Потерянная — незнакомая себе (гет)

Примечания:

Ева 10 лет- https://www.pinterest.com/pin/67061481946662483/

Боль…

Это было всё, что она чувствовала. Её тело горело, словно в огне, адская боль не отпускала ни на миг. Она не понимала, что с ней происходит. Последнее, что она помнила — ссора с матерью. Остальное было смутным и рваным, как сон на грани кошмара. Мысли приходили и исчезали, сознание то вспыхивало, то угасало.

И снова — боль.

Потом… пустота. Темнота. Улица. Холод.

Она сбежала. Не хотела больше ничего объяснять. Не хотела разбираться, оправдываться, доказывать. Ей просто хотелось свободы.

Никто её не понимал.

Этот человек лгал. А мама верила ему, а не собственной дочери.

Мелькания мыслей, улица, темнота, холод… слёзы, бег, страх.

И вдруг — кто-то догнал её. Она не видела его лица. Возможно, она его даже не знала.

Её душили.

Она пыталась закричать:

— П… Папа…

Но не знала, произнесла ли хоть звук. Лишь ужасная боль и хруст где-то внутри.

…И она провалилась в эту боль. В чёрную, беспросветную.

* * *

Она очнулась.

Сначала — мутно. Всё перед глазами было размытым, тусклым. Она несколько раз моргнула, зажмурилась, попыталась сфокусировать взгляд. Шея с трудом поворачивалась, но ей нужно было понять, где она.

«Успокойся, — прошептала она себе. — Успокойся. Нужно думать. Где я? Может, меня похитили? Может, я у того… кто тогда догнал меня? Или… Я умерла?»

Она ущипнула себя. Больно. Нет, определённо, жива.

Открыла глаза снова. Зрение немного прояснилось. Белые стены. Она лежала на узкой кушетке.

«Наверное, больница… Похоже, кто-то нашёл меня».

Она огляделась. Вроде бы, точно, больница. Осталось понять, кто её нашёл… И знает ли семья, где она сейчас. Да, она поссорилась с мамой, но теперь это казалось неважным.

В палату вошёл мужчина в белом халате.

— Ну что ж, мисс Браун, вы очнулись? — сказал он. Его голос был мягким, но настороженным.

Он говорил не по-русски… Но она всё понимала. Это было странно. Фамилия, которую он произнёс, была ей чужой. Она оглянулась — может, он обращается не к ней? Но он смотрел прямо в глаза.

Несколько секунд — тишина. Он сел рядом и что-то записал в блокноте.

Она не знала, что происходит.

— У вас что-то болит? — спросил он, теперь явно ожидая ответа.

— Головокружение… и перед глазами немного темнеет, — пробормотала она. И вдруг замерла...

Она сказала это на английском...

Она никогда не говорила на английском. Не учила. Не знала.

Мысли вспыхнули и снова разлетелись. Голову пронзила резкая боль. Комната закрутилась, и она закричала — от страха, от непонимания, от боли.

Потом — провал.

Она снова открыла глаза. Палата. Та же.

Голова болела сильнее. Подняться было трудно. Мысли путались.

Вошёл тот же доктор.

— Простите, но я должен задать вам несколько вопросов. У вас лёгкое сотрясение мозга, но состояние стабилизировалось. Как вы себя чувствуете?

— Говорить трудно… Голова болит, — голос её был слабым. — Раньше я могла сидеть, — добавила она. — А сейчас даже голову поднять сложно.

— Это нормально в вашем состоянии, — спокойно ответил он.

— Что со мной произошло? Где я? — наконец, задала она вопрос, который сжигал её изнутри с самого начала.

Доктор немного замялся. В его взгляде мелькнуло волнение. Но он быстро взял себя в руки.

— Вы попали в аварию. С вашей мамой. К сожалению, её не удалось спасти. Вы — выжили.

Что?.. Она не верила.

Мама… Она же осталась дома! Не шла за ней! Она точно помнит, что её кто-то душил! Это был не несчастный случай!

Она подняла руки к лицу — и замерла. Это были не её руки... Меньше. Без лака. Руки ребёнка.

Оглядела себя — тело тоже стало меньше.

«Что происходит?..»

— Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Мы о вас позаботимся. Я понимаю, остаться сиротой в десять лет — это тяжело. Но вы сильная девочка. Я уверен, вы справитесь.

«Десять? Но мне же семнадцать!»

Нет. Это не просто ошибка. Это что-то большее...

Слёзы хлынули сами собой. Голову снова пронзила боль. Всё кружилось.

Доктор отошёл в сторону, позволяя ей выплакаться, думая, что она оплакивает мать.

Он не знал.

Никто пока не знал.

Она тоже — не знала.

«Что это за мир? И что со мной случилось на самом деле?..»

Прошло уже больше месяца с тех пор, как она оказалась в больнице.

Доктор сказал, что травмы у неё не слишком серьёзные, но дал ей время прийти в себя. Он был хорошим человеком — внимательным, терпеливым. Именно благодаря ему она постепенно начала понимать, что случилось.

Позже она узнала: её звали Ева Браун, ей было десять лет, и она жила в Лондоне с матерью. Отец исчез из жизни давно, о нём никто ничего не знал. Мать растила её одна, работала в какой-то фирме и, по словам знакомых, очень любила дочь.

В тот вечер — в ночь Пришествия, как её позже назвала сама Алина — они с мамой пошли в ресторан, чтобы отметить конец учебного года.

Но праздник обернулся трагедией. Авария. Мать погибла. А девочка выжила.

Потеря памяти не удивила докторов. Их больше поразило, что она вообще осталась жива.

Навещать её приходила Анна — подруга матери, медсестра в этой же больнице. В её глазах была тёплая, настоящая печаль. Видно было: с мамой Евы они были близки.

Анна рассказала Алине всё, что она должна была знать о «себе» — о Еве. Постепенно Алина начинала привыкать к новой реальности.

Через три дня после первого пробуждения она уже могла вставать с кровати и понемногу ходить. Несмотря на то, что её жизненные показатели были в норме, тело ощущалось чужим.

Иногда она подходила к зеркалу и смотрела на себя.

Милая девочка. Тёмные волнистые волосы спадали чуть ниже плеч, глаза были насыщенного тёмно-бордового оттенка. Кожа — светлая, с лёгким оливковым тоном.

Не красавица, но в ней было что-то притягательное, живое.

Но за этим отражением пряталась она.

Алина Сергеевна Лебедева.

17 лет.

Родом из Москвы, из обычного панельного района — Марьино.

Мать — Ирина Лебедева, родила Алину в девятнадцать.

Отец — Сергей Лебедев. В детстве он был её героем: носил на плечах, покупал пиццу, устраивал вечера с мультфильмами.

Но когда Алине исполнилось четырнадцать, он ушёл.

Вскоре у него появилась новая семья.

Она продолжала его любить — вопреки всему. Он был её якорем.

А потом пришёл Андрей. Мамин новый мужчина. Сначала спокойный, тихий. Но со временем он начал давить на Алину. Не кулаками — словами, взглядами, упрёками.

Он лгал. Говорил Ирине, что Алина связалась с плохой компанией, что она крадёт деньги.

Мама сначала не верила. Потом — устала бороться. И поверила.

Дом стал тесным. Душным. Чужим.

Отец хотел забрать Алину к себе, но мать, ведомая обидой, не разрешила.

Однажды Алина увидела Андрея выходящим от соседки. Она поняла. Но промолчала.

До той ночи.

Ссора. Крик. Мама опять выбрала его.

Алина выскочила из дома.

Аллея. Тишина.

И шаги за спиной.

Андрей. Пьяный. Злой. И…

— Думаешь, разрушишь мне жизнь?

— Я всё расскажу маме, — её голос дрожал. — Про тебя. Про соседку. Про всё…

Он шагнул ближе.

Она пятится — спотыкается — падает.

Руки на горле. Сильные. Безжалостные.

Её ногти царапают кожу. Он лишь сильнее давит.

Последнее, что она видит — тусклый свет фонаря над собой.

«Папа… Прости».

И — тьма.

Алина умерла.

На холодной московской улице.

Одна.

Преданная.

* * *

Но её история не закончилась.

Пролетев где-то между мирами, среди тумана и голосов, она открыла глаза снова — в теле маленькой девочки, в чужом мире.

Слёзы наполнили её глаза, когда она вспоминала всё это.

Но теперь у неё был второй шанс.

В этот раз она не будет слабой.

Она возьмёт свою жизнь в свои руки.

Она будет бороться.

За правду.

За справедливость.

За ту, кем ей суждено было стать.

Она вышла из больницы в середине июня. Погода была тёплой, небо затянуто облаками, а воздух, как казалось, не мог решить, будет ли дождь. Её отвезли в приют, расположенный неподалёку от Литтл Уингинга, графство Суррей. Здание выглядело устаревшим, но добротным — массивные кирпичные стены, узкие окна, обрамлённые белыми рамами, и табличка у входа с названием: «Приют Святой Маргарет».

Этот приют был известен ещё с 1950-х годов и принимал сирот со всей округи. В 90-х годах, несмотря на снижение количества детей, он по-прежнему функционировал. Его руководство не отличалось ни мягкостью, ни особым теплом. Порядок, дисциплина и строгость — вот три кита, на которых держалась внутренняя жизнь «Святой Маргарет».

Когда Ева вошла внутрь, ей показалось, что стены тут дышат молчанием. Холодный взгляд старшей смотрительницы, миссис Дёрсли ⁽¹⁾, встретил её у входа.

— Новенькая? — спросила она, не отрывая взгляда от списка.

— Да, мадам, — тихо ответила Ева.

Миссис Дёрсли была женщина лет шестидесяти с туго затянутыми волосами и вечно недовольным видом. Её губы были сжаты в тонкую линию, а пальцы щёлкали ручкой по спискам, как будто каждый звук выносил приговор. Её терпение было коротким, а отношение к детям — прохладным, особенно к тем, кто получал сочувствие от персонала.

Ева быстро поняла, что миссис Дёрсли её не любит. Возможно, из-за того, что Анна, медсестра, приезжала её навещать. Или потому, что сама Ева не плакала, не кричала, а просто молча смотрела в окно. Дёрсли ненавидела молчание — оно казалось ей дерзким.

Комната, куда её поселили, была маленькой, с двумя кроватями, двумя шкафчиками и одним окном, выходящим во двор. Пока что Ева жила в ней одна, в первые дни — по причине её недавней болезни. Она привыкала к режиму: подъём в 6:30, умывание в душевой (где было три кабинки на этаж), завтрак в столовой (каша или тосты, редко — яйца), занятия, прогулки во дворе, обед, свободное время, чтение, ужин и отбой.

Дети были разные: кто-то смеялся, кто-то постоянно дразнил других, были тихие и шумные, злые и добрые. Но большинство держались настороженно. Здесь не доверяли с первого взгляда.

Спустя неделю к ней подселили девочку. Та появилась поздно вечером. Её звали Клэр. На вид — немного старше Евы, возможно, одиннадцать или двенадцать. Русые волосы, обычно не расчёсанные, как будто она нарочно не хочет быть аккуратной. Глаза — светло-карие, с янтарным отливом, внимательные, изучающие, будто всегда ждут подвоха. Ходила сгорбленно, часто с руками в карманах или скрещёнными на груди. Она не сказала ни слова, бросила рюкзак на кровать и отвернулась к стене.

Первое время они почти не общались. Клэр была закрыта, груба, недоверчива. Привыкла быть одна. Ева тоже не лезла, но иногда кидала взгляды, в которых было что-то знакомое — одиночество.

На третий день между ними произошёл первый диалог.

Клэр долго сидела одна на подоконнике, уткнувшись лбом в стекло. За окном моросил дождь, тонкими струйками стекал по стеклу. В приюте было шумно, но она не слышала никого. Только дождь и тишину внутри себя.

Ева подошла к ней уже не в первый раз. И снова хотела сказать что-то — хоть что-то — но остановилась. Встала рядом, не очень близко.

Минуты тянулись. Клэр не смотрела на неё.

— Чего встала? — хрипло пробормотала она, не оборачиваясь.

— Просто... — Ева замялась. — Мне тоже здесь не спится.

Клэр молчала. Казалось, не слушает. Но потом вдруг резко, почти зло, спросила:

— Тебя тоже мать бросила?

Слова прозвучали, как удар. Будто не вопрос, а обвинение.

Ева напряглась. Подумала, что лучше уйти. Но не ушла.

Она посмотрела в окно. Там всё было размыто, будто и правда можно было утонуть в этом дожде.

— Нет, — сказала она тихо. — Умерла.

Клэр резко повернулась. Посмотрела на неё — впервые прямо, без равнодушия, без маски.

— Умерла? — переспросила почти шёпотом.

Ева кивнула.

— В аварии, — добавила. — Я тоже была там… Но выжила.

Долгая пауза.

Клэр снова отвернулась. На этот раз — не от злости, а будто ей стало стыдно. Или больно. А может, и то, и другое.

— Ну… — сказала она спустя некоторое время. — Может, тебе повезло. А может, и нет. Я уже не знаю, что хуже.

Ева села рядом, осторожно. Не слишком близко.

— А ты почему в приюте?

Клэр пожала плечами.

— Мама уехала. Сказала, вернëтся через неделю. Прошло три года.

Они замолчали.

Но в этой тишине уже не было холода.

Что-то изменилось. Незаметно. Осторожно. Как капля дождя, что скользит по стеклу — будто слеза, которую никто не заметит.

С тех пор началось странное сближение. Без смеха, без разговоров на подушках, но с пониманием. Однажды Клэр поделилась конфетой, а Ева — книгой. Это было началом их дружбы.

Анна иногда навещала Еву. Она приносила ей носки, книги, фрукты. Но чаще писала письма. У неё было четверо сыновей, и удочерить Еву она не могла. Но их связь стала крепкой. Для Евы Анна стала якорем, напоминанием о том, что кто-то в этом мире всё ещё помнит о ней.

А потом появился Сэм. Он жил в приюте с трёх лет и чувствовал себя здесь хозяином. Ева сразу не понравилась ему: тишиной, сочувствием персонала, своей «новенькостью».

Он начал с подколов. Потом перешёл на пугалки. Узнал, что Ева боится мышей — и подложил ей в ящик хомяка.

Когда Ева открыла ящик и увидела его — она закричала. В тот момент стекло в их комнате треснуло, а пол дрогнул под ногами. Дети на этаже испугались. Клэр в панике закрыла окно и прошептала:

— Это ветер. Просто ветер. И стекло старое. Тут всё старое.

Но внутри Евы что-то звенело. Это было не ветер.

Позже она вспомнила ящерицу Агаты. Маленькую, с зелёной чешуёй, которую она прятала от смотрительницы . И ту новорождённую ящерку, которую Агата хотела отдать. Ева придумала, как ответить Сэму.

Однажды во время ужина она незаметно подложила ящерку в его тарелку. Сэм завизжал так, что все встали. Потом — покраснел, и, говорят, даже описался. Его дразнили долго. Он знал, кто это сделал.

С тех пор Ева жила настороже. Сэм затаил злобу. Иногда толкал её в коридоре. Иногда шептал гадости. Иногда хватал и толкался в коридорах.

Миссис Дёрсли делала вид, что ничего не видит. Или не хотела видеть. Ева была для неё чужой. Когда-то у Дёрсли погибла дочь — такая же, как Ева, тихая, задумчивая. Ева напоминала ей об утрате. И, возможно, за это она её и ненавидела.

Но Ева держалась. В школе, куда она пошла с сентября, она была старательной. Училась в местной муниципальной школе в Литтл Уингинге. С предметами справлялась. Иногда даже помогала Клэр с домашкой.

Шло время. Ева начала привыкать. Но внутри неё что-то всё ещё спало. Что-то, чего она не понимала. Магия.

Это случилось однажды ночью. В приюте было уже темно. Свет в коридоре мигал — лампы были старые, как и стены. Ева возвращалась с кухни с чашкой тёплой воды. Она шла быстро, надеясь успеть до отбоя.

Но за поворотом она почти врезалась в него.

— Эй, смотри, куда прёшь, слепая! — голос Сэма прозвучал резко.

Он стоял с двумя мальчишками постарше. Они сразу хмыкнули и отошли по бокам, как будто закрывая выход.

Ева молча прижала к себе чашку. Она уже знала, что Сэм её не любит. Были причины. Он дразнил её, толкал в коридорах, шептал гадости за спиной. И всегда с ухмылкой.

Сегодня он был другой. В его глазах было что-то тёмное, напряжëнное. И на пальцах блестело железо. Самодельный браслет, изогнутый, с острым краем.

— Думаешь, ты тут особенная? — прошипел он. — Все тут обычные. А ты ходишь как... Как будто корону потеряла!

Ева молчала. Она знала: лучше не отвечать.

— Не хочешь говорить? Ну и ладно... — Сэм протянул руку с железным браслетом. — Посмотрим, как ты запоёшь, если тебе станет по-настоящему больно.

Он сделал шаг ближе. Остальные мальчики притихли, как будто сами не ожидали, что он пойдёт так далеко.

Ева не двинулась. Внутри было странное чувство — не страх, нет. Как будто воздух стал плотнее, и в животе что-то сжалось.

И в тот момент, когда Сэм почти коснулся её запястья — случилось это.

Резкий треск — будто удар электричества. Металл вспыхнул.

Не огонь, но свет — яркий, бело-голубой, как вспышка молнии.

Сэм вскрикнул и отдёрнул руку. Его браслет упал на пол, дымясь. Кожа на ладони покраснела, как от ожога.

— Ч-что?.. — он отшатнулся, испуганный, дыша тяжело. — Это что сейчас было?!

Никто не ответил. Ева стояла как вкопанная. Лицо её было белым, но глаза — спокойными. Спокойнее, чем у кого-либо в этом коридоре.

Сэм отступил, спотыкаясь, и бросился бежать, хлопнув дверью. За ним кинулись и другие.

Осталась тишина. Только тёплая чашка в руках Евы и слабый дымок от обугленного браслета.

После этого Сэм избегал Еву. Он сам не понимал, что произошло. Внутри у него поселился страх. Но он делал вид, что ничего не случилось. Он шутил, был громким, но к Еве больше не подходил. Пока.

Ева тоже не понимала. Но в глубине души чувствовала: что-то её защищает. И это не просто сила. Это что-то… большее.

Она ещё не знала, что следующая весна изменит её жизнь.

Письмо из Хогвартса было уже в пути.

1) Не родственница тех Дурслей

Вернуться к тексту

Это случилось в конце мая. Утро было туманным, но Ева Браун уже привыкла к серым, одинаковым дням в приюте Святой Маргарет. Она сидела у окна, читала книгу, когда услышала странное шуршание на крыше. Затем — стук. Что-то коснулось подоконника. Ева приподнялась и увидела сову. Настоящую. Большую, серую, с янтарными глазами. В её клюве было письмо.

Сову впустили не сразу. Клэр вскрикнула: «Что за звук?» Но Ева уже знала. Сердце стучало слишком сильно. Она взяла письмо. Конверт был из жёлтоватой толстой бумаги. Адрес выведен вручную:

Мисс Ева Браун

Комната 3, Приют Святой Маргарет

Литтл Уингинг, графство Суррей

Внутри было письмо. Настоящее. С печатью. Хогвартс.

Она побледнела, но лицо держала спокойным. Не сейчас. Не здесь.

— Ну-ну, — резко проговорила миссис Дёрсли, появляясь за её спиной. — Что за глупости... Волшебная школа! Ха! Шутка какая-то, — хмыкнула миссис Дёрсли, выхватив письмо. Она рассмеялась грубо, хрипло.

—— Может, это розыгрыш…. — тихо сказала Клэр, вставая рядом с Евой. — Хотя сова была настоящая. Я видела.

Миссис Дёрсли бросила письмо обратно, пробормотав: «Бред». Ева не ответила. Сжав конверт, она села на кровать и молча смотрела в окно.

Она знала.

Но это было страшно.

«Я попала в свою любимую книгу… В тот самый 1991 год…»

Её сердце дрожало. Это был и шок, и надежда.

* * *

Через три дня в приют пришла она — профессор Минерва МакГонагалл. В строгой зелёной мантии, с чёрной шляпой и серьёзным выражением лица. Её появление в кабинете миссис Дёрсли вызвало переполох. Через полчаса Еву вызвали.

МакГонагалл стояла у окна, как будто сама была из мрамора.

— Мисс Браун, добрый день. Меня зовут профессор МакГонагалл. Я представляю Школу чародейства и волшебства Хогвартс.

Ева сделала вид, что ничего не понимает.

— Простите, Школу — чего?..

— Чародейства и волшебства, — МакГонагалл слегка склонила голову. — Вы особенная, Ева. Вы — ведьма. Это не болезнь и не проклятие. Это редкий дар.

— Это какая-то ошибка… — Ева отвернулась. — Я… я ничего такого не делала…

— Напротив. Мы знаем. Ваш случай с разбитым стеклом, а также с мальчиком по имени Сэм? — профессор подняла бровь.

Ева молчала.

— Вы не первая и не последняя. Хогвартс обучает таких, как вы, — мягко сказала МакГонагалл. — Мы предоставим всё необходимое: книги, одежду, палочку. Деньги — тоже.

— Но… у меня нет семьи, — прошептала Ева.

— У многих из нас тоже не было. — профессор протянула ей письмо, уже официальное. — В августе за вами приедет экспресс. А сейчас — я отвезу вас за покупками. Добро пожаловать в магический мир, мисс Браун.

* * *

Они вошли в трактир «Дырявый котёл», прошли через заднюю кирпичную стену. МакГонагалл постучала по нужным кирпичам — и перед Евой открылся Косой переулок.

Это был мир, который она знала по книгам, но видеть — значило поверить. В воздухе пахло жареными тыквенными лепёшками и травами. Витрины светились, шляпы летали, котлы коптили прямо у дверей.

— Мадам Малкин, — представила МакГонагалл. — Мантии на все случаи жизни.

Ева стояла в примерочной, не веря, что на ней — школьная форма Хогвартса. Пальцы дрожали, когда ей подбирали перчатки. Всё казалось игрой. Но это была её жизнь.

Они зашли в книжный магазин, затем купили котёл и пергамент. МакГонагалл вручила ей кошель с галлеонами:

— Деньги от школы. Трать с умом.

* * *

Последней остановкой был магазин Олливандера. Тишина и пыль. Полки до потолка. Волшебные коробки, как военные в строю.

Магазин Олливандера оказался самым тихим местом в переулке. Ева вошла внутрь, чувствуя, как воздух становится плотнее.

Старик вышел из тени.

— Мисс Браун, да? Я вас ждал.

Он дал ей первую палочку. Та обожгла её пальцы. Вторая — подняла пыль. Третья — затрещала. Наконец, четвёртая…

Когда Ева коснулась палочки, вокруг вспыхнул золотой свет, и книги на полке зашевелились, будто ветер прошёлся по ним.

— О, необычно… — пробормотал Оливандер. — Чёрное дерево. Одиннадцать и три четверти дюйма. Сердцевина — волос вейлы. Очень редкое сочетание. Требует от владельца внутренней стойкости, ясности мысли… и чувства вины. Странно, но палочка потянулась к вам, как будто ждала.

МакГонагалл, стоявшая в стороне, смотрела молча.

— Кажется, мисс Браун, вас ждёт непростой путь, — тихо сказала она.

Ева крепче сжала палочку. Её путь начинался.

* * *

После возвращения из магической части Лондона, где Ева вместе с профессором МакГонагалл посетила Косой переулок, она чувствовала себя так, словно проснулась в чужом сне, полном звуков, запахов и ощущений, которые казались нереальными. Она вернулась с покупками — учебники, школьная мантия, котёл, пергамент и перья. Всё было аккуратно спрятано под кроватью и завёрнуто в ткань, чтобы не привлекать внимания.

Профессор МакГонагалл перед уходом строго предупредила её: магический мир — тайна. Даже её подруга Клэр не должна знать. Когда Ева, опустив голос, задала вопрос о миссис Дёрсли — та выглядела ошеломлённой и испуганной — МакГонагалл ответила коротко и холодно: «Они позаботятся».

Кто — «они»? Как — «позаботятся»? Ева не спросила. Не могла. Мысли были как вата.

* * *

Вскоре она начала замечать странные вещи. Словно часть её памяти изменилась — сгладилась, как страницы книги, что вдруг стали белыми. Она не задавала больше вопросов о волшебном мире, как будто кто-то мягко приглушил её любопытство. Её молчание было не от страха, а от того, что внутри неё самой что-то затихло. Всё, что происходило вокруг, воспринималось, как должное. Магия — да, конечно. Волшебные палочки? Разумеется. Кто-то будто закрыл занавес между её прошлой и новой жизнью.

В приюте не было библиотеки, и Еве приходилось учить всё тайно. Она прятала книги под матрасом, читала их вечерами, когда Клэр — её единственная подруга — уходила гулять или помогать няне.

Это причиняло боль: лгать Клэр, скрывать от неё свою тайну — словно предавать. Но недавно случилось нечто странное, что заставило Еву пересмотреть своё беспокойство.

Однажды днём она сидела на кровати, погружённая в учебник по трансфигурации. Рядом лежал том по зельеварению, потрёпанный, но притягательный. Она была так увлечена, что не заметила, как Клэр вошла в комнату. Когда та заглянула внутрь, Ева резко повернулась. Сердце сжалось. Она подумала: сейчас последует шквал вопросов, может быть, даже ссора. Но Клэр лишь равнодушно спросила, будет ли та обедать, даже не взглянув на книги.

На следующий день ситуация почти повторилась.

Вдруг дверь скрипит.

Ева оборачивается. В проёме — Клэр. В руках — чашка. Она заходит, кидает взгляд в сторону кровати.

И на мгновение Еве кажется, что всё пропало.

На кровати — «История магии» Батильды Бэгшот. Чемодан с золотым замком виден наполовину.

Ева резко закрывает книгу, пытается накрыть её подушкой, но это выглядит подозрительно. Клэр ставит чашку на стол.

Молчание.

— Что ты делаешь? — наконец, спрашивает Клэр, щурясь.

Ева сжимает руки.

Сейчас. Сейчас начнётся. Вопросы. Подозрения. Отчуждение.

— Ничего… читаю, — еле слышно отвечает она.

Клэр подходит на шаг ближе. Смотрит в сторону кровати. Прищуривается.

— Ага… — протягивает она. — Эм…

Она делает паузу.

Наклоняет голову.

Щурится…

И вдруг отворачивается.

— А, да пофиг, — бормочет. — У меня башка трещит, спать хочу. Ненавижу эти вечера.

Она зевает, плюхается на свою кровать, достаёт одеяло.

Ева застывает. Смотрит на неё в изумлении.

Как?!

Минуту назад — она смотрела прямо на книгу. Почему не спросила? Почему отвернулась, как будто и не заметила?

Только позже, когда свет в комнате был выключен, а Лина уже спала, Ева села и медленно, очень медленно прикоснулась к книге.

И тут вдруг почувствовала тёплую дрожь в пальцах. Словно воздух вокруг предмета колышется. Как тонкий слой воды.

Вспомнилась фраза из книги: «Маглоотталкивающие чары — базовая защитная магия, неосознанно проявляющаяся у юных волшебников при угрозе разоблачения».

Это стало откровением. Ева поняла: книги зачарованы. Они отталкивают немагов — маглов. Она слышала о таких чарах, защищающих волшебные предметы от посторонних глаз. Теперь всё встало на свои места. Магическая Британия, конечно же, не станет беззащитно передавать такие книги детям, живущим среди маглов.

Ева облегчённо выдохнула, но тревога не исчезла. Над ней нависала невидимая, но ощутимая тяжесть — судьба.

Она знала канон. Она читала все книги. Она знала, какая боль и ужас ждут впереди. Война. Потери. Темные времена. И в каждом мгновении жила одна мысль: «Что я могу сделать?»

Ночь принесла беспокойство. Она ворочалась в кровати, мысли путались, сердце стучало слишком громко. Чтобы хоть как-то упорядочить мысли, она потянулась к перу и пергаменту. Но едва пальцы коснулись бумаги, как резкая боль пронзила руку. В голове зазвенело, перед глазами померкло — и она потеряла сознание.

* * *

— Привет, Алина… Или всё же Ева?

Голос. Спокойный, тёплый. Без тела. Без источника.

Она открыла глаза. Вокруг — бесконечная белизна, ни стен, ни пола, ни неба.

— Кто здесь?! Где я?! Что происходит?! — закричала она. Сердце бешено колотилось. — Почему вы знаете моё имя? Моё настоящее имя?!

— Успокойся, — отозвался голос. Он звучал, как эхо, но не глухое, а словно шёпот внутри её головы. — Я не враг. Я наблюдатель. Я видела, как ты жила. Как страдала. Я не могла просто так уйти. Поэтому… я помогла тебе. Я дала тебе шанс начать заново.

Ева застыла. Это был не сон. Это было что-то другое.

— Значит, это — другой мир? Настоящий? Не книга?

— Да. Миры существуют параллельно. Этот — один из них. Ты в нём не случайно. Это тело, этот разум — они тебе подходят. Но помни: ты не можешь вмешиваться в ход событий без последствий. Ты не имеешь права переписывать судьбы людей, раскрывать будущее или пытаться «исправить» всё. За каждое нарушение ты будешь платить. Иногда — очень дорого.

— А… девочка, чьё тело я заняла... Она… Умерла?

Голос помолчал.

— Она в лучшем месте. Это всё, что тебе нужно знать. Ты должна принять свою новую жизнь, как дар. Ты сильная, Ева. Этот мир нуждается в тебе. Но он нуждается в тебе — настоящей, а не в героине, пытающейся изменить чужую судьбу.

Слова звучали странно. Успокаивающе. Но и тревожно.

— Что мне делать? — прошептала она. — Я не знаю, как быть. Я боюсь.

— Всё узнаешь со временем. Просто живи. Пока. Моё время заканчивается...

— Подождите! У меня ещё столько вопросов! Не уходите!!

Но голос уже исчезал. Свет тускнел. Всё исчезало.

Она проснулась резко, как от удара.

С потолка на неё смотрела старая лампа. Всё казалось привычным. Комната. Кровать. Её дыхание. Её руки.

Её сознание.

Голова гудела, будто прошёл ураган. Она посмотрела на часы — 01:16. Почти ничего не изменилось. Время как будто замерло. Или вовсе не двигалось.

Ева глубоко вдохнула. Что бы это ни было — сон, галлюцинация или что-то большее — она знала: теперь всё будет по-другому.

* * *

Лето в приюте всегда имело особый ритм — то вялый и бесцельный, то наполненный напряжённым ожиданием, особенно для тех, кто ещё надеялся быть усыновлëнным. Каждый день дети выводили себя на витрину жизни: расчëсанные волосы, натянутые улыбки, искусственная вежливость. Маленькие девочки носили свои лучшие платья, а мальчики старательно не дрались на виду у взрослых.

Но Еву всё это волновало мало. Она знала: ей здесь не место. Теперь — точно.

Она часами сидела у окна, наблюдая за суетой во дворе. Скамейки, на которых сидели потенциальные родители. Их взгляды — оценивающие, иногда сочувственные, чаще — пустые. Рядом с ними улыбались няни, гладили головы детей и нашёптывали: «Не забудь сказать, что любишь читать», «Спроси, какой у них кот», «Покажи, как ты рисуешь».

Клэр тоже изменилась. Лето сделало её свободной — она часто гуляла, задерживалась на улице, возвращалась с запоздалыми солнечными бликами в волосах. Ева радовалась за подругу, но каждый раз, оставшись одна, ощущала пустоту, которую уже не могла заполнить. Раньше они всё делали вместе: смотрели на звёзды, тайком ели конфеты, болтали до полуночи. Теперь Ева была как будто на другой стороне стены.

И всё чаще она пряталась в своей магической части мира.

Книги стали её крепостью. Учебники были сложны, но волнующи. Особенно зельеварение — точная, капризная наука, требующая сосредоточенности. Она понимала, почему Гермиона была такой — рвущейся вперёд, жадной до знаний. День рождения в сентябре давал фору. И, поразмыслив, Ева решила: она тоже будет использовать своё время с умом. Каждый лишний день — шанс.

Она сидела на полу, скрестив ноги, перо в руке, книга на коленях. Страницы пахли магией — не бумагой, не чернилами, а чем-то иным, чем-то неуловимым. Как запах грозы перед дождём, как ветер перед бурей.

Иногда она задумывалась: если бы Гермиона жила в приюте, была бы она такой же? Наверное, да. Но только потому, что внутри у них было что-то общее — жгучее стремление к знаниям и страх быть недостаточной.

Однажды, перевернув очередную страницу «Истории магии», Ева почувствовала, как будто кто-то за ней наблюдает. Обернулась — никого. Комната была пустой. Но ощущение осталось.

С того сна, или видения, или реальности — что бы это ни было — её не покидало чувство, будто её жизнь — не совсем её. Слова того голоса звучали в мыслях всё чаще: «Ты не можешь менять всё, что хочешь. За всё придëтся платить».

Иногда она ловила себя на мысли, что хочет предупредить Гарри, хочет вмешаться, остановить то, что впереди. Но голос снова и снова звучал в ней, как заклинание: «Не вмешивайся. Живи».

Она писала. Долго. Сначала в уме, потом на пергаменте. Мысли клубились, собирались в образы. Каждый день она делала заметки: о том, что чувствует, что узнаёт, как реагируют книги, как ведёт себя тело. Не её — но ставшее её.

Клэр редко спрашивала, что она делает. Видимо, магические предметы продолжали защищать себя. И всё же между ними теперь лежала неведомая трещина, тонкая, как волосок, но глубокая.

В один из таких дней, когда солнце особенно жарко пекло через старое окно и воздух в комнате напоминал сухую бумагу, Ева вдруг поняла: она не просто читает. Она впитывает магию мира, как корни пьют воду из земли. Это больше, чем подготовка. Это — перерождение.

Хогвартс был впереди. Где-то там, за горизонтом и за словами на страницах её ждала новая жизнь. И она готовилась к ней — тихо, упорно, в одиночестве.

Но она знала: одиночество — это не пустота. Это тишина перед грозой.

Время летело стремительно, словно волшебное заклинание ускоряло каждый прожитый день. Лето почти незаметно пронеслось сквозь воспоминания и события, оставив за собой лишь предвкушение и лёгкую тревогу. Всё ближе подступал тот самый день — день, о котором Ева мечтала так долго. День, когда она отправится в Хогвартс. Первый её учебный год в школе чародейства и волшебства становился всё реальнее, и с каждым утром эта реальность обретала всё более осязаемые черты.

Ева всё ещё не могла до конца поверить в происходящее. В глубине души ей казалось, будто всё это сон, иллюзия, игра воображения, которая в любую минуту может рассыпаться. «Как это вообще возможно?» — думала она, с трепетом перебирая учебники, перья, пузырьки с чернилами и свитки, которые лежали аккуратной стопкой рядом с чемоданом. «Скоро я увижу Хогвартс... Хогвартс! Настоящий Хогвартс!» — с благоговейным волнением повторяла она, и это имя звучало как заклинание.

Мысленно она пыталась представить свою первую встречу с Гарри Поттером или Гермионой Грейнджер. Возможно, из-за того, что она получила письмо немного раньше, ей не довелось увидеть их в Косом переулке, когда они закупали принадлежности к новому учебному году. И в какой-то мере она была благодарна за это. Ведь любое случайное слово, любой неверный взгляд могли бы нарушить ход канона. А она слишком хорошо боялся, насколько хрупка эта история, как легко всё изменить и какие могут быть последствия.

Она убеждала себя, что должна быть осторожной. Не выделяться. Не вмешиваться. Не пытаться что-то исправить. Это её новое начало — и оно должно пройти как можно более естественно. Несмотря на то, что ей было всего одиннадцать лет физически, её душа оставалась семнадцатилетней. Этот внутренний возраст придавал ей стойкости, мудрости и немного печали. Но вместе с тем — уверенности. Она знала, как вести себя, как сдерживать эмоции, когда это нужно, и как радоваться по-настоящему, не теряя головы.

И вот наступил тот день. День, когда она должна была отправиться на вокзал, чтобы сесть на Хогвартс-экспресс. Она проснулась рано, гораздо раньше обычного, в предвкушении и лёгком волнении. Клэр, как всегда, была рядом. Она помогала собирать вещи, проверяла, чтобы Ева ничего не забыла, с привычной практичностью подсказывала, что ещё можно положить в сумку. Ева чувствовала благодарность и одновременно грусть. Разлука с Клэр давалась ей труднее, чем она предполагала.

Клэр подошла к ней и, крепко обняв, сказала:

— Будь осторожна, слышишь? Не знаешь, кого там встретишь. Если кто-то обидит тебя — сразу пиши. Я приеду и дам им всем по носу! Не думай, что ты там одна. Я всегда рядом. Я твоя лучшая подруга. Не забывай этого.

В её голосе звучала и забота, и тревога, и решимость. Ева улыбнулась, прижавшись к ней.

— Конечно, не забуду. Ты мне как сестра. Я буду писать, как только смогу. Просто не знаю, как там с этим будет — другая школа, другие правила... Но я обещаю, Клэр. Ты очень дорога мне.

Они долго прощались. Клэр была не многословной, но сейчас в её взгляде было всё: и страх, и гордость, и любовь. Ева знала — она будет скучать.

Когда они подошли к миссис Дёрсли, та как всегда была раздражённой и недовольной.

— Ну наконец-то. Могла бы и быстрее! У меня, между прочим, дела есть. Зачем тебе вообще эта частная школа? Как будто приют не устраивал. И теперь мне волокись с тобой до какого-то там вокзала...

— Не переживайте, миссис Дёрсли, — спокойно ответила Ева, стараясь держаться достойно. — Это придётся делать всего дважды в год.

Клэр, стоявшая рядом, смерила женщину взглядом.

— Лучше промолчите, Не стоит себя изображать мученицу. — сказала она жёстко. — И без того всем понятно, что вы не в восторге. Но хоть раз в жизни постарайтесь быть человеком.

Миссис Дёрсли сердито фыркнула, но промолчала. Она понимала и знала характер Клэр , что может быть не только прямолинейной, но и язвительной.

Вскоре Ева оказалась на вокзале. Она знала, где искать платформу 9¾. Когда миссис Дёрсли ворчала, что не может найти «несуществующую» платформу, Ева просто взяла тележку и ушла, оставив её позади. Миссис Дёрсли не стала за ней идти и вернулось обратно.

Когда она подошла к преграде виде кирпичной стены, то очень волновалась и пугалась, что может не пройти... но собралось с духом и Она прошла сквозь магическую преграду и оказалась по ту сторону — на платформе, где гудел и шипел багрово-красный Хогвартс-экспресс. Всё вокруг было словно кадр из фильма: родители прощались с детьми, обнимали, напутствовали, плакали, смеялись. Магия витала в воздухе, и Ева чувствовала, как её сердце наполняется трепетом.

Она долго искала себе место. Почти все купе были заняты, и она уже начала думать, что придётся ехать стоя. Но в самом конце поезда она нашла полупустое купе, где сидел мальчик с лягушкой. Её сердце пропустило удар. «Невилл... Это же Невилл Долгопупс!»

Он сидел, пытаясь удержать на месте свою лягушку, которая явно пыталась ускользнуть. Когда он заметил Еву, его глаза округлились от удивления и тревоги.

— П-привет... Невилл Долгопупс... Первый курс, — пробормотал он и протянул ей руку.

— Привет! Я Ева. Ева Браун. Я тоже первокурсница. Только... я из маггловского мира. Никогда раньше не сталкивалась с магией. Всё это так ново для меня! — проговорила она слишком быстро, не сумев скрыть своего волнения.

— О-о, правда? А я... я родился в волшебной семье. Если хочешь, могу рассказать что-то... помочь, — застенчиво сказал он, словно опасаясь, что она откажется.

— Конечно, хочу! — с воодушевлением ответила Ева и, не сдержавшись, схватила его за руку и крепко её пожала. Невилл от удивления чуть не выронил лягушку.

Поняв, что была излишне эмоциональна, Ева быстро отдёрнула руку и покраснела.

— Прости, я просто... я очень волнуюсь. Я не хотела тебя испугать.

— Всё в порядке... Просто... я не привык, чтобы кто-то со мной вот так говорил... — смущённо пробормотал Невилл, и она заметила, как он тоже слегка улыбнулся.

Они продолжили разговор. Невилл рассказывал о своей бабушке, о том, как долго не мог найти свою лягушку, и о страхе не попасть в Хогвартс. Ева слушала его с интересом. В какой-то момент лягушка вновь вырвалась и выпрыгнула из купе. Чтобы не мешать событиям, она осталась на месте.

Через некоторое время поезд начал замедляться. Вернулся Невилл, запыхавшийся, но довольный — он нашёл свою лягушку. Они ещё немного поговорили, всё дорогу и делились с волнениями. И вдруг дверь купе распахнулась. На пороге стояла девочка с густыми каштановыми волосами и уверенным взглядом.

— Вы ещё не переоделись? Мы почти у Хогвартса! — строго сказала она.

Ева почувствовала, как внутри всё сжалось. Гермиона. Живая. Настоящая. Та самая. Она не стала задерживаться и быстро ушла, оставив их одних. Ева всё ещё смотрела ей вслед, не веря своим глазам. Она поспешно переоделась в форму, сердце её колотилось, дыхание сбивалось от предвкушения.

Скоро они будут в Хогвартсе. И всё только начинается.

Когда поезд окончательно остановился с лёгким скрипом, и проводник прокричал:

— Хогвартс! Первый курс — за мной!

Ева почувствовала, как в груди что-то сжалось. Ладони вспотели, сердце забилось так сильно, будто его могли услышать все вокруг. Она судорожно поправила мантию, пытаясь не выдать волнения, и встала вслед за Невиллом.

— Всё будет хорошо, — шепнула она себе. — Это просто первый день. Просто… твоя любимая книга оживает прямо перед тобой.

Они вышли на тёмный перрон, окутанный туманом и влажным воздухом. У края платформы стоял высокий силуэт с фонарём. Огромный бородатый человек приветливо улыбался новичкам.

— Первокурсники! Все сюда! Не бойтесь! Меня зовут Хагрид, я провожу вас к лодкам.

У Евы задрожали колени. Настоящий Хагрид. Точно такой, как в книге — даже лучше: доброта в голосе, лёгкая неуклюжесть и неподдельное дружелюбие. Он казался больше жизни.

Они направились к берегу Чёрного озера. Ева старалась держаться рядом с Невиллом, но её взгляд всё время искал их. Где он?.. Где Гарри?.. И тут — увидела.

Гарри Поттер. Чёрные взъерошенные волосы, круглые очки, тонкое лицо… и тот самый шрам. Он стоял чуть в стороне, рядом с рыжеволосым мальчиком — Роном Уизли. С другой стороны — девочка с пушистыми волосами, сосредоточенно поправляющая мантии другим первокурсникам.

Гермиона Грейнджер.

"Они настоящие… Они рядом", — подумала Ева, едва дыша.

Когда она села в лодку, её руки дрожали. Рядом кто-то насмешливо пробормотал:

— Ну и чего ты вытаращилась, как на министерский патруль?

Она повернулась. Лицо Евы всё ещё было ошеломлённым и восхищённо волшебством вокруг неё. Она улыбалась и радовалась. Мальчик с бледным лицом и светлыми, зализанными назад волосами — Драко Малфой. Его серые глаза смотрели холодно и оценивающе.

— Новенькая. Магглокровка, как я погляжу.

Ева сжала губы, но промолчала. Она почувствовала взгляды других детей — кто с интересом, кто с легкой насмешкой. Только Невилл, сидящий рядом, спокойно смотрел на озеро.

— Не слушай их, — прошептал он. — Мне они тоже не нравятся. Особенно этот блондин. Он высокомерный индюк.

— Спасибо, — едва слышно ответила Ева. И улыбнулась смотря в него. И вдруг стало чуть теплее на душе.

Когда лодки причалили, Хагрид провёл их к воротам Хогвартса. Ева замерла. Замок был ещё красивее, чем она могла представить: высокие башни, витражи, мерцающие окна, — словно сон, ставший явью.

Они вошли в огромный вестибюль. Там их ждала женщина в строгой изумрудной мантии с тонким лицом и проницательным взглядом.

— Я профессор Макгонагалл. Сейчас вы пройдёте распределение. Пожалуйста, порядок и молчание. Следуйте за мной.

Ева бросала взгляды на Гарри. Он, казалось, не замечал её — он тоже был захвачен происходящим. Гермиона шагала уверенно. Малфой изредка бросал на Еву взгляды, полные превосходства. Она чувствовала себя чужой, как будто все знали, что она здесь — по ошибке. Но она была здесь.

"Ты прошла весь путь. Не опускай глаза. Не сейчас."

И тут кто-то окликнул её:

— Успокойся подруга Ты же Волшебница! А выглядишь так, будто сейчас в обморок грохнешься.

Голос был девичий, скрипучий, но добрый.

— Я... я просто волнуюсь, — выдохнула Ева.

— Ну, ещё бы! — засмеялась девочка. — Мне мама говорила: главное — не показывай страха. Люди это чувствуют. Я — Мэри. А ты?

— Ева. Приятно познакомиться.

— Держимся вместе? А то если нас на один факультет определят — легче будет выжить. Особенно с такими, — она кивнула на Малфоя, который тут же отвёл глаз. Не сводя с Малфоя глаз Ева приготовился ответить девочке.

Прежде чем Ева успела ответить, распахнулись двери Большого зала.

Сотни свечей парили под зачарованным потолком, имитирующим звёздное небо. Первокурсники замерли от восхищения. Длинные столы. Профессора. Высокий трон. И — Шляпа. Распределяющая.

Профессор Макгонагалл начала вызывать имена. Один за другим дети садились на табурет и надевали Шляпу. Кто-то отправлялся в Гриффиндор, кто-то — в Пуффендуй, Когтевран или Слизерин.

Когда назвали Гарри Поттера, зал замер. Он сел под Шляпу, что-то ей прошептал. Та долго молчала, потом громко крикнула:

— ГРИФФИНДОР!

Все взорвались аплодисментами.

За ним пошли Гермиона и Рон. Их тоже определили в Гриффиндор. Мэри, новая знакомая Евы, оказалась в Пуффендуе. Проходя мимо, она улыбнулась Еве.

Невилл пошёл немного неуверенно, но вернулся с сияющей улыбкой — его определили в Гриффиндор.

Малфоя, как и ожидалось, Шляпа быстро отправила в Слизерин. Он шагал гордо, словно победитель, и бросил на Еву взгляд — странный, испытующий. Ева почувствовала, как сжалось сердце. Она испугалась. Что он хочет от неё . Не мог же он догадаться? Голове начали крутиться вопросы. веские звук её имени оторвало её от всего.

И вот — её имя.

— Ева Браун, — позвала профессор Макгонагалл.

Она шла, будто во сне. Табурет. Шляпа. Тишина.

— Интересно… очень интересно, — зашептала Шляпа. — Ты умна, проницательна. Когтевран бы тобой гордился… Но и отваги у тебя немало. Гриффиндор тоже подойдёт. А может… Слизерин? Ты бы там многого добилась…

— Нет, — прошептала Ева. — Только не Слизерин. Пожалуйста… Гриффиндор.

— А почему ты так боишься Слизерина?

— Там… они не примут меня. Я не чистокровная. Я не хочу туда.

— Хм…Интересно. Значит ты пока ничего не знаешь…Ты удивительна Ева Браун . Даже не представляешь, насколько. Ну что ж… Раз ты настаиваешь...

— ГРИФФИНДОР! — громко возвестила Шляпа.

Ева не сразу встала. Она чувствовала, что Шляпа хотела сказать что-то ещё… Что-то важное. Что-то, чего она ещё не знает.

— Что ты имела в виду? — шепнула она.

Но Шляпу уже сняли. Макгонагалл направила её к столу Гриффиндора.

Она прошла, будто во сне. Всё было как в книге — но теперь это была её жизнь. Тайна витала в воздухе. Кто она? Прежняя хозяйка этой тела. Откуда? Почему Шляпа Говорил такие вещи? Почему намекнула, что она "не знает всего"? Что она не знает?

Пока Ева погружалась в мысли, зазвучал голос профессора Дамблдора. Его речь была странной, весёлой, мудрой — и неожиданной. Он пригласил всех к ужину.

И когда на столах появились угощения — она ахнула. Это было чудо. Всё, о чём она читала, — пироги, жаркое, соки, печенье, — всё оказалось настоящим.

И хотя мысли продолжали крутиться в голове, голод оказался сильнее. Она ела медленно, аккуратно, не веря, что всё это происходит по-настоящему.

Это был её новый мир. Её новая жизнь. Ева Браун — волшебница. И всё только начиналось.

Примечания:

Пожалуйста, если вы это читаете, оставьте комментарий или лайк — я буду очень рада! Это поможет мне продолжать писать и не останавливаться.

После ужина учеников распределили по факультетским башням. Староста Гриффиндора — высокий, добродушный мальчик, Перси Уизли, — собрал первокурсников и повёл их к лестницам.

— Осторожно на ступеньках! — предупредил он с лёгкой улыбкой, оглядываясь на толпу. — Некоторые лестницы двигаются… иногда неожиданно. И не наступайте на седьмую слева — она любит исчезать!

Ева, до сих пор не совсем веря, что всё это происходит наяву, не удержалась от вздоха. От напряжения и волнения у неё подкашивались ноги, и как раз в тот момент, когда лестница начала двигаться, она потеряла равновесие. Её схватили за локоть.

— Осторожнее, — мягко сказал Невилл Лонгботтом, поддержав её. Он шел рядом и, похоже, тоже немного нервничал.

— Спасибо, — прошептала Ева, благодарно посмотрев на него. Она слабо улыбнулась. Невилл улыбнулся в ответ… но через несколько шагов сам угодил ногой в исчезающую ступеньку и резко провалился по колено.

— О, не сейчась… — простонал он, ухватившись за перила.

Вокруг раздался смех. Кто-то хихикнул, кто-то открыто захохотал, но Ева лишь посмотрела на однокурсников строго, с серьёзным выражением лица. Она не смеялась. Её взгляд был достаточно выразителен, чтобы окружающие поняли: это не смешно. Смех стих, и группа пошла дальше уже тише, а Ева помогла Невиллу выбраться.

Наконец, они дошли до портрета Толстой Дамы в розовом платье. Староста подошёл к ней и сказал пароль:

— "Голова дракона!" — произнёс он с уверенностью. Дама вежливо кивнула и отворила проход в круглую гостиную.

— Девочки — налево, мальчики — направо, — добавил он. — Каждому покажут, где его спальня.

Еву провели в спальню девочек. Комната оказалась просторной и уютной. Три кровати с балдахинами, тёплые бордовые шторы, мягкий ковёр, старинные сундуки, полки с лампами, а в углу — камин, где потрескивали дрова. Всё казалось одновременно волшебным и каким-то домашним. Она не верила, что будет спать в такой комнате — в мягкой постели, среди тепла и света. После приюта это казалось сном.

В комнате уже были две девочки. Одна из них подошла первой.

— Привет! Я Марта Квилл. Слушай, ты случайно не родственница Лаванды Браун?

Ева слегка растерялась, но тут же ответила:

— Нет, это просто совпадение. Я из маггловской семьи. У меня нет родственников… я из приюта.

— А, теперь понятно, — отозвалась вторая девочка, складывая аккуратно свои вещи в ящик у кровати. — Я тоже удивилась фамилии, но ты и выглядишь по-другому, и характер у тебя явно иной. Кстати, я Эмми Доусон.

Ева кивнула, наблюдая за обеими.

Марта была высокая, светловолосая, с прической в идеальных локонах и сдержанным выражением лица. Двигалась она уверенно и строго, словно всё в её жизни заранее спланировано. От неё веяло благородной сдержанностью.

Эмми, напротив, казалась вихрем. Волосы — растрёпанные, чуть вьющиеся каштановые пряди выбивались из косички. Она всё время что-то теребила, поправляла, пересматривала, при этом весело болтая. Ева сразу почувствовала, что с ней будет легко.

Позже, когда девочки переодевались и обсуждали, как прошёл день, Ева поняла больше.

Марта была чистокровной, из старинной волшебной семьи, придерживавшейся строгих традиций. Казалась немного высокомерной, но не злой. Просто так её воспитали, и она старалась соответствовать ожиданиям. Где-то глубоко в ней пряталось желание свободы, но оно ещё не нашло выхода.

Эмми оказалась полукровкой. Мама — волшебница, папа — маглорожденный волшебник . Эмми обожала всё, что связано с маггловской наукой, и с восторгом рассказывала о разных «интересностях». Она была доброй, шумной, немного неуклюжей — но по-детски очаровательной. И сразу потянулась к Еве.

С этими мыслями Ева легла в постель. Под шёпот огня в камине и лёгкие вздохи соседок по комнате, она почувствовала, как её сердце понемногу успокаивается. Завтра начиналась учёба. В новом, волшебном мире.

* * *

Следующий день занятий в Хогвартсе начался с тревожного ощущения, которое Ева не могла точно объяснить. Казалось, будто между каменными стенами замка витала неведомая сила — не магия, а что-то более личное, почти физическое — как будто невидимый взгляд всё время скользил по ней. Она чувствовала себя обнажённой перед этим миром: не в теле, а в душе.

Хогвартс с утра выглядел особенно живым — лестницы двигались, портреты оживлённо переговаривались между собой, призраки скользили по коридорам, не обращая внимания на учеников. Всё это должно было радовать и вдохновлять, но Еве становилось всё тревожнее. В её памяти всё ещё звенели взгляды — те, что бросали на неё после церемонии распределения и первой ночи в спальне. Даже среди новых знакомых она ощущала себя не до конца своей.

Класс по Трансфигурации находился в высоком зале с узкими окнами, пропускавшими холодный свет. Комната больше напоминала странное сочетание старинной библиотеки, алхимической лаборатории и мастерской часового мастера. Здесь всё было пропитано древней точностью. Воздух пах старой кожей, пылью и чем-то металлическим — как будто магия здесь была не полётом, а ремеслом.

