Победительница (гет)

Вика тяжело вздохнула. Принимать решения — это всегда трудно, особенно когда от них может измениться что-то важное. Она понимала, что разговор с отцом Эйлин необходим, давно назрел, но сейчас… сейчас ей меньше всего на свете хотелось этого разговора. Внутри всё сжималось при одной мысли о нём.

Но откладывать — тоже не вариант. Она знала за собой одну полезную привычку: если что-то неприятное, лучше сделать сразу, пока не успела придумать сотню причин, почему "потом будет удобнее". Вика медленно выдохнула, будто собиралась нырнуть в ледяную воду, и кивнула самому себе.

— Давай сейчас.

— Ты уверена? — Целитель посмотрел на неё внимательнее, словно стараясь уловить, действительно ли она к этому готова. — Я не хочу на тебя давить.

Вика чуть опустила глаза. Уверена? Конечно нет. Она не была уверена ни в себе, ни в словах, которые скажет. Не знала, справится ли, хватит ли сил. А главное — не знала, будет ли в этом хоть какой-то смысл.

— Не уверена... но я, наверное, и не буду никогда.

— Хорошо. Если что — я рядом.

— Спасибо, Игнатиус, — она слабо улыбнулась и, после небольшой паузы, бросила почти на автомате: — А Лу передай, что я её ненавижу.

Слова прозвучали резко, почти колко, но настоящей злобы в них не было — скорее усталость, раздражение и беспомощность. Проговорить то, что крутила в голове Эйлин, оказалось странно правильно, будто выговорив это вслух, Вика хоть на миг дала голос той части себя, что давно копила недовольство.

Да, Лукреция вмешалась — из лучших побуждений, никто в этом не сомневался. Но всё равно это было вторжение, пусть и с заботой. Всё сдвинулось с места, закружилось, пошло кувырком — как будто кто-то чужой взялся перебирать её личную жизнь, не спросив разрешения.

Внутри Эйлин уже привычно кипела, раздавая обвинения направо и налево: Вика — дура, отец — монстр, Лу — предатель. Она не стеснялась в выражениях, и Вика уже научилась отделять эту бурю от реальности. За резкими словами стояло совсем другое — страх.

Эйлин не хотела разговаривать с отцом. Упрямо, по-детски, до последнего сопротивлялась. Она злилась, отворачивалась, спорила, как будто одно только нежелание могло отменить необходимость вернуться к прошлому.

А Вика… Вика злилась тоже. И боялась не меньше. Всё казалось заранее обречённым: слова не те, момент не тот, и она сама — недостаточно сильная, чтобы выдержать.

Но всё равно — разговор был нужен. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Она выбрала палату. Среди белых стен и приглушённого света было хоть какое-то ощущение безопасности. Здесь, по крайней мере, если ей станет совсем плохо — рядом будут люди, способные её поддержать. Или хотя бы — откачать.

— У вас не больше пятнадцати минут, — услышала Вика голос Прюэтта , и Вика едва успела повернуться, как в палату вошёл мужчина. Высокий, сдержанный, с прямой спиной и холодной тенью в глазах. Черноволосый. Её отец.

— Здравствуй, дочь, — произнёс он.

Слово, которое так редко звучало из его уст, сейчас прозвучало почти механически — как если бы он озвучивал формальность.

— Здравствуй, — Вика ответила неуверенно, будто язык на секунду прилип к нёбу.

— Как твоё самочувствие?

— Спасибо… уже лучше.

— Хорошо. Рад, что ты идёшь на поправку, — всё тем же ровным голосом, без пауз, как будто читая по бумажке. — Северус — прекрасный парень.

— Спасибо. Я знаю.

Её голос прозвучал чуть резче, чем хотелось. Всё это ощущалось неправильно. Словно она оказалась в странной постановке, где ей выдали роль, но забыли объяснить, зачем. Он явно пришёл не ради расспросов о здоровье. И точно не ради Северуса.

Почему он тянет? Почему делает вид, будто всё в порядке?

— Как твой муж? — снова словно по сценарию.

