21,55,01 (джен)

Звон. Он раздражал, бесил, как истеричный звонок будильника рано утром. Он не отличался разнообразием: лишь одна-единственная нота все тянулась, тянулась и тянулась. Мысли спотыкались друг на друге. Под красным светом светильников красные ковры, казалось, таяли и медленно стекали на такой же красный пол. Все сливалось в кровавое месиво. Пол менялся местами с потолком, прямоугольная дверь в коридор медленно вращалась, словно пропеллер вертолета, которому давно пора на покой.

«Покой, — в мыслях эхом отдались слова. — Мне просто нужен покой».

Мои носки едва-едва касались пола. Поэтому казалось, что я падаю. Падаю в бездонную яму, в бескрайнюю черноту Зазеркалья. Но взгляд нащупал подо мной красный ковер — опору, что удержит меня. Значит, меня держали за левую руку. Точно. Меня вытащили из Зазеркалья и протащили через зеркало прямо в настоящий мир.

В комнате были еще люди. Три голых девушки, что сидели вдоль боковой стены и боязливо перешептывались. Их тоненькие голоски едва долетали до меня. А их зрачки метались из стороны в сторону, взгляд прыгал между мной и Владыкой, что и держал меня на весу. Я не рассмотрел в Зазеркалье, но бледная кожа девушек была девственно чиста: ни родинок, ни пятен, ни единого прыщика и — что самое важное — ни одного шрама и пореза. Кожа не висела на костях, как обычно висит у голодающих. Напротив, их пухлые груди и бедра манили. Глаз не отвести. У одной — самой крохотной из троицы — были короткие кудрявые волосы. Вторая расчесывала длинные черные волосы пятерней. Ее ногти краснели то ли от лака, то ли от застывшей крови. Третья была белой вороной рядом с подружками: средний рост, круглое лицо, короткие волнистые волосы. Ничего выдающегося. Такую можно встретить на улице и не один раз. В красном освещении я с трудом видел цвет их волос. Все красные. Только оттенки различались.

— Глазей сколько хочешь, — мерзко хрюкнул Владыка.

Он кинул меня вперед, и я расстелился по мягкому ковру. В ноздри тут же ударил запах пыли. Раны на груди взвыли, жесткие ворсинки впились в них острыми кольями.

Я сильнее сжал кулаки и понял, что до сих пор держу в правом серебряный нож. Оттолкнулся от пола и сел на колени. Кровь в жилах похолодела, когда до меня дошло, что со мной случилось, куда я попал. Взгляд кинулся на окна.

С потолка на пол водопадом спускались алые шторы. Из щели между выглядывали жалюзи, на них едва виднелся темно-серый налет пыли. Значит, окна не выход. Да и как я сбегу: если упаду с пятого этажа, не отделаюсь только переломами.

Медленно обернувшись, я увидел его. Владыка стоял в шаге от шкафа с зеркалом и не сводил с меня глаз. Он был необычайно высок. Навскидку два метра, не ниже. На его заросшем лице растянулась ухмылка, когда наши взгляды встретились. В зрачках Владыки заискрился то ли страх, то ли удивление. Но он угас также быстро, как зажегся, и уступил место насмешливой пустоте.

— Я ждал тебя, — повторил он. — Ждал, пока эти трусы пошлют хоть кого-то.

— Владыка, — прошептала одна из девушек. Белая ворона, как я ее прозвал.

Она подползла к нему на четвереньках и покорно опустила взгляд в пол. Ее плечи задрожали, руки натянулись, словно струнки, а глаза широко раскрылись и чуть ли не вывалились из глазниц.

Владыка даже не шелохнулся, даже не взглянул на нее. Казалось, для него весь мир сжался до «желанного мистика», и крохотного места для девушек не осталось.

— Влады… — не успела она сказать, как нога Владыки ударила ее в живот.

Мое сердце пропустило удар.

Девушка всхлипнула, хотела закричать, но резко прикусила нижнюю губу и свернулась калачиком на полу. Она содрогнулась. Прикрыла голову руками, и до меня донеслись приглушенные стоны.

— Молчать! — рявкнул Владыка. Его вскрик эхом отскочил от стен, вся комната задрожала, как во время землетрясения. — Молчать!

Он пнул девушку, будто пустую бутылку под ногами, и та упала к остальным. «Подруги» мигом разбежались в стороны, поэтому девушка ударилась о стену. Благо шторы и подушки смягчили удар.

