Мрак. Нанапрасная надежда (джен)

Мила Р. Кажется, это говорит мне не больше, чем имя Эля. Поэтому, больше интересны факты: она уехала срочно, оставив записку. Значит, она не стала ждать встречи с хозяином квартиры и не стала просить о ней сама. Это безответственно, поскольку кто угодно мог бы войти в квартиру и забрать деньги и ключ. И все же, Мила оставила и то, и другое, а это значит, что полностью антисоциальное поведение ей не свойственно. Если, конечно, вообще принимать как факт, что она и Эля — одно лицо. Возможно, мы имеем дело с ошибкой, ведь полагаемся только на человеческую память Элинор.

Я тут же обратилась к ней с этим вопросом — она поднималась со всеми, на случай, если будет кого опознавать.

— Правильно, — согласилась она. — То есть, я не знаю насчёт Эли, того, откуда взялось это имя, — она бросила очень короткий взгляд на Ярослава, но Ярослав никак не реагировал. — Но девушка, которая сбежала первой, у всех на глазах — это Мила Руткевич. Я бы подумала, что Ольга ошиблась и увидела в ней кого-то другого, но почему тогда ей убегать?

Если бы мне хотелось, наверное, я бы смогла найти теоретический ответ. Например, если бы Мила узнала через это имя одну из оставшихся снежинок, и побежала, чтобы её поймать. Но все её дальнейшее поведение не требует дополнительной трактовки. Ольга узнала её правильно.

Остаётся только найти её и поймать, расспросить.

Осторожно, вместе с полицией, я обошла квартиру, пытаясь обнаружить, не потеряла ли Мила хотя бы одной своей фотографии. Или чего-то ещё, что указало бы на то, откуда начать поиски.

Ничего найти не удалось. Полиция просила Элинор сопровождать их к домам двух других служанок, а по адресу прописки Милы собирались послать другую машину из рациональных соображений — её дом находился достаточно далеко, за чертой города.

Даже если мы поедем туда, нарушая правила дорожного движения, вероятно, опоздаем и увидим только результат. Но в случае, если результат будет, Элю-Милу привезут в полицию, и мы узнаем об этом в любом случае.

— Нам остаётся поехать к другим служанкам тоже, — озвучила вывод я.

Вадим кивнул, хотя мне кажется, он был согласен из других соображений: другие служанки виделись более безопасными.

Ярослав же отреагировал как-то странно, невнятно и нечётко, и мне показалось, что он скорее в своих мыслях, чем с нами. Похоже, эти мысли не очень позитивны, поскольку его вид даже кажется несколько нездоровым.

* * *

Первым делом мы направлялись на улицу Спортивной Победы, где проживала служанка в красном, Олли. Ольга Тисова.

— Получается, в каком-то роде, это бессмысленно? — я следила за дорогой, но Вадим смотрел на меня, кажется, каждую секунду. Это немного мешало и беспокоило меня. — Наемница или нет, это была Мила, и делать тут больше нечего?

Я понимала, что он хочет сказать. Если передать Николаю Степановичу, он может послать своих людей. Это не интеллектуальный труд. Требует внимательности, скорости и физической силы.

— Ты понимаешь все неправильно, — решительно сказала я. — Поимка убийцы мистера Стампа и госпожи Сноквин теперь уже не может быть финальной точкой. Мне нужно узнать и о том, почему убили Алексея Петровича, и мне кажется, пока я веду это дело, возможностей намного больше, — только цена за все эти возможности — одинокая Нина дома.

Алексей Петрович не вернётся. Вот почему я не пыталась раньше. А теперь, когда прошло так много времени…

Нет. Я чувствую, что так должно быть. Что теперь я уже не имею права отвернуться. Моё нежелание заниматься вопросом привело к тому, что им занялся другой. И погиб.

И сейчас будет точно так же. По крайней мере, я знаю, кто другой будет все ещё продолжать, если мы перестанем. И если про убийцу мистера Стампа и госпожи Сноквин нам станет известно, как только он будет пойман, то дело учёных… Дело учёных было давно. Вовсе не факт, что нашедший о них правду посчитает себя обязанным рассказать все нам, особенно, если сами мы откажемся от усилий и работы над поиском правды.

Я повернула голову к Ярославу И была не очень рада тому, что увидела. Со странным, исступленным выражением он смотрел то ли на спинку сидения, то ли просто в пространство.

И все же, я спросила, как будто этого не замечала:

— Вы начинали что-то говорить, когда мы оставились у дома Эли.

Никакой реакции не последовало. Все это выглядело очень тревожно и нехорошо.

— Ярослав. Ярослав, — он слышно вдохнул. — Вы все ещё с нами, Ярослав?

— Да, на месте, — и тут же отмахнулся от нас очень резко, как будто даже не замечал, как долго был слишком глубоко в себе.

— Вы очень побледнели, — твёрдо сказала я. Возможно, нам следовало бы остановить его у больницы и оставить там. Но раз он не признает этого сам, лучше начать с более нейтральных предположений: — Вы так сильно огорчены тем, что Элю не удалось поймать сразу? — это тоже не исключено, если господа Трифат требуют результата как можно скорее, несмотря ни на что.

— Дело не в Эле, а в Миле, — процедил Ярослав, как будто каждое слово давалось ему с трудом, через боль. — Думаю, Ольга знает её как Элю по той же причине, почему все знают проституток как Анжел и Снежан. Ну или не совсем, думаю, имя было не для красоты, а чтобы без последствий для репутации… Зеркальное Королевство не лучшее место на земле, — действительно. Я тоже об этом знаю. Но я не уверена, что можно так однозначно и сразу отнести Милу к бывшим работницам. Тем не менее, мысль довольно простая, чтобы принять её на время. — А я знаю её как Милу, и самое смешное — госпожа Сноквин тоже знала её как Милу. В ряду имён служанок: Эли, Олли, Мили и Ини. Раз Эли это Элинор, то Мили — Мила, — судя по тону и общему напряжению, он считал, что раз знал её, должен был и узнать тоже. Но мне кажется, это не было настолько очевидно, пока служанки не стали раскрывать себя настоящих. Их униформа довольно хорошо справляется с тем, чтобы скрыть, кто под ней, потому что цвета очень неестественные. — До госпожи Сноквин она работала в баре по ночам.

