Черные крылья синего неба (джен)

Аркх Гонолулу

Веспа

Гонолулу вызывал у меня спектр разных чувств. Мне все время хотелось застыть и просто глазеть по сторонам с открытым ртом. Здесь даже воздух пах по-особому, возможно оттого, что повсюду росли цветы на клумбах. Красота была страшная: на каждом шагу статуи, картины, гобелены, даже люди, которых я успела увидеть, пока мы топали на встречу с принцессой, все как на подбор имели ангельские лица. Что уж говорить о самих гельма?

И все же от такой пестроты у меня быстро начало рябить в глазах и заныла голова. Перед нужной дверью миин’ах предупредила, чтобы я не раскрывала рта, дабы ляпнуть чего невзначай. Было обидно, что меня считают совсем уж за ребенка неразумного, но я спорить не стала. Что ж, буду молчать, пусть высшие сами между собой разбираются.

Страсть как любопытно было, какая она из себя — принцесса гельма. Оказалось, что красивая, но больше на мальчишку симпатичного похожа, чем на женщину, даже несмотря на пепельные локоны до середины спины. Правда, голос был женский — такой низкий-низкий. От него прям мурашки по коже разбегались, ух...

Разговор с правительницей душевным назвать было сложно. Тут нам еще наш пленник подсобил, разозлил он ее — жуть. Они, видно, знакомы были давно: так общались, словно в прошлом между ними что-то произошло. В итоге после его хамства нам дали полный от ворот поворот.

Я перетрусила, когда поняла, что это тот самый Таль, про которого мне рассказывал Рийк и из-за которого его родичи весь Милан перетряхивали. Он нас к себе жить зачем-то позвал и вообще вел себя странно. Но с учетом того, что больше предложений о ночлеге не поступило, у Таат не осталось выбора и мы потопали к нему.

Асаи тоже выглядел очень недовольным. Интересно чем ему так пепельные птицы досадили, что при виде каждого, он кривился, словно ему целый лимон в рот засунули. Казалось, он готов был сбежать спать под ближайший куст, лишь бы не находиться с ними в одном помещении. Мне очень хотелось поговорить с ним, узнать что-то о проклятом доме Тса и его прошлом. Желание было непреодолимым, сама не могла понять, откуда вдруг такой интерес. И еще рядом с ним мне было отчего-то странно спокойно — будто со старшим родственником, сильным и хорошо знакомым. В общем, бред какой-то, который я списывала на пройденный барьер плоти. Должны же были высвобожденные гормоны хоть как-то проявиться? Вот таким причудливым образом они, верно, и давали о себе знать. Он же, наоборот, от меня шарахался, лишний раз поблизости оказаться и взглядом пересечься избегал.

Интересно, что со слугами он был мягче и приветливее, чем все остальные. Он был единственным, кто реально их замечал, и не говорил с ними свысока.

Верхний город лежал в жерле мертвого вулкана и казался одним запутанным огромным зданием — по крайней мере, ничего похожего на отдельные дома я не увидела. Отдельные его части были очень странной архитектурной формы. Комнаты Таля находились на задворках, откуда так здорово был виден океан.

Неожиданный хозяин действительно накормил нас вполне изысканным ужином. Он посоветовал Таат попробовать поговорить с принцессой еще раз, когда та остынет. После чего пожелал нам приятно провести время и настойчиво попросил не тревожить его в двух комнатах, которые оставил за собой. Заранее извинившись за своих возможных гостей и активную ночную жизнь, он нас покинул.

Мне жуть как не хватало Рийка. Таат я практически не видела — она пыталась добиться новой встречи с принцессой и все время проводила за пределами покоев нашего гостеприимного хозяина. Асаи тоже куда-то постоянно сваливал, то ли от моего общества, то ли от пепельных птиц. Правда, совсем не сбегал и раз в день дисциплинированно обозначал свое присутствие. Если пересекался с миин’ах, она принималась на него шипеть, а он в ответ огрызался — в общем, полная идиллия и взаимопонимание.

Наш гостеприимный хозяин выделил нам две из своих четырех комнат, а в остальные посоветовал лезть, только если захочется новых и ярких ощущений. Сказано это было таким глумливым и ехидным тоном, что я решила туда не соваться. В одной из них, как я поняла, была его мастерская, в другой спальня. Собственно, именно там он и проводил фактически все свое время. К нему приходили толпами какие-то гельма и люди. Причем, люди красивые, легкие и звонко веселые. Эх, на них даже просто смотреть было завидно... Правда, звуки диких гулянок и оргий, доносившиеся из-за закрытых дверей, меня скорее пугали, чем завораживали. Таат же вообще брезгливо морщилась, слыша что-то такое. Правда, гельма и миин’ах существовали в совершенно разных ритмах: Таль оживал только глубоким вечером, а она (смертельно ненавидящая тьму) обычно уже обычно крепко спала к тому времени.

