Победительница (гет)

Говорят, под Новый год

Что ни пожелается -

Всё всегда произойдёт,

Всё всегда сбывается.

Могут даже у ребят

Сбыться все желания,

Нужно только, говорят,

Приложить старания.

Говорят, в Новогоднюю ночь сбываются все желания. Правда, для того, чтобы они сбылись, их нужно загадывать правильно. Если вы загуглите «как правильно загадывать желания», то получите примерно миллион вариантов и вряд ли хоть один правильный. Поэтому, если вам нужно, чтобы ваше желание действительно исполнилось — этот вопрос надо задавать непосредственно тому, кто эти желания исполняет. И когда вы зададите этот вопрос непосредственно Дедушке Морозу, он улыбнëтся и скажет, что для этого нужно выполнить всего три простых условия:

1) Желание должно быть искренним и идти из самого сердца, а все материальные желания редко идут именно оттуда.

2) При исполнении вашего желания жизнь других должна стать лучше.

3) Вы должны искренне верить в силу самого Дедушки Мороза.

В современном мире слишком мало людей загадывают такие желания, а исполнять другие Дедушка, к сожалению, не может. Но однажды на день Святого Николая маленькая девочка загадала именно такое желание, и Дедушке Морозу пришлось его исполнять. Так вот, о методах и последствиях реализации такого желания и будет наша история.

Ну что ж, начнём.

Вика Воронцова была обычной девушкой двадцати восьми лет, не верящей ни в магию, ни в волшебство, ни в Деда Мороза. Она уже имела собственную квартиру (пусть маленькую, но свою), копила деньги на машину, имела хорошую работу и всего этого добилась сама. Так с чего бы ей верить во всю эту ерунду с чудесами?

Возможно, в отсутствии веры было виновато её собственное детство. Когда Вика была маленькой, она часто загадывала новогодние желания, но им так и не суждено было сбыться. Детство девушки выпало на смутные времена 90-х, когда в России не жили, а выживали. Её отец был успешным инженером до того, как их завод развалился. Работу в те времена найти было трудно, поэтому он стал искать утешение в бутылке, а своё зло срывал, конечно же, на близких: на ней, её матери и брате. Конечно, так было не всегда, но Вика, к сожалению, не помнила, когда всё было иначе. Но помнил её старший брат Паша — старше сестры на десять лет, он безумно любил малышку и уважал её отца. Вика, в целом, относилась к той категории детей, которых сложно не любить. Внешне чистый маленький ангелочек: большие наивные голубые глаза, очаровательные светлые кудряшки и некапризный характер. Она улыбалась всем людям, слушала родителей, спокойно могла играть, сидя на одном месте, и почти никогда не шалила. Паша часто говорил Вике, что она похожа на бабушку, которая умерла за несколько лет до её появления на свет. Это был самый лучший комплимент для девочки, поскольку она знала, что именно бабушка долгое время воспитывала Пашу. Биологического отца Паша не знал: тот бросил его мать беременной и больше не появлялся на горизонте. Ей на тот момент только-только исполнилось восемнадцать, поэтому она отдала новорождённого матери, а сама занялась учёбой и устройством личной жизни. Сына она забрала к себе, только когда обзавелась мужем Андреем, который и стал потом отцом Вики. Имея стабильную работу и перспективы в карьере, он был совсем не таким, каким его знала Вика. Он хорошо отнёсся к мальчику, много времени проводил с ним, даже несколько раз брал с собой на рыбалку. С появлением Вики ничего не изменилось, и Паша чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Счастье было недолгим. Наступил кризис. Заводы стали закрываться, и одним из первых закрыли завод их отца. Первые несколько лет он пытался зарабатывать, работал грузчиком, искал работу по специальности. Но потом сдался, поэтому Вика практически не помнила то время, когда у них была нормальная семья. Она помнила уже вечно пьяного отца и занятую мать. Женщина практически не уделяла времени девочке, разрываясь между попытками заработать какие-то деньги шитьём на дому и безуспешно вразумить мужа. Так что хозяйством приходилось заниматься Паше и маленькой Вике.

Вика же с детства старалась использовать свою ангельскую внешность по максимуму. Порой она специально выбирала одежду, которая досталась ей от маминых подруг и Паши, похуже, чтобы в сумме с природной худобой и полными слёз глазами учителя могли ей простить маленькие погрешности, а добрые соседки старались подкормить. У мальчиков же срабатывал инстинкт защитника, и они старались ей помочь: поднести вещи или сделать домашнее задание, а искренняя радость маленького ангела делала юных мужчин счастливыми. Тем более, характер у Вики был добрый, и она с удовольствием играла с ними в игры, с восторгом слушала всё, что они ей рассказывали, и из хрупкой принцессы могла легко стать своим парнем. Благодаря этому и отношения с девочками у нее тоже не портились, она умела вовремя похвалить и в нужном месте промолчать.

В средней школе Вика поняла, что одной внешностью сыт не будешь, и для того, чтобы пристроиться в жизни, нужно ещё что-то иметь в голове. Так что она стала больше времени уделять учёбе и много времени проводить в библиотеке; тем более, что атмосфера в доме только угнетала девочку. Теперь родители вместе прикладывались к бутылке, а брат переехал в небольшую однокомнатную квартиру вместе со своей девушкой. Домой Вика приходила только переночевать, благо, у неё была своя комната, в которой всегда можно было спрятаться от не всегда адекватных гостей. Но однажды и это не помогло: Вика пришла домой поздним вечером в надежде, что все уже уснули, и она сможет спокойно пройти к себе. Все спали, кроме одного неприятного гостя, который, казалось специально, ждал её у порога.

Вика, как девушка, сформировалась рано, и в свои одиннадцать уже имела достаточно выразительную грудь, так что мужчина в подпитии решил, что она ему вполне подойдёт. Вика с трудом помнила, как ей тогда удалось отбиться и убежать. Она полночи шла к квартире брата, ей повезло не встретить никого, кто захотел бы продолжить начатое тем пьяным козлом

После этого ни Паша, ни его девушка Аня не смогли отправить девочку обратно домой. Она пребывала в шоке, из улыбчивой обаятельной девушки превратившись в тень самой себя. Если бы не поддержка Ани, не факт, что Вика смогла бы без потерь перенести пережитое. Аня практически заменила ей мать, всячески поддерживала девочку и даже сделала её свидетельницей на их свадьбе. Вика же, немного оклемавшись, поняла, что ни за что не вернётся в тот ад. Пусть тут она спала на кушетке в кухне, пусть у неё практически не было свободного пространства, пусть ей часто приходилось готовить, но зато она никогда не была голодной, её любили и о ней заботились.

Когда у Паши с Аней родилась дочь Даша, Вика была счастлива. Но девочка была очень болезненной и капризной, и поэтому, когда не спала Даша, в их крохотной однушке не спал никто. Понимая, как Ане тяжело, Вика часто старалась помочь и дать девушке хоть немного отдохнуть. Но тогда же Вика поняла, что не хочет иметь детей, они у неë стали прочно ассоциироваться с капризами, истериками и постоянным недосыпом. А с появлением у Даши младшего брата Дениски Вика только утвердилась в своём мнении.

Так что отношение к мужчинам и детям у Вики было неоднозначное. Она понимала, что Аня и Паша счастливы в браке, что у них прекрасная семья, — но для себя такого не хотела. Серьёзные отношения Вика заводить не стремилась, но ей, как назло, попадались люди, мечтающие сделать её своей женой и матерью своих детей. Последним таким кавалером был Виктор, её коллега по работе и по совместительству отец-одиночка. Они расстались с ним за несколько недель до Нового Года, вернее, как расстались — Вика банально его бросила. После того, как он предложил ей провести Новый год с ним и его дочерью. Проблема была не в том, что у Вики были плохие отношения с Алисой, дочерью Виктора. Просто отмечать Новый Год дома с семьёй парня для Вики было слишком серьезно. К такому она была точно не готова.

С Виктором они сошлись именно на этом. Они были знакомы около трёх лет, но их отношения начались два года назад на новогоднем корпоративе. Виктор был одним из немногих холостых мужчин в их конторе, поэтому многие девушки хотели его «закадрить»; Вика же к ним не относилась. Ей безумно повезло с внешностью: кукольная блондинка с хорошей фигурой, по словам племянницы, похожая на куклу Барби; если бы она захотела, легко могла бы сделать карьеру в модельном бизнесе — но Вике нравилось быть самой красивой, а не одной из многих. Но увы, и от этого бывают проблемы: директор в подпитии постоянно хотел затащить Вику к себе в постель. Директор был вполне себе симпатичный мужчина среднего возраста; будь девушка моложе и глупее, и не будь он женат, она, может, и согласилась бы. А так…

Вика не признавала служебные романы: очень уж мало людей могли потом спокойно пережить разрыв и не портить ей после этого жизнь. Да и связываться с женой директора откровенно не хотелось. Так что она пряталась от него на свежем воздухе, тут к ней и подошел Виктор. Он предложил ей выпить, она согласилась. Ведь нет ничего странного, что два одиноких коллеги решили провести время вместе. Мужчина оказался интересным собеседником, и они решили продолжить вечер у неё. Вика даже спустя три года не могла понять, в какой момент они поцеловались, а потом и решили продолжить вечер в горизонтальной плоскости. Но он стал одним из лучших её любовников. А то, что после совместно проведённой ночи он не стал извиняться, валить всё на алкоголь и прямо заявил, что серьезные отношения его не интересуют, вывело его на первую строчку Викиного рейтинга. Она тоже не планировала с кем-то съезжаться, да и заводить семью не собиралась. Так что из хороших знакомых они быстро стали друзьями по сексу. Они практически всё время обедали вместе и с каждым днем узнавали друг друга лучше и лучше. Иногда он отвозил дочку к бабушке и тогда оставался у Вики с ночевкой. Вика не стремилась побывать у него дома и познакомиться с дочкой. Она знала, что как только это произойдет, наступит начало конца.

По сути, так и произошло, но её вины в этом не было: примерно через год с начала их отношений дочь Виктора, Алиса, заболела, а его мама, которая обычно помогала ему, была в отъезде. В офисе все знали, что у них с Викой дружеские отношения, и попросили её отнести ему документы, которые он должен исправить. Вика была не в восторге от этой идеи, но и отказать не смогла. Она всегда была хорошо воспитанным человеком, поэтому перед тем, как идти в гости, зашла в ближайший супермаркет за апельсинами, мандаринами, бананами и киви, в общем, за стандартным витаминным набором для болеющих, и купила ребенку «киндер», поскольку приходить с пустыми руками считала дурным тоном. Виктор думал, что девушка принесёт только документы, и не ожидал увидеть её с огромным кульком. Пока он отходил от шока, девушка вручила ему документы и сказала, что у него час на то, чтобы всё сделать, а она пока присмотрит за его дочерью. Алиса оказалась очаровательной четырëхлетней малышкой с огромными голубыми глазами. Малышка сразу напомнила ей её племяшку, так что сразу вспомнилось, что надо делать с больным ребенком. Она вручила ребенку «киндер», и настроение у кашляющей девочки сразу поднялось. Пока Алиса открывала игрушку, Вика осмотрела лекарства и, поняв, чем лечат ребёнка, начала расспрашивать Алису про её игрушки. Потом разрешила ей съесть кусочек шоколадки (пока папа не видит!), чем полностью растопила сердце ребенка. Она рассказывала ей сказки, видя, что девочке больно говорить, и убедила померять температуру и пополоскать горло в её компании. Потом они вместе попили чай. Виктор к тому времени ещё не успел закончить работу, так что Вика еще помыла посуду, накопленную за целый день. Она не раз видела, как Ане было тяжело, когда Даша или Денис болели, как она уставала и не всегда успевала поесть, так что помочь Виктору, который был не чужим ей человеком, считала абсолютно нормальным. Когда Виктор закончил свои дела, он безумно удивился: на кухне чистота и порядок, а ребёнок засыпает под Викину сказку. Он и представить не мог, что она может так. Вика всегда казалась ему красивой стервой, для которой дети — это что-то ненужное и бесполезное, он не представлял, что она может быть такой доброй и заботливой. А ещё она понравилась Алисе…

Эта была первая ночь, которую они провели вместе в его квартире. Ему повезло — Алиса уже поправлялась, так что ночью его не будила. Хоть Вика и ускользнула из кровати, когда ещё не рассвело, Виктор был счастлив и именно тогда впервые представил её частью своей семьи. Когда Алиса поправилась, она постоянно расспрашивала его о Вике, и он видел, что та очень понравилась его дочери.

Так что Виктор стал приглашать в гости Вику, они стали много времени проводить вместе. Но чем сильнее Виктор пытался превратить их в семью и свести Вику с Алисой, тем больше отдалялась Вика. И тогда девушка поняла, что пахнет жареным, и дальше — или брак, или расставание. Поэтому она приняла решение прекратить эти отношения. Но всë-таки она сильно затянула, и Алиса успела привязаться к девушке. А мужчина планировал сделать ей предложение в новогоднюю ночь. До Нового Года оставалось всего несколько часов, а Виктор так не сказал Алисе, что Вика не придет.

Вика тоже тяжело переживала расставание, но предпочитала не грустить, а напиться и оторваться в новогоднюю ночь в одном известном клубе с парочкой друзей. Пока она доделывала макияж, в голове настойчиво крутилась знакомая с детства песенка из новогоднего мультика: «Говорят, под Новый Год, что ни пожелается, всё всегда произойдет, всё всегда сбывается». До встречи с друзьями оставалось несколько часов, поэтому Вика решила ещё раз заглянуть в ванную и убедиться, что выглядит идеально.

И поскользнулась на мокром полу. Пока она падала, в голове всё ещё играло «всё всегда сбывается»…

И всё.

В глазах потемнело…

Последнее, что она услышала, были слова, будто не из этого мира: «Ты должна всё понять, пока куранты не пробьют двенадцать раз и один год не сменит другой».

А потом тишина и темнота…

В начале было слово.

В себя Вика приходила мучительно медленно, как будто пробиралась сквозь густую вату. Сознание то накатывало, то ускользало, и только резкий удар по щеке окончательно выдернул её из оцепенения. Боль вспыхнула, будто кто-то включил свет в тёмной комнате.

Руки и ноги не слушались, как чужие, голова пульсировала, раскалывалась на куски. Вика попыталась вспомнить, что произошло, — и вздрогнула от догадки: это была не просто неудачная попытка встать. Её будто били, но этого точно не могло быть. Она точно была одна в квартире с закрытой входной дверью.

Голова была пустая, мысли отказывались собираться в кучу. Единственным плюсом оказалось то, что надоедливый новогодний мотивчик наконец исчез из головы. Исчез так внезапно, как будто его выбили вместе с сознанием.

И тут — будто сверху, будто из другой реальности — раздался мужской крик. Точнее, ор. Громкий, хриплый, испуганный. Вика дёрнулась, насколько позволяли её беспомощные руки.

Что за…? Она же была одна в квартире. Совершенно одна.

А потом до неё дошло: кричали по-английски. По-настоящему. Со всей этой интонацией, с акцентом, с эмоцией. Английский. Мужчина. В её квартире.

Что происходит?

Вика замерла, вслушиваясь, не решаясь пошевелиться. Сердце застучало где-то в горле. Всё внутри кричало: «Этого не может быть!», но крик не утихал.

Набравшись храбрости, она медленно, почти со страхом, приоткрыла глаза.

Лучше бы она этого не делала. Стоило открыть глаза, как над ней нависло лицо — грязное, перекошенное, пьяное. Мужчина лет сорока смотрел на неё мутным, злобным взглядом.

Вика попыталась заговорить — спросить, кто он и что ему нужно, — но голос предательски застрял где-то в груди, сдавленный и немой. Оставалось только одно — осмотреться.

Вместо знакомой ванной или хотя бы коридора — ведь траекторию своего падения она помнила хоть и смутно, но примерно — её окружала чужая, обшарпанная комната. Потолок низкий, стены облезлые, пахло затхлостью. Где-то рядом, почти у самого уха, всхлипывал ребёнок. Темноволосый, маленький, явно испуганный.

Вика замерла. Это было слишком странно, слишком нелепо. Она решила, что, должно быть, сильно ударилась головой. Ну а как иначе? Только мозг, сбившийся с привычного ритма, мог подкинуть такой бред.

И всё же она прислушалась. Мужчина что-то говорил, не по-русски — хрипло, с яростью, с какой-то отчаянной надрывностью. Вика не понимала ни слова, но пыталась вникнуть, ловила интонации, будто надеялась: вдруг её подсознание, явившееся в этом нелепом образе, пытается донести до неё нечто важное.

— Эйлин, чёртова ведьма! — рявкнул мужчина. — И этот мелкий ублюдок весь в тебя! Ты же клялась, что мой сын будет лишён этой ереси! А ты… ты, лживая стерва!.. — он буквально захлёбывался яростью, срываясь на крик, который ударял в уши, как пощёчина.

Вика замерла. Стоило чуть внимательнее вслушаться — и вдруг стало ясно: она понимает каждое слово. Без труда, без перевода. Словно язык сам развернулся в голове, лёгкими волнами укладываясь в смысл.

И всё же происходящее не становилось от этого менее нелепым. Скорее наоборот — чем яснее были слова, тем абсурднее казалась сама ситуация.

Какая она Эйлин? Какой сын?! У неё нет детей и не предвидится в ближайшем будущем! Пока мужик орал, Вика мысленно прощалась с собственной крышей и надеялась, что всё это страшный сон.

Пьяному уроду было плевать на её моральные терзания и надежды — боль от очередного удара, на сей раз по голове, была вполне настоящей. Вика готова была поклясться, что глюки не могут быть такими реальными, но не успела: сознание снова покинуло девушку, милостиво позволяя шокированной психике перестроиться.

Следующее пробуждение Вике понравилось куда больше: по крайней мере, никто больше не орал прямо ей в ухо. Она осторожно попробовала пошевелиться — и с облегчением поняла, что тело её снова слушается. Руки и ноги двигались, пусть немного заторможенно, но всё же. Голова почти не болела, и Вика на миг даже обрадовалась: может, всё это было просто странным сном, плодом воспалённого подсознания?

Однако глаза открывать не спешила. Внутри сидел страх: она слишком хорошо помнила облезлые стены, пыльные занавески и перекошенное лицо пьяного мужика. Мысль о том, что всё это может оказаться реальностью, сковывала. Но выбора не было. Сделав глубокий вдох, Вика приоткрыла глаза — медленно, словно через тонкую щель.

И сразу пожалела.

Обшарпанная комната никуда не делась. Та же тусклая, гнетущая обстановка. И напротив — те же чёрные, серьёзные глаза мальчика, пристально смотрящие на неё. Того самого ребёнка, которого тот урод называл её сыном.

Глаза у Вики сами собой зажмурились обратно. Нет. Так не играют.

Про себя выругавшись, она всё же решилась — снова открыла глаза.

Картинка, к сожалению, осталась прежней.

— Мамочка, ты очнулась?! Как ты себя чувствуешь? Я дал тебе обезболивающее, я правильно сделал? — затараторил мальчик.

И именно в этот момент Вика поняла: она попала.

Мальчик, который всё это время смотрел на неё с неожиданной, почти трогательной заботой, к счастью, оказался не совсем малышом — на вид лет шесть, может, семь. Худенький, чумазый, с растрёпанными волосами и взглядом, в котором было что-то взрослое, настороженное. Такой не выглядел как любимый, ухоженный ребёнок. Скорее — как забытый, оставленный на самотёк.

Вика невольно поморщилась. Она никогда не понимала родителей, которые не заботятся о собственных детях. А теперь вот лежала в каком-то чужом теле, в чужом доме, под присмотром чужого — якобы — сына.

На миг в памяти всплыло её собственное детство, слишком знакомое чувство запущенности и одиночества... Но Вика быстро отогнала мысли, которым не хотела давать волю. Сейчас было не до этого.

Попробовала ущипнуть себя. Больно. Очень даже.

Не сон.

Значит, остаются два варианта: либо она действительно сильно ударилась головой и теперь её сознание творит невообразимое, либо... она каким-то образом очутилась в другом мире.

В параллельные реальности, перемещения душ и прочие мистические теории Вика не верила ни при каких обстоятельствах. А потому единственным логичным объяснением оставалось то, что по ней плачет психиатрическая клиника.

— Так, давай сначала? Я как-то неважно себя чувствую и не помню, как я здесь оказалась. Кто я?..

— Он так сильно тебя ударил? — тихо всхлипнул мальчик. — Ты моя мама, тебя зовут Эйлин Снейп, а раньше, когда вы с папой ещё не поженились, ты была Принц. Ты здесь живёшь вместе со мной и с папой. Я Северус, а папу зовут Тобиас. Ты волшебница, но редко колдуешь, потому что папа это не любит. А вчера у меня опять был магический выброс, и папа разозлился…

«Эйлин… Снейп?.. Тобиас?.. Северус?.. СЕВЕРУС СНЕЙП?! — Вике срочно захотелось обратно в обморок. — Да нет, это бред… Я в Поттериане?.. Я — мать Северуса Снейпа?! Дашка была бы в восторге…» — пронеслось в полуобморочном сознании. Племяшка Дашка просто обожала самого загадочного персонажа всей саги, мрачного гения и шпиона Северуса Снейпа.

«А на Рикмана совсем не похож…» — проплыла очередная бредовая мысль, и голова разболелась с удвоенной силой.

— У тебя от головы ничего нет? — спросила девушка — и тут же получила пузырёк с какой-то мутной жидкостью.

Так. Пузырёк был вполне осязаем, как и руки ребёнка. Это странно — разве глюки могут быть материальны? Она посмотрела на него с сомнением, но за неимением выбора выпила предложенное залпом. На удивление, стало легче, в голове прояснилось. Это опять-таки было неправильно: голова не могла пройти от того, что она выпила лекарство (зелье) в своём подсознании. Или могла?.. Девушка снова огляделась вокруг. Дом был невероятно грязный и запущенный — как женщина могла его довести до такого состояния?! Царапала мысль, что этот дом она точно раньше не видела, а подсознание всегда подсовывает картинки знакомых мест. Интересно, это только снов касается или глюков тоже? Потом посмотрела на себя, на ребенка и решила, что сначала душ, а потом будем думать, куда это она попала и что с этим делать. Вода всегда помогала ей расслабиться.

— Значит так… Северус. Сначала душ, потом завтрак, а потом будем думать.

— А еды нет, — опустил глаза мальчик.

— А вода?

— Есть, холодная.

И, пожалуй, именно это оказалось самым нормальным в её странной «игре подсознания». Потому что с подобной проблемой Вика сталкивалась в жизни не раз.

Она выросла в России, и до появления бойлера мыться в тазике с кастрюлями было делом привычным — особенно в сезон профилактических отключений. Так что перспектива греть воду и отмывать ребёнка (а заодно и себя) не пугала. Наоборот, в этом был хоть какой-то намёк на реальность.

Вика решительно поднялась и направилась на кухню — в поисках подходящей кастрюли. Мало ли, может, и правда надо купать «сына», раз уж она здесь якобы мать.

Она открыла дверь и... замерла.

Следующие несколько секунд мозг отказывался воспринимать увиденное. Только глаза бегали по сторонам, пытаясь понять, что именно происходит.

Потом пришёл шок. И вслед за ним — почти физическое возмущение.

Это что, вообще, такое?!

Пол был покрыт липкой пленкой — смесь жира, пыли и чего-то ещё, зловеще поблескивающего в свете окна. Стол… Господи, его проще было сжечь, чем отмыть. Ящики под раковиной были заляпаны до неузнаваемости — их первоначальный цвет угадывался разве что с фантазией. К ним, казалось, страшно было прикасаться.

А посуда... Нет, это уже не просто гора — это был настоящий монумент немытой, засаленной, жирной утвари, воздвигнутый в честь полного бытового апокалипсиса. Вся плита была покрыта пригоревшими остатками еды — слоистыми, как геологические отложения.

Вика не сразу поняла, что у неё тихо дёргается левый глаз.

Так... стоп. Дышим. Медленно вдох... выдох...

Она выругалась. Громко — про себя. С чувством. Потому что вслух, увы, нельзя — в доме ребёнок.

Но внутри у неё бушевала буря.

Да за такое состояние кухни она бы тоже прибила. Даже в доме её родителей было чище. И, к своему ужасу, Вика вдруг с какой-то кривой логикой поняла того орущего мужика. Не оправдала — но поняла. Если он жил в этом аду, то нервы у него, видимо, давно закончились.

Слов у неё не было. Только крепкие, сочные маты — один за другим, мысленно, с нарастающим градусом отчаяния.

«Так, не знаю, куда я попала, но это пипец. Верните меня домой!» — с паникой подумала Вика и обратилась к Северусу.

— Чистая кастрюля есть?

— Там, — мальчик показал на верхнюю полку. И они приступили к водным процедурам.

Сначала Вика занялась мальчишкой. Отмыла, растёрла полотенцем — и только тогда по-настоящему разглядела его.

Оказалось, что под слоями грязи он вовсе не заморыш, а настоящий симпатяга. И волосы у него были… просто загляденье. Да за такие любая душу бы продала: мягкие, густые, идеально прямые. Цвет — глубокий, насыщенно-чёрный, с лёгким синеватым отливом, как у вороньего крыла. Ни рыжинки, ни пылинки — чистый, ровный, переливающийся блеск.

«Эх, мечта идиотки...» — невольно подумала Вика, с завистливой нежностью проводя пальцами по этим чёрным прядям.

Впрочем, свои волосы она тоже любила. Светлые, волнистые, с лёгким золотистым отблеском — они всегда были её гордостью.

Когда наступил её черед принимать водные процедуры, она обомлела, посмотрев на себя в зеркало. Перед Викой была не она, а кто-то очень страшный. Такую в фильмы ужасов можно пускать без грима. И это после душа?

Вика вдохнула, выдохнула и постаралась не представлять, что ждало её до. Волосы все были посечëнные, кое-где выбивались седые пряди, глаза были чёрные, нос с горбинкой, одна монобровь. Тело всё худое и в синяках. Грудь…

«Эх, где моя шикарная грудь четвёртого размера?» — подумала Вика, осматривая своё тщедушное тело. — Тут если будет двоечка, уже хорошо».

А попа? Вика грустно вздохнула, осмотрев свою пятую точку, у неё-то была красивая, упругая. Она три раза в неделю в зал ходила качать. А тут? Кожа да кости. Смотреть страшно. С одеждой было ещё хуже. Причем она этому телу абсолютно не подходила.

— Верните меня обратно! Пожалуйста! Мне здесь не нравится, — воскликнула Вика, закончив осмотр своего тела. Причём на ощупь всё было так же плохо, как и на взгляд. Но так же не бывает? Почему её сознание над ней так издевается? Или это не сознание? Ну ладно видеть глюки, но самой быть глюком — это перебор.

Вике даже на секунду показалось, что она попала в свой самый большой кошмар. Нет, ну согласитесь, что может быть хуже, чем грязный бедный дом, муж, избивающий свою жену, да ещё и маленький ребенок в придачу? А главное, кто виноват и что делать непонятно. Одно дело, когда женщины сами себя загоняют в эту кабалу, выбирая мужа мудака, но попасть в такой ад совершенно случайно надо уметь.

Так что первым делом, как настоящая женщина, Вика решила привести себя в порядок, к счастью, пинцет и косметика кое-какая у этой потерянной женщины имелась. Красота — это та сила, которая работает во все времена. У Вики в этом теле этой силы явно не было, поэтому она чётко решила думать о себе не как о Вике, а как о Эйлин. Этот ужас не она, этот ужас Эйлин.

Косметика творит чудеса, она смогла скрыть все синяки под глазами, сделала более выразительными глаза. Лицо стало хоть немного миловидным, но вот волосы… Пришлось вспомнить молодость и обрезать их самостоятельно, с каре лицо этой женщины смотрелось более молодо. С одеждой было всё намного хуже, похоже, вкуса у этой леди не было от слова совсем. Но кое-какой сарафан не очень ужасный, который было не стыдно надеть, удалось найти. Так что через час с зеркала на неё смотрела пусть не особо красивая, но и не и особо страшная женщина. Заодно, ища косметичку, которая оказалась в самом дальнем углу ящика, Вика нашла немного денег и книги по магии. Книги, после недолгих размышлений, она решила оставить на потом и изучить на досуге, вдруг существует какое-то заклинание, которое может вызвать Мистера Пропера, который всё отмоет, ибо как справиться собственными силами со всем этим, она понятия не имела. Вика, конечно, тоже много в своей жизни повидала, но такое было даже для неё слишком.

Вика погрузилась в глубокие раздумья: куда же она всё-таки попала, и что теперь с этим делать? По-хорошему, для начала стоило бы определиться — перед ней плод разыгравшегося воображения или суровая, ничем не прикрытая реальность? Проблема заключалась в том, что она понятия не имела, как отличить одно от другого. И то, и другое внушало тревогу.

Оба варианта ей категорически не нравились. Но, как ни крути, всё вокруг ощущалось чересчур настоящим. Слишком живые краски, слишком отчётливые запахи, слишком реальный привкус — зелье, которое дал ей ребёнок, было на редкость мерзким, и это ощущение она бы точно не придумала.

Вика вздохнула и, не найдя более логичного объяснения, решила признать происходящее за новую реальность. Раз уж выбора нет, придётся подстраиваться. Действовать она решила по принципу: из двух зол выбирай меньшее. В конце концов, как говорил Дамблдор Поттеру в одном из его посмертных приключений:

«Это происходит у тебя в голове, но кто сказал, что из-за этого это не может быть правдой?»

Её племяшка, фанатка этой книжной саги, обожала повторять эту цитату — и теперь она всплыла в памяти с почти утешающей своевременностью.

Если уж Вика действительно сошла с ума, бороться с этим бессмысленно. А вот попытаться как-то устроиться в этом странном, возможно воображаемом, но всё же довольно убедительном мире — шанс вполне реальный. Тем более, другого всё равно не предвидится.

После этого Вика в срочном порядке попыталась вспомнить всё, что знала о попаданцах. Если полагаться на рассказы всё той же Дашки, то это такие прокачанные уникумы: немного магии, немного канона, чуть-чуть харизмы — и вот уже весь волшебный мир крутится вокруг них, как карусель в парке. Но Вика — точно не супергерой. Да и знание канона в её случае особой пользы не принесёт: до рождения Избранного, насколько она помнила, ещё лет пятнадцать, не меньше. Магия? Вопрос остаётся открытым. Пока её максимум — это умение не впасть в истерику. Хотя и это достижение, учитывая обстоятельства.

Но это всё мелочи, куда более насущной проблемой был супруг этой леди. Терпеть побои она не собиралась — это даже не обсуждалось. Уйти? Но куда? И на что жить? Теоретически, в этом мире должны существовать какие-то социальные службы, которые помогают женщинам с детьми в тяжёлых ситуациях. Но где их искать? Да и существуют ли они вообще — неизвестно.

Еще вариант — вернуться в отчий дом, да кто бы ей сказал, где он — памяти-то у неё от этой Эйлин не осталось. Поэтому в каких отношениях девушка с родителями, да и живы ли они вообще — оставалось только гадать. Да даже если они живы и чудо их найдёт, те за пять минут поймут, что она никакая не Эйлин.

Так что пока оставался один путь — попробовать воздействовать на мужа и постараться обустроить свою жизнь тут. Всё-таки она ведьма, должна же быть какая-то магия против домашнего тирана? Ну, в крайнем случае, сковородка по голове — проверенный метод. А если и это не поможет, всегда можно «аккуратно» устроить несчастный случай. Скажем, перепил, поскользнулся на лестнице… бывает.

Но размышления о глобальном пришлось отложить — желудок громко напомнил о проблемах более насущных. Вика поняла, что неплохо бы найти еду. Конечно, можно попробовать сходить в магазин, но тут возникало сразу две проблемы: во-первых, она не имела ни малейшего понятия о местных ценах. А во-вторых, идти за едой на голодный желудок — преступление против собственной финансовой стабильности. Захочется купить всё, включая витрину и продавца. А судя по текущему состоянию дел — даже на хлеб может не хватить.

Для начала Вика решила провести ревизию на кухне. Ведь понятие «еды нет» у каждого своё: для ребёнка это может означать банальное отсутствие сладкого или, скажем, мяса — как у её племянника, который паниковал, если не находил шоколад в поле зрения.

Удивительно, но едва она подумала о еде, ноги сами вынесли её на кухню. В отличие от головы, они, по крайней мере, знали, куда идти.

— Интересно, а руки тоже вспомнят, что делать, когда дойдёт до колдовства или варки зелий? — с долей скепсиса подумала Вика, оглядываясь по сторонам.

Потом снова офигела от внешнего вида кухни, и под удивлëнным взглядом Северуса приступила к ревизии. В целом, всё было не так плохо, как говорил Северус, но и не так хорошо, как она надеялась. В холодильнике действительно мышь повесилась, там она обнаружила только баночку с чем-то жидким и подозрительным, запах этого нечто тоже не порадовал, так что девушка смело решила его выбросить.

В результате инспекции на разных полочках ей удалось обнаружить почти целый мешок картошки, немного лука, пару подгнивших морковок, бутылку масла, полмешка муки, сахар, соль и подозрительную на вид крупу, над которой уже летали насекомые. В целом, из этого можно было соорудить какой-никакой завтрак, хотя, судя по настенным часам, скорее, обед. Северус в это время сидел рядом и с интересом наблюдал за поисками еды. В глазах у мальчика светился вопрос: «И что ты с этим собираешься делать?».

— Мы будем делать драники, — с улыбкой заявила Вика.

В принципе, это единственное, на что хватило её фантазии с таким набором продуктов. Единственное, что смущало девушку: а как в таких условиях готовить? Мысль о Мистере Пропере снова закралась в голову, потом пришла идея колдануть Эванеско, но после некоторого раздумья и она была отметена, как потенциально опасная из-за отсутствия опыта. Единственным выходом было найти и оттереть какую-нибудь сковородку и хоть пару тарелок. Вика с ужасом посмотрела на гору посуды, вспомнила об отсутствии горячей воды и ещё раз с чувством выматерилась про себя. Моющего в процессе ревизии обнаружено не было. Интересно, тут вообще уборкой хоть кто-то когда-то занимался? Водой оттереть засохший жир было бы сложно, а из альтернатив… Из альтернатив было только хозяйское мыло, которое она видела в ванной на втором этаже.

Так что, вооружившись тряпкой и мылом, Вика приступила к чистке хотя бы парочки тарелок. С остальным она решила разгрестись уже после магазина.

Северус смотрел на маму с глазами, полными ужаса, видимо, ни непонятное слово «драники», ни внезапная уборка вдохновения не вызывали. Да и пока Вика чистила картошку, в глазах, скорее, стояло неверие и недоумение. Хорошо хоть лишних вопросов не задавал, но невооружённым взглядом было видно, что в кулинарных способностях матери он сомневался. Спустя пару минут он нашёл условно чистый нож и молча стал помогать. Да… Разговорчивым его назвать было сложно.

Так же её безумно удивило такое сноровистое управление ножом у столь юного ребенка. Он делал всё аккуратно, шкурку с овощей снимал тоненькую, и как ни странно, не испытывал с этим никаких сложностей. Похоже, к зельям у мальчика действительно был талант — ингредиенты разделывает мастерски.

Тёрка, к счастью, была чистая, разве что немного в пыли. Видимо, настолько сложным прибором Эйлин так и не овладела.

Через полчаса совместных усилий завтрак был готов. Сначала Северус смотрел на немного подгоревшие драники (что поделать, Вика очень давно не готовила) с опаской, но видя, что мама спокойно их ест, решил тоже попробовать.

— Вкусно, — с удивлением заметил он.

— А то, — ответила Вика, понимая, что её навыки готовки за последние пять лет здорово просели. Это раньше она могла из ничего сделать конфетку. А в последние годы слишком активно следила за фигурой, да и Виктора с Алисой нечасто баловала.

После завтрака-обеда Северус повеселел, чего нельзя было сказать о девушке. Всë-таки кухню надо было ещё отмывать, да и в магазин сходить не мешало, и при этом не забыть купить моющих. Благо, вместе с монетами лежал листочек, где аккуратным женским почерком было написано: «1 фунт стерлингов равняется 20 шиллингам, 1 шиллинг — 12 пенсам, 1 пенс — 4 фартингам».

— Ну что Северус, теперь в магазин?

— Может не надо? — попробовал воспротивиться сытый ребенок, который уже представлял, как он сядет у себя в комнате и будет изучать книгу по зельям, а потом, возможно, уговорит маму сварить какое-нибудь зелье.

— Надо, Федя, надо.

— Ну, мам.

— Ну что, давай переодеваться и пойдём за продуктами и моющим. Где у вас тут ближайший супермаркет?

— Супер… что?

— Магазин или рынок, — уточнила Вика знакомую с детства альтернативу.

— А, тут недалеко.

Вика впервые с момента своего появления в этом мире выглянула в окно. Вид был... удручающий. Грязно-серые двухэтажные домики лепились друг к другу, как будто боялись развалиться от одиночества. Дворы — унылая смесь камня, бетона и залежей мусора. Кое-где жалкий слой снега пытался изобразить зиму, но, скорее, напоминал посыпанные мукой руины. Пара облезлых котов делили между собой что-то подозрительное у мусорного бака, а по узкой улочке медленно проехал автобус с коптящим выхлопом, оставляя за собой густой след дыма и безысходности.

Только сейчас Вика осознала: а ведь тут тоже зима.

Что удивительно — за всё это время она даже не удосужилась задать себе простой вопрос: какой сегодня день, месяц, год? Всё происходящее казалось таким нелепым и оторванным от реальности, что мозг попросту отказался фиксировать подобные детали.

Отстранившись от окна, она направилась к небольшому гардеробу, заранее не питая иллюзий. И, как оказалось, не зря. Штанов у этой «милой дамы» явно не водилось — вообще. Ни одних! Что, мягко говоря, расстраивало. А юбки... все до пола. Очень до пола. Настолько макси, что казалось, будто их шили из принципа: «чтобы и мыслей не возникло». Вика в обычной жизни такие не носила — не любила ощущать себя хозяйкой сельской библиотеки времён королевы Виктории.

Ну и кому тут демонстрировать свои длинные ноги? Да и, строго говоря, не её это теперь ноги. И, если быть честной, даже не такие уж и красивые. А ещё Эйлин явно испытывала неумолимую любовь к унылой палитре: в шкафу было собрано около пятидесяти оттенков серого, чёрного и коричневого — включая такие, о существовании которых Вика раньше и не подозревала. Один свитер был цвета «размокшего картона», другой — «тоска после дождя». Захотелось побиться головой об стену. Не для пользы, просто чтобы выразить эмоции.

Хотя, надо признать, среди всего этого текстильного траура обнаружился один приятный сюрприз — длинная тёплая чёрная мантия. Простой крой, но с потенциальным шармом. С минимальной переделкой и, может быть, какой-нибудь брошкой — вполне можно было бы выдать за винтажную классику. И что самое главное — в ней было тепло. А в доме, судя по всему, отопление работало исключительно на морально-волевых.

Северус появился в такой же чёрной мантии, как и та, что недавно примерила Вика. На мальчике это выглядело… странно. Слишком длинная, чуть великоватая, с торчащими рукавами — она делала его похожим на девочку, особенно издали. А в подобных районах, где уличная иерархия устанавливалась быстрее, чем ты успеваешь моргнуть, такие детали могли стать поводом для насмешек, если не чего похуже. Но с другой стороны, не её это дело, может в Англии какие-то другие правила. Его самостоятельность внушала уважение. Хотя, если честно, к его гардеробу Вика была морально не готова — что-то подсказывало: там её ждали новые модные ужасы в духе «домашнего траура».

Рынок находился всего в паре кварталов от дома, и, несмотря на утреннюю серость, жизнь там кипела. Улицы были мокрыми, как будто город всё ещё не до конца оправился от вчерашнего дождя — или позавчерашнего, тут это было не принципиально. Местами под ногами хлюпала грязь, а пара облезлых собак неторопливо бродили между прилавками в поисках чего-нибудь съедобного.

На входе в рыночную улицу их сразу окутала какофония звуков и запахов:

— Три апельсина за шиллинг, мисс, только сегодня! — крикнул мужчина в поношенном пальто, размахивая увесистым бумажным пакетом.

— Свежая треска, только с утра с порта! — вопила тётка в резиновом фартуке, размахивая рыбой, словно оружием.

— Скидки на шапки, кому тепло в уши надо? — хохотал торговец из киоска с одеждой, рядом с которым вялый граммофон играл что-то из The Kinks.

Пахло сырой рыбой, печёными пирогами, углём и — как ни странно — немного корицей. Один лоточник продавал жареные каштаны, и Вика подумала, что не отказалась бы от чего-нибудь горячего. Северус, между тем, уверенно вёл её к нужным лавкам, где он, видимо, бывал не раз.

По дороге она разговорила мальчика. Оказалось, сегодня 2 января 1967 года. Северус учился в третьем классе местной школы, и учёба ему, в целом, нравилась — в отличие от одноклассников. Он называл их «глупыми» и «недостойными». Это слегка насторожило Вику, но она вспомнила Дениску — её племянник тоже был снобом в миниатюре, так что ничего особенно пугающего в этом не было.

Сами покупки прошли куда легче, чем она ожидала. Цены оказались вполне разумными, и денег у неё, к счастью, было чуть больше, чем она думала. Подсказками, заботливо записанными на бумажке, Вика пользовалась почти открыто — но, благодаря знанию языка, чувствовала себя на удивление уверенно. Даже пару раз удалось сторговаться: то ли улыбка сработала, то ли продавцам просто захотелось быть милыми.

Но вот что её по-настоящему напрягало — ощущение чужого взгляда. Не просто мимолётного интереса прохожих, а тяжёлого, вязкого, как липкая паутина. Спина словно горела. Она несколько раз меняла ряды, сворачивала в разные стороны, будто бы просто выбирая маршрут по настроению. Но чем дальше они ходили, тем отчётливее становилось: за ней следят. Не в шутку, не по паранойе — по-настоящему.

К концу похода она уже не сомневалась. Кто-то наблюдает. Вопрос только — кто и зачем.

У входа на рынок стояла женщина со светлыми волосами и ярким макияжем. Она пристально следила за Викторией, не отводя взгляда. В её глазах читалась суровость, а вся поза словно кричала о надвигающемся скандале. На миг Вике даже показалось, что Эйлин увела у этой дамы мужа, и теперь ей предстоит выслушать гнев разъярённой жены.

Эта мысль была настолько нелепой, учитывая всё, что Виктория уже знала об Эйлин, что она тут же отмела её, как абсурдную. И всё же оставалось любопытно: на какую больную мозоль наступила прежняя хозяйка этого тела? Прежде чем ввязываться в разговор, Вика решила сначала выяснить, в чём именно провинилась — и кто, собственно, эта женщина.

— Северус, кто это? И почему она пытается меня убить взглядом?

— Это наша соседка мисс Спенсер. Вы с ней не ладите, поскольку она мерзкая маггла, которая и мизинца твоего не стоит.

Сказать, что Вика охренела — это ничего не сказать. Ребенок явно повторил слова, сказанные матерью, ранее. И это был просто кошмар. Это ведь вообще ни в какие ворота не лезет. Как женщина, не обладающая никакими видимыми достоинствами, живущая в хлеву с мужем-алкоголиком и сыном, на которого практически забила, может давать такую характеристику кому бы то ни было?

То есть она все просрала, но строит из себя королеву? Как это вообще возможно? Вика не поверила своим ушам и решила уточнить.

— В смысле?

— Мама, ты точно ударилась головой. Маглы — это люди, не обладающие магией, ты сама говорила, что с ними не стоит общаться. Это как-то фи, — перефразировал эту же мысль Северус.

И Вика поняла, что она абсолютно ничего не понимает в этой жизни. Хотелось взять и побиться головой об стенку или сделать рентген головы, чтобы точно убедиться, что в этой голове есть мозг, а не кто-то по нелепой случайности напихал туда опилок и решил: и так сойдёт. Почему-то именно это убедило Вику, что она попала в Эйлин Принц и это новый мир, ибо до такой глупости она бы точно не додумалась. В её голове категорически не укладывалось, как с такой позицией, что все маглы — низшие существа, эта барышня вообще оказалась в этом Богом забытом месте в кровати с маглом и в итоге родила от него ребенка. Ибо идеи кроме: шла, споткнулась, упала на член, очнулась беременная — у неё не было.

От всей это глупости голова снова разболелась.

Вика совсем не разделяла взглядов Эйлин. Она была уверена: с соседями если уж не дружить, то хотя бы стоит поддерживать добрососедские отношения.

А вот строить из себя невесть кого, не имея за плечами ничего, кроме магии, которой ты почти не пользуешься, — это, по её мнению, верх глупости. Нет, она и сама не была ангелом и временами тоже изображала из себя принцессу. Но в её случае это было оправдано: нужно же как-то отгонять от себя назойливых людей, которые только и ищут, как бы воспользоваться твоей добротой. Но тут-то общение с этой женщиной было выгодно, прежде всего, именно ей. Поскольку она новенькая, ничего особо не знает об этом мире, а тут такой кладезь информации. И Вика, в отличие от Эйлин, собиралась им воспользоваться по максимуму. А значит, надо сделать грустное и виноватое выражение лица и идти извиняться. Эффект неожиданности ещё никто не отменял, а дальше будем действовать по обстоятельствам.

— Здравствуйте, мисс Спенсер… Простите меня, прошу вас. Я не помню, что именно могла вам сказать тогда, но почти уверена — это было ужасно. В те дни я была серьёзно больна, почти не отдавала себе отчёта в происходящем. Всё вспоминается как в тумане… Болезнь сильно изменила меня — и, к сожалению, не в лучшую сторону. Когда сознание, наконец, прояснилось, я с ужасом осознала, насколько неподобающим было моё поведение. Мне и вправду стыдно. Не перед кем-то в целом, а именно перед вами. Сейчас мне стало лучше, по крайней мере, физически. Остались только проблемы с памятью — я почти ничего не помню из того периода, только отдельные обрывки, неясные фрагменты. Но даже по ним я понимаю: вполне могла задеть вас словами или поступками. Если это так — прошу простить меня…

Голос Вики дрогнул, и в нём прозвучала настоящая — или почти настоящая — боль. Речь вышла настолько искренней, что она и сама начала верить в свою историю. Сцена явно ждала её появления. История болезни звучала убедительно и прекрасно объясняла все прежние странности, которых, судя по всему, было немало. Подумав о «своей трагедии», Вика тихо всхлипнула — сдержанно, как подобает героине: сломленной, но не побеждённой.

Женщина, похоже, такого напора не ожидала. Пока Вика говорила, её глаза становились всё более округлёнными, на лице появилось выражение откровенного изумления. Казалось, мысли в её голове метались в поисках логики происходящего — и наблюдать за этим было даже немного забавно. Слова застряли у неё в горле, но Вика прекрасно её понимала — сама бы на её месте, пожалуй, разрыдалась.

Решив закрепить эффект, Вика мягко подвела разговор к завершению:

— Так что… если сможете — простите меня. А я, пожалуй, пойду. Не хочу отнимать у вас время.

С этими словами она развернулась, сделала несколько шагов — и вдруг начала медленно оседать на землю. Лёгкий, изящный «обморок» — приём старый, но надёжный, особенно когда нужно вызвать жалость. Всё произошло точно так, как Вика рассчитывала: женщина, увидев живое подтверждение её слов, тут же отреагировала.

— Ах, Эйлин, если бы я только знала! Вам совершенно не за что извиняться. Это я должна была понять, что с вами происходит. И зовите меня Лекси, мы ведь соседи, в конце концов, — проговорила она мягко, придерживая Вику за руку, стараясь приободрить.

Вика внутренне усмехнулась: во мне умерла великая актриса — и, судя по всему, не одна. Всё шло по плану.

— Лекси, ты же поможешь мне со всем разобраться? — с надеждой в голосе спросила она, делая глаза чуть влажнее, чем того требовала ситуация.

— Конечно, милая. А ты расскажешь мне, что с тобой случилось? — поинтересовалась Лекси с участием, за которым легко угадывался неподдельный интерес к свежим сплетням. Но Вику это устраивало — именно такой канал информации ей и был нужен.

Жаль только, что у неё не было заранее подготовленного объяснения. Пришлось полагаться на импровизацию:

— Понимаешь, у меня было серьёзное заболевание… что-то вроде неврологического расстройства. Всё началось на фоне беременности, и долгое время я просто не могла себя контролировать. Иногда начинала нести какую-то чушь, вела себя странно, вспыльчиво… Поэтому почти всё время проводила дома. Честно говоря, мне было страшно выходить к людям, — Вика опустила взгляд, и голос её стал тише.

— Дом совсем пришёл в упадок. А Северус… мой дорогой мальчик… — она на мгновение замолчала, словно с трудом подбирая слова. — Он очень изменился. Стал таким худеньким, замкнутым… боюсь, он переживал мою болезнь даже сильнее, чем я сама. Но теперь всё, кажется, идёт на поправку. Мне уже лучше, и я искренне надеюсь, что худшее позади.

Она подняла глаза на Лекси, и в её взгляде читались благодарность, надежда и тихая печаль — тщательно выверенное сочетание, работавшее безотказно.

Пауза затянулась всего на секунду, но этого хватило, чтобы Лекси была тронута:

— Бедная Эйлин… Но ты не переживай, я тебе помогу. Соседи должны держаться вместе — особенно когда их мужья работают в одном месте. Да и мой Джордж почти ровесник твоего Северуса. Он, кстати, действительно держался особняком. Теперь-то понятно, почему. Бедный мальчик…

— Я сама, когда пришла в себя, поняла, сколько всего упустила, — с мягкой грустью откликнулась Вика. — Надеюсь, ты сможешь простить меня. Я очень хочу наладить добрососедские отношения… и верю, что наши дети смогут подружиться.

— Это было бы замечательно, — с теплотой ответила Лекси. — Не волнуйся, я помогу тебе во всём разобраться.

Через полчаса Вика уже знала всё — и даже больше — о Лекси, её супруге Кевине, их сыне Джордже, соседях из ближайших домов, их женах, мужьях, а местами и любовниках. Голова шла кругом от такого потока информации, но главного она добилась: Лекси пригласила их с семьёй в гости в следующую пятницу. А это означало одно — у неё есть время подготовить мужа и Северуса. Что, как она подозревала, будет задачкой не из лёгких.

Пока они шли домой, Северус украдкой бросал на неё озадаченные взгляды. И тут Вика поняла, почему в оригинальной истории он так крепко привязался к Лили Эванс. Та стала для него настоящим лучиком света в темноте одиночества. Северус ведь, по сути, ни с кем не общался. Даже сейчас, играя, он уединялся, предпочитая компанию самому себе.

Вика чётко решила: ребёнка надо срочно социализировать. Вот только как — оставалось открытым вопросом.

Вряд ли хорошей идеей было бы подойти к нему и с важным видом сказать: «Сынок, быть частью общества — неизбежно. Пора завести друзей». Даже по Викиным прикидкам он послал бы её далеко и надолго, сопроводив диагнозом вроде «мамина сильная травма головы». Значит, нужен другой подход. Такой, который сможет действительно заинтересовать.

Но чем можно увлечь семилетнего мальчишку? В современном мире — конечно, онлайн-играми. Вот только они, скорее, затягивают, чем способствуют общению. Да, общий враг объединяет, но Вика и понятия не имела, каким именно врагом можно сплотить двух совершенно разных мальчиков, о которых она толком ничего не знает.

Может, не стоит всё усложнять? Вместо этого использовать то, к чему Северус действительно тянется — к знаниям.

— Северус, нам нужно поговорить, — начала Вика, решив не откладывать важное.

— О чём? — недовольно буркнул он, не оборачиваясь.

— У тебя совсем нет друзей.

— А где мне их взять? — фыркнул мальчик. — Меня окружают одни магглы. С ними вообще не о чем говорить.

— Совсем не с кем? Никого?

— Ну да. Они глупые. Ничего не знают о магии, — с откровенным отвращением бросил Северус. И Вика поняла: случай действительно тяжёлый.

— А ты с многими пытался пообщаться? — мягко уточнила она. — Всегда можно найти общий язык, даже если интересы разные. Вот, например, Джордж — сын мисс Спенсер. По-моему, вполне приятный мальчик.

— Мама, он всё время говорит только про своё дзюдо. Ничего другого его не интересует.

— А что плохого в дзюдо?

— Это… глупо, — Северус скривился. — Зачем уметь драться, если у тебя есть палочка?

— На первый взгляд — логично. Но знаешь, в ближнем бою магия не всегда помогает. Да и в дуэли ловкость и реакция часто важнее заклинаний. Дзюдо развивает тело, гибкость, координацию — всё это может пригодиться и в магическом бою.

— Правда? — Северус нахмурился, задумавшись.

— Конечно. К тому же, магглы кое-что умеют. Их технологии, наука, медицина… Всё это можно переосмыслить с позиции волшебного мира. Ты ведь любишь зельеварение?

— Ещё бы, — с гордостью сказал Северус. — Я даже начал делать собственные заметки.

— Вот и отлично. А ты знал, что маггловская химия и биология могут подсказать новые пути в создании зелий? Представь: ты сможешь создать что-то совершенно уникальное — новый подход, новую науку.

— Но ведь маггловские лекарства на магах почти не работают.

— Верно. Потому я и говорю — не скопировать, а совместить. Сделать нечто третье. Но для этого нужны и магические знания, и понимание маггловской науки. А ещё — люди, с которыми можно всё это обсуждать. Не обязательно все друзья должны быть волшебниками. Главное — чтобы были умные и полезные контакты. Иначе придётся всё делать одному. А одному сложно двигать мир.

— Значит, ты хочешь, чтобы я завёл друзей, чтобы они… были полезны?

— Чтобы ты не был один. Полезность — это приятный бонус. А ещё — чем шире круг общения, тем больше возможностей. Связи правят миром, Северус.

— Ммм… — мальчик нахмурился, но в голосе уже не было прежнего презрения. — Ладно. Я подумаю.

— Подумай, — Вика улыбнулась. — Только не слишком долго.

Вика выдохнула. Кажется, до этого ребёнка всё-таки что-то дошло. А значит, не всё потеряно. Воспитывать детей оказалось куда сложнее, чем она думала. Хорошо хоть, что в своей прежней жизни не решилась их заводить. Хотя… теперь-то уже поздно об этом жалеть.

И тут Вика вдруг вспомнила — она же совсем забыла сказать Северусу о предстоящем визите к Лекси! Ну ничего. Пусть сначала переварит идею завести друзей, а уже потом она мягко подтолкнёт его к Джорджу. Надо же с кем-то начинать, на ком-то практиковаться. Тем более, не мешало бы узнать, в какую именно секцию ходит этот Джордж — появится общая тема, а заодно и новый круг общения.

Вообще, после разговора с семилетним Северусом Снейпом Вике стало многое понятно в его дальнейшей судьбе. Ребёнок с самого детства был одинок — неудивительно, что он влюбился в первую девочку, проявившую к нему доброту. А мамина глупая гордость, похоже, передалась ему по наследству. Потому-то в Хогвартсе у него и не было шансов наладить отношения — гордыня без поддержки и харизмы выглядит не лучшим образом. Никто не любит, когда ты ведёшь себя надменно, особенно если за этим не стоит никакой реальной силы.

Да, у Северуса был талант — и немалый. Но с людьми он обращаться не умел, и именно это в итоге загнало его в логово Пожирателей. А ведь если бы был хоть немного общительнее… Сумел бы подружиться со Слизнортом? Завёл бы более достойных товарищей? Кто знает, возможно, тогда бы и в Пожиратели Смерти не попал. И даже двойной шпионской участи избежал бы.

Вика не знала, сможет ли изменить его судьбу, но решила попробовать. Может это её великая миссия, может это поможет ей что-то понять. В любом случае, ей придётся наладить жизнь Эйлин, ибо жить в хлеву она не намерена.

Поэтому пока что вопрос с Северусом можно было отложить. Сейчас её ждала куда более прозаическая задача — кухня и ужин. Первым делом Вика взялась за холодильник. Раз он всё равно пустой — грех было не вымыть. Да и чистящих средств, насколько она помнила, не требовалось — техника здесь была странная, но вполне логичная.

Закончив с холодильником, она разложила продукты и принялась за плиту. Новое моющее, щётка, немного усилий — и дело пошло. Северус наблюдал за ней с видом, будто перед ним разворачивается парад чудес. Кажется, именно в этот момент мальчик окончательно решил: «Мама точно сошла с ума».

Но, надо отдать ему должное — он быстро сориентировался. Взял тряпку и принялся оттирать соседний ящик, не сказав ни слова.

Как выяснилось, плита выглядела ужасно только снаружи — внутри всё было неожиданно чисто. Это вдохновило Вику. Почему бы не опробовать рецепт хлеба, который дала ей Лекси? А если вместо хлеба сделать пирожки — так вообще отлично. И на ужин хватит, и на завтрак.

К счастью, с тестом Вика всегда дружила. Самым сложным оказалось разобраться с этой древней полумеханической плитой. Газовые устройства и в её родном мире казались ей опасными и неудобными, а здесь… Честно говоря, она до конца не поняла, как у неё получилось её включить. Разве что магия помогла — по-другому и не объяснишь.

Так что спустя пару часов совместными усилиями Вика с Северусом получили чистую плиту и тумбу, готовый рисовый суп и пирожки со всевозможными начинками. По принципу: что было, то и сделали, в основном, конечно, они были с картошкой или с рисом. Но Северус с таким предвкушением и аппетитом на них смотрел, что Вика решила, что на завтра надо точно приготовить печеньки. Так сказать, будем радовать и шокировать ребенка, тем более пока у него каникулы.

Когда Вика предложила Северусу поужинать и отправила его мыть руки, в дверь постучали. На пороге стоял высокий черноволосый мужчина с проницательным взглядом. Его нельзя было назвать красивым, но было в нём что-то такое, что притягивало к себе взгляд. В руках он держал три цветочка, судя по всему, сорванные с какой-то местной клумбы. Вика вздрогнула: как же эта картина была ей знакома. Её отец тоже так часто стоял и смотрел на мать с виноватым видом, клялся, что это в последний раз, что такое больше не повторится, что это просто времена такие, тяжелые. Просил простить и обещал измениться. А потом все повторялось снова. Вика даже себе боялась признаться, что именно этого она всегда боялась больше всего — увидеть это выражение лица. И точно знать, что ничего не изменится, но всё равно прощать. Это было страшно, она на секунду даже выпала из реальности. А мужчина, тем временем, будто и не заметил её замешательства.

— Эйлин, милая, прости меня. Такое больше не повторится, я был пьян и себя не контролировал.

Вика замотала головой, только не это. Хотелось кричать, орать, плакать, лишь бы не видеть эту картинку. Перед глазами так и стоял отец. «Нет, так не честно, это всё происходит не со мной», — пыталась убедить себя девушка, но это не помогало. И всё что она смогла сделать, это сказать:

— Садись есть. Мы с Северусом как раз ужин приготовили.

— Мамочка, я руки помыл, — вбежал в кухню Северус, но, увидев отца, резко остановился и еле слышно добавил, — ой.

— Сынок, прости меня, пожалуйста.

Мальчик молча кивнул, отвернулся и чинно сел за стол. Вика смотрела на него, и в какой-то момент ей показалось, что она действительно сошла с ума. Всё происходящее вдруг слилось в болезненно знакомую картинку из её собственного детства: извиняющийся отец, напряжённое молчание, ребёнок с потупленным взглядом, который беззвучно ест, будто старается исчезнуть.