— Возможно, посещение того бара поможет нам в её поимке. Может быть, нужно сказать полиции? — предположила я.

— Сейчас там закрыто, они с восьми вечера, — в любом случае, работа в таком баре лучше, чем в Зеркальном Королевстве. Но все ещё подразумевает проблемы. По крайней мере, с возможностью работать в дневное время. — Что-то не похожа эта местность на дорогу к дому госпожи Сноквин, — снова доказывая мне, что все-таки долгое время не был «на месте», прибавил Ярослав.

— Да, — все же, лучше объяснить, чем продолжать оставлять что-то во мраке. — Полиция решила проверить остальных снежинок, мы — тоже, — даже если это было не столько выбором, сколько единственным адекватным вариантом. — Ещё они послали машину по адресу прописки Эли… Милы. Так что мы едем на улицу Спортивной Победы. А потом на Цветочную.

Улица Спортивной Победы мне понравилась. Она была довольно новой или просто обновленной, и посвященной какой-то очень конкретной победе. Или двум, потому что на двух домах я нашла нарисованных бегуна и волейболиста. Второе довольно нетипично, по моим наблюдениям. Чаще можно увидеть бейсболистов, вероятно, потому что они работают в вертикальной плоскости, что соответствует параметрам тех стен, на которых обычно рисуют.

Так же, здесь было несколько площадок для спортивных игр и металлических тренажёров, вполне хорошего вида.

В подъезде тоже было чисто, а дверь в квартиру имела прочный и новый вид.

Но не открывали нам почти две минуты, а когда открыли, перед нами оказался совсем старик, в больших квадратных очках.

— Да? Чем могу помочь? — он смотрел на всех нас снизу вверх очень спокойно и даже почти тепло. И невольно и сразу я вспомнила Алексея Петровича…

— Ольга Тисова здесь?

— Олечка? Нет. Сейчас её здесь нет. Здесь никого нет.

Грустно. Вернее, я определила бы это чувство как неизбежную печаль, с которой никто не должен бороться. Она лежит и существует и не нуждается ни в чем… С ней ничего нельзя сделать, только принять её существование, и от этого менее печальной она не станет.

— Когда появится?

— Трудно судить… Дети все бегают, бегают, бегают… — строгость полицейских плохо сочеталась с усталостью этого человека. Как если бы его уже не волновал их статус и их появление в его доме не имело значения. — Сейчас Олечка на работе, в большом доме, вчера ей не позволили вернуться домой на ночь. Может, вот на выходные вернётся? — в его голосе звучала совсем мягкая надежда, будто он ждал, что мы могли бы дать ему ответ.

Но полицейских не волновала его надежда. Должно быть, это логично: требовалось бы слишком много сил, чтобы эмоционально переживать каждый случай на работе. И все же, мне было трудно слышать резкое:

— В том доме произошло убийство, И ваша «Олечка» сбежала, прихватив с собой все свидетельства о том, что там работала.

— Бедная девочка. Она, конечно, не хотела, чтобы меня беспокоили такими новостями… Трудно жить с настолько старым отцом, — если бы только реакция самого старичка не была такой спокойной. Он даже не предположил, что мы ошиблись и его дочь не могла так поступить. Может быть, это и правильно, знать, на что способен твой ребёнок. И знать то, почему… Алексей Петрович ни разу не назвал меня ужасной, как бы я ни ошибалась.

— Передайте ей, что если она не явится в полицейский участок завтра, нам придётся беспокоить вас куда серьёзнее.

— Конечно, конечно…

— Где ещё она может быть?

— Я и не знаю… Она у меня молчаливая девочка. Много работает, а когда… Ну да. Вот разве что, она сейчас на одной из площадок. Ей спорт всегда очень нравился.

Полиция вошла, чтобы осмотреть квартиру, убедиться, что Ольги здесь нет. Я не могла отделаться от чувства беспокойства. Вероятно, оно было не совсем об опасности. Скорее о том, что я упущу.

И я подошла к старичку. Он посмотрел на меня сквозь огромные очки. Очень тепло. Очень ласково.

— Что-нибудь не так, девочка?

— Я — Нина.

— Серафим Евгеньевич. Кажется, вы вовсе не полицейская, Нина?

— Нет. Я журналистка.

— Ох… Неужели и про Олечку собираетесь написать репортаж? — мягко и даже взволнованно спросил он.

— Не волнуйтесь, я уверена, упоминать её придётся только если она убежала, зная что-то важное, — мне очень хотелось, чтобы он был спокоен и не думал о плохом.

Он улыбнулся, словно сам меня понял.

— Но ведь знать что-то важное при убийстве такой важной женщины — опасно?

— Да, — не смогла солгать я. — А как ваша дочь попала к ней на службу?

— О, это было трудно… — как будто только теперь он осознал и огорчился, качая головой. — На это понадобилось несколько лет и очень много усилий. Нужно быть безупречной, а ещё дождаться очереди… Если у тебя нет рекомендаций от кого-то столь же важного. А откуда у нас такие?..

Мне очень хотелось утешить его, но единственное, что пришло в голову, было не таким уж радостным:

— Знаете, работа в том доме была не самой приятной, насколько я могла понять.

Серафим Евгеньевич грустно улыбнулся и кивнул.

— Боюсь, так и есть, Ниночка… Но она была очень нужна. Очень нужна…

Не уверена, что смогла его хоть немного обрадовать.

