Потерянная — незнакомая себе (гет)

Утро опустилось на Хогвартс низким свинцовым небом. Холодный серый свет просачивался сквозь высокие окна замка, окрашивая стены и своды в блеклые, тоскливые оттенки. Казалось, сам замок чувствовал, как тяжело было дышать его обитателям этим утром.

Ева спускалась по лестнице медленно, будто каждый шаг давался ей с усилием. Волосы, стянутые в тугой хвост, болели у корней, но ей было всё равно. Сегодня её отражение в зеркале показалось ей чужим, и она, не раздумывая, просто убрала волосы назад, чтобы они не мешали. Её лицо было закрыто — не выражением, а самой сутью. Ни грусти, ни злости, ни отчаяния. Пустота. Лишь тусклый взгляд, упрямо опущенный в пол, и шаги — лёгкие, почти призрачные, как будто Ева боялась потревожить мир своим существованием.

В Большом зале, где уже собрались ученики, витали привычные запахи горячего чая, тыквенного сока и свежего хлеба. Кто-то смеялся, кто-то зевал над кашей, другие оживлённо обсуждали планы на день. Еве это казалось далеким, как будто всё происходило за стеклянной перегородкой. Она не принадлежала этому шуму, этим разговорам. Сегодня она была одна — и, что страшнее всего, это одиночество стало привычным.

Она сразу заметила Невилла. Его беспокойный взгляд выхватил её из толпы, как только она переступила порог. Он чуть приподнялся со своего места, собираясь к ней подойти, сказать что-то, но Ева прошла мимо него. Лишь короткий, еле заметный кивок — не жест приветствия, а скорее знак: «Я здесь. Не подходи». Она прошла мимо, выбрав себе место в самом конце стола Гриффиндора, там, где редко кто садился. Тень среди света.

Невилл замер, его губы сжались в тонкую линию. Он смотрел ей вслед, не зная, как поступить. Сердце его сжималось от бессилия — он не мог дотянуться до неё. Словно между ними встал невидимый барьер, сквозь который не пробиться словами.

— Она даже со мной не заговорила... — пробормотала Гермиона, опускаясь рядом с Невиллом. В её голосе звучала тревога, которую она тщетно пыталась спрятать.

— Ей нужно время, Невилл, — добавила она, вздохнув и отводя взгляд в сторону. — Я не знаю, что случилось вчера вечером, но... мне кажется, сейчас лучше не трогать её. Если будем давить, станет только хуже.

Невилл стиснул зубы, глядя туда, где сидела Ева. Она не ела. Просто сидела, сцепив пальцы в замок, уставившись в столешницу, как будто больше ничего не существовало вокруг. Невилл почувствовал, как злость заваривается где-то под рёбрами. Он перевёл взгляд на Гарри. Тот сидел немного дальше, с Роном, делая вид, будто ничего не происходит. Его плечи были напряжены, он что-то говорил Рону, но глаза… глаза были пустыми. Он не смотрел в сторону Евы, не замечал её — или делал вид, что не замечает.

— Я ему врежу, — глухо сказал Невилл, сжимая кулак так, что побелели костяшки. — Клянусь, Гермиона, я не выдержу, если он будет продолжать делать вид, что всё в порядке.

— Не сейчас, Невилл, — спокойно, но твёрдо ответила Гермиона. — Если ты сейчас сорвёшься, ты только сделаешь Еве больнее. Поверь, Гарри сам себя изводит. Он не умеет справляться с виной. Он думает, что если отдалится, станет лучше. Глупец...

— А Еве от этого легче? — резко спросил Невилл, хотя понимал, что Гермиона права.

— Конечно нет, — тихо сказала она, — Всё, что мы можем сделать — быть рядом.

Невилл опустил голову. Он чувствовал себя беспомощным. Он ещё раз посмотрел на Гарри. Внутри зашевелилась злость, но он заставил себя проглотить её. Сейчас это неважно.

Гарри никогда не умел справляться со своими чувствами. Они захлёстывали его, как волны, то приносящие к берегу, то срывающие обратно в пучину. После того дня, после того удара, который с размаху влепил ему Невилл, внутри него поселилось что-то колючее. Странное ощущение вины. Оно не покидало его ни днём, ни ночью. Гарри не злился на Невилла. Нет. В глубине души он понимал, что заслужил этот удар. Даже более того — он сам хотел наказать себя. Потому что срыв, тот крик, когда он обрушился на Еву, давно уже стал для него тяжестью, давящей на грудь.

Но подойти к ней? Просто подойти и сказать «прости»? Это казалось чем-то невозможным.

В его голове было слишком много вопросов, слишком много обрывков мыслей, которые путались между собой, как клубок змей. Почему она молчала тогда? Почему не сказала о драконах? Почему помогла Седрику, а ему — нет? Почему после поединка она была не рядом с ним, а исчезла с другими? Ответов не было. А если они и были, то Гарри не хотел их слышать, боясь, что они окажутся слишком сложными или слишком больными.

