Не всё Мародёрам малина (гет)

В Отдел Тайн мы попали неожиданно легко. Хорошо иметь в друзьях Героя Магического Мира! Ещё лучше — работников Министерства. Поскольку у нас имелось и то, и другое, проблем практически не возникло. Во всяком случае, на этом этапе.

И вот мы стоим в той самой комнате. Я здесь впервые, но так часто представляла себе, как всё произошло, что теперь кажется: я сама при этом присутствовала. И Арка кажется знакомой. Она точно такая, как мне рассказывали и за два года ничуть не изменилась. Впрочем, что такое два года для артефакта, насчитывающего как минимум четыре тысячелетия! Она совсем не выглядит ни зловещей, ни даже загадочной. Просто каменная арка, завешенная пыльной не то тканью, не то паутиной. Только это не ткань. А если и паутина, то не паук её плёл. Сейчас мы проведём Обряд, и она исчезнет. Во всяком случае, так должно случиться, если я не ошиблась. А ошибки быть не должно. Всё проверено и перепроверено сто раз, вот только всего лишь в теории. А на практике у нас будет только одна попытка. И нам так и не удалось узнать, что же мы увидим, когда Завеса исчезнет. Впрочем, это не так уж и важно. Важно, что можно будет войти. И вернуться назад.

Мы невольно медлим. Нет, я боюсь не того, что может ждать за Завесой. Я боюсь, что там нет ничего. Что шепчущие голоса — всего лишь иллюзия. Я боюсь растерять ту призрачную надежду, что до сих пор живёт в сердце. Не стану врать: я не умру и без этой надежды. Жила же я без него раньше! Вот только раньше я не знала, как можно по-другому. А теперь знаю. И не хочу возвращаться к прежнему, даже если пока что не получила от свалившейся на меня любви ничего, кроме боли. Раньше я только посмеялась бы над подобными сентенциями, посчитав их глупыми и надуманными. Впрочем, я и сейчас не стану произносить что-то подобное вслух. Но перед собой-то что выпендриваться?

Я ловлю себя на том, что отчаянно тяну время. И не я одна. Видимо, эта мысль приходит в голову всем одновременно, потому что мы смущённо переглядываемся и... Тонкс вдруг бледнеет (что при её способностях выглядит просто устрашающе) и, беззвучно раскрывая рот, машет рукой в сторону Арки. Я смотрю туда же — и едва успеваю подхватить собственную челюсть. Перед Аркой стоит Сириус. Точно такой же, каким я увидела его в своей прихожей четыре года назад, разве что сейчас он абсолютно обнажён. «Роксана? Ты?!», — хрипит он и ничком падает на пол. Люпин, Тонкс и Гарри одновременно выходят из ступора и сталкиваются лбами над бесчувственным телом, просто чудом сами не угодив в Арку. А я всё стою столбом и не могу отделаться от сильнейшего ощущения Дежа вю. Впрочем, именно оно помогает мне сохранить относительное хладнокровие. Ведь в прошлый раз всё обошлось!

— Вы добьёте его со своей гриффиндорской эмоциональностью, — говорю я почти спокойно и даже иронично. Правда, независимый наблюдатель услышал бы в этой «иронии» изрядную долю истерики, но независимых наблюдателей здесь нет, так что мне нечего опасаться. Более того, мой тон действует слегка отрезвляюще.

— Куда теперь? — спрашивает Тонкс, — на Гримо?

Прежде, чем я успеваю хотя бы обдумать предложение, Гарри и Ремус дружно кричат «Нет!» и мальчишка добавляет:

— Он этот дом всегда ненавидел, он там..., — и замолкает, не желая озвучивать свои опасения, и так слишком очевидные.

— У меня Порт-ключ на мой дом, так о чём мы спорим, — говорю я. Хотя никто, собственно, и не спорит. Гарри только спрашивает:

— А он потянет пятерых?

— Да хоть десяток, — отвечаю я и беру Тонкс за руку. Рем подхватывает бесчувственного друга на руки, Тонкс крепко обнимает его свободной рукой, Гарри делает то же самое и я активирую Ключ.

