподвижной воды вдруг вырвался фонтан, рухнул, взметнув облако брызг. Отсюда он казался не столь уж и высоким.

Плант окликнул Несси, и вместе с подоспевшим ор-Хоффом они поскакали к голове процессии. Вениты, подчинившись приказу магистра, остановились. Они продолжали петь, и голоса их звучали строго и грозно. Наверно, из-за их гимнов и туман развеялся, подумал Плант. Ну, да помогут им боги. Да помогут всем нам боги. По крайней мере, теперь мы можем заранее спланировать наши действия, а не тыкаться наугад, будто слепые котята.

Магистр Готенбюнтер ждал их, возвышаясь в седле, и из-под ладони глядел вперед, словно ожидал увидеть там вражеское войско. Его губы беззвучно шевелились, и Плант угадал в их движении слова гимна.

День настанет,

Солнце правды воссияет над землей.

Ор-Хофф со своим адъютантом втиснулись между особистом и Готенбюнтером, чуть позже рядом с Плантом остановились Ханубис с Деянирой. Угорцев пока не было, но, судя по разносящимся над дорогой скандальным воплям Бульбы, только пока.

— Общий лагерь разобьем вон там, — махнул рукой ор-Хофф. — Место ровное, и озеро с него должно быть видно. Ваша доблесть, вы поедете вперед?

— Да, — сказал Готенбюнтер, не повернув головы. — Мы встретим врага лицом к лицу. Вон там, у воды.

Плант вгляделся. Вода такая тихая, но что под ней? Не протаранить бы баркас. Надо будет послать человека, чтобы нашел подходящее место для спуска на воду. А самому — быть рядом с мэтром Никоном, чтобы не допустить какой-нибудь смертельной глупости... Отрин Милосердец, подумал вдруг особист с несвойственным для него пылом, как получилось, что я здесь нахожусь, что я участвую в самоубийственной авантюре без шанса на успех? Ответа он не знал, — а впрочем, это уже не имело ни малейшего значения.

— С вашего позволения, — сказал Ханубис, — я займу место у тех черных камней, с юга. Как вы считаете, ваша доблесть, расстояние достаточное?

— Расстояние между нами едва ли будет достаточным, мэтр некромант, — ответствовал магистр. — Но возражений у меня нет.

— Мы встанем около баркаса!.. — заорал сзади Бульба. Посол вырвался из толпы, вздыбил лошадь перед стоящими. Лицо посла было красным и лоснящимся от ощущения собственной важности. — Мы... должны присутствовать у, так сказать, истоков, чтобы... ээ... засвидетельствовать извлечение реликвии и...

— Вы останетесь в главном лагере, — оборвал его Плант. Ор-Хофф одобрительно хмыкнул. Угорец задохнулся от возмущения. За его спиной встали другие угорцы — и вид у них был наглый, но, по крайней мере, мага Плант среди них не заметил.

— С чего вы возомнили, интендантишка, что я вас стану слушаться?! Вы мелкая сошка, а я...

— Угорский посол и боярин, — снова перебил Плант. Зараза послушно развернулась, забила копытом. — И я не позволю вам, представителю дружественного государства, подвергать свою жизнь излишней опасности. По полученным лично от его высочества наследного принца Эрика инструкциям, я должен беречь вас как зеницу ока, дабы никто не мог усомниться в том, что геронтский престол изо всех сил печется о благе гостей. Если мне для вашего блага придется связать вас, мессир посол, я сделаю это без колебаний.

— Но я обязан проследить...

— Я лично прослежу, мессир посол, — улыбнулся особист. — И доложу вам обо всем по полной форме.

— Ага, — рыкнул ор-Хофф. — Посидите с нами, чайку попьете.

— Это возмутительно и недопустимо!..

— Дик! — рявкнул капитан. Из-за яблоневых стволов показались королевские гвардейцы в полном составе. — Помоги господам угорцам вернуться в хвост экспедиции!

— У нас слишком мало времени, господа, чтобы тратить его на свары, — обронил магистр. — Враг не будет ждать.

Ряды смешались — черненые латы гвардейцев с мехами угорцев. Плант машинально потянулся к арбалету, притороченному к седлу, но мигом позже заставил себя убрать пальцы от оружия. Ни к чему провоцировать, даже теперь — ни к чему... Огрызаясь и переругиваясь, угорцы все-таки уступили натиску. Плант обменялся с ор-Хоффом понимающим взглядом.

Вениты пели — и глаза их смотрели сквозь спорщиков, словно они видели какой-то другой мир — без сомнения, лучший, чем этот. Солнце медленно вставало над озером.

* * *

— Почему Плант еще не подстроил угорцам несчастный случай? — недоуменно спросила Деянира. На берегу они с Ханубисом спешились, и теперь вели лошадей на поводу — слишком уж много тут было острых камней. Местность напоминала полигон после испытания особенно убийственного заклятия. В общем-то, это было не очень далеко от истины.

— Боится спровоцировать войну, — пожал плечами некромант. Развивать свою мысль он не стал, да Деянира и не настаивала. Битва близка — и все остальное не имеет смысла.

Здесь, у озера, было жарко и сыро, а еще здесь ощущалась чужая темная Сила — ясно, непреложно, — как запах подземных испарений, смешанный со слабым, но явственным душком падали. Дея сосредоточилась на собственной Силе, текущей по венам, искрящейся. Так очевидней становилась непринадлежность этому пространству смерти — и от того было легче.

Скалы причудливой формы загораживали обзор, но Ханубис шел уверенно, и минут через пятнадцать они достигли площадки, замеченной ими сверху — голой и почти ровной. В бело-сером песке тут и там проступали радужные проплешины стекла. Во имя пяти стихий, сорок дней назад здесь был плодородный край! Может быть, тут возвышался древний лес, или был сад, а может быть — деревня... Ну да, еще заплачь, идиотка. Ты — маг Гильдии, а не прекраснодушная эльфийская дева. Стекло так стекло, скалы так скалы, что уж там.

Волны еле слышно накатывали на берег. Отсюда видна была озерная гладь, хотя восходящее солнце слепило, мешало смотреть. Вдруг из воды вырвался высокий фонтан, обрушился вниз с громким плеском, и Деянира чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Они привязали лошадей к дырчатому камню поодаль, сняли седельные сумки. Потом Ханубис медленно обошел площадку по периметру.

— Это место подойдет, — сказал он наконец. — Дея.

— Да?

Некромант подошел к ней, взял за обе руки. Лицо его ничего не выражало, темные глаза казались провалами в темноту. От него исходила такая Сила, что магичку бросило в дрожь еще до того, как их ладони соприкоснулись. Так вот каков он в деле... Хорошо, что Марвин и прочие все-таки остались в замке, подумала Деянира отстраненно.

— Ты — единственный человек, заслуживающий доверия здесь, — тихо произнес Ханубис. — И я очень надеюсь, что ты не подведешь.

— Все так плохо? — у Деи вырвался неловкий смешок. — Ты знаешь Гильдию и знаешь меня. Наши интересы здесь совпадают, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты преуспел.

— Это я знаю, — кивнул некромант. — Но я не знаю, на что способен Ленерро и сколько времени вениты смогут сдерживать его. И я прошу тебя — постарайся быть рядом, что бы ни случилось.

— Думаешь, мне придет в голову пойти пошляться по лабиринту? — фыркнула она, кивнув на мрачные скалы.

— Все может быть. Просто помни о моей просьбе.

Ханубис выпустил ее руки, отстранился.

— Я выложу пентаграмму в центре, — продолжал он деловито. — Сделай защитный круг по периметру, что-нибудь посмертельней. Я не хочу, чтобы сюда кто-то вошел.

— А если придет кто-то из экспедиции?..

— Убей его. Разве что... для мэтра Планта можешь сделать исключение. У него иммунитет к магии, и едва ли Ленерро сможет овладеть его сознанием. Прочим — не верь и не подпускай к нам.

— Понимаю.

— Да, и еще... — Ханубис, отвернувшийся было, снова уставился на Деяниру, поймал ее взгляд. — Помни, что мертвые мертвы.

— Я помню.

— Если захочешь забыть — помни все равно. Здесь может быть явлена любая иллюзия, но любая из них приведет к одному — фатальному — исходу.

— Я постараюсь.

* * *

— Братья... — магистр Готенбюнтер обвел взглядом девятерых своих спутников. Те стояли перед ним безмолвно, щурясь от солнца, и ни на одном из лиц магистр не видел и тени страха. Достойнейшие из достойных, дети Вениуса. — Нас ждет битва, братья. — Перед ними не нужно тратить слишком много слов, они все поймут и так. Иные — ветераны многих сражений тела и духа, другие — совсем юны, но и они достойны герба, который носят. — Пусть дрожит проклятая нежить, потому что недолго ей осталось наводить ужас на людские сердца! Солнце взошло, братья, солнце правды! За человечество, и да направит нас Вениус!

Паладины ответили ему согласным возгласом.

Магистр поглядел на оруженосцев, с лошадьми расположившихся поодаль. Отвернулся к озеру, где у самого берега стоял на якоре баркас. Около него кипела работа.

Сам не зная, чего ждет, магистр уставился на суетящиеся на кромке воды фигурки. Кто-то перекрикивался, кто-то уже зашел в воду, сняв сапоги. Магистр чувствовал затаившуюся на дне мерзость, знал, что жизнь всех, кто находится здесь, зависит лишь от мощи венитов, но в сердце его не было покоя — той непреложной сверкающей ясности, что озаряла его каждый раз, когда он делал что-либо в согласии с долгом.

Не так должны были вениты прийти сюда — не десятком, — пусть и лучшим, но всего лишь десятком. Нет! Ордену подобало явиться сюда тысячным войском — отобрать всех, кто способен провести экзорцизм., пусть и в малейшей мере, — взять числом, — и разметать здесь все к духовым псам — загнать лича в глубины Бездны, спасти плененные души... В поражении нет позора, как нет печали в гибели, но позорно идти на бой, не сделав все для победы. И как мог его высочество доверить спасение душ некроманту, когда у него есть Орден?! Почему паладины "меча-солнца" — издревле шедшие в бой впереди, не дожидаясь и не оглядываясь, — ныне прикрывают спины кучке штатских крыс, циничных и деловитых?! Кто здесь способен понять величие принятой миссии? Разве что некромант, подумал Готенбюнтер, скривившись в усмешке. Ему-то хватит воображения и зоркости...

Я не должен был соглашаться на полумеры, думал магистр со стыдом и скорбью. Десятком мы не сможем даже сковать лича так, чтобы он навсегда убрал свои лапы от людских селений... Я сдался слишком быстро, уступил мальчишке-принцу, сдался, не желая смотреть на то, во что превращается мой Орден — на завладевшие им корысть, высокомерие, эгоизм. Я был неправ, эта миссия могла бы все изменить, отделить зерна от плевел, напомнить о былой славе... О, Вениус, Защитник Человечества, есть ли мне прощение?..

— Ваша доблесть, — негромко сказал Арно Армани. Его левая рука, искалеченная в отрогах Тролльхейма, поглаживала рукоять меча. — Ваша доблесть, мы готовы.

Магистр провел по лицу ладонью, прогоняя из сердца сомнения.

— Спасибо, Арно, — сказал он. — Ты прав.

Он встал лицом к озеру, и паладины выстроились полукругом рядом с ним. Обнажил меч — и услышал, как сделали то же и остальные.

— Да услышит меня Вениус, Защитник Человечества, Воин Света! Укрепи руки мои в ударе, будь мне опорою и защитой, направь меня и наставь!

Голос его далеко разносился над берегом, и братья вторили его истовой молитве. Солнце, поднявшись выше, ударило своими пылающими лучами в воздетые мечи.

В унисон договорив молитву, вениты разом вонзили мечи в песчаный берег, до половины загнав лезвия в землю. Теперь лич был пленен — оставалось только держать его. Только бы удержать...

* * *

Вода, мутная и горячая, билась о борт баркаса. Время от времени из нее вырывались кипящие гейзеры, падали сонмами дымящихся зловонных капель. Мэтр Ярослав, маг-рудознатец, сидел на бухте каната и старался дышать через рот. В жизни ему случалось изведать всякое, он спускался в бездонные гномьи шахты, пересекал на утлом суденышке грозное Северное море, был в битвах и чумных деревнях... он много где бывал, но сейчас его тошнило, и в немалой степени причиной тому был страх.

— Приуныли, мэтр маг? — подняв голову, Ярослав увидел перед собой интенданта. Серый человечек смотрел приветливо и доброжелательно, и только на самом дне его глазок стыли угольки настороженности. А может быть, и не стыли. В выражениях глаз угорец разбирался куда хуже, чем в металлах. Просто в данном случае он знал не хуже самого Планта, что союзниками они остаются ровно до той секунды, как легендарный доспех богатыря Недоли окажется на борту. И не то чтобы Ярослав рассчитывал на что-то другое, — просто от этой мысли на душе становилось еще паршивей.

— Нечему тут радоваться, мэтр интендант.

— Нечему, — согласился Плант. — Зато мы добрались до места. Вытащим доспех — и по домам...

— Если вытащим.

— Ну, вы же постараетесь?.. Знаете, его высочество будет вам очень благодарен, — особист присел на корточки перед магом. — Если пожелаете, вы сможете остаться у нас, в Геронте. Отстроите себе домик, хозяйство заведете. Хотите — на службу вас определим, хотите — пенсию отпишем...

А если ты мне болт всадишь между ребер, то выкопаешь отличную могилку, — докончил про себя Ярослав.

Баркас качнуло, и правый борт обдало струей кипятка. Разом вскочив, маг и особист шарахнулись влево, гребцы — за ними.

— По местам стоять! — заорал с носа Евжен, рулевой. — По местам, м-мать, перевернете же к духовой Бездне корабль!..

Они аккуратно отступили обратно. На деревянной палубе вода оставляла радужные разводы.

— Так что скажете? — повторил Плант, когда качка чуть поутихла.

— Извините, — покачал головой угорец. — Я человек подневольный. И рад бы у вас остаться, да меня дома ждут.

— Ну, как знаете, — вздохнул особист. — Далеко еще плыть?

— Еще с пол-лиги, — ответил маг, не задумываясь. Что тут задумываться — такая масса истинного серебра издалека заметна, горит, будто маяк глухой ночью. Другое дело, чем доспех там завалило...

— Я распоряжусь, — кивнул Плант. — И вы подходите.

На корме гномы, переругиваясь на своем наречьи, затягивали на ядовито-желтой батисфере последние болты. Ее хватальцы, воздетые к небу, были похожи на пару крабьих клешней, выпуклые иллюминаторы напоминали глаза. Ярослав постоял, наблюдая за гномьей работой, потом побрел на нос. Баркас быстро плыл вперед — люди гребли изо всех сил.

Впереди — там, где ждал на дне доспех, — снова взмыл к небу гейзер.

* * *

В подземелье время тянулось нескончаемо медленно. Марвин, закрыв глаза, растянулся на тюфяке и старался не слушать нытье Флоры. Получалось плохо.

— Мы должны бежать, — в тысячный, наверно, раз, повторила она. — Мы нужны мастеру! Вдруг ему понадобиться наша помощь... мы должны выбраться отсюда!.. Марвин!..

— Учитель велел сидеть в камере и ждать его, — в тысячный же раз отозвался Марвин.

— Он и не мог велеть ничего другого — там же были белоплащники! — зашипела вампирша. — У тебя голова на плечах есть, или так, видимость одна?

— Мысленно он сказал мне то же самое. Да и потом, Флора, разве ты не должна слушаться его беспрекословно?

