Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Панси охотно уступила мне вечернее дежурство, и я сбежал из общей комнаты в пустой затихший замок. В эти дни никто не отваживался на откровенные нарушения. Я сомневался, что найдётся хоть одна парочка, которая решила бы пообжиматься за гобеленом. Поэтому, пройдясь по основным точкам в поисках засидевшихся младших, я поднялся на пятый этаж, присел на широкий подоконник, прижался лбом к холодному стеклу и вернулся к тому озарению, которое накрыло меня во время разговора с Паркером.

Теперь, спустя несколько часов, оно не ощущалось таким ярким. Итак, у меня на руках уже давно были все необходимые факты. Первый — это история с гоблинами. Замкнуть экономическую систему волшебного мира на британской казне — это ли не самый совершенный способ контроля?

Дальше, конечно, Риддл. После возрождения, очевидно, он не представлял большой угрозы. Всё ещё сильный магически, но сошедший с ума, утративший человеческий облик, он мог бы стать жертвой грамотного снайпера или хорошо обученного мага-боевика. Мы знали, где он скрывается, знали, кто ему служит. Так подумать — британским спецслужбам доводилось планировать операции и потруднее, чем ликвидация Риддла.

И всё же Паркер сказал, что Риддл им необходим настолько, что, если бы его не было, его бы следовало придумать. Но зачем, Бога ради, хоть кому-то может потребоваться Риддл?

Честно говоря, он никому не нужен. Аристократам вроде Малфоя или старшего Нотта он хуже кости в горле. С помощью тёмных меток Риддл контролирует и запугивает их, угрожает их семьям. Если бы они не растерялись в первый момент — убили бы его прямо в процессе возрождения или сразу после него и вернулись бы к сытой спокойной жизни. Отдельных фанатиков вроде Беллатрисы Лестрейндж в расчёт можно не принимать.

Возможно, он очень удобен рвани из Лютного переулка и прочим криминальным элементам, но их мнения, опять же, никто не спрашивает. Они не представляют сами по себе хоть сколько-нибудь грозной силы.

Министерству Риддл даром не сдался. От него сплошные проблемы, нестабильность, разлад. Государствам бывают выгодны войны, но обычно речь идёт о боевых действиях где-то далеко от собственных границ. Уж точно, не на главных улицах столицы.

Орден Феникса и покойный Дамблдор тоже вряд ли нашли бы Риддлу толковое применение. Пожалуй, можно было бы предположить, что Орден хочет захватить власть, используя Риддла как страшилку для народа — тот, кто его одолеет, получит большой политический вес. Но для этого люди Дамблдора вели себя слишком тихо.

Итак, если исключить аристократию, официальную власть и Орден Феникса, то остаётся всего одна политическая сила. Мы, магглы. И если задуматься, именно мы-то и можем найти безносой нечисти применение. Я зажмурился, чтобы не отвлекаться от своих мыслей. Итак, если идти по методике Паркера, шаг за шагом, ситуация будет следующей.

Шаг первый — Риддл возрождается. Несмотря на все приготовления, это происходит внезапно, никто не успевает среагировать. Он собирает прежних сторонников, скрывается при помощи магии, начинает копить силы.

Шаг второй — спецслужбы магглов вмешиваются в вербовку великанов, проникают в Азкабан и подстраивают убийство нескольких фанатиков Риддла. Между тем, Министерство игнорирует сам факт его возрождения.

Шаг третий — Риддл появляется в Министерстве Магии, пресса запечатлевает этот момент, его возрождение производит в обществе эффект взорвавшейся бомбы. Начинается массовая истерия.

Шаг четвёртый — слабого, но хитренького Фаджа на посту министра сменяет дуболом Скримджер. Великолепный глава Аврората, он далёк от политики и нуждается в советах, поддержке и помощи. Но, в отличие от Фаджа, он никогда не попросит сам, поэтому наши политтехнологи оказываются как нельзя более кстати. Паркер умеет так давать советы, что кажется, будто ты сам всё придумал. И я точно знаю, что он такой не один. В то же время спецслужбы активно вербуют агентов из числа ближайшего окружения Риддла, наверняка успешно. Итак, министр под контролем. Риддл — тоже.