— Будьте добры, — широко улыбнулся Владыка девушкам, — не встревать в переговоры. Иначе я быстро забуду, кто вы и кем были до этого. А ваша красота испарится по щелчку пальцев.

Девушки пискнули и спешно закивали.

— Отлично, — деловито расчесал он бороду и обратился уже ко мне: — Ты пришел в себя, младой мистик. Я дал тебе достаточно времени, чтобы оправиться от перехода.

Мои губы выпрямились в тонкую линию. До похода в пятиэтажку я придумал два плана: если все пройдет, как задумано, и если меня раскроют.

Черти свободно гуляли по зеркалам, поэтому я готовился к столкновению в Закулисье. Думал, что когда меня раскроют, черт увяжется за мной. Думал, что убегу через дыры в стенах. Думал, что круг из мела защитит меня. Но все пошло наперекосяк. Скрытый запросто прошел через круг и вырвал меня в настоящий мир. Раз запасной план не сработал, придумаю решение на ходу. Припомнил известную слабость чертей, глубоко вдохнул и затараторил:

— О, Господи, спаси и сохрани раба своего. О…

— Эй, — обратился Владыка к девушкам, пока я надрывал горло за молитвой. — Если я отрублюсь, убейте его.

Я осекся. Слова боязливо встали поперек горла и отказались двигаться дальше.

— Сколь они красивы, — заявил Владыка, — столь же и смертоносны. Пока их вид радует глаза, их когти разрывают на части. Конечно, им далеко до Обоюдной из земель Черного Солнца.

Без понятия, о чем он говорил, но перебивать я отнюдь не спешил. Каждое предложение выигрывало пару секунд. Пару секунд на поиск выхода. На ум сразу пришла входная дверь в коридоре. Сомневаюсь, что убегу от древнего Скрытого, который шутки ради превратил пятерых девушек в живые орудия, но попробовать стоило. Нужно лишь отвлечь его.

— Когда мы виделись в последний раз, она назвала себя Воровкой лиц. Ужасно безвкусно на мой взгляд. Но да ладно. Перейдем к делу. Добро пожаловать в семью.

На последнем предложении Владыка кивнул на девушек, и они тут же энергично закивали.

— Превратил их в чудовищ, — процедил я сквозь зубы. — Запер бедных людей в доме и извратил их ради веселья…

— Люди убивают животных ради еды, истребляют целые виды для себя любимых. Я же устроил себя ферму отнюдь не для веселья. Раны моя еда. Раны — смысл моей жизни. Без ран нас не существует. Я не виноват, что питаюсь ранами, также как люди не виноваты, что едят мясо. У природы нет чувств. Ты можешь или принять это, или отрицать. Но от правды не убежишь.

Владыка откашлялся и продолжил:

— Я порабощу тебя, как их. Сломаю волю, разобью надежды и перепишу мечты. Не волнуйся. Я весьма добр со своими рабами.

— Пожалуй, откажусь, — с трудом выдавил я.

Слова с большой неохотой срывались с губ. Перед глазами застыла «сценка» пинка девушки, а воображение некстати пририсовывало меня на ее место. Один его удар, и перелома не миновать. А, может, и чего по-хуже. Мне верилось: стоит его пальцам сомкнуться на шее, и позвонки хрустнут, как сухая трава в середине лета.

— Я не спрашивал, — покачал Владыка головой. — Ты явился сюда один. Подал себя на блюдечке с голубой каемочкой!

— А я, — подавился своей же слюной. Откашлялся и продолжил: — Вообще-то, и не один. Согласен, только идиот явится сюда в одиночку. И без запасного плана.

Взгляд метнулся на красные шторы, на щель между ними. Владыка проследовал за ним, и мои ноги оторвались от пола. Я резко развернулся и вылетел в коридор. Чуть ли не сорвал собачку, пока расстегивал рюкзак. В моей речи не проскочило ни слова лжи. Мара наглядно показала: как водить за нос одной лишь правдой. А я повторил за ней. Никогда бы не подумал, что правда действеннее вранья.

Когда до двери оставалось три метра, выхватил из рюкзака белый мел, грохнулся на колени и упер кончик в пол. Я проехался до железной преграды, что отделяла меня от свободы. Крутанулся и прыгнул обратно, вглубь коридора. Добежал до краешка белой линии и замкнул защитный контур. У меня получился овал длиною в три метра. Даже если Скрытый нагнется, не достанет до меня. В Зазеркалье круг из мела не сработал, вероятно, из-за того, что черт не последовал за мной в мир зеркал. А схватил меня отражением.