Больше мы у него ничего не узнали и не нашли, как не нашли и Ольгу, ни в квартире, ни на площадках.

Оставалось отправиться к следующей.

* * *

Цветочная улица, в противовес Спортивной, как будто пыталась отрицать современность. Здесь были только аккуратные домики, красивые и занимающие довольно много земли, если учесть, что жить в них удалось бы, максимум, семье из пяти человек.

А в домике номер один не поместилась бы и такая: он был совсем маленький, одноэтажный. Зато эстетически прекрасный, нежно-розовый, и окруженный цветами ухоженного сада.

Здесь жила Ини, Мальвина Лазурева — не могу понять, почему это имя так насмешило Ярослава. Но открыла нам далеко не она, а сразу четверо парней: высокий, с золотыми кудрями, но нисколько не похожий на Сергея Павловича… Особенно не вполне типично длинным носом; ещё один высокий — рыжий, всклоченнй, улыбающийся не вполне здорово; средний, явно крепкий, с черными тяжёлым кудрями, очень строгий на вид; и — совсем хрупкий, тоже черноволосый, бледный и грустный. Первый тут же кинулся на нас с криком:

— Убирайтесь, её здесь нет!

— Ну если её здесь нет, откуда вы знаете, что за ней придут? — казалось, гнев этого парня для Ярослава был радостью или даже… Чем-то, похожим на угощение. — И кто подтвердит, что вы находитесь в её доме законно?

— За ней гоняются слишком долго, чтобы требовались объяснения!

— Полиция, Мальвина Лазурева сбежала с места преступления, — запоздало очнулись полицейские. Но это не дало никакого хорошего эффекта. Рыжий лохматый парень улыбнулся, как будто был готов сорваться, но спросил:

— Вы имеете в виду, из места, где преступления совершались ежесекундно, днем и ночью, и вы пришли её туда вернуть? — почти спокойно, но не скрывая злости.

Может быть, я бы хотела узнать, что за место они имеют в виду. Почему верят, что даже полиция, при случае, отведет их подругу туда, а не пойдёт законным путем. Но я должна была заниматься не этим, а нашим делом, и потому вмешалась, без эмоций, а только с твердостью:

— Нет, речь идёт об убийстве госпожи Сноквин.

И это повлияло на них. Они остановились и, кажется, постарались переосмыслить то, что видят. Все ещё не раздвигая бровей, первый спросил:

— Вы не имеете связи с маэстро Карабасом?

Это имя мне было известно. Когда-то, снова из-за дел Николая Степановича, отношение к маэстру Карабасу я все-таки имела. Теперь я понимаю, что за место, где преступления совершались постоянно: его театр, где каждый актёр обязательно выглядел слишком маленьким, и слишком хрупким, и слишком болезненным…

— Никакой, — к счастью, я была не одна, и было кому сказать это, не прибегая ко лжи, но и не нервируя никого.

Возникла небольшая пауза, и парни переглянулись, кажется, думая, что ответить.

— Всё равно, её нет дома.

— Пропустите?

После этого вопроса лидером вдруг сделался строгий черноволосый парень, и его неожиданно-властным жестам безмолвно подчинились все остальные.

Он позволил нам пройти внутрь и показал дом, спокойно и уверенно, словно тут жил он, а не Мальвина. Возможно это и правда так, но обстановка, все же, больше была похожа на типично женскую. Каждая вещь, каждый цвет от пола до потолка, подходили друг другу и создавали тёплое и светлое впечатление, несмотря на маленький размер комнат.

Но Мальвины тут действительно не было нигде, что очень смущало меня: если её здесь нет и не было, почему её друзья так отчаянно защищали вход в дом? Может быть, давали ей время убежать через заднюю дверь?.. Но на заднем дворе все обнесено милым заборчиком, и ворот в нем я не нашла.

— А можно зайти в туалет? — кажется, с результатом, с которым готова была смириться полиция, не собирался смиряться Ярослав. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, и я подошла к Вадиму ближе, чтобы и он не подумал уйти. Он посмотрел мне в глаза, подтверждая, что понял.

— А что, думаешь, она там в трубу себя смывает?

— Нет, это исключительно по необходимости.

Я не поверила в эти слова.

— При условии приличного поведения.

И как только дверь за Ярославом закрылась, попыталась угадать, что он заметил, чтобы задержаться здесь.

Я обошла маленькую гостиную, но не смогла обнаружить ничего поспешного, скошенного или лишнего вовсе. Ни откуда не торчал ни краешек платья, ни локон волос.

Я уже подумала перейти в другую комнату, но тогда Ярослав уже вышел. И не промедлив почти ни секунды, попросил, уверенно и без малейших сомнений в голосе:

— А теперь, госпожа Мальвина, я прошу вас показаться. Я знаю, что вы никого не убили — по крайней мере, не госпожу Сноквин, А маэстро Карабас, хоть и знаком моим хозяевам, у них давно считается потерявшим все ничтожеством, не стоящим помощи, — ровно так же к нему относится и Николай Степанович, с тех пор, как театр закрыт. — Все, что мне нужно, это разговор. И то, что никому из нас не нужно, это разгром в этом милом домике, который может случиться, если мне придётся раздражать ваших друзей ещё сильнее.

— Не нужно прибегать к насилию, — поспешила возразить я. Я не считала, что угрозы могут нам помочь теперь, особенно, если мы просим покинуть тайник… Возможно, чтобы это случилось, нельзя быть в комнате, где он расположен… — Но это правда, нам нужен только разговор. Вы были там и слышали, что дело касается важных для многих людей. Как только дело будет закрыто, всех оставят в покое и так будет безопаснее.

Почти сразу, как я замолчала, раздался тихий щелчок. Краем глаза я успела заметить движение в соседней комнате, и почти тут же Мальвина явилась перед нами.