Так, в маете, скуке (мне даже не позволили сходить взглянуть на океан) тянулось время до этого их Великого Бала. Таат считала это событие последним шансом отловить принцессу и переубедить ее. Я, говоря по правде, не надеялась даже одним глазком взглянуть на это мероприятие. Как-то смирилась с ролью бесполезного балласта, с которым непонятно, что делать, и которому ничего нельзя.

Но на этот раз я ошиблась. И удивил меня, как ни странно, наш хозяин. Таат ушла еще с рассветом, Асаи я не видела со вчерашнего вечера. И тут вдруг Таль выполз из свей комнаты, невероятно для себя рано — еще даже не подали обед. И был он свеж, бодр и весел, что тоже странно, так как обычно после пробуждения с ним творилось прямо противоположное. Он увидел, что я в двадцатый раз перелистываю альбом с гравюрами абсолютно не знакомого мне художника, и присел на край кресла, в котором я практически задремала за этим увлекательнейшим занятием. Некоторое время он изучал меня, а я смущенно разглядывала его босую ступню с измазанной в синей краске пяткой.

— Тебя зовут Веспа? А это что-то значит?

— На старинном языке людей моего аркха это значит оса.

Он рассмеялся.

— Какая же ты оса? Так, пичуга. Или, быть может, у тебя жало есть? Проверим?

Он шутливо поднял край моей рубашки. Я отскочила от него и отчаянно покраснела. И тут же устыдилась и своей реакции, и пылающей как маков цвет физиономии. А он лишь еще пуще развеселился. Мне даже захотелось кувшин с водой ему на голову одеть, что бы хохот как-то унять. Наконец, отдышавшись, он заговорил более-менее нормальным тоном, лишь нотки дурашливости проскальзывали в нем:

— Тебе тут торчать не надоело? Не хочешь побыть моей запасной партнершей на балу?

Я опешила. Пригляделась внимательнее: не дурят ли меня? Вроде нет: смотрит серьезно и даже ржать перестал.

— А что значит запасной?

Он легким движением стек с кресла и с головой залез в один из многочисленных платяных шкафов, загромождавших комнату. Оттуда, приглушенный шорохом ткани, донёсся ответ:

— Понимаешь, моя основная партнерша может внезапно почувствовать себя плохо и вообще, лучше, чтобы кто-то мог помочь мне и ей, если что. А так, и тебе плюс: вряд ли в твоей короткой людской жизни тебе еще хоть раз выдастся возможность увидеть Великий Осенний Бал в Гонолулу.

Он вынырнул, сжимая в охапке ворох тряпок, и небрежно швырнул его на низкий диванчик, служивший мне кроватью.

— Нынче в моде траур, а значит, черное и сиреневое будут как нельзя лучше. Это, конечно, сшито не на заказ, но, думаю, должно подойти. Можешь подумать до вечера, мне все равно нужно уладить парочку дел.

Я только открыла рот, чтобы сообшить, что уж переодеваться точно не намерена, а его уже и след простыл — только громко и предупреждающе хлопнула дверь в спальню.

Сначала я просто ходила кругами, размышляя, стоит или не стоит во все это лезть. Очень не хватало моих спутников, чтобы посоветоваться, или хотя бы услышать от них твердое и категоричное «не хрен тебе там делать». Под напором любопытства я развернула ту охапку ткани, что оставил мне гельма. Это оказалась простого покроя туника из невероятно приятного на ощупь переливчатого сиреневого материала — точь в точь цвета глаз нашего хозяина. Ее так и хотелось гладить и касаться, никогда не видела ничего похожего. Еще там был короткий черный плащик с изящными серебряными пряжками. Я присвистнула, представив, сколько может стоить весь этот комплект. Наверно, половину продуктовых лавок на рынке Милана скупить можно. Естественно, я не выдержала и стала примерять эту роскошь, воровато оглядываясь по сторонам: мне казалось, что сейчас кто-нибудь войдет и поднимет меня на смех.

Когда, нарядившись, я разглядывала себя в высокое мутное зеркало, меня посетило странное чувство. Нет, безусловно, эта одежда шла мне, как ни одна до нее, она идеально сидела, нигде не обтягивала, не была пошлой, и вообще я ее практически не чувствовала, словно была обнаженной. И в то же время, мне было неуютно: я словно влезла в чужую шкуру, попала под чары этого места. Солнечный и ясный Милан был вытеснен из меня дымкой иллюзорного Гонолулу с его лживыми хозяевами, на которых нельзя смотреть слишком долго и слишком прямо, иначе потом не оторвать взгляд, и яд их очарования плотно войдет в кровь и душу.

Стараясь побыстрее избавиться от неприятного ощущения, я стала судорожно расстегивать застежку плаща. Не разобравшись сразу, возилась с ней достаточно долго, и именно в этот момент, как назло, заскрипела открываемая дверь. Чертыхнувшись сквозь зубы, я подняла глаза. На пороге стояла Таат. Судя по усталым и печальным глазам, попытка поговорить с принцессой в очередной раз провалились. Она осмотрела меня с ног до головы с легким удивлением.