Дальше всё снова происходит по тому же, четырёхлетней давности, сценарию, разве что теперь нас четверо, что не так уж помогает, ибо создаёт ненужную суету. Поэтому я, на правах хозяйки, отправляю Гарри на кухню греть воду (в любом случае пригодится), Тонкс велю сидеть в уголке и не путаться под ногами (на что она даже не обижается), после чего мы с Ремом приступаем к осмотру. Прежде всего убеждаемся, что наш пациент жив. Исходя из состояния стоило бы сказать «пока жив», но говорить так мне не хочется даже мысленно. И если прошлый раз на нём не было ни царапинки, то теперь, наоборот, живого места нет: сплошь синяки и ссадины. Правда, выглядят они не свежими, а словно бы слегка подсохшими, но от этого не легче. И истощён, пожалуй, ещё сильнее, чем тогда — просто-таки скелет, обтянутый сильно попорченной кожей. Я прошу Рема заняться травмами, а сама отправляюсь варить зелье, так прилично подействовавшее в прошлый раз. Можно, конечно, найти и что-то более эффективное, но это стоит оставить на потом, а пока что воспользоваться проверенным в деле рецептом.

Вечер и ночь не принесли никаких изменений к лучшему. К сожалению. К счастью — и к худшему тоже. Рем магией подзатянул ссадины (некоторые из них были довольно глубокими) и, предположительно, снял боль, на полное излечение его умения не хватило, а уж моего — и подавно. Мы по очереди поили больного укрепляющим зельем, но эффекта пока не видели, если не считать того факта, что он был всё ещё жив. К утру (мы поочерёдно гнали друг друга спать, но заснуть так никому и не удалось) мне пришла в голову мысль воспользоваться-таки услугами профессионала. Благо деньги у нас теперь водились в количестве достаточном, чтобы оплатить не только сами услуги, но и их конфиденциальность. Почему-то мы, не сговариваясь, решили пока не предавать происшедшее огласке. Видимо, из опасения проснуться. Не знаю, как другие, а я примерно раз в полчаса украдкой щипала себя за не слишком заметные места. К утру перестала — незаметные места кончились. Подозреваю, что синяков на мне к этому моменту было не меньше, чем на Сириусе, да и болели они вполне достаточно, чтобы поддержать ощущение реальности.

Доставленный мною (с помощью Портала, разумеется) пожилой медик если и узнал героя газетных публикаций четырёхлетней давности, то вида не подал. После тщательного осмотра он констатировал полное истощение и отсутствие существенных внутренних повреждений (последнее нас несколько успокоило), а затем занялся повреждениями внешними. К моему удивлению, это заняло не менее часа. Рем (более опытный в таких делах) был не только удивлён, но и не постеснялся это удивление высказать. Сеньор Корте объяснил, что обычно при лечении мелких (да и крупных, в общем-то, тоже) травм просто подстёгиваются естественные процессы регенерации, но ускоренная регенерация требует от больного много сил, а они у него и так на пределе. Тут медик в свою очередь не смог не задать вопрос: как его пациент дошёл до жизни такой. Заранее придумать мы ничего не догадались, а правда была слишком невероятна. К моему глубоком облегчению, Тонкс без малейшей задержки изложила душер-р-р-раздирающую историю о злобном враге, много месяцев державшем беднягу в заточении. Похоже, способность к мифотворчеству была у них семейной чертой (Помнится, курсе эдак на четвёртом Мелисент заключила с Бартом пари, что Блэк ни разу до конца учёбы не повторится, объясняя коллективные опоздания Мародёров на уроки и нахождения в неположенное время в неположенном месте. И выиграла). То ли история вышла правдивая (во всяком случае, изложено было эмоционально), то ли Корте решил, что это не его дело, но переспрашивать он не стал. Одобрил в целом моё зелье, но предложил более эффективное «если сеньора не сочтёт за труд заглянуть ко мне завтра после полудня». Я не только подтвердила согласие «заглянуть», но и предложила воспользоваться моими запасами трав и «полуфабрикатов» из них. Он осмотрел указанные запасы, пришёл в восторг (пустячок, а приятно!) и спросил, нельзя ли получить гонорар натурой. На том к общему удовольствию и порешили.