И каждый раз, когда он пытался подойти, что-то внутри останавливало его. Стыд, который разъедал изнутри, словно ржавчина. Вина, которая становилась слишком тяжёлой ношей. И одновременно с этим — упрямое раздражение, которое вспыхивало всякий раз, когда он вспоминал, как она держалась за руку Седрика, как смотрела на него.

Это было мучительно. Порой он сам не понимал, на кого злится больше — на неё или на себя.

Но сегодня было по-другому. Сегодня Ева сидела за столом Гриффиндора не просто молчаливая, не просто отстранённая. Она будто растворилась. Сидела тихо, словно не живая, словно её здесь не было вовсе. Не говорила ни с кем. Даже с Невиллом, который, как Гарри знал, всегда был рядом с ней, как тихий и верный страж. Это было странно. Невилл и Гермиона смотрели на неё с тревогой, переглядывались, но не решались подойти ближе. И это пугало Гарри сильнее, чем любые обвинения.

Он краем глаза следил за ней, пытаясь не выдать себя. Сердце его сжималось, но ноги будто приросли к полу. Он не знал, что сказать. Не знал, как сделать первый шаг. Не знал, с чего начать, чтобы не разрушить всё ещё больше.

— Идиот, — пронеслось у него в голове. — Просто подойди. Скажи хоть слово. Любое.

Но в тот момент, когда он уже почти заставил себя встать, внутри снова всколыхнулась та самая злая, язвительная мысль: «А если она не хочет тебя слушать? А если ты снова услышишь от неё молчание? Снова увидишь её взгляд, полный укоров?»

И он дрогнул.

Затолкав в себя последние куски тоста, Гарри встал из-за стола с Роном. Шаги его были резкими, почти раздражёнными. Он не смотрел ни на Невилла, который уловил его движение, ни на Гермиону, которая с укором следила за ним глазами. Он даже не повернул головы к Еве, лишь мельком, украдкой, как вор, бросил в её сторону взгляд.

Ева сидела, уставившись в точку на столешнице. Как будто весь мир исчез для неё.

Этого взгляда Гарри хватило, чтобы внутри что-то оборвалось.

Он выскользнул из Зала, ощущая, как между его плечами нарастает ледяная тяжесть. Уйти сейчас было проще, чем оставаться. Проще, чем подойти к ней. Проще, чем признать себе, что он трус.

* * *

День тянулся, как густая патока, липкий и бесконечный. Ева шла по нему, будто по вязкому болоту, утопая в собственных мыслях, которые кружили по кругу и не давали ей ни покоя, ни спасения. Она сидела за партой, слышала голоса профессоров, как будто сквозь стекло. Их слова пролетали мимо неё, не задевая, не проникая внутрь. Ева механически выводила строки в пергаменте, решала примеры, делала домашние задания — быстро, безразлично, с той точностью, которая не требовала даже задуматься.

Возле неё сидел Невилл. Он старался не нарушать её молчание. Просто присутствовал. Иногда его рука едва заметно касалась её локтя, когда он передавал чернильницу или лист пергамента. Его взгляд был внимательным, чутким, полным той тихой поддержки, которая не требовала слов. Он знал, что слова сейчас будут лишь пустым звоном, и Ева будет только больше замыкаться в себе. Поэтому он молчал. Но его молчание было громче любого разговора.

Гермиона тоже была рядом. Она не понимала Еву так, как понимал её Невилл. Но в Гермионе всегда было что-то утешающее, какая-то строгая забота, словно она сама собой охраняла тех, кто ей был дорог. Она не задавала вопросов, не лезла с утешениями, но всегда оказывалась рядом в нужный момент — будь то забытый учебник, свёрток с пропущенным завтраком или просто укоризненный взгляд, который говорил: «Я рядом. И я слежу, чтобы ты не потерялась совсем».

Так и проходили дни. Один за другим, будто тоскливые, серые тени. Но время делало своё. Постепенно, очень медленно, эта завеса начала истончаться. Невилл оставался рядом. Он начал говорить с ней о пустяках, делился забавными историями о своих растениях, рассказывал о том, как Пивз закрыл кого-то в кладовке. И хотя эти слова не вызывали у Евы улыбки, где-то внутри они отзывались теплом. Гермиона иногда приносила ей книги — не учебники, а лёгкие, отвлекающие романы, как бы невзначай оставляя их на столе в общей гостиной. Ева молча брала их и прятала в своей комнате. Пока она не могла их читать, но сам факт того, что кто-то думал о ней, согревал.

Каждый вечер, поднимаясь в свою комнату, она чувствовала, как некая глухая боль внутри утихает. Порой, сидя у окна, она ловила себя на том, что её мысли отвлекаются от круговорота боли и тоски.

Прошло несколько дней. Ева не сразу поняла, что что-то изменилось. Просто однажды, сидя за обеденным столом, она поймала себя на том, что слушает, как Невилл рассказывает про свою очередную неудачу с каким-то растением, и впервые за долгое время почувствовала, как уголки губ едва заметно дрогнули в слабой тени улыбки. Невилл это заметил. Он не сказал ничего, лишь молча вернул ей взгляд, полный лёгкой радости.