Она очень мало напоминала теперь Ини. Не выбеленная, а румяная, с яркими голубыми глазами, сияющими немного влажно, но с уверенностью и достоинством. И волосы голубые тоже, не яркие, но и не бледные, как зелёный парик, в котором она ходила прежде.

— Чем я могу помочь? — её голос звенел. Она не просто сдалась, нет, она… Поддалась нам. И вышла скорее поэтому, чем от страха.

— Мальвина, — один из парней, самый хрупкий, бросился к ней, но в ответ получил решительный запрещающий жест, без взгляда.

— Не надо. Шум может привлечь толпу похуже, — строго проговорила Мальвина. Как будто специально для нас, чтобы мы знали, что делаем. Но она не дождалась реакции, а продолжила куда ровнее: — Это правда, я видела и слышала, что вас волнует совершенно другое дело, и со мной оно не связано. Правда и то, что я не тронула госпожу Сноквин и пальцем. Мне не хватило бы сил задушить даже женщину, если я все правильно понимаю. Я не рада тому, что с ней произошло, хотя у меня есть причина на неё злиться, — есть причина злиться? Мне кажется, такое не скажешь в контексте умершего, если причина в мелочи, вроде сурового поведения хозяйки, — и я вовсе не против помочь поимке убийцы, только не любой ценой: за мной гоняются так долго, приходили и из полиции… При этом не думаю, что мне известно что-то важное. Я провела в доме госпожи Сноквин только один день — с обеда вчера и до обеда сегодня. И все это время я была очень занята работой — подготовкой к гостям.

— Да. Но не в одиночестве, — не давая паузе появиться, вмешался Ярослав. — С вами были ещё три девушки, и, к сожалению, одна из них вызывает больше всего подозрений. Что вы можете о них сказать?

Мальвина не удивилась его прямоте, а я — да. Разве это не придаёт дополнительную эмоциональную окраску, которая повлияет на её ответ?

— Не много, — после короткой паузы, строго начала Мальвина. — Элинор — Эли, главная снежинка, там работает давно, — странно. Я уверена, что слышала — госпожа Сноквин объявила, что прогнала всех служанок и наняла новых. — Она очень строга и очень верна хозяйке. Мили и Олли пришли вместе со мной, и у нас не было возможности даже поговорить. Олли зовут Ольгой, и она рыжая, как огонь. А Мили — Милой, и она…

— Синеглазая, высокая, и носит длинный хвост, — нетерпеливо подсказал Ярослав. Думаю, он совсем забыл, что ни я, ни Вадим её такой не видели. И не слышали даже такого описания от него. Правда, кажется, я могла увидеть, когда она перепрыгнула через забор. Но все случилось слишком быстро, и я видела только её лицо и странное сочетание эмоций в нем.

— Так вы знаете её лучше меня, — урозиненно вздохнула Мальвина.

— Скорее, мы на равных. Но она, случайно, не сказала, куда бы могла пойти?

— А вы… Думаете, это она? — мне показалось, теперь Мальвина стала серьёзнее и беспокойнее, чем была. Совсем немного.

— Возможно.

— Я… — она осеклась и окончила ещё чуть строже: — Считаю, что вы ошибаетесь.

Ярослав прищурился. Его очень трудно остановить чьим-то недовольством, нежеланием и беспокойством.

— Вы что-то о ней знаете?

— Что я могу о ней знать? — складки пролегли меж сдвинутых бровей Мальвины. И то, что сказал Ярослав дальше показалось мне одновременно верным и… Бесцеремонным:

— Не хотите лгать, но и правду сказать тоже не хотите. Почему?

Действительно: уклончивые ответы часто вызывают именно такое ощущение.

— Да ничего я не знаю! — и то, как рассредилась Мальвина, как будто только подтверждало саму идею. — Просто она вела себя лучше и приветливее других, вот и все.

С другой стороны, такой вариант распространен: если человек тебе нравится, ты охотнее веришь, что он хороший, и не может сделать ничего слишком неправильного. Такому искажению восприятия подвержена даже я. И именно потому, что вера ничем не подкреплена, кроме симпатии, естественно злиться, когда её пытаются пошатнуть фактами.

Если продолжать давить, Мальвина только прогонит нас от себя. Нужно переключить обсуждение в другую важную сторону. Я знаю:

— А что у вас была за причина злиться на госпожу Сноквин? — ведь то, что стало веской причиной для одного, может быть веской причиной многих.

И после короткой, чем-то тяжёлой паузы, неохотно Мальвина ответила:

— Дело в Герде. В той сбежавшей Герде. Она пропала уже больше десяти лет назад, все друзья её ищут. Не понимают, что произошло. Конечно… Никому из её друзей нет входа в такие дома, как дом госпожи Сноквин. Однажы, случайно, в машине, мы заметили эту, белую Герду, и решили, что она и есть та, наша Герда, — у меня не было времени переживать об этом, и все равно, понимание оказалось болезненным: зачем-то такого же робота, как я, заставили занять место живого, пропавшего без вести человека. Может быть, чтобы скрыть безумие… — Только чтобы с ней поговорить, пришлось так постараться, столько вложить усилий, чтобы попасть в дом, и… — она болезненно осеклась. Черноволосый парень, что пустил нас в дом, обнял её за плечи. Через несколько секунд она продолжила почти так же твердо: — И вот, оказалось, что поздно. Что эта Герда не та. Но вот, что я точно знаю: до попадания в дом госпожи Сноквин наша Герда точно не была сумасшедшей.

* * *

На прощание, очень тихо, я дала ей номер своего телефона, чтобы она позвонила, если что-то вспомнит. Или если передумает хранить тайну Милы-Эли.

А сама обещала связаться с ней, если найду настоящую Герду.