За кафедрой стояла профессор Макгонагалл — высокая, строгая женщина с выражением лица, которое не оставляло сомнений: ошибок она не терпит. Даже её очки, сиявшие в холодном свете, казались частью какого-то магического инструмента.

— Сегодня вы впервые попробуете использовать заклинание трансфигурации, — начала она, глядя на учеников поверх очков. — Самое простое, на первый взгляд: спичка в иглу. Но не обманывайтесь. Магия требует не просто жеста и слов. Она требует сосредоточенности, воли, веры в себя. Если вы не верите — заклинание не поверит вам.

Слово вера прозвучало как вызов. Ева ощутила, как её пальцы сжали палочку крепче — она была холодной, как металл, и немного колючей на ощупь, как будто чувствовала её волнение. Казалось, палочка сомневается в ней не меньше, чем она сама.

— Спичка в иглу… — пронеслось в голове. Вроде бы просто. Но вдруг... вдруг она не сможет?

Остальные ученики начали шептать заклинания. Некоторые с энтузиазмом, кто-то со страхом. Вокруг слышались вспышки, трески, лёгкие хлопки. У кого-то спичка подскочила в воздух и вернулась в прежнее состояние. У кого-то она почернела и начала дымиться. У кого-то стала чуть тоньше, но оставалась деревянной.

Ева сидела, сжав губы. Волна мыслей захлестнула её.

А если я не справлюсь? А если профессор поймёт, что меня приняли по ошибке? Может, это была просто какая-то ошибка в системе? Или проявление магии — случайность, а не прирождённый дар?..

Мир начал плыть перед глазами, но вдруг — будто из глубины души, откуда-то из-за множества сомнений — прозвучал тихий внутренний голос:

Ты можешь.

Она не знала, откуда он взялся. Не знала, её ли это голос. Но он был твёрдым. Спокойным. Таким, которому можно верить.

Она закрыла глаза, сосредоточилась. Вдох. Выдох. Одно движение. Одно слово.

— Feraverto.

Палочка вспыхнула лёгким голубым светом. Спичка дернулась… и исчезла, будто растворилась — на её месте осталась тонкая блестящая игла. Настоящая. Холодная, ровная, точная.

Наступила тишина. Ева не верила своим глазам. Она даже не успела почувствовать радость, как поняла: на неё уставились. Все.

Профессор Макгонагалл подошла, склонилась над парой и внимательно осмотрела результат.

— Превосходная работа, мисс Браун. С первого раза. Такое случается… крайне редко. Гриффиндору — двадцать баллов.

Ева почувствовала, как щёки заливает жар. Это должно было быть моментом торжества. Но вместо этого она ощутила холод в груди.

Аплодисменты раздались — но сдержанные, не слишком дружелюбные. Кто-то хлопнул из вежливости, кто-то — с осторожностью. Остальные — молча смотрели.

Особенно остро она почувствовала два взгляда:

Гермиона Грейнджер — сжимающая губы, нахмуренная. Её спичка изменилась — стала серебристой, но формы иглы не приняла. Она явно старалась, но результат был не тот. Её глаза метали молнии, в них Ева уловила… укол зависти? Недоверия? Скрытое соперничество?

Драко Малфой — сидевший через два ряда, с приподнятой бровью и полуулыбкой, в которой было больше удивления, чем насмешки. Он будто сканировал Еву: что ты такое? откуда ты взялась?

«Я не хотела…» — подумала Ева, отводя глаза. — «Не хотела быть лучше. Не хотела вызывать внимание. Я просто хотела быть частью этого мира…»

Почтовая совиная рассылка всегда вызывала в Большом зале особенное волнение. Сотни сов влетали под своды, кружили в воздухе, опускаясь к ученикам с письмами, свёртками, сладостями и посылками. Ребята гомонили, протягивали руки, ловили конверты. Некоторые кричали от радости, другие хихикали, делясь новостями из дома.

Ева сидела за столом Гриффиндора и, как обычно, не ожидала ничего. Она уже привыкла к тому, что совы пролетали мимо. На первый раз это было больно — ожидание жгло внутри, как обманутая надежда. Но теперь? Теперь она просто наблюдала. Вглядывалась в чужую радость — и не злилась. Просто принимала. Так же, как и Гарри Поттер.

Гарри тоже сидел, глядя в тарелку, будто бы ему было всё равно, но Ева видела, как его плечи чуть-чуть опустились, когда последняя сова покинула зал. Он знал, что письма не будет. Она тоже. В этом они были похожи. И именно поэтому Ева неосознанно задержала на нём взгляд. Ей хотелось... не утешить его — нет, — а просто быть рядом с этим ощущением. Разделить его. Гарри поднял глаза и, заметив её взгляд, слегка, чуть печально улыбнулся.

Ева густо покраснела. Эта улыбка пробралась глубже, чем она ожидала, и она тут же отвернулась, будто её поймали на чём-то личном. Она опустила взгляд в овсянку и попыталась сосредоточиться на еде, но краем глаза заметила, как к их столу приближался кто-то, ступая неровно, прихрамывая. Кто-то старался держаться, но явно было трудно.

Это был Невилл. Он снова оказался под чьим-то заклятием — возможно, запнулся, возможно, Малфой в очередной раз посчитал забавным унизить кого-то слабее. Его движения были странно подёргивающимися — как у марионетки, чьи нити запутались. Ева встала. Внутри всё закипело. Это было не просто раздражение. Это была ярость — горячая, как вспышка магии, мгновенная и не требующая слов.

Слов не понадобилось. Её палочка уже была в руке. Одно лёгкое движение — и заклятие рассеялось. Тело Невилла расслабилось, он чуть не упал, но удержался. Его лицо было красным от стыда, но в глазах светилась благодарность. Он повернулся к Еве и прошептал:

— Спасибо...

Но её внимание уже было на другом. На Драко Малфое. Он сидел за столом Слизерина, лениво покачивая ножкой, глядя на неё с насмешкой. Его губы были изогнуты в высокомерной полуулыбке, но глаза — глаза злились. Он не ожидал, что кто-то посмеет так открыто противостоять ему.

Ева не отвела взгляда. Она смотрела на него спокойно, даже снисходительно. Её губы растянулись в медленной, очень уверенной улыбке. Не вызывающей. Спокойной. И в этот момент Малфой впервые отвёл глаза.

Невилл тем временем достал посылку. Его руки немного дрожали, но он с видимым восторгом развязывал узел. Из свёртка выкатился прозрачный стеклянный шар — Напоминалка. Он сразу же вспыхнул красным. Рон, наблюдавший за этим, не мог сдержать комментария:

— Это Напоминалка, — сказал он, жуя тост. — Если светится — значит, ты что-то забыл.

Невилл нахмурился:

— Вот только я не помню, что...

Ева тихо наклонилась к нему, коснулась его плеча и мягко сказала:

— Мантию. Ты забыл мантию в спальне.

— Ой, точно! Спасибо, Ева, — Невилл просиял и тут же расслабился. — После обеда сразу за ней сбегаю. Ты просто чудо.

— Не за что, — с улыбкой ответила она и снова взялась за ложку. Это был один из тех моментов, когда мир будто бы ненадолго перестал быть суровым.

Она чувствовала тепло. Маленькое, негромкое, но настоящее. Возможно, впервые с тех пор, как ступила на перрон 9¾, Ева почувствовала, что не просто учится в чужом мире, а вплетена в его ткань — как ниточка в узор. Неброская, но нужная.

И хотя ей не приходили письма, в этот момент она чувствовала: она здесь — не одна.

* * *

Ева вошла в класс заклинаний с неясным предчувствием — будто воздух вокруг дрожал от чего-то, что вот-вот должно случиться. Настроение колебалось между тревогой и зыбкой надеждой.

Класс был просторный и залитый мягким светом. На стенах — свитки с рунами и схемами магических жестов, в воздухе — лёгкий запах пыли и чернил. Посреди комнаты стоял профессор Флитвик — крошечный, с сияющим лицом. Он подпрыгнул на скамеечке, чтобы заглянуть в класс, и радостно взмахнул рукой.

— Сегодня, дети, мы будем осваивать одно из самых основополагающих, но в то же время красивейших заклинаний — Вингардиум Левиоса! Поднимем перья, мои юные чародеи! Но помните: это не просто волшебные слова. Это искусство. Магия — это музыка души. Её надо петь внутри, а не просто произносить.

Музыка души… — Ева склонилась над пером, провела пальцем по его мягким волокнам. Заклинания — это разговор с миром. И чтобы говорить на его языке, нужно не зубрить — а слышать. Она чувствовала это.

По классу прокатился гул первых неудачных попыток. У кого-то перо вспыхивало искрами, у кого-то дрожало и бессильно падало обратно. Рон взвизгнул, когда его перо едва не ударило его по носу.

А Гермиона — чётко, слаженно, с чистым, строгим голосом:

— Вингардиум Левиоса.

Перо послушно поднялось, зависло в воздухе. Она сжала кулаки, довольная результатом.

Флитвик захлопал в ладоши:

— Прекрасно, мисс Грейнджер! Именно так! Идеально! Браво!

Гермиона метнула быстрый взгляд на Еву — уверенный, почти вызывающий. Победа в нём читалась ясно.

И тут Ева поняла: от неё ждут. Чего-то — большего? Или наоборот — чтобы она затаилась? Она сама не знала, чего правильнее: вновь показать себя… или спрятаться в тень.

Она посмотрела на перо. Закрыла глаза. Где-то внутри, в самой глубине, раздался тонкий, звенящий звук — будто колокольчики в тишине. Она провела палочкой мягко, точно, и прошептала:

— Вингардиум Левиоса.

Перо не просто поднялось — оно закружилось, как осенний лист на ветру. Грациозно, неспешно, словно танцуя. Описало круг над её головой и плавно опустилось обратно на стол. В классе наступила тишина. Даже Флитвик не шелохнулся.

— Великолепно… — наконец сказал он. — Это было… волшебно, мисс Браун. Исключительно тонкая работа. Вы не просто используете магию — вы её чувствуете. Это редкий дар.

Ева опустила взгляд. В словах профессора не было упрёка, только восхищение. Но на ней — взгляды. Тяжёлые. Острые. Как камни.

Гермиона молчала. Её взгляд был не враждебным, но настороженным — острым, напряжённым. Как будто она не знала, кем видит Еву: союзником… или соперницей.

Малфой хмыкнул со своей парты:

— Опять эта Браун, — сказал он нарочито громко. — Интересно, что с ней не так? Может, у неё в палочке батарейки?

Смешки. Но в них — неуверенность. Его голос звучал насмешливо, но с той самой ноткой — тревожной. Как будто он не до конца понимал, над чем шутит.

Ева опустила глаза. Внутри всё бурлило. Магия была для неё не трюком и не состязанием. Она чувствовала её — как живую ткань, как дыхание. Но каждый раз, когда это проявлялось, между ней и остальными возникала невидимая трещина.

Она не хотела быть ни чудом, ни странностью.

Она просто хотела быть своей.

Урок полётов . Ева волновалось как никогда она всегда мечтала полетать.

Метлы лежали в ряд, как солдаты перед битвой. Каждая со своим характером, своенравием, будто чувствовала, кто из учеников — трусливый, кто — наглый, а кто — просто испуганный.

— Встаньте рядом со своими метлами, — велела мадам Хуч, грозно оглядывая строй учеников. — И скажите: «Вверх!» — громко и чётко!

Малфой, где-то в толпе, скривился, как будто от неприятного запаха:

— Ну что за детский сад… Я и так умею летать.

— Это не соревнование, мистер Малфой, — резко отрезала мадам Хуч. — А теперь замолчите.

Ева стояла в середине, рядом с Гарри. Метла у её ног казалась чем-то чужим, дикарём, которого надо приручить. Она знала, как это делать. Она читала книги. Но книги — не жизнь. А в жизни, особенно в новой, волшебной, каждый взгляд, каждое движение имело вес.

— Вверх! — прозвучал голос Гарри. Его метла тут же взмыла вверх и прыгнула ему в ладонь. Лёгкая, послушная.

Она вздохнула. Сделала шаг назад.

— Верх… — прошептала робко, почти не дыша.

И — словно магия услышала её колебания — метла послушно прыгнула в её руку.

Она сжала пальцы. Холодное шершавое древко. Как будто подтверждение: ты можешь. Но Ева не улыбнулась. Она осторожно оглянулась — никто не смотрел. Все были заняты своими успехами или неудачами. И только Гермиона внимательно смотрела на неё. Взгляд не враждебный… но и не дружелюбный. Словно она сама с собой спорила, пытаясь решить, кто перед ней — соперница или загадка.

Что ей нужно от меня? — подумала Ева. — Почему она всегда так смотрит?

Но времени на размышления не было.

Громкий вскрик. Метла, взвившаяся вверх. И тело Невилла, теряющее равновесие.

— Невилл! — крикнула кто-то.

Он упал. Резко. Неудачно. Мадам Хуч тут же бросилась к нему, велела всем остаться на месте и повела мальчика в больничное крыло.

Но стоило ей скрыться за углом, как хаос начал расцветать. Малфой подобрал с земли блестящий шар — напоминалку, которую потерял Невилл.

— Посмотрите, что я нашёл, — ухмыльнулся он. — Интересно, как он её потерял… Наверное, испугался высоты, как младенец.

— Отдай его мне Малфой а то я тебя сброшу с метлы — твёрдо сказал Гарри.

Ева замерла. Она не хотела вмешиваться. Она тысячу раз обещала себе — не лезть. Не менять ничего. Просто быть. Наблюдать. Жить, но не вмешиваться.

Но когда увидела, как пальцы Малфоя крепче сжали шарик — как он злобно прищурился — что-то взорвалось в ней.

— Отдай его, — зарычал Гарри. — А не то…

—Ты ответишь за то что ты сделал с Невиллом !! Верни то что принадлежит ему и быстро извинись перед ним! — дерзко сказала Ева которая преуспела за ним.. Гарри повернулся к ней в шоке. Она его почти не заметила. Она смотрела только на Малфоя и на шар который он крутил в руках. Малфой разозлился и злобно зашипел как змея.

— Ну так уж и быть, сделаю как вы хотите — и быстро со всей силы швырнул шар. Гарри погнался за шаром, но у Евы были другие планы.

Она медленно приблизилась к Малфою и Драко почувствовал угрозу, исходящую от неё. Ева мельком увидела что Гарри поймал Напоминалку, но продолжала злобно смотреть на Драко. Малфой испугался и начал быстро спускаться вниз, но и Ева помчалась — за Малфоем.

Он пытался увернуться, уйти в сторону. Но она мчалась прямо к нему, как стрела. Догоняла, словно пламя, и наконец, на одной высоте, с силой толкнула его. Он завизжал и рухнул вниз, не сильно ударившись — благо, земля была близко.

Ева зависла над ним. Тяжело дыша. Сердце стучало в ушах.

— В следующий раз думай, прежде чем издеваться над теми, кто слабее, — сказала она, не глядя по сторонам.

Толпа ликовала. Гарри уже спускался с напоминалкой в руках, улыбающийся, но весь удивлённый.

И тут появился голос. Холодный, властный.

— Мисс Браун. Мистер Поттер.

Профессор Макгонагал.

Всё замерло. Радость исчезла. Улыбки растаяли.

— За мной, — тихо, но строго сказала она.

Их повели. Ева шла как во сне. Мысли клубились. «Меня выгонят. Всё. Конец. Я не должна была… Я… Кто я вообще такая? Маглорожденная сирота…»

Они свернули в кабинет, и Ева, вздрогнув, увидела профессора Квиррелла.

Он стоял с тюрбаном на голове и привычно заикался при каждой фразе. Но у Евы внутри всё похолодело. Она знала. Она чувствовала. За этим смешным образом скрывается нечто тёмное. Ей стало страшно не от наказания — от него.

Но вдруг из-за двери выглянул мальчик с веснушками и серьёзным взглядом — Оливер Вуд.

— Я нашла вам ловца и, возможно, нападающего, — сказала Макгонагал, сдержанно, но с блеском в глазах.

— Нападающего? — удивился Вуд.

— Возможно, не в этом году. Но девочка хорошо держится в седле. Пусть тренируется.

Ева остолбенела. Не выгнали?

Вуд кивнул:

— Ловец нам точно нужен. А девушка — пусть потренируется. В следующем году она нам может пригодиться.

Она почувствовала, как напряжение спадает с плеч. Не выгнали. Дали шанс. Отложили. И это — даже лучше.

* * *

Урок зельеварения Ева ждала со страхом. Самый страшный.

Даже когда Ева просто читала книги или смотрела фильмы, профессор Снейп пугал её. Его холодный голос, сарказм, мрачное присутствие — всё это вызывало непроходящее напряжение.

Теперь всё было по-настоящему.

Ева старалась быть незаметной, словно раствориться в стене — тише воды, ниже травы. Она держалась в тени, избегая взгляда Гермионы, которая устроилась за другой партой, чуть дальше, с мрачным, почти обиженным выражением лица. Учебная комната зельеварения была именно такой, как она представляла: полумрак, прохлада, ряды банок с мутными жидкостями, тишина, нарушаемая только редким звоном капель. И сам профессор Снейп — угрюмый, будто из тени, с каменным лицом и пронизывающим взглядом.

Когда ученики расселись, урок начался сразу без приветствий. Снейп почти мгновенно стал придираться, отнимать баллы у Гриффиндора и задавать каверзные вопросы Гарри — всё по канону. Но Ева вдруг почувствовала, что на ней задержался его взгляд. Долго. Внимательно. Словно он что-то искал.

Она опустила глаза. Не двигалась. Сердце заколотилось.

И тут — резкая, острая боль. Как удар изнутри. В голове словно кто-то начал колотить молотком. Ева схватилась за виски, тяжело дыша. Она поняла — он лезет. Он пытается проникнуть в её мысли.

Легилименция.

Снейп — один из сильнейших легилиментов.

А она… Опасна. Она знала всё: кто он такой, что будет впереди, кто предаст, кто умрёт. Она знала, что он любит Лили Поттер, что он — двойной агент. Что Волдеморт вернётся.

Если Снейп это увидит — всё может измениться. История пойдёт по другому пути. И кто знает, какой ценой…

Ева старалась сосредоточиться. Не думать. Не думать. Не...

И вдруг — всё прекратилось. Боль исчезла. Снейп отвернулся, как ни в чём не бывало. Казалось, он ничего не заметил. Но она была уверена — он почувствовал.

Урок продолжался. С трудом, сквозь головную боль и усталость, Ева кое-как выполняла задание. Снейп теперь не обращал на неё внимания, будто всё было обычным. Зато на других он срывался — снимал баллы за любое движение, язвительно комментировал ошибки.

Но Ева не могла сосредоточиться. Боль притупилась, но осталась тенью. И главное — страх. Он пытался войти в её разум. Почему? Что он почувствовал? Узнал ли хоть что-то?

И если да… что теперь?

Примечания:

Спасибо что читаете не судите меня строго это моя первая работа .

После окончания урока зельеварения Ева чувствовала себя ужасно. Болело всё тело, и она никак не могла понять, зачем Снейпу понадобилось залезать к ней в голову. Это показалось ей мерзким и унизительным. Она возненавидела Снейпа ещё сильнее.

Кто дал ему право лезть в мысли учеников?

В чём была его цель? Зачем нужно было причинять такую боль, что казалось — мозг вот-вот взорвётся?

С этими тяжёлыми мыслями Ева направилась на следующий урок. Она с трудом передвигалась, а голова начинала болеть ещё сильнее.

Вдруг Невилл заметил её состояние и обеспокоенно подошёл:

— Тебе не нужна помощь?

Ева покачала головой и отказалась, продолжив идти. Но уже через пару шагов её ноги подкосились — она упала без сознания прямо на пол.

Её отнесли в больничное крыло.

Ева открыла глаза только к вечеру. Головная боль, наконец, отступила. Она чувствовала себя гораздо лучше.

«Вот и первое попадание в больничное крыло… Интересно, но, кажется, не последнее — с такими темпами…»

— Ой, девочка моя, ты открыла глаза, — мягко сказала мадам Помфри, подходя ближе. — У тебя переутомление. Не понимаю, как такая маленькая девочка смогла довести себя до такого состояния на первой же неделе учёбы... Я дала тебе укрепляющее зелье, отдохни немного — и можешь возвращаться в спальню.

— Сколько я была без сознания? — слабо прошептала Ева.

— Четыре, может, пять часов. Я дала тебе зелье сна без сновидений, чтобы твой разум отдохнул как следует. Не загоняй себя до такого состояния. Береги себя, дитя.

— Спасибо, — прошептала Ева.

А в её голове уже вертелись вопросы к Снейпу…

Немного отдохнув, она вернулась в спальню. Девочки были взволнованы и рассказали, что Малфой уже распустил слухи: якобы она так себя повела, потому что не смогла вызвать у профессора Снейпа того же восторга, как у других преподавателей.

Ева вспыхнула от злости. Но быстро успокоилась — вспомнила, что он и в книге не отличался особо примерным характером.

Она устало легла на кровать и закрыла глаза. Впереди был новый день.

* * *

Тем временем, в кабинете директора Хогвартса шёл напряжённый разговор.

— Я не понимаю, Северус, почему вы так замучили эту девушку, — спокойно, но с ноткой упрёка, произнёс Дамблдор.

— Я не хотел её мучить, — резко заговорил Снейп, словно оправдываясь. — Она не должна была так отреагировать на проникновение в память. Я действовал осторожно... Но что-то сильно оттолкнуло меня. Либо она унаследовала окклюменцию, либо кто-то блокирует её воспоминания. В любом случае, любое проникновение оказалось опасным.

Он на мгновение замолчал, закрыл лицо руками, затем заговорил тише, с болью в голосе:

— Я хотел убедиться, что она действительно ничего не помнит. Может быть, она всё же хранила в памяти тот день...

В его голосе звучала надежда, но её быстро сменили грусть и сожаление.

— Мы уже обсуждали это, Северус, — твёрдо ответил Дамблдор. — Она ничего не помнит. Я сам это проверил. Поверьте, если бы она знала хоть что-то, её поведение было бы совсем иным.

— Я не мог довериться только вашим словам, не после всего случившегося... — Снейп вскочил со стула и начал нервно расхаживать по кабинету. Он был зол и явно не находил себе места. Внезапно остановившись, он резко обернулся к директору.

— Элизабет умерла! — громко и с яростью выкрикнул он. — Хотя вы клялись, что они в безопасности! Они вообще не должны были находиться в Британии! Вы знали, насколько это было опасно! Теперь у девочки никого не осталось! Ей грозит опасность!

Последние слова прозвучали срывающимся от страха голосом. Он тяжело вздохнул и продолжил, тише, но не менее остро:

— Что будет, если кто-то узнает правду?.. Вы не уберегли и Лили! Если бы не моя клятва... я бы давно ушёл. И поступил так, как считал нужным.

— Я не мог предвидеть смерть Эмелии... — тихо и с горечью ответил Дамблдор. — Она сама просила дочь, чтобы её похоронили в родной стране. И Элизабет предпочла не ставить меня в известность, она не доверяла мне, как и вы, не доверяете мне полностью. Я потерял их след после того, как они отправились во Францию. Элизабет не думала, что её секрет известен кому-то ещё, не верила, что может быть в опасности...

Он ненадолго замолчал, затем продолжил:

— После похорон матери она исчезла спряталась вне магической Британии. Всё это время жила здесь, никому ничего не сказав. Уже год — под вымышленным данными, скрываясь. Она пыталась выяснить правду об отце своего ребёнка.

При этих словах лицо Снейпа напряглось, он поморщился и нервно фыркнул, отворачиваясь.

— Я до сих пор не знаю, была ли смерть Элизабет несчастным случаем или преднамеренным убийством... Но узнал об этом слишком поздно — когда ребёнка уже определили в Хогвартс. Элизабет долгое время притворялась магглой. После её смерти девочку отправили в британский приют... Так она оказалась здесь.

Дамблдор посмотрел прямо в глаза профессору:

— Неужели после всего этого вы и вправду мне не верите, Северус? Поверьте, мне нет смысла лгать вам. Я бы никогда не допустил этого, если бы мог предугадать последствия.

— Северус… — начал было Дамблдор, но Снейп перебил:

— Если он узнает, кто она на самом деле… всё повторится.

Его голос дрожал от страха и гнева.

— Тогда у нас с вами будет гораздо больше крови на руках, директор.

Северус медленно опустился обратно в кресло, уставившись в одну точку, будто надеялся найти там ответы.

— Я... не смог защитить ни Лили, ни Элизабет… — голос его был глухим, надломленным. — Я не знаю, заслуживаю ли даже попытаться защитить их детей.

Дамблдор долго молчал. Потом тихо, почти с отцовской мягкостью, сказал:

— Возможно, это и есть твой шанс. Не искупить. Но... не повторить.

Снейп отвёл взгляд. Его плечи дрожали, но лицо снова стало непроницаемо каменным.

— Только бы она выжила, — прошептал он почти беззвучно. — Всё остальное — неважно.

Дамблдор кивнул. За окном висел туман, окутывая замок в серую дымку.

— Тогда береги их, Северус. Не ради прошлого. Ради неё самой.

Тишина снова наполнила кабинет, но на этот раз — уже без крика. Только усталость. И тяжёлое, нераскаянное сожаление.

Сегодня должен был состояться первый урок по астрономии. Эти занятия проходили не как обычные — они начинались поздно вечером, ближе к полуночи, на самой вершине Астрономической башни. Ева даже немного нервничала — не от страха, а от предвкушения чего-то нового и необычного.

— Представляешь, если мы реально увидим комету? — шепнула Эмми, её соседка по комнате, когда девочки поднимались по узкой каменной лестнице.

— Надеюсь, она упадёт прямо на Снейпа, — фыркнула Марта с хитрой усмешкой. Все рассмеялись.

Ева тоже хихикнула, но внутри у неё был настоящий ураган мыслей. Ей было невероятно интересно, как могут сочетаться магия и звёзды. Всё ещё не верилось, что она живёт в настоящем замке, с уроками среди ночи и профессорами, обсуждающими влияние Юпитера на сбор мандрагоры.

Когда они вышли на открытую площадку Астрономической башни, Ева затаила дыхание. Над головой раскинулось ночное небо, полное ярких звёзд. Воздух был прохладным, свежим и каким-то особенно волшебным. Внизу туман стелился над землёй, а замок, подсвеченный лунным светом, казался почти нереальным.

Профессор Синестра была строгой, но удивительно интересной. Она объяснила общую суть урока астрономии в мире магии, как положение планет влияет на волшебные зелья, как важно собирать некоторые ингредиенты только при определенной фазе луны, и даже как можно по звёздам предсказывать... погоду. Это вызвало лёгкий смешок в группе — особенно у слизеринцев, которые начали шептать что-то вроде: «А можно предсказать, когда профессор Снейп будет в особенно хорошем настроении?».

Ева стояла у телескопа, стараясь навести фокус. Глаза блестели от восторга. Она улыбнулась себе самой — это был один из немногих моментов, когда она чувствовала себя... настоящей. Не потерянной, не чужой, не странной. А просто девочкой, в волшебной школе, под звёздами.

После урока все не спешили уходить. Синестра и громко прокашлялась.

— Итак, на этом всё. Не забудьте заполнить звёздные карты и подготовить конспект к следующему уроку. И... никаких Прогулок на башне астрономии, — добавила она, явно сдерживая улыбку.

На обратном пути по лестнице Ева чувствовала, как усталость приятно тянет тело, но в душе было тепло. Как будто небо само подарило ей частичку своей магии.

— Знаешь, — прошептала она Аделине, уже свернув в коридор спальни, — если бы все уроки были ночью и под звёздами... я бы, наверное, даже зельеварение полюбила.

Марта фыркнула:

— Только если звёзды вдруг начнут варить зелья за нас.

Обе рассмеялись. Ева с девочками уже почти добралась до спальни, как вдруг её будто что-то остановило. Вдалеке, на перекрестке коридоров, что вёл в сторону старой части замка, промелькнула тень. Быстрая, легкая… почти призрачная.

Она резко остановилась.

— Что такое? — шепнула Марта, обернувшись.

— Мне показалось... там кто-то прошёл.

— Может, просто Полтергейст или какой-нибудь старшекурсник.

Но Ева уже сделала шаг вперёд. Что-то внутри неё словно откликнулось — странное ощущение, как будто сердце на мгновение забилось в чужом ритме. Она чувствовала это почти физически, словно воздух вокруг уплотнился, стал тяжелее.

— Идите, я сейчас догоню, — сказала она тихо.

— Ева… — начала Эмми, но та уже завернула за угол.

Там никого не было. Только каменные стены и чуть колышущийся свет от магических факелов. Она двинулась вперёд, стараясь идти тихо, как будто боялась спугнуть что-то важное.

И вдруг снова — лёгкий шорох. Поворот. Пустой коридор… и дверь. Потёртая, деревянная, без ручки, как будто просто часть стены. Но почему-то хотелось подойти. Тянуло.

Она сделала шаг… второй… и в этот момент сзади кто-то заговорил:

— Не трогай её.

Голос был тихий, но властный. Знакомый.

Снейп.

Он стоял в тени, будто вырос из воздуха, в чёрной мантии, лицо в полумраке.

— Эта дверь... не для вас мисс Браун.— сказал он медленно, подходя ближе. — Если бы вы вошли , последствия могли бы быть… неприятными для вас.

Ева смотрела на него, не в силах отвести взгляд. У него в глазах было не раздражение, не злость — что-то иное. Страх. Нет, беспокойство. И что-то ещё… похожее на вину.

— Простите, я… — начала она, но он перебил:

— Возвращайтесь в спальню, мисс Браун — он замолчал на полуслове, — И постарайтесь не вспоминать об этой двери.

Она дрожа от страха медленно двигалась мимо него и вышла из коридора.

Он развернулся и исчез так же тихо, как появился.

Ева стояла ещё несколько секунд, пока не услышала собственное дыхание. Потом медленно пошла обратно. Сердце стучало быстро.

И всё же, поворачиваясь напоследок к месту, где только что стояла дверь…

В ту ночь Еве снился странный сон.

Она снова шла по тому коридору. Камни под ногами холодные, воздух будто звенел. Дверь снова была на своём месте — теперь она выглядела по-другому: высокая, почти сияющая, с выгравированными на дереве странными символами. Ева подошла и, не думая, коснулась её.

Дверь открылась без звука.

Внутри было темно. Лишь в самом центре стояло высокое зеркало с затейливой рамой, покрытой пылью. Она сделала шаг вперёд, и комната словно ожила. На поверхности зеркала замерцал свет, и отражение начало меняться.

Но оно показало не её в мантии Хогвартса.

В отражении стояла она — чуть старше, в каком-то совершенно другом наряде. Рядом была женщина с добрыми глазами, сзади — фигура мужчины, тень которого она не могла разобрать, но сердце её защемило. Она чувствовала к нему что-то родное.

А потом отражение дрогнуло. Женщина исчезла. Мужчина отвернулся. И Ева осталась одна, глядя в себя, потерянную и одинокую. Только шёпот раздался где-то в глубине комнаты:

— …это не твоё настоящее… но это — твоё ...

Сердце Евы билось сильно. Она не знала, что чувствовать — тепло… или боль.

В этот момент она проснулась. Сердце колотилось. За окном едва занимался рассвет.

— Зеркало Еиналеж… — прошептала она. — Оно действительно здесь?

Ева не могла понять — был ли это сон, или воспоминание, спрятанное от неё самой. Но она почувствовала одно: ей захотелось снова найти ту дверь. Пойти и узнать что покажет ей это тайное зеркало.

Примечания:

Привет! Спасибо, что читаете мою работу. Прошу прощения за возможные ошибки — это моя первая работа, и я немного волнуюсь. Пожалуйста, не судите строго! Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Сегодня у Евы с самого утра на душе было хорошо . А потом вспомнила: по расписанию — Защита от Тёмных Искусств. С Квирреллом.

У неё похолодело внутри. Она знала, кто он. Знала, кто прячется под его тюрбаном. И знала, чем это всё закончится. Остальные же весело обсуждали, какие «глупости» снова начнёт заикаться профессор. Некоторые гриффиндорцы поспорили, сколько раз он скажет «эээ» за урок.

— Он чесноком воняет, чтобы к нему никто близко не подходил, — смеялся кто-то.

— Или чтобы защититься от собственных знаний, — ехидно вставил кто-то из слизеринцев.

Ева не смеялась. Её охватывал холод.

Когда они вошли в класс, Квиррелл уже стоял у доски. Он нервно дергал полы мантии, моргал и сбивчиво заговаривал:

— С-с-сегодня мы... мы п-п-поговорим о т-теоретичес-ской основе пр-п-противостояния т-т-тро... эээ...

Некоторые фыркнули. Кто-то хихикнул.

Ева же не могла оторвать взгляда от его затылка.

Она знала. Она помнила. Там — он. Волан-де-Морт. И дети, смеющиеся в голос, понятия не имели, что издеваются над человеком, в теле которого прячется один из самых страшных магов всех времён.

У неё затряслись пальцы.

— Эва, ты в порядке? — шепнула Эмми, сидящая рядом.

— Я… всё нормально, — тихо ответила она, сжав руки в кулаки под партой.

Она не заметила что где-то далеко и Гермиона Грейнджер тоже заметила её беспокойство . И не могла понять зачем она так себя ведёт. В чём была причина волнения и осторожных взглядов на сторону учителя ЗОТИ. Потом не долго думая она сосредоточился на уроке.

Квиррел рассказывал сбивчиво, путался, говорил полуправду и пропускал важные вещи. В какой-то момент один из учеников из Гриффиндора в полголоса сказал:

— Лучше бы нас сразу тёмным магам отдали — больше пользы.

Ева сглотнула, ей захотелось встать и уйти.

Этот урок длился целую вечность. Квиррел то ронял перо, то вытирал пот со лба, то чесался за ухом. Один раз он чуть не выронил палочку. С каждым его движением у Евы внутри всё сжималось. Она чувствовала, как страх закручивается в груди, потому что это не просто неудачный преподаватель — это бомба с замедленным действием.

Когда прозвенел колокол, она вылетела из класса почти первой. Руки дрожали, дыхание было частым.

Она знала, что через считанные месяцы именно этот «смешной» Квиррелл попытается украсть философский камень и чуть не убьёт Гарри Поттера.

И вот тогда никому будет не до шуток.

* * *

Вот так проходила её жизнь в Хогвартсе. Она училась и заново познавала этот странный, волнующий и иногда пугающий магический мир. Благодаря тому, что во время каникул она смогла заранее освоить несколько тем — тайком прочитав несколько запрещённых учебников, найденных в старом чемодане в подвале приюта, — теоретическая часть уроков давалась ей легче. Она быстро схватывала материал и без труда выполняла домашние задания, тщательно и точно.

При этом Ева почти не разговаривала с другими девочками. Она избегала пустых разговоров и громких компаний. После уроков почти сразу шла в библиотеку — туда, где воздух пах пыльными страницами и старинными чернилами. Библиотека казалась ей душевно близким местом. Там царила тишина, которую она так ценила, и там никто не заставлял её притворяться, когда внутри бушевал ураган.

Иногда мадам Пинс одаривала её подозрительным взглядом, особенно когда она просила книги из раздела с особыми условиями доступа.

— Ты уверена, что тебе точно задавали это читать? — холодно спрашивала библиотекарша, прищурившись.

— Да, профессор МакГонагалл сказала, что можно… — тихо отвечала Ева, не встречаясь с ней взглядом.

Это была не совсем правда. Но и не ложь: МакГонагалл ведь действительно говорила, что «знания — не преступление», а значит… можно. Наверное.

Зельеварение вызывало у Евы особенно сильное напряжение. На практических занятиях она чувствовала, как её пальцы дрожат, когда она переливает слизь тентакулы в котёл или режет корень валерианы. Каждый раз, когда профессор Снейп проходил мимо, её сердце начинало колотиться в груди.

— Мисс Браун, — раздавался его холодный, как заточенный нож, голос. — Вы уверены, что поняли инструкцию? Или мне повторить слова с максимально возможной медлительностью?

Некоторые ученики хихикали, но Ева лишь молча кивала и опускала глаза.

"Он знает, что я что то скрываю .. ", — подумала она однажды. — "Он чувствует это. И… ему не нравится то что он не сможет разгадать..". И она была почти права.

Но несмотря на трудности, она не сдавалась. Дома в приюте ей приходилось бороться за каждую крупицу уважения. Здесь — за каждую каплю зелья, не испорченного страхом.

На остальных уроках всё проходило более-менее спокойно. Ева сидела за одной из задних парт, стараясь не выделяться. Когда профессора задавали вопросы, Гермиона Грейнджер всегда поднимала руку первой, всем своим видом показывая: я знаю ответ, и он точный, и правильный.

Иногда Гермиона косилась на Еву, особенно когда та на практике колдовала заклинания чуть лучше, чем ожидалось.

— Почему ты не поднимаешь руку? Ты же знаешь, — как-то сказал ей Невилл когда они делали вместе уроки в библиотеке, держа в руках книгу о трансфигурации.

— Не хочу, — тихо ответила Ева, не отрываясь от конспекта. — Пусть думают, что я обычная.

— Но… зачем? Ты можешь себе заработать много баллов. , — заметил он.

— Да, — слабо улыбнулась Ева. — но мне это не интересно. мне не нужны балы мне нужны знания я не хочу выделяться.

Невилл нахмурился, не зная, что сказать, и вернулся к книге.

Иногда, когда у Невилла возникали трудности, особенно с зельями или травологией, Ева тихо садилась рядом с ним после уроков.

— Смотри, если ты сначала разотрёшь листья, а потом добавишь каплю настоя — получится лучше, — шептала она, показывая жестами.

— Ты как будто волшебница-учительница, — смеялся Невилл. — Почти как профессор Спраут, только не такая… взбалмошная.

— Спасибо, — улыбалась Ева.

— Не за что. А ты знала, что у меня зелье вчера чуть не взорвалось в моем котле? Я думал, мне уши оторвёт, честное слово! Взрыва не было, но вонь стояла просто ужасная.

Он развлекал её, когда она была грустной, а это случалось часто. Порой Ева сидела у окна в комнате Гриффиндора и молча смотрела на звёзды, а он подходил, неловко присаживался рядом и рассказывал, Про загадочного животного, охранявшему что-то в коридоре третьего этажа.

— Думаешь, это правда? Что он охраняет какой-то секрет? — спрашивал он однажды, когда они возвращались с библиотеки.

— Конечно, — кивнула Ева. — В Хогвартсе каждый коридор — это тайна. Просто не все хотят её найти.

— А ты хочешь?

Она посмотрела на него и медленно кивнула:

— Я хочу понять этот мир. Потому что он... теперь мой.

Она действительно радовалась, что подружилась с Невиллом в первый же день. Его доброта, искренность, мягкий характер — всё это было как тёплое одеяло в мире, полном неизвестности. Эта дружба стала для неё настоящим счастьем, той нитью, за которую она держалась, чтобы не потеряться среди магии, тайн и собственной боли.

* * *

Осень подходила к концу, и Хогвартс постепенно преображался. Длинные коридоры замка украшались резными тыквами с мерцающими огоньками, гирляндами из сушёных листьев и летающими летучими мышами, которые были на удивление настоящими. Повсюду витала предвкушающая суета — приближался Хэллоуин.

В Большом зале было особенно красиво. Потолок, как всегда, отображал небо с редкими облаками, а под ним свисали сотни свечей, освещая зал тёплым, мягким светом. На столах появились блюда, которые казались магически бесконечными: жареная тыква, пироги, пудинги, сладости, которых хватило бы на целую армию.

Ева сидела среди гриффиндорцев, но как всегда немного в стороне, наблюдая за праздником молча. Атмосфера была праздничной, яркой, почти волшебной в самом лучшем смысле. Дети смеялись, велись разговоры, кто-то устраивал мини-баталии на пирожных — всё было живо и громко.

Но в одно мгновение всё переменилось.

Двери зала распахнулись, и вбежал профессор Квиррелл. Его тюрбан был перекошен, лицо бледное, глаза — полные ужаса.

— Т-т-троль! — закричал он, задыхаясь. — В подземельях… тролль! Я… я подумал, что должен предупредить вас!

Зал замер. А потом — вспыхнул паникой. Кто-то вскочил, кто-то закричал. Звуки стульев, грохот, беготня, визг. Всё перемешалось в какофонию.

Но Ева осталась спокойной. Она просто опустила глаза на свою тарелку и в глубине души тяжело вздохнула. Её лицо не дрогнуло, хотя внутри что-то сжалось — не от страха, а от предчувствия.

"Вот и началось", — подумала она. — "Тот самый эпизод. Первый серьёзный момент… из книги".

Когда профессор Дамблдор громким голосом призвал всех сохранять спокойствие и приказал старостам отвести учеников в спальни, Ева встала вместе с остальными. Она шла медленно, бок о бок с однокурсниками, внимательно вглядываясь в лица и оценивая, кто как реагирует. Паника ещё витала в воздухе.

И тогда она заметила.

На повороте, в самой тени колонн, мелькнули две знакомые фигуры — рыжая вихрастая голова и взъерошенные чёрные волосы. Гарри и Рон. Они крались, стараясь не привлекать внимания, и скрылись в коридоре, ведущем прочь от башен.

"Они идут за Гермионой", — сразу поняла Ева. — "Она в туалете для девочек. Тот самый момент. Сейчас они спасут её от тролля… начнётся их дружба".

Она остановилась, будто бы случайно. Её никто не заметил — все были увлечены шумом и переживаниями.

"Я ведь знаю, чем всё закончится", — пронеслось мысли в её голове успокаивая ее беспокойство и тревогу внутри.. — "Они победят. Гарри всунет палочку троллю в нос, Рон применит Вингардиум Левиоса, Гермиона скажет, что это всё её вина…"

И у неё снова возникло искушение — пойти за ними. Повернуть, вмешаться. Изменить. Но…

"Нет. Это не моё место. Я — чужая для этого мира. Меня тут не должно было быть . Я не должна нарушать канон".

Она повернулась к лестнице, ведущей в башню Гриффиндора, и пошла вслед за своими сокурсниками, растворяясь в толпе.

Но внутри было неспокойно. Несмотря на внешнее хладнокровие, где-то глубоко под ним бурлило напряжение. Как будто мир вокруг — этот мир книги, который она знала так хорошо — трепетал от её присутствия, будто знал: чужая здесь.

Ева резко остановился посередине коридора смотрел в сторону ведущую спальню гриффиндора, в голове у неё всё ещё звучал отголосок:

"Что, если однажды я всё-таки вмешаюсь?.."

Сердце билось чаще, и в этот момент она почувствовала, как невыносимо тяжело оставаться в стороне.

"Если я правда здесь — если я в этом мире, неужели моя задача только молчать и наблюдать?.."

И впервые — нарушая все свои внутренние запреты, она сделала шаг вперёд. А затем ещё один. И побежала за ними.

Тихо, как тень, Ева пробралась в тот самый коридор. Она видела впереди Гарри и Рона, несущихся к двери в девичью ванную.

— Гарри! — громко прошептала она. — Подождите!

Они резко обернулись, удивлённо замерли.

— Ева? Что ты… — начал Рон, но она уже догнала их.

— Гермиона в опасности, я знаю, — быстро сказала она. — Я видела, как она ушла сюда одна.

Гарри моргнул, слегка настороженно, но не стал спрашивать, откуда она знает. Всё происходило слишком быстро.

— Тогда идём! — сказал он, и втроём они рванули к двери.

То, что они увидели, было как из кошмара: огромный тролль, как гора, нависал над Гермионой, которая прижалась к стене, дрожа от ужаса.

— Эй, ты, толстоголовый урод! — заорал Гарри, отвлекая чудовище. Тот обернулся, заревел и двинулся в их сторону.

Тот развернулся. Гарри и Рон попытались сбить его с толку. Ева тоже подняла палочку, но в этот момент тролль рванул вперёд — прямо к ней.

Она замерла, испугалась на долю секунды — и этого хватило.

Он взмахнул дубиной — слишком близко.

Она только успела отшатнуться и закричать:

— Протего!

Слабый щит едва-едва остановил удар. Её отбросило в сторону. Резкая боль в плече — ударилась о раковину. На глазах выступили слёзы, но она не плакала.

Рон обернулся и закричал:

— Нет!

Он поднял палочку:

— Вингардиум Левиоса!

Дубина взлетела — и с грохотом упала на голову тролля. Тот рухнул.

Гарри подбежал к Еве:

— Ты в порядке?!

Она медленно поднялась, сдерживая боль:

— Думаю… да. Немного ушиблась.

Рон всё ещё смотрел на тролля, будто не веря, что всё закончилось.

Гермиона выдохнула, и со слезами в голосе сказала:

— Спасибо вам… всем.

Затем — с неожиданной теплотой — посмотрела на Еву.

— Ты тоже… ты спасла меня. Хоть и могла пострадать.

Ева хотела отмахнуться, но вдруг Рон, всё ещё под впечатлением, пробормотал:

— Ты… ты правда в порядке? Это было безумие…

Гарри усмехнулся:

— И немного героично.

Ева впервые с начала года улыбнулась в ответ — устало, скромно, но искренне.

И вдруг её взгляд помутнел. Мир поплыл. Шум голосов стал отдалённым, как под водой.

Она упала.

Крик застрял в горле. Всё тело словно обожгло — боль обрушилась, как волна. Огромная, неподъёмная.

Она хотела закричать — но не услышала своего голоса.

Гарри, Гермиона, Рон… Все исчезли.

Она проваливалась — куда-то вниз, в пустоту.

Боль.

Боль.

Слишком много боли.

"Хоть бы кто-то помог… мне больно…" — пронеслось в сознании.

Но вокруг — ничего. Только тьма и пустой, холодный ветер, словно изнутри её самой.

И тут — вспышка.

Будто всё тело разорвало на тысячу осколков, и тут же собрало заново. Слёзы выступили из глаз, но она не могла их вытереть. Её не было — только ощущение того, что она есть.

И снова — тот самый белый зал.

Без стен.

Без горизонта.

Без звука.

И тут — голос.

Знакомый, страшный и странно родной.

— Зачем ты так? Тебя же предупреждали.

Голос не был громким — но он звучал внутри неё. Он вёлся через кости, через память, через самую суть.

— Ты вмешалась. Ты не должна была…

Она попыталась заговорить — но слова не шли. Только мысленный крик:

— Я не могла иначе! Она бы пострадала! Я просто хотела помочь! — с отчаянным голосом сказала она .

Голос помолчал. Тишина тянулась мучительно долго.

— Ты нарушаешь поток. Каждый раз, когда ты встаёшь против того, что должно быть… ты подвергаешься опасности...

Её трясло. Сердце колотилось — но не в теле, а где-то внутри света.

— Ты забываешь, кто ты. И что в тебе есть. Ты думаешь, что можешь быть просто одной из них… — Прозвучал голос с упрёком -— Но ты не одна из них. Ты никогда не была. — Голос дрожал как будто испугавшись за неё.

Словно молния, сквозь её голову пронеслись воспоминания, которых она не помнила.

— какой-то древний алтарь

— алый, как пламя, свет над головой

— чужие, тёмно-голубые глаза

— магия, что ломает стены

— кровь на мраморе

— клятва, произнесённая не на этом языке

Она зажмурилась. Зажала уши. Хотела убежать.

— Ты не должна вмешиваться подвергая жизни в опасности таков договор ритуала проведённый ради твоего спасения. Будь осторожна, Ева.

И вдруг — резкий холод, вспышка тьмы — и…

Ева открыла глаза.

Она лежала в лазарете. Над ней склонилась мадам Помфри. Где-то рядом слышался голос Гермионы — взволнованный, но живой.

— Она пришла в себя! Гарри, Рон, она очнулась!

Рон подскочил с кресла.

— Ева! Ты как? Ты нас напугала! Ты просто… упала! Как в обморок!

Ева моргнула.

Она хотела сказать: «Я в порядке». Но Вспомнив последние события вместо этого прошептала:

— Кто… я?

И этот вопрос впервые прозвучал для неё по-настоящему страшно серьёзной и к месту…

Примечания:

Привет! Спасибо, что читаете мою работу. Прошу прощения за возможные ошибки — это моя первая работа, и я немного волнуюсь. Пожалуйста, не судите строго! Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Примечания:

Если хотите продолжение — дайте знать и ставьте лайки!

Она сидела в лазарете, укрытая мягким пледом, и всё ещё дрожала. Голоса друзей становились фоном — она почти не слышала, что говорит Гермиона, как Рон снова и снова пересказывает момент, когда тролль рухнул, и как Ева упала — как подкошенная.

Но внутри всё было не здесь. Не в Хогвартсе, не в лазарете.

Внутри — всё было там. В той комнате. В той жизни.

Алина…

Ева закрыла глаза. И перед ней вспыхнули лица.

Папа — тёплый, родной, обнимающий её в темноте. Его пальцы гладят волосы. Его шёпот: «Спи, принцесса. Всё будет хорошо…»

Мама — строгая, упрямая, с болью в глазах. Не понятая. Но всё равно любящая. Как могла.

А потом — Андрей. Ад. Крик. Страх. Лёд.

Ева всхлипнула. Медленно подняла руку и прижала её к груди.

— Прости… — прошептала она. — Прости, Алина. Прости, что не смогла… не справилась… не спасла нас…

Слёзы побежали по щекам. Их нельзя было остановить. Она позволила себе плакать — как ребёнок. Как девочка, которой так долго не разрешали быть слабой.

— Я помню тебя, — сказала она тише. — Помню всё, что мы пережили. Твою боль. Твою любовь к папе. Твоё одиночество… Но теперь… теперь я должна идти дальше. Я должна жить. По-настоящему.

Она будто почувствовала — где-то глубоко внутри — лёгкое прикосновение к плечу. Тёплая ладонь.

«Спасибо», — донеслось еле слышно. — «Теперь ты — свободна».

Ева открыла глаза.

И в ту же секунду — новая вспышка. Яркая. Обжигающая.

…Белый зал.

Женщина. Мама? Мама Евы. Настоящая. В чёрном, сжимающая руки в кулаки, стоящая перед кем-то… не человеком. Перед Силой. Существом.

— Верни мне её, — произносит мама. — Верни мою девочку.

— Ты сама заключила с нами сделку, — отвечает Существо. — Она выжила. Но жила в другом мире, как ты и просила. Без магии. Без памяти. Чтобы просто осталась жива. Таковы были твои условия. Мы исполнили их. Ты наблюдала за ней оттуда, из своего мира.

— Но она страдает! — выкрикивает мама. — Что это за мир, что за люди? Почему вы выбрали ей такую судьбу? Она несчастна!

— Душа сама притягивается к телу, которому подходит, — спокойно отвечает Существо. — Мы не выбираем. Мы исполняем. Пока она жива в том мире — контракт действует.

И всё гаснет.

Ева содрогается — и новая вспышка вырывает её из темноты.

…Белый зал.

Та же женщина. Теперь Ева чувствует: это точно её мама. Её. Не Алины — её.

Мама снова в чёрном. Стоит перед тем же Существом. В глазах слёзы. Дыхание сбито.

— Сейчас… — выдавливает она. — Её убивают. Помоги. Верни мою девочку.

— Ты уверена? — звучит в ответ. — Всё будет стёрто. Всё, что было после её смерти. Время повернётся назад. Ты готова пожертвовать всем этим ради неё? Её возвращение… не будет прежним. Мы не можем сказать, что будет дальше. Нужна жертва.

Мама дрожит. Но говорит твёрдо:

— Я заключу договор. Забери меня. Я — жертва.

И вдруг добавляет:

— …Но у меня есть условие!

Примечания:

Спасибо, что читаете мою работу. Прошу прощения за возможные ошибки — это моя первая работа, и я немного волнуюсь. Пожалуйста, не судите строго! Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Ева вышла из больничного крыла, где пролежала несколько дней. Казалось, всё осталось позади — раны зажили, тело окрепло. Но внутри она чувствовала себя иначе: словно снаружи её ждали, а внутри — пустота и тьма.

Она чувствовала усталость, которая не проходила ни днём, ни ночью. После того как правда просочилась в её память — резкая, как лезвие, неумолимая, как приговор, — Ева не могла прийти в себя. Воспоминания, вырванные из глубин сознания, опалили её разум и оставили внутри тишину, полную боли.

К утрате прошлой жизни добавилась ещё одна потеря — матери, которую она не помнила, но чьё отсутствие горело в сердце живым пламенем. Эта боль была неуловимой, словно призрак — без лица, без имени, но ощутимой, как пустота, которая не заполняется ничем.

Она не знала, почему чувствует эту утрату так глубоко. Логика молчала. Но сердце подсказывало — это было важно. Это было больше, чем просто недостающий фрагмент.

Еве казалось, что её обложили стенами — стенами из тайн, шепотов, чужих решений. Всё вокруг было обмотано невидимой паутиной секретов, тщательно скрытых от неё… против её воли. Она не просила быть частью этой игры. Но кто-то сделал выбор за неё.

И теперь она хотела разорвать эту тишину. Разгадать. Понять. Восстановить себя.

Стены Хогвартса шумели привычным гулом: учащиеся спешили на уроки, коридоры наполнялись голосами и смехом. Но для Евы всё это казалось чужим. Она шла, не касаясь этого мира, словно тень, которая потеряла себя.

В классах Ева молчала, на уроках старалась не выделяться. В столовой ела мало, больше сидела в стороне. На переменах её можно было найти у окна, где она смотрела на покрытые снегом деревья, или в библиотеке — в темном углу за книгами.

Однажды, сидя в библиотеке, Ева пыталась уйти в учебу, чтобы не думать. Вдруг к ней осторожно подошла Гермиона. В руках у неё был том «Истории магии», но взгляд был мягким и обеспокоенным.

— Мы пришли с ребятами больничный крыло тогда… тебя там не было.. после этого… ты себя ведёшь очень… странно грустно .. — тихо проговорила она, сев напротив. — Я очень переживала за тебя.

Ева посмотрела на неё, и в её взгляде было одновременно тепло и усталость.

— Спасибо, Гермиона. Я знаю, что ты волновалась. И я очень благодарна.