— Тебе идет. Ты собираешься пойти на праздник? Я бы не советовала. Великий Бал достаточно специфическое событие для человека, особенно из другого аркха.

Уже во второй раз за сегодняшний день я отчаянно покраснела и защелкнула обратно изящный замочек: глупо было бы трусливо переодеваться прямо перед миин’ах.

— Меня пригласил Таль.

Она устало потерла переносицу.

— Ты уверена, что это тебя обезопасит?

— Я уверена в том, что после прохождения барьеров и Дня Посвящения являюсь полноценной взрослой личностью и сама вправе принимать решения и нести за них ответственность.

Таат рассмеялась.

— Ты решила, что я беспокоюсь о тебе и решила мамочку разыграть? Да развлекайся на здоровье! Какая теперь разница, — она со злостью стукнула раскрытой ладонью по столу. — Всё одно печати гельмы нам не видать, а без нее всё бессмысленно.

— Может, стоит поговорить с принцессой прямо на Балу? Она будет веселее и потому мягче.

— Может, и стоит, но из комнаты я в эту ночь не выйду: там будет слишком много тьмы.

— Я бы могла…

— Что, ты считаешь, у тебя получится то, что не вышло у меня — договорится с древней высшей? Да ты крайне самонадеянна!

Я не нашлась, что ответить. В поисках поддержки огляделась по сторонам и увидела наблюдавшего за нашей перепалкой Таля. Он стоял на пороге своей спальни и с ленивой полуулыбкой взирал на нашу перепалку.

— Тебя уже пора спасать от разъяренной огненной девы?

Таль успел переодеться, и домашний халат сменился черно-лиловым шелковым одеянием. Я опять совершила ошибку, долго и пристально его разглядывая. Меня тут же накрыло волной его чарующего обаяния. Как обычно: минута — и ты уже готова ползти к нему на брюшке с одним желанием — погладиться об его ладонь. Пришлось хорошенько встряхнуться, чтобы согнать с себя наваждение. Воистину, нет более страшного оружия для целомудрия и невинности, чем гельма.

— Я сама неплохо справляюсь.

— Ну, тогда я просто украду тебя в статусе победительницы. Думаю, скоро все начнется.

Он пошел к двери, и я, немного помедлив, нехотя последовала за ним.

Верхний город преобразился. Не знаю, откуда Таат надумала себе про тьму. Ночные сумерки были полностью разгромлены множеством светильников, стоящих как снаружи — в террасах, садах и скверах, так и внутри — в многочисленных залах и коридорах. Некоторые потрясали: к примеру, стеклянные танцующие женщины, наполненные изнутри белым, синим и фиолетовым пламенем. Повсюду колыхались полотнища шелка, расшитые по краям бубенцами. Каждое в порывах океанского ветра звучало по-своему. Дух захватывало от великолепия зрелища.

Люди и гельма гармонично влились в общую картину. Их смех, голоса, пение вплетались в перезвон бубенцов, а танцующие или изыскано застывшие силуэты казались продолжением декораций и интерьеров. Когда я замерла с широко распахнутым ртом, пожирая глазами дивное зрелище, мой спутник нетерпеливо дернул меня за плечо.

— Пойдем же! Во дворце все это еще внушительнее — насмотришься.

Я неохотно затопала за ним, приноравливаясь к его широкому легкому шагу. Черт возьми, он, похоже, вообще не касался земли, настолько быстро перемещался!

Вкусить всей прелести дворца мне не дали, потащили куда-то вниз по винтовым лестницам. Тут было душно и совсем не празднично. Сновали туда-сюда взмыленные слуги с подносами, не обращавшие на нас внимания. У ничем не примечательной двери он остановился.

— Жди меня здесь, я сейчас приду.

Он оставил меня снаружи, а сам скользнул внутрь. Я с опаской огляделась по сторонам. Мне было абсолютно непонятно, где я находилась, а главное, как отсюда выбираться в единственно знакомое место — покои Таля.

Отсутствовал он порядочно, я уже совсем было решила, что притащить меня сюда и оставить — изощренная жестокая шутка. Я набралась храбрости, чтобы отловить наименее спешащего слугу и спросить у него обратную дорогу. В тот момент, когда, ухватившись за молоденькую девушку с жаровней в руках, блеющим от смущения тоном начала лепетать о своей проблеме, он наконец соизволил появиться. Да еще не один, а в сопровождении девицы — как видно, своей основной пары.

Нет, я ожидала чего угодно — знойную красавицу или, наоборот, страшную бабищу (кто эти вкусы высших разберет, к нему, бывало, такие шастали!..), но никак не древнюю старушенцию с осоловелой восторженной улыбкой и стеклянными глазами. Теперь понятно, почему ему может потребоваться помощь. Она же рассыплется, едва начнет танцевать — должен же кто-то вместо него, великолепного, песочек с пола смести. Бабушка, между тем, довольно дружелюбно подмигнула мне и прошамкала что-то вроде приветствия. Я готова была схватиться за голову и драпать со всех ног — эх, знать бы еще куда...