Помимо Скрытого в квартире были девушки. Для них белая преграда не страшнее зебры на пешеходном переходе. Но я уповал на неожиданность и нерасторопность. Мой трюк выиграл секунды две, может, три.

Я прильнул к металлическому листу, черканул линию от замка до стены и…

За спиной загремели тяжелые шаги. На правое плечо упала огромная рука, жирные пальцы сжались и смяли под собой лохмотья толстовки. Владыка отдернул меня от двери и повалил на спину. Пол и потолок поменялись местами. Я увидел голые ступни и желтые длинные ногти, которые не стригли годами. Но мое внимание перетянуло другое — Владыка стоял в белом круге. Скрытый нарушил одно из непреложных правил, вышел за рамки своей роли, и все еще не обернулся Первобытным.

«Какого черта?» — подумал я.

Он взял меня за левое запястье и потащил по коридору. На подходе к спальне поднял над полом, как рыбак долгожданную добычу, вернул в красную комнату и бросил на тот же алый ковер. А сам встал рядом с зеркальной дверцей шкафа.

— Снаружи ждет лишь смерть, — предупредил Владыка. — Мои слуги растерзают тебя, стоит только выйти.

Он замахнулся правой рукой и ударил по зеркалу за спиной, сломал выход. Единственный безопасный выход. Осколки осыпались на пол. Голубь в большой клетке — совсем забыл о нем — волнительно закурлыкал и захлопал крыльями. Наши взгляд сошлись: черные точки в оранжевых глазах бесстрастно смотрели на меня. Перья его были гладкими и блестели от чистоты и постоянного ухода. До этого птица почти не двигалась, не вертела головой из стороны в сторону и, может, даже не дышала. Она напоминала чучело, нежели живое существо.

— Пора обучить Раба послушанию, — заявил Владыка и вытащил из пиджака грязный кухонный нож.

— С-стой! — вытянул я перед собой серебряный нож. Рука дрожала, что не придавало моим словам уверенности, но я продолжил: — Я… Я… заберу у тебя все! Один порез и ты должник! Давай! Рискни!

— Ты сломаешься быстрее. Раны лишь ускорят неизбежное. Я милосерден, поэтому сломаю тебя своими руками и не позволю жажде и голоду раздавить твой рассудок. Каждое твое слово буду восхвалять меня как спасителя. Ты полюбишь меня, как полюбили они.

Владыка указал на девушек. Они сидели на подушках вдоль стены и, казалось, изображали статуи — настолько боялись шелохнуться. Их плечи не приподнимались от дыхания, а глаза прожигали пустоту. Рука одной — белой вороны — застыла на весу, пальцы подогнулись, как крючки. Нога второй — с длинными темными волосами — тянулась над полом, за спинами «подруг». Третья замерла в более удобной позе: на коленях. Нас разделяли каких-то два метра. Владыка же возвышался в трех метрах от меня. В Зазеркалье спальня казалась больше то ли от черной бездны вместо потолка, то ли из-за плоских отражений предметов и людей, то ли от всего вместе. Скорее последнее.

— П-п-погоди секундочку! — выпалил я.

Мозг закипал от напряжения, глаза метались из стороны в сторону — стреляли взглядом в мебель, во Владыку, в красные шторы, во Владыку, в осколки зеркала на полу, снова во Владыку. Я боялся потерять его из виду. Чутье молилось об укрытии, преграде между мной и ним. Но ничего подходящего не нашел.

— Е-если ты сломаешь меня, — начал я. Александр говорил, что в пятиэтажке живет черт. Эта женщина была ведьмой и захаживала сюда. Кроме того, обстановка очень походила на примеры из книг: извращенная община, помешанность на ранах и шрамах, содержание девушек как скота. Все как по учебнику. Но Владыка не был Скрытым, ведь круг не остановил его ни в Зазеркалье, ни в настоящем мире. Значит, он был одержим, а сам черт прятался внутри квартиры. Внутри спальни.

Во рту пересохло. Я сглотнул и продолжил:

— Лучше дай моему… рассудку медленно угаснуть. А еще лучше… поддерживай его на грани.