* * *

Очнулся он только на третьи сутки. Я как раз прогнала-таки Гарри спать, впервые за всё это время (объяснив, что если нам придётся возиться с двумя полутрупами, ни одному из них от этого легче не станет). Уйти из комнаты мальчишка отказался наотрез — улёгся прямо на полу в моём верном спальнике. Чета Люпинов пребывала в лаборатории — теоретически они наблюдали за приготовлением очередного зелья, а практически — целовались. Впрочем, одно другому не мешало, если только Тонкс к котлу близко не подпускать. Рем (когда жена не слышала) говорил, что в его семейной жизни самое полезное заклинание — «Репаро». И при этом у него становилось такое счастливое лицо, что даже завидно. Подумать только, этот придурок целых полтора года бегал от собственного счастья, на основании того, что он, дескать, старый, бедный и опасный для окружающих! Как будто это имеет какое-то значение! Вот мой бывший был молодой, богатый и опасность представлял только для тараканов. И выдержала я с ним ровно год, почти что день в день. А последней каплей (что символично) послужила та самая роза, завалявшаяся в учебнике по травологии. Муж её обнаружил и тут же бросил в камин. Вообще-то я про неё напрочь забыла, но всё равно обиделась и заявила, что настоящие мужчины свои цветы дарят, а не чужие жгут. Что тут началось! На развод мы подали одновременно, благо детей не было. К счастью. Не дай Судьба были бы на него похожи! И какого Моргота я за него вообще вышла? И ведь никто за язык не тянул, сама согласилась. Надо будет Сириусу сказать, что он помог моему счастью. Или не надо, а то зазнается...

Занятая такими мыслями я даже не сразу почувствовала его взгляд. А может быть и сразу. Во всяком случае, когда подняла глаза от книги (в которой за два часа прочла ровно три слова) его глаза были открыты и вполне осмысленны. И снова (как тогда) он заговорил первым:

— Роксана, скажи, эти два года были или просто приснились? Драка в Министерстве, Арка... и всё остальное...

Я только сейчас поняла какой тяжеленный камень лежал до сих пор на душе. Я ведь даже думать боялась... его появление было таким невероятным... ох, да что это со мной? Совсем расклеилась! Даже сказать ничего не смогла — только кивнула, но он понял. Слабо улыбнулся:

— Не плачь, тебе не идёт... Сердитая ты как-то привычнее!

Только после этих слов я поняла, что и впрямь плачу. Да что же это такое! Я тряхнула головой и постаралась рассердиться — хотя бы на себя. Нашла время раскисать!

— Ты как? Болит что-нибудь?

— Нет, только слабость. А Гарри... он мне тоже не привиделся? Он ведь был там, с тобой?

— Он здесь, только спит сейчас. Разбудить?

— Не надо. А... мне показалось, там был ещё кто-то?

— Ремус и Тонкс. Кстати, они поженились.

И с чего мне пришло в голову это сказать? Впрочем, хорошо, что пришло. Он явно обрадовался:

— Здорово! Хватило-таки у девочки настойчивости...

Я уже раскрыла было рот, чтобы развить тему, тем более что была она (тема «О мужской глупости») неисчерпаемой, но поняла, что время для перемывания косточек неподходящее. Посему велела ему не тратить сил на болтовню, напоила очередной порцией лекарства и приказала спать немедленно. Не думаю, что он меня послушался — просто был ещё так слаб, что устал даже от такого короткого разговора.

* * *

Рем и Тонкс, как я и предполагала, совмещали приготовление зелья с поцелуями. По их реакции на мой рассказ я поняла, что не одну меня мучили сомнения относительно, корректно выражаясь, полноты памяти так волшебно появившегося из загадочного «нечто» друга. Теперь с этими страхами было почти что покончено, и вообще самое страшное вроде бы осталось позади. Во всяком случае, так нам хотелось думать.

Всё же я так и не смогла заставить себя уйти спать, хоть Рем и уговаривал, прозрачно намекая на «двойные стандарты». Наглая ложь! Я целых пять часов вчера проспала! Так что дождалась всё же повторного пробуждения нашего пациента. Хотя на этот раз тактично отошла в сторонку, дав ему пару минут (на большее моей тактичности не хватило) пообщаться с остальными. Всем нам хотелось его расспросить, но он был ещё так слаб, что ни у кого язык не повернулся. Ограничились вопросами о самочувствии. Могли бы обойтись и без этого, ответ в его исполнении был почти очевиден.

А расспрашивать начали только на следующий день.

Оказалось, он и сам не знает, чем его Белла шарахнула. И был ли он жив в строгом смысле слова, когда влетел в Арку. Скорее да, чем нет, потому что падение он помнил. А потом — темнота и голоса. И маняще-близкий Порог, за которым покой и небытие. И самое удивительное: уходящая вверх Дорога, свитая из тоски и боли тех, кому ты был дорог в жизни. Кому ты дорог и после смерти. Кому не хватает тебя. Можно пойти по ней, но только раз. А если Зов оборвётся хоть на миг... Второй попытки не будет.