— А вы уверены, что наличие двух дам у одного кавалера не будет нарушением каких-нибудь традиций? Может, мне стоит на этом этапе отсеяться и вернуться к себе, то есть, к вам домой? — предприняла я последнюю попытку ретироваться.

Он посмотрел на меня ангельски невинными сиреневыми глазами и крепко ухватил под локоть.

— Что ты! Таких традиций у нас нет. Любой представитель чистой крови, а тем более королевской ее линии, волен брать с собой на торжественное представление столько партнеров, сколько его душе угодно.

— Что еще за представление? — спросила я разом севшим голосом. — Там что, кто-то выступать будет?

— Все выступления будут позже. А сначала гельма будут радостно любоваться друг другом, по очереди. Не переживай, мы не опоздаем. Мое имя как раз в конце списка, аккурат перед материнским — принцесса должна завершить это действо.

Что-то мне подсказывало, что он прекрасно понимал, из-за чего я на самом деле переживаю. Никакого желания становиться посмешищем на глазах целого народа и участвовать в его играх с матерью у меня не было. Но пальцы, сжимающие мой локоть, были жесткими и крепкими как кандалы.

Старушка прошамкала:

— Эх, знала бы ты, малышка, какая честь тебе выпала... Меня лишь дважды на представление звали. Я тогда была молода и, кстати, гораздо красивее тебя… — Она довольно хихикнула.

Наклонившись к самому уху Таль шепнул.

— Я отплачу тебе, не переживай. И поверь, награда будет стоить твоих страданий.

Что-то его словам мне верилось совсем мало.

Само представление происходило на внушительных размеров то ли полянке, то ли зале под открытым небом. Пол был выложен мраморными плитами, сквозь которые прорастала трава. Высокие деревья, стилизованные под колонны, или же, напротив, колонны, искусно имитирующие зеленые деревья, были подсвечены сиреневыми шарами, полностью отгоняющими окружающую тьму. Музыка, звучащая непонятно откуда, была громкой и торжественной.

По кругу площадки шла украшенная терраса, на которой было шумно и тесно. Именно с нее под бурные аплодисменты спускались те, кого называл изрядно охрипший гельма. Кто-то выходил парой, делал несколько танцевальных па и удалялся. Кто-то устраивал яркое выступление. Порой все затягивало туманом, из которого прорастали неведомые цветы и разбегались диковинные звери, порой будто океанские воды смыкались над головами и разноцветные рыбки скользили на уровне глаз. Вот уж воистину мастера иллюзий...

Были и люди. Мне особенно запомнилась танцовщица, гнущаяся как тростник, почти полностью обнаженная, с золотыми звенящими браслетами и водопадом иссиня-чёрных волос, взмывающих вокруг ее лица во время особо ярких движений.

Естественно, я застыла в том уголке, куда приткнул нас Таль. Ничего подобного я не то что раньше не видела, но и представить не могла, что такое бывает. Даже мысль, что надо будет выходить в центр и позориться, поскольку абсолютно неведомо, что на уме у Таля и какую роль должны играть в этом я и бедная старушка, не могла заставить меня перестать восхищенно таращится и охать.

Нескоро, но именно в тот момент, когда от окружающих чудес у меня начала кружится голова, объявляльщик (или как он там у них назывался) громко и торжественно прокричал:

— Сын Сайлим единственной и неповторимой принцессы гельма, великолепный художник и поэт Тальгарстир и его, — он покосился на нас и, смущенно кашлянув, проговорил на тон тише, — и его дамы.

Кажется, он пытался добавить «прекрасные», но пересилить себя и так откровенно солгать все же не смог.

Таль наклонился к птичьей головке старушки и зашептал ей что-то в ухо, отчего она пришла в дичайший восторг и даже захлопала в ладоши. Затем он опять крепко ухватил меня за локоть и потащил за собой. Бабушка шла сама, легко и весело, глядя по сторонам абсолютно счастливым взглядом младенца.

Когда мы оказались в центре зала, шепоток за нашими спинами стал язвительным и весьма различимым. А потом начало происходить нечто немыслимое. Рука Таля, и без того напряженная, стала совсем каменной, а пальцы сомкнулись с такой силой, что наверняка оставили синяки. Со всех сторон к нашим ногам протянулись длинные тени. Плесень поползла по узорчатым колоннам и мраморному полу. Что-то невыразимо жуткое разливалось в воздухе...