Только это была не она. Это был Северус. Но сейчас Вика видела за его фигурой саму себя — маленькую, обиженную, потерянную. И от этого становилось ещё больнее.

Они поужинали молча. Северус ел аккуратно, медленно и, доев последний кусок, не проронив ни слова, встал и ушёл к себе в комнату.

Вика осталась одна — наедине со своим худшим кошмаром. Тишина в доме давила. Её ждала ещё одна встреча, которую она откладывала, сколько могла. Разговор с Тобиасом.

Она боялась его как огня, но знала: иного выбора нет.

— Эйлин, милая, прости меня, пожалуйста. Я был пьян… я не контролировал себя, — начал Тобиас, и его голос прозвучал будто издалека, глухо, как через стекло, за которым бушует гроза.

Вика не собиралась прощать. Она не хотела понимать, не хотела слушать оправдания. Ей хотелось исчезнуть, испариться, закричать, чтобы он, наконец, замолчал. Простить? Услышать эти слова снова, как в плохом сне? У неё внутри всё стыло. Весь мир сузился до этого голоса, этого «прости», что расползалось липкой, холодной волной по её коже. Она не хотела слышать. Не могла. Она хотела исчезнуть, испариться, закричать до хрипоты, лишь бы он замолчал.

Ей казалось, что её держит в плену какой-то чужой сценарий. Всё уже было — эти извинения, это «я не хотел», этот вялый раскаянный взгляд. Один и тот же текст, раз за разом. И каждый раз — как нож по сердцу. Что ей с его «прости»? Что с того, что он просит прощения у Эйлин? Лично ей это не приносит ни капли облегчения. Она застряла в ловушке, где любое её действие пустое. Простит ли она его или нет — ничего не изменится. И это знание разъедало изнутри, как кислота.

Она чувствовала, как по венам пульсирует страх. Страх, что она сорвётся. Страх, что он сломает её и она превратится в свою мать. Тогда исполнится её самый большой кошмар, она станет той, кого ненавидела и презирала. Она окажется в настоящем аду, и не важно, бред это и реальность. Она не хотела этого, точно зная: если поддастся — проиграет. Нельзя кричать. Нельзя плакать. Пока он чувствует, что его слова вызывают реакцию, он будет продолжать. А значит — ни звука. Ни дрожи в голосе. Ни малейшего движения.

Вика старалась сохранять спокойствие. Она станет льдом, покрывающим бушующее изнутри море. Вся буря — внутри: паника, злость, слабость, желание сбежать. А снаружи — тишина и пустота. Ни дрожи, ни слезинки. Лицо — маска, взгляд — холодное лезвие. Ей приходилось быть сильной, даже если сил почти не осталось. Приходилось притворяться, что страха нет.

Да, он — чудовище. Козёл. Жалкий, пьяный урод, поднимающий руку на собственную жену. Всё это правда, и она это знала. Но это ничего не меняло. Знания из её прежней жизни — бесполезны. Людей рядом — нет. Ни друзей, ни родных, ни даже знакомых. Только он. Он — как стена, как тупик. Как палач.

Но Вика отказывалась быть жертвой. Отказывалась покориться. Она не станет куклой в чужих руках, не будет той, кто молчит и терпит. Она будет бороться. В следующий раз — даст отпор. Так, что он не скоро придёт в себя.

Она не хочет быть жертвой. Не станет грушей для битья. Не может ей стать. Не сейчас. Не она. Всю жизнь она убегала от этой роли, и теперь, когда её снова пытаются в неё загнать, она будет сопротивляться. Потому что она — Виктория. А имя её значит «победа». А значит, она справится. Должна справиться.

От этой мысли стало немного легче дышать. Но видеть его, слышать сбивчивые извинения, ловить на себе этот жалкий, виноватый взгляд… Это было невыносимо. Всё внутри кричало: «Достаточно». И Вика, наконец, решила: пора его остановить.

— Стоп. Милый Тобиас, твои проблемы — не оправдание тому, что ты поднимаешь руку на жену с ребёнком, — уверенно произнесла Вика. — В этот раз ты был слишком близко к тому, чтобы убить меня. Мне плевать на извинения. Если ты ещё хоть раз подумаешь о том, чтобы ударить меня — пожалеешь.

Она говорила тихо, но твёрдо. Каждое слово должно быть услышано, понято. На губах играла дерзкая улыбка, почти ледяная. Но внутри всё сжималось от ужаса. Ей стоило огромных усилий не сорваться, не заплакать, не закричать. Было по-настоящему страшно. Она знала, что физически он сильнее. И понимала: у неё нет ни поддержки, ни возможности уйти. Она — в ловушке.

Так хотелось вернуться назад, в свою реальность. В знакомую квартиру, к брату, с которым чувствовала себя в безопасности, к Ане, чьи советы всегда помогали. Даже к вечно занятым своими проблемами Дашке и Дениске. Но это было невозможно. Здесь и сейчас — только Тобиас. И ей приходилось иметь дело с ним.

Вика глубоко вдохнула, выдохнула, стараясь вернуть себе контроль, сосредоточиться. Тобиас стоял перед ней, не понимая, что происходит. Его взгляд был растерянным, словно он впервые видел свою жену.

Что там говорил Северус? Он ненавидит магию... Что ж, тем более стоит напомнить ему, кто я есть.

— Видимо, ты забыл, что я ведьма. А зря, — холодно произнесла она. — Поверь, если понадобится, я это тебе напомню. И будет больно.

— Но… ты обещала не использовать магию! — воскликнул Тобиас. Похоже, он был потрясён. Он действительно не узнавал свою жену. Видимо, впервые за всё время их совместной жизни Эйлин открыто угрожала ему. Впервые она не стала кричать, фонтанировать эмоциями или, наоборот, плакать. Вика знала, как обычно женщины реагируют на подобное, как реагировала её мать.

Но она изменила реакцию, и это выбило его из колеи.

В подворотне с хулиганом тебя может спасти только эффект неожиданности. К сожалению, это было её единственное преимущество.

Её безопасность и безопасность ребёнка были важнее.

— Когда я давала это обещание, ты не говорил, что собираешься меня убить, — отрезала она.

— Но я ведь не хотел... Я был пьян, не контролировал себя...

— Тогда не пей, — резко перебила Вика. — А если сам не справишься — я тебе помогу.

Она не знала, возможно ли сделать это с помощью магии, но решила, что это неважно. Если понадобится — сама придумает заклинание, чтобы вызвать отвращение к алкоголю. Или применит Империус… К сожалению, Вика не помнила, можно ли отследить его использование, и какое наказание грозит за применение на маглах. Но она знала одно: это заклинание очень эффективно. К тому же, в магическом мире, похоже, маглов всерьёз не воспринимали. А ещё она находилась в состоянии аффекта — кто там что потом докажет? Сейчас она была готова на всё, лишь бы это прекратилось.

— Ты не посмеешь, — грозно сказал Тобиас. Он сделал шаг навстречу, и Вика еле сдержалась, чтобы не отшатнуться от него.

По опыту Вика знала: такие люди питаются чужим страхом. Им нравится ощущение власти, возможность подавлять тех, кто слабее. Побеждают их только силой — или дерзостью. И именно дерзостью она собиралась воспользоваться.

Она понятия не имела, что станет делать, если он поднимет на неё руку. Ей было страшно. В голове всплывали рваные образы прошлого, как будто вспышки боли: пьяный отец, хриплый голос и пощёчина — за то, что осмелилась выйти из комнаты. Ей было всего десять. Она просто хотела есть.

Тогда было больно. Обидно. Слёзы текли всю ночь, забиваясь в подушку. И вот теперь — тот же взгляд, та же угроза в глазах другого взрослого мужчины.

Но она не позволяла мыслям о прошлом завладеть её настоящим. Вика с ним справилась, она это пережила и отпустила, правда, порой казалось, что оно не отпустило её.

— Уверен? — жёстко спросила Вика. Она больше не жертва, она не будет терпеть. Плевать, что внутри хочется сжаться от страха. Она не имеет права показывать слабость, она же сильная. — Как тебе супчик, кстати?

— Ты мне что-то подсыпала?! — взревел Тобиас.

У Вики всё внутри сжалось в тугой ледяной ком. В этот миг она ясно поняла: ещё секунда — и он бросится. Минута — и на щеке расцветёт синяк, или на плече, или хуже.

Хотелось закричать: «Нет, только не это!» — но она не могла. На верхнем этаже был Северус. Он не должен стать свидетелем. Никто не заслуживает этого. Ни ребёнок, ни взрослый. Она знала это точно.

Отступать не хотелось. Показывать слабость — тем более.

Всё происходило как в замедленном кино. Тобиас заносит руку. Вика — на грани. И в этот миг она делает единственное, что может: действует на упреждение. Резким движением бьёт его коленом в пах.

Боль откликается в её собственной ноге, но это неважно.

Сила удара ничтожна. Но неожиданность делает своё дело: мужчина сгибается пополам, инстинктивно прикрывая ушибленное место.

Она знает: поступила правильно. Но паника всё ещё держит её в своих цепких пальцах.

Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем она вернула себе возможность говорить.

— Пока нет, — как можно мягче сказала Вика, отходя в сторону. — Но ещё одно такое движение — и подсыплю.

— Ладно, извини. Был не прав, вспылил, — повинился Тобиас, всё ещё держась за пах. Поведение мужчины было странным, но Вике было не до разбирательств, она еле сдерживала надвигавшуюся истерику.

— Пока живи, но ещё движение — и я постараюсь превратить твою жизнь в ад.

— И каким образом? — с искренним удивлением спросил мужчина.

— Ну, для начала, ты будешь бояться принимать в этом доме пищу и поворачиваться ко мне спиной. Я испорчу твою репутацию, и даже дворовая собака будет стесняться подать тебе лапу, — с ненавистью сказала Виктория. Её буквально трясло, но она была вынуждена продолжать диалог и делать вид, что всё в порядке. — Как думаешь, окружающие будут хорошо к тебе относиться, когда узнают, что ты избиваешь свою больную супругу?

— Что?

— Да, я тут пообщалась с одной милой женщиной, Лекси Спенсер, рассказала, что тяжело болела, и ты, как порядочный человек, ухаживал за мной. Мне кажется, уже весь квартал знает, какой у меня благородный супруг. А если я встречусь с ней заплаканная, вся в синяках, пожалуюсь, что ты меня избиваешь, может быть, она свяжет мою болезнь с избиениями? Как думаешь, поменяется отношение окружающих к тебе? — Вика понятия не имела, как отреагируют люди на эту новость, но точно знала, что шуму будет много. Людям скучно, а тут такие сплетни, общественным мнением ведь так легко управлять. Никто не любит, когда его осуждают.

— Что? Ты общалась с Лекси? Ты же говорила, что она маггла и ты не собираешься с ней общаться.

— Считай, что я передумала. Мы, кстати, в пятницу идём к Спенсерам в гости.

— Что? — ещё раз тупо переспросил Тобиас. Вике даже показалось, что его заклинило.

— И что из всего вышесказанного тебе не понятно?

— Ты общаешься с магглой и собираешься к ней в гости?

— Именно, а ещё было бы неплохо, чтобы наши дети подружились. Кстати, ты не знаешь, куда на дзюдо ходит их Джордж?

— В кружок от нашего завода, он бесплатный, — на автомате ответил мужчина, смотря на неё удивлëнно, испуганно. Вика явно была не похожа на Эйлин. Её поведение выходило за рамки нормы. Она не бросалась в слёзы от его движений, не истерила по поводу и без, собиралась общаться с магглой.

— И почему наш сын туда до сих пор не записан? — этот вопрос убил Тобиаса окончательно. Вика видела, как он пытается что-то осмыслить, и картинка явно не складывалась в его голове. Со стороны это выглядело довольно забавно, и Вика бы рассмеялась не будь ставки этого разговора столь высоки.

— Но он ведь маггловский? Ты даже в школу его не хотела отдавать.

— Всё идёт, всё меняется. Ты мне тоже, небось, в любви клялся. И что? Как моей жизни это помогло? А спорт — это полезно. Тем более, Северусу нужны друзья.

— Эйлин, милая, с тобой всё в порядке? — всё-таки решился спросить Тобиас.

— Абсолютно, — отозвалась Вика. — Считай, что после твоего последнего удара у меня мозги встали на место. Теперь я буду вот такая. Не нравится? Претензии к себе. А если захочешь снова «высказать недовольство» кулаками — я тоже могу по голове врезать.

Она схватила сковородку, тяжёлую, но уверенно зажала её в руке и с лёгким постукиванием добавила:

— Чисто воспитательно, не беспокойся.

— Нет-нет, всё устраивает, — Тобиас моментально отступил. — Я, кстати, хотел спросить… Что мы будем делать с днём рождения Северуса? Ты уже выбрала подарок?

— А когда у него день рождения?

— Девятого января. Тебе что, и память отшибло?

— И за это тоже тебе спасибо, дорогой муж, — холодно усмехнулась Вика и на мгновение задумалась. День рождения… Ещё одна проблема в списке. Хорошо, что есть неделя, но и за это надо приниматься. — Не знаю. Разрешаю тебе выбрать подарок.

— Мне? — переспросил он почти растерянно.

— Тебе. Ты же отец. Не лучший, прямо скажем, но всё же. Должен знать, что интересует твоего сына.

— Но…

— Никаких «но». Мальчику нужно мужское внимание, — отрезала она.

— Мужское внимание?.. Ты же говорила, что не хочешь, чтобы я с ним общался. Что я плохо влияю.

— Если ты не будешь бухать и сможешь научить его чему-то полезному, то я не против.

Тобиас замолчал. Смотрел на неё внимательно, почти изучающе.

— Ты… правда изменилась, — сказал наконец.

— И за это тоже спасибо тебе, — кивнула Вика.

— Ладно, уже поздно. Мне в шесть вставать. Ты идёшь спать?

— Нет. С сегодняшнего дня спать с тобой я не буду. Да и посуду ещё надо перемыть.

— Тогда… спокойной ночи?

— Спокойной, — коротко ответила Вика. Потом добавила с иронией:

— Кстати, вас на заводе кормят или тебе пирожков с собой собрать?

— Ты предлагаешь… собрать мне еду? — он удивился так, будто она предложила ему бессмертие.

Вика сдержанно усмехнулась. Насколько же плохой женой была Эйлин, если простое человеческое участие вызывает у мужа изумление, почти благоговение.

— Кормят, — наконец, сказал Тобиас. — Но если соберёшь — я коллег угощу. Их жёны постоянно вкусненькое передают.

— Хорошо, — кивнула Вика.

Тобиас ушёл, и Вика медленно опустилась на пол.

Её трясло.

Казалось, будто её только что пропустили через мясорубку, и теперь на этом полу сидит уже не она, а какая-то чужая, обескровленная версия себя.

Сил не осталось.

Страх исчез — но вместе с ним ушло и всё остальное. Хотелось разрыдаться, захлебнуться слезами, но она не имела на это права. Она пообещала себе больше не плакать. Не за него. Не за прошлое.

Да и что, по сути, произошло? Разговор. Обычный разговор. Никаких ударов, никаких криков. Но ей казалось, что защитить докторскую диссертацию — проще. Легче. Безопаснее.

Вика справилась. Сомневалась, правда, в эффективности всей этой показательной силы, но… она попробовала. Она его предупредила. Сказала, что больше не та. А дальше — будь что будет.

Посуду мыть уже не было ни капли желания. Хотелось просто раствориться. Исчезнуть. Или… оказаться дома. В еë настоящем доме. Если бы она была в своём мире — она бы сейчас поехала к брату. Вошла в тёплую кухню, где пахнет выпечкой и укропом, где всегда кто-то есть, где можно просто сесть и молчать.

Там она бы вспомнила, что у неё есть семья. Она не одна. Рядом есть люди, которым не все равно.

А сейчас…

Сейчас — только тишина. И сковородка на столе.

Она невольно задавалась вопросом: где она так накосячила, что её отправило в этот страшный мир? Она ведь не была плохой. Ну бросила она Виктора в канун Нового года, но ведь не в праздник, да и сделала она это для него. Она не рождена быть женой и матерью, она бы только испортила ему жизнь. А так он пострадает немного и найдёт себе другую, которая будет любить Алиску так, как та этого достойна. Они будут счастливы. А она?

Порой Вика считала себя счастливой, а порой и недостойной счастья. Сейчас ей казалось, что, возможно, она всё это заслужила. Она часто лгала, использовала людей, пусть она пыталась минимизировать их ущерб, но это не играло роли. Вика ведь была не плохой и не хорошей. Она была просто человеком со своими сильными сторонами и слабостями. Сейчас она откровенно не знала, что делать дальше, как жить? Без любимого брата, который всегда рядом, всегда поможет, поддержит; без Ани, которая всегда знала, что сказать, чтобы стало легче; без внешности, которую она использовала в качестве козыря и собственной защиты от внешнего мира.

Глаза стали влажными, но Вика не позволила слезам скатиться из глаз. Жизнь продолжается. А это значит, нельзя себя жалеть. Если она здесь, может, это кому-то нужно?

Вика решила отвлечься, она уже почти сутки в этом мире и этом доме, но так и не запомнила расположение комнат. А в подвал она ещё даже не заходила. Значит, нужно обследовать дом. Это и полезно, и от грустных мыслей её отвлечет.

Она решительно встала и отправилась к лестнице, которая находилась в гостиной. На самом деле, первый этаж она уже изучила. А что там изучать? Входная дверь, ведущая в обшарпанную гостиную, из примечательного в которой только пара старых кресел, которые явно доживали свой век, и огромный книжный шкаф, судя по первому осмотру — с магловской литературой, и кухня, в которой творился хаос. Так что Вика отправилась в подвал, ей почему-то казалось, что там явно что-то интересное.

Интуиция не подвела — в конце коридора оказалась всего одна дверь, плотно закрытая. Это не могло не вызвать интерес. Вика несколько раз подёргала за ручку — безрезультатно. Чуда, увы, не случилось.

Она вздохнула. Видимо, дверь открывается с помощью магии.

Но идти за палочкой было откровенно лень — да и где она вообще лежит? Кто её знает.

Так что Вика поступила, как поступил бы любой уважающий себя русский человек: со всей силы заехала по двери рукой.

Магия не сработала. И логика — тоже.

Но вот что сработало — это торчавший из косяка гвоздь. Рука зацепилась, кожа лопнула, и из царапины заструилась кровь.

И, как назло — или к счастью — именно кровь оказалась ключом.

Дверь щёлкнула и приоткрылась, признавая в Вике свою.

За закрытой дверью скрывалась настоящая лаборатория. Настолько настоящая, что у Вики на мгновение перехватило дыхание.

И — что особенно удивительно — здесь царил идеальный порядок.

В одном углу аккуратно стояли котлы, вычищенные до блеска и сложенные по размеру, как матрёшки. В другом — высокий шкаф, полки которого были уставлены склянками с подписями, выполненными чётким, каллиграфическим почерком. От вида аккуратно выровненных этикеток на мгновение захотелось расплакаться от чужой собранности.

Рядом стоял ещё один шкаф. Закрытый. И от него почему-то веяло мерзостью. Вика потянула дверцу — и тут же с отвращением захлопнула её обратно. Там, определённо, что-то противное. Не для слабонервных. И не для неё.

Она направилась к столу, стоявшему в центре. На нём лежал листок с заголовком, под которым шёл список. Названия зелий — и какие-то цифры напротив. Дозировки? Сроки? Оценки? Кто знает.

— Только не говорите, что мне ещё и зелья варить придётся… — простонала Вика и украдкой огляделась в поисках чего-нибудь твёрдого, обо что можно аккуратно побиться головой. Только этого ей еще не хватало. Так что девушка решила покинуть это место. Хотя узнать логику женщины, которая держала лабораторию в идеальном порядке, а в доме развела свинарник, было бы довольно интересно.

Вика поднялась на второй этаж. Там было целых три двери и лестница, ведущая ещё выше. Конечно, хотелось сразу отправиться исследовать чердак, но девушка решила для начала оценить комнату Северуса, всё-таки в остальных она уже была. Вика потянулась к первой двери и сразу же ее закрыла: там спал Тобиас.

Видеть его ей отчаянно не хотелось. Со второй попытки Вика угадала и попала в небольшую, но довольно уютную комнату, в которой спал мальчик. Вика умилилась самостоятельностью ребёнка. Сам переоделся, сам лёг. Чудо, а не малыш. Его комната немногим отличалась от родительской. Кровать у мальчика была вполне себе взрослая двуспальная, видимо она уже тут стояла, и родители решили её не менять. Но Вика была рада этому обстоятельству, она спокойно поместится рядом и не придется ютиться в маленьком кресле.

Последнее, куда отправилась Вика, это был чердак. В котором, казалось, царил настоящий хаос. Примерно так девушка представляла Выручай-комнату. Большой пыльный шкаф, куча какой-то поломанной мебели, там даже был старый сундук и швейная машинка.

Почему-то девушку сразу потянуло к сундуку. От него отчётливо веяло чем-то… магическим. Неуловимая дрожь пробежала по коже — как будто сундук знал, что она придёт.

Когда Вика открыла крышку, подозрения подтвердились: он оказался бездонным. Совсем. Как в сказке.

Первым делом она выудила оттуда палочку — тонкую, тёплую, с лёгким блеском на дереве. Вика подержала её в руках, ощущая странное, едва уловимое покалывание в пальцах, но… решила отложить.

Заклинаний она всё равно не помнила, а размахивать палочкой вслепую, как Гарри Поттер в первом фильме, — было как-то глупо.

И страшно. По-настоящему страшно.

Что, если магия ей больше не доступна? А вдруг это всё — ошибка, и никакого волшебства в её крови больше нет?

А магия… была её единственным козырем в этом мире. Единственным шансом. И рисковать этим она не собиралась.

Поэтому Вика переключилась на сундук.

Она стала перебирать содержимое — одна вещь сменяла другую, как по волшебству. Казалось, дно сундука — это отдельная вселенная. Она искала хоть что-то полезное, что помогло бы ей справиться с бардаком в доме, хоть какую-то подсказку…

Но попадались только книги по зельям.

«Зелья и эликсиры: краткий курс», «Алхимия для начинающих», «Теория ингредиентов» — да сколько можно?!

Раздражение росло.

Когда терпение окончательно закончилось и Вика уже решила захлопнуть этот бездонный источник бесполезной информации и отправиться спать, рука задела что-то плотное, обитое кожей. Она нащупала корешок и вытащила книгу.

«Бытовые чары: всё, что нужно знать молодой хозяйке».

— Ну, наконец-то, — пробормотала Вика, открывая привлекшую её внимание книгу.

Первое, что бросилось в глаза — дарственная надпись: «Дорогая Эйлин! Поздравляю тебя с бракосочетанием, надеюсь, эта книга тебе пригодится и сделает твою жизнь легче. Желаю, чтобы всё, о чём ты мечтаешь, осуществилось. Твоя подруга, Калиста Малфой».

Вика удивлённо перечитала надпись несколько раз.

Глюки в глюках — это уже что-то новенькое. Даже для неё это казалось перебором.

Имя отправительницы — Калиста Малфой — вызвало волну недоумения.

Кто она вообще такая? Вика была уверена, что Эйлин Снейп после замужества окончательно порвала связи с магическим миром. Но если это так, почему тогда некая Калиста поздравляет её с бракосочетанием — и при этом носит одну из самых узнаваемых фамилий в волшебной Британии?

В голове закружились вопросы.

Калиста… Малфой…

Мать Люциуса? Тётя? Может, сестра?

Насколько Вика помнила, в каноне Роулинг такой женщины не существовало. Значит, этот мир жил по собственным правилам, и эти правила явно были сложнее, чем казались на первый взгляд.

Жаль, что память Эйлин ей недоступна.

Было бы невероятно интересно понять, как этой женщине удавалось жить в мире, полном двойных стандартов.

Вика отложила книгу с бытовыми чарами — на досуг, когда сил будет чуть больше — и продолжила рыться в сундуке.

Как по заказу, она наткнулась на целую стопку писем. Судя по почерку и подписям, многие были от той самой Калисты. Последнее письмо было датировано декабрём 1966 года.

Значит, общение продолжалось все эти годы…

Калиста писала, что Люциус приезжает домой на каникулы, и они всей семьёй уезжают во Францию на Рождество. Увидеться с Эйлин не получится, но та пусть не обижается. Вика подумала, что это даже к лучшему.

Читать письма было безумно интересно. Постепенно складывалась картина: Калиста действительно была матерью Люциуса.

И теперь многое становилось на свои места.

Раньше Вику удивляло, что Даша утверждала, что Люциус и Северус были чуть ли не лучшими друзьями и что именно Люциус вовлёк Снейпа в ряды Пожирателей Смерти. С точки зрения Вики, это выглядело дико: взрослый, красивый, высокомерный выпускник — и запуганный, замкнутый полукровка-первокурсник.

Что он мог в нём разглядеть?

Теперь ответ стал яснее. Люциус смотрел на Северуса через призму отношений к Эйлин. Присматривался по рекомендации матери. Возможно, именно это дало мальчику шанс проявить себя.

Вика зевнула. День вымотал её до предела.

Часов поблизости не было, но по ощущениям время уже подбиралось к полуночи.

На прощание с этим странным, напряжённым вечером она решила заглянуть в книгу бытовых чар. Просто убедиться — а вдруг там вообще про что-то другое написано? Кто их знает, этих английских магов. Буквально одним глазком, — успокаивающе подумала она.

Книга оказалась сокровищем. Настоящим. Почему Эйлин не пользовалась ею — оставалось загадкой. Внутри был целый арсенал чар: для уборки, готовки, стирки… даже для мытья посуды!

На первый взгляд — не просто справочник, а руководство по выживанию для ведьмы-домохозяйки.

Начать Вика решила с самого очевидного.

Раздел «Уборка» оказался довольно подробным:

— Эскуро — для удаления жидкой грязи,

— Тергео — против пыли и сухих пятен,

— Чистити — для застарелых, въевшихся загрязнений.

И это только первые три — дальше следовало ещё с десяток полезных заклинаний.

Самым простым казалось Чистити. Взмах палочкой, словесная формула, направить на нужный предмет — всё логично и даже… обнадёживающе.

Вика взяла палочку в руки.

Она ощущалась просто куском дерева. Ни тепла, ни покалывания, ни звона в пальцах.

Неужели… у неё нет магии?

Страх медленно поднимался из груди.

Она прикрыла глаза, сделала несколько глубоких вдохов, попыталась нащупать то, что не видно. Что-то внутри, что не поддаётся словам.

И вдруг — лёгкий, почти неощутимый ветерок.

Он пробежал по пальцам, коснулся запястья, едва колыхнул волосы.

Магия есть.

Она осталась в теле.

Осталось только разобраться с заклинанием. К счастью, вещей для экспериментов в доме хватало.

Прошёл час. И к тому моменту Чистити у неё получалось почти идеально.

Уставшая, но удовлетворённая, Вика, наконец, позволила себе закрыть книгу, отложить палочку и отправиться спать, надеясь, что завтра она проснётся в своей комнате, в своей постели, в своём мире и всё будет хорошо…

Громкая музыка. Модный диджей за пультом. Симпатичный бармен ловко разливает напитки. На столах сверкает шампанское в изящных бокалах. Вика в облегающем черном платье и сапогах на высокой шпильке отплясывает рядом с привлекательным парнем. Он улыбается ей, и даже в полумраке клуба она замечает ямочки на его щеках.

Он предлагает присоединиться к их столику — Вика соглашается. Она — красивая, одинокая девушка. Он — чертовски обаятелен. Мысль провести с ним эту ночь кажется неожиданно заманчивой. Они садятся рядом, его рука легко скользит по её коже. От его прикосновений по телу пробегает приятная дрожь. Но что-то отвлекает — кто-то настойчиво толкает её в бок.

Это раздражает. Вика не хочет отрываться от мужчины, который уже тянется к ней, чтобы поцеловать. Но толчок становится болезненным. Вика в раздражении поворачивается — и видит Виктора.

Что за бред? Он же собирался встречать Новый год с дочерью. Что он делает в клубе?

Ей становится неловко. Она пытается что-то сказать, объяснить. Его взгляд пронзает до самого сердца. Ей хочется крикнуть, что всё не так, но он уже исчезает.

И в этот момент Вика поняла: это был всего лишь сон.

Открывать глаза не хотелось — отчаянно, почти болезненно. Но даже во сне продолжения с красавчиком уже не хотелось. После того, как она увидела Виктора, всё потеряло смысл.

Что-то мягко коснулось её руки. Детская ладошка. Вика медленно начала приходить в себя, всё ещё не до конца понимая, где она находится. Что это за место?

Неужели она снова поддалась на уговоры Виктора и осталась у него ночевать? Неужели это снова Алиска пришла её будить?

Она уже готова была возмутиться — ведь сколько раз она просила Виктора не пускать ребёнка в комнату, когда остаётся у него. Но слова застыли на губах. Вместо знакомой светловолосой девочки на кровати сидел мальчик. Брюнет. Совсем маленький.

Вика резко села. Её сердце забилось чаще. Комната вокруг была чужой — не её квартира и не квартира Виктора. Всё казалось... неправильным.

Напротив кровати стоял старый, обшарпанный, но явно добротный письменный стол из красного дерева со множеством маленьких ящичков. Такие вещи сейчас можно разве что в антикварных лавках найти — но Вика никогда не питала особой любви к старине. Над столом висела полочка, судя по всему, сделанная вручную: неровные края, но крепкая, надежная. На ней стояли книги, расставленные с аккуратностью, которую, казалось, невозможно было ожидать от ребёнка.

На столешнице — красивая металлическая чернильница, рядом с ней — перо для письма и пара карандашей. Вика впервые видела перо вживую. Что-то в нём завораживало — тонкий изгиб, блеск металла... Её вдруг охватило желание попробовать им писать. Но внутренний голос подсказывал: просто так это не получится. Как будто перо требовало разрешения.

Рядом со столом — узкий платяной шкаф, над которым висело зеркало в потемневшей от времени раме. Вика приподнялась на локтях, взглянула на него — и внутренне сжалась. Там снова была не она.

Та же чужая женщина, отражение которой преследовало её с прошлого пробуждения

Возле кровати стоял небольшой ящик. На самом краю постели сидел Северус. Его глаза — огромные, чёрные, испуганные — были устремлены прямо на неё.

— Мамочка, я уже проснулся, поел. Но уже почти десять, а ты ещё спишь. Я забеспокоился и решил тебя разбудить, — скромно сказал Северус.

Память возвращалась к Вике медленно, но именно после слов ребенка пришло осознание, что сон закончился и сейчас начинается реальность. Или нереальность? Или то, что теперь у неё вместо него. Она действительно находилась в теле колдуньи Эйлин Принц.

— Спасибо, Северус.

— Ты теперь будешь спать здесь со мной? — с любопытством спросил мальчик.

— Да, ты не против?

— Нет, я очень рад, — радостно произнёс Северус и прижался к маме.

Это ощущалось странно и непривычно — и, судя по неловким объятиям мальчика, не только для неё. Северус явно не был привыкшим к тактильному контакту, но, приятно удивлён, не стал сдерживать эмоции. Уже через несколько секунд он отстранился и посмотрел на неё растерянно.

Вика тяжело выдохнула и обняла его крепче. Его было искренне жаль. Она понимала, как иногда не хватает простого прикосновения, родительского тепла, поэтому даже мысль отказать в таком жесте казалась невозможной. Хотя и для неё это было непросто — к детским объятиям она не привыкла, и яркие проявления чувств всегда вводили в замешательство.

Единственным ребёнком, который никогда не принимал её неловкость всерьёз, была Дашка. Любимица семьи, до пяти лет она была уверена, что её просто обязаны носить на руках, обнимать, целовать и окружать вниманием. С появлением Дениски стало легче: он не терпел посторонних рядом, а даже от близких ждал заслуженного доверия. Это немного уравновесило Дашу — она стала спокойнее.

Алиса, напротив, была осторожна. Она избегала излишней привязанности, держалась на расстоянии, и Вике это подходило. В действительности, почти до конца школы она болезненно реагировала на любое прикосновение, независимо от того, кто был рядом — взрослый или ребёнок, мужчина или женщина. Любое посягательство на личное пространство, любое резкое движение вызывало у неё страх, ступор, внутреннюю дрожь.

Долгое время она скрывалась за мешковатой одеждой — в широких свитерах, джинсах, словно старалась исчезнуть. Так было проще, безопаснее. Аня даже боялась, что Вика так и не смогла пережить попытку изнасилования. Но она смогла. Во многом благодаря поддержке Ани и брата, непосредственности и искренности Дашки, а также тому, что Вика отказывалась быть слабой и сдаваться. Переломным был момент, когда она узнала, что девочка, что жила с ней в одном доме и была старше её на пару лет, выбросилась из окна. Она оставила предсмертную записку, в которой сказала, что она не хочет жить после того, как её изнасиловал тот же мужчина, который когда-то пытался это сделать с Викой. Ей тогда было шестнадцать, и она поняла, что она так не хочет. Она устала бояться и прятать взгляды. Она сильная и со всем справится, тем более, того мужчину всё-таки посадили. Именно в тот период Вика начала краситься, носить обтягивающие вещи и стала бороться со своим страхом чужих прикосновений. Девушка считала, что клин клином вышибает, поэтому она начала встречаться с одноклассником, потом с другим, потом с парнем постарше. Вика хотела доказать себе, что тот мудак не смог сломать её. Именно тогда она стала использовать свою внешность, как оружие против противоположного пола и, если быть совсем честной, как маску, которая скрывала её настоящую от окружающего мира. Вика понимала, что сейчас не время впадать в меланхолию, да и ребёнок в её объятиях заворочался, так что она вернулась в реальный мир.

— Хорошо, я тогда умываться. Потом перекушу. Там пирожки ещё остались?

— Конечно, там было шесть штук, я тебе половину оставил, — уверенно произнес мальчик. Вика умилилась справедливостью ребенка, не каждый в таком возрасте способен делиться.

— Спасибо.

Через полчаса Вика с Северусом сидели за столом. Есть особо не хотелось, девушка не привыкла завтракать, так что она решительно отдала один пирожок ребенку, и они вместе пили чай.

— Ну что, потом займемся уборкой?

— Опять тереть? — с грустью в голосе спросил Северус.

— Нет, теперь мы воспользуемся магией.

— И мне тоже можно будет? — с надеждой спросил мальчик.

Вика на мгновение задумалась. С одной стороны, она не видела причин запрещать ему попробовать. С другой — дети начинают учиться в Хогвартсе только с одиннадцати лет, и наверняка на то есть веская причина. Возможно, это действительно опасно, и детский организм ещё не готов к таким нагрузкам.

Внутренний спор между логикой и сочувствием длился недолго — взгляд Северуса, полный ожидания и мольбы, окончательно склонил чашу весов. Если спонтанные выбросы магии не считаются вредными, значит и контролируемое колдовство не должно навредить. К тому же, она и не собиралась давать ему творить что попало — всё будет в малых дозах, под её присмотром.

Но просто так разрешить было бы скучно. Вика решила совместить приятное с полезным — использовать возможность как способ поощрения за хорошее поведение.

— Даже не знаю, но мы пятницу идём в гости к Спенсерам. И если ты пообещаешь вести себя хорошо и попытаешься подружиться с Джорджем, то я покажу тебе формулу и дам немного потренироваться, — вроде как с сомнением произнесла Вика.

— Правда?

— Да, только пообещай.

— И ты мне дашь палочку?

— Конечно, а как ты собирался тренировать заклинания?

— Тогда обещаю, — кивнул мальчик.

— И будешь ходить на секцию по дзюдо? — вспомнила Вика свой план по социализации ребенка.

— Ну мам, мы так не договаривались, — попробовал возмутиться мальчик.

— Ну тогда давай договариваться, а я тебе вкусное печенье приготовлю.

— А ты умеешь? — недоверчиво спросил Северус.

— Заодно и проверишь.

— Ну хорошо, но только если печенье мне понравится, — решительно произнёс Северус.

В этот момент Вика отчётливо поняла: быть слизеринцем — это диагноз, вне зависимости от возраста. Но сейчас её это вполне устраивало.

В своих кулинарных способностях она не сомневалась. К счастью, рецепт песочного печенья был ей хорошо знаком — совсем недавно она готовила его с Алисой. В тот день Виктору пришлось выйти на работу в его выходной, и он попросил Вику присмотреть за дочкой. Они провели чудесный день: смотрели мультики, играли, готовили лазанью. Мужчина всё не возвращался, и, чтобы отвлечь девочку, Вика предложила испечь рождественское печенье.

На самом деле, это были обычные песочные фигурки в форме ёлочек, но с добавлением мёда, имбиря, гвоздики и орехов. Алиса пришла в восторг, а Вика запомнила, насколько просто и приятно было его готовить. Сейчас она была не против повторить это с Северусом.

А дальше началось настоящее волшебство.

Она спустилась с чердака с книгой по бытовым чарам и своей волшебной палочкой. Несмотря на то, что заклинание она уже запомнила, Вика предпочитала держать под рукой страницу с описанием движений — так было спокойнее.

Северус оказался удивительно способным учеником. Он схватывал всё на лету и уже после первого объяснения потребовал палочку. Со второй попытки мальчик успешно удалил грязное пятно с кресла в гостиной.

С одной стороны, Вику радовали его способности. С другой — пугали. Ей самой потребовалось больше получаса, чтобы хоть как-то справиться с палочкой: сначала она не могла понять, как держать её правильно, потом раз за разом ошибалась в произношении заклинания. Да, у Северуса был живой наставник, а у неё лишь книга, но внутренний голос подсказывал, что дело не только в этом.

Она с интересом наблюдала за мальчиком, а он с азартом наводил порядок в комнате. Меньше чем за полчаса в гостиной не осталось ни одного пятна, которое можно было бы устранить заклинанием «Чистити». Северус закончил и с довольной улыбкой посмотрел на задумавшуюся маму.

— У меня получается, может ещё что-то попробуем?

— Ты не устал? — с волнением спросила Вика.

— Нет, — уверенно произнес Северус, а потом азартно добавил, — хочу ещё!

— Давай я пойду почищу мебель в кухне, а ты изучишь ещё какое-то заклинание, — решила предложить альтернативу девушка.

— Хорошо, — радостно произнес Северус и схватился за книгу.

Вика отправилась на кухню — приводить её в порядок. Её искренне удивляло, как можно было запустить дом, имея под рукой столь удобные заклинания. Да, в её мире для уборки существовала техника: робот-пылесос легко справлялся с полами, мойщик окон — со стеклянными поверхностями, а посудомойка давно избавила людей от рутины на кухне. Но и здесь магия вполне могла заменить привычные технологии — и в чём-то даже оказалась проще и эффективнее.

Мысли о доме привели её к Эйлин. Вике нестерпимо хотелось поговорить с этой женщиной — задать множество вопросов, попытаться понять, чем она жила, о чём думала, какие решения принимала. Или хотя бы получить доступ к её воспоминаниям, чтобы понять мотивы. Пока жизнь Эйлин оставалась для Вики тёмной и непостижимой. Чем больше она колдовала, погружалась в этот новый быт, тем отчётливее ощущала: в поведении хозяйки дома было слишком много загадок.

Северус же за то время, пока она чистила комнату и предавалась размышлениям, успел усвоить заклинание Тергео и уверенно потребовал у неё палочку, дабы закрепить полученные теоретические знания. Всё-таки зря она недооценивала свой талант педагога, при самостоятельном изучении заклинание у мальчика получилось только раза с пятого, а до этого он чуть не разбил стоящую на полочке статуэтку. Теперь Вика подсматривала за движениями и словами мальчика, и у неё тоже заклинание получилось на пятый раз. Благо Северус, вежливый ребенок, это никак не прокомментировал. А девушка осознала, что жизнь налаживается, и в скором времени они смогут привести дом в порядок.

Северус оказался ребёнком мечты: с удовольствием помогая как с готовкой, так и с уборкой. Он старался всё свое время проводить с ней. Он помогал Вике печь печенье, а потом нахваливал его и восхищался её кулинарными способностями. Мальчик любил читать и время, которое Вика проводила не с ним, проводил с книгами. О магии он знал явно больше, чем она сама, и с удовольствием рассказывал ей об этом. Он с юных лет интересовался зельями и, казалось, изучил уже большинство книг в их библиотеке по этой теме и всё время просился помочь ей что-то приготовить. Вика не решалась идти с ним в лабораторию, у нее всегда были проблемы с химией, которую она считала аналогом зелий, и рисковать ребёнком ей не хотелось. Тем более первоначальной задачей она считала убрать дом, а потом уже осваивать зелья. Несколько раз по вечерам она всё-таки заходила туда и пыталась приготовить зелья, которые были в оставленном на столе списке. Благо Северус вполне уверенно рассказал о каждом из них и принёс маме книги с рецептами. Первый раз она была внимательна, но чуть не взорвала котёл, а второй раз она витала в своих мыслях — и по внешнему виду получившееся зелье вполне напоминало то, которое было в книге. Но как ей это удалось, оставалось загадкой, и она была не уверена, что сумеет это повторить в следующий раз.

Время до пятницы, на которую был запланирован визит в гости, пролетело незаметно. Жизнь постепенно налаживалась, единственное, что смущало, это Тобиас. Мужчина приходил домой вовремя, старался принести какой-то цветочек или предлагал сходить за продуктами, активно нахваливал её стряпню и был похож на идеального мужа. Возможно, будь на месте Вики Эйлин, она бы прониклась и стали бы они жить долго и счастливо. Но, к сожалению, на месте Эйлин была Вика, а она, во-первых, не верила в благие намерения мужчины, а во-вторых, что-то в его поведении её смущало, вот только что — она никак не могла понять. В остальном же с помощью магии они буквально за несколько дней привели дом в порядок. Сейчас они собирались в гости: Вика еще с утра вместе с Северусом приготовила печенье, которое они решили принести соседям, а сейчас она пыталась подобрать в гардеробе что-то менее ужасное. По мере разбора гардероба, Вика наткнулась на книги, которые уже видела здесь, когда только попала в это тело. Сейчас она решила взглянуть на обложку: первая книга была абсолютно новой и называлась «Книга юного изобретателя или как создать своё собственное зелье», а вторая была довольно потрëпанной «Историей Хогвартса».

Открыв первую книгу, Вика увидела, что Эйлин еë как раз и купила в качестве подарка на день рождения сына. С точки зрения Вики, так себе подарок, но, насколько она успела узнать Северуса, ему правда понравится.

— Эйлин, ты скоро? Мы с Северусом уже устали ждать! — донёсся с первого этажа мужской голос, и Вика вдруг осознала, что до сих пор не определилась, что надеть.

Понимая, что ждать её никто не будет, она поспешно надела первую попавшуюся чёрную юбку и тёплый зелёный свитер. Образ, конечно, был далёк от конкурсного, но выбирать уже было некогда.

Спустившись вниз, Вика застала возмущённых мужчин — впервые они, кажется, были едины в своём недовольстве. Оба явно нервничали перед предстоящим визитом. Северус и вовсе напоминал колючего ёжика, готового в любую секунду выставить иголки. Но Вика решила не заострять на этом внимание.

Семейство Спенсер встретило их в полном составе. Кевин оказался приятным мужчиной примерно их возраста: высокий, русоволосый, с тёплыми карими глазами, которые, казалось, заглядывали прямо в душу. Он чем-то напоминал Вике брата, и потому сразу ей приглянулся. Джордж был его уменьшенной копией — только в детском варианте.

Дом Спенсеров резко отличался от мрачного жилища Снейпов. Он был небольшой, но уютный. Повсюду царил порядок, комнаты были оформлены в светлых тонах, а в гостиной стояли яркие, цветастые диваны. Обстановка казалась непритязательной, но очень тёплой — всё говорило о том, что этот дом создавался с любовью.

Лекси провела их в столовую, где стоял большой дубовый стол. На окнах — нежно-розовые занавески, дополняющие уютную атмосферу. Она с радостью приняла принесённое печенье, а сама подала на стол традиционный йоркширский пудинг. Выглядело блюдо великолепно, но Вике оно показалось чересчур жирным.

Вместо говядины, которую было трудно достать, Лекси приготовила модное блюдо сезона — чикен-тикка-масала. Кусочки курицы, заранее замаринованные в нежирном кефире, тушились в густом остром соусе на основе томатов, сладкого и острого перца, чеснока, имбиря, карри и сливочного масла. Блюдо получилось необычным, ароматным и очень вкусным. Вика не удержалась и попросила рецепт.

Вечер прошёл в целом спокойно и даже приятно. Джордж пригласил Северуса поиграть у себя, и хотя тот поначалу выглядел недовольным, Вика не вмешалась — и не прогадала. Позже мальчик признал, что время провёл неплохо и стал куда менее критичен к идее общения с маглами.

Мужчины тоже быстро нашли общий язык. Оказалось, до женитьбы Тобиаса они с Кевином были друзьями, но после свадьбы их пути разошлись. Причиной стала Эйлин: на первой же встрече она вела себя резко, и женщины сильно повздорили. Тобиас тогда объяснил это «болезнью головы» жены, и отношения с Кевином оборвались. Сейчас же все были рады, что Эйлин «пришла в себя» и, судя по всему, вылечилась.

Вика вполне неплохо пообщалась с Лекси. Та с энтузиазмом рассказывала про секцию дзюдо, которую посещал Джордж, и с гордостью сообщила, что за два года занятий мальчик уже получил оранжевый пояс — предмет его особой гордости.

Лекси оказалась активной и открытой женщиной. Она посетовала, что в их квартале почти не было ровесниц и матерей с детьми возраста Джорджа и Северуса, из-за чего её круг общения оставался довольно ограниченным. Она всегда надеялась, что сможет подружиться с Эйлин, но, увы, та не была расположена к близкому общению. К тому же жительницы соседних кварталов избегали их улицы, считая её неблагополучной.

Вика прекрасно понимала, о чём говорила Лекси. Её детство прошло в похожих условиях — стигма «не того» района часто становилась непреодолимым барьером. Девочки из таких мест стремились поскорее выйти замуж, надеясь сбежать от удушающей атмосферы, а если не удавалось — искали утешение в случайных связях, надеясь, что хоть кто-то окажется «тем самым» и подарит билет в лучшую жизнь. Девочки из благополучных семей, в свою очередь, сторонились таких, как Вика — их родители были уверены, что «девочка с того района» только испортит их чадо.Хотя кто кого испортит — вопрос.

Следующая их встреча произошла на день рождения Северуса. Мальчик был не против поиграть с Джорджем, тот показывал ему приёмы, а Северус хвастался подаренным отцом кимоно. Вика оценила практичность подарка, теперь отвертеться от занятий спортом мальчику не удастся.

В остальном день рождения Северуса прошёл на удивление спокойно. Он отнёс в школу печенье. Вика уже начинала гордиться своими кулинарными способностями. А вот на ужин девушка приготовила жаркое и сделала бисквитный торт с шоколадом. Северус почти с нетерпением ждал первого похода на дзюдо. Джордж показывал ему приёмы. Вика мило общалась с Лекси. А Тоби с Кевином пили за здоровье детей.

Вечер закончился на удивление рано: завтра — обычный будний день, работа, школа, суета. Вика стояла у раковины, неспешно мыла посуду. В доме было спокойно, почти по-семейному уютно. Северус ушёл в свою комнату — читать книги, которые она ему подарила. Тобиас молча вытирал тарелки, аккуратно складывая их в шкаф. Всё происходило размеренно, без напряжения, как будто так и должно быть.

Когда последняя чашка заняла своё место на полке, Вика с облегчением села за кухонный стол. Усталось накатила волной. День выдался долгим, а все хлопоты по подготовке к празднику легли на её плечи. Но, несмотря на усталость, внутри было приятное чувство выполненного нужного дела. Всё получилось. Всё — впервые полностью её.

Мысли сами собой унесли её в прошлое. Вспомнился день рождения Алисы — тот, последний, на который её уговорил Виктор. Как же не хотелось тогда идти. Всё внутри сопротивлялось — чужая семья, чужой праздник, чужая жизнь. Но она пошла. Ради ребёнка. Ради Виктора. Подарила девочке куклу Барби — ту самую, о которой когда-то мечтала сама. Мечтала отчаянно, до слёз, но в их семье такую куклу получила только Дашка.

В тот день она пришла поздно, когда дети уже разошлись. Алиса распаковала подарок и тут же позвала её поиграть. И Вика, не раздумывая, пошла за ней. Выбирая между холодной вежливостью Викторовой матери и искренним восторгом ребёнка, она выбрала второе — и не ошиблась. Это был один из тех редких моментов, когда она чувствовала себя нужной. Настоящей. Весело было. Почти по-настоящему. Паша когда-то говорил, что она в детстве так и не наигралась. Возможно. Куклы всегда были её маленькой слабостью — яркие, красивые, далëкие от её тогдашней реальности.

Теперь она сидела за кухонным столом в чужом доме, Тобиас осторожно подошёл к ней.

— Сегодня был прекрасный день, ты молодец, — прошептал он, нежно прикасаясь к её спине и вырывая её из своих мыслей.

— Спасибо, — растерянно произнесла Вика.

— Может, попробуем начать всё сначала? — сказал Тоби, притягивая её к себе для поцелуя.

Поцелуй был мокрый и с привкусом дешёвого алкоголя. Вика прикрыла глаза и попыталась расслабиться. Тобиас — муж Эйлин, он имеет право это делать. Но стоило ей сомкнуть веки, как перед внутренним взором всплыло другое лицо. Резкие черты, злой прищур, пьяный запах, липкие губы. И вот уже не Тобиас целует её — а он.

Вике снова одиннадцать. Она дома, в той самой квартире, где стены были свидетелями, но молчали. Его руки — чужие, грубые, нечистые — снова сжимают её грудь, заставляя кожу сжаться от отвращения. Она хотела бы закричать, вырваться, но тело будто застыло, замерло в ужасе, подчинённое памяти.

Она попыталась вернуться в настоящее — это не он, это Тобиас, всё хорошо — но каждое прикосновение только усиливало внутренний надлом. Его руки скользнули под свитер — и вдруг всё стало слишком. Слишком реально. Слишком знакомо. Она распахнула глаза, надеясь, что зрение вернёт контроль, реальность. Но стало только хуже.

Перед ней — не Тобиас. Снова он. И его руки теперь у неё на талии, сжимающие слишком сильно, так, как только он умел, как только он делал.

Воздух резко стал густым, вязким, как патока. Он не доходил до лёгких. Вика начала задыхаться. Её пальцы похолодели. Дрожь прошила тело волной. Сердце рванулось, запрыгало в груди, как птица, попавшая в клетку — отчаянно, больно, безнадёжно. В голове зазвенело, реальность начала рассыпаться на фрагменты — потолок, свет, рука на бедре, дыхание в лицо, отголоски прошлого.

Грудь сдавило так сильно, что показалось — она умирает. Прямо здесь, прямо сейчас. Или уже умерла. И это и есть ад — вечное повторение, бесконечная петля боли между тогда и сейчас.

Губы не слушались. Она пыталась выговорить хоть что-то, хрипло, неразборчиво, хоть одно слово — остановись, пожалуйста, не надо. Но рот был сух, как песок. Ни один звук не вырывался наружу.

Только когда её тело начало неконтролируемо дрожать, когда пальцы стали словно деревянными, а глаза остекленели от ужаса, Тобиас, наконец, отпрянул. Посмотрел в лицо — и, кажется, впервые понял: что-то идёт очень не так. Испуг впервые проступил в его глазах. Он не узнавал женщину перед собой. Это была не его жена — не та, с которой он ужинал, смеялся, планировал вечер. Перед ним сидел человек, сломанный страхом, застрявший где-то далеко, там, куда ему не было доступа.

— Эйлин... — он почти прошептал, будто боясь спугнуть её ещё больше. Его голос дрожал. — Эйлин, ты слышишь меня?

Но она не слышала. Вместо него в голове звучал тот самый отвратительный голос:

«Ты такая маленькая и такая красивая. Я ждал, пока ты выйдешь из комнаты. Теперь мы можем повеселиться...»

Удар. Резкий, липкий поцелуй, и снова его руки — везде, везде, везде. Вика инстинктивно прижалась к спинке стула, будто пытаясь оттолкнуть несуществующего призрака. Дыхание стало прерывистым, поверхностным. Воздуха не хватало, как будто кислород исчез из комнаты. Тело охватил леденящий ужас, ноги налились ватой, пальцы не слушались. Всё внутри неё хотело исчезнуть.

— Эйлин, милая, пожалуйста, посмотри на меня! — голос Тобиаса становился всё тревожнее. Он не понимал, что происходит. Он никогда не видел её такой. И ему впервые в жизни стало по-настоящему страшно — не за себя, а за неё.

Он тронул её за плечи, мягко, осторожно. Потряс — но её реакция была неадекватной. Она мотнула головой, будто отгоняя что-то, чего он не видел.

— Нет... пожалуйста, не надо... — вырвалось у неё хриплым голосом, будто это были не слова, а осколки боли.

Губы Вики начали дрожать, зубы постукивали друг о друга. А перед глазами всё ещё стояло его лицо. Он ударяет её — по-настоящему. Боль пульсирует в щеке. Она замолкает, подчиняется. И отпускает контроль. Сопротивление бессмысленно. Она — маленькая, слабая, грязная. Опять.

И вдруг — мокро. Липкое ощущение на лице. Не удар, не слёзы, а что-то другое. Вода? Этого ведь не было в тот раз.

Она попыталась сфокусироваться. Это не он. Этот — другой. Щёки обросли щетиной. Тот был гладко выбрит. Этот пахнет табаком. Тот — перегаром. У неё больше не детские руки. Это не детская спальня. И даже голос — другой.

Она моргнула. Веки слиплись, как после слёз. Сухость во рту стала почти невыносимой.

— Попей.

Голос. Он рядом. Это сейчас. Это здесь.

Руки поднесли стакан. Она сделала глоток. Потом ещё один. Глотать было больно, как после долгого молчания. Внутри всё дрожало. Её всё ещё колотило мелкой дрожью, пульс бился, как при лихорадке, и казалось, что сердце вот-вот разорвёт грудную клетку изнутри. Но вместе с каждым вдохом возвращалась реальность.

Я взрослая. Я здесь. Я не одна.

Вика зажмурилась, глубоко вдохнула. Раз, другой. Мир начал собираться по частям. Стены. Кухня. Стул. Тобиас. Он смотрел на неё с ужасом, не понимая, что происходит.

«Можно ли сойти с ума, сойдя с ума?» — вдруг подумала она. Мысль показалась ей настолько нелепой, настолько абсурдной... что стало смешно. Сначала чуть-чуть — нервный смешок. Потом громче. Смех — нервный, истеричный, пугающий. Как у человека, стоящего на грани.

Тобиас отшатнулся, не зная, что делать. Он смотрел на неё, как на чужую. А она — смеялась. Потому что если не смеяться, то останется только сойти с ума по-настоящему.

Паническая атака — это одна из самых неприятных вещей, которая может случится с человеком. Неконтролируемый страх, учащëнное сердцебиение, головокружение, онемение конечностей — это лишь малая часть симптомов, которые испытываешь во время беспричинного и неконтролируемого приступа паники. Вика не понаслышке знала, что это. После неудачной попытки изнасилования приступы преследовали её довольно долго. Правда, она была уверена, что уже давно научилась с ними справляться. Выросла, повзрослела, переросла. Победила внутренних демонов. Оказалось, что они просто спрятались и ждали момента, когда смогут вырваться на свободу. Ужас же заключался в том, что Вика даже не понимала, что могло спровоцировать этот приступ после стольких лет, Внешне Тобиас ничем не напоминал того мужчину, и к прикосновениям других она давно привыкла. До Виктора у неё были отношения: мимолётные знакомства, ночи с почти незнакомыми мужчинами — часто нетрезвыми, но даже тогда ничего подобного не происходило. Иногда воспоминания всплывали, но она умела с ними справляться, преодолевать себя, отпускать.. А тут… Неужели она и вправду сошла с ума?

Разобраться в себе для Вики было жизненно важно, но ничего не получалось. Мысли упрямо не складывались в ясную картину. Чем дольше она пыталась разобраться, тем больше появлялось вопросов.

Неужели стресс и перемещение в другое тело так сильно повлияли на её психику? Или причина в чём-то другом? Возможно, расставание с Виктором оказалось куда болезненнее, чем она себе признавала. Эта мысль казалась пугающе правдоподобной. Вика пыталась убедить себя, что дело не в чувствах, не в личной драме — это всё Тобиас. Мужчина, пьющий, жестокий, избивающий жену и ребёнка… Самое яркое и страшное воспоминание её детства. Оно вполне могло стать спусковым крючком.

Могло… Но Вика не умела лгать себе. Именно поэтому она и страдала. Перебирала в памяти прошлое, анализировала каждый эпизод — и всё равно не могла прийти к ясному выводу.

После приступа Тобиас повёл себя неожиданно тактично: не задавал лишних вопросов, почти сразу ушёл, оставив её наедине с собой. Вика ценила это. Она знала, что главное — успокоиться, прийти в себя. Ей удалось это только спустя час, и больше они не вспоминали этот эпизод.

Время до весны пролетело незаметно, Вика, казалось, не жила, а существовала. Она убирала дом, готовила еду, помогала Северусу с уроками, училась магии, пыталась наладить отношения с Тобиасом. Всё, кроме последнего, получалось довольно неплохо. С последним же возникали некоторые неудобства, Тобиас стал избегать женщину и общался с ней с несвойственной ему нежностью и осторожностью, но вот оставаться наедине откровенно опасался, благодаря чему сблизился с Северусом, у них появились общие темы для разговоров. Тоби даже откопал на чердаке шахматную доску и учил мальчика в них играть. Вика, наблюдавшая за ними, ничего не понимала, а у Северуса вполне неплохо получалось. Порой хотелось психануть и затащить Тоби в постель, чтобы доказать себе, что она не слабая, что она всё может. Но в последний момент что-то её останавливало: то Тоби сбегал по своим делам, то приходил Северус, то она впадала в ступор и после простого поцелуя была неспособна на какие-то движения.

Жизнь вроде и наладилась. Дом был чист и не пугал своим видом, Тоби практически не пил, Северус всерьёз увлёкся секцией по дзюдо и решительно был настроен догнать Джорджа, который занимался на два года дольше. Как поняла Вика, проблемы в школе у мальчика всё-таки были, он пару раз приходил с фингалом под глазом. На вопросы от Вики отнекивался, но движения оттачивал тщательно. Мальчик вообще был перфекционист и всё старался делать идеально, и пока у него это не получалось, он методично повторял одно и тоже. Правда, всё это происходило будто бы фоном и не могло отвлечь Вику от состояния самокопания и апатии. Вика ждала и в то же время боялась события, которое сможет вывести её из этого состояния.

Утром первого марта, будто в ответ на её мысли в дом влетела белая сова с привязанной к лапке запиской. Сова в первый момент напугала, а потом безумно понравилась девушке своей красотой и необыкновенными голубыми глазами.

Угостить её было нечем, так что улететь ей пришлось голодной. Записка была немногословна: «Я наконец-то смогу вырваться из Менора. Встречаемся в ресторане «Орхидея» 03.03.1967 в 12:00. Есть важная информация, отказ не принимается. Лу я уже позвала. Калиста Малфой».

