Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Каз никогда не признался бы ни одной живой душе, но порой он смотрел в лицо своей дочери и гадал, что случилось бы, если бы Инеж умерла в родах, как едва не произошло.

Он винил бы ее. Он знал, что винил бы, и ненавидел себя за это. Он видел бы Инеж в форме ее носа, чертах лица, гибком сложении, длинных шелковистых волосах. Он не был уверен, что когда-нибудь сблизился бы с дочерью — слишком эгоистично застряв в собственном горе, чтобы посмотреть на то, что ему осталось от любимой женщины.

Он задавался вопросом, смог бы он простить ее, простить себя.

Он не хотел знать ответ.

Каз старался не думать об этом, крепко, изо всех сил обнимая дочь, укладывая ее в кровать и делая всё возможное, чтобы защитить ее.

Реца была любопытным ребенком, смотревшим на мир внимательными карими глазами, такая же бесшумная, как ее мать, и такая же наблюдательная, как ее отец. Она тыкала, толкала и исследовала. Она овладевала акробатикой под руководством матери, но часто смотрела на Каза, чтобы он помог ей разобраться, где она ошиблась. Инеж была склонна говорить о чувствах и интуиции, тогда как Каз видел техническую оплошность. Он давно изучал, как Инеж двигается, так что с легкостью точно определял, что Реца делала иначе, и это прекрасно работало для них.

Она никогда не была разговорчивой — немногословная девочка, — но те слова, которые она произносила, были краткими и по существу.

Некоторое время Каз боялся, что он что-то сделал с ней, травмировал ее или наложил на нее собственную отчужденность, но Инеж успокоила его, заверив, что некоторые дети просто бывают такими. Что она видела в караване таких детей, ее кузенов или друзей. Это не его вина, и более того — это вовсе не плохо.

Когда Реце исполнилось четырнадцать, всё в их доме стало немного более напряженным. Снившиеся Инеж время от времени кошмары стали более частыми, а когда Каз смотрел в лицо дочери, у него возникало чувство, что он смотрит на призрака девочки, которая подкралась к нему в «Зверинце».

Наличие собственной дочери заставляло его чувствовать ярость и ужас в совершенно ином ключе, и он ненавидел это. Он всегда серьезно относился к году, проведенному Инеж в «Зверинце», никогда ни на секунду не думал, что это могло быть не настолько уж плохо, или что она преувеличивает. На самом деле, он знал, что всё было куда хуже, чем он мог представить. Инеж не делилась подробными воспоминаниями, и Каз никогда не стал бы спрашивать. Он выслушал бы, если бы она захотела, но некоторые вещи лучше прятать, чтобы они затерялись в укромных уголках сознания. Рана была плотно зашита, кожа зажила. Шрам никогда не исчезнет, вред нанесен так, что его не убрать, но он исцелился насколько возможно, и Каз делал всё, что мог, чтобы так и оставалось.

Он знал, четырнадцатилетие Рецы рисковало снова вскрыть рану, так что он сделал то, что получалось у него лучше всего: составил план.

Во-первых, он обеспечил, чтобы Реца могла защититься. Они обучали ее этому с тех пор, как он подросла достаточно, чтобы держать нож, и теперь он подарил ей первый настоящий клинок — острый как бритва, изготовленный на заказ, с ножнами, которые она могла прикрепить к руке или ноге. До того они пользовались вышедшими из употребления клинками Инеж, затупив их до такой степени, что было бы удивительно, если бы она сумела ими что-то порезать, но теперь… Теперь Каз и Инеж хотели, чтобы у нее была такая возможность, если до этого когда-нибудь дойдет.

Во-вторых, Каз укрепил всё. С помощью Джеспера установил Фабрикаторские замки на все двери и окна, установил системы сигнализации по всему имению, обеспечил, чтобы, если кто-нибудь попытается проникнуть в комнату его девочки, они с Инеж немедленно получат сигнал тревоги.

В-третьих, Каз устроил так, чтобы либо он, либо Инеж всегда находились на расстоянии окрика от Рецы.