— Да, — мечтательно протянул Владыка. Уголки губ поползли вверх, словно жирные жуки на дереве. Оголились Два ряда желтых кривых зубов, до меня долетел слабый пшик зловонного дыхания, а уголки и не думали останавливаться. Когда они доползли до скул, кожа треснула. По нижней губе вниз потекли багровые капли. — Мне нравится. Так и поступим.

Мой взгляд мазнул по открытой клетке, по голубю — Скрытые чувствовали взгляды, поэтому долго на него не смотрел. Птица опрокинула голову и тихонько курлыкала от предвкушения, переминалась с лапы на лапу. Черти были скользкими, хитрыми и пугливыми. Одиночки всегда укрывались в тенях и оставались в стороне, всегда выдвигала на главную роль приманку.

Я вновь посмотрел на Владыку. Клетка стояла за ним. Проскользнуть не выйдет, пробежать насквозь — себе дороже. Я уповал на смекалку. Конечно, бросать вызов в хитрости Скрытому, который славился хитростью, не самая здравая затея. Все равно, что играть в шахматы против известного шахматиста. Но иного выхода мне не оставили.

— Ты говорил, что тебе нужен раб, — произнес я дрожащим голосом. — Но не объяснил для чего.

Я тянул время. Раны на груди и плечах жглись, мешали думать. Голова шла кругом, в ушах стучала кровь, а сердце… Сердце билось в груди, как запертый в клетке зверь. Время на размышления — вот, чего мне не хватало. И к счастью Скрытый попался из болтливых.

— Для свободы, а затем и для завоевания Совета. Эти дураки не стоят и пальца прошлого правителя, — облизнулся Владыка.

— Ничто не мешает тебе сделать одну из них мистиком и выпустить отсюда, — подкинул я дрова в костер.

— Они провоняли мной. Каждый жилец пахнет как я. Дураки сразу поймут, что к чему.

— Так, я тоже провоняю, — возразил я.

— Ведьмак и должен пахнуть как черт.

«Хреново, — мелькнула мысль. — Разговор зашел в тупик».

— Ты ищешь власти, но без причины.

— О нет… — прошептал он и снова облизнулся. На этот раз медленнее и вдумчивее. — Я жажду добраться до Матери. До ее силы. До ее знаний.

Матерь? Голова шла кругом от новых имен. Для маленького городка у черта на куличках в Лягушево слишком много мистиков. Или это обыденно? Обыденно встретить в деревеньке семью волхвов, а в городе-миллионнике пересечься с древней династией каких-нибудь астрологов. И не одной!

— Должно быть, Матерь связана с прошлым правителем, — ткнул я пальцем наугад и попал в звезду.

— Они работали вместе. Хозяйствовали в этой деревне задолго до прихода Совета. Матерь творила духов и славилась энергичностью и добротой. А правитель… о нем не осталось ни одного упоминания. Даже имя его кануло в лету. Сильно же он разозлил Матерь, что она поступила с ним так.

— Я не слышал ни о какой Матери от членов Совета, — попятился я.

Владыка тут же задрожал, как воздух в сорокоградусную жару. Его лицо покраснело, на лбу набухли вены — еще миг и взорвутся.

— Двинешься дальше, и сломаю тебе кости! — прокричал он.

Я дернулся, вытянулся по струнке ровно. Из ступней, казалось, полезли корни. За миг тело обратилось недвижимым древним дубом — столь стойким, что тяжелый грузовик не сдвинет.

— Она скрывается, прячется в Сердце Леса. В Совете от ее голоса говорит Зверь — последнее дитя Матери. Хотя сорок лет назад ходили слухи, что она сгинула вместе с Тираном из Лягушево. Вроде так звали прошлого правителя.

— Ты…

— Довольно расспросов! — рявкнул он. — Ты тянешь время.

С этими словами Владыка двинулся вперед, за раз перешагнул два метра и возвысился надо мной непоколебимой стеной. Настолько высокой, что закрывала лампочку на потолке и отбрасывала на меня черную тень. Зловоние гнилых зубов и годовалого пота обдало меня, как волна.

— Стой! Я… эм… Если поработишь меня, залезешь в долги! Да! Мир не спустит такое! — протараторил на одном дыхании.

— О, я подготовился, — нагнулся он, и наши лица поравнялись. Вблизи его лицо выглядело как маска. Лист кожи, который натянулись на голый череп. В глазах красные капилляры червями ползли по желтым белкам. Владыка ощетинился и прошептал настолько чувственно, насколько любящий супруг шепчет любимой женщине в томную ночь: — Я знаю о долге. Пятьдесят пять лет. Только скажи, и я выкуплю его у мира. А все твои трудности испарятся вмиг.

