Кровавая Марь (джен)

Звонкий удар по столу заставил облако стеклянных бабочек, висевших под лампой на золотистых от свечного света струнках, перемешаться и немелодично запиликать на все лады. По вызывающе накрашенным лицам отдыхающих работниц заплясали неровные, как отражение веселого ручейка, блики.

— Разведчик! — выпалила Грета, пригнулась над своим полупустым кубком и загадочно сверкнула глазами из-под ровной каштановой челки. — Как пить дать!

«Разведчиком» она великодушно окрестила чудака, который второй вечер кряду захаживал в “Бражник” исключительно ради ужина.

— Приметный он для разведчика, — возразила Малгожата грудным и сиплым, как потертый бархат, голосом. Черты лица у нее были волевые, почти как у мужчины, духи — тяжелые, розовые, с примесью курева. — Дружка ждет, видать. А тот припаздывает.

— Я слышала, дорогу от Оленевки затопило, — пламенно подхватила другая девушка. — Три телеги в один день увязли — а, каково? Теперь один путь остался — через Новую Весь…

— Н-да, вот это крюк теперь Норкам закладывать — врагу не пожелаешь…

Малгожата водрузила подбородок на ладонь и попыталась втянуть в разговор подругу, молчавшую сегодня, вопреки обыкновению, весь вечер:

— А ты что думаешь, м? Разведчик, не разведчик?

Подруга продолжила сидеть в немой неподвижности, иссера-бледная на фоне своих желтых, как переспевшая груша, кудрей. Казалось, толкни ее в плечо — и упадет, как соломенное чучело.

Так и не дождавшись ответа, Малгожата стала водить у подруги перед лицом вилкой в пахучем курином жиру:

— Висла-а-а, а-у-у-у…

Висла встрепенулась, будто ее вырвали из больного сна. В припухших глазах ее немного развиднелось. Натужно, как удочку с пудовым крючком, Висла забросила взгляд в омут зала. Только вот зачем?.. Уже и не вспомнить. Господи, да за что же ее так тошнит…

Из-за плотной дымки казалось, что помещение бесконечно раздается во все стороны, и от неясных силуэтов за дальними столами Вислу отделяют невообразимые расстояния. Спустя пару мгновений она поняла, что мутится не воздух, а у нее в глазах: будто воду после умывания никак не сморгнет.

— Детка, — Малгожата, самая старшая в компании, отложила вилку и виновато накрыла руку подруги своей. — Выпей. Полегчает.

Висла внутренне скукожилась, но не подала виду.

Тем временем Грета вовсю пялилась на своего “разведчика”. При этом она болтала ногами под столом, методично шурша жесткой юбкой — ни дать ни взять втюрившаяся малолетка. Висла проследила за ее взглядом. Впрочем, это ничего ей не дало: одинокий «разведчик» будто специально выбрал себе место точно на границе между четкими людьми и безликими тенями, так еще и заслонился для верности ветвистым канделябром.

— Мужик как мужик, — пожала костлявым плечом Висла, надеясь, что после этого от нее наконец отстанут.

— Разведчик, — убежденно возразила Грета — и, мечтательно вздохнув, растеклась по столу.

Беседа понеслась дальше, оставив Вислу за бортом; не обрадовавшись этому равно как и не огорчившись, Висла уронила взгляд в нетронутое красное вино и снова ушла — провалилась — в себя.

На поверхности напитка блестело несколько пылинок. Кружок темной жидкости крутился перед глазами, как ядовитое варево в ведьмовском котле. А сама Висла — лягушка. Холодная, липкая от пота лягушка, вокруг которой квакает компания таких же…

—...скучаешь по своему Лыцарьку, а? — снова разбудил ее ехидный голос одной из работниц.

По хребту Вислы прокатился озноб.

— Не напоминай…

У Лыцаря Висла состояла на содержании. На самом деле его звали Кацпер, но между собой девочки предпочитали пользоваться кличками вместо имен. Неопрятный, грузный и норовистый, как вывалявшийся в грязи кабан, он не походил на рыцаря ничем, кроме, разве что, герба на накидке — и тот был не его, а графа Орховского; Лыцарь им страшно гордился. Висла же не понимала, как можно гордиться тавром, но молчала.