Все разговоры мгновенно стихли. Нет, ничего конкретного он не создал, чудовищ, сродни тех, которыми так напугал меня его соотечественник в Милане, не появилось, но шестое чувство подсказывало мне, что он коснулся гораздо более страшного и запретного. Никогда не сталкивавшаяся с Хаосом, я явственно почувствовала его дыхание. Что уж говорить о тех, кто видел его воочию и потом тщетно пытался забыть, вытравить из своей памяти. Интересно, как ему, родившемуся уже на Земле, удалось так точно воспроизвести то, чего он никогда не мог видеть?

В оглушающей тишине раздавались отдельные панические выкрики. Мне, как и бабусе, судя по восторженному выражению ее лица, страшно не было. Возможно оттого, что мы стояли в самом эпицентре и Таль не подпускал к нам близко свое творение. Это длилось и длилось... На самом деле, думаю, времени прошло немного, но каждая секунда превратилась в вечность.

Таль вел нас под руки по кругу, медленно и торжественно, и Хаос метался вокруг.

Внезапно раздались звонкие хлопки. Подняв голову, я уперлась взглядом в закутанную в алое фигуру принцессы гельмы. Она аплодировала, но лицо ее было перекошено от ярости.

Красным лезвием, прорывающим его иллюзию, она скользнула в центр. Вслед за ней тянулся лоскут чистого неба и струя свежего воздуха, которые расходились все шире, смывая остатки видения. Таля заколотила крупная дрожь. Теперь он не держал меня, а напротив, держался сам, с трудом стоя на ногах, но подошедшую мать встретил прямым взглядом и даже попытался иронично улыбнуться.

Она залепелила ему пощечину. Вместе со звонким звуком спали последние ошметки иллюзии, и все вокруг разом заговорили — облегченно, возмущенно, с яростью. В этом гуле, слова тихо произнесённые Сайлим, были слышны только нам.

— Это выходка, мальчишка, переходит все границы!

Таль же, напротив, постарался ответить ей громко, чтобы быть услышанным как можно большим числом людей:

— Что вы, мама, какая выходка? Разве этот бал не приурочен к годовщине исхода с Сель? Мне просто захотелось напомнить о том, от чего мы бежали. Кажется, память моего народа оказалась слишком короткой и они начали забывать детали.

Ноздри принцессы гневно раздувались. Она явно с трудом сдерживалась, чтобы не вмазать ему еще раз, не желая потерять лицо.

— Прочь, щенок! Твое счастье, если я не увижу тебя до конца праздника. А потом у нас состоится очень серьезный разговор.

Он шутливо поклонился, отчего чуть не нырнул головой вниз. Я вовремя удержала его от позорного падения.

Когда мы уходили, люди и гельма расступались перед нами с кривящимися от негодования лицами и чуть ли не плевали под ноги. Эх, спасибо тебе, милый Таль, за ни с чем не сравнимые минуты, когда ощущаешь себя средоточием всеобщей ненависти и презрения...

Сегодняшний «герой» полулежал на резной скамейке беседки в глубине сада, куда я его практически перетащила, следуя его размытым указаниям. Слава богу, поблизости никого не было. Старушка по-прежнему пребывала в бурной радости по поводу его поступка, о чем лепетала много и бессмысленно. Я же имела счастье «наслаждаться» Великим Балом. А что: из-за деревьев и розовых кустов были даже слегка заметны разноцветные огни, вспыхивающие в небе, а если очень прислушаться, можно было уловить отголоски музыки. И я была рада уже тому, что меня больше никто не тянул участвовать в сомнительных мероприятиях.

За время, пока наш кавалер изволил отдыхать, а вернее, пребывать в полуобморочном состоянии, я успела узнать от бабушки (оказавшейся его бывшим учителем — то ли словесности, то ли стихосложения) огромное количество новой и абсолютно бесполезной для себя информации. И о том, что окон в ее новых покоях нет и ее просто обязаны за все заслуги поселить в других комнатах. И о том, какой молодец Таль, что устроил такую встряску всей этой толпе. И о том, что правая коленка у нее постоянно ноет. Старушка даже пыталась прочесть стихи, вероятно, свои, но путалась и сбивалась, и я даже краем не почувствовала какой-то особой гениальности этой тарабарщины. Улучив момент, когда в ее бесконечно-абсурдном монологе возникла пауза, я попросила Таля, уже слегка отошедшего, отвести меня обратно. Кажется, это вышло жалобнее, чем я рассчитывала.

— Обойдешься, — он потянулся всем телом и принял более вертикальное положение. — Не все дела сегодняшней ночи еще завершены.

— Говоря по правде, у меня больше нет желания участвовать в ваших делах. Надеюсь, вы сумеете справится с ними и без меня, — я выдала это максимально саркастическим тоном, на который была способна, но его не проняло.

— Не справлюсь, — Таль окончательно поднялся на ноги и с болезненной гримасой растирал затекшее плечо. — Мне нужна компания. Госпожа учитель, — он склонил перед старушкой голову в изящном полупоклоне, — простите ли вы меня, если я ненадолго покину ваше общество? Будете ли вы так любезны дождаться здесь нашего скорого возвращения?