Я замер. Наверное, ослышался. Да, иначе и быть не могло. Черт пудрил мне мозги, намеренно сбивал цену, чтобы купить мою свободу за половину. Погодите… Почему я вообще задумался о ее продаже?

— Долг, — осторожно произнес я. — Я должен сто девять лет, а не пятьдесят пять.

Мои слова сорвали улыбку с его лица, как сильный ветер — листок с полумертвого дерева. Брови изогнулись в гневе.

— Ложь! — воскликнул Владыка писклявым голосом, какой выдавливал не каждый оперный певец. — Докажи! Ведьма обещала! Ведьма клялась! Тридцать лет! Я тридцать лет копил жалкие крохи, пока боролся, чтобы не исчезнуть! Тридцать лет ради этого дня!

— Обойдешься! — рявкнул я. — Хрен тебе, а не моя свобода!

— О, нет… Нет. Нет. Нет. Я получу свое. Здесь и сейчас!

Я не успел понять, что случилось. Его правая лапища дернулась и выхватила у меня серебряный нож. Когда лезвие коснулось подушечек пальцев, кожа на них зашипела, будто вода на горячей сковородке.

— Анна, — кинул Владыка нож одной из девушек. Та прыгнула и запросто поймала его. — Избавься. Настя и Вера ко мне! Держите мистика за ноги. Только нежно! Не дайте ему пораниться о вас.

Анна — та, что с длинными волосами — просунула руку за штору, открыла окно и выкинула на улицу нож. Настя и Вера подскочили ко мне. Обвились руками, будто змеями, вокруг ног, и потянули на себя. Анна проскользнула за спину, положила маленькие ладошки на лопатки и бережно уложили на красный ковер. Я и пикнуть не успел. Она села за мной и вдавила тоненькими ручками мои запястья в пол.

— Нет! Я пришел спасти вас! — успел прокричать я.

— Тише-тише.

Владыка сел на меня сверху и закрыл мой рот ладонью. В его правой руке блеснуло лезвие кухонного ножа.

— Я начну со скул. Затем перейду на левую руку, — кивнул он, и Анна одним рывком закатила рукав толстовки, что насквозь промокла от крови и пота. Взгляд девушки вонзился в старый шрам на запястье — свидетельство моей трусости и слабости. Взгляды остальных опустились на него следом. — Бедное дитя. Хотел убить себя, но испугался боли. Ничего. Я обучу тебя. Научу любить и желать боль. Твои раны никогда не заживут. Ты сам будешь разрывать их.

Я взвыл. Из глаз полились слезы. В мыслях пронеслась заученная молитва. Когда в ней закончились слова, она началась с начала. Снова. О Господи, молю. Снова. Защити раба своего. Снова. Пошли провидение. И снова.

Но небеса не ответили. В красной комнате я был совершенно один.

Холодное лезвие коснулось кожи над щекой. В следующую секунду холод сменился жжением. Уголка рта коснулась теплая кровь. Перед глазами взорвался фейерверк, красный свет заискрился, как бенгальские огни. А взор помутился от слез.

Окно дрогнуло с такой силой, что я услышал его сквозь мычание.

Владыка нахмурился и повернулся в сторону.

— Жалкий трюк, — процедил он. — Глупо и подумать…

Окно дрогнуло вновь. Протянулась секунда и дрожь повторилась. Казалось, снаружи началась война, вражеские снаряды взорвались в опасной близости от пятиэтажки и, судя по повторам, не думали заканчиваться.

Владыка цокнул.

— Если мистик что-то рявкнет про долг, — приказал он, — сломайте ему кости.

Девушки кивнули в унисон, и Владыка поднялся. Приоткрыл шторы и прильнул к окну.

Вот он мой последний шанс.

— Спасти, — прошептал я сквозь боль. Три взгляда сошлись на мне в тот же миг. — Я могу спасти вас.

Анна медленно наклонилась ко мне. Длинные локоны упали мне на лицо. Я чувствовал ее дыхание, слышал, как бьется ее сердце. Голубые глаза смотрели в душу. Полные розовые губы приоткрылись, и она сказала:

— Там, снаружи…

— Да! Снаружи! — от радости воскликнул я. — Я помогу вам выбраться! Помогу сбежать от него!

Она улыбнулась.

