Пробуждение Ассоль (гет)

Глава четвертая. Нежный форано

* * *

Я старался держать свои руки при себе и держаться от нее на благовоспитанном расстоянии.

Это было сложно.

Ассоль была здесь, она была рядом, так близко, так близка, — впервые близка! Мне хотелось прикасаться к ней каждую минуту.

Однако я старался и крепился; слишком свежа была память о том, как она отталкивала меня, как избегала моих прикосновений — я боялся поспешностью все испортить.

Одно, что я позволял себе, — брать ее за руку всякий раз, когда это было удобным.

Она ни разу своей руки не отдернула, и я видел в этом положительный знак. И все же боялся спешить, боялся спугнуть.

Держаться за руки для нас стало привычной формой общения; настолько привычной, что мы зачастую обменивались какими-то мыслями или мнениями через рукопожатия — оказывается, этим способом можно передать так много! То она сжимала свою ручку чуть сильнее, привлекая мое внимание к чему-то и словно спрашивая моего мнения, — а мнение это я мог высказать тем же характером рукопожатия, отображая силой эмоции. То я раз за разом признавался ей в любви, мягко поглаживая ее руку большим пальцем; она так не делала никогда, но по ее улыбке и взгляду было видно, что ей приятно. Я мог успокоить ее, чуть плотнее сжав руку, она могла выразить смех, помотав пальцами. Мы постоянно разговаривали с нею вот так — руками — и это было что-то удивительное.

Держать ее за руку стало моей потребностью, моей привычкой. Оказавшись с нею рядом, я первым делом протягивал к ней ладонь — и всегда получал ответ. А однажды было, что я со спины не заметил ее, и она тихонько подошла сзади и сама взяла меня за руку.

Я боялся того, что могут сказать наши общие знакомые: но все они проявляли деликатность и никак не отмечали столь интимное обыкновение, возникшее меж нами. Я был благодарен им всем — в первую очередь за Ассоль, такую ранимую и хрупкую. В наших отношениях еще не все было решено, и я знаю, ее бы ранили досужие разговоры посторонних — а посторонними в этом деле были все, кроме нас двоих.

Понятно было, что еще не все меж нами сказано. Но я не знал, как начать этот важный разговор, и, по правде говоря, боялся его. Мне кажется, она чувствовала нечто похожее; однажды, когда мы сидели на большом поваленном дереве над ручьем, она сказала с отчаянной решительностью в голосе:

— Ну, так может годами тянуться! Надо все же решиться и поговорить!

Я улыбнулся со смущением; она выглядело и храбро, и робко одновременно — гремучая смесь.

Ее большие-большие глаза смотрели мне в самую душу, когда она спросила смущенно, но решительно:

— Хин, ты ведь… ты ведь любишь меня, да?

Я не ожидал такого странного вопроса, и привычно выразил свое недоумение соответствующим вопросительным рукопожатием; подумал, что ей, возможно, нужен словесный ответ, и подтвердил:

— Да, Ассоль, конечно, я люблю тебя. Не понимаю, что вызвало твои сомнения?

— Ну, — она покраснела и отвела глаза, и мягко повела зажатыми пальцами, выражая смущение и растерянность. — Я дурно поступила по отношению к тебе.

Я сразу понял, о чем она, и рассмеялся, рукой сжимая ее ободряюще; когда она ответила робкой улыбкой, серьезно сказал:

— Но я поступил по отношению к тебе не лучше.

— Оба хороши, — признала «ничью» она.

— Ну, зато мы поумнели теперь, — нашел плюсы я.

Неожиданно она забрала у меня свою руку, глядя куда-то в горизонт, спросила голосом странно безразличным, неестественным:

— Думаешь, у нас получится?..

Я помолчал, обдумывая ее вопрос серьезно.

— Если мы оба захотим — получится, — озвучил я результат своих размышлений.

Подал ей руку ладонью вверх; она вернула мне свою руку и глубоко вздохнула, повернула ко мне лицо.

И я поцеловал ее до того, как вспомнил, что, вообще-то, планировал не торопиться.

Впрочем, может, я и не поторопился?

Судя по тому, с какой нежностью она прижалась ко мне в ответ, — совсем даже не поторопился!