— Ну нельзя же быть таким бесхарактерным!.. — Флора вскочила, заметалась по камере — четыре шага туда, четыре — обратно. — Ты... ты ему ученик или тряпка? Ты прикажешь мне следовать за тобой и... даже к озеру не едь, если боишься, я сама все сделаю! Если ему нужна моя помощь, вдруг вениты собираются прикончить его, вдруг...

— Ты мне спать мешаешь, — умоляюще зевнул Йо. — Все равно дверь заперта, так чего ты дергаешься? Ложись, Флора. Хоть выспишься... Солнышко-то уже встало.

— Вот именно! Я не могу спать, вы, идиоты! Я... я есть хочу! — голос вампирши прозвучал так, будто она близка к истерике. Марвин перевернулся на бок, взглянул на нее с презрением.

— Раньше ты сказать не могла? — процедил он. Флора остановилась. — Как видишь, оружие у нас забрали. Вену на руке найдешь? — рванув манжету, Марвин принялся закатывать рукав. — Извини уж, горло я тебе подставлять не собираюсь. Даже теперь.

Вампирша прошипела что-то невнятное.

— Что-что?..

— А пошел ты!.. — повторила она разборчиво, потом развернулась и бросилась на свой матрас лицом вниз.

Марвин улегся обратно и под сдавленные всхлипы Флоры принялся опять вспоминать Лильке. Странное дело, хотя прошло всего несколько часов, хотя пальцы его еще хранили ее запах, память о ней казалась столь далекой, как будто их уже разделяли многие годы и лиги, как будто он никогда не был знаком с рыжей менестрелькой лично, лишь читал о ней в романе, как будто не он делил с ней ложе, но некий бесстрашный молодой герой... Тот, кто не стал бы прозябать в камере, пока его учитель в опасности.

Дверной замок загремел, и Марвин открыл глаза. Флора присела на корточки, сжалась в комок, как дикая кошка, готовая к прыжку. Марвин и сам подобрался...

— Вы живы там? — голос был женский, молодой и веселый. — Выходите!

Марвин вскочил.

— Лильке?.. — удивленно прохрипел Йо.

Лильке ждала их снаружи, вертя на пальце связку ключей. Другой рукой она прижимала к груди извивающегося младенца Себастьяна. Два белоплащника спали на скамье, оперевшись друг о друга.

— Момент, я дверь закрою, — сказала Лильке. — Овсянку будете или сразу поедете?..

Себастьян захихикал.

— Лильке, — громко прошептал Йо. — Ты не боишься, что они... проснутся?

— Не-а, — захихикала и она. — Так получилось, что младенец Себастьян вывернул им в овсянку почти полную баночку с пилюлями леди Ксении. Они теперь сутки спать будут... А ключи у меня от всех дверей есть.

— Ааа, ясно, — менестрель поспешил к лестнице, Флора — за ним. Марвин задержался, подождал девушку.

— А разве на двери не было магических печатей? — спросил он, отчетливо понимая, что не об этом спрашивают ту, что делила с тобой ложе, а после спасла из плена.

Лильке тряхнула кудряшками.

— Я не заметила, — ответила она легкомысленно, шагнула вперед и поцеловала Марвина в уголок рта. — Пойдем скорее, поедите перед дорогой.

Наверху Лильке завела их в какую-то комнатенку, занавешенную пыльными портьерами. Там на столе грудой лежали все их вещи, а между ними — три миски с кашей. Флора выкопала свою бутылочку с кремом и зарыдала от облегчения. Йо потер лоб.

— А рассольчику у тебя нет? — с надрывом спросил он.

Рассольчик нашелся, а потом, когда вещи были собраны, а овсянка доедена, Лильке вернулась опять, уже без младенца. Протянула Марвину небольшой сверток.

— Нож, — улыбнулась она. — Я хоть и бестолковая, а не забыла.

Марвин принял подарок, как подобало бесстрашному герою романа, а после поцеловал Лильке в губы на глазах у спутников. Почему-то он стеснялся ее сейчас — но никогда бы того не показал.

Понятно, что после столь чудесного спасения у них не осталось ни малейших колебаний, ехать ли. Лильке ни за что бы не поняла, реши они вдруг остаться, — хотя Марвин и сомневался, правильно ли поступает, — и в косых взглядах менестреля он читал ту же мысль. Что до Флоры — она рвалась в бой, едва замечая спутников.

Безо всяких приключений они выехали из замка. Солнце еще не успело подняться над холмами, но тумана не было, и путь оказался легок. До берега они добрались менее чем за час.

* * *

В лагере царило возбуждение, подхлестываемое скукой. Гвардейцы точили мечи, конюхи безуспешно пытались развести костер из наломанных яблоневых веток. Светозар Радогорский, угорский посол, нервно расхаживал из стороны в сторону. Он знал, что всем действует на нервы, но это его только радовало. Другой возможности отомстить всем этим у него пока не было. Волкожуй смиренно ходил за ним по пятам, и только уголки его большого рта с каждым витком все больше оттягивались вниз.

Прочие угорцы, рассевшись кружком, играли в карты на щелбаны. Некоторое время боярин не замечал этот срам, но когда к игре присоединился капитан ор-Хофф, — да еще начал выигрывать! — Бульба понял, что стерпеть этого никак не может.

— Играете, мессир капитан? — самым своим надменным тоном поинтересовался посол, усаживаясь на грязную попону — ничего пристойней для сидения здесь попросту не было. Петро и Ярило, посольские секретари, виновато потупились, прочим же ублюдкам, преимущественно всученным Бульбе в провожатые угорской разведкой, неудовольствие посла было до фени.

— Играю, мессир посол, — ор-Хофф подкрутил ус и подмигнул Бульбе — нагло и бесстыдно. — А вы сыграть не желаете? А то давайте, время скоротаем! На перстенек ваш, или попросту — на щелбаны, а?

— Еще не хватало, — процедил Бульба. — Я не какое-нибудь быдло!

— Ага, вы уже говорили, — кивнул гвардеец. — Что вы не быдло. Не какое-нибудь.

Сидящие рядышком гвардейцы заржали как жеребцы, унюхавшие кобылу, и даже угорское быдло заухмылялось, а вот Петро почему-то покраснел до кончиков ушей. Светозар Радогорский догадался, что его только что унизили, хотя суть оскорбления от него ускользнула. Как бы то ни было, терпеть насмешки он не собирался.

— А что там с баркасом, мессир капитан? — повысил он голос, затеребив рубиновый перстень на мясистом пальце. — Надеюсь, вы изволите следить за ним как следует?!

Отсюда озера видно почти не было, и это злило посла не в последнюю очередь. Ор-Хофф почесался пониже спины.

— Так точно, мессир посол, — отозвался он. — Слежу. На берегу человечек мной поставлен, как только — так сразу. Доложит, в смысле.

— Разве вы не обязаны лично...

— Нет, конечно, — гвардеец отвернулся. — Ну что, ребята, кто раздает?..

— Если вы... — Бульба в ярости вскочил, уткнул руки в бока. — Если мой маг погибнет, вы ответите за это! — возопил он. — Вы все ответите!..

Ор-Хофф снова уставился на него, а посол, войдя в раж, все продолжал орать, даже сорвал с себя бобровую шапку и растоптал ее ногами. Когда он выдохся, смолк, тяжело дыша, вокруг было очень тихо, да и смотрели на него как-то странно, не только с подобающим трепетом.

— Да боги с вами, мессир посол, — скривился наконец ор-Хофф. — Кому вы нужны?

Он встал, дернул онемевшей от сидения ногой и направился к конюхам.

— Ну что, чай сготовили?! — загремел он. — Что значит "не теплится"?! Что значит, а?! — свист плетки и чей-то вскрик. — Шевелись, дармоеды, раздувай!

Бульба почувствовал себя в малой степени отомщенным. А вот шапку все равно было жалко.

Прошло три часа, потом четыре. Пять. Они выпили чаю, а потом пообедали. Наконец Бульба сдался и тоже сел играть в карты. На щелбаны. Он дважды выиграл у ор-Хоффа и пятикратно проиграл — правда, угорцам.

Гонец с берега все не возвращался.

* * *

Озеро было мертвым. Луч прожектора тонул в темной мутной воде, выхватывая лишь отдельные фрагменты неровного дна — нагромождение скал там, провал здесь. Обломки искореженного металла, отдельные кости и — вдруг, неожиданно — кусок уцелевшей каменной кладки... Порой со дна вырывался гейзер — цепочка пузырьков воздуха, а за ней — расходящаяся спираль грязи и мути, полностью закрывающая обзор. Потом жижа опускалась на дно, чтобы вскоре взметнуться снова

Внутри батисферы было жарко и душно. Мэтр Ярослав и Дэрин, сын Гэрина, мокрые и измотанные, прижимались к иллюминаторам, но никак не могли разглядеть хоть что-нибудь, напоминающее цель их поисков.

— Сомиков бы сюда выпустить, — пробормотал старый гном. — Им бы тут хорошо было...

— А жрать им что? — резонно возразил Ярослав. — Тут и трупов не осталось.

В ушах гудело, и перед глазами прыгали точки. Подняться бы, да что толку? Плант ясно дал понять, что без доспеха баркас к берегу не повернет. Значит, только отдышишься и опять за борт. А вернешься с удачей — и вовсе исход понятен, — хотя мэтру Ярославу уже начинало казаться, что смерть от болта быстрей и милосердней, чем медленное удушье. Дэрин потер нос.

— Не пойму я, как так вышло, — пожаловался он. — Озеро Арсо испокон веков своей рыбой славилось, я в него четырежды спускался, так там все — все! — иначе было! А куда теперь рыба подевалась, а, Ярик?

— Сварилась твоя рыба, дядя Дэрин.

— Знатная ушица получилась, — захихикал гном. Его мокрая борода замоталась из стороны в сторону.

— Не то слово... Давай, что ли, еще кружок нарежем?

— И то дело... — гном повернулся к сигнальному канату и подергал за него. — Не нравится мне тут. Зачем мы тут, а?

— Ищем доспех истинного серебра, — сплюнул Ярослав. Здесь и сейчас объяснение звучало наибредовейшим бредом.

Батисфера дернулась и, подчиняясь протянутым сверху цепям, заскользила по-над дном. Мутный поток ударил в хрусталь иллюминаторов.

— Дядя Дэрин, а пошарь тут хватальцами, — предложил Ярослав. Чутье подсказывало ему, что доспех где-то рядом, но толку? Они под водой уже не меньше трех часов, но разглядеть что-то в этой жиже...

— Милок, их же так повредить — раз плюнуть! — пожаловался гном, но покладисто привел в действие пару стальных клешней. Те заскребли по дну, поднимая облака ила, или что тут вместо него... зацепились за что-то... батисфера остановилась, потом, увлекаемая цепями, совершила мощный рывок. Осколок скалы вывернулся из земли и медленно рухнул в расщелину. Хватальцы заскользили дальше.

— Я так прикидываю, эту штуку тут мудрено найти будет, — разумно заключил Дэрин. — Ну, которую мы ищем. Я бы уже поднялся, а ты что скажешь, Ярик? Перекусим, то-сё?

— Еще чуток... — Конечно, смысла в этом не было. Вода была густой, как после промыва руды — что уж в ней разглядишь? Даже если доспех не рассыпался на малые части, не впекся в камень, как тот, что они нашли часом раньше, — как, как его найти?

Маг вытер лоб насквозь промокшим рукавом. Показалось ему, или прожектор — гномий огнь-камень — начал притухать? Пора возвращаться, тут искать смысла нет... — да еще вдруг представилось, как цепи, связующие батисферу с миром живых, вдруг перетираются, ржавеют на глазах, одна за другой рвутся... Смерть от удушья — тяжкая смерть. А здесь умирать страшнее вдвойне... А, ладно.

— Жутко мне, — сказал вдруг Дэрин сын Гэрина ломким голосом. — Ярик, давай наверх?..

— Они нас опять вниз пошлют, — ответил Ярослав. Хватальца заскользили по камню с отвратительным скрежетом. — А снова лезть... вдвое страшнее будет.

— Да не звери ж они...

— Нет. Просто им всем доспех до смерти нужен. Так что давай дальше искать, дядя Дэрин.

— И хватальца ты мне угробишь...

— Может, и так...

Снова они приникли к иллюминаторам, вглядываясь в темноту, пока она не пошла разноцветными драгоценными искрами. Ничего.

— Давай я дерну, чтоб поднимали?..

— Еще немножко...

— Ярик... — всхлипнул гном. — Я добрую сотню лет под воду спускаюсь, но такой жути... Тут же есть кто-то, да?

Маг только кивнул. Объяснять в десятый раз про лича он больше не мог. Подземное Пламя...

— А если... если мы его разбудим?

— А он и так не спит, — сказал мэтр Ярослав и вдруг осознал, что так оно и есть. Лич не спит, смотрит на них. Ждет. Так, во имя Бездны, не все ли равно, где сдохнуть — здесь ли, наверху ли?.. И в который раз за три года вспомнилась та лавина, что унесла с собой Агнешку, но теперь — впервые — с завистью. Чистый белый снег, чистая смерть, в которой нет виноватых — миг боли, и все...

Дэрин заорал — тонко, истошно, — всем весом повис у Ярослава на руке, — и тот вдруг понял, что изо всех сил колотит по стеклу, бьет темноту, собственный малодушный страх смерти... Он заставил себя отступить — на шаг, уперся в заднюю стенку кабины, вскинул ладони.

— Извини, дядя Дэрин, — выдавил хрипло. — Я... я в порядке.

Перед глазами расплывались круги — глубина, да и воздуха уже не так много.

— Здесь большой ковш нужен, — пробормотал гном, отпустив его руку. — Большой, чтобы ил зачерпывать и того... Давай вернемся, я им начерчу, что надо...

— Еще чуть-чуть... — последняя попытка. В любом значении — последняя.

Вернуться к иллюминатору было труднее, чем в полный рост встать под шквалом стрел, но Ярослав вернулся, заглянул снова вовне. Вокруг темнели толщи воды, и только смерть была повсюду.

— Когда мы вытащим доспех, — сказал он вслух, прижавшись лбом к горячему хрусталю, — наверху будет большая драка. — Устыдился на миг говорить такое при Дэрине, да все равно через минуту тот забудет. — Скорее всего, геронтцы прикончат нас сразу — свидетелей-то нет. Меня — точно. Я же маг, и они знают, что я умею открывать порталы. Побоятся рисковать. Но Бульба от своего не отступится. Не знаю уж, что он задумал, но крови будет много. И кому бы тот доспех в итоге ни достался, вместе с сокровищем он обретет такое проклятие... и я этому только рад.

Сказал — и сам испугался сказанного. Что же выходит, он врал давеча мэтрессе Дее? Да... или нет. Как там она, спина у нее не болит? А впрочем, какая уж разница...

— Ярик, ну давай... — пробормотал Дэрин. — Я скажу, мол, сломалась батисферка, чинить надо... Ты хоть меня совсем дурным не считай, а?

— Хорошо, давай.

Старый гном дернул веревку. Один раз — на подъем. Несколько секунд батисфера оставалась полностью неподвижной, потом вдруг дернулась, всколыхнулась. За хрусталем взметнулись пузырьки воздуха — гейзер. Сейчас будет жарко...

В луче прожектора сверкнул металл, изумительный звездный блеск истинного серебра. Лишившийся дара речи Ярослав смотрел, как доспех поднимается под напором струи, весь окруженный пузырьками воздуха, невероятный, сказочный. Он шевелился в потоке, словно плывущий человек. Ярослав видел колечки кольчуги в подмышечных сгибах и гравировку на панцире, гармонию пропорций, мастерство гномьих кузнецов, — и сердце его стучало глухо, словно проваливаясь при каждом биении.