История про Герду производила действительно гнетущее впечатление. Вот уже второй день с момента её побега, а она так и не встретилась с друзьями, что её ищут. Что это должно значить? Дорога до Цветочной Улицы, с учётом слабости, усталости, шага и попыток прятаться, заняла бы не больше дня. Но, может быть, Герде помогли люди, которые её не знали, и теперь она просто спит, не успев добраться до друзей?

Хоть я её и не знаю, любовь её друзей заставляет надеяться, что так оно и есть.

И не только любовь, но ещё и страх: теперь, когда есть хотя бы предположение, что Герда не была безумной, получается… Что вторая Герда существует ради сокрытия преступления.

Если бы Николай Степанович получил меня сразу, как я была создана, захотел бы он того же, если учесть, что отец Нины довольно богат?

Нет. Думаю, нет. Слишком мелко. Это просто слишком мелко.

Но если друзья Герды не входят в круги госпожи Сноквин, в чем тут выгода?..

— А ведь Кая я догнал, — неожиданно уронил Ярослав. Он не смотрел на нас, а смотрел рассеянно куда-то вперёд, на дорогу, как будто лишь сообщал факт, не требующий ответа.

— Но он не вернулся в дом, — все равно произнесла я.

— Нет, — кажется, со смехом, обозначающим не веселье, а мучение, согласился Ярослав. — Просто он сказал такое, что я не мог его не отпустить после.

Я попыталась поймать его взгляд. Выглядел он не так уж здорово, и, кажется, не собирался продолжать, пока не услышит вопроса. И я решила сказать глупость — иногда вовремя сказанная глупость помогает куда лучше, чем умные слова, как бы меня это ни удивляло:

— Я не думаю, что он успел проникнуться к вам гомоэротической любовью, — ведь признания в любви всегда сбивают с толку и мешают оставаться на верном пути. Особенно, если ты долго думал, что любви никогда не увидишь.

Ярослав рассмеялся, немного нервно, но достаточно громко.

— Разве что, к моей голове, — так точно смех взял его в плен, он выдал это, но продолжил смеяться и пытаться перестать одновременно. — Нет. Он заявил мне, что Герда — робот.

Вот почему такими тяжёлыми показались эти слова.

Кай выдал ему правду. То, что слышали все гости. Наше решение молчать совсем ни на что не повлияло. Кажется, факта существования Герды уже не удержать внутри, и скоро все, кому только интересно, будут знать… Николай Степанович будет знать. Нужно убедить его, что покупка Герды ничего ему не даст, потому что я уверена — он захочет её купить.

— И вам не пришло в голову, что он безумен, как его сестра? — резко прервал молчание Вадим. Неплохая попытка, но действительно бессмысленная: едва ли у всех свидетелей найдётся причина переубеждать Ярослава, что никакого робота не было. А если очень стараться, станет заметно, что у нас такая причина есть.

— Конечно, нет, — ядовито протянул Ярослав. — Особенно, когда он сказал, что в доме его опаивают… Не спорю, — вдруг вернувшись к серьёзному тону, продолжил он, — возможно, он сошёл с ума, не принял таблеток, а итог — припадок. Но я допускаю, что все наоборот. Его пытались удержать, а он знал правду, только сказать не мог. Почему бы и нет? Человекоподобные роботы уже давно висят как вопрос времени, а Герда ничего сильно человечного на моих глазах не делала: не моргала, не терла глаза, не поправляла лямки, не поправляла волосы, не вздыхала.

Значит, вот как. Очень трудно судить, можно ли заподозрить меня по таким критериям. Я училась вести себя естественно, но иногда люди все равно замечают, что что-то не так. Но там, где не думают про роботов, это легко списать на особенности ментального развития. Теперь же…

Нет. Я лучше остановлю это правдой, чтобы подозрительность не множилась и не оплетала всего:

— Она сама тоже назвала себя роботом.

В том, что Ярослав больше разозлился, чем обрадовался, не было никаких сомнений.

— И ей никто не поверил, — тем не менее, он ничего нам не высказал, кроме этого предположения. В его голосе не слышалось вопроса, только недовольство.

— Нет, как ни странно, мне показалось, что ей верят все, — только теперь сдался и Вадим.

И меня очень встревожило то, как вдруг заблестели глаза Ярослава.

— Я думаю, у их доверчивости та же причина, что и у моей. Они знают, что такие роботы существуют.

Я старалась ни одним невербальным жестом не выдать себя. Все в порядке: причина, по которой о роботах можно знать, никак не касаясь меня, существует.

— То есть?.. — напряжённо уточнил Вадим. Наверное, если бы его здесь не было, этот разговор оказался намного тяжелее для меня.

— В моем городе спецслужбы использовали такого робота. Кстати, он успешно справлялся, хотя лицо у него было все время кирпичом, — теперь он звучал совершенно беспечно, но я не до конца верила ему. Робот, используемый в спецслужбах это логично, но у большинства людей такое вызывает тревогу. Вызывает тревогу и у меня. И то, что я никогда не слышала о настолько развитом городе…

Вадим тяжело вздохнул.

— Что ж… Вы приезжий, Ярослав, а у нас как будто есть общее правило об этом не распространяться с чужаками. В нашем городе… Такие роботы существуют, — да. Такую информацию, если постараться, можно получить. Это хорошее и безопасное решение в данной ситуации. — Их двое, они интегрированы в общество, но, разумеется, они принадлежат стране, и в любое время их могут отправить для выполнения чего-то сложного и необходимого, особенно, если это срочно.

Ярослав резко, будто хотел схватить, подался к нему, игнорируя факт моего нахождения в середине.

— А создали этих двоих наши погибшие учёные?

Если бы не эта жадность в тоне, в позе и взгляде, то, как он теперь сидел, было бы неприлично. И в любом случае, нужно это остановить.

— Нет, их создатель жив, с ним все хорошо.

Но не потребовалось. Ответа Вадима хватило, Ярослав сел обратно.

— Правильно, потому что он создал их официально, — как будто только что не верил в обратное, протянул он. — А погибшие — втайне, каждый для кого-нибудь. Такова моя теория, по крайней мере. Теперь в их смерти… простите, Нина… куда больше смысла, — я сдвинула брови, но больше ничего не сделала: понимала, что обнаружение мотивов очень важная часть расследования. — Роботов ведь нужно проверять, обслуживать, настраивать. Вокруг нашего его создатель скачет почти постоянно, — он и здесь прав, но не до конца. К счастью, я могу жить самостоятельно и самостоятельно проводить большинство исправлений и обновлений. Мне понадобится помощь только в самом крайнем случае. — Но существуют официальные роботы, слишком страшно, что кто-то из учёных проболтается, — да. Боюсь, если бы Николай Степанович участвовал в моем создании как заказчик, он мыслил бы так же. А Ярослав продолжал, как будто надеясь нас добить: — Профессор Теллер, например, считал, что за его работу его убьют. Так что… Да, думаю, то же вышло со всеми. Где-то в Теймере есть ещё пять роботов, и чем они заняты на службе у людей, я себе представлять боюсь.

Это предположение так потрясло меня, что я даже не успела испугаться, что меня все же найдут. Ещё пять. Это очень простое заключение, но в то же время, оно совсем не пришло мне в голову. Потому что я не хотела так думать. Ещё пять. Нет. Ещё четыре.

Ещё четыре.

Я погасла, когда Эля перепрыгнула через забор. Эля стояла за шторами в доме мистера Стампа. А потом исчезла, никто её не увидел. Для человека было бы очень трудно, но для робота… Робота… Робот убийца?..

Я чувствовала, что Ярослав смотрит на меня. Ничем не выдавать себя стало ещё сложнее.

— Профессор Даров занимался нанотехнологиями, — торопливо сказала я. Несложно было догадаться, что именно этот вопрос он хотел бы задать, чтобы увидеть, впишется ли ответ в теорию или нет.

Лучше отложить все свои мысли на потом. Тем более, что в этот раз он ничего не заметил и нервно хихикнул.

— Ненавижу… — а вот чувство, несмотря на веселость, вложил совершенно настоящее. При этом нельзя было понять, ненавидит ли он технологии или профессора Дарова. Нет. Профессора Дарова он не знает. Тогда будет ли он ненавидеть меня, если узнает? Это неважно. Но это опасно. — Нет, не его, конечно. Ненавижу сами эти технологии, очень уж широкий у них спектр возможностей. В нашем городе с их помощью стирали людям память.

Да. Думаю, я понимаю, как это страшно. Для меня потеря памяти была бы равна потере всей личности. Смертью.

— Виноваты ведь не технологии, — строго заметил Вадим.

Да. Технологии почти не могут быть виноваты. Только когда они становятся людьми, как я. Но и тогда дело не в моих возможностях, а только в том, какой я человек.

И все же, город, о котором никто не знает, где могут стереть память, а роботы часть спецслужб…

Что-то тонкое. Потом яснее. Потом я сопоставила и вспомнила.

— Значит, этот город и был тем маленьким Королевством? — тем, о котором он рассказал в ночь смерти мистера Стампа. Тем, в котором правда — преступление, а спасение близких — предательство.

— А вы, значит, запомнили?.. — Ярослав, казалось, был не рад и даже, впервые, смущен.

— Мне показалось, что это важно для вас, — объяснила я.

— Важно для меня… — недовольно начал он. Но как раз теперь мы приехали. И вышли из машины. — Важно для меня — раскрыть это дело. А та история давно уже прошлое.

* * *

Только в участке, узнав, что следователь ещё не закончил с Элинор, я позволила себе вернуться к тревожной мысли об Эле.

В отличие от людей, роботу было бы не так трудно успеть. Успеть убить госпожу Сноквин, даже несмотря на то, что добежала до третьего этажа за платьем. Успеть сбежать. Успеть вернуться и украсть свои документы.

Кроме того, роботу любой человеческой комплекции хватило бы сил на то, чтобы задушить человека.

Нужно ли сделать вывод, что ещё тогда, тринадцать лет назад, один из роботов убил всех учёных? Нет, это поспешно. Этому нет подтверждения.

Все равно, самое главное здесь то, живой этот робот или лишь идущий по своей программе. Сбой я пока что исключаю: избирательность и целенаправленность при сбое маловероятны. Особенно, если смерть учёных тоже на её совести…

Если все это только программа, требование человека, то все просто: достаточно поймать Элю, и я смогу переключить её, заставить назвать имя того, кто её направил.

Но если это её воля… Я цепенею только от мысли, что это её воля. Что должно произойти, чтобы робот решил убить?..

— Нана.

Я вздрогнула и отпрянула, и лишь затем смогла осознать, что имя названо шёпотом мне на ухо, и что никто не мог этого услышать, хотя бы потому, что рядом никого не было: Ярослав ушёл за кофе.

— Вадим… — я нахмурилась, но все-таки не стала тратить времени: я видела по его глазам, что он уже нашёл для себя ответ, зачем игнорирует мою просьбу, и не хотела знать. — Она робот, — тоже очень тихо сказала я.

Он мягко отодвинулся, морща лоб.

— Кто?

— Эля.

Краткая пауза. Все серьёзнее глядя в глаза, он кивнул.

— Такое возможно. Когда речь зашла о ещё пятерых, я тоже подумал: кто ещё мог победить тебя так легко?

Я обняла себя за плечи, но этот жест все равно не помог мне почувствовать безопасность.

— Это все меняет.

Вадим кивнул снова.

— Точно. Это меняет все в отношении расследования. Ни отец, ни Нина, не стоят того, чтобы кто-то ещё хотя бы предположил, что робот убил людей. Потому что тогда, сначала двоих известных, а затем… Всех, начиная с тебя и Герды… Могут просто уничтожить.

— Но роботов можно протестировать, — возразила я, почти с трудом сохраняя низкий уровень громкости. — Я физически не могу убить человека, и большинство роботов тоже. Так должно быть.

— Должно. Но не всегда бывает, зависит от создающего. Допустим, двое в городе созданы полностью прозрачно, подконтрольно, и они не могут. Алексей Петрович сам был осознанным и хорошим человеком. Но тот же мистер Стамп, Нана… Он мог поискать. Он мог найти. Те пять учёных могли быть какими угодно.

Я закрыла глаза, сжимаясь. Мне не нравилось. Совсем не нравилось.

Я почувствовала, что Вадим положил руку на мою ладонь.

— Нана…

— Я просила тебя…

— Да. И об этой просьбе. И обо всем. Нам лучше не продолжать дело вместе с Ярославом. Он уже влез во многое. И даже если он ткнул пальцем в небо, он очень упрям. Это опасно.

Я покачала головой.

— Опасно так резко отказываться. К тому же его присутствие правда помогает. Наоборот, пока мы знаем и видим, мы можем контролировать ущерб. Нужно просто не выдавать всего и не всюду бывать вместе.

Вадим вздохнул с явной тяжестью. Посмотрел мне в глаза. И скорее себя пересилил:

— Что ж, рациональный подход.

Может, он хотел говорить дальше, но почти одновременно я заметила, что к нам направляется Ярослав, и что от следователя вышла совсем разбитая Элинор.

Вадима тут же потребовали в кабинет, и пока он шёл, я следила, чтобы Элинор не упала. Но она дошла как раз до меня и лишь тогда упала на свободный стул и тут же уронила лицо в ладони. Чуть подождав, пока первый порыв слез прошёл, я опустила ладонь ей на спину, чтобы немного успокоить.

— Вы так сильно любили хозяйку, Элинор? — за всей спешностью действий и важностью фактов, я совсем забыла об эмоциональной составляющей. А она важна, и при убийтвах тоже.

Но Элинор издала осень странный смешок и резко села прямо, почти зажав мою ладонь меж собой и спинкой стула.

— Нет. Вы не должны жалеть меня, я плачу не по ней, — как будто одновременно она дрожала, плакала и смеялась.

— Ну и явно не по зацепке на чулке… — Ярослав следовал её пожеланию достаточно точно. Ни капли жалости. Только внимание. Цепкое, как и всегда: — Вы ведь знали, что Герда не сумасшедшая.

Без тени вопроса. Наверное, я должна понимать. Если Элинор среди всех снежинок долго оставалась в доме госпожи Сноквин, она не могла не знать, если только это правда.

— Да, я знала, — с вызовом, без промедления согласилась Элинор. Как будто хотела доказать нам, что у неё было право знать и…

— Но в побеге её не участвовали.

… ничего при этом не делать. Вот почему, видимо, её одну не прогоняли из дома госпожи Сноквин. Вот почему она там давно.

— А зачем, интересно? — но в этом холоде все ещё звучала истерика. — Она сбежала один раз — я их не выдала, потому что госпожа не заметила, не приехала, чтобы заметить. Потом Герда вернулась, — не понимаю. Сбежала? И вернулась? Добровольно вернулась, не была поймана? При том, не пошла и к друзьям, иначе они бы знали, что вторая Герда не настоящая. — И снова сбежала! И где она теперь? В канаве? — нет. Во всяком случае, я в это не верю, и верить не хочу. Если она не была сумасшедшей, возможно, сейчас она добралась до больницы. Или до полиции. — От полиции госпожа Сноквин легко бы откупилась. И единственное, что можно было сделать, это отправить её к мистеру Стампу, наверное. Только вот… Он бы что, сделал все бесплатно? Нет. А что он взял бы за свои труды? Я не знала, что он гей. Выходит, плен тут или там. Какая разница? В доме госпожи… Никто не бил её, не вредил здоровью, не насиловал! Она просто жила.

Нет. Я тоже просто живу в доме у Нины. Она не бьёт и не насилует меня. И она никак не может навредить моему физическому здоровью.

Но это все равно ужасно. И дело не в том, что я хочу уйти, но в том, что я хочу решать это сама. В том, что я могла бы эффективнее помогать ей, если бы была свободна. И чувство собственного постоянного бессилия не вредит мне физически, но морально изматывает.

Для человека это ещё вреднее. Отсутствие солнца и воздуха, знание, что снаружи тебя ищут и ждут друзья, беспомощность.

— На цепи? — только и уронила я.

— Да. В отдельной комнате, сытая, хотя голая, — ещё жёстче отрезала Элинор.

Ярослав… Зачем-то прижал руку — даже не ладонь — к губам, с таким видом, словно почти смеялся.

Не понимаю, что тут смешного. Ничто из перечисленного Элинор не стоит того. Но, возможно, Элинор попала в дом госпожи Сноквин из не самого простого положения. Что, в любом случае, скорее тревожно.

— Ну, тогда даже странно, что она не успела сойти с ума, — безжалостно, но честно выдал Ярослав.

— Не надо думать, что я не понимаю! Хотела бы не понимать… — Элинор обняла себя за плечи слишком крепко.

— Значит, вы плачете от стыда? — предположила я очень осторожно. Столько лет игнорировать что-то ужасное и ничего не делать, чтобы в конце справились и без тебя, а вот хозяйка… Погибла.

— Нет, — отрезала Элинор. — От того, сколько пришлось терпеть эту гадость, и все другие гадости тоже. Сколько не спать, сколько прибегать по первому зову, столько угадывать желания и!.. И вот она умерла. Все было зря.

— Я вас не понимаю, — что было зря? Вернее, какой цели она могла бы добиться, если бы госпожа Сноквин была жива? Оставалась бы в том же месте?..

— Она была капризной хозяйкой, но платила много, — Элинор осеклась, тряхнула головой, будто отгоняя мысль и тут же сдернула с волос парик. И оказалась совсем тёмной, но все же рыжей. — Всё равно, этого мало. Она… Она была одинока. Стара. А Кай, вроде, юный любовник, но вёл себя безразлично. И вообще, даже не скрывал. Проводил время только с Гердой, которая сегодня была с нами.

Лицо Ярослава выразило настолько ядовитое понимание, что и в моей голове все сложилось без окончания мысли вслух. Одинокая женщина с большими деньгами. Сколько таких, обидевшись на всех, оставляли деньги верным служанкам? Правда, такое я чаще находила в книгах, но, возможно, потому, что не так внимательно следила за этой частью человеческой жизни.

Вытерпеть все и пройти через все, чтобы после больше ни о чем не беспокоиться. «Счастье в юности или счастье в старости»… Но в старости, на самом деле, людей обычно настигают все последствия их прежнего образа жизни, и моральные тоже.

— А если бы все так и вышло, вы отпустили бы Герду? — спросила я мягко.

И Элинор вдруг утратила всю прежнюю резкость и твердость. Она разрыдалась вновь, став совсем-совсем бессильной.

— Я не знаю, — всхлипнула она. — Не знаю. Я была там не ради Герды. Она не единственный человек, которого держат взаперти. Что с того, чужая тётка или свои собственные, родные?

— О, я знаю правильный ответ: когда это родные, ты ещё и сомневаешься, не ты ли тут мразь, и не делают ли они все правильно, — все ещё без жалости, но как будто слишком искренне для того, кто не видел этого сам, подхватил Ярослав. Элинор не поняла его.

— Смысл в том, что некоторых можно спасти только с помощью таких, как Стамп, — объяснила она. — Но для других хватит и просто денег. И с ней… С моей… С ней именно так!

— С кем? — я знала, что это не касается дела, но все равно почему-то не могла не довести разговор до конца.

Элинор встретила мой взгляд. Сморщилась, как будто ей было больно.

— С Альбиной. Её родители ещё ничего, но тётя с дядей — ужасны, и все хотят выдать её замуж удачно. Чтобы её спасти нужен принц и не меньше…

— И родные правда… Тоже держат её на цепи? — прошептала я, с трудом веря. Нет. Я должна верить. В истории криминалистики такие случаи, к сожалению, известны.

— Ну… Я этого не говорила. Но она не может уйти. Не может же она сбежать в пустоту, на улицу, в нищету!

Я растерялась. Когда тебе невыносимо и ты хочешь сбежать, разве ты не делаешь этого любой ценой?

Конечно, это правда, не всегда побег физически возможен. Но если у тебя все равно есть друг снаружи… И если нет причины оставаться…

Я так и не успела ничего сказать: меня вызвали в кабинет к следователю.

* * *

Было уже темно. Ярослав очень спешил, и я должна была тоже, но постоянно мысли отвлекали меня.

Я думала о том, что каждой из снежинок оказалось дорого. Одной — отец, другой — друзья, а третьей — любовь. Но при этом именно третья оказалась из них самой жестокой.

Странно. И при этом знакомо. Мы с Ниной были жестоки друг к другу, пока между нами стоял Артём. И до сих пор каждая жестокость берет исток именно из любви к нему, даже когда он мёртв…

Должно быть, и это неизбежная странность человеческой жизни. А впереди, а следующее, что мы должны понять — что дорого той, последней, сбежавший без следа. Эле-Миле… Если она действует по своей воле.

Вадим вдруг обнял меня за плечи и заставил заметить, что мы пришли.

Яркая вывеска «Бар весёлый У» могла бы повредить его глазам, если бы он смотрел слишком долго.

Ярослав уже вошёл внутрь, и нам оставалось поспешить за ним.

В баре было темно и неприятно, мутно.

— У.

— Снова ты, — за барной стойкой оказался мужчина, очень полный и слишком весёлый. — Каждый раз с новой девчонкой, видимо, отдыхаешь…

— Обойдитесь без подобных выражений. Перед вами не девчонка, а девушка.

Руки Вадима сжали меня крепче, и только тогда я поняла, что шутка хозяина бара могла бы считаться обидной. Но сейчас для меня это не имело никакого значения. Даже освободиться от этого странного жеста заботы было неважно, недостаточно важно — потому что время становилось совсем ночным.

— И без фокусов, У. А то мы с дядей давно думаем, как помочь теймескому туризму.

При чем тут Теймерский туризм, я не понимала, но Ярослав выглядел так, как будто ему уже было за что злиться на хозяина.

— Спокойно, спокойно… — У рассмеялся, лишь подтверждая, что был в чем-то виновен. — И о чем ты говоришь, не понимаю?

— Не люблю людей с короткой памятью, У. Вот и проверим твою: расскажи мне, что же эта твоя Мила уволилась? Никто странный к ней не ходил последнее время?

— Надо же, сначала грубишь, а потом хочешь получить ответ, — лишь играя обиду протянул У. — Послал бы я тебя туда, куда не ходят… Но если ты собрался оторвать хвост этой гадине, скажу, пожалуй. Эта дуреха стрясла с меня шипучку «Вотертвист» для какого-то урода. Не знаю, кто бы это мог быть.

По веселью и по взгляду ясно, что он прекрасно знал. Даже без нашей с Ниной статьи он знал, что случилось с мистером Стампом. Может быть, всюду в городе это уже знали.

И может быть, этот весёлый У давно всем выдал, кто мог быть убийцей. И теперь любой в городе может искать Милу.

И это значит, что нам нужно ещё больше спешить. И обязательно быть первыми.