Казалось бы, его можно устранить в один момент, но этого не делают. Постепенно к нему под крыло сползаются преступники, отверженные, тёмные создания. Магическое общество цепенеет от ужаса.

Со счёта я сбился, но где-то в списке шагов стояла и первая гоблинская провокация. Следом готовится ещё одна. И если первую просто мусолили в прессе, то вторую раздуют максимально — «Пророк» выйдет с новостью о кровавой резне на первой полосе.

Дальше тоже понятно. Накрученная истерия, один за другим волшебники отказываются от услуг гоблинов. Чтобы простимулировать самых жадных или осторожных, никто не мешает подстроить несколько клиентских смертей. И тогда Гринготтс опустеет. Скримджер будет убеждён, что это его собственная блестящая экономическая реформа, вот только галеон окажется намертво привязан к фунту стерлинга. Начнётся инфляция, подтянется кризис. Но передышки не будет. Едва магическое сообщество погрязнет в финансовой лихорадке, как Риддл нанесёт по-настоящему мощный удар. Я предполагал, что выберет он либо Хогвартс, либо Министерство Магии. Это два оплота магического мира, падение любого из них дестабилизирует общество.

В тот момент я уже не сомневался: битва выйдет кровавой. Как известно, «если бы Риддла не было, его бы стоило выдумать». И в нужный момент ему так же выдумают армию помощнее.

А когда всё станет действительно плохо… В этом месте я ненадолго застрял в выводах. Нужна противодействующая сила, что-то мощное, хорошо вооружённое… Откуда бы магглам взять волшебную армию? Обычное оружие не будет действовать в зоне интенсивного колдовства. Кого могут выставить магглы, чтобы переломить ход сражения? Кто явится на пятый день с востока, с первым лучом солнца? Тогда я не нашёл ответа, но был уверен — у наших спецслужб в рукавах целая пачка тузов, как у заправских шулеров.

Погибнет министр Скримджер, волшебный мир понесёт тяжкие потери, но, благодаря чудесной помощи магглов, Риддла получится одолеть. Мир вздохнёт и примется зализывать раны. И вот, в процессе восстановления всего разрушенного, на сцену выведут трогательную фигуру — магглорождённого принца. А вместе с ним и поддержку — опытных авроров вроде Грюма, политиков вроде Крауча и многих других. Всех тех, кто составит красивую свиту. Пятнадцать лет спустя магический мир окажется целиком и полностью подконтролен маггловскому правительству.

Думаю, ты догадываешься, читатель, что мои выводы были и в половину не такими стройными и последовательными, во всяком случае — изначально. Мне потребовалось не раз и не два возвращаться к началу, чтобы найти потерявшееся звено логической цепочки, которая давала бы ответы на все вопросы разом.

Когда я поступил в Хогвартс, магглы получили возможность осторожно заглянуть в магический мир. Конечно, только под предлогом охраны особы королевской крови. Конечно, очень деликатно. Сиди я тихо — им пришлось бы куда труднее. Но я влезал в неприятности, выступал с инициативами, активно участвовал в жизни волшебников, а заодно выдавал Дженкинсу и остальным горы информации.

Чемпионат мира по квиддичу и суд над Сириусом Блэком стали первыми ласточками, первой пробой сил. Можем ли мы влезть в самое сердце волшебного мира? Можем ли начать насаждать здесь свои порядки? Можем ли поломать простую полярную систему, где добро борется со злом?

Да, да, да, отвечал магический мир.

Возрождение Риддла вряд ли планировалось. Но любой грамотный политик умеет обращать ситуацию себе на пользу, искать выгоду даже в самой неприятной ситуации. Я уверен, прошло немало экстренных совещаний, прежде чем кто-то сказал, что гротескный сказочный монстр, имя которого боятся произносить вслух, это весьма занятно и даже полезно, если правильно применить.

Сначала Риддлу выбивали зубы, отбирали у него ресурсы и власть — чего стоит одна демонстрация силы с великанами. А потом притормозили, когда поняли, что почти добитый волк полезен живым.

— Мистер Маунтбеттен-Виндзор?

Я вздрогнул, обернулся и вежливо поздоровался с деканом.

— Что вы здесь делаете?

— Простите, сэр, — ответил я, слезая с подоконника, — немного устал во время патрулирования.