Первой реакцией на эту записку был шок, ей показалось, что эта Калиста немного офигела. Что значит — отказ не принимается? А если у неё планы? Планов, правда, не было, но, тем не менее, невозможность отказаться раздражала. Первой реакцией было послать эту барышню куда подальше и не идти, а то — «я могу вырваться и теперь все пляшите под мою дудку», да и судя по письмам, женщины были подругами, вдруг бы заподозрили, что она никакая не Эйлин. Мало ли что они захотят сделать с неучтëнным поселенцем в тело их подруги, рисковать в любом случае не хотелось. Потом, немного подумав, ей всё-таки стало интересно: во-первых, как выглядит мама Люциуса Малфоя; во-вторых, что же её связывает с Эйлин; в-третьих, кто такая загадочная Лу, письма от неё тоже были, но она ни разу не писала в них свою фамилию. Имя мужа Игнатиус мелькало, имя дочери Агнес тоже, но вот фамилию она не написала ни разу, подписываясь незамысловато просто — Лу. Письма женщины друг другу писали довольно подробные, но для Вики малоинтересные: женщины жаловались на мужей, хвалили детей, короче, всё как у всех. Калиста много писала о муже и жаловалась, что порой чувствует себя принцессой, запертой в башне, которую охраняет злой дракон, ей тяжелее всех было покинуть Менор и вырваться на посиделки с подругами, и именно она чаще всего выбирала время и место. Потом пришло озарение: а куда, собственно, идти? За время пребывания в этом теле Вика хорошо изучила только свой район: как добраться до рынка или магазина, до школы Северуса, до дома Лекси. Но вот в центре, который, судя по разговору с новой подругой, находился не так уж и близко, так ни разу не была. В этот момент Вике особенно не хватало Гугла и телефона с GPS-навигатором, чтобы написал название ресторана и пошёл, куда послали. А тут…

Можно было бы, конечно, воспользоваться магией, но из знакомых ей по фильмам способов перемещения ей не подходил ни один. Первым делом она, конечно, подумала про аппарацию: подумал о месте, взмахнул — и бах, ты уже у ресторана; но, во-первых, судя по книгам, там надо было точно представлять, куда перемещаться, а во-вторых, заклинания у неё получались всё ещё через раз, а расщепиться ой как не хотелось. Вторым вариантом был портал или камин, но ни первого, ни второго у неё, к сожалению, не наблюдалось, да и вряд ли камин смог бы привести её в магловский ресторан. Третий вариант с «Ночным рыцарем» тоже был отметëн по этой же причине. Первым делом Вика хотела спросить у Тобиаса, но тот снова её демонстративно не замечал, так что пришлось идти на поклон к Лекси. Та быстро показала ей автобусную остановку, рассказала, какой автобус останавливался почти под этим рестораном.

Лекси не обманула, и действительно, от остановки была видна яркая вывеска довольно пафосного заведения. Вике в своём самом нарядном чёрном платье Эйлин было даже неловко туда заходить. Ресторан, несмотря на пафос, был довольно уютный, и каждый столик был ограждëн от соседа небольшими перегородками. Официант даже виду не подал, что его смутил небогатый наряд женщины, и быстро проводил к месту, за которым её уже ждали. За столом сидела красивая женщина с аристократическими чертами лица и с ярко-голубыми глазами. На вид женщине было лет тридцать, но было видно, что она следит за собой, благодаря чему и выглядит столь эффектно.

— Привет, Ли, — радостно воскликнула брюнетка, как только увидела подругу.

— Привет, — неуверенно ответила Вика, не до конца понимая, кто это. Ведь она должна была встретиться с двумя девушками, Калистой и Лу. На Малфой эта девушка, конечно, мало смахивала, но ведь не факт, что их мужчины всегда женились на блондинках. А эта дама была весьма красива и, судя по всему, великолепно воспитана, так что вполне могла составить пару любому.

— Садись, как твои дела? Может, сразу что-то закажем, а то Калиста, как всегда, опаздывает, — с улыбкой предложила женщина, развеивая все сомнения Вики по поводу её имени.

— Хорошо, а у тебя? — более уверенно ответила Вика, рассматривая женщину и пытаясь определить, на кого из киношных персонажей она похожа. Великолепная осанка, снисходительная улыбка, чёрные кудри, уложенные в аккуратную прическу — чем-то она напомнила девушке Белатриссу Блэк, ну, по крайней мере, на актрису, которая играла её роль, она была похожа.

— Всё как всегда: Игнатиус постоянно выясняет отношения с братом, а Агнес не хочет учиться, читать и варить зелья. Всё, что ей нравится — это танцы и рисование, а магия, кажется, её вообще не интересует.

— Сочувствую, у меня Северуса, наоборот, от книжек не оторвать, — с улыбкой сказала Вика, мальчиком она гордилась. — А колдовать у него порой получается лучше, чем у меня.

— Ты доверила такому маленькому ребëнку палочку? — с удивлением спросила Лу. Но Вика ответить не успела: к их столику лёгкой, буквально кошачьей походкой, подошла невероятно красивая девушка с очень необычной внешностью. Она, казалось, была полностью белая: бледная, полупрозрачная кожа, светлые голубо-серые глаза и белоснежные, как первый снег, волосы. Она напоминала фарфоровую куклу, такая же красивая и холодная.

— Привет. Простите девочки, я старалась прийти вовремя, но у Абраксаса отменилась утренняя встреча, и не сразу получилось уйти, — поздоровалась с ними эта девушка. Вика в первый раз видела альбиноса в реальной жизни, и оторвать любопытствующий взгляд от девушки было довольно сложно.

— Если честно, мы тебя вовремя и не ждали, — с улыбкой сказала Лу.

— Лукреция, не начинай. То, что тебя муж отпускает на все четыре стороны, не значит, что так делают все. Хотя Абраксас в последнее время как с цепи сорвался, следит за всеми моими действиями: куда хожу, с кем общаюсь, — закатила глаза беловолосая.

— И как он это объясняет? — с любопытством спросила Вика.

— Ой, да как всегда: он заботится о моём здоровье. Вы же знаете, мне запрещены лишние переживания, и с каждым годом здоровье становится всё слабее и слабее. Вот он и переживает, вдруг кто-то меня расстроит или выведет из себя. Последний раз меня в Мунго еле откачали, вот он и волнуется. С одной стороны, я его понимаю, а с другой — я ещё жива и хочу жить, общаться с людьми, а не просто сидеть в Меноре, — грустно сказала Калиста.

— Кстати Ли, как твоё зелье? Ты вроде хотела что-то придумать, чтобы помочь Калисте?

— Я в процессе, — скромно потупилась Вика, знать бы ещё, что за зелье. Хотя она, вроде, обнаружила какую-то тетрадь с разными рецептами, но она, откровенно говоря, не особо вчитывалась в них.

— Эйлин у нас, конечно, гений, но вы же знаете, шансов мало. Давайте не будем об этом, — грустно произнесла Калиста, а потом, улыбнувшись, решила перевести тему. — Знаете кого мы встретили, отдыхая во Франции?

— Кого?

— Нашего Томми.

— И что? — не поняла Эйлин.

— И то. Абраксас же учился на три курса старше и не знает Томми так, как его знаем мы, и хочет ввести его, как политическую фигуру в противовес Дамблдору. У него какой-то суперсекретный план.

— И что нам это дает? Твой Малфой всегда был тем ещё прохиндеем, — со скепсисом спросила Лукреция.

— А то, что это не совсем наш Том. Он всегда был странный, а сейчас он на себя не похож. От него веет какой-то потусторонней сущностью, причём явно плохой. И я чувствую от него беду. Он может стать погибелью для магического мира, — путанно стала объяснять Калиста. Лукреция задумалась, а Вике стало страшно, неужели «наш Томми» и Том Реддл — это один и тот же человек? Теперь понятно, почему Люциус был его правой рукой, почему он жил в их доме и так и не убил хозяев. Скорее всего, Абраксас взял с него какую-то хитрую клятву, тем самым привязав к своей семье и подставив сына и внука. Странно, что Калиста почувствовала и крестражи, и будущее, которое готовил для всех, если верить книгам, Том. Но зачем Малфой это всё организовал и зачем ему понадобился Реддл? От чего он хотел отвлечь внимание Дамблдора? И почему до времён Гарри Поттера никто из старшего поколения не дожил?

— Плохо, значит ребёнка в Хогвартс лучше не отправлять? — сразу спросила главное Лукреция.

— Ну, как тебе сказать, убедишь супруга — не отправляй.

— Игнатиус не сильно против, особенно после того, как Молли связалась с этим предателем крови. Он готов отправить Агнес даже в Дурмстранг или Колдовстворец. Тем более, у девочки начинает просыпаться родовой дар, и ей будет безумно сложно в Хогвартсе.

— А что за дар? Наш, рода Прюэтт, или вообще кровь Блэков решила взыграть?

— Не дай Мерлин. Наш родовой дар Селвинов, как у тебя и моей матери, дар истинного провидца. Она ещё год назад, когда мы решили провести Молли в Хогвартс, увидела рыжего Уизли и сказала, что это её будущий муж. Молли, конечно, начала возмущаться, она — и предатель крови, такое нарочно не придумаешь. А тут вернулась на Рождество сама не своя, только об Артуре Уизли и разговоры. Какой он умный, красивый, талантливый. Валериус, конечно, заключил помолвку с Лестрейнджами, но Агнес уверена, что Молли сбежит из-под венца, и я, что самое ужасное, склонна с ней согласиться.

— Ужас, что её могло в нем привлечь? Видела я этого мальчика, когда в школу Люциуса провожала, ничего особо из себя не представляет: полненький, зажатый, постоянно глаза прячет.

— Не знаю, я его не видела. Но до этого года Молли вела себя совсем иначе. Я с ней поговорила, так у меня полное впечатление, что девочка под чарами. Хотя они никак не обнаружились: как вы понимаете, проверили её все и не по одному разу. И тут возникают вопросы, как так получилось и главное — кому и зачем это нужно?

— Дамблдор?

— И зачем ему помогать Уизли? — растерянно спросила Вика

— Ходили слухи, что это его родственник, внучатый племянник. Мол, у его матери была сестра, которая вышла замуж за Уизли, и Артур — её внук. Но эта информация из непроверенных источников.

— И откуда ты всё знаешь? — с восхищением спросила Лукреция.

— У моего мужа на каждого более или менее известного члена общества досье есть. Он же великолепный политик и должен знать, как и чем на кого давить.

— И что у него на Дамблдора? — с интересом спросила Вика, решив проверить теории Дашки о том, какой он гениальный манипулятор.

— На самом деле, интересного не так уж и много. У него была какая-то мутная история с его сестрой, то ли он её убил, то ли его брат, то ли его любовник Геллерт Гриндевальд. Никто точно ничего не знает, свидетелей нет, все, кто мог что-то видеть или слышать, ничего не помнят или безвременно почили.

— Думаешь, он что-то скрывает?

— На самом деле, я не знаю, я в политику не лезу. Единственное, что я просила у Люциуса — держаться от него подальше и не влезать в сомнительные интриги. Все, на кого так или иначе обращал внимание наш Светлейший, плохо кончали. Люциус, конечно, умный мальчик, и он находится под фамильной защитой, но всё равно, лишняя осторожность не повредит, — добавила Калиста. Судя по всему, за фразой «все, на кого обращал внимание» скрывалось многое. По большому счёту, Вика не знала, как дела обстоят в этом мире, но если верить тому, что писала Роулинг, то девушка не так уж и не права. Особое внимание Дамблдор оказывал Мародëрам, и до старости из них не дожил никто. Мальчик-который-выжил провёл детство с родственниками, которые его не особо любили, и должен был умереть в семнадцать. Северусу Снейпу была уготована роль шпиона и ранняя смерть. Интересно было, с чем связаны эти слова сейчас, если все эти события еще не произошли. Пока Вика раздумывала о внимании великого мага, Калиста уже закончила свою речь расстроенным тоном. — Вы не представляете, как он сократил учебную программу, нет половины из того, что было у нас. Это так странно, вот зачем ему это нужно? Как-то всё подозрительно.

— Он более подозрительный, чем Том? — с недоверием спросила Вика, пытаясь понять, кто же всё-таки в этой истории гад.

— На самом деле, не знаю. Проблема в том, что Дамблдора подозревает в своей игре каждый слизеринец и половина выпускников Равенкло, а в Томе подвоха даже мой муж не почуял, а интуиция у него великолепная. Я ему, конечно, сказала о своих предчувствиях, но он решил, что у меня паранойя разыгралась. Дар постоянно сбоит из-за болезни. А я точно знаю, что это не она, я ведь всегда была чувствительна к магии, и то, что Том — не совсем человек, я могу с уверенностью сказать.

— А переубедить мужа не делать ставку на Тома ты не можешь?

— Нет, если Абраксас что-то решил, то всё, его ты его не переубедишь. А у него в голове уже сформировалась великолепная многоходовка, как вернуть старым семьям былое величие и поставить всех грязнокровок на место.

— Плохо.

— Не то слово, поэтому, девочки, сейчас надо быть осторожными. И Ли, хватит маяться дурью и показывать характер. Грядут неспокойные времена, и поддержка семьи тебе будет не лишней. Твой отец должен знать правду. А твой сын должен стать настоящим Принцем. Поиграла в самостоятельность и хватит, — решительно заявила Калиста. На самом деле, Вика бы и рада сказать всем правду и облегчить себе жизнь. Но проблема в том, что она её не знала, так что приходилось иметь дело с тем, что есть.

— Ну, я не знаю, — попробовала прощупать почву Вика. — А что это даст?

— Эх, наша песня хороша — начинай сначала, — со вздохом сказала Калиста.

— Эйлин, хватит играть в игры. Если Калиста говорит, что пора, значит пора. Том и во время учёбы был нестабилен, он был слишком умный, слишком сильный. Во всём слишком, и если он объединится с Абраксасом, он будет непобедим. Насколько я не люблю Малфоя и считаю, что Калисте могли бы найти мужа получше, но даже я признаю, что он великолепный стратег и махинатор. А если будет война, первыми будут страдать самые слабые.

— Почему я самая слабая? — попробовала возмутиться Вика.

— Да потому, что ты живёшь в маггловском Лондоне с сильным магическим полем. Маглорожденных будут искать прежде всего там. А если Том в пятнадцать был способен на убийство, то на что он способен сейчас? Или ты думаешь, он будет разбираться, что ты чистокровная, а твой сын полукровка?

— Я думаю, Северуса он убьёт первым, он никогда не любил конкуренцию, — поделилась собственными выводами Калиста. — А мальчик, судя по твоим рассказам, довольно умный. При должном воспитании и обучении он может вырасти сильнее Тома. Я его видела совсем маленьким, но и тогда его потенциал был довольно впечатляющим, а Томми его уже изрядно растерял. Он — это не совсем он.

— Я подумаю.

— Подумай, — серьёзно сказала Калиста, а потом решила сменить тему, обратившись к Лукреции. — Кстати, мой супруг начинает искать Люциусу невесту, и решительно настроен породниться с Блэками. Посоветуешь кого-то из сестер? А то у меня с Вальбургой и Друэллой очень натянутые отношения.

— Хм, — задумалась Лукреция, — Беллатриса — красивая, яркая, сильная, но девочка истинная Блэк. Ей великолепно удаются боевые заклинания, она чувствует магические потоки, но уж слишком неуравновешена и избалована. Андромеда похожа на старшую сестру внешне, но абсолютно другая внутри. Если Беллу можно сравнить с вулканом, не предсказуемым и убийственным, то Меда — айсберг, она показывает только то, что хотят окружающие, о чём она думает, не знает никто. Девочка обожает книжки и постоянно что-то читает. Для меня она закрытая книга, и я мало что могу о ней сказать. Нарцисса, их младшенькая, неплохо ладит с моей Агнес, поэтому она часто приходит к нам в гости, и о ней я могу рассказать больше всего. Она спокойная, умная девочка, в кругу семьи ведёт себя, как Андромеда, но вот у нас раскрывается совсем иначе, она может быть искренняя с теми, кому доверяет. Она добрая, всегда поможет тем, кто нуждается в помощи, девочки уже к нам половину бездомных животных перетаскали, и хочу заметить, что заботятся о них довольно ответственно. Агнес моя бы уже всё забросила, но Нарси не даёт, говорит: «Мы в ответе за тех кого приручили». А ещё она безумно преданный друг, ни разу мне Агнес не выдала. У неё не такая яркая внешность, как у старших сестёр, но мне кажется, вырастет она настоящей красоткой. С родителями и сёстрами не особо близка, те считают её самой слабой магически, но я, на самом деле, разницы особо не вижу, она просто зачем-то скрывает свою силу. Если выбирать из них троих, то я бы однозначно посоветовала Нарциссу. Она сможет стать верной женой и хорошей подругой, плюс, никогда не будет стараться затмить супруга, чем постоянно будут заниматься её старшие сестры.

— Интересная мысль, спасибо. А то Абраксас настаивал на Андромеде, Люциус отмалчивался, а я девочек совсем не знаю, не хотелось пускать всё на самотек. Значит, постараюсь убедить мужчин, что следующей хозяйкой Менора должна стать именно Нарцисса, — задумчиво сказала Калиста.

— Рада была помочь, — с улыбкой сказала Лу.

— Ой, девочки, время, уже почти два часа прошло. Если я не вернусь в Менор, меня будут искать. А вы знаете, он никогда не любил вас и считал плохой компанией. Пусть мы и кузины, но для него это не повод, — защебетала Калиста и стала подыматься. Вике показалось, что за время разговора она ещё сильнее побледнела.

— Иди, бедолага, — попрощалась Лукреция.

— Всё, девочки, пока, я побежала. Лу, увидимся на приёме у Гойлов. Ли, подумай о том, что я тебе сказала. Я тебя люблю и не хочу, чтобы ты или Северус пострадали, — на прощание сказала Калиста.

— Муж у неё, конечно мудак, но зато она за ним, как за каменной стеной, — то ли со злостью, то ли с завистью сказала Лукреция.

— Но держит он её в ежовых рукавицах.

— Не без этого, но с ней по-другому нельзя. Она слишком не подходит для этого мира, слишком много знает, понимает, видит, наверно, поэтому она и умирает, — последнюю фразу Лукреция буквально прошептала, но Вика её услышала.

— Что? Почему? Вроде, выглядела она неплохо, — с недоумением спросила Вика

— Чары гламура творят чудеса. Хотя ты никогда в таких вещах не разбиралась. А я чувствую, как ей плохо.

— Но почему?

— Эйлин, ты какая-то странная. Это мой дар. Помимо того, что мы кузины, мы все получили родовые дары Селвинов: ты читаешь мысли, я читаю эмоции, а Калиста знает будущее.

— Да я недавно ударилась головой и не всё помню, — попробовала оправдаться Вика и чётко осознала: ей пора, а то она скажет что-то лишнее, что-то, что поможет вычислить, что она вовсе не Эйлин.

— Опять Тобиас? Эйлин, послушайся Калисту и иди на поклон к отцу. Он поорет, поорет и простит.

— Я подумаю, но мне уже тоже пора. Северус из школы уже должен прийти.

— Ну иди, но как только зелье будет готово — напиши, я передам его Калисте, так будет проще.

— Хорошо, — сказала Вика.

Мысли путались. С одной стороны, встреча с девушками многое прояснила, с другой, наоборот, всё запутала. Девушки ей безумно понравились, хоть и были абсолютно разными. Вика никогда не имела близких подруг, но всегда представляла их именно такими — непохожими, но дополняющими друг друга. Было безумно интересно, почему Эйлин покинула магический мир и почему при этом подруги её не осуждали, а ждали её возвращения. Домой Вика пришла в растерянности, а на пороге сидел, на удивление, довольный Северус, у которого под глазом наливался огромный фингал. В этот раз Вика не собиралась спускать ему драку и решительно подошла к мальчику с намерением выяснить, что всё-таки произошло.

Северус сидел на пороге старого крыльца, поджав под себя ноги. Тёплый вечерний воздух колыхал редкие пучки травы во дворе, ветер тихо шуршал в ветвях яблони, отбрасывая на мальчика рваные тени. Чёрные, немного взъерошенные волосы спадали на лицо, почти полностью закрывая глаза, но даже сквозь эту штору можно было заметить слабую, неуверенную улыбку, которая то и дело появлялась на его губах. Словно что-то вспоминал. Что-то хорошее — или, по крайней мере, не совсем плохое.

Если бы не фингал под левым глазом и слегка взъерошенная, порванная на локте рубашка, Вика бы могла подумать, что он просто мечтает. Но следы недавней драки говорили сами за себя.

Она остановилась в двух шагах, сдерживая желание сразу спросить, кто его так, но решила сначала понаблюдать. Северус явно не замечал её. Он будто бы прокручивал в голове целый фильм, то с напряжением хмурясь, то вдруг чуть поджимая губы. Его мимика была удивительно выразительной, как будто на лице по очереди играли сцены из жизни: гнев, отчаяние, обида — а потом снова странная, почти мирная улыбка.

Вика тихо выдохнула и сделала шаг вперёд, откладывать разговор не имело смысла. Деревянная доска под ногой предательски скрипнула. Мальчик вздрогнул, поднял голову — и его взгляд тут же метнулся в сторону. Он смутился, словно его застали за чем-то запрещённым, и попытался спрятать взгляд, опуская глаза в пол.

— Северус, — тихо позвала Вика.

Он не ответил, но чуть подался вбок, освобождая место. Она села рядом, чувствуя, как в животе зарождается знакомое волнение — смесь тревоги и внутренней готовности к трудному разговору.

— Рассказывай, — спокойно сказала она, стараясь говорить не как судья, а как человек, который рядом.

— Всё хорошо, — быстро и неожиданно уверенно ответил Северус, бросив на неё быстрый взгляд, будто проверяя реакцию.

Вика заглянула ему в глаза. Там не было стыда — ни капли. Но он явно чего-то ждал. Может быть, упрëка? Гнева? Крика?

Но у неё не было сил ни на сцену, ни на скандал. Она вздохнула, натянуто улыбнулась и решила действовать мягче:

— Ага. Каждый день, когда всё хорошо, ты сидишь побитый у порога.

— Тебя не было дома. Где мне ещё было сидеть? — возразил он, глядя на неё с искренним непониманием.

Вика кивнула. Возразить было сложно — в его словах была логика.

— Я хочу знать, что произошло.

Северус замялся, опустил взгляд и тихо пробормотал:

— Тебя вызывают к директору...

— Отлично, — сухо откликнулась Вика. — Причина, как я понимаю, драка?

— Ага, — подтвердил он и вдруг резко поднялся, будто решив, что на этом разговор окончен.

Вика спокойно протянула руку, подтянула его обратно к себе и положила ладонь ему на плечо.

— Северус, давай сразу по-честному. Я не хочу вытаскивать из тебя каждое слово. Обещаю, ругаться не буду.

Он замер, глядя на неё. Было видно, как в нём борется страх — и желание быть понятым. Через секунду он всё же опустился обратно рядом с ней и заговорил:

— У меня конфликт с одноклассниками. Уже давно. Они постоянно цепляются. Сегодня решили подкараулить за школой, ну, типа, «разобраться». Я пытался дать сдачи...

Он сжал кулаки, и на миг в его лице снова появилось то же напряжение, что и несколько минут назад.

— Потом пришли старшие ребята, с которыми я занимаюсь в секции. Они увидели, что нас трое на одного — ну, то есть, на меня. Сказали, что так не по правилам. В итоге получилось три на три. Ну и… это увидела директриса. И теперь она ждёт тебя — на «воспитательную беседу».

— И сложно было это сразу сказать? — спросила Вика, понимая, что ситуация, по сути, банальная.

Кричать, возмущаться, рассказывать, что драка — это не способ решения проблемы, откровенно не хотелось. Северус, насколько она успела понять, был довольно спокойным и не конфликтным ребенком, так что если дело дошло до драки, значит иного выбора не было. А переливать из пустого в порожнее не хотелось. Можно сотню раз сказать, что так нельзя, но что это изменит? Если на тебя нападают трое, то тут надо или бежать, или защищаться, так что в секцию она отдала его очень правильно. Те, кто нападают компанией, не ожидают отпора, такие люди, по опыту Вики, просто пытаются самоутвердиться за счёт слабости противника и с ними бесполезно разговаривать. А так секция позволяет Северусу почувствовать себя частью социальной группы, да и насколько девушка знала, такие группы посторонним своих в обиду не дают. Так что вряд ли одноклассники мальчика ещё к нему полезут: одно дело нападать на одиночку, другое — зная, что тебе могут отомстить. Вика же в который раз порадовалась наличию в еë собственной жизни миловидной внешности и старшего брата, который всегда мог объяснить обидчикам сестры, в каком месте они не правы; а девочкам просто нравилась брутальная внешность Паши, и они через Вику пытались подобраться к нему. Паша, конечно, был влюблён в собственную супругу и воздыханий юных подружек сестры не замечал, но это полностью всех устраивало.

— Ну мам.

— Ладно, идём обедать, гроза одноклассников.

Вика впустила Северуса в дом, разогрела вчерашний суп, налила себе и ребёнку, достала собственноручно приготовленный хлеб и задумалась. Создавалось впечатление, что её жизнь проходит по принципу «то густо, то пусто». Сейчас она пыталась уложить в своей голове всё, что произошло за сегодняшний день, особенно сложно было проанализировать всю ту информацию, что дали ей подруги Эйлин. Думать было сложно, слишком много было неизвестных в этом уравнении. Вика даже себе боялась признаться, что за эти несколько месяцев она привязалась к Северусу. Он был таким, каким бы могла быть она, будь она мальчиком и не будь у неё брата. Он ведь такой же, как и она была в детстве, она так же сторонилась людей, так же спасалась от одиночества в книгах. Ведь в них был спрятан целый мир, в котором можно было представлять себя кем угодно, и благодаря которым можно всегда отвлечься от несправедливости и грубости окружающего мира. Ведь пока ты читаешь, чужие слова и поступки не могут тебя задеть. Так и Северус, он ведь так же, как и она, прятался в своих учебниках от грубости отца, от насмешек одноклассников, от безразличия матери. Создавалось ощущение, что он поставил себе цель доказать всем, что они не правы, когда сомневались в нём. Может, это было только впечатление, но он всегда делал один и тот же выбор: вместо общения с матерью — книга, вместо шахмат с отцом — книга, вместо тренировок с Джоржем — снова книга. Видимо, раньше у него просто не было выбора.

Вика ведь тоже всегда была такой, она считала себя сильной и независимой, считала, что ей никто не нужен, она, как и Северус, слишком боялась остаться одна и пыталась оградить себя и своё сердце от ран. Но играть в Снежную Королеву можно только до тех пор, пока есть люди, которым ты не безразличен. В последнее время она всё чаще ловила себя на мысли, что ей не хватало своей семьи, причём не только брата, Ани, Дениски и Даши, но и Виктора с Алисой. Она скучала по ненавязчивой заботе Виктора, по его прикосновениям, улыбке, по тому, как он каждый раз, просыпаясь утром, боялся её разбудить, как он старался тихонько приготовить ей завтрак. А еще порой она представляла, что было бы, если б на месте Тоби был Виктор, а на месте Северуса Алиса? Насколько сильно они были бы похожи на эту семью и насколько воспитание мальчика отличается от воспитания девочки? Хотя, по большому счёту, воспитанием, как таковым, она не занималась. Даже после того, как она узнала о драке, она не стала его наказывать и воспитывать, да и как многие другие родители бросаться на амбразуры и защищать его, обвинять других детей ей, честно говоря, тоже не хотелось. Ей сложно было понять: это безразличие или модель воспитания? Её ведь воспитанием тоже, по большому счёту, никто не занимался: родители использовали любой повод для наказания, делали это не от того, что Вика что-то сделала не так, а просто потому, что у них плохое настроения. Брат же тоже особо этим не заморачивался, считая, что она взрослая девочка и сама сможет понять, где она не права. И ничего, выросла. Умная, самодостаточная, с какими-никакими моральными принципами, а у Северуса и так слишком мало радостей, чтобы его ещё из-за такой мелочи наказывать.

Отношения с Тобиасом тоже вызывали вопросы, причём только сейчас она осознала, что его поведение действительно странное. Сначала он избивает её, ну, вернее, её тело, до полусмерти, потом извиняется, преследует, а потом, увидев её паническую атаку, игнорирует. Какое-то нестандартное поведение, на её взгляд. Да, вначале всё шло по стандартному сценарию круга насилия, она как раз попала в середину цикла — сильное избиение, потом был медовый месяц, который длился чуть больше недели, он приносил подарки, извинялся, а вот потом … Потом создавалось ощущение, что ее срыв сломал в программе какую-то настройку, и теперь он не знал, что делать. А ещё он абсолютно не был похож на человека, который любил всё контролировать, он ни разу не сказал ей, что надо делать, он ни разу не сделал ни ей, ни Северусу замечание. Он на удивление спокойно объяснял ребёнку правила игры в шахматы, ему было не сложно повторить что-то несколько раз, у него не возникало никаких приступов агрессии, когда ребёнок ошибался. А ещё удивляло то, что он ни разу за пару месяцев не пришёл домой пьяным, максимум слегка подшофе. После слов Лукреции о Молли и о том, что девушку будто заколдовали, она невольно подумала, что, может, и к Тоби применили колдовство? Ну не похож он на домашнего тирана. Да и вряд ли человека, которого заводит чужая боль и страх, могла так испугать паническая атака, пусть и вызванная на ровном месте. Не складывался паззл, вот не складывался, как она его ни крутила. Понять, почему, у неё не получилась: то ли деталей не хватало, то ли ставила она их не туда. Тогда Вика решила зайти с другой стороны и попыталась вспомнить, что делало Тоби агрессивным. Первый раз она пришла в себя, когда он кричал, что она ведьма. По словам Северуса, всё это случилось после магического выброса; второй раз — когда она угрожала его заколдовать. Могло ли это быть связанным? Теоретически, всё возможно, а вот практически... Кому она могла перейти дорогу, чтобы так изящно и сложно мстить. Как же Вике не хватало памяти Эйлин, так можно было бы понять хоть что-то. А если опираться на слова подруг? Может, дело в Северусе? Всё-таки девушки предположили, что он вырастет сильным магом и сравнили его с Томом? А что их объединяет? Их мамы были волшебницами и вышли замуж за магглов? Интересно, все полукровки так сильны? Хотелось пойти и ещё раз перерыть сундук Эйлин в поисках нужных книг. Пока Вика предавалась размышлениям, Северус уже доел и задумчиво смотрел на маму.

— Мам, а мы сегодня магией займемся?

— Что? — попыталась Вика сфокусироваться на словах мальчика.

— Ну, магией, ты обещала показать мне заклинание для мытья посуды.

Вика взглянула на часы: дело близилось к вечеру и, судя по всему, Тобиас должен был скоро прийти. Можно было, конечно, проверить теорию с магией, но сегодня для Вики было достаточно впечатлений, так что она решила повременить. Да и рассказывать мужу о том, что ребенок подрался, лучше в спокойной обстановке.

— Скоро отец придёт, ему не нравится, когда мы колдуем. Так что давай в следующий раз?

— Ну ладно. А чем тогда займемся? — задал встречный вопрос Северус. Вика жила здесь уже два месяца, но этот вопрос всё ещё вызывал ступор. К счастью в любой непонятной ситуации она выбирала готовку — порадовать семью чем-то вкусненьким всегда актуально.

— Давай приготовим рисовый пудинг? Мне Лекси дала новый рецепт.

— Ну давай, — нехотя согласился мальчик, видимо, идея готовки не особо пришлась ему по душе.

Тобиас, на удивление, спокойно отнёсся к драке сына, с удивлением отметив, что Вика собирается-таки пойти на разбирательства с директором. Видимо, Эйлин своим присутствием школу не особо радовала.

На следующее утро в учительской пахло дешёвым чаем, влажными стенами и чернилами. Комната с облупившейся краской на подоконниках и кипой бумаг на старом столе была плохо отапливаемой — сквозь старые рамы проникал холод. В углу тихо потрескивал радиатор.

Родители, вызванные на дисциплинарное собрание, сидели вдоль стены на неудобных стульях. Пара мужчин в замасленных рабочих комбинезонах, женщины в пальто, явно купленных не вчера. Все усталые, многие молчаливые. Одни кивали, не слушая, другие просто опускали взгляд. Казалось, они пришли не за правдой, а потому что так надо — чтобы потом, если что, никто не сказал, что их не предупреждали.

Дети, сидевшие рядом с ними, угрюмо разглядывали свои ботинки. Кто-то крутил пуговицу на рукаве, кто-то — скрещённые на коленях руки.

Миссис Уиттакер, глава школы — высокая, строгая женщина лет пятидесяти с идеальной причёской и бесцветными глазами — заговорила без вступлений, будто по заведённой пластинке:

— По каждому из этих мальчиков — хоть сейчас вырезку в Daily Mail отправляй: «Проблемный подросток устроил очередной скандал». Им бы не на школьной скамье сидеть, а в полицейском участке. Это — позор. Для класса, для школы, для района. Подобное поведение не просто нарушает дисциплину. Оно портит репутацию нашего заведения. А мы, на минуточку, государственная школа и обязаны держать планку.

Судя по всему, именно последний пункт её волновал больше всего. Светлое будущее самих детей её, похоже, мало интересовало. Она призывала родителей «дотянуть» — именно так и сказала — своих чад до выпускного, просила следить, держать под контролем, не доводить до скандалов. А дальше, мол, пусть делают, что хотят: хоть в тюрьму, хоть на улицу.

Вика слушала и чувствовала, как внутри поднимается знакомая, горькая волна. Эти интонации, этот отрешённый взгляд, это безнадёжное неверие — всё это она уже слышала. Слишком часто.

Она никогда не понимала, почему, если ребёнок из неблагополучной семьи и пару раз подрался, на нём можно поставить крест. Почему общество считает, что из него уже ничего путного не выйдет? Это же несправедливо. Такие дети могут быть умными, талантливыми, упрямыми — просто никем не понятыми.

Может, именно это холодное, бездушное отношение и убивает в них всё лучшее. Убивает стремление вырваться, стать другим.

Вика и сама была такой. Её тоже списали со счетов ещё в подростковом возрасте. Пророчили судьбу, в лучшем случае, содержанки, в худшем — проститутки. И это при том, что она училась неплохо. Просто жила не в том районе, носила не ту одежду, не имела достаточно денег.

Но ей было плевать на мнение окружающих. У неё был брат — единственный человек, ради которого хотелось быть сильной. Хотелось, чтобы он ею гордился.

Но сколько девочек, у которых нет такого брата, сдаются? Ставят на себе крест. Терпят унижения, выходят замуж за подонков, живут в аду, потому что искренне верят — другого они не заслуживают.

Теперь Вика понимала: парням бывает ещё сложнее. В них с детства видят потенциальных уголовников. Их сторонятся, их боятся, и этим только сильнее толкают к тому образу, который сами же навязали.

Да и этот мир ничем не отличается от её, та же Лекси часто жаловалась, что с ней никто не хочет общаться только из-за того, что она из бедного района.

Учительница продолжала вещать, а Вика поняла: она не выдерживает. Да, эти дети не идеальны, да они поступили неправильно, но они не заслуживают этой публичной порки. Никто не слушает их, им давно подписали смертный приговор и лишь ждут, когда он вступит в силу. Стало больно, и, когда директриса замолчала, она не выдержала:

— Простите, — спокойно начала она, — но мне кажется, вы сейчас говорите о приговоре, а не о воспитании. Вы ведь даже не пытаетесь разобраться, кто прав, кто виноват, что подтолкнуло их к драке.

Миссис Уиттакер поджала губы, приподняв подбородок.

— Я говорю о фактах, миссис Снейп, мне некогда разбираться с этим. Эти дети ведут себя недопустимо. У нас зафиксированы жалобы от учителей, а в прошлую среду были вызваны даже констебли. Это не случайность. Это уже закономерность.

— А может, это просто… крик о помощи? — Вика не повышала голоса. — Когда мальчику с девяти лет дают понять, что из него вырастет только грубиян или вор, он в это рано или поздно поверит. Как им, по-вашему, стать лучше, если никто в них не верит?

Кто-то из родителей фыркнул. В углу заговорил мужчина:

— Им бы не «веру», а ремня доброго. Тогда бы и по углам не дрались.

Вика повернулась к нему и устало добавила:

— Ремень не учит. Он пугает. А страх делает человека жестоким. Мы удивляемся, что дети лезут в драки — но ведь никто не учил их разговаривать. Слушать. Сдерживаться. Мы только наказываем.

Миссис Уиттакер вздохнула, будто измотанная не столько разговором, сколько годами преподавания в не самой благополучной школе Йоркшира.

— Послушайте… Мы — учителя. Не социальные работники. У нас — класс из тридцати учеников, скудный бюджет и всё меньше терпения. У нас нет возможности разбираться в каждом мальчике, что ударил другого в коридоре. Наша задача — дисциплина и безопасность.

— А у родителей? — тихо, почти с грустью, уточнила Вика.

— Поддерживать порядок. А не сомневаться в методах. Простите, но именно это у нас ожидается.

Вика кивнула. Она не спорила — но и не соглашалась.

— В идеале, — сказала она, — ребёнок должен чувствовать, что в школе он защищён. Что ему здесь дадут шанс. Но раз уж у нас не идеал — может, хотя бы не будем давить тех, кто ещё может вырасти иначе.

Её голос дрогнул лишь на миг. Не для директрисы — для Северуса. Чтобы он услышал, чтобы понял: кто-то — всё ещё за него.

Сбоку раздался хриплый женский голос:

— Она права.

Это была женщина в поношенном плаще, с усталыми глазами и неопрятно собранными волосами. Она сидела рядом с сыном, сутулым и напряжённым мальчиком.

— Моего Билли никто никогда не хвалил. Только замечания да затрещины. Может, если бы хоть один учитель сказал ему, что он не глупый — он бы не искал силы в кулаках.

Миссис Уиттакер ничего не ответила. Только закатила глаза и постучала авторучкой по столу.

— Все ученики получают выговор. Повторное нарушение — отстранение от занятий на срок до недели. Кроме того, мы можем направить их к мистеру Лоуэллу — он ведёт занятия по эмоциональной регуляции для трудных подростков. По пятницам, после уроков.

Кто-то из родителей недовольно зашептался — дополнительное время в школе, значит, кому-то придётся отпрашиваться с работы. Но возражений вслух не прозвучало.

Вика перевела взгляд на Северуса. Он сидел чуть поодаль, всё ещё не поднимая головы. Но когда почувствовал её взгляд, украдкой посмотрел в её сторону — и быстро отвёл глаза. Лицо было привычно закрыто, но в глазах на миг мелькнуло что-то похожее на удивление.

И, возможно, благодарность.

На следующий день после встречи с директором, когда Тобиас ушёл на смену на завод, а Северус был в школе, Вика направилась в лабораторию. Она решила отыскать рецепт зелья, о котором упоминала Лукреция — того самого, что, возможно, могло помочь Калисте.

Её приятно удивили подруги Эйлин: доброжелательные, внимательные, с каким-то тихим внутренним светом. Но, несмотря на это, Вика с сомнением смотрела на пергамент с рецептом — состав был сложным, многослойным, и совершенно не вдохновлял. Всё-таки, магический талант Эйлин передался ей лишь частично, и зельеварение никогда не вызывало у неё особого энтузиазма.

Шкурки бумсланга, слизни, сушёные глаза лягушек — всё это вызывало у неё, в лучшем случае, тоску, а в худшем — отвращение. И ведь всё это надо было измельчить, растолочь, порезать строго по инструкции, точно выверив пропорции. Пришлось честно признать себе: зельевар — это не про неё.

Тем не менее, Вика решила не отступать. Первый этап варки, к счастью, был относительно простым — нужно было лишь подготовить основу, которая должна была настаиваться около месяца. Остальные фазы были куда сложнее, но завершить всё нужно было к первому полнолунию июня. А пока она решила тренироваться на более простых, базовых смесях — и, к её удивлению, кое-что даже начало получаться.

Время шло. Весна постепенно уступала место лету: деревья стояли в цвету, трава густела, а солнце радовало своим теплом. Казалось, вместе с погодой ожили и люди. На улицах всё чаще попадались улыбчивые девушки в лёгких сарафанах и мужчины в рубашках и шортах. В воздухе витало чувство обновления, и Вика, сама того не замечая, поддалась этому настроению.

Вдохновившись, она предложила устроить прогулку в соседний парк — Лекси недавно рассказывала, что сейчас там особенно хорошо: дети могут поиграть на поляне, а взрослые — посидеть в тени деревьев, поболтать, просто отдохнуть.

Тобиас и Северус, хоть и не выразили бурной радости, отнеслись к идее с удивительным спокойствием и даже согласились почти сразу. Вика, обрадованная, с энтузиазмом принялась перебирать гардероб. Для себя и для Северуса она нашла подходящую светлую одежду — как раз по погоде. Иногда мелочи, вроде этих, создают настроение на весь день.

Парк поражал воображение: красивые высокие деревья, одинаковые деревянные лавочки, небольшой пруд, около которого стояло множество детей, что любовались проплывающими уточками. Ближе к середине парка виднелся высокий фонтан. Люди сидели на лавочках, но в пледах. Всем от мала до велика нашлось своё место в этом парке.

Недалеко от фонтана Тобиас притормозил, его лицо искривилось, и Вика посмотрела, кто же мог вызвать такую реакцию у мужчины. Тоби смотрел на семью, состоящую из интеллигентного невысокого худого мужчины, который глядел на свою красавицу-жену. Женщина действительно была хороша, рыжеволосая, с красивым макияжем и правильными чертами лица. И Вика вынуждена была признать, что фигура у женщины была отличная, не чета Эйлин.

Рядом с ними стояли две девочки: старшая, которая была чуть повыше, была худенькой, светловолосой, в простом сером платье, она была безумно похожа на отца; вторая, рыженькая, одетая в красивое розовое платье, была юной копией мамы.

— Ты их знаешь?

— Да, это Джонатан, наш главный инженер. А это его жена Софи.

— И что с ними не так?

— Ой, она та ещё стерва, приходила к нам на завод недавно, такой скандал мужику устроила, вроде, за то, что он не оставил ей денег на новое платье. Так громко кричала, что все и выбежали глянуть, что стряслось. Она посмотрела на нас, как на грязь под ногами, сказала какую-то гадость и свалила. Мужик-то хороший, жалко его, он даже за неё извинился. Но встречаться с ней мне не хочется, — сказал Тоби.

Вика обратила внимание, что мужчина, который до этого что-то выговаривал своей супруге, теперь направлялся в их сторону. За ним нехотя шла жена и девочки, видимо, познакомиться с этим семейством им всё-таки придётся.

— Здравствуй, Тобиас. Рад тебя видеть, — с мягкой улыбкой произнёс высокий статный мужчина в аккуратном тёмно-синем костюме. Его строгие очки придавали облику интеллигентность, а манера говорить — уважительную теплоту. Софи едва заметно скривила губы. В её лице читалось раздражение и даже отрешённость. Она не скрывала: радости от встречи с Тобиасом не испытывала. Но, встретившись с мужем глазами, натянуто улыбнулась, хотя в её взгляде промелькнуло лёгкое недовольство.

Мужчина, будто не замечая напряжения, представил семью:

— Познакомься, это мои дочери — Петунья и Лилиан. А это моя супруга Софи, ты её уже знаешь.

— Здравствуйте, Джонатан! — вежливо ответил Тобиас. — Познакомьтесь, это моя жена Эйлин и сын Северус, — в свою очередь представил он семью.

Вика кивнула и перевела взгляд на девочек — ключевых героинь в истории о Мальчике-Который-Выжил. Почему-то, глядя на этих двух малышек, ей трудно было поверить, что одна из них станет великой любовью Северуса и матерью Избранного, а другая — тётей, которая в будущем будет издеваться над ребёнком. Пока что перед ней были самые обычные дети.

Лилиан была действительно хорошенькой: густые медные волосы обрамляли яркое, открытое лицо, а зелёные глаза — прозрачные, как весенняя листва — сияли любопытством. Она улыбалась так по-настоящему, что в другой ситуации Вика, возможно, и подумала бы: «Вот она — героиня великой любви». Но теперь её взгляд, отточенный реальностью, видел больше.

Лили была милой, яркой, живой — но не сказочной. Не идеальной. Обычной, хоть и привлекательной девочкой. «Я встречала и красивее», — с удивлением призналась себе Вика, чувствуя, как в ней рушатся представления, выращенные книгами.

Петунья… Она поразила ещё больше. В её лице было что-то притягательно-грустное: тонкие черты, задумчивые глаза, полное отсутствие интереса к происходящему. Она будто витала в своих мыслях, словно что-то давило на её плечи, чего другие не замечали. Вика почувствовала странное — почти болезненное — сочувствие. Петунья выглядела не как будущая деспотичная тётка Гарри Поттера, а как ребёнок, которому недостаёт тепла.

Она перевела взгляд на Северуса. Дашка в своё время уши ей прожужжала мечтами о великой любви с первого взгляда, как у Северуса к Лили. Теперь у Вики была возможность увидеть всё своими глазами. Но, увы… Никакой магии момента не произошло. Северус не проявлял ни малейшего интереса к девочке. Всё его внимание было сосредоточено на мальчишках, игравших в мяч — видимо, его приятели по секции. Он с нетерпением ждал, когда сможет присоединиться к ним.

Девочки, впрочем, тоже не выказывали особого интереса. Разве что Лили с любопытством посматривала на Северуса — было видно, что она не прочь познакомиться поближе, но первой подойти явно не решится. «И слава Богу», — подумала Вика, переключив внимание на Петунью.

Та выглядела грустной и немного усталой. Казалось, что всё происходящее вокруг её не касается, и она витает где-то далеко в своих мыслях, не собираясь возвращаться. Конечно, по одному впечатлению судить рано, но Петунья совсем не напоминала злого или жестокого ребёнка. Хотя, как известно, с возрастом люди меняются.

Задумавшись, Вика не заметила, как мужчины и дети разошлись по своим делам, оставив её наедине с Софи.

— У вас красивые дочки, — попыталась заполнить возникшую паузу Вика.

— Да, особенно Лили, она наша гордость. Она ходит в танцевальную студию, поёт, да и к тому же учится неплохо, я уверена, её ждет большое будущее, — с гордостью сказала Софи.

— А Петунья? Девочки ведь погодки?

— Да, Лили всего на полтора года младше сестры, но уже во многом её лучше. Она очень выразительно читает, все учителя ее хвалят, — снова стала расхваливать свою дочь Софи.

— А в какую школу они ходят? — понимая, что врядли услышит что-то помимо множества достоинств Лили, Вика решила перевести разговор в другую сторону.

— Тут неподалеку, буквально в пяти минутах от парка, там дают лучшее образование во всей округе и к тому же там много кружков, в которые могут ходить дети. А Ваш сын где учится?

— На другой стороне реки.

— Эта та школа для отстающих, откуда вырастают одни уголовники? — пренебрежительно спросила Софи, а потом увидела какую-то девушку и, не дожидаясь ответа, попрощалась с Эйлин, предпочтя ей общение с подругой.

На самом деле, Вика совсем не расстроилась — Софи с самого начала вызвала у неё стойкое отторжение. Надменная, холодная, словно из стекла, она буквально излучала презрение. Вика почти с облегчением вспомнила слова Тобиаса — высокомерная стерва. Согласилась с этим без колебаний.

Но гораздо сильнее её задело — и удивило до глубины души — то, как по-разному Софи относилась к собственным детям.

Это было… необъяснимо. Почти противоестественно.

Вика не любила детей — никогда. Она была из тех, кто не умиляется чужим младенцам, и испытывает раздражение от криков и суеты. Но, несмотря на это, в её голове даже мысли не возникало, что можно делить детей на «лучше» и «хуже». У неё самой были племянники — Даша и Дениска. Даша — активная, шумная, общительная, вечно куда-то несущаяся вперёд. Денис — тихий, замкнутый, погружённый в свои игры и схемы. Разные? Безусловно. Но любимые — одинаково. Ни секунды сомнений. Ни намёка на сравнение. Ни попытки поставить одного выше другого.

Их мама, Аня, вообще была в этом плане образцом справедливости: если хвалила Дашу — обязательно добавляла что-то доброе и про Дениса.

А тут… Вика не могла отделаться от ощущения, что Лили — звезда, центр мира, любимица, а Петунья была будто бы просто приложением. Тенью. Вторым планом. Чем-то, с чем придётся мириться. И это резало по живому.

«Как так можно? — думала она, наблюдая за девочками. — Как можно при живом, чувствующем ребёнке демонстрировать, что другой тебе ближе, важнее?»

Софи смотрела на Лили с гордостью, с радостью. А на Петунью — просто… никак. Как будто её не существовало. И чем больше Вика это замечала, тем сильнее сжималось внутри. Было что-то глубоко неправильное, даже тревожное в этой холодной, отстранённой несправедливости.

Однако она поймала себя на мысли, что не хочет в этом копаться. Сегодня — нет. Она приехала отдыхать, а не разбирать чужие семейные драмы. Решив переключиться, Вика позволила себе расслабиться. Погода была восхитительной: мягкое весеннее солнце согревало кожу, лёгкий ветер трепал волосы, воздух пах молодой травой и свободой. Самое время просто сесть на скамейку, отдохнуть и ни о чём не думать.

«Жаль, не взяла книгу», — мелькнула мысль. Чтение сейчас подошло бы идеально.

Мальчишки уже унеслись куда-то вглубь парка. Вокруг сновали дети разных возрастов — то смеясь, то ссорясь, то забываясь в игре. Маленькая девочка с аккуратными косичками снова и снова пыталась забежать в фонтан, пока мама, улыбаясь, не увела её за руку.

Вика перевела взгляд на детскую площадку, где находились сёстры Эванс. Простая сцена: солнце, лёгкий ветер, свежая зелень. И всего одни большие качели. Девочки как раз пытались решить, кто будет кататься первой.

— Давай качаться по очереди, — серьёзно предложила Петунья, глядя на сестру.

— Я первая! — воскликнула Лили, мгновенно вскочив на качели. Весело, звонко, без сомнений. — Качай меня!

Петунья молча кивнула. Без возражений. Подошла сзади и начала толкать. Лили смеялась, визжала от восторга, когда взлетала особенно высоко. Вика смотрела, как лицо Петуньи постепенно меняется — от просто спокойного к уставшему. Через несколько минут она попыталась остановить качели.

— Я ещё не накачалась! Что ты делаешь?! — возмутилась Лили, словно правила тут были только её.

— Мы же договорились по очереди… — тихо попыталась напомнить Петунья.

— Но я ещё хочу! — надулась Лили, откинувшись назад, словно обиженная королева.

— А я устала тебя качать, — ответила Петунья и добавила спокойным, почти взрослым тоном: — Давай теперь я немного покачаюсь, а потом снова ты.

— Нет.

— Почему? — голос Петуньи дрогнул.

— Потому что я хочу ещё!

— Но это нечестно… Всё, я останавливаю!

— Мама, она мешает мне качаться! — неожиданно закричала Лили в сторону площадки, где Софи оживлённо обсуждала что-то с подругой.

— Пет, не мешай сестре, — крикнула та, даже не обернувшись. Голос — холодный, раздражённый. Как будто конфликт был решён заранее.

Лили взглянула на Петунью с торжествующей улыбкой и взмахнула ногами, будто празднуя победу. Петунья, собравшись с духом, снова попыталась возразить:

— Но мы же договорились...

— Она младше, уступай, — бросила Софи и вновь полностью переключилась на подругу. Более того, теперь она негодующе показывала на Петунью, что-то раздражённо говоря.

Вика замерла. Внутри всё похолодело. Это был не просто эпизод. Это был узор, система, привычка. Петунья попыталась уйти с площадки — тихо, не привлекая внимания, просто исчезнуть. Но…

— Мама, она уходит и не хочет меня качать! — жалобно выкрикнула Лили.

— Петунья, стой! Ты должна уступать! Ты же старше! — взвизгнула Софи, даже не посмотрев на дочь. — Если уйдёшь — накажу!

— Ну, мам… — робко возразила девочка, голос её стал едва слышен.

— Петунья! — отрезала Софи, и этим всё сказано.

Петунья остановилась. Глаза её блестели, на ресницах дрожали слёзы, но она молча подошла и продолжила толкать качель. Её лицо застыло, она изо всех сил старалась не слышать звонкий смех сестры, не чувствовать его — как укол.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Лили надоело. Она вдруг сказала:

— Всё, хватит. Останови.

— Вот видишь, подождать было несложно, — бросила Софи в сторону Петуньи, а потом громко, будто нарочно: — Лили такая добрая и справедливая девочка!

Вика почувствовала, как у неё внутри всё переворачивается. Это было не просто несправедливо — это было унизительно. Для Петуньи. Для любой девочки. Для человека.

Петунья посмотрела на качели, потом на сестру. Желания кататься уже не было. Только сдавленная обида, которую она даже не пыталась скрыть.

— Садись, теперь я тебя покатаю, — бодро сказала Лили, будто ничего не произошло.

Вике не хотелось больше на это смотреть. В поведении Лили не было ни теплоты, ни настоящей заботы о сестре. Улыбка — да. Весёлость — внешне. Но внутри… что-то цепляло. Лили не казалась ей милой, доброй девочкой, какой обычно принято считать Лили Поттер. По крайне мере, в отношении с Петуньей. В её голосе чувствовалась командная интонация, она, скорее, относилась к тем людям, которые получают своë любой ценой. Безусловно, в этом не было её вины. Мама словно специально лишила их возможности быть подругами и стать кем-то другим.

Она приучила одну быть «особенной», а другую — просто рядом. Но всё равно... неприятный осадок остался. Как будто что-то очень маленькое, но важное внутри сломалось.

Вика отвернулась и пошла дальше. Мимо неё с шумом пронёсся Северус, а за ним — какой-то незнакомый мальчишка. Вика едва успела отступить в сторону, чтобы не попасть под ноги. На лавке неподалёку сидели Тобиас и Джонатан, увлечённо беседуя — похоже, о чём-то своём, мужском, под бутылку пива. Их разговоры не вызывали у Вики ни желания присоединиться, ни даже лёгкого любопытства.

Ей стало немного грустно. Если бы Лекси с семьёй всё же смогли выбраться, день сложился бы иначе — она могла бы поговорить, посмеяться, отвлечься. А сейчас… просто прогулка. Бесцельная, тихая. И всё же — приятная.

Свежий воздух бодрил. В парке царила особая атмосфера: лёгкий шум листвы, щебет птиц, детские голоса вдали. Всё это словно смывала напряжённость последних дней. Несмотря на всё, прогулка приносила удовольствие.

Когда Вика уже в четвёртый раз обходила парк по кругу, на самой дальней, уединённой лавочке её взгляд зацепился за фигуру — худенькую, сгорбленную. Это была Петунья. Девочка сидела, уткнувшись в колени, и, кажется, плакала.

Первым порывом Вики было отвернуться и уйти в другую сторону. Не лезь, это не твоё дело, — мелькнула мысль. Но в следующий момент она остановилась. А вдруг девочка потерялась? Такое возможно. В этом случае — просто помочь, вывести из парка, и всё. Без драм.

Она вздохнула и направилась к лавочке.

— Здравствуй, Петунья. Что случилось, ты потерялась?

— Здравствуйте, миссис Эйлин, — убирая руки от заплаканных глаз, сказала девочка. — Нет, всё в порядке.

— А что тогда случилось? — спросила Вика, бросать плачущего ребенка казалось не правильным, — можно я присяду?

— Да, конечно. Ничего не случилось, правда, — вытирая слезы, попыталась уверенно произнести девочка.

— Почему тогда ты плачешь? Тебя кто-то обидел?

— Да… То есть нет. Простите, я знаю, что я не должна плакать и убегать вглубь парка, — вытирая последние слезы, сказала девочка.

— Я тебя ни в чём не обвиняю. Но если ты в таком виде вернёшься к маме, она сразу увидит, что ты плакала, — заметила Вика. Вид у девочки и правду был не очень: глаза были красные и опухшие.

— Вот чёрт, — села обратно на скамейку Пет, а потом, опомнившись, добавила, — извините.

— Да ничего.

— И что теперь делать? — спросила девочка, глядя на Вику с надеждой.

Вика тяжело вздохнула, потянулась к своей сумке — внутри лежала почти вся скудная косметика Эйлин, а ещё недавно купленная бутылка с ледяной водой. Она нащупала её, достала и, не колеблясь, протянула девочке.

— Приложи к глазам, — уверенно сказала она. Голос был спокойным, даже чуть ироничным — как у человека, знающего своё дело. — Могла бы целую диссертацию написать на тему: как быстро избавиться от заплаканных глаз. Жаль только, такие исследования никому не нужны.

Она немного улыбнулась и добавила:

— Первым делом — холод. Нужно снять отёчность. Потом аккуратно помассируй подушечками пальцев вот тут, — она показала на зону между бровями и внутренние уголки глаз. — Это помогает убрать напряжение и успокоить лицо.

— Спасибо, — тихо сказала девочка, прижимая бутылку к глазам.

Вика помолчала, наблюдая за ней. Затем мягко, без нажима, произнесла:

— Может, всё-таки расскажешь, что случилось? Вдруг и тут смогу помочь?

— Да ничего необычного, — грустно сказала девочка. — Мы с Лили играли около фонтана, она захотела пройтись по бордюру. Я сказала ей этого не делать, но она, как всегда, меня не послушала и начала падать. Я попыталась её удержать, но у меня не получилось. Прибежала мама, начала на меня орать, я обиделась и убежала.

— А Лили что?

— Сначала растерялась, потом вроде попыталась сказать, что я не виновата и остановить меня. Но я не слушала. Мне так обидно, что мама всегда считает меня во всём виноватой, — а потом чуть тише добавила явно наболевшее. — Лили всегда и во всём лучшая, а то, что я учусь лучше и учителя меня хвалят, она пропускает мимо ушей.

— Сочувствую.

— А у вас есть братья или сестры?

— Старший брат.

— Ему тоже часто из-за вас попадало?

— Не особо, у нас разница в возрасте большая. Я всегда старалась его слушаться, он для меня всегда был самым главным человеком в жизни, — грустно сказала Вика.

— Завидую. Нет, Лили хорошая и часто защищает меня перед мамой, но она, — на секунду Петунья задумалась, стоит ли продолжать, но ей так хотелось выговориться, что она, немного подумав, добавила, — у неё существует два мнения: её и неправильное, и она никогда никого не слышит, кроме себя, а это раздражает. Мне кажется, даже мама для неё не авторитет, хотя та и считает её идеальным ребенком.

— Сочувствую, твоя сестра очень похожа на маму, возможно, та видит в ней себя. Но ты не расстраивайся, ты умная и красивая девочка и всё у тебя будет хорошо.

— Правда?

— Конечно.

— Да, нет. Вы правда считаете меня красивой? — задала явно долгое время беспокоивший её вопрос девочка.

— Конечно, Лили — она яркая, её красота бросается в глаза, твоя спокойней. У тебя очаровательная улыбка, — честно сказала Вика. Да, Петунья не была красавицей в общепринятом смысле, но она была вполне милой. По опыту Вики, вот из таких вот гадких утят чаще всего вырастают прекрасные лебеди.

— Спасибо.

— Да не за что. Идем? Краснота, вроде, спала.

Разговор с Петуньей оставил после себя странное впечатление, в её голове не укладывалось, как из такой милой, спокойной девочки могла вырасти тётя Гарри Поттера, которую так не любила её племяшка. Ей ведь сейчас не больше десяти, а она много понимает и, кажется, правда искренне любит сестру. Неужели появление магии так испортило отношения между сестрами? Хотя Вике казалось, что тут дело, скорее, в их маме, всё-таки её воспитание, на предвзятый взгляд девушки, оставляло желать лучшего и не способствовало крепкой дружбе между сестрами.