— Прекрасно, — коротко отрезала Вика, а затем не выдержала: — О чём ты хотел поговорить? Вряд ли ты пришёл обсуждать моего мужа.

Молчание. Он будто что-то обдумывал. А может, просто пытался выбрать слова, которые не прозвучат так, как он чувствует на самом деле.

— Ты изменилась, — наконец произнёс он.

— Людям свойственно меняться, — глухо произнесла Вика, чувствуя, как по спине пробегает холодок: вдруг он всё понял? Ей не хотелось повторять резкие слова Эйлин. Вика с детства ненавидела истерики — слишком хорошо помнила, как бессмысленно они звучали в доме. Родители отмахивались, или начинали кричать. Брат же всегда предпочитал конструктивный диалог, эмоциональному всплеску. Она не верила, что громкие обвинения могут действительно что-то изменить. Чем спокойнее голос тем больше вероятность, что тебя услышат.

Она знала цену словам. Знала, как больно могут резать они, особенно если произнесены близкими. Потому и старалась быть осторожной, взвешенной. Не всегда получалось, но она старалась честно. А этот человек… он пока не сделал ничего такого, за что стоило бы бросаться на него с кулаками. Хоть и очень хотелось.

— Ты повзрослела, — заметил он, с почти невидимой улыбкой. — Рад, что смогла избавиться от лишней импульсивности.

— Может, перейдёшь к делу? — выдохнула Вика. Слушать эти намёки казалось пыткой. Особенно после недавнего разговора с Эйлин, чьи резкие ремарки всё ещё звенели в ушах.

— Прости, — коротко кивнул он. — Значит так. Я почитал литературу и… вынужден признать: ты была права. Для рода Принц ребёнок от сквиба — идеальный вариант. Если бы ты с самого начала спокойно показала мне свои исследования, а не закатывала сцены…

Он говорил почти буднично, но в голосе звучала претензия — и это начало раздражать Вику. Как будто даже сейчас, в извинениях, он всё равно укоряет её. И ведь чем-то он напоминал Эйлин. От этого внутреннего сравнения у девушки закружилась голова — как от удара.

— Я на него абсолютно не похожа! — взвилось где-то внутри Эйлин. — Ничего общего! Он никого не слушает, кроме себя. Есть только его мнение — и неправильное!

Вика сжала виски, словно пытаясь выгнать из головы оба раздражающих голоса — внешний и внутренний.

— Стоп. Ближе к сути, — с трудом проговорила она и мысленно бросила Эйлин умоляющий взгляд: пожалуйста, помолчи. Иначе она просто не выдержит.

— Так я и веду к сути, — с лёгкой усмешкой сказал он, словно продолжал непринуждённую беседу за чаем. — Я готов забрать тебя и Северуса домой. Мы официально введём его в род. Объявим, что ты всё это время жила во Франции, в уединённом поместье, скорбя по погибшему мужу и воспитывая сына.

— Какому погибшему мужу? Мой муж жив и здоров, — Вика не выдержала. Реплика вырвалась сама, прежде чем она успела обдумать. В голове всё закрутилось, а сердце застучало где-то в горле. Что он вообще несёт?

Эйлин замолчала. Впервые за долгое время. И в этой тишине вдруг стало невыносимо холодно.

— Это... ненадолго, — с лёгкостью, от которой Вику замутило, продолжил он. — Он вполне может погибнуть при несчастном случае. Или просто… забыть о вас. Обливиэйт ещё никто не отменял. Какая, в конце концов, разница, что станет с этим убогим сквибом?

— А со мной что будет? — голос дрогнул. Слишком спокойно он это говорил. Как будто не о её жизни рассуждал, а о какой-то неудачной партии в шахматах.

— Ты вернёшься домой, — сказал он, словно это был подарок. — С Северусом. Будешь вести хозяйство, устраивать приёмы. Сначала будет шум — конечно, кумушки не упустят случая. Но потом утихнет. Я подберу тебе достойного мужа, и никто не вспомнит об этом... недоразумении. Ни о твоём исчезновении, ни о сквибе. Всё можно исправить. Главное — вернуться.