Гермиона тоже не пропустила этого. И хотя она ничего не сказала, взгляд её стал чуть мягче, а жесты заботливее. Но Гермиона по-прежнему думала, что причиной Евиных слёз был Гарри. Она сжимала кулаки, сдерживаясь, чтобы не накинуться на Поттера с упрёками, видя, как он продолжает держаться в стороне. Но уговаривать Гарри подойти к Еве она тоже не решалась, понимая, что оба пока не готовы.

Гарри, впрочем, продолжал мучиться. Он чувствовал её тоску, видел, как она становится призраком самой себя, и это причиняло ему боль. Но внутренний конфликт, смешанный из вины и не до конца угасшего раздражения, продолжал держать его в плену. Он скучал по ней. Безмерно. Но страх подойти, страх услышать то, чего он боялся больше всего, был сильнее.

Проходили дни, и только верность Невилла и терпение Гермионы удерживали Еву от окончательного ухода в себя. Её состояние начинало меняться. Медленно, с трудом, но изменялось.

* * *

День, казалось, ничем не отличался от прочих. Трансфигурация текла своим привычным чередом, профессор МакГонагалл чеканила каждое слово, и студенты, как обычно, старались не попасть под её испытующий взгляд. Но в какой-то момент, ровно в середине урока, когда перья ещё скрипели по пергаменту и в классе стояла сосредоточенная тишина, её голос внезапно изменился — стал чуть мягче, но не потерял своей привычной твёрдости.

— Прошу минуту вашего внимания, — сказала она, и весь класс немедленно отложил перья, подняв головы. — Полагаю, вы уже слышали слухи о Святочном бале. Так вот, пора этим слухам обрести официальное подтверждение. Святочный бал состоится в последние дни зимних каникул. Это событие является традиционной частью Турнира Трёх Волшебников, и, как ученики школы-хозяйки, вы обязаны участвовать в нём.

В классе тут же зашумели. Шёпот, приглушённые смешки, быстрые взгляды — кто с кем пойдёт, кого пригласит, кто осмелится сделать первый шаг. Ева слушала всё это с отстранённым спокойствием. Звуки, слова, оживлённые реплики будто не касались её. Она думала, что это известие взбудоражит её, вызовет привычную волну тревоги и неловкости. Но… нет. Она чувствовала себя странно уравновешенной.

Прошло несколько дней с того момента, как она достала из коробки платье. И хотя воспоминания о той ночи ещё саднили где-то глубоко внутри, они уже не давили с прежней силой. Внутренний протест, страх и стыд не исчезли, но уступили место чему-то иному — решимости. Она больше не могла позволить себе прятаться.

Возвращать платье Нарциссе? Нет, это было невозможно. Нарцисса не знала всей правды. Не знала о шрамах, которые украшали её спину, плечи и руки, словно мрачные узоры, сотканные из боли. И Ева не хотела, чтобы она узнала. Она не вынесла бы в глазах этой женщины даже тени жалости. Да и, судя по поведению Драко, у Малфоев хватало собственных забот. Драко, несмотря на свой привычный сарказм, стал куда более сдержанным, задумчивым. Он словно и сам носил невидимый груз на плечах, скрытый за ледяной маской.

Ева знала, что не сможет справиться с этим платьем в одиночку. Но была одна женщина, к которой она могла обратиться. Миссис Уизли. У нее был дар — утешать не словами, а делами. Она ничего не станет спрашивать, но сумеет сделать так, чтобы Ева почувствовала себя в этом платье не пленницей своих шрамов, а девушкой, достойной радости.

Каникулы были впереди. После Турнира, когда у всех будет возможность вернуться домой, Ева сможет поехать в Нору. Она не знала, как именно расскажет миссис Уизли о своей проблеме. Возможно, и не скажет ничего. Но верила — та поймёт её без лишних объяснений. Эта мысль стала для Евы маленьким островком надежды, за который она ухватилась изо всех сил.

Мысли о Гарри по-прежнему жили где-то внутри, но они больше не терзали её с той болью, как раньше. Он держал дистанцию. И пусть это всё ещё задевало, теперь она могла не позволять этому полностью разрушать её день. Что-то в голове начало выстраиваться заново, кирпичик за кирпичиком. Она перестала ждать, что он подойдёт первым. Да, это было неприятно, обидно, но не смертельно.

Сегодня, слушая гул голосов после объявления о бале, Ева чувствовала, как внутри неё медленно, но уверенно прорастает упрямая мысль: она справится. Неважно, что думает Гарри. Неважно, какие взгляды будут на неё бросать. Она найдёт способ справиться. Это решение дало ей то, чего не хватало уже много дней — глоток воздуха. Она выпрямила спину, взгляд стал чуть твёрже. Мир не изменился, но она сделала маленький шаг вперёд. Впервые за долгое время.