Когда все вернулись домой и мужчины пошли спать, Вика приступила к очередному этапу варки зелья для Калисты. Он был самым опасным, хотя и выглядел несложным, если верить его рецепту. Для начала нужно было порезать глаза тритона на три части. Бросить ровно семь кусочков. И подождать, пока зелье приобретёт зелёный цвет.

Вика стала ждать. Сначала зелье покраснело, а потом приобрело нежно-бирюзовый цвет. Вика подождала ещё пару минут, но цвет не менялся, поэтому она приступила к очередному этапу. Дальше следовало добавить три капли крови дракона. Она подошла к полочке, которая вся была заполнена какими-то маленькими фиалками. Кровь единорога, анаконды, третьей стояла нужная.

Вика подошла и аккуратно вылила первую каплю, и зелье приобрело ярко-салатовый цвет, вторую — пошёл серый пар, третью — всё успокоилось. Дальше требовалось сделать ровно три помешивания против часовой стрелки и добавить волос единорога.

Вика взяла медную ложку с длинной ручкой и сделала первое помешивание.

Зелье забурлило. Так часто бывало и не было поводом для паники. Мелкие и крупные пузыри стали появляться на салатовом вареве.

Следующее помешивание должно было успокоить зелье. Но оно не помогло, из зелья повалил серый пар, зелье переставало помещаться в котле и от кипения то и дело хотело вырваться на поверхность.

Вика испугалась, это уже было не по плану, попробовала сделать третье помешивание в надежде, что от этого зелье успокоится.

Но нет, стало только хуже. Не успела она сделать и четверть оборота, как раздался оглушающий взрыв. Кажется, его было слышно даже у соседей.

Тобиас и Северус испуганно подскочили со своих постелей.

Вику откинуло в сторону шкафа, в котором стояли котлы и который был наименее защищён. Стекло разбилось и больно впивалось в кожу девушки. Ошмеëтки зелья смешались с осколками стекла, и Вике казалось, что с неё заживо снимают кожу. Она не понимала, то ли это от дыма ничего не видно, то ли зелье попало в глаза и она ослепла. Складывалось ощущение, что она превратилась в один комок боли, и именно в этот момент сознание решило покинуть девушку.

Последней осознанной мыслью было банальное: «Какая глупая смерть».

— Ну, дедушка, верни её немедленно, — услышала Вика укоризненный детский голос.

— Да, возвращаю, возвращаю, её время ещё не наступило.

— А когда наступит? — с интересом спросил тот же голос, потом немного помолчал и заискивающе задал ещё один вопрос. — И что будет, если они ничего не поймут?

— Что, что? Оставлю всё, как есть.

— А если одна поймет, а другая нет?

— Та, что поймёт, останется в своём теле, а вторую ждёт смерть.

— Ну дедушка, так же нечестно!

— А жизнь вообще несправедливая штука, малыш.

Голоса смолкли, и Вика вновь погрузилась в спасительную тишину. Не было ничего — ни мыслей, ни звуков, ни тела. Лишь густая, всепоглощающая темнота. Сколько прошло времени, она не знала. Но первой вернулась мучительная чувствительность. Медленно, как яд, она растекалась по телу, затопляя каждую клетку — от висков до кончиков пальцев.

Когда-то она слышала: если чувствуешь боль — значит, жив. Если это правда, то она была чересчур жива. Ощущения были абсолютными, невыносимыми. Больше всего на свете сейчас ей хотелось вернуться туда, в пустоту, где не было ни боли, ни мыслей. Но пути назад не существовало.

Мысли путались и ускользали, как вода сквозь пальцы. Жгучий, пульсирующий дискомфорт мешал ухватиться хоть за одну. Потом, сквозь внутреннюю какофонию, пробилась идея — открыть глаза, понять, где она. Словно последняя нить, связывающая её с реальностью. Хотелось верить, что она дома, что весь ужас последних месяцев — лишь дурной сон. Разум понимал: это ложь. Но сердце цеплялось за надежду, упрямо отказываясь её отпускать.

Собрав остатки сил, она попыталась приоткрыть веки. Свет хлынул внутрь, как удар в висок. Он резанул, обжёг, будто калëное железо. Ни образов, ни очертаний — только расплывчатые пятна и новая вспышка страдания. Попытка проморгаться лишь усилила мучение. Она сдалась и вновь закрыла глаза.

И тут пришёл страх — настоящий, ледяной, парализующий. За двадцать семь лет жизни она не знала ничего страшнее. А вдруг... она больше никогда не увидит? Одна ошибка — и всё. Мир исчез. Паника захлестнула, душила изнутри. Она попыталась пошевелить дрожащая рукой, но тело отозвалось вспышкой агонии, выжигая последние остатки воли. Это стало последней каплей. Сознание потонуло в долгожданной темноте.

Очнулась она вновь от яркой боли— казалось, кожа горит, а по телу гуляет ток. Она застонала, не в силах сдержаться. Осторожно попыталась пошевелить пальцами — и ощутила движение. Это стало едва заметным, но ощутимым утешением. Она была жива. Не парализована. Пока что.

С усилием Вика вновь попыталась открыть глаза, но тут раздался голос. Он не звучал в комнате — он был внутри неё! Глухой, чужой, как эхо, застрявшее в глубинах разума.

— Это всё из-за тебя. Это ты во всем виновата. Ты чуть меня не убила, ты украла контроль над моим телом. Ты мерзкая маггла, — настойчиво твердил незнакомый женский голос.

Кажется, вопрос, можно ли сойти с ума, будучи в собственном глюке, снова был до безумия актуален. Откуда у неё в голове чужой голос? Это ведь ненормально. Захотелось срочно изучить труды Фрейда или Юнга, дабы разобраться с проблемами собственного подсознания, но увы, в библиотеке Тобиаса, насколько она успела изучить, книг по психологии не наблюдалось, да и в своём мире она ими не особо интересовалась. Тогда ей казалось, что все проблемы можно решить йогой, медитацией, ну, или в крайнем случае — бутылочкой белого полусладкого. Сейчас же она очень в этом засомневалась.

— А ты кто? — решила уточнить Вика у странного голоса.

— Я Эйлин Принц, а ты — мерзкая самозванка, которая заняла моё тело.

— Пиздец, — мысленно по-русски выматерилась Вика, а потом с любопытством на английском поинтересовалась. — А где ты раньше была?

— Я всё время была здесь, только я не то что управлять собственным телом не могла, я даже права голоса не имела, — возмущëнно завопила Эйлин.

— А потише можно? — недовольно мысленно произнесла Вика, а потом, вроде оправдываясь, уточнила. — Голова раскалывается.

— Можно, — чуть тише сказала Эйлин. — Всё-таки это моя голова. И я чувствую то же, что и ты.

— И как такое возможно?

— А я откуда знаю?

— А кто из нас ведьма из древнего и благородного рода? — с сарказмом уточнила Вика.

— Я, но это ты захватила моё тело, значит, тебе и отвечать.

— Ну, я тоже, как ты успела убедиться, не в курсе, ты же слышала мои мысли? — полувопросительно мысленно произнесла Вика.

— Слышала, но ты иногда думала на непонятном языке и в основном я наблюдала за твоими поступками и словами.

— Понятно, что ничего не понятно. Ты, как я понимаю, тоже не знаешь, как я оказалась в твоём теле?

— Увы, — грустно вздохнула Эйлин.

— Хреново.

— Что?

— Не обращай внимания, русский мат, — а потом Вика решила перевести тему. — А ты слышала странные голоса, которые говорили: «Если они ничего не поймут, то всё останется как есть»?

— Да, но я… — задумчиво произнесла Эйлин, а потом, тяжело вздохнув, добавила, — я не знаю, кто это. Я не знаю, как всё это произошло. Я знаю только то, что после взрыва ты смогла меня услышать.

— То есть всё время, что я пыталась устроить твою жизнь, ты на меня ругалась? — недовольно поинтересовалась Вика, только сейчас осознав, что их диалог начался с претензий.

— Ты устраивала мою жизнь? Ты всё испортила. Из-за тебя мой сын теперь общается с магглами. С маглами! — снова завелась Эйлин.

— А то, что твой сын — сын маггла, тебя вообще ни разу не смущает? — в шоке уточнила Вика.

— Он не маггл, он наиболее подходящий сквиб.

— Наиболее подходящий для чего?

— А вот это уже абсолютно не твоё дело.

— Интересно девки пляшут, — невольно произнесла Вика, а потом, оценив критику Эйлин, решила уточнить. — То есть избивающий тебя муж и ребенок, у которого проблемы с общением, это задумка?

— Мой сын не должен общаться с маглами. Он — Принц! По праву рождения ему суждено стать лордом и могущественным магом, — произнесла Эйлин. На этот раз её голос был тише — вероятно, головная боль давала о себе знать. Впрочем, даже без неё было ясно: у этой дамы что-то не в порядке с головой — это ощущалось сразу, без всякой магии.

Вике стало искренне жаль Северуса. И даже Тоби вызвал у неё сочувствие — хоть он и редкостный козёл, но на фоне своей супруги казался почти вменяемым.

— С какого перепугу я извиняюсь? — не выдержала она.

— Ты ничего не понимаешь.

— Так объясни, будь добра, — раздражённо бросила Вика. Одно дело — не знать, что происходит, а другое — знать и всё равно творить чушь.

На самом деле, в этот момент Вику больше тревожил другой вопрос. Если Эйлин вернула себе возможность говорить в их общем сознании, то не вернула ли она и контроль над телом? Кто теперь управляет руками, ногами, голосом? Кто хозяин?

Вика попыталась вспомнить, с чего вообще начался их разговор. Пока Эйлин молчала, очевидно, размышляя, стоит ли посвящать непрошеную гостью в свои проблемы, Вика открыла глаза — и тут же удивилась. Она находилась не в доме Эйлин и не в собственной квартире, а в какой-то небольшой, незнакомой комнате.

Она лежала на спине и первым, что она увидела, был белый потолок, а под ним — парящая в воздухе небольшая свеча. Повернув голову, Вика заметила странный прибор, издававший равномерный писк. С другой стороны стояла ещё одна кровать — застеленная — и окно. За ним ничего не было видно, но по темноте было ясно: на улице ночь.

— Где это мы? — спросила Вика, с удивлением рассматривая окружающий её интерьер.

— В больнице Святого Мунго, — спустя несколько секунд ответила Эйлин, и буквально в этот момент прибор издал странный звук, и около её койки появился врач в салатовом халате. Не задавая вопросов, он взмахнул волшебной палочкой, посмотрел на странные, появившиеся из ниоткуда символы и расстроенно покачал головой.

— Мисси, — громко закричал он, и возле него материализовалось маленькое лысое существо с большими, напоминающими крылья летучих мышей, ушами. Вика с удивлением узнала в ней домового эльфа, она была чем-то похожа на киношного Добби, только на ней было намотано на манер тоги древнегреческих богов салатовое полотенце с какой то маленькой эмблемой с правой стороны. Пока девушка разглядывала существо, мужчина уже давал тому свои указания. — Противоожоговую мазь с пометкой два, восстанавливающее с пометкой четыре и обезболивающее, — после, немного подумав, обратился к Эйлин. — Как вы себя чувствуете, что болит?

Вика попыталась ответить, но у неё ничего не вышло, ей показалось, что по горлу прошлись наждачкой, и вместо звука у неё получился жуткий кашель. Целитель, увидев это, сделал ещё несколько пасов палочкой, посмотрел на Вику и добавил:

— Обезболивающее второй группы и фунгистатический эликсир для горла.

Через секунду Мисси вернулась, держа на небольшом подносе все необходимые зелья. Первым делом целитель взял мазь, открыл баночку, принюхался и произнёс труднопроизносимое заклинание. Вика почувствовала, как мазь тонким слоем размазалась по всему телу. Коже стало легче. Потом целитель приподнял голову девушки и влил в неё необходимые зелья. Произнес ещё несколько заклинаний — и Вика уснула.

В следующий раз Вика пришла в себя, чувствуя себя намного лучше, чем в предыдущий. Кожа всё ещё болела, но только эта боль была намного терпимее. Поэтому первым делом она открыла глаза. Возле её кровати на небольшом стульчике сидел Северус, в руках у него была книга и был он безумно грустным и задумчивым. Вика аккуратно приподнялась на кровати. Увидев это, Северус быстро убрал книгу, пересел на кровать и крепко обнял маму.

— Мамочка, ты пришла в себя? Как ты себя чувствуешь? — быстро отстранившись, обеспокоенно спросил мальчик.

— Всё в порядке, Северус, — попробовала успокоить ребёнка Вика. К её удивлению, голос к ней уже вернулся, хоть и был слегка охрипшим, как после продолжительной болезни.

— Я в порядке, я снова тут, и эта мерзкая маггла тебе не навредит, — практически в унисон с её фразой Вика услышала в голове громкое возмущение Эйлин. К счастью Северус не мог слышать её личную шизофрению. Эйлин могла говорить только в её голове. И это, безусловно, была первая хорошая новость за последнее время.

— Точно? Ты в порядке? Ты провела без сознания двое суток. Я так испугался.

— Конечно, — уверенно произнесла Вика, а потом, понимая, что вряд ли Тобиаса пустили в магическую клинику, обеспокоенно спросила. — А где ты был всё это время? И как я здесь оказалась?

— Мы с папой уже спали, когда раздался взрыв. Я испугался и побежал к тебе, он, видимо, тоже, поскольку встретились мы уже в коридоре. Он испуганно спросил, где ты. И я сказал, что, скорее всего, ты в подвале. Я никогда не видел его таким испуганным, но он не растерялся, схватил меня на руки и вынес на улицу, укутав в свою куртку, которая висела в коридоре. Он сказал ни в коем случае не заходить в дом, сказал, что в доме может быть огонь, и если он быстро не выйдет, то мне нужно будет бежать к тёте Лекси. Мне было так страшно: ты там, и он туда побежал. Со стороны лестницы в подвал шёл ужасный дым, мне казалось, что вы там задохнетесь. Я не знаю, сколько вас не было, я молился всем известным Богам маггловского и магического мира. И когда я уже собирался бежать к соседям, отец вынес тебя на руках.

— И что было потом?

— Потом он положил тебя рядом со мной, сказал, что в доме никакого огня не было. Спросил меня, что это было, я ответил, что, скорее всего, у тебя взорвался котёл с зельем. И это его безумно разозлило. Он стал кричать, что это всё ересь, какого чёрта из-за какого-то дурацкого зелья он чуть не лишился жены, что ты идиотка, что это всё могло убить всех нас, потом что-то про грëбанную ведьму. Мне стало так страшно, так грустно. Прости, я не смог сдержать слезы, — тихо произнес Северус и ненадолго замолчал, было видно, что мальчику всё это безумно трудно пересказывать, и Вика не стала его торопить. — А потом он замахнулся на меня.

Вика вздрогнула, неужели Тобиас ударил испуганного ребенка? Это ведь уже было действительно за гранью добра и зла. Северус ведь действительно был ни в чём виноват и не заслуживал такого отношения.

— Он ударил тебя?

— Нет, — возмущëнно замотал головой мальчик. — Он не смог. Он заглянул мне в глаза, глянул на тебя, тяжело вздохнул, назвал нас идиотскими магами, ударил кулаком о косяк двери и сбежал. Почему он так, он ведь спас тебя, зачем было всё это?

— Я не знаю, может, он просто сильно испугался, — попробовала объяснить поведение другого человека Вика, а сама подумала, что это по любому связано с магией, он ведь не смог их ударить в таком состоянии, хотя, судя по всему, хотел. — Люди по-разному реагируют на стресс. Их поступки не всегда адекватны в такие моменты.

— Но он был таким… таким… — Северус замешкался, а потом решительно произнёс. — Он был героем. Он спас тебя и меня, я так растерялся, когда понял, что ты в подвале. Я не знал, что делать, мне было страшно.

— Теперь всё хорошо, не переживай, я жива, — тихо произнесла Вика и обняла ребёнка.

Тело от чужих прикосновений вспыхнуло болью, но Вика не показала этого. Поддержать Северуса в этот момент было намного важнее, чем собственные ощущения. Эта мысль была не свойственна ей, она не поняла, в какой момент чужой ребёнок стал для неё так важен. Почему она так испугалась за него? А ещё было странным то, что Эйлин, настоящая мама мальчика, никак не высказывалась и слушала откровения сына молча. Северус же крепко прижался к маминой груди и впервые за всё это время смог спокойно выдохнуть.

— А как я оказалась здесь? — не выдержав, спросила Вика, когда Северус немного отодвинулся от неё.

— Буквально через минуту после того, как отец убежал, у нашего дома из ниоткуда возникли люди в алых мантиях. Они с удивлением стали смотреть на наш дом, и только увидев их, я смог собраться. Я понял, что они маги и нам нужна их помощь. Я быстро вкратце рассказал, что произошло, и попросил их отвезти нас в больницу. Они похвалили меня, сказали, что я очень смышлёный, и один из них поднял тебя на руки и перенёс непонятно куда. Мне стало очень страшно, и я попросил их перенести меня к тебе. Они сначала отказывались, но после недолгих переговоров решили, что проще согласиться, да и оставлять меня одного показалось им не лучшей идеей. Так мы оказались тут.

— Понятно, ты всё это время был в больнице?

— Не совсем. Сначала меня осмотрел целитель Прюэтт, сказал, что в целом всё в порядке и выписал мне витаминный комплекс. На следующий день пришла женщина, которая представилась твоей подругой Лукрецией, она оказалась женой того самого целителя, который меня осматривал. Она заявила, что здоровым детям в больнице не место и попыталась меня забрать. Но тут я был против, я не хотел оставлять тебя, да и к тому же я уже не маленький и знаю, что нельзя никуда ходить с незнакомцами, — гордо произнес мальчик, а потом добавил, — в результате длительных переговоров она дала мне непреложный обет о непричинении вреда, и я согласился ночевать у них дома, а не в больнице.

— Какой ты у меня умный, — с гордостью похвалила его Вика.

— Да. У неё я познакомился с её дочкой Агнес. Она милая, мы с ней даже немного играли, оказывается, у магов есть очень интересные игрушки.

— Я рада, что за тобой было кому присмотреть.

— Да, а ещё она познакомила меня с моим дедушкой.

— Что? — удивлëнно воскликнула Вика. Видимо, Лукреция не стала дожидаться момента, когда Эйлин пойдёт на поклон к родителю, и решила организовать их встречу через Северуса. Это абсолютно не порадовало Вику и, судя по недовольному возгласу, Эйлин тоже.

— Почему ты не говорила, что у меня есть дедушка и он живёт в самом настоящем замке? — не обратив внимания на шок матери, задал волнующие его вопросы Северус.

— Эйлин, почему Северус не знает о дедушке? — мысленно спросила Вика.

— Ему не надо о нём знать.

— А мне надо, и он уже узнал. Эйлин, пожалуйста, расскажи мне, что происходит.

— Нет, — мысленно ответила Эйлин, давая понять, что разговор окончен.

— Он живёт в магическом мире, и мы с ним сильно поссорились, — попробовала озвучить первую пришедшую мысль Вика.

— А почему поссорились? — продолжил расспрос Северус.

И в этот момент Вика действительно растерялась, ей и самой хотелось узнать, почему Эйлин живёт в не самом хорошем маггловском районе, а не в собственном замке, почему Эйлин не хочет общаться с отцом. На такие вопросы у неё не было ответов, а выдавать версии казалось ненадежным. Судя по всему, этот дедушка с лёгкостью сможет словить её на том, что она не его дочь, больше всего ей не хотелось встретиться с ним. Но именно в этот момент в дверь постучали.

Не дожидаясь ответа на свой стук, в палату вошёл высокий черноволосый мужчина. Он чем-то напомнил Вике киношного Снейпа, которого сыграл Алан Рикман: он был высокий, худой, с бледной кожей, крючковатым носом и длинными чёрными волосами. Но самым запоминающимся в его внешности были чёрные глаза, которые, казалось, смотрели в самую душу.

Впервые с момента попадания в эту реальность Вика чувствовала, что она попала.

— Эйлин, чёрт возьми, прекрати играть обиженную невинность. Это твоя жизнь, твой сын и твой отец. Я не смогу ничего сделать, если не буду знать, что происходит, пожалуйста, ответь мне, — мысленно закричала Вика, не особо надеясь на благоразумие истинной владелицы этого тела.

— Эйлин, пожалуйста, поговори со мной, — в панике умоляла Вика.

Но Эйлин упорно молчала. Мужчина, тем временем, уже уверенно вошёл в палату. Его ничуть не смущало растерянное состояние дочери — он был спокоен и явно настроен на серьёзный разговор.

— Здравствуй, дочь. Привет, Северус, — сказал он.

— Здравствуй, — неуверенно откликнулась девушка, не зная, что делать, куда податься и как реагировать. Боль в теле усиливалась, в глазах на мгновение потемнело. Стало страшно.

— Привет, дедушка, — отозвался Северус.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — прошептала Вика, не доверяя собственному голосу.

Она не могла понять, что пугало её сильнее — сам мужчина или ситуация, в которой она внезапно оказалась. Пространство вокруг будто сузилось, всё стало зыбким и нереальным. Голова закружилась так сильно, что она едва удерживалась на подушке, тело словно налилось свинцом, а кожа отзывалась болью на малейшее движение. Казалось, чужая сила пыталась вырваться изнутри, ломая её изнутри наружу.

Сердце металось в груди, как пойманная птица, каждый удар отдавался эхом в ушах. Паника стучалась в сознание, сминая волю, захлёстывая, как волна во время шторма. Её дыхание стало прерывистым — вдох был словно укол, болезненный и рваный. И тут, будто в подтверждение ужаса, от прибора раздался резкий, пронзительный писк — звук был такой силы, что ей показалось, будто барабанные перепонки треснули.

Мир потемнел на мгновение, а в следующий миг в палату вбежал целитель.

— Посетители, прошу немедленно покинуть палату.

— Это серьёзно? — обеспокоенно уточнил мужчина.

— Пока нет, но ей категорически нельзя волноваться, — строго ответил целитель. — Я проведу необходимые процедуры и вскоре выйду к вам. Пожалуйста, подождите за дверью.

Мужчина с Северусом нехотя подчинились. Как только за ними закрылась дверь, рыжеволосый целитель вновь взмахнул палочкой, и дыхание Вики стало легче — грудь перестало сдавливать, шум в ушах немного утих.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил он. — Прости. Я предупреждал Лукрецию, что это не лучшая идея, но ты же знаешь… с ней не всегда возможно спорить.

— Не знаю… — прошептала Вика. Боль всё ещё нарастала, хотя и чуть приглушённая, она пульсировала под кожей.

— Сейчас я ещё раз нанесу мазь и дам тебе немного отдохнуть. Как я понял, пускать Северуса и Октавиуса пока не стоит?

— Да… пожалуйста. Спасибо, — слабо кивнула она.

Через несколько минут, когда целитель закончил процедуры, наложил успокаивающую мазь и дал ей зелье, напряжение в теле понемногу отпустило. Вика, наконец, почувствовала облегчение — пусть и временное. Она осталась наедине с Эйлин.

— Эйлин, куда ты пропала? Поговори со мной, пожалуйста… — жалобно попросила Вика.

— Что ты хочешь? — уже более спокойно, но, тем не менее, недовольно, спросила Эйлин.

— Узнать правду.

— Зачем?

— Не знаю. Может, не зря я попала в твоё тело, может, во всём есть смысл?

— И какой в этом может быть смысл? — раздражëнно спросила Эйлин.

— Не знаю, но ты сама слышала, что мы должны что-то осознать. Может, мы сможем помочь друг другу?

— И как ты можешь мне помочь? Ты ведь ничего не знаешь, не понимаешь, — уже не так уверенно спросила Эйлин, чувствовалось, что она задумалась над мысленными словами Вики.

— А ты расскажи. Вдруг я тебе помогу, может, я не просто так смогла тебя услышать?

— Возможно, — сказала Эйлин и замолчала.

Вика тяжело вздохнула, осознавая, что теперь всё зависит не от неё. Эйлин сама должна решиться на разговор. За полгода Вика так и не узнала её по-настоящему. Она была знакома только с её сыном, мужем, как теперь поняла — отцом, а также с кузинами. Но что связывало Эйлин с Лукрецией и Калистой? Почему она поддерживала с ними отношения, избегая при этом отца? На эти вопросы у Вики не было ни малейших ответов.

Она вдруг поймала себя на мысли, как сильно устала. В голове всплыла знакомая с детства песенка: «Говорят, под Новый год что ни пожелается — всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается…». И вместе с ней — настойчивая мысль, что нужно что-то понять. Но что именно? Что изменилось в её жизни перед тем, как она очутилась здесь, в этом странном мире?

Ответа не находилось. Единственное, что приходило на ум — расставание с Виктором. Она ведь поступила правильно. Отпустила дорогого человека, дала ему шанс на счастье, возможность найти женщину, которая сможет стать хорошей матерью для Алисы. Она преодолела свои чувства, выбрав то, что, как ей казалось, будет лучше для всех. Она сделала всё верно. Правда?

А может… нет? Может, она просто поддалась страху? Впервые она честно задала себе этот вопрос — и не смогла уверенно ответить.

Эйлин, как ни странно, тоже пребывала в похожих раздумьях. Было удивительно, насколько их внутренние монологи совпадали. Они могли слышать друг друга только в одном случае — если обращались напрямую. Точнее, Вика слышала Эйлин только тогда. Эйлин же воспринимала Вику всегда, но девушка думала на русском, и понять её мысли было не так уж просто.

Спустя некоторое время Эйлин прервала её раздумья. Она приняла решение — рассказать свою историю. Возможно, это поможет избавиться от мешающего духа в сознании девушки. А может, просто пора было уже научиться взаимодействовать. Всё равно управление телом сейчас принадлежало Вике — и рано или поздно им бы пришлось договориться.

— Ну ладно, — заговорила Эйлин с лёгкой усмешкой. — Я подумала и решила, что ты имеешь право знать, что происходит. Признаюсь, ты мне не особенно симпатична. Но, будь честна, ты действительно упростила мне жизнь. Если бы ещё зелья варила как следует — тебе бы цены не было.

— Прости... Но ведь всё получилось к лучшему, правда? — осторожно произнесла Вика.

— К лучшему... — повторила Эйлин с едва заметной иронией. — Пусть будет так.

Она на мгновение замолчала, будто собиралась с мыслями, а затем начала:

— Начну с самого начала. Я — единственный ребёнок в семье Принц. Моего отца ты уже видела. Мама умерла, когда мне было пятнадцать. С отцом у нас всегда были напряжённые отношения. Мы словно говорили на разных языках — не понимали, не принимали друг друга. Он всегда хотел сына. А родилась я... чересчур увлечённая зельями, наукой, да и внешне слишком напоминала его. Постоянные ссоры. Он был уверен, что знает, как лучше, а я упрямо шла своим путём.

Она на секунду замолчала, голос её немного дрогнул, но тут же снова стал ровным.

— Единственное, в чём мы совпадали — это любовь к маме. Он действительно её любил, а она — меня. Её последним желанием было позволить мне самой выбрать супруга и не вмешиваться в этот вопрос. Он сдержал слово... но выбор его не устроил. Мы поссорились. Сильно. Я ушла — с громким хлопком двери.

Эйлин закончила рассказ, но Вика чувствовала — это только поверхность. В этих словах не было всей правды. Ни причин, ни последствий, ни чувств. К отцу у Эйлин явно было сложное, двойственное отношение. И вопросов после этого откровения стало только больше.

— Но... почему именно Тоби? — наконец, задала Вика самый очевидный из них.

— Тебе как: полную версию или сокращëнную?

— Полную.

— Ну, тогда всё началось в день рождения Калисты, в день летнего солнцестояния 21 июня 1926 года, почти за три года до моего рождения.

— Стоп, а причём Калиста к Тоби?

— Так не перебивай. Я или рассказываю, или отвечаю на твои глупые вопросы.

— Прости.

— Моя мама, мама Калисты и Лукреции с Орионом были не просто сестрами, они были самой настоящей магической тройней. Поэтому даже замужество не разлучило их — мы росли все вместе, как одна большая семья. Наши матери никогда не делали между нами различий, и для нас не существовало попонятий «двоюродные» или «родные» — мы были единым целым. Лис родилась раньше срока. Очень слабой. Её организм реагировал болезненно буквально на всё: лёгкое переохлаждение — и простуда, чуть громче крик — срыв голоса. Колдомедики не были уверены, что она вообще доживёт до года, а позже сомневались, сможет ли она овладеть магией. Это безумно напугало мою маму, ,но я и Лукреция родились абсолютно здоровыми, сильными ведьмами. Лис — она другая. Она была словно из другого мира. Слишком хрупкая — физически, магически, даже эмоционально. Моя мама была напугана до глубины души. Она рассчитывала дату моего зачатия с точностью до часа — пятью разными магическими методами, чтобы всё было идеально.

Эйлин на мгновение замолчала, как будто снова проживая те чувства.

— С детства нас учили, что выбирать супруга нужно осторожно. Близкие кровные связи могут привести к серьёзным последствиям. Мы видели эти последствия. Нет, не подумай, Лис — она хорошая. Добрая, светлая, её магия всегда была особенной. Она видела больше, чувствовала глубже… но обычная магия давалась ей тяжело. Любое перенапряжение — и у неё начинался магический срыв, вплоть до истощения. Любое падение — перелом. Несмотря на то, что она старше нас, и я, и Орион, и тем более Лукреция всегда оберегали её. Родители вообще тряслись над ней, как над хрустальной вазой. Она чаще всех бывала в Мунго, постоянно пила укрепляющие зелья. И, если честно, я до сих пор удивляюсь, как нам удалось уговорить родителей отпустить её в Хогвартс…

— И как болезнь Калисты связана с твоим отцом и мужем? — всё-таки не удержалась и уточнила Вика.

— Просто… о вырождении и последствиях близкородственных связей мы знали не понаслышке, — продолжила Эйлин с уверенностью, а затем, немного подумав, снова заговорила:

— Так вот. Лис всегда была особенной. Мы с детства понимали: выбор супруга — дело не просто личное, а буквально жизненно важное. Кровь — это сила, и при неправильном смешении она может обернуться проклятием.

Когда мы поступили в Хогвартс, всё изменилось. Уже в поезде мы познакомились с мальчиком по имени Том. Он сразу привлёк внимание — несмотря на то, что был полукровкой, магия в нём ощущалась сильнее, чем у большинства сверстников. Лис, обладая тонким магическим чутьём, сразу почувствовала в нём что-то… особенное. Её тянуло к нему. Может, она просто очень хотела разглядеть в нём свет, как делала со всеми. В этом плане она всегда была… странной.

Лукреция не особо стремилась сближаться с маглорожденными, но Лис могла быть упрямой. Они разговорились ещё в поезде, и уже вместе попали на Слизерин. Том с первых же дней оказался не таким, как остальные: он часами сидел в библиотеке, был умён, вежлив, обаятелен. К концу первого курса он покорил сердца преподавателей и стал любимцем студентов. Казалось, все были под его обаянием.

Подруги, тем временем, решили узнать, кто он на самом деле. Мы проверили все справочники чистокровных — ни о каком роде Реддл речи не было. Тогда мы начали искать следы в маггловском мире. И почти сразу наткнулись на Тома Реддла из деревни Литтл Хэнглтон.

Убедив домовушку перенести нас туда, мы сразу почувствовали: это хоть и слабое, но всё же место силы. Расспросив местных, мы узнали, что около двенадцати лет назад был громкий скандал: Том Реддл сбежал с местной дурнушкой по имени Меропа Гонт и вернулся спустя год. Что произошло — никто не знал.

Мы решили узнать больше. Мысли читать мне всегда давалось легко, и вскоре выяснилось: Меропа использовала зелье приворота, чтобы завлечь Тома, но он сбежал, когда чары ослабли, оставив её беременной. А сама семья Реддлов оказалась сквибами.

Фамилия Гонт показалась нам знакомой. Мы спросили родителей — и да, действительно: у Гонтов была дочь по имени Меропа. Но поколениями они страдали от вырождения: с каждым новым ребёнком магия слабела. Меропа не попала в Хогвартс — была слишком слаба. Её отец и брат тоже были нестабильны, и не только магически.

Тогда я впервые всерьёз задумалась: как такое возможно? Как у слабой ведьмы и сквиба родился ребёнок с такой мощной магией?

Я начала копать. Изучала всё, что могла найти. Том с каждым годом становился только сильнее. Всё больше людей ему доверяли, всё больше к нему тянулись. Преподаватели его боготворили, студенты — слушали. Но ближе всех к нему оставалась Лис. Даже теперь я не понимаю, что их связывало. Что они нашли друг в друге.

— И что было потом?

— А потом началась война. И весь Лондон поглотил хаос. Практически все учителя забирали маглорожденных на лето, не отпускали их на Рождественские каникулы. Забирали их близких в магические кварталы. Все, кроме Дамблдора.

— А при чем тут профессора? И Дамблдор? — с недоумением спросила Вика. Она, конечно, не бралась судить, но, насколько она помнила, учителя не несли никакой ответственности за детей, когда те покидали Хогвартс, по крайней мере, в контексте Гермионы и Гарри никаких действий они не предпринимали. Они только могли погостить у Уизли, но как это решалось на уровне взрослых, девушка абсолютно не знала, так что этот момент очень заинтересовал Вику.

— В наше время к каждому профессору Хогвартса прикреплялся один или несколько учеников, в зависимости от того, сколько магглорожденных поступало в Хогвартс, тогда никто не знал, на какой факультет попадёт студент, и всё решала такая себе магическая лотерея. Если твой студент выпустился, то тебе прикреплялся новый. Чаще всего, учителя приходили к этому ученику, объясняли ему и его родителям о магическом мире, помогали собраться в Хогвартс, давали базовые знания, некоторые даже забирали детей из неблагополучных семей себе. По большому счёту, вместе с учителем они проводили всего несколько месяцев, и за это им неплохо доплачивали из Попечительского совета; также старшие ученики, о которых хорошо заботились и которые неплохо устроились, в дальнейшем помогали своим профессорам или их юным подопечным. Плюс, если ребёнок не мог жить в магловском мире, а декан не мог забирать его на лето, это предлагалось сделать любой чистокровной семье, предпочтение отдавалось тем людям, с детьми которых дружен ребёнок. Решение принимал опекун. И худшим опекуном был Дамблдор, я не знаю, кем надо быть, чтобы отправить подростка в приют, который находился в зоне боевых действий? Хотя и родители Лукреции, и Ориона, с которым он неплохо ладил, и Абраксаса, который в то время активно ухаживал за Лис, подавали прошение забрать мальчика себе на лето. После Рождества 1943, в котором Дамблдор отправил Реддла в приют, он изменился. Он стал жёстче, злее, он сказал, что он впервые увидел смерть, и это страшно; он рассказал, что на его глазах разорвало человека. Сам же он чудом выжил. И даже тогда Дамблдор запретил ему ехать к кому-то из однокурсников на лето. Я тогда впервые увидела, чтобы Лис к кому-то испытывала столь сильную антипатию, до этого я была уверена, что она неспособна на такие эмоции.

— Это ужасно, — не выдержав, возмутилась Вика.

— Ужасно не это. Мы потом наводили справки, за время нашей учёбы у Дамблдора было семь подопечных. Из них закончили Хогвартс только двое. Один из них Том, а вторая — девочка, на четыре года меня старше. Она заключила помолвку в пятнадцать и благодаря этому получила освобождение от его опеки и право не возвращаться домой. Сведения об остальных мы не нашли, по магловским документам двое погибли, двое пропали без вести, о последней девушке ничего не известно. Она просто испарилась, исчезла, как и не было.

— Пипец, — не сдержавшись, выругалась Вика. Такая информация не укладывалась в её голове, ей казалось, что это глупости и бред. Дамблдор же был добрым и умным дедушкой, как он мог посылать на верную смерть детей? А главное — зачем? Ответов на эти вопросы, увы, не было.

— Ну ладно, я отвлеклась, — с лёгкой улыбкой сказала Эйлин. — Но именно тогда я впервые всерьёз задумалась о том, что полукровки могут быть сильнее чистокровных. Том был не просто выдающимся — он был самым мощным, кого я когда-либо встречала. Но он не был единственным. Я начала искать закономерности. И в итоге нашла.

Ключевым оказалось не только происхождение, но и среда, в которой рос ребёнок. Наличие отца-сквиба, выросшего в месте силы, и сам факт зачатия в таком месте играли решающую роль. Лис вышла замуж за Абраксаса — несмотря на всё, он выбрал именно её. Лу обручилась с Прюэттом. А я… я поняла, что идеальную магическую совместимость имею только с Томом. Но к тому моменту он начал проявлять жестокость. Лис даже подозревала, что именно из-за его действий погибла наша однокурсница Миртл.

— С остальными магами риск рождения ребёнка с тяжёлыми нарушениями — магическими, физическими, даже психическими — превышал 50%. А я не хотела рисковать. Мне никто не нравился настолько, чтобы пойти на это.

Мама, видя, насколько серьёзно я настроена, настояла, чтобы отец дал клятву не вмешиваться в мой выбор. Он согласился. Тогда я перестала обращать внимание на магов и начала искать места силы. Куокворт подходил идеально. Но как найти подходящего сквиба — и добиться, чтобы он женился на ведьме?

Метод Меропы мне сразу не подошёл. Приворотное зелье — унизительно, да и, как показал случай с Томом Реддлом-старшим, совершенно ненадёжно. Помог случай. Однажды, гуляя в местном парке, я встретила Тоби. Он был вежливым, галантным… и я ему сразу понравилась, что, согласись, немаловажно. А главное — он оказался сквибом. Идеально подходил для моего замысла.

Я рассказала обо всём девочкам и отцу. Лу и Лис меня поддержали, а вот отец — нет. Мы серьёзно поссорились. Я ушла из дома, в слезах пришла к Тоби, призналась, что мой отец против наших отношений... и что я ведьма.

Он отреагировал спокойно. Сказал, что любит меня, несмотря ни на что, и лишь попросил пообещать, что я никогда не использую магию против него. Мы поженились. Через девять месяцев родился Северус.

Голос Эйлин стал мягче.

— Тоби был… идеален. Помогал мне с бытом, учил готовить, следить за домом. Мы хорошо жили. Я даже… — она на секунду замялась, — я даже успела его полюбить.

— А потом? — тихо спросила Вика. Она уже чувствовала, куда всё идёт. В её семье переломным моментом стало увольнение отца. Но Тобиас, судя по всему, и сейчас работает. В его поведении не было логики. Да и после рассказа Северуса стало ещё непонятнее.

— А потом... когда Северусу было около трёх, всё резко изменилось, — мысленно вздохнув, ответила Эйлин. — Он пришёл домой, словно подменённый. Накричал за беспорядок, за недосоленный ужин… Ругался, что я ведьма.

Она сделала паузу, и в голосе её прозвучала глухая печаль.

— Я сначала подумала — плохое настроение. Но через неделю всё повторилось. Я проверила его — на зелья, на проклятия, на всё, что могла. Ничего. А самое странное… вход в его сознание для меня всегда был закрыт.

— Это странно, но ты так и не объяснила, как вести себя с твоим отцом?

— Да никак, я не хочу его видеть.

— Но почему? — растерянно спросила Вика. В её глазах отец Эйлин не выглядел чудовищем, которого стоило ненавидеть. Конечно, судить ей было непросто. Она сама не видела своих родителей уже больше пятнадцати лет.

Она знала, что её брат поддерживает с ними отношения. Знала, что отец прошёл реабилитацию, устроился на работу, и что родители хотят встречи. Но она была против. Не потому, что злилась — скорее, потому, что не могла. И, наверное, уже не хотела. Она вычеркнула их из своей жизни.

— Потому что, — твёрдо ответила Эйлин, давая понять, что разговор окончен.

Вика почувствовала, что ей чего-то не договорили. Но у неё не было сил на допрос — и, откровенно говоря, она уже узнала больше, чем рассчитывала. Глупо требовать от Эйлин всей правды сразу.

За их разговором незаметно стемнело. Домовушка успела принести зелья и ужин. В палату снова заглянул целитель — тот самый рыжеволосый, что спас её от разговора с отцом. Эйлин подтвердила её догадку: это был Игнатиус Прюэтт, супруг Лукреции, её кузины.

Он внимательно осмотрел Вику, легко взмахнул палочкой и довольно кивнул.

— Как самочувствие?

— Спасибо… уже лучше, — ответила она, стараясь улыбнуться.

— Отлично. Думаю, через пару дней тебя можно будет отпустить домой.

— Спасибо.

Он на секунду задумался, потом добавил:

— Твой отец всё ещё ждёт в коридоре. Я обещал, что после осмотра разрешу ему зайти. Но если ты плохо себя чувствуешь или не готова к разговору, я могу этого не делать. Если хочешь знать моё мнение — лучше сейчас. Приём посетителей скоро закончится, и я всё равно попрошу его уйти минут через пятнадцать. Но решать тебе. Пускать?

Эйлин внутри настойчиво советовала отказаться. Но Вика колебалась. Он ведь всё равно вернётся. И пятнадцать минут — не так уж много. Но была ли она готова? Готова встретиться с человеком, которого почти не знала, но который так настойчиво добивался этой встречи?

Она почувствовала, как в груди снова нарастает волнение.

Вика тяжело вздохнула. Принимать решения — это всегда трудно, особенно когда от них может измениться что-то важное. Она понимала, что разговор с отцом Эйлин необходим, давно назрел, но сейчас… сейчас ей меньше всего на свете хотелось этого разговора. Внутри всё сжималось при одной мысли о нём.

Но откладывать — тоже не вариант. Она знала за собой одну полезную привычку: если что-то неприятное, лучше сделать сразу, пока не успела придумать сотню причин, почему «потом будет удобнее». Вика медленно выдохнула, будто собиралась нырнуть в ледяную воду, и кивнула самой себе.

— Давай сейчас.

— Ты уверена? — целитель посмотрел на неё внимательнее, словно стараясь уловить, действительно ли она к этому готова. — Я не хочу на тебя давить.

Вика чуть опустила глаза. Уверена? Конечно нет. Она не была уверена ни в себе, ни в словах, которые скажет. Не знала, справится ли, хватит ли сил. А главное — не знала, будет ли в этом хоть какой-то смысл.

— Не уверена... но я, наверное, и не буду никогда.

— Хорошо. Если что — я рядом.

— Спасибо, Игнатиус, — она слабо улыбнулась и, после небольшой паузы, бросила почти на автомате: — А Лу передай, что я её ненавижу.

Слова прозвучали резко, почти колко, но настоящей злобы в них не было — скорее усталость, раздражение и беспомощность. Проговорить то, что крутила в голове Эйлин, оказалось странно правильно, будто выговорив это вслух, Вика хоть на миг дала голос той части себя, что давно копила недовольство.

Да, Лукреция вмешалась — из лучших побуждений, никто в этом не сомневался. Но всё равно это было вторжение, пусть и с заботой. Всё сдвинулось с места, закружилось, пошло кувырком — как будто кто-то чужой взялся перебирать её личную жизнь, не спросив разрешения.

Внутри Эйлин уже привычно кипела, раздавая обвинения направо и налево: Вика — дура, отец — монстр, Лу — предатель. Она не стеснялась в выражениях, и Вика уже научилась отделять эту бурю от реальности. За резкими словами стояло совсем другое — страх.

Эйлин не хотела разговаривать с отцом. Упрямо, по-детски, до последнего сопротивлялась. Она злилась, отворачивалась, спорила, как будто одно только нежелание могло отменить необходимость вернуться к прошлому.

А Вика… Вика злилась тоже. И боялась не меньше. Всё казалось заранее обречённым: слова не те, момент не тот, и она сама — недостаточно сильная, чтобы выдержать.

Но всё равно — разговор был нужен. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Она выбрала палату. Среди белых стен и приглушённого света было хоть какое-то ощущение безопасности. Здесь, по крайней мере, если ей станет совсем плохо — рядом будут люди, способные её поддержать. Или хотя бы — откачать.

— У вас не больше пятнадцати минут, — услышала Вика голос Прюэтта , и едва успела повернуться, как в палату вошёл мужчина. Высокий, сдержанный, с прямой спиной и холодной тенью в глазах. Черноволосый. Её отец.

— Здравствуй, дочь, — произнёс он.

Слово, которое так редко звучало из его уст, сейчас прозвучало почти механически — как если бы он озвучивал формальность.

— Здравствуй, — Вика ответила неуверенно, будто язык на секунду прилип к нёбу.

— Как твоё самочувствие?

— Спасибо… уже лучше.

— Хорошо. Рад, что ты идёшь на поправку, — всё тем же ровным голосом, без пауз, как будто читая по бумажке. — Северус — прекрасный парень.

— Спасибо. Я знаю.

Её голос прозвучал чуть резче, чем хотелось. Всё это ощущалось неправильно. Словно она оказалась в странной постановке, где ей выдали роль, но забыли объяснить, зачем. Он явно пришёл не ради расспросов о здоровье. И точно не ради Северуса.

Почему он тянет? Почему делает вид, будто всё в порядке?

— Как твой муж? — снова словно по сценарию.

— Прекрасно, — коротко отрезала Вика, а затем не выдержала. — О чём ты хотел поговорить? Вряд ли ты пришёл обсуждать моего мужа.

Молчание. Он будто что-то обдумывал. А может, просто пытался выбрать слова, которые не прозвучат так, как он чувствует на самом деле.

— Ты изменилась, — наконец, произнёс он.

— Людям свойственно меняться, — глухо произнесла Вика, чувствуя, как по спине пробегает холодок: вдруг он всё понял? Ей не хотелось повторять резкие слова Эйлин. Вика с детства ненавидела истерики — слишком хорошо помнила, как бессмысленно они звучали в доме. Родители отмахивались или начинали кричать. Брат же всегда предпочитал конструктивный диалог эмоциональному всплеску. Она не верила, что громкие обвинения могут действительно что-то изменить. Чем спокойнее голос, тем больше вероятность, что тебя услышат.

Она знала цену словам. Знала, как больно могут ранить они, особенно если произнесены близкими. Потому и старалась быть осторожной, взвешенной. Не всегда получалось, но она старалась честно. А этот человек… он пока не сделал ничего такого, за что стоило бы бросаться на него с кулаками. Хоть и очень хотелось.

— Ты повзрослела, — заметил он с почти невидимой улыбкой. — Рад, что смогла избавиться от лишней импульсивности.

— Может, перейдёшь к делу? — выдохнула Вика. Слушать эти намёки казалось пыткой. Особенно после недавнего разговора с Эйлин, чьи резкие ремарки всё ещё звенели в ушах.

— Прости, — коротко кивнул он. — Значит так. Я почитал литературу и… вынужден признать: ты была права. Для рода Принц ребёнок от сквиба — идеальный вариант. Если бы ты с самого начала спокойно показала мне свои исследования, а не закатывала сцены…

Он говорил почти буднично, но в голосе звучала претензия — и это начало раздражать Вику. Как будто даже сейчас, в извинениях, он всё равно укоряет её. И ведь чем-то он напоминал Эйлин. От этого внутреннего сравнения у девушки закружилась голова — как от удара.

— Я на него абсолютно не похожа! — взвилась где-то внутри Эйлин. — Ничего общего! Он никого не слушает, кроме себя. Есть только его мнение — и неправильное!

Вика сжала виски, словно пытаясь выгнать из головы оба раздражающих голоса — внешний и внутренний.

— Стоп. Ближе к сути, — с трудом проговорила она и мысленно бросила Эйлин умоляющий взгляд: пожалуйста, помолчи. Иначе она просто не выдержит.

— Так я и веду к сути, — с лёгкой усмешкой сказал он, словно продолжал непринуждённую беседу за чаем. — Я готов забрать тебя и Северуса домой. Мы официально введём его в род. Объявим, что ты всё это время жила во Франции, в уединённом поместье, скорбя по погибшему мужу и воспитывая сына.

— Какому погибшему мужу? Мой муж жив и здоров, — Вика не выдержала. Реплика вырвалась сама, прежде чем она успела обдумать. В голове всё закрутилось, а сердце застучало где-то в горле. Что он вообще несёт?

Эйлин замолчала. Впервые за долгое время. И в этой тишине вдруг стало невыносимо холодно.

— Это... ненадолго, — с лёгкостью, от которой Вику замутило, продолжил он. — Он вполне может погибнуть при несчастном случае. Или просто… забыть о вас. Обливиэйт ещё никто не отменял. Какая, в конце концов, разница, что станет с этим убогим сквибом?

— А со мной что будет? — голос дрогнул. Слишком спокойно он это говорил. Как будто не о её жизни рассуждал, а о какой-то неудачной партии в шахматах.

— Ты вернёшься домой, — сказал он, словно это был подарок. — С Северусом. Будешь вести хозяйство, устраивать приёмы. Сначала будет шум — конечно, кумушки не упустят случая. Но потом утихнет. Я подберу тебе достойного мужа, и никто не вспомнит об этом... недоразумении. Ни о твоём исчезновении, ни о сквибе. Всё можно исправить. Главное — вернуться.

На секунду у Вики перехватило дыхание. Она даже не сразу поняла, что именно её так поразило — то ли лёгкость, с которой он предлагал стереть чужую жизнь, то ли уверенность, с которой перекраивал её судьбу, как будто она — не человек, а пешка в тщательно выстроенной партии.

Нет, Тоби она никогда не считала идеальным мужем. Один скандал, одна неловкая попытка близости — да, это было. Но он не обижал её, не унижал, не делал больно. Он был просто… чужим. Не своим. Но при этом — не врагом.

А Октавиус... Октавиус отталкивал её всем. Жестами, тоном, логикой, в которой не оставалось места живому. Захотел — отверг. Захотел — вернул. И теперь с тем же равнодушием набрасывал ей новую жизнь, словно передвигал мебель в поместье.

Внутри всё сжалось — болезненно, вязко, будто в сердце воткнули острую щепку. Пренебрежение. Обесценивание. Она — вещь. Удобная, пока молчит. Ненужная, как только начинает сопротивляться.

И всё же...

Он предлагал ей реальную возможность вернуться в магический мир. Доступ к зельям. Свой дом, статус, спокойствие. У Северуса была бы совсем другая жизнь — уважение, возможности, настоящие учителя. Может, всё пошло бы по-другому. Может, он бы не влюбился в Лили — или не потерял её.

Но почему тогда внутри так мерзко? Почему вместо облегчения — только липкая тревога, будто её хотят обернуть в красивую ткань, а потом сшить из неё удобный занавес?

— Эйлин? — позвала она, внутренне сжавшись, как в холодную воду шагнув.

Долгая пауза. И наконец — дрожащий, хрупкий отклик:

— Я не знаю… я правда не знаю… — Эйлин будто сжалась в себе. Вика впервые ощутила в ней панику. Настоящую. И от этого по её спине пополз холод.

— Я могу подумать? — спросила Вика вслух, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, но вышло слишком тихо.

— Да о чём тут думать? — резко бросил Октавиус. — Северусу у нас в Меноре понравилось. И после выписки я намерен забрать вас домой.

— Ты не имеешь права распоряжаться моей жизнью. И уж тем более его, — сдержанно, но твёрдо сказала Вика, чувствуя, как в ней просыпается ярость.

— Имею. Я твой отец.

— А я — взрослая женщина. Жена. Мать. Я сама решу, что правильно для моего сына, — её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — А вообще, что Северус делал у тебя дома?

— Лукреция привела. Решила, что будет полезно показать ребёнку поместье. Они пришли почти всей семьёй, но она, к сожалению, не позволила ему остаться на ночь и пройти начальные ритуалы. Что довольно странно, — он хмыкнул с недовольством.

— И правильно сделала, — отрезала Вика. Волна раздражения подкатила к горлу. Почему кто-то постоянно считает себя вправе распоряжаться её сыном? Лукреция, Октавиус… никто из них не спросил её мнения.

— Эйлин! — резко окликнул он.

— Что Эйлин? — Вика почти сорвалась. — Какое ты вообще имеешь право? Я — его мать. И это я решаю, где ему быть!

— Мать?! — почти крикнул он. — Да ты видела, как он выглядит? Как оборванец! Он водится с магглами, растёт в этой грязи!

— Зато у него есть друзья. И нормальная, счастливая жизнь, — отрезала Вика, и в голосе прозвучала дрожь, будто что-то внутри дало трещину.

Да, его одежда не была волшебной. Но она была чистой, новой, уютной. Вика сама подбирала каждую рубашку, обновила гардероб, добавила туда немного цвета — немного жизни. За эти полгода он изменился. Он стал обычным ребёнком. Тёплым. Настоящим. Живым.

И в этом — её заслуга. Только её. Не Лукреции. Не Октавиуса. Не чьих-то благородных решений о его «правильном» будущем.

Какое он вообще имеет право? — эта мысль ударила неожиданно резко.

Человек, который когда-то вычеркнул её из своей жизни, теперь пытался распоряжаться ею, будто ничего не произошло. Командовал, отдавал приказы, словно она — не живой человек, а удобная фигура на магическом поле.

Вике стало жарко. Где-то внутри сжался плотный, тугой ком — его тяжесть нарастала. Её начало трясти. Тело напряглось, будто ожидало удара. Эти маги… с их холодным презрением к магглам, с вечной надменностью…

Даже мысль о них душила.

Сердце сжалось и будто подпрыгнуло к горлу — пульс резко участился. Воздух стал густым и липким, как сироп. Пространство вокруг поплыло, стены будто сдвинулись ближе. В ушах зашумело — глухо, как изнутри. Пальцы онемели, в ладонях заплясали иголки, кожа покрылась потом.

Она попыталась сделать глубокий вдох, как учили на дыхательных упражнениях, — но лёгкие отказались подчиняться. Воздух проходил сквозь неё, не задевая. Перед глазами замельтешили светлые пятна.

— Так, всё. Октавиус, время посещения закончилось. Я должен осмотреть пациентку, — вмешался в разговор целитель. Его голос, глухой и будто издалека, прозвучал для Вики, как спасение.

Она не смогла даже поблагодарить — язык налился свинцом, руки дрожали, грудная клетка сжалась в судороге. Только бы не на глазах у всех…

— Мы ещё не договорили, — раздражённо бросил Октавиус.

— Покиньте, пожалуйста, палату. Немедленно, — голос целителя стал холодным, как сталь. Он уже подошёл к Вике, взмахнул рукой, проверяя её состояние, и протянул флакон с зельем. Вика сделала глоток, чувствуя, как её начинает отпускать.

— Моей пациентке нужен покой. Ещё немного — и она потеряет сознание.

— Мы продолжим наш разговор, — твёрдо произнёс Октавиус, а затем, почти мягко, добавил:

— Спокойной ночи, дочь.

— Доброй ночи, отец, — холодно, почти насмешливо ответила Вика.

Дверь палаты закрылась. Вика выдохнула — только теперь осознав, как сильно вымотал её этот разговор.

— Как ты? — с тревогой спросил Прюэтт.

— Вроде нормально… — неуверенно ответила Вика, всё ещё ощущая головокружение и слабость.

Мужчина взмахнул палочкой, скривился и покачал головой.

— Эх, знал же, что это плохая идея, — проворчал он, призывая домовушку с целительским набором. — Но нет, поддался на его уговоры. Всё, больше я его не пущу, пока ты полностью не восстановишься. Здоровье пациентки для меня важнее.

Прошло полчаса. Лечебные процедуры завершились, и Вика почувствовала, как напряжение постепенно уходит. Игнатиус несколько раз извинился за то, что впустил её отца. Она, впрочем, не держала зла — наоборот, была ему даже благодарна. Разговор был тяжёлым, но теперь она хотя бы знала, с чем имеет дело. Что ожидать от этого человека.

— Он всегда такой? — тихо уточнила Вика, всё же надеясь услышать, что, может быть, раньше он был другим.

— Сколько себя помню, — грустно ответила Эйлин.

— Тогда я понимаю, почему ты сбежала от него в магловский мир, — тихо сказала Вика, с сочувствием думая о своей соседке. Проблемы между родителями и детьми, как оказалось, одинаковы — будь ты магом или магглом.

На следующий день к Вике заглянула Лукреция. Она извинялась за самоуправство, убеждала, что действовала исключительно из лучших побуждений — ради её блага. Пересказав разговор с отцом, Вика получила совет не упираться: мол, ничего из ряда вон выходящего тот от неё не потребовал.

— Мой бы отец, — со странной смесью иронии и горечи сказала она, — сначала бы выжег меня с семейного древа, а потом начал бы разбираться. А труп мужа ещё долго искали бы… если бы вообще нашли. А у тебя — всего лишь Обливейт.

Вика выслушала. Но соглашаться не торопилась.

К её удивлению, Эйлин в этот раз была с ней полностью солидарна — но высказывать своё мнение вслух не спешила. А всякий раз, когда Вика пыталась вывести её на откровенный разговор, та металась из одной крайности в другую:

— Я люблю своего мужа, он меня спас, — говорила она.

А через час срывалась:

— Он же козёл, из-за него я живу в этой маггловской лачуге.

То с теплотой вспоминала отца:

— Он заботился обо мне, любил…

А затем почти с яростью:

— Ненавижу его. Он разрушил мне жизнь.

Порой Вике казалось, что она сходит с ума — от чужих эмоций, которые будто стали её собственными.

Единственным островком спокойствия оставался Северус. Он каждый день проводил с ней по полдня — рассказывал, какие книги прочитал в библиотеке у тётушки Лукреции, какой большой у неё дом и как весело они играют с Агнес. Казалось, он доволен, почти счастлив. Но Вика — и Эйлин тоже — видели перемены. Он стал сдержаннее. Что-то его тяготило. Он больше не спрашивал про деда, не заводил разговоров. Всё чаще уходил в себя, предпочитая чтение разговорам. Даже в тот, казалось бы, сказочный дом, к подруге Агнес, он не стремился.

Вике было неспокойно. Помимо споров с Эйлин и мыслей о своём будущем, её терзали сомнения: что случилось с Северусом? Почему он отдаляется?

Но больше всего её пугало другое. Если она согласится, ей придётся переехать в магический мир — и оказаться под контролем отца. Сама эта мысль вызывала внутренний протест.

Октавиус не вызывал у неё ни симпатии, ни доверия. Да, он влиятельный, могущественный, опасный… но не близкий. Не родной. Вика не понимала, как себя с ним вести. Не знала, какие «приёмы» её там ждут, о чём все говорят. Это была чужая игра по чужим правилам. А ещё — нужно будет покинуть Лондон, к которому она только-только начала привыкать. Здесь у неё появилась подруга. Увлечения. Стало тепло. Стабильно. Пусть и временно.

А там — неизвестность.

К тому же, она не могла сказать, что Октавиус нравится ей больше Тобиаса. С последним она, в конце концов, уже успела как-то свыкнуться. Да, он был резким, порой пугающим, но в чём-то даже надёжным. Его можно было обойти, свести общение к минимуму. А вот Октавиус — это контроль. Постоянный, давящий.

Она не была уверена, что и для Северуса магический мир будет лучше. Здесь у него была школа, друзья, новое увлечение… пусть немного, но настоящее.

Больше всего её смущало то, как изменилось её собственное восприятие. Получи она это предложение ещё пару месяцев назад — согласилась бы, не раздумывая.

А теперь…

Теперь у неё было, что терять.

Да и по разговорам Лукреции и Эйлин возвращение в магический мир, помимо очевидных плюсов, таких как: финансовое благополучие, свободное владение магией, достойное образование для Северуса, имело и ряд минусов. Эйлин безумно боялась снова попасть под влияние отца: пока она замужем за сквибом, отец не имеет на неё влияния. А когда она вернется в родовое гнездо, его власть будет абсолютна, она не сможет сказать нет, если он ей прикажет. Он сможет превратить её в послушную куклу, которая будет сидеть дома, устраивать приёмы, терпеть косые взгляды, и выйти замуж за того, кого предложит её отец. А учитывая её сомнительное прошлое и не юный возраст, кандидатура, по мнению Эйлин, будет не самая приятная. Да и у Северуса не будет никакой свободы, все своё время он посвятит учебе, в том числе и этикету. Наследник не имеет права на ошибку.