На секунду у Вики перехватило дыхание. Она даже не сразу поняла, что именно её так поразило — то ли лёгкость, с которой он предлагал стереть чужую жизнь, то ли уверенность, с которой перекраивал её судьбу, как будто она — не человек, а пешка в тщательно выстроенной партии.

Нет, Тоби она никогда не считала идеальным мужем. Один скандал, одна неловкая попытка близости — да, это было. Но он не обижал её, не унижал, не делал больно. Он был просто… чужим. Не своим. Но при этом — не врагом.

А Октавиус... Октавиус отталкивал её всем. Жестами, тоном, логикой, в которой не оставалось места живому. Захотел — отверг. Захотел — вернул. И теперь с тем же равнодушием набрасывал ей новую жизнь, словно передвигал мебель в поместье.

Внутри всё сжалось — болезненно, вязко, будто в сердце воткнули острую щепку. Пренебрежение. Обесценивание. Она — вещь. Удобная, пока молчит. Ненужная, как только начинает сопротивляться.

И всё же...

Он предлагал ей реальную возможность вернуться в магический мир. Доступ к зельям. Свой дом, статус, спокойствие. У Северуса была бы совсем другая жизнь — уважение, возможности, настоящие учителя. Может, всё пошло бы по-другому. Может, он бы не влюбился в Лили — или не потерял её.

Но почему тогда внутри так мерзко? Почему вместо облегчения — только липкая тревога, будто её хотят обернуть в красивую ткань, а потом сшить из неё удобный занавес?

— Эйлин? — позвала она, внутренне сжавшись, как в холодную воду шагнув.

Долгая пауза. И наконец — дрожащий, хрупкий отклик:

— Я не знаю… я правда не знаю… — Эйлин будто сжалась в себе. Вика впервые ощутила в ней панику. Настоящую. И от этого по её спине пополз холод.

— Я могу подумать? — спросила Вика вслух, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, но вышло слишком тихо.

— Да о чём тут думать? — резко бросил Октавиус. — Северусу у нас в Меноре понравилось. И после выписки я намерен забрать вас домой.

— Ты не имеешь права распоряжаться моей жизнью. И уж тем более его, — сдержанно, но твёрдо сказала Вика, чувствуя, как в ней просыпается ярость.

— Имею. Я твой отец.

— А я — взрослая женщина. Жена. Мать. Я сама решу, что правильно для моего сына, — её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — А вообще, что Северус делал у тебя дома?

— Лукреция привела. Решила, что будет полезно показать ребёнку поместье. Они пришли почти всей семьёй, но она, к сожалению, не позволила ему остаться на ночь и пройти начальные ритуалы. Что довольно странно, — он хмыкнул с недовольством.

— И правильно сделала, — отрезала Вика. Волна раздражения подкатила к горлу. Почему кто-то постоянно считает себя вправе распоряжаться её сыном? Лукреция, Октавиус… никто из них не спросил её мнения.

— Эйлин! — резко окликнул он.

— Что Эйлин? — Вика почти сорвалась. — Какое ты вообще имеешь право? Я — его мать. И это я решаю, где ему быть!

— Мать?! — почти крикнул он. — Да ты видела, как он выглядит? Как оборванец! Он водится с магглами, растёт в этой грязи!

— Зато у него есть друзья. И нормальная, счастливая жизнь, — отрезала Вика, и в голосе прозвучала дрожь, будто что-то внутри дало трещину.

Да, его одежда не была волшебной. Но она была чистой, новой, уютной. Вика сама подбирала каждую рубашку, обновила гардероб, добавила туда немного цвета — немного жизни. За эти полгода он изменился. Он стал обычным ребёнком. Тёплым. Настоящим. Живым.

И в этом — её заслуга. Только её. Не Лукреции. Не Октавиуса. Не чьих-то благородных решений о его «правильном» будущем.

Какое он вообще имеет право? — эта мысль ударила неожиданно резко.

Человек, который когда-то вычеркнул её из своей жизни, теперь пытался распоряжаться ею, будто ничего не произошло. Командовал, отдавал приказы, словно она — не живой человек, а удобная фигура на магическом поле.