— Это прекрасное место, чтобы ждать тебя, мой милый мальчик, — трогательно-нежным жестом она погладила его по щеке. — Здесь видно настоящую ночь и пахнет великолепно.

— Пошли! — Таль не соизволил даже обернуться, чтобы проверить, следую ли я за ним.

Я шла и от злости шипела себе под нос. Еще никогда в жизни у меня не было столь сильного желания врезать высшему, желательно по спесивому личику и чем-нибудь потяжелее.

И опять мы шатались по каким-то бесконечным переходам, залам и лестницам. Кажется, Таль выбирал наиболее безлюдный маршрут, так как ни праздничных толп, ни даже отдельных персон мы не встретили. Когда мое шипение достигло критического уровня громкости, мы наконец пришли. Таль остановился у стены рядом с высокой мраморной статуей. Звуки музыки грохотали где-то поблизости, но в самом коридоре было пусто. Оглядевшись по сторонам, он ухватил меня за руку и потянул за собой в узкую щель за скульптурой. В ней было очень тесно, и я с трудом протиснулась вслед за ним. Слава богу, тащили меня по этой норе недолго. Через минуту мы вывалились в более просторное помещение. Оглянувшись по сторонам, я с ужасом обнаружила, что мы находимся в личном кабинете принцессы, том самом, где она не так давно принимала нас. Прикинув всю тяжесть последствий, которые на меня обрушатся, если обнаружат здесь, я приготовилась издать вопль возмущения, но гельма вовремя зажал мне рот рукой.

— Не паникуй! Мать здесь точно в эту ночь не появится: у нее есть множество более скрытых и укромных уголков для праздничных развлечений. Но все же стоит вести себя потише, она вполне могла оставить кого-то в приемной, уловила?

Я осторожно кивнула, и он отнял руку от моего лица. Самым тихим шепотом, на который была способна, я все же задала вопрос, беспокоящий больше всего:

— На кой черт мы сюда проникли? Вернее, на кой черт тебе понадобилось меня сюда тащить? Это что, теперь любимое твое развлечение — ставить меня в опасные и идиотские обстоятельства?

От возмущения, не осознавая того, я обращалась к нему на ты. К высшему на ты? Еще месяц назад такое мне и во сне привидеться не могло.

На мою гневную отповедь Таль не прореагировал. Убедившись, что лишнего шума производить не буду (я ведь не самоубийца), он принялся методично рыться в многочисленных шкафчиках. Отлично, теперь я еще и соучастник ограбления… в чужом аркхе… высшей… правительницы... Ну, во что еще более безумное можно вляпаться?

Чтобы хотя бы воочию не наблюдать масштаб катастрофы, я зажмурилась и села на пол, обхватив голову руками. Время шло. Тихое ворчание Таля сменилась внезапно восторженным выкриком, тоже, правда, едва слышным. Ведомая любопытством, я приоткрыла один глаз: что же он там нашел наконец?

Он приблизился ко мне, довольный, как объевшийся сливок котяра, одну руку спрятав за спиной. Сиреневые глазища излучали ехидство.

— Скажи, дитя человеческое, что ты благодарна мне, и вообще, я спаситель вашего почти загубленного мирка, — потребовал он с усмешкой.

— Ты безумец. Я понятия не имею, о чем ты говоришь, но если ты отыскал то, за чем пришел, может, соизволишь отвести меня обратно? Лимит моего терпения на сегодня исчерпан.

Он покачал головой и вытащил из-за спины руку. На ней красовался изысканный серебряный браслет с лиловым камнем посередине.

— Я очень рада, что у тебя вдруг проснулся приступ любви к ювелирным украшениям своей матушки, но зачем ты суешь эту штуку мне под нос?

Я еще говорила, но в голове уже сверкнуло озарением: украшение, спрятанное в комнате принцессы! Камень в браслете сверкнул в свете единственного горящего шара, в нем проступило изображение цветка с иглами вместо лепестков. Я чуть не подпрыгнула до потолка и едва сдержалась, чтобы не завопить во весь голос.

— Это что, печать вашего дома? Мы что, сперли печать гельмы?

— «Мы сперли» — не слишком ли громкое заявление с твоей стороны? Кажется, ты в этом процессе участвовала только косвенно.

— Но зачем? Ты и так наворотил сегодня делов, а после такого тебя точно не пощадят.

Таль пожал плечами.

— Вам же нужен доброволец моей крови. Ни у меня, ни у вас теперь нет выбора, и нам придется терпеть общество друг друга. Думаю, небольшая прогулка на историческую родину пойдет мне на пользу. А сейчас нам пора выбираться отсюда. Светает. Времени на завершение всех дел у нас только до полудня.

Моя эйфория тут же сменилась упадком.

— Как же врата? Ни ты, ни Асаи их пройти не смогут.