Грета возвысилась над столом, необъятно пышная в своем многослойном платье, воздела кубок и пробасила, бесталанно передразнивая Лыцаря:

— “За моего сына”!

Женщины вяленько засмеялись и недружно чокнулись, вторя эхом: “за него самого”. Невдалая лицедейка плюхнулась обратно на диванчик пунцовая, как клюква.

— Не каркай, — мученически выдавила Висла.

После озвученного тоста Лыцарь обычно перекладывал руку с ножки кубка ей на бедро.

— Вот подрастет его сынка, и будет у тебя два обожателя, — равнодушно предрекла Малгожата. Девушки захихикали. — А что, у меня так было…

Вдруг Грета неистово зашипела, и беседа тут же погасла, как залитый водой костер.

Грета выразительно кивнула в ту сторону, где сидел «разведчик»; упруго всколыхнулась ее густая челка, мотнулись туда-сюда красные сережки-вишенки. Висла медленно, как корова, повернула голову в указанном направлении.

Мужчина, приближавшийся к их столу, заставил Вислу поджать пальцы ног. Именно из-за таких в “Бражнике” чаще всего случались мордобои. Нет бы хлюпика какого занесло: жаль, что голодающим студентам здешние цены не по карману… Не то чтобы они нравились Висле — ей, говоря откровенно, вообще никто не нравился, — но после адептов науки хотя бы не приходилось маскировать пудрой синяки. А после таких, как этот… “разведчик”… хорошо, если за костоправом не пошлют.

Работницы вокруг Вислы поспешно вошли в образ: одна натянула милую улыбочку, кося под сладкую простушку, другая склонила голову, чтобы стрелять глазками из-под ресниц. Все еще румяная Грета игриво вздернула брови, так что они пропали под челкой. Малгожата с непритворным интересом облокотилась о стол, приложила указательный палец к щеке и внимательно сощурилась.

Висла отвернулась в профиль — настолько, насколько позволял рабочий этикет, — перекинула ногу за ногу и тряхнула волосами, чтобы спрятать за ними лицо.

“Меня тут нет, — внушала себе Висла, до онемения вцепившись прямыми руками в верхнее колено. — Я тебя не вижу — и ты меня не видишь…”

— А я тебя знаю, красавчик, — внезапно пророкотал Малгожата своим завораживающе глубоким голосом. — Ты дружка отсюда своего забираешь иногда — черненького такого, водочку полюбляет… больше женщин…

Взгляд посетителя впился в нее на мгновение, как игла — и больше к ней не возвращался.

Тусклые холодные глаза перемещались от девушки к девушке со спокойным, изучающим выражением, будто оценивали кинжалы в оружейной лавке. На Грете они задержались и подтаяли. Висла, следившая за посетителем из-за желтых кудрей, едва не сгорбилась от облегчения. Ну, слава богу…

А потом был долгий миг — и он все-таки посмотрел на Вислу.

— Привет.

Голос у посетителя был самый обыкновенный, но Вислу от него продрало до костей. Может, еще не поздно разыграть обморок?.. К таким, как она, у ЛакХары никакой жалости…

Чувствуя себя негнущейся палкой, она встала, повисла у гостя на руке и потёрлась щекой об его голое плечо, оставив на нем меловую пудру.

Стена над лестницей была отделана темной тканью с вышитыми бражниками, толстыми и лохматыми, как шмели. От полотна тяжело пахло пылью и застарелыми винными парами, которые впитывались в него бог знает сколько лет.

Отсчитать каблуками десять деревянных ступеней — как заправить волосы за уши: привычка, которой не замечаешь. Миг — и перед Вислой разворачивается ковровая дорожка второго этажа. Два десятка одинаковых дверей смотрятся друг в друга, как в зеркала. Висле нужна последняя, соседствующая с одиноким окном, за которым заманчиво синеет ранняя ночь.

Посетитель шел за ней неспешно и практически бесшумно — только половицы редко-редко поскрипывали.