— В час ночи? — иронически уточнил Снейп. — Напомню, что ваша смена закончилась…

— Простите, сэр, это не повторится, — добавил я машинально. Не желал я сейчас видеть декана! Никого, если честно.

— Что случилось?

Он скрестил руки на груди и слегка наклонил голову. Весь его вид говорил о том, что он не сдвинется с места, пока не получит ответ на свой вопрос. Я слегка опустил голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, и неуверенно произнёс:

— Ничего, сэр.

— Не лгите мне! — огрызнулся он.

Читатель! Верь мне! Прямо сейчас мне действительно нужен был надёжный конфидент. Кто-то умный, взрослый, опытный, способный выслушать мои рассуждения с холодной головой и вместе со мной подумать о дальнейших действиях. И в тот момент очень привлекательной была идея рассказать обо всём профессору Снейпу. Но, увы, он играл слишком на многих сторонах, чтобы заслуживать доверия. Ещё ниже опустив голову, я пробормотал:

— Это личное.

— Выражайтесь конкретнее. И смотрите мне в глаза!

Подняв голову, я выловил из памяти нужные картинки, слегка прикрыл их окклюментным щитом и сказал, постаравшись вложить в голос как можно больше раздражения:

— Я задумался о женщине, которую люблю и которая вышла замуж за другого. Потому что, разумеется, никоим образом соперничать с ним я не могу, а она видит во мне разве что приятеля. Это достаточно конкретно, сэр?

Даже в неярком свете «Люмоса» было видно, как шире распахнулись глаза у декана. Во всяком случае, теперь я мог быть уверен, что он не полезет глубже в душу. Поэтому, снова отведя взгляд, я добавил:

— Извините, сэр. Могу я идти?

— Вы свободны, мистер Маунтбеттен-Виндзор, — хрипло отозвался Снейп. А потом в спину мне прилетело:

— Вы сможете это перерасти.

Я счёл себя вправе ничего не ответить.

* * *

С ночи шёл снег. Церемония планировалась возле озера, и, по слухам, с утра там возводили навесы. Сразу после завтрака, во время которого никто не ел, нас вывели колоннами, один факультет за другим. Все были в тёплых мантиях и шарфах, все опрятные и тихие. Педагоги шли медленно и торжественно. Я отмечал краем глаза траурный платок МакГонагалл, удивительно чистую подновлённую остроконечную шляпу Спраут, роскошную бархатную мантию Слагхорна.

Под золотыми навесами стояли сотни стульев, и постепенно они заполнялись. Многих гостей я узнавал — министерские работники, члены Визенгамота, Орден Феникса, торговцы с Косой аллеи и знаменитости. В уголке сидела мадам Бэгшот, закутанная в чёрные шали, нахохлившаяся, как ворона. Рядом суетился Элфиас Дож в слишком широкой мантии с чужого плеча.

Отдельно держалась семья Уизли и, признаюсь, я сначала малодушно отвёл глаза, но потом заставил себя подойти к ним, поздороваться с миссис Уизли, с близнецами, с широколицым Чарли и — да — даже с Биллом, который крепко пожал мне руку. Мне стало за себя стыдно, поэтому Флёр я поприветствовал скомкано и заговорил с Биллом о его работе.

— По-разному, — ответил он. — С гоблинами сейчас непросто, сам понимаешь.

— Они мешают вам?

— Будь у них возможность, они бы вовсе закрыли наш отдел. Но без волшебников не видать им древних кладов и сокровищ. Не говоря уже о том, что, кроме нас, никто не берётся за разбор невостребованного наследства.

— Твоя работа кажется мне всё более захватывающей, — улыбнулся я.

— Это ещё что! В другое время в другом месте готов рассказать тебе дюжину баек про разрушение проклятий. И Флёр тоже, правда?

— О, да, — согласилась она. — Ошень инте’есная ‘абота! Извините, — она кинула взгляд на миссис Уизли и стушевалась. Я выразил сожаление, что мы встретились при таких скорбных обстоятельствах, и отошёл. Постепенно, обмениваясь короткими репликами, я обходил гостей, отчаянно силясь принять хоть какое-нибудь решение. А времени оставалось всё меньше!