— Почему же? Двери на Черный остров открыты всегда, а уж оттуда выбраться не проблема. Учись, если нет прямой дороги — всегда существуют обходные пути, — он подмигнул мне с лукавой улыбкой.

Мы вернулись к беседке. Старушка-учитель спала на скамейке, свернувшись калачиком и блаженно улыбаясь. Таль ласково погладил ее, как ребенка, по голове и легким движением поднял на руки. Она не проснулась, лишь сладко зачмокала во сне. Было странно, откуда в нем, не отличавшимся крупным телосложением, были силы так непринужденно держать ее на весу. Он повернулся ко мне.

— С твоего разрешения я отнесу госпожу учителя в ее покои. Я виноват перед ней: обещал запоминающийся и яркий бал, а устроил непонятно что, да еще и бросил одну под конец.

Пришлось скрепя сердце согласиться в очередной раз подождать его в одиночестве.

Оставшись одна, я с тоской посмотрела на розовеющее небо. Хотелось есть и спать, гудели ноги, от нервного перенапряжения трещала голова. Праздник и не думал заканчиваться, все также звучали музыка и голоса. В эти укромные заросли, слава богу, никто пока не совался, но меня все равно потряхивало. Все казалась, что Таль попался в лапы матери и сейчас из кустов вывалятся ее прихвостни, набросятся на меня и убьют, не особо разбираясь, кто и в чем виноват.

Я так накрутила себя, что, когда кусты действительно зашуршали, мгновенно слетела со скамеечки и спряталась за колонной посреди беседки. Причем меня не смутило, что колонна была уже меня раза в три и являлась, по сути, толстой палкой, из-за которой прекрасно просматривались большие куски меня. К счастью, незваным гостем оказалась девушка, гельма. В руках она держала открытую бутылку, шикарное платье змеиного фасона было изрядно помято и порвано, а на лице блуждала отсутствующая улыбка. Увидев композицию из меня и шеста, за которым я пыталась скрыться, она принялась смеяться.

— Эй, сладкая, я не кусаюсь!

Она помахала мне рукой, и я, со стыдом покинув свое укрытие, ответила ей тем же. Для девушки это послужило сигналом: она тут же забралась в беседку и начала разглядывать меня с бесцеремонным любопытством.

— Ты здесь тоже служишь или ты творец? Странно, я тебя раньше не видела, а я почти всех здесь знаю. Но это неважно. Сегодня такая ночь, а ты грустишь. Нельзя так! На вот, выпей, нету лучше средства от грусти, клянусь могилой своей бабушки, которую я, кстати, никогда не видела.

Она рассмеялась над своей шуткой и, подмигнув, протянула бутылку, которую до этого нежно прижимала к груди.

А почему бы нет? — подумалось мне. В конце концов, глоток вина за сегодняшние ночные подвиги я точно заслужила. Я приняла бутылку и от души отхлебнула благоухающий, терпкий напиток. И лишь после этого поняла, какая же я дура. Наивысшая глупость — пить что-то в аркхе Гонолулу, столице наркотиков и дурманов. Мысль была очень четкой, но короткой. Мне не удалось зацепится за нее, потому что всю меня затопило изнутри теплом и светом. Мир стал ослепительно прекрасным, он рассыпался перед моими глазами тысячью разноцветных бликов и лучей. Новая подруга — а я сразу почувствовала, что она именно подруга, и нет никого ближе и быть не может — весело смеялась, и было это так здорово и заразительно, что я тоже хохотала и не могла остановиться.

Потом мы куда-то пошли и я наконец увидела сам Бал в его великолепии. Казалось, невозможно даже придумать более совершенное и прекрасное действо. Я танцевала без устали и снова пила, и дурман все глубже проникал в меня вместе с ощущением беспредельного счастья. Я долго рассказывала девушке по имени Ирис (возможно, именно она привела меня, или же то была совсем другая женщина: мне трудно было сосредоточиться, чтобы понять это точно) о том, как мне хочется увидеть вблизи океан, коснуться его. Она кивала и смеялась. Затем я куда-то бежала. Абсурдная архитектура манила и звала, и моя обезумевшая голова кидала меня то в подвалы, то на узкие и высокие крыши.

В какой-то момент, когда сознание просветлело, я поняла, что абсолютно не представляю, где нахожусь. Это был уже не верхний город: я стояла на пологом кратере с его внешней стороны. Подо мной расстилался нижний город, и бескрайние лазоревые воды были совсем близко. Я успела ужаснуться и принять решение повернуть назад, и на этом благоразумие опять покинуло меня, а ноги понесли в противоположную сторону.

Таль рассказывал, что выйти из верхнего города просто, а вот обратно проникнуть без соответствующего амулета или крови гельмы невозможно: вокруг наворочен какой-то невидимый барьер. Я пересекла его, даже не заметив. Я бежала вниз, а потом, споткнувшись, катилась, и мои локти и коленки собрали все окрестные колючки. Мне повезло, что вывалилась я в отдалении от нижнего города, в уединенной бухте.