В спальне их первым делом встретила кровать с балдахином. Она отражалась в непомерно большом зеркале, от которого негде было спрятаться. Вот, разве что за поблекшей от времени ширмой, за створками с нарисованными бабочками и вишневыми ветвями, среди причудливых нарядов, которые Висла напяливала, если накинуть пару монет…

На спинке кресла висели перламутровые чулки. Потертости на дешевом бархате сидушки бросались в глаза — может, не всем, но Висле — да, потому что они были оставлены ее коленями.

Посетитель подошел к окну и выглянул наружу из-за плотной шторы. Нет там, милок, никаких заоблачных красот, а только ранняя ночь, грязная улица и старенькая брехливая собака в конуре…

— Ну что, витязь, — получилось так неправдоподобно, что Висла запнулась и напрочь забыла, что планировала сказать дальше.

Затянувшееся молчание непосильным грузом опустило Вислу на край постели. Она нервно разгладила складки на короткой юбке. Сейчас ее попытаются растормошить, а потом, не добившись успеха, вышвырнут в коридор и потребуют замену. Ладно, пусть будет так. Пусть…

— Это твоя комната? — вопрос прозвучал как гром посреди ясного неба.

Висла удивленно мурлыкнула отрепетированным тоном:

— А зачем тебе, соколик?

Ну вот, вырвалось само собой. Ничего, справится.

— Может, с подарком приду.

Висла слабо усмехнулась.

— Я здесь не живу. Только… исполняю желания.

Искусительница из нее сегодня не ахти, но какая есть. Потерпит.

Мужчина сделал к ней шаг.

— Здесь, — он всё приближался. — Ты. Всегда.

Не сводя с него глаз, Висла откинулась назад, на локти, и тихо подтвердила:

— Всегда.

Она дернула за шнурок, чтобы распустить шнуровку воротника. Запоздало смекнула: незачем так стараться, этому бы хватило и просто задранной юбки…

Он навис над Вислой, обволок ее густыми запахами табака с пустырником и зачем-то ткнулся носом ей в шею. Висла глупо испугалась, что сейчас он закашляется, потому что сегодня она чуть ли не искупалась в духах, чтобы избавиться от нездорового, горьковатого запаха тела… Нежную кожу защекотали усы, отчего Висла запыхала, как ежик. От нее отстранились, одарили долгим вопросительным взглядом. Она неловко усмехнулась, отвела глаза и стала гладить его по груди и животу.

Под руками перемежались гладкие шрамы и короткие волосы. Чужие мышцы то и дело вздрагивали — наверное, от усталости. Наконец, Висла нащупала кожаный пояс, пересчитала пальцами бляшки. Целых три — и за что ей такое наказание?..

Он вдруг поморщился; Висла застыла и едва не зажмурилась в ожидании затрещины. Но вместо этого он перенес вес на одну руку и слегка выгнулся в бок, чтобы показать продолговатое красное пятно, тянущееся из-под пояса к ребрам.

— Откуда это? — Висла постаралась спросить как можно благоговейнее

Такие, как этот, любят похвастаться шрамами. Висла надеялась, что его ответ — любой — протянет между ними паутинку, ниточку, чьи колебания расскажут ей, чего от нее ждут и что ей строжайше воспрещено.

Но она промахнулась: на вопрос ответили молчанием.

Он снял пояс сам, бросил на пол, к ширме, отчего та пошатнулась, но устояла. Затем осторожно высвободил грудь Вислы из воротника — излишне чувствительную, неприятно набухшую. Погладил, смял — аккуратно, будто котенка трогал, а не женщину. Смешной… Постепенно расслабляясь, Висла стала уже не просто тереться об него, а по-настоящему ластиться: льнуть горностаем, выдыхать в ответ на ласки сладко, рвано, как учили, как надо, как…

Рука Вислы нырнула в его штаны — и оба оцепенели.

Долгие мгновения Висла слышала, как истерично стонет за стеной Грета, как шумят в зале этажом ниже и как бьется в ушах ее собственный пульс. Под пальцами Вислы было безнадежно мягко.

Он взял ее за запястье и положил ее руку на покрывало. Затем слез с Вислы и вытянулся рядом на кровати; Висла села и стала нервно гладить свои бедра.