— Хватальцы... — прошептал он спустя долгий миг. — Дядя Дэрин, хватай!

Гном охнул и схватился за рычаги.

Батисфера дрогнула и дернулась вверх, задев поднявшийся было выше доспех. Дэрин закудахтал как курица-несушка, орудуя хватальцами. Они поднимались быстрее и Ярослав испугался, что сейчас упустят... потом вспомнил дернуть за веревку.

— Есть!.. — завизжал Дэрин. — Поймал курву!..

Хватальцы сомкнули на доспехе обе клешни, сдвинулись, прижимая доспех к батисфере ниже иллюминаторов, крепко и бережно, как мать, держащая младенца.

Гном и человек заорали в едином порыве, обнялись, хлопая друг друга по плечам. Бросились к окнам, рассмотреть добычу вблизи. Доспех был совершенным.

Батисфера дергалась в бурлящей струе гейзера. Было жарко как в чертогах Подземного Пламени.

— Поднимаемся?.. — нерешительно спросил Дэрин, утирая лицо.

Ярослав вздохнул.

— Да.

* * *

— Отрин-Хранитель!.. — прошептал Плант, перегнувшись через борт. Он не верил своим глазам: они все-таки сделали это. Чудо случилось.

— Спасибо, — шептал он неведомо кому, пока батисферу поднимали из воды, а потом переносили на борт. Цепи скрипели, и сердце Планта сжималось от мысли, что они могут оборваться. — Спасибо...

Люди вокруг орали, но особист мало что замечал вокруг себя — кроме гномов все здесь были свои, да и Косой маячил за спиной. Доспех его величества...

Когда батисфера, похожая на неведомого монстра, стукнула о палубу, Плант подбежал к ней первым и бросился на доспех. Крепко обхватил его, сунул руку в дыру шлема. Внутренне сжался, ожидая нащупать мокрые кости, но изнутри латы были пусты. Тело короля исчезло.

Плант выпустил из ладони амулет с такой же противомагической аурой, какой он обладал и сам. Наспех примотал шнурок к соединению шлема и ворота. Поднял голову и восторженно улыбнулся глядящим на него из иллюминаторов угорцу и гному.

— Молодцы! Герои, — потом обернулся к собственным людям. Все они были здесь — Несси, Косой, Евжен и прочие. Вместе с ним — десять агентов второго отдела, два аналитика, восемь боевиков. Должно хватить.

— Отлично, — сказал им Плант. — А теперь быстро гребем к берегу. Очень быстро.

— По местам! — откликнулся Евжен. — Все на весла!

Люди повиновались.

Плант продолжал сидеть, держась за доспех. От неудобной позы заныли ноги. Рэрин, сын Фрагода, подошел к батисфере и постучал в люк.

— Дядя, вылезай! — крикнул он.

Изнутри что-то неразборчиво прокричали. Плант сейчас не видел их — видимо, они сели на пол.

— Что-что?..

— Тут мы останемся! — закричал Дэрин, сын Рэрина. — Гребите к берегу, сынки, к нам идет жуть жуткая!

— Да гребем мы, дядя! — громыхнул Рэрин. — А что бы вам не вылезти?

Ответа Плант не понял, но гном нахмурился и почесал бороду, посмотрев на особиста. Третий гном, чье имя Плант забыл, выругался по-угорски.

— Ясно, сидите! — крикнул Рэрин.

— Скажите им, чтобы освободили доспех, пожалуйста, — попросил Плант, внутренне готовясь к неприятностям, но гномы поорали еще немного, а потом хватальца задвигались и разжались. Плант упал на спину, доспех сверху. Тяжелый...

Так, значит, маг сидит внутри. Ну, пусть сидит, голубчик. Из батисферы он портала не откроет.

Выбравшись из-под доспеха, Плант присел на палубу около него. Пусть маг считает, что доспех нуждается в неусыпной охране. Чем позже угорцы узнают про амулет, тем большим сюрпризом он для них станет.

Баркас плыл к берегу. Небо над озером, прежде прозрачное, замутилось. Нити тумана поползли над водой, Серебристые, легкие, они тянулись к баркасу, как тонкие пальцы, и особист занервничал, глядя на них.

— Гребите быстрее! — крикнул он. — Быстрее!

* * *

— ... укрепи меня, Вениус, будь щитом мне и прибежищем моим от богомерзости... Ибо сказано тобой: "Нет права злу тревожить землю сию. И кто встанет за людей, тот станет мечом моим, и десницу его укреплю"... Защитник Человечества, усмиряющий дракона и мантикору пригвождающий, храни меня от зла...

Болели суставы. Каждую мышцу в теле сводило от невыносимого усилия, но голос магистра оставался ровным и торжественным. Остался он таковым и тогда, когда солнце затмилось ширящейся завесой тумана.

Братья стояли насмерть. Арно Армани выкрикивал молитву, как кричат оскорбления. На руках его, сомкнутых на рукояти меча, вздулись вены, пальцы побелели от напряжения. Саммерс шептал тихо, упрямо. Ансельм давно охрип и сейчас кашлял, сгибаясь, но меча не отпускал.

Враг был могуч, куда сильнее, чем магистр мог бы поверить прежде. Теперь он понимал, почему погибли братья на Арсолире. Будь лич там один, без войска мертвецов, у братьев был бы шанс.

У их десятка шансов не было изначально.

Эрнесто Готенбюнтер не боялся смерти и знал, что Вениус защитит его душу. Почему он не помог душам братьев — о том магистр предпочитал не думать, хотя чувствовал их рядом с собой, их отчаянье и бессильную ярость. Из их страданий проклятая нежить черпала Силу, разбухая как напившийся крови клещ. Неважно. Баркас приближался к берегу, и магистр надеялся, что братья смогут сдержать нежить до тех пор, пока люди не уйдут.

Меч дрожал, вибрировал в ладонях. Мягкая кожа рукояти натирала пальцы.

— ... Кого позову я, если не Воина Света? Поистине — ты есть солнце правды, и тьма бежит тебя... И куда ни пошлешь — пойду... и буду свидетельствовать во имя твое... и не убоюсь...

По лезвиям мечей, острых, блестящих — ползла ржавчина. Въедалась с боков, подгрызала основания клинков. Медленно, но неотступно она расширяла свои владения. Туман сгущался над берегом.

Баркас причалил, спустили сходни.

Паладины стояли.

— ...Ты есть знамя мое и меч мой, ты — защита моя в бою... опора в час бедствия... Ныне же взываю... к тебе... даруй мне Силу против врага моего... ибо не мне мои победы и... в поражениях нет мне страха... пока ты со мной...

Арно Армани пал первым. Меч его зазвенел и переломился пополам, а потом клинок задымился серым дымом и истаял. Венит уронил обломки рукояти на песок и рухнул сверху. Больше он не двигался.

— ...Будь мне щитом, о Защитник Человечества... укрепи меня... направь руки мои...

Магистр не боялся смерти и чувствовал лишь скорбь, когда братья его падали на песок, — лишь скорбь, гневу не было места в молитве. И когда пришел его черед, и меч его был сломлен, он крепче сжал бесполезную рукоять и шагнул вперед, в мертвенную пелену тумана.

Он был один в пустоте, шагая по песку под черным беззвездным небом. И когда последняя память о свете померкла в его глазах, а сапог коснулись безразличные волны, он вспомнил — и возвысил голос в молитве. Рухнув на колени, он молился, забыв слова привычных молитв, и плакал навзрыд, умоляя о чуде, о самом малом знамении. Но земля была пуста и безмолвна, и пусты были небеса, и некому было ответить ему.

* * *

Из яблоневой рощи был прекрасно виден берег — большой лагерь у самой границы скал, белеющие плащи венитов, баркас. Сначало все выглядело безмятежно, и Марвин даже задремал. Проснулся он от вскрика Флоры — и увидел, как берег медленно тонет в тумане. Йо вскинулся, пытаясь разглядеть людей.

— Время идти, — сказала Флора странным, вкрадчивым голосом. — Скорее, пока туман не стал совсем густым.

Марвин встал, отряхнул одежду. Поправил шпагу на левом бедре, удобней пристроил трехгранный клинок на правом. Обменялся взглядом с менестрелем — тот смотрел с таким же страхом.

Почти не разговаривая, они выпустили лошадей и, вскинув на спины сумки, зашагали вниз.

Когда они достигли главного лагеря, туман уже был столь же непроницаем, как и в прежние дни. Флора вела, уверенно ступая вперед. Она не оборачивалась, и Марвин с Йо, спотыкаясь, торопились за ней. Откуда-то сбоку донесся крик, вопль боли.

Они шли дальше. Марвин не знал, сколько времени уже идет за Флорой — час, день, вечность? В какой-то момент он заметил, что менестреля больше нет с ними. Он остановился, позвал, но голос его утонул в серой пелене, а кругом не было ничего, только туман с торчащими из него ребрами скал. Марвин позвал снова, не зная уже, кого зовет.

— Где ты там? — досадливо сказала Флора. — Надо спешить.

Она вернулась, не глядя протянула ему руку. Потом взгляды их встретились, и Марвин с замиранием сердца узнал яркие глаза и жестко сжатые губы Орны.

— Иди за мной, — сказала эльфийка. Пальцы ее были тонки и холодны как лед.

* * *

Веет ветер над холмами

И дитя мое не плачет.

Алый свет горит над нами

И дитя мое не плачет.

Ханубис, полуприкрыв глаза, перебирал нити в раскинувшейся перед ним и над ним паутине Сил. Работа была тяжелой и требовала полной отдачи. Последствия каждого шага следовало просчитывать в целости, а между тем времени было не так много. Некромант знал, что венитам осталось стоять не долее нескольких минут, потом Ленерро сокрушит их, после чего сможет заняться и другими противниками.

Кажется, сейчас я на том самом месте, что было уготовлено мной для мертвого эльфа, думал Ханубис отрешенно. Пытаюсь проникнуть в ловушку, а время работает против меня.

Действуя медленно и плавно, он потянул за одну из нитей, заставил ее истаять. Баланс сместился.

...белым шелком обвиваю, и дитя мое не плачет...

Ханубис ощутил, как шевельнулся Ленерро, словно повел головой, ища врага. Едва ли лич вступит в открытое противостояние, скорей — попытается обмануть, запутать. Необходимо быть начеку. Хорошо бы ослабить его сейчас. Еще одна нить тает под пальцами — и в тугом пузыре первичной некросферы появляется зазор. Он невелик, но одна из душ скользит в него, просачивается вовне, исчезает в ледяной вспышке тьмы. Одна из шестидесяти тысяч, но и это лучше, чем ничего.

...тихо песню напеваю, и дитя мое не плачет...

— Дея, — позвал он вслух. — Дай мне свои руки. Думай о тех, кого ты здесь потеряла. Сосредоточься на воспоминаниях.

Она, кратко кивнув, села напротив, протянула ладони.

Теперь нужна тонкая, ювелирная работа. Короткое касание — игла проходит между паутинками, и — одновременно, — призыв к мертвым. Если вы помните, кем были при жизни, услышьте свои имена! Идите на свет, на свет...

...рдяны росы над холмами, и дитя мое не плачет...

Деянира смаргивает слезинку, крепче обхватывает его пальцы. Уголок сжатых губ дергается. Нужно терпеть, девочка, ты и сама знаешь. Еще немножко.

... ходят мертвые меж нами, и дитя мое не плачет...

Теперь сохранить проход, не дать краям сомкнуться, не...

Опаловая вспышка открывшегося портала на миг ослепила некроманта. Деянира вскочила, резко развернувшись.

— Что за?..

— Винсент!.. — радостный идиотский голос, лохмы и старая куртка. — Ты ведь не верила, что я смогу открыть портал?

— Паф, какого...

Ленерро ударил вовремя, легко, вскользь. Туман потемнел, обрел форму и массу — Ханубис успел заметить миг перехода и поразиться изяществу, но...

* * *

...эта земля называлась Адмашахиной, и сердцем ее был дворец посреди пустыни, дворец-город, чьи коридоры уходили глубоко под землю, в чьих покоях обитало множество людей. Сердцем же дворца была Баалатколь, Всевладычица, Хозяйка, и глаза ее были темны, а груди упруги, и Сила ее была безмерна, и демон жил в ее душе. Они же были здесь пленниками, хоть их и называли гостями, и даже палящее солнце им случалось увидеть не иначе, как по высочайшему дозволению той, что заправляла здесь.

В сознании Ханубиса звучала песня его родины, старая колыбельная для нерожденных и мертвых, что пели женщины осенними ночами полной Родхрин — простой и мерный напев. Следуя ритму, некромант поднимался сейчас из самых глубин, от темного подземного озера. Волны шептали ему вслед, и эхо далеко разносило его шаги. Он знал здесь каждый камень, каждый шаг и жест был известен ему наперед. Этими коридорами шел он во время испытания в Бездне, а после — тысячи раз во сне, с малыми вариациями, не менявшими, в конечном итоге, ничего.

Запах влаги мешался с затхлой, тяжелой смесью благовоний. Мускус, опиум, амбра, жасмин, стандартный набор, скрывающий запахи человеческих тел — пота, испражнений, спермы. Обычно запах крови терялся в этом месиве, но сегодня он был резче, чем обычно, и Ханубис знал тому причину.

Лориен ар-Тэйн начала войну.

Они были пленниками здесь, в клетке из камня, золота и шелка. Они получали все, что могли пожелать, но демон, правящий этим местом, любое желание, сколь ни невинно было оно в истоке, обращал в кощунство, извращение, столь же отвратительное, сколь и влекущее. Ханубис давно знал этого демона в лицо. Баалатколь звала его — Голод.

Он шел быстро, стараясь ступать неслышимо. С опаской открывал двери, пересекал пустые темные залы. Сюда редко заходили люди.

По наклонному полу текла тонкая темная струйка. Когда-нибудь она дотечет до самого низа, вольется в воды озера и начнет свой путь к морю. Перед очередной дверью Ханубис помедлил, готовя заклятье, заведомо зная, что нужды в этом — пока что — нет.

Они были пленниками здесь, заложниками собственных душ. Кто достаточно силен, чтобы вынести любое из искушений, достаточно чист, чтобы демон не нашел в тебе союзника? Разве что Лориен... так было, но теперь наверху бушевала смерть, призванная ею. Вероятно, отчаяние ее дошло до последних пределов, думал Ханубис. Ты же — опоздал, вернулся слишком поздно. Повтори этот путь еще тысячу раз, ты и тогда не успеешь вовремя.

Зал был полон трупов. Около десятка, но, сваленные в кучу, они казались куда значительней, чем были по сути. Акареб — "скорпионы", солдаты Хозяйки. За колонной застыл Иссфель Темра. Ханубис знал, что он там.

— Нам нужно спешить, Страж, — сказал он на Старшей Речи, опустив ненужные вступления. — Лориен ждет.

— Откуда ты знал, что я здесь? — без интереса спросил эльф, выступив навстречу. Светлые его волосы были испачканы кровью, но лезвие меча — вытерто насухо.

— Догадался по обстановке, — улыбнулся ему Ханубис. Они не любили друг друга — ревновали, так верней, — но сейчас им предстояло сражаться плечом к плечу, а всеми возможными колкостями они уже обменялись раньше. В первую сотню повторений.

Дальше они пошли вместе.

Путь наверх был долог и, как всегда, кошмарен. Бойня, война всех против всех. В иных покоях их встречали лишь мертвецы, в других — безумцы, бросающиеся с оружием или молящие о пощаде. Говорить с ними было бесполезно.