— Там, снаружи нас никто не ждет, — закончила девушка. Последняя ниточка надежды оборвалась. — Здесь наш дом. Здесь наша семья. Здесь мы.

Идя сюда, я думал, что встречу заложников. Бедных жильцов, которых силой удерживают в пятиэтажке. Что спасу их от злого Скрытого. Мои мысли лежали не далеко от правды, но они опоздали. Опоздали на тридцать лет. Я опоздал на тридцать лет. Те заложники давно мертвы. В злосчастной многоэтажке больше некого спасать. За тридцать лет сменилось целое поколение. Для новых жильцов я был чужеземцем, посланником «Внешнего мира». Иными словами: врагом и захватчиком. Моя маленькая авантюра — «исцелить» Семью плачущей кожи — была обречена с самого начала.

Я сомкнул челюсти до треска. Во мне не бурлил гнев, не плескалась ярость. Стенки сознания омывал скользкий страх, ужас от понимания, что никуда мне не деться. Здесь я потеряю самое дорогое — свободу.

«Черта с два! Я сбегу! Я выживу! Я…»

… соглашайся, — прошептал женский голос в закоулках разума.

Я узнал его. Прекрасно помнил, кому он принадлежал.

Теодор, — сказала эта женщина. — Если кто-то предложит выкупить долг, соглашайся без раздумий. Спаси Надю любой ценой.

«Пошла ты!» — мысленно воскликнул я.

Это наваждение Скрытого. Фальшивка, иллюзия, обман! Этого разговора никогда не было. Она бы не сказала такого… Нет. Сказала бы. Слова о моей жертве как раз в ее духе.

Пошли они все к черту!

— Я, — плюнул девушке в лицо, — обмениваю бездействие всех в этой комнате на пять минут на…

Та, что удерживала мои руки, дернулась и скрутила левую. Кость хрустнула, по телу растеклась острая боль. Две другие скрутили мои ноги — казалось, хотели выкрутить их из таза, как лампочки из цоколей. Я простонал, но не остановился:

— На свое право обещать и ваш долг за рану!

Четыре девушки отпрыгнули от меня как звери от огня. Владыка шелохнулся и замер у окна.

Я медленно поднялся на ноги. Зашаркал к клетке.

Голубь смотрел на меня с ужасом. Будто я был машиной, что неслась ему навстречу. От этой мысли на моем лице проступила улыбка. Вымученная, но улыбка.

Левая ладонь заползла в открытую клетку, как многоножка. Стоило разжать локоть, кости захрустели, а волна боли вновь накрыла меня с головой. Сволочи! Они сломали мне руку.

Пальцы сжались вокруг длинной шеи птицы, и я осторожно вытащил ее из клетки. Правой рукой нащупал в кармане отражение серебряного ножа — слава всем богам, оно не сломалось, когда меня вырвали из Зазеркалья. Я приставил лезвие к оранжевым глазам Скрытого и процедил сквозь зубы:

— Чистое серебро, ублюдок. Если… — застряли слова комом в горле. Точно. Я же обменял право обещать. — В общем, ты меня понял. Или мы уходим вместе, или вместе умираем. Выбирай с умом.

Каждое действие — обмен. Убийство налагало на убийцу долг в размере стоимости жизни убитого. Если убийца забирал жизнь не-мистика, платить долг нужно было миру. Ведь каждый человек, будь то Мирянин или Знающий, принадлежал Вселенной. Если жертвой становился мистик или Скрытый, долг появлялся перед владельцем жизни — сами убитым. Поэтому мистики нередко разделяли право на свою жизнь между теми, кому доверяли. Скрытые почти никогда так не делали. Редкие представители могли пойти на такой шаг, но из отчаяния, нежели по доброй воле. Они делили право между мистиками, чтобы, когда те умирали, оно возвращалось.

Я двинулся по коридору и остановился перед входной дверью.

— Блядь! — вырвалось у меня. Дверь закрыта. — Когда пройдут пять минут, твои рабы не двинутся с места. А кто-то из них откроет мне дверь.

Так и произошло: одна из девушек выпустила меня на лестничную клетку. Я вышел боком, чтобы не терять из виду пешек Скрытого. Спускаться боком по лестнице оказалось той еще задачкой, но я справился.

На улице под палящим солнцем меня встретила Надя. Она возилась с мешочком размером с ее ладонь. Рядом виднелись черные следы от взрывов.

— Ни хрена себе, — протянула она. Ее теплый взгляд смерил меня с головы до ног, и боль слегка отступила. — Выглядишь так, словно прошел через бойню.