Поэтому у нее остро стоял вопрос, что важнее — средний достаток, подозрительный муж и свобода или золотая клетка без права голоса? Или, как пел Валерий Меладзе в её прошлой жизни: «Свобода или сладкий плен?».

Ей казалось, что это — самое трудное решение за всю её жизнь. И прошлую, и нынешнюю.

Вика никогда не любила импульсивность. Она предпочитала обдумывать каждый шаг, взвешивать варианты, смотреть на ситуацию со всех сторон. Иногда ей казалось, что она думает слишком много, но сейчас дело было даже не в этом. То ли данных не хватало, то ли чужое присутствие в её голове мешало сосредоточиться.

Даже решение оборвать связь с родителями — казалось бы, резкое и категоричное — на самом деле было тщательно взвешено. Пашка тогда упрекал её в максимализме. Но ведь это был не всплеск эмоций, не истерика — просто точка. Её предупреждали, чтобы не выходила из комнаты, пока в доме гости.

Они не были виноваты напрямую.

Но всё равно допустили это.

Их безразличие, их равнодушная невнимательность и сделали её той, кем она стала. С тех пор она больше никому не позволяла ранить себя. Никого не подпускала к душе. Она знала, что такое разочарование в близких. Знала на собственном опыте. И не хотела проходить через это снова.

Казалось бы, сейчас всё должно было быть проще. Это ведь даже не её жизнь.

Но почему-то легче не становилось.

Что выбрать: властного, холодного отца — или пьющего, но в каком-то смысле привычного мужа?

Вика вдруг с благодарностью вспомнила свою прошлую жизнь. Там не было таких выборов. Там она была свободной. Самостоятельной. Жила, как хотела, и не зависела от мужчин.

Как же жаль, что здесь так нельзя.

Выбирать приходилось из того, что есть.

И Эйлин ей совершенно в этом не помогала. Она кажется, действительно любила мужа, но при этом отказывалась принимать магловский мир.

С магическим миром всё было гораздо сложнее.

Эйлин рассказывала: в поместье у неё будет большая, светлая комната. Отдельная, современная лаборатория. У Северуса — собственная спальня и хорошие преподаватели.

Звучало красиво.

Но какой будет его судьба?

Судя по взглядам Октавиуса на магглов, вряд ли Северусу удастся избежать участи Пожирателя Смерти. В таком окружении он не станет шпионом. И вряд ли будет переживать за Лили.

А если он не встанет на тот путь, каким его вела история...

Что тогда будет с Гарри Поттером?

Кто станет его защитником, если не будет рядом этого угрюмого, язвительного преподавателя, из-под маски которого проглядывала жертва и спаситель?

И ещё — вопрос брака.

Откровенно говоря, он Вику пугал.

Лукреция уверяла, что браки по договорённости — нормальная практика.

Тем более, говорила она, Октавиус всегда ставил интересы дочери превыше всего, и обязательно выберет для неё достойного мужа. Быть женой Лорда — вовсе не так уж плохо.

И, глядя на Лукрецию и её мужа Игнатиуса, Вика была готова поверить: им повезло.

С таким мужчиной она бы, возможно, и согласилась.

Но ведь не всем так везёт.

После этого разговора Эйлин устроила бурный скандал.

— Я не хочу жить с нелюбимым! — кричала она. — Я привыкла к свободе. Я не собираюсь предавать себя!

Но несмотря на это — несмотря на бунт, боль, протест — она всё равно хотела вернуться в магический мир.

Что делать с таким раскладом Вика понятия не имела, в конце концов, за день до выписки она решилась на откровенный разговор с Северусом. Да, ему только семь, но он уже показал себя, как умный и сообразительный ребенок, к тому же от этого решения зависит и его жизнь. По крайней мере, будь она на его месте, она бы хотела, чтобы её спросили. Да, возможно, она не поступит так, как он скажет, но мнение выслушать она обязана.

— Северус, мне нужно с тобой серьёзно поговорить.

— Да, мам, — отозвался он тихо, с какой-то неестественной грустью в голосе.

— Помнишь, ты спрашивал меня, почему мы с твоим дедушкой не общаемся?

— Помню.

— Так вот... мы тогда поссорились. Но сейчас... мы поговорили и пришли к какому-то пониманию. Он хочет, чтобы мы переехали к нему в Менор.

— В Менор? — Северус нахмурился.

— Да. И мне важно знать, что ты об этом думаешь.

— Я? — мальчик удивлённо поднял взгляд.

— Он? — в голосе Эйлин тоже прозвучало удивление — почти в унисон с сыном.

— Да. Это решение касается и твоей жизни. И мне важно услышать твоё мнение, особенно — что ты думаешь о дедушке.

Северус замолчал. Пальцы неуверенно сжались в кулак, взгляд скользнул в сторону.

— Он... умный. Интересный. Он многому меня учит, — наконец проговорил он, запнувшись. — Но...

— Но? — мягко подтолкнула его Вика.

— Я не уверен, что хотел бы жить с ним. Он слишком... властный. Он всё время контролирует, следит. Он кажется добрым, но... иногда мне страшно рядом с ним.

— Почему? — Вика придвинулась ближе.

— Ну, пока ты была в больнице, я жил у тётушки Лукреции и много общался с Агнес. Она рассказала, что меня ждёт, если я сейчас стану наследником. Там нет права на ошибку, нет возможности быть собой. Я должен буду общаться только с нужными людьми, делать только то, что положено. Это... сложно.

Он запнулся, подбирая слова.

— Агнес говорит, что мне лучше принять титул в шестнадцать. Когда я вырасту. Когда буду сильнее. Тогда у дедушки будет меньше власти надо мной. А пока — у меня будет шанс узнать, кто я такой. Без имени, без денег. Смогу найти настоящих друзей... — он говорил сбивчиво, но с отчаянной искренностью, которая тронула Вику до глубины души.

— Ого, — только и смогла вымолвить она. Конечно, она ждала от него разумного мнения, но не такой глубины и зрелости. — Откуда ты всё это знаешь?

— Агнес рассказала. Мы с ней подружились, — просто пожал плечами Северус. — Она хоть и девочка, но очень умная.

— То есть... ты хочешь вернуться домой? К отцу? Даже несмотря на то, что он чуть не ударил тебя? — Вика не могла не задать этот вопрос. Ей нужно было услышать это вслух.

— Но ведь не ударил, — спокойно ответил Северус. — И... Агнес тоже считает, что он, возможно, под магическим воздействием. А если так — он не виноват. Значит, мы должны его спасти.

— Должны, но… — тихо выдохнула Вика и обняла сына, прижимая его к себе, как будто он был её якорем в этом бурлящем море сомнений.

— А ты уже приняла решение? — спросил он, глядя ей в глаза.

— Пока нет, — призналась она, не пытаясь спрятаться за красивыми словами. — С деньгами и связями дедушки тебе было бы легче... почти во всём.

— А как же папа?

Вика опустила взгляд.

— Я не знаю, — прошептала она.

После разговора с Северусом в голове у Вики немного прояснилось. Мысли, наконец, начали складываться в чёткую картину, и ей казалось, что она почти готова принять решение. Но стоило ей ощутить эту уверенность, как Эйлин вдруг вспыхнула желанием вернуться в магический мир. Говорила, что ребёнку необходимо достойное образование, что ради его будущего она готова пожертвовать своим комфортом, даже свободой.

Вика понимала её, но торопиться не собиралась. Прежде чем сделать окончательный выбор, она решила поговорить с Тоби. Просто исчезнуть из его жизни без слов казалось ей... неправильно. Нечестно. Незаслуженно. Несмотря ни на что, он оставался частью этой странной, сплетённой жизни.

Игнатиус, со всей своей аккуратной основательностью, передал Эйлин портключ — артефакт, настроенный на возвращение в их маггловский дом. Аппарация по-прежнему оставалась под запретом из-за состояния её магического ядра, и Игнатиус не стал рисковать: обратился к своему брату-артефактору, и тот сделал портключ бесплатно. В знак уважения, как он сказал. Сейчас же Игнатиус терпеливо перечислял, какие зелья и в какое время Эйлин нужно будет принимать, какие ограничения соблюдать, что делать при головной боли и что — при приступах магической нестабильности.

Вика пыталась сосредоточиться, но едва ли слушала. Что-то изменилось в воздухе — будто зазвенела невидимая струна. И когда она подняла глаза, по коридору к ним шёл человек, которого Вика почему-то меньше всего ожидала увидеть в стенах больницы, да и вид у него был такой, что краше в гроб кладут.

Примечания:

Когда я дописывала эту главу, мне особенно хотелось узнать, как вы сами видите ситуацию с выбором, перед которым стоит Эйлин. Как думаете, чью сторону она в итоге примет — отца или мужа? Почему именно так? А если представить, что вы оказались на её месте, с теми же обстоятельствами и внутренними сомнениями — какой путь выбрали бы вы?

Мне и сейчас очень интересно ваше мнение. Буду рада прочитать ваши мысли — даже самые неожиданные.

Вика никогда по-настоящему не сталкивалась с тяжёлой болезнью. Не потому что была равнодушна или черства — напротив, в ней было достаточно сочувствия. Просто ей всегда везло: близкие оставались здоровыми, а судьбы посторонних не задерживались в её памяти. Она легко отпускала людей и не интересовалась их жизнью после расставания.

Впрочем, её работа в рекламе иногда сталкивала её с теми, кто болен. Приходилось снимать лекарственные ролики с участием людей, далëких от идеального здоровья. Но даже тогда ужас оставался по ту сторону камеры — за кадром, за сценарием, за гримом. Реальность оставалась иллюзией.

Поэтому увиденное по-настоящему потрясло её. Калиста…

За несколько месяцев она изменилась до неузнаваемости. Нет, не изменилась — исчезла, оставив после себя бледную, едва живую тень. Когда-то хрупкая, теперь она выглядела так, будто ветер мог сорвать её с земли и унести прочь, как сухой осенний лист.

Роскошная мантия из изумрудной ткани, расшитая золотом, теперь висела на ней, как на вешалке — мешковато, неуместно подчёркивая пугающую худобу. Кожа побелела до такой степени, что казалась почти прозрачной, словно у мраморной статуи.

Под глазами — тени, больше похожие на синяки. Весь её облик словно кричал о боли, бессоннице, истощении. Она шла, опираясь на тонкую трость, и каждое движение казалось преодолением боли — медленным, мучительным.

Вика застыла, оцепенев. Она не узнавала в этой измождённой фигуре ту ослепительно красивую, почти нереальную девушку, которую буквально несколько месяцев назад видела в магловском кафе. Тогда Калиста казалась живой фарфоровой куклой — хрупкой, но полной света. Сейчас же перед ней стояло её страшное, выцветшее отражение. И Вика почувствовала, как внутри что-то оборвалось.

Северус, стоящий рядом, смотрел на неё недоуменно, пытаясь понять, отчего взрослые так напряглись.

— Эйлин, милая… как же я рада тебя видеть, — голос Калисты дрожал от искреннего облегчения, но на её бледном лице всё ещё играла мягкая, почти неестественная улыбка. Она как будто не замечала неловкости Эйлин. Затем её взгляд медленно перешёл на врача. — Здравствуй, Игнатиус.

— Здравствуй, Калиста, — мужчина кивнул, но в его тоне сквозила тревога. — Как ты себя чувствуешь? Ты к Сметвику?

Он сдержанно, почти строго взглянул на девушку.

— Спасибо, немного лучше, — Калиста отвела взгляд. — Нет, я только что от него. Опять осмотр, опять кровь на анализы… — она устало рассмеялась, в её голосе не было ни капли веселья. — Кажется, если так пойдёт и дальше, во мне скоро просто не останется крови. А так... всё по-старому: пить зелья и надеяться на лучшее.

— Я загляну к нему, посмотрю результаты, — врач помрачнел. — А где Абраксас? Как он тебя одну отпустил?

— Не отпустил… — Калиста на долю секунды скривилась, в её глазах мелькнула боль, но она быстро взяла себя в руки и натянула прежнюю улыбку. — Он пришёл со мной. Но получил срочный патронус от министра… оставил меня на попечении Гиппократа.

— И ты одна в коридоре? — Игнатиус нахмурился. — Если с тобой что-то случится, твой муж нам всем голову с плеч снимет.

— Со мной ничего не случится, — Калиста чуть повысила голос. — Я ещё способна дойти до камина сама. Тем более я хотела навестить Эйлин…

— Меня уже выписывают. я как раз собиралась уходить, — тихо вмешалась Вика, чувствуя себя лишней, но не в силах больше молчать.

— Значит, мне повезло, — Калиста повернулась к ней, голос её стал чуть холоднее. — Интересно только, почему мне никто об этом не сообщил.

— Разбирайся со своей кузиной сама, — отмахнулся Игнатиус. — Я её предупредил.

— Что ж… — Калиста вздохнула и, устало улыбнувшись, посмотрела врачу в глаза. — В качестве извинения от тебя лично дай нам немного времени. Нам действительно нужно поговорить. Без свидетелей.

— Ладно… — после короткой паузы мужчина кивнул. — С меня — молчание. Абраксас не узнает. Можете посидеть в столовой, выпить чаю. Но ненадолго. Вы обе ещё слишком слабы..

— Спасибо! — Калиста с облегчением почти просияла. На секунду в её голосе мелькнула прежняя лёгкость, почти забавный отблеск былой жизни.

— Но предупреждаю, — врач бросил на них взгляд, в котором не осталось и тени мягкости. — У меня сейчас обход, но если через час я спущусь в столовую и увижу вас двоих всë ещё там, патронус твой муж получит в то же время.

— Учтём, — с ноткой бравады отозвалась Калиста, мягко подхватывая Эйлин под руку. — Пошли, дорогая.

— Пока… и спасибо за всё, — Вика слегка смутилась, прощаясь.

— До свидания. Постарайся больше к нам не попадать. А через неделю — на обследование. И да, Северус, — врач вдруг тепло улыбнулся, — рад был познакомиться.

— А теперь давай знакомиться, — Калиста повернулась к мальчику с обворожительной улыбкой, способной растопить самое чëрствое сердце. — Я — Калиста Малфой.

Она протянула тонкую, изящную руку. Северус немного смутился, но почти сразу справился с собой и сдержанно, по-взрослому, пожал её ладонь.

— Приятно познакомиться. Я Северус Снейп.

— Мне тоже. Сколько тебе лет?

— Семь.

— Взрослый такой, у меня есть сын, Люциус. Ему двенадцать, он сейчас учится в Хогвартсе.

— А на каком он факультете? — с живым интересом спросил мальчик.

— На Слизерине, — с гордостью ответила Калиста. — Там учатся умные, амбициозные, целеустремлённые.

— А какие ещё факультеты есть? — Северус почти навис вперёд — внимание его было всецело захвачено. Да, он читал Историю Хогвартса и явно знал про все факультеты, но пользовался советом Вики и старался узнать много разных мнений, прежде чем сформировать своё.

— Четыре факультета, — начала она, мягко, как будто рассказывая сказку. — Гриффиндор — для храбрых и благородных. Мой муж говорит, что там в почёте «слабоумие и отвага», но авроры оттуда выходят отменные. Хаффлпафф — для честных и трудолюбивых. Или, как шутят, «серая масса», но на деле они — самые универсальные. Эти ребята могут найти себя в любой профессии. Равенкло — царство знаний и острого ума. Оттуда выходят великие мыслители и тайные мастера, они часто работают в Отделе Тайн. И, конечно, Слизерин — для тех, кто знает, чего хочет, и идёт к цели. Его не любят, но люди всегда не любят своих руководителей, практически все выпускники занимают высокие должности в Министерстве, и чаще всего достигают своей цели любыми доступными путями.

Вика с удивлением отметила, насколько объективной старалась быть Калиста. Да, она явно гордилась факультетом своего сына, но не превозносила его до небес. И, самое удивительное — Северус слушал её, раскрыв рот. Он уже встал рядом с ней, с другой стороны, и теперь не отходил, поддерживая её за локоть и открывая перед ней двери.

Путь до столовой оказался коротким, но неожиданно тёплым. Вика даже поймала себя на том, что на мгновение почувствовала... уют. Странный, хрупкий уют, будто затишье перед бурей. Женщины заказали себе по чашке крепкого кофе и нежному пирожному. Северус же, с достоинством взрослого, получил чай и безе — и, судя по его взгляду, был вполне доволен своей порцией.

Он, безусловно, хотел бы остаться и услышать ещё пару историй — о Хогвартсе, о Люциусе, может быть даже о зельях. Но, заметив напряжение в лицах женщин, он аккуратно поднялся, подошёл к соседнему столику и, показывая потёртую книгу с выцветшей обложкой, тихо сказал:

— Я тут почитаю. Не буду мешать.

Кажется, это была очередная книга по зельям — слишком серьёзная для семилетнего мальчика. Вика вновь удивилась: в этом ребёнке была поразительная внутренняя зрелость. Даже немного пугающая.

— Хорошо, — кивнула она и посмотрела на Калисту.

— Как ты? — с тревогой спросила Лис, сжав руку Вики. — Я чуть с ума не сошла, когда Лу написала, что тебя доставили в Мунго в тяжёлом состоянии…

— Уже лучше, правда. Спасибо… — Вика ответила, но тут же нахмурилась. — А ты? Ты выглядишь… Лис, ты выглядишь совсем неважно.

Калиста слегка усмехнулась. Не грубо — скорее, как человек, уставший от беспокойства окружающих.

— Я умираю, — сказала она просто, почти буднично, с лёгкой, странной улыбкой, от которой Вике стало по-настоящему холодно.

Эта фраза прозвучала как удар. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Она даже выглядела удовлетворённой, как будто озвучив что-то, что давно уже смиренно приняла.

Эйлин сжалась. Вика почувствовала, как сердце пропустило удар. Лис… умирает? Так... просто?

Калиста заметила этот испуг, прочитала его во взглядах подруг, и поспешила добавить:

— Не волнуйтесь. Всё в порядке. Я давно уже это приняла. Просто... знаю, что мне осталось недолго. Но это даже не так страшно.

Она откинулась на спинку кресла, словно обсуждала предстоящую поездку, а не собственную смерть.

— Я верю, что там, куда я уйду, больше нет боли. И нет одиночества.

Вике стало трудно дышать. Её взгляд метался — от лица Калисты к её тонким, полупрозрачным рукам, к бледной коже, к пустому, непроницаемому взгляду.

— С чего ты взяла, что ты умираешь? — недоуменно спросила Вика. Безусловно, внешний вид девушки оставлял желать лучшего, но ей казалось, что магия способна спасти от всего. В магловском мире от тех травм, которые она получила от зелья и осколков, она бы восстанавливалась минимум несколько месяцев, а с помощью целителей и зелий она пришла в себя за неделю.

— Всё просто, я с детства привыкла к боли, но с каждым днём она усиливается. Магия мне уже не подчиняется, а зелья практически не помогают. Но ты не бойся, умирать не страшно. Страшно жить, зная, что ты не можешь спасти и уберечь своих близких, — грустно сказала она, а потом, будто очнувшись, с улыбкой посмотрела на Эйлин. — Но зато я могу тебе помочь.

— Что? Как? — недоуменно спросила Вика.

— В последнее время я много вижу. При приближении конца будущее стало для меня открытой книгой. Я знаю, что скоро будет война, в которой погибнет много хороших магов, но, увы, это я не могу остановить. Я не могу спасти сына от рабского клейма, я не могу уберечь мужа от смерти в достаточно молодом возрасте. Зато я могу быть спокойна за будущее маленькой Агнешки, она сильная волшебница с активным даром, ей будет хорошо в Болгарии, у неё будет муж и прекрасные дети. Но вот с Северусом не всё так просто, ему я могу попытаться помочь.

— Как? Почему?

— Его будущее задëрнуто дымкой и полностью зависит от тебя.

— От меня?

— Да, я никогда бы не подошла к тебе с этим, если бы не видела, что ты уже движешься в правильном направлении и сейчас стоишь на распутье, и от твоего выбора зависит будущее твоего сына.

— А моё? Ты знаешь, как мне стоит поступить?

— И твоё конечно. Выбрав простой путь, ты позволишь своему сыну с раннего возраста совершенствовать свое магическое искусство. Его превратят в идеального наследника, но ты быстро его потеряешь. Он рано осознает свою силу, но из-за собственной гордыни в юном возрасте совершит ошибку, пойдя на поводу у окружающих. Благодаря своему таланту, его приблизит к себе великий, но природная наблюдательность позволит быстро осознать собственную глупость. К сожалению, это будет слишком поздно, его участь уже будет предрешена.

— А что будет, если я выберу другой путь? — спросила Вика, пытаясь осознать, что ей только что сказали.

— Тогда его будущее более туманно. Он может стать слугой двух господ и потратит жизнь на искупление своей вины, а может избежать этой участи, стать великим ученым и изобрести зелья, которые спасут множество жизней.

— И от чего это зависит?

— Много факторов, но прежде всего это зависит от него. Он хороший мальчик, он заслуживает шанс на счастливую жизнь.

— Спасибо.

— Не за что, девушка из другого мира, — с загадочной улыбкой сказала Калиста, заставив Вику по-настоящему испугаться. Откуда она всё это знает?

— Я не... — попыталась оправдаться Вика.

— Не надо, я всё знаю. Но кроме меня никто не догадается. Просто, я хотела поблагодарить тебя, а не свою сестру.

— Почему? За что?

— За то, что ты пытаешься измениться, изменить Эйлин и жизнь Северуса. Я верю, что у тебя всё получится.

— Спасибо.

— Не за что. Идем, я проведу тебя к месту, где работают портключи.

— Давай лучше я тебя к камину, — предложила Вика, видя, что этот разговор тяжело дался Калисте.

Девушка легко согласилась. Они подозвали Северуса, и до камина Лис рассказывала мальчику о Люциусе. И перед тем, как переместиться домой, пообещала их обязательно познакомить.

Домой вернулись уже под вечер. Портключ перенёс их в тихое место в квартале от дома, и по дороге до дома Северус делился впечатлениями от Калисты. На удивление, она ему понравилась намного больше остальных магов, хотя и видел он её не так уж и долго. Но её доброта, искренний интерес и наличие почти взрослого сына сделали своё дело.

Дом встретил их пустотой. Вика посмотрела на часы, висящие в гостиной, и поняла, что Тобиас с завода должен вернуться где-то через час, и у них есть время для отдыха, ну, или для того, чтобы приготовить ужин — как и ожидалось, в холодильнике было много продуктов. Вика за несколько месяцев приучила Тобиаса закупаться в субботу на неделю, сегодня был понедельник поэтому продуктов было достаточно, и Вика решила приготовить плов и так полюбившиеся Северусу пирожки.

Северус остался помогать матери.

— Мы останемся с папой? — первым делом поинтересовался мальчик, аккуратно нарезая лук для плова.

— Сложно сказать. Для начал нам нужно с ним поговорить, — решила не врать Вика. Безусловно, после разговора с Калистой хотелось остаться, но она ведь ещё не знала, что думает по этому поводу Тобиас.

— Думаешь он захочет выгнать нас? — будто озвучил её собственные мысли мальчик. Эйлин была категорически не согласна с этим вопросом, в отличие от Вики и Северуса та не верила, что Тоби может решить их выгнать к отцу. Её больше беспокоило, что теперь, когда Октавиус познакомился с Северусом, он не оставит их в покое, а найти их адрес для мастера Зелий его уровня не составит проблем. Хотя, зная отца, он скорее вытрясет адрес у Лукреции, которая давно жаждет её возвращения в магический мир.

— Не знаю. Надеюсь, нет, — попыталась обнадëжить мальчика Вика.

Час до возвращения Тобиаса пролетел незаметно, каждый был занят своими мыслями и не стремился к ничем не обязывающему разговору. Никто не хотел озвучивать свои страхи, но все думали об одном и тоже: «Что ждёт их дальше?». Вика хотела бы поговорить с Эйлин, но та на её вопросы не реагировала. Возвращение Тобиаса вернуло всех на эту грешную землю. Он, увидев их на кухне, безумно удивился, Вике показалось, что он не ожидал их больше увидеть, но, тем не менее, он был рад, что ошибся в своих опасениях.

— Эйлин! Северус! Боже, как я рад вас видеть, — будто очнувшись от собственных мыслей, Тоби подошёл к ним и нежно обнял супругу с сыном.

— Папочка, я скучал, — казалось, не веря собственным словам, тихонько произнёс Северус.

— Я тоже сынок. Я тоже, — а потом резко опустился на колени, — прости меня, я так испугался. Я так боялся, что потеряю тебя и твою маму. Я знаю, что я не должен был даже думать о том, чтобы поднять на тебя руку, я правда не знаю, что на меня нашло. Ты самый дорогой для меня человек, и то, что я смог остановиться, меня не оправдывает, но я хочу, чтобы ты знал: я сожалею.

— Я знаю, папа, — уверенно произнёс Северус, а потом, подумав, добавил. — Ты не виноват, это всё магия.

Пожалуй, это было главной его ошибкой, после этой фразы эмоции на лице Тобиаса стали стремительно меняться: искреннее раскаянье переросло в еле сдерживаемый гнев.

— Магия значит, — с тихой угрозой в голосе произнёс Тобиас.

— Северус, иди к себе, почитай, — попыталась выгнать ребёнка из-под линии огня Вика. То, что они оказались правы в своих подозрениях, в данный момент её совсем не радовало, скорее наоборот.

— Но мам...

— Иди, — прикрикнула на ребёнка Вика, и мальчик довольно быстро поднялся вверх по лестнице. А Тобиас поднялся с колен и перевёл разгневанный взгляд на Вику.

— Магия, значит. Это всё из-за этой долбанной магии, — начал заводиться Тобиас. — Из-за того, что ты грëбанная ведьма, я чуть тебя не потерял. А если бы ты там сдохла, что бы делал я?

— Эйлин, блин, помогай, — растерянно попросила Вика у соседки по голове, стараясь отвлечься от гневной, не совсем связной проповеди мужчины.

— Что делать? — недоуменно спросила Эйлин.

— Как его успокоить? — Вика решила, что за три года таких не контролируемых приступов агрессии у женщины должен был быть какой-то план Б.

— Никак... — в шоке сказала та, не понимая, что от неё вообще хотят.

— Офигенная помощь, блин, — мысленно возмутилась Вика и стала думать. Как успокоить разбушевавшегося мужчину? Что она делала, когда отец напивался? Она пряталась в комнате, как Северус сейчас. Но ведь, наверно, должен быть другой путь. Должен. Вике сейчас отчаянно не хватало гугла с его ответами на все вопросы. Его, увы, не было, так что приходилось выкручиваться самостоятельно. Пока Вика размышляла над тем, как привести мужчину в чувство, он заводился всё больше и больше и постепенно приближался к ней.

Вика отходила и постепенно приближалась к стенке, откуда идти будет некуда. Ей нужно отвлечь мужчину от себя, ей нужен эффект неожиданности. Отлично, чем она может удивить разгневанного мужчины? В голове не было ни одной свежей мысли. Вика в панике осмотрела кухню, под рукой не было ничего такого, чем можно было хоть как-то защититься, если он дойдёт до рукоприкладства. Стоило Вике отчаяться, как глаза наткнулись на стакан с недопитой Северусом водой. Но как ей поможет стакан? Если им ударить, он, скорее, разобьëтся, и мужчина только ещё больше разозлится. Тобиас, тем временем, всё ближе и ближе подходил к ней и, судя по всему, уже готовился к тому, чтобы её ударить.

Вика тяжело вздохнула, мысленно пожелала себе удачи и резко выплеснула воду ему в лицо.

Мужчина явно не ожидал подобного, и на секунду на его лице проступило удивление, но он быстро взял себя в руки и начал возвращаться к исходному состоянию неадекватного психопата. Вика решила не дожидаться, что будет дальше, и прижалась к его губам. Да, может быть, глупо и самонадеянно, но это единственное, что пришло ей в тот момент в голову.

На удивление это сработало. Мужчина на секунду оторопел, а потом сам прижался к ней и углубил поцелуй. Эйлин в её голове была полностью растеряна и разрывалась от двояких чувств — то ли наехать на изменницу, то ли поблагодарить за близость. Но, благодаря ей, Вика узнала много новых английских матов. Тобиас же тем временем распалялся, и руки его постепенно опускались всё ниже — сначала на талию, а потом и вовсе на ягодицы. Вика ещё не готова была к такой их близости, да и выяснить все хотелось здесь и сейчас, так что она оторвалась от мужчины, убедилась, что гнева он больше не испытывает, и села по другую сторону стола.

— Поговорим?

— Да, — произнёс он твёрдо, но почти сразу после этого, опустив глаза, добавил: — Прости. Я сам не понимаю, что на меня нашло.

— Я — знаю, — Вика сжала губы. — Но мы не будем произносить это слово. Чтобы оно снова не нашло.

Он горько усмехнулся.

— Как такое вообще могло случиться? Это ты… Ты что-то сделала со мной? — его голос дрогнул, в нём было больше страха, чем обвинения.

— Ага. Конечно, — Вика вскинула бровь. — Я тайный мазохист, мечтаю, чтобы на меня кричали, били, унижали. Это всё, о чём я думаю каждый день.

Сарказм резал по живому, но он не ответил.

— Ты изменилась, — выдохнул он.

— Это плохо? — её взгляд был прямой и острый.

— Пока не знаю.

Вика вздохнула, решив отвести разговор в более конструктивное русло:

— Но ты ведь помнишь, раньше такого не было. Не было в начале. Когда мы только поженились — всё было иначе. Что произошло? Что изменилось?

— Я… не знаю.

— Постарайся. Что случилось в тот день, когда ты впервые поднял на меня руку?

Он замолчал. Сжал кулаки. Было видно, как он борется с собой.

— Кажется… мы тогда отмечали юбилей завода.

— В ресторане? Были только свои?

— Нет. Были и другие люди.

— Кто-то подходил к тебе из незнакомцев, что-то спрашивал?

— Наверное… — он нахмурился. — Я не уверен.

— Вспомни. Кто это был?

— Мужчина. Кажется. Я не помню.

— Как он выглядел? Что говорил?

— Не знаю… Я не помню! — его голос дрогнул, и он сжал виски, словно что-то внутри него начинало давить. Тяжесть, туман, боль.

Вика подошла, обняла его, аккуратно прижалась.

— Всё. Не мучай себя. Не надо.

— Ему подойдёт зелье, которое ты варила? — мысленно спросила она у Эйлин.

— Должно подойти… — неуверенно отозвалась та. — Оно в верхнем ящике.

Вика быстро достала флакон. Через несколько минут дыхание мужчины стало ровнее. Он успокоился.

— Но я не об этом хотела говорить, — мягко начала она.

— О чём тогда?

— Когда я была в больнице, ко мне пришёл мой отец. Он хочет забрать нас с Северусом к себе.

— А ты? — спросил он осторожно.

— Не знаю. А ты хотел бы, чтобы мы ушли?

— Нет. Конечно, нет. Но… — он отвёл взгляд. — Но там же вам будет лучше. Не будет неадекватного меня. Будет ваша…

— Тсс… — Вика подняла палец к губам. — Не говори. Не думай об этом. Особенно о ней.

— Там у тебя будет всё — безопасность, возможности. Ты сможешь развиваться. Северус тоже.

— Но там не будет тебя, — озвучила мысли Эйлин Вика.

Молчание.

— Ты хочешь остаться? Эйлин, — он взял её руки, нежно и пронзительно. — Я люблю тебя. Всегда любил. Прости меня… пожалуйста.

Он поцеловал её — осторожно, будто боялся сломать.

И в этот момент в комнате раздался голос:

— Родители! А мы кушать будем? Я голоден! — на пороге стоял, судя по всему, подслушивающий Северус, на лице у него была детская серьёзность, которая резко контрастировала с тем, что происходило минутой ранее.

— Конечно, — улыбнулась Вика, вытирая глаза.

— Так… мы остаёмся? — с надеждой спросил он.

— Остаёмся, — твёрдо произнесла Вика, как будто поставила внутреннюю точку. — Осталось только сказать об этом Октавиусу.

И как по сигналу, раздался стук в дверь.

Вика внутренне вздрогнула. Искренне надеясь, что это Лекси — они давно не виделись, и подруга вполне могла прийти к ней в гости, чтобы выяснить, что происходит. Но, увы, у порога её ждал совсем другой человек

— Лукреция? — Вика невольно нахмурилась. — Что ты тут забыла?

— Привет… — нерешительно начала та. — Пустишь? Я… хотела извиниться. И… предупредить.

— Ну… проходи, — осторожно кивнула Вика, всё ещё не понимая, к чему это.

Лукреция вошла быстро, как будто боялась, что её передумают впускать.

— Прости. Я правда не хотела, чтобы всё вышло так. Я думала, что делаю правильно, что помогаю. Я не знала, что всё обернётся против тебя. Лис рассказала мне всё… и я пришла извиниться.

— Ладно, — выдохнула Вика, сдерживая эмоции. — А предупредить… о чём именно?

— Судя по всему, обо мне, — раздался спокойный, тяжёлый голос позади.

Дверь открылась — и на пороге возник Октавиус.

— Пиздец, — мысленно одновременно произнесли Эйлин и Вика.

Кажется, впервые они были согласны друг с другом.

Впервые за всё время своего вынужденного сосуществования в одном теле Вика и Эйлин были полностью согласны в оценке происходящего. Описать ситуацию без крепкого словца было затруднительно. Её отец — маг до мозга костей — явился в маггловский дом, что уже само по себе можно было считать подвигом, чтобы забрать её и сына домой. А она вместо того, чтобы послушно собираться, решила остаться. Более того — об этом пришла сообщить подруга, которая, если судить по мыслям Эйлин, относилась ко всему немагическому с той же теплотой, с какой кошка смотрит на пылесос.

И в качестве вишенки на этом сумасшедшем торте — полное единение в мыслях с Эйлин.

«Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…» — поставила себе диагноз Вика и пришла к выводу, что хуже уже всё равно не будет. А раз так — стоит проявить хоть тень гостеприимства и пригласить всех за стол. Конечно, можно было бы попытаться выставить их за дверь, но внутренняя чуйка подсказывала: пока каждый не получит то, зачем пришёл, с незваными гостями попрощаться не удастся.

— Ну что ж, — вздохнула она, — идёмте пить чай с пирожками. За столом, глядишь, и решим все насущные проблемы.

— Что? — в полном недоумении переспросил отец.

— Ты сама готовила? — скептически уточнила Лукреция, особенно выделив слово «сама».

— О Мерлин, моя дочь на магловской кухне. Как хорошо, что твоя мать не дожила до этого позора, — возмущëнно произнес Октавиус после неуверенного кивка Вики. Претензия безумно удивила девушку, поэтому она мысленно обратилась к Эйлин.

— А что в этом такого? Почему они так удивлены?

— Леди даже в магическом мире должна уметь вести хозяйство, — начала та назидательно. — Но в аристократических семьях готовкой заниматься не принято. Для этого есть домовые эльфы. Да и вообще, я никогда этого не любила.

— А в чем разница между приготовлением того же супа и твоих любимых зелий?

— Как ты можешь сравнивать? Это совершенно разные вещи. Более того, не люблю и не умею не является одним и тем же, — возмущëнно закончила Эйлин.

— Странные у вас заскоки, конечно.

— Стоп, а где моя волшебная палочка? — резко переключилась на другую тему Эйлин.

— Эм, — задумалась Вика. Палочкой она пользовалась исключительно для уборки дома, остальные заклинания, они если и осваивали с Северусом, то девушка практически сразу о них забывала. Палочка обычно лежала в сундуке в комнате сына. — Она на месте, наверное.

— А почему она на месте, а не у тебя? Настоящая ведьма никогда не разлучается со своей помощницей.

— Что-то, когда я попала в твоё тело, я её у тебя не видела.

— Это исключение. Тобиас психовал из-за неё.

— А с кем, по-твоему, жила я?

Семейство Принц начинало её откровенно раздражать. И отец, и дочь словно соревновались, кто из них предъявит ей больше претензий, как будто всерьёз поставили цель вывести её из себя. Они явно стоили друг друга — упрямые, высокомерные, с вечным прищуром превосходства. Вот только крайней почему-то оказывалась она. И ведь с Октавиусом они даже по-настоящему ещё не поговорили, а Вика уже чувствовала, как по нервам с натужным скрежетом ползёт раздражение. Ещё чуть-чуть — и она сорвётся.

Чтобы не поддаться этому, она машинально принялась за дело: достала из духовки подрумянившиеся пирожки, расставила чашки, разлила чай. Привычные движения успокаивали, как и лёгкая рутина, за которой можно было спрятаться от чужих голосов. Отключаться от окружающих она давно научилась — навык, отточенный годами.

Когда чай был разлит, и все, наконец, расселись по своим местам, разговор сам собой затих. Повисла короткая, но плотная тишина. Вика поставила чайник на подставку, выпрямилась и, уже не чувствуя необходимости притворяться гостеприимной хозяйкой, спокойно, но решительно спросила:

— Ну что ж, дорогие гости. Расскажите — зачем пожаловали?

— Я пришёл забрать тебя домой. Моя дочь и мой внук не могут жить в этой… в этом… — старался подобрать правильное и, желательно, культурное слово мужчина, чувствовалось, что хотел он сказать что-то другое, но в последний момент передумал и исправился, — в этом доме.

— Я живу тут уже восемь лет, и до этого тебя место жительства не смущало. Так почему ты приходишь сейчас и пытаешься забрать нас из нашего дома? Что изменилось? — решила выяснить Вика.

Ведь в этой всей отцовской любви её больше всего смущал именно этот момент. Где он был все эти годы? Почему не нашёл, не забрал? Что изменилось от её попадания в больницу? На эти вопросы, к сожалению, ответов не было ни у кого, Эйлин утверждала, что она хорошо пряталась, Лукреция — что он обижен на дочь, а сам мужчина вообще не считал нужным объяснять своё поведение. Вот только единственное, что не могла простить Вика — это безразличие. Её собственный отец, по словам Пашки, уже не пил несколько лет, он пытался найти её, поговорить, вот только Вика считала, что дорога ложка к обеду. Её родители не вернули её и даже не попытались измениться, когда она ушла, они не спросили причину, они не были рядом, когда ей было плохо, когда она сходила с ума от бессилия и непонимания происходящего, когда она боялась чужих прикосновений, так зачем они ей сейчас? Вика знала, она не умеет прощать. Но отношений Октавиуса и Эйлин она не понимала и искренне была удивлена: почему все, включая Эйлин, считают, что она должна броситься к нему на шею и простить все обиды. Вика же этого делать абсолютно не хотела, особенно до тех пор, пока не выяснит всё по поводу того, почему ушла Эйлин и почему отец её не вернул сразу.

— Это не важно, — немного замялся Октавиус.

— Для меня важно.

— Ну... ладно. Я был уверен, что ты сама рано или поздно вернёшься. Ты ведь не сможешь жить в маггловском мире — только не ты. Я ждал. Ждал, что ты одумаешься. Но потом ты попала в больницу… — он запнулся, словно заново переживая тот момент. — Я давно не видел Лукрецию такой испуганной. Она пришла ко мне — вся бледная, с трясущимися руками и сказала, что ты в тяжёлом состоянии. И я… я просто не смог не прийти.

Он опустил взгляд, будто на секунду стал не таким уверенным и высокомерным, каким привык быть.

— Там я впервые увидел Северуса. И понял… знаешь, каждый человек заслуживает прощения. И если я должен простить твою... глупость — пусть будет так. Ради него. Ради внука.

— А ничего, что я не прошу тебя меня прощать? — не выдержав, чуть повысив голос, спросила Вика. Она наконец-то получила ответ на вопрос «почему сейчас», вот только что с этим делать, непонятно. И что в голове у человека, который, пытаясь забрать дочь домой, продолжает предъявлять ей претензии? Интересно, какую реакцию он ждет? Что она падёт ниц и раскается? Но это ведь тоже глупо, хотела бы раскаяться — сама бы пришла к нему с повинной. А тут он пришёл к ней и ведёт себя, будто всё наоборот.

— Ничего, ты просто ещё не поняла, как ошибалась. Но дома я помогу тебе осознать твою ошибку, — высокопарно произнёс Октавиус. Эйлин в её голове орала о том, что он вообще обнаглел, что он никогда её не слушал и не принимал всерьёз, что она всегда была для него куклой, а не человеком. Вика чувствовала, как голову разрывает от мыслей Эйлин, и она абсолютно не может сфокусироваться и по большому счёту согласна с её возмущением. Но при этом она чётко понимала, что криком делу не поможешь.

— Я не хочу её осознавать, — чётко произнесла Вика. Сделала несколько глубоких вдохов и уверенно закончила: — Мне и тут неплохо. Я взрослый человек и имею право сама принимать решения.

— Твои решения ошибочны. Они вредят тебе и твоему сыну, — начал заводиться Октавиус.

— Я хочу остаться дома, — попробовал вмешаться Северус. Вика не знала, то ли восхититься смелостью мальчика (она в такие моменты всегда старалась слиться с мебелью, чтобы про её присутствие все забыли), то ли посочувствовать её глупости, она как никто другой знала, что за такие вставки может достаться.

— Твоего мнения никто не спрашивал! — рявкнул Октавиус с такой силой, что воздух будто дрогнул.

Резкость его тона ударила в грудь, как хлопок заклинания. Он сидел напряжённый, как натянутая струна, и было ясно: именно такой реакции он не ждал. Что-то в его взгляде, в том, как дëрнулась рука к карману мантии, подсказывало: ещё немного — и он достанет палочку. И не для того, чтобы эффектно покрутить её в руках. Он был готов забрать их — её и сына — силой. Без объяснений. Без согласия.

От этой мысли внутри всё оборвалось.

Вика почувствовала, как сжались ладони — почти до боли. Она не боялась за себя. Но за Северуса... Его присутствие где-то в доме было словно тёплой, хрупкой точкой, которую нельзя сломать, испугать, разрушить одним неосторожным движением. А Октавиус — сейчас он был именно таким: человеком, который может.

Нет. Так не будет. Только через меня.

Она резко выдохнула, стараясь держать лицо. Паника гудела где-то глубоко под кожей, но она не имела права дать ей вырваться наружу. Нужно было думать. Быстро. Найти слова, действия — что угодно, чтобы не довести до того, что уже висело в воздухе.

— Не смейте в моём доме кричать на моего сына, — возмутился уже Тобиас.

— А твоего мнения вообще никто не спрашивал, жалкий сквиб.

— Попрошу без оскорблений, — попыталась урегулировать конфликт Вика, при этом чëтко понимая, что это совершенно бесполезно.

— Как же вы меня достали. Но ничего — я заставлю вас меня слушаться! — выкрикнул Октавиус и с рывком выхватил волшебную палочку.

Движение было резким, угрожающим — воздух словно сжался, стал вязким, тяжёлым. Вика оцепенела. Сердце дёрнулось, замерло где-то в горле. Всё происходило как во сне, в том страшном, где ты бежишь, а ноги не слушаются. Она не знала, что именно он собирается сделать — но была уверена: ничего хорошего.

Остановить. Надо как-то остановить.

А чем она могла ответить? Силой? Заклинанием? Это было бы всё равно что пытаться вцепиться когтями в стальную перчатку. Как котёнок, которого несут за шкирку — и он может только пищать.

Хоть что-нибудь. Слово. Жест. Укус. Что угодно.

Паника вскинулась волной, обожгла. Хотелось закричать, ударить кулаком по столу, швырнуть чашку об стену. Хотелось, чтобы он увидел — я не боюсь тебя!

Но именно этого он и ждал. Вспышки. Скандала. Слез, истерики. Любого повода, чтобы обвинить её в неадекватности и забрать силой. Одно неверное слово — и всё.

И вдруг:

— Применять магию на маггловской территории запрещено, — тихо, но отчётливо произнесла Лукреция.

Вика вздрогнула. Как будто чары напряжения треснули. До этого Лукреция сидела молча, без единой эмоции, словно наблюдала спектакль, не собираясь вмешиваться. И вот теперь — словно вышла из тени.

— Что? — Октавиус даже не сразу поверил, что это сказала она.

— Если ты сейчас поднимешь палочку на Эйлин… или на Тобиаса, — продолжила Лукреция, её голос стал холодным, стальным, — я тут же вызову авроров.

— И что они сделают? — с усмешкой протянул Октавиус, лениво покачивая палочкой в руке. Казалось, угроза не только не напугала его — напротив, забавляла.

— Ну, как минимум, не позволят тебе воздействовать на взрослую дочь против её воли… — Лукреция медленно откинулась на спинку стула. — И, возможно, выпишут тебе штраф. Очень приличный. Ну а дальше — как поведёшь себя.

Октавиус замер, прищурился. Вика почти физически ощущала, как боролись в нём ярость и холодный расчёт.

Вика начала судорожно думать, надо было что-то делать. Как-то выкручиваться. То, что Лукреция отвлекла от них мужчину, было прекрасно, но всё же это давало им, скорее, отсрочку, а не спасение. Ведь даже если он отступится сейчас, ничто не помешает прийти к ним домой, когда Лукреция уйдёт, и насильно или шантажом заставит их последовать за ним. Вика четко понимала, что Лу и эффект неожиданности — единственная возможность избежать полной зависимости от отца, но вот что противопоставить его магии, она не знала.

— Он не может забрать тебя насильно, — мысленно подсказала Эйлин.

— Почему? — недоуменно спросила Вика.

— Ему клятва не даст.

— Какая?

— Данная моей матери, я тебе о ней говорила. Он поклялся магией не вмешиваться в мои отношения и одобрить мой брак.

— И что нам это даёт, и как же Северус?

— Фактически, я не являюсь полноправным членом его рода. Я заключила официальный магический брак и перестала быть Принц, забрать меня насильно — это значит нарушить клятву. А вот с Северусом всё сложнее, поскольку его отец сквиб, и он фактически последний из Принцев, он может претендовать на род, соответственно подпадает под влияние Октавиуса. Но официально он может его забрать только тогда, когда тот словесно подтвердит, что он идёт и остаётся с ним добровольно.

— То есть насильно он забрать нас не может?

— А вот тут не всё так просто, магия не проверяет, сказаны ли были эти слова под воздействием чар или зелий. Мой отец — Мастер легилименции и Мастер зелий, он прекрасно знает, что слова, сказанные под влиянием, тоже зачтутся, и он сможет провести ритуал принятия наследника. Тогда Северус станет Принцем и будет обязан ему подчиняться.

— Стоит ему напоить чем-то Северуса — и мы его потеряем?

— Вообще да, но есть и хорошая новость: у него хороший природный блок на окклюменцию.

— И что?

— Взломать его защиту не так просто, и все ухищрения, воздействующие на сознание, будут действовать не так быстро, как на остальных. И если мы успеем подать в суд за похищение, и его найдут до того, как он проведёт ритуал наследника, то нам его вернут без разговоров, и на отца заведут уголовное дело.

— А если не успеют?

— Тогда он станет Принцем, и, чтобы не потерять сына, мне придётся вернуться к отцу.

— Понятно, спасибо, — задумчиво ответила Вика.

Мысленный разговор с Эйлин многое расставил по местам, но ясности в будущем не добавил. Силы всё равно были не на её стороне — и это Вика ощущала каждой клеткой. Если сейчас она не придумает что-то, не найдёт лазейку, хоть какой-то способ перехватить инициативу, то… Северуса у неё просто заберут. Заберут, потому что могут.

Её передёрнуло.

Вика знала, как устроен мир. В любом — в том, где электричество и суды, и в этом, где волшебные палочки и политические союзы — там, где у кого-то есть власть, ресурсы и связи, правда — это роскошь. У кого сила, тот и прав. А уж магическое сообщество, как она всё яснее понимала, отличается от обычного не так уж сильно. Только последствия — пострашнее.

И всё бы ничего, если бы это касалось только её. Но тут был Северус. Маленький, упрямый, остроумный мальчишка с внимательными глазами, в которых уже теплилось что-то взрослое. И вдруг Вика поняла, с какой лёгкостью, почти незаметно для себя, она полюбила его. Не потому, что должна, не потому, что это тело Эйлин, — а потому, что не могла иначе. Он стал по-настоящему её сыном, и она готова сражаться за него.

Мысль об этом защемила где-то глубоко внутри.

А что, если дело не в нём? Что, если она просто… позволила себе быть рядом, открыться? Может быть, если бы она тогда, в старом мире, не держала Алису на расстоянии — почувствовала бы то же самое?

Или всё дело в теле? В этих материнских инстинктах, которых она раньше боялась, как чужой химии? Интересно, как оно вообще работает — эта привязанность, вырастающая из заботы? Но сейчас не время.

Сейчас самое важное — сохранить равновесие. Не дать им вбить клин. Не дать увести мальчика. Не позволить себе сломаться.

Она выдохнула — медленно, почти бесшумно — и подняла взгляд.

— Мы будем ругаться… или, может, попробуем договориться? — голос её прозвучал твёрдо, и даже саму Вику удивило, сколько в нём было решимости.

Наступила тишина. Почти звенящая.

Октавиус моргнул. На лице его отразилось непонимание, будто до этого момента мысль о том, что можно договориться, просто не приходила ему в голову.

— Каким образом? — спросил он, нахмурившись.

Вика поняла — вот он, поворот. Ему стало интересно. Он начал слушать.

И теперь всё зависело от неё.

— Насколько я понимаю, роду Принц нужен наследник, и вы планируете его заполучить любой ценой? — полувопросительно сказала Вика, понимая, что для начала надо определиться, какая у отца Эйлин первостепенная задача.

— Неправда, я делаю это всё ради твоего блага, — возмущëнно воскликнул Октавиус, но это выглядело как-то наигранно и где-то даже неправдоподобно.

— А если ближе к сути? — перебила Вика попытки Октавиуса рассказать о его неземной любви к ней и её сыну, которого он видит второй раз в жизни.

— Ты моя единственная дочь, я хочу забрать тебя домой, но без Северуса род Принцев прервëтся, а этого я позволить не могу.

— Хорошо, — задумчиво сказала Вика, понимая, что сейчас нужно предложить что-то, что не позволит мужчине отказаться. Невольно вспомнился последний разговор с Северусом в больнице, и решение пришло само. — Я согласна, чтобы Северус учился всему, что нужно, но вот только ритуал он пройдёт в шестнадцать. А до этого он будет сам строить свою жизнь, дружить с тем, с кем он хочет, и жить с нами.

— Я против, — в шоке ответил Октавиус, было видно, что предложение его не особо заинтересовало, поэтому, немного подумав, он с ухмылкой спросил:

— Что мне мешает забрать вас, когда Лукреция покинет дом?

— Ты не можешь забрать меня против моей воли, ты нарушишь клятву, данную моей матери.

— А Северус? — с ухмылкой спросил он.

— Официально без моего согласия ты забрать его не сможешь.

— А неофициально?

— А неофициально мы сразу обратимся в аврорат. И когда у вас найдут Северуса, доказать, что он пошёл с вами недобровольно, будет достаточно легко, и тогда даже ваш новый друг Дамблдор не поможет вам избежать правосудия, — вместо Вики ответила Лукреция.

— К тому же, он против того, чтобы я забрал внука домой, — тихо произнëс Октавиус, а потом чуть громче спросил. — Я могу подумать?

— Нет, — с улыбкой произнесла Вика, мысленно соглашаясь с Эйлин, что если дать ему подумать, то он найдет решение как забрать Северуса и избежать наказания.

— И что ты сделаешь, если я откажусь?

— Ну, в принципе, можно провести ритуал отречения от рода. Тогда Северус будет только Снейпом, и ни он, ни его дети не смогут претендовать на род Принцев. Вот только я это никогда не сделаю, — мысленно ответила на его вопрос Эйлин.

— Ритуал отречения от рода тебе о чём-то говорит?

— Ты этого не сделаешь, — в один голос завопили Октавиус и Эйлин в её голове.

— Хочешь проверить? — решила блефовать до последнего Вика. Нет, она бы, конечно, сделала, вот только без Эйлин она вряд ли поймёт, как это сделать, а та ей явно помогать в таком не будет.

— Нет, — угрюмо произнёс Октавиус, а потом насупленно спросил. — И что ты хочешь?

— Клятву, что ты не заберëшь Северуса против его воли, обязуешься учить и помогать ему, и тогда в шестнадцать он станет наследником Принц, — уверенно повторила мысли Эйлин Вика.

— Хорошо, я согласен, — грустно произнёс мужчина.

* * *

После всех бурь их жизнь постепенно вошла в привычную колею. Казалось бы, всё стало спокойно, но Вика и Эйлин всё чаще ощущали: двум взрослым женщинам в одной голове становится тесно. Слишком уж разными они были. Эйлин, хоть и перестала воспринимать Вику, как угрозу, искренне порадовалась переменам в сыне — но так и не смогла признать, что сама когда-то допустила ошибки. Словно старалась не замечать, что долгие годы взращивала в мальчике страх и неуверенность.

Вика же жила с другой тревогой: что под влиянием деда Северус снова замкнётся, отстранится от новых друзей, вновь уйдёт в себя. Ей не хотелось терять то хрупкое доверие, которое между ними появилось.

А ещё были сложности с Тобиасом. После того самого разговора они провели вместе ночь — и всё было удивительно правильно, просто, тепло. Но наутро Вику накрыла волна вины. Ей стало казаться, что она изменила Виктору, это была непривычная мысль, они расстались больше полугода назад, она в другом времени, теле и даже и мире. Так почему она чувствует себя предательницей? Она боялась отвечать на эти вопросы.

Эйлин же, наоборот, хотела больше времени проводить с мужем, и подселенка ей в этом мешала.

А Вика, наблюдая за такой, по сути, неидеальной семьёй, всё чаще задумывалась, а как бы выглядела её собственная семья, смогла бы она относиться к Алисе так же, как к Северусу. Ведь мальчик стал действительно для неё родным чуть меньше, чем за полгода. Она ведь безумно испугалась, что Октавиус сумеет отобрать его, и она навсегда его потеряет. Да, он был неидеальным: всё ещё немного замкнутым, относящимся с неким предупреждением к некоторым магглам, не любящим пустые разговоры. Но он так искренне мечтал о нормальной семье, и они постепенно приближались к этому понятию. Каждый вечер они ужинали вместе, делились тем, как провели день, строили планы на следующий день. Также они часто стали проводить время вместе и узнавали друг друга лучше. Тоби оказался намного лучше, чем показался на первый взгляд, особенно после того, как слова «магия, волшебство, маг, волшебник» и тому подобные полностью исчезли из их лексикона. Порой она озвучивала свои мысли, порой Эйлин, и в целом всё было довольно неплохо.

Единственное, что не давало ей покоя — кто же всё-таки зачаровал Тобиаса, зачем, а главное, что от него ждать дальше. Чем больше она общалась с Октавиусом, тем больше сомневалась, что это он: мужчина не любил сложности, и скорее убил бы или стёр ему память, чем внушил ненависть ко всему магическому. К тому же, он искренне полюбил Северуса и безумно гордился мальчиком, у него была хорошая память и пытливый ум, так что учёба давалась ему легко и приносила удовольствие, а навыки в зельях вызывали восторг даже у опытного Мастера Зелий.

* * *

Ближе к концу лета Вика получила записку от Калисты с просьбой о встрече. Та, похоже, всё-таки решилась познакомить детей. Местом встречи выбрали маггловский парк развлечений. Когда Вика с Северусом добрались до входа, Лукреция с Агнесс и Калиста с Люциусом уже ждали их.

Вика с тоской заметила, что Лис ничуть не лучше, чем прежде: всё такая же бледная, как мел, и нежно-голубое платье лишь подчёркивало её болезненную хрупкость — синеву под глазами, тонкие запястья. Её сын Люциус одновременно был до боли на неё похож — и совсем не похож. Высокий не по возрасту, с длинными светлыми волосами, тонкими чертами лица и пронизывающим взглядом серо-голубых глаз, он бережно поддерживал мать под локоть и явно недовольно косился на опоздавших.

Лукреция, напротив, не изменилась вовсе. Всё такая же величественная, и даже маггловское платье не могло скрыть её природной красоты. Агнесс, с другой стороны, была рыжеволосой красавицей, в ком трудно было с первого взгляда узнать кого-то одного из родителей. Разве что цвет волос однозначно достался ей отца. С такой внешностью она легко могла бы сойти за героиню ведьминского романа.

Калиста сразу же увлекла детей: задавала вопросы, расспрашивала об увлечениях и повседневной жизни. В её глазах вспыхивали тёплые огоньки, а лицо будто озаряло внутренним светом. Люциус временами поглядывал на неё с еле заметной ревностью, но старался не выдавать чувств — улыбался Северусу и Агнесс. Калиста, словно заклинанием, окутала их своим вниманием: рассказывала истории, смеялась, расспрашивала. Она буквально расцветала рядом с детьми, и, казалось, сама болезнь отступала перед её лучезарной любовью. Вика вдруг ясно поняла: вот она, настоящая мать. Настоящая волшебница.

Убедившись, что дети немного освоились, Лис с облегчением отпустила их поиграть и вернулась к подругам — спокойная, почти счастливая.

— Они очаровательны.

— Кто?

— Северус, Агнес и Люци. Такие юные, но уже такие умные и понимающие. Жаль, что я не увижу, какими они вырастут.

— Лис, ты опять об этом? Ты не умрешь. Абраксас не позволит этого, — с какой-то странной интонацией произнесла Лу, а потом чуть тише добавила: — Он слишком тебя любит.

— Почему она так говорит о нём? — спросила Вика у Эйлин.

— Оу, Лукреция с одиннадцати была влюблена в Абраксаса и была уверена, что он женится на ней.

— Почему?

— Ему нужно было выбрать девушку из семьи Блэк, но он всё сделал по-своему.

— А он выбрал Калисту?

— Ага, она, даже умирая, умудряется оставаться красивой. А в Хоге она была невероятной, необычной. А Малфои издавна славились любовью ко всему прекрасному.

— Но она ведь не Блэк?

— Он так сражался за Лис, — сказала Эйлин. — У них была невероятная история любви. Никто ведь не верил, что он способен на такое чувство, все считали её его очередной блажью. Но он отказался жениться на Лукреции или Вальпурге, которых ему настойчиво предлагали. Самое интересное, Лис была рядом, но никогда за него не боролась. Когда он перезаключил договор на помолвку с девушкой из семейства Блэк на своего сына, выплатив при этом семейству значительную сумму и убедив выдать Лис за него, все были в шоке. Лу с Лис тогда впервые серьезно поссорились, но потом они поговорили, и Лу согласилась на помолвку с Игнатиусом, она ему давно нравилась. А вот Вальпурга её возненавидела, из-за неё ей пришлось выйти замуж за троюродного брата. С тех пор отношения между семействами довольно натянуты.

— Между Люциусом и Нарциссой уже заключили помолвку. Ты была права, она правда очаровательная девочка и Люциусу она нравится. Они будут хорошей парой, — услышала Вика последнюю часть, которую говорила Лис. Видимо, она отвлеклась и пропустила часть разговора.

Но Вика была вынуждена признать здесь и сейчас, сидя на пледе в парке, рядом с играющим Северусом и двумя подругами Эйлин, она впервые с момента попадания в это тело чувствовала себя счастливой. И впервые думала о том, что, а может семья — это не так уж и плохо. И может, действительно она была не права, считая, что это всё не для неё.