Кровь текла по коридорам, и Бездна беззвучно смеялась в душе Ханубиса.

На тяжелых дверях извивались золотые кобры, но стражников не было на посту. Возможно, они умирали сейчас где-то еще.

Ханубис знал, что должен войти, громыхнув замком; засвидетельствовать, что мир изменился навсегда. Он знал наперед, что найдет там. Ту, что была Хозяйкой, чей взгляд был как удар молнии, а лоно — жарче песков пустыни. Ту, что стала трупом девушки в пышном и безвкусном одеянии, пустой сломанной оболочкой. Игрушкой, отброшенной тем, кого она называла Голодом, и о ком говорила лишь шепотом.

Ханубис остановился. Он знал, что сделает этот шаг, но медлил, оттягивая неизбежное.

— Хочешь, я войду первым? — спросил Иссфель, и в голосе его была насмешка.

— Нет нужды, Страж.

— Как знаешь.

— Так или иначе, мы не можем изменить предначертанное.

— Мне не хотелось бы соглашаться с тобой.

— Твоего согласия никто не спросит.

Дверь загремела, и запах благовоний ударил в ноздри.

Ханубис знал, где найдет ее — на полу у кровати, среди шелковых тряпок и драгоценных безделушек, сваленных в беспорядке. Она будет лежать, разметавшись, так, как любила спать, и когда он сотрет с лица ее румяна, то увидит испуганное, невинное выражение ребенка, вздумавшего играть с огнем.

Под ногой что-то хрустнуло.

— Хан?.. — в голосе был испуг — и надежда. Ханубис замер, не веря. Сердце пропустило удар.

— Баалатколь?..

— Ты пришел... за мной?.. — она выглянула из портьер, шагнула навстречу, спина гордо выпрямлена, губы сжаты. Тяжелый, расшитый золотом наряд — и лицо без следа грима, а в тяжелых волосах цвета ночи — простая эмэйская заколка, та, что Ханубис подарил ей когда-то в припадке умопомрачения.

— Да. Я прошел Бездну и вернулся к тебе, — говори спокойно, с прохладцей, не напугай ее. Неужели... неужели судьбу можно изменить, все переиграть — хотя бы так?

— Голод покинул меня, — сказала Баалатколь, не двигаясь с места. — Теперь я — это просто я. Тебя прислала... она?

— Она не знает, где я. Я пришел сам.

В один миг она оказалась в его объятьях, и в темных ее глазах сияли надежда и любовь.

— И мы... мы убежим отсюда теперь?.. Я... я свободна! Хан... я... ты...

— Мы убежим отсюда... — прошептал он, поцелуем оборвав поток бессвязной восторженной чуши. — Я выведу тебя, клянусь.

Иссфель приподнял брови, когда они вышли в коридор вдвоем.

— Она пойдет с нами, — сказал Ханубис.

— Лориен пожелает забрать ее жизнь.

— И ты позволишь ей совершить и это зло? Нам нужно выбраться отсюда. Здесь делать нечего.

— Но Лориен...

— Смотри сам, Страж, — сказал Ханубис, увлекая Баалатколь к свету. — Всмотрись в ее лицо. Демон покинул ее. В кого он вселился сейчас — ты знаешь?..

— Лориен не могла...

— Не лги себе.

Они шли дальше, убивая тех, кто заступал им дорогу, перешагивая через мертвецов. Баалатколь шла, держась за руку Ханубиса, и смуглое ее лицо было бледным, пальцы дрожали. Ее не узнавали; эта девушка ничем не напоминала Хозяйку — ту, что знала все о жестокости и насилии, ту, что смеялась, когда во имя ее творили злодеяния, перед которыми и Бездна замерла бы в смущении.

Что в ней осталось, кроме оболочки, думал Ханубис, крепче сжимая трепещущую ладонь. Что в ней осталось от той, что лишала меня разума и воли, от той, что была мукой и экстазом? Если бы не Лориен, я тысячу раз умер бы в ее объятиях, забыл бы собственное имя — так что же я делаю теперь?

Насколько все было проще, пока она была мертва.

Они миновали пиршественный зал, где стыли на столах расчлененные тела, и оранжерею, ставшую теперь ярким ало-зеленым вытоптанным месивом. Вероятно, здесь порезвился демон. Не Голод; кто-то из мелких хищников, примитивных в своей жестокости.

Демона они убили двумя этажами выше. Ханубис ослепил его потоком темного пламени, а Иссфель вонзил свою сталь ему в брюхо. Убивать здесь было легко: ныне Адмашахина была отражением Бездны, и Сила захлестывала Ханубиса так же, как прежде подхватывал его Голод. Он видел, как смеется Иссфель, и знал, что тот чувствует нечто подобное. Они не зря жили здесь так долго.

Путь их окончился уже у ворот, в единственной зале, освещаемой солнцем. По-видимому, здесь собрались выжившие. Среди ярких одежд придворных бросались в глаза акареб, их черные одежды и бронзовые шлемы. Их было здесь около двух сотен, и они собрались вокруг своей госпожи. Вокруг Лориен. Миновать их не было надежды, можно было лишь вернуться ниже, затаиться, переждать...

— У нас новые гости! — голос и смех, подобный переливу колокольчиков. — Расступитесь! Позвольте моим слугам склониться передо мной.

Голос ее был полон Силы, но в этот раз — впервые за тысячу повторений — Ханубис остался стоять на месте. Баалатколь беззвучно застонала, и он сжал ее пальцы.

Иссфель Темра молча вышел вперед. Люди расступались перед ним.

Теперь Ханубис увидел ту, к кому раз за разом шел через этот город. Она была прекрасна; прекраснее, чем прежде. Лед и пламя, золото и лазурь, и беспредельная Сила.

— Иссфель Темра, готов ли ты склониться передо мной? — нежный голос ее был как арфа под рукой мастера. Ханубис помнил, как она просила его о помощи прежде, и голос ее был тогда тускл и ломок, но те времена ушли. Ныне она обрела великую Силу и перестала быть той, что смеялась вместе с ним и пекла на камнях лепешки, что собирала цветы и мечтала вслух о новом мире, который будет лучше прежнего. Той, что была с ним, когда он в первый раз пытался пройти Бездну, ради которой он решился на вторую попытку.

— Что ты сделала с собой, Лориен? — голос эльфа был холоден.

— Я победила, — засмеялась она. — Всего лишь победила, Иссфель. Что же, теперь ты отказываешься признать меня своей госпожой? Твой выбор и твое право. Убейте его.

Страж умер быстро. Захватил с собой нескольких, но и только, рухнул к ее ногам. Обычно смерть удавалась ему лучше.

Ханубис знал, что другой возможности бежать не будет, но не мог сдвинуться с места. Даже теперь...

— Ханубис, — улыбка ее нежна, и лишь на дне сапфировых глаз прячется голодное пламя. — Как мило с твоей стороны было привести ко мне... эту. Подойди же.

Баалатколь, вскрикнув, попыталась выдернуть руку, но Ханубис перехватил ее за запястье, удержал. Простое, банальное решение — он должен был сам прийти к этому варианту. Лориен смотрела на него, ожидая ответа, и он знал, что одним лишь словом, кивком может изменить все. Тысячи лет без нее — цена куда большая, чем жизнь девчушки, не удержавшей Силу, чем даже цена клятвы. Сколько уж клятв ты нарушил, Пес?

— Мы уходим, — сказал Ханубис. — Пропусти нас, Лориен. Прошу тебя.

Он видел, как Лориен вздрогнула, и ему показалось, что сердце его пронзил клинок.

— Ты уверен? — спросила она медленно. — Ты готов лишиться всего, чтобы — она — жила?

— Конечно же нет, Лориен. Но я не люблю нарушать свое слово... и у меня нет другой возможности узнать — кто ты. Я прошу тебя о милосердии. Отпусти нас.

— Называй меня Хозяйкой, — ответила она. — Я отказываю вам в милосердии. Отойди от нее, Ханубис, или я уничтожу тебя.

Нужно было поцеловать ей руку, подумал Ханубис, пока была такая возможность. Теперь уже слишком поздно.

Песок взметнулся по полу, оседая в кровавых лужах, и Сила обрушилась на некроманта девятым валом, пряная, пьянящая, изученная им на вкус и ощупь. От этого ты смел отказаться, глупец?..

Он задыхался, видя перед собой лишь ее глаза, только ее — и в душе его не осталось места ни для чего другого, лишь для нее, Лориен, Хозяйки, как бы ее ни звали... Ханубис призвал Бездну, позволил ей заполнить себя, пустую человеческую оболочку, разрываемую на части.

Холод.

Стоявшие рядом падали на пол сломанными куклами, но он замечал их сейчас лишь как дополнительные источники Силы. Только она, стоявшая напротив, имела значение, только она и существовала сейчас.

— Попробуем еще раз, Лориен? — сказал он.

* * *

Флора тащила за руку Марвина, углубляясь все дальше в туман. Она плакала, но даже не замечала этого сейчас. Ей нужно было спешить, мастер нуждался в ней.

Она шла между скал, ориентируясь на потоки Силы, на запах воды и крови. Запахи будили в ней голод, но она не могла останавливаться сейчас, несмотря даже на вкрадчивый голос, звучащий в ее сознании. Она не понимала слов, но голос был нежен, он обещал ей утоление голода, месть обидчикам, верность и защиту до конца времен, голос обещал ей преображение и новую жизнь, могущество и знание. Но эти обещания были много обширней того, что она могла бы примерить на себя. Лишь голод был достоверным.

Вытерев нос рукавом, Флора отправилась дальше. Марвин спотыкался, задерживал ее, и Флора ощущала бешеную злость, но она не могла вцепиться ему в глотку, не могла даже бросить этого недоумка — и не помнила причины, по которой дело обстояло именно так.

Голод переполнял ее, разъедал изнутри, но Флора старалась не замечать его. Она боялась, что, отвлекшись, потеряет след мастера, а кроме того — что голос приобретет над ней большую власть, собьет с единственной цели, придающий смысл ее существованию.

— Пойдем уже, — она дернула Марвина за руку. — Пойдем, придурок!

Он послушно переставлял ноги, но глаза его были пусты, и он явно не мог ничем ей помочь. Если он посмеет помешать, я вырву ему горло, подумала Флора. Намеренье было приятным, но неосуществимым, и от того ей стало еще безнадежней. Я хочу есть, я хочу есть, есть, есть...

Она бы сдержалась, конечно, ведь у нее была цель, но какой-то придурок выскочил прямо на нее, с невнятным криком чем-то замахнулся, и Флора среагировала быстрей, чем успела принять решение. Рукой отбросила лезвие, ринулась вперед, зная, как должна действовать. Теплая кровь хлынула ей в рот, наполнила ее сплошь — прекрасная, солоноватая, живая. Она навалилась на добычу сверху, упала с ней вместе. Человек визжал, молил о пощаде, но его слова не имели для Флоры смысла, смыслом обладал лишь ее голод, утоление его.

Она смогла оторваться, только когда в ее руках осталась пустая, обескровленная оболочка.

Теперь мир стал красивым, теплым, родным. Туман светился и вибрировал в такт мелодии, и Флора выпрямилась, повела руками, грациозно, легко. Та, кем она была прежде, любила танцевать на деревенских праздниках, но те танцы были лишь жалким подобием настоящего движения, как и музыка была не более чем насмешкой над теми гармониями, что звучали у нее в ушах теперь.

— Вот так, — сказала она, улыбаясь себе. — Вот так. А теперь я найду мастера.

Марвин стоял столбом, невидящими глазами уставившись в пустоту. Флора снова повела его, уже не задаваясь вопросом, почему должна делать это. Мастер был рядом, он творил ворожбу, и его Сила разливалась вокруг теплой волной, частью которой Флора мечтала стать с тех пор, как ощутила впервые. Раствориться в ней... Флора не стала бы возражать, пожелай мастер выпить ее досуха, забрать себе ее существование — о, она бы не стала теперь бояться! Она сама виновата в том, что он не хотел ее, — как ему могла прийтись по нраву хлюпающая носом человеческая самочка? Но теперь он примет ее, он полюбит ее, то прекрасное существо, которым она является на самом деле, грациозное, чуткое, опасное... Он мастер, он должен оценить ее по заслугам...

Грезы ее были сладки, им хотелось отдаться, представить в деталях, но Флора продолжала упрямо идти вперед, слушая дыхание тумана, и вот — нота диссонанса — леденящая, как скрип железа по стеклу, достигла ее, ударила по нервам, заставила согнуться пополам.

— Мастер!.. — вскрикнула она, ринулась во всю прыть. Марвин упал, и она потащила его за собой, едва ли замечая его присутствие.

Ее мастер стоял у кромки воды, и волны шевелили тела, лежащие у его ног. Он колдовал сейчас, и пространство дрожало от Силы, что изливалась через него — в пустоту, в черный провал, в ничто. Когда он отдаст все — он умрет, но где же его противник? Отпустив Марвина, Флора осторожно приблизилась, замочив подол платья озерной водой, вгляделась в лицо мастера, в провалы глаз и сведенные челюсти.

— Мастер... — прошептала она в отчаянии. Как же ей быть? Чего бы он хотел от нее? Остаться с ним, отдать ему свою Силу?.. Флора с радостью сделала бы это, но она ясно видела, что заклятия его не поражают цели — никакой из тех, что Флора могла заметить. Но откуда ей знать, где он ведет свою битву? Он мастер, мог ли он поддаться иллюзии, как простой смертный?..

Несколько мгновений Флора стояла неподвижно, и ей казалось, что необходимость принять решение разорвет ее пополам. Что я должна сделать, мастер, что, во имя Бездны, скажи мне — что?!..

Потом она решилась.

— Нельзя быть такой бесхарактерной, — сказала Флора со злостью, оглянувшись вокруг. На песке лежал шлем, похожий на ведро, сделанное особенно косоруким жестянщиком. Подойдет.

Флора подняла шлем и наполнила его водой из озера. Подошла к неподвижно стоящему некроманту сзади, примерилась.

— Простите меня, мастер,— шепнула она и выплеснула на него всю воду, а потом, на всякий случай, запустила ему в голову шлемом.

Мастер коротко охнул и упал на песок.

* * *

Яблони цвели, распространяя густой, чарующий аромат. Рассеянный свет падал на землю, поросшую юной травой. Деянира тихо засмеялась, коснувшись рукой одного из деревьев: путь ее был нелегок, но она дошла.

Впереди слышались голоса — знакомые, родные. Тихий разговор прервался взрывом смеха, и магичка прибавила шагу.

Все они были там: Гвидо Монтелеоне в новой куртке драконьей кожи, Ковальский, как всегда, обстругивающий деревяшку, Секунда, жующий бутерброд и дремлющий Йохансен... Свои.

— Ребята, — позвала Деянира, почему-то не решаясь подойти ближе. Маги вскинули головы. Потом Гвидо вскочил, подбежал, закружил ее в обьятьях.

— Сестренка, какими судьбами?.. — руки у него были теплыми, глаза смеялись. — Посидишь с нами?

— Конечно!

Приветствия были долгими и радушными — все, даже те, с кем Дея не особенно приятельствовала раньше, подходили обнять ее, хлопнуть по плечу. Секунда всунул ей надкусанный бутерброд, Триба взялся перетряхнуть попоны, чтобы она могла сесть, а Гвидо наблюдал за всем со стороны, и лицо у него было по-настоящему счастливым.

Наконец суматоха улеглась. Деянира села со всеми, пошла по кругу фляжка... Свои, во имя пяти стихий, наконец-то... Она засмеялась, уже никого не стыдясь, взяла Гвидо за руку.