— Идем, — сказал я и захромал в сторону своего дома. — Мне нужна твоя помощь.

— Постой. Я вызвала полицию и должна ее встретить, поэтому…

— До сюда полчаса езды. Нам нужно запереть черта.

— Это он? — поравнялась со мной Надя и ткнула пальцем в голубя, у головы которого я до сих пор держал отражение ножа. — Вроде голубь как голубь.

— Это он, — прорычал я. — Пойдем. Сотрешь у меня в квартире круг, чтобы я занес его. А затем замкнешь контур.

— Дашь ему летать по квартире?

— Нет. Думаю, запру в ящике.

☉☉☉

За окном солнце давно спряталось за горизонтом. Свет фонарей у дороги не долетал до окна на восьмом этаже, а в спальне одинокая лампочка явно не справлялась. Казалось, ее накрыла полупрозрачная пелена. В комнате было светлее, но стоило занести внутрь чертову клетку, свет померк, а воздух отравили запахи гнили и смерти.

Я сидел на кресле и прожигал взглядом закрытую клетку. Надя принесла ее из поместья. В детстве у Кати был попугайчик с зеленым окрасом. Помню, как ворочался в кровати до глубокой ночи, ждал, пока крикливая птица не замолчит на часа два, и все повторялось. Конечно, с годами сил у попугая поубавилось, и мои ночи украсила безмятежная тишина. Но я до сих пор иногда слышал чириканье Катиной птицы в кошмарах.

И сейчас в ее клетке сидело нечто пострашнее беспокойного попугая.

— Ты не победил, — злостно прошипел черт из-под черного покрывала. — Они все еще мои. Все еще принадлежат мне. Они…

— Мара, — устало сжал я переносицу пальцами, — разрешаю один раз войти в спальню.

За спиной раздались шепотки на неизвестном языке. Следом забарабанили детские шажки. Сначала одиночные, а затем всей толпой. Будто дюжина детей бежала со двора на обеденный зов. Справа в боковом зрении высунулась бледная ручка, секунду спустя из нее выросло тельце в белом кружевном платье. Шея заканчивалась половиной головы — кроме нижней челюсти ничего не виднелось. Девочка шагнула к краю стола, подпрыгнула, ухватилась пальцами и подтянула себя, будто весила не больше пушинки. По высоте она едва-едва не доставала до верхушки клетки — слегка меньше метра. Девочка встала рядом и повернулась на меня.

— Выкинь его, — сказала мара. Ее голос напоминал звук песка, что течет сквозь пальцы. На каждом слоге челюсть у девочки дрожала, язык подскакивал, как угорь на раскаленной сковороде. — Или убей.

— Пока не могу, — поморщился я от боли в шее.

Бинты ужасно натирали. Из-за них я горбился во время ходьбы. И только на стуле и кресле распрямлялся.

Когда мы с Надей зашли в квартиру и заперли черта в холодильнике — другой клетки, которую не открыть изнутри, не нашлось — я поехал в больницу, где мне наложили гипс и зашили порезы на груди и животе.

От толстовки остались лоскуты, но выкидывать ее не спешил. Мы вместе прошли через многое. Может, зашью дыры, соберу кусочки. Может, еще получится «оживить» ее. Но позже. Сейчас же я сидел в одних джинсах.

— Мне нужно, чтобы ты убила его, — сказал я. — Но только если один из фанатиков вломиться в квартиру.

— Хорошо, — слишком легко согласилась мара, и я уже подумал, что ее подменили, как она добавила: — Плати. Я великодушно подскажу, на какое предложение соглашусь.

— Давай, — вздохнул я.

— Когда до твоего дня рождения останется неделя, ты отпустишь меня.

— Я никогда…

— На иное не согласна, — отрезала мара. — Или так, или живи в страхе, что в один день его куклы ворвутся в квартиру и покалечат тебя.

Я цокнул. Убить Скрытого я не мог из-за неоправданного риска — мало ли что он заготовил на случай смерти. Поэтому мне остались только угрозы. И порой они работали не хуже увечий. Даже сейчас угроза смерти удерживала черта от штурма квартиры.

— Ладно. В обмен на… — сказал и осекся. Мой язык скользнул меж зубов, и я прикусил его. Во рту растекся медный вкус крови.

— Ха! — гаркнул черт. — Мальчонка обменял право обещать! Сученыш украл у меня карму!