— Скажи… — он шевельнул губами. Прозвучало так, будто он собирался задать какой-то важный вопрос; но вместо этого он произнес простое: — Скажи, чтобы принесли водки.

Несколько секунд Висла провела неподвижным изваянием: расхристанная, взъерошенная и сбитая с толку, сидела в гнезде помятых юбок. Затем кивнула раз, другой — и заболтала головой часто-часто, как болванчик. Сбегая из спальни, она заправляла грудь обратно в рубашку и подергивалась, будто ее кусали блохи.

Оставшись один, Захар с глухим стоном перевернулся на бок, лицом к расписной ширме, и смежил веки, чтобы не смотреть на беспечных желтых бабочек вокруг извилистых вишневых ветвей.

Норки, почетные гости, приехали в “Бражник” через два дня, внеслись в зал лихим парчовым ураганом и устелили по́лами разноцветных жупанов диваны вокруг центрального стола.

— За любовь! — тост утонул в грохоте сталкивающихся кружек.

Стеклянные подвески звонко задрожали от гогота — свободного, громкого, будто шутка была удачной и свежей.

Висла устроилась на коленях у Лыцаря какая-то робкая, тихая, совсем на себя непохожая; крепленое вино не ускоряло ей кровь, беседа не развлекала. Мысленно Висла пребывала не здесь, совсем не здесь.

Не дававшая ей покоя ночь закончилась неделю назад — а Висла все еще проживала ее внутри себя, все по кругу, по кругу… Тогда она заедала водку жареной курицей, шлепала по жесткому от вышивки покрывалу замусоленными картами и взахлеб жаловалась на все подряд: например, на то, как дворняга погрызла ее любимую куклу, — почему-то вспоминать об этом оказалось обидно до жгучих слез, — или на то, как ревнивая Грета выдрала ей клок волос из-за хахаля, чье имя забыла уже через пару дней… Особенно крепких выражений удостоился скупой и жестокий Кацпер и его потное шерстяное брюхо. Самую же черную брань Висла приберегла на то, чтобы расписать свои чувства насчет очередной беременности, которая значила растраты, подорванное здоровье и знахарку с омерзительно длинной иглой… На середине рассказа Вислу смело с кровати острым рвотным позывом; спотыкаясь и путаясь в ногах и юбках, она добралась до окна и высунулась наружу по пояс. Тут ее всю резко сжало до одного желудка, болезненно сплющенного корсетом.

Спустя вечность чудовищных спазмов Висла обнаружила себя распластанной на покрывале в полной неподвижности. Ей ослабили шнуровку на талии, помогли напиться воды из кувшина и укрыли одеялом. Нежданная забота, которую не пришлось выпрашивать и за которую не взимали плату, перенесла Вислу в детство, где ничего не случилось, в бедный домик, который еще не продали за долги, к молодому отцу, который еще не утопился, а вот, сидит с ней на кровати и рассказывает ей сказку, потому что так ей быстрее засыпается…

Выплакавшись до изнеможения, Висла провалилась в темноту.

От воспоминаний о той ночи Вислу в который раз кольнуло стыдом. Она неловко потерла коленом о колено.

—...за моего сына!..

Висла воздела свой кубок вместе со всеми и, натянуто улыбнувшись, звякнула им об кубок Лыцаря. Под этот звук она провалилась в сон — однообразный, постоянно повторяющийся сон о том, как она обнимает кого-то за толстую руку в плотном рукаве, по-кошачьи трется щекой об золотое шитье на плече, доверчиво заглядывает в недобрые, жадные глаза…

Десять деревянных ступеней, ковровая дорожка, дверь у единственного окна — и наваждение разлетается вдребезги под строптивый клекот заевшего дверного замка.

Висла очнулась и раздраженно вскинула бровь. Ключ отказывался воткнуться в скважину целиком. Как если бы еще один ключ вставили с другой стороны…

Потерявший терпение Лыцарь оттолкнул ее от двери, так что она чуть не упала, и деловито хрустнул пальцами.

— Дай я…

Потерпев три поражения подряд, Лыцарь помянул ЛакХару и стал примеряться к двери плечом:

— Выбью.