По-моему, он рассказал всё же не всё. Иначе непонятно, чем же грозит неудачная попытка. Ну, сорвёшься — хуже-то не станет! Но, похоже, станет. Причём настолько, что даже бесстрашный Блэк не сразу решился ступить на Дорогу. Потом, обдумав его рассказ, я пришла к выводу, что неудачная попытка вырваться грозила вечным заточением в этом «нигде и никогда». Или, по крайней мере, длительным. Ведь был же там кто-то, чьи голоса он слышал, да и снаружи они слышны, следовательно — не бред. Так что скорее всего он, по обыкновению, постарался смягчить собственные беды. Зато расхвалил нашу верность и преданность так, что даже я почти покраснела. И дальше бы расхваливал, да слабость не позволила.

Следующие два дня мы все прилагали невероятные усилия, чтобы торчать у постели больного по очереди, а не всем вместе и, в придачу, не пытаться сразу пересказать в подробностях все события двух последних лет. Правда, основные рассказать всё же пришлось — он ведь не остался в долгу и сам стал задавать вопросы. Причём проявлял при этом такую настойчивость и проницательность, что я заподозрила: врал, когда говорил, что читать мысли не умеет. На прямой вопрос он только пожал плечами: «Умею, когда они на лице крупными буквами написаны». Так что, кроме приятной новости об окончательной победе над Волдемортом, пришлось сообщить и несколько менее приятных. Например, про смерть Дамблдора. И про то, что он здесь не единственный воскресший покойник. Последнее, впрочем, его скорее позабавило. Особенно, когда Люпин уточнил, что смерть пошла ему на пользу, избавив от «болезни полнолуния». На это Сириус помянул поговорку «горбатого могила исправит», но потом перестал придуриваться и от души порадовался за друга. Он, пожалуй, лучше нас всех понимал, что это значило для Ремуса.

* * *

Это произошло на пятый день с момента его первого «пробуждения». Мы оказались в комнате одни: Гарри спал, а молодожёны пытались приготовить обед, не перебив при этом половину посуды. Впрочем, если Тонкс ограничит своё участие периодическим чмоканьем мужа в щёчку... и, желательно, не в тот момент, когда у него в руках окажется горячая сковородка... в общем, мы уже привычно похихикали на эту тему, а потом он вдруг стал страшно серьёзным и сказал:

— Знаешь, а ведь это ты спасла меня.

— Почему я? — удивилась я, — Ты себя сам спас. Ну, на крайний случай, мы все вместе.

— Ты, — возразил он, — они ведь были мертвы какое-то время. А Звать могут только живые. Я ещё тогда понял, что с ними что-то случилось. Слишком резко оборвался Зов. Так не забывают. И я... в общем, я едва не остановился. А этого делать нельзя. Остановка — поражение. Но твой Зов остался, и я понял, что должен дойти. Должен узнать... я же не знал, что это ты, понимаешь?

Я не поняла. Остальных знал, а меня — нет? Это было обидно. Так обидно, что я не удержалась:

— Что, вокруг тебя столько влюблённых дурочек крутится, что даже выбрать не мог?

— Влюблённых?

Я ещё сильнее разозлилась. Он что, издевается?

— А то не видно?!

— Роксана, дурочка...

Вот это было уже совсем лишнее. Я залепила ему пощёчину от всей души, без скидок на болезненное состояние, вложив в неё весь страх и боль этих двух лет. У него даже голова дёрнулась. И нет бы хоть вскрикнул или там выругался — нет, молча взялся за челюсть и демонстративно подвигал туда-сюда, мол, не вывихнута ли? Невозможный человек!

— Гриффиндорская эмоциональность, значит? — прозвучало за моей спиной, — И слизеринская сдержанность...

Я обернулась и повторила упражнение. Особо не целилась, но попала. Пощёчина вышла звонкая, как только Тонкс не прибежала мужа защищать? Вот только женской драки здесь ещё не хватало...

Никогда не видела, чтоб два побитых мужика так весело хохотали! Ну что с ними станешь делать? Я обозвала обоих «окончательными гриффиндорцами» и двинулась было к двери, но обернулась — словно позвал кто. И замерла, ослеплённая сиянием двух синих звёзд. Ох, бойтесь, бойтесь своих желаний! Мечтала увидеть тот, прежний, взгляд? Теперь всё. Пропала ты, Роксана. Окончательно и бесповоротно.

Он вдруг перестал смеяться и проговорил очень серьёзно:

— Если б я хотя бы понадеялся, что ты сможешь полюбить меня, я в тот же миг пал бы на колени и просил твоей руки. И не встал бы, пока не получил согласие.

И вот тут я разревелась по-настоящему!