Гермиона ждала продолжения, надеялась услышать больше, но Ева лишь тихо улыбнулась и отвернулась к книге. Поняв, что сейчас не время для дружбы, Гермиона мягко встала и ушла.

Через несколько минут, когда Гермиона уже отошла, к столу Евы подошёл Невилл с неловко поставленной кружкой тёплого какао.

— Привет, — сказал он, стараясь не смущаться. — Это тебе.

Ева впервые за долгое время почувствовала лёгкую радость и ответила улыбкой.

— Спасибо, Невилл.

— Ты уже в порядке? — спросил он. — Ты как будто совсем исчезла.

— Уже лучше, — ответила она. — Просто нужно время.

— Если хочешь, могу принести тебе книжку про лечебные растения — говорят, они помогают настроению.

— Спасибо. Это очень мило.

Они немного посидели вместе в тишине, которая не казалась теперь такой одинокой.

Приближался матч по квиддичу. Все готовились к триумфу Гриффиндора, но Ева чувствовала себя отстранённой и безразличной.

Этой ночью она не могла уснуть. Сердце било тревожно, мысли бродили бесконтрольно. Звук дыхания соседок, тиканье часов — всё казалось слишком громким.

Не думая долго, она тихо надела мантию, оставила комнату и направилась в сторону запретных коридоров, туда, где стояло Зеркало Иналеж — возможно, единственное место, где можно было найти хоть немного правды.

* * *

Она вышла из спальни стараясь не шуметь. Шаг за шагом — по холодным коридорам, мимо портретов, чьи глаза следили с подозрением.

Зеркало. Она должна его найти.

Зеркало, что покажет правду. Или ложь. Или надежду.

Ева сворачивала за поворотами, будто по памяти, которую никогда не проживала. И — наконец — оказалась в пустой комнате с высоким арочным зеркалом. Его рама была покрыта пылью, но само стекло светилось изнутри.

Она подошла ближе.

И тоьлько только подошла...

Щёлк.

Скрип двери.

— Ага! Попалась! — сиплый голос.

Филч.

Он схватил её за плечо и оттащил от зеркала, как будто она только что взломала кабинет директора.

— В запретной зоне, мисс, среди ночи! Думаете, правила не для вас? Сейчас же к Макгонагалл!

Утро было суровым. Холод от каменных стен съедал кожу, но профессор Макгонагалл была ещё суровее.

— Вы нарушили два правила, мисс Браун. Первое — вы покинули спальню после отбоя. Второе — вы проникли в крыло, которое было чётко закрыто для всех учеников, особенно первого курса. Я... разочарована.

Ева стояла, опустив голову. Она не оправдывалась. Только молчала.

Макгонагалл вздохнула.

— К сожалению, я не могу отменить этого наказания. Вы будете отбывать его завтра, во время матча по квиддичу. Под надзором мистера Филча. Без магии.

Во время того, как стадион гремел криками, а метлы свистели в небе, Ева, в мантии и с ведром, стояла у грязного коридора рядом с астрономической башней.

— Вот тебе щётка, девчонка, — буркнул Филч. — Без волшебства. Руками. До блеска. И чтоб ни пятнышка. Мне плевать, что там твои друзья выигрывают.

Щётка резала пальцы, ведро звенело на каждом шагу. Но внутри Евы было тихо.

После матча — праздник. Гриффиндор ликует. Рон и Гарри смеются у камина. Тихо переглянувшись между собой они бросили на неё взгляд. А Ева просто тихо садится в угол, немного уставшая, с лёгким привкусом золы на руках.

Примечания:

Спасибо, что читаете мою работу. Прошу прощения за возможные ошибки — это моя первая работа, и я немного волнуюсь. Пожалуйста, не судите строго! Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Каникулы ворвались в Хогвартс с лёгкой зимней суматохой: ученики собирали чемоданы, обменивались объятиями, громко смеялись и бегали по коридорам, торопясь попрощаться до отъезда. В воздухе витал запах корицы, хвои и предвкушения праздника. Учащиеся один за другим исчезали в толпе, и замок постепенно опустел.

Когда последний поезд увёз своих пассажиров, Хогвартс преобразился. Казалось, сам замок вздохнул спокойно, как старик, оставшийся наедине с воспоминаниями. Большой зал украсили великолепные ёлки, каждая — со своим характером: одна мерцала звёздной пылью, другая звенела колокольчиками, третья сверкала ледяными сосульками. Потолок переливался мягким светом северного сияния, словно небеса опустились в стены школы.

На перилах лестниц и вдоль длинных коридоров зажглись гирлянды, в витражных окнах плясали снежинки, а доспехи распевали рождественские мелодии своим скрипучим металлическим голосом. Всё дышало волшебством — чистым, праздничным, почти детским.

Ева шла по пустым коридорам, замедляя шаг. Она чувствовала, как что-то внутри оживает. Сколько бы боли ни пряталось в глубинах её души, волшебство Хогвартса снова коснулось её сердца. Всё здесь было живым — свет, украшения, тишина, легкое эхо шагов в пустом зале.

Она останавливалась у окон и долго смотрела, как падает снег. Медленно, беззвучно. За окном белый покров укрывал землю, словно заботливое одеяло. Её губы дрогнули — почти улыбка.

Но в этой тишине тоже было что-то утешающее. Как будто замок говорил ей: «Ты здесь. Ты выжила. И ты не совсем одна».

* * *

Наступило утро Рождества.

Даже в опустевшем Хогвартсе чувствовалась лёгкая праздничная суматоха. Снег тихо падал за окнами, превращая двор замка в сверкающее белое поле, а в Гостинной Гриффиндора, несмотря на немногочисленность учеников, царила атмосфера радости и тепла. Те, кто остался на каникулах, получали подарки, смеясь и перебрасываясь обёртками.

Ева сидела чуть поодаль, свернувшись на лавке у окна. В её руках лежал аккуратный свёрток — письмо и крошечная заколочка. Подарок от Клэр. Простая вещица — недорогая, из недолговечной материала с маленькой бусинкой . Но для Евы это было дороже всяких волшебных предметов. Клэр, её подруга из приюта, не забыла ее. Написала письмо, закрепила подарок с любовью, искренне, по-детски тепло.

Пальцы Евы осторожно крутили заколку, как будто боялись сломать.

Ей было немного стыдно — она так долго не писала Клэр, была погружена в себя, в сны, в боль, в память. Но Клэр... она просто ждала.

Ева вспомнила, как несколько дней назад решилась наконец обратиться к профессору МакГонагалл.

Смущённо, опустив взгляд, она призналась, что хочет отправить письмо подруге. МакГонагалл долго на неё смотрела, а потом — впервые — её взгляд смягчился. Словно поняла, что этот крошечный шаг значил для девочки слишком много.

Профессор превратила старое перо на своём столе в изящный платочек,, которую Ева аккуратно уложила в письмо.

«Я прослежу, чтобы оно ушло маггловской почтой», — тихо пообещала МакГонагалл.

И она сдержала слово.

Сегодня Ева держала в руках ответ. Настоящее письмо, с подписями, с почерком, который она знала наизусть.

Привет, Ева!

Ну наконец-то я от тебя хоть что-то получила! Ты там что, совсем забыла, как выглядят ручка и бумага? Я уж думала, что тебя там в своей частной школе в подвал заперли без права переписки!

Как ты там вообще, а? Тебя там не мучают? А то я знаю эти закрытые школы — строгие, все в одинаковой форме, шаг влево, шаг вправо — выговор или минус ужин. Если кто-то тебя обижает — пиши сразу! Я придумаю, как туда прорваться и покажу им, что ты у меня не одна! У тебя есть я, ясно?

Слушай, только не вздумай чувствовать себя виноватой, что не писала. Я знаю, что тебе там, наверное, нелегко, и что времени на письма — как на десерты в приюте: вроде как обещают, но не дают. Так что я совсем не злюсь, честно. Просто скучаю, и всё.

Ты там друзей нашла хоть? Или опять сидишь где-нибудь в углу, тихая-тихая, как мышка? Я помню, как ты раньше в приюте постоянно старалась исчезнуть с глаз, но я-то знаю, какая ты на самом деле! Умная, сильная, просто ты сама в это не веришь.

А если кто-то на тебя орёт или пальцы гнёт — давай сдачи! Не бойся! Подумаешь, школа. Всё равно потом на каникулы вернёшься, и мы с тобой оторвёмся по полной! Пойдём в парк, будем есть мороженое зимой, болтать до позднего вечера и ржать, как раньше, помнишь?

Если ты не можешь писать — ничего страшного. Я подожду, пока ты вернёшься. Мы обязательно увидимся летом, и тогда ты расскажешь мне всё. Даже если захочешь — по глазам прочитаю. Ты же знаешь, я умею.

Я тебе тут купила заколку. Ну, не знаю, понравится тебе или нет, но она милая. Такая с маленьким жемчугом. Мне показалось, что она похожа на тебя — вроде простая, но на свету переливается. Надеюсь, ты её не потеряешь в своей “элитной” школе. Если потеряешь — не страшно. У меня будет повод подарить тебе новую.

Ты у меня самая лучшая, слышишь? Не грусти там. Даже если всё кажется тяжёлым — знай, я всегда думаю о тебе. И люблю тебя — не меньше, чем раньше.

Даже больше.

Жду лета. Жду тебя.

Твоя Клэр.

Самая дерзкая и преданная подруга на планете

И это было лучшее, что могло случиться в этот день.

По залу разносились радостные возгласы.

Рон и Гарри с восторгом разворачивали свои свитеры с инициалами. Ева наблюдала издалека — молча, незаметно.

И всё-таки ей удалось заметить свёрток, который Гарри получил отдельно. Как он осторожно его разворачивал, удивлённо трогал ткань. Она прищурилась — плотная, серебристая… мантия. И она догадалась. Мантия-невидимка.

Гарри и Рон переглянулись, тихо что-то обсуждая, посматривая в её сторону. Но никто не подошёл.

И Ева поняла — они не знали, как с ней быть. Она была для них… странной. Тихой. Слишком закрытой.

Ева отвела взгляд.

Это было не обидно. Просто… она уже привыкла.

Она снова посмотрела на заколку в ладонях. Клэр верила в неё. В её сердце потеплело.

Ева подняла голову. Вокруг прыгали, смеялись, размахивали подарками.

А она просто сидела и молчала. Но в её тишине теперь жила не пустота. В ней появилось что-то тёплое. Что-то, что возвращало её к жизни. Пусть совсем понемногу.

И всё-таки, мельком глянув на Гарри и свёрток у него на коленях, она ощутила странное, сильное желание.

Не из зависти — нет. А из тихой надежды: если бы у неё тоже была такая мантия… она могла бы войти в ту запретную комнату. К зеркалу. Найти ответы. Понять себя.

Она не знала, что именно там увидит. Но сердце подсказывало — что-то важное. Может, даже решающее.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Ева сидела в углу гостиной, свернувшись клубком, как будто стараясь стать невидимой не заклинанием, а самой собой. Уже несколько ночей подряд она не могла заснуть. Мысли роились в голове, не давая покоя. Дни проходили за изучением книг в библиотеке — Ева пыталась овладеть чарами невидимости. Но заклинания оказывались нестабильными: то работали, то нет, часто исчезая в самый неподходящий момент. Чтобы не попасться, ей нужно было найти уединенное место для тренировок, где она могла бы засекать примерное время действия и не бояться, что кто-то внезапно увидит её в полупрозрачном состоянии.

Этой ночью, как и многими другими, ей не спалось. Она тихо спустилась в пустую гостиную Гриффиндора, укутанную в мягкий полумрак и свет угасающего камина. Села ближе к огню, вытянув ноги к теплу, и задумчиво вертела в пальцах маленькую заколку — подарок Клэр. Этот крохотный предмет казался ей ниточкой, связывающей с другой жизнью, где всё было проще, пусть и не легче. Заколка грела душу. В ней была дружба, тепло, забота, которую она потеряла, но которую всё ещё ощущала.

Тишина нарушилась: дверь чуть скрипнула, и в комнату вошёл Гарри. Он не сказал ни слова, лишь кивнул Еве, проходя мимо, и сел в кресло неподалёку. Она чуть повернулась, взглянув на него. Его лицо казалось уставшим и отрешённым — таким же, как она чувствовала себя сама. Последнее время Гарри часто сидел тут по ночам. Они редко разговаривали, но какое-то молчаливое понимание связывало их: двое одиноких в мире, где слишком много тайн, слишком мало ответов.

Она догадалась, что он, вероятно, нашёл зеркало. Зеркало Еиналеж. Где можно увидеть то, чего жаждет сердце. Наверняка он видел там своих родителей. Наверняка это давало ему хоть крупицу утешения.

У Гарри была мантия-невидимка — подарок, тайна, шанс. Он мог добираться до запретных мест, и никто бы не заметил. Ева подумывала позаимствовать у него мантию, но каждый раз отступала: как объяснить, зачем ей это? Как сказать, что она тоже хочет заглянуть в зеркало, чтобы понять — кто она? Что у неё отняли? И стоит ли оно того?

Возможно, зеркало не даст ей ответов. Возможно, наоборот, принесёт ещё больше боли. Но часть её — та, что не могла забыть свою утрату, даже не помня лица матери — рвалась туда, как к последней надежде.

Гарри, не говоря ни слова, посмотрел на неё. Между ними повисло спокойное, но полное смысла молчание. Бывает, не нужно слов, чтобы почувствовать — кто-то рядом понимает. Пусть и сам запутался в собственных тенях.

Они долго сидели молча, глядя на мерцающее пламя в камине. В комнате стояла глубокая тишина — тёплая, почти обволакивающая. Казалось, огонь дышит вместе с ними.

Когда жара от пламени стала усыпляющей, Ева медленно поднялась и хотела пойти в сторону спальни. И тут Гарри будто решившись, тихо спросил:

— Не спится?

Ева чуть вздрогнула от неожиданности, повернулась, но не встретилась с ним взглядом. И медленно села обратно.

— Нет, — тихо ответила она, — уже несколько ночей подряд.

Он заметил, как она всё это время крутила в пальцах заколку.

— Это подарок… от мамы? — неуверенно спросил Гарри.

— Нет. — Голос Евы стал ещё тише. — Не от неё— Пауза. — Мама умерла.

Гарри мгновенно стал серьёзным.

— Прости… Я не знал. Я, честно, мало что о тебе знаю. Как о человеке, я имею в виду.

— Всё в порядке, ты не виноват. Я сама мало что рассказываю. Почти никто не знает… обо мне.

Он немного помолчал, потом спросил:

— Тогда… это, может, от отца?

Ева покачала головой, не отрывая взгляда от огня:

— У меня никогда не было отца. Я из приюта. Все мои родные мертвы. Это заколка… её мне подарила Клэр — соседка по комнате. Мы близки с ней.

— Прости, — снова сказал Гарри. — Я не знал. Только слышал, что ты из маггловского мира. Но что ты… сирота…- Он замолчал, и голос его стал глуше.— Я тоже… один. У меня тоже никого не осталось.

— Я знаю, — спокойно ответила Ева.

Гарри удивлённо взглянул на неё:

— Откуда? — Он сам понял ответ раньше, чем она успела сказать. Усмехнулся грустно— Ах да. Все ведь знают про меня. "Мальчик, который выжил"… звучит, как имя супергероя.

Ева улыбнулась.

— А как было в приюте? — неуверенно спросил он. — Ну… если не хочешь — не отвечай.

Она немного подумала, потом тихо сказала:

— Скучно. Холодно. Иногда одиноко. Я жила там всего год… После аварии.

— Аварии?

— Мы с мамой попали в неё. Я выжила… но потеряла память. Помнила почти ничего. Даже маму — нет. Только имя.

Гарри нахмурился:

— Есть хоть какие-то фотографии?

— Я не знаю. Я никогда не возвращалась в тот дом, где мы жили. Была слишком маленькой. Всё, что у меня осталось — это ощущение, что я кого-то потеряла. Что-то важное.

Он кивнул, глядя в огонь:

— Понимаю.

И в этой простой фразе не было жалости. Только правда. Понимание. Боль, с которой оба уже успели подружиться.

— Иногда мне кажется, — вдруг сказал Гарри, не отрывая взгляда от огня, — что у всех есть какое-то место, где они чувствуют себя в безопасности. Где можно просто быть собой. У меня такого никогда не было… до Хогвартса.

Ева медленно кивнула. Эти слова отозвались в ней неожиданно сильно.

Она сжала в ладони заколку.

— А у меня… — она замялась, подбирая слова. — У меня, наверное, было. Но я его не помню. Всё стёрлось, как будто кто-то стер ластиком. Остались только чувства. Пустота… и тоска по чему-то знакомому.

— Я тоже... долго пытался представить, каково это — помнить родителей. Что они говорили, как пахли… — Гарри слегка усмехнулся, но в его голосе чувствовалась грусть. — Иногда мне кажется, что я это всё просто выдумал. Или подсмотрел в чужой жизни.

Они замолчали. Пламя трещало, как будто поддакивало им.

— Ты хотел бы всё узнать? — вдруг спросила она.

— О чём?

— О своей семье. О себе. Даже если это будет больно?

Гарри задумался, а потом тихо сказал:

— Да. Я бы хотел знать. Даже если правда окажется страшной.

Эти слова эхом отдались в её груди. И вдруг… как вспышка — в её памяти всплыло что-то. Комната. Скрывшееся за словами и тенью прошлого. Комната, что появляется, когда она по-настоящему нужна. Комната, которая вручает.

Она сидела, затаив дыхание, и не выдала ни одного движения. Только пальцы сильнее сжали заколку.

— Иногда ночью тут спокойнее, чем в спальне, — сказал он. — Знаешь, как будто всё замолкает. Даже мысли.

Ева кивнула. Она и сама это чувствовала — будто в темноте стены Хогвартса становились мягче, и мир ненадолго замирал.

— Ты всегда такая тихая, — продолжил он. — Но… не такая, как Гермиона. Не шумная, но не потому что боишься. Просто… как будто слушаешь всё.

Она усмехнулась едва заметно.

— Я просто… стараюсь не мешать. Здесь и так много всего. Словно каждое движение оставляет след.

— А ты странная, — неожиданно сказал Гарри, но в его голосе не было насмешки. — В хорошем смысле. Ты не как остальные.

— А ты как? — Ева повернула голову к нему.

Он пожал плечами.

— Думаю, я ещё не разобрался. Тут... всё странно. Волшебство, уроки, учителя, привидения. Как будто всё требует чего-то от тебя. Постоянно.

Ева вздрогнула. Слово требует будто щёлкнуло в её голове. "Требует"... Комната Требований. Её взгляд слегка изменился, но лицо оставалось спокойным. Она не выдала волнения.

— Иногда… — продолжил Гарри, глядя в огонь, — я просто хочу место, где никто ничего не ждёт. Ни учителя, ни друзья. Просто… чтобы можно было исчезнуть. Или стать собой.

Ева молча кивнула. Её пальцы замерли на заколке. Место, которое появляется, когда ты его действительно требуешь… Эта мысль засела в её голове крепко. Как будто кто-то незримо шепнул ей разгадку.

Она не ответила, но Гарри и не ждал слов. Он лишь поднялся, сказал:

— Доброй ночи, Ева.

— И тебе, — тихо отозвалась она.

Когда он ушёл, Ева осталась сидеть перед камином, её взгляд потемнел, но внутри начало теплиться что-то новое. Она не знала, откуда пришла эта мысль — комната, которая появляется, если ты её по-настоящему хочешь. Но теперь она знала, что должна её найти.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

С того самого разговора с Гарри, слово «требует» не выходило у Евы из головы. Она не спала полночи, думая — что, если это и есть ключ к двери, которую нельзя найти по желанию, но можно — по необходимости? Утром она решила попробовать.

Она ходила по пустым коридорам Хогвартса, делая круг за кругом у глухой стены на седьмом этаже, как читала когда-то в одной из книг. С каждым шагом в её голове звучала одна и та же мысль:

Мне нужно место, где я смогу тренироваться без чужих глаз. Мне нужно место, где безопасно. Где можно быть собой.

На третьем проходе стена дрогнула — и появилась дверь. Комната открылась без звука, будто дожидалась её давно.

Это было именно то, что ей было нужно: укрытие с мягким светом, с подушками и коврами, с зеркалом, в котором можно было следить за собой. На полках лежали книги по трансфигурации и зелеварению, котёл стоял в углу, а рядом аккуратно разложенные ингредиенты — будто их кто-то уже приготовил.

Все каникулы Ева проводила здесь, в этой скрытой комнате. Днём она появлялась на общей трапезе, мелькала в библиотеке — но быстро исчезала. Даже Гарри, заметив её пару раз, не задавал вопросов. Он знал, как это — держать что-то своё, и уважал её молчание.

Ева с утра до ночи тренировалась с чарами невидимости, изучая их в книгах, сравнивая старые формулы. Она находила способы сделать их устойчивыми, отслеживала время действия, вела собственные записи. После десятков неудачных попыток, провалов и головной боли — у неё начало получаться. Чары держались минутами, потом часами. Под конец Ева достигла стабильности: до трёх часов полной невидимости. Без зелья, без артефактов. Только её воля и магия.

Параллельно она осваивала зельеварение. В комнате были все условия для практики. Ева поняла, что именно это пригодится ей вне Хогвартса. Магией вне школы пользоваться нельзя — но зелья не запрещены. А значит, она сможет лечить раны, заживлять порезы, снимать жар и боль, даже если рядом не будет никого.

Она записывала рецепты, делала пометки. Некоторые ингредиенты были редкими, и она сразу понимала, что в приюте их не достанет. Но были и простые составы — полезные, незаметные, безопасные.

К концу каникул Ева стала другой. Всё ещё молчаливая, но крепкая изнутри. В ней было знание, была сила. Она не знала, как скоро это ей пригодится — но чувствовала, что день, когда она столкнётся с тайнами матери, всё ближе.

Последнюю неделю каникул Ева почти не выходила из Вручай комнаты. Всё вокруг казалось замершим: Хогвартс дремал в зимнем сне, а она — в своём собственном ритме, сосредоточенном, настойчивом.

На рабочем столе перед ней выстроились в ряд аккуратные флаконы с надписями:

Целебное зелье на основе ромашки и тысячелистника — снимает лёгкие раны и ожоги.

Настойка мяты с валерианой и зверобоем — от головной боли и нервного истощения.

Противоядие начального уровня — универсальное, с добавлением магической крапивы и древесной смолы.

Успокаивающий эликсир — в случае паники или бессонницы.

Все ингредиенты Ева тщательно подбирала, пробовала. Некоторые зелья не срабатывали с первого раза, некоторые закипали или оседали осадком. Но в итоге — у неё получилось.

Сидя на полу с блокнотом на коленях, Ева вертела в пальцах пробирку с прозрачным голубоватым отваром. Она уже знала, что всё это ей пригодится. Возможно — даже раньше, чем она думает. Но как забрать с собой?

Магия вне школы запрещена. Но если зелья хранятся пассивно, в флаконах, — это не магия, это предусмотрительность. Она вспомнила о чём-то, что мельком читала: чары незримого расширения. Маленький мешочек с внутренним пространством, способным вмещать куда больше, чем выглядит. Такие магии требуют аккуратности, но… кто, если не профессор Флитвик?

* * *

На следующее утро, собравшись с духом, она постучала в его кабинет.

Профессор Флитвик, как всегда, встретил её с доброжелательной улыбкой и лёгким удивлением:

— Мисс Браун? Чем могу быть полезен?

Ева неловко потянула из кармана маленький матерчатый мешочек.

— Я хотела бы… попросить вас научить меня чарам расширения. И защитным чарам — на случай, если флаконы разобьются. Мне нужно будет взять с собой… зелья. Для маггловского мира. Не волшебные вещи, просто настои.

Он приподнял брови и внимательно посмотрел на неё.

— Это для вас важно?

— Да, сэр, — серьёзно ответила она. — Я понимаю, что магия вне школы запрещена, но я не буду использовать её. Я живу в магловском приюте и там… нелегко. Просто… если со мной что-то случится , будет себе чем помочь. Магией я не смогу лечить. А зельями — могу.

Флитвик на мгновение задумался, потом кивнул.

— Что ж. Это разумный подход. Я помогу. Но ты должна научиться правильным чарам хранения. Стазисом, чтобы зелья не испортились. Чарами прочности, чтобы флаконы выдержали дорогу. И, конечно, манящими чарами — чтобы в случае опасности ты могла их вызвать по зову.

Их занятия длились всю неделю. Флитвик оказался удивительно терпеливым наставником. Ева училась с азартом, запоминала всё. Она колдовала над сумочкой, повторяла формулы, тренировалась даже по ночам. Под конец каникул её сумочка была готова: мягкая, снаружи выглядела как обычный мешочек, а внутри помещалось всё необходимое — флаконы, пергаменты, даже пара запасных бинтов. И всё — надёжно защищено.

Флитвик провожал её в последний день с особенным взглядом.

— Ты серьёзнее, чем кажешься. И, знаешь, ты удивляешь. У тебя талант к заклинаниям, и к логике. Не забывай это.

Ева поблагодарила его и ушла с лёгкой улыбкой. Она чувствовала себя готовой. Словно за эту зиму она построила не только комнату для тренировок, но и мост в своё будущее.

* * *

Каникулы уже подходили к концу. Еве нужно было быстрее найти комнату с зеркалом и в этот день она прогулялась по замку и пошла. Запретная зоне накинула себе чары невидимости и оскал обратный отчёт. Она искала до вечера, но не могла найти — чары рассеялись. Но она продолжала заходить в другие двери и искать её. Вернулось в спальню обратно отложив поиски на чуть позже.

Каникулы подходили к концу. Волшебный Хогвартс постепенно оживал — всё больше учеников возвращались, в коридорах снова звучали шаги и смех. Но для Евы это время было наполнено тревогой и ощущением, будто её цель ускользает.

Она знала: времени почти не осталось. Если она хочет найти Зеркало — то должна сделать это сейчас, пока все ещё не вернулись, пока коридоры не заполнились учителями и строгими префектами. Этот день был её последним шансом.

Едва началось вечер, она испытает на себя чары невидимости — заклинание, в котором за каникулы достигла устойчивого эффекта . Она направилась в ту часть замка, где когда-то, как ей казалось, могла быть спрятана запретная комната. Зона, о которой шептались даже старшекурсники. Запретный коридор .

Обратный отсчёт начался.

Она шагала осторожно, стараясь не шуметь, хотя была невидима. Перебирала дверные ручки, приоткрывала массивные створки, заглядывала в пустые залы, заброшенные кабинеты и длинные тёмные коридоры. Чары тикали. Она знала — когда они спадут, ей придётся срочно исчезнуть, иначе заметят.

Время заканчивалось , а Зеркала нигде не было.

Когда чары невидимости начали слабеть, Ева уже чувствовала, как к горлу подступает горячее отчаяние. Она не сдавалась — заходила всё дальше, всё глубже. И вот... она наткнулась на огромного трёхголового пса.

Он спал, разметав лапы перед массивной, наглухо закрытой дверью. Его дыхание было тяжёлым и ровным.

У Евы перехватило дыхание.

Здесь. Здесь спрятано Зеркало.

Она поняла это почти сразу. Профессора спрятали его за самую невозможную защиту. Туда ей не пройти. Не сейчас.

Как сломанное крыло, как упавшая с неба звезда — её надежда разбилась.

Сгорбившись под тяжестью поражения, она вернулась в Гриффиндорскую башню, в свою пустую спальню. Села на кровать, сняв сумочку, где лежали её зелья, заколка от Клэр и старый пергамент с набросками. В комнате пахло маггловским мятным шампунем — её подружка по комнате, видимо, уже вернулась.

И всё же, даже среди грусти, в голове крепла одна мысль:

"Хорошо. Значит — позже."

Она знала, что в конце учебного года всё изменится. Гарри, Гермиона, Рон — они что-то заметят , они уже тянули нити в ту сторону. И когда всё произойдёт… когда Квиррел снимет свою маску, когда Волан-де-Морт снова исчезнет… — тогда она придёт.

Тогда она войдёт в ту комнату.

Тогда она увидит Зеркало Еиналеж.

И пусть оно ничего ей не даст. Пусть даже не скажет правды. Она должна.

Она увидит его.

Хотя бы раз.

Потому что путь уже начался.

И возвращаться было поздно.

Каникулы остались позади, и учебные будни закружили с новой силой. Ева влилась в ритм без труда: практические занятия давались ей легко, теорию она освоила ещё во время каникул — заранее, как и полагалось тому, кто стремится выжить и преуспеть в новом, волшебном мире. Остальное приходило с опытом, день за днём.

Единственной по-настоящему сложной дисциплиной для неё оставалось зельеварение. Не потому, что она не справлялась с составлением зелий, — наоборот, в спокойной обстановке она чувствовала себя уверенно, особенно после долгих тренировок в Выручающей комнате. А вот присутствие профессора Снейпа заставляло Еву нервничать. Она не могла забыть тот первый урок. С тех пор подобного не повторялось, но лёгкое напряжение не отпускало.

Тем не менее, её успехи были очевидны. В Выручающей комнате она училась на своих ошибках без страха и давления — и со временем заметно обогнала сверстников, особенно в нестандартных ситуациях, где требовалась импровизация и тонкое понимание ингредиентов.

В один из вечеров она снова сидела в библиотеке. Сквозь витражные окна пробивался холодный лунный свет, а рядом пахло пыльными страницами. Ева склонилась над старинным томом по зельеварению, водя пальцем по строчкам, написанным выцветшими чернилами. Она размышляла о том, какие зелья могла бы приготовить к концу года — запастись полезными смесями, которые пригодятся ей в будущем, особенно если придётся возвращаться в приют.

И вдруг взгляд её упал на заголовок, обведённый тонкой серебряной рамкой: «Оборотное зелье». Сердце Евы замерло. Это было одно из самых мощных и редких зелий, известных в волшебном мире. В её прошлом — в мире книг о Гарри Поттере — оно не раз спасало героев в критических ситуациях.

Чем больше она вчитывалась в инструкцию, тем сильнее разгорался её интерес. Рецепт был сложным, с множеством тонкостей, и предупреждения о побочных эффектах не выглядели пустыми словами. Но... для неё он не казался невозможным. С её подготовкой, при должной осторожности, сварить зелье — задача вполне реальная.

Одна проблема оставалась нерешённой: ингредиенты. Некоторые из них были редкими, а другие — строго запрещены для студентов. Ева нахмурилась, задумчиво постукивая пальцем по полю рецепта.

Но сдаться — значило отказаться от вызова. А она уже чувствовала, как в ней просыпается азарт.

* * *

Пока Ева погружённо изучала рецепт оборотного зелья, размышляя о труднодоступных ингредиентах, к ней стремительно подошла Анджелина Джонсон.

— Быстро за мной! — бросила та почти шёпотом, но с таким тоном, что спорить не хотелось. — На Квиддичное поле, срочно!

Ева удивлённо моргнула, закрыла книгу и поспешила за ней.

Ещё в начале учебного года она оказалась в центре всеобщего внимания, когда вмешалась в стычку между Малфоем и Гарри. Тогда всё закрутилось слишком быстро: Макгонагалл, поражённая её реакцией и полётом, предложила включить её в команду Гриффиндора, наравне с Поттером.

Тогда Ева была уверена, что ей просто повезло не быть отчисленной. Всё-таки Гарри — главный герой, а она — никто, чужая в этом мире, "попаданка", которой по канону вообще не должно быть.

С тех пор прошло время. События сменяли друг друга, и мысль о тренировках на метле со сборной канула в небытие. Она даже решила, что Оливер Вуд, капитан команды, попросту забыл о ней после того происшествия с троллем на Хэллоуин.

Но теперь, судя по ситуации, она ошибалась.

Пока они шли по коридорам, Ева вдруг вспомнила, что в книгах был момент, когда Снейп назначил себя судьёй на следующем матче — финальном, и особенно важном для Гриффиндора. Да, именно тогда все начали волноваться: Снейп был предвзятым и явно не питал любви к команде, особенно к Гарри. Учитывая старую вражду с Джеймсом Поттером, Ева прекрасно понимала — судейство обещало быть напряжённым.

Когда они добрались до поля, тренировка уже шла полным ходом. Под свист ветра и сверкание метёл Ева увидела Оливера Вуда, который, заметив её, сразу подошёл.

— Наконец-то, — сказал он, серьёзно, но без злости. — Я хотел начать тренировки с тобой ещё в начале года, но тот инцидент с троллем всё спутал. Сейчас нет времени на раскачку — тебя будет тренировать Анджелина Джонсон, она отличная лётчица. Ты — запасной игрок. Следующий матч очень важен, и нам пригодится каждая сила.

— Или жертва, — с усмешкой добавил один из близнецов, возникший рядом.

— Привет, я Джордж, — сказал он с ухмылкой.

— А я Фред. Добро пожаловать в команду, — подмигнул второй.

— Надеюсь, твоя первая игра продлится больше пяти минут, — поддразнил первый.

Ева не успела ничего ответить — Вуд уже сердито шикнул на близнецов и отправил их обратно к тренировке. Еву, в свою очередь, забрала Анджелина и повела к дальней части поля.

Полёты на метле у неё получались неплохо. На уроках она чувствовала себя уверенно — баланс и скорость ей давались от природы. Но тренировки под руководством капитана команды были совсем другой историей. Здесь не было поблажек — ни к новичкам, ни к запасным.

Анджелина начала с введения: объяснила правила игры, назначение каждого мяча, показала маневры. Затем последовала настоящая практика — жёсткая, выматывающая, без пауз на раздумья.

С каждым днём тело Евы начинало болеть всё больше. Силовые движения, которых требовала игра, давались ей с трудом. Она была гибкой и быстрой, но силы ей явно не хватало. После каждой тренировки она с трудом доходила до спальни, уставшая до предела.

Но, несмотря на боль, у неё внутри росло нечто новое — чувство вовлечённости. Здесь, в воздухе, она чувствовала себя по-настоящему живой.

* * *

Тренировка шла уже почти час. Ева чувствовала, как мышцы ноют, пальцы дрожат от напряжения, а в груди шумит дыхание, будто она бегала весь день. Она зависла в воздухе, вытирая пот со лба, когда рядом внезапно показались два рыжих вихря — близнецы Уизли, сверкая улыбками и опасной энергией.

— Привет, новичок, — начал один из них (кажется, Джордж?). — Мы тут спорим, сколько ты ещё выдержишь, прежде чем свалишься с метлы.

— Я ставлю на пять минут, — добавил второй (наверное, Фред?), сделав вид, что прищуривается, как астроном в подзорную трубу. — Хотя ты нас уже удивляешь, так что возможно — семь!

Ева неуверенно усмехнулась и опустила взгляд. Сказать что-то — даже в ответ на шутку — было непросто. Слова крутились в голове, но застревали в горле.

— Ой-ой, кажется, она смущается, — сказал Джордж, но уже мягко, без поддразнивания. — Фред, может, мы перегнули?

— Ничего, мы так со всеми. Если мы молчим — значит, человек нам неинтересен.

— А ты интересная. Таинственная. Почти не говоришь... как гремучая ива перед ударом!

Фред шутливо подпрыгнул на метле, изображая, как дерево «атакует». Ева нервно хихикнула, прикрыв рот рукой.

— Смотри, она улыбается! Чудо на поле Гриффиндора! — воскликнул Джордж.

— Не переживай, Ева, — уже спокойнее добавил Фред. — Все через это проходят. Вуд просто сошёл с ума перед финалом. Мы тоже страдали... просто не так молча.

Ева чуть слышно кивнула.

— Ты молодец, — вдруг сказал Джордж, уже серьёзнее. — Не сдаёшься. Это многого стоит. Даже если молча.

Она снова кивнула, но на этот раз в её взгляде мелькнула благодарность.

— Ладно, не будем мешать. Увидимся на ужине! — крикнул Фред, и оба близнеца рванули прочь, закручивая в воздухе петлю.

Они исчезли в небе, как две искрящихся кометы, а Ева осталась в воздухе, чуть выпрямившись. Ей было всё ещё трудно, но в груди стало теплее. Кажется, с ней считались. Даже если она почти ничего не говорила.

* * *

На следующих тренировках близнецы всё так же не упускали случая подшутить над Евой, но теперь она уже не отмалчивалась.

Однажды, после особенно тяжёлого упражнения, когда Ева с трудом поймала дыхание и почти готова была упасть с метлы, Джордж пролетел рядом и крикнул:

— Эй, тихоня, у тебя там в голове пыль, или ты просто притворяешься?

Ева тихо рассмеялась и, немного краснея, ответила:

— Пожалуй, и то, и другое... Но я не сдаюсь.

— Вот это настрой! — улыбнулся Фред, приближаясь. — Может, пора и нам чему-нибудь у тебя научиться? В смысле, уметь молчать и думать?

— Только если вы обещаете перестать меня дразнить, — с улыбкой сказала Ева.

— Обещаем... ну, почти, — подмигнул Джордж.

На следующей тренировке, когда они делали сложные виражи и падения были почти неизбежны, близнецы снова подтрунивали, но уже с уважением:

— Знаешь, Ева, ты как будто вторая Анджелина, только чуть тише.

— Ага, — добавил Фред. — И гораздо хитрее!

— Спасибо, — ответила Ева, и впервые заметно смеялась, когда Джордж приподнял её локоть и чуть поддёрнул к себе.

— Мы на тебя ставим, тихоня! — подбодрил её Фред. — С таким настроем команда точно выиграет!

Постепенно Ева стала чувствовать себя частью коллектива. Её скромность всё ещё была заметна, но теперь она уже не боялась пошутить в ответ или спросить совета.

* * *

Тренировка подходила к концу, и команда Гриффиндора уже собиралась снимать доспехи и отдыхать. Ева, чуть запыхавшись, всё ещё зависала над полем, когда рядом остановился Гарри. Его зелёные глаза светились вниманием.

— Эй, Ева, — сказал он, слегка улыбаясь. — Я не ожидал, что ты так быстро освоишься. Честно, ты летала просто отлично. Особенно тот вираж у ворот — круто вышло.

Ева немного покраснела и отвела взгляд.

— Спасибо... Я старалась. Просто... тренировок много, а я не хочу подвести команду.

— Это заметно, — улыбнулся Гарри. — Знаешь, я давно уже не видел, чтобы кто-то с таким усердием подходил к тренировкам. Обычно все на полпути сдаются или начинают болтать вместо работы.

Она слегка улыбнулась, наконец встретившись с его взглядом.

— Я просто привыкла много работать.

— Похоже, это работает — сказал Гарри. — Не ослабляй настрой и продолжай в том же духе.

— Конечно, — ответила она, немного смущаясь, но уже увереннее. — Только ты должен обещать не смеяться, если у меня что-то не получится.

— Обещаю, — засмеялся он. — Но по мне, ты уже лучше многих.

В этот момент из-за угла поля показались Фред и Джордж, услышав последние слова.

— Вот и поддержка от известности! — выкрикнул Джордж. — Ева, ты в шоколаде!

— И вообще, если Гарри смеётся — это редкость, — добавил Фред, подмигнув обоим.

Ева рассмеялась, слегка покраснев, но теперь её улыбка была настоящей — лёгкой, дружеской и тёплой.

Дождь лил как из ведра. Серые облака нависли над квиддичным полем, превращая его в размокшую кашу. Метлы с трудом слушались, руки скользили по рукояткам, а каждый взлёт оборачивался брызгами грязи в лицо. Но тренировка не отменялась.

Все старались — даже близнецы, хотя по-своему. Ева пыталась сосредоточиться на задании Анжелины — отработке точных передач с разворотом в воздухе — но постоянные подколки Фреда и Джорджа сбивали её с ритма.

— Осторожно, мисс таинственность, ты чуть не уронила мяч, — крикнул Джордж, пролетая рядом и брызгая ей на лицо водой с сапогов.

— Да, это не библиотека — тут думают телом, а не головой, — подхватил Фред.

Ева нахмурилась. Под дождём всё было тяжелее: метла вела себя капризно, пальцы скользили, а шутки близнецов били точнее, чем бладжер.

— Да хватит вам дурачиться! — внезапно рявкнул Вуд, так что даже мётлы вздрогнули. — Из-за такой ерунды мы вполне можем проиграть матч! Чтобы вы знали — судить игру будет Снегг!

На поле повисла напряжённая тишина. Даже дождь, казалось, стал капать тише.

— Что? — прошептал Джордж, теряя равновесие и заваливаясь в сторону. Он грохнулся в грязь с глухим чавкающим звуком. — Снегг? Он вообще хоть раз судил игру?

— Справедливости от него ждать бессмысленно, — буркнул Фред, помогая брату подняться. — Он ведь знает, что мы на волоске от выигрыша Кубка. Сделает всё, чтобы Слизерин прошёл вперёд.

Команда один за другим приземлялась на землю, мрачно переглядываясь.

— А что я могу поделать?! — Вуд развёл руками, обрызгивая всех каплями. — Мы обязаны сыграть так, чтобы у Снегга не было ни единого шанса прицепиться. Ни одного! Понятно?!

Ева стояла немного в стороне. Она молчала. Не удивилась. Она знала это — ещё до всех. Её это не шокировало, но тревога всё равно глухо отзывалась в груди.

В стороне она заметила Гарри. Он молчал, но по тому, как напряглись его плечи, как он сжал кулаки, было видно — он зол. Или разочарован. Или оба сразу.

Тренировка продолжилась. Теперь уже сосредоточенно, в напряжённой тишине. Даже близнецы почти не шутили. Команда отрабатывала комбинации с новой серьёзностью, и, несмотря на дождь, грязь и хмурое небо, Ева начала справляться всё лучше.

После одного особенно удачного захода Вуд подозвал её к себе.

— Хорошо, Ева, — сказал он, убирая мокрые волосы со лба. — Видно, что работаешь. Не расслабляйся. У тебя отличный контроль — попробуй чуть больше доверять инстинктам, а не только расчётам. И не бойся рисковать. Это Гриффиндор, в конце концов.

Ева кивнула. Её сердце стучало от усталости, но в груди стало чуть легче. Впервые за долгое время ей было по-настоящему хорошо — несмотря на ливень, грязь и предстоящий матч со Снеггом.

* * *

После долгой, выматывающей тренировки под проливным дождём Ева приняла душ и переоделась в сухую форму. Большинство игроков остались в раздевалке, обсуждать матч, посмеяться и поделиться впечатлениями, но Ева, как всегда, тихо вернулась в башню Гриффиндора.

В общей гостиной было уютно. Тёплый свет камина отбрасывал мягкие отблески на стены, и воздух был наполнен потрескиванием дров. Рон и Гермиона сидели у одного из столиков, сосредоточенно играя в волшебные шахматы. Рон нервно кусал губу, Гермиона сверкала глазами, обдумывая ход. Ева прошла мимо них в дальний угол и села в своё любимое кресло — подальше от шума. Открыв книгу по основам зельеварения, она снова погрузилась в размышления о том, как же всё-таки сможет сварить Оборотное зелье. Ингредиенты были сложные, но гораздо сложнее было достать их незаметно...

Вдруг в гостиную шумно ввалился Невилл. Он неловко прыгал, теряя равновесие, и каждый его шаг сопровождался приглушёнными вскриками. Ева тут же отложила книгу, встала и направилась к нему, доставая палочку.

— Невилл? Что с тобой? — спросила она, заметив, что его ноги слиплись и двигались как одна.

Он не успел ответить — гостиная взорвалась смехом. Почти все присутствующие начали хихикать. Все, кроме Евы и Гермионы.

— Finite Incantatem — произнесла Ева, направив палочку на Невилла. Слипшиеся ноги дрогнули, и он с облегчением опустился в кресло.

Ева подошла ближе и с сочувствием посмотрела на него.

— Кто это сделал? — тихо, но уверенно спросила она.

Невилл отвёл взгляд.

— Малфой… — пробормотал он неуверенно.

Ева выпрямилась и шагнула к выходу. Невилл остановил её.

— Но, пожалуйста, не говори профессору Макгонагалл… Я… Я и так уже надоел им своими жалобами…

— Я не к ней. Я к Малфою. Я покажу ему, что значит нарываться на моих друзей.

Невилл испуганно схватил её за руку.

— Нет! Прошу, не надо! Мне не нужны ещё неприятности!

К ним подошла Гермиона, прижимая к груди руки.

— Ева, не надо. Это может только всё осложнить. Мы должны сообщить профессору — пусть накажут его официально.

— Думаешь, его действительно накажут? — зло прошептала Ева. — Сколько раз Малфой выкручивался? Он каждый раз отделывается легким испугом.

Рон встрял в разговор:

— Она права. Иногда надо дать сдачи. Только так такие, как Малфой, понимают.

— Не вмешивайся, Рон! — резко сказала Гермиона. — Нам не нужны неприятности! Мы не Малфой, чтобы действовать исподтишка.

— Но ты должен что-то сделать, Невилл! — настаивал Рон. — Он вечно втаптывает всех в грязь, а ты позволяешь ему это!

— Не надо мне объяснять, что я недостаточно храбр для Гриффиндора, — всхлипнул Невилл. — Малфой мне это уже доказал.

Ева села рядом, коснулась его плеча.

— Не говори так. Ты настоящий гриффиндорец. И ты мой друг. И я горжусь этим.

Внезапно Гарри подошёл, сунул руку в карман и достал шоколадную лягушку. Протянул её Невиллу.

— Ты стоишь десяти Малфоев, — тихо сказал он. — Волшебная шляпа выбрала тебя. И это о многом говорит. А Малфой? Он всего лишь испорченный мальчишка из факультета, где гордятся злобой и хитростью. Сравни сам.

Невилл слабо улыбнулся. Слёзы блестели в уголках его глаз.

— Спасибо, Гарри. Спасибо, Ева. Я рад, что вы у меня есть. — сказал он с благодарностью. — Вот, держи карточку — ты ведь их собираешь?

Он развернул лягушку и протянул карточку Гарри.

Гарри взял её и посмотрел.

— Ну вот, снова Дамблдор, — усмехнулся он. — Он был на моей самой первой карточке.

Он помахал карточкой Рону и Гермионе и ушёл с ними в сторону, что-то обсуждая вполголоса.

Ева, убедившись, что Невилл чувствует себя лучше, встала и направилась в спальню. Прямо перед ней с книгой в руках прошла Гермиона. Обняв том, размером почти с подушку, она спустилась обратно в гостиную.

Ева села на кровать и открыла ту же книгу, что и раньше. Листая страницы, она возвращалась в ту часть, где остановилась. Мысли о Малфое медленно затихали. Идея наказать его осталась, но не на сегодня.

Сегодня она была слишком уставшей.

Примечания:

Кому нравится вставите лайки для продолжение!

Ева составляла список ингредиентов для оборотного зелья.

Некоторые из них оказались вполне доступными — их можно было найти в библиотеке, у Выручай-комнаты, а часть даже выпросить у старших учеников или собрать в разрешённой части школьных теплиц.

Но кое-что… кое-что было проблемой. Особенно те редкие ингредиенты, которые хранились только на складе профессора Снейпа — рог двурога и шкура бумсланга. Их нельзя было ни купить (денег у Евы, разумеется, не было), ни достать.

Она немного успокаивала свою совесть, размышляя:

«Ну и что? Гермиона тоже их украла на втором курсе — и ничего! Все выжили, и даже мир спасли! Так почему мне нельзя?.. Тем более Снейп однажды без разрешения проникал в мой разум на уроке. Так что всё по-честному.»

После утомительных квиддичных тренировок, она не шла отдыхать, как все. Ева шла собирать то, что могла.

— Простые ингредиенты? — ✔️ Забраны у Выручай-комнаты.

— Некоторые растения? — ✔️ Собраны вблизи Запретного леса.

Конечно, в разрешённой части… ну, почти.

Она нарушила пару границ, но ведь никто не видел. Её спасали чары невидимости

Через несколько дней все доступные компоненты были у неё. Остались только два самых сложных.

И тут ей пришла в голову идея.

Скоро должен был пройти матч по квиддичу между Гриффиндором и Пуффендуем. Практически весь преподавательский состав и ученики собирались на поле. Даже Снейп не станет отсиживаться.

«Если я хочу пробраться в его склад — это идеальное время.»

В день игры, переодевшись и поджав под плащ свою маленькую походную сумку, она аккуратно проверила — Снейпа нигде не было. Он действительно вышел.

Накинув чары маскировки, Ева быстро — скользнула по коридору и оказалась у запертой двери.

Слегка дрожащими пальцами она прошептала:

— Alohomora.

Щёлк. Дверь поддалась.

Сердце стучало, как мётла под дождём, но она не остановилась. Времени было мало. Быстро нашла банку с измельчённым рогом двурога. Потом — свёрток со шкурой бумсланга. Она взяла ровно столько, сколько нужно, НИ ГРАММОМ БОЛЬШЕ.

И в ту же минуту — вышла.

Ева вернулась к полю, спокойно села на трибуны для запасных, закутавшись в тёплую мантию. Сердце всё ещё билось слишком быстро. Но она улыбалась:

«Теперь у меня есть всё. Осталось только одно — сварить зелье.»

Примечания:

Кому нравится вставите лайки для продолжение!

Ева сидела на трибуне запасных игроков, держа метлу на коленях. Это был её первый матч, который она могла наблюдать вживую — в прошлый раз её наказали Филч и Макгонагалл, и вместо трибун был холодный склеп уборки.

Сегодня всё было иначе. Стадион гудел, команда Гриффиндора кружила в воздухе, и Ева не могла отвести глаз. Правда, настроение ей подпортила фигура профессора Снейпа, склонившегося над полем — он судил матч и уже дважды снял с Гриффиндора баллы буквально «за то, что дышим».

И всё же, когда Гарри поймал снитч, трибуны взорвались радостными криками. Ева вскочила на ноги и закричала вместе со всеми.

"Вот это квиддич! Вот это да! Неужели мой первый матч — и такая победа!"

Она смеялась и хлопала, но вдруг заметила, что у трибун что-то происходит. Где-то чуть выше, в ряду, где сидели Гермиона, Рон и Невилл, началась драка. Кто-то кого-то схватил, кто-то упал, и мелькнула белобрысая голова — Малфой.

Не раздумывая, Ева схватила метлу и взмыла в воздух. Через несколько секунд она уже стояла рядом, когда драку разнимали другие ученики, а Невилл сидел на земле с окровавленным носом. Рон яростно отбивался, Гермиона удерживала его.

Ева уже знала, кто начал.

Она метнулась прямо к Малфою, который не ожидал ничего подобного. Он только открыл рот, чтобы язвительно усмехнуться — и получил резкий толчок в грудь.

— Ах ты!.. — яростно вскрикнула она, схватила его за волосы и дёрнула так, что он чуть не упал.

— Отпусти! — бросилась к ней Гермиона, пытаясь оттащить.

Падма Патил тоже вцепилась в Еву, но та всё равно вырывалась, как загнанная кошка.

— Отпусти меня! Я ему покажу! Как ты смеешь?!

Малфой был поражён. Он отпрянул, лицо покраснело, а слова застряли в горле. Похоже, он не привык, чтобы его били девочки. А тем более такие, как Ева.

Когда Ева наконец выдохлась, она бросилась к Невиллу.

У него была рассечена губа, и из носа текла кровь, но он слабо улыбнулся.

— Всё нормально, правда… спасибо тебе, Ева…

— Пошли в больничное крыло. — строго сказала она, помогая ему подняться.

Она провела его, поддерживая за плечо. Сердце ещё стучало от гнева, но внутри было тепло —

она защитила своего друга.

Так закончился первый матч, который она когда-либо увидела.

Короткий. Яркий. Победный. И, как оказалось, с неожиданным финалом Непредсказуемый.

После драки с Малфоем и визита в больничное крыло Ева возвращалась в башню Гриффиндора в тишине. В голове гудело от напряжения, и радость от победы в матче уже поблекла. Мысли снова и снова возвращались к Малфою — к тому, как он посмотрел на неё, с ненавистью.

Малфой не мог смириться с мыслью, что какая-то девочка вот так взяла и опозорила его. Он вынашивал план мести. Конечно, действовать в открытую он не собирался — всё должно было быть исподтишка.

На уроках он следил за Евой, не отрывая от неё гневного взгляда. И она это чувствовала — но не показывала виду.

На одном из занятий по зельеварению, когда Невилл всё ещё лежал в лазарете, Ева старалась не привлекать внимания. Но всё пошло наперекосяк. Уже под конец урока, когда мимо неё прошёл Малфой, котёл рядом с её столом вдруг взорвался. Кто-то явно подсыпал в него лишний ингредиент. Ева сразу поняла — кто именно.

Пар обжёг ей кисти и запястья. В классе воцарился шум — кто-то вскрикнул, кто-то подбежал, но Снейп опередил всех. Он подошёл к ней, осмотрел ожоги холодным, отстранённым взглядом, и, не говоря ни слова, повёл её в свой кабинет.

Там он наложил охлаждающие чары и дал ей зелье — густую зелёную жидкость с резким запахом. Боль почти сразу отступила. Снейп работал точно, быстро, ловко. В его движениях чувствовалось раздражение, но не равнодушие.

— Не привыкайте к подобному вниманию, мисс, — произнёс он, делая паузу, будто борясь с собой, — …в следующий раз лечите свои раны сами. И не суйте нос туда, где можете его лишиться. У вас, смею надеяться, ещё осталась хоть капля здравого смысла?

Ева молча кивнула. В его голосе не было ни капли сочувствия — но в поступке, в молчаливом приглашении в кабинет, в аккуратных, точных жестах — было что-то другое. Что-то похожее на... заботу. Только выраженную по-снейповски.

— После уроков — в подземелье. Будете чистить котлы. Без магии, — сказал он, отрывисто. — Раз уж вам так нравится геройствовать — пусть хотя бы пойдёт на пользу.

Когда она закончила, с руками, пахнущими мылом и зельевым осадком, Снейп появился снова. Бесшумно, как всегда. Он поставил перед ней склянку с мутно-синим зельем.

— Возьмите. Наносите на ожоги. И запомните: в Хогвартсе выживают те, кто не стремится стать героем. А просто делает своё дело.

Он развернулся и ушёл, не дожидаясь ответа.