— Как же я рад тебя видеть, Винсент, — сказал Монтелеоне. — А откуда ты здесь взялась?

— Я... — она поняла, что не помнит точно. — Я — к вам, ребята.

И с тревогой заметила, что все разговоры стихли, а пятнадцать пар глаз уставились на нее.

— Не выдумывай, — сказал Ковальский, помрачнев. — Это невозможно.

— Почему?! — копченое мясо во рту вдруг стало безвкусным.

Монтелеоне накрыл ее ладонь второй рукой.

— Понимаешь, сестренка, — сказал он медленно и рассудительно, — дело в том, что ты жива, а мы — наоборот. Мы же погибли на Арсолире, помнишь?

— И чем это мешает?..

— Ты же на задании, — отпустив ее руку, Монтелеоне поправил волосы. — Лич решил вывести тебя из игры, поэтому ты нас и нашла. Что мы можем тебя выгнать, он и не подумал.

— А вы — можете? — Деянира положила на землю остатки бутерброда. — То есть, вот ты, Монтелеоне, возьмешь и прогонишь меня, так?

— Ну...

— Сукин ты сын... Я проехала полстраны, чтобы... чтобы тебя увидеть, а ты... ты хоть знаешь, что со мной было?..

Гвидо устремил взгляд на кружевные манжеты, оправил их кончиками пальцев.

— Знаю, — сказал он, наконец. — Извини, Винсент. Я... я даже не знаю, что тебе сказать. Но ты действительно готова все бросить и остаться здесь?

— Да.

— Врешь, — беззлобно ответил он.

Деянире показалось, что небо обрушилось на землю. Она задохнулась от возмущения... и вдруг поняла, что он прав.

Дело было даже не в том, что ей сильно хотелось жить, или что разлука стала вдруг переносимой. Просто... она ведь действительно была сейчас на задании, и Ханубис рассчитывал на нее. А еще где-то по берегу шляется Пафнутьев — духов недоумок, лишенный элементарных понятий о дисциплине, легкомысленно пообещавший пони девочке, которая ждет ее, Деяниру, в столице. И перед Бреславом неплохо бы извиниться... ввести в курс дел Дариа... вернуть мэтру Ярославу остатки мази...

— Ублюдки вы все-таки, — жалобно сказала Деянира. — Хотя бы еще пять минут я с вами посидеть могу?

— Мы только рады будем, — улыбнулся Секунда. — Еще по маленькой выпьем, тогда и пойдем. Ты — тудой, а мы — сюдой.

— Кстати, Винсент, ты видела, как я им тогда напоследок врезал?.. — вмешался Монтелеоне. — Ты следила?

— Следила, Монтелеоне, а как же...

— М-мать, — он слегка смутился. — Ну, извини... Правда ведь, красиво было?

— Ага, — разочаровать его она не могла. — Это было шикарно. Одна из лучших огненных штук, что я только видела. Патентом не поделишься?

Монтелеоне сделал серьезное лицо, и Дея знала, что ему не терпится похвастаться... как и всегда. Он не изменился. Они все останутся прежними.

— Значит так, только по старой дружбе, — изрек он. — Заклятие единоразового использования "пламенеющие кранты", авторство командира Монтелеоне. Представляешь себе связки банального "факела"? Так вот...

Пять минут растянулись на все пятнадцать — Триба начал хохмить, мешая разъяснениям, и Монтелеоне наорал на него, потом Ковальский придрался к нечеткости объяснений и на него наорали все разом, потому что когда Ковальский углублялся в теорию, это могли вытерпеть только ученики, которым все равно некуда было деваться, а потом все принялись обсуждать драконов и бездарность полководцев, апеллируя к Дее как к объективному наблюдателю, перешли к новым назначениям в Школе, между делом облили помоями Дариа...

Самые обычные посиделки, краткий привал — Деянира знала, что эта встреча останется с ней навсегда, а еще — что ей пора, наверняка пора уходить.

— Ладно, ребята, — сказала она наконец, заставив себя встать. — Пора и честь знать.

Снова обняла их всех по очереди, пожелала счастливого пути и выслушала их напутствия, по большей части — нецензурные. Гвидо Монтелеоне обнял ее последним.

— Слушай, — прошептал он ей на ухо. — Прости, что мы... что все так по-дурацки получилось. Если бы ты не была из наших, я бы... Пусть тебе повезет, сестренка. А еще... знаешь, я все-таки рад, что не потащил тебя с собой.

— Сукин ты сын, Монтелеоне...

— Уж какой есть, — он развел руками, качнув кружевом, улыбнулся, и Дея вдруг увидела у него в глазах слезы. — Ладно, Винсент, время.

Она поцеловала его в щеку и пошла обратно. Ей хотелось обернуться, но она боролась с собой, шагая прочь, все дальше между цветущих яблонь.

— Винсент! — заорал сзади Триба. — Трахни долбаного лича в задницу! От нашего имени!

— Обязательно! — крикнула она. Обернувшись, помахала команде рукой, и все замахали ей в ответ.

Отойдя достаточно далеко, Дея замедлила шаг. Высморкалась и пошла дальше. Краем глаза она заметила мелькнувший между деревьями тонкий светловолосый силуэт.

— Дин!.. — окликнула она. Тишина в ответ. Пожав плечами, магичка отправилась дальше.

Возможно, надо было крикнуть, что ребята ждут его — но Дея не чувствовала, что она вправе решать. Может быть, он сам придет к ним.

Пафнутьева она нашла там, где начинался берег. Он забился в расщелину между двух больших камней и поскуливал, закрыв лицо руками.

— Паф! — позвала она. Парень не отозвался.

Она никогда не была особенно сильна в противоиллюзионных чарах, но, вопреки ее опасениям, простенькое заклятие сработало. Пафнутьев открыл глаза и уставился на нее с ужасом.

— Будешь знать, как нарушать инструкции, — сказала Деянира. — Ты как, живой? Ходить можешь, память не отшибло?

Он заморгал, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул. Широко ей улыбнулся.

— Винсент... Будь я проклят, если еще раз полезу тебя спасать...

— Ага, и я о чем, — протянула руку. — Вылезай, горе мое, пошли обратно. Кажется, нам удалось по-настоящему провалить это задание. Впрочем, ладно, там разберемся.

* * *

— Мастер!.. Ма-а-астер...

Холодная капля упала Ханубису на щеку, и он открыл глаза. Флора опять плакала.

— Что ты здесь делаешь? — он сел, и голова загудела, угрожая развалиться на куски. Бездна...

— Бедный мой... — она осторожно погладила его по щеке. — Вам очень больно?.. Я не хотела, мне просто надо было...

— ... привести меня в чувство, — докончил он. — Отлично, Флора. Как ты дошла сюда?

Вампирша робко улыбнулась сквозь слезы.

— Я же шла к вам, мастер...

— Понимаю.

Над озером уже сгущались сумерки. Конечно же, ни Деяниры, ни защитного круга поблизости не было. Очаровательно, думал Ханубис, массируя гематому на затылке. Тебя провели как щенка. Подсунули приманку, от которой ты не смог отказаться. Браво.

Несколько часов, энное количество Силы... и, кажется, разрушение иллюзии, ставшей второй натурой. Бездна, как это, должно быть, забавно... но над этим ты поразмыслишь позже.

Браво, Ленерро. Помнится, разрушение чужих иллюзий эльфы считают дурным тоном?

Некромант встал. Бросил короткий взгляд на трупы — двое венитских оруженосцев и конюх, — обернулся к берегу. На сером песке лежал Марвин.

Ханубис выругался вслух. Подошел к нему, склонился, разглядывая. Мальчик был далеко отсюда. Ударом по голове его в чувство не вернешь. Если оттащить его подальше от воды, можно попробовать что-то сделать, но на это нет времени. Очень жаль.

— Флора.

— Да, мастер? — она вскочила. Быстрая — ела недавно. Это хорошо.

— Во-первых, спасибо. Во-вторых, сейчас мне понадобится твоя помощь.

— Я готова, мастер! — ее улыбка была настолько счастливой, что Ханубис ощутил мимолетную зависть.

Верность ее достойна изумления. Сопротивляться искушению лича так долго... Как бы то ни было, есть лишь один способ гарантировать, что она будет верна и дальше. Некромант обнажил нож, рассеянно оглядел лезвие.

— Я возьму немного твоей крови и дам тебе немного моей.

Одинадцатая из Двенадцати Клятв, возможно, редчайшая из них. Поистине, Флора, все твои мечты сегодня сбываются, думал Ханубис, Ну что же, если хоть одно существо здесь обретет счастье... Улыбнувшись краем губ, он отвернулся от затрепетавшей вампирши, снова обратил взгляд на ученика.

К сожалению, в случае Марвина шансы на счастливый исход были близки к нулю.

* * *

— Идем, — прошептала Орна. Пальцы ее были холодны, волосы, собранные на затылке, не закрывали ушей. Ее кольчуга чуть слышно позвякивала при ходьбе. Эльфийка торопилась, тащила его вперед, и Марвин не в силах был противиться ей, да и не желал того. Только крепче сжимал тонкую ладонь и спешил за Орной, — не зная, куда, хоть места эти и были ему знакомы.

Они шли долго — серой пустошью и туманным сырым оврагом, где пахло яблоневым цветом, золотым сияющим лесом и теплым еще пепелищем, а после — миновали ворота и огромный двор, полный грязи, и вошли в высокую цитадель. Там было множество покоев и лестниц, но никого живого — лишь двое странников, идущих рука об руку. Но все-таки Марвин слышал чьи-то шаги, почти что замечал впереди спешащую пару, — он — в черном плаще, она — в белом, словно траурном платье, и золото волос ее стелется на ветру. Они идут, она — словно бы через силу, но он ведет вперед, шагает уверенно, зная дорогу. Они пересекают пиршественную залу, где скатерти облиты чем-то красным, и исполинский зал, где сиденья стульев выше их роста, стол протяжен как геронтская Смотровая площадь, а над всем этим горит под потолком бронзовое слепящее солнце, затменное черной тенью. Они опускаются и поднимаются множеством лестничных пролетов, головокружительных, переплетающихся под странными углами, проходят бибиотеку, полную древних фолиантов, Марвин рад был бы остановиться, но торопился за призрачной парой, вслед за Орной.

Он коснулся рукой маленькой резной дверцы в стене, но вдруг остановился. Страх нахлынул внезапно, стал стеной — ужас, от которого сводило горло, выворачивало кишки; ужас перед безымянной участью, худшей, чем смерть.

— Входи, — сказала Орна. — Войди первым.

— Нет, — сказал он, не смея глядеть ей в лицо. — Я боюсь.

— Тогда ты не боялся, — голос ее был безжалостен, пальцы — холодны. — Так чего ты боишься теперь?..

Марвин коснулся дверной ручки, и ужас пронзил его, как удар молнии, и Бездна стала ему утешением. Он толкнул дверь и вошел, по-прежнему держа Орну за руку.

Он не сразу понял увиденное, а поняв — не смог принять. Осознание встало в горле комом. ... Орна — та, что лежала на полу, подмятая мужским телом, — смотрела на дверь, и в невидящем взгляде ее была боль, и отвращение, и терпеливая безнадежность. Она не сопротивлялась, дергалась механически, будто фарфоровая кукла, сломанная, оскверненная. Лица мужчины Марвин не видел. Но он помнил эту комнатку — решетчатое окно забрано плющом — помнил и знал, что только двое входили сюда с начала времен — и лишь одна осталась здесь. Та, кого он позвал, и провел, и предал. И...

— Нет!.. Нет...

— Смотри, — сказала Орна. — Смотри.

Марвин остался стоять, сжимая ее пальцы — и, может быть, она держала его, чтобы он не мог убежать, но для него ее прикосновение оставалось сейчас единственным мостиком между тем, что видели его глаза, и миром, где было возможно продолжать жить.

А потом все кончилось, и человек в черном встал, поправил платье на лежащей и вышел. Орна с Марвином выскочили за дверь, чтобы дать ему пройти, но человек прошел мимо, не заметив, и Марвин все-таки увидел его лицо. Не сразу узнал, хотя знал заранее. Тот, кого Марвин наблюдал в зеркалах, был совсем другим.

Потом Орна отпустила его руку, отступила назад. Тонкий ее меч был заперт в ножнах, но взгляд был острее клинка.

Они долго молчали. Потом Марвин отвернулся, подставив ей спину.

— Это морок, — сказал он, удивившись ровности тона. — Этого не может быть. Я не мог...

— Ты сделал это, — ответила Орна. И ее голос был ровен. — Ты боялся меня, и ты сделал все, что должен был, дабы ритуал удался. Ты не помнишь?

— Нет, — сказал Марвин. Бездна смеялась в его сознании, заглушая шепот нахлынувших вдруг воспоминаний — кощунственных, невозможных. — Я не помню.

— Теперь ты запомнишь, — сказала Орна мягко.

Он не стал просить у нее прощения. Такое нельзя простить. Просто нащупал на поясе рукоять ножа, попытался вспомнить Лильке, ее смех, тепло ее тела — и не смог. Лильке была очень давно и в другой жизни. Но она дала ему нож — она, не учитель, и Марвину это казалось сейчас важным.

Он ощупал грудь и нашел сердце. Старательно вспомнил нужный угол, приставил трехгранное лезвие ниже ребра, обхватил рукоять обеими руками, ударил.

Что-то остановило его руки. На рубашке проступило немного крови, и только. Марвин попробовал снова, еще и еще раз.

Он услышал за спиной шаги. Орна уходила. Марвин не обернулся, продолжая бесплодные попытки. Взрезать сонную артерию, вскрыть вены на руках — вдоль, — но что-то держало его, изнутри или извне, превращая любое его усилие в бессмысленный фарс. Руки дрожали все сильнее.

— Трус, — сказал кто-то.

Неподалеку стоял эльф и смотрел на него. Тонкий, светловолосый, изящный. Глаза его были цвета яблоневой листвы, губы насмешливо изогнуты.

— Трус и подлец, — повторил он.

* * *

Белые арки изгибались на фоне закатного неба, кроны деревьев усыпаны были белыми цветами. Эльф присел на мраморную скамью, тонкой рукой постукивая по сиденью. Марвин остался стоять, сжимая в пальцах бесполезный нож.

— Что ты вообще знал о ней? — спросил эльф с горечью. — Она никогда тебя не интересовала. Даже и сейчас ты думаешь лишь о себе.

Это неправда, подумал Марвин. Потом вдруг вспомнил, что так и не расспросил Йо, хотя тот предлагал, вспомнил собственные далекие ужас и отвращение, день после драконьего налета.

— Это ты — Ленерро ар-Диелне? — сказал он вслух. — Лич, король-мертвец, поверженный на Арсолире?

Эльф вздернул тонкие брови.

— Я, — кивнул он. — А ты — Марвин ор-Мехтер, баронский сынок и ученик некроманта. Трус и предатель.

— Кто ты такой, чтобы судить меня? — спросил в свою очередь, стараясь держаться надменно.

— Каждый из живущих судит себя сам, — отозвался Ленерро. — Если смеет. В твоем же случае бессмысленно отрицать очевидное. С каким удовольствием я прекратил бы твою никчемную жизнь...

Марвин вложил нож в ножны.

— Так за чем стало дело? — он заставил себя улыбнуться. — Вперед.

Ленерро встал, подошел к Марвину. Бесцеремонно поднял его лицо за подбородок, разглядывая.