Просто на всякий случай.

Реца, надо отдать ей должное, восприняла всё это с замечательным спокойствием. Хотя они не рассказывали ей о том, что произошло с Инеж, оба знали, что у нее сложилось неплохое представление о случившемся. Она была слишком наблюдательна, чтобы не понять — учитывая охоту Инеж на работорговцев (особенно тех, кто работал с борделями), яростную защиту и осторожные прикосновения Каза, и то, как они реагировали на ее взросление, она была способна сложить два и два. Каз понимал, что их гиперопека была порой слишком строгой, и прилагал все силы, чтобы давать ей возможность вздохнуть, но Реца не упоминала об этом.

Это оставляло горько-сладкий привкус на языке.

Временами хотелось, чтобы она поругалась с ними из-за этого. Он знал, что они с Инеж могли быть несправедливы, но Реца ни разу и глазом не моргнула.

И вот однажды она моргнула.

За несколько дней до отплытия на «Призраке» Инеж пила чай, изучая карты и перехваченные послания на столе в гостиной, пока Каз разогревал на плите сардельки и яйца с ломтиками помидоров. За годы они создали идеальную смесь сулийского и керчийского завтрака: слегка приправленные пряностями яйца и помидоры с сардельками и жареным хлебом, часто намазанным свежим медом или привезенным из Равки вареньем. Каз гордился собой за то, как аккуратно подбирал и балансировал еду, пока не получилось именно то, что нравилось его семье. И Инеж, готовая есть практически что угодно, была тронута и позабавлена его планированием.

Каз воспринимал заботу о своей семье с невероятной серьезностью. Любой керчиец знал, что семья — самое важное сокровище, вложение в будущее с практически бесконечными выплатами. К несчастью, большинство керчийцев были дураками и считали, что их вклад начинался и заканчивался в том, чтобы сделать ребенка и обеспечить деньги на жизненные потребности. Однако он помнил, как его па пел им с Джорди колыбельные, жадно слушал неизбежно бессмысленную детскую болтовню, его бесконечное терпение — и всё это без любимой жены.

В груди разрастался стыд, угрожающий задушить его, каждый раз, когда Каз думал о своем па слишком долго. Он и вполовину не был таким отцом, каким был его собственный, и он не хотел, чтобы Инеж или Реца знали об этом.

Как раз когда Каз раскладывал еду на тарелки, Реца бесшумно вышла из своей комнаты, села перед матерью и подвинула к ней по столу лист бумаги.

Инеж замерла, и Каз поднял взгляд, насторожившись, тут же начав судорожно думать: кто-то оставил Реце какую-то угрозу?

— Ты хочешь туда пойти? — непринужденно спросила Инеж, глядя на бумагу в руке.

Каз нахмурился, прислонив трость к столешнице, чтобы взять тарелки Инеж и Рецы и принести им. Но как раз в этот момент Реца обернулась на него, молча встала и взяла тарелки, прежде чем он успел попытаться пройти несколько шагов, чтобы донести еду до стола.

— Я прекрасно мог это отнести, — пробормотал Каз, взяв трость и собственную тарелку.

Он никогда бы этого не признал, но он был рад, что Реца остановила его раньше, чем он успел сделать хоть шаг. Нога со временем стала только хуже, и половину времени область вокруг старого перелома была чувствительной и опухшей до такой степени, что Инеж как-то предложила отложить свой следующий рейс и помочь ему придумать что-то еще, но он твердо отказался. Он не станет привязывать ее к земле дольше, чем она планировала. Кроме того, всё с ним было хорошо, просто… с возрастом сильнее жгло.

Он сел за стол, и Инеж молча подвинула бумагу ему. Она была просто написана от руки, но явно являлась одной из нескольких копий. Это было приглашение на день рождения одного из одноклассников Рецы. Один из мальчиков, которому исполнялось шестнадцать и родителей которого Каз не знал.

— Нет, — коротко сказал он, покачав головой.

Реца посмотрела на Инеж, которая поджала губы, но не возразила.