А Ева — осталась стоять с пузырьком в руках, и впервые поняла, что Снейп, каким бы холодным он ни был, всё видит по-своему. И, может, даже... заботится.

* * *

После событий с Малфоем Ева поняла — откладывать больше нельзя.

Он выглядел чересчур довольным, словно получил всё, чего хотел: унизил, навредил, добился её наказания у Снейпа. Его надменный взгляд, скользящий по ней в коридорах, говорил: «Я победил». Но у Евы были дела поважнее.

Всё необходимое уже давно было собрано. Выручай-комната, таинственное место, способное подстроиться под желание того, кто в ней нуждается, прятала тщательно подготовленные ею ингредиенты. В тот вечер, когда башня Гриффиндора погрузилась в сон, Ева тихо выбралась из спальни, прихватив с собой книгу, заколдованную под учебник по истории магии. Она направилась по пустым коридорам Хогвартса, ускользая от случайных патрулей, и остановилась у стены на седьмом этаже, мысленно повторяя: «Мне нужно место, где я смогу варить Оборотное зелье. Безопасно. Тайно. Точно».

Стена дрогнула. Из камня проступила дверь. Ева вошла.

Выручай-комната снова не подвела. Сегодня она выглядела, как просторная лаборатория, освещённая мягким, жёлтым светом парящих фонарей. Каменные полки были уставлены банками, книгами, ступками и прочими волшебными приборами. В центре стоял массивный котёл, окружённый жаровнями. На длинном дубовом столе уже ждали её тщательно отсортированные ингредиенты: чешуя змеи, рог буйвола, щепотка измельчённого мха, волос с добытых ею образцов — всё, что могло понадобиться.

Ева надела перчатки и передник. Её сердце билось чаще обычного. Приготовление Оборотного зелья требовало не только времени, но и абсолютной точности — ошибка могла стоить не просто результата, но и безопасности.

Она разложила перед собой рецепт. Каждое слово перечитано десятки раз.

Первый этап — соединение базовых элементов.

Травы должны были кипеть ровно семь минут, ни секундой больше.

Пыльца фиалок — всыпана по часовой стрелке, с тремя ударами в ступке перед этим.

На пятый день — добавление крови летучей мыши, не раньше.

На седьмой — ингредиенты начинали менять цвет, и только если он становился янтарным с легким фиолетовым отливом, варка шла верно.

Каждый вечер Ева возвращалась.

То украдкой пробиралась мимо Филча.

То отклоняла вопросы Гермионы.

То делала вид, что осталась в библиотеке.

Она жила как по часам, не в силах думать о чём-то, кроме своего зелья.

Один раз она чуть не обожглась — отвлеклась, когда подумала о маме.

Другой — едва не уронила банку с золотистыми каплями.

Выручай-комната будто чувствовала её страх и сомнение, и каждый раз чуть менялась: ставила ближе кресло, убирала горячую жаровню, выставляла точные часы над котлом.

Прошло почти две недели. Зелье булькало, медленно сгущаясь, и уже начинало приобретать нужную текстуру. Оно пахло терпко, с лёгкой металлической ноткой. Ева записывала каждый шаг, проверяла пропорции, не доверяя даже книге.

Иногда ей казалось, что кто-то узнает. Что Малфой проберётся следом. Что Снейп вдруг поймёт, чем она занимается.

Но пока — всё шло по плану.

Она сидела на полу рядом с котлом, прижав к груди блокнот. Тепло от огня грело ей руки. Её взгляд остановился на пузырьках с зельями, расставленных на полке. И в этот момент она впервые подумала: а зачем ей это?

Зачем она так упорно варит одно из самых опасных зелий?

Что она хочет узнать — или доказать?

Кому?

Ответов не было. Только ощущение, что это нужно.

Однажды днём, прогуливаясь по территории замка, она увидела странную картину — Драко крался за Гермионой, Гарри и Роном, которые направлялись к хижине Хагрида. Он явно кого-то выслеживал. Ева замедлила шаг, стараясь не привлекать внимание. Вскоре Малфой, прижавшись к стене, заглядывал в окно хижины.

— Что, Драко, выбираешь себе рабочее место после выпуска? Хижина нравится? Просторно, куры рядом, и хозяин не ругается, если ночью воешь, — сухо и с издёвкой проговорила она.

Малфой вздрогнул, резко обернулся, будто укушенный, и сжал кулаки. Несколько мгновений смотрел на неё, будто не веря, что она снова испортила ему момент, а потом развернулся и стремительно зашагал прочь, даже не удостоив ответом.

После того как Ева испугнула Малфоя, она осторожно подошла к окну хижины Хагрида. Внутри что-то вспыхнуло, зашипело… и вдруг из деревянной коробки, стоящей прямо на столе, вынырнула тёмная, блестящая голова. Маленький дракончик расправлял крылья и пищал. Ева замерла: это был он. Норберт. Она помнила — в книге он только-только вылупился. И вот теперь он был здесь, настоящий, живой, такой странный… и почему-то очень знакомый.

— Ева?! — послышался голос Рона. Дверь хижины распахнулась, и троица выглянула наружу.

— Заходи быстрее, только никому ни слова! — прошипела Гермиона.

Ева шагнула внутрь. В хижине пахло дымом, пеплом и чем-то сладковато-жжёным. Хагрид сидел на табурете, глаза у него блестели от восторга. На столе — дракон. Он вертел головой, шипел и бил хвостом по дереву.

— Он только что вылупился, — прошептал Гарри. — Мы хотели тебе сказать, но… всё как-то слишком быстро закрутилось.

— И Малфой видел его, — вставила Гермиона, нахмурившись. — Он наверняка пойдёт докладывать.

— Я за ним следила, — сказала Ева. — Я его испугала, он убежал. Но да, он точно видел. И мне показалось… он был в ужасе. От страха, не от восторга. Будет молчать — чтобы не подумали, что он сам к хижине ходил.

— Будем надеяться, — мрачно сказал Рон.

— Я никому не скажу, — бросила она. — Мне это не нужно. Но если хотите, могу помочь. Хотя бы, чтобы убедиться, что дракон не сожжёт вам хижину.

Хагрид, стоявший за их спинами, смахнул слезу:

— Ох, девочка, ты… доброе сердце у тебя, как у настоящей Гриффиндорки…

Ева хотела что-то ответить, но в этот момент Норберт поднял голову и уставился на Еву. Она замерла. Их взгляды встретились, и в этот миг между ними будто что-то проскользило. Дракон перестал шипеть, перестал крутиться — он вытянул шею, принюхался… и внезапно ткнулся мордой ей в ладонь.

Все замерли.

— Он к тебе потянулся, — удивлённо прошептала Гермиона.

— Да ты ему нравишься, — с завистью заметил Рон.

Ева осторожно протянула руку. Маленький дракон позволил ей дотронуться до себя, шевельнул крыльями и даже издал короткий, довольный звук.

— Он словно… чувствует во мне что-то, — прошептала Ева, немного растерянно.

И действительно, в этот момент она ощутила нечто странное — как будто внутри неё что-то отозвалось. Связь. Тепло. Словно этот крошечный огненный зверёныш чувствовал её душу — иную, пришедшую из другого мира.

— Эм… — Гарри открыл рот. — Он… к тебе тянется?

— Ни к кому из нас он так не ластился, — удивился Хагрид. — Да ты ему прямо как понравилась!

Ева тихо засмеялась, положила руку на его чешуйчатую голову. Внутри всё вдруг стало тихо, спокойно. Как будто в этом шипящем, дикого вида создании было что-то очень понятное. Она не знала, почему он так к ней — но чувствовала: он ощущал в ней нечто другое.

С того дня она стала помогать ухаживать за дракончиком. Не потому что её просили — потому что он её принял.

Норберт, казалось, действительно тянулся к ней чаще, чем к другим. Когда она приходила в хижину, он успокаивался быстрее. Он ел с её рук, спал рядом с ней, поджав лапы и положив голову на её колени. Гарри и Рон подшучивали: «У тебя новый питомец», а Хагрид сиял от гордости.

Но чем больше проходило времени, тем острее становилось чувство опасности. Малфой молчал, но слишком подозрительно косился на них всех. А Норберт рос слишком быстро, и тайна становилась всё труднее. И всё это время Ева продолжала варить оборотное зелье. Выручай-комната становилась её второй лабораторией, её укрытием.

Иногда она думала: может, Норберт тянется к ней потому, что в ней что-то осталось из того мира, где она когда-то была? Что-то, чего нет у других. Или… может, драконы просто чувствуют души — по-настоящему?

* * *

После того как Гарри предложил отправить письмо брату Чарли, чтобы тот забрал дракона, всё закрутилось ещё стремительнее. Ответ пришёл быстро — Чарли был согласен, и в письме указал точную дату и время: полночь, астрономическая башня.

Дракона нужно было тайно донести туда, и никто из преподавателей не должен был узнать. Уход за Норбертом становился всё труднее. Дракончик рос на глазах, становился сильнее и всё менее управляемым. Особенно плохо он реагировал на Рона — возможно, из-за того укуса.

В тот день. Рон поднёс мясо к морде Норберта. Дракончик фыркнул, потом резко клацнул зубами — но не по мясу, а прямо по руке.

— АЙ! — закричал Рон, отшатываясь. — Он меня укусил!

— Норберт, НЕЛЬЗЯ! — резко выкрикнула Ева, шагая вперёд. Её голос прозвучал уверенно, почти властно. — Назад!

К удивлению всех, Норберт отступил. Он фыркнул, щёлкнул зубами, но послушно попятился и ткнулся мордой в угол, как провинившийся щенок.

— Что вы с ним делаете?! — взревел Хагрид, врываясь в хижину. — Он же малыш! Испугали беднягу!

— Он укусил меня, — пробормотал Рон, сжимая запястье. Рука начала опухать.

— Он просто... играет, — смущённо замотал головой Хагрид. — Он не со зла...

— Игры у него острые, — процедила Ева, подходя к Рону. — Нужно что-то приложить. Я помогу.

Рон, хоть и стиснул зубы от боли, посмотрел на Еву с благодарностью.

— Спасибо. Я думал, он мне руку откусит...

Норберт, тем временем, тихо скреб когтями по полу, посматривая на Еву. Он будто чувствовал её настроение, слушался её голоса.

Укус был не смертельный, но довольно болезненный. Рон долго скрывал рану, опасаясь, что если обратится к мадам Помфри, она задаст лишние вопросы. Но к вечеру рука вспухла так, что спрятать это было уже невозможно. В лазарете он соврал, будто его укусила собака Хагрида.

Когда Ева навестила Рона и обратно возвращалось к башне Гриффиндора, она случайно услышала, как медсестра обсуждает с кем-то состояние Рона. Любопытство взяло верх, и Ева незаметно проскользнула ближе.

Там был Малфой.

Он говорил мадам Помфри, будто пришёл за книгой, которую Рон якобы у него одолжил. Но когда та ненадолго вышла, он склонился к кровати Рона и прошипел:

— Ты думал, что я ничего не понял? Ты, Поттер и Грейнджер что-то скрываете. Я всё расскажу. И Хагрида попрут. А вас отстранят. Слово Мерлина.

Перед уходом Малфой вытащил книгу с тумбочки, та самая, в которую был вложен ответ Чарли. Письмо исчезло вместе с ним. Узнав об этом Гарри и Гермиона были в панике. Все поняли — Малфой теперь знал и мог раскрыть их в любой момент.

Но был один шанс: воспользоваться мантией-невидимкой. Малфой не знал, что у Гарри есть такая вещь, и это давало им преимущество. Решено было, что идти будут только Гарри и Гермиона.

Перед тем как Норберта должен был забрать Чарли она пошла попрощаться с Норбертом к хижине Хагрида. Она увидела что вокруг хижины Хагрида была пуста, кроме четверых фигур, скрытых тенями: Гарри, Гермионы, Хагрида… и Норберта.

Дракончик сидел в огромном ящике, сколоченном в спешке, и слабо ворочался, пофыркивая. Хагрид вытирал глаза уголком платка, а Гарри и Гермиона — прятали напряжение за деловитостью. Дракона вот-вот должны забрать.

Ева стояла рядом, не говоря ни слова. Она держала руку на краю ящика, а Норберт прижимал к её пальцам нос.

— Он... будто знает, что я ухожу, — прошептала она.

— Ты правда ему нравишься, — вздохнул Хагрид, поглядывая на неё. — Я такое редко видел... чтоб так тянуло к кому-то.

— Может, чувствует, что я… — она запнулась. — Что я не совсем отсюда.

Норберт тихо заурчал, уткнувшись в её ладонь. Он не рычал, не фыркал, не щёлкал зубами — только смотрел, почти с грустью.

Гарри с Гермионой переглянулись, но не стали вмешиваться.

— Мне жаль, — тихо сказала Ева, склонившись ближе. — Я не могу взять тебя с собой. Но ты будешь в безопасности. У Чарли. Он тебя поймёт. И... может, ты снова почувствуешь, что ты не один.

Она коснулась лбом его головы. Норберт прижался к ней в ответ.

— Всё, всё… — пробормотал Хагрид, вытирая глаза. — А то я сейчас разревусь...

Ева в последний раз посмотрела на дракончика, что теперь казался совсем не страшным. Просто — одиноким, как и она.

— Прощай, Норберт, — сказала она. — Пусть в Румынии у тебя будет не страшно.

Хагрид помог закрыть ящик. Гарри и Гермиона укутались в мантию-невидимку и, вместе с ящиком, исчезли в темноте. А Ева стояла, глядя в небо, и вдруг ощутила, что ей стало очень тихо внутри — как будто с Норбертом она прощалась не только ради него.

А ещё — что он запомнит её. Навсегда.

Рон лежал в больничном крыле, а Невилл, ранимый и добрый, оказался втянут случайно в неприятность — когда услышал ночной разговор Малфоя с Крэбом про Гарри , Дракона Хагрида. И попытался остановить их, но дал себя поймать.

Ева не знала об этих деталях. В ту ночь она вернулась в Выручай-комнату, чтобы продолжить варку Оборотного зелья. Наутро в Гриффиндорской гостиной воцарилась гнетущая тишина. Лица учеников были мрачными, раздражёнными. Кто-то бросил:

— Из-за них с нас сняли сто пятьдесят очков!

Оказалось, Гарри, Гермиону и Невилла поймали. И хотя о драконе никто не говорил вслух, Ева сразу всё поняла. Она вышла из башни, спустилась в коридоры, а позже навестила Невилла. Он был подавлен, не хотел ни с кем говорить. Ева просто села рядом.

— Я знаю, вы поступили правильно, — тихо сказала она. — Неважно, что думают другие. Ты — молодец.

Он посмотрел на неё с благодарностью. Это была та поддержка, в которой он нуждался.

* * *

В комнате Гриффиндора было тихо. Пламя в камине потрескивало, отбрасывая тени на стены, но никто не смеялся, не играл в шахматы и не обсуждал дневные уроки. Те, кто ещё бодрствовал, переглядывались украдкой — будто боялись нарушить невидимую черту, которую пересекли прошлой ночью Гарри, Гермиона, Драко и Невилл.

Невилл вернулся из Запретного леса бледным, с дрожащими руками и ссадиной на щеке. Он почти сразу сел в кресло у огня, завернулся в плед и долго просто молчал. Только когда рядом опустилась Ева, он чуть повернулся к ней, будто её присутствие дало разрешение выдохнуть.

— Всё уже закончилось, правда? — прошептал он. — Мы же больше туда не пойдём?

— Больше не пойдёте, — тихо ответила Ева, стараясь говорить спокойно. — Всё уже позади. Скоро всё забудется. Все забудут.

Но внутри она не верила в это. Баллы сняли, друзья потеряли уважение большинства Гриффиндора, и даже если время и сгладит боль — шрам в памяти останется. Особенно у Гарри.

Он как раз появился в комнате чуть позже остальных. Сел в кресло подальше, не проронил ни слова. Глаза его блестели слишком ярко, как у человека, который слишком многое пережил — и не может это высказать.

Ева смотрела на него из-под полуприкрытых век. Он не смотрел ни на Гермиону, ни на Невилла. Просто вёл пальцем по подлокотнику, будто в голове у него вертелось что-то, что никак не выходило.

Она почувствовала. Гарри видел тьму. Он встретился с тем, кого ещё не называет по имени. Волан-де-Морт… или тень от него. И теперь что-то в нём изменилось.

Но Ева не спросила. Просто перевела взгляд в окно, где уже клубился утренний туман.

"Если Гарри видел Того-Кого-Нельзя-Называть, то это значит… скоро всё начнётся." — подумала она. А значит, скоро зеркало Еиналежь исчезнет из школы, и у неё почти не осталось времени.

"Нужно попасть туда. Но незаметно. Не мешая им. Не столкнувшись с ним."

В голове начала складываться цепочка планов. Может быть, проследить за ними в тени. Может быть, пройти другой дорогой. Лишь бы заглянуть. Лишь бы увидеть — то, что она ищет. Себя? Семью? Или… правду?

Сначала — поддержать Невилла. Потом — всё остальное.

Она положила ладонь на плечо друга.

— Всё уже позади, — повторила она. — Отдохни. Завтра всё станет проще.

Но она знала: завтра ничего проще не станет. Ни для Гарри. Ни для неё.

* * *

Оборотное зелье было готово.

Цвет — насыщенный, ровный, без мутности и осадка. Запах — специфический, но правильный. Консистенция — точь-в-точь, как в старинном рецепте, который Ева выучила почти наизусть. Когда она смотрела на котёл, сердце у неё стучало чаще — не от страха, а от осознания: получилось.

Она не сразу поняла, что зелье сварено. Просто в один из вечеров, зайдя в Выручай-комнату, где с самого начала прятала ингредиенты, книги и сам котёл, она увидела, что поверхность зелья больше не бурлит. Она тихо подошла, наклонилась — запах. Всё верно. Осталось лишь процедить, остудить и разлить.

Она действовала аккуратно, почти благоговейно. Переливала зелье во флаконы, как если бы держала в руках нечто живое и хрупкое. Магия комнаты помогала — на полке уже стояли подготовленные стеклянные флакончики, чистые, с маленькими пробками и даже кусочками пергамента для надписей.

Когда всё было готово, она аккуратно убрала флаконы в свою сумку. Сумка — не простая. Она ещё зимой, когда никто не обращал внимания, попросила профессора Флитвика научить её нескольким полезным заклинаниям.

Флитвик с интересом согласился — он всегда поощрял любознательность. Тогда, во время каникул, он показал Еве основы чар незримого расширения, укрепления содержимого, и даже маленькую защиту от случайного обнаружения.

Сумка выглядела обычной как мешочек не заметный — только Ева знала, что внутри у неё помещается в множество раз больше. Там лежали книги, запас пергамента, некоторые ингредиенты, зелья — теперь и оборотное.

Она трижды проверила, что флаконы лежат крепко, что не разобьются, не прольются. Заклинания удерживали всё на месте. Она прошептала одно, потом другое — и на мгновение почувствовала, как сумка будто отозвалась мягким теплом.

Но варка зелья стоила ей многого.

Она почти не спала. Приходила в комнату поздно ночью или рано утром, когда остальные ученики спали. Училась варить на практике, боясь, что ошибка приведёт к катастрофе. Временами руки дрожали от усталости. Иногда она сомневалась — а стоит ли всё это?

Никто не знал. Никто не помогал. Это был её путь. Её цель. Её тайна.

Когда всё закончилось, она стояла посреди Выручай-комнаты, в тишине. Котёл опустел, всё было чисто. Сумка висела на плече, как напоминание о том, что у неё теперь есть инструмент. Средство. Возможность.

Цена была — бессонные ночи, боль в спине, одиночество и страх быть раскрытой. Но она заплатила её. И теперь была готова.

* * *

Экзамены прошли.

Последний лист пергамента лег на край стола, последняя капля чернил высохла, и сердце Евы, наконец, позволило себе вздохнуть. Все предметы — Трансфигурация, Зельеварение, История магии, Защита от тёмных искусств — каждый экзамен прошёл как будто во сне, но при этом ясно: она справилась.

Да, были трудности. Профессор Макгонагалл задала на практике превращение — перо в птичку. У кого-то оно рассыпалось в пепел, кто-то вызывал жалобное чириканье из комка ваты. У Евы получилось не сразу — но она справилась, и птичка села ей на палец.

На письменном экзамене по Зельям у неё неожиданно затрещало перо от волнения, и она чуть не испортила страницу кляксой, но вовремя схватила чистую и переписала всё, сохранив ясную, чёткую формулировку ингредиентов, дозировок и этапов варки.

Даже профессор Бинс на Истории магии, чьи монотонные речи усыпляли половину зала, не смог сбить её — она выучила всё, от Гоблинских восстаний до Войны с Гриндевальдом. Каждую дату, каждое имя.

Когда всё закончилось, в коридоре царила радость. Ученики обсуждали свои ошибки, кто-то смеялся, кто-то уже паковал вещи, чтобы уехать на лето. Но Ева не чувствовала ни облегчения, ни веселья.

Она стояла у окна, глядя на медленно заходящее солнце, и в её груди росло беспокойство.

Когда она осторожно спросила у профессора Макгонагалл, где профессор Дамблдор, та ответила сдержанно, хоть и без подозрений:

— Профессор Дамблдор покинул школу по неотложным делам. Он вернётся через день.

Сегодня — начало. Сегодня заканчиваются отсчётные часы.

Только она знала об этом. Только она считала их.

Несколько дней. Но у Евы их не было.

Сегодня — та самая ночь. Ночь, когда всё должно было произойти.

Обратный отсчёт, как песок в перевёрнутых часах, подходил к концу.

Она не знала, что именно произойдёт. Только чувствовала это всем нутром — как чувство на грани сна и реальности. Событие, в котором ей суждено быть, независимо от её выбора. И от того, как она поступит — изменится многое.

Снаружи за окном вечер догорал, и в воздухе висел аромат весны и чего-то неизбежного.

Сложив руки на груди, Ева прошептала, не отводя взгляда от горизонта:

— Всё, что могла — я сделала. А теперь... будь что будет.

И в тот момент она поняла — настоящее испытание только начинается.

Ночью, когда башня Гриффиндора погрузилась в тишину, Ева осторожно встала с кровати. Она не могла уснуть — напряжение перед грядущим днём не отпускало. Осторожно, не издавая ни звука, она натянула мантию, схватила зачарованную сумку и бесшумно спустилась вниз, в гостиную.

Не дойдя до лестницы, она замерла: из комнаты доносились голоса.

Сначала неразборчивые, потом всё отчётливее — спор. Она присела на ступеньку, затаив дыхание. Узнала голоса Гарри, Гермионы, Рона… и Невилла. Он звучал встревоженно.

— Нет, я не пущу вас! — решительно говорил Невилл. — Вы снова нарушаете правила. После того, что было… Вы опять хотите неприятностей!

— Невилл, пожалуйста, — попытался вразумить его Гарри. — Это очень важно.

— Важно? Важно?! Вы чуть не угодили в исключение, Гарри! И ты, Гермиона! А теперь ещё и…

— Невилл, — вмешалась Гермиона. Её голос стал тверже, почти жалобным. — Прости. Это ради твоего же блага.

— Что? Что ты...

— Петрификус Тоталус!

Вспышка света. Ева прижалась к перилам. Тело Невилла с глухим звуком рухнуло на пол, вытянувшись, словно деревянное. Он застыл, как статуя — с застывшим страхом в глазах.

Трио переглянулось. Никто ничего не сказал. Гермиона быстро спрятала палочку. Гарри вздохнул и прошептал:

— Прости нас.

Рон чуть отвёл взгляд, будто не выдержал.

Они поспешно вышли из гостиной, оставив парализованного Невилла на ковре.

Ева не колебалась. Она подошла, опустилась на колени рядом с другом, вытащила палочку и тихо произнесла:

— Фините Инкантатем.

Тело Невилла дёрнулось. Он закашлялся, моргнул и с трудом приподнялся на локтях. Увидев Еву, выдохнул:

— Спасибо…

— Не нужно благодарностей, — мягко сказала она, помогая ему сесть. — Мы же друзья.

Он опустил глаза.

— Я думал, что они тоже…

— Не вини их, — сказала Ева, сев рядом. — Они просто… такие. Упрямые, смелые, порой безрассудные. Мы ведь все — гриффиндорцы. Нас сюда не за рассудительность распределили, — усмехнулась она чуть грустно.

Невилл молчал.

— Иди отдохни. Всё будет хорошо.

— Надо сообщить профессорам, — вдруг решительно сказал он. — Они же нарушили…

— Нет! — резко перебила Ева. — Пожалуйста, не стоит.

Он удивлённо посмотрел на неё, и она, вздохнув, пояснила:

— Если ты расскажешь, они больше не будут тебе доверять. Мы учимся вместе, мы… семья, так или иначе. Иногда проще позволить ошибке случиться, чем разрушить доверие.

Невилл поколебался, но затем кивнул.

— Ладно. Ты права. Просто… я не хочу, чтобы с ними что-то случилось.

— Не случится, — тихо пообещала Ева. — Они осторожные. И Пивз, и Филч — они тоже не дремлют. Если что, те трое вернутся быстро. Всё будет в порядке.

Он ещё раз поблагодарил её, потом медленно поднялся и ушёл в спальню.

Ева осталась в гостиной одна.

Она стояла, глядя на дверь, за которой исчезли Гарри, Гермиона и Рон. Внутри что-то дрожало — тревога, беспокойство, неуверенность.

"Сегодня… сегодня всё решится," — подумала она.

И приняла решение.

Она возьмёт с собой зелье. И если понадобится — последует за ними. Но останется в тени. Чтобы не мешать. Не вмешиваться.

Если только всё пойдёт не так…

* * *

Ева стояла в тени лестницы, сжимая в руке маленький флакон. В нём переливалось мутное, густое зелье — Оборотное. Она сварила его заранее, задолго до экзаменов, в Выручай-комнате. Все ингредиенты были собраны с риском и точностью. Сейчас пришло время использовать его.

Из внутреннего кармана мантии Ева достала крошечный, завёрнутый в пергамент белый волос — длинный, тонкий, почти серебристый. Она знала, кому он принадлежит.

Профессор Дамблдор.

Она достала его за несколько недель до этого — в один из вечеров, когда директор проходил мимо учеников в Большом зале. Его мантия задела её плечо, и один волосок тихо опустился прямо на пергамент, над которым она тогда склонилась. Никто не заметил.

Ева развёрнула пергамент, бросила волос в зелье, поморщилась от запаха, закрыла глаза и выпила.

Тело выгнуло, ноги дрогнули. Волна тошноты прокатилась по груди. Лицо будто вытянулось, пальцы стали длиннее, а кожа — старше. Мгновения спустя в зеркальной поверхности витража на стене отразился профессор Альбус Дамблдор, высокий, с седой бородой и голубыми глазами за полумесяцами очков.

— Ну вот, — хрипло прошептала она своим "новым" голосом.

Платочек в её руке по взмаху палочки трансфигурировался в высокую остроконечную шляпу, мантия потяжелела, и стала длинной, как у настоящего волшебника. Она шагнула в коридор, уверенно направляясь туда, где находился запретный третий этаж.

Скрип… Щелчок…

На развилке коридора Ева услышала, как что-то мягкое и тяжёлое топает по каменному полу. Из тьмы появилась миссис Норрис — кошка Филча, сверкающая жёлтыми глазами.

Ева остановилась, стараясь не показать страха. Миссис Норрис обвела её кругами, словно что-то чуяла, но...

— Профессор Дамблдор! — задыхаясь, выскочил откуда-то Филч, потрёпанный и сердитый, но сразу вытянулся, увидев «директора». — Прошу прощения, сэр. Моя кошка — она сегодня чересчур нервная…

Ева медленно кивнула, стараясь не говорить — голос мог выдать её.

Филч низко поклонился, шипя на кошку:

— Ну-ка, назад, миссис Норрис! Не мешай профессору!

Когда он скрылся, Ева перевела дыхание.

— Надо спешить, — прошептала она уже своим голосом, чувствуя, как зелье начинает терять силу. Она свернула влево, к нужной двери.

Дойдя до нужного места, она остановилась.

Дверь. Та самая. За ней — Пушок. Но было тихо. Собака спала. Гарри, Гермиона и Рон уже были внутри. Всё шло по плану.

Около стены, Ева быстро сняла свою "дамблдоровскую" мантию. Зелье заканчивало действие — кожа возвращалась к обычной, рука снова становилась маленькой и тонкой. Шляпа вернулась в платочек, спрятанный в карман.

Она вдохнула.

— Вперёд.

Открыла люк, и нырнула вниз, туда, где уже начиналось настоящее испытание.

Первым было дьявольские силки. Она приземлилась на мягкую массу, но сразу поняла, куда попала. Растение начало затягивать её, обвивая ноги, руки…

— Люмос Солеа! — выкрикнула она, вспомнив нужное заклинание из урока Гербологии.

Свет вспыхнул, и растение с визгом отпустило её.

Так начался путь Евы — её собственный путь сквозь преграды, на встречу к цели, которую она до конца сама ещё не осознавала…

Ева ступала медленно, беззвучно, будто сама стала частью теней. Чары невидимости, которым она училась зимой в Выручай-комнате, держались надёжно — прозрачная вуаль магии скрывала её от глаз, пока она удерживала в себе сосредоточение.

Проход был открыт — Гарри, Гермиона и Рон уже прошли все испытания, и теперь она, наконец, могла сделать то, ради чего готовилась столько месяцев.

Туннель разветвлялся, но следы троих друзей — Гарри, Гермионы и Рона — были очевидны. Здесь пахло свежими заклинаниями, раскалённой магией и нервами. Шаг за шагом Ева подходила всё ближе.

Она спустилась к огромной шахматной доске, где фигуры уже стояли, побеждённые и безмолвные. Одна белая ладья была разрушена до основания. В середине поля кто-то недавно стоял — отпечатки ног Рона. Он пожертвовал собой, она знала это. Его уже унесла Гермиона. Она пошла дальше.

— Спасибо, — прошептала Ева, проходя по краю доски, будто отдавая дань тому, кто открыл путь.

Дальше была комната с флягами — логическая загадка, которую Гермиона, конечно же, уже решила. От зелья, бывшего в бутылке, остался только тонкий фиолетовый пар и налёт на стекле.

«Всё уже готово», — подумала Ева. — «Этот день… я ждала именно его».

Она не хотела решать загадки. Она не искала славы. Она не спасала философский камень. Её цель была совсем другой.

Зеркало Еиналежь.

В нём она надеялась узнать правду. Увидеть её. Себя. Или не себя. Или кого-то, кто объяснит, зачем она здесь. Почему она выжила. Почему мама пожертвовала собой. Почему она — в этом мире.

И наконец — дверь. Последняя.

Гарри уже был там. Возможно, уже смотрел в зеркало. Возможно, уже встретился с профессором Квирреллом. А может, с кем-то гораздо хуже.

Ева остановилась.

Вдох. Выдох.

Она не могла вмешаться. Не должна была. Но она могла увидеть. Могла узнать. Могла… понять.

Плавно, на цыпочках, она приоткрыла дверь. Щель, ровно настолько, чтобы пройти.

Внутри была тишина. Запах камня, дыма… и чего-то древнего. Она остановилась, затаившись в тени.

Перед ней была та самая комната.

Каменные стены, свечи, зеркало. В воздухе висело напряжение, как перед грозой. Гарри стоял напротив зеркала Еиналежь, а за его спиной — Квирелл.

Ева почувствовала, как замерло время.

Квирелл говорил холодным, чужим голосом, не своим — его силуэт чуть дрожал, как от жары, и Ева знала, что это он. Волан-де-Морт. Он был там. С ним. В комнате. В Квирелле.

Гарри смотрел в зеркало, и... его глаза внезапно расширились. Он что-то понял. Он... нашёл камень?

— Что ты видишь?! — рявкнул Квирелл, подходя ближе.

Гарри не отвечал. Он солгал — и зеркало подарило ему камень. Он почувствовал, как что-то тяжёлое упало в его карман. Он справился.

Но в этот самый миг волна магии прокатилась по комнате — резкий толчок, как будто само зеркало отреагировало на магическую правду.

Чары невидимости Евы рассеялись.

Она стояла посреди комнаты, видимая. Уязвимая.

— Кто это?! — закричал Квирелл, резко обернувшись. Он поднял палочку.

Гарри закричал:

— Нет! Не трогайте её!

Поздно.

Вспышка.

Красный свет.

Удар в грудь.

Полёт.

Еву отбросило в сторону. Она ударилась о каменную стену, и всё вокруг стало чёрным, беззвучным.

…

Тишина.

Когда она открыла глаза, Квирелл исчез. отнего осталься только пыль на полу. Гарри лежал неподвижно на полу, камень слабо светился у него в руке.

Свет от свечей мерцал.

Ева попыталась встать, тело ломило, перед глазами плыли круги, но она стиснула зубы и поднялась.

Она не пошла к Гарри. Он был жив. Дышал. Камень был цел.

Её взгляд привлекло зеркало.

Оно всё ещё стояло в центре комнаты.

Ева сделала несколько шатких шагов вперёд. Сердце грохотало. Колени дрожали. Но она знала — этот момент ради которого всё.

Она встала прямо перед зеркалом.

И увидела…

…голова Евы резко мотнулась вперёд. Боль пронзила висок, сердце колотилось в груди, дыхание стало сбивчивым.

Но она всё ещё стояла.

Её лоб покрылся испариной, ноги подкашивались, но она не сводила взгляда с зеркала.

Перед ней — её мама.

Та, кого она никогда не знала, но всегда чувствовала.

Та, чьё лицо когда-то мелькало во сне, чьё тепло осталось где-то глубоко под кожей, в самой сути её души.

Мама улыбалась.

Слёзы блестели в её глазах, но улыбка была тёплой, настоящей.

Рядом — бабушка. Сильная, красивая, с глазами, как у Евы. Обе — родные, близкие, любимые, хотя она так и не успела их по-настоящему узнать.

— Мама… — хрипло прошептала Ева, слёзы катились по щекам. — Бабушка… прошу… хоть слово… хоть одно…

Но те — молчали.

И только мама подняла руку, медленно, почти как в замедленном кадре.

В ней была… записка? Письмо? Свиток? Светящееся послание, почти призрачное, но чёткое и понятное — оно словно проникло сквозь зеркало, словно само зеркало захотело передать его Еве.

И — исчезло.

Она почувствовала вес — в кармане мантии, там, где ничего не было раньше.

Голова снова закружилась. Пространство качнулось. Тело не выдерживало.

— Не уходите… не исчезайте… мне ещё так много надо… я…

…темнота.

Тишина.

Ева упала на колени. Руки сжались в кулаки. Дыхание стало рваным. Она прижала руку к груди — там всё ломило от боли. Каменные плиты под ногами холодные, а в груди горело.

Она не потеряла сознание, но её разум плавал на грани.

— Я вас найду… — прошептала она почти беззвучно. — Что бы это ни значило… я всё равно найду…

И в этот миг дверь в комнату распахнулась — с грохотом, с шумом шагов.

Кто-то бежал. Чьи-то голоса.

Профессора?

Она в последний раз взглянула на зеркало. Оно было пусто.

Просто отражение. Только она, каменная комната и Гарри, лежащий в бессознательном состоянии.

Но письмо в кармане никуда не исчезло.

И в этот момент Ева знала: её путь только начинается.

* * *

Ева стояла, пошатываясь, перед зеркалом.

Голова кружилась, всё плыло…

Но в отражении — ясно, будто сквозь туман прорезалось солнце — она увидела их.

Двух женщин.

Первая — высокая, грациозная, в бордовом платье, с прямыми чёрными волосами, что спускались ниже плеч.

Глаза — тёмно-синие, глубокие, сияющие слезами.

Она смотрела на Еву, будто хотела протянуть руку сквозь стекло, и её отражение действительно клало руки на плечи Евы, бережно, с любовью.

— Мама…? — прошептала Ева. Её губы дрожали.

Сердце билось в горле, и с каждой секундой уверенность крепла.

Это была она. Мама. Та, чьё лицо было размытым в воспоминаниях. Та, чью любовь она чувствовала сквозь миры.

Рядом стояла вторая женщина.

Старше, мудрее, с добрым, мягким взглядом.

У неё были волнистые волосы, как у Евы, но пронзённые седыми прядями, будто нити луны.

Глаза — карие. Точно такие же, как у Евы.

— Бабушка…?

Ева едва стояла на ногах.

Слёзы бежали по щекам.

Она не сдерживалась. Не могла.

— Мама… бабушка… пожалуйста… пожалуйста… ответьте… мне плохо… я не понимаю… кто я… откуда я… почему я здесь…

Она протянула руку к зеркалу.

— Я так скучаю по вам… я хочу знать… мне так одиноко…

Отражения смотрели с любовью и болью.

И вдруг мама подняла руку — в ней был лист бумаги, свёрнутый в узкую ленту, как послание.

Она улыбнулась — нежно, словно хотела сказать: "Я рядом. Всегда рядом."

И медленно положила послание в карман отражения Евы.

И в этот миг —

резкая волна боли пронзила голову.

Мир качнулся.

Зеркало дрогнуло.

Колени подкосились.

Ева упала на холодный пол,

и перед тем как закрыть глаза, она почувствовала: в её настоящем кармане что-то шевельнулось.

Тьма обняла её.

* * *

Боль.

Снова боль.

Словно чьи-то невидимые когти царапали изнутри.

Словно душа разрывалась, протестуя.

Ева пошевелилась на холодном пустыне, но не могла встать.

Тело ныло, грудь сдавливало, дыхание рвалось короткими судорогами.

— Опять… — прошептала она. — Опять это наказание…

Она была уверена что её наказывают. она не знала что не должна была но ей нужны были ответы. Она предполагала что может её накажут но… это боль…

И в этом мгновении тёмная пустота вокруг неё будто ожила.

Голоса.

Не громкие, но звенящие, как струны:

— Ты нарушила правила.

— Ты подошла слишком близко.

— Ты не должна была…

— Я не просила этого! — мысленно закричала Ева, сжимая кулаки. — Не просила страдать, не просила боли, не просила быть той, кем вы меня сделали!

Голоса смолкли.

И тогда, как будто из глубин воспоминаний, в её сознание ворвалось понимание:

Это были не просто голоса.

Это были Существа, с которыми контракт заключала её мать.

Их цена за возвращение Евы к жизни была страшна:

— Ты не должна вмешиваться в события, которые могут привести тебя к смерти.

— Ты не должна раскрывать себя.

— Ты должна жить. Любой ценой.

Мать Евы, отдавшая свою силу, жизнь, судьбу, теперь могла помогать дочери, но только в строгих рамках.

Лишь намёками. Лишь тогда, когда жизнь Евы не будет в опасности…

Ева злилась.

— Это несправедливо! Это нечестно! Я не игрушка! Вы мучаете меня, держите в неведении, а потом ждёте, что я просто забуду обо всём?!

Голоса — молчали.

Но воздух дрогнул, будто они слушали.

— Если вы хотите, чтобы я жила и не повторяла ошибок — откройте мне все мои тайны! Дайте мне понять, кто я, зачем всё это, почему я такая… Почему мир зовёт меня, как будто я чужая, и всё же своя?

Молчание.

Потом — один голос, глухой и бесстрастный:

— Ева… мы не можем. Это не входит в условия. Контракт жертвенной силы ограничивает наше вмешательство. Любая попытка полностью раскрыть тебе истину повредит всё. Даже твою жизнь. Даже саму ткань твоего существования здесь.

— Мы и так потратили слишком много сил, чтобы вернуть тебя назад. Время. Жизнь. Силу.

— Жертва твоей матери слишком ценна для нас. Она отдала всё. Но её условие — ты должна быть счастлива. Только тогда мы сможем… забрать силу. И уйти. Только тогда жертва будет завершена.

Ева вздрогнула.

— Вы… хотите её силу?

— Вы держите её между мирами… пока я не стану счастлива?

— Именно так.

— Ты ключ. Ты результат. Ты наша цель и обет.

— Мы не будем говорить больше. Живи.

И с этими словами всё вокруг разом исчезло.

Темнота ушла, будто растаяла.

Воздух стал тяжёлым и реальным.

Ева закашлялась. Резкий вкус металла — она прикусила язык? Голова гудела, тело будто налилось свинцом. Она пошевелилась, и простыня шурша напомнила ей — она в кровати. Холодной. Чистой. Больничное крыло.

Гарри лежал рядом. Его лицо было бледным, глаза плотно закрыты, дыхание ровное, почти неслышное. Сердце Евы дрогнуло — она вспомнила, как он стоял перед Квиреллом… и как всё оборвалось.

Её пальцы машинально нащупали что-то в кармане. Свёрнутый вчетверо листочек. Мягкая, немного шершавая бумага. Она не открыла его. Пока нет. Она почувствовала, откуда он. Это было… от неё.

Сладкий запах шоколада. На прикроватной тумбочке и неё и Гарри стояли коробки со сладостями. Она узнала их — те же, что приносили Гарри после его первого великого подвига с философским камнем в книге . Она моргнула, не понимая. Но Почему ей тоже?

«За что?..» — мысль промелькнула и исчезла.

Щелчок дверной ручки.

В комнату вошли мадам Помфри и… он.

Профессор Дамблдор.

Он был таким же, каким она его видела в общем зале за профессорским столом — высоким, с сияющими глазами, в пестром халате, и с какой-то мудрой добротой, от которой одновременно хотелось расплакаться и спрятаться.

— Ах, проснулись, — обрадованно воскликнула мадам Помфри. И дала ей воды. — Идите, профессор, только ненадолго, прошу. Она ещё очень слаба.

Ева вдруг напряглась. Она ведь… она приняла Оборотное зелье. Притворялась им. Нарушила всё, что только можно. Она сжалась, и ей показалось, что холодный пот выступил на висках.

Дамблдор подошёл ближе. Его глаза сияли мягким светом. Не гневом. Не осуждением.

— Здравствуйте, — пробормотала Ева и неловко отвела взгляд. Щёки её вспыхнули. Голос дрожал. — Простите, что… что я...

— Приветствую вас, мисс Браун, — сказал он спокойно, чуть склонив голову. — Как вы себя чувствуете?

— Н-нормально… — ответила она шёпотом, избегая смотреть на него. — И… и не спрашивайте, пожалуйста, что я там делала. Я всё равно не смогу объяснить как надо.

— Я полагаю, уже знаю, — ответил он с лёгкой улыбкой.

Ева уставилась на него. Губы чуть дрогнули.

— Знаете? Что вы… вы о чём?

Дамблдор на мгновение отвёл взгляд в сторону, как будто собирался с мыслями.

— Я знал вашу маму. И вашу бабушку тоже. Вашу семью… — Он замолчал, как будто вспоминая что-то очень далёкое. — Я всё ждал подходящего момента, чтобы рассказать вам. Но, боюсь, снова опоздал.

Сердце Евы сбилось с ритма.

— Вы… вы знали? Кто они? Кто я?

Он кивнул.

— Вашу маму звали Элизабет Принц. А вашу бабушку — Эмилия Принц.

Принц.

Это имя отозвалось в её памяти, как эхом. Она когда-то слышала его в разговорах — шёпотом, на страницах книг, мимоходом. Один из старинных волшебных родов. Сильных. Мрачных. Забытых.

— Принц?.. Это же… это древняя чистокровная семья, разве нет? — выдохнула она. — Я думала, мама была маглорождённой.

— Нет, — мягко ответил он. — Ваша семья исключительно из чистокровных.

Ева ощутила, как всё внутри неё поплыло. Словно часть её обрушилась, а другая — резко выросла, заняв пустоту.

— Значит… и мой отец… он тоже?..

Он опустил глаза.

— На этот вопрос я не могу ответить. Увы, это — тайна, которая Я не могу вам раскрыть ради вашей безопасности. Ваша мама была в бегах с бабушкой. Они скрывались. После её смерти Элизабет ненадолго вернулась в Британию… и потом… исчезла.

— Вы не знали, что она умерла?

— Нет, — покачал он головой. — Я узнал о её смерти только после того, как увидел вас в Большом зале в день прибытия. Тогда всё стало ясно.

Ева замерла. Внутри всё сжалось. Значит… всё это время он знал. Молчал. Почему?

Но она знала, почему.

Потому что… так надо.

Она сжала свёрток в кармане.

— Значит… Снейп… — голос предательски дрогнул. — Он… мой родственник?

Дамблдор посмотрел на неё чуть пристальнее.

— Да. Его мать была сестрой вашей бабушки. Так что вы действительно родственники.

— Понятно, — сказала она тихо. Почему-то стало холодно. — А почему тогда я Браун, а не Принц?

— Думаю, это было решение вашей мамы. Или бабушки. Может быть, попытка начать заново. Возможно, чтобы вас защитить.

— Ясно, — выдохнула Ева. — Значит… у меня никого не осталось. Кроме… него. А он меня ненавидит.

На этот раз Дамблдор улыбнулся как-то особенно — чуть грустно, чуть озорно.

— Я не стал бы делать столь поспешных выводов, мисс Браун, — сказал он мягко. — Некоторые люди умеют любить… очень глубоко. Но не умеют этого показывать.

Ева не ответила. Она отвернулась. На глаза снова наворачивались слёзы. Слишком много. Слишком внезапно. У неё в голове крутились очень много вопросов но она не могла задать их . Потому что контракт ограничивала её, она не могла расспрашивать тайны которые ей навредят если они сами по себе не раскроются. Или сама она собственно лично не узнает про них.

Он, видимо, понял что она устала.

— Отдыхайте, — сказал он тепло. — Мы ещё поговорим. Всё будет… как должно быть.

И с этими словами он вышел, оставив её в тишине.

Ева долго смотрела в потолок. И уснула от усталости.

* * *

На следующее утро Гарри тоже пришёл в себя. Ева услышала, как он тихо зашевелился на соседней койке, потом — звук открывшейся двери, и мягкий голос мадам Помфри вполголоса окликнул кого-то. К ней заходил Дамблдор. Они с Гарри говорили долго, шёпотом, но в тишине лазарета Ева улавливала обрывки слов — "философский камень", "Николас Фламель", "твоя мама", "любовь защищает"… Ева лежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Она не хотела мешать. Её мысли были далеко — у зеркала, у маминых рук, у того взгляда, полного любви и тоски, который жёг её сильнее любого проклятия.

Когда директор ушёл, наступила короткая пауза, и Ева чуть приоткрыла глаза. Гарри лежал, уставившись в потолок, с каким-то отрешённым выражением. Ева хотела сказать что-то ободряющее — хоть слово, хоть кивок, — но ком подступил к горлу. Она так и лежала молча, сжимая в кулаке угол одеяла, пока в коридоре не раздались торопливые шаги.

— Миссис Помфри, пожалуйста! — раздался умоляющий голос Гермионы. — Мы только на минуту!

— Он только что пришёл в себя! — строго, но устало возразила медсестра. — И мисс Браун ещё слаба!

— Ну пожалуйста! — теперь уже Рон. — Мы просто взглянем и уйдём, обещаем!

Через пару мгновений в палату всё-таки ввалились Гермиона и Рон, виновато оглядываясь на дверной проём, словно ждали, что сейчас их всё-таки вытащат за уши обратно.

— Гарри! — вскрикнула Гермиона, подбежав к его кровати. — О, ты в порядке, слава Мерлину!

Рон тоже вздохнул с облегчением и что-то пробормотал, но тут его взгляд скользнул по палате — и остановился на Еве. И Гермиона тоже заметила её.

— Ева? — растерянно спросила Гермиона. — Но... как? Как ты оказалась там? Мы с Роном… мы тебя не видели вовсе.

— Да, — подтвердил Рон, садясь на край кровати. — Ты что, шла за нами? Почему?

Ева откинулась на подушку, закрыла глаза на пару секунд, потом с усилием села. Болело всё, тело словно наливалось тяжестью, но лицо она старалась сохранить спокойным.

— Я… — она помолчала, будто подбирая слова. — Я видела, как вы оглушили Невилла. Ну… догадалась, куда вы направляетесь. Я давно подозревала, что вы хотите попасть в ту запретную комнату… На третьем этаже. Я пошла следом. Хотела убедиться, что с вами всё в порядке.

Она говорила тихо, не глядя в глаза. Лгать было неприятно — но правду говорить было невозможно. Ни про невидимость, ни про чары, ни про зеркала, ни тем более про маму. Нет. Только не это.

— Когда я увидела, что Гермиона с раненым Роном задержались, я подумала, что Гарри может быть один… И пошла за ним.

Гермиона нахмурилась, словно анализируя каждое слово. Ева чувствовала её взгляд на себе, колючий, прищуренный. Но потом — всё же кивок.

— Хорошо, — сказала Гермиона негромко. — Ладно. Просто… мы были очень удивлены.

— А потом… — пробормотал Гарри, приподнимаясь, — потом Квирелл… он…

Он рассказал, как смотрел в зеркало, как в кармане оказался философский камень, как Вольдеморт говорил из затылка Квирелла. Ева слушала молча, только сжала пальцы в кулак. Она всё это видела. Она тоже там была. Но боль снова прострелила висок — воспоминание, как её отбросило в стену, как она рухнула на пол…

А потом — зеркало.

Записка.

Она невольно прижала руку к карману, ощутив знакомую, тёплую плотность бумаги под пальцами. Всё это время она хранила её, даже не взглянув. Потому что знала: не сейчас. Не при них. Не в этой палате, где всё ещё витает запах зелья и стерильных бинтов.

Она слабо улыбнулась, словно пытаясь сбросить с себя тяжесть.

— Гарри, ты герой, — тихо сказала она. — Тебе повезло, что ты жив.

Но внутри неё всё кипело. Потому что ей тоже было что сказать. И кому. И кое-что важное — прочесть.

Ночью, когда все уйдут, и останется только тишина и лунный свет на подоконнике, она наконец достанет записку из кармана.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Лондон. Площадь Гриммо, дом 7.

Ева сидела на краю кровати и в который раз перечитывала записку. Эти слова она уже знала наизусть, могла бы воспроизвести их даже во сне, но всё равно упрямо водила взглядом по строчкам, словно надеясь — вдруг проявится ещё что-то, ещё одно слово, ещё один знак, указывающий ей путь. Волшебная подсказка. Как пароль в кабинете Дамблдора.

Но нет. Только адрес.

Она громко выдохнула, скомкала письмо — потом почти сразу развернула обратно, бережно пригладила складки пальцами и наконец, не глядя, положила его в зачарованный мешочек, который всегда носила с собой. Он был надёжным, как сундук с секретами. Только её. Никто не заглядывал туда. Даже она — нечасто.

Теперь она была в своей спальне — той самой, где всё начиналось в сентябре. Вернулась после больничного крыла. Лазарет казался ей чем-то далёким, как дурной сон, в котором она сражалась за жизнь, за память, за правду, за маму. За себя. За то, кем она стала.

Пока она была там, Невилл приходил к ней почти каждый день. Он появлялся с тихим скрипом двери, с виноватой улыбкой и красными глазами, будто сдерживал слёзы. В первый раз, дрожащим голосом, он попросил прощения. Он должен был пойти с ней, он знал, чувствовал, но струсил. Он был уверен, что подвёл её. Что снова оказался слабым. Он едва не плакал, и тогда Ева крепко сжала его руку, словно вытащила его из какой-то внутренней ямы, как делала это не раз.

— Всё в порядке, — сказала она тогда. — Это решение пришло внезапно. Ты не виноват.

Он успокоился, но на следующий день снова пришёл. И на следующий. Каждый раз он смотрел на неё, как на чудо, будто боялся, что она исчезнет, если он моргнёт.

И сегодня — когда мадам Помфри наконец разрешила ей выйти — он не отступал ни на шаг. Сопровождал до самой башни, до спальни девочек, и даже тогда долго стоял в дверях, молча, с тревогой в глазах, будто мысленно проверяя: всё ли на месте? Жива ли? Не ускользнёт ли снова в ночь?

Он был её первым настоящим другом. И она — его. Единственный человек, который никогда над ним не смеялся. Который принимал его всерьёз.

И теперь он боялся потерять её так же, как она боялась потерять маму.

Когда Ева осталась одна, в комнате было тихо. Лишь за окном — шелест ветра в листве и далёкие голоса с нижних этажей. Марта Квилл и Эмми Доусон, её соседки по спальне, встретили её радостно, с объятиями и охапкой вопросов, но, заметив, что Ева не в настроении говорить, быстро угомонились и ушли. В этом было что-то тёплое. Они поняли — и не настаивали.

Ева легла на кровать, уставилась в потолок и снова подумала об адресе.

Лондон. Площадь Гриммо, дом 7.

Почему мама написала только это? Почему так мало? Почему так много скрыто между строк?

Она потянулась к мешочку и достала письмо. Бумага была слегка тёплой, будто хранила в себе остаточное тепло маминых пальцев. Сердце стучало глухо, будто предупреждало: не жди лёгких ответов.

Она смотрела на строчки — и в какой-то момент показалось, будто они дышат. Как будто само письмо живое. Как будто оно знает больше, чем говорит. Но… всегда есть это "но".

Никакой тайной чернильной записи. Ни шепота, ни вспышки. Только адрес.

И Ева поняла: секреты её семьи не откроются просто так. Их не вырвать — ни магией, ни слезами. Только если идти. Искать. Быть готовой.

Она снова аккуратно свернула письмо, вложила в мешочек и прижала к груди. Ей казалось, что где-то далеко — в каком-то волшебном, недоступном ей месте — мама всё ещё рядом. Ждёт. Или следит. Или надеется.

Завтра — банкет. Последний день перед каникулами.

Но всё самое важное для Евы только начиналось.

* * *

В Большом зале всё было украшено в серебряно-зелёных цветах — потолок светился звёздами, словно отражал триумф Слизерина. Баннеры с гербом — змея на изумрудном фоне — величественно колыхались над столами. Кубок школы уже сиял на пьедестале у преподавательского стола, и слизеринцы сияли не хуже него.