“Сустав ты себе выбьешь, лыцарёк”, — кисло подумала Висла.

И бросилась ему на шею:

— Не надо, милый…

Лыцарь притиснул ее к себе, легко приподнял над полом и практически понес к соседней двери. Висла, испуганная тем, что ноги ее находили опору через шаг, заупиралась:

— Хороший мой, нельзя так… — громадный Лыцарь пер вместе с ней вперед, как вол, а она, тростинка, изо всех сил старалась замедлить его. — И занято там…

— Не занято, — огрызнулся Лыцарь так уверенно, будто “Бражник” принадлежал ему.

С лестниц по обе стороны этажа донесся несогласный смех:

— Не занято, да скоро будет!..

— И вещи у меня все там… — не сдавалась Висла. — И твои любимые, помнишь?

Многообещающий глубокий поцелуй вконец урезонил Лыцаря. Под одобрительные подначивания товарищей он ушел искать слугу. Висла мило помахала ему вслед рукой; едва купец скрылся за поворотом, она ссутулилась и состроила утомленную гримасу, втянув щеки и закатив глаза.

Открывались и закрывались двери на этаже, заговорщически перещелкиваясь замками. Приглушенную болтовню из спален все чаще перебивали игривые повизгивания и стоны.

Наконец, с дальней лестницы послышались шаги; Висла натянула рабочую улыбку и обернулась.

Дежурное “милый” так и не сорвалось с ее языка.

— Я же говорила, что тут я только работаю…— Висла замахала на непрошенного гостя руками. — Уйди, уйди, пожалуйста…

Ей непреклонно протянули серебряную монету.

— Подарок, — это что, шутка?.. — Погуляешь часок — получишь еще один.

В конуре пахло затхлой соломой, отсыревшими досками и старой псиной. От стены, что прилегала к ограждению, тянуло плесенью.

Работницы “Бражника” редко дарили собаке ласку: смрад от грязной шерсти въедался в платья намертво, а налет жира с ладоней не отмывался никакими средствами. Прислуга выражала свою благосклонность к охраннице объедками с хозяйского стола. К посторонним же ей не полагалось питать дружеских чувств; на чужаков, перепутавших главный зал с задним двором, она должна была остервенело — ну, по мере сил — лаять.

И, конечно, на тех, кто предпочитает дверям окна второго этажа…

Но сегодня собака все прозевала; сегодня чужак, который ничем не пах и не отбрасывал тени, принес ей умопомрачительно ароматный кусок свежей, сочащейся кровью телятины.

— Кто у нас сытое пузо? — допытывался у собаки Урж, обеими руками расчесывая ей живот, покрытый жесткой слипшейся шерстью. — Кто послушный ребенок? Ну-ну-ну…

Собака радостно извивалась на спине и неистово молотила по сухой грязи облезлым хвостом. Продолжая уделять ей внимание, Урж напряженно воззрился на второй этаж публичного дома. Слабый свет фонарей выхватывал из сумрака старые дождевые потеки на стенах; мерно горели свечи, сливаясь в окнах в сплошные пятна.

Второй этаж был отделен от первого декоративным выступом, который был слишком узким, чтобы кто-либо в здравом уме рискнул переправиться по нему из окна в окно — и все-таки достаточно широким, чтобы задуматься об этом всерьез.

Урж вздохнул. Интересно, чем он заслужил то, что сегодня не было дождя?.. Бабочки часто показывали ему сны ЛакХары о сегодняшней ночи, поэтому сейчас призрачные картины вставали перед глазами так ярко, так отчетливо, что совсем заслоняли явь: вот Захар поскальзывается на мокром выступе и летит вниз, прямо на сломанную телегу с торчащей вверх доской; или вот оступается, испугавшись хриплого собачьего лая…

Пес благодарно лизнул Уржа в ладонь горячим мягким языком. Черт отстраненно погладил собаку между обвислых ушей, продолжая смотреть на декоративный выступ не моргая. Иногда он забывал, что людям надо моргать. Или дышать, или хотя бы отбрасывать тень…

— Это, пан, от времени такое, — с фальшивой беспечностью оправдывался слуга, ковыряясь в замке. — Чистить надо чаще, наш грешок, наш… Смажу — и будет как новенький. А ну-ка… Оп-па! Вот и справились.