Вике стало жарко. Где-то внутри сжался плотный, тугой ком — его тяжесть нарастала. Её начало трясти. Тело напряглось, будто ожидало удара. Эти маги… с их холодным презрением к магглам, с вечной надменностью…

Даже мысль о них душила.

Сердце сжалось и будто подпрыгнуло к горлу — пульс резко участился. Воздух стал густым и липким, как сироп. Пространство вокруг поплыло, стены будто сдвинулись ближе. В ушах зашумело — глухо, как изнутри. Пальцы онемели, в ладонях заплясали иголки, кожа покрылась потом.

Она попыталась сделать глубокий вдох, как учили на дыхательных упражнениях, — но лёгкие отказались подчиняться. Воздух проходил сквозь неё, не задевая. Перед глазами замельтешили светлые пятна.

— Так, всё. Октавиус, время посещения закончилось. Я должен осмотреть пациентку, — вмешался в разговор целитель. Его голос, глухой и будто издалека, прозвучал для Вики как спасение.

Она не смогла даже поблагодарить — язык налился свинцом, руки дрожали, грудная клетка сжалась в судороге. Только бы не на глазах у всех…

— Мы ещё не договорили, — раздражённо бросил Октавиус.

— Покиньте, пожалуйста, палату. Немедленно, — голос целителя стал холодным, как сталь. Он уже подошёл к Вике, взмахнул рукой, проверяя её состояние, и протянул флакон с зельем. Вика сделала глоток, чувствуя, как её начинает отпускать.

— Моей пациентке нужен покой. Ещё немного — и она потеряет сознание.

— Мы продолжим наш разговор, — твёрдо произнёс Октавиус, а затем, почти мягко, добавил:

— Спокойной ночи, дочь.

— Доброй ночи, отец, — холодно, почти насмешливо ответила Вика.

Дверь палаты закрылась. Вика выдохнула — только теперь осознав, как сильно вымотал её этот разговор.

— Как ты? — с тревогой спросил Прюэтт.

— Вроде нормально… — неуверенно ответила Вика, всё ещё ощущая головокружение и слабость.

Мужчина взмахнул палочкой, скривился и покачал головой.

— Эх, знал же, что это плохая идея, — проворчал он, призывая домовушку с целительским набором. — Но нет, поддался на его уговоры. Всё, больше я его не пущу, пока ты полностью не восстановишься. Здоровье пациентки для меня важнее.

Прошло полчаса. Лечебные процедуры завершились, и Вика почувствовала, как напряжение постепенно уходит. Игнатиус несколько раз извинился за то, что впустил её отца. Она, впрочем, не держала зла — наоборот, была ему даже благодарна. Разговор был тяжёлым, но теперь она хотя бы знала, с чем имеет дело. Что ожидать от этого человека.

— Он всегда такой? — тихо уточнила Вика, всё же надеясь услышать, что, может быть, раньше он был другим.

— Сколько себя помню, — грустно ответила Эйлин.

— Тогда я понимаю, почему ты сбежала от него в магловский мир, — тихо сказала Вика, с сочувствием думая о своей соседке. Проблемы между родителями и детьми, как оказалось, одинаковы — будь ты магом или магглом.

На следующий день к Вике заглянула Лукреция. Она извинялась за самоуправство, убеждала, что действовала исключительно из лучших побуждений — ради её блага. Пересказав разговор с отцом, Лукреция посоветовала Вике не упираться: мол, ничего из ряда вон выходящего тот от неё не потребовал.

— Мой бы отец, — со странной смесью иронии и горечи сказала она, — сначала бы выжег меня из семейного древа, а потом начал бы разбираться. А труп мужа ещё долго искали бы… если бы вообще нашли. А у тебя — всего лишь Обливейт.

Вика выслушала. Но соглашаться не торопилась.

К её удивлению, Эйлин в этот раз была с ней полностью солидарна — но высказывать своё мнение вслух не спешила. А всякий раз, когда Вика пыталась вывести её на откровенный разговор, та металась из одной крайности в другую:

— Я люблю своего мужа, он меня спас, — говорила она.

А через час срывалась:

— Он же козёл, из-за него я живу в этой маггловской лачуге.