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Вот и лето, наполненное уютными семейными вечерами, неспешными прогулками в парке с детьми и подругой, тихо ушло, оставив за собой лишь тёплые воспоминания. С наступлением осени мир словно изменился. Люди стали угрюмыми, замкнутыми, как будто солнце унесло с собой последние капли доброты. Природа потускнела, небо заволокли тяжёлые свинцовые тучи, и дождь, начавшийся на излëте лета, уже целую неделю не знал отдыха.

Настроение у Вики было под стать погоде — серое, тоскливое, словно кто-то выдул из неё всю радость. Иногда ей казалось, будто над Лондоном кружат сотни дементоров, незримо вытягивая счастье из людей. И хотя объективно у неё не было серьёзных поводов для уныния — Эйлин больше не устраивала сцен без причины, отношения с Тобиасом, наконец, начали сдвигаться с мёртвой точки, а Северус радовал её своей зрелостью и сообразительностью, — осенняя тоска всё равно подбиралась к сердцу.

С наступлением осени Вику, как всегда, накрыла волна меланхолии, но в этот раз она ощущалась особенно тяжёлой. Всё внутри тянулось назад — к дому, к привычному, к тем, кого она оставила. Она соскучилась по родному миру, по семье, даже по Виктору и Алисе с их непредсказуемостью, спорами, но и уютными вечерами, полными детского смеха, тёплых мультиков и тихого счастья. Она скучала по этому покою, по уверенности в завтрашнем дне, которую дарил ей этот человек.

А здесь всё висело на волоске. Отношения с Эйлин и Тобиасом напоминали хрупкий фарфор — красивый, но уж слишком легко бьющийся. Вика чувствовала себя канатоходцем, балансирующим между доверием и недосказанностью. Одно неосторожное слово, один неверный шаг — и всё, что она так упорно строила, могло рассыпаться в пыль. Всё чаще она ловила себя на мысли, что рядом с ними словно бы нет её места, будто она всего лишь сторонний наблюдатель в их жизни. И выхода из этого круга она пока не видела.

Её состояние не могло не отразиться на Северусе. Мальчик постоянно был на взводе, старался всё держать под контролем — учёба, секции, занятия с дедом, друзья… Казалось, он изо всех сил пытался угнаться за собственными ожиданиями, боясь подвести хоть кого-то. Перфекционизм утомлял его, выматывал, и Вике уже не раз приходилось сдерживать слёзы, утешая его после срывов. Он был ещё ребёнком, а тянул на себе груз взрослого.

Третье сентября было ничем не примечательным воскресеньем. Эйлин с Тобиасом в который раз пытались наладить диалог, Северус занимался с дедушкой. К вечеру все собрались дома: за ужином, за уютными разговорами. Северус с отцом играли в шахматы, а Вика, устроившись в кресле напротив, достала с полки книгу. Снаружи усилился дождь — ровный, почти гипнотический звук его капель отрезал дом от остального мира.

Когда в окно начала стучаться маленькая серая сова, прошло больше десяти минут, прежде чем кто-то обратил на неё внимание. Вика первой подняла взгляд, узнав птицу — это была сова Лукреции. Только вот обычно та писала по утрам и только в будни, когда дома бывала лишь Эйлин. Что-то было не так.

Тревожная догадка, как ледяная вода, окатила её изнутри. В воздухе чувствовалось что-то неестественное — не осень, а как будто зима прокралась в их дом сквозь щели.

С совиной лапки свисала записка — маленькая, небрежная, исписанная дрожащей рукой. Вика едва дышала, развязывая шнурок. Всё внутри уже знало, что будет там написано. Но так хотелось ошибиться…

«Лис больше нет. Ты мне нужна. Завтра в десять похороны, я тебя заберу».

Несколько слов, написанных неразборчиво, с кляксами и размытыми чернилами. Несколько слов, от которых сердце разлетелось на осколки.

— Нет, этого не может быть, — вскрикнула в голове Эйлин. — Я не верю.

Глаза Вики наполнились слезами, и она буквально осела на пол, как будто ноги отказались держать её под тяжестью внезапной утраты. Эмоции Эйлин захлестнули, сдавили горло тугим узлом, в котором невозможно было ни дышать, ни говорить. Всё это было ожидаемо — Каллиста ещё в начале лета говорила, что умирает. Она предупреждала, готовила их к худшему. Но к этому никогда нельзя подготовится. Она не верила, что Лис умрёт. Не хотела верить.

Она видела её всего трижды, но каждый раз — ярко. В последний раз Лис была особенно светлой, настоящей, словно старалась оставить после себя самое тёплое воспоминание. Она улыбалась Северусу, рассказывала ему про Хогвартс, говорила о важности дружбы… В ней было что-то особенное. Она словно светилась изнутри. И невозможно было принять, что такой человек мог исчезнуть. Просто взять и исчезнуть.

— Она не могла умереть, — шептала Эйлин, почти рыдая. — Это… это нечестно. Я не хочу, чтобы так было.

Тобиас и Северус, испуганные, подошли к ней. Северус бережно вынул из Викиных пальцев записку. Она даже не отреагировала. Ни она, ни Эйлин. Всё стало каким-то тусклым, далёким. Всё было неважно.

— Кто это? — тихо спросил Тобиас.

— Моя кузина, — прошептала Вика.

— Она… она приходила к маме в больницу, — вспомнил Северус. — Добрая, интересная. Она со мной разговаривала, как со взрослым…

— Вы были близки? — спросил Тобиас осторожно.

— В детстве она часто расчёсывала мне волосы и заплетала косички, — вдруг сказала Эйлин. И только тогда Вика поняла, что это говорила не она. Но в этот момент это не имело значения. Границы между голосами, между мыслями, между прошлым и настоящим были стёрты.

— Давай я помогу тебе, — мягко предложил Тобиас, поднимая Эйлин с пола и усаживая на диван. — Хочешь чаю?

— Нет… спасибо. — Эйлин еле заметно покачала головой. — Она любила чай с мятой. Мы с Лу всегда смеялись над этим, не понимали, зачем добавлять мяту в чай. А она только улыбалась и говорила, что это вкусно… и смеялась, когда мы морщились.

— С мамой всё будет хорошо? — тихо спросил Северус, глядя на отца.

— Думаю, да. Ей просто нужно время, чтобы всё это осознать. А ты как? Тебе ведь она тоже нравилась…

— Она говорила, что скоро умрёт… Что отправится на небо. Она просила не плакать. Сказала, что будет оберегать нас, даже если мы её не увидим, — голос мальчика дрожал, и он почти плакал.

Тобиас крепко обнял сына, прижимая к себе, словно надеясь защитить его от всей боли мира. Это был один из тех редких, настоящих, драгоценных моментов, который хочется остановить. И Вика, и Эйлин, будь у них силы, обязательно бы это заметили.

Но сейчас — не могли.

Вика задыхалась — не только от своих чувств, но и от бурлящих, раздирающих эмоций Эйлин. Боль, отчаяние, ярость — всё перемешалось в едином урагане, который невозможно было контролировать. Она пыталась дышать, думать, но мысли упорно возвращались к Калисте. К её смеху. К её взгляду, полному понимания и доброты. К письмам, которые больше не придут. К жалобам на мужа, к шуткам, к советам, к её присутствию, которое, казалось, всегда будет рядом.

А теперь — пустота. Бездна. Тишина, оглушающая своей финальностью.

Тобиас, почувствовав, что сейчас ничем не может помочь, увёл Северуса укладываться. Он пару раз подходил к Эйлин, тихо, с осторожной заботой, но та отмахивалась, еле слышно шепча, что всё в порядке. Он обнимал её, но она словно не замечала. Она смотрела в одну точку, сжав в кулаке измятую, мокрую от слёз записку, будто в ней была последняя ниточка, связывавшая её с реальностью.

Потом нахлынули воспоминания — особенно последний визит в больницу. Сначала боль стала невыносимой, а затем прорвалась злость. Яростная, горькая, как ржавчина на ране.

— Это она во всем виновата. Она не захотела бороться. Как она могла?

— Она устала, она заслужила покой, — попробовала успокоить её Вика.

— А как же мы? Как она могла нас бросить?

— Она не бросила, она ведь даже нас предупредила.

— Нет, она не должна была уходить. Она ведь нужна мне, Лу, мужу, Люциусу. Она всем нужна.

— У нее не было выбора. Она умирала.

— Но она могла бы что-то сделать? А если бы я смогла сварить то зелье? А если…

— Не если, — грустно ответила Вика. — Мы ничего не могли изменить.

Эти слова разбивались о стены отчаяния. Эйлин не слышала. Не хотела слышать. Она теряла, рвалась изнутри, захлебывалась эмоциями, которые не умела ни понять, ни сдержать.

На улице всё так же лил дождь. Мир словно погрузился в траур. Вика не следила за временем, всё происходило как в тумане. В каком-то полусне она вышла на улицу, босиком, в лёгком домашнем платье, не чувствуя холода. Дождь хлестал по щекам, по волосам, струился по телу, но вместе с ним будто вымывал боль. Ветер бил в лицо, но он пробуждал, возвращал дыхание.

Вика подняла голову, и, увидев сквозь рваные тучи тусклый свет луны, вдруг рассмеялась. Нервно, отчаянно, с надрывом. Она стояла, словно забыв о себе, давая холоду проникать в кости. Смеялась — и плакала. И в этом странном безумии вдруг почувствовала, как уходит оцепенение, как к ней возвращается контроль.

Она не знала, сколько стояла так, прежде чем Тобиас тихо, но уверенно, завёл её обратно в дом. Она не сопротивлялась.

Ночью Вика не сомкнула глаз. Как во сне, на автомате, она приготовила завтрак, проводила Северуса, пожелала хорошего дня, едва заметив, как он обеспокоенно на неё смотрит. Она не узнавала себя в зеркале. Лицо было бледным, глаза — пустыми. Но ей было всё равно. Впервые в жизни — абсолютно всё равно.

Из шкафа она достала чёрную мантию. Её пальцы не дрожали. Душа — да.

В полдесятого раздался стук в дверь. Вика почти не обратила на него внимания. За окном вдруг — как по иронии — выглянуло солнце, впервые за долгие дни.

На пороге стояла Лукреция. Она выглядела так, будто за ночь состарилась. Глаза опухшие, губы обветренные, волосы небрежно собраны. От чар даже не осталось следа.

Она ничего не сказала. И не нужно было. Боль, горе и безмолвие — сказали всё за них.

— Ужасно выглядишь, — тихо прокомментировала Лукреция, казалось, даже её голос изменился, стал какой-то более хриплый, от этой простой фразы веяло отчаяньем.

— Ты тоже, — ответила взаимностью Вика.

— Чёрт, — в голосе прорезались эмоции, Лу подошла к зеркалу. Взмахнула палочкой — и следы слёз исчезли, потом, секунду подумав, повторила то же самое на Вику. — Как ты?

На секунду Вика задумалась. Эйлин в голове перестала вспоминать, перестала разговаривать, отвечать на вопросы. По идее, должно было стать проще, но не становилось, апатия и безразличие впитались в неё. И она понятия не имела, как ответить на этот вопрос.

— Нормально? — полувопросительно ответила Вика. — А ты?

— Мне кажется, что умерла я, а не она. Игнатиус даже не позволил мне аппарировать.

— Он тут?

— Да, он решил подождать нас на улице, вдруг нам надо поговорить.

— А нам надо?

— Я не знаю. Мне страшно, я так боюсь увидеть её тело. Она ведь всегда была такой живой, даже несмотря на постоянную боль, она всегда улыбалась. Несмотря на то, что ей всегда было тяжелее всех, она всегда обо всех заботилась. Она делала людей лучше. Даже Том рядом с ней, казалось, расцветал, он остановился добрее даже сейчас. Знаешь, а мы ведь недавно виделись, был очередной приём, на котором Абраксас представлял молодого перспективного учёного и политика. От него веяло силой, хотелось подчиниться, склониться на одно колено, сделать всё, что он прикажет. Эта сила давила, угнетала, люди на неё слетаются, как бабочки на огонь. А стоило Лис подойти и заговорить с ним, как чувство опасности исчезло, и его сила стала согревать, — путанно попыталась объяснить Лукреция.

— У него уже много последователей?

— Не знаю, но она была права, он изменился. И только рядом с ней оставался прежним, тем же испуганным и озлобленным одиннадцатилеткой, которого мы встретили в поезде. Только она могла залезть под колючки и найти даже в самом плохом человеке свет. Она даже Абраксаса делала лучше. Рядом с ней он становился добрым, нежным, трепетным, безумно заботливым. Как он это переживёт? Как это переживëм мы?

— Мы должны жить, ради неё, ради нас самих, — тихо прошептала Вика и обняла Лукрецию.

Похороны прошли как в тумане.

Вот они стоят у мраморной гробницы.

Вот Абраксас, бледный, как сама смерть, говорит последние слова. Его голос не дрожит, но каждое слово будто выцарапано из груди.

Вот — слёзы. Сначала чужие. Потом свои.

И её лицо… Белое, как мел. Неживое. И при этом — улыбающееся. Та самая, искренняя, теплая улыбка, с которой Каллиста жила. И теперь она же будет преследовать Вику до конца её дней.

Она никогда раньше не видела мёртвых. Никогда не чувствовала, как жизнь покидает человека, оставляя после себя только оболочку. И всё же это было не просто тело — это была их Лис. Та, что обнимала, шутила, любила, надеялась. Её опускали в гроб с такой аккуратностью, с такой церемониальной заботой, как будто боялись разбудить.

Абраксас казался выточенной из камня статуей. Бесстрастный, сдержанный — но Вика видела, как под этой маской рвется бездна. Он выглядел так, будто потерял половину своей души. Лу, стоявшая рядом, прошептала, что он будто постарел на двадцать лет за одну ночь. Это было правдой.

Маленький Люциус, ради этого дня наспех вырванный из привычной школьной суеты, пытался держаться. Не плакал. Просто стоял — слишком тихий, слишком взрослый для своих лет. В тот момент, встретившись с ним взглядом, Вика поняла: детство для него закончилось. Безвозвратно.

Было больно. Не просто больно — страшно.

Вика впервые подумала: а что, если это навсегда? Если она больше никогда не вернётся домой? Не увидит Пашу, не услышит его мягкого, ворчливого голоса, не почувствует, как он берёт её за руку? Анечка — с её вечными модными экспериментами, Даша — с новыми увлечениями, концертами и юношескими драмами. Дениска… с его молчаливым, всепонимающим взглядом, способным сказать больше, чем тысяча слов.

Ей будет не хватать их всех.

Но в горле запершило, когда она поняла: она будет скучать и по Виктору. По их домашнему теплу, по тому, как он умел быть рядом — просто быть. По Алисе, по её звонкому смеху, по их детским играм. Даже по их ссорам.

А если она останется в этом мире навсегда?

А Эйлин?.. Как ей жить дальше, если между ней и Тобиасом навсегда останется кто-то третий? Как выстраивать жизнь на обломках, когда даже не знаешь, что в этих обломках ещё твое?

Мысли путались, сливались, эхом отдавались где-то на краю сознания. Вика будто наблюдала за происходящим через стекло. Люди двигались, говорили, жестикулировали, но до неё не доходило ни одно слово. Женщина в элегантной чёрной шляпке с вуалью что-то спрашивала, изысканно выражала участие. Старик с сединой выразил соболезнования.

Но Вика… Вика не могла даже подойти к Абраксасу и Люциусу.

Не могла — потому что это означало бы признание. Признание, что Калиты больше нет. Что всё по-настоящему.

Что сказать человеку, потерявшему любовь всей жизни? Что сказать мальчику, оставшемуся без матери?

«Мои соболезнования»?

Слова — пусты.

Они ничего не значат.

Они не вернут её. Не облегчат их боль. Лишь подчеркнут безвозвратность.

Подходить к ним — значило поставить последнюю точку, закрыть страницу. А Вика не могла. Эйлин не могла.

Они просто стояли, беспомощные, потерянные и не замечали ничего вокруг.

Она даже не увидела, как Лу увёл Игнатиус. Как вокруг внезапно опустела гробница. Мир будто затих, замер, отступил на второй план. Только когда рядом остановился отец Эйлин — всё такой же сдержанный, но внимательный — и с ним ещё один мужчина, седовласый, незнакомый, Вика почувствовала — на неё смотрят. Их взгляды пронзали. И в них не было формального сочувствия. Только беспокойство. Открытое, глубокое. И эта обеспокоенность, этот холод в глазах — пробрали до дрожи.

— Октавиус, давай я помогу ей аппарировать? — негромко предложил второй мужчина. — Она ведь явно… не в себе.

— Да, спасибо, — отозвался отец Эйлин. — Мне ещё нужно остаться, выразить соболезнования… да и потом у меня встреча с заказчиком. Я пришлю координаты.

— Хорошо, — кивнул мужчина. Затем, повернувшись к Вике, мягко произнёс:

— Как ты, девочка моя?

— Всё в порядке… — отозвалась она по инерции, будто отскакивая от слов, словно от стены. Затем всё же всмотрелась в его лицо. Высокий, худощавый, с длинной серебристой бородой, крючковатым носом, затемнёнными очками… В груди что-то болезненно сжалось. Нехорошее предчувствие подкатило, как горький ком. Но она отмахнулась. Ну не может же быть хуже.

— Эйлин… кто это? — шепнула Вика, внутренне напрягшись. Всё же не каждый мужчина обращается к тебе «девочка моя» таким голосом — как к давно знакомой.

— Это… — чуть замешкалась Эйлин. — Мой учитель. И нынешний директор школы. Альбус Дамблдор.

Имя эхом отозвалось у Вики в голове. Она слышала о нём. Но именно сейчас оно вызвало не восхищение, а тревожную настороженность.

— Это хорошо, — произнёс он уже спокойнее, вежливо, почти ласково. — Как твой муж? Сын?

С этими словами он аппарировал их — и через мгновение они оказались на узкой, неприметной улочке. Воздух был насыщен сыростью, пахло мокрой листвой. Где-то неподалёку шумел парк.

Вика замерла.

Парк.

Парк, в котором они впервые встретились с семейством Эвансов.

Её сознание резко прояснилось.

Откуда он знал про это место?

Октавиус никогда не бывал здесь. Никогда не уходил дальше квартала от их дома.

Как?..

— Всё хорошо… — тихо, машинально пробормотала Вика, и в следующую секунду уже собиралась обернуться, чтобы задать прямой вопрос, но...

— Прекрасно, Эйлин, милая, посмотри на меня, — вдруг сказал Дамблдор, улыбаясь, почти с нежностью. Он заглянул ей прямо в глаза, и его голос прозвучал по-особенному:

— Sagestion.

В голове будто что-то лопнуло. Мысли разлетелись, боль и отчаяние исчезли, словно их выключили. На секунду стало легко. Воздушно. Странно хорошо. А потом — резко, без предупреждения — темнота.

Возвращение в сознание было похоже на пытку — будто её вытаскивали за шкирку из ледяного болота, вязкого, тёмного, обволакивающего, с отвращением и злостью, будто против её воли. Казалось, тело сопротивлялось, не желая возвращаться в реальность, и всё же что-то цепкое, чужое, безжалостное вытягивало её наверх, к свету, от которого становилось только хуже.

Первое, что пришло — боль. Резкая, пульсирующая, как раскалённая спица, вонзённая в череп. Голова гудела, как полый котёл после удара кувалдой. Казалось, череп треснул в нескольких местах, и боль сочилась из трещин горячими волнами, захлёстывая сознание. Каждый вдох отзывался тупой ломотой в груди, словно рёбра трещали от внутреннего напряжения. Пульс бился в висках — не как стук сердца, а как глухие удары молота по плоти.

Глаза отказывались подчиняться. Они дрожали, скользили по размытым пятнам, будто в мире не осталось ни одного чёткого контура. Цвета сливались, формы плавали, как в тумане. Сама мысль о том, чтобы сфокусироваться — прицелиться взглядом в какую-то точку — вызывала тошноту.

Внутри всё было не просто пусто — мертво. Будто кто-то выжег изнутри всё: мысли, воспоминания, эмоции. Осталась только обугленная оболочка, заполненная липкими, болезненными ощущениями. Как после долгой, изматывающей лихорадки, когда тело уже не твоё, а чужое: тяжёлое, неуклюжее, словно его замуровали в тисках из плоти и мышц.

Дышать было мучительно. Словно кто-то сел на грудь, прочно и намеренно, отбирая воздух. Он стал вязким, горьким на вкус, будто пропитан гарью или плесенью. Каздое движение — даже шевеление пальцем — отзывалось либо судорогой, либо острой вспышкой боли, как укол раскалённой иглы. Не жизнь — сплошное выживание, без пауз, без облегчения, без шанса отвлечься. Просто медленное существование в теле, которое отказывается быть своим.

— Эйлин, ты как? — попыталась позвать соседку Вика. Голос прозвучал в голове хрипло, еле слышно, как будто пробивался сквозь вату.

Молчание. Даже не тишина — пугающая, звенящая пустота. Ни привычного шороха в мыслях, ни раздражённого вздоха, ни язвительного комментария. Просто ничего.

Слишком тихо. Слишком непривычно.

Сердце больно дернулось. Неужели… что-то случилось?

Она пыталась понять — Эйлин игнорирует её, не может ответить… или исчезла? Навсегда?

От этой мысли по позвоночнику пробежал холод.

Да, Эйлин раздражала. Своим высокомерием, детским взглядом на жизнь, какой-то странной наивностью, будто она нарочно не хотела взрослеть. Они ссорились, часто не понимали друг друга… но она была рядом. Своей. Потеря её — это как лишиться половины себя. Странной, капризной половины, но всё же — родной.

Но что могло стать причиной её исчезновения? Всё ведь было… более-менее в порядке.

По крайней мере, до последнего момента.

Вика напряглась, пытаясь восстановить хронологию.

Боль… отчаяние… похороны.

А потом — мужчина. Добрый, спокойный. Он помог им аппарировать.

И — провал.

Пустота.

Как она оказалась здесь?

Тело откликнулось тупой тянущей болью, когда она попыталась оглядеться.

Парк.

Несколько кварталов от её дома. Лавочка, клумбы, детская площадка вдалеке.

Всё вроде бы как всегда — но что она здесь делает?

В голове роилось слишком много вопросов, и только в одном Вика была уверена: мужчина, который перенёс её сюда, не мог хотеть зла. Он был… правильный. Чистый. Его невозможно было испугаться — рядом с ним даже боль казалась не такой страшной.

— Эйлин! — позвала она снова, громче. Внутренний голос сорвался в крик, полный тревоги и надвигающейся паники.

Никакого ответа.

Что, чёрт возьми, происходит?

Мысли метались, как мухи под стеклом. Всё это начинало походить на бред.

Может, она действительно сходит с ума? Может, сидит где-нибудь в палате с белыми стенами, обнимает колени, а то, что она воспринимает как реальность, — всего лишь вспышка болезненного воображения? Очередное обострение?

И добрый мужчина — просто санитар, который забыл выдать таблетку?

— Я сошла с ума. Какая досада, — пробормотала она вслух и нервно рассмеялась. Голос прозвучал неестественно, хрипло, слишком громко.

Рядом кто-то шевельнулся.

Вика повернула голову, и мир словно на секунду замер.

На соседней скамейке сидела девочка. Совсем маленькая, с тонкими руками, аккуратными косичками и круглыми, немного испуганными глазами. Она съёжилась, будто готовилась в любой момент вскочить и убежать, а её взгляд метался — и, странным образом, останавливался не на Вике, а… чуть в сторону. На пустом месте.

Сердце Вики болезненно сжалось, когда в её сознании всплыла мысль.

Это же… юная Петунья Эванс.

Но как? Откуда?

— Как ты тут оказалась? Что случилось? — Вика задала вопрос, который вытолкнула первая тревога. Слова прозвучали резче, чем она хотела.

Девочка подалась вперёд и вдруг заговорила быстро, будто репетировала заранее:

— Вам уже лучше? Как вы себя чувствуете? Вы так странно выглядели, я подумала, что вы… ну, вдруг потеряли сознание… — она осеклась, настороженно покосившись всё туда же, будто за плечом Вики стоял кто-то невидимый.

Вика моргнула.

— Спасибо, вроде… уже лучше, — ответила она с сомнением, машинально прислушиваясь к себе.

И правда, головная боль отступила, тяжесть ушла. Ни жара, ни онемения. Всё как будто в порядке.

Слишком в порядке.

Она напряглась.

— Эйлин, — позвала она снова, уже не с тревогой, а с вызовом.

И на этот раз — ответ был.

Резкий. Холодный.

— Что такое?! — раздражённо выкрикнула Эйлин, как будто её вырвали из сна или из удовольствия. Голос звенел колючей яростью.

Вика вздрогнула.

— Что случилось? Куда ты пропала? Я думала…

— Никуда, — отрезала Эйлин. — Мерзкая захватчица. Я просто не хочу с тобой общаться. Магглы не заслуживают моего внимания.

Слова ударили, как пощёчина.

Глухо. Жёстко. Без предупреждения.

Вика выпрямилась, будто удар пришёл не только в сердце, но и в позвоночник.

— Что… ты сейчас сказала?

— Я сказала, ты недостойна. Всегда лезешь куда не просят. Думаешь, я не знаю, что ты тут делаешь? Претендуешь на то, чего тебе не дано.

Наша песня хороша, начинай сначала. И вопрос «Что случилось?» снова был как нельзя актуален. Эйлин же была в последнее время почти адекватна, они нормально взаимодействовали, и к маглам она стала относиться почти терпимо. А тут Вику посетило дежавю, та так вела себя, только когда она впервые её услышала.

Спорить с Эйлин и что-то выяснять откровенно не хотелось, поэтому Вика обратила свой взор на молчавшую Петунью.

— Но я немного не помню, как я тут оказалась и что случилось. Может, ты мне поможешь? — мягко спросила Вика.

— Да, конечно. Лили где-то оставила мяч, и мама отправила меня его искать. Я увидела его в кустах и полезла доставать. Услышала ваш голос, и честно хотела выйти поздороваться. Но... — Петунья замялась.

— Что случилось?

— Только выглянув из своего укрытия, я увидела, что вы не одна, рядом с вами стоял очень странный дедушка. Мама говорит от таких держаться подальше, да и меня он, если честно, испугал, и я решила подождать, пока он уйдёт. Простите, я знаю, что подсматривать и подслушивать нехорошо, но я не хотела, честно-честно.

— Ничего страшного. Так что же ты услышала и увидела? — с нетерпением спросила Вика.

— Он стоял ко мне спиной, весь в чёрном, и напоминал саму смерть. А вы стояли лицом ко мне, и у вас были такие пустые, будто стеклянные глаза. Я сразу решила, что он гипнотизёр и хочет вам навредить. Я хотела позвать на помощь, но поблизости никого не было, и от страха я не могла сдвинуться с места. Так что всё, что мне оставалось, это слушать, но он говорил какой-то несвязный бред про маглов, магию, род и ещё что-то.

— И что ты сделала?

— Я поняла, что он просто сумасшедший, и решила, что его надо отвлечь, но не знала, как, вокруг было не души. Тогда я громко закричала, что нашла мяч, и начала звать родителей. Он чертыхнулся и исчез будто вникуда. А вы осели на землю. Я испугалась, помогла вам подняться и провела сюда. Но вы будто были не здесь, и я решила подождать и, если что, позвать взрослых, чтобы они отвезли вас в больницу.

— Спасибо, милая, ты спасла меня, — искренне сказала Вика и нерешительно обняла девочку. Та как будто этого ждала и сама крепко прижалась к ней.

— Я просто, — девочка замялась, — вы просто единственный взрослый, который отнёсся ко мне серьёзно, и я для вас не просто тень младшей сестры.

— Ты не тень, ты очень умная и добрая девочка. Многие бы просто прошли мимо, а ты остановилась и помогла.

Девочка засмущалась.

— Спроси, что говорил дедушка, — голос Эйлин в голове был безумно-растерянный.

— Что? Зачем?

— Кажется, он пытался мне что-то внушить.

— Но зачем?

— Я не знаю, спроси — что. И неплохо бы узнать заклинание.

— Хорошо, но ты должна мне пообещать, что больше не будешь никого оскорблять, не разобравшись.

— Даже магглов?

— Особенно их.

— Хорошо, только если эта девочка скажет что-то полезное.

— Ладно.

— Петунья, милая, а ты не помнишь, что говорил дедушка?

— Ну что-то странное.

— Можешь попытаться вспомнить всё, что ты слышала? — девочка задумалась.

— Там было что-то вроде: вы должны запретить сыну общаться с дедушкой, он плохо на него влияет, и вы сами можете его хорошо обучить; и вы должны применять магию, чтобы ваш муж к ней привыкал; и запретить все секции и запретить сыну общение с магглами, что-то вроде, что не пристало наследнику великого рода тратить себя на такие глупости.

— Это ложь, он не мог такого сказать, — крикнула в голове Эйлин.

Но Вика не была в этом до конца уверена. Что-то внутри сопротивлялось простому объяснению. Великий Дамблдор явно не одобрял перемен, произошедших с Эйлин, и решил «исправить» то, что Вика создавала с ней на протяжении полугода. Мысль об этом больно кольнула. В одно мгновение её отношение к прославленному волшебнику резко изменилось. Почему она вообще считала его добрым и благородным?

Если вспомнить канон, то даже там он не отличался мягкостью или сердечностью. Для него всегда важнее было общее благо, чем отдельные судьбы. Люди — потом, идея — прежде всего.

И это мнение теперь казалось куда более правдоподобным.

Когда-то, в своей реальности, после первого просмотра фильмов Вика была в восторге: казалось, он — настоящий мудрец, добрый наставник, великий человек. Но потом пришла Даша. И целую неделю с жаром доказывала, что Дамблдор — не герой, а холодный манипулятор. Что из-за него Гарри остался сиротой. Что именно он виноват в большинстве трагедий. Сначала Вика спорила, пыталась отстоять прежний образ, но теперь… теперь она видела в нём совсем другого человека.

Политика. Умного, дальновидного — и опасного. Ради своей цели он был готов на всё.

Но самое страшное — осознание того, как легко она в него поверила. Безоговорочно. С детской уверенностью.

А что, если бы Петунья прошла мимо?

Что, если бы не услышала, не вмешалась, не вырвала Эйлин из его внушения?

Как бы всё обернулось тогда?

Как бы это изменило их жизнь?

— Ты уверена? — переспросила Эйлин Вика.

— Конечно, — уже не так уверенно произнесла Эйлин, — это ведь разумно, что отец плохо влияет на Северуса, он может вырасти таким же, как он.

— Каким?

— Не знаю, самоуверенным козлом, — грубо заключила Эйлин.

— И что в этом плохого для него?

— Да не знаю я! — сорвалась Эйлин, выкрикнув это с неожиданной яростью.

И в тот же миг Вику пронзило.

Не метафора — буквально. В голове будто вспыхнула молния. Будто в затылок вонзили острый ледяной клинок и с силой провернули. Боль была ослепляющей — разом вымела всё: мысли, чувства, дыхание. В глазах потемнело, мир покачнулся, будто под ней провалился пол.

Тело выгнулось судорогой, пальцы вцепились в край скамейки, но та вдруг стала чужой, холодной, неощутимой.

Парк исчез. Звуки исчезли. Воздух — вязкий и липкий — вырвался из лёгких и не вернулся. Осталась только боль. Сырая, глухая, первобытная.

— Что с вами?! — испуганный голос Петуньи прорвался сквозь тьму.

— Всё хорошо… да… всё в порядке, — выдавила Вика, неуверенно улыбнувшись. — Спасибо… и за помощь… и за память.

— Точно всё хорошо? — девочка не сводила с неё глаз.

— Да, правда… спасибо.

— Я вас провожу. Вдруг станет хуже.

— Не нужно, я сама… — начала было Вика.

— Я видела, как вы «сама», — строго перебила её Петунья. — Не спорьте.

— Хорошо… — выдохнула Вика, наконец сдавшись.

Они отправились домой. Идти было туда минут двадцать быстрым темпом, правда, о быстром темпе сейчас речь не шла. У Вики было состояние из серии «спасибо, что жива». Резкие приступы напрягали, но раздумывать об этом не хотелось. Хотелось отвлечься от всего, что произошло с ней, и поговорить о чём-то отвлечëнном. Вика откровенно устала решать проблемы Эйлин, а после странной встречи с Дамблдором к тому же чувствовала себя опустошëнной.

— А твои родители не будут волноваться? Всё-таки это довольно далеко, — внезапно вспомнила о главном Вика, ведь путь не близкий, а Петунья маленькая девочка.

— Нет, я уже взрослая. И я туда уже сама ходила, — с гордостью ответила, — там за поворотом продаётся самая вкусная выпечка, которую любит Лили, и мама часто меня отправляет за ней. И сейчас сказала: если не найду мяч, то принести хотя бы любимых пирожных Лили.

— А почему сестра с тобой не пошла? — поинтересовалась Вика, стараясь говорить как можно мягче.

— Она не захотела. Устала, — с еле заметной тенью недовольства ответила Петунья, но тут же поправилась, словно вспомнив, что говорить плохо о сестре — нехорошо. — Зато я могу побыть одна… или вот с вами поговорить. А то с Лили я редко успеваю хоть слово вставить.

— Бывает, — кивнула Вика. — Есть такие люди, которым просто необходимо быть в центре внимания.

— Это точно. Она без этого не может. Сразу скучает и начинает лезть ко всем, — Петунья фыркнула, но в голосе не было злобы — скорее усталость.

— А есть и другие, — сказала Вика. — Те, кто согревают, даже находясь в тени.

— Как это?

— У меня была подруга… — Вика ненадолго замолчала. Комок подкатил к горлу, но она продолжила. — Она никогда не стремилась выделяться, не была самой яркой или громкой. Но люди к ней тянулись. Из-за её доброты, из-за света, который будто исходил изнутри. Не обязательно быть самой красивой или самой шумной, чтобы тебя любили.

— Правда? — с каким-то трепетом спросила Петунья.

— Конечно. Её звали Лис. Внешность у неё была… ну, необычная. Бледная кожа, тонкие черты, почти невидимая среди толпы. Но когда она улыбалась — казалось, весь мир становился лучше. Даже самые мрачные люди рядом с ней мягчали. Она никого не осуждала. Старалась разглядеть в каждом хоть крупицу света — и умела это делать.

— Она… звучит невероятно.

— Так и было, — Вика опустила глаза. — Но вчера она умерла.

— Мне очень жаль… — тихо сказала Петунья, искренне.

— Спасибо. Но я рассказала это не ради жалости, — тихо сказала Вика, — просто… Лис никогда ни с кем не соревновалась. И ты не обязана. Понимаешь, возможно, ты никогда не затмишь Лили в глазах родителей. И, может, в этом нет ничего плохого. Ты — это ты. И этого достаточно. Ты не должна быть похожа на неё. Твоя задача — быть собой. И, если и стараться, то лишь ради того, чтобы становиться лучше самой себя.

Петунья уставилась на неё с растерянным и ничего не понимающим лицом.

— Это как?

— Ну… ты сегодняшняя — должна быть хоть немного лучше, чем ты вчерашняя. Не чем Лили. Не чем кто-то ещё. Только собой и для себя. И не обижайся на родителей и сестру. Они любят тебя, как умеют, но любят.

Петунья кивнула, будто пытаясь это осмыслить. Потом вдруг, не выдержав взгляда Вики, тихо пробормотала:

— Я не обижаюсь, — Вика чуть приподняла бровь. И Петунья сдалась. — Ладно… иногда обижаюсь. А откуда вы узнали?

— Я бы тоже обиделась, — спокойно призналась Вика. — Твоя семья такая, какая есть. И, скорее всего, ты её не изменишь. Но знаешь… есть дети, которым достались родители куда хуже. Которые кричат, бьют, унижают. А твои, при всех недостатках, тебя любят. Заботятся. Просто… Лили для них всегда будет особенной. Любимой. Может, даже идеальной. И с этим трудно смириться.

— Значит, мне вообще не стоит стараться?

— Нет. Стараться нужно. Но — не ради их признания. Ради себя. Чтобы однажды рядом оказался человек, который полюбит тебя такую, какая ты есть. Со всеми твоими плюсами и минусами. Без сравнения. Без условий.

Петунья молчала, потом почти шёпотом сказала:

— Спасибо.

Вика мягко улыбнулась.

— Не за что. Просто не забывай это, — Вика мягко улыбнулась, понимая, что они уже почти подошли к её дому. — Хочешь зайти на чай?

— Нет, спасибо. Я пойду. А то меня и правда потеряют, — с лёгкой улыбкой ответила Петунья и, немного замявшись, развернулась и убежала.

Вика осталась стоять у двери, провожая её взглядом. У неë не укладывалось в голове, как из этой милой, чуткой, заботливой девочки могла вырасти та самая женщина, которая позже будет измываться над своим племянником. Неужели обида на сестру так и осталась в ней, приросла, пустила корни?

Она пыталась представить: та самая Петунья, которую она только что видела — трепетная, ранимая — кричит на ребёнка, закрывает его в чулане… Нет. Не верилось. Совсем.

«Кому, как не ей, знать, каково это — быть в тени сестры, быть лишней в собственной семье… Неужели обида на призрака оказалась столь сильна?»

Мысли клубились, мешались, но в них не было ответа. Только странное чувство неправдоподобия.

Всё было… слишком странным.

Особенно молчание Эйлин.

Вика вдруг поняла, что с самого начала дороги та не произнесла ни слова. Ни шëпота, ни раздражённого комментария, ни ехидной усмешки — ничего. И от этого становилось только тревожнее.

— Эйлин, ты в порядке?

— Я не знаю, — растерянно ответила та.

— В смысле?

— Всё, во что я верила, всё, чем жила, всё рушится.

— Почему? Что рушится?

— Я с детства верила в величие магии и магов. Мне казалось, мы можем всё, я ведь до последнего верила, что Лис не умрёт. Что я смогу найти решение или кто-то другой, и она будет жить. А тут, какой прок от магии, если она не может спасти самых близких?

— Но магия не всесильна. У нее тоже есть свои ограничения, — попыталась успокоить Эйлин Вика.

— Вот-вот, она оказалась абсолютно бесполезна. Хотя нет, польза от неё есть, вот только не для меня. Дамблдор, он ведь был моим любимым учителем. Я никогда не верила Лис в том, что он виновен в гибели тех детей, мы с Лу больше склонялись к тому, что они сами были виноваты, но никогда не озвучивали Лис это, чтобы не волновать. И вот он приходит ко мне и пытается воздействовать, чтобы навредить мне и моему ребёнку. Вот объясни мне, зачем? Зачем ему это надо?

— Не знаю, на этот вопрос тебе может ответить только он сам.

— И знаешь, что самое обидное? — будто не слыша, продолжила Эйлин. — Что, если бы не эта маггловская девчонка, даже с тобой мы бы никогда об этом не узнали.

— Но почему?

— Да потому, что я вспомнила магическую формулу, которую он применил, и, если бы не наличие тебя в моей голове и Петунья так чётко не рассказала всё, что она слышала, я бы никогда не поверила этому, а значит, не смогла бы это осознать. И постепенно уничтожила бы собственную семью, — слова Эйлин были наполнены горечью, а потом, будто вспомнив что-то хорошее, спросила. — И знаешь, что из этого выходит?

— Что?

— От магглов намного больше пользы, и они сделали мне намного больше хорошего, чем маги, — тихо закончила Эйлин.

Отчаяние снова захлестнуло Вику с головой. Казалось, что из этого нет выхода, что они все обречены. Эйлин было невероятно больно, она не могла смириться с гибелью подруги, а внушение Дамблдора окончательно её добило. Она не хотела бороться, не хотела жить. Вика осознала, что розовые очки всегда бьются стёклами внутрь, и осколки придавили собой Эйлин. Она сдалась, ей хотелось выть раненым зверем от собственной глупости и беспомощности. Эйлин оказалась не готова к принятию суровой реальности и тянула Вику в пропасть за собой.

Следующие несколько недель Эйлин медленно превращалась в сгусток боли и беззвучного отчаяния. Вика ощущала это почти физически — как будто внутри тела, которое они делили, кто-то сворачивался в плотный, дрожащий комок и всё глубже уходил вглубь себя. Эйлин запиралась, шаг за шагом отгораживаясь от мира, от жизни, от самой себя.

С каждым днём становилось всё холоднее. Это было не просто равнодушие — это была ледяная пустота. Тишина между ними сгущалась, тяжелая, как вода на дне глубокого озера. Вика кричала ей мысленно, звала, стучала в запертую дверь внутри — но в ответ было только молчание.

Казалось, рядом — уже не человек, а чёрная дыра, в которую утекает всё: свет, тепло, надежда. Даже время начинало идти иначе. Всё происходящее за пределами тела — голоса, лица, запахи, движение — теряло чёткость, становилось плоским и далёким. Реальность будто бы отодвинулась, померкла, и Вика всё яснее понимала: Эйлин почти ушла. Осталась только оболочка.

Попытки достучаться к ней были обречены. Слова, чувства, даже боль — всё тону́ло. Вика звала, умоляла, кричала в этой внутренней тьме, но Эйлин не отвечала. Она лежала в своей раковине и не желала возвращаться. После смерти подруги и окончательного крушения веры — в людей, в добро, в будущее — Эйлин словно решила: «Больше не надо». И выключилась.

Даже зелья, когда-то её утешение и страсть, потеряли смысл. Они стояли в шкафу, покрытые пылью, как памятники прошлому, которое больше ничего не значило. Вика видела, как мир проходит мимо — и как Эйлин ему больше не принадлежит. Она почти не касалась их общей жизни. Только дышала, спала, смотрела в окно. Не жила. Она растворялась.

Иногда Вике казалось, что если бы не она, Эйлин бы просто осталась лежать в темноте, в своём внутреннем чердаке, и перестала бы даже вставать. Словно ей было уже всё равно: день, ночь, Северус, Хогвартс, боль, надежда. Всё потеряло вес.

Вика боролась как могла. Каждый день она тянула тело из постели, готовила еду для Северуса и Тобиуса, вычищала дом чарами, по инерции поддерживала порядок. Разговаривала с Лекси, чтобы хоть на миг отвлечься. Смотрела, как растёт Северус, как у него наконец появляются друзья, как он стал спокойнее, уравновешеннее. Пыталась отдать Эйлин эти моменты, как подарок: посмотри, вот же — твой сын, он жив, у него всё получается!

Но Эйлин не брала. Она будто уже прощалась. Вика чувствовала это в каждом движении, в каждой тени. Эйлин верила, что всё равно всё развалится. Что Северуса сломает Хогвартс. Что он станет тем, кого она боится. Что боль — неотменяема, и смысла бороться больше нет.

Это убивало. Не только её. Это тянуло вниз обеих. Эмоции Эйлин были как яд, проникающий в каждую клетку. Вика ощущала это отчаяние физически — вязкое, тяжёлое, липкое, как плесень в лёгких. Она не могла дышать. Не могла больше жить внутри этой пустоты, не чувствуя отклика. Она кричала, иногда прямо внутри: «Хватит! Очнись!»

Но ответа не было. Только холод.

И Вика поняла: если ничего не изменится, выхода у неё останется только один.

И он ей категорически не нравился.

Помог случай.

В один из осенних дней, спустя несколько недель после похорон, Вика решила привести в порядок комнату Северуса. Нет, она и раньше проходила там с заклинанием, но больше ничего не трогала. Вика вообще не любила лазить в чужое личное пространство, слишком свежи были воспоминания о детстве, где его в принципе не было. Да и в комнате у ребенка царил относительный порядок, вещи аккуратно сложены в шкафу, парочка игрушек лежали в ящике, и лишь стол был завален разными бумажками и книжками. Решив рассортировать это хотя бы по разным кучам, девушка наткнулась на «Историю Магии», автором которой являлась Батильда Бэгшот. И именно в этот момент пришло озарение. Что ввело Эйлин в это состояние? Смерть подруги и разочарование в любимом учителе. Она не понимала, зачем он это делает, зачем ему подставлять её, её мир разрушен. Но что, если попробовать восстановить и заполнить образовавшуюся пустоту правдой о великом Альбусе Дамблдоре. А кто может сделать это лучше, чем его соседка? Судя по фильмам, женщина довольно мудрая и наблюдательная, ведь, насколько она помнила, именно благодаря её откровениям и была написана книга о директоре.

— Эйлин! Ты в порядке? — в очередной раз попыталась вывести на разговор свою соседку по голове Вика.

— Да, все хорошо, — тупо ответила та, даже не вникая в суть вопроса. И Вике снова стало грустно от охватившей, казалось, всю её тоски.

— А ты бы хотела узнать, зачем Дамблдор всё это делал? — в лоб спросила девушка, в надежде, что это вызовет хоть какие-то эмоции.

— Что делал? — так же безэмоционально спросила та. Но вот только боль и печаль немного уменьшилась.

— Зачем ему ты и Северус? Зачем ему было внушать тебе изолировать сына от деда?

— Не знаю, нет? — немного неуверенно откликнулась Эйлин.

Именно после этого вопроса Вика поняла — она права. Даже если её затея не избавит Эйлин от депрессии, то хотя бы выведет её на какие-то эмоции. А эмоции, любые — даже гнев или раздражение — были лучше ледяного безразличия, которое царило между ними последние недели. К тому же, если быть до конца честной с собой, Вике и самой было любопытно. Уж слишком много слухов и домыслов ходило о детстве и мотивах того, кто со временем стал тенью на всëм волшебном мире. Она не питала иллюзий — бороться с ним они не смогут. Но, как известно, знание — сила. А тот, кто владеет информацией, владеет миром.

Это решение стало как глоток воздуха. Не выход, не спасение, но направление — и этого было достаточно, чтобы стало чуть легче жить. Первым делом Вика попыталась вспомнить, где живёт эта весьма известная леди. Но память упрямо молчала, название ускользало, как сон, забытый при пробуждении. Тогда она написала Лукреции. На удивление, та ответила почти сразу — и даже выразила готовность помочь с портключом, добавив, что Лис уже предупреждала её о возможном визите. Как оказалось, портключ в нужное место был заказан заранее.

Он должен был перенести Вику к центральному парку в Годриковой Впадине.

И вот, спустя несколько недель она с живым интересом осматривала место, куда её забросило. Парком это можно было назвать только из вежливости: узкая улочка, с десятком деревьев по краям и несколькими облупленными лавочками. Но после дней, проведённых в гнетущем оцепенении, даже это место казалось ей почти оживлённым, настоящим.

В это время года, парк был довольно пустынным и кроме Вики по нему прогуливалась маленькая, интеллигентного вида старушка.

Пожалуй, только теперь Вика по-настоящему осознала, что не имеет ни малейшего представления, что делать дальше. Где искать Батильду Бэгшот? Как она вообще выглядит? Вика так увлеклась самой идеей — вытащить Эйлин из глубокой ямы, в которую та рухнула, — что не подумала ни о чём конкретном. Портключ, заботливо присланный Лукрецией, казался чудом. Она чувствовала воодушевление, почти надежду. А теперь стояла одна на пустынной улочке с облупленными лавками и не знала, куда идти.

Осознание своей беспомощности обрушилось внезапно. В голове вспыхнула простая, но болезненная мысль: «Я дура». Руки опустились. Ноги подкосились. Она присела на лавку и закрыла глаза, стараясь не заплакать.

Изнутри нарастала волна. Мысли Эйлин — тёмные, вязкие, упрямо-подавляющие — медленно поднимались и затопляли сознание Вики. Безысходность, усталость, ощущение полной бессмысленности происходящего. Всё это хлестало по нервам, ломало рассудок, гасило даже искру. Вике казалось, что всё — конец. Что она провалилась. Что никакого выхода нет, и все попытки — жалкая иллюзия контроля.

Жить так, как они жили до этого, было невыносимо.

Но что дальше?

Неужели и в мире, где есть магия, не остаётся места чуду?

Она почти не заметила, как к ней приблизилась старушка, неторопливо прогуливавшаяся по парку. Та и представить не могла, какие тяжёлые, путающиеся мысли терзали девушку, к которой она решительно направилась.

— Здравствуй, ты кого-то ищешь? — прозвучал за спиной незнакомый голос.

Вика вздрогнула и резко обернулась. Женщина — невысокая, с лёгкой походкой и тёплой улыбкой — стояла совсем рядом. Вика заставила себя взять себя в руки: она не знала, кто перед ней, но чувствовала — это может быть её последний шанс.

— Здравствуйте! Простите, вы случайно не знаете Батильду Бэгшот? Ну, прославленного автора «Истории Магии»?

— Случайно знаю, — весело рассмеялась женщина. Увидев недоумение на лице девушки, быстро добавила: — Это я.

— Приятно познакомиться. Я… — начала Вика, порывшись в голове в поисках нужного имени.

— Эйлин, — перебила её Батильда с мягкой уверенностью. — Я знаю.

— Откуда вы…?

— Я многое знаю, — с тем же весёлым смехом ответила женщина. Только теперь Вика заметила, что, несмотря на седые волосы, старушкой её было трудно назвать. Скорее, она выглядела на хорошую пятидесятку, а покрась волосы и сделай макияж — и вовсе лет на сорок.

— Но раз ты меня нашла, — продолжила Батильда, — давай лучше обсудим это за чаем с ватрушками. Только вчера напекла. Такие вкусные — пальчики оближешь.

— Да, спасибо, — кивнула Вика и, к своему удивлению, впервые за долгое время почувствовала, как в ней что-то оттаивает. Даже Эйлин внутри, как казалось, не сопротивлялась — будто устала бороться с любыми проявлениями тепла и жизни.

Домик Батильды оказался небольшим, но уютным. Почти весь первый этаж занимали книги — они были повсюду: на полках, в стопках, даже на подоконнике. Вика никогда не была ярой поклонницей чтения, но всегда восхищалась теми, кто мог окружить себя таким количеством историй и знаний.

Они прошли сквозь книжную комнату в маленькую, но обжитую кухоньку. Нежно-розовые шторы с тонким, светлым узором покачивались на сквозняке. На подоконнике — целый сад из горшков: лаванда, розмарин, плющ… И — к удивлению Вики — скромные, маггловские фиалки.

Пока она с любопытством рассматривала эту живую теплоту, Батильда уже поставила чайник, выложила ватрушки на тарелку и теперь смотрела на гостью с живым интересом.

— У вас очень уютно и шторы очень красивые, — честно призналась Вика.

— Спасибо, милая. Это твоя подруга подарила, на моё восьмидесятилетие.

— А откуда вы её знали? И как узнали меня? — с интересом спросила Виктория, заметив, что даже Эйлин решила прислушаться.

— Ну, с тобой всё просто, — сказала Батильда, разливая чай. — Перед самой смертью Лис приходила ко мне. Сказала, что ты можешь заинтересоваться прошлым моего любимого соседа, Дамблдора. Попросила, чтобы я помогла тебе, если появишься.

— Это... мило, но странно, — Вика нахмурилась. Она знала, что Лис многое предвидела. Знала о Северусе. Но всё равно удивило, что даже после смерти та продолжала пытаться сделать её жизнь немного легче.

— А познакомились мы с ней почти так же, как с тобой, — с улыбкой продолжила Батильда. — Она пришла узнать, почему Дамблдор так упорно отказывается забирать своих подопечных из маггловского мира. Ведь каждый день они рискуют. Даже магу не пережить взрыв бомбы. Она хотела понять: зачем? Почему? Что может быть важнее человеческой жизни?

— И вы ответили?

— Нет, конечно. Я не могу залезть в голову к другому человеку. Но мы много обсуждали, разговаривали о его прошлом, настоящем. Плюс, мне много рассказывал Аберфорт, его младший брат. Так и подружились, Лис оказалась невероятно добра к одинокой старушке. Наше общение не закончилось, когда она узнала всё, что хотела. Она приходила ко мне в гости, принося невероятно вкусные пирожные, и мы проводили время за неспешными разговорами. Она каждый месяц мне писала и даже познакомила с мужем и сыном, — с гордостью сказала Батильда, а потом тихонько добавила, — жаль, что её больше нет с нами, мне будет её безумно не хватать.

— Мне тоже… — так же тихо отозвалась Вика.

Они помолчали. Простая, теплая тишина. Вика вдруг ощутила, как внутри Эйлин будто шевельнулась. Не болью. Не тоской. А слабым, тусклым откликом — как от далёкого, забытого воспоминания о чём-то хорошем.

— Она была невероятной, — продолжила Батильда. — Даже немного обидно, что ей было отмерено так мало. Но, знаешь… она прожила свою жизнь достойно. По-настоящему. И мне, старой ворчунье, было с ней удивительно легко. Я разбиралась в прошлом, а она — в будущем.

— Это был её дар, — кивнула Вика.

Батильда вдруг резко посмотрела на неё, и в её взгляде мелькнуло что-то жёсткое:

— Это не дар, девочка. Это — проклятие.

Она замолчала, сделала глоток чая, а потом, чуть мягче, добавила:

— Но она умела использовать его во благо. Это многого стоит.

Пауза.

А потом, с новой живостью, она подалась вперёд:

— Что-то мы разговорились. Ну, спрашивай. Что хочешь знать — расскажу всё, что знаю. Я обещала Лис. Она для меня была как внучка… которой у меня никогда не было.

— Я не знаю, — растерянно сказала Вика, а потом, немного подумав, спросила. — Он всегда таким был?

— Каким? — приподняла бровь женщина, и Вика поняла, что именно от этого ответа будет зависеть отношение к ней.

— Не знаю, радеющим за общее благо? — неуверенно спросила Вика. — Считающим себя вершителем судеб?

— Хм, интересное мнение, — Батильда задумчиво покрутила ложку в чашке. — Не знаю, каким он был совсем маленьким, я познакомилась с Альбусом, когда ему было около десяти. Уже тогда он выделялся — умный, усидчивый, с каким-то врождённым чувством власти. Знаешь, хоть приехал он сюда с матерью, создавалось ощущение, что это он — глава семьи. Настолько он был собранным, рассудительным, взрослее своих лет.

Она на миг замолчала, как будто видела перед собой того десятилетнего мальчика.

— В первый год я ни разу не видела, чтобы он просто играл или гулял один. Только с братом. И даже тогда — не просто играл, а будто он учил его, направлял. Он был скуп на эмоции, держался особняком, словно боялся лишнего контакта с людьми. Всё, кроме знаний и цели, казалось ему... лишним.

Батильда улыбнулась чуть грустно.

— А вот Аберфорт был совсем другим. Открытый, искренний, как солнышко. Привязывался к каждому взрослому, словно пытался отогреться, найти опору. Даже удивительно, как он умудрился сохранить эту детскую наивность в их доме… — голос её потеплел, и в нём проскользнула почти материнская нежность.

— Альбусу же пришлось повзрослеть слишком рано. До того, как они сюда переехали, его маленькую сестру Ариану застукали за колдовством соседские мальчишки… и жестоко над ней поиздевались. После этого она — сломалась. Повредилась умом. А их отец… он отомстил. Жестоко.

— Его посадили в Азкабан? — уточнила Вика.

— Пожизненно, — кивнула Батильда. — Первый и, насколько я знаю, единственный маг, которого упекли в Азкабан на такой срок за убийство магглов. Даже если это были дети.

— Это… разве не справедливо? — растерялась Вика. — Он ведь убил людей.

Батильда тяжело вздохнула.

— Справедливо — да. Но не по волшебным меркам. За последние сто лет всего пятнадцать магов были осуждены за убийство магглов. Самый большой срок — семь лет, и то потому, что убили кого-то из королевской семьи. А с остальными? Штрафы. Иногда даже смешные. Преступник может убить семью — и отделаться выплатой в тысячу галлеонов.

Вика нахмурилась. Её внутреннее возмущение усилилось, особенно на фоне недавних воспоминаний Эйлин и всего, что им довелось пережить.

— Почему так?

— Такая у нас система, — пожала плечами Батильда. — Магглы — это… ну, не совсем люди, по мнению многих судей Визенгамота. Третьесортные. Невидимые. И жизни их ценятся так же.

Повисло тяжёлое молчание.

— И Альбус это всё видел, — продолжила она. — Он с детства отличался не только умом и целеустремлённостью, но и стремлением к контролю, к власти. Ему было важно иметь влияние. И, думаю, он хотел, чтобы те, кто так обошёлся с его отцом, однажды сами плясали под его дудку. Он мечтал изменить порядок вещей. Или подчинить его себе.

— Откуда вы это знаете?

— После того, как её мужа посадили, а Ариана стала... такой, как стала, Кендра избегала магического общества. Или общество избегало её. Неважно. Главное, что ей было страшно одиноко. У неё на руках трое детей, один из них тяжело болен, другой — с амбициями, с которыми не справится ни одна мать. А после того, как Альбус уехал в Хогвартс… стало ещё тяжелее. Он был её опорой, помощником… хоть и ещё ребёнком.

Батильда замолчала, глядя в окно, где тихо качались от ветра ветви. Потом тихо добавила:

— Все они были сломаны, — тихо сказала она. — Каждый — по-своему. Но Альбус… он не просто выжил. Он пошёл вперёд, не оборачиваясь. И, знаешь, иногда это пугает больше всего.

— Бедная женщина, — вздохнула Вика.

— Да, — кивнула Батильда. — Кендра очень переживала за него. Боялась, что сын пойдёт по стопам мужа, что мстительность разрушит его так же, как разрушила Персиваля. Но её страхи оказались напрасными. После поступления в Хогвартс Альбус сильно изменился. Из замкнутого мальчика, который держался особняком, он превратился в… ну, почти обаятельного юношу. И каким-то чудом попал на Гриффиндор.

— Почему чудом? — удивилась Вика.

— Потому что он никогда не был особенно храбрым или благородным. По крайней мере, на первый взгляд. Ум — блестящий. Хитрость — невероятная. Амбиции — выше неба. Всё это идеально подходило Слизерину, ну или на крайний случай — Равенкло. Но Шляпа, видимо, разглядела в нём что-то другое… что-то, чего мы тогда не понимали. Или, может, он сам убедил её — он был упрямый, как сто троллей.

— А он правда хотел власти?

— О, да, — усмехнулась Батильда. — Ещё как. Сначала — власти как средства. Потом — как цели. Он хотел изменить этот мир. Подчинить его своему разуму, своим представлениям о справедливости. А после первого курса всерьёз увлёкся поиском способов спасти Ариану. Алхимия, заклинания, древние теории — он жадно впитывал всё. И, к слову, преуспел. Под конец учёбы получил одну из престижнейших научных премий. Даже раньше, чем большинство преподавателей.

— Впечатляет, — искренне сказала Вика.

— Он тогда часто заходил ко мне в гости, — продолжила Батильда, с теплотой в голосе. — Мы часами говорили о магии, теориях, возможностях. Ему не хватало собеседников — мало кто мог поддерживать с ним разговор на том уровне. Но потом всё изменилось.

Она ненадолго замолчала.

— Когда ко мне приехал мой внучатый племянник, Геллерт Гриндевальд у Альбуса наконец-то появился друг. Настоящий. Такой, которого он никогда раньше не имел.

— Он был счастлив? — тихо спросила Вика.

— Думаю, да. Впервые по-настоящему. В них было что-то общее — не только ум, не только амбиции. Они видели мир одинаково. Хотели его изменить. В то лето в нём появилось то, чего я не замечала раньше — лёгкость, искренний смех, надежда. Только…

— Только? — переспросила Вика, почувствовав, как в ней шевельнулась настороженность.