Ева сидела за столом Гриффиндора, немного в стороне от Гарри, Рона и Гермионы. Рядом — Невилл, крепко сжимающий край скамьи, будто это поможет ему не расплескать радость. Все переговаривались взволнованно, но Ева ощущала какое-то отдаление от происходящего, как будто смотрела сквозь стекло. Как будто не до конца верила, что всё это — реальность. После всего, что случилось, она всё ещё не могла поверить, что просто сидит… в школьной столовой. Её не исключили. Она не в больничном крыле. Всё позади.

— Итак! — поднялся Дамблдор, и в зале тут же воцарилась тишина. Его глаза сверкали, как будто он знал нечто весёлое, чего пока не знали остальные. — Очки подведены, и первое место в этом году — Слизерин. С чем я их и поздравляю.

Гром аплодисментов прорезал зал. За слизеринским столом взвились шапки, раздались ликующие возгласы. Малфой чуть не вскочил на скамейку, хлопая громче всех. Профессор Снайп слегка улыбнулся — по-своему, конечно, едва заметно. Всё шло привычным путём. Всё, как всегда.

Но Дамблдор поднял руку — и зал притих снова.

— Однако… — начал он, и в его голосе зазвучала нотка, которую Ева уже начинала узнавать — игривая, как у шаловливого волшебника, знающего больше, чем говорит. — Не всё, как говорится, ещё подсчитано. Бывают в жизни моменты, когда нужно вознаградить не только успех, но и добродетель.

Он повернулся к столу Гриффиндора.

— За прекрасную игру в шахматы и проявленную храбрость — 50 очков мистеру Рону Уизли.

За столом Гриффиндора раздался сдержанный взрыв. Рон покраснел до корней волос и почти упал со скамьи, а Перси хлопал его по плечу, гордый как никогда.

— За логическое мышление, холодный ум и верность друзьям — 50 очков мисс Гермионе Грейнджер.

Гермиона вспыхнула, глаза её загорелись, а руки дрожали. Она оглянулась на Гарри и шепнула: «Это... на самом деле происходит?»

— За бесстрашие, отвагу, и то, что встретил врага лицом к лицу, зная, что может не вернуться, — 60 очков мистеру Гарри Поттеру.

Гром аплодисментов заглушил всё — даже слизеринцы выглядели озадаченно. Фред и Джордж кричали: «Это наш брат!»; кто-то запел школьную песню не в попад.

Но Дамблдор не закончил.

— Также, — сказал он, уже тише, — бывают поступки менее заметные, но не менее важные. Когда человек, не будучи частью команды, всё равно выбирает путь, ведущий в опасность, потому что не может оставить друзей.

Он взглянул на Еву. Его взгляд был мягким, но прямым. И в нём было что-то, что она не могла расшифровать.

— 30 очков мисс Еве Браун. За то, что не осталась в стороне, за отвагу и верность, за готовность шагнуть в темноту, не зная, что ждёт её впереди.

Ева замерла. Все головы повернулись к ней. Кто-то начал хлопать, потом ещё, и ещё — и вскоре весь зал гремел. Её одногруппницы вскрикнули от радости. Марта хлопала с сияющей улыбкой. Эмми толкнула её в бок и шепнула: «Ты героиня!»

Невилл хлопал громче всех, и в глазах у него блестели слёзы.

Ева только кивнула. Она не любила центр внимания, но... это было приятно. Её не забыли. Она не просто выжила. Она сделала что-то важное. И её заметили.

— И наконец, — произнёс Дамблдор, — за то, что встал против своих друзей, чтобы удержать их от опрометчивого поступка, — 10 очков мистеру Невиллу Долгопупсу.

Невилл подскочил, как ошпаренный, и даже не сразу понял, что это правда. Аплодисменты взорвались новой волной, и кто-то с криком пересчитал: Гриффиндор на первом месте!

В тот же миг зелёные флаги на потолке сменились на ало-золотые. Лев взревел над залом. Кубок перелетел с пьедестала — и сам, как по волшебству, оказался в центре гриффиндорского стола.

Слизерин обмяк. Малфой выглядел так, будто укусил лимон. Профессор Снейп снова замер в каменной неподвижности, но Ева на мгновение уловила, как его взгляд метнулся к ней и задержался — ровно на одно дыхание.

А потом — праздник.

Радость кипела в воздухе, словно пузырьки в сливочном пиве. Гриффиндорцы смеялись, обнимались, кричали. Кто-то подбросил Кубок в воздух, и его поймал Фред. Гермиона сияла. Рон гордо втянул живот. Гарри улыбался, и, впервые за долгое время, выглядел просто счастливым.

Ева тоже улыбнулась.

Она не думала, что вот так всё закончится. Она не искала наград. Она просто… не могла поступить иначе. Но всё же было приятно — знать, что её увидели.

И — она не вылетела. Она всё ещё здесь.

В Хогвартсе. В Гриффиндоре. Живая.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

На следующий день, уже собрав свои вещи, Ева стояла у Хогвартс-экспресса на платформе 9¾, попрощавшись с замком. Больше никаких занятий, зелий и коридоров, наполненных заклинаниями — до следующего года.

— Ну, ты точно напишешь мне? — Невилл смотрел на неё, мял в руках свою шляпу, немного смущённый. — И… если вдруг будет возможность, приходи в гости. Бабушка будет только рада. Правда. Она любит, когда у меня есть друзья.

Ева слабо улыбнулась, ощущая в горле ком.

— Обязательно, — прошептала она и крепко его обняла. — И ты тоже мне пиши. Обещаешь?

— Обещаю! — быстро кивнул он. — Ты же — мой друг. Самый настоящий.

На выходе из станции «Кингс-Кросс» её ждали двое: мистер Дурсль и женщина, в которой Ева сжалась — миссис Дёрсли, смотрительница приюта. Гарри, стоявший с чемоданом в руках, сначала не поверил своим глазам. Он узнал их обоих.

— Ты… её знаешь? — удивился он, подходя ближе.

— Да, — коротко кивнула Ева. — Она из приюта. Смотрительница. Миссис Дёрсли. А ты откуда её знаешь?

— Просто иногда тётя собирает некоторые вещи для благотворительности . И приказывает мне отнести приют к ней. А это мой… дядя, — хмуро буркнул Гарри. — Мистер Дурсль.

Они оба — маглы, и явно недолюбливающие волшебный мир. Смотрели на толпу, словно боялись заразиться от волшебников какой-то болезнью. Взгляды их пересеклись — в них скользнуло узнавание.

— А, вы… — начал мистер Дурсль, — вы ведь… работаете там, в том приюте?

— Да, — резко кивнула миссис Дёрсли. — И, как я понимаю, вы… родственник этого... мальчика? И он тоже из “Этих”...

— К сожалению, да.

— Что стоишь быстрей двигайся — холодно сказала она, бросив взгляд на Еву. Оглядываясь вокруг испуганно. — надо оттуда уходит скорее.

Ева сжала кулаки, но промолчала. Гарри посмотрел на неё и вдруг понял — ей, как и ему, тоже достается в этом мире. И даже слишком похоже.

Они переглянулись. Ни слова не сказали, но поняли друг друга без слов.

Когда Ева с миссис Дёрсли вышли с вокзала на улицу, их окликнул грубый, чуть раздражённый голос:

— Подождите!

Это был мистер Дурсль. Он тяжело шагал вслед за ними, держа в руке ключи от своей машины.

— Раз приют у вас рядом, ближе к церкви, я могу вас подбросить. Всё равно по пути, — сказал он, глядя не на Еву, а на миссис Дёрсли.

— Это… удобно, — нехотя согласилась смотрительница. Её тон был холоден, как всегда. Она бросила на Гарри взгляд, в котором было всё: презрение, раздражение и то самое нескрываемое отвращение, которое Ева видела в ней с самой первой их встречи.

Ева внутренне поёжилась. Гарри всё видел. И это жгло. Она так надеялась, что миссис Дёрсли откажется, что они просто уйдут... Но, как всегда, обстоятельства складывались не в её пользу.

— Ну что ж, идём, — бросила миссис Дёрсли, даже не обернувшись к девочке. Она шагала вперёд, будто тянула за собой тяжелый груз.

Мистер Дурсль шел рядом, ворча что-то себе под нос о "дурацких поездах" и "платформах, которых не существует". Гарри молча плёлся следом. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но особенно ему стало не по себе, когда он услышал, с каким тоном миссис Дёрсли обращается к Еве.

— Поторопись! Не тащи ноги, как всегда! — бросила она через плечо, даже не взглянув на девочку.

Мистер Дурсль скосил глаза в её сторону. Он был невежливым человеком, но даже ему стало неуютно от такого обращения. Хотя виду он, конечно же, не подал.

Они сели в машину и поехали.

Когда они подошли к тихой улочке, на которой стоял дом Дурслей, Гарри показал на их дом:

— Вот наш дом. Номер четыре, Тисовая улица. Если вдруг... ну, если будет желание — можешь как-нибудь зайти. В гости.

Ева удивлённо посмотрела на него. Его приглашение было таким неожиданным и искренним, что у неё защемило в груди.

— Глупость какая то. — проворчал мистер Дурсль, поморщившись. Его лицо скривилось, будто он съел что-то горькое. Но ничего вслух не сказал.

Ева уловила это выражение. Её улыбка чуть дрогнула, и она с вежливостью, которой сама не ожидала от себя, ответила:

— Спасибо, Гарри. Может быть... когда-нибудь.

Наконец, они подъехали к зданию приюта. Оно стояло в полутени старых деревьев, казалось, ещё более мрачным после Хогвартса. Серые стены, маленькие окна, металлические двери. Дом, в котором не было места сказке. И тем более — друзьям.

Ева посмотрела на Гарри.

-Если хочешь, Ты тоже…- Ей тоже хотелось пригласить его в гости, но...

— Подопечным приюта запрещено принимать гостей, — резко оборвала её миссис Дёрсли, даже не обернувшись. — И никаких писем тоже, если только с разрешения руководства.

Ева сжала губы, опустив глаза. Всё, как всегда.

Гарри наклонился ближе и шёпотом произнёс:

— Может… я иногда буду просто проходить мимо. Ну, вдруг увижу тебя в окне. Или во дворе.

Она на мгновение застыла. Потом медленно, почти незаметно, улыбнулась.

— Я бы очень хотела.

— Тогда до встречи, — сказал он тихо.

Она кивнула, не доверяя голосу, и пошла за миссис Дёрсли, не оглядываясь.

Гарри смотрел ей вслед, пока дверь приюта не закрылась за её спиной.

Новый учебный год был ещё далеко. Лето только начиналось.

Но теперь у Евы были друзья. И, впервые за долгое время, у неё была настоящая надежда.

* * *

Когда они вышли из машины и направились к входу в приют, Ева чувствовала, как внутри всё сжимается. Снова эти серые стены, узкие окна, запах пыли и крахмала. Уже через минуту она снова будет там, где каждый день — как серая копия предыдущего. Но вдруг…

— Ева!!!

Кто-то резко подбежал и обхватил её в крепких, до боли знакомых объятиях. Она даже не успела испугаться — сердце сразу узнало. Это была Клэр.

Ева вдохнула знакомый запах — мыла, летней пыли и чего-то родного. Её глаза наполнились слезами ещё до того, как она успела что-то сказать. Она крепко обняла подругу в ответ, зарываясь лицом в её плечо. Обе девочки заплакали — от счастья, от облегчения, от того, что снова рядом.

— Ну что за сцена? — с отвращением фыркнула миссис Дёрсли и прошла мимо, стуча каблуками по полу, направляясь в свой кабинет.

Но они её не слышали. Или не хотели слышать.

— Я скучала… Я так скучала по тебе! — всхлипывала Клэр, не отпуская Еву. — Я думала, ты не вернёшься… или забудешь про меня…

— Никогда, — прошептала Ева, с трудом справляясь со слезами. — Я бы никогда тебя не забыла…

Они стояли так ещё несколько секунд, не в силах разомкнуть объятия.

Клэр была старше Евы на три года. В этом приюте она стала для неё всем: подругой, старшей сестрой, опорой. Когда они впервые встретились, Клэр отнеслась к ней холодно — как и ко всем. Но со временем, сквозь обиды, молчание и ночные разговоры под одеялом, между ними возникла настоящая дружба. Клэр — яркая, упрямая, шумная, с неуправляемым характером. Ева — тише воды, робкая, сдержанная. Они были разными, но именно поэтому идеально дополняли друг друга.

Ева не рассказывала Клэр всей правды. Для неё Клэр оставалась магглом, и она не знала, что Ева учится в Хогвартсе — волшебной школе. Ева говорила, что её забрали в особый пансионат для одарённых детей. И хотя это немного отдалило их, связь не прервалась.

— Ну, рассказывай! Где ты была? Почему пишешь так редко? Что за школа? Почему нельзя приезжать? — Клэр тараторила, не отпуская руки Евы.

— Это… строгая школа. С правилами. Почти монастырь, — слабо улыбнулась Ева. — У нас мало свободного времени.

— Монастырь? Ха! Ты как монахиня не выглядишь! — фыркнула Клэр. — Хотя да, в тебе появилось что-то… странное. В хорошем смысле. Ты словно светишься. А ну, признавайся — у тебя там кто-то появился?

— Нет! — испуганно ответила Ева и тут же покраснела. — Ну… есть друзья. Один особенно…

— Ага! Ага! Вот оно! — засмеялась Клэр, довольная, как кошка, — Ладно, не мучаю. Ты расскажи лучше, ты скучала? Про меня не забыла?

— Я никогда не забывала тебя, — прошептала Ева. — Ты… единственный свет в этом месте. Я боялась, что ты уедешь или…

— Нет уж! — перебила Клэр. — Пока ты не вернёшься сюда насовсем или не заберёшь меня с собой, я никуда не денусь! — и тут же, сменив тон, добавила: — Хотя они тут совсем с ума посходили, пока тебя не было. Представляешь, меня наказали — снова! За какую-то ерунду! Я им не дала себя в обиду, конечно. Я Клэр, в конце концов!

— Знаю, — Ева тихо улыбнулась. — Ты самая смелая из всех, кого я знаю.

— А ты — самая настоящая. Не меняйся, ясно?

Ева кивнула.

Пусть стены приюта оставались такими же серыми и холодными, но теперь у неё были воспоминания о Хогвартсе, — и вот это тёплое, живое объятие Клэр. Не всё потеряно. Она не одна.

* * *

Когда Евы не было в приюте, Клэр заметно выросла — не только внешне, но и внутренне. Её характер, который раньше пугал многих, стал только крепче. Отсутствие Евы заставило Клэр стать сильнее духом, более уверенной, и она словно взяла на себя роль неофициального лидера среди детей. Ева догадывалась, как нелегко ей пришлось справляться с этим грузом.

После приезда Евы они часто долго болтали по ночам, крепко обнимались, словно каждая минута, проведённая вместе, была бесценной — словно золото, которого так не хватало в этих серых стенах.

В эти вечера Ева почти забывала о своих приключениях в Хогвартсе и даже о своих больших целях. Она просто была маленькой девочкой, которая скучала и радовалась тому, что рядом — настоящая подруга.

Прошла неделя с её возвращения, но с каждым днём Еве всё больше казалось, что миссис Дёрсли стала ещё безжалостнее в её отсутствие.

Однажды Клэр вернулась в комнату с ногами, покрасневшими и покрытыми синяками — последствия избиений кнутом. Она едва передвигалась, но старалась держаться так, чтобы Ева ничего не заметила. Однако Ева всё равно увидела — глаза её подруги были тусклыми, а движения — болезненными.

«Что же с ней происходит?» — подумала Ева, глубоко вздохнув. Раньше таких суровых наказаний не было, а теперь... что же заставляет Клэр терпеть это?

Постепенно Ева стала замечать, что Клэр постоянно не может молчать — она выражает своё мнение по любому поводу, пытается добиться справедливости для всех детей в приюте. Её упрямство и борьба с несправедливостью только вызывали гнев руководства, и наказания становились всё жестче.

Но несмотря на избиения и угрозы, дух Клэр оставался несгибаемым. Она не собиралась отступать. Ева горько жалела подругу, ведь ничего не могла сделать, кроме как тайно помогать ей.

По ночам, когда все спали, Ева аккуратно доставала из тайника свои зелья — тех, которые научилась готовить в своей «специальной» школе. Она лечила раны Клэр, прикладывала компрессы, заботилась о ней, не задавая лишних вопросов. Клэр же, казалось, понимала, что Еве тяжело говорить обо всём, и поэтому никогда не допытывалась о подробностях.

Зелья действительно помогали — намного лучше, чем обычные мази из приюта.

Но видя все эти издевательства, Ева всё больше понимала: Клэр не сдавалась, наоборот, она будто искала повод для конфликта, намеренно нарушала правила, раздражала руководителей. Казалось, она подталкивала себя к наказаниям, будто бы получая от этого какую-то странную силу. Ева чувствовала, что это не совсем так — подруга страдала, ей было больно, но она не показывала это никому.

Клэр даже хотела убежать из приюта. Это очень тревожило Еву, она боялась за неё. Позже оказалось, что это был не единичный случай, и приют даже не стал искать её долго — словно уже привыкли к тому, что она может исчезнуть навсегда.

Когда Ева тревожилась и просила Клэр не уходить далеко и не пропадать, та лишь усмехалась и рассказывала:

— До того, как ты уехала, я могла пропадать на недели. Никто даже не замечал, что меня нет. И не искал, только ты за меня волнуешься…

Эти слова пугали Еву. Она боялась, что если подруга продолжит в том же духе, это может закончиться очень плохо. Но рядом с Евой Клэр чувствовала себя спокойнее — как будто нашла родное и понимание.

И именно поэтому Ева не стала слишком допрашивать подругу, не стала нервничать и навязываться. Она решила довериться Клэр и дать ей самой разбираться со всем этим.

* * *

Клэр изменилось. Сначала Ева думала, что это просто радость — может, кто-то заберёт её из приюта? Но всё было не так. В её глазах горел странный блеск, не похожий на счастье. Это был блеск напряжения, огонь, за которым пряталась боль.

— Слушай… — осторожно начала Ева однажды вечером, когда они лежали на старых койках в своей комнате. — Ты ведь чем-то занята? Ты стала... другой.

Клэр отвернулась к стене, притворяясь, что зевает.

— У меня теперь есть человек, — как-то сказала Клэр вечером, лёжа на соседней кровати и уставившись в потолок. — Он понимает меня. Он умный, старше, не такой как все... Он... особенный.

— Кто он? Старше? Насколько старше?— тихо спросила Ева. Она почувствовала, как по коже пробежал холод.

— Томпсон, — ответ был быстрым. — Да какая разница? Он старше, да, но он не такой как все. Он заботится. Он говорит, что я особенная. Он не такой, как эти уроды здесь. Он другой. Он слушает. Говорит, что я не такая, как все. Что я сильная. Умная.

Внутри Евы что-то похолодело. Имя «мистер Томпсон» появилось не сразу. И только потом Ева начала складывать картину. Томпсон. Их новый сторож. Мужчина 25 — 27 лет . Её пальцы сжались в кулаки под одеялом. Голос Клэр звучал с нежностью — той самой, которой никогда не заслуживал взрослый мужчина, решивший воспользоваться девочкой из приюта.

— Он не такой, Ева. — мечтателно проговорила она. — Он сказал, что я взрослая. Он не смотрит на меня, как на девочку. Он сказал, что я женщина. Что я…

Ева побледнела.

— Клэр… он взрослый. Он… не должен говорить такие вещи. Ты не обязана верить ему. Это неправильно.

— Ты просто ничего не понимаешь, — прошептала Клэр, отворачиваясь. — Он — единственный, кто верит в меня. Кто не унижает меня каждый день, как здесь. Он заботится…

— Он заставляет тебя скрывать это? — спросила она сдержанно, почти без выражения.

Клэр отвернулась.

— Ты просто не понимаешь. Он... он мой шанс. Мой выход отсюда. Он сказал, что заберёт меня. Что мы уедем. Подальше от этого ада.

— Он врёт, Он взрослый. Ты ему доверяешь больше, чем мне? — резко перебила Ева, чувствуя, как ей хочется кричать, но голос срывается от страха. — Он использует тебя, Клэр. Это... это не любовь. Это болезнь.

— Нет. Просто… Ты ведь меня понимаешь, да? — Клэр повернулась, её глаза были настойчивыми. — Я же не ребёнок. Я не глупая. Мне хорошо с ним.

И тогда Ева поняла: уговоры не помогут. Клэр слишком привязалась. Слишком верит. А приют? Если они узнают, они обвинят Клэр. Она уже и так была в их списке “неудобных”.

Клэр молчала. В темноте было слышно, как она стискивает простынь. А потом тихо, почти по-детски:

— Я просто... я хочу, чтобы кто-то любил меня. Чтобы кто-то не бил, не кричал, не презирал. Он — единственный, кто говорит, что я достойна лучшего.

* * *

Ева не спала всю ночь. Она понимала: сказать взрослым — значит подписать приговор Клэр. Руководство приюта, зная о «неприятных связях», могло и вовсе отказаться от неё, сдать в интернат для "трудных подростков", или хуже. Это могло сломать её окончательно.

Она начала действовать сама.

Сначала — осторожно. Выясняла, где именно Клэр с ним встречается. Следила. Смотрела издалека. Видела, как он держал её за руку, как что-то нашёптывал ей, наклоняясь слишком близко. Как дарил вещи — шарф, серьги. Как один раз взял её за подбородок, когда она, видимо, сказала что-то не так.

Она не знала, как действовать. Она была просто ребёнком. Но внутри неё кипело отчаяние. Магия не могла помочь — нельзя раскрыться. Но можно было вмешаться.

* * *

Ночью, когда Клэр уснула, Ева достала свою заначку. В маленьком ящике, запертом старой магической защёлкой, лежал пузырёк — мутное вещество в нём тихо пузырилось. Оборотное зелье.

Она собирала ингредиенты весь учебный год, не зная, зачем. Теперь знала.

На следующее утро Клэр проснулась одна в комнате. Ева исчезла.

Но в то время, когда в приюте царила обычная суета, на улицах города появилась миссис Дёрсли. Её походка была чопорной, голос — холодным, лицо — точь-в-точь как у настоящей. Она вошла в участок полиции, уверенно стуча каблуками, и, холодным голосом произнесла:

— Один из ваших жителей, некий мистер Томпсон, ведёт отношения с девочкой из приюта. Ей 15. Она несовершеннолетняя. Он встречается с ней тайком, зовёт особенной. У него есть фотографии. Доказательства хранятся у него в квартире, в нижнем ящике письменного стола. Проверьте.

Она вышла не оглядываясь.

Полицейские сначала удивились, обращение от "уважаемой смотрительницы" с точной информацией и прямая наводка на улики привели к немедленному обыску. Всё подтвердилось.

* * *

Прошла всего неделя с тех пор, как Томпсона арестовали. Всё произошло быстро, даже слишком. Полиция неожиданно появилась в приюте, забрала его прямо с улицы. Никаких предупреждений, никаких объяснений. Просто — исчез.

Клэр не узнала сразу, кто сообщил. Она была растеряна, будто у неё выдернули почву из-под ног. А потом пришла миссис Дёрсли. Гневная, багровая от ярости, она ворвалась в приют, хлопнув дверью так, что стёкла дрожали. Не говоря ни слова, она прошла мимо ошарашенных детей и направилась прямо к Еве, будто что-то знала.

— Ты! — рявкнула она, входя в комнату, где Ева сидела, склонившись над своими записями. Одна.— Не знаю, что ты сделала, как ты это сделала, но ты использовала моё имя! Ты устроила это!

Ева не пыталась защищаться. Она просто сидела, выпрямившись, с прямой спиной, будто готовилась принять удар.

— Вы бы не стали слушать, — тихо сказала она, глядя в сторону. — Никто бы не стал.

Миссис Дёрсли закричала. Так громко, что, казалось, стены задрожали. Её унизили. Её поставили в центр полицейского допроса, хотя она ни о чём не знала. Репутация, гордость, власть — всё оказалось под угрозой. И она знала, кто виноват.

— Ты переезжаешь. Сейчас же. Одна. Подальше от остальных.

* * *

Еву перевели в одиночную комнату в дальнем крыле. Маленькая, холодная, с узким окном и облупленными стенами. Даже её вещи сначала не отдали — только через два дня ей принесли пару книг и смену одежды.

Но хуже было не это.

Хуже было, когда Клэр зашла в комнату и в первый раз посмотрела на неё не с любовью, не с озорством, а с холодом. Необъятным, жгущим холодом.

— Это ты, да? — её голос был тихим, но в нём пряталась буря. — Ты наябедничала?

Ева не сразу ответила. В горле стоял ком. Она боялась сказать "да", но ещё сильнее боялась лжи.

— Да… Это была я.

Клэр вскочила, будто её ударили.

— Как ты могла?! — она дрожала, как дерево под ветром. — Он… он единственный говорил, что я — не мусор! Единственный!

— Он… он тебя использовал, Клэр. Он был взрослым. Он…

— Он был единственным взрослым, кто… кто видел меня! Кто не бил меня, кто не делал вид, что я просто мусор на заднем дворе! — её голос дрогнул, но она продолжала. — Ты не имела права…

Ева не плакала. Только смотрела. Она не жалела о сделанном — нет. Но боль оттого, как Клэр смотрела на неё, от этой злости, этой обиды… была хуже любого наказания.

— Ты не понимаешь, — продолжала Клэр. — Это не было просто. Это… это была надежда. И ты забрала её. Даже если он был плохим — ты забрала её. Как будто мне нельзя было надеяться. Как будто ты снова решила за меня.

— Он тебе врал, Клэр, — голос Евы сорвался. — Он… Он использовал тебя. Это не была любовь.

— А что ты знаешь о любви?! Ты! С твоими мыслями, выводами, с твоей специальной школой, с твоим “я всё понимаю”!

Ева сжалась. Не от слов, от боли в Клэр. От того, как сильно ей было плохо.

— Я сделала это не ради себя. Я… я не могла иначе. Он бы сломал тебя.

— А ты уже сломала. — Клэр развернулась к двери.

Она вышла. Не хлопнув дверью, не обернувшись. Просто исчезла.

Если честно я не поняло этот сайт потому кому интересно продолжение в Фикбуке...

»««И с того дня Клэр не сказала Еве больше ни слова. В общем зале, в столовой, даже если они случайно встречались взглядом — Клэр отводила глаза. А Ева сидела одна. Всегда одна. Она почти не ела, почти не говорила, почти не дышала. Только училась, двигалась по коридорам, как тень, и снова исчезала в своей маленькой одиночной комнате.

Там, за дверью с тусклой табличкой, она проводила вечера и ночи, свернувшись под одеялом, дрожащая, как раненный зверёк. Иногда ей казалось, что стены этой комнаты сжимаются, будто хотят проглотить её. Она больше не слышала смеха детей, не чувствовала солнца на лице, и даже её собственное имя звучало чуждо. Но были ночи, когда она плакала — беззвучно, судорожно, до онемения губ. И в эти минуты она была благодарна миссис Дёрсли. Благодарна за то, что хоть в этом она осталась незаметной. Её слёзы никто не слышал. Никто не мешал.

Но несмотря на всё это, несмотря на одиночество, отверженность и наказание, Ева знала: она бы сделала это снова. Потому что Клэр была жива. Потому что тот человек больше никогда не прикоснётся к ней. Потому что зло было остановлено. А Клэр... Может быть, когда-нибудь она поймёт. Простит. Вернётся. Но не сейчас. Сейчас — только пустота и одиночество.

Прошло несколько недель. Всё в приюте текло, как обычно. Дети играли, учились, спорили, взрослые ворчали и хлопотали. Ева по-прежнему была как будто вне времени, вне всех. Её почти не замечали, словно она стала частью мебели, тенью, безмолвной и неизменной.

И вот однажды случилось нечто, что потрясло весь приют. Утро началось, как обычно. После завтрака дети высыпали на двор. Кто-то качался на качелях, кто-то устраивал прятки, кто-то о чём-то шептался у дальнего забора. Ева стояла в углу, прислонившись к шаткой решётке, и смотрела сквозь неё на улицу. Мир казался таким далёким... таким недоступным. Свобода была по ту сторону — и она могла только смотреть, как птица из клетки.

И вдруг на улице остановилась машина. Не простая, а красивая, блестящая, дорогая. Из неё вышел мужчина — высокий, статный, в строгом пальто и с волнами светлых волос. Его лицо было благородным, уверенным, а карие глаза обводили двор в поиске чего-то... кого-то.

Он направился к воротам, но остановился, услышав голос:

— Папа?!

Весь двор замер. Мужчина обернулся — и не успел оглянуться, как к нему бросилась Клэр. Она обняла его с такой силой, будто хотела не отпустить никогда. Он подхватил её, прижал к себе и заплакал. Серьёзный, взрослый, влиятельный мужчина — и плакал, как ребёнок.

Они стояли так долго. Клэр целовала его щёки, он гладил её волосы и шептал: «Прости… прости, что не был рядом… Я искал тебя… Всё это время…»

Ева наблюдала за ними издалека, замерев у решётки. На душе было странное чувство — тепло, колкое, тяжёлое и одновременно светлое. Это было похоже на зависть… но больше — на надежду.

Клэр провела отца внутрь. Прошло несколько часов, и стало известно: её забирают. Официально, навсегда. Отец Клэр — влиятельный человек, и выяснилось, что мать девочки скрыла от него ребёнка после развода. Он искал Клэр долго, но только теперь нашёл, благодаря частным расследованиям.

Миссис Дёрсли была напряжена, но виду не подала — влиятельные люди даже ей были не по зубам. Остальные дети в приюте ахали, восхищённо шептались. Это было настоящим чудом. Тем, что когда-нибудь обязательно должно случиться с каждым из них.

Ева осталась в стороне. Она стояла на верхней ступеньке лестницы, держась за перила, и смотрела, как Клэр обнимается с детьми, как смеётся, как сияет от счастья. И всё-таки, уходя, Клэр посмотрела на неё. Одна секунда — и взгляд. Тёплый? Нет. Пустой. Скорее... равнодушный. И потом — отведённый в сторону.

Ева хотела было шагнуть вперёд, но остановилась. Не стала звать. Не стала говорить.

Клэр ушла. С отцом. Навсегда.

А Ева осталась. В пустой комнате. В тишине. Но с мыслью, которая не давала ей умереть от боли:

— Она будет счастлива. Даже если не со мной. Даже если никогда не поймёт. Она будет счастлива. Этого достаточно.

После ухода Клэр из приюта всё будто замерло. Сначала дети обсуждали это событие без остановки, как настоящее чудо — кто-то находил отца, богатого и влиятельного, и уезжал в красивую жизнь, как в сказке. Но с каждым днём разговоров становилось всё меньше. Приют снова погрузился в привычную рутину.

Миссис Дёрсли, казалось, тоже отошла от вспышки гнева. Она всё ещё недолюбливала Еву, но злоба утихла, и наказания стали не такими строгими. Еве снова позволяли иногда выходить во двор, хотя она по-прежнему жила в отдельной комнате.

Именно в это время, когда боль предательства чуть утихла, но одиночество всё ещё держало за горло, Ева решила — пора. Пора найти тот адрес. Тот, что был в записке, которую мама оставила с Её именем, волшебным именем.

Наступила ночь. Все спали. Тишина в приюте стояла плотная, как одеяло. Ева тихо поднялась, на цыпочках подошла к кладовке, где прятала зелья. В маленькой бутылочке — остатки оборотного зелья. Она заранее подмешала несколько капель снотворного в вечерний чай миссис Дёрсли — ничего опасного, просто чтобы та спала крепче обычного.

Теперь, когда дом был во власти сна, Ева выпила зелье.

В животе закрутило, тело затрясло. Знакомое ощущение превращения — кожа тянется, кости щёлкают, будто подстраиваются под новую форму. Через минуту в зеркало на неё смотрела миссис Дёрсли. Суровая, властная, с тонкими губами и тяжелыми веками. Ева надела её плащ и туфли, взяла сумочку и выскользнула из приюта, словно тень.

На улице воздух был прохладный. Она поймала такси — водитель не задавал лишних вопросов. Она села на заднее сиденье и сказала твёрдо:

— Площадь Гримо.

Машина мчалась по ночному Лондону. Фонари отражались в мокром асфальте, прохожих почти не было. Ева смотрела в окно, прижимая к груди маленькую записку, потрёпанную, с жирным, чётким почерком:

"Лондон. Площадь Гриммо, дом 7."

Такси остановилось. Водитель, зевнув, кивнул:

— Приехали. Тут всё дома по порядку… Дальше — тупик.

Ева вышла. Машина уехала, оставив её в полумраке пустой улицы. Дома стояли плотно, как стражи. Шестой… восьмой… А Где седьмой?

Сначала она подумала, что ошиблась. Прочитала снова. Дом 7. Он должен быть. Она сделала шаг, и вдруг — земля под ногами дрогнула. Лёгкое, еле заметное сотрясение. Между двумя домами что-то задвигалось, как будто воздух уплотнился. Каменные стены раздвинулись в стороны, медленно и с гулом, и из ниоткуда появился дом.

Старый, тёмный, облупившийся. Окна закрыты, как глаза спящего великана. Табличка над дверью: «7».

У Евы перехватило дыхание. Это было настоящее волшебство. Магия, как в книге о чары Фиделиуса, скрывающей тайные места от чужих глаз. Только те, кому позволено, могут увидеть. Только те, кому доверено.

Значит, мама доверяла ей.

Ева поднялась по скрипучим ступеням. Дверь сама отворилась, как будто узнала свою гостью. Внутри пахло пылью, старой бумагой и чуть-чуть дымом. На стенах висели портреты, какие-то шторы сами зашевелились при её приближении, но потом, будто узнав, что перед ними — не враг, стихли.

Ева вошла в дом номер 7 на площади Гримо. Сердце стучало громко, но она знала — именно отсюда всё и начнётся.

* * *

Ева вошла внутрь и сразу поняла: это был дом. Настоящий дом. Не просто здание, не просто старая магическая постройка, а место, полное дыхания прошлого, магии крови и памяти. Это был дом её семьи. Поместье Принцев.

С порога Еву окутал лёгкий, терпкий запах пыли и старых книг, будто кто-то только что пролистал древний фолиант. Половицы не скрипели — наоборот, дом казался затаившим дыхание, как будто сам наблюдал за ней. Всё было чисто, аккуратно, почти нетронуто временем, но воздух был насыщен чем-то тёмным и глубоким, как старая музыка в граммофоне.

Тишина нарушилась лёгким хлопком, и перед Евой возник... кто-то. Маленький, с большими ушами, одетый в аккуратное полотенце с вышивкой в виде герба — герба Принцев. Домовой эльф. Его глаза сияли, а губы дрожали от еле сдерживаемых эмоций.

— Моя госпожа... — прошептал он, кланяясь так низко, что коснулся пола. — Как долго Эллия ждала этого дня... Как долго Эллия ждала вас, младшая хозяйка…

Ева отступила на шаг, не веря своим глазам. Её сердце застучало сильнее.

— Вы... кто вы? — выдохнула она.

— Эллия. Домовой эльф семьи Принц. Эллия осталась после гибели старших хозяев. Эллия охраняла дом, питала его их магией, ждала... — эльф подняла на неё огромные влажные глаза. — Вас ждала.

Слово "ждала" эхом отозвалось в груди Евы. Она почувствовала, как внутри что-то сместилось — как будто кусочек её, давно потерянный, наконец встал на место. Она не чувствовала страха. Только тепло. Будто дом действительно знал её.

— Я... рада. Правда. Спасибо, Эллия, — тихо сказала Ева, сев на край старинного кресла в холле. — Мне никогда не было по-настоящему... дома.

Эллия склонилась в поклоне:

— Теперь вы дома, госпожа.

Ева прошла по дому, медленно, с благоговением. Каждая комната хранила отголоски былого: портреты, гобелены, полки с книгами, запах древесины и магии. Её особенно потянуло в одну из комнат на втором этаже. Она не знала, чья она, но внутри... знала. Там было тепло. Там пахло цветами и чем-то очень родным.

Она ступила на порог и замерла. Комната была женской — изящная мебель, тонкие кружева на шторах, зеркало с позолотой, флакончики на столике. И фотография. Маленькая, чуть потускневшая. Женщина с мягкими глазами, держащая младенца.

— Мама... — выдохнула Ева, и слёзы сами полились из глаз. Она села на край кровати, зажала лицо в ладонях.

Обрывки образов, запахов, воспоминаний хлынули в голову, как весенний дождь: руки, обнимающие её. Поцелуй в волосы. Шепот колыбельной. Защита, любовь. Всё, что она потеряла. Всё, чего так не хватало.

Когда она подняла голову, рядом стояла Эллия. В руках эльф держала старую резную шкатулку с серебряной защёлкой.

— Старшая госпожа... ваша мама, велела отдать это, если вы когда-нибудь вернётесь, — сказала она с трепетом. — Только вам. Только в этой комнате.

Ева взяла шкатулку. Руки дрожали. Она чувствовала, как пульсирует магия внутри. И что бы там ни было — это изменит всё.

Она открыла её.

И в этот момент — всё вокруг словно задержало дыхание.

* * *

Внутри шкатулки, аккуратно уложенная на мягкую подушечку, лежала подвеска. Тонкая цепочка из старинного серебра, а в центре — тёмный камень, будто всматривающийся прямо в душу. Камень словно дышал теплом. Ева коснулась его пальцами и сразу почувствовала лёгкое покалывание — не неприятное, а скорее… родное. Словно это украшение давно ждало её прикосновения.

Рядом, сложенное пополам, лежало письмо.

Рукой, дрожащей от волнения, Ева развернула бумагу. Почерк был аккуратный, немного наклонённый — именно такой, каким, казалось, должна была писать её мама.

Дорогая моя Ева,

Если ты читаешь это письмо — значит, ты нашла дорогу домой. Я всегда верила, что однажды ты найдёшь путь, каким бы он ни был трудным.

Моя девочка, я скучала по тебе каждое мгновение. В самые тяжёлые дни я повторяла одно: Ева вернётся.

Я знала, что ты сильная. Сильнее, чем кто-либо из нас.

Именно поэтому я оставила для тебя эту подвеску. Это не просто украшение. Это родовой амулет семьи Принцев. В нём живёт магия наших предков. Он защитит тебя, укроет, поможет в минуту опасности. Надень его — и ты почувствуешь это.

Сейчас ты, возможно, ещё не можешь заявить миру о своём происхождении. Это опасно. Поэтому я оставила тебе немного золота — в мешочке рядом. Эти деньги помогут тебе в первое время. Пожалуйста, трать их с умом. Не доверяй никому, пока не почувствуешь себя в безопасности.

Когда ты будешь готова — ты сможешь открыть правду. В Гринготтсе хранятся документы, которые докажут, кто ты. Но до тех пор — будь осторожна.

А главное — будь собой. Я верю в тебя.

Ева не сразу заметила, как по щекам потекли слёзы. Она прижала письмо к груди, потом аккуратно достала мешочек — тёплый, тяжёлый, наполненный звонкими монетами. Она даже не открыла его — просто прижала к груди рядом с письмом.

Затем она взяла подвеску и медленно надела её себе на шею. Камень коснулся кожи — и в тот же миг Ева почувствовала, как что-то внутри неё пробудилось. Магия. Сила. Тепло.

Словно её обняли. Словно её мама всё ещё была рядом.

Она прижала пальцы к камню и тихо прошептала:

— Спасибо, мама...

Руки Евы чуть дрожали, когда она снова взглянула на письмо. Чернила немного поблёкли, но каждое слово было написано с любовью. Она осторожно развернула оставшуюся часть письма и начала читать дальше.

Ты держишь в руках нашу родовую подвеску. Она принадлежала многим поколениям до тебя. Но я сберегла её именно для тебя — моей дочери, моей крови.

Это не просто украшение.

В ней живёт магия рода Принцев. Сила, накопленная веками.

Надень её — и ты почувствуешь, как она оживает. Она примет тебя, как родную.

Подвеска будет защищать тебя в трудный момент. Станет щитом, магическим резонансом, она усилит твою силу и интуицию.

Ты почувствуешь себя увереннее, сильнее. Я обещаю. Это моё благословение тебе.

Сейчас ты не можешь заявить о себе в Гринготтсе — ещё нет. Ты пока не признала фамилию, не открыла миру свою родословную.

Но это случится.

А пока эти деньги — твоё начало.

Прошу, расходуй незаметно. Не открывайся. Всё должно быть осторожно, шаг за шагом.

Когда ты будешь готова — ты сможешь встать перед гоблинами под своим истинным именем. И тогда — всё, что принадлежит тебе по праву, вернётся.

Этот дом… Он полон истории. Он хранит память о роде Принцев.

Но ты должна знать — он не примет тебя полностью, пока ты не примешь фамилию.

Некоторые двери будут для тебя закрыты.

Магия дома чувствует, кто ты… и кто ты должна стать.

Ты сможешь побыть здесь ненадолго, отдохнуть, восстановиться — но не более. Дом будет мягко, но настойчиво выталкивать тебя, пока ты не сделаешь выбор.

Пожалуйста, будь осторожна.

Но ты не одна.

Ты можешь звать Элию — нашу верную домовую эльфку.

Просто назови её по имени, и она придёт. Она знает, кто ты. Она будет служить тебе, как служила мне.

Элия поможет тебе и с домом, и с безопасностью. Она не покинет тебя.

Ты должна знать и ещё одну правду.

Наш дом скрыт от мира древним заклинанием Тайны. И Хранитель этой Тайны — моя лучшая подруга, моя сестра по выбору: Нарцисса Блэк, ныне Нарцисса Малфой.

Она и её муж Люциус знают, кто ты. Они дали Клятву — не просто не раскрывать правду, но защищать её.

Если тебе будет нужна их помощь — напиши Нарциссе. Под именем Анна Флоренс.

Она поймёт. Она найдёт тебя. И она не оставит тебя одну.

Есть и ещё одна хранительница тайны твоего родословии. Её имя — Андромеда Тонкс. Она тоже Блэк, хотя отказалась от фамилии. Но сердце её — моё зеркало.

Её муж, Тед Тонкс тоже, знает о тебе.

Они тоже будут на твоей стороне, если ты однажды решишь обратиться к ним.

Ты не одна, Ева.

Ты любима.

Ты важна.

Ты часть чего-то большого, древнего и сильного.

Но главное — ты моя дочь.

И я всегда с тобой, в каждом шаге, в каждом вздохе, в каждом колебании магии, которая будет звать тебя вперёд.

Я верю в тебя. И горжусь тобой, даже если ты ещё не знаешь, кто ты есть на самом деле.

С любовью, навсегда —

Мама . Элизабет Принц

Ева дочитала письмо до конца, пальцы дрожали, как будто даже пергамент был пропитан магией, исходившей от её матери.

В груди сжалось. Было тепло… и горько.

"Нарцисса Малфой?" — прошептала она, хмуря брови.

Она знала это имя.

Слишком хорошо.

Слишком неприятно.

Драко Малфой.

Ненавистный, ехидный, высокомерный мальчишка, который испортил ей не один день в Хогвартсе.

И теперь — мать этого самого Малфоя — лучшая подруга её мамы? Хранитель тайны её дома?

Внутри будто что-то перекосилось.

— Как… Как они вообще могли дружить? — пробормотала Ева, не в силах скрыть разочарование.

Это была не злость. Это было что-то другое.

Боль.

Словно тайна, в которую её не посвятили, ранила больше, чем защищала.

А вот имя Андромеды Тонкс вызвало совсем другие чувства.

Она помнила её из книги. Та, что порвала с семьёй Блэк, вышла замуж за маглорождённого…

Добрая, справедливая, не похожая на остальных.

От неё не веяло опасностью. Ева не боялась бы обратиться к ней, если что.

Но всё же… мама первой назвала Нарциссу.

Почему? Почему не Андромеду?

Этот вопрос повис в воздухе, как незримый знак вопроса, и не находил ответа.

Ева прижала письмо к груди. Несколько секунд стояла неподвижно, словно слушая, как внутри рождается понимание.

Затем надела подвеску.

Мгновенно по коже пробежала дрожь.

Словно тёплая волна окутала её. Серебряные нити магии прошлись по телу, от сердца к ладоням, от шеи к ступням.

Ева не знала, что именно почувствовала — силу, корни, тепло — но она знала:

подвеска признала её.

Она осторожно осмотрела дом.

Он был... странный. Не такой, как у магглов. Не такой, как Хогвартс. И совсем не такой, как её приют.

Мебель, которую будто подбирали веками.

Ткани с вышивкой, где цветы переплетались со знаками стихий.

Портреты, чьи глаза едва заметно двигались.

Книги, которые сами шептали названия, стоило подойти ближе.

Но стоило ей потянуться к двери, ведущей в дальнюю часть коридора, как сердце сжалось.

Дверь не распахнулась.

Она даже не дрогнула.

Словно воздух перед ней стал плотным, как вода.

Магия дома отталкивала её.

Не злобно.

Скорее — как родитель, что не пускает ребёнка в опасное место.

Как бы говоря: «Ты — почти дома. Почти… но пока не время».

Ева сделала шаг назад.

Тяжело выдохнула.

— Я поняла, — прошептала она. — Я не могу остаться.

Собрала всё, что указала мать:

письмо, мешочек с галеонами, подвеску, аккуратно переложила их в зачарованную сумочку.

Погладила край шкатулки. Сказала почти неслышно:

— Спасибо, мама.

А потом громче:

— Элия, — позвала она. Голос звучал твёрже, чем она ожидала.

С хлопком перед ней появилась невысокая домовая эльфка с глазами, как две капли луны.

— Госпожа Ева… — прошептала она, кланяясь низко. — Я так ждала…

— Мне нужно попасть… — она запнулась, — …в Приют Святой Маргарет. Комната 23. Литтл Уингинг, графство Суррей. Можешь?

Элия кивнула.

— Конечно, госпожа. Закройте глаза.

Хлоп.

Комната приюта встретила её тишиной.

Та же узкая кровать, старое одеяло.

Тот же неровный свет из-за мутного окна.

Но внутри Евы всё было другим.

Она осторожно села на кровать и высыпала монеты на покрывало.

Блеснули галеоны, ровными рядами легли на ткань.

Не роскошь, но достаточно.

Если будет тратить с умом — хватит надолго.

Она убрала монеты обратно в сумочку и улыбнулась.

Никто не заметил.

Никто не узнал.

И всё только начиналось.

Когда Ева думала, что гнев миссис Дёрсли утих, она ошибалась. Та просто ждала — ждала, когда исчезнет её щит, её защита. Ждала, когда Клэр покинет приют. Ведь именно Клэр, несмотря на всю свою хрупкость, могла встать между ней и злобой взрослых. Пока она была рядом, миссис Дёрсли сдерживалась. А когда Клэр уехала... всё изменилось.

Теперь миссис Дёрсли могла наказывать Еву сколько угодно, не боясь свидетелей и жалоб. Иногда она била её тонким кожаным кнутом по ногам — за любую мелочь: за случайно разбитую кружку, за книгу, положенную не на то место. Ева старалась быть тенью, двигаться беззвучно, угадывать желания, но это не спасало. Потому что цель была не в том, чтобы исправить её — а в том, чтобы сломать.

Сэм, заведующий своей приютской бандой, тоже только и ждал, когда Ева останется одна. Он помнил. Помнил тот случай, когда Ева только появилась в приюте — испуганная, молчаливая, настороженная. Тогда она ещё не знала, что она ведьма. И когда Сэм, решив «проучить» новенькую, ночью подкрался к ней... что-то произошло. Магия, проснувшаяся в ней, вспыхнула без предупреждения — и браслет на его руке вспыхнул огнём. Металл обжёг кожу. Он кричал от боли. А она — от страха.

С тех пор он затаил злобу. Он не понимал, как это случилось, но винил Еву. И ждал.

Теперь, когда её изолировали от остальных, когда она была сломлена, усталая, вымотанная — теперь он считал, что настало его время. Он не мог пробраться к её комнате: та находилась рядом с комнатой миссис Дёрсли, и любой шум мог привлечь внимание. Но он терпеливо ждал удобного случая.

И однажды он его дождался.

В тот день миссис Дёрсли вновь наказала Еву — за то, что та, по её словам, "слишком громко дышала" за ужином. В наказание Ева должна была перемыть всю посуду после обеда и ужина, да ещё и начистить кастрюли. Она закончила ближе к полуночи. Руки гудели, ноги подкашивались, пальцы были красными от горячей воды.

Она шла по тёмному коридору к своей комнате, пытаясь не заплакать — усталость и боль жгли изнутри. Но у лестницы её поджидали Сэм и двое его приятелей.

— Ну здравствуй, тихоня, — прошипел он с усмешкой.

Они схватили её, затащили в кладовку, усадили на старый стул. Один из них достал что-то, завернутое в тряпку, — и когда развернул, Ева похолодела. Это был тот самый браслет. Почерневший, с погнутой застёжкой, но всё ещё узнаваемый. Ева вспомнила что оставила свой Амулет в комнате внутри зачарованного мешочка. И туже пожалела, что наивно подумала в приюте ее могут наказывать и унижать но не будеть так безжалостно навредить.

— Помнишь его? — прошипел Сэм. — Я до сих пор шрамы мажу. Думаешь, я забыл?

Он подошёл ближе. За его спиной потрескивал камин — в кладовке было старое отопление, которое он разжёг заранее. Он поднёс браслет к пламени, пока металл не начал раскаляться добела.

Ева пыталась вырваться, но они держали крепко. Её сердце стучало так, будто вот-вот вырвется из груди.

— Сейчас ты узнаешь, как это — обжечься, — зловеще прошептал он.

Сэм держал раскалённый браслет на щипцах, но тепло всё равно обжигало его ладони. Он улыбался — мерзко, зло. А потом, без предупреждения, резко прижал раскалённый металл к левой предплечью Евы.

Боль была такой, что в глазах потемнело. Воздух вырвался из груди хриплым, сдавленным криком. Кожа мгновенно вздулась, зашипела, и по руке потекла кровь, смешанная с расплавленным пузырём.

— Если кто-то сделает мне зло, я верну вдвое сильнее… — прошипел Сэм, глядя ей прямо в глаза. — За одно зло — я отвечаю двумя. Запомни это, тварь.

Он толкнул Еву, и она рухнула на пол, ударившись плечом о ножку стола. Головокружение накрыло волной, всё плыло перед глазами. Сэм и его дружки вышли, смеясь, не оборачиваясь, оставив её лежать на холодном полу кладовки.

Ева не знала, сколько пролежала там. Время потеряло смысл. Боль захватывала всё: руку, голову, сердце. Каждый вдох резал горло, каждый шорох в темноте пугал. С трудом поднявшись, опираясь на стену, она побрела к своей комнате.

Дойти до постели казалось невозможным. Каждый шаг отдавался пульсацией в обожжённой руке. Она почти ползла, шепча себе под нос: ещё немного, ещё чуть-чуть…

Когда, наконец, добралась, дверь захлопнулась за ней, и только тогда она позволила себе разрыдаться. Беззвучно, в подушку, так, чтобы никто не услышал.

Рукой дрожащей, почти непослушной, она достала из-под кровати свёрток — спрятанную баночку с волшебной мазью, что передал Снейп в Хогвартсе «на случай неприятностей». Он не уточнял, каких. Видимо, знал, что она поймёт.

Она нанесла мазь на ожог — осторожно, пытаясь не вскрикнуть от боли. Кожа уже вздулась пузырями, пошла трещинами, кровь просачивалась сквозь волдыри. Мазь сразу впиталась, но не ослабила боль, как прежде. Слишком поздно. Она знала: если бы намазала сразу — могло бы не остаться следа. А теперь…

Боль не утихала, лишь притупилась. Слёзы текли по щекам, когда Ева, свернувшись калачиком, наконец заснула. Внутри неё что-то медленно застывало. Не страх, нет. Что-то другое. Глубже.

А на её руке, под бинтом, навсегда остался шрам — тонкая, изогнутая линия, будто клеймо. Напоминание.

* * *

После того страшного случая Ева больше не снимала амулет с шеи. Он стал для неё не просто украшением — символом защиты, даже если эта защита была не всесильной.

Она поняла простую, но горькую истину:

«Маг или не маг — если вокруг тебя люди жестоки, ранить могут не хуже. Нужно быть осторожной всегда.»

Рана была глубокой, и заживала долго. Еве пришлось носить бинты на руке почти месяц, а каждое прикосновение к поражённому месту напоминало о том, что опасность не ушла.

Она начала быть гораздо осторожнее — теперь полагаться только на амулет было нельзя. Он, возможно, защищал только от магических атак, а против злобы и жестокости — бессилен.

Тем временем Сэм, наоборот, стал ещё более самоуверенным. После ухода Клэр он чувствовал себя королём приюта, властью и страхом, которыми мог управлять без препятствий.

Он с презрением поглядывал на Еву и часто указывал на неё своим друзьям:

— Вот она, тихая чертовка, которую теперь можно крутить как хочешь. Теперь мне никто не мешает.

Миссис Дёрсли, хоть и видела ожог на руке Евы, как всегда делала вид, что ничего не замечает. Когда однажды Ева с надеждой спросила:

— Миссис Дёрсли, вы не думаете, что рана нуждается в лечении? Она не заживает...

ответ был холоден и равнодушен:

— Ты просто неаккуратна. Перестань ныть.

Это игнорирование и холод ранили Еву почти сильнее самого ожога.

Однажды вечером, сидя в своей комнате и поправляя бинты, она шептала себе:

— Я выживу. Неважно, сколько боли будет на пути. Потому что я должна.

* * *

Когда приближался конец июля, Ева всё чаще ловила себя на мысли о Гарри и Невилле.

"У обоих скоро день рождения..." — подумала она, поглаживая амулет у себя на шее. — "Невилл — тридцатого, Гарри — тридцать первого..."

Она вздохнула. К Невиллу она не могла поехать в таком состоянии — с тусклым взглядом, бинтами под рукавом и вечной усталостью. Он бы всё сразу понял. Он всегда волновался, даже если Ева пыталась скрыть свои чувства.

— «Он ведь начнёт расспрашивать… А я не смогу солгать, не хочу. Лучше не ехать совсем.»

Вместо этого она решила хотя бы сделать подарок — что-то тёплое, чтобы напомнить, что она помнит.

Она тихо позвала:

— Элли?