То с теплотой вспоминала отца:

— Он заботился обо мне, любил…

А затем почти с яростью:

— Ненавижу его. Он разрушил мне жизнь.

Порой Вике казалось, что она сходит с ума — от чужих эмоций, которые будто стали её собственными.

Единственным островком спокойствия оставался Северус. Он каждый день проводил с ней по полдня — рассказывал, какие книги прочитал в библиотеке у тётушки Лукреции, как большой у неё дом и как весело они играют с Агнес. Казалось, он доволен, почти счастлив. Но Вика — и Эйлин тоже — видели перемены. Он стал сдержаннее. Что-то его тяготило. Он больше не спрашивал про деда, не заводил разговоров. Всё чаще уходил в себя, предпочитая чтение разговорам. Даже в тот, казалось бы, сказочный дом, к подруге Агнес, он не стремился.

Вике было неспокойно. Помимо споров с Эйлин и мыслей о своём будущем, её терзали сомнения: что случилось с Северусом? Почему он отдаляется?

Но больше всего её пугало другое. Если она согласится, ей придётся переехать в магический мир — и оказаться под контролем отца. Сама эта мысль вызывала внутренний протест.

Октавиус не вызывал у неё ни симпатии, ни доверия. Да, он влиятельный, могущественный, опасный… но не близкий. Не родной. Вика не понимала, как себя с ним вести. Не знала, какие «приёмы» её там ждут, о чём все говорят. Это была чужая игра по чужим правилам. А ещё — нужно будет покинуть Лондон, к которому она только-только начала привыкать. Здесь у неё появилась подруга. Увлечения. Стало тепло. Стабильно. Пусть и временно.

А там — неизвестность.

К тому же, она не могла сказать, что Октавиус нравится ей больше Тобиаса. С последним она, в конце концов, уже успела как-то свыкнуться. Да, он был резким, порой пугающим, но в чём-то даже надёжным. Его можно было обойти, свести общение к минимуму. А вот Октавиус — это контроль. Постоянный, давящий.

Она не была уверена, что и для Северуса магический мир будет лучше. Здесь у него была школа, друзья, новое увлечение… пусть немногое, но настоящее.

Больше всего её смущало то, как изменилось её собственное восприятие. Получи она это предложение ещё пару месяцев назад — согласилась бы не раздумывая.

А теперь…

Теперь у неё было, что терять.

Да и по разговорам Лукреции и Эйлин возвращение в магический мир, помимо очевидных плюсов, таких как: финансовое благополучие, свободное владение магией, достойное образование для Северуса, имело и ряд минусов. Эйлин безумно боялась снова попасть под влияние отца, пока она замужем за сквибом, отец не имеет на нее влияние. А когда она вернется в родовое гнездо, его власть будет абсолютна, она не сможет сказать нет, если он ей прикажет. Он сможет превратить её в послушную куклу, которая будет сидеть дома, устраивать приемы, терпеть косые взгляды, и жениться на том, кого предложит её отец. А учитывая её сомнительное прошлое и не юный возраст, кандидатура, по мнению Эйлин, будет не самая приятная. Да и у Северуса не будет никакой свободы, все своё время он посвятит учебе, в том числе и этикету. Наследник не имеет право на ошибку.

Поэтому у нее остро стоял вопрос, что важнее средний достаток, подозрительный муж и свобода или золотая клетка без права голоса? Или как пел Валерий Меладзе, в её прошлой жизни: «Свобода или сладкий плен?».

Ей казалось, что это — самое трудное решение за всю её жизнь. И прошлую, и нынешнюю.

Вика никогда не любила импульсивность. Она предпочитала обдумывать каждый шаг, взвешивать варианты, смотреть на ситуацию со всех сторон. Иногда ей казалось, что она думает слишком много, но сейчас дело было даже не в этом. То ли данных не хватало, то ли чужое присутствие в её голове мешало сосредоточиться.

Даже решение оборвать связь с родителями — казалось бы, резкое и категоричное — на самом деле было тщательно взвешено. Пашка тогда упрекал её в максимализме. Но ведь это был не всплеск эмоций, не истерика — просто точка. Её предупреждали, чтобы не выходила из комнаты, пока в доме гости.