Слуга показательно провернул ключ туда и обратно. Замок отозвался покорным клекотом. В том, что он был исправен с самого начала, слуга признаться побоялся.

Уединившись в спальне, Кацпер поставил откупоренную бутыль на сундук у кровати и стал раздеваться, избегая своего отражения в зеркале. Без Вислы туда смотреть без толку. Эх… И куда она подевалась? Нездоровится ей, что ли? Сидела с ним весь вечер как пришибленная. Не бывает, не бывает в жизни без ложки дегтя…

Пробившись из-за тяжелых штор, городской ветерок всколыхнул на них кисточки и обдал Кацпера запахом дегтя и жженого мусора. Кацпер скрежетнул зубами и, кряхтя, поплелся закрывать ставни.

Как только он приблизился к подоконнику, голый бок ему обожгло колечко холодного металла.

— Сядь, — повелели Кацперу.

Тот отшатнулся; схватил с сундука бутылку, громыхнул ею об стену и выставил перед собой острые зубцы темного от вина стекла.

Из-за ширмы с желтыми бабочками беззвучно вышел человек — человек, не раз и не два снившийся Кацперу в кошмарах, тех, где был багровый сруб на месте руки одного из охранников обоза, и уголь, царапающий потный лоб, и черное брюхо пролетающей над ним лошади…

Кацпер попятился, сипя:

— Это ты… был там. Стрелял по шап-...

Речь оборвалась на вскрике: Кацпер наступил босой ступней осколок.

— Сядь, — повторил Захар.

Шипящий купец тяжело уселся на край кровати, заставив ту скрипнуть, и уложил пораненную стопу себе на колено. Вокруг засевшего в пятке осколка наливалась кровавая кайма.

Захар занял кресло и устроил руку на подлокотнике так, чтобы мышцы не уставали от оружия, а купец оставался под прицелом. И сообщил:

— У нас твой сын.

Пальцы купца дрогнули, загнав осколок еще глубже.

Тут в коридоре послышался топот и тревожный женский галдеж. Захар чуть не цыкнул. Вот же, надо было расщедриться на золотой…

Кацпер наконец-то выковырял из ноги осколок и шумно втянул носом воздух. Жестом показав Захару, что сейчас все уладит, он кое-как прикрылся рубахой и пошел, прихрамывая, к двери. Наглухо перегородив своей тушей проход, купец стал рассказывать впечатляюще складную байку о друге с дрянным чувством юмора…

Захар отступил к окну, чтобы не попасться никому на глаза.

— Ловко, — уважительно похвалил его невидимый Урж.

— Повезло, — безотчетно возразил Захар.

И, спохватившись, быстро обвел глазами комнату: чистое зеркало, темное пятно впитавшегося вина на ковре, разлетевшиеся повсюду осколки… и, наконец, благожелательно улыбающийся черт там, где секунду назад была пустота.

Захар холодно осведомился:

— Ты что здесь забыл?

— Одну… птичку.

Захар Сыч нахмурился.

— Передумал? — снисходительно спросил он. Урж ожидаемо покачал головой. — Тогда проваливай.

С тех пор, как Урж отказал ему в сделке, прошла неделя, так что Захар уже почти уверился, что черт — все-таки лишь порождение его пьяного бреда.

— Даже если, предположим, я бы что-то отменил… ты бы наделал других ошибок.

— Главное, что не этих.

— Небесная Паутина неисповедима, — Урж развел руками. — Всегда найдется что потерять. Не одно, так другое.

Купец наконец-то замолк, закрыл дверь и с облегченным выдохом вытер пот со лба.

— Ладно, занимайся, — Урж хотел было похлопать Захара по плечу, но в последний момент опомнился. — Если что, я на подхвате.

Захар хотел что-то спросить — но прежде, чем он успел подобрать слова, единственный, кто располагал всеми ответами на земле, уже исчез.

Зато все остальное осталось: и купец по кличке Лыцарь, и ложь о его сыне, которого ни один Вольный никогда не видел, и полувыцветшая ширма с вишней и желтыми бабочками.