— Она хочет, чтобы ты жил, — бросил эльф. Он был красив неестественной, чуждой красотой, глаза же его, похожие на прорези в алебастровой маске, смотрели сквозь Марвина так, как будто видели лишь Бездну. Тонкие губы кривились, обнажая мелкие белые зубы. — Она, чьего мизинца ты не стоишь, избрала заточение и одиночество для того, чтобы ты остался жить.

Ленерро отпустил юношу, отвернулся.

— Сколь многому я мог бы ее научить, — рассеянно проговорил эльф, кончиками пальцев коснувшись белых лепестков. — Откуда тебе знать, человечек, что есть истинное одиночество? Настоящая боль, та, что сильнее смерти?

— Но почему... — голос сорвался. — Почему она...

— Не знаю. Может быть для того, чтобы ты жил, завидуя мертвым? — предположил Ленерро, и в голосе его был сарказм. — Если есть в мире хоть какая-нибудь справедливость, так будет.

Марвин тихо засмеялся, сел на скамью, потирая виски. Может быть, так, или иначе — ему было все равно. Он не мог думать сейчас и уже не знал, что чувствует. Возможно, он не чувствовал ничего.

Ленерро ар-Диелне смотрел на него, как рассматривают насекомое.

— Ты зря подражаешь своему учителю, — заметил он тихо. — Тебе не идет. Как ты избрал эту долю? Зачем тебе Бездна?

— Это мой выбор и мое право, — сказал Марвин.

— Учиться у Ханубиса мара Истанхавиль, называемого Псом? Да, несомненно.

Ах, вот в чем дело... Марвин засмеялся опять. Ленерро поправил серебряный тонкий обруч на волосах.

— Рад, что тебя это забавляет, — эльф снова показал ровные зубы. — Знаешь ли, Бездне многое известно. Твой выбор был ошибочен чуть более, чем полностью, человечек, — он сел рядом на скамье. В руке его подрагивала цветущая ветвь. — Пес хотел поймать меня в ловушку. Для того он решил воспользоваться Орной... и тобой. "Золотая клетка", верно? Изящное решение. Но для того, чтобы ритуал удался, мало желания. Нужна сильная эмоциональная привязанность... та, что вы, люди, в слепоте своей называете любовью. Полагаю, Пес получил немало удовольствия, расставляя фигуры по местам. Одинокий мальчик, романтичный, влюбленный в смерть... конечно же, ты быстро увлекся Орной. Конечно же, ты не смог принять ее такой, как она есть. Перепугался, дал опрометчивую клятву, загнал себя в ловушку. И бросился за помощью к Псу. Смейся, мальчик. Думаю, он был на седьмом небе, когда ты сделал за него всю работу. А ритуал был красив, не правда ли? Пес — истинный мастер своего дела. Тебе понравилось?..

— Нет, — сказал Марвин. — Мне не понравилось. Но мы почти преуспели... если бы ты пришел в столицу, мы бы...

— Верно, — кивнул эльф. — Почти. Но Пес не из тех, кто отступает после единственной попытки. Он прибыл сюда — и взял тебя с собой. Зачем, как ты считаешь? Тебе нечего противопоставить мне. Я мог бы получить Орну, просто не остановив твой нож.

— Так за чем стало дело? — повторил Марвин сквозь тихий истерический смех.

— Ее выбор важнее моих желаний.

— Ты... ты любишь ее?

— Не так, как любишь ее ты, — усмехнулся Ленерро.

Марвин захохотал громче. Ему казалось, что он скорее умрет, чем перестанет смеяться. Слезы выступили у него на глазах, и мир затуманился, потерял четкость. Так было лучше. Ленерро ар-Диелне наблюдал за ним с брезгливым интересом.

Золотое небо потемнело внезапно, словно солнце закрыла быстрая тень. Оборвав смех, Марвин вскинул голову. Стало холоднее. Где-то рядом загрохотал гром.

* * *

Когда берег закрыл туман, Максимилиан Плант остался сидеть на палубе, обнимая драгоценный доспех. Его мутило — от напряжения, должно быть.

Люди вокруг кричали, метались бесцельно, и глаза их были пусты. На голос Планта никто не реагировал. Иные прыгали в воду, другие дрались у сходней. Зазвенела сталь. Плант остался сидеть. Еще никогда он не ощущал себя настолько беспомощным.

Он не знал, сколько времени прошло прежде, чем вокруг стало тихо. Тогда он осмелился встать, близоруко прищурившись, вгляделся в туман, но не увидел ничего. Прошаркав по палубе, он подошел к батисфере, постучался в иллюминатор. Никто не ответил.

Вздохнув, особист вернулся к доспеху. С усилием взвалил его на плечи и поплелся к сходням.

Песок мягко шуршал под ногами. Плант шел вперед, не останавливаясь у трупов, лишь мысленно вычеркивая имена в списке. Иные были убиты, на других не было очевидных ранений. И по всему выходило, что он лишился почти всех своих людей.

Плант шел долго, остановился, когда у ног опять залепетали волны. Значит, он ходил по кругу?.. Видимо, так. Где же вениты? Что делает некромант, где магичка? Где хоть кто-нибудь?..

Планту вспомнилось вдруг, как он потерялся в кладовой отцовской лавки. Он был тогда мал, должно быть, только научился ходить, и до смерти боялся темноты, зловещих теней, таящихся в ней. Он заорал, и мама пришла, взяла его на руки, унесла на свет.

С тех пор и до этого дня Плант никогда не испытывал чувств подобной интенсивности.

Впереди послышался истошный вопль, а следом за ним — грохот камнепада. Вопль продолжался, и Плант узнал в нем плач чародейки из "Ветра над холмами". Спеть его так могли лишь единицы.

Особист, уже зашагавший было вперед, остановился, размышляя. Мэтр Никон может помочь. Но с равным, если не большим эффектом, он может быть опасен.

Скинув доспех со спины, Плант снял с пояса арбалет. Пусть подойдет сам.

Мэтр Никон не заставил себя ждать. Он шел сквозь туман, в распахнутом полушубке на голое тело и самозабвенно распевал. В руке у него была тяжелая квадратная бутыль. Заметив особиста, он ухмыльнулся, почесал в затылке.

— А, мэтр ин-те-нен-дант! Хотите глотнуть?

— Благодарю вас, не пью. Это вы грохотали там, вдалеке, мэтр Никон?

— Вдалеке? — маг снова потер затылок. — Ага, я. Демонов давил.

— Демонов? Каких демонов?

— Ну, таких... — Никон наклонился показать, и едва не рухнул наземь. Он удержался на ногах лишь при помощи сильных махов руками. Наконец он выпрямился, скосил глаза на особиста.

— Каких демонов вы давили, мэтр Никон? — вежливо повторил Плант.

— Маленьких таких, зеленых, — маг подозрительно нахмурился. — А вы их не видите, что ли?

— Ах, этих... они неопасны. Да вы садитесь.

— Кишмя кишат, — пожаловался маг, с размаху сев на землю. Плант похлопал его по плечу.

— Да, для такого тонко чувствующего человека как вы, они могут казаться просто ужасными. Но я прошу вас — не тратьте понапрасну Силу. Вы нужны Геронту, нам предстоит миссия, мэтр Никон. Если мы встретим по-настоящему опасного демона, я вам обязательно скажу.

— Да? — удивился маг.

— Даю вам слово чести.

Никон расплылся в улыбке, подумал, глотнул "гномьей". Крякнув, он вытер губы рукавом.

— Ре-комендую выпить, мэтр, — сказал он. — Очень... расслабляет.

— Благодарю вас, но нам пора идти дальше.

— Куда?..

Плант с тоской вгляделся в серую непроницаемую пелену. Ничего. Он устало закрыл глаза.

Где-то там, далеко-далеко впереди, звучала музыка. Плант напряг слух. Да, там действительно играли.

— А вот туда, мэтр Никон, — махнул он рукой, не открывая глаз. — Туда.

* * *

Если когда-то Йо и мучили мысли о песне для мэтра Ханубиса, то теперь они остались в прошлом. Одна из двух, ха! С тех пор, как менестрель оказался на озере, он только и делал, что пел.

Марвин с Флорой как-то очень быстро потерялись, и Йо остался совсем один в тумане. Он осмотрелся и сел, потому что ноги отказались его держать. Здесь было не просто плохо. Здесь было стократ хуже, чем Йо мог себе вообразить.

В опасности он всегда первым делом хватался за гитару, ухватился и тут. И понял, что бежать ему некуда. Тогда он скинул котомку, достал гитару из чехла и ударил по струнам.

Он спел уже почти все, что мог. Он спел и "Алые дни" и "Плач по белым башням", последний даже дважды — на Старшей Речи и в собственным переводе, потому что в первый раз ему показалось, будто окружающая жуть стала как-то посветлее. Он спел "Ветер над холмами" и "Дорожные разговоры", спел непотребную песню про девку и тролля, и "Рябиновые бусы", и еще без счету песен. Проклятое зашибленное запястье болело, поэтому временами Йо просто отбивал по корпусу гитары ритм, давая отдых руке. Таким образом он вспомнил пару десятков куплетов из армейских песен-попуток, включая два куплета на чистом орочьем, и половину из тех гимнов, что пели вениты по дороге сюда. Замолчать совсем Йо не мог: пока он пел, туман не становился страшнее.

Он играл и играл. Иногда из тумана выходили люди, садились рядом. Йо не знал, какие из них настоящие — играл, что заказывали, даже если заказчик и был совершенно достоверно мертв, как та эльфья девчонка, что попросила сыграть "Золото лесов моих". Он сыграл, а потом запястье напомнило о себе, пришлось вернуться к венитским гимнам и речевкам Гильдии. И те, и другие можно было орать, насколько хватит голоса, а варьирование помогало избежать скуки.

На каком-то куплете из тумана вдруг появился белый силуэт, в котором Йо узнал магистра Готенбюнтера. Менестрель мысленно показал мирозданию непристойный жест, и продолжил петь то, что пел. Венит встал напротив, хмурый, как всегда, уставился пристально. Ну да пусть его, а то без него здесь будто не о чем беспокоиться. Что нам какой-то венит, когда тут такое...

— Дайте вашу руку, — неприязненным тоном сказал вдруг магистр. — Я взгляну.

Он склонился над менестрелем — и Йо, к своему огромному удивлению, протянул ему правую руку. Запястье захрустело в больших ладонях, а потом по нему вдруг растекся теплый свет, так что Йо даже перестал петь, в изумлении таращась на магистра.

— Да вы пойте, не молчите, — бросил венит, тяжело опускаясь на колени рядом с полуэльфом. — Я здесь посижу немного.

— А-а... хорошо... Песню заказать не желаете, ваша доблесть?

* * *

Силы схлестнулись еще раз. Волны били о прибрежные скалы с мерностью тарана, но на внешнем плане поединок воль пока что не проявлялся, и Ханубис был рад тому. Краем сознания он замечал берег и Флору рядом с собой, но влиять там уже не мог. Дух его уходил все дальше в пространства заточения Ленерро ар-Диелне. Некромант проговаривал вслух формулы Власти, но Силы были равны, а лазеек больше не находилось.

Когда наступило затишье, Ханубис умолк, прислушиваясь. Потом он кивнул и медленно опустился в руки заголосившей Флоры, уже не заметив того.

...он шел по белому городу, засыпанному яблоневым цветом. Раньше он тут не бывал, но знал дорогу. У фонтана Ханубис остановился. Смочил губы, добавил к своему нынешнему облику — н-да, Ленерро постарался на славу, — длинный меч, убрал серебряное шитье с широких рукавов. Стиль — это прекрасно, но эльфий стиль часто бывает... избыточен.

Из переулка выскочила собака, черная кудлатая шавка, больная, судя по виду, всеми возможными хворями. Она потявкивала и тряслась всем телом. Некромант дождался, пока собака подбежит вплотную, потом наклонился, быстрым движением потрепал ее по холке. Желтые зубы клацнули в воздухе.

— Ну-ну, — покачал головой Ханубис. — Ты сегодня не в форме.

Некромант отправился дальше. Собака бежала рядом, принюхиваясь к его следу.

Ленерро ар-Диелне сидел в высоком мраморном кресле, похожем на трон, и буравил мрачным взглядом хихикающего Марвина. Мальчик уже с трудом дышал. Он пытался успокоиться, начинал дышать глубже, но потом взгляд его падал на лича — и все начиналось сначала. Шавка выскочила вперед и зарычала на Ленерро, и Марвин заржал в голос. Истерика.

Впрочем, глядя на лицо лича, Ханубис и сам испытывал желание расхохотаться. Кажется, происходящие здесь выходило за рамки представлений мертвого эльфа о хорошем стиле, — а это всегда так мучительно...

— Чудесная мизансцена, Ленерро, — похвалил некромант. Подойдя ближе, он склонился над учеником и, прицелившись, отвесил ему пощечину. Марвин охнул и перестал смеяться. Так-то лучше.

— Возвращайся к Флоре, Марвин, — негромко сказал Ханубис. — Прямо сейчас: вставай и уходи.

Мальчик уставился на него со странным выражением. Ханубис похлопал его по плечу, отвел с лица русые волосы.

— Все будет хорошо, — пообещал он. — Иди.

Отвернулся к вскочившему Ленерро. Собака прыгала у ног эльфа, рычала, истекая белой слюной. Тот пытался пнуть ее, но шавка уворачивалась, беснуясь пуще прежнего.

— Пес, убери это животное, — процедил эльф со всем высокомерием представителя высшей расы.

— Дай ей пинка, — пожал плечами некромант. За спиной он услышал удаляющиеся шаги — мальчик все-таки уходил. Ленерро зарычал от злости и врезал собаке по носу сапогом. Шавка взвизгнула и, поджав хвост, бросилась к Ханубису. Прижалась к его ногам, скуля и огрызаясь.

Ленерро уставился на врага. Поправил манжеты, опять уселся на трон, изящно качнув ногой. Вообще, он был удивительно изящен для мертвеца. Ханубис улыбнулся ему, сел на скамью.

— Зачем ты привел ко мне это?.. — проговорил эльф.

— Увы, Темный Круг не нуждается в моем приглашении, чтобы явиться, — развел руками Ханубис. — Или ты о Марвине?

— Нет, не о нем, — улыбнулся и Ленерро. Глаза у него были пустые, мертвые, как зеленый бархат в глазницах маски. — Береги своего ученика, Пес. Береги его.

— Я обязательно последую твоему совету, — Ханубис склонил голову. — Не желаешь ли выпить вина, Ленерро?

— Иллюзорного? — вздернул брови эльф.

— Почему бы нет? К чему разрушать иллюзию, если она хороша?

— В том-то и беда, — эльф щелкнул пальцами, и в воздухе перед ним повисли пара бокалов и бутылка. — Как может верить в иллюзию тот, кто видел Бездну? Я могу взрастить тут любые сады, но в твоих глазах они останутся фальшивкой. В моих — тоже. Имеет ли смысл хранить то, во что не веришь?

— Кое-кто сказал бы, что и это немало для нежити, — некромант поймал подлетевший бокал, полный темно-красной жидкости. — За встречу, Ленерро.

— Пей, — лич поднял свой бокал. — А потом я уничтожу тебя.

— Неверно, — вино горчило. — Я уже порвал твой кокон. Ударь — и я заберу тебя с собой.

— Ты тоже не можешь ударить. У тебя не хватит Силы, Пес.

— Ты знаешь пределы моей Силы?

— Какова бы она ни была — за мной весь Арсолир.

Шавка начала шумно чесаться, и Ленерро воззрился на нее с неприязнью.

— Так значит — пат? — предположил Ханубис, рассеянно вытащив нож. Закрутил его в пальцах, любуясь лезвием.

— На твоей стороне еще осталось некоторое количество фигур, — Ленерро пожал плечами. — В твоем случае, это, скорее, слабость.