Тот отчаянный обмен не был равным. Мое право стоило больше пяти минут бездействия, хоть и ненамного.

— Тогда скрепим договором, — спокойно объявила мара.

Я вытащил из рюкзака блокнот и выписал в него предложение мары и свое. Занес кончик ручки, чтобы подписать, но меня прервали.

— Нужна кровь, — сказала мара. — Или то, что содержит твое «я».

Правая рука сразу потянулась к отражению ножа в кармане джинсов. Вытянул его, положил на стол и провел указательным пальцем по лезвию. На подушечке осталась красноватая линия. Первая капля не заставила ждать.

— Твоя очередь, — протянул я листок маре, когда поставил на него кровавую подпись. Захотелось разрядить обстановку, поэтому неловко произнес: — Чувствую, что заключаю договор с дьяволом.

— Человеческие сказки придумали не на пустом месте, — сказала мара. — Мне нужно разрешение, чтобы поставить подпись на твоем листе.

— Разрешаю.

И она ткнула пальцем рядом с моим отпечатком и отпрянула. Я взял договор, присмотрелся. Ее подпись выглядела как кружочек серой пыли.

— Береги его, — предупредила мара. — Если нарушишь условия договора, последствий не избежать.

— Хотелось бы знать каких, — выдохнул я.

— Ценность твоих договоров упадет до нуля. Не страшно. Но Скрытые не жалуют таких… изгоев. Нарушение условий договора считается плохим тоном. Как среди мистиков, так и Скрытых. Хочешь испортить отношения со всеми Скрытыми сразу — разорви договор. Не буквально.

— Мда. Хуже и не придумаешь.

— Будь осторожен. Главный враг любого мистика — он сам.

С этими словами она разлетелась на серые клубы, осыпалась песком на пол и потекла мне за спину, к двери в коридор.

Я поднялся с кресла и поднял клетку за крючок со стола.

— Эй, ты! Ты еще вернешься ко мне! Еще будешь умолять, чтобы стать моим рабом! Те годы жизни все еще у меня!

— Да-да, — устало промямлил я.

Оставил голубя на кухне, чтобы он не разбудил меня ночью, вернулся в спальню и грохнулся на кресло. Подмывало: упасть на кровать и отправиться в мир снов. Но завтра меня не ждало ничего хорошего. Завтра заседание Совета. Завтра решится моя судьба. Я не волновался. В разуме не осталось места для страха и беспокойства. Все вытеснила дикая усталость. Веки налились свинцом, а конечности сделались ватными.

«Рано, — растормошил я себя. — Нужно еще кое-что проверить».

Я сгорбился над блокнотом. После выхода из пятиэтажки меня не отпускали слова черта.

Внизу листа я накалякал: «Долг миру»; вверху: «109 лет». Я должен был сделать так с самого начала. Еще когда только прочитал про долг. Но почему-то я поверил этой женщине.

Прочертил линию, и… чернила истончились, высохли. Под рукой не нашлось линейки, но готов поклясться — линия оборвалась ровно на середине листа.

С губ сорвался нервный стон.

— Блядь, — прошептал я.

Перелистнул на следующую страницу. Нарисовал два кружка: «Долг миру» и «55 лет». Черкнул линию, и чернила не высохли.

— Блядь!

Я швырнул ручку в блокнот. Она отскочила, ударилась о край подоконника, приземлилась на стол и насмешливо подкатилась к блокноту.

Эта женщина врала мне! Удвоила и без того огромный долг!

Ее ложь застала врасплох. Она была сродни плевку в лицо. Даже на смертном одре эта женщина не изменила своего отношения ко мне. Все это время она лишь водила меня за нос! А все ради чего?

Мысли споткнулись о причину ее поступка. О нет… Гнев уступил место страху, пробирающему до костей ужасу. Она скрыла причину… А если эта женщина что-то скрывала…

Я чуть не сбил ручку со стола — настолько истерично пытался схватить ее. Навис над блокнотом.

Рука дрожала, пока я выписывал самое дикое предположение.

После жизни на улице я всегда готовился к худшему. Часами прокручивал в голове ужаснейшие исходы. Надя бы назвала меня пессимистом. И была бы права на все сто.

Когда линия оборвалась в сантиметре от второго кружка, я не заплакал. Не закричал. Не разорвал блокнот на части. Не разгромил комнату.

Я лишь молча смотрел на линию, что тянулась от «Мне осталось жить» к «1 год».