Они не были виноваты напрямую.

Но всё равно допустили это.

Их безразличие, их равнодушная невнимательность и сделали её той, кем она стала.С тех пор она больше никому не позволяла ранить себя. Никого не подпускала к душе. Она знала, что такое разочарование в близких. Знала на собственном опыте. И не хотела проходить через это снова.

Казалось бы, сейчас всё должно было быть проще. Это ведь даже не её жизнь.

Но почему-то легче не становилось.

Что выбрать: властного, холодного отца — или пьющего, но в каком-то смысле привычного мужа?

Вика вдруг с благодарностью вспомнила свою прошлую жизнь. Там не было таких выборов. Там она была свободной. Самостоятельной. Жила, как хотела, и не зависела от мужчин.

Как же жаль, что здесь — так нельзя.

Выбирать приходилось из того, что есть.

И Эйлин ей совершенно в этом не помогала. Она кажется, действительно любила мужа, но при этом отказывалась принимать магловский мир.

С магическим миром всё было гораздо сложнее.

Эйлин рассказывала: в поместье у неё будет большая, светлая комната. Отдельная, современная лаборатория. У Северуса — собственная спальня и хорошие преподаватели.

Звучало красиво.

Но какой будет его судьба?

Судя по взглядам Октавиуса на магглов, вряд ли Северусу удастся избежать участи Пожирателя Смерти. В таком окружении он не станет шпионом. И вряд ли будет переживать за Лили.

А если он не встанет на тот путь, каким его вела история...

Что тогда будет с Гарри Поттером?

Кто станет его защитником, если не будет рядом этого угрюмого, язвительного преподавателя, из-под маски которого проглядывала жертва и спаситель?

И ещё — вопрос брака.

Откровенно говоря, он Вику пугал.

Лукреция уверяла, что браки по договорённости — нормальная практика.

Тем более, говорила она, Октавиус всегда ставил интересы дочери превыше всего и обязательно выберет для неё достойного мужа. Быть женой Лорда — вовсе не так уж плохо.

И, глядя на Лукрецию и её мужа Игнатиуса, Вика была готова поверить: им повезло.

С таким мужчиной она бы, возможно, и согласилась.

Но ведь не всем так везёт.

После этого разговора Эйлин устроила бурный скандал.

— Я не хочу жить с нелюбимым! — кричала она. — Я привыкла к свободе. Я не собираюсь предавать себя!

Но несмотря на это — несмотря на бунт, боль, протест — она всё равно хотела вернуться в магический мир.

Что делать с таким раскладом Вика понятия не имела, а конце концов за день до выписки, она решилась на откровенный разговор с Северусом. Да ему только семь, но он уже показал себя как умный и сообразительный ребенок, к тому же от этого решения зависит и его жизнь. По крайней мере будь она на его месте, она бы хотела, чтобы её спросили. Да, возможно она не поступит так как он скажет, но мнение выслушать она обязана.

— Северус, мне нужно с тобой серьёзно поговорить.

— Да, мам, — отозвался он тихо, с какой-то неестественной грустью в голосе.

— Помнишь, ты спрашивал меня, почему мы с твоим дедушкой не общаемся?

— Помню.

— Так вот... мы тогда поссорились. Но сейчас... мы поговорили и пришли к какому-то пониманию. Он хочет, чтобы мы переехали к нему в Менор.

— В Менор? — Северус нахмурился.

— Да. И мне важно знать, что ты об этом думаешь.

— Я? — мальчик удивлённо поднял взгляд.

— Он? — в голосе Эйлин тоже прозвучало удивление — почти в унисон с сыном.

— Да. Это решение касается и твоей жизни. И мне важно услышать твоё мнение, особенно — что ты думаешь о дедушке.

Северус замолчал. Пальцы неуверенно сжались в кулак, взгляд скользнул в сторону.

— Он... умный. Интересный. Он многому меня учит, — наконец проговорил он, запнувшись. — Но...

— Но? — мягко подтолкнула его Вика.