— Кто тебе сказал, что я не собирался ими пожертвовать? А кроме того... — некромант наклонился и всадил нож собаке в основание черепа. Надавил глубже. — Неприятная тварь, — сказал Ханубис, наблюдая, как собака корчится на белых плитах. — Так о чем это я?

— О нашей игре? — Ленерро, приподняв брови, тоже следил за корчами шавки. Потом он дернул рукой, и кудлатое тело заволокло тьмой. — Могу ли я заключить из твоих действий, что ты предлагаешь игру по-крупному? — серьезно уточнил он.

— Просто не люблю разговаривать при лишних свидетелях, — улыбнулся некромант. — Кроме того, из пата могут быть различные выходы. Мы играем не в шахматы, здесь возможен и обоюдный выигрыш.

— Да неужели? — эльф коротко стукнул пальцами по подлокотнику. — После ловушки, устроенной тобой в столице, я вправе желать тебе мучительной смерти.

— Ну что ж, подобные фантазии совершенно нормальны для существа в твоем положении, Ленерро, — Ханубис вытер нож чистой салфеткой и швырнул ее на землю. — Но я на твоем месте постарался бы мыслить практичней.

— В моем положении... — проговорил лич, и некромант понял, что попал в яблочко. — Да что ты можешь знать... Хотя ты-то как раз можешь знать, — лицо эльфа, прекрасное, страдающее, плохо сочеталось с загоревшимися глазами. — Тебе случалось желать, чтобы этот мир перестал существовать, сгинул, рассеялся? Ты когда-нибудь желал миру гибели, Пес?

— Разве что в моменты слабости, — ответил Ханубис не сразу. Пожал плечами. — Знаешь, желать этого всерьез — довольно бестактно по отношению к миру. В конце концов, мы его порождения.

— И жалость молчит в тебе? Ты ходил тропами Бездны и ни разу не пожалел несчастных, прикованных к Колесу, обреченных на вечные муки перерождения?..

— Я видел счастливых и в Бездне.

— Думаешь, толика их счастья искупает всю массу страданий? Или ты страшишься собственного бессилия? Ты убил соглядатая — и Темный Круг не забудет тебе этого.

— У них ко мне довольно длинный список претензий. Что дальше, Ленерро?

— Я хочу уничтожить Бездну, — тихо сказал эльф. — Остановить Колесо.

— Боюсь, что на битву масштабней Арсолира тебя попросту не хватит.

— Вместе мы могли бы сделать это.

— Ты обратился не по адресу, — ответил Ханубис и вспомнил, что не так давно уже дал этот ответ на тот же вопрос. — Этот вариант противоречит моим интересам. Помогать тебе я не стану.

— Жаль, — сказал Ленерро. — Это было бы изящно.

Поистине, эльф всегда остается эльфом. Ханубис скривился в усмешке, пригубил вина. Ленерро наблюдал за ним, и в глазах его отражалась Бездна.

— А ведь есть еще путь наверх, — бросил некромант, когда молчание затянулось.

— И ты знаешь его, Пес? — медленно спросил лич, наматывая на палец прядь светлых волос.

— Нет, его я не знаю.

— Тогда что нам о нем говорить? — Ленерро досадливо дернул плечом. — Я предложил бы вернуться к делу. Вариант первый — я позволяю тебе уйти, и ты уходишь.

— Вариант второй: ты отпускаешь шестнадцать душ из подвластных тебе, а также всех живых, что есть на берегу и в озере. И мы уходим — не чиня тебе ущерба.

— Плохое предложение, — отозвался эльф. — Я не вижу в этом выгоды. Если вы продолжите бороться со мной, уйдешь разве что ты. И освобождать души мне совершенно незачем.

— Зачем тебе столько душ, прости за вопрос?

— С ними бывает интересно беседовать.

— Тогда чем я могу заинтересовать тебя?

Эльф взглянул на него искоса.

— Мне нужна свобода, — сказал он. — И тело. Такова моя цена.

Ханубис медленно сделал еще глоток. Освобождать лича такой Силы? Безумие. А какие еще варианты есть? Ленерро ар-Диелне наблюдал за ним, прекрасный и утонченный, как все его племя. Лориен ар-Тэйн, госпожа Хозяйка, боится мертвого собрата. Госпожа Хозяйка обладает полным иммунитетом к иллюзиям. Там, где любой увидит изящного эльфа, она узрит правду — разлагающийся труп. А еще она смертельно опасна, теперь сомнений в этом нет.

Что, Лориен, ты, кажется, требовала от меня полководца для армии мертвецов?

— Я могу дать тебе это, — сказал Ханубис. — В обмен на жизни живых и души мертвых. Всех живых и всех мертвых.

На лице Ленерро медленно появилась улыбка.

— Слова прозвучали и были услышаны, — произнес он чуть слышно. — Когда ты освободишь меня, Пес? Сейчас?

— Нет. Мне нужно полгода времени.

— Три месяца!

— Отлично. Слова прозвучали и были услышаны, Ленерро.

Некромант встал, оставив бокал на скамье, легко поклонился собеседнику. Повернулся и пошел обратно.

— Пес! — прозвучало в спину. — В чем именно ты меня сейчас обманул?

Ханубис пожал плечами, не замедлив шага.

* * *

Деянира и Пафнутьев шли обратно, и путь их был страшен. Лагерь предстал перед ними нагромождением трупов. Неясно, да и не важно, кто встал здесь против кого. Теперь все были равны — королевские гвардейцы, угорцы в промокших мехах, простые конюхи.

Капитана ор-Хоффа Деянира нашла у костра. Он лежал на спине, голый по пояс, и тело его было усеяно ранами. Меч его нашелся рядом — застрял в черепе кого-то из обозников.

— Проклятье, да есть тут кто-нибудь живой?.. — она выпрямилась, тряхнув головой. — Паф, смотришь?

— Смотрю, Винсент, а толку?..

Под перевернутой телегой нашелся живой — молодой капрал, любитель сонетов. Он казался свихнувшимся от страха, но когда Дея пригрозила ему судом за дезертирство, все-таки вылез. Рассказать о случившемся он не мог и полезного ничего не знал. Дальше они пошли втроем.

Туман путал, водил по кругу, подбрасывал все новые кровавые сюрпризы. Они дошли до воды, не встретив никого живого. На песке лежали двое гномов, сжимая в мертвых руках зазубренные топоры. Повернули обратно.

Начинало темнеть, следовало поторопиться — но куда идти? Надо отыскать Ханубиса, но как? Деянира звала мысленно, но он не отзывался — занят, или...

В скалах кто-то поскуливал. Деянира перемигнулась с Пафнутьевым, пошла на звук.

— Кто здесь?.. — крикнула магичка. Выставила щит на всякий случай — вовремя. Болт свистнул совсем рядом, высек искру, ударившись о камень. — Та-ак, — повысила она голос. — Что за новости?

— Убирайтесь отсюда! — крикнул кто-то из-за скалы. Голос был жалкий, неубедительный. — Убирайтесь, а то я буду стрелять!..

— Да вы уже начали, милсдарь... — Дея остановилась за выступом. — Я — Винсент из Гильдии, а вы кто?..

— Я — Несси... Агюстус Несси, полномочный интендант финансового отдела. Не приближайтесь!..

— Стою на месте. Не желаете выйти, мэтр? Мы тут собираем выживших, а потом, видимо, будем уходить.

— Сколько вас?

— Трое.

— Откуда я знаю, что вы меня не прибъете, мэтресса? Прошу прощения, но я, м-м, насмотрелся...

— Риск есть, — согласилась Деянира. — Но вряд ли за вами еще кто-то придет кроме нас, а отсидеться вы не сможете. Скоро ночь, и будет только хуже. Решайте быстро, я ухожу.

С полминуты Несси молчал. Пафнутьев начал махать — дескать, пошли, но Деянира все стояла. Жестоко оставлять здесь человека одного. Потом из расщелины выглянул лысый особист, подозрительно повел головой, опустил арбалет. На лбу у него блестел пот. Деянира отсалютовала смельчаку; не поворачиваясь к нему спиной, первой вышла на открытое место. Несси выбрался следом, встал, нерешительно переводя взгляд с одного на другого. Арбалет — маленький, угорский, — подрагивал в его руках.

— М-м, куда мы должны идти?.. — поинтересовался он.

— Хоть куда-нибудь, мэтр, — вздохнула Деянира. — Вы помните, где мы находимся относительно баркаса?

Несси наморщил лоб.

— Нет, — заключил он. — Нет.

— Жаль.

Удары сердца отмечали уходящее время, а они все стояли, обмениваясь незначащими фразами. Несси не спешил отводить прицел от своих спасителей, а те не рисковали отвести от него взгляд. Но отбирать оружие у потенциального союзника в боевой обстановке... Туман темнел, и скользящие в нем тени становились все объемней.

— Ладно, — сказала наконец Деянира. — Пройдем немного вдоль берега, потом свернем к садам. Насколько я знаю, там опасность меньше. Вы, мэтр Несси, капрал ор-Теммен, сможете вернуться в замок уже без нашей помощи. Мэтр Несси, прошу вас идти первым.

— Почему я?..

— Я не стану дезертировать! — пискнул капрал. — Я старший по званию... я должен принять командование!

— Потому что у вас арбалет и вы сможете среагировать первым в случае опасности, мэтр, — сказала Деянира на тон тише. Ей хотелось заорать. — Хорошо, капрал ор-Теммен, примете командование над уцелевшими. Шевелитесь, вашу мать.

— Я не пойду первым!..

— Тогда давайте мне арбалет, — улыбнулся Пафнутьев. — У вас уже руки устали. Я понесу.

Маг шагнул вперед и Несси отшатнулся с истеричным возгласом. Так, если ударить его "глушилкой"... "Паф, держи щит на всех!"

"Понял, есть щит"

Что-то случилось вокруг. Дея не поняла — что, — лишь ощутила, как мир качнулся, встал, занимая должное место. Туман заклубился в рассеянных предзакатных лучах, на руку упал солнечный зайчик. Что-то случилось — что?

— Аравет Заступница... — выдохнул ор-Теммен и вдруг засмеялся с облегчением. — Господа, леди, вы чувствуете?!

Несси поводил лысой головой, моргая. Прицел арбалета ткнулся в песок. Пафнутьев подошел к особисту и приобнял его за плечи.

— Ну и ну... — проговорил он. — Мы... Винсент, мне кажется, или?..

— Кажется, Ханубис сумел... что-то сделать, — неуверенно сказала Дея. — Дышать точно стало легче. Но расслабляться не время. Пойдемте.

— Так куда нам, мэтресса? — спросил Несси. Расстегнув воротник, он неуверенно продолжал. — Я, м-м, слышал какую-то музыку. Там... или вон там?..

— Музыку? — повторила Деянира.

— Ага! — воскликнул Пафнутьев. — Вон там вот! Гитара, вроде... Нам туда?

— Туда, — магичка тихо засмеялась — вместе от облегчения и от абсурдности происходящего. — Кто-то решил устроить вечеринку? Неужели Йо?

— Самое время, мэтресса, — Несси робко улыбнулся. — Для вечеринки, я имею в виду. Молодой человек, не могли бы вы не орать мне в ухо, пожалуйста?

* * *

Мэтр Ярослав открыл глаза. Предолел первое побуждение — бежать сломя голову; остался лежать, втягивая воздух. Было душно, но прямо над головой висели две светящиеся сферы, тогда как в кошмаре его окутывала тьма. Когда способность думать и действовать вернулась к угорцу, он уже знал, где находится.

— Дядя Дэрин?.. — он шевельнулся, повернул голову. — Дядя Дэрин?..

Старый гном был мертв. Он лежал на полу, и голубые его глаза смотрели на свет.

Ярослав открыл люк и вылез наружу. Подумав, вернул люк на место, загнал насколько мог плотно. Батисфера будет Дэрину сыну Гэрина лучшей могилой.

Угорец прошелся по кораблю, спустился на берег. Здесь было страшно, но далеко не так страшно, как недавно в батисфере — в толщах земли, рушащихся тоннелях... А еще Ярославу почему-то казалось, что буря уже пронеслась. Худшее позади...

Но расслабляться не стоит. Он остановился, вспоминая заклятие портала. Вот бы взять, да открыть прямо отсюда... но сначала необходимо хотя бы выяснить, что с Бульбой и прочими. Охранка все спросит. И с доспехом, сожги его боги...

Откуда-то спереди доносилась музыка, и Ярослав пошел на звук.

Полуэльф лупил по струнам, горланя какую-то невероятную чушь, а вокруг него сидели люди. Перебрасывались репликами, даже смеялись тихонько. Угорцев тут не было. Сидел над доспехом Плант, с ним секретарь и пара гвардейцев. Слуги разводили костер, отдельно застыли на песке трое венитов, мэтр Никон что-то втолковывал мэтрессе Винсент и незнакомому юноше, похожему на угорца. Какой-то миг мэтр Ярослав просто стоял, с восторгом глядя на живых людей. Потом аукнул, не спеша подошел, держа на виду пустые руки.

— Мэтр Ярослав, — сказал Плант с искренней радостью, поднимаясь навстречу. Обогнув сидящих, особист подошел к угорцу. Протянул руку. — Рад видеть вас в добром здравии.

Гвардейцы тихо встали за его спиной.

— Я вынужден взять вас под стражу, — с некоторой неловкостью сообщил особист. — Чистая формальность, вы же понимаете, мэтр Ярослав...

— Да уж понятно, — махнул рукой угорец. — Берите. Оружия у меня нет. Вязать будете?

Плант потер лоб.

— Не вижу нужды, если вы дадите клятву, что не станете посягать на доспех и вредить нам.

— Да пожрет меня Подземное Пламя, если стану! — совершенно честно ответил мэтр Ярослав, и Плант заулыбался.

Угорец демонстративно сел подальше от доспеха, рядом с магами. Мэтр Никон пустил по рукам остатки "гномьей". Менестрель запел следующую песню.

Сумерки сгущались, но люди не спешили сниматься с места. Сидели, тихо переговаривались, ждали остальных. Но минуты бежали, а их по-прежнему оставалось столько же — неполных два десятка.

— ... непостижимая удача, — говорил Плант секретарю, оглаживая пальцами филигрань лат. — вы представляете, Несси, в какой степени боги хранили каждого из нас?

— Так точно, мэтр старший интендант, — не в лад отозвался Несси.

Вениты сидели, взявшись за руки — старик и двое юношей, — и молчали, глядя в огонь. В глазах их отражался свет.

— ...лошадей нема? — бросил, ни к кому особо не обращаясь, пожилой усатый дядька. Деянира вздрогнула.

— Ваших — боюсь, что нет. Они... их кто-то зарезал. На берегу могли остаться наши и венитские.

— Вот зараза, — пробормотал Плант.

— Как — зарезал?!.. — вскочил конюх. — Всех?..

— Всех ли — не знаю, не считала. Многих.

Магичка резко замолчала, и Ярослав протянул ей бутылку.

— Будете?

Она обернулась, будто впервые заметив его. Вздрогнула.

— Буду, — взяла, и на ее запястье маг заметил яркий бисерный браслетик.

— Как вы? — спросил он. — Спина не болит?

— Не болит, — она улыбнулась, прикрыв рот ладонью. — Рада, что вы живы, мэтр Ярослав

* * *

— Сидят, голубчики, — процедил Бульба, высунув голову из засады. — Сидят...

— Вы бы не высовывались, боярин, — посоветовал Волкожуй, не поднимая головы. — Дух попутает, еще заметят.