— Только счастье его оказалось слишком недолгим. После школы он планировал путешествовать по миру, но его мечтам не суждено было сбыться. У Арианы случился магический выброс, из-за которого погибла их мать Кендра. Мне тогда казалось, что судьба испытывает их семью на прочность. Аберфорт хотел бросить школу, чтобы остаться с любимой сестрой. Ал ему не позволил, хотя никогда особой любви к сестре я от него не замечала, но он искренне любил брата и хотел дать ему шанс на нормальное будущее, а для этого ему нужен был диплом. Они долго ругались, приходили ко мне. Но я убедила Аберфорта отправится в Хогвартс, заверив, что буду помогать Альбусу, и он обязательно справится. Эх если бы я знала, чем всё это закончится, я бы никогда не приняла сторону Альбуса, — грустно вздохнула старушка, от этих воспоминаний ей было больно.

— Что случилось? Неужели Альбус не справился? — тихо спросила Вика.

— Нет… не в этом дело, — покачала головой Батильда. — Понимаешь, ему никогда по-настоящему не было дела до Арианы. Он любил её — по-своему, как брат, — но это была любовь далёкая, рациональная. Он мечтал о великом будущем, строил планы с Геллертом, а я... я проводила время с его сестрой.

Голос её потеплел.

— Она была удивительная девочка. Тихая, будто из другого мира. Очень любила сказки. Особенно — «Сказку о трёх братьях». Казалось, она могла слушать её бесконечно. Я читала ей снова и снова, а она замирала с широко распахнутыми глазами, будто верила в каждое слово. Иногда Альбус и Геллерт тоже приходили послушать, а потом спорили, существуют ли Дары Смерти на самом деле. Я смеялась — глупости, конечно. Но они верили. Они были молоды… и жадны до силы.

— До власти и бессмертия, — тихо добавила Вика.

— Именно. Они верили, что смогут всё изменить. Что смогут править миром, изменить порядок вещей… стать чем-то большим, чем просто волшебниками. А потом… всё изменилось.

Батильда замолчала. Пальцы её крепко сжали фарфоровую ручку чашки.

— Перед Рождеством я уехала. Меня пригласили на конференцию в Швейцарию. Я уезжала с лёгким сердцем — трое юных, умных, сильных волшебников, пусть и с разными характерами, должны были справиться с заботой о девочке. Но когда я вернулась…

Она перевела взгляд на окно. Там качалась ветка, мягко ударяясь в стекло.

— Ариана была уже мертва.

— Что произошло? — Вика говорила почти шёпотом.

— Они поссорились. Жестоко. То, о чём именно был спор, я не знаю, но, похоже, что-то в их планах пошло не так. Или Аберфорт попытался остановить их — он был единственным, кто по-настоящему заботился об Ариане. Они начали кричать, потом — колдовать. Кто-то метнул заклинание… и оно попало в девочку.

— Кто? — Вика сжала руки на коленях. — Кто её убил?

— Не знаю. И, похоже, они тоже не знали. Или не хотели знать. Альбус уехал сразу. Исчез. А Аберфорта я нашла в доме на следующий день, пьяного в стельку, разбитого. Он не говорил ничего. Только молчал и пил. Потом, спустя время, он принёс мне несколько тетрадей. Старые исписанные дневники. Похоже, Альбус оставил их.

— И что в них было?

— Формулы. Магические расчёты. Записи о свойствах реликвий. Всё выглядело как обычные научные заметки. Тогда я ничего не поняла. До тех пор, пока ко мне не пришла Лис. Только узнав, что пропадали маги, я поняла, что это тоже были результаты исследований, только, скорее всего, на магглах. Они проводили разнообразные эксперименты для увеличения силы, получения бессмертия и многое другое.

— Но как это связано с тем, что он не хотел переводить маглорожденных в безопасное место во время войны?

— Скорее всего, он давал им какое-то заклинание для получения безопасности и для того, чтобы этот ребёнок мог спастись, а потом наблюдал и смотрел на эффективность данных заклинаний. Плюс, он считал, что трудности закаляют человека, и если он не может их преодолеть, то и не заслуживает жизни.

— Он их убивал?

— Нет, конечно нет. Я давно его не видела, но сомневаюсь, что Альбус способен на убийство. Им просто не везло, насколько я знаю, в мирное время его подопечные оставались в живых и даже иногда добивались успехов в жизни.

— А при чем тут я? И мой сын? — с недоумением спросила Вика. Неужели Дамблдор и над ней ставил какой-то эксперимент?

— Мы недавно разговаривали об этом с Лис, она, кстати, просила передать тебе письмо, — с улыбкой произнесла Батильда, доставая из верхнего ящика плотно запечатанный конверт. — С тобой все просто: Лис нашла судейский состав, который осудил отца Альбуса.

— И что там?

— Судя по протоколу, на пожизненном заключении больше всего настаивали судьи Принц, Поттер, Блэк, Прюэтт.

— И что? Он решил отомстить? Причем тут я и мой ребенок?

— Видимо, он решил разрушить вашу жизнь так же, как разрушили его. Вернее, дать вам почувствовать то, что чувствовал он, когда его лишили нормальной семьи.

Вика тяжело вздохнула. Час от часу не легче. Зачем мстить спустя столько лет? Неужели незавидная судьба Сириуса Блэка и юного Гарри Поттера — это результат мести? И зачем ему понадобилось проводить эксперименты над людьми?

Было страшно и непонятно, впервые Вика не знала, что ей делать с этой правдой. Единственная надежда была на письмо Калисты и на то, что спустя время вся информация уляжется, и она сможет без лишних эмоций её обдумать.

Вика посмотрела на конверт — внутри что-то угадывалось, будто флакон. Захотелось немедленно вскрыть письмо, узнать, что написала подруга. Но нельзя — она всё ещё была в гостях и должна была поддерживать разговор. Слова Батильды звучали где-то на фоне, а сама Вика всё глубже уходила в свои мысли, теряя нить происходящего.

Батильда ещё какое-то время пыталась вытянуть из неё хоть что-то осмысленное, но в конце концов махнула рукой и отпустила девушку домой.

Мыслей было много, начиная от флакона в письме, заканчивая — чем грозит ей то, что она так много узнала, и сможет ли она обезопасить себя и Северуса от мести и жестоких экспериментов Дамблдора. Этот мир изначально не был похож на добрую сказку, но сейчас он больше походил на страшный сериал и Вике отчаянно хотелось домой. Она безумно устала быть сильной, устала бороться за нормальную жизнь. Почему даже в чужом мире ей надо доказывать, что она со всем справится? Почему если уж ей так нужно было попасть в другой мир, она не попала туда, где всё хорошо, где у неё было много плюшек и мало проблем? За что ей всё это? Она ведь не была плохим человеком, да, ей как и любому, были свойственны не совсем хорошие поступки, но она никогда намеренно не делала никому больно. Тогда почему ни в одном из миров она не может просто жить счастливо?

Вика никогда не мечтала быть героем. Не стремилась спасти мир, не жаждала подвигов и славы. Она просто хотела быть обычной — такой, как все. Но именно это, как ни странно, всегда давалось ей хуже всего.

Она была слишком яркой. Слишком красивой. И, к несчастью, далеко не глупой.

С дружбой у неё не сложилось с самого детства. Девочки сторонились — то ли завидовали, то ли побаивались. Видели в ней конкурентку, хотя у Вики были и одежда дешёвая, и взгляд — тихий, робкий, словно она сама пыталась стать невидимой. Но не выходило. Она будто невольно притягивала к себе внимание — и раздражала. Становилась удобной мишенью, той, на кого легко спустить обиды, злость или зависть. У них ничего не получалось, Вика ловко уходила от подначек, игнорировала оскорбления и выбирала худой мир против хорошей волны. У неё было много хороших знакомых, но с настоящими друзьями не сложилось.

До семнадцати она свято верила: всё дело в ней. Если бы была попроще — всё было бы иначе. Если бы не эта внешность, не её семья, не бедность…

Но со временем пришло понимание: дело не только в ней. И красота — не приговор. Это дар. Просто с ним сложно научиться жить. Сложно не бояться, что за восхищением снова последует одиночество.

И вот теперь — новый мир. Иная внешность. Другая история. Казалось бы, шанс начать всё сначала. С нуля. Стать обычной. И всё же — не вышло. Ни тут, ни там. Новые лица, новые законы, а ощущение чужой остаётся. Как будто проблема не снаружи, а внутри.

Мысли путались. Мыслить вообще не хотелось. Вика вздохнула и бросила взгляд на часы. Прошло всего пару часов с того момента, как она отправилась к Батильде Бэгшот в поисках ответов. И вот — ответы у неё были. А вот что с ними делать, она понятия не имела.

Вика выдохнула медленно, глубоко. Закрыла глаза. И обратилась — к той, ради кого всё это и начиналось.

— Ты как?

— Я... Я ему доверяла. Он был моим любимым учителем. Помогал мне... искать способ вылечить Лис. Я правда думала, что он на моей стороне. А он... — голос Эйлин дрогнул, в нём слышалось разочарование, почти отвращение. — Я не могу поверить, что он мог так поступить.

— Может, это... не было лично против тебя? — осторожно предположила. — Может, он просто пытался добиться своей «справедливости»? По-своему. Как он это понимал.

— И в чём тут справедливость? — резко перебила Эйлин. — В том, чтобы сделать несчастными меня и моего ребёнка? Я вообще не знала, что случилось в прошлом! Ни про дедушку, ни про прадеда — что кто-то из них когда-то поступил неправильно с его отцом. Зачем тогда мстить мне? Нам с мужем? Внушать нам это всё?

— Я не знаю… правда, не знаю, — вздохнула Вика. Потом замолчала на секунду, задумалась и тихо добавила:

— Но людьми, у которых ничего нет… теми, кому не к кому обратиться, теми, кто потерян — ими легче управлять.

— И что? Причём тут я? — нахмурилась Эйлин.

— Не ты. Твой сын, — спокойно пояснила Вика. — Представь, если бы он вырос в мире, который ему старательно рисует твой учитель. Где он один. Где ему не на кого положиться. Где никто по-настоящему не рядом. Он бы поверил первому, кто окажет внимание. Кто улыбнётся. Кто протянет руку. Даже если за этой рукой — капкан. Он бы искал не правду, а самый короткий путь к счастью. И вряд ли этот путь был бы безопасным.

— Ну… да, — неуверенно отозвалась Эйлин. — Том был одинок. Он никому не доверял, никого не любил. Разве что… Лис. Она была единственной, кому он не хотел причинить боль. Поэтому и не делился с ней ничем — знал, что для неё любой стресс мог быть опасен. Даже слова. Даже правда.

Вика посмотрела на неё с сочувствием, потом чуть отвела взгляд.

— Ладно. Давай просто откроем письмо, — устало сказала она. Ей не хотелось снова думать о Томе. Не сейчас.

Она вскрыла конверт. Изнутри тут же выскользнул крошечный флакончик изумрудного цвета. Вика пару секунд просто смотрела на него, а потом спросила:

— Это что?

— Воспоминания, — ответила Эйлин. — Но чтобы их посмотреть, нужен Омут Памяти. Он есть у моего отца.

— Хорошо, тогда надо будет наведаться как-то к нему в гости, а сейчас почитаем письмо?

— Я… — Эйлин на секунду сбилась, а потом более уверено произнесла. — Мне страшно.

— Почему?

— Я так долго не могла смириться с её смертью, а сейчас я получила от нее письмо, и мне кажется, что она жива, будто всё это страшный сон. Сейчас я проснусь, и ничего этого не будет, всё будет так как было пару лет назад: любящий муж, маленький сын, живая и почти здоровая Лис.

— А я тогда проснусь у себя дома. Меня разбудит маленькая Алиса и запах кофе и блинчиков, — грустно продолжила мечтать о несбыточном Вика.

— Кто такая Алиса? Это твоя дочь, ты поэтому так быстро нашла общий язык с Северусом? — с любопытством спросила Эйлин.

— У меня нет детей, и я никогда не видела себя в роли матери.

— Зря… Как бы это не было обидно признавать, но из тебя вышла гораздо лучшая мать, чем я.

— Это неправда, — попробовала возмутиться Вика. Это признание от Эйлин выбило её из колеи. Нет, она отдавала себе отчёт, что довольно неплохо справляется, что за время её пребывания в этом теле жизнь Северуса изменилась в лучшую сторону. Но она не считала, что в этом так уж много её заслуги, она ведь просто подтолкнула его в нужном направлении, а дальше мальчик всё сделал сам. И признание её заслуг, от такого человека, как Эйлин, которая, казалось, вообще в принципе не видела недостатков в своём воспитании, говорило о многом.

— Правда, — грустно ответила Эйлин, а потом, решив сменить тему, добавила, — давай читать письмо.

Вика развернула лист бумаги и приступила к чтению:

«Здравствуй, милая Эйлин.

Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых. Я знаю, что ты до последнего верила, что я выживу, но я и так прожила слишком долго и всё благодаря твоим зельям. Ты моя спасительница. Но у всего есть предел, я дошла до своего. Я знаю, что тебе будет тяжело, но я надеюсь, твоя соседка поможет тебе прийти в себя. Мышка, я всегда буду рядом, я буду тебе помогать с того света, если он существует. Знай, ты сильнее, чем тебе кажется. Я верю, что ты со всем справишься, ты найдёшь способ защитить сына и не станешь бороться с ветряными мельницами».

— Мышка? — глупо переспросила Вика. Пока, в письме не было ничего важного, но то, как Лис успокаивала Эйлин и даже тут умудрялась думать прежде всего именно о чувствах подруги, вызывало умиление.

— Она так меня называла, когда я была маленькая. Я ведь младше их с Лукрецией и всегда ходила за ними хвостиком. Я сначала обижалась на это прозвище, а потом привыкла, тем более она так меня только дома называла, когда никого рядом не было. Мы ведь очень были близки с самого детства, Лу тогда, скорее, как нянечка воспринималась, поскольку ей всегда поручали за нами присматривать, и она строила из себя взрослую. Я тогда дико на Лу обижалась, а Лис всегда успокаивала, всегда рядом была. И мне даже было приятно, что я единственная удостоилась от неё прозвища.

— Это невероятно мило, — сказала Вика, и они снова погрузились в чтение:

«А ещё это значит, что я, к сожалению, оказалась права, и мой дар меня не подвёл, и Дамблдор всё-таки не захотел оставлять тебя в покое и попытался внушить тебе, как «правильно» себя вести.

Я тебе много раз говорила, что с людьми надо дружить и хорошо к ним относиться. Помог ты, помогли тебе. Благодаря своей подселенке, ты смогла избежать проблем. Не забудь сказать соседской девочке спасибо и отблагодари её, когда наступит время. Ей тоже ещё предстоит столкнуться с действительностью, и будет хорошо, если рядом будет человек, способный объяснить, что на магии свет клином не сходится.

Надеюсь, эту прописную истину ты уже поняла. Я понимаю, что тебя интересует моё мнение на этот счет. Во флаконе находятся мои воспоминания о нашей последней встрече с Альбусом Дамблдором, думаю, тебе будет полезно это увидеть. Но прежде я хочу тебя попросить: Мышка, пожалуйста, позаботься о Батильде. Она невероятно одинокая старушка, у неё нет ни семьи, ни детей. Единственные, кто регулярно навещали её была я и Аберфорт, младший брат Альбуса. Пожалуйста, не забывай о ней, пиши письма и иногда навещай. Она безумно ценит это внимание, хоть и старается показать, что ей всё это не нужно. Она сама выбрала одиночество, но никто не заслуживает быть один, каждый заслуживает, чтобы его любили и про него не забывали. К тому же, она невероятно умная и всю свою жизнь посвятила изучению истории магии, и, я думаю, ты с лёгкостью найдёшь с ней тему для разговора.

Я знаю, что ты сейчас испугана и растеряна, но ты сможешь найти в себе силы понять и принять действительность. Я, как и ты, когда-то давно считала Альбуса Дамблдора мировым злом, но зло, как и добро, не бывает абсолютным. И сейчас мне даже где-то его жаль, если бы его другом стал не Геллерт, если бы он смог остановить отца, если бы он лучше присматривал за сестрой, всё могло бы быть иначе. Мы не властны над прошлым, в нашем распоряжении только будущее, пожалуйста, помни об этом. Но его отец действительно был единственным пожизненно осужденным магом; судя по документу, за это решение были такие известные фамилии, как Принц, Поттер, Блэк, Гамп, Гонт, Лонгботтом, Мракс, Нотт, Прюэт, Селвин, Треверс, Малфой. Людям с этими фамилиями следует быть особенно осторожными. Эйлин, я тебя знаю, поэтому ещё раз прошу: не лезь на рожон и не затевай с ним войну, тебе вряд ли удастся выиграть. Он действительно очень умный, его разработки используют даже в Отделе тайн. А результаты его исследований, если верить Аберфорту, способны изменить мир. Я знаю, сейчас ты его ненавидишь, но где-то он прав: человек проявляется по тому, как он умеет преодолевать трудности. Я знаю, что ты сможешь справиться».

Слёзы подступили к глазам.

— Она верила в меня… даже больше, чем я сама в себя. Почему так? — тихо спросила Эйлин.

— Не знаю, — тихо ответила Вика. — Но… мой брат тоже всегда верил в меня сильнее, чем я.

— И он оказался прав?

— Знаешь, человек вообще способен вынести куда больше, чем кажется. Иногда — просто невероятные вещи. Но я поняла другое: важно не только идти вперёд, но и не быть в этом пути одной. Рядом должен быть кто-то, перед кем ты можешь быть настоящей. Кто не осудит. Кто поймёт — даже когда ты сама себя не понимаешь.

Эйлин на секунду задумалась. Потом, неуверенно, почти шёпотом:

— Как думаешь… у нас с Тоби когда-нибудь получится дойти до этого?

— Не знаю, — призналась Вика. — Но он… он, кажется, правда тебя любит.

— Но он ненавидит магию, — глухо ответила Эйлин.

Вика ничего не сказала. Просто кивнула, сжав губы. Тут и слов не нужно было.

Они замолчали. А потом молча продолжили читать.

«За последние несколько месяцев меня осмотрело столько целителей, что я уже сбилась со счёта. Я давно знала: мне не поможет ни зелье, ни заклинание. Но не могла сказать об этом Абраксасу. Он не умел сдаваться. А я не имела права лишать его надежды.

Что бы ты обо мне ни думала, я правда его всегда любила. По-настоящему. Может, не так, как любят в сказках, но искренне. И, наверное, именно благодаря этой любви — благодаря ему — я так долго держалась.

Но знаешь, у каждого целителя, который меня осматривал, я спрашивала не о себе, а о твоём муже. О том, что можно сделать, если человек становится агрессивным при одном упоминании магии. Большинство лишь разводили руками. А вот Рави Варма — единственный, кто сказал, что это может быть ментальная закладка. Что-то вроде встроенной защиты в сознании, которая срабатывает на определённые слова, эмоции или даже интонации.

Я записала его контакты в конце письма. Пожалуйста, напиши ему. Это может быть важно. Даже если ты не веришь. Хотя бы ради шанса..

Я тебя очень люблю.

Твоя Лис»

Дальше шёл адрес, по которому стоило отправить письмо целителю.

— Скорее всего, мне тоже пытались сделать эту ментальную закладку.

— Твое подавленное состояние было её результатом?

— И да, и нет. Всё-таки я потеряла подругу и до этого была расстроена. Вот оно и наложилось.

— Нужно написать целителю.

— Обязательно, я больше не позволю никому управлять моей жизнью.

После чтения письма, каждой было, о чём подумать. Эйлин, пыталась принять новую действительность, свои ошибки и попробовать разобраться со своей жизнью. Она внезапно осознала, что она никогда не разбиралась в людях, что она тоже часто была жертвой манипуляций. А ещё она никогда не умела бороться с трудностями, как бы больно и обидно это ни было, но Эйлин признала, что если бы не Вика, то она бы никогда не узнала, какой дурой была. Она бы так и не научилась справляться с трудностями, она ведь никогда по большому счёту не задумывалась о причинах поведения Тобиаса, она никогда не пыталась дать ему отпор. Для неё все это было вынужденным ущербом, да и зелья творили чудеса: на утро она была вполне себе здорова.

Вика же раздумывала над тем, до чего готовы дойти люди в своей жажде мести и в своих исследованиях. Она никогда не увлекалась опытами, ей было абсолютно всё равно на всю эту научную муть. А месть?

С местью у Вики всегда были особые отношения.

В мелочах она мстила быстро — не думая, почти автоматически. Если не удавалось сразу, старалась забыть и отпустить. Но если дело было серьёзное… тогда всё становилось сложнее. В такие моменты ей было не жаль — ни слов, ни поступков, ни людей. Она искренне верила: если когда-нибудь встретит того человека, который пытался её изнасиловать, — она будет яростна, холодна, готова убить.

Но когда этот день настал, и она увидела его — за решёткой, обмякшего, сломленного, — внутри не шевельнулось ничего. Ни злости, ни торжества. Облегчение пришло только потом. Когда до неё дошло: всё. Это позади. Он больше не сможет её тронуть.

Она не следила за его судьбой. Не знала, вышел ли он, жив ли. Это больше не имело значения.

Но одно дело — не прощать насильника. И совсем другое — мстить спустя десятилетия. Не человеку, а его детям. Или внукам. Людям, которые ни в чём не виноваты. Которые даже не родились тогда, когда всё случилось.

Вечером Вика рассказала обо всём Тобиасу. Он выслушал спокойно — и поддержал её. Согласился, что воспоминания нужно обязательно посмотреть, и, если правда есть шанс, проконсультироваться у специалиста. Эйлин всё ещё сомневалась. Ей не верилось, что всё может быть так просто. Она боялась, что, узнав правду, Тоби вспылит. Но Вика рассказала всё осторожно. Ни разу не упомянула магию. Обошла слова, которые могли бы вызвать у него агрессию или подозрения. И в итоге — ужин прошёл спокойно. Без ссор, без вспышек. Почти… как раньше.

В Принц-Менор было решено отправиться в ближайшую субботу — как раз в то время, когда у Северуса намечалось очередное занятие с дедом. Октавиус был искренне рад видеть дочь. Он даже не скрывал улыбку, когда открыл ей дверь — будто надеялся, что раз она снова здесь, то, может, и не уйдёт. Останется. Вернётся.

Но увы — Вике нужен был не дом, не он. Только Омут Памяти.

На удивление, Октавиус пустил её к чаше без лишних вопросов. Ни «зачем», ни «почему», ни «с кем ты связалась на этот раз». Лишь короткий кивок и жест рукой — мол, проходи.

Почему-то сам Омут вызывал у Вики странный трепет. Не страх — скорее, что-то близкое к отвращению, как к неизбежности. К откровению, к которому ты не готов. Но пути назад не было. Сделав глубокий вдох, она решительно склонилась над серебристой гладью.

Комната, в которую её втянуло воспоминание, поразила размерами. Казалось, здесь вполне можно устроить балетную репетицию или даже небольшой приём. При этом пространство было удивительно светлым, почти воздушным — бледные стены, высокие окна, мягкий солнечный свет, скользящий по паркету. В центре возвышалась широкая кровать с лёгким бежевым балдахином, напротив — белоснежный шкаф и большое зеркало в полный рост.

Но рассмотреть комнату Вике толком не удалось.

— Сюда, — поспешно поторопила её Эйлин.

К кровати подошёл седовласый мужчина — с прямой осанкой и печально-сосредоточенным взглядом. Альбус Дамблдор собственной персоной. Он стоял у изголовья, глядя на женщину, что лежала на подушках.

Вика сделала шаг ближе. И замерла.

На кровати лежала Калиста. Мертвенно-бледная, почти прозрачная. Казалось, она не дышала. Не жила.

Боль накрыла внезапно, будто кто-то ударил изнутри. В горле защипало, в глазах защипали слёзы.

— Лис… — с полным отчаяньем в голосе сказала в голове Эйлин.

— Здравствуй, милая. Ты хотела меня видеть? — раздался тёплый, почти ласковый голос Дамблдора.

Вика затаила дыхание, прислушиваясь.

— Да, — хрипло произнесла Калиста. — Хотела… Поговорить с вами. Последний раз.

— О чём же, девочка моя?

— Всего один вопрос. Зачем?

Дамблдор слегка вскинул брови, будто не понял:

— Что — «зачем»?

— Я знаю, кем вы были. Знаю о вашей юности, о вашем… желании мести. Я умираю, и мне хотелось бы услышать вашу правду. Настоящую. Без маски.

— А зачем тебе это, Калиста? — голос всё ещё звучал мягко, но глаза внимательно изучали её лицо.

— Считайте… последним желанием умирающей.

— А если я откажусь?

— Это ваше право. Но мне всё равно интересно. Почему? Почему вы позволили им страдать? Почему не спасли тех детей? Чем провинились Эйлин… и Молли? В чём их вина? Разве у мести нет границ? У всего же должен быть смысл…

Дамблдор посмотрел на неё долго. Потом медленно, почти неуловимо, его губы дрогнули в кривой усмешке:

— А если его нет?

Он склонил голову набок, прищурился.

— Ты меня ненавидишь?

Калиста на секунду замерла. Затем выдохнула.

— Раньше — да. Ненавидела. Боялась. Презирала. А сейчас…

Она закашлялась, сжала покрывало, будто цепляясь за остатки сил.

— Сейчас — нет. Сейчас я просто вижу в вас одинокого мальчика. Того, что когда-то умел чувствовать. Умел сострадать. Не видел в людях лишь пешек. Именно с ним… я бы хотела поговорить. С тем, кем вы были. Тем, кто ещё не стал чужим себе.

— Хм, — директор помолчал несколько минут, а потом задумчиво спросил. — Знаешь, каково это — в десять лет потерять всё? Отца, мать, сестру, брата, надежду на светлое будущее?

— Почему потерять? — с недоумением спросила Калиста. — Посадили ведь только вашего отца.

— Да, но знаешь, что самое страшное? — голос Дамблдора стал чуть тише. — Из любимого сына мне в один момент пришлось стать главой семьи. Отец в тюрьме, мать едва держится, сестра… больна. А брат? Он никогда не отличался ни умом, ни характером. Соседи косились, шептались. Мне было десять. Именно я предложил матери уехать, сам нашёл дом, взял всё на себя. И всё это время слышал только одно: я не уследил. Я виноват.

— Вы считаете себя виновным? — осторожно спросила Калиста.

— Я — нет, — отрезал он с раздражением. — Но семья… Семья верила иначе. Брат упрекал меня всю жизнь. Ты даже не представляешь, что значит — жить с этим одиночеством. Постоянно. Без перерыва. Ты меня не поймёшь.

Калиста опустила взгляд, а потом едко сказала:

— А вы не поймёте, каково это — жить в долг. Когда каждое движение — на вес золота, каждое проявление слабости — как симптом. Сигнал, что конец близко. Вы жалуетесь на осуждение, а я скажу вам: жалость — хуже.

Он нахмурился.

— В твоей болезни никто не виноват. А у меня есть список. Конкретный. Фамилии людей, которые осудили моего отца.

— Но ведь они уже мертвы, — мягко, но твёрдо заметила Калиста. — Вы мстите не им. А их детям. Их внукам.

— Дети должны расплачиваться за грехи родителей. Это… порядок. И потом — я никого не убиваю.

— Но при чём тут Эйлин? Молли? Зачем вы хотите, чтобы она вышла за Уизли?

Он прищурился.

— Откуда ты это знаешь?

— У меня свои источники, — пожала плечами Калиста. — Но вопрос всё ещё в силе. Зачем?

— Я, как и твоя подруга, заинтересован в создании сверхмага. Сила, доведённая до предела, — вот что нам нужно. И, как показывает практика, магия лучше всего раскрывается через страдание. Через преодоление.

— И зачем вам этот маг?

— Я хочу перехитрить смерть, — с лёгкой улыбкой сказал Дамблдор. В его глазах вспыхнуло что-то опасное, фанатичное.

Калиста рассмеялась — сухо, с надрывом, словно кашляя.

— Смерть нельзя обмануть. Нельзя купить. Её нельзя даже победить. С ней можно только… договориться. Если повезёт. Она со мной — с рождения. Она знает меня лучше, чем я сама. И поверьте, она мстит тем, кто пытается её обмануть. Жестоко.

— Ты ничего не понимаешь, девочка, — с холодной насмешкой сказал он. — Ты — просто умирающая глупышка. А я получу власть. Над смертью. Над жизнью. И знаешь, кто мне в этом поможет? Те самые, за кого ты так переживаешь.

— Каким образом?

— Я неплохо владею ментальной магией, — Дамблдор чуть наклонил голову, его улыбка стала почти нежной. — Даже те, кто не верят мне, в итоге становятся… очень полезными.

И мир закружился. Вика вынырнула из Омута Памяти, тяжело дыша, будто пробежала длинную дистанцию. Грудь сдавило, в глазах стояли слёзы — не от боли, от чувства, которое не умещалось в теле. Это было последнее воспоминание Калисты. Даже умирая, она думала не о себе, а о других. О тех, кого любила.

Вика долго сидела, не двигаясь. В голове стучала одна мысль: почему? Почему такие, как Лис, уходят рано, а такие, как Дамблдор, продолжают жить — и вредить, манипулировать, ломать чужие судьбы?

Это ведь неправильно. Это несправедливо. Так не должно быть.

Но, похоже, справедливость — не больше, чем красивая сказка. Иллюзия для тех, кто ещё не вырос. Для наивных, кто всё ещё верит, что добро обязательно победит, что за страдание приходит награда.

В реальности всё иначе. В реальности Лис умирает. А Дамблдор — жив.

Возвращаться в реальность было мучительно. Как будто её выдернули из тёплого сна в ледяную воду — паника накрыла с головой, дыхание сбилось, и стало физически больно, будто кто-то выкачал из лёгких весь воздух. Вика моргнула — перед глазами стояла Калиста: мёртвая, но красивая, с фарфоровой кожей и той самой лёгкой, почти умиротворённой улыбкой. И — другая Калиста, умирающая, в том последнем воспоминании.

Мир поплыл. Всё внутри закружилось в водовороте: безысходность, страх, знание, что ничто не вечно, а значит — всё уходит. Это чувство сжало её, как стальной капкан, и не отпускало.

— Дыши, Вика, дыши… — голос Эйлин пробивался сквозь этот мрак, как ниточка света.

Глубокий вдох.

Выдох.

Но на этот раз всё было иначе. Бороться хотела Эйлин. А Вика — Вика больше не хотела ничего. Она устала. Устала быть сильной, устала быть нужной всем, кроме себя. Она думала обо всех — всё время, каждый день — а кто думал о ней?

И стало страшно. По-настоящему. Внутри зашевелилась мысль, ядовитая и липкая: а если бы это была она? Если бы умирала Вика? Кто пришёл бы на её похороны? Кто вообще вспоминал бы? Заботился?

Она сама оттолкнула тех, кто был ей дорог. Тех, кому была дорога она. Изгнала из жизни — в страхе, в усталости, в стремлении быть недоступной, чтобы не быть ранимой. Она ведь, по сути, была гораздо более одинокой, чем Эйлин. У той было ради чего жить. А у Вики?..

Была работа, которую она любила — но даже там она вечно ждала подвоха. И потому носила маску: холодную, уверенную, стервозную. Была квартира, машина, деньги — но всё это ничего не значило. Не было самого важного — человека, с которым можно было бы поделиться собой. Тем, что болит, тем, что радует, всем этим неприглядным и настоящим.

И вдруг вспомнилась история из детства. Про мальчика, который обменял игрушечную машинку на светлячка. Потому что светлячок — живой. Потому что он светится.

— Ты в порядке? — вмешалась в её мысли Эйлин. В её голосе явственно чувствовалось беспокойство.

— Да, нет, я не знаю, — растерянно ответила Вика и постаралась отвлечься от грустных мыслей. Теперь перед её глазами стоял Альбус Дамблдор — гениальный в своём безумии и безумный в своей гениальности. Легенда. Герой. Или всего лишь человек, который слишком многое себе позволял, прикрываясь высоким добром?

Вика никогда не верила в сказки. С детства усвоила: добро и зло — это не цвета, а роли. И побеждает не тот, кто «прав», а тот, кто сильнее, у кого за спиной больше союзников, больше власти, больше убедительности в голосе. Если хочешь выжить — не надо бороться с миром. Нужно научиться в нём выживать. Подстраиваться. Прогибаться. Молчать.

Но даже с её циничным взглядом на жизнь происходящее вокруг казалось чудовищным. Встретиться с тем, кто возомнил себя Богом, кто без колебаний распоряжается чужими жизнями оказалось невыносимо. Даже для неё. Даже для той самой Вики, которая всегда старалась держать всё под контролем.

А потом… потом пришло страшное: осознание.

Она сама была не так уж далека от этого.

Да, она не убивала. Не играла в глобальные шахматы с чужими судьбами. Но она тоже верила, что знает, как «правильно». Что может решать за других. Что так будет лучше. Она пряталась за маской холодности, за деловитой отстранённостью, лишь бы никто не смог ранить по-настоящему. Лишь бы не подпустить близко.

И вдруг это стало невыносимо больно. Потому что, если сбросить все эти слои, окажется, что она пуста. Одна. По-настоящему. Ни подруг, ни опоры, только редкие, сдержанные контакты, которые она изо всех сил держала на расстоянии. Даже Аня и Ксюша не смогли пробраться под все слои её брони.

С мужчинами — всё было ещё запутаннее. Кто-то использовал её, кого-то использовала она. Беспечно, без ожиданий. До Виктора.

Виктор был другим.

Сначала всё было легко: ни к чему не обязывающее, приятное времяпровождение. Но потом что-то пошло не так. Затянуло. Осталось. И не отпустило.

Прошёл почти год, а она всё ещё вспоминала. Как он обнимал её. Как они сидели рядом, молча, деля один вечер на двоих. Как рядом с ним ей не нужно было притворяться. А ещё — маленькая Алиса. Заразительный смех. Тёплая ладошка в её руке. Спокойное счастье, которое тогда казалось ненастоящим — слишком светлым, чтобы быть её.

И только теперь она поняла, как сильно скучает. Как ей их не хватает. Как многое она потеряла из-за своих страхов.

И всё это осознание пришло внезапно, в ту самую секунду, когда она увидела Дамблдора глазами Калисты. Не великого мага. А человека, который остался один. Который всю жизнь прятался за «высшей целью», а в итоге остался с пустыми руками.

Одиночество, к которому она так стремилась, вдруг стало другим — колючим, беспощадным, тяжёлым. Она наконец увидела: нельзя решать за других. Нельзя отталкивать тех, кто тянется к тебе. Иначе однажды можно проснуться как Альбус… или Батильда.

Со своими страхами. Со своей мудростью. И никого рядом.

Вспомнился стих Рождественского, который когда-то читал ей Виктор:

Всë начинается с любви…

Твердят:

«Вначале

было

слово…»

А я провозглашаю снова:

Всë начинается

с любви!..

Все начинается с любви:

И озаренье,

И работа,

Глаза цветов,

Глаза ребенка —

Всë начинается с любви.

Всë начинается с любви,

С любви!

Я это точно знаю.

Всë,

Даже ненависть —

Родная

И вечная

Сестра любви.

Всë начинается с любви:

Мечта и страх,

Вино и порох.

Трагедия,

Тоска

И подвиг —

Всë начинается с любви…

Весна шепнëт тебе:

«Живи…»

И ты от шëпота качнëшься.

И выпрямишься.

И начнëшься.

Всë начинается с любви!

— Всё и правда начинается с любви, — на английском подумала Вика.

— Что? — мысленно спросила Эйлин.

— Да так, — мысленно вздохнула Вика, а потом поняла, что время рефлексии закончилось, и надо брать себя в руки и решать возникшие проблемы. Но для начала надо понять мнение Эйлин обо всём этом. — Что думаешь?

— Это всё так странно.

— А мне другое интересно — зачем ему бессмертие, если он сейчас одинок?

— Ему нечего терять, такие люди способны на всё.

— Как думаешь, зачем она показала нам это?

— Не знаю, но так странно видеть Лис живой, так странно видеть такого Дамблдора.

— Эйлин, милая, ты куда пропала? — услышала она обеспокоенный голос отца.

И теперь перед Викой встала другая дилемма, стоит ли рассказать правду Октавиусу или всё же оставить всю эту информацию при себе.

— Как думаешь, стоит ли рассказать твоему отцу?

— Не знаю, ты у меня спрашиваешь?

— Это твоя жизнь, твой отец. Я не имею права решать за тебя.

— Спасибо, — с удивлением сказала Эйлин. — Это много для меня значит.

— Что случилось? — спросил Октавиус, входя в комнату с Омутом Памяти.

— Эйлин? — мысленно обратилась к своей соседке Вика, ожидая её вердикта.

Эйлин задумалась. Страх медленно подбирался изнутри — тёплой волной подступал к горлу. Она боялась. Боялась, что отец ей не поверит. Что снова, как и прежде, встанет на чужую сторону, не вникнув, не услышав. У них всегда были непростые отношения. Как будто они разговаривали на разных языках, каждый на своём, с болью и упрямством. Она не понимала его, он — её. Они ссорились. Громко. Резко. До изнеможения. Потом ненадолго затихали, будто переводили дух, чтобы начать всё по новой.

И всё же, несмотря на это, в прошлый раз всё получилось. Благодаря переговорам с Викой, они сумели договориться. И Северус получил хорошее образование — настоящее, сильное, такое, какое он заслуживал. И пусть это было нелегко, но всё-таки это был результат. Это было сотрудничество, пусть и сквозь зубы.

Да и сама Эйлин, сколько бы ни злилась на отца, всегда признавала в нём ум. Тонкий, ясный, проницательный ум. Он умел видеть людей насквозь. Не всегда с мягкостью, не всегда с принятием — но он видел. Он знал, где больно. Он читал между строк.

Они никогда не были по-настоящему близки, но он оставался её самым родным человеком. Как бы ни складывалась их жизнь, он не желал ей зла. Просто его представление о том, какой должна быть её жизнь, не совпадало с её собственным.

Эйлин тяжело вздохнула. Сердце всё ещё сжималось от тревоги, но теперь в этом сжатии было меньше паники и больше решимости.

Она знала, будет трудно. Возможно, всё пойдёт по старому сценарию: крики, упрёки, стены.

Но всё равно — она пойдёт.

В конце концов, иногда, чтобы что-то изменилось, нужно просто решиться.

— Пусть посмотрит воспоминания.

— Калиста прислала мне прощальное письмо с воспоминаниями о её последней встрече с Дабмлдором, и то, что я увидела, меня немного шокировало, — тут же ответила Вика.

— Хорошо, я могу посмотреть?

— Да, конечно.

— Подожди меня в библиотеке, — решительно сказал мужчина, опускаясь в Омут Памяти.

— Ты правильно поступила, — отозвалась Вика в голове Эйлин. Её голос звучал уверенно, спокойно, и это немного успокаивало.

— Ну что, — продолжила она, — показывай дорогу.

Эйлин глубоко вдохнула и сделала шаг вперёд. По коридорам шли они обе — одна телом, другая сознанием. И пока ноги вели их к библиотеке, Вика разглядывала всё вокруг глазами Эйлин.

Поместье напоминало живой организм. Тёмное, старинное, с гулким эхом в каменных стенах и витиеватыми тенями в углах. Больше всего оно было похоже на средневековый замок, пропитанный магией и временем. Вика чувствовала, как с каждой пройденной аркой внутри что-то сжимается — восхищение боролось с тревогой.

На стенах висели портреты. Старинные, живые. Когда они проходили мимо, некоторые из них вежливо кивали. Один особенно важный господин с длинной бородой даже приподнял бровь.

— Это граф Инграм, — тихо произнесла Эйлин, мысленно обращаясь к Вике. — До сих пор уверен, что я должна была выйти замуж за его внука.

— Очаровательно, — фыркнула Вика. — У вас тут прямо хроники абсурда.

И всё же в этом абсурде было что-то притягательное. Как во сне, как в детской сказке, куда тебя внезапно затянуло. Только это была сказка, где ты не герой. Здесь Вика была чужой. Гостьей. Залётной тенью.

Эйлин же чувствовала себя иначе. Здесь она знала каждый поворот, каждый скрип ступени. И вела их уверенно — туда, где, по её словам, начиналось настоящее волшебство.

Через несколько минут они остановились перед массивной дверью. Эйлин прикоснулась к ней ладонью, и та со скрипом распахнулась.

— Вот мы и пришли.

Они вошли.

Вика замерла. Перед ними раскинулась библиотека, и от этого вида у неё перехватило дыхание. Полки тянулись вверх до самого потолка, запах старой бумаги смешивался с ароматом полированного дерева и чего-то тонкого, едва уловимого — магии.

— Ничего себе, — выдохнула она. — Это же... бесконечность.

— Моё любимое место, — с теплотой отозвалась Эйлин. Внутри, под всей тревогой и усталостью, её сердце чуть согрелось. — Больше всего мне этого и не хватало.

Вика шагнула к полке, провела пальцами по корешкам книг.

— Сколько же нужно времени, чтобы всё это прочитать?

— Мой прадед посвятил библиотеке почти сто лет, — сказала Эйлин.

— И успел?

— Он говорит, что да. Но портреты… они иногда привирают.

— А как ты тут что-то находишь? Это же... хаос.

— Не совсем. Есть артефакт. Каждую книгу перед тем, как поставить на полку, кладут на него. Потом можно искать по названию, автору, ключевым словам, даже по времени написания. Всё — в пределах пары секунд.

За следующим стеллажом открывался уютный уголок: несколько мягких диванчиков и журнальный столик, заваленный старыми записями, перьями и полупустыми чернильницами. Она медленно опустилась на один из диванов. Вика откинулась на спинку, ощущая усталость каждой клеткой.

Внутри вновь нарастал знакомый вопрос: кто виноват? И главное — что теперь делать?

Эффект воспоминаний уже развеялся. Мысли стали яснее, холоднее. Вика пыталась разложить всё по полочкам. Она больше не была простой свидетельницей. У неё было знание — могущественное, пугающее. Она помнила, что будет дальше. Помнила Северуса, помнила Гарри, помнила, чем всё закончится… даже для самого Дамблдора.

Но в том-то и беда — помнить не значило понимать. Она знала события, но не знала, как их повернуть. А главное — вдруг всё было не так? Неужели человек, подобный Дамблдору, мог попасть в ту наивную, почти детскую ловушку, в которую попал в «каноне»? Или всё это тоже было частью его плана?

Эйлин не слышала этих мыслей. Для неё всё было яснее. Прямее.

У неё появился враг. Человек, угрожающий её ребёнку. Всё просто: есть угроза — нужно её устранить. Ради сына она готова на всё. На любое предательство, на любой риск. Лис предупреждала её о такой судьбе — судьбе, от которой стынет кровь. И если единственным способом защитить Северуса было убрать того, кто эту судьбу делает возможной… значит, выбора не было.

Только вот врагом оказался человек, которого она уважала. Искренне. Беззаветно. Дамблдор был для неё символом мудрости, силы, благородства. И теперь это всё рушилось. Голову разрывал внутренний конфликт: одно дело — бороться с чудовищем. Другое — с тем, кого когда-то считал светом.

— Минни, принеси нам чай, — голос Октавиуса прорезал воздух, вырывая Вику из водоворота мыслей.

Она вздрогнула.

Эйлин внутри сжалась, но сразу же справилась с эмоциями.

Вика, наоборот, мгновенно перехватила инициативу.

— Что скажешь? — голос её был уже спокойным, уверенным, чуть сдержанным. Нужно было сразу брать быка за рога. — Хочу услышать твоё мнение.

Октавиус внимательно на неё посмотрел, словно впервые за долгое время разглядывал собственную дочь. Потом медленно кивнул, подбирая слова:

— Хм… Это было неожиданно. Прежде чем высказывать своё мнение, хочу уточнить несколько... не совсем ясных моментов.

— Конечно, — коротко кивнула Вика. Внутри Эйлин уже начинала напрягаться, чувствовала, как сжимается в груди раздражение — отец как всегда сомневается. Но Вика сдерживала её, гасила вспышки: спокойно, только факты.

— О какой ментальной магии идёт речь? — продолжил Октавиус. — Он уже что-то предпринимал? Это, напомню, относится к Тёмной Магии. А за неё — прямой путь к Поцелую Дементора.

— У меня нет прямых доказательств, — ровно сказала Вика. — Но Тобиас, скорее всего, уже находится под воздействием внушения. Он проявляет крайне неадекватную реакцию на любые упоминания магии. И Альбус, кажется, пытался использовать что-то на мне сразу после похорон Калисты.

— Кажется? — прищурился Октавиус. Эйлин внутри вспыхнула, уже хотела что-то резко сказать, но Вика мягко перебила её внутренним движением: подожди.

— Да, но у него совсем не вышло. Рядом оказалась соседская девочка, из-за которой он, скорее всего, не закончил воздействие, благодаря чему я смогла ей поверить, когда она сказала, что мне пытались сделать внушение.

— А сама ты этого не помнишь?

— Вроде нет, — задумчиво посоветовавшись с Эйлин, ответила Вика, — но у меня нет повода не доверять этой девочке.

— Хорошо.

— И что же он пытался тебе внушить? — всё еще с легким недоверием спросил Октавиус. Эйлин уже начинала злиться, но Вика оставалась спокойной и старалась максимально объективно донести информацию.

— Я должна прекратить своё и Северуса общение с тобой и почаще упоминать о колдовстве в доме. Благодаря этому я и считаю, что внушение мне и Тоби делал один и тот же человек.

— И зачем ему это?

— Если бы я стала чаще упоминать магию, при условии, что у Тобиаса пунктик на ней, то атмосфера в доме стала бы невыносима, и я даже не знаю, к каким последствиям бы это всё привело.

— Всё равно непонятно.

— Месть.

— Кому? Тебе?

— Всей нашей семье и, кстати, не только нашей. А всё из-за того, что когда-то давно его отца посадили в Азкабан за убийство магглов.

— Интересно. Есть список фамилий, которые его к этому приговорили? — задумчиво спросил Октавиус, а потом, немного подумав, сказал. — Хотя не надо, в архиве всё должно было сохраниться. Я сам посмотрю документы.

— Да, именно там этот список Лис и нашла.

— Хорошо, с этим разобрались. Кто об этом знает? Это всё связано с тем, что Абраксас готовит своего кандидата на роль Министра?

— Не знаю, — недоумëнно пожала плечами Вика. Лично она не совсем понимала, как месть Дамблдора была связана с кандидатом в Министры. К тому же даже в своём мире она была далека от политики. Она человек маленький и, в отличие от брата, никогда не верила, что её голос может на что-то повлиять. Миром правят деньги. А на то, кто там у власти: Иванов, Петров или Сидоров, ей всегда было глубоко плевать с высокой колокольни. У Эйлин, судя по всему, были те же взгляды. Связи между кандидатом в министры и местью учителя она тоже не видела.

— Буквально пару лет Абраксас активизировался и активно стал готовить оппозицию Дамблдору, ведь сейчас, по сути, под его контролем находится вся власть в Магической Британии, — но видя недоумение дочери он поспешил пояснить, — сейчас у власти магглорожденный министр Нобби Лич, по сути, он является марионеткой Дамблдора. Он стал министром только благодаря его поддержке и грамотной пиар-компании. На деле же он абсолютно несамостоятельный, указания нашего знакомого выполняет быстрее собачонки, но вот к управлению страной оказался абсолютно непригоден. Он поразогнал всех адекватных руководителей Отделов из Министерства и набрал каких-то полудурков, причем главный критерий отбора был не ум и профессиональные качества, а наличие ближайших родственников-магглов. Законы они принимают такие, что лучше бы ничего не делали, от них страдают все: и чистокровные, и маглорожденные, и даже разумные существа. У Абраксаса, конечно, и при нём бизнес процветает. Но в последнее время он решительно настроен поставить на место этого выскочку и его покровителя.

— И при чем тут месть Дамблдора?

— Раньше я думал, это исключительно из-за идиота министра, а сейчас это может быть ход на опережение. Фамилия Малфой случайно не фигурировала в тех, кто осудил отца нашего хорошего знакомого?

— Я список не видела, — растерянно ответила Вика, но потом, немного подумав, добавила, — вроде была.

— Интересно…

— И что ты будешь делать? Поддержишь его кандидата?

— Не знаю, до этих воспоминаний я планировал поддержать Юджину, кандидатку Альбуса. Умная девушка из Гриффиндора, всегда отличалась своей ответственностью и внимательностью к деталям. Полукровка с идеальной репутацией, неплохой вариант. Том… Не знаю, давно не видел этого юношу, идеи у него вроде здравые, — задумчиво размышлял Октавиус. А Вика поëжилась, мог ли Октавиус изменить исход выборов? Идеи, может, и здравые, но вот марионеткой аристократов он точно быть не захочет. Тем более Лис говорила, что он изменился, что, если он уже наклепал крестражей, и теперь его безумие — дело времени? А ещё почему-то в связи с открывшимися событиями невольно возник вопрос, а могли ли быть крестражи очередным экспериментом Дамблдора?

— Но Том всё же не лучший кандидат… — озвучила свои мысли Вика.

— И почему же? — с любопытством спросил Октавиус, Эйлин тоже испытала удивление.

— Мне кажется, что Том тоже находится под каким-то воздействием, и Лис говорила, что ему не стоит доверять. Абраксас не сможет удержать его на коротком поводке, и его жажда власти и страх смерти может привести к краху, — аккуратно подбирая слова, всё-таки решила поделиться Вика.

— Об этом нужно подумать. Спасибо, что поделилась, я не ожидал, правда, — впервые искренне улыбнулся ей отец, а потом, немного подумав, сказал. — Я знаю, что ты не всегда понимала и одобряла мои поступки, но поверь, я всегда хотел тебе только лучшего.

— Спасибо, и ты меня прости, — искренне произнесла слова Эйлин Вика.

Им всем было о чём подумать.

— Неужели мой отец может быть адекватным? — с удивлением протянула Эйлин. — Мы впервые спокойно поговорили... и, что самое странное, поняли друг друга.

Вика в этот момент окончательно поняла, почему Эйлин всегда чувствовала себя неловко рядом с отцом. Они были слишком похожи. Один в один. И оба совершенно не умели слышать. Каждый говорил, чтобы говорить — не чтобы услышать или понять. Им было неважно, что ответит собеседник, потому что у них уже была собственная истина. Абсолютная, непреложная.

Впрочем, таких людей, как заметила Вика, и в её мире хватало. Большинство, если честно. Люди разучились слышать друг друга. Не слушать — а именно слышать.

Вика с детства чувствовала: умение понимать другого — это не просто дар, это способ выживания. Она росла в окружении не самых уравновешенных взрослых, и слишком рано научилась по интонациям угадывать, когда разговор вот-вот обернётся криком или ударом. Научилась ловить паузы, жесты, взгляды — всё, что могло подсказать: сейчас лучше промолчать, уйти, уступить. Или наоборот — сказать вовремя нужное слово.

После той жуткой истории с попыткой изнасилования Вика стала ещё внимательнее. Осторожнее. Она научилась вычленять главное — не только в чужих словах, но и в тишине между ними.

Она давно поняла: когда тебе действительно плохо — слова не спасают. Почти никто не услышит. Не поймёт. Боль и страх живут внутри — и люди, в лучшем случае, могут пожалеть. Но жалость отвратительна. С этим Вика была полностью согласна с Лис. Жалость делает тебя слабым, ничтожным. Она как ржавчина — проникает внутрь и разрушает.

Но именно благодаря своей способности слышать, Вика была прекрасным собеседником. Она не спорила, она направляла. Поддерживала, когда нужно. И, возможно, поэтому к ней тянулись одноклассники — она умела слушать по-настоящему.

Теперь она думала, что, скорее всего, Альбус Дамблдор обладал тем же качеством. Только он довёл его до совершенства. Именно благодаря этой способности он стал тем, кем стал — великим, обаятельным и опасным. Он умел не просто слушать — он умел видеть людей насквозь. И именно поэтому он смог так легко подтолкнуть Эйлин к решению воспитать супермага. Несколько книг. Пара разговоров. Аккуратные фразы, сказанные в нужный момент. И вот — идея, которая изменила всё.

Эйлин думала примерно о том же. И с болезненным удивлением осознавала, насколько легко поддаётся чужому влиянию. Всю жизнь ею двигали эмоции и жажда знаний. А ещё — желание доказать отцу, что она чего-то стоит. Что она способна. Что она особенная. И именно это сделало её идеальной мишенью для эксперимента.

Дамблдору не составило труда завоевать её доверие — он стал её любимым учителем почти сразу. Мягкий, умный, внимательный. Он говорил правильные вещи в нужный момент, поддерживал, хвалил, восхищался. Направлял. Как искусный кукловод — тонкими, почти невидимыми нитями. А Эйлин, глупая и восторженная, только радовалась: её слушают, её замечают, её оценивают. И самое главное — считают гением. Ведь это она первая додумалась до этой теории. Это ей удалось воплотить всё в жизнь. Она схватилась за его идеи — и напрочь откинула всё, что шло вразрез с ними.

Теперь она понимала, почему тогда так поссорилась с отцом. Он ведь пытался её остановить, говорил о рисках, пытался донести, что всё не так просто. Пусть не теми словами, грубо, с давлением — но он пытался. А она не слышала. Точнее — они не слышали друг друга. Они оба только и делали, что фонтанировали эмоциями, доказывали свою правоту, перекрикивали вместо того, чтобы понять.

И вот теперь, стоило Вике всего лишь немного успокоить её, приглушить эмоции, направить мысли в нужное русло — как всё изменилось.

Эйлин вдруг поняла: её мама — та, что ушла так рано, — делала то же самое. У неё хватало терпения выслушать каждого. Умела вычленить главное и донести суть спокойно, без нажима. И стало ясно, почему Лис так долго молчала о Дамблдоре, хотя, судя по всему, всё поняла ещё в школе. Просто знала: Эйлин бы не поверила. Не приняла бы. Даже если бы и не устроила скандал — из уважения к болезни подруги — всё равно не смогла бы принять.

Страшно осознавать, что некоторые вещи мы способны понять только после потерь.

Только теперь, оказавшись сама под чьим-то гипнотическим влиянием, Эйлин задумалась: а что, если у медали действительно две стороны? Что, если, стремясь дать ребёнку лучшее, она только вредила? Только сейчас она задала себе вопросы, которых раньше избегала:

А чего хочет сам Северус?

Ему действительно нравятся зелья — или он занимается ими ради неё?

Хочет ли он общения? Друзей? Или он просто научился молчать, потому что его не спрашивают?

Даже тогда, когда решали, отдавать его в магловскую школу или нет, они с Тобиасом ни разу не спросили его мнения.

А Вика — спрашивала. Она не приказывала, не давила. Пыталась уговорить, убеждала, иногда — да, шантажировала. Но Эйлин, находясь с ней в одном теле, чувствовала: если бы Северусу не понравилось на борьбе, она бы забрала его. Пусть и скрепя сердце — но забрала бы.

Она — чужая девочка, случайно оказавшаяся в чужом теле — единственная, кто заметила, что её сын одинок. Несчастен.

Она, а не родная мать.

Вика изменила многое. Заставила Эйлин взглянуть на мир под другим углом. И — впервые — увидеть целостную картину. Понять, что магглы — это не враги. Что с ними можно разговаривать. Что Лекси, соседка, оказалась вполне нормальным человеком — весёлым, лёгким, простым. С ней можно было поговорить о детях, о готовке, о сплетнях.

Вика не заставляла Эйлин впускать её в жизнь — но и не мешала. И жить от этого стало легче. Спокойнее. Потому что рядом был человек, с которым можно просто поболтать. Без напряжения.

Они не стали подругами. Но стали хорошими знакомыми. И этого оказалось достаточно.

Хватило, чтобы стало легче ей. Тобиасу. И, кажется, даже Северусу.

Благодаря Вике Эйлин смогла наладить отношения с отцом — и это всё ещё казалось ей чем-то из области невозможного. Раньше она не верила, что они вообще могут говорить спокойно, без упрёков и раздражения. Но после того разговора между ними что-то сдвинулось. По-настоящему.

Теперь иногда в менор с Северусом приходила и она. Вика позволяла им общаться, высказывала мысли. Она стала её голосом иногда, ей приходилось цензурировать слова Эйлин, но со временем Эйлин сама научилась сдерживаться. Они с отцом много разговаривали — о Северусе, о науке, даже о политике, хотя в ней Эйлин разбиралась откровенно плохо. Но ей было интересно слушать. Октавиус говорил охотно, с увлечением. Он даже поделился, что встречался с Томом. Не совсем понял, что именно имела в виду Эйлин, когда сказала, что тот «странный», но пообещал присмотреть за ним. Том показался ему человеком ярким, харизматичным и, самое главное, умным.

Он говорил здраво, его идеи были чётко сформулированы, а взгляд на будущее магической Британии — вполне совпадал с мыслями самого Октавиуса. Оба они были против упрощения образовательной программы, ведь первые годы обучения в Хогвартсе, по сути, повторяли то, чему чистокровных детей учили с раннего детства. Они с Томом обсуждали создание подготовительных курсов для магглорожденных, чтобы сократить разрыв в знаниях. Также предлагали программу кураторства — чтобы чистокровные семьи помогали магглорожденным адаптироваться. Эйлин с трудом вникала во всё это, но пыталась. Искренне. И хотя возвращаться в магический мир по-настоящему она не собиралась — теперь ей хотя бы было не всё равно.

Вика тоже замечала, как сильно Эйлин изменилась с тех пор, как она появилась в этом мире. Поначалу всё пугало, всё раздражало. Но теперь она поняла: ответственность — это не страшно. Это часть жизни. А семья — это не только хлопоты, это огромное счастье. Смотреть, как у ребёнка что-то получается, благодаря тебе. Слушать его истории, делить с ним радость и грусть.

Быть матерью — не так страшно, как ей казалось. И вовсе не обязательно быть кровным родителем. Вика поняла это на собственном опыте: чужих детей не бывает. Каждый ребёнок заслуживает любви, внимания, понимания. Чужими могут быть только родители — те, кто либо душит опекой, либо бросает, не замечая важного.

Все дети рождаются хорошими. А плохими их делают обстоятельства. Люди. Слепота или жестокость окружающих.

И ведь, если подумать, Альбус Дамблдор в чём-то был прав. Возможно, если бы у его матери было больше сил — не только на больную дочь, но и на сына — всё сложилось бы иначе. Если бы кто-то объяснил ему, что месть — это не выход. Что не всё в этом мире справедливо, но это не повод мстить всему свету. Если бы судьи, так легко посадившие его отца, подумали о детях, о семье…

Если бы…

Но, увы, мы все умны задним числом.

И именно в этот момент Вике отчаянно не хотелось, чтобы кто-то когда-то так думал о Северусе. Или о Петунье. Они ведь такие светлые. Такие искренние. И ей не укладывалось в голове: как? Как из этих детей могли вырасти те, кто потом будет унижать и мучить мальчика, единственная вина которого — в том, что он родился не в то время и не в той семье.

Но Вика верила. Верила, что её появление в этом мире — даже случайное — способно что-то изменить. Сделать этих детей хоть чуть-чуть счастливее. Хоть немного добрее.

А ещё ей до боли хотелось, чтобы счастлива была и Алиса. Маленькая девочка, первая, кто заставил её иначе взглянуть на детей. Кто впервые дал понять, что дети — это не страх и не обязанность, а настоящее чудо.

Хотя Вика никогда раньше себе в этом не признавалась, Алиса изменила в ней многое. Её просто невозможно было не любить — умная, спокойная, внимательная. Без истерик, без капризов. Она как будто чувствовала чужую боль и не лезла с лишними вопросами.

Иногда Вике казалось, что именно с неё, с этой крошки, всё и началось.