Лазоревый простор пленил напрочь. При свете солнца Сеть не была видна, и вокруг разливалась полная свобода и покой. Я касалась воды пальцами, бегала по мокрому песку босиком, плакала и смеялась одновременно. Мозгов хватило лишь на то, чтобы не лезть глубоко. Плавала я так себе и, наверняка, зайди я в этом состоянии в воду, моя первая встреча с океаном оказалась бы и последней. Постепенно хмель сходил с меня вместе с остатками сил. На последнем издыхании я добралась до ближайшего дерева, куцего и высушенного жарой. На секундочку прилегла под ним, что бы чуть-чуть отдохнуть и затем возвращаться обратно, и тут же отрубилась.

Вряд ли в моей жизни до этого было более отвратное пробуждение. Во рту царила сушь, как в пыльном мешке у матушки на чердаке. Голову ломило так, что проще было, наверное, ее отрезать, чем лечить. Солнце благополучно перевалило на другую сторону неба, и тень от дерева принадлежала теперь кому угодно, только не мне. Пекло неимоверно. И все же разбудили меня не эти прекрасные факторы, а незнакомые голоса, гремевшие над самым моим ухом.

Я разлепила будто залепленные подсохшим тестом глаза и с трудом сфокусировала взгляд на окружающей действительности. В паре шагов от меня стояли трое мужчин. Явно люди и, судя по простецкой латаной одежде, к элите высшего города не принадлежавшие. «Вот и довелось с коренным населением Гонолулу познакомится», — скользнула в голове ленивая мысль и тут же растворилась под волной боли, стекающей от затылка ко лбу.

Поначалу я не могла понять, о чем они говорят. Отдельные буквы не складывались в моем мозгу в слова, а слова — в предложения. Я лишь присматривалась к ним, но чем больше смотрела, тем меньше они мне нравились. Лица были неприятными, и улыбались они друг другу нехорошо. Я нередко сталкивалась со всякими неприятными личностями в Милане. Компашка у меня была уличная, и многое случалось наблюдать, поэтому нюх на склизких людей был у меня отменный. Я заставила себя сосредоточится и, невзирая на молот и наковальню под черепом, вникнуть в их разговор.

— Слышь, баран, а вдруг она из этих... ну, прислуга у пепельных. Они же нам головы поотрывают, — тощий и похожий на драную крысу мужчина говорил тонким бабьим голосом.

— Да брось ты! У них таких страхолюдин не водится, да и не сунулась бы она вниз. — Его собеседник, напротив, был дряблым и крупным, под стать своему басу.

Третий, с огромным ожогом, изуродовавшим половину лица, сплюнул на песок.

— А даже если так. Кто узнает-то? Думаете, они кинуться искать ее? Бросьте, пепельные ради человека даже пальцем не пошевельнут. А нам за нее прилично деньжат отсыпят, если в какой-нибудь бордель оттащим. Девка пусть и не слишком красивая, зато молодая, крепенькая. Вдруг она еще невинной окажется — прикиньте, как озолотимся.

— Скажешь тоже, невинной! — засмеялся толстяк.

Я ощутила, как волосы у меня на макушке медленно зашевелились. Жары я уже не чувствовала — бил озноб паники.

— Так-то оно так, а все же боязно, — вздохнул тощий.

— Боязно — домой топай, тебя там твоя грымза заждалась уже, — презрительно бросил обожжённый. — А мы с Медузой оттащим девку куда надо и славно погуляем. Правда, толстый? — Он ткнул приятеля в бок, и тот опять то ли загудел, то ли гулко загоготал.

Похоже, спор у них шел уже довольно давно, и на меня они внимания не обращали. Я решила воспользоваться этим и слинять по-тихому. В принципе, на удачу я особо не рассчитывала: они находились слишком близко, спрятаться вокруг было негде, а главное, не было уверенности в своей способности не то что бежать, но даже просто уверенно идти. Но не попытаться предпринять хоть что-нибудь было еще глупее.

Я медленно перевалилась на живот, стараясь дышать через раз, чтобы было тише. Подтянув колени, поднялась на четвереньки. Мир вокруг тут же заколыхался, а к горлу подступила тошнота. Я догадалась, что становиться на две конечности точно не стоит, раз так неуютно чувствую себя даже на четырех. Но так было даже удобнее ползти в сторону ближайших кустов. Преодолев метров тридцать, я осознала, что голоса за спиной подозрительно стихли. Обреченно обернувшись, узрела невеселую картину: вся троица следовала за мной на расстоянии пары шагов. К их лицам прилипли мерзкие глумливые ухмылки.

Обожженный подошел ко мне и присел рядом на корточки. От него омерзительно пахло луком, перегаром и какой-то гнилью.

— Ты куда это собралась, милая?

Он положил мне на плечо мерзкую потную ладонь и широко улыбнулся, обнажая голые десны с черными пеньками сгнивших зубов.