Выругавшись шепотом, Бульба вернулся под скалу. Волкожуй по-прежнему возился с оружием, разложенным на тряпке, что-то протирал, поправлял и закручивал.

— Скоро ты там?.. — зашипел посол. — Они же уйдут сейчас!..

— Ежели уйдут, так еще лучше будет, со спины стрелять, — пожал плечищами Волкожуй. — А спешить никак нельзя, боярин. Самострел — штука с характером, подход любит.

Бульбе очень хотелось кого-нибудь убить. Он пережил величайшие страх и позор своей жизни, лишился почти всех людей — это не считая проклятого перебежчика-мага, — а теперь, того и гляди, останется без доспеха!.. Да еще Волкожуй ударился в рассуждения, а Волкожуя убивать нельзя и ссориться нельзя — он свой, он нужен...

— ... знаете, боярин? Автоматический облегченный многозарядный самострел "Калаш", вона оно как!.. Что облегченный, значит — на одной руке держишь, а спуск автоматический, значит, пальцем нажмешь — и вона, летит болтик... Такие бабьими еще кличут, да только Волкожую и бабьими не зазор пользоваться, а? — телохранитель тихонько засмеялся. — А раз многозарядный, то и летит из кажного аккурат по пять болтиков. Красотища, что скажете?..

Бульба не отозвался. Волкожуй подкрутил еще что-то, потом вдруг сообщил деловито:

— Так, боярин. Я тут заканчиваю, а вы пока скалы, как уговорено, в правый бок обогните. И как свист услышите, тут на доспех и бегите. На стрельбу времени не тратьте, шпарьте на доспех и все. Лады?..

— Лады, — севшим вдруг голосом отозвался Бульба. Расстегнул шубу и нащупал рубиновый амулетик с заклятием перемещения. — Пойду я, Волкожуй. Не поминай лихом. Выпьем, что ли, на дорожку?

— Так нечего, боярин, — осклабился Волкожуй. — Шпарьте.

* * *

Плант сидел рядом с менестрелем и подсвистывал не в такт. Конечно, дело еще не кончено, но особист почему-то был твердо уверен, что худшее позади. Доспех — вот он. Людей жаль, но что уж поделаешь? Зато Несси жив, а из угорцев остался только маг. Стоп, а Бульбин труп кто-нибудь видел?.. Ну что же, дождемся возвращения некроманта — мэтресса Винсент клялась, что он жив и скоро придет, — а на обратном пути посмотрим. Спать тут, конечно, не стоит, но если мороки кончились, то и до замка добраться не проблема — к утру дойдем. Особенно, если удастся найти хоть одну лошадь.

Один из трех уцелевших гвардейцев встал, побрел к нагромождению скал шагах в двадцати от стоянки.

— Все, больше не могу, — сказал полуэльф, опуская гитару. — Вот теперь — все.

— А как же "Последний пир"? — спросил желтоусый венит, сидящий справа от него. — Вы обещали, милсдарь.

— Не могу, — замотал головой Йо. — Охрип к духовым псам.

— Но...

— Ансельм, уймись, — обронил магистр. — Милсдарь менестрель устал.

Ансельм умолк, а Плант добавил в список интересующих его вопросов еще один пункт.

— А позвольте, я сыграю?.. — нерешительно предложил капрал ор-Теммен. — Я учился когда-то, аккорды знал. Мэтр старший интендант?..

— Сыграйте, конечно, — пожал плечами Плант. — Почему бы нет?

Капрал потянулся за гитарой, и Йо небрежным жестом протянул ее, едва не смазав Планта по носу. Поэтому свиста первого болта особист не услышал.

Просто гитара вдруг взорвалась, ощетинившись осколками дерева перед самым его лицом. Взвизгнули порванные струны. Осторожно скосив глаза, Плант увидел наполовину вошедший в песок болт, полосатые перья. В животе что-то ёкнуло.

Люди закричали разом. Плант упал, перевернулся на живот, подхватил свой "калаш", успев мельком порадоваться, что тот взведен, поднял голову. Краем глаза заметив движение у скал, он вскинулся на колени, выстрелил, мигом позже узнав в оборвавшем бег человеке угорского посла, Светозара Радогорского по прозвищу Бульба.

Свистел железный ветер и падали едва успевшие вскочить люди. Плант вытащил новый болт, повернулся рывком, но стрелка не увидел, вскочил, пытаясь заглянуть между спин. Белый венитский плащ взметнулся на ветру, заслонив ему обзор.

Особист закрутил ручку, натягивая тетиву. Рядом с невнятным вскриком вскочил Несси, неуклюже поднял арбалет к груди.

— Что?!.. — крикнул ему Плант.

— Стреляйте в мага, уйдет!..

Венит шагнул вперед и Плант наконец-то увидел впереди, на полпути от скал, бегущего, стелясь, Волкожуя. В каждой руке он держал по арбалетику — и стрелял, все еще стрелял.

Плант шагнул вперед и вбок, задев кого-то носком сапога, разглядел впереди вскочившего Ярослава и мэтрессу Винсент с ним рядом, успел вскинуть арбалет, но тут весь воздух вокруг полыхнул опаловым сиянием, и особист сбился с ритма, замер на долю секунды.

Он видел, как со вскинутых рук магички сорвался белый разряд, рефлекторно проследил взглядом траекторию полета вплоть до всплеснувшего руками Волкожуя, — а в следующий миг кожа угорца запузырилась, слезая, а рот распахнулся в вопле.

Он опрокинулся на спину и упал, и крик его оборвался, еще звеня у Планта в ушах.

Плант дернулся, вновь наводя прицел в спину мэтру Ярославу, скосил взгляд на секретаря, сбился снова, привлеченный какой-то странностью, поняв, взмахнул левой рукой, целясь Несси в локоть, зная уже, что не успеет, но продолжая надеяться.

Болт сорвался и ударил в спину Деянире, кровь взлетела в воздух яркой струйкой, и магичка вскрикнула, опрокинулась вниз лицом.

Ладонь Планта врезалась в Несси, и секретарь охнул, отшатнувшись. Впереди вдруг вспыхнул огонь — целая стена пламени, заслонив магов, — и, перекрывая все звуки, над берегом разнесся незнакомый Планту голос:

— Открывай портал, уходи с ней!.. — а после поток отчаянной ругани на трех языках, странно переплетающийся с криками раненых и ревом огня.

Воздух над пламенем озарился многоцветной вспышкой портала, но Плант не выстрелил и теперь. Кровь стучала в висках, и особист не сразу расслышал, что к нему обращаются, не понял смысла слов.

— Приказ... — повторил Несси, задыхаясь, — приказ его высочества...

Портал закрылся с громким хлопком. Плант медленно опустил руку с враз потяжелевшим арбалетом.

— Вы идиот, — выдохнул он.

Люди озирались, перекрикивались. У костра, зажимая живот, скрючился человек в егерьском тулупе, и песок под ним темнел расплывающимся пятном. Пахло паленым.

Капрал ор-Теммен с удивленным вскриком поднял к глазам запястье, из которого торчали длинные щепки.

Магический огонь мигнул и погас. Взъерошенный плотный парень, пришедший с Деянирой, скрестив на груди руки, уставился прямо на Планта. Рядом сидел мэтр Никон и ошарашенно моргал. Мэтра Ярослава и Деяниры, вполне предсказуемо, на берегу не оказалось.

— Несси, осмотри угорцев, — бросил особист сквозь зубы и шагнул к парню, едва не столкнувшись с желтоусым венитом. Тот не удостоил его взгляда.

Подойдя к магам, особист кивнул.

— Максимилиан Плант, второй отдел, — коротко представился он. — Мы не познакомились раньше. Вы — коллега мэтрессы Винсент?

— Верно, — кивнул юноша, нахмурившись. — Пафнутьев я. Из Гильдии.

— Понимаю, — взгляд Планта опустился на окровавленный песок. — Я вынужден принести вам свои извинения. Мой секретарь очень плохо стреляет. Не привык к полевой работе.

Несколько ударов сердца Пафнутьев молча смотрел на него.

— Ясно, — сказал он. — Бывает, понимаю. Бывает.

— Престол должен Гильдии за услуги мэтрессы Винсент, — продолжал Плант. Заметил, что частит, договорил медленнее. — Я лично позабочусь о плате по прибытии в столицу. Мы договорились о пони.

— Пони?..

— Из королевских конюшен. Еще об отрезе драконьей коже и золоте. Точной суммы я не помню, но у меня записано.

Пафнутьев кивнул, отвернулся, шепотом помянул пять стихий и Бездну. Сел на землю.

Бесценный доспех истинного серебра, немыслимое сокровище, блестел в подступающих сумерках. Йо сидел рядом с ним, сжимая в пальцах отломанный гитарный гриф. Струны закрутились спиральками. Плант, неведомо почему прихрамывая, вернулся, и полуэльф вскинул на него ошалелый взгляд.

— Но все ведь уже кончилось... — пробормотал он. — Все уже было хорошо...

— Гитару вам оплатят, — не в лад ответил Плант.

Несси у скал выпрямился над Бульбой, руками изобразил могильную плиту. Значит, война?.. Плант чуть отошел от менестреля и разрядил арбалет в песок. Беззвучно выругался.

Больше всего ему сейчас хотелось лечь, укрыть голову руками и заснуть до весны, но дел все еще оставалось по горло.

Помянув Отрина-Милостивца, особист вернулся в круг и сосчитал мертвых и раненых.

* * *

— Почему он не приходит в себя? — жалобно спросила Флора. — Ведь все кончилось, так почему он...

— Не знаю, — сказал Марвин, чтобы сказать хоть что-то.

Учитель лежал с закрытыми глазами, и голова его покоилась на коленях вампирши. Лицо его было неподвижным, дыхание — медленным и ровным. Обычный человек, почти старик, изможденный, усталый... Я должен встать и уйти, думал Марвин. Хотя нет, не так. Дождаться, пока он придет в себя, удостовериться, что ему не нужна помощь, и тогда уже уходить. Куда? Не все ли равно, куда?

Эразм шевелился в наружном кармане плаща. Волны с мерным плеском лизали пляж, обмывая трупы. Сумерки сгущались.

— Он приказал не тормошить его, — сказала Флора, явно обращаясь больше к себе, чем к спутнику. Шмыгнула носом. — Ждать, пока он вернется...

Она нервно погладила учителя по волосам.

Марвин не ответил, следя за движением ее пальцев. Пальцы Орны были длиннее и тоньше. Что же я сделал, думал он, и мысль его была лишена любого чувства, что же со мной сделали?..

Я мог бы попытаться убить его, размышлял Марвин все так же отрешенно. Возможно, я успел бы быстрее Флоры. Ослепить ее темным пламенем или отвлечь иначе. Лучше всего воспользоваться против нее цепью, но цепь у учителя. Интересно, он носит ее при себе или в сумке? Сказать Флоре, что ищу лекарство или что-то в том роде. Должно быть, Пес не забывает о защитных заклинаниях, но пока он без сознания, у меня все-таки есть какой-то шанс разрушить его тело. И тогда на озере будут уже два лича. Наверно, вместе им будет не очень скучно.

Марвин опять тихо захихикал. Планировать убийство было приятно, но он прекрасно знал, что даже не станет пробовать. Кем бы Ханубис ни был, что бы он ни сделал — он оставался учителем.

— Чего смешного? — неприязненно спросила Флора.

— Мне надо было остаться в замке, — сказал Марвин. — Как он и приказывал.

— Тогда бы он умер.

— Это был бы неплохой исход.

Флора вытаращилась на него.

— Ну ты и сволочь...

— А ты дура. Я ведь любил его. А теперь...

— А что — теперь?

— Не твое дело.

— Идиот, — сказала Флора. — Не хочешь говорить, так и молчал бы.

Идиот, внутренне согласился Марвин, замолчав. Голос, который сейчас звучал у него в голове, не был ему знаком. Он не принадлежал никому из тех, кого Марвин знал, не принадлежал он и тому юнцу, что мнил совсем недавно, будто нашел точку равновесия в окружающем хаосе. Соберись, сказал этот голос. Думай.

Я потерял все, думал Марвин, даже честь. У меня осталась жизнь, которую неведомо зачем подарила мне Орна, титул барона и зачатки Силы. А себя я потерял, предал, как предал Орну. Но Орна хочет, чтобы я жил. Зачем? Этого я пока не знаю.

Ханубис вздохнул из забытья, и Марвин опять вгляделся в посеревшее лицо. Губы некроманта — даже сейчас — кривились в улыбке.

— Мастер... — прошептала Флора, и Марвин понял, что с него довольно. Он встал, зашагал вдоль кромки воды взад и вперед. Вампирша чуть развернулась, следя за ним.

Я должен искупить то, что сделал. Пока что я не знаю, как это сделать, но способ должен существовать. Освободить Орну. Отомстить. Умереть.

Белый, отмытый от крови песок скрипел под ногами.

"Золотая клетка", так? Должен быть способ разрушить заклятье, но я его не знаю. Я слишком мало знаю пока о магии. И лучшего учителя, чем Ханубис мара Истанхавиль, в глубокой древности писавший книги об этике, а после ставший Псом, мне не найти. Возможно, в мире нет некромантов, равных ему.

Отсюда следует, что я должен остаться с ним до тех пор, пока не узнаю достаточно.

Должно быть, я ненавижу его.

Флора восторженно пискнула, и Марвин обернулся. Подошел к ней — ноги отказывались идти, вязли в песке.

Ханубис открыл глаза. Посмотрел на Флору, на него, улыбнулся, а после зевнул, словно пробудившись от приятного сна. Сел, коротким взглядом окинув берег.

— Вот так, — сказал некромант. — Поздравляю. Мы выжили и преуспели.

— Как вы себя чувствуете, мастер? Чем я могу вам помочь?

— Сейчас нам надо отсюда уйти, — голос Ханубиса был сух и деловит, и Марвин задрожал. Точно так же учитель распоряжался в ритуале. И ранее — в день драконьего налета, когда приказал ему убить. — Флора, тут еще остались живые?

— Да, мастер. Вон там, — вампирша уверенно указала направление. Вскочила, одернула платье и уставилась на некроманта с выражением безбрежного счастья.

— Отлично. Ты поведешь. Марвин, — короткий непроницаемый взгляд, — помоги мне подняться.

"Не доверяешь ему? Отлично. Но тебе придется вести себя так, как если бы ты ему доверял".

Марвин подошел, протянул руку. Помог учителю встать, подхватил за плечи, когда тот пошатнулся. Ханубис с усилием выпрямился.

Вслед за вампиршей они зашагали прочь от озера, и Марвин помогал идти учителю, и песок шуршал между скалами, а сумерки становились все темней.

— Ленерро ар-Диелне рассказал мне о вас, учитель, — тихо сказал Марвин, когда Флора убежала вперед. — И о ритуале.

— Ну что же, — так же тихо отозвался Ханубис. — Не сомневался в этом.

— Вы ничего не хотите сказать мне?

Ханубис остановился. Отстранившись, посмотрел на ученика, и на лице его была неизбывная усталость.

— Единственное, что я могу сказать тебе, Марвин, так это то, что любое мое действие имеет свои причины и цели. Я не отказываюсь ни от одного из моих деяний. Оправдываться же перед тобой я не собираюсь.

— Я... я понимаю, — склонил голову Марвин. Потом все же спросил, глядя снизу вверх, — а если ваши цели потребуют пожертвовать мною?

— Для этого причина должна быть крайне веской, — медленно отозвался Ханубис. — Я уже когда-то говорил тебе, что не люблю жертвовать учениками

— Понимаю, — повторил Марвин. А после, следуя внезапному импульсу, склонился и поцеловал учителю руку.