С мягким хлопком в комнате появилась домовая эльфийка.

— Вызывали, госпожа Ева? — с поклоном произнесла она.

— Элли, ты могла бы отнести меня на волшебный рынок? Мне нужно купить кое-что к школе… и… подарок.

— Конечно, госпожа. — Элли кивнула, и через секунду они исчезли.

* * *

В волшебном магазине всё было как в сказке — шум, разноцветные вывески, прилавки, полные пергамента, чернил, книг и мантии. Ева быстро собрала всё нужное к новому учебному году: новые учебники, флаконы для зелий, перья, пергамент и пару запасных баночек с чернилами. Но главное — она купила зачарованные перчатки, которые согревали руки в любую погоду. Для Невилла.

"Он вечно мёрзнет зимой," — подумала она с тёплой улыбкой. — "Теперь хоть не замёрзнет."

Все покупки она сложила в зачарованный мешочек. Он был почти невесомый, хоть и хранил половину школьного набора.

Перед возвращением домой, она направилась в зоомагазин — просто посмотреть. Но, войдя, тут же остановилась.

На верхней полке клетки сидела серая сова. Она не была такой изящной, как белая Букля у Гарри, но в её спокойных глазах было что-то... родное.

— Ты ведь меня ждала, да? — прошептала Ева.

Сова слегка наклонила голову, будто действительно понимала. И Ева уже знала — она берёт её.

— Я назову тебя… Лира, — произнесла она, пока продавец запечатывал клетку.

* * *

Укрывшись в тихом переулке, Ева достала Элли и вернулась с покупками и совой в приют. Когда она перенеслась в свою комнату, Лира негромко ухнула, будто приветствуя новое место.

Ева поставила клетку на подоконник и присела рядом. Потом, с надеждой посмотрела на Элли:

— Элли… а ты могла бы... наложить чары, чтобы маглы не могли сюда войти? Ну, отталкивающие…

Домовая эльфийка опустила глаза.

— Простите, госпожа. Я бы с радостью… Но пока вы не приняли имя рода… мой дар ограничен. Я не могу использовать защиту на магловских зданиях.

— Понятно… — прошептала Ева и грустно выдохнула. — Всё в порядке. Спасибо, Элли. Ты можешь идти.

С мягким хлопком Элли исчезла, оставив её одну в тусклой комнате.

С окна дул ветер, Лира в своей клетке убаюкивала её лёгким шорохом крыльев.

Ева села на кровать, обняла мешочек с покупками и прошептала, больше себе:

— Ну, хоть кто-то будет здесь со мной.

* * *

Поздним вечером, когда небо окрасилось в тёмно-синий цвет, Ева зажгла свечу на подоконнике. Свет мягко освещал её лицо. На коленях лежал кусок пергамента, уже исписанный аккуратным почерком.

Она перечитывала письмо в третий раз:

Дорогой Невилл,

С днём рождения.

Ты, наверное, удивишься, что я не приехала. Поверь, очень хотелось. Просто… так сложились обстоятельства.

Надеюсь, ты всё равно проводишь этот день с кем-то, кто тебе дорог.

Я не забыла. И никогда не забуду.

Эти перчатки — с зачарованием на тепло. Чтобы ты не мёрз зимой.

Не теряй их, пожалуйста. Они тебе очень подойдут.

Пиши мне, если захочешь. Я всегда буду рядом, даже если не смогу быть рядом буквально.

Твоя подруга,

Ева

Она аккуратно сложила письмо, засунула его в конверт и приложила зачарованные перчатки, обвязанные золотистой лентой. Сняла замок с клетки, Лира встрепенулась.

— Лира, пожалуйста, отнеси это Невиллу Лонгботтому. Вот адрес, — она приколола бумажку с адресом.

Сова внимательно посмотрела на неё, как будто поняла, что это важно. Затем клювом аккуратно взяла свёрток и, развернув крылья, исчезла в вечернем небе.

Ева долго смотрела в окно, пока точка не исчезла в облаках. А потом, не отрываясь от неба, шепнула:

— А вот Гарри… я схожу к нему сама.

Она вдруг улыбнулась — почти по-настоящему.

Мысль о том, как удивится Гарри, увидев её, как обрадуется подарку, немного согревала её изнутри. Хоть ненадолго, но ей захотелось порадовать кого-то. Самой. Не через сову, не письмом — лично.

Она достала из мешочка вторую коробочку — небольшую, обтянутую мягкой тёмной тканью. Внутри лежал кожаный чехол, а в нём — вторая пара перчаток. Для Гарри.

Ева прижала коробочку к груди и прошептала:

— Завтра утром, рано. Я успею.

Она убрала подарок обратно в мешочек и лёгла на кровать, впервые за долгое время ощущая не тревогу, а странное, забытое тепло.

Завтра она сделает что-то хорошее. И никто ей не помешает.

Утро выдалось на удивление тёплым и тихим — лёгкий ветерок играл с листьями, а солнце лениво пробиралось сквозь облака. Ева, проснувшись раньше обычного, умылась, надела свежую одежду — ту самую, что купила на деньги из шкатулки матери — и бережно положила в карман зачарованные перчатки. Такие же, как она уже вручила Невиллу — мягкие, уютные, тёплые от магии, даже в мороз. Сегодня был день рождения Гарри Поттера, и она решила навестить его лично, пусть даже коротко. Он был достоин этого.

Находить его оказалось проще, чем она думала. Гарри сидел на бордюре недалеко от дома номер четыре, слегка сгорбившись, с потухшим взглядом. Он что-то бормотал себе под нос и ковырял палкой гравий. Вид у него был не самый счастливый.

— Всё равно никто не вспомнит, — пробормотал он. — Как всегда.

Тут к нему подошёл толстый, неприятного вида мальчик с перекошенной физиономией — Дадли, как знала Ева. Они обменялись парой слов, и вдруг Дадли с криком "Мааама!" побежал в сторону дома, тяжело топая ногами. Ева фыркнула, но тут же стало жалко Гарри.

Она шагнула вперёд и нерешительно окликнула:

— Гарри?

Он поднял голову. Сначала удивился, будто увидел призрак, а потом глаза его расширились:

— Ева?.. Ты?.. Что ты здесь делаешь?

— С днём рождения, — сказала она с лёгкой улыбкой и протянула небольшую коробочку. — Я... просто хотела подарить тебе кое-что.

Он взял коробку, глядя на неё так, будто не верил в реальность происходящего.

— Ты правда... помнишь? — прошептал он. — Спасибо, Ева! Спасибо! Никто... вообще никто никогда...

Он вскрыл коробку прямо на месте. Его глаза загорелись:

— Перчатки? Тёплые? С заклинанием? Ты их сама зачаровала?

— Ну... да. Такие же у Невилла, — тихо призналась Ева. — Думала, тебе пригодятся зимой. Особенно, если вдруг опять пойдёшь искать приключения.

Они оба немного засмеялись, но смех был тёплым, настоящим.

В этот момент распахнулась дверь дома Дурслей, и на пороге появилась тётя Петунья, сковорода в руке, выражение лица — тревожное и раздражённое. Но, увидев Еву, она на секунду замерла. Видимо, не знала, кто она такая, и от неожиданности даже не накинулась на Гарри с упрёками.

Гарри покосился на Еву:

— Хочешь зайти?

Она покачала головой:

— Нет, лучше не надо. У тебя и так могут быть проблемы. Я просто хотела… ну, поздравить.

— Ты уже сделала больше, чем кто-либо, — тихо ответил Гарри. — Спасибо, правда.

Они постояли ещё немного, помолчали, и Ева кивнула:

— Мне пора. Береги себя, Гарри.

Он улыбнулся — по-настоящему, широко, от всей души:

— И ты. И... спасибо, Ева. Это лучший подарок, что у меня был.

Она отвернулась, пряча смущённую улыбку. Когда Ева уже собиралась уходить, Гарри вдруг заметил у неё на руке тугой бинтовый свёрток. Белая ткань на запястье потемнела в одном месте — кровь медленно, но упрямо проступала сквозь повязку.

— Подожди… — Гарри нахмурился. — Ева, что с тобой?

Она вздрогнула и быстро спрятала руку за спину.

— Ничего… просто… — она на секунду запнулась, стараясь говорить ровно, — обожглась. В приюте. Когда помогала на кухне.

Гарри посмотрел на неё с искренним беспокойством:

— Обожглась? Ты что, готовишь там? Там же у вас куче людей?

Ева слабо улыбнулась и опустила глаза:

— Иногда. Не то чтобы это обязательно… Просто… я не особо нравлюсь нашей смотрительнице. Поэтому… приходится делать кое-какие дела.

Он нахмурился ещё сильнее, в его взгляде мелькнуло что-то, что Ева не сразу поняла — не просто жалость, а злость, настоящая. Но не на неё.

— Это несправедливо, — тихо сказал он. — Ты ребёнок. Они не имеют права.

Она пожала плечами, словно это не имело значения. Не хотела показывать, насколько ей больно — не только от ожога, но и от всего того, что происходило. И уж тем более она не хотела рассказывать Гарри про Сэма, про его радость после ухода Клэр, про то, как он «поставил её на место».

— Всё нормально. Правда. Это неважно.

— Это важно, — упрямо повторил Гарри. — Если бы я мог…

— Ты ничего не должен, Гарри, — мягко перебила его Ева. — У тебя и так свои сложности. Мне просто хотелось, чтобы у тебя сегодня был хороший день.

Она чуть улыбнулась — устало, но тепло.

— Я пойду.

Он кивнул, всё ещё глядя на бинт, словно не мог оторваться от мысли, что Еву действительно кто-то мог обидеть. Что у неё, возможно, всё ещё хуже, чем у него.

Ева развернулась и зашагала по улице. Шаги её были неуверенными — от боли, от тяжести на душе. А Гарри смотрел ей вслед долго, до тех пор, пока её силуэт не скрылся за углом. И только тогда медленно повернулся и пошёл обратно в дом, всё ещё сжимая в руках коробку с зачарованными перчатками — единственным настоящим подарком в этот день.

Прошёл день после её похода к Гарри. Лето продолжалось своим чередом, солнце припекало, а ожог на руке всё никак не хотел затягиваться. Ева пыталась мазать его зельями, которые сварила сама — скромными, с теми немногими ингредиентами, что ей удалось достать. Но зелья были слабыми, а боль становилась только сильнее.

Рано утром, когда небо ещё только начинало светлеть, в окно Евы постучались когти. Тихо, настойчиво.

Она распахнула створку — и на подоконник опустилась Лира, её серая сова. Распушив перья и важно повернув голову, сова уставилась на хозяйку и укоризненно ухнула.

— Лира! — Ева обрадованно вскрикнула и сразу прижала палец к губам, чтобы не разбудить никого в приюте. — Иди сюда, скорей!

Сова влетела внутрь и сразу уселась на её плечо, чуть коснувшись клювом щеки — почти по-матерински. За её лапкой был привязан свернутый свиток и маленький свёрток в полосатой ткани.

С трепетом Ева развязала письмо:

«Привет, Ева!

Спасибо тебе за подарок — он просто волшебный, в прямом смысле! Бабушка сказала, что такие вещи обычно дарят самые близкие друзья. Я ей про тебя рассказал. Она очень обрадовалась и сказала, что рада, что у меня в Хогвартсе есть такой человек. И она передаёт тебе немного сладостей — говорит, что они помогут набраться сил перед учёбой.

Я не виню тебя ни в чём, правда. Я понимаю, что у тебя сейчас не всё просто. Но я очень жду тебя в новом учебном году.

Береги себя.

Твой друг,

Невилл.»

На глазах Евы выступили слёзы. Она села на кровать, всё ещё держа письмо в руках. Сердце сжалось — от благодарности, от боли, от одиночества, которое вдруг чуть-чуть отступило.

Лира, между тем, с интересом открыла клюв и попыталась стащить ленту с мешочка со сладостями.

— Подожди, жадина, — улыбнулась Ева сквозь слёзы и развернула ткань.

Там лежали маленькие пирожные, карамельки, парочка мятных шоколадных монет. Всё аккуратно и с любовью упаковано.

— Спасибо, Невилл, — прошептала она. — Спасибо, что помнишь…

Но радость длилась недолго. Когда она попыталась поднять руку, чтобы погладить Лиру, резкая боль пронзила предплечье. Она зашипела, машинально прижимая руку к груди.

Бинт снова пропитался кровью.

Ева осторожно его размотала. Кожа была воспалена, обожжённое место гноилось, зелье почти не подействовало. Запах был неприятный, и она поняла — всё становится хуже.

— Нет, нет, нет… — выдохнула она в панике. — Только не это…

В тот день она набралась смелости и подошла к миссис Дёрсли. Та сидела в кресле, листая газету, как всегда.

— Миссис Дёрсли… извините… — робко начала Ева. — У меня болит рука. Обожглась, и… кажется, заражение…

Женщина не оторвала глаз от газеты.

— Я не врач, Ева. И не нянька. Что ты там себе обожгла — твои проблемы. Может, в следующий раз будешь аккуратнее.

— Но мне… правда плохо, — еле слышно сказала девочка, чувствуя, как голос предательски дрожит. — Я не могу спать от боли…

— А я не могу читать от твоих всхлипов, — холодно бросила смотрительница. — Уходи, пока я не передумала и не заперла тебя в кладовке.

Ева стояла молча ещё несколько секунд, потом медленно развернулась и вышла, прижимая к себе руку. В голове стучало: “Я не могу… я не могу больше терпеть…”

Лира встретила её в комнате, обеспокоенно ухая. Ева опустилась на кровать, прижала сову к себе и прошептала:

— Что мне делать, Лира?..

Сова только мягко прикоснулась к её щеке клювом, как будто говоря: не сдавайся.

* * *

Ночь была душной и тревожной. Ева лежала на кровати, не в силах уснуть. Рука горела, будто в ней пульсировало само пламя. Она бредила — казалось, стены дышат, шторы шепчут, Лира сидит на подоконнике и тревожно ухает, не сводя с неё глаз.

И вдруг — громкий стук в окно. Резкий, отчаянный, как будто кто-то требовал, чтобы его услышали.

Ева с трудом поднялась, опираясь на здоровую руку. Подошла к окну и отдёрнула штору — и тут же отпрянула. Её сердце подпрыгнуло к горлу.

Перед её окном парила машина. Самая настоящая машина.

Старая голубая "Форд Англия", освещённая светом луны, слегка покачивалась в воздухе, как лодка на воде. Из опущенного окна высунулся Рон, размахивая рукой.

— Ева! Быстрее, бери свои вещи!

— Что?.. — прошептала она, всё ещё не веря глазам.

Из-за Рона выглянул Гарри, лицо серьёзное, встревоженное.

— Мы за тобой! Живо, пока нас не засекли! Это не шутка!

Позади них в машине теснились Фред и Джордж, весело махая ей руками.

— Прыгай, героиня! — крикнул один из близнецов. — Операция "спасение Евы" в разгаре!

Ева замерла. Лихорадка, боль в руке, головокружение — всё это смешалось в голове, как в сне. Это сон... сон, да?..

Но Лира вдруг с шумом вспорхнула с подоконника и села ей на плечо. Совсем не как во сне. Реально. Тепло.

И сердце Евы дрогнуло.

Они прилетели за ней. Гарри. Рон. Близнецы.

Не раздумывая больше, она метнулась к сундуку, достала зачарованный мешочек с вещами, сунула туда всё, что могла — палочку, одежду, сладости от бабушки Невилла, всё, что уместилось.

— Пошли, Лира, — прошептала она, — у нас… у нас есть шанс…

Скорчившись от боли, но не сдаваясь, Ева открыла окно, протиснулась на подоконник и, собравшись с духом, перешагнула в машину. Гарри тут же подхватил её под здоровую руку, помогая усесться на заднее сиденье. Лира влетела следом и устроилась на спинке кресла, ухнув недовольно.

— Она бледная… — тихо сказал Гарри. — Ей нехорошо…

— Мы это заметили, — кивнул Фред, лезя обратно за руль.

— Держись, Ева, — шепнул Джорж, протягивая ей одеяло. — Всё будет хорошо.

— У нас есть печенье! — добавил Рон. — Ну, почти свежее.

Машина рванулась вверх, и через мгновение дом приюта остался далеко внизу, как затерянная, злая точка на карте. Ветер ворвался в салон, разметал волосы Евы, и она вдруг почувствовала… свободу. Настоящую.

Она слабо улыбнулась, опустила голову Гарри на плечо и прошептала:

— Спасибо, что... не забыли…

И задремала, несмотря на жар. Впереди была Нора, место, где её ждали.

* * *

Полёт был долгим и тяжёлым. Машина гудела, раскачиваясь в воздухе, а Ева всё больше наклонилась к окну. Веки наливались тяжестью, и даже радость от побега растворялась в лихорадочном жаре, в боли, пульсирующей в руке. Лира тревожно ухала, потираясь клювом о щёку Евы.

— Мы почти на месте, — обернулся Гарри, заметив, как побледнела она.

— Держись, Нора уже рядом! — подбадривал Рон.

Но голос Фреда вдруг стал серьёзным:

— Она в себя приходит через раз… Это ненормально.

— Смотрите на руку… Она вся в крови, бинт промок! — добавил Джордж.

Нора выросла из темноты, как уютный остров тепла — искрившийся огнями, с перекошенной крышей, вьющейся лозой и дымом из трубы. Машина плавно снизилась и с шумом приземлилась на поле перед домом.

В тот же миг дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышла миссис Уизли, в халате и с заколотыми волосами.

— Где вы были?! — воскликнула она, подбегая. — Вы хоть знаете, который час?! Я уже думала, что вас съел трол, а вы…

Она осеклась, увидев, как Ева пытается выбраться из машины, но пошатывается, хватаясь за дверь.

— Мерлин… девочка… Гарри, кто это?..

— Это Ева, — ответил Гарри. — Мы… мы её забрали из ее приюта. Она была совсем одна. И больна…

Молли Уизли бросилась вперёд, ловя Еву под руки.

— Тише, милая, всё хорошо… О, да ты горишь! Как ты держишься на ногах?.. Джордж! Быстро, открой дверь! Фред! Принеси одеяло!

— Мама, у неё рана, и, кажется, старая! — воскликнул Джордж. — Это кровь!

— Бинт уже неделю не меняли, наверное… — пробормотал Фред, глядя с ужасом.

— Что за… кто допустил это?! — вскинулась миссис Уизли. — Ребёнка в таком состоянии — и никто не обратил внимания?! Это ведь…

Она замолкла, прижимая Еву к себе, а потом быстро повела её в дом. Ева покачивалась, тяжело дыша, лоб покрыт испариной. Она пыталась что-то сказать, извиниться, но Молли мягко приложила палец к её губам.

— Тихо, милая, ты дома. Больше ничего не надо. Я всё сделаю.

Кухня наполнилась запахами трав и зелья. Молли ловко сдвинула всё с кухонного стола, уложила Еву на одеяло, вытащила из ящика пузырьки и склянки. Лира села рядом и тихо угукала, тревожно наблюдая за происходящим.

— Теплоочищающее… кровоостанавливающее… обезболивающее… — бормотала миссис Уизли, наливая зелья в ложки. — Потерпи, девочка. Вот так, хорошо. Молодец. Сейчас…

Фред и Джордж стояли у двери, непривычно молчаливые.

— Мама… это ненормально, — тихо сказал Джордж. — Как вообще можно так… с ребёнком?

— Она же младше нас, — добавил Фред, стиснув кулаки. — И в приюте не заметили?

— Заметили. Просто… никому не было дела, — хрипло прошептала Ева, глядя в потолок. — Я... ничего… просто обожглась… а потом не зажило…

Миссис Уизли аккуратно приложила свежий компресс к её руке, дрожащими пальцами поправила прядь волос со лба Евы и сказала сдавленным голосом:

— Отныне, милая, ты не одна. Я не позволю больше, чтобы с тобой так обращались. Никогда.

И Ева, впервые за долгое время, заплакала.

Но это были слёзы не боли, а облегчения.

* * *

Утро в Норе было тёплым и пахло пирогами. Ева проснулась в небольшой комнате с цветастыми шторами и мягким пледом. Рядом на подоконнике сидела Лира и умывалась. Рука болела меньше, жар спал, но внутри было тревожно. Как будто теперь, когда стало безопасно, всё накопленное начало просыпаться и давить.

На завтрак она спустилась чуть позднее остальных. Молли тут же подложила ей еду, усадила поудобнее, а Фред и Джордж делали вид, что заняты — но Ева чувствовала их взгляды.

— Ева… — начал Джордж, не как обычно, без смеха. — Мы хотим понять. Что произошло?

— Ничего, — быстро сказала она. — Правда. Я уже почти поправилась.

— Ну брось, — тихо сказал Фред. — Ты не выглядишь как человек, у которого «ничего».

— Мы не слепые, — добавил Джордж. — И не тупые.

Ева отступила на шаг, обняв себя за плечи. Она не хотела говорить. Не хотела видеть жалость.

— Я просто… обожглась. Когда готовила. Я… это я виновата. Плита старая…

— Нет, — сказал Джордж жёстко. — Ты не могла получить такой ожог, просто «обжегшись».

Фред посмотрел ей в глаза. Долго. Серьёзно.

— Скажи нам. Пожалуйста. Мы ничего не сделаем, просто… ты не одна теперь. Скажи.

И она не выдержала.

— Они… они на меня злились, — прошептала Ева. — Я… им не нравилась. Миссис Дёрсли. Некоторые дети. Я… иногда была слишком тихой. Иногда странной. Я... отличалась.

— Отличалась? — переспросил Джордж.

— Я видела то, что они не видели. Слышала. Слишком много понимала. А когда Клэр уехала — Миссис Дёрсли. Она стала… злой. Очень. И если уж я такая особенная, пусть готовлю, убираю, стираю… А когда… один мальчик… Эмм… он пытался… — она сглотнула. — Я его ударила. Меня наказали. Закрыли. А потом…

Она запнулась, смотря в землю. Фред медленно опустился на корточки перед ней.

— Потом что?

— Потом… уронила кастрюлю. Кипяток. Она не помогла. Сказала: «Может, научишься быть осторожной». Я ползла в комнату. А потом… бинт. Ткань. Я сама…

Фред сжал кулаки, Джордж побледнел. В тишине появился Гарри. Он стоял неподалёку, и теперь подошёл ближе. Он всё слышал.

— Ева… — сказал он. — Ты правда думаешь, что с тобой всё в порядке?

— Да, — прошептала она. — Я привыкла. Со мной всё хорошо. Правда. Это просто… бывает. У других хуже.

— У других?! — Джордж вскочил. — Ева, ты ребёнок. Это не нормально. Это — ужасно.

— Ты должна была быть в безопасности, — сказал Фред. — А не прятаться от кипятка.

Гарри молчал. Но его лицо дрожало. Он понимал. Слишком хорошо понимал, что значит — жить в доме, где ты не нужен. Но даже его ошеломило, насколько плохо было у Евы.

— Почему ты нам не сказала раньше? — хрипло спросил он.

— Потому что… — она опустила глаза. — Я боялась. Что вы подумаете, что я слабая. Что мне нельзя доверять. Что меня вернут обратно…

И тогда Фред подошёл и обнял её. Просто — по-настоящему. Без слов. За ним — Джордж. Гарри встал рядом.

— Ты не слабая, — сказал Джордж. — Ты сильнее всех нас вместе взятых.

— И мы не позволим больше никому тебя тронуть, — добавил Фред.

— Никогда, — сказал Гарри.

Ева стояла среди них, с опущенной головой, и в первый раз в жизни почувствовала, что она не одна. Что у неё — есть настоящая семья.

* * *

Когда Ева проснулась утром в Норе, всё было как во сне — слишком тепло, слишком мягко, слишком спокойно. Комната пахла булочками и мёдом, где-то внизу гремела посуда, и её укрывали настоящим одеялом, а не серым колючим пледом. Она чувствовала себя гораздо лучше: зелья миссис Уизли сделали чудо, но рука всё ещё болела. Мягко пульсировала, напоминая — забыть не получится.

Фред и Джордж несколько раз заходили проверить её, делая вид, что просто ищут свои вещи. Но было видно: они переживают. Гарри тоже заглядывал, будто случайно — вроде как шёл за книгой. А когда они втроём в очередной раз зашли и стали притворяться, будто играют в карты прямо на полу у её кровати, Ева поняла — они её не оставят, пока не скажет.

— Ева... — начал Фред осторожно, — мы с Гарри тут подумали… и Джордж тоже, — добавил он с серьёзным видом, — ну, ты не кипятком обожглась. Мы это видели.

— Да, — хмуро вставил Джордж. — Это не случайно. Такие ожоги… они как от металла. И ты дрожала. Ты плакала, когда засыпала. Это не просто "упала кастрюля".

Ева замерла, сжала в руках край одеяла. Взгляд потупился, плечи сжались. Ей не хотелось говорить. Но ещё больше — хотелось, чтобы кто-то понял.

— Это был не кипяток, — прошептала она. — Это был браслет. Он был разогрет, — она сглотнула. — Меня схватила группа из приюта… те, кто слушается Сэма. Он — старший. Он ненавидит меня. Считает, что я… странная. Высокомерная. И ещё из-за Клэр. Я помогла ей… — голос предательски дрогнул, но она выдохнула и продолжила. — И он… Он подошёл, схватил меня. У него был браслет. Он держал его в руках, он был тёплым, но потом он… нагрел браслет почти до красноты. Потом… он прижал его к моей руке и сказал: "Один раз — за злость, второй — за твою дерзость".

Гарри побледнел. Фред и Джордж замерли. На лицах отражалась смесь ужаса, гнева и… боли.

— Ты… ты серьёзно? — спросил Гарри сдавленно. — И никто ничего не сделал?

— Все видели, понимали что это он, — прошептала Ева. — Но никто не вмешался. А миссис Дёрсли… она видела ожог, но сделала вид, что ничего не заметила. Я… я намазывала зельями, какие могла. Они слабые. Боль осталась, остался след. Но я привыкла. Такое бывает. Если не нравишься — тебя бьют. Или хуже.

— Это не "нормально", — глухо проговорил Джордж, вставая с пола. — Это преступление.

— Я… всё хорошо, правда, — попыталась Ева улыбнуться, но улыбка вышла вымученной. — Просто не говорите никому. Пожалуйста. Не надо. Я справлюсь. Теперь я здесь. Всё будет лучше.

Фред встал рядом с братом и положил руку ей на плечо.

— Ева, ты не одна. Это не просто "произошло". Мы теперь знаем. И если этот Сэм ещё раз появится — он пожалеет.

Гарри молча сел ближе и сжал её здоровую руку.

— Ты сильная, Ева, — сказал он. — Но теперь ты с нами. И мы тебя не бросим.

Ева кивнула, слёзы навернулись на глаза, но она их сдержала. В этот момент она чувствовала себя не просто защищённой — она чувствовала, что кто-то действительно готов быть рядом. Не потому что должен, а потому что хочет.

Ева оставалась в доме Уизли, и дни шли медленно, но в тепле и заботе. Молли Уизли не отходила от неё — каждый день вовремя приносила зелья, аккуратно проверяла повязки, заставляла Еву есть горячую овсянку с мёдом и пить тёплый отвар из ромашки. Ева не знала, как благодарить её — чувство вины разрасталось с каждым днём. Она чувствовала себя обузой и в какой-то момент, тихо, почти шёпотом, попыталась вручить Молли деньги — те самые, что остались от матери, — за зелья и уход. Но Молли вспыхнула так, как Ева её ещё не видела:

— Ты что себе вообразила, девочка? Я сама всё варю. И не смей мне больше такое предлагать, слышишь? Ты у нас теперь как родная.

Эти слова с такой неожиданной силой ударили в сердце Евы, что ей стало трудно дышать. Впервые за долгое время она почувствовала себя дома. По-настоящему дома.

Время приближалось к началу учебного года, и семейство Уизли отправилось на косой переулок, в «Дырявый котёл», чтобы купить учебники, форму и всё необходимое. Ева осталась дома: всё нужное она купила заранее, когда выбирала подарки Гарри и Невиллу. Она осталась одна в «Норе» и, воспользовавшись редкой возможностью, провела день в покое — читала, спала, кормила Лиру, иногда выглядывала в окно и размышляла, как странно изменилась её жизнь за одно лето.

К вечеру Уизли вернулись — шумные, запыхавшиеся и оживлённые. У мистера Уизли была разбита губа, но он улыбался, как ни в чём не бывало. Только Молли выглядела угрюмой и, бормоча себе под нос, повторяла, что «этот поступок может испортить репутацию всей семьи».

Оказалось, они столкнулись в книжной лавке с Малфоями. Перебранка разгорелась почти сразу, и мистер Уизли с Люциусом подрались. Близнецы, хихикая, пересказывали случившееся, поддразнивая друг друга, но Молли грозно сверкала глазами и шикала на них при каждом слове.

В последний вечер лета Молли устроила настоящий пир. Она сварила тыквенный суп, нажарила ароматных пирожков с мясом и грибами, испекла хлеб с чесночным маслом и, конечно, большой малиновый пирог со сливками — любимое лакомство Евы. Гарри тоже сиял: стол был наполнен его любимыми блюдами, и каждый чувствовал, что это вечер прощания с летом — волшебным, неожиданным и тёплым.

После ужина Фред и Джордж зажгли фейерверк: в воздух взвились искры, по стенам и потолку плясали красные и голубые звёзды, и Молли, даже несмотря на протесты, только вздохнула и сказала:

— Только, пожалуйста, не сожгите дом.

Позже, с чашками горячего шоколада в руках, все расселись по креслам у камина. Было уютно, немного грустно, но удивительно спокойно.

Ева в ту ночь долго не могла уснуть. Она перебирала свои вещи, гладила Лиру, которая с интересом наблюдала за сборами. К утру всё было готово — чемодан собран, палочка на месте, а на душе — тихое, робкое ожидание нового года в Хогвартсе.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Семья Уизли становилась для Евы не просто местом, где ей помогли. Они стали её первым настоящим домом. Тёплым, шумным, живым. Она пыталась придумать, как могла бы отблагодарить их за заботу, но не находила ничего, что было бы хоть немного равноценно. Они не взяли у неё ни галлеона. Ни одного слова упрёка. Только забота, принятие и искреннее тепло.

И вдруг, среди обычного вечера, её взгляд упал на Коросту, спящего на подоконнике. И сердце Евы ухнуло в грудь. Она побледнела.

Она знала, кто это.

Короста — это не просто крыса. Это Питер Петтигрю. Предатель. Шпион. Убийца.

Вот он, способ. Вот чем она может отплатить семье, что приняла её. Спасти Гарри.

И в последный вечер когда дом уже начал затихать, и вечер свернулся в мягкую сонную тишину, Гарри и Рон всё ещё сидели на крыльце, разговаривая о школе, о друзьях, о предстоящем учебном году. Миссис Уизли пригрозила им, что если они проспят поезд на Хогвартс, то выгонит их в одних пижамах. Все посмеялись, и она скрылась в доме.

Ева осталась внизу, выжидая.

Когда всё стихло, она крадучись вышла из своей комнаты и направилась на кухню. Там, в темноте, она увидела движение — Короста грыз что-то на полу. Только это был не Короста. Это был человек в обличии крысы. Питер Петтигрю.

Сердце Евы билось где-то в горле. Она молча подкралась и метнулась к нему, чтобы схватить — но он, как будто предчувствуя, ловко увернулся. Но всё же Ева успела его поймать — её пальцы сомкнулись на тёплой крысино-человеческой тушке.

И в тот момент в голову словно врезался молот.

Боль. Острый, режущий всплеск боли пронзил виски. Она вскрикнула — но без звука. Голос застрял в горле.

«Нельзя», — прошипел голос внутри неё, чужой и ледяной. — «Это опасно для тебя. Ты знаешь правила».

Она вцепилась в голову руками, скатилась на пол, задыхаясь от боли. Слёзы текли по щекам — не от страха, от беспомощности.

Короста — Питер — скользнул в тень и исчез. А Ева осталась на полу кухни, одна, свернувшись, закрыв лицо руками. Тихо плакала, сдерживая рыдания, чтобы не разбудить дом.

Это было несправедливо.

Контракт, связавший её — тот, о котором она почти не говорила вслух, — защищал её от раскрытия тайн, если это могло быть опасно. Но он не счёл опасным всё то, что с ней происходило в приюте до этого — побои, издевательства, ожоги, одиночество. Всё, что ей приходилось терпеть.

А вот предателя, крысу — трогать нельзя.

Несправедливо.

Она лежала с закрытым лицом, всхлипывая в бинты, которые всё ещё покрывали её руку. Зелья Молли помогали, но раны были слишком глубоки. И она упустила своевременное лечение они медленно, болезненно затягивались. Как и сердце.

И вдруг — шаги.

Кто-то стоял на кухне.

Тихий, осторожный вздох. Скрип пола. Кто-то видел её. Она замерла, не поднимая глаз.

И тот человек на кухне вдруг подбежал — Ева дёрнулась, но он аккуратно, почти нежно подхватил её под локти и усадил на стол. Она вытерла слёзы — теперь, когда глаза прояснились, она наконец увидела: перед ней стоял Джордж.

За всё это время в "Норе" она научилась различать близнецов. Джордж был мягче по характеру, но в проделках от него исходило даже больше искр, чем от Фреда. У него была почти незаметная родинка у левого глаза — и ещё пара мелочей, которые замечаешь только, если часто смотришь в лицо человеку… если учишься различать, потому что тебе не всё равно.

Он смотрел на неё с беспокойством и растерянностью.

— Что случилось?.. Рука всё ещё болит? — тихо спросил он, с трудом подбирая слова.

Ева опустила взгляд, не отвечала. Она не хотела, чтобы он видел её слабой. Чтобы запомнил именно такой — сломанной, с заплаканными глазами, лежащей на полу.

Джордж немного замялся, потом вдруг сменил тон — чуть хрипловатый, почти заговорщический:

— Я вообще-то пришёл за мамиными пирогами… Услышал грохот — и вот ты. Ты меня сразу прости, темновато тут, я не сразу заметил.

Он слегка улыбнулся, но быстро сник.

— Мы с Фредом хотели по-тихому перекусить. Ты же не выдашь нас, да? — он попытался пошутить, но в его голосе слышалась тревога.

— Если хочешь — я поделюсь. Только Фреду достанется меньше, учти.

— Не надо, — тихо ответила Ева, — у меня… аппетита нет.

Она попыталась встать, но Джордж не отступал.

— Значит, мне повезло: пирогов будет больше, — сказал он, стараясь говорить непринуждённо. — А если ты лекарство ищешь, то оно вот тут, — он постучал по нижнему шкафчику. — Всё подписано. Я могу помочь… мы с Фредом в переделки попадаем часто, я уже почти как полевой лекарь.

Он поднялся и начал шарить по полкам, нахмурившись от сосредоточенности.

— Джордж… — прошептала Ева, — спасибо. Не надо.

Она встала и, опустив голову, направилась к лестнице.

Он остался стоять на кухне, держа в руке пузырёк с лёгким снотворным. Смотрел ей вслед и молчал.

Примечания:

Не забывайте ставить лайки — это вдохновляет меня писать ещё больше и быстрее!

Утро выдалось суетным.

Ева уже стояла у выхода — одетая, с собранными вещами, с Лирой в клетке и сердцем, которое тихо билось где-то под горлом. А вот семейство Уизли никак не могло собраться. Кто-то постоянно что-то забывал — то учебник, то мантия, то волшебная палочка — и возвращался обратно с криками и смехом. Казалось, как только они вот-вот выйдут, кто-нибудь обязательно вспомнит, что не взял бутерброды.

Наконец, все ввалились в машину, едва запихнув багаж в багажник, и выехали в сторону вокзала. Только вот почти сразу пришлось вернуться — кто-то забыл билет.

К тому моменту, как они добрались до "Кингс-Кросса", времени почти не осталось. Все вывалились из машины и понеслись бегом через вокзал, лавируя между прохожими, чемоданами, клетками и шляпами. До отхода поезда оставалось всего пять минут.

Когда они уже подбежали к кирпичной стене между платформами 9 и 10, миссис Уизли с тревогой взглянула на часы.

— Перси идёт первым! — распорядилась она. Голос её дрожал от напряжения.

Перси без лишних слов шагнул вперёд и исчез в стене. За ним последовал мистер Уизли, потом Фред и Джордж.

— Я возьму Джинни и Еву, — сказала миссис Уизли и мягко охватила Еву за здоровую руку. Это простое, мимолетное касание — не приказ, не толчок, а именно забота — отозвалось в груди Евы тёплым, но непривычным чувством. Таким добрым, почти домашним.

Миссис Уизли крепко взяла Джинни за руку, и втроём они рванули вперёд. Мир дрогнул, пронесся вспышкой — и вот они уже стояли на волшебной платформе 9¾.

Поезд уже пыхтел, готовый к отправлению. Все снова побежали — теперь вдоль поезда.

— Быстрее! — крикнул Фред, уже у вагона.

Рядом с Евой оказался Джордж. Не говоря ни слова, он аккуратно подхватил клетку с Лирой из её рук. Ева замерла на секунду — но он только коротко кивнул и потащил багаж к поезду.

Когда пришла очередь садиться, он протянул ей руку, помогая взобраться на ступеньку вагона. Его пальцы крепко и уверенно обхватили её запястье — нежно, но надёжно. И, не отпуская, он убедился, что она устойчива, прежде чем забраться сам.

Фред стоял чуть поодаль, помогал Джинни и бросал в их сторону взгляды — не поддразнивающие, как обычно, а чуть задумчивые, почти серьёзные.

Оказавшись внутри, они вместе помахали на прощание мистеру и миссис Уизли, которые стояли на платформе, улыбающиеся, немного запыхавшиеся, но счастливые.

Ева сжала в руке край своей мантии и впервые почувствовала: она едет туда, где её будут ждать.

___________________________________

Когда они уже оказались внутри поезда Джинни оглянулась и задала вопрос Фреду.

-Где Гарри и Рон? Они должны были идти за нами.

-наверное другом вагоне поезда. они не могли опоздать.

И Ева вспомнила, что их не впустил Добби. Она знала это, но была так счастлива с заботой семейство Уизли что забыла об этом. Она шлепнула себя по лбу и вздохнула.

-Что-то забыла? Что-то важное? — она обернулась в сторону голоса — на неё беспокойным взглядом смотрел Джордж. -Лекарство?

— Нет, заколку, — тихо проговорила она чувствуя себя неуютно он его серьёзного и заботливого вида. Ей все ещё было не по себе, как будто Джордж как-нибудь подшутит над ней, например, про её состояние на кухне. Но нет он не выглядел игривым как Ева привыкла его видеть всегда . Будто не хотел даже говорить на эту тему. И это легкое изменение в его характере было для него странным. Но Ева не хотела обратить внимание на это, она сейчас волновалось про них. Про Гарри и Рона.

________

Ева села в купе рядом с Джинни. Напротив устроились Фред и Джордж. Поезд вздрогнул и тронулся с места. За окном медленно поползли знакомые лондонские улицы, растворяясь в лёгком тумане.

Джинни молча смотрела в окно, уткнувшись подбородком в ладони. Казалось, она тоже думала о Гарри и Роне.

Фред, как обычно, начал что-то весело рассказывать — какую-то историю про дракона из книжной лавки, который оказался не драконом, а зачарованной метлой.

— …и вот он замахнулся, а метла — вжух! — Фред изобразил пируэт руками. — Прямо в нос одному высокомерному снобу. Думаю, он теперь будет бояться чистить камины...

Он рассмеялся, но его смех звучал как-то глухо в тесном пространстве купе. Джинни не отреагировала. Ева лишь слегка дёрнулась, будто не расслышала. А Джордж даже не улыбнулся.

Он всё время косился на Еву. Не слишком навязчиво, но заметно. Его взгляд был серьезным, внимательным — как будто он всё ещё не мог выбросить из головы ту ночь на кухне. Он не знал, что именно с ней произошло, но видел, что она была на грани.

— Ты точно ничего не забыла? — тихо спросил он. — Может, надо было взять ещё бинтов? Или зелий?

Ева медленно повернулась к нему.

— Всё есть. Не беспокойся, — ответила она коротко и ровно. Ни тени благодарности, ни раздражения. Просто пустой, отрешенный голос.

— Может, тебе удобно будет прилечь...

— Я в порядке, — снова сухо. Почти без паузы.

Фред удивлённо взглянул на них. Он хотел было вставить шутку — вроде "Джордж, с каких пор ты такой заботливый, у тебя что, температура?" — но, встретившись с серьезным взглядом брата, замолчал. Что-то в нём подсказывало, что сейчас не время для поддразниваний.

Купе погрузилось в тишину. Только стук колёс и лёгкий скрип вагонных соединений напоминали, что всё ещё идёт поезд, что они едут в Хогвартс.

Ева снова посмотрела в окно, но взгляд её был рассеянным. Она не видела пейзажей. Её мысли были далеко. Огонь на коже, хриплый голос Сэма, острые глаза крысы под подоконником, голос в голове. Она сжала руки в кулаки. Контракт. Всё ещё мешал. Всё ещё не отпускал.

А Джордж молчал. Он просто сидел напротив, не шутя, не дразня. Только изредка бросал на неё взгляд — такой, от которого становилось немного теплее. Не потому что он понимал. А потому что хотя бы пытался.

__________________

Поезд замедлил ход, пронзительно свистнул и, вздрогнув в последний раз, остановился у станции Хогсмид. Шумно распахнулись двери, и поток учеников хлынул наружу, в прохладный воздух.

Ева вышла одной из последних, вместе с Джорджем, Фредом и Джинни. Она на мгновение остановилась, оглядываясь по сторонам. Воздух был влажным, в темноте мерцали огоньки фонарей, а вдали, над черной гладью озера, возвышался силуэт Хогвартса.

— Первокурсники! Первокурсники — сюда! — раздался громкий голос Хагрида. Он стоял чуть поодаль, размахивая фонарём.

— Удачи, — тепло сказала Джинни и поспешила к Хагриду, оглядываясь на Еву. Та ей мягко кивнула.

Вдруг Ева поняла, что осталась одна с близнецами. Все остальные уже разбредались по платформе, и вокруг было шумно и суетливо. Она шагнула ближе к толпе, но замешкалась, окинув взглядом стоянку.

— А как мы доберемся до замка? — тихо спросила она, немного смущенно.

— Ты не знала? — удивился Фред, приподняв бровь. — Нас повезут на каретах, смотри.

Он указал вперёд — неподалёку стояли тёмные, обитые кожей кареты. Казалось, что они движутся сами по себе, пока Ева не пригляделась. Их тянули странные, полупрозрачные существа — скелетоподобные, с кожей, натянутой на кости, и пустыми, бездонными глазами. Фестралы.

Ева замерла. Она могла их видеть.

— На что смотришь? — негромко спросил Джордж, уловив её взгляд.

— Ничего, — быстро ответила она, отвела глаза и сделала шаг вперёд, скрывая дрожь в голосе. В этот момент её сова в клетке на руках Джорджа ухнула, словно напоминая о себе.

— Ева! — раздался рядом радостный голос, до боли знакомый.

Невилл стоял недалеко, держа в руках клетку с своей лягушкой Тревором. Его лицо озарилось настоящим счастьем, когда он увидел её.

Не сдерживаясь, Ева подбежала и обняла его. На мгновение ей стало по-настоящему легко — словно кто-то вынул из груди камень.

— Я искал тебя в поезде, но не нашёл… — смущённо пробормотал Невилл, краснея, когда она отпустила его.

— Я… опоздала. — Ева улыбнулась. — Но я здесь. Это главное.

— Я переживал, вдруг тебя не отпустили из приюта… Там ведь тяжело, — добавил он уже тише, пока они садились в карету.

Ева улыбнулась чуть шире, но рука невольно потянулась к левому локтю, туда, где под бинтами ещё болела рана. Джордж заметил этот жест — он уже было открыл рот, чтобы снова заговорить о лечении, но Ева, перехватив его взгляд, чуть качнула головой и негромко шикнула, давая понять, что не хочет об этом ни слова. Он молча кивнул и отступил.

Фред и Джордж на остатке пути вели себя непривычно спокойно. В карете воцарилась лёгкая тишина, если не считать весёлой болтовни Невилла и Евы — они разговаривали обо всём понемногу, перескакивая с одной темы на другую. Её голос звучал чуть светлее, чем обычно, и пусть ненадолго, но она казалась по-настоящему счастливой.

А Джордж всё ещё думал о том, что видел её ночью на кухне — и о причине ее состояние, чего, возможно, никогда не узнает.

________________________

Карета остановилась, и ученики один за другим начали выбираться наружу. У замка было ветрено и немного влажно от росы. Фонари освещали высокие ворота, и из распахнутых дверей замка лился тёплый свет.

В Большом зале было уже полно народа. Потолок, как всегда, был заколдован — над головами плыло ночное небо, усеянное звёздами. Четыре длинных стола были заняты учениками. Фред, Джордж, Ева и Невилл сели за гриффиндорский стол, наблюдая, как первокурсников, в том числе и Джинни, ведут к шляпе.

Ева с улыбкой наблюдала, как Шляпа едва коснулась головы Джинни и громко провозгласила:

— Гриффиндор!

Гарри и Рона всё ещё не было.

Ева отвела взгляд и принялась ковыряться в тарелке, делая вид, что спокойно ужинает, хотя сердце внутри слегка сжималось от ожидания. Она знала, почему их не было. Знала — и надеялась, что с ними всё обошлось.

И вот, когда распределение почти закончилось, двери Большого зала резко распахнулись. В зал, запыхавшиеся и растрёпанные, ввалились Гарри и Рон.

— О, ну наконец-то, — пробормотал кто-то за столом.

Некоторые начали смеяться, кто-то ахнул, а профессор Макгонагалл поднялась с места с таким выражением лица, будто не верит своим глазам.

Следом за ней резко поднялся Снейп. Он метнул взгляд на парней — и не сказать, что этот взгляд выражал гнев. Нет. Это было холодное презрение, как будто их присутствие здесь нарушает сам порядок школы.

— Поттер. Уизли. Вон из зала, — процедил он, сдержанным, но грозным голосом. — Мы поговорим после ужина.

Гарри и Рон поплелись за ним. В зале сразу вспыхнули шёпотки.

— Что вообще случилось? — прошептала Лаванда Браун.

— Они опоздали? — вскинулась Парвати.

— Опоздали?! Да они прилетели на машине! — возбуждённо выдохнул Ли Джордан. — Я сам слышал! Машина — летучая! Окна гремели!

— Что?! — восхищённо протянул Фред. — Да ладно, не может быть.

— Ева, ты что-нибудь слышала? — обернулась к ней Марта Квилл. — Ты же была с нами в поезде?

Ева на миг замерла. Она почувствовала, как все взгляды рядом на секунду остановились на ней. Она посмотрела на девочку с лёгкой, притворной растерянностью.

— Нет, — покачала головой. — Я... думала, они просто в другом вагоне.

Она с усилием выдавила вежливую улыбку и уткнулась в бокал тыквенного сока, чтобы никто не заметил, как напряжённо у неё сжались пальцы.

Когда ужин закончился, и ученики начали вставать, Ева прошла за потоком в башню Гриффиндора. Вся дорога прошла в обсуждениях «летающей машины», кто что слышал и кто видел в окно странный силуэт над лесом. Ева лишь молча шла, изредка пожимая плечами, как будто ей всё это было внове.

В спальне девочек всё было по-прежнему: кровати с балдахинами, тёплый свет, уют. Девочки возбуждённо переговаривались, пока переодевались. Ева машинально разложила свои вещи, постелила плед на край кровати и села, глядя в окно.

Ночь была тиха, и над запретным лесом покачивалась луна.

Она знала, что Гарри и Рон сделали это ради школы. Ради Хогвартса. И всё равно — часть её внутри боялась. За них, за себя, за то, что начался новый учебный год — и кто знает, что принесёт он на этот раз.

_________________________

Утренний зал был полон гомона — ученики обсуждали начало занятий, распределение, и, конечно, вчерашний инцидент с летающей машиной. Кто-то хохотал, кто-то пересказывал подробности, кто-то сплетничал, будто сам летел рядом.

Ева сидела рядом с Невилом, но почти не ела. У неё не было аппетита. Больше всего её отвлекал не гул зала и не восторженные рассказы однокурсников, а взгляд.

Упрямый, настойчивый, тихо тянущий — Джордж.

Он сидел немного поодаль, рядом с Фредом, который по привычке весело балагурил и уже пытался разыграть первокурсников с ложками, танцующими в каше. Но Джордж не подыгрывал. Он даже почти не притрагивался к еде, всё чаще бросая в сторону Евы задумчивые взгляды.

Ева чувствовала его взгляд кожей, чувствовала его непонимание. Он явно хотел спросить, понять, убедиться. Она устала от недосказанности, от напряжённого молчания между ними. Нужно было закончить начатое ещё тогда, на кухне в "Норе".

Она медленно поднялась из-за стола, будто случайно, будто ей просто захотелось выйти. Но перед этим она мельком посмотрела на Джорджа — не мимо, не сквозь, а прямо. Словно звала. Глаза у неё были спокойные, но упрямые.

Он заметил. Положил вилку и без слов встал, тихо извинившись перед братом.

Они оказались в пустом коридоре. Холодный свет стекал по каменным стенам, вокруг было глухо, только далёкий шум голосов с завтрака ещё отдавался эхом. Ева остановилась у окна, сжав кулаки.

Джордж встал немного в стороне, будто не знал, как подойти ближе.

— Я просто… — начал он тихо. — Я волновался. Всё нормально?

Ева резко обернулась, глаза её сверкнули.

— Почему ты продолжаешь? — голос её был низкий и глухой, но полон ярости. — Почему ты застрял на этом? Что тебе вообще нужно от меня?

— Я… — Джордж оторопел от тона, но не отступил. — Ничего. Просто я заметил. Ты выглядела плохо. Я беспокоюсь, Ева.

— Беспокоишься? — её губы дрогнули, будто она сдерживала крик. — Прекрасно. Значит, ты меня жалеешь. Думаешь, что я сломанная, бедная сирота, которой теперь надо сочувствовать и смотреть на неё, будто я хрупкое стекло?

— Нет! — Джордж шагнул ближе. — Это не так, ты...

— Замолчи! — крикнула она. — Я чувствую себя жалкой каждый раз, когда ты так на меня смотришь! Я знаю, как выглядела в ту ночь! Я не хотела, чтобы кто-то знал! Я не хотела... чтобы кто-то догадался!

Он замер. Она дышала тяжело, будто пробежала марафон, в голосе дрожала боль.

— Если бы меня не забрали из приюта в тот день, всё было бы как всегда. Никто бы ничего не знал. Я бы осталась незаметной. Как я привыкла. Мне не нужно твоё внимание, Джордж. Мне не нужно чьё-то... участие.

Он попытался заговорить, но Ева уже не остановить:

— Я справляюсь. Сама. Всегда справлялась. Излишняя забота — только ломает. А жалость... убивает.

— Это не жалость, чёрт подери! — вспыхнул Джордж. — Ты не можешь всё тащить одна, ты же человек, не...

— Все меня бросают! — выкрикнула она. — Всегда. И я не хочу привыкать к чьей-то заботе. Особенно, если она продиктована жалостью. Это только больнее делает, ясно?

Он открыл рот, хотел возразить — сказать, что она не права, что он не жалеет, что он…

— Не надо! — отрезала она. — Просто забудь. Забудь про всё. И веди себя так, как будто ничего не было. Как ты всегда и делаешь. Пожалуйста.

Молчание. Слишком плотное, слишком тяжёлое.

И вдруг — взрыв. Грохот прокатился по коридорам, и разом всё стихло, кроме него.

Ева резко вскинула голову, и в тот же миг рванулась в сторону звука.

— Ева! — Джордж схватил её за руку. — Подожди! Подожди, может, это...

— Там Невилл! — вырвалось у неё, и она попыталась отдёрнуть руку.

— Подожди секунду, подумай...

— Надеюсь, ты всё понял! — бросила она и вырвалась.

И, не оборачиваясь, помчалась прочь — туда, где рождалась паника.

_____________________________

Когда Ева вырвалась и убежала, оставив его с клокочущим внутри "надеюсь, ты всё понял", Джордж остался стоять посреди коридора. В груди было пусто — будто там побывала та же волна взрыва, что прогремела за стенами. Он не шевелился. Даже не сразу понял, что продолжает сжимать воздух, где секунду назад была её рука.

Он ничего не понял. Вообще ничего.

Да, он волновался. Да, ему было её жаль. С того самого вечера на кухне, когда она еле стояла и дрожала, он чувствовал — с ней что-то не так. Он хотел как лучше. Держался рядом. Садился рядом в поезде. Вглядывался в её лицо за завтраком.

И вот теперь — как будто сделал что-то ужасное.

Он сел на каменную скамью у стены и уткнулся в ладони.

Он был уверен — если бы кто-то другой оказался в её ситуации, он бы поступил точно так же. Ну, может, пошутил бы пару раз. Но остался бы рядом, поддержал. Это же нормально. Это по-человечески.

Но Ева... она словно жила по другим правилам. Как дикая кошка, правда. Непривычная к рукам, к словам. Каждое прикосновение будто обжигало. Даже забота — как соль на рану.

Она не хотела быть слабой. Не хотела, чтобы её видели такой. И это пугало. Потому что он и представить не мог — как это, бояться даже доброты?

Что-то дрогнуло внутри. Будто она не просто ушла — отвергла. Его. Его заботу. Его... участие. Как будто это было что-то плохое. Как будто он сделал ей больно тем, что был рядом.

Он чувствовал злость.

Не на неё.

На себя.

— Ну и что я сделал не так, а? — почти прошептал он сам себе, стиснув зубы.

Он же просто волновался. Просто… не мог не думать о ней с того дня, когда нашёл её ночью, растерянную, уставшую, бледную, будто выжатую. Он хотел помочь, защитить, сделать хоть что-то.

А она — отталкивала. Всё. Его слова. Внимание. Даже заботу. Словно это всё было лишним. Словно он… мешал ей быть такой, какой она привыкла быть — невидимой. Самой себе.