Реца скрестила руки на груди, нахмурившись совсем как Каз.

— Я пойду.

— Я сказал: нет, — резко ответил Каз.

— А еще ты сказал, что доверяешь мне, — парировала Реца, в ее глазах вспыхнул гнев…

И обида, понял Каз.

Он сглотнул, стиснув челюсть, и посмотрел на Инеж. Она вглядывалась в его лицо, плотно сжав губы.

— Меня не будет, — мягко произнесла Инеж, посмотрев на Рецу. — Может, когда я вернусь…

Реца сердито стукнула кулачком по столу.

— Это нечестно. Почему вы мне не доверяете?

— Тебе мы доверяем, — поправил Каз. — Мы не доверяем им.

Лицо Рецы стало невыразительным, она встала и вышла из комнаты.

Инеж спрятала лицо в ладонях, покачав головой.

— Каз, что мы делаем? — прошептала она.

Каз горько хмыкнул:

— Понятия не имею. Я не знаю, что делать с детьми. Но когда она была младше, я хотя бы имел какое-то представление благодаря тому, что видел у моего па, но… — он сжал переносицу; нога под столом болела — он знал, она опять распухла. — А теперь и ты не знаешь.

Испустив дрожащий выдох, Инеж отбросила длинные волосы с лица и посмотрела на Каза, потянувшись, чтобы легонько прикоснуться пальцами к его бедру.

— Знаешь, она ведь права.

— Я знаю, что она права, — огрызнулся Каз, сжав руку в кулак.

Он не знал, что с этим делать, как справиться с острым едким страхом, пронзающим грудь от мысли, что Реца отправится на какую-то ферму на вечеринку с кучей одноклассников разных возрастов (из-за того, что школа была маленькой, учились все вместе), со взрослыми, которых они не знали.

Саския была ровесницей Каза. Мальчик с заводными собаками был примерно возраста Джорди. Пекка и Хелен были взрослыми, которые не только не защищали, но и активно разыскивали детей, чтобы причинить им боль и эксплуатировать их.

Но здесь не Кеттердам. Здесь Лиж. Фамилия мальчика была Плэмсирс — один из повзрослевших друзей Джорди был Плэмсирс. Вероятно, отец мальчика, но Каз был чудовищем, которое видело свое отражение во всех остальных.

Позади глаз возникла тупая пульсация.

— Я просто боюсь, — прошептал он.

Инеж мягко прикоснулась к его плечу, подвинувшись ближе, ее рука скользнула по его рубашке, пока не смогла провести вверх и вниз по спине.

— Я знаю, — пробормотала она. — Я тоже.

Каза снова охватил стыд, когда он посмотрел на нее, выпрямившись, чтобы раскрыть для нее объятия, в которые она практически упала, тщательно избегая переносить вес на его больную ногу, даже сидя у него на коленях.

— Ей нужны друзья, — прошептала Инеж ему в шею. — И мы не можем держать ее взаперти, чтобы защитить ее от «а что, если», но я… Святые, Каз, я не знаю, что буду делать, если…

— Этого не случится, — проворчал Каз ей в макушку, крепко стиснув объятия. — Мы не позволим этому случиться. Она не позволит этому случиться. Она гораздо лучше подготовлена, чем были мы с тобой.

Инеж кивнула ему в грудь — всё еще тщательно избегая прикасаться к коже, поскольку он не давал согласия. Грудь сдавило.

— Я знаю. Но легче от этого не становится.

Каз кивнул, поцеловав ее в макушку.

— Ни хрена не становится.

— Значит ли это, что я могу пойти? — спросила Реца от дверей, и Каз вздохнул, понимая, что она достаточно быстро вернулась, чтобы всё слышать.

К несчастью, именно так поступил бы он, так что он даже не мог по-настоящему расстроиться из-за этого.

Инеж посмотрела на него с едва заметной улыбкой на губах.

— Да, — мягко ответила она. — Но у нас есть несколько условий.

Мгновение Реца обдумывала ответ.

— Приемлемо, — решила она.

Каз подумал, что всё с ними будет хорошо.