Ко мне подошла мадам Боунс, причём в этот раз её манеры показались мне куда более сердечными. Похоже, ей пришлось по душе наше расставание со Сьюзен. Уже на подходе к стульям мне встретились Седрик, Виктор Крам и Михал Поляков. Меня приветствовали как старого друга, Михал даже пытался заключить в объятия, но Седрик не то в шутку, не то всерьёз заявил, что у нас в Британии трогать принцев не полагается.

— Если только принц не сделает это первым, — ответил я, сделал шаг навстречу и мгновенно оказался прижат к широкой груди болгарина.

Толпа постепенно рассаживалась. Подбежал Перси Уизли, спросил, готов ли я выступить с речью, потому что если да, то мне дадут слово сразу после профессора МакГонагалл, а она будет говорить за мистером Дожем, который…

— Спасибо, Перси, — прервал я это утомительное перечисление.

Прямо на берегу озера стоял мраморный постамент, но без гроба. Я опустился на стул во втором ряду, возле Паркера. Тот посмотрел на меня с заботой и участием, попытался всучить термос с чаем, но я отказался. И неуместно, и не настолько холодно. Паркера приставил ко мне Дженкинс. Это был его протеже, его человек, они даже письма мне писали вдвоём. И всё же я всерьёз думал о том, могу ли ему доверять. Если бы не подсказки Паркера, разве я собрал бы свой чудовищный пазл?

Времени на решение оставалось совсем немного.

Полилась тихая оркестровая музыка — опять Моцарт. А ведь в ту ночь в своём кабинете директор Дамблдор завершал дела. И даже передал мне последнюю просьбу, хотя я понятия не имел, как её исполнить.

По рядом прошёлся шелест. Я обернулся и увидел медленно бредущего по центральному широкому проходу Хагрида. Его лицо заливали слёзы, а на руках он нёс тело Дамблдора, завёрнутое в фиолетовый, расшитый золотыми звёздами саван. Я содрогнулся от этой картины и про себя решил, что она кошмарна.

Музыка затихла, и потянулись речи. Директор Дамблдор ушёл в пожилом возрасте, от естественных причин, и это прощание показалось мне куда более спокойным и торжественным, чем похороны Артура Уизли. Почти никто не плакал навзрыд, только смахивали слёзы из уголков глаз. Хагрид громко сморкался на задних сидениях и шёпотом извинялся перед мадам Максим. Профессор МакГонагалл держалась с удивительным достоинством, сохраняла безупречную осанку и ни разу не сбилась, только возле глаз у неё прибавилось морщин за эти дни.

Я вышел, и кто-то из министерских применил ко мне заклятие «Сонорус».

— Сегодня я говорю не от своего имени и даже не от имени Короны, — начал я. — Мне доверили большую честь высказать слова безграничного признания и уважения от всех учеников школы. Для взрослых профессор Дамблдор был учёным, выдающимся волшебником, даже героем. Но мы совсем не думали об этом, когда видели его каждый день в Большом зале, когда нас вызывали к нему в кабинет или когда он заговаривал с нами в коридоре. Для нас он был директором школы. Мы изумлялись тому, как это он всё про нас знает. От него нельзя было спрятаться за рыцарскими латами или прикрыться оправданиями. Но он никогда не внушал нам страха. Когда я поступил на первый курс… мой первый ужин в Большом зале начался словами профессора. Вот эти слова: «Олух. Пузырь. Остаток. Уловка». Я на шестом курсе и, клянусь, я до сих пор не знаю, что они значат! К сожалению… Мы не разгадали так много загадок директора Дамблдора, не уловили так много его намёков, но мы имели возможность слушать его речи и учиться у него. Он не вёл у нас никаких предметов, но всё равно учил — вере в добро, дружбе, смелости. И сколько бы лет ни прошло, невозможно будет забыть его. Благодаря его заботе для каждого ученика каждого факультета Хогвартс стал родным домом. Прощайте, профессор Дамблдор.

Мне было больно от того, что я не могу в финале своей речи сказать: этот человек умер, чтобы подарить полную, насыщенную, свободную жизнь мальчику-сироте, проклятому с раннего детства. Но все остальные слова, хоть и были написаны не моей рукой, шли от сердца.

Договорив, я сам отменил заклятие громкости, пошёл обратно к своему месту, привычно ловя на себе взгляды, сел возле Паркера. И принял решение.