— Я не уверен, что хотел бы жить с ним. Он слишком... властный. Он всё время контролирует, следит. Он кажется добрым, но... иногда мне страшно рядом с ним.

— Почему? — Вика придвинулась ближе.

— Ну, пока ты была в больнице, я жил у тётушки Лукреции и много общался с Агнес. Она рассказала, что меня ждёт, если я сейчас стану наследником. Там нет права на ошибку, нет возможности быть собой. Я должен буду общаться только с нужными людьми, делать только то, что положено. Это... сложно.

Он запнулся, подбирая слова.

— Агнес говорит, что мне лучше принять титул в шестнадцать. Когда я вырасту. Когда буду сильнее. Тогда у дедушки будет меньше власти надо мной. А пока — у меня будет шанс узнать, кто я такой. Без имени, без денег. Смогу найти настоящих друзей... — он говорил сбивчиво, но с отчаянной искренностью, которая тронула Вику до глубины души.

— Ого, — только и смогла вымолвить она. Конечно, она ждала от него разумного мнения, но не такой глубины и зрелости. — Откуда ты всё это знаешь?

— Агнес рассказала. Мы с ней подружились, — просто пожал плечами Северус. — Она хоть и девочка, но очень умная.

— То есть... ты хочешь вернуться домой? К отцу? Даже несмотря на то, что он чуть не ударил тебя? — Вика не могла не задать этот вопрос. Ей нужно было услышать это вслух.

— Но ведь не ударил, — спокойно ответил Северус. — И... Агнес тоже считает, что он, возможно, под магическим воздействием. А если так — он не виноват. Значит, мы должны его спасти.

— Должны, но… — тихо выдохнула Вика и обняла сына, прижимая его к себе, как будто он был её якорем в этом бурлящем море сомнений.

— А ты уже приняла решение? — спросил он, глядя ей в глаза.

— Пока нет, — призналась она, не пытаясь спрятаться за красивыми словами. — С деньгами и связями дедушки тебе было бы легче... почти во всём.

— А как же папа?

Вика опустила взгляд.

— Я не знаю, — прошептала она.

После разговора с Северусом в голове у Вики немного прояснилось. Мысли, наконец, начали складываться в чёткую картину, и ей казалось, что она почти готова принять решение. Но стоило ей ощутить эту уверенность, как Эйлин вдруг вспыхнула желанием вернуться в магический мир. Говорила, что ребёнку необходимо достойное образование, что ради его будущего она готова пожертвовать своим комфортом, даже свободой.

Вика понимала её, но торопиться не собиралась. Прежде чем сделать окончательный выбор, она решила поговорить с Тоби. Просто исчезнуть из его жизни без слов казалось ей... неправильно. Нечестно. Незаслуженно. Несмотря ни на что, он оставался частью этой странной, сплетённой жизни.

Игнатиус, со всей своей аккуратной основательностью, передал Эйлин портключ — артефакт, настроенный на возвращение в их маггловский дом. Аппарация по-прежнему оставалась под запретом из-за состояния её магического ядра, и Игнатиус не стал рисковать: обратился к своему брату-артефактору и тот сделал портключ бесплатно. В знак уважения, как он сказал. Сейчас же Игнатиус терпеливо перечислял, какие зелья и в какое время Эйлин нужно будет принимать, какие ограничения соблюдать, что делать при головной боли и что — при приступах магической нестабильности.

Вика пыталась сосредоточиться, но едва ли слушала. Что-то изменилось в воздухе — будто зазвенела невидимая струна. И когда она подняла глаза, по коридору к ним шёл человек, которого Вика почему-то меньше всего ожидала увидеть в стенах больницы, да и вид у него был такой, что краше в гроб кладут.

Примечания:

Когда я дописывала эту главу, мне особенно хотелось узнать, как вы сами видите ситуацию с выбором, перед которым стоит Эйлин. Как думаете, чью сторону она в итоге примет — отца или мужа? Почему именно так? А если представить, что вы оказались на её месте, с теми же обстоятельствами и внутренними сомнениями — какой путь выбрали бы вы?

Мне и сейчас очень интересно ваше мнение. Буду рада прочитать ваши мысли — даже самые неожиданные.