* * *

Спустя несколько недель после того злополучного разговора Вика наконец-то получила долгожданный ответ от целителя Рави Вармы. Он приезжал в Лондон на конференцию целителей и был готов принять её мужа на личную консультацию в один из свободных вечеров.

Письмо пришло на плотной бумаге, исписанной тонким, изящным почерком. Оно начиналось с приветствия, в котором Рави извинялся за задержку с ответом — в его культуре это считалось дурным тоном, — а затем разворачивалось в целую философскую проповедь. Он писал, что для него не существует различий между магглами и магами — все, кто страдает, заслуживают помощи, если только сами готовы её принять.

«Порой, — писал он, — источник боли не в теле и не в магии, а в самом сердце человека. И если исцелять только одно, не прикасаясь к другому, результат будет мнимым. Я не обещаю чудес. Я всего лишь провожаю человека к двери, но открыть её должен он сам».

Цену за лечение он устанавливал индивидуально — в зависимости от заболевания, энергетического состояния и… личности. Последнее Вику немного смутило. Но потом она перечитала строку: «Каждый несёт свою карму, и цену за исцеление диктует не только болезнь, но и путь, которым человек к ней пришёл» — и почему-то согласилась.

Письмо растянулось на несколько страниц формата А4. Вика сидела с ним на кухне, под светом лампы, пока Северус читал у себя в комнате, а Эйлин мысленно шла вдоль знакомых коридоров памяти. Казалось, каждое предложение Рави было пронизано чем-то древним, тихим, как ветер между храмовых колонн. Он не пытался впечатлить, он просто знал.

Тем не менее, точной суммы не было. Лишь осторожная фраза о том, что«истинное исцеление — это диалог, а не сделка». Вика нахмурилась. Целительство — это хорошо, но если им вдруг понадобятся редкие зелья, амулеты, курсы — она хотела быть готовой. Поэтому на следующее утро она, немного волнуясь, подошла к отцу.

— Отец, — сказала она, стараясь звучать буднично. — Можно я получу доступ к семейному сейфу на ближайшее время? Мне просто нужно знать, что, если понадобится, мы сможем… оплатить лечение.

Октавиус поднял взгляд от писем, отложил очки, посмотрел на неё с лёгким удивлением:

— Ты просишь разрешения?

— Ну… Да. Я подумала… вдруг ты закрыл для меня доступ. После всего.

Он чуть приподнял бровь.

— Эйлин, ты же знаешь — я никогда не блокировал тебе доступ. Ни в одном из сейфов. Даже когда ты ушла.

Она замерла.

Это прозвучало настолько спокойно, настолько искренне — будто это была очевидная истина, которую просто не замечали. И в этот момент Вике в голову вкралась мысль, почти болезненная по своей тишине: а ведь она правда не знала.

Эйлин всегда была уверена, что двери в дом отца для неё закрылись в ту самую ночь, когда она хлопнула ими. Она чувствовала себя изгнанной, отвергнутой, непрошенной. А теперь, с холодком под кожей, понимала — возможно, это чувство было навязано. Чьим-то внушением. Чьим-то интересом. Или, хуже всего, её собственной обидой, взращённой и выпестованной до состояния мантры.

— Но… — медленно произнесла она, — разве ты не был тогда зол?

— Конечно, был, — спокойно ответил Октавиус. — Но ты ведь всё равно осталась моей дочерью. А деньги — это всего лишь средство. Я хотел, чтобы ты знала: можешь рассчитывать на меня, даже если мы не понимаем друг друга.

Он сказал это просто. Без поучений, без нотаций. Но от этих слов у Вики неожиданно защипало в глазах. И где-то внутри Эйлин села на пол и медленно обняла колени. Потому что это был момент, которого она так долго ждала — даже не зная, что ждёт.

* * *

Убедить Тобиаса согласиться на приём было куда труднее, чем найти самого целителя. Он всё отрицал — упрямо, с железной логикой и усталой улыбкой.

— Всё под контролем, дорогая. Я не псих и не чудовище. Всё в порядке, я не нуждаюсь в помощи этого твоего мозгоправа с особенностями.

Он говорил это ровно, как человек, который и сам почти верит в сказанное. Вика не настаивала. Не давила. Она знала: бесполезно. А Эйлин, наблюдая за ними со стороны, ощущала ту странную, липкую тревогу, которая появляется, когда всё будто бы нормально, но в воздухе витает гроза.

Как это часто бывает, вмешался случай. Вернее, сработала комбинация факторов: алкоголь, усталость и неподходящий момент.

За пару дней до письма от целителя Тоби пришёл домой слегка навеселе. Он получил повышение, и сотрудники «как положено» устроили небольшой корпоратив. Был доволен, расслаблен, говорил громче обычного, даже пританцовывал, входя в дом.

Именно в эту минуту Северус, сияя, рассказывал матери, как на практике сумел сварить сложное зелье без помощи преподавателя. В его голосе звучала гордость, детское восхищение собой — то самое чувство, которое так редко бывало у мальчика. Он рассказывал, не замечая, что в коридоре уже появился отец.

Тоби застыл. Его глаза на секунду потемнели, лицо — словно стеклянная маска. И в следующую секунду будто кто-то щёлкнул выключателем.

Он метнулся в кухню, сбивая плечом дверь.

— Что ты сказал?! — голос сорвался на крик. — Магия? Опять ты со своими сказками?! Я ж запретил!

Он швырнул на пол чашку, которая стояла на краю стола, и та с грохотом разлетелась на куски. Северус тут же замолчал, словно выключили звук.

— Хватит. Это дом, а не цирк, слышишь?! — продолжал он, с каждым словом становясь всё громче.

Он бил кулаком по стене, хватал со стола предметы и швырял их, будто хотел стереть всё, что напоминало о чуждом.

Вика сначала растерялась. Всё произошло слишком быстро. В глазах Тоби не было ни узнавания, ни боли — только пустота, ледяная, немигающая. На мгновение ей показалось, что он не просто вышел из себя — его там вообще не было.

— Тоби, успокойся. Он просто ребёнок. Он ничего плохого не сделал, — пыталась она говорить ровно, но голос дрожал.

Тоби резко обернулся на неё. Шагнул вперёд.

— Ты! Ты это всё поощряешь. Ты же ему потакаешь, да? Ты хочешь, чтобы он вырос... уродом?! Извращением?!

Он шагнул ещё. И тогда у Вики в груди сжалось всё. Это был не он. Не её муж. Это было… что-то другое.

Северус инстинктивно заслонил мать. И тогда Тоби, не особо целясь, резко оттолкнул мальчика. Ребёнок покачнулся, ударился локтем о стену. Не сильно — но достаточно, чтобы побледнеть и замереть, как зверёк в норе.

Этот момент — будто мороз прошёлся по комнате.

— Всё. Хватит, — Эйлин внутри Вики выпрямилась, в голосе появилась сталь. — Стой. Ни шагу больше.

Тоби замер, задыхаясь. Как будто услышал этот голос — не женский, не привычный, но древний, несгибаемый. Он смотрел на них. Долго. И медленно, медленно осел на пол, уткнувшись лицом в ладони.

Ночью никто не спал. Северус лежал рядом с матерью, прижимаясь и дрожа, но не плакал. Просто дышал быстро, тихо, сжав ладонь в кулак. Вика гладила его по волосам, извиняясь шёпотом — за всё. За страх. За то, что не уследила. За то, что допустила.

Утром Тоби вышел из ванной, побритый, как ни в чём не бывало. Посмотрел на них. На Северуса. На Вику.

— Я согласен. Я не хочу больше причинять вам боль. Если это можно исправить, то я готов.

* * *

Клиника Рави Вармы располагалась в старинном особняке на тихой улочке, где витали ароматы сандала и индийских специй. Сам целитель был мужчиной среднего роста, немного полноватым, в традиционном дхоти. У него были тёплые глаза, спокойный голос и ощущение внутренней силы, не зависящей от возраста. Он вполне мог быть и сорокалетним, и шестидесятилетним — было невозможно определить.

— Намасте, — произнёс он, чуть поклонившись. — Я рад, что вы пришли. Победить самого себя — это лучшее средство, чтобы не быть побеждённым.

— Здравствуйте. Меня зовут Эйлин Снейп, это мой муж Тобиас. Мы договаривались с вами о встрече, — вежливо сказала Вика.

— Вы писали, что подозреваете ментальное вмешательство? Что на это указывает?

— У меня… неадекватная реакция на всё, что не вписывается в обычную картину мира, — начал Тобиас, избегая произносить слово «магия». — Неделю назад я чуть не убил свою жену.

— Быть может, это связано с алкоголем? Таких причин может быть множество, — заметил Рави, но внимательно посмотрел на него.

— Он был не собой. Монстр. Без эмоций, без вины, — тихо сказала Вика.

— Хорошо. Позвольте взглянуть.

Целитель подошёл ближе, заглянул Тоби в глаза и произнёс что-то на незнакомом языке. Они просто стояли — неподвижно, напряжённо, глядя друг другу в глаза. Прошло несколько минут. И вдруг Рави чуть отшатнулся с искренним удивлением.

— Интересно. Вы были правы. Воздействие действительно есть. Необычно искусное — но не профессиональное. Похоже на работу самоучки. Я не ожидал, что окажусь в этом случае не прав.

— И что теперь? — спросил Тоби.

— Я снял внушение. Моя помощница выдаст вам зелья и чек. Первую неделю — по зелью каждый день. Затем — раз в неделю на протяжении полугода. Алкоголь строго запрещён: если вернётесь к нему — всё лечение пойдёт насмарку.

— И всё? — с искренним удивлением переспросил Тоби.

— С вами — да. А теперь я хотел бы осмотреть вашу супругу.

Вика на мгновение растерялась. Это был опасный момент. Быть обнаруженной ей не хотелось.

— Благодарю, — ответила она ровно. — Но я откажусь.

Целитель взглянул на неё внимательно, чуть прищурившись, но не настаивал.

— Возможно, вы знаете кого-то, кому сейчас нужнее помощь?

— Да. Есть одна девочка — Молли. Я бы хотела, чтобы вы с ней встретились.

— Конечно, — кивнул он.

В тот же вечер Эйлин отправила Лукреции письмо с контактами Рави и кратким описанием его методов. Дальше уже от них с Викой больше ничего не зависело.

* * *

Трансформация Тобиаса шла медленно — но неумолимо. Он всё ещё напрягался, когда слышал слово «магия», словно организм не мог полностью принять, что это — теперь часть его семьи. Иногда передёргивало, иногда он с трудом сдерживал раздражение, но больше не кричал. Не бросался на Вику, не поднимал голос на Северуса. Он начал думать, прежде чем реагировать — и, как бы банально это ни звучало, это было большим достижением.

Вика всегда чувствовала, когда в нём закипает. Но теперь он — впервые за все эти годы — пытался справиться с этим самостоятельно. Учился дышать. Молчать. Отступать. Иногда, конечно, он всё ещё срывался. Но после — подходил. Говорил «прости». Не потому что надо, а потому что чувствовал. И от этого прощение принималось легче.

Рождество пришло незаметно. Как и всё хорошее — тихо, по краешку дня, вползло в дом ароматами корицы, мандаринов и веток сосны. Казалось, ещё вчера Вика впервые очутилась в этом мире, знакомилась с Эйлин, настороженной и резкой. А теперь они — не просто сожители одного тела, а почти что родственные души.

С утра она хлопотала на кухне. По совету Лекси, Эйлин предложила удивить семью традиционным английским рождественским ужином. И, к удивлению всех — включая её саму — получила от этого настоящее удовольствие. Она, которая раньше считала кулинарию уделом скучающих домохозяек, теперь стояла у плиты, подсказывая и направляя Вику.

— Это не плебейское дело, когда ты видишь, как у мужа загораются глаза при запахе йоркширского пудинга, — фыркнула Эйлин, ловко переворачивая картофель.

Вике же хотелось немного личной ностальгии. Она предложила испечь рождественское печенье, такое же, какое в её прошлом году пекли с Алиской. Северус с радостью откликнулся. Вместе они месили тесто, вырезали фигурки, посыпали всё цветной глазурью. На кухне пахло ванилью, мукой, и счастьем.

Тобиас, вернувшийся с прогулки, замер на пороге. Сцена, которая раньше показалась бы ему дикой — колдовство тестом, магия муки и смеха — теперь вызвала у него лишь тёплую растерянность. Он тихо сел в кресло и просто смотрел. И это тоже было лечением.

Вика с Эйлин за это время стали не просто союзниками — подругами. Они уже не спорили по каждой мелочи, а спорили только по поводу туфель и оттенков теней. По инициативе Лекси они выбрались в торговый центр, и после шоппинга, кофе с булочками и бурных обсуждений длины подолов, Вика вдруг поймала себя на мысли, что давно так не смеялась.

— У тебя хорошие ноги, Эйлин. Зря прятала.

— А у тебя завышенные стандарты, — фыркнула та, но всё же взяла платья с вырезом.

Вечером перед праздником они устроили импровизированный «салон красоты» в ванной. Вика сделала Эйлин экспресс-курс по макияжу: «Вот это — хайлайтер. Не паникуй. Это не магия, это блестки».

Эйлин сдержанно хмыкала, но в глубине души было приятно. Когда она посмотрела на своё отражение — с лёгким smoky eyes, румянами и аккуратной укладкой — ей на секунду стало неловко.

С самого утра в голове у Вики застряла старая новогодняя мелодия из её мира, и она — неконтролируемо начала её напевать. Эйлин, конечно, не понимала слов, но мотив был заразительным.

— Говорят, под Новый Год, что ни пожелается… — затянула Вика.

— Всё всегда произойдёт… — неожиданно подхватила Эйлин, едва ли не с акцентом.

— Всё всегда сбывается! — хором допели они, чуть не уронив противень с пудингами.

Вика уже собиралась спуститься к ужину, чтобы удивить семью новым образом, заглянула в ванну, чтобы убедиться, что с макияжем всё в порядке, как неожиданно поскользнулась на мокром полу. Пока она падала, Вика испытала чувство дежавю, когда в голове заиграло знакомое: «всё всегда сбывается».

И всё.

В глазах потемнело…

А потом тишина и темнота…

— Ты справилась, — прозвучал тёплый, добрый мужской голос.

— Я знала, знала… Я всегда в тебя верила, — вторил ему тоненький детский голосок.

Затем наступила тишина. Голоса исчезли, и Вика словно провалилась в пустоту. Она попыталась вспомнить, откуда они ей знакомы, но память упрямо отказывалась сотрудничать. Стоило зацепиться за какую-то мысль, как она тут же ускользала — казалось, будто они играют в кошки-мышки где-то в невесомости.

Вика попробовала открыть глаза, но веки не слушались. Голова раскалывалась. Почему, чёрт возьми, у неё всегда страдает именно она?

— Эйлин? — с трудом вспомнив о своей странной соседке, Вика попыталась позвать её.

Ответа не было.

Сердце сжалось. Неужели всё начинается сначала? Снова исчезновение Эйлин? Или наоборот — всё вернулось на круги своя, и она проснётся у себя дома? И что пугало больше — она даже не знала. За этот год она успела привыкнуть к телу Эйлин, к не по возрасту умному Северусу, к неуравновешенному Тобиасу, к магии… ко всему этому странному, чужому, но удивительно живому миру.

Дальше гадать не имело смысла. Вика заставила себя открыть глаза.

— Пиздец, — тихо выдохнула она. И как ещё назвать ситуацию, в которой ты теряешь одну реальность, а вместо неё оказываешься снова в своей квартире, в России, на пороге родной ванны? Хотя, может быть, наоборот — это и есть нормально, а ненормальным было всё то, что происходило до этого?

Но ведь не могло же это быть просто сном? Или могло?

Внутри всё протестовало против этой мысли. Слишком ярко она помнила всё: ощущения, разговоры, боль, даже приступы паники. Разве можно такое выдумать? Разве могла она сама это придумать?

А с другой стороны… какая разница? Если это происходит в твоей голове, почему это не может быть правдой?

И Вика решила: будет считать, что всё это было на самом деле. Потому что ей так нравилось больше. А если это действительно было реальностью — то тогда оставался один вопрос:

Зачем всё это было?

— Ты должна всё понять, пока куранты не пробьют двенадцать и один год не сменит другой.

— Та, что поймёт, останется в своём теле. А вторую ждёт смерть.

— Ты справилась.

Эти фразы, внезапно всплывшие в памяти, прозвучали в голове Вики отчётливо, как будто их только что произнесли. Теперь ей стало ясно, почему она вернулась именно сейчас — в эту ночь, на стыке двух лет. Но с чем же она справилась? И что, в конце концов, поняла?

Ответов пока не было. Вика решила оставить вопросы на потом. Сначала — подняться с пола.

На удивление, голова почти перестала болеть. Поднявшись, она автоматически подошла к зеркалу. Отражение встретило её знакомым, но одновременно чужим лицом. Она — это она… и всё же нет.

За год она успела отвыкнуть от этой вызывающей одежды: платье едва прикрывало бедра, глубокое декольте, всё слишком… напоказ. Раньше бы она даже не задумалась — сочла бы, что всё в пределах нормы. Сейчас же такой образ казался почти вульгарным. У Эйлин, наверняка, случился бы сердечный приступ, если бы она увидела её в таком виде. Да и сама Вика за это время привыкла к совсем другому стилю — скромному, удобному, свободному от демонстративности.

Она всегда знала, что красива, умела этим пользоваться, подчёркивая достоинства, скрывая недостатки. Но сейчас всё это казалось чрезмерным, будто её прежняя жизнь вращалась только вокруг внешности. Даже обувь — ни одной удобной пары, только каблуки. Чтобы ноги казались длиннее…

В этот момент завибрировал телефон. Сообщение от «друзей»: «Мы уже празднуем, набирай, когда подойдёшь!»

Она растерянно смотрела на экран. За весь прошедший год она ни разу о них не вспомнила. Да и друзьями они были с натяжкой — просто знакомые для вечеринок и танцев до утра. И сейчас — меньше всего на свете ей хотелось праздновать Новый год так, как она планировала. Танцы, алкоголь, громкая музыка, случайные лица.

Нет. Сейчас хотелось другого. Того, что по-настоящему. Туда, где можно быть собой.

И тут Вика поняла: она хочет провести Новый год с Виктором и Алисой. Безумно соскучилась по ним. И она не может ждать до завтра. Всё равно, что последними её словами для него были: «Мне не нужны серьёзные отношения» и «Я не собираюсь встречать с тобой Новый год». Теперь это уже не имело значения.

Она взглянула на часы — если поторопиться, ещё можно успеть. Может, Алиса уже спит, но это было неважно. Главное — быть там. Сегодня. Сейчас.

Потому что ей казалось жизненно необходимым всё объяснить. Извиниться. Вернуться.

Вика схватила большого белого зайца, которого когда-то купила для Алисы. Тогда, на детском утреннике, та играла зайку, и Вике казалось, что этот подарок её обрадует. Подарка для Виктора у неё не было — с ним она не рассчитывала встретиться. Поэтому, на ходу приняла решение: возьмёт бутылку хорошего виски, которую собиралась подарить брату. Брат подождёт — она не привыкла приходить в гости с пустыми руками. Хотелось ещё захватить что-то сладкое, но времени на магазин не оставалось, да и в квартире конфет у неё почти не бывало. Всё-таки фигура — святое.

Сев в машину, Вика сделала глубокий вдох. Было страшно. Что, если он не пустит? Не простит? Но она не могла не попытаться. Теперь она знала цену времени — и была уверена: если Виктор любит, он даст им ещё один шанс. А если нет… Тогда хотя бы останется знание, что она сделала всё, что могла.

Ей повезло: дорога была пустой, и она добралась быстрее, чем ожидала. Ещё оставалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Но чем дольше она сидела, тем сильнее дрожали руки. Страх подступал волнами. Вика пересела на переднее сиденье, выпрямилась, взяла в одну руку пакет с виски, в другую — белого зайца, и направилась к подъезду.

Ноги подкашивались, пальцы дрожали, несколько раз она едва не поскользнулась на ледяных плитках у входа. В который раз прокляла шпильки — красивые, но абсолютно не предназначенные для реальности. И всё же она шла. Потому что была сильной. Потому что иначе нельзя.

Она нажала кнопку домофона.

— Кто там? — раздался тонкий детский голос.

— Это я, — ответила Вика, не раздумывая.

— Вика! Я знала, что ты придёшь! — воскликнула Алиса и сразу открыла дверь.

Когда Вика поднялась на нужный этаж, девочка уже ждала у порога — взволнованная, сияющая, словно встречала самое настоящее чудо. Она решительно схватила её за руку и потянула в квартиру.

— Я говорила, что ты придёшь! — тараторила Алиса. — А папа не верил. Он говорил, что у тебя дела, а я знала — мы тебе важнее!

— Конечно, — в растерянности пробормотала Вика. — Я не могла не прийти. Это ведь семейный праздник...

Её удивляло, что Алиса до сих пор не спит — обычно в это время девочка уже видела сны. Но та будто не замечала её замешательства, весело тянула в гостиную. Там, у включённого телевизора, сидел Виктор.

— Привет, — прошептала Вика.

— И тебе привет.

— Папа, я же говорила! — победно сказала Алиса. — Дедушка Мороз не мог не исполнить моё желание!

— А что ты загадала? — мягко спросил Виктор.

— Не скажу. Это наша с ним тайна.

— Ну, раз твоё желание исполнилось, может, теперь пойдёшь спать? — с видом, что уже не в первый раз повторяет это, заметил Виктор.

— Только если Вика мне сказку почитает, — хитро прищурилась Алиса, уперев руки в бока.

— Это тебе решать, — сказал Виктор, глядя на Вику.

— Конечно, почитаю, — улыбнулась она, ставя пакет с виски на журнальный стол. Затем протянула Алисе зайца: — Это тебе. Ещё один подарок от Дедушки Мороза.

— Спасибо! — прошептала девочка и крепко прижала игрушку к себе.

Вика осторожно подхватила Алису на руки. Та уже вполне могла ходить и сама, но сейчас ей хотелось ощутить её вес, её тепло, эту доверчивую близость. Алиса обняла её за шею, в другой руке сжимая мягкого зайца, прижимаясь к Вике щекой.

Кажется, она никогда раньше не видела её такой счастливой.

Когда они устроились у кровати, Вика начала рассказывать сказку — о девочке, которая попала в другой мир, чтобы понять, как важно ценить семью. Алиса слушала затаив дыхание, не сводя с неё глаз.

— А ты будешь моей мамой? — вдруг прошептала девочка, заглядывая в её лицо. От этого вопроса у Вики перехватило дыхание. Ей показалось, что от ответа сейчас зависит целый мир.

— Я бы очень хотела. Но это надо у твоего папы спрашивать, — сказала она тихо, поднимая взгляд.

В дверях стоял Виктор. Он слышал всё.

— Спокойной ночи, малышка, — сказал он, заходя в комнату. Поцеловал дочь в лоб. Вика сделала то же самое, ласково провела рукой по её волосам и тихо вышла вместе с Виктором.

— Может объяснишь, что происходит? — уперев руки в боки спросил Виктор, — То ты меня бросаешь, говоря, что ты не готова к семье, то приходишь как ни в чем не бывало и говоришь Алисе, что хочешь быть её матерью? Я тебя не понимаю.

— Я... — Вика тяжело вздохнула, будто собираясь прыгнуть в омут с головой. — Я хочу извиниться.

Она опустила взгляд, на мгновение замолчала, собираясь с духом.

— Всю жизнь я считала себя сильной, независимой. Мне казалось, что если никому не открываешь душу — в неё не плюнут. Так было проще. Надёжнее. И, знаешь, долгое время всё действительно работало. Даже с тобой… всё начиналось легко. Просто. Без сложностей. Понятно.

Она посмотрела на него, и, увидев в его взгляде ту самую тихую, живую надежду, продолжила, уже чуть дрожащим голосом:

— А потом появилась Алиса. И всё изменилось. Наши отношения стали глубже, настоящими. Я поняла, что влюбляюсь в тебя. Что привязываюсь к Алисе. И... я испугалась.

— Испугалась чего? — тихо спросил Виктор, нахмурившись.

— Себя. Отношений. Ответственности… — Вика снова опустила глаза. — Я боялась, что не справлюсь. Что всё разрушится. Что мне снова придётся собирать себя по кусочкам. Я боялась, что сделаю Алисe больно, если окажусь не такой, какой она меня себе нарисовала. А я ведь знаю, каково это — разочаровываться в самых близких...

Наступила короткая пауза.

— И что изменилось? — осторожно спросил Виктор. — Ты перестала бояться?

— Нет. Мне всё ещё страшно. Но... я всю жизнь боролась со своими страхами. Так почему именно этот должен сломать меня? Почему я должна позволить ему разрушить жизни троих человек?

Вика подняла глаза — в них плескалась тревога, но за ней просвечивалась решимость.

— Может, я ошибаюсь. Может, будет больно. Но я хочу рискнуть. Я хочу быть с тобой. Хочу попробовать построить семью. И... я правда хочу стать для Алисы настоящей мамой.

Она замолчала, и в тишине её голос дрогнул:

— Но… если уже поздно… если ты не готов… я пойму. Я просто уйду. Так же тихо, как и пришла…

Виктор шагнул к ней. Без слов. Просто обнял. Крепко, бережно. Как будто собирал обратно то, что так долго было разбито.

— Боже… глупенькая, — выдохнул он, пряча лицо в её волосах. — Ты моя.

Он чуть отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Ты — мой новогодний подарок. И я никуда тебя не отпущу.

Он улыбнулся сквозь волнение.

— Я люблю тебя. Хочу, чтобы ты стала моей женой. Чтобы мы жили вместе. Долго и счастливо. И чтобы Алиса каждый день засыпала с мыслью, что её мечта сбылась.

* * *

— А что было дальше? — с нетерпением спросила маленькая девочка, глаза которой сияли от любопытства.

— А дальше, Снегурочка, будет то, что совсем не предназначено для детских глаз, — с мягкой улыбкой ответил Дедушка Мороз, подмигнув ей добродушно.

— Ну и ладно, — фыркнула она, но тут же вернулась к главному. — А потом?

— А потом будет знакомство с семьёй, тёплая, настоящая свадьба и долгая жизнь — не только в радости, но и в тревогах. Но уже вместе. Через годик Алиса снова загадает своё новогоднее желание — и, разумеется, я снова не смогу ему отказать.

— Она попросит братика или сестричку? — с восторгом спросила Снегурочка.

— Угадала, — кивнул Дедушка Мороз.

— А они назовут братика Северусом? — её глаза вспыхнули ещё сильнее.

— Нет, — рассмеялся он. — Просто Серёжей. Хотя, знаешь, для них он всё равно будет волшебным. Если интересно, можешь заглянуть в Книгу Судеб.

— Так не честно, — с лёгкой обидой протянула девочка. — Но всё равно не понимаю… почему всё было так сложно? Ведь дети просто загадали настоящую семью.

— Милая, — вздохнул Дедушка Мороз, укрывая их обоих пушистым краем своей мантии, — и Виктории, и Эйлин нужно было потрясение, настоящий толчок, чтобы взглянуть на жизнь иначе. Иногда, чтобы по-настоящему понять, что ты хочешь быть рядом с кем-то, надо сначала потерять.

— А просто озарение? Раз — и понял?

— Так не бывает, — покачал он головой. — Мы не меняем людей. Мы создаём обстоятельства. А выбирать — это уже их дело.

— Почему?

— Свобода выбора, — ответил он серьёзно.

— Это из-за этого вы так редко исполняете желания?

— И поэтому тоже. А ещё потому, что взрослые почти не замечают наших чудес. Они думают, что всё случайности или совпадения.

— Я такой никогда не стану, — искренне произнесла Снегурочка, сжав кулачки.

— Конечно, — с лёгкой грустью улыбнулся он. — Все дети так говорят. А потом вырастают… и чудеса куда-то исчезают.

— А можно… можно посмотреть, что стало с Эйлин и Северусом? Он мне понравился… — спросила она, делая самое умильное лицо на свете.

— Ах ты моя любопытная… — Дедушка Мороз рассмеялся и покачал головой. — Ну что ж… чего не сделаешь ради любимой внучки.

Он открыл Книгу Судеб — страницы сами начали листаться, искрясь золотым светом…

Примечания:

История Вики, официально закончена, но, несмотря на это, будет ещё одна бонусная глава о том, как сложилась жизнь Эйлин и Северуса.

Примечания:

Эффект бабочки — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем: незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе в совершенно другом месте.

— Ты справилась, ты молодец. Я всегда в тебя верила, — прозвучал в голове Эйлин довольный голос Калисты.

Это было странно — слышать голос умершей подруги, но в то же время радостно: Эйлин чувствовала, что оправдала её надежды и смогла измениться к лучшему. Почему-то ей казалось, что слышит этот голос в последний раз. И всё же она знала: Лис осталась рядом. Невидимая, но настоящая — будет оберегать тех, кто ей дорог. А Эйлин сделает всё, чтобы не разочаровать её. Стать лучшей версией себя — теперь это было её личным обещанием.

— Мамочка, ты меня слышишь? Как ты, с тобой всё в порядке?

Эйлин приоткрыла глаза. Она лежала на диване в гостиной, рядом тревожно застыли муж и сын. Всё это — дом, забота, их испуганные лица — было таким настоящим. В прошлом всё могло закончиться иначе, но теперь... теперь всё было по-другому.

— Кажется, я в порядке. А что случилось? — спросила она, убедившись, что голос ей подчиняется, а тело снова её. В голове — тишина. Ни чужого присутствия, ни давящего страха. На секунду её охватило сомнение: справится ли она теперь без Вики? Не вернётся ли всё обратно? Но она отогнала эти мысли. Сейчас она должна быть сильной. Ради сына. Ради себя.

— Ты поскользнулась на мокром полу и долго не приходила в себя. Я перенёс тебя сюда, — мягко объяснил Тобиас, а затем, чуть скривившись предложил: — Может, Северус принесёт тебе одно из ваших зелий?

— Нет, не надо, правда, всё хорошо, — слабо улыбнулась Эйлин. И правда, ей было не так уж плохо.

Это было их первое настоящее Рождество. В доме царила атмосфера уюта: гирлянды, аромат еды, тепло родных голосов. Наконец-то — праздник, каким он должен быть. Волшебный и тихий. В их разговорах ещё сквозила осторожность, когда речь заходила о магии, но всё же Эйлин могла спокойно поделиться сплетнями от Лекси, а Северус — с энтузиазмом рассказать про свою секцию, которая нравилась ему даже больше дедушкиных уроков. Впервые за семь лет они чувствовали себя настоящей семьёй. И вместо рождественского желания Северус просто поблагодарил Санту за лучший подарок.

Эйлин отправила подарки Лукреции с мужем и Люциусу, и впервые с лёгкостью делилась с Тобиасом радостью от магических сладостей. В тот же день пришло письмо: с Молли они, увы, опоздали. Девочка отказалась возвращаться домой на Рождество, и Дамблдор поддержал её, запретив родным вмешиваться.

Эйлин стало жаль Молли, но она знала — одних добрых намерений мало. Недостаточно просто найти целителя. Сначала нужно признать саму проблему. И понять, что путь к исцелению лежит через внутреннее согласие.

С того дня Эйлин пообещала себе: прежде чем принимать решения, она будет стараться понимать и принимать чужую точку зрения. Этому же она хотела научить и сына. Истина многогранна. Прежде чем делать выводы, важно взглянуть на ситуацию со всех сторон. Даже самые близкие могут ошибаться — не потому, что не любят, а потому, что не всегда видят полную картину.

Никто не заслуживает слепого доверия. Даже те, кто желает тебе только добра. Потому что даже добро требует мудрости.

Постепенно жизнь входила в своё русло. Эйлин старалась наладить отношения с отцом — училась слушать, прежде чем спорить, пыталась понять его точку зрения, вникнуть в его логику, даже если не всегда с ней соглашалась. Получалось с переменным успехом, но шаг за шагом между ними выстраивалось нечто большее, чем просто сдержанное соседство — доверие. Они даже начали вместе отмечать магические праздники, пусть поначалу и осторожно, будто заново знакомясь друг с другом.

Отношения Тобиаса и Октавиуса тоже стабилизировались — вернее, они просто избегали пересечений. Но это молчаливое перемирие оказалось вполне рабочим. Оба спокойно воспринимали присутствие друг друга в жизни Эйлин и Северуса, и этого было достаточно.

Северус, видя, как мать без страха и агрессии относится к магглам, тоже перестал противопоставлять себя их миру. Это изменило многое. Он стал легче сходиться с одноклассниками, а в секции даже сумел завести настоящих друзей. Он чётко разделял два мира — знал, когда и как в каждом себя вести. Магию он оставлял в особняке деда, а успехами в школе делился с отцом. После того как Тобиас окончательно бросил пить, их отношения стали намного теплее. Северус увидел в нём не только слабость, но и силу — пусть тихую, земную, но настоящую. Он понял: отец тоже может чему-то научить, тоже может быть опорой.

Друзей среди магов Северусу не хватало — до тех пор, пока не началась переписка с Люциусом. Всё началось с короткого письма, в котором он выразил соболезнования по поводу смерти Калисты. Он рассказал немного о себе, спросил, каково это — учиться в Хогвартсе. Неожиданно между ними возникла тонкая нить связи.

Люциус, которому так сложно было показывать свои чувства, впервые позволил себе быть уязвимым — и именно перед мальчишкой, которого видел всего раз в жизни. Северус не жалел — он понимал. Он тоже знал, каково это — бояться потерять мать, и Калиста, пусть он и встречал её всего пару раз, оставила в его сердце глубокий след.

Их переписка продолжалась весь учебный год. А летом Люциус даже попросил отца трансгрессировать его к Эйлин и её сыну. Они провели вместе целый день — и, к удивлению обоих, прекрасно поладили, несмотря на разницу в возрасте. С того момента Северус с уверенностью считал: у него есть друг среди магов. Настоящий.

Однажды, когда Северусу было около десяти, он случайно стал свидетелем ссоры сестёр Эванс на берегу реки. Он знал, что их отцы работают вместе, а его мама тепло относилась к Петунье, которая частенько захаживала к ним в гости. Может, именно поэтому он не смог просто пройти мимо, даже несмотря на то, что лично с девочками никогда не общался. Он спрятался за деревом и стал наблюдать.

— Смотри, как я могу! — радостно воскликнула Лили. У неё на ладони распустилась ромашка. — А ты так умеешь?

Петунья напряглась. Северус замер — Лили была такой же, как он. Настоящей волшебницей. Хотелось тут же выбежать из укрытия и поделиться этим открытием. Ему даже на мгновение подумалось: может, мама так хорошо относится к Петунье, потому что она тоже такая же, просто ещё не знает об этом?

— У меня не получается… — тихо ответила Петунья, не оправдав его надежд.

— Ха-ха! Даже в этом я лучше тебя, — Лили засмеялась, искренне, но резко. Её радость вдруг показалась Северусу колкой, и весь восторг от встречи с «другой магичкой» как-то сразу померк.

— Это ненормально! Ты уродка! Ты всё время пытаешься выпендриться! — выкрикнула Петунья, разрываясь между обидой и слезами. Она выбила у сестры из рук цветок и отвернулась. Лили обиженно фыркнула и побежала прямо в сторону дерева, за которым прятался Северус.

— Не смей от меня убегать! — крикнула ей вслед Петунья.

Северус с облегчением подумал, что у него нет братьев или сестёр. Обе девочки произвели на него странное впечатление: Лили показалась слишком самоуверенной, а Петунья — жесткой. Но Лили была магом, как и он. И ему безумно хотелось поговорить с кем-то, кто, как и он, только начинает открывать для себя волшебный мир. Ему хотелось быть для кого-то проводником — как однажды Люциус стал таким для него.

А Петунья… она ведь знакомая мамы. Значит, к ней тоже можно найти подход. За последние пару лет Северус понял важную вещь: не все проблемы стоит решать в одиночку. Иногда нужно довериться взрослым. И сейчас — как раз такой случай.

— Привет! — сказал он, выходя из укрытия.

— Привет… — ответили обе девочки, немного настороженно, будто не понимали, кто он и чего хочет.

— Простите, что вмешиваюсь… но мне кажется, я могу вам помочь.

— А ты кто вообще такой? — нахмурилась Лили.

В ответ Северус поднял с травы тонкую соломинку и, слегка махнув рукой, превратил её в бумажную птицу. Она взмыла в воздух и мягко опустилась в ладони Лили. Простое заклинание, но всё равно впечатляющее.

— Ты такой же? Что это было? Что за чёрт?! — Петунья растерянно отступила назад. Она была на грани истерики — её пугало и восхищало то, что и этот странный мальчик, как и её сестра, мог вот так творить что-то… невозможное. И, главное, почему она — не может?

— Да, я волшебник. Такой же, как Лили, — спокойно ответил Северус.

— Но почему? Почему она может, а я — нет? — спросила Петунья, почти шёпотом, не то упрекая, не то жалуясь самой себе.

— Так бывает, — мягко сказал Северус. — У обычных родителей может родиться ребёнок с волшебным даром. Ты особенная, Лили, — добавил он с доброй улыбкой.

— А я?.. Почему всегда Лили? — тихо, почти сломленно, прошептала Петунья.

— Ты тоже особенная. Просто у тебя другой талант, другая сила. — Он старался повторить то, что недавно говорила ему мама. — Магия — это просто способность. А человек… человек ценен не этим. И волшебник может быть никем, а обычный человек — великим.

Он замолчал на мгновение, а потом добавил:

— Меня зовут Северус.

— Я Лили. А это моя сестра, Петунья, — быстро ответила девочка за них обеих.

— А хотите зайти ко мне? На чай? — предложил Северус. — Моя мама тоже волшебница. Петунья, ты ведь её знаешь. А тебе, Лили, я могу показать книгу о волшебной школе — Хогвартсе. Когда тебе исполнится одиннадцать, тебе обязательно придёт письмо.

Он заметил, как глаза Лили загорелись — она всё ещё немного его опасалась, но искренний интерес к школе пересилил.

— Пошли? — предложил он снова.

— Пошли… — вздохнула Петунья.

Она знала Эйлин Снейп уже три года. Часто заходила к ней в гости. Эйлин ни разу не обидела её, не высмеяла, не унизила. Наоборот — рядом с ней Петунья чувствовала себя важной, нужной, будто она тоже может чего-то достичь. И сейчас она надеялась, что Эйлин снова поможет — разобраться в себе, в этой странной боли и в собственной зависти, с которой, кажется, она сама уже не справлялась.

Приход Северуса с сияющей от восторга Лили и невероятно подавленной Петуньей не стал для Эйлин неожиданностью. Она ждала этого момента почти год — с нетерпением и внутренней готовностью. Это был её шанс — отплатить Лис за добрые советы, Вике за помощь в принятии себя… и просто поддержать ту, кто этого по-настоящему заслуживал.

Петунья всегда вызывала у неё особое чувство. Эйлин давно призналась себе: в этой девочке она видит отражение себя в детстве. У неё не было младших братьев или сестёр, но она тоже часто не оправдывала ожиданий — слишком тихая на фоне блистательной Лукреции, слишком обыкновенная рядом с необычной Калистой и не такой «ценной», как единственный сын в семье, Орион.

Она помнила, каково это — чувствовать себя лишней. Петунья не была злой. Она была одинокой. Раненой. Неуслышанной. И слишком рано научилась защищаться — не эмоциями, а отчуждённостью. Отращивала колючки, чтобы не дать себя ранить снова. Но рядом с Эйлин позволяла себе быть собой — просто маленькой девочкой, которая не понимала, почему всё внимание всегда достаётся младшей сестре.

Эйлин усадила детей на кухне, угостила их чаем и своими фирменными пирожками, рецепту которых когда-то научила её Вика. Спокойно, с теплом рассказала о магическом мире и школе, не спеша, внимательно глядя на лица. Потом мягко попросила Северуса показать Лили книгу об истории Хогвартса, а сама осталась с Петуньей. Она знала — сейчас девочке нужна не магия, а простое человеческое участие.

— Ты в порядке? — спросила Эйлин с лёгкой улыбкой.

— Я… не знаю, — прошептала Петунья, и в её голосе дрожала надежда. — А я точно не ведьма?

— Точно, — мягко, но уверенно ответила Эйлин.

— Так нечестно. Почему всё всегда достаётся Лили? — голос её сорвался на обиду.

— Петунья, милая, поверь, магия — это не всегда благо, — Эйлин чуть наклонилась вперёд, её голос стал чуть тише, теплее. — Магический мир — не добрая сказка, как может показаться со стороны. Это такой же мир, только со своими трудностями, законами и опасностями. Лили придётся учиться жить в нём, находить своё место. И если она не найдёт сильного покровителя, ей будет непросто. Более того, она всегда будет немного чужой там — и со временем станет чужой и здесь. Между мирами. Это гораздо труднее, чем тебе кажется.

— Правда?— глаза Петуньи слегка округлились. В них появилось сомнение, впервые уступающее место любопытству.

— Конечно. А ты… ты можешь быть свободной. Тебя больше не будут сравнивать с сестрой. Ты будешь одна. Сама по себе. И это — возможность.

Эйлин сделала паузу и добавила:

— Ты ведь хотела заниматься биологией? Стать учёной, ты рассказывала мне. Разве это изменилось только потому, что Лили — ведьма?

— Нет, — немного тише, но увереннее ответила Петунья. — Я всё ещё хочу.

— Вот видишь. Это и есть главное. Ты не хуже Лили, просто у вас разная дорога. И ты ещё покажешь, на что способна. Просто не позволяй зависти сбить тебя с пути. Всё, что происходит — это не приговор, а шанс.

Петунья молчала. Её глаза смотрели куда-то в чашку, но плечи чуть расправились.

Именно в этот момент в кухню заглянул Северус:

— Мам, мы вернулись! — радостно сообщил он.

Эйлин перевела взгляд на Петунью. Её лицо оставалось задумчивым, но в нём промелькнуло нечто новое — может, проблеск принятия, может, начало осознания.

Она сделала всё, что могла. Осталось только надеяться, что девочка перестанет мерить себя чужими успехами и начнёт строить свою жизнь — основанную не на сравнении, а на собственных желаниях, интересах и силе.

Северус проводил сестёр домой. По дороге он с увлечением рассказывал Лили о волшебном замке, о занятиях с дедом, о своих успехах в зельях. Лили слушала с горящими глазами, а Петунья, чуть отставая, всё ещё переваривала слова Эйлин.

С того дня в плотном расписании Северуса появилось новое занятие — общение с Лили. Он приносил ей книги, делился знаниями, а она охотно обсуждала прочитанное, задавала вопросы, спорила. На удивление, Петунья довольно быстро приняла эту новую реальность. Порой она даже гуляла с ними, наблюдала за тем, как они колдуют, смотрела, чтобы их никто не заметил, а иногда — сдержанно, но по делу — помогала определить, у кого из них заклинание вышло точнее.

Когда им исполнилось одиннадцать, и пришла пора отправляться в Хогвартс, на вокзале их провожали две семьи. Северус, стоя на перроне, неожиданно для себя поймал мысль, что будет скучать не только по родителям и ребятам из секции, но и по тихой, задумчивой Петунье. Они даже договорились переписываться — в каких-то вещах с ней было проще. Лили была яркой, вспыльчивой, она не терпела возражений, и эмоции её нередко шли впереди логики. Это притягивало, но порой и утомляло. Петунья же была спокойнее, вдумчивее, ближе к нему по духу. Они даже как-то раз всерьёз обсудили идею объединения маггловской фармацевтики и магических зелий.

Устроившись в купе Хогвартс-Экспресса, Северус сразу же заметил двух мальчишек — Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Они напоминали хулиганов из его прежней школы: громкие, самоуверенные, уверенные в своей безнаказанности. Мимо Северуса они прошли без лишних слов — дорогая мантия, спокойная уверенность в движениях, воспитание дедушки делали своё дело. Но своей мишенью они выбрали другого мальчика — тщедушного, в обвисшей одежде не по размеру, с виноватым взглядом. Питера.

Они дразнили его без остановки, насмешки сыпались одна за другой, и мальчик вот-вот готов был расплакаться.

Северус сжал кулаки. Он знал этот взгляд — взгляд того, кто не может дать сдачи, потому что боится, что потом станет только хуже. Он узнал в Питере себя — того, кем был всего пару лет назад. И он знал: сильный не унижает слабого. Его учили: настоящий боец бьётся только с равным. Унижать тех, кто слабее, — удел подлецов.

Он встал.

— Прекратите, — тихо, но твёрдо сказал он. — Так поступают трусы. Вы — двое, а он — один. Это не бой, это издевательство.

Слова не подействовали. Джеймс ухмыльнулся, сделал шаг вперёд — видимо, решил, что силу можно доказать только силой. Попытался ударить. Получил отпор — короткий, точный, выверенный. Северус положил его на лопатки в два счёта. Он не хвастался этим, просто действовал. Как его учили.

И в этот момент дверь купе распахнулась.

— Что здесь происходит? — спросил знакомый голос.

На пороге стоял Люциус Малфой — староста Слизерина, которому поручили поприветствовать новых учеников, а заодно он хотел навестить своего юного друга.

Он молча окинул взглядом сцену, задержавшись на Джеймсе, лежащем на полу, на Сириусе с сжатыми губами, на потрясённом Питере и невозмутимом Северусе.

— Хм. Интересное начало поездки, — с иронией заметил Люциус. — Придётся составить отчёт о дисциплине… и, пожалуй, запомнить название секции, в которую ты ходил, Северус. Очень любопытная подготовка.

Он отвёл взгляд и расправил мантию:

— А теперь, джентльмены, я прошу вас вести себя достойно. У нас впереди долгий путь..

Вопрос с факультетом для Северуса даже не стоял — он знал, куда хочет. И когда шляпа почти без колебаний провозгласила: «Слизерин!», — он почувствовал не просто радость — гордость. Он оказался там, где учились его предки, где был его дед, где блистал Люциус.

К его удивлению, следом за ним на тот же факультет направился Питер Петтигрю — тот самый мальчик, за которого он заступился в поезде. Это было неожиданно, но в какой-то мере приятно: Питер не испугался — значит, у него была внутренняя стойкость.

Лили, как и ожидалось, оказалась на Гриффиндоре, туда же попали Джеймс Поттер и Сириус Блэк, с которыми они успели столкнуться в поезде.

Если для Северуса в школе кумиром был Люциус Малфой, старший, опытный и уверенный в себе, то для Питера подобной фигурой неожиданно стал сам Северус. Сначала это внимание тяготило: Питер старался быть рядом, следовал за ним буквально по пятам, ловил каждое слово.

Но постепенно Северус привык. Питер не был навязчив — скорее, тихий, почти прозрачный. Он слушал и старался запоминать, задавал вопросы не из любопытства, а из желания понять. И в какой-то момент Северус понял: им есть о чём говорить. У них много общего.

История Питера была пугающе похожа на историю самого Северуса. Его мать — волшебница — когда-то влюбилась в сквиба, мужчину из маггловской среды, и пошла наперекор обеим сторонам. Их брак не продлился долго: отец ушёл, оставив её одну с младенцем на руках. Вернуться в магическое общество оказалось невозможным — его двери были закрыты для «предательниц крови» вроде неё. Презрение, насмешки, отчуждение. В итоге — жизнь на грани бедности и работа за гроши в забытой гостинице на краю волшебного мира.

Питер рос в тени. Тихий, незаметный, он стал удобной мишенью для всех, кому нужно было сорвать зло или показать силу. Он был идеальной жертвой — не сопротивлялся, не жаловался, не отвечал. В любой ситуации оказывался виноват, даже когда всё было наоборот. Его научили молчать, чтобы выжить. Научили не верить, что он достоин большего.

Северус стал для него первым человеком, с которым он почувствовал себя… кем-то. Не мешком для насмешек, не невидимкой, не мальчиком, за которого всегда стыдно. Северус не позволял себе ни колкостей, ни снисхождения. Он относился к Питеру на равных. Говорил с ним, как с тем, кто имеет право на голос. И Питер, изумлённый этим доверием, расправлял плечи.

Сначала он просто слушал. Почти с благоговением. Но постепенно начал отвечать, делиться мыслями, спорить, если был уверен. А Северус, к собственному удивлению, начал прислушиваться. Так между ними возникло нечто большее, чем дружба. Это было почти братство — не по крови, а по схожести внутренних ран, по опыту одиночества, которое теперь они разделяли.

Отношения между Лили и Северусом остались вполне ровными. Назвать их друзьями было бы натяжкой: слишком быстро они нашли своё место в разных кругах. Лили — в шумном, ярком Гриффиндоре, Северус — в сдержанном, ироничном Слизерине. Они вежливо здоровались, иногда сталкивались в библиотеке — тогда Северус помогал Лили выбрать книги, объяснял сложные темы. Но их пути расходились всё дальше, и это было… естественно.

Вражда с Джеймсом Поттером и Сириусом Блэком, начавшаяся ещё в поезде, разгорелась с новой силой в Хогвартсе. Северус никогда не нападал первым — ему это казалось ниже достоинства. Но и позволять унижать себя или, тем более, Питера он не собирался. Джеймс и Сириус, не терпящие его колкости, уверенность и дружбу с таким, как Питер, находили в нём раздражающего противника. Северус же воспринимал их как шумных, самодовольных щенков, которым нужно поставить границы.

Со временем Питер окреп. Он научился защищаться — не кулаками, а умом, наблюдательностью и цепкой, почти болезненной, памятью. Под влиянием Северуса он начал расти: медленно, но уверенно. Питер заработал уважение однокурсников, стал незаменимым в группе, полезным, организованным, эффективным. Он не заискивал — он работал. И стал одним из лучших учеников курса, запомнившись преподавателям как способный, исполнительный и по-своему блестящий мальчик.

После школы он без труда устроился в Министерство магии и всего за несколько лет прошёл путь от юного ассистента до личного секретаря министра — Миллисенты Багнолд.

С Лили у Северуса не было ни громкой ссоры, ни предательства. Просто однажды они оба поняли, что их пути расходятся. Лили вышла замуж за Джеймса Поттера. Северус же уехал в Италию, чтобы продолжить обучение и получить звание мастера зелий. Поступление в престижную академию стало возможным не без протекции Люциуса — поддержка которого стала особенно важной после смерти деда, Октавиуса, когда Северусу было всего двенадцать. Потерю он переживал тяжело, но рядом были те, кто помог пройти через это: мать, Питер, Люциус.

А уже через год умер и Абраксас Малфой. Всё произошло так, как когда-то предрекала Калиста: Люциус, едва достигнув совершеннолетия, унаследовал титул лорда и стал главой семьи.

Том Реддл, молодой, обаятельный и харизматичный, быстро нашёл подход к юному наследнику. Люциус, всё ещё не оправившийся от потерь, попал в его сети. В двадцать он получил Тёмную Метку — в тот момент ещё не до конца понимая, куда она его приведёт.

Северус держался в стороне. Он не лез в политику и особенно в набиравший обороты конфликт между Дамблдором и Реддлом. Он предпочёл сосредоточиться на науке, и ловушек, которые расставляли обе стороны, искусно избегал — благо, рядом были Люциус и, что особенно удивительно, Питер, чувствовавшие себя в интригах, как рыбы в воде, и всегда дававшие вовремя нужный совет. Благодаря им, Северус с чистой совестью покинул Англию сразу после окончания школы.

Деньги на обучение у него были. А в шестнадцать он официально принял титул Лорда Принца. Нарцисса и Люциус, с которыми он особенно сблизился в последние годы Хогвартса, часто навещали его в Риме. В итоге они выбрали именно его в крëстные для своего сына — Драко.

Северус вернулся в Англию лишь много лет спустя — когда Тёмный Лорд был повержен сыном его школьной подруги. Он приехал в тихую, уставшую страну, и узнал, что Гарри Поттер оказался подкинут на порог Дурслей в начале ноября.

Петунья долго ругалась на безответственность магов. В тот день она оказалась дома совершенно случайно — уже собиралась переезжать ближе к университету, где готовилась защищать кандидатскую. Мальчик разрушал её планы, рушил всё, чего она так долго добивалась. Но оставить его — просто не смогла.

Она обратилась к Эйлин, как когда-то в детстве, и та, не раздумывая, пообещала помочь всем, чем сможет.

Когда документы были оформлены, Петунья передумала продавать дом. Она взяла академический отпуск, решив временно сосредоточиться на воспитании племянника. К тому моменту она всё ещё числилась невестой Вернона Дурсли — человека, которого её покойная мать считала идеальной партией для дочери. Он красиво ухаживал, дарил цветы, умел произвести впечатление. Вот только их представления о жизни были слишком разными: Вернон хотел видеть рядом с собой домохозяйку, преданную и тихую, а Петунья мечтала о карьере учёного и независимости.

Пока мать была жива, Петунья пыталась соответствовать ожиданиям, даже соглашалась с ней, когда та ставила Лили в пример. Но в глубине души она всегда знала: чужую жизнь прожить нельзя. В день, когда на её пороге оказался младенец, Петунья поняла, почему всё это время откладывала свадьбу — Вернон не был тем, кто способен понять или поддержать её. Вместо сочувствия он вылил на неё поток упрёков и претензий. После этого они окончательно расстались.

Северус поддерживал Петунью как мог, параллельно оказывая помощь Нарциссе, чей муж оказался в Азкабане за связь с Тёмным Лордом. Когда буря немного улеглась, Люциуса освободили, и Петунья привыкла к новой жизни, Северус попросил Питера разобраться с делом Сириуса Блэка. Слишком многое не сходилось. Какими бы идиотами ни были Джеймс и Сириус в юности, их дружба была настоящей — и Северус просто не верил в предательство.

Вскоре они втроем — он, Питер и Люциус — собрались и внимательно разобрали материалы дела. Всё указывало на то, что приговор Сириусу был вынесен поспешно, без должного расследования. Питер пообещал поговорить с министром, и спустя несколько лет дело действительно было пересмотрено. Верховного чародея Визенгамота — Альбуса Дамблдора — временно отстранили, а целый ряд дел узников Азкабана начали пересматривать.

Благодаря грамотной политике Миллисенты Багнолд, министр пользовалась широкой поддержкой как среди чистокровной аристократии, так и среди обычных волшебников.

К сожалению, мать Сириуса — Вальпурга — умерла всего за несколько дней до освобождения сына, скончавшись от той же драконьей оспы, что унесла жизни многих в тот год. Нарцисса, несмотря на сложные отношения с кузеном, не могла оставить его одного и немедленно устроила лечение в госпитале Святого Мунго. Там Игнатиус Пруэтт обнаружил в сознании Сириуса следы ментальных закладок — последствий тёмной магии и долговременного стресса. Он связался с коллегой — индийским целителем Рави Вармой, который помог Сириусу не только избавиться от этих следов, но и принять случившееся, начать путь к исцелению.

Когда всё немного успокоилось, Нарцисса уговорила Северуса познакомить её с тётей легендарного Гарри Поттера. Обе женщины, воспитывающие детей одного возраста, быстро нашли общий язык. Нарцисса делилась советами, как справляться с магическими выбросами, а Петунья показывала маггловские детские изобретения, которые упрощали жизнь.

Именно Нарцисса первой заметила, что с Гарри что-то не так: он был слишком маленьким и хрупким для своего возраста. Но главное — её насторожил шрам. Авада Кедавра не оставляет следов, тем более таких. Подозревая, что дело не ограничивается просто выжившим ребёнком, она обратилась к Игнатиусу Пруэтту, и её опасения подтвердились: в мальчике таился фрагмент чужой души — осколок Тёмного Лорда.

На помощь вновь пришёл Рави Варма, и, благодаря его вмешательству, крестраж был безопасно удалён. Гарри, наконец, смог начать по-настоящему восстанавливаться — физически и ментально.

Выстроить логическую цепочку оказалось несложно: если один осколок оказался в ребёнке, значит, есть и другие. Пока женщины сосредотачивались на здоровье детей и обустройстве жизни, мужчины взялись за дело. Поисками занимался в основном Люциус — он обладал связями, ресурсами, возможностями. Уничтожал найденные артефакты Северус: спокойно, точно, без лишнего шума. Позже к ним присоединился Сириус — оправившийся, очищенный, с новыми приоритетами.

К моменту, когда Гарри должен был отправиться в Хогвартс, все крестражи были уничтожены. Возможность возвращения Тёмного Лорда окончательно исчезла.

Сириус после лечения многое переосмыслил. Он осознал, сколько глупостей совершил в юности, и с того момента единственным приоритетом для него стал крестник. Он проводил много времени в доме Петуньи, помогал с Гарри и неожиданно для самого себя — влюбился. Сначала Петунья держалась настороженно. Северус откровенно рассказал ей всю правду о Сириусе, без прикрас. Но время, доброта и искренность сделали своё дело. Сириус оказался не только надёжным другом, но и верным, заботливым партнёром.

Со временем они стали семьёй. У них родилось двое детей — с разницей в три года: мальчик по имени Регулус, в честь младшего брата Сириуса, и девочка Кассиопея. Касси не унаследовала магического дара, но, живя в маггловской среде, это не стало преградой. Напротив — она росла любимицей всей семьи, и Снейпы, и Малфои с радостью принимали её как родную. В семье магов именно сквиб чувствовала себя особенной и невероятно любимой.

Северус же стал великим учёным, с помощью Малфоя и Петуньи открыл свою лабораторию по изготовлению редких зелий и препаратов, они всё-таки нашли универсальные препараты, которые помогали и магам, и маглам. Семью он завёл поздно, но все-таки Эйлин успела понянчить и родных внуков. И его дети были невероятно дружны с детьми Сириуса.

К Молли осознание, что она живёт как-то не так, пришло только после смерти любимых братьев и отца, но на тот момент она уже была беременна своим седьмым ребёнком, малышкой Джинни. Целитель Рави Варма помог и ей. Но ей уже было поздно что-то менять, к тому же отношения с Артуром у них сложились невероятно тёплые, он безумно любил свою супругу и был готов ради неё на все. Молли пришлось смириться, вот только благодаря тому, что она прошла курс лечения, она смогла получить своё наследство. И семейство Уизли постепенно стало возвращать семье былое величие. Артур уволился из Министерства и нашел себя в артефакторике. Его изделия пользовались огромной популярностью у магов.

Дамблдор же тяжело переживал тот момент, что все его любимые марионетки ускользают из рук, а планам не суждено сбыться. После падения Лорда всё резко пошло под откос: Молли перестала его беспрекословно слушаться, а Сириуса вообще освободили из Азкабана, и самое обидное — он больше ничего не мог им внушить. Ведь его ментальные закладки только усиливали чувства, страхи и мысли, которые и так были в человеке. Если бы Тобиас не опасался магии и всего, что с ней связано, ему никогда не удалось бы внушить ненависть к ней. Если бы Эйлин так отчаянно не старалась найти решение проблем вырождения, ей бы не удалось внушить идею создания супер-мага. А когда он увидел довольного жизнью, вполне себе счастливого Гарри Поттера, даже не зная о том, что Тёмный Лорд уничтожен, он понял, что сделать из него жертвенного ягненка вряд ли получится. И даже поступление мальчика на Гриффиндор не убедило его в обратном, слишком уж он был привязан к слизеринцу Малфою, слишком уж он спокойно преодолевал годами выстроенный межфакультетский барьер. В этот момент и так неустойчивая психика немолодого человека не выдержала, и он окончательно сошёл с ума и остаток жизни провёл в Мунго.

Примечания:

Буду рада вашим отзывам)

Мне, кстати, интересно, насколько моё виденье будущего магического мира и Северуса сходится с вашим? Как по вашему сложилась бы его жизнь и как бы изменился канон?)