Букет чертополохов (гет)

Я быстро подняла палочку и спрятала за пазуху.

— Это очень плохое начало, — я отчеканивала каждое слово и слышала, как сильно дрожал мой голос. Нервы щекотала стремительно надвигающаяся паника.

Оминис подошел ближе к скале и прикоснулся к ней рукой. Он закрыл глаза и глубоко сосредоточился. Я догадалась, что он пытается найти Себастьяна с помощью легилименции. Если тот был в сознании и находился достаточно близко, это могло сработать. Через несколько секунд, Оминис резко вздрогнул и открыл глаза.

— Он в порядке. Вход в ущелье завалило, но Себастьян успел спрятаться за поворотом. Акромантулы не могут туда пролезть. По крайней мере, пока что.

Поток воздуха, на время прерванный волнением, вновь устремился в мои легкие. В мыслях забрезжила надежда, а вместе с ней пришла и идея. Разрушения после взрыва были серьезными, и обычной магией пришлось бы медленно разбирать валуны по одному. Но я владела силой, что могла значительно упростить и ускорить дело. Это я и предложила Оминису.

— Звучит неплохо, — он согласился, сканируя палочкой гору тяжелых камней. — Считаешь, что эта задача тебