Parallax (гет)

Примечания:

Томайна в древнегреческой AU. Зарисовка.

Том медленно брёл по афинским улицам, окружённый многоголосым гулом оживлённого города, но ни один звук, казалось, не касался его напрямую. Его высокая статная фигура приковывала взгляды прохожих: кто-то видел в нём чужестранца, кто-то — странствующего философа, кто-то — воина. Но лишь одна женщина знала, что за его молчанием скрывается не жажда славы или богатства, а та редкая искра, что способна воспламенить человека изнутри. Нагини ждала Томаса в доме на окраине, где виноградные лозы оплетали стены, а воздух был густ от аромата жасмина.

Нагини, — красавица с телом, словно выточенным из бронзы, и лицом, в котором читались одновременно нежность и горечь, умела встречать его так, будто он возвращался не с простой прогулки, а с триумфальной битвы. Её приветствие было безмолвным, и в словах не было нужды. Плавный поворот головы, лёгкая тень улыбки, изящное движение рук; поцелуй, оставленный её тёплыми губами — в каждом жесте сквозила уверенность и власть красоты. Видя и чувствуя это, Том испытывал странное смешение слабости и силы, будто сама Афина в человеческом облике согласилась даровать ему своё внимание.

Когда они оставались наедине, между ними не было привычных светских бесед, которые Том находил нестерпимо скучными. Их вечера текли, как река в русле, — неспешно, с тихими переливами. Том рассказывал ей о своих снах — не о делах или людях, а о снах, в которых он видел бескрайнее серое море и далёкие сияющие острова. Рассказывал о далёкой Родине. Он делился с Нагини самым сокровенным. Том всё чаще ловил себя на мысли, что открывает ей то, что не доверил бы никому другому. Слова о своём странствии в поисках мудрости и вечной жизни, о разочарованиях, о том, что всякая мысль, даже самая яркая, со временем угасает. Нагини слушала, и в её молчании не было снисхождения. Напротив, казалось, она знала, что все его признания — лишь часть куда большего. Чего-то, что он сам пока не осмеливается произнести.

Нагини отвечала редко, но её слова были весомы, как удары сердца. «Твой путь — это и есть твоя цель. Следует ценить каждый шаг, каждую трудность и весь опыт, который встречается на жизненном пути», — сказала она однажды, и Том внезапно осознал, что эти слова будут звучать в нём ещё очень долго.

Истинное удовлетворение и смысл жизни находятся не в финале, а в самом процессе сампознания.

И тогда Том впервые испугался. Испугался того, что Нагини становится не просто его спутницей, а его внутренним голосом, которому он неизбежно подчиняется. В её присутствии он видел себя яснее, чем когда-либо.

Том хотел держать её ближе, но в то же время пытался дистанцироваться. И чем сильнее он стремился сохранить над собой контроль, тем больше понимал: в этой женщине, в её смехе, в её молчании, в лёгкой тени морщинки, залёгшей у губ, заключено куда большее искушение, чем плотское. Это было искушение потерять свою отрешённость, позволить себе быть смертным без оговорок, до конца. Том сидел у окна, наблюдая, как лунный свет скользит по её волосам, и думал: «Если я останусь здесь, я изменюсь. И, возможно, уже никогда не смогу вернуться прежним».