Он-то привык, что забота — это нормально. Что если кто-то падает, ты подаёшь руку. Если больно — шутишь, чтобы стало легче. Если страшно — стоишь рядом, пока страх не уходит. Он так делал для брата, для Джинни, для друзей. И это всегда работало.

Но с Евой — не работало.

Он поднял взгляд на стену, упёрся в неё, будто пытался пробить своим взглядом щель в её непроницаемости.

«Я тебе не нужен… потому что тебе только жаль. А я не хочу быть той, кого жалеют» — эхом звучал её голос в голове.

Жалко? Да. Конечно, ему её жалко. То, что он тогда увидел — это было по-настоящему страшно. Шрамы. Глаза, полные боли. Она ведь почти не спала. Почти не ела. И не просила помощи.

Как можно не жалеть её?

Но… ведь не только жалко.

Он просто не мог иначе. Он не хотел, чтобы она снова была одна. Он хотел быть рядом. Хоть как-то. Хоть на расстоянии.

А она — отвернулась.

И всё равно… он не мог злиться на неё. Потому что теперь начинал понимать: она не просто не просит заботы — она боится, что привяжется. А потом всё исчезнет, как обычно. И будет только больней.

эта девочка — не про шутки.

Не про «всё будет хорошо».

Не про «я с тобой».

Джордж медленно встал. И прошептал в пустоту:

— Прости, что не понял сразу.

А потом бросился в сторону шума. Потому что, несмотря ни на что… он не собирался её бросать.

* * *

Ева бежала к Большому залу, и в голове её метались мысли, как искры от взрыва.

После того, как исчезла Клэр, после того, как она снова осталась одна…

Жизнь забирает всё, что я люблю, — мелькнуло в ней, — и, возможно, сейчас она заберёт и единственного настоящего друга…

Неужели опять?.. Неужели и Невил...

Сердце колотилось, как будто вот-вот разорвёт грудь. Ева ворвалась в зал.

Первое, что она увидела — красный конверт, зависший над длинным столом Гриффиндора.

А потом …

— РОНАЛЬД УИЗЛИ!!! — взвизгнул конверт, и голос миссис Уизли, преувеличенно громкий, почти оглушительный, прокатился по залу.

Посуда звенела, ученики вздрагивали и хихикали, а Рон, жалкий и растрёпанный, сидел, съёжившись, как будто хотел исчезнуть под столом.

— КАК ТЫ ПОСМЕЛ! НА МАШИНЕ?! ТЫ МОГ УБИТЬСЯ! ЕСЛИ Я ЕЩЁ РАЗ ПОЛУЧУ ПИСЬМО ОТ ДИРЕКТОРА… — кричал голос, — Я ЛИШУ ТЕБЯ ВСЕГО! И КАРМАННЫХ! И ВООБЩЕ — ТЫ ВЕРНЁШЬСЯ ДОМОЙ!

Письмо вспыхнуло, оставив в воздухе дрожащую тишину. Кто-то прыснул со смеху. Кто-то просто ошарашенно молчал.

Ева остановилась, выдохнула. Она поняла, что опасности не было. Только позор друга.

И с облегчением прошла мимо толпы, встала рядом с Невилом, который тут же обернулся, она медленно опустилась на скамью рядом с ним. Ева вздохнула и наконец заметила, как дрожат её пальцы. Но рядом был Невилл. Он с тревогой глядел на неё.

— Ох, — сказал он, скосив на неё взгляд. Он решил ее отвлечь сам не зная от чего— Ты это видела? Бедный Рон…

— Я думала, хуже уже не будет, — Ева и слабо улыбнулась.

— Знаешь, у меня тоже как-то было письмо... от бабушки. Правда, это было давно. Потом неделю боялся подходить к сове.

Ева посмотрела на него.

Тепло. По-настоящему.

Ева вдруг улыбнулась. Искренняя, тихая, усталая улыбка. Она взяла Невилла за руку — Всё хорошо. Теперь всё хорошо, — прошептала она. И он кивнул, вдруг очень по-доброму улыбнувшись в ответ.

Ева посмеялось. Эта нелепая картина Рона, получающего «крикун», действительно оттянула её мысли в сторону.

Она крепко сжала пальцы Невила и прошептала:

— Всё уже позади.

Он смутился, но тоже улыбнулся, тепло, почти с облегчением.

И в этот момент в зал вошёл Джордж.

Он искал её глазами. И сразу заметил:

Она рядом с Невилом.

Смеётся.

Светится.

Эта улыбка — тёплая, настоящая, непуганная. Та, которую он почти не видел на её лице за всё лето.

Он замер.

А потом вдруг понял: он больше не зол. Не обижен. Не путается.

Просто рад, что она может улыбаться.

Он сел рядом с Фредом, молча.

Фред окинул его внимательным взглядом.

— Ну? — тихо спросил он. — Поговорили?

— Поговорили, — глухо отозвался Джордж, не глядя на брата.

— И?

Джордж молчал.

В зале снова зазвучали голоса. Слышался смех, кто-то уже шептал о письме миссис Уизли.

Но он смотрел только на неё.

Её смех был тихим, сдержанным, но в нём было что-то, что он ещё не слышал — как звон ключей, выпавших из замка.

— Я не понимаю, Фред, — вдруг глухо сказал он. — Почему ей… не нужна помощь?

Фред нахмурился.

— Может, не в помощи дело, а в том, как ты её даёшь?

Джордж стиснул зубы.

Я просто хотел, чтобы ей было легче… А она смотрит, будто я… будто я причиняю боль.

Он снова посмотрел на Еву. Та что-то шептала Невилу. Её глаза блестели — не от слёз. От света.

Почему я чувствую, будто проиграл что-то важное?

Фред вдруг положил руку ему на плечо.

— Иногда не надо понимать. Надо просто… быть рядом. Но не навязываться.

Джордж усмехнулся — сухо.

— А я не умею "не навязываться", ты же знаешь.— чуть хрипло ответил Джордж. Пауза. Он перевёл взгляд на Рона, который до сих пор выглядел как лягушка после грозы.

— Ему досталось, да?

— Ещё как, — хмыкнул Фред. — Я думал, он упадёт в обморок.

Джордж рассмеялся — громко, искренне.

Но в этом смехе была лёгкая хрипотца. Что-то глухое, что-то невысказанное.

Фред заметил. И больше не пошутил.

И Джордж снова посмотрел туда, где сидела Ева.

Её смех был тёплым. Настоящим. И в этот момент Джордж понял — у неё есть кто-то, кто хочеть о ней заботиться. Не потому что жалко. Потому что важно.

Начало учебного дня далось Еве непросто, но она справилась. После тяжелого разговора с Джорджем он, наконец, отстал. Перестал смотреть на неё с тем непонятным, будто бы жалеющим выражением и, к её облегчению, перестал навязываться со своей заботой. Ева не нуждалась в жалости. Ни от кого.

После завтрака она отправилась на травологию вместе с Невиллом, который, как всегда, оживился, услышав про предстоящий урок. В оранжерее их уже ждала профессор Стебль. Она склонилась над гремучей ивой, что пострадала при «приземлении» машины Гарри и Рона. Судя по её напряжённому лицу, дерево доставило ей немало хлопот.

Ева бросила взгляд на Гарри. Он стоял чуть поодаль, опустив голову, с видом провинившегося ученика. В его взгляде не было ни оправданий, ни бравады — лишь тень настоящего раскаяния. Ева смотрела на него молча, но с пониманием. Она не винила его. В отличие от многих, она знала, каково это — действовать из отчаяния, когда мир вокруг кажется чужим и враждебным.

Но её внимание отвлёк кто-то куда более раздражающий.

— А, Гарри! Гарри Поттер! — вдруг протянул густо намазанным голосом человек в ослепительно фиолетовой мантии.

Профессор Локонс шагал через оранжерею с широкой, уверенной походкой, словно он был не преподавателем, а звездой на собственной сцене. Его золотистые волосы блистали на солнце, а улыбка, казалось, могла ослепить любого, кто глядел прямо.

— Уверен, ты просто... в восторге от возможности изучать травологию после такого потрясающего начала года, — проговорил Локонс, демонстративно обняв Гарри за плечи и увлекая его в сторону.

Гарри чуть поморщился. Он выглядел так, будто хотел провалиться сквозь землю.

— Что за... — пробормотала Ева, глядя на Локонса с недоверием. — Этот тип настоящий павлин.

— Ага... но павлин, который не понимает, что всем давно наскучили его перья, — добавил Невилл, переглянувшись с ней.

Они оба хихикнули. Несмотря на все, Ева почувствовала, как её настроение стало чуть легче. Невил всегда умел смягчить углы, не задавая лишних вопросов.

Пока профессор Стебль собирала учеников к занятию, Ева мельком оглядела оранжерею. Гарри, похоже, с трудом переносил внимание Локонса. Лицо у него было натянутое, и он явно надеялся, что кто-то отвлечёт нового профессора.

Но никто не спешил вмешаться. Только Гермиона в восхищении наблюдала за происходящим, а Рон едва сдерживал раздражение.

Она перевела взгляд на Невилла. Он всё ещё смотрел на окружени теплице , уже в предвкушении работы. Ева немного улыбнулась. Несмотря ни на что, день только начинался — и она хотела выжать из него всё, что возможно.

Профессор Стебль, вся в пыльце и немного в паутине, бодро повела класс к теплице номер три. Ева шагала рядом с Невиллом, время от времени ловя его взволнованный взгляд. Он выглядел так, словно они направлялись не на урок, а на свидание с судьбой.

— Это будет наш первый практический урок по уходу за магическими растениями, — объявила профессор Стебль, открывая дверь, откуда тотчас вырвался сладковато-терпкий аромат прелых листьев и влажной земли. — Сегодня мы займёмся пересадкой мандрагор!

— Мандрагоры? — чуть испуганно переспросил кто-то сзади.

— Да-да, — с энтузиазмом подтвердила Стебль. — Очень полезные растения! Хотя и довольно капризные. Их крик может быть... ну... смертельным. Так что все надеваем наушники. Живо!

Группа бросилась к стеллажу, на котором аккуратно лежали защитные наушники. Гермиона, уже всё знавшая, первой выхватила пару и встала прямо перед профессором.

— Мисс Грейнджер? — не успела Стебль закончить вопрос, как Гермиона уже подняла руку. — Да, вы, конечно, знаете. Расскажите всем.

— Мандрагоры — это магические растения, — выпалила Гермиона, глядя на всех с важным видом. — Их крик смертельно опасен для взрослого человека. Но юные мандрагоры лишь оглушают — тем не менее, защита необходима.

— Превосходно, 10 баллов Гриффиндору, — кивнула профессор. — А теперь — наушники!

Ева с улыбкой надела защиту и взглянула на растение в своём горшке. Из земли торчала морщинистая головка — маленькое, сморщенное существо с зелёными завитушками вместо волос. Она глубоко вдохнула и аккуратно взялась за него обеими руками, как показывала профессор.

Остальные ученики сражались со своими мандрагорами: кто-то отпустил растение и получил шлепок по щеке, у кого-то всё вывалилось из горшка. Мандрагоры вырывались, визжали, брыкались.

Но Ева…

Как только она дотронулась до растения, оно, казалось, замерло. Без лишнего сопротивления позволило вытащить себя и пересадить в новый, более широкий горшок с удобренной землёй. Она аккуратно прижала землю, как показывали, и оглянулась.

Невилл, бедняга, изо всех сил пытался удержать мандрагору, которая извивалась, будто у неё было сто ног.

Ева без слов подошла и ловко помогла ему справиться. Растение, на удивление, почти сразу успокоилось в её руках.

Когда все растения были посажены, профессор Стебль жестом велела снять наушники. Ученики тяжело дышали — кто от усилий, кто от страха.

Профессор осмотрела результат работы. Когда она подошла к Еве, её лицо озарилось настоящим удивлением.

— Мисс Браун, — произнесла она, — вы впервые работаете с мандрагорами?

— Да, профессор, — кивнула Ева.

— Вы справились с задачей лучше, чем некоторые пятые курсы! И даже помогли мистеру Лонгботтому. Это впечатляет. 10 баллов Гриффиндору!

Несколько учеников удивлённо переглянулись. Кто-то завистливо фыркнул. А Невилл, кажется, готов был провалиться сквозь землю от счастья и гордости.

— Ты… ты потрясающе справилась, — пробормотал он, когда они вышли из теплицы.

Ева только улыбнулась. Она чувствовала себя спокойно. Не из-за баллов, не из-за похвалы. А потому что впервые за долгое время, земля под её ногами казалась надёжной. И руки были заняты делом, а не сжаты в кулаки от напряжения.

И это было по-настоящему приятно.

* * *

После этого все вернулись в замок, умылись и отправились на урок трансфигурации.

Профессор Макгонагал, как всегда строгая, начала урок с повторения материала за прошлый год, а затем велела попробовать заклинание: нужно было превратить навозного жука в пуговицу.

В классе зашуршали перья, заскрипели стулья — все лихорадочно старались, будто впервые в жизни держали палочку. Ева специально подождала. Она тихо наблюдала, как Гермиона уже привычно уверенно взмахнула палочкой и первой справилась с заданием. Только после этого Ева подняла палочку и, не особенно выделяясь, повторила за ней то же самое.

У неё всё получилось, но Макгонагал не стала задерживаться, просто кивнула и пошла дальше по рядам. Еве было этого достаточно — никакой похвалы, никакого внимания. Как и нужно.

Тем временем Рон умудрился сжать своего жука так, что тот хлюпнул, и теперь пытался вытереть руки о мантию, морщась. Гарри сдерживал смешок, а Гермиона закатывала глаза.

Ева опустила взгляд на свои руки и с облегчением выдохнула — всё идёт так, как она хотела: спокойно, без лишнего внимания.

* * *

На урок защиты от тёмных искусств Ева шла без особого энтузиазма. И, как оказалось, не зря. Профессор Локонс оказался именно тем напыщенным индюком, каким его описывали в книгах. Он с театральной важностью раздал всем тонкие стопки бумажных листов — якобы тест, связанный с их предметом.

Но уже через пару вопросов стало ясно: всё, что на них было написано, касалось исключительно самого Локонса. «Какой у профессора Локонса любимый цвет?», «Что он предпочитает на завтрак?», «Как зовут его любимую сову?» — Ева мрачно покосилась на вопросы и пробормотала:

— Это вообще не о защите… да это тест о нём самом.

Профессор, разумеется, сделал вид, что ничего не слышал, и с сияющей улыбкой призвал всех продолжать.

Когда он собрал листки и выразил «глубочайшее разочарование» тем, что почти никто не знает, какой именно оттенок лаванды ему больше всего по душе, Еве стало по-настоящему дурно.

Но хуже было впереди. Локонс радостно освободил клетку с корнольскими пикси — «для практики». Пикси вылетели, как вихрь, сразу вцепившись в шторы, чернила, волосы и школьные сумки. Весь класс мгновенно погрузился в хаос.

Ева, не теряя времени, схватила Невилла за руку и потянула его в дальний угол класса, под какую-то каменную нишу. Один из пикси уже подлетал к ним, но она резко взмахнула палочкой:

— Immobulus!

Пикси застыл в воздухе и с глухим звоном упал на пол.

Тем временем Локонс потерял всякий контроль над ситуацией и беспомощно махал руками, что-то бормоча про «неожиданную активность» существ.

Как только прозвенел звонок, Ева, будто только и ждала этого, подхватила вещи свои и Невилла , быстро развернулась и, не отпуская его руки, вышла из класса. Даже не оглянулась.

Позади раздавался возмущённый голос Гермионы, которая, по всей видимости, решила остаться и сама разобраться с последствиями «учебной демонстрации» любимого профессора.

Ученики уже начинали привыкать к учебным будням, и вот незаметно наступили долгожданные выходные. В субботу с утра Ева сидела у камина в гостиной, с книгой Невилла на коленях. Они договорились встретиться утром и вместе пойти в библиотеку готовиться к зельеварению. Но пока он так и не появился.

Стук шагов по ковру прервал её чтение. Один из близнецов Уизли подошёл к ней с характерной ухмылкой:

— Что это ты с утра пораньше? Ждёшь кого-то? Или, может быть, меня? — сказал он, лениво опираясь о спинку кресла.

— И тебе доброе утро, Фред, — спокойно ответила Ева, не поднимая глаз от книги.

— О! Так ты уже отличаешь нас? — с наигранным удивлением округлил глаза он.

— У вас отличий больше, чем ты думаешь, — сказала она и краем глаза украдкой взглянула на Джорджа, проходящего мимо. Он был отстранён, молчалив и, казалось, нарочно избегал её взгляда.

Фред, заметив это, хмыкнул:

— Значит, я особенный, — театрально скрестил руки на груди и с самодовольной ухмылкой посмотрел на неё.

— Я жду Невилла. Мы договорились пойти в библиотеку… Наверное, он ещё спит. Может, разбудишь его? — спросила она с лёгкой надеждой.

Ответ пришёл не от Фреда, а от Джорджа, который неожиданно повернулся к ней, голос был холоден и сдержан:

— Ваши планы отменяются. Мы идём на тренировку.

— Почему так рано? — удивилась она.

— Потому что Вуд сегодня встал не с той ноги, — вздохнул Фред, закатив глаза. — Он разработал новую гениальную программу: с утра пораньше и до вечера — тренировки, «чтобы прочувствовать дух команды», как он сказал… — изобразил страдальческое лицо, чем вызвал у Евы еле заметную улыбку.

Она встала и пошла переодеваться. Спустя несколько минут, уже в спортивной форме, спустилась вниз и столкнулась с Гарри у выхода.

— Доброе утро… — тихо проговорила она.

— Ну, утро как утро, — буркнул Гарри недовольно, натягивая перчатки. — Учитывая, что Вуд решил, что мы теперь живём на поле…

Они вышли вместе, шаг за шагом приближаясь к холодному утреннему воздуху и безрадостной тренировке. В отличие от большинства, Ева, как ни странно, уже чувствовала себя бодрой — то ли от свежести утра, то ли от чего-то, что витало в воздухе между ней, Джорджем и его отстранённым взглядом.

* * *

На поле их уже ждал Вуд — бодрый, вдохновлённый, с утренней энергией человека, который явно встал слишком рано и уже успел выпить слишком много кофе. Он ходил из стороны в сторону, будто генераль перед сражением, и воодушевлённо рассказывал о новой тренировочной схеме, размахивая руками, словно дирижируя целой симфонией победы.

Проблема была в том, что его оркестр явно не был настроен на маршевый настрой.

Половина команды стояла с полузакрытыми глазами, кто-то лениво опирался на метлу, кто-то просто сидел на земле, будто и не собирался вставать. Остальные старались держаться бодро, но с каждой минутой силы покидали даже их. У всех на лицах читалось одно: «зачем мы живём?»

Гарри, сидевший рядом с Евой, сначала пытался слушать, потом клевал носом, а в итоге аккуратно уронил голову ей на плечо. Он даже что-то пробормотал себе под нос, явно продолжая диалог из своего сна.

Ева, чтобы не терять время, вытащила из мантии тонкую книгу и начала тихонько читать. Хоть кто-то в этой команде пытался быть продуктивным.

— Он уже в библиотеке, штудирует зельеварение... во сне, — услышала она голос у самого уха.

Она вздрогнула, подняла голову и увидела Джорджа, который стоял за её спиной, сложив руки на груди и лениво прищурившись.

— Он, между прочим, может уже у гостиной стоит и волнуется, — быстро нашлась она, стараясь говорить спокойно.

— Ага. Стоит. И храпит. Мы с Фредом мимо проходили — ни с чем не спутаешь. Гудел, как старый чайник, — спокойно ответил Джордж и, криво усмехнувшись, кинул взгляд на её книгу.

Ева молча захлопнула книгу, стараясь не выражать раздражение. Гарри при этом тихо всхрапнул и снова прижался к её плечу. Джордж лишь с усмешкой качнул головой.

— Всё понятно, да? — наконец громко спросил Вуд, расправляя плечи, будто сейчас выведет всех на бой с драконом.

— А нельзя было это рассказать вчера, пока мы были живыми? — с каменным лицом поинтересовался Джордж, легонько стукнув Гарри по плечу.

Тот подскочил, огляделся, как будто впервые увидел поле и всех вокруг. На его лице отразилось искреннее непонимание происходящего.

— Подъём! Все на ноги! — рявкнул Вуд, теряя последние остатки терпения. — Мы начинаем!

Игроки нехотя зашевелились. Кто-то зевнул так громко, что испугал воробья на трибуне. Кто-то, кажется, попытался тайком снова сесть, но Вуд не дремал — и в итоге вся команда понуро потянулась к полю, как осенние листья под ветром.

Только Джордж, уходя последним, успел ещё раз взглянуть на Еву. В его взгляде было что-то странное — будто он пытался что-то сказать, но решил промолчать. Или просто не хотел, чтобы она это поняла.

* * *

Тренировка не успела толком начаться, как над полем показались зелёные мантии — команда Слизерина вышла на стадион, словно по расписанию. Вуд чуть не выронил метлу, когда заметил их.

— Что за... — буркнул он и тут же рванул вперёд, словно собирался грудью защищать родное поле.

Гриффиндорцы насторожились. Все взгляды устремились в центр поля, где, как по заказу, красовался Драко Малфой. Он ухмылялся, как кот, который только что стащил сливки со стола, и, не стесняясь, показывал себя во всей красе. Особое внимание он уделял новым метлам — «Нимбус 2001», — на которых теперь сидела вся его команда.

Гарри застыл, прищурившись. Фред с Джорджем хмуро переглянулись. В воздухе уже пахло грозой — и совсем не метеорологической.

Но Еву всё это волновало мало.

Она быстро поняла, что настоящей тренировки сегодня не будет — только крики, споры, и, может быть, парочка оскорблений, которые Макгонагал бы не одобрила. Она бросила взгляд на Малфоя, на толпу игроков и, не сказав ни слова, развернулась. Вуд в это время уже что-то бурно доказывал капитану Слизерина, а Фред и Джордж напряглись, будто ждали старта дуэли.

Нет уж, без меня.

Оставив позади два готовых взорваться факультета, Ева направилась к замку. Она вспомнила о Невилле и о том, что он, возможно, всё ещё ждёт её в гостиной . Шаг ускорился, сердце сжалось — а вдруг правда ждёт?

Но, вернувшись в общую гостиную, она пустую гостиную. Джордж, как и говорил, оказался прав.

Сдержав лёгкую улыбку, Ева тихо прошла мимо, поднялась в спальню, быстро переоделась и, не теряя времени, направилась в библиотеку. Уже одна, но не расстроенная.

— Ну что, я был прав? — голос догнал её, как лёгкий ветерок. Джордж стоял у колонны, прислонившись к ней, без Фреда, что само по себе уже было удивлением. Ухмылка не сходила с его лица.

Ева притормозила, но ничего не ответила. Просто кивнула себе под нос и пошла мимо, будто не заметила его самодовольства.

— Я хотел предупредить, — не отставал он, — тренировку перенесли.

Она остановилась, обернулась — взгляд у неё был внимательный, но сдержанный.

— На когда?

— После обеда. Ближе к вечеру. Вуд говорит, так всем будет "проще дышать", — он изобразил кавычки в воздухе.

— Спасибо, — коротко кивнула она и продолжила путь к библиотеке.

Он не последовал за ней, только чуть склонил голову и смотрел ей вслед с тем же выражением, в котором смешивались озорство и что-то ещё — то ли интерес, то ли беспокойство. Но Ева этого уже не видела.

* * *

Ева уже третий час сидела в библиотеке, погружённая в книги и записи. Внезапно дверь тихо отворилась, и внутрь вошёл Невилл, спустившись быстро по лестнице.

— Извини, что задержался, — произнёс он с лёгким волнением.

Ева только тихо улыбнулась в ответ:

— Ничего страшного.

Они снова погрузились в учебу, обсуждая зельеварение и тщательно разбирая каждый рецепт. Время пролетело незаметно, и вскоре наступил обед.

После еды Невилл направился в теплицу мадам Стебль — узнать о растениях, которые должны были сегодня расцвести. Ева проводила его взглядом, потом отправилась в гостиную, где занялась своими уроками.

Когда взглянула на часы, поняла — пора на тренировку.

* * *

Ева пришла на поле ровно в то время, на которое были перенесены тренировки. После долгого перерыва она ощущала, как в груди растёт радость — наконец-то она могла вернуться к тому, что так сильно любила. Каждый шаг по траве казался лёгким и воздушным, словно она плывёт по мягкому облаку.

Тренировки, матчи — всё это казалось таким желанным и долгожданным. Сегодня должно было начаться новое занятие, и её сердце билось в предвкушении. Анджелина Джонсон внимательно смотрела на Еву, проверяя, не забыла ли та что-то важное — а Ева отвечала уверенной улыбкой. Но рука всё же слегка побаливала— и Ева решительно гнала эти мысли прочь.

Ветер нежно трепал волосы, ласково гладил лицо, и внутри неё царило ощущение покоя и счастья. Она словно летела, чувствуя, как её тело наполняется силой и лёгкостью.

Когда наступил момент отбивать мяч, который подбросил Фред, Ева улыбнулась, заметив, как он внимательно следит за траекторией. Она подбежала, и с лёгкостью отбила мяч.

Но в тот же момент резкая, пронзительная боль пронзила её левую руку — будто кто-то глубоко уколол острым предметом. Голова закружилась, сознание помутилось, и она потеряла равновесие. Ева почувствовала, как земля стремительно приближается, и затем всё вокруг погрузилось в темноту.

Из тени рядом мгновенно появился Джордж. Его руки схватили Еву. Он подхватил её и не дал упасть.

* * *

Когда Ева открыла глаза, она уже лежала в больничном крыле. Свет мягко проникал через высокие окна, но ей было трудно сосредоточиться. Рядом стоял Джордж с тревожным, взглядом. За ним — Фред, Рон и Гарри, тоже напряжённые и встревоженные.

Мадам Помфри пыталась их прогнать, помахивая, но Оливер Вуд и Анджелина уговаривали её оставить друзей у кровати.

Близнецы, к удивлению всех, молчали. Их обычно шумная и шутливая манера исчезла, и серьёзность ситуации отчётливо их потрясла.

Фред, наконец, подошёл к Еве и понизил голос, полный вины:

— Извини, я не хотел, правда. Не думал, что мяч может так навредить. Это всё из-за меня…

Джордж повернулся к брату, глаза его сверкали:

— Я просто хотел подшутить, — быстро оправдывался Фред, — не получилось, как надеялся.

Ева, почувствовав тяжесть момента, улыбнулась и мягко ответила, пытаясь снизить накал эмоций:

— Не вини себя. Я, наверное, неправильно отбила мяч. Мы — нападающие, травмы — дело обычное. Так что не стоит корить себя.

Но Джордж внезапно нервно вмешался, голос его стал резким, почти болезненным:

— Хватит! — вдруг резко сорвался Джордж, и его голос прозвучал громче, чем он сам ожидал. — Прими наконец, что не всё в этом мире зависит только от тебя! Не только ты виновата в своих бедах, Ева. Ты всё время берёшь на себя больше, чем должна, будто если простишь — боль исчезнет. Но ведь это не так!

Он шагнул ближе, глядя ей в глаза с тем выражением, которое редко кто видел у него — слишком серьёзным, почти жгущим:

— Люди вокруг тебя тоже несут ответственность. Ты не одна в вакууме! — Джордж опустил голос, но в нём теперь звучала горечь:

— Ты так отчаянно стараешься никого не обвинить, никому не причинить боль, что в итоге всё тянешь на себе. И всё время одна. Из-за твоей мягкосердечности другие выходят сухими из воды в твоих несчастьях. А ты — снова в лазарете. Снова молча всё терпишь.

Он сжал кулаки, будто сам злился на себя за то, что говорит вслух то, что давно копилось.

Ева удивлённо посмотрела на него, её глаза расширились — в его словах звучала неожиданная серьёзность и упрёк.

Все присутствующие замерли — даже мадам Помфри, известная своей строгостью, на мгновение остолбенела, не ожидая такого всплеска чувств от одного из близнецов.

Вдруг дверь в больничное крыло распахнулась, и в комнату ворвался Невилл, с широко открытыми, испуганными глазами. Он быстро огляделся по сторонам, словно ища что-то очень важное, и, заметив Евe, стремительно направился к ней.

Вся комната словно застыла — взгляды всех были прикованы к нему. Лишь Фред не отводил глаз от лица брата — сначала злого, напряжённого, но постепенно меняющегося, когда Джордж мягко погладил себя по лицу, чуть расслабляясь.

— Ева! — тревожно спросил Невилл, дыхание сбивалось. — Что случилось? Я слышал, что ты потеряла сознание во время тренировки. Ты выглядела бледной в последнее время, зачем ты вообще пошла сегодня на поле?

— Не надо, Невилл, — спокойно ответила Ева, пытаясь скрыть усталость в голосе. — Со мной всё в порядке. Ты зря побежал сюда. Я просто подлечусь и потом пойду обратно в спальню.

Но мадам Помфри резко прервала разговор громким, твёрдым голосом:

— О нет, мисс Браун! — сказала она, взгляд её был серьёзен и непреклонен. — Ваша травма куда серьёзнее, честно говоря. Мяч не мог так повредить вашу руку сегодня. Мне нужно поговорить с вами, и я прошу всех покинуть больничное крыло.

Медленно, словно под тяжестью её слов, все начали выходить из комнаты. Гарри и Невилл не хотели уходить, их лица выражали обеспокоенность и желание помочь.

Джордж задержался у двери, бросив на Еву последний, полный скрытой заботы взгляд, затем тихо ушёл.

Но мадам Помфри твёрдо сказала:

— Гарри, Невилл, вам тоже пора.

С тяжёлым сердцем друзья покинули комнату, оставив Еву одну с мадам Помфри, чьи слова нависли над ней, как тяжёлое облако.

* * *

Мадам Помфри наклонилась чуть ближе, голос её стал мягче, почти нежным:

— Мисс Браун, расскажите, вы когда-нибудь получали серьёзные травмы раньше?

Ева опустила взгляд, её пальцы нервно сжимали край одеяла.

— Недавно… в приюте я получила сильный ожог, — тихо сказала она, — наверное, слишком поздно нанесла мазь и начала лечиться сама. Тогда у меня поднялась температура… Когда я гостила у миссис Уизли, она помогла мне немного подлечиться. Я думала, всё прошло, ведь с тех пор проблем не было. Ожоги затянулись, остался только шрам.

Мадам Помфри нахмурилась, но в её голосе звучала забота:

— Мне трудно понять, как такой серьёзный ожог мог случиться в приюте, — сказала она медленно, — но самое главное, что вы не обратились вовремя к профессионалам. Зелья, которые вы использовали позже, помогли коже затянуться, но инфекция уже успела проникнуть глубоко под кожу. Теперь она снова даёт о себе знать.

Она вздохнула и взглянула на Еву с оттенком тревоги.

— Любой другой обычный человек на вашем месте давно бы уже не справился. Мы, волшебники, сильнее — у нас крепче иммунитет. Благодаря этому вы и выжили. Но вам нужно было сразу обращаться к колдомедикам.

Глаза мадам Помфри стали мягче, но голос сохранял серьёзность.

— Вы так долго терпели боль… И теперь, из-за неправильного лечения, у вас появилось своего рода проклятие — она сделала паузу, словно подбирая слова. — Оно поражает кости, глубоко внутри. И, к сожалению, есть большая вероятность, что вам больше не удастся играть в квиддич.

Ева сжала губы, глядя в пол, а мадам Помфри положила руку ей на плечо, добавляя:

— Не волнуйтесь, — тихо сказала мадам Помфри, стараясь приободрить Еву. — Всё будет хорошо. Всё останется как прежде, только вот играть в квиддич, к сожалению, больше не получится. Но боль часто беспокоить вас не будет — просто придётся быть осторожной с рукой и беречь её, слушать своё тело. Это не конец света, и я уверена, что вы найдёте много других способов проявить себя и добиться успеха. Главное — не падать духом, мы будем рядом и сделаем всё, чтобы помочь вам.

Ева чувствовала, как будто проваливается в бездну. Это было будто падение в бесконечную тьму — когда уже почти веришь, что наконец-то всё наладится, но жизнь вновь отбирает у тебя последний шанс на счастье. Новость о том, что квиддич для неё теперь закрыт навсегда, звучала как приговор — как будто всё её будущее стало бессмысленным, будто она никогда ничего не добьётся.

Мадам Помфри помогла ей начать лечение и подключила к процессу профессора Снейпа. На первых порах Ева удивилась — сама идея участия Снейпа казалась ей странной, но она быстро отвлеклась на свои мучительные мысли. Внутри у неё бушевал настоящий ураган — чувство несправедливости охватило её со всех сторон, словно невидимые цепи сковывали каждое движение. Она словно застряла во времени, замерла, не находя сил двигаться вперёд.

Когда её наконец отпустили из больничного крыла, ей назначили точное лечение, разработанное совместно с мадам Помфри и профессором Снейпом — строгий режим, особые зелья и процедуры в специально оборудованном помещении.

Она вернулась в свою спальню и почти сразу же уснула, позволяя телу и душе на время забыть о боли.

Когда кто-то пытался с ней заговорить, она отстранялась, закрывалась, подпуская к себе лишь Невилла. И именно в этом Еве нравилось — он умел сдерживать вопросы, которые могли причинить ей боль, даже не задавая их вслух.

Всё вокруг казалось размытым, словно сквозь плотный туман. Занятия и учёба продолжались, но Ева словно наблюдала за ними со стороны — отстранённая и холодная.

Однажды рано утром в выходной она пошла в Выручай-комнату и, наконец, выпустила весь накопившийся гнев. Слёзы лились рекой — настолько сильные, что глаза опухли, и она потом долго лежала, не двигаясь, глядя в одну точку, словно пытаясь найти смысл.

На следующие выходные случилось то же самое. И ещё на следующий. И ещё. Казалось, что с каждым разом она тихо угасает, растворяясь в своём молчании и боли.

Приближался конец октября, и замок гудел в предвкушении Хэллоуина. Повсюду звучал смех, бегали ученики, украшали коридоры — оранжевые тыквы, чёрные летучие мыши, мягкий свет свечей создавали тёплую, праздничную атмосферу. Но Ева сидела неподалёку, словно в стороне от всего этого шума и радости. Она была словно отстранённой тенью — украшения, праздничные застолья и весёлые разговоры не трогали её сердца.

Она медленно покушала, не проявляя интереса к еде, и тихо сказала Невиллу:

— Я чуть-чуть прогуляюсь.

Не дожидаясь ответа, она вышла из зала, направляясь в сторону Тайной комнаты.

Внезапно её внимание привлёк тихий шёпот, словно исходящий из стен:

— «Я хочу убить… рвать… разрывать на куски… да, да, смерть, хочу смерти…»

Сердце забилось быстрее. Ева огляделась, пытаясь понять, откуда доносятся эти слова. Она осторожно последовала за звуком, чувствуя тревогу — неужели кому-то угрожает опасность? Или это какая-то шутка на Хэллоуин?

Но в коридоре никого не было.

— «Я чувствую кровь… я чувствую кровь…»

Медальон на её шее вдруг зазвучал и зашатался в такт этим голосам. Вокруг неё словно появился серебристый, мерцающий свет — она могла видеть то, чего не видели другие. Ева не понимала, что происходит, но не могла игнорировать вибрации медальона.

Двигаясь к источнику звука, она словно чувствовала холодок по коже и усиливающееся напряжение.

Внезапно из-за угла послышался знакомый голос Рона:

— Гарри, что происходит? Я ничего не слышу…

На третьем этаже стояли Гарри, Рон и Гермиона. Внезапно Гермиона вскрикнула, указывая вперёд:

— Смотрите! Там что-то сияет!

На стене, между двумя окнами, большими блестящими буквами было написано:

«ТАЙНАЯ КОМНАТА СНОВА ОТКРЫТА. ТРЕПЕЩИТЕ, ВРАГИ НАСЛЕДНИКА!»

— Что это? — дрожащим голосом спросил Рон, указывая вниз. — Что там под надписью?

Ева взглянула туда и ахнула — под надписью висела окоченевшая кошка Филча, подвешенная на крюках. Холод прошёл по её спине, и она захотела убежать.

Но тут позади послышались шаги — в коридоре уже медленно собирались студенты, все замерли в напряжении.

— Трепещите, враги наследника! — раздался громкий, жёсткий голос. — Сначала кошка, а следующими будут те, в чьих жилах течёт нечистая кровь!

Ева повернулась и увидела, как Малфой смотрит на неё, глаза его были холодны и злобны.

В тот момент она поняла — Василиск вышел на свободу, Тайная комната была открыта, и опасность уже стояла прямо перед ними.

* * *

Ева сама не заметила, как оказалась совсем рядом с Гарри, Роном и Гермионой. Она стояла, словно заколдованная, не отрывая взгляда от стены с жуткой надписью. Буквы блестели в свете факелов, и ей казалось, что они шепчут что-то, дышат, живут своей страшной жизнью.

Внезапно в коридор ворвался Филч. Его глаза были налиты кровью, лицо — перекошено от ярости. Он метнулся к Гарри, не замечая никого вокруг, даже Еву, стоявшую почти вплотную.

— Это ты! — взвизгнул он, указывая на Гарри дрожащим пальцем. — Ты убил мою кошку! Ты… ты сам дьявол во плоти! Я тебя… я…

— Успокойтесь, Аргус, — раздался спокойный, но твёрдый голос.

В коридоре появился Дамблдор, окружённый несколькими преподавателями. Его мантия чуть развевалась, а взгляд был одновременно сочувственным и внимательным. Он подошёл к телу Миссис Норрис и осторожно снял её с факельной скобы.

— Идёмте со мной, Аргус. Вы тоже, мистер Поттер, мистер Уизли, мисс Грейнджер… и мисс Браун, — добавил он, окинув взглядом Еву, всё ещё стоявшую как в тумане.

Из толпы вынырнул сияющий Локонс, поправляя волосы и улыбаясь, как будто это всё часть представления.

— Мой кабинет ближе всех, господин директор! Сразу вверх по лестнице. Можете воспользоваться им, разумеется, — он даже слегка поклонился.

— Благодарю вас, Златопуст, — спокойно отозвался Дамблдор.

Когда они прошли мимо, толпа учеников молча расступилась. Ева шла позади всех, ощущая, как напряжение сжимает ей грудь. Сердце било тревожно, медальон снова слегка вибрировал, будто предупреждая: всё только начинается.

Локонс пригласил всех в кабинет — позолоченное зеркало, стопки автобиографий и портрет Локонса в рамке, подмигивающий всем входящим. Мадам Помфри уже осматривала кошку. Она с облегчением выдохнула:

— Она не мертва. Просто окоченела. Похоже, это эффект сильной магии, возможно, окаменение.

— Но что могло её так… — пробормотала Гермиона, но осеклась.

— Вопрос в другом, — вмешался Снейп. Его голос был шелестящим, но колким. — Что вы, четверо, делали на третьем этаже, когда все остальные спускались в Большой зал?

Гарри открыл рот, но Рон перебил:

— Мы… мы просто не были голодны… решили прогуляться и потом сразу спать.

Живот Рона внезапно громко заурчал. Снейп медленно повернул голову к нему, подняв одну бровь.

— Как любопытно, — протянул он с ледяной усмешкой. — Не голодны, но желудок протестует. Вы явно что-то скрываете.

Он начал прохаживаться по комнате, как будто загоняя добычу в угол. Но прежде чем он успел сказать что-то ещё, Дамблдор мягко, но твёрдо прервал его:

— Я уверен, Северус, что если у детей и были причины быть там, где они оказались… они не имеют отношения к этому происшествию. Тем более что доказательств против них нет.

— Пока нет, — сухо добавил Снейп и отвернулся к окну.

Когда всё стихло, и профессор МакГонагалл отпустила учеников, Ева чувствовала, как всё внутри неё дрожит. Что-то шевелилось в глубине её памяти, словно голос, слышанный ранее, пытался прорваться наружу…

* * *

На следующий день весь замок гудел. Ученики наперебой обсуждали жуткую надпись на стене, окаменевшую кошку и зловещие слухи о Тайной комнате. Кто-то говорил о духах, кто-то — о монстрах. Шум в коридорах стоял не хуже, чем во время школьного матча по квиддичу.

Но для Евы это стало всего лишь ещё одной тяжёлой тяжей на сердце.

Она уже еле держалась — и теперь всё вокруг снова погружалось в тревогу, страх, напряжённость. Невилл, идущий рядом, что-то бормотал себе под нос, озабоченно косился на неё, но она не слышала ни слова. Всё её внимание было приковано к Джинни. Девочка шла по другую сторону зала, бледная, будто тень самой себя, с красными от слёз глазами. Сутулая, прижавшая книги к груди — такая, будто пыталась стать невидимой.

У Евы всё внутри сжалось.

"Я не могу ей помочь… Контракт не позволит. Даже если я знаю. Даже если сердце рвётся…"

Она стиснула зубы. От ярости к себе самой, от бессилия, от осознания, что рядом кто-то тонет — а она стоит на берегу, связанная по рукам и ногам.

Погружённая в эти мысли, она едва заметила, как оказалась в кабинете Защиты от тёмных искусств. Профессор Локонс, как обычно, сиял самодовольной улыбкой, держа в руках очередной томик своих мемуаров. С недавнего времени его занятия превратились в театр одного актёра: он читал фрагменты собственных книг, разыгрывая сцены из них на глазах у учеников. Главную роль — себя — он играл с вдохновением, а всех "тёмных тварей" поручал изображать Гарри.

Сегодня была сцена, в которой Локонс якобы победил духа древнего колдуна, просто произнеся своё имя.

Гарри, с палкой в руках, изображал монстра, а Локонс, в развевающейся мантии, с пафосом вопил заклинания. Некоторые хихикали, кто-то закатывал глаза, но большинство просто скучало.

Раньше Ева не обращала внимания на такие спектакли — погружённая в себя, она сидела с опущенными плечами, не слыша ни слов, ни смеха. Но сегодня, впервые за долгое время, её что-то встряхнуло. Ей стало жалко Гарри. Жалко за то, что тот оказался в самом центре событий, не по своей воле, и теперь ещё вынужден терпеть это унижение от взрослого, который должен был бы их защищать.

И с этой жалости снова всплыло чувство вины.

Тайная комната.

Джинни.

Василиск.

Крестраж.

Она знала. Она помнила. Она понимала, что всё это происходит уже сейчас. И ничем не могла помочь.

Внутри всё кричало. Её сжигало чувство долга. Перед миссис Уизли. Перед Джинни. Перед собой.

"Я не имею права просто сидеть и ждать. Я должна что-то сделать. Должна… хоть что-то."

Но что? Она была ученицей, просто девочкой. Все её знания, всё понимание — будто в клетке. Ни шагу в сторону.

И тем временем Джинни всё сильнее блекла на глазах. Казалось, с каждым днём её свет гас, улыбка исчезала, глаза были пусты. Ева видела это.

Каждую ночь Ева засыпала с мыслью: «Я не принадлежу себе». Контракт, словно холодная паутина, опутывал её изнутри, не позволяя ей вмешаться в происходящее, не позволяя защитить — даже Джинни. Даже себя. Всё, что она могла — наблюдать. А боль за то, что она знала и молчала, росла и выжигала сердце.

Однажды, сидя в библиотеке, она в сотый раз пролистывала разделы магии трансформации, древней защиты, тайных клятв и колдовских оков, но всё было бесполезно. Волшебные слова казались мёртвыми. Заклинания — слепыми. «Я не выберусь отсюда книгами. Мне нужен кто-то, кто знает путь... Кто видит дальше...»

И тогда в её памяти вспыхнул образ: кентавр с серебристой гривой, ясными глазами, как звёзды в холодном небе. Флоренц. Он — тот, кто когда-то спас Гарри. Кто понимает язык судеб и пульс неба. Он жил в Запретном лесу. Далеко. Опасно. Но у неё не было другого пути.

В ту же ночь она встала, натянула мантию и направилась к Выручай-комнате. Она шептала:

— Мне нужно найти дорогу. Мне нужно пройти. Покажи, как попасть в Запретный лес.

Когда стена раскрылась, внутри её ждал не проход, не дверь, а простая, старая книга на пьедестале. Потёртая обложка, выгравированное слово: «Metamorphosis». Ева тронула её, и книга распахнулась сама, как будто ждала её.

Раздел был отмечен закладкой — из мха и серебряной паутины. Глава называлась:

«Анимагия: Трансформация через Волю»

Ева вчиталась. Процедура была древней, почти утраченной. Нужно было пройти ритуал очищения, научиться владеть своим телом и духом, медитировать, пить горькие настои и каждый вечер записывать сны. Один месяц. Без перерыва. Без жалоб.

"Это будет нелегко. Но я готова. Я не хочу больше быть тенью в своей жизни."

Так начался её путь. На следующее утро она смешала первое зелье, нарисовала круг на полу, прикоснулась к сердцу и прошептала клятву. Она пока не знала, кем станет. Но чувствовала — форма найдёт её. Главное — не сломаться.

Каждый вечер, когда замок засыпал, Ева выходила из спальни и шла туда, где Выручай-комната терпеливо ждала её. За закрытой дверью появлялся зал, окружённый тёплым свечением, со сводчатым потолком, зеркалами по кругу и полкой, полной редких трав. В центре стоял круг, нарисованный мелом, где она сидела в позе лотоса, закрывала глаза и произносила свою внутреннюю клятву.

Она уже не боялась. Усталость, боль, обида — всё это стало частью ритуала. Каждая капля настойки жгла горло, каждая медитация в темноте вырывала её наружу. Она не знала, что ждёт её на краю этой магии. Не знала, кто будет ждать её в лесу. Но в её сердце была цель — если я не могу помочь Джинни прямо, я хотя бы найду способ. Я должна.

Дни шли. В школе гудели разговоры — приближался матч по квиддичу. Первое большое состязание года. В воздухе витало предвкушение, ребята тренировались до ночи, трибуны украшались флагами. Веселье охватывало всех. Почти всех.

— Ты не хочешь пойти? — спросил Невилл однажды утром, осторожно наблюдая за ней.

Ева подняла на него взгляд. Её глаза были спокойными, но очень усталыми. Она покачала головой:

— Нет. Не этот раз.

— Все поймут, — тихо сказал он. — И я тоже.

Он не стал настаивать. Просто сел рядом и какое-то время молча ел кашу, будто своим присутствием прикрывая её от шума, от взглядов, от праздника, которого она не чувствовала.

В то время, как другие шли на стадион, Ева снова открыла Выручай-комнату. Теперь круг сиял слабым серебром — ритуал начинал откликаться. Она чувствовала: внутри неё что-то шевелится. Как будто кто-то осторожно, но настойчиво стучится из глубины.

"Ты идёшь правильно."

Она не знала, станет ли она птицей, зверем, или чем-то совсем иным. Но каждую ночь она приближалась к своей анимагической сущности. Это было не просто обретение формы. Это был её путь к свободе.

Матч прошёл почти успешно… Почти — если бы не локонский хаос. Гарри сорвался с метлы прямо с высоты, его руку вывернуло, и когда все ждали помощи… появился Локонс.

"И что он сделал угадай?" — с нескрываемым раздражением сказал Невилл, когда рассказал Еве о случившемся. — "Попытался заколдовать его кость, а в итоге удалил её. Совсем. У Гарри теперь вместо руки — мешок из кожи."

Ева нахмурилась. Ей было и больно, и обидно — за Гарри, за себя, за весь этот нескончаемый бардак.

Позже она шла к больничному крылу, когда увидела Гарри. Он двигался осторожно, прижимая к телу окутанную бинтами руку. Завидев её, он на мгновение остановился. Их взгляды встретились.

— Мне… жаль, — тихо сказал он. — То, что с тобой произошло. С квиддичем… и вообще.

Ева хотела что-то сказать, но в горле сжалось. Вместо слов она выдавила слабую, почти незаметную улыбку. Такая, какая бывает, когда уже не можешь бороться, но хочешь, чтобы другие не переживали. Она кивнула и пошла дальше. И он не стал её останавливать.

На следующий день Ева снова пришла на лечение. Рука по-прежнему побаливала — мадам Помфри делала специальные компрессы и настойки. Но не это сразу бросилось ей в глаза.

На соседней койке, белой и безмолвной, лежал мальчик.

Колин Криви.

Окоченевший. Глаза широко распахнуты, кожа — как воск. Фотоаппарат всё ещё висел у него на шее, как будто он собирался что-то сфотографировать в последний момент.

Ева замерла.

Мир стиснулся в одну точку. Она едва не отшатнулась. В горле запершило, сердце сжалось в кулак. Василиск… Он уже начал. Это была первая настоящая жертва.

Она медленно села на свою койку. Тихо. Осторожно. Чтобы не шуметь в этом зловещем, почти священном молчании.

"Это начинается."

Контракт держал её. Но она знала — времени больше нет. Она должна завершить ритуал. Должна получить свою форму. Пока Джинни не исчезла окончательно. Пока её друзья живы. Пока она ещё может хоть что-то изменить.

Выхода не было. Только вперёд. Только внутрь себя — к той звериной силе, которая спит в её крови.

* * *

Комната наполнилась мягким светом свечей, отражаясь в большом зеркале в выручай комнате, где стояла Ева. Тело дрожало от усталости и напряжения, но внутри горела искра надежды — ритуал почти завершён.

Она посмотрела в отражение, и постепенно его черты начали меняться. Вместо привычного облика возникала стройная, изящная фигура — ЛАНЬ с тонкими ногами, покрытыми гладкой блестящей шерстью и с белым пятнами форме ее шрама над левой передной лапы теплого коричневого оттенка, и с мягкими белыми пятнами на спине. Её большие выразительные глаза смотрели прямо на Еву, полные спокойствия и мудрости.

Ева глубоко вздохнула и слегка наклонилась, повторяя за своим отражением плавное движение головы лани — легкое покачивание в стороны, будто слушая ветер. Она подняла руку, и отражение подняло свою, мягко коснувшись зеркальной поверхности. Лапы словно сливались с образами в зеркале, и в этот момент между человеком и зверем исчезла грань.

Она улыбнулась — впервые в жизни ей удалось увидеть себя такой, какой она могла стать: грациозной, свободной и сильной. Ева медленно начала ходить по комнате, её движения стали плавными и лёгкими, точно как у лани в дикой природе. Отражение повторяло каждое движение, будто танцуя вместе с ней в беззвучном ритме.

Сердце наполнилось радостью — ритуал дал свои плоды, и теперь она могла быть не просто человеком, связанной контрактом, а обладательницей новой силы, способной защитить и помочь тем, кого она любит.

* * *

Приближались зимние каникулы, и воздух в Хогвартсе уже наполнялся предчувствием отдыха и праздника. К этому времени Ева уверенно овладела своей анимагической формой — в Выручай-комнате она могла удерживать облик лани почти три часа подряд. Внутри неё росла гордость и удовлетворение: цель, казавшаяся недосягаемой, становилась реальностью. Теперь, когда наступят каникулы, она планировала впервые выйти в Запретный лес в своей истинной форме и, возможно, встретиться с Флоренсом — кентавром, который мог помочь ей найти ответы.

На уроках зельеварения атмосфера была напряжённой. Профессор Снейп, как всегда, строг и требователен, задал им задание — сварить сдувающее зелье. Котёл уже закипал, а концентрация студентов была на пределе. Но в самый неподходящий момент котёл Крэбба сдувающего зелья с грохотом взорвался, и из него с шумом и пузырями вырвался фейерверк зелёных брызг.

В классе начался переполох. Ученики подпрыгивали, ловили взлетевшие пузырьки, а сам профессор Снейп с каменным лицом пытался загасить хаос. Ева не смогла удержать улыбку, наблюдая за бешено растерянным Малфоем, чья мятежная грива казалась ещё более взъерошенной от взрыва.

— С этим зельем я бы точно не полезла в драку, — прошептала она Невиллу, и тот, усмехнувшись, пообещал, что этот день они никогда не забудут.

Ева прекрасно понимала, что это происшествие — хитроумный план Золотой Троицы. Гарри, Рон и Гермиона явно хотели отвлечь внимание профессора, чтобы украсть те же самые ингредиенты для оборотного зелья, которые Ева тоже тайно унесла в прошлом году. И пусть уроки шли наперекосяк, для неё это была маленькая, но важная победа — слаженная работа и хитрость в действии.

* * *

Через неделю весь замок гудел — сегодня вечером состоится первое представление дуэльного клуба. В коридорах и столовой обсуждали, кто с кем будет сражаться, предвкушая зрелище. Ева с тревогой поняла, что именно сегодня Гарри, скорее всего, столкнется со змеёй — ей вспомнились его испытания, и сердце ёкнуло от беспокойства.

Невилл, заметив её напряжение, подошёл с ярким блеском в глазах:

— Пойдёшь со мной? Будет интересно, обещаю!

Отказаться было невозможно — Невилл излучал такую искреннюю надежду и поддержку, что Ева тихо кивнула.

Вечером большой зал превратился в арену: скамьи были заполнены, свет факелов отбрасывал тени на стены, создавая напряжённую атмосферу ожидания. В воздухе витало возбуждение, смешанное с лёгким страхом — здесь, на этой арене, может решиться многое.

Сначала на арену вышел профессор Локонс, уверенно демонстрируя базовые приёмы дуэли. Когда он хотел чему-то обучить Снейпа он неожиданно перехватил инициативу и одним ловким движением отправил Локонса на пол. Зал взорвался хохотом — даже самые серьёзные ученики не могли удержаться от смеха.

После этого начался выбор пар для поединков. Гарри встал напротив Драко Малфоя, Рон — сражался с Симусом Финниганом, а Гермиона — с Булстроуд. В этот момент профессор Снейп внимательно посмотрел на Еву и Невилла. Взгляд был таким серьёзным, что сердца обоих учащихся забились быстрее.

— Мисс Браун, вы будете противостоять Джастину Финч-Флетчли, — холодно произнёс Снейп, и её внутренний голос словно затаил дыхание.

Ева вышла на арену, ощущая тяжесть ожидания и напряжение всего зала. Невилл подал ей руку, и это простое движение напомнило: она не одна.

Профессор Локонс с любезной улыбкой объяснил правила, поставил пары напротив друг друга и дал старт дуэли. Сражение началось .

Рон, вооружённый слегка сломанной палочкой, пытался показать что-то эффектное, но его палочка, будто имевшая собственный разум, почти не слушалась. Несмотря на это, ему удалось нанести Симусом Финнигану пару хороших ударов, хотя Рон и не совсем понимал, как это получилось — палочка действовала сама по себе, словно подшучивая над ним.

Гермиона и Булстроуд устроили настоящую баталию: сначала обменялись заклинаниями, искры летели из их палочек, а потом перешли к рукопашной — быстрые движения, ловкие уклонения, каждый пытался перехитрить другого. Зрители с замиранием следили за каждым их движением.

Но самым эпичным было столкновение Гарри и Драко. И как обычно, Драко Малфой начал первым — резкий выпад, быстрый выпад заклинанием.

Тем временем Ева внимательно наблюдала за Джастином Финч-Флетчли, и, предвидя его ход, быстро поставила перед собой щит. Заклинание ударило по барьеру и отскочило обратно, и Джастин рухнул на спину — зал взорвался смехом.

Он поднялся, бросая взгляды полные злобы, и сразу же продолжил атаку, заклинания посыпались одно за другим. Ева ловко уклонялась. Когда Джастин попытался связать её заклинанием, множество пут окружили Еву, пытаясь схватить её, но она быстро освободилась .

В этот момент профессор Локонс, заметив приближающийся переполох, энергично вмешался:

— Давайте попробуем что-то более конструктивное! Предлагаю урок по защите — и победа достанется двоим!

Он хотел выбрать Невилла и Финч-Флетчли для демонстрации, но профессор Снейп резко возразил:

— После того, как Невилл попробует атаковать Финч-Флетчли, его вынесут на носилках.

Невилл покраснел, опустил глаза, а Ева тихо погладила его по спине, улыбнувшись:

— Не обращай внимания, я рядом.

Был выбран бой между Гарри и Драко. Профессор Локон по-своему показал Гарри, как можно победить Малфоя — с налётом самоуверенности и некоторой неуклюжести.

Бой начался стремительно. Малфой мгновенно взмахнул палочкой и крикнул:

— Серпенсортиа!

Раздался резкий звук, похожий на выстрел. Из палочки Малфоя вылетела длинная чёрная змея, которая с шлёпком упала на пол. Зрители, стоявшие впереди, отпрянули в ужасе, и кто-то истошно вскрикнул.

— Стойте смирно, Поттер, — с наигранным добродушием произнёс Снейп, наслаждаясь растерянностью Гарри, — Я её сейчас уберу.

— Нет уж, позвольте, я! — вмешался Локонс и направил на змею свою палочку.

Но змея не исчезла. Она взмыла в воздух и с шлёпком упала обратно на пол, зашипела и, скользя по каменному полу, направилась к Джастину Финч-Флетчли. Змея приподнялась на хвосте и разинула пасть, готовясь к броску.

Гарри рванулся с места и громко заорал на змею:

— Пошла прочь! Не смей его трогать!

Толстая чёрная змея послушно опустилась, свернулась кольцом и успокоилась. Гарри улыбнулся и посмотрел на Джастина, ожидая увидеть в его глазах удивление и благодарность. Но встретил лишь взгляд, полный ужаса и открытой неприязни.

— Устроил тут представление! — воскликнул Джастин и пулей выскочил из зала.

Снейп подошёл к змее, взмахнул палочкой, и та растворилась в маленьком чёрном облаке. Профессор сощурился, явно глубоко задумавшись.

Рон сзади дёрнул Гарри за мантию.

— Идём! — раздался голос Рона. — Скорее идём отсюда.

Рон повёл Гарри из зала, Гермиона не отставала ни на шаг. У дверей толпа расступилась, словно пропуская прокажённого. Гарри, всё ещё ошеломлённый, не мог понять, что происходит.

Ева же, наблюдая за всей этой сценой из тени, была ошарашена. Она знала, что подобное может произойти, но не понимала Она стояла в глубоком замешательстве, когда услышала слова Гарри. Он говорил с змеёй — а она понимала каждое его шипение, каждое слово, словно внезапно открывшаяся дверь в совершенно другой мир. Это ошеломляло её — раньше такое никогда не случалось. Ева пыталась сосредоточиться, но внутри всё бурлило от вопросов и тревог.

«Почему я понимаю его?» — думала она, не в силах избавиться от странного ощущения, будто часть её самой вдруг пробудилась к жизни, и знала этот язык. Её сердце забилось быстрее, и лёгкое чувство страха смешалось с удивлением. «Как… я понимаю это?» — думала Ева, сердце бешено колотилось. Это было не просто знание — это ощущение глубокого родства, части чего-то важного, что раньше пряталось глубоко внутри. Она резко осознала, что этот язык — не случайность, а часть её самой, той самой части, о которой она только недавно начала узнавать.

Вокруг шумели ученики и преподаватели, но для Евы время будто остановилось. Она будто оказалась между двумя мирами — тем, что знала, и тем, что только начала постигать. В голове крутились воспоминания и чувства, которые никак не могла объяснить

Она сглотнула, и взгляд её встретился с зеркальным отражением в витрине за спиной — девушка с необычайно спокойным выражением лица и глазами, полными вопросов и силы. Ева поняла — теперь это не просто случайность. Это новый ключ к её судьбе. И хотя она не знала, куда приведёт её этот путь, внутри росла уверенность: она готова узнать правду, какую бы она ни была.

На следующее утро весь Хогвартс гудел от разговоров. В коридорах, в залах и на лестницах — все обсуждали Гарри Поттера, который разговаривал со змеёй. Его уже называли наследником Слизерина, утверждали, что он может уничтожить всех маглорожденных и полукровок в школе. Сплетни были настолько бездушны и грязны, что Ева просто не могла их выносить.

Ева сидела в библиотеке и невольно услышала, как ребята из Пуффендуя шептались между собой.

— Темный Лорд не хотел видеть врага сильнее себя, — говорили они. — Значит, Гарри Поттер куда опаснее, чем мы думали.

Сердце Евы сжалось. Она не могла молчать. Резко хлопнула книгой.

— Что вы себе позволяете? — резко сказала она. — Вы вообще знаете Гарри? Кто вы такие, чтобы так говорить? Разве он когда-либо нарочно кому-то навредил? Он не был надменным или высокомерным — он всегда помогал тем, кто нуждался в поддержке. Он благородный и добросердечный! Вы не имеете права его так обсуждать и унижать, не зная его настоящего!

Раздался голос из другого угла комнаты:

— Что скажешь о том, как он отдал приказ на языке змей? Все это видели!

В этот момент в библиотеку вошёл Гарри, сдерживая злость и неспособный найти слова, чтобы объясниться.

— Я его спас! — громко сказал он, глядя на присутствующих.

— Мы все там были и сами всё видели.

— Значит, вы видели, что змея по моему слову отступила.

— Я только слышал, как ты говорил по-змеиному, — упорствовал Эрни. — А это язык тёмных сил.

— Может, и так, а может, и нет, — холодно заметил кто-то. — Кстати, я чистокровный волшебник в десятом поколении.

— Мне всё равно, магл ты или волшебник, — ответил Гарри, решительно глядя на этого человека. — Я лично никогда не держал зла на маглов.

— Но я слышал, что ты ненавидишь маглов, ведь живёшь среди них.

— Пожил бы ты с ними хотя бы месяц, — сказала Ева, — и тогда бы понял, почему порой появляется такая ненависть.

Ева стояла, не в силах произнести больше ни слова — ей было жаль Гарри.

— Хватит, — тихо сказала она, подходя к нему. — Тебе не нужно ничего оправдывать. Ты ни в чём не виноват.

Она взяла Гарри за руку и мягко отвела подальше от этой компании.

Гарри благодарно посмотрел на неё, и Ева почувствовала в душе тяжесть и одновременно облегчение. Она пошла по коридору дальше, к своим делам, понимая, что долго рядом с ним не сможет оставаться. Ведь она тоже понимала язык змей — и если кто-нибудь об этом узнает, её ждёт та же ненависть и презрение, что и Гарри.

Ей нужно быть осторожной. Очень осторожной.

* * *

Слухи распространялись по замку, как плесень по заброшенному подвалу — быстро, липко, с запахом страха. Джастина Финч-Флетчли нашли в коридоре — он был без сознания, точь-в-точь как Колин Криви. И снова никаких следов. Только пустота, оцепенение и... всё тот же ужас в глазах тех, кто ещё оставался на Рождество в Хогвартсе.

Школьные коридоры опустели. Большинство учеников уехали на каникулы. Остались немногие — Гарри, Рон, Гермиона… и, разумеется, близнецы. Ева тоже осталась. Она не могла уехать. Даже если бы захотела, контракт бы не позволил.

Но Фред и Джордж, как ни странно, не теряли самообладания. Они обратили страх в фарс — и хотя это раздражало всех вокруг, Ева не могла не признать: в этом был смысл. Это была их защита.

Стоило Гарри появиться в коридоре, как близнецы вскидывали головы, и на весь этаж разносилось:

— Внимание! Прочь с дороги! Наследник Слизерина приближается!

— Преклоните колени, смертные, — провозглашал Джордж. — Он пожалует вас взглядом, и, может быть, не окаменит!

— Он слишком занят, Джордж, — подхватывал Фред. — В Тайной комнате полно дел: Его ждёт в Тайной комнате чашечка чая и приятная встреча со своим клыкастым слугой

Ева смотрела на них, сдерживая улыбку и сжимая в пальцах край мантии. Это одновременно радовало — шутки вернулись в её мир, хотя бы на время — и тянуло холодом тревоги по спине. События развивались слишком быстро. И слишком точно.

Она знала, что происходит. Дневник. Джинни. Всё было перед глазами, как книга, которую она уже читала — и теперь смотрела, как сюжет неумолимо разворачивается, и сделать ничего не может.

— Перестаньте, пожалуйста… — почти умоляюще произнесла она, когда Фред во весь голос спросил Гарри, кого он «запланировал» на следующую неделю. — Это… не смешно.

— Да он и сам не в восторге, поверь, — отозвался Джордж, уже менее уверенно, глядя на Гарри.

— Да и мы… — Фред на секунду замолчал, потом шутливо махнул рукой, — всё, хватит, с нас довольно. Если честно, идея, что Гарри — наследник Слизерина, такая же нелепая, как Снейп на свидании.

— Мерлин, Фред, не пугай меня, — передёрнулся Джордж.

Гарри ничего не сказал. Он просто прошёл мимо. Лицо у него было сосредоточенное. Тёмные круги под глазами. Ева задержала взгляд — и увидела, что он заметил её.

Они оба знали. Каждый — свою часть правды. Но сказать друг другу ничего не могли.

Внутри у Евы скручивалось что-то липкое, вязкое. Безысходность.

Она опустила взгляд. Джинни всё чаще уходит одна. Всё чаще бывает бледной. Всё чаще держит руки в карманах мантии, словно боится, что кто-то увидит её пальцы.

Ева знала, что скоро будет следующий удар. Но оставалось только ждать.

* * *

Ева стояла на опушке Запретного леса, вокруг шумели древние деревья, а в душе бурлило смятение. Она только что впервые приняла форму лани для дела — лёгкой, грациозной и незаметной. Теперь ей предстояло встретиться с кентавром Флоренцем, чтобы понять, как именно найти изъян в её контракт.

Внезапно лес встретил её хмурыми тенями и зловещими шорохами. Она прошла через пустые поля, где ветер носил запахи древних деревьев и скрывал что-то невидимое, но грозящее.

И вот, между деревьями, перед ней появился он — высокий, статный кентавр, чьи глаза сверкали знанием и мудростью. Его глаза светились мудростью и... удивительной осведомлённостью.

— Ты пришла, — сказал он спокойным, чуть гулким голосом.

Ева ощутила неожиданную волну удивления и спросила:

— Откуда ты знаешь что я к тебе? — она поняла, что находится в образе животного, и удивилась, что он понимает её, даже если она не говорит. -Ты меня понимаешь? Ну как?

— Мне звезды подсказали. Мы дети леса. Нам понятен язык животных.

—Значит ты знаешь о контракте тоже?

Кентавр усмехнулся и ответил загадочно:

— Контракт — не просто магия, это живое, меняющееся и чувствующее существо, словно зеркало твоей жизни. Он знает всё, что с тобой происходит... и даже больше.

— Но я замечаю, — продолжила Ева, — что моя защита становится слабее. Зато наказания за опрометчивость становятся сильнее и болезненнее. Как это понять?

Кентавр кивнул:

— Контракт ослабевает, потому что он питается твоей жизненной силой. Если ты рискуешь или нарушаешь правила — он карает тебя сильнее. Но одновременно с этим, когда контракт слабеет, твое влияние на судьбу окружающих растёт.

Ева глубоко вздохнула. В её сердце росла тревога, но и решимость.

— Я хочу поблагодарить миссис Уизли... — сказала она, — она заботилась обо мне, больше, чем кто-либо в этой жизни, которую я теперь живу. Я хочу спасти её дочь.

Кентавр внимательно посмотрел на девушку.

— Ты должна понять одну вещь, — тихо сказал он. — Ты не можешь просто вмешаться её судьбу. Это не так работает.

— Тогда как? — спросила Ева, наклоняясь ближе.

— Судьба — это поток, — объяснил он, — но ты можешь поменяться с Джинни местами в плане жертвенности. Ты становишься жертвой вместо неё, берёшь на себя её роль в этом месте. Так судьба позволит Джинни уйти, освобожденной и невредимой.

Он вынул тонкое кольцо, украшенное древними рунами.

— Это кольцо поможет тебе сменить места с Джинни. Ты наденешь его на неё — и она уйдёт невредимой, свободной. А ты примешь её судьбу. Но помни: этот шаг — твой самый большой риск.

Ева смотрела на кольцо, её пальцы дрожали.

— Ты знаешь, что можешь пожертвовать собой, — сказал кентавр. — Ты знаешь, что в конце Джинни будет спасена. Ты видишь это, не так ли?

Ева молчала. Она действительно видела — но как оказаться на её месте? Как подхватить дневник, если силы не хватает?

— Ты не можешь просто взять на себя её роль сейчас, — продолжил кентавр. — Но ты можешь подготовиться. Ты должна дождаться момента, когда Тайная Комната полностью откроется. Когда Джинни войдёт туда — тогда и твой шанс появится.

Ева взглянула в темнеющий лес и шепнула:

— Я сделаю всё, чтобы она была в безопасности.

Ева сжала в руках кольцо, которое кентавр дал ей.

* * *

Коридор был почти пуст. Окна смотрели в тёмный вечерний сад, каменные стены отбрасывали тени от факелов. Ева шла с библиотеки — в руках у неё была тонкая тетрадь с заметками. Она не спешила. Было тихо, спокойно.

— Ева, — раздалось за спиной.

Она обернулась и немного замерла. Джордж. Один. Опирается на стену, будто случайно тут оказался, но она уже научилась различать "случайно" и "ждал".

— Ты всё ещё... — начала она, но оборвала себя, чувствуя раздражение. — Что ты хочешь, Джордж?

Он подошёл ближе, немного неуверенно. В его глазах было что-то новое — не озорство, не злость. Что-то тягучее и странно уязвимое.

— Я просто хотел… — Он провёл рукой по затылку. — Не знаю. Поговорить.

— Мы уже всё сказали, — сухо отозвалась Ева, прижимая тетрадь к груди. — Или ты что-то забыл?

— Я хотел извиниться перед тобой за тот день в больнице. Я тебе нагрубил— Джордж нахмурился. — Я просто волновался.. Мне очень жаль что ты не можешь больше играть квиддич

— Джордж, — Ева шагнула к нему. Голос её стал резким, — тебе не надо за мной бегать с этой твоей братской заботой. Я не Джинни.

Он молчал.

— Мне не нужно, чтобы меня жалели, — продолжила она. — Я чувствую себя жалкой, когда ты так на меня смотришь. Я не могу. Не хочу. Это как будто… Я справлялась тогда. Справлюсь и сейчас.

— Но, Ева, это нормально — не справляться одной, — выдохнул он. — Не всё на себе тащить.

— Это нормально для тебя, — отрезала она. — Ты вырос в семье, где тебя ловили, когда ты падал. Где смеялись, даже если было больно. А я… — она сглотнула. — Я привыкла падать молча. Без криков. Без чужих рук. Потому что, когда ты один — кричать бесполезно.

Джордж сжал зубы, в голосе его было что-то сдерживаемое:

— Я просто хочу быть рядом. Поддержать. Это же не преступление.

— Преступление — врать себе, — ответила она. — Ты не хочешь быть рядом "просто так". И ты это знаешь. И это всё делает только хуже.

Он отвёл взгляд.

— Ты не понимаешь, — тихо сказал он.

— Не понимаю? — Ева насмешливо усмехнулась. — Нет, Джордж. Это ты не понимаешь. Ты продолжаешь играть в «я просто беспокоюсь», потому что тебе легче так.

Он молчал. Глаза слегка сузились, но не от злости — от того, что слова Евы резанули в самое мягкое, в самую середину.

— Ты ведёшь себя так, будто я виноват, — медленно выговорил он. — Виноват в том, что мне… не всё равно.

— Именно, — прошептала она, и в голосе зазвенела усталость. — Мне не нужно, чтобы тебе было не всё равно. Я не хочу привыкать к этому. Не хочу надеяться на кого то.

Джордж резко вздохнул.

— Ева, но ведь мы здесь. Я. Мой брат. Джинни. Невилл — мы не из тех, кто бросает.

Она посмотрела на него с тяжёлой иронией:

— Не бросаете? Меня всем вам жалко. Кроме Невилла.

Он открыл рот, чтобы сказать — но не смог. Она увидела это. И усмехнулась, криво, почти с жалостью:

— Вот именно. И знаешь, Джордж… Спасибо, что хотя бы пытался. Но мне правда легче, когда ты просто... Когда ты — как раньше. Без всех этих взглядов. Без напряжения. Без желания стать мне братом.

— Я просто хотел, чтобы ты знала: ты не одна, — тихо сказал он. — Но, может, ты права. Может… я …

Она кивнула, будто устала.

— Это не значит, что ты плохой. Это значит, что я — не твоя история. Я не Джинни. Я не часть вашего дома. Я не то, что можно защитить и спрятать в шкаф под лестницей до лучших времён.

— А ты хоть представляешь, как это — смотреть, как тебе плохо, и не иметь права даже протянуть руку?

— Прекрасно представляю, — твёрдо ответила Ева и усмехнулся к данной ситуации. — Добро пожаловать в мою жизнь.

Он опустил голову. Плечи его были напряжены, руки в кулаки. Но он ничего больше не сказал. И она — тоже.

Наступила тишина. И в этой тишине было столько больше, чем в любом крике.

Наконец, Ева чуть приподняла подбородок.

— Мне пора, — сказала она. — Я обещала Невиллу помочь с травологией.

Он кивнул. Почти механически. Не смотрел ей в глаза.

Она прошла мимо, не оборачиваясь.

* * *

В этот Рождественский праздник у Евы впервые были свои деньги — немного золотых, приложенных к письму от матери, когда она летом была в поместье Принцев. Письмо пахло лавандой и пылью старых библиотек. К нему была аккуратно прикреплена тонкая тканевая сумочка с монетами — "Трать с умом", — писала мать. Ева тогда долго держала эту фразу в руках, словно боялась, что она исчезнет.

В Хогсмиде, с помощью домового эльфа Эллии , Ева купила подарок для Невилла — тёплую вязаную шапку с маленьким вышитым растением на боку. "Чтобы не мёрз и не забывал, что ты с ним рядом", — прошептала себе под нос. Отправила через Лиру в совятьне.

На Рождество, ранним утром, к ней в спальню прилетела Лира с подарком — свёрток в мягкой обёртке с корявым, но старательным почерком. Невилл. Она развязала ленту почти дрожащими пальцами и увидела шарф — Красный, с мягкими серыми прожилками, тёплый и плотный. Ева прижала его к щеке. Это было не просто вещью — это был дар, как будто вручённый судьбой.

— Спасибо… — прошептала она, даже не зная, слышит ли её Невилл сейчас, далеко у бабушки.

Следующим она открыла коробку от миссис Уизли. Джемпер — уютный, вишнёво-красный, с аккуратно вышитой буквой “Е” по центру.

— Она и правда обо мне подумала… — пробормотала Ева, растягивая губы в тёплой улыбке и надела его. Она провела пальцем по нитям — таким простым, но сделанным с любовью.

Третья посылка была без подписи. Коробочка с узором, похожим на пыльные снежинки, внутри — несколько пузырьков с укрепляющим и снотворным зельем, а рядом — свёрток с шоколадками, карамельками и чем-то, похожим на домашнее печенье.

Ева нахмурилась, подняла взгляд — и заметила, как кто-то на секунду мелькнул у дверного проёма. Джордж. Он бросил взгляд украдкой, словно проверял, дошло ли. Их глаза встретились, и на какой-то миг в ней всё остановилось.

Он не улыбнулся. Просто кивнул, как бы между прочим. И исчез.

А Ева… тихо, почти незаметно улыбнулась. Она не знала, что чувствует. Но впервые за долгое время почувствовала — кто-то рядом. И этого было достаточно.

* * *

После каникул учебный год начался стремительно — занятия пошли один за другим, как вода в реке. Ева втягивалась в ритм сдержанно, без лишних слов, но чувствовалось, что внутри у неё что-то изменилось.

Её рука почти полностью зажила. Она закончила лечение, но знала: последствие останется навсегда. Она больше не сможет играть в квиддич. Мысль об этом вначале просто задевала, потом ранила, а теперь — словно заноза, глубоко внутри, уже не болела, но не отпускала. Ева молчала об этом.

Иногда она приходила на тренировочное поле. Пряталась за трибунами или среди деревьев и смотрела украдкой, как играют другие. Ветер носил до неё крики, смех, звук мётел. Некоторые из игроков замечали её, иногда даже оборачивались — но никто не подходил. Никто ничего не говорил. Может, из уважения. Может, из жалости. Ева не знала, что хуже.

* * *

Однажды, входя в Большой зал, Ева замерла на пороге. Всё вокруг сияло ярко-розовым светом, словно кто-то вылил на потолок ведро любовного зелья. Сердечки, ленточки, гирлянды — всё сверкало, переливалось и ослепляло.

— Что… — выдохнула Ева, растерянно озираясь.

Рядом Невилл прыснул со смеху.

— Это... он что, серьёзно? — хихикнул он, указывая подбородком вперёд.

В центре зала, на импровизированной сцене стоял профессор Локонс, одетый в длинную, вычурную розовую мантию с огромным кружевным жабо и сверкающей брошью в форме сердца. Он сиял, как рождественская ёлка, и явно наслаждался вниманием.

Ева едва сдерживала смех, но в какой-то момент не выдержала и прыснула. Невилл поддержал её, и они оба старались не смеяться в голос, прикрывая рты руками.

Тем временем Локонс, раскинув руки, заговорил с пафосом:

— С Днём святого Валентина, мои драгоценные ученики! — провозгласил он. — Прежде всего, позвольте поблагодарить всех — а их, между прочим, сорок шесть человек! — кто прислал мне открытки к этому прекрасному празднику! И я, разумеется, не мог остаться в стороне — вот он, мой скромный подарок вам!

Он театрально хлопнул в ладоши.

В зал, под угнетающе торжественную музыку, вошла процессия. Это были гномы. Невысокие, мрачные и очень недовольные, они тащили на себе арфы, а за спинами у них болтались приклеенные золотые крылышки.

— Представляю вам моих любезных купидончиков! — с энтузиазмом продолжал Локонс. — Эти очаровательные создания разнесут по школе валентинки всем влюблённым. Ах, любовь витает в воздухе! Профессор Снегг, может, вы бы показали нам, как сварить Любовный напиток?

Его голос звенел весёлым безумием.

— Или, может быть, профессор Флитвик расскажет нам о Приворотных зельях? Он ведь знает о них всё — старый проказник!

Флитвик сгорбился за своим столом и закрыл лицо руками. Профессор Снегг медленно повернул голову в сторону Локонса, и взгляд его был таким ледяным, что один из гномов чуть не выронил арфу.

Купидончики начали действовать. Они подходили к ученикам, извлекали валентинки и зачитывали вслух стишки, большей частью неловкие и смущающие. Несколько учеников попытались сбежать — но было поздно.

Одной из жертв стал Гарри. Один из гномов вцепился в него, как тролль в клубнику, и торжественно пропел фальшивым голосом:

— Твоим зелёным глазам нет равных,

Ты храбрый, как сам Годрик Гриффиндор,

О, Гарри Поттер, сердцем правый,

Тебя я люблю, не скрыв позор!

Все в зале разразились хохотом.

— О, Мерлин... — прохрипел Невилл, хватаясь за живот.

Ева тоже смеялась, закрыв лицо руками. Но внезапно всё изменилось.

Когда гном оттолкнул Гарри, пытаясь покопаться в его сумке, на пол выпал дневник. Маленькая тёмная книжка — с виду обычная, но Ева узнала её мгновенно. Сердце её застыло.

Дневник Тома Реддла.

Она мгновенно перестала смеяться. Лицо её потемнело, тело напряглось.

— Ева?.. — Невилл перестал улыбаться. — Ты в порядке?

Она не ответила. Её взгляд метнулся к Джинни, стоявшей недалеко. Та смотрела на дневник с ужасом, словно он мог её проглотить прямо сейчас.

— Джинни... — тихо прошептала Ева и сделала шаг к ней, но вдруг из толпы вынырнул Малфой. Он поднял дневник с ухмылкой.

— Что это тут у нас? Ещё один любовный секрет, Поттер?

Он вертел книжку в руках, как будто искал, за что бы зацепиться. Ева подняла руку, чтобы остановить его, но внезапно её пронзила острая боль. Та самая — контрактная. Боль была как лезвие внутри тела, мгновенная, хлёсткая.

— Экспеллиармус! — раздался голос Гарри.

Дневник вылетел из рук Драко и полетел в сторону. Гарри поймал его и исчез из поля зрения.

Ева вскрикнула, пошатнулась — и рухнула на пол.

— Ева! — Невилл подбежал к ней, испуганно склонился. — Ева, ты в порядке?! Мы должны отнести тебя в больничное крыло!

Она лежала стиснув зубы. Боль постепенно отступала, медленно, как отступает прилив.

— Нет... не надо, — прошептала она. — Всё хорошо. Я… просто устала.

Невилл смотрел на неё, полон тревоги. Ева не встречалась с ним взглядом — она глядела в сторону Джинни. Та стояла, бледная, дрожащая, прижав руки к груди.

Что-то приближалось. День, когда всё должно будет случиться. И Ева знала — скоро ей придётся сделать выбор.

* * *

По школе пронеслась весть — в больничное крыло доставили Гермиону Грейнджер. Окаменевшую. Это потрясло всех. Даже тех, кто не был с ней близок. Потому что Гермиона — это Гермиона. Всегда готовая ответить, всегда с книгой, всегда уверенная. И вот теперь — тишина, холод, неподвижность. и потом ещё одна девочка из Когтеврана.

Матч по квиддичу отменили. Сначала это вызвало возмущение, но как только стало ясно, что опасность близко, спорить стало некому.

Ева шла по коридору — одна, медленно. Прислушивалась. Те звуки… Скрежет, шелест, что-то похожее на дыхание, ползущее по камню. Они больше не казались случайностью. Она слышала — и понимала. Это был Василиск. Ева не знала, почему, но язык змей она понимала с самого начала. Парселтанг — звучал внутри неё, как забытый голос из прошлого. Не родной, но знакомый.

Когда Василиск шипел, она не просто слышала — она понимала. Это пугало до дрожи.

К счастью, её медальон — тот, что она носил— начинал слегка мерцать, создавая вокруг неё незаметный для других ореол. Как будто защищал. Тонкий слой света, видимый только ей. Иногда, когда Ева особенно боялась, медальон пульсировал, как сердце. Он не позволял ей увидеть взгляд чудовища — только слышать его. И этого хватало.

Ева не говорила об этом никому. Ни о языке змей. Ни о шепоте. Ни о щите, который был с ней. Всё это было частью её — как память, как контракт, как долг.

Дни шли. Казалось, тревожное ожидание заполнило весь замок — воздух дрожал от напряжения. Учащиеся больше не гуляли в одиночку. В коридорах, даже днём, царила гнетущая тишина. Шёпоты, взгляды через плечо, вздрагивания от каждого шороха стали нормой. Ева старалась держаться рядом с Невиллом, и хоть её медальон всё ещё защищал её, она чувствовала, как эта защита становится тоньше, хрупче.

А потом пришли новости.

Это случилось прямо перед обедом. В Большой зал профессор Локонс вбежал почти вприпрыжку, сияя, как обычно. Его мантия развевалась за спиной, а на лице сияла самодовольная улыбка.

— Отличные новости! — провозгласил он, не дожидаясь, пока все замолчат. — Преступник пойман!

Молчание в зале стало гробовым.

— Да-да, вы не ослышались! — продолжал Локонс, наслаждаясь вниманием. — Нападения прекратятся. Всё благодаря быстрой и решительной работе нашей доблестной администрации. И угадайте, кто был виновен? — Он сделал театральную паузу. — Рубеус Хагрид!

Шок пробежал по залу, как удар молнии.

— Что?! — вскрикнул кто-то с другого конца стола.

У Евы сердце сжалось. Она буквально замерла, не веря услышанному. Рядом Невилл застыл, а Рон, сидящий чуть дальше, сжал кулаки. Гарри смотрел прямо перед собой, словно не слышал ни слова, но пальцы его судорожно сжимали вилку.

— Мы уже отправили его в Азкабан, — радостно добавил Локонс, будто это было величайшее достижение. — Всё под контролем!

Ева уставилась на него с отвращением. У неё внутри всё перевернулось. Как можно было так улыбаться, так радоваться, когда невинного человека забирают в кошмарное место, откуда почти никто не возвращается? Она знала, чувствовала: Хагрид невиновен. И Рон, и Гарри — они знали это тоже.

— Он... ничего не сделал, — прошептала Ева, больше себе, чем кому-то другому.

Невилл повернулся к ней, обеспокоенно взглянув.

— Ты думаешь, это не он?

— Я знаю, что не он, — сжала она губы.

— Ты что то знаешь? — тихо спросил Невилл, но Ева уже молчала, не поднимая взгляда.

Она чувствовала, как в ней закипает ярость и бессилие. Всё шло по кругу.

* * *

Профессора объявили, что через неделю начнутся экзамены. Все заговорили об учебе, кто-то схватился за учебники, кто-то — за голову. Но Еву это почти не волновало. Её мысли были далеко от школьных заданий.

Она всё больше беспокоилась за Джинни.

Она бледнела, у неё под глазами появились тени, а взгляд стал потерянным и тревожным. Но сегодня за завтраком всё выглядело особенно тревожно. Джинни сидела, уставившись в пустую тарелку, и, казалось, даже не замечала, что вокруг неё что-то происходит.

Ева почувствовала неприятный холод в груди. По спине пробежала дрожь. Что-то не так. Совсем не так.

И в этот момент Джинни встала. Неуверенно подошла к Гарри, что-то тихо сказала. Ева, сидя недалеко, услышала лишь обрывки:

— Я… я хотела бы… кое в чём признаться…

Но прежде чем Гарри успел что-то ответить, Джинни вздрогнула, словно кто-то оборвал её мысли, и резко покраснела.

— Прости… Нет, ничего… — пробормотала она и почти побежала прочь из зала.

Ева тут же встала, схватила палочку и пробормотала заклинание.

Тонкая вуаль невидимости накрыла её с головой. Это было особое заклинание, усиленное чарами от Выручай-комнаты — она не просто делала невидимой, но и скрывала магическую ауру. Ева понимала, что у неё мало времени. Она уже чувствовала, как медальон на шее нагревается, словно предупреждая: опять опасность.

Джинни двигалась быстро и решительно. Ева шла за ней, почти не дыша. Девочка повернула в сторону туалета, где обычно пряталась Плакса Миртл.

Ева остановилась у двери. Джинни вошла внутрь и, оглянувшись, достала что-то из-под мантии — тетрадь с обложкой, потемневшей от времени. Дневник. Ева сжала зубы. Она узнала его. Узнала тот предмет.

Лицо Джинни изменилось. Оно стало застывшим, глаза потемнели, а губы беззвучно шевелились, словно повторяли чьи-то слова. Казалось, что кто-то другой говорит её устами.

Ева осторожно шагнула за ней, не снимая чары.

— Откройся… — прошептала Джинни вдруг.

И это было не просто слово. Это был парселтанг.

Словно в ответ умывальник задрожал, заскрежетал и плавно ушёл вниз, открыв зев огромной трубы, уходящей в темноту. Джинни, даже не колеблясь, встала на край и спрыгнула внутрь.

Ева сделала глубокий вдох. Медальон на её груди задрожал сильнее, окутывая тело серебристым полупрозрачным щитом. Это была магическая защита

— Я иду за ней, — прошептала Ева и шагнула в темноту.

Она скользила по трубе, ощущая влажность стен и лёгкий запах плесени. Приземлившись, она быстро встала на ноги. Джинни шла впереди. Её движения были неровными, но целеустремлёнными. Она шептала что-то себе под нос. И вдруг — остановилась. Они стояли на пороге просторной, тускло освещённой комнаты. Уходящие вверх колонны были обвиты каменными змеями, они поднимались до теряющегося во мраке потолка и отбрасывали длинные чёрные тени сквозь странный зеленоватый сумрак. Сердце её неистово стучало. Ева поняла: это — Тайная комната.

— Он… Он ждёт меня… — прошептала Джинни и пошатнулась. Дневник выскользнул из её рук и упал на каменные плиты с глухим шлепком.

Ева застывшим взглядом смотрела на происходящее.

Вот он, момент.

Сейчас…

* * *

Ева резко рванулась вперёд.

Когда она потянулась к дневнику, руку пронзила жгучая боль. Медальон на её шее завибрировал, активируя серебристый щит — он не давал ей приблизиться. Медальон защищал Еву. Не давал ей нарушить запреты. Не позволял вмешиваться.

Но она знала: времени нет.

Стиснув зубы, она сорвала медальон с шеи и со всей силы швырнула его в сторону. Щит исчез в ту же секунду, и в груди стало холодно, будто кто-то вырвал из неё часть тепла.

Но она была свободна.

Она бросилась к дневнику, вырвала его из под рук Джинни — та мгновенно упала на пол, как кукла с обрезанными нитями.

Ева дрожащими руками натянула кольцо с руной, которое носила с собой всё это время — подарок от Флоренса. Надела его на Джинни, не колеблясь, вновь схватила медальон накинула на шею Джинни.

— Активируйся... — прошептала она, вложив в слово всё, что у неё было: страх, решимость, любовь к друзьям.

И в ту же секунду серебристый щит вспыхнул… вокруг Джинни.

Он защитил её. Теперь она была вне опасности.

А Ева осталась без защиты.

Но она была счастлива.

Она смогла. Смогла обмануть контракт. Смогла вырваться хоть на миг. Пусть её накажут. Пусть боль, пусть цена — она не позволила никому управлять собой.

Она сделала свой выбор.

И тут перед ней появился он.

Высокий подросток, лет шестнадцати. Чёрные волосы, чёткие черты лица. И глаза. Тёмно-синие, пронзающие насквозь.

Том Марволо Реддл.

Он смотрел на неё с удивлением.

— Кто ты? Почему ты не Джинни Уизли? — спросил он. Голос был мягким, вкрадчивым… опасным.

Ева молчала. Внутри неё будто всё гасло, но она держалась.

Он приблизился на шаг, всматриваясь в неё.

— Ты мне кого-то напоминаешь… Как тебя зовут?

— …Ева… Браун, — прошептала она.

Его взгляд вспыхнул на миг.

— Браун?.. Чистокровная?

Она криво усмехнулась про себя. Да, конечно… фанатик чистокровности. Он бы не стал разговаривать с маглорожденной, если бы знал...

— Маглорожденная, — спокойно сказала она.

Том Реддл нахмурился.

— Понятно… Как ты здесь оказалась?

Голос его стал холоднее. Властный, приказной.

Ева не ответила. Она больше никому не подчинится. Хватит.

— Но твоя энергия… — прошептал он, словно сам себе. — Она не от этой жалкой Уизли. Ты… ты странно сильная.

Он бросил взгляд на Джинни, лежащую на полу. Потянулся к ней — и резко отпрянул, словно обжёгся.

— Что ты сделала?! — вскрикнул он. — Что ты на неё наложила, грязнокровка?! Как такая, как ты, смеет использовать древнюю магию?!

Ева с трудом подняла глаза. Она смотрела на него прямо.

И нагло усмехнулась.

В этот миг он впервые по-настоящему разозлился.

Гнев и магия вокруг него вспыхнули, будто воздух начал трещать. Но Ева уже не слышала, не чувствовала.

Мир потемнел.

Силы покидали её. Тело обмякло, и она провалилась в бессознательное, как в омут, полный боли и расплаты.

Контракт ослаблен . И расплата началась.

* * *

Бездна.

Пустошь встретила её не тишиной. Не покоем. Не обещаниями.

Резкой болью.

— Дрянная девчонка! — проревел один из голосов, врываясь в сознание, как клинок в плоть. — Как ты посмела?! Как ты посмела встать против нас?!

— У нас был уговор, — шипел другой, глухо, гнило. — Ты — наш. Ты — сосуд. А ты посмела сломать границы. Мы вложили в тебя силу, чтобы использовать её. Ты должна была подчиняться.

Ева стояла среди тьмы — одна, но не сломленная.

И в её сердце — радость.

Глухая, дикая, но такая настоящая.

— Не надо было меня мучить, — прошептала она, стиснув зубы, — не надо было выбрасывать, как ненужного щенка. Не надо было думать, что я — просто вещь.

— Ты не имеешь права говорить с нами так!

— А вы не имели права распоряжаться моей жизнью.

Голоса вспыхнули гневом, как хлысты.

Боль.

Жгучая, ломящая, кромсающая. Она чувствовала, как ломаются кости, как кожа будто сдирается с неё — за непослушание.

— Ты кукла. Ты должна была быть паинькой. Благодарной.

— У меня нет воли. Нет права выбирать. Нет даже настоящего имени! Я — просто пустота… белое пятно на карте вашего мира!

Она закричала.

Не от боли — от злости. От отчаяния. От желания быть собой.

— Ты ответишь, девочка. Это не конец.

— Может, и не конец. Но сегодня — не вы победили.

И всё оборвалось.

Она очнулась.

Свет был мягким. Где-то рядом — тихие голоса.

Перед ней — лицо Гарри. Бледное, испуганное, тёплое.

— Ты в порядке? — прошептал он, как будто боялся спугнуть её.

Рядом — Джинни. Заплаканная, смятая.

— Прости… пожалуйста, прости… — прошептала она.

Ева не могла сразу говорить. Тело словно не слушалось, но внутри она чувствовала пустоту, ту, в которой был Тёмный лорд. Он исчез. Повержен.

И пусть контракт всё ещё дышал на её спине — она впервые почувствовала, что сделала выбор сама.

Когда Ева открыла глаза, первое, что она увидела — белый потолок. Она даже не удивилась. Только тяжело выдохнула:

— Великолепно… снова больничное крыло, — пробормотала она. Голос был сиплым, будто не её.

Она попыталась приподняться, но тело словно налилось свинцом. Каждое движение отзывалось болью, как будто внутри неё всё сгорело дотла. Даже не больно — пусто.

Она не знала, сколько пролежала здесь. Сколько времени прошло с того момента, как она надела кольцо Джинни. Сколько с тех пор изменилось.

В комнату заглянула мадам Помфри. Она выглядела взволнованной и при этом — как ни странно — в её взгляде чувствовалось облегчение. Молча подошла и подала стакан воды. Ева взяла его, с трудом удерживая в дрожащих пальцах, и только тогда поняла, как сильно она хотела пить. Жадно осушив воду, она осмотрелась. Больничное крыло пустовало.

— Отдохните. Я сообщу директору, — сказала мадам Помфри и вышла.

В комнате воцарилась тишина. Она была настолько плотной, что казалась живой. Даже звуки замка не проникали сюда. Тишина была тяжёлой, как мокрое одеяло, и одновременно — спасительной. Ева закрыла глаза на секунду, но сразу же распахнула их. Тьма за веками больше не казалась ей безопасной.

Спустя какое-то время дверь отворилась, и в палату вошёл профессор Дамблдор. Он шёл неспешно, мягко, но с той выверенной уверенностью, что была присуща только ему. Его взгляд задержался на Еве, и в нём было не только беспокойство, но и что-то ещё. Понимание? Подозрение?

— Знаете, мисс Браун, — начал он, присаживаясь на край кровати, — за свою долгую жизнь я видел много чудес и много темноты. Но вы… Вы удивили меня.

Он говорил тихо, почти как будто сам с собой.

— Как вам удалось попасть в Запретный лес одной? Как вы, второкурсница, нашли и получили кольцо кентавров — вещь, которую редко доверяют даже взрослым магам ? И как вы провели обряд, который мог бы уничтожить вас… но устояли? Как вы поняли, что вам нужно сделать это?

Он сделал паузу и посмотрел на неё поверх очков. Вопросы были логичны. Спокойны. Но он не ждал ответа.

Он знал, что некоторые ответы — не для него.

И потому только добавил:

— Я не прошу ответов, — сказал он. — Некоторые тайны стоит хранить до времени. Но я рад, что вы с нами. Искренне.

Он встал и уже собирался уходить, но обернулся:

— Ах да. Гарри и Джинни в порядке. Целы. Живы. Джинни много измотались, но уже пришла в себя. У мистера Поттера... привычка быть в центре событий. Но сегодня вы были героем, мисс Браун. Не забывайте об этом.

Ева только кивнула. Слова не шли.

Когда он вышел, в палату ворвался Невилл. Он остановился в дверях, будто боялся подойти слишком близко. Но всё-таки сделал шаг. И ещё один.

— Ты... Ты ведь была рядом со мной. В Большом зале. А потом просто исчезла. И я узнаю, что ты в больничном крыле. Почему ты мне ничего не сказала?

Ева посмотрела на него — на его встревоженные глаза, на напряжённые плечи.

— Невилл, я…

— Только не говори, что ты в порядке, — перебил он. — Я же вижу. Ты всегда всё держишь в себе. Всегда. Но иногда просить помощи — это не слабость.

Она отвернулась. Горло сжалось. Она не умела просить. Не умела делиться. Слишком долго была одна.

— Ты прав, — прошептала она. — Спасибо, что ты рядом. Что ты мой друг. Что понимаешь меня… даже тогда, когда я не понимаю сама.

Он ничего не сказал. Только кивнул. И это было лучше тысячи слов.

Позже она от него узнала: экзамены отменили. Гриффиндор вновь выиграл Кубок Школы. Локонсу стёрли память. Джинни выздоровела.

А мадам Помфри, ворча, выставила Невилла за дверь. Он обернулся на пороге. Взгляд его был настойчивым — как будто он не собирался оставлять её одну.

Ева лежала, глядя в потолок, и думала: она выжила. Но что-то в ней изменилось. Безвозвратно.

И это было только начало.

++++

Спустя несколько дней Ева уже могла сидеть. Боль отступила, и тело наконец слушалось — пусть с трудом, но верно. Душа болела больше, чем тело… но теперь, впервые за долгое время, в ней была не только боль, но и свет.

Когда дверь больничного крыла открылась, она не ожидала, насколько шумным окажется визит.

Вошли мистер и миссис Уизли, Джинни — немного растерянная, с глазами, полными вины — следом близнецы, Рон, а затем и Гарри с Гермионой. Маленьким вихрем они ворвались в её тишину, заполнив комнату запахами пряников, шорохом движений, теплом голосов и запахом домашнего уюта.

— О, дорогая! — Миссис Уизли в два шага подлетела к Еве, крепко обняла её, даже не спрашивая разрешения. — Моя милая девочка, моя храбрая девочка… Спасибо тебе. Спасибо…

— Не надо… — прошептала Ева, задыхаясь от обилия объятий. — Я… ничего такого не сделала.

— Как это «ничего»?! — горячо возразила женщина, отстранившись, чтобы посмотреть ей в глаза. — Ты спасла мою Джинни. Дамблдор всё рассказал. Ты рисковала жизнью. Ты добрая, сильная и невероятно храбрая. Ты… ты часть нашей семьи теперь. Ты и Гарри.

Гарри стоял рядом с Роном, опустив глаза, как будто боялся, что его чувства станут слишком видны. Но на щеке играли лёгкие тени румянца. Он поднял взгляд и украдкой посмотрел на миссис Уизли.

Ему это было важно. Очень.

Семья.

Это слово для него значило больше, чем для кого-либо в комнате.

А у Евы защипало в груди.

Слова миссис Уизли пробили в ней какую-то плотину. Она не хотела, не собиралась… но слёзы начали капать, одна за другой. Тихо. Без рыданий. Просто — пошли. Сами.

Миссис Уизли не ахнула, не испугалась, не растерялась.

Просто села рядом, как родная мать, обняла и начала шептать:

— Всё хорошо. Мы рядом. Всё хорошо, дорогая. Ты уже не одна.

Она вытирала слёзы с её щёк, гладила по волосам, и Ева — пусть на несколько минут — позволила себе быть просто ребёнком. Просто девочкой, которую любят.

Близнецы стояли в дверях, молча. Фред даже не пошутил — слишком серьёзный для себя самого.

Гермиона смотрела на Еву с каким-то непонятным… интересом.

Гарри — с чем-то тёплым в глазах. Он знал, каково это — быть одиноким. И теперь знал, как это — когда кто-то спасает не из долга, а из доброты.

Джинни подошла последней. Она молчала, пока остальные шумели, утешали, говорили.

И только потом, когда все замерли, опустилась на колени перед кроватью Евы.

— Прости меня… — прошептала она. — Я не знала, что… что всё зайдёт так далеко. Я чувствовала, что меня кто-то ведёт, но… не могла бороться.

Ты — спасла меня. Я никогда этого не забуду.

Ева кивнула.

— Всё хорошо, Джинни. Я не держу зла. Тебя тоже обманули.

— Опять та же самая койка, Ева? — протянул Фред, усаживаясь на соседнюю койку. — Мне кажется, тебе уже стоит оформить прописку в больничном крыле.

— Ха, да уж, — усмехнулась Ева, натянув одеяло повыше. — Думаю, заслужила хотя бы табличку с надписью: «Ева Браун. Постоянное место дислокации. Не беспокоить».

— А вот это уже похоже на юмор, — оживился Фред. — Ты, случаем, не начала брать у нас уроки? Осторожно, а то скоро станешь нашим третьим близнецом.

— Перестань, Фред, — проворчала миссис Уизли. — Она только недавно очнулась, а ты уже подшучиваешь.

— Нет-нет, — подняла руки Ева. — Всё в порядке, он прав. Я с вами прекрасно бы смотрелась. У нас даже чувство юмора общее — странное, но заразительное.

— Вот и отлично! — подмигнул Фред. — А то Джордж в последнее время совсем как под заклятием. Молчит, шутки не выдаёт. Я даже начал думать, что он случайно выпил анти юморное зелье.

Ева рассмеялась — искренне, звонко. Ей казалось, что она не смеялась так уже очень давно. Даже воздух в больничном крыле стал чуть светлее.

— Ты права, — хмыкнул Фред. — Может, и правда повредил что-нибудь — как тот наш знаменитый профессор. Кто бы мог подумать, что Локонс потеряет память, а ты — найдёшь в себе такую силу.

— Ну, мне тоже казалось, что я не очнусь, — хихикнула Ева. — Так что, возможно, моя голова теперь тоже не совсем моя.

— Это уже не смешно, — неожиданно резко сказал Джордж. Его голос был громче обычного. — Ты хоть понимаешь, в какую переделку влезла? Почему пошла одна? Почему ты никогда — никогда — не просишь помощи?

В комнате повисла тишина.

— Джордж… — сказала миссис Уизли, посмотрев на сына с удивлением. Он и раньше бывал серьёзным, но таким — никогда.

— О, нет, — протянул Фред. — Кажется, наш брат окончательно превратился в мадам Макгонагалл. Срочно нужна доза шуток.

— Даже у неё чувство юмора повыше, — добавила Ева, улыбаясь. — Ты серьёзный настолько, что рядом с тобой профессор Снейп кажется весельчаком.— Я в порядке, Джордж, — сказала она уже мягче. — Правда. Я здесь. Мы справились. Гарри справился.

Джордж не ответил сразу. Он стоял в стороне, сжав губы, избегая взгляда матери — хотя она не сводила с него глаз. Впервые она видела, насколько по-настоящему он переживает. Ева уловила это и почувствовала… тепло. Кто-то действительно беспокоится. Не из долга. По-настоящему.

Она откинулась на подушку и впервые за долгое время почувствовала лёгкость.

Контракт ослаб. Свобода дышала где-то рядом.

Ева сделала выбор сама.

Впервые за всю свою жизнь.

Джордж всё ещё наблюдал за ней — и когда она улыбнулась, он тихо хмыкнул, как будто невольно.

— Джордж, ну улыбнись уже! — не выдержал Фред и попытался его щекотать.

— Осторожно, Фред, — тут же подколола Ева. — А то заразишься его серьёзностью. Это, знаешь ли, вещь заразная. Ещё забудешь, как шутить!

Смех снова наполнил комнату.

И в этом смехе было столько жизни, сколько Ева давно не чувствовала.

Она — жива. И рядом те, кто не даст ей снова провалиться в тьму.

Гермиона наконец решилась заговорить, нарушая короткую тишину, воцарившуюся после шутки Фреда.

— Как ты вообще догадалась, что Джинни в опасности? — спросила она с осторожной серьёзностью, вглядываясь в Еву.

Ева на мгновение замерла, словно перебирая в голове слова, затем ответила:

— Я просто наблюдала. Заметила, что она начала уставать, исчезать, вести себя иначе… но пока не была уверена, никому не говорила. Я и сама не знала, куда она идёт. Всё случилось слишком быстро, Гермиона.

— Но медальон? Он ведь тебя защитил. Откуда он у тебя?

— Когда начали происходить все эти странности, я искала любую возможность защититься. Попросила профессора Флитвика наложить на медальон сильные защитные чары. Просто… чтобы быть готовой.

Гермиона открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, но Джордж перебил её, резче, чем следовало:

— Хватит своих допросов, Гермиона. Ева должна отдыхать.

— Если честно , впервые соглашусь с Джорджем, — ухмыльнулся Фред. — А то так и до третьего курса допрашивать будете.

Гермиона, не без капли разочарования, кивнула. Все вышли, поблагодарив Еву за храбрость. Джордж задержался.

Мистер Уизли, проходя мимо, на секунду остановился, посмотрел на сына с неожиданной теплотой и похлопал его по плечу, оставив его наедине с Евой.

В больничном крыле воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым скрипом деревянных половиц под шагами Джорджа.

Ева повернулась к нему, приподнявшись на локтях:

— Ты ведь не обязан был оставаться.

— Я знаю, — сухо бросил он, не встречаясь с ней взглядом. — Но ты могла погибнуть. Ты вообще понимаешь, насколько всё это было безрассудно?

— Джордж… — Ева попыталась смягчить голос, но тот всё равно дрогнул. — Мне пришлось. Я знала, что никто другой не сделает этого. И это стоит того.

Джордж сжал кулаки и отвернулся. Его голос был глухим, сдержанным:

— Ты вечно всё тащишь одна. Всегда молча, всегда за всех. А потом оказываешься в больничном крыле. А мы — просто смотрим. Опять.

Ева вздохнула и чуть натянула одеяло на плечи. Потом, слабо улыбнувшись, добавила:

— А ты снова стал занудой.

— Что? — Он посмотрел на неё с удивлением.

— Ты был веселее раньше, — усмехнулась она. — Где тот Джордж, что сыпал шутками на каждую реплику? Я его теряю. Может, ты тайком принял что-то и стал... занудой?

Он посмотрел на неё строго, но она продолжала, не сдаваясь:

— Давай, ну хоть одну шутку. Или я позову мадам Помфри — скажу, ты тоже нездоров.

— Ева...

— А может, ты под Империусом? Признайся! Или это Анджелина всё-таки тебя прокляла?

Он прикусил губу, будто пытаясь сохранить серьёзность, но в глазах у него что-то дрогнуло. Он резко выдохнул, отвернулся — и только тогда Ева заметила: он улыбается. Совсем чуть-чуть, но по-настоящему.

— Вот, — сказала она мягко. — Я же знала, ты жив. А не просто копия Макгонагалл на смене.

Он усмехнулся, но взгляд его остался настороженным. Слишком многое он не мог проговорить вслух. Слишком многое — а она не могла себе позволить слышать.

С боку, у входа, миссис Уизли всё ещё стояла в тени. Она наблюдала за сценой молча, поражённая. Не словами. Даже не поступками. А тем, как её сын — любимый, но всегда более лёгкий, шутливый, — вдруг стал серьёзным, взрослым и нежно упрямым рядом с этой девочкой. И с каждым мгновением понимание в её взгляде крепло: её сын… он влюблён. Но это чувство — безответное. И оно медленно, но неумолимо меняло его. Её добрый, весёлый мальчик гас рядом с той, кто не могла — или не хотела — впустить его ближе.

Она сдержала вздох. Это было его испытание. И, как мать, она могла лишь быть рядом. Ева была для него не просто «девочкой из школы». Она стала частью его сердца, даже если сама этого не замечала.

А может, особенно потому,и не хотела замечать.

* * *

Джордж шагал по коридору Хогвартса, словно ноги сами несли его вперёд, а сердце отставало где-то позади. За спиной — больничное крыло, где Ева только что смотрела на него своими ясными, тёплыми глазами и говорила те слова, что били точно в цель:

«Ты всё время хмурый рядом со мной, Джордж. Я не хочу, чтобы ты был таким. Я хочу, чтобы ты был счастливым. Шутливым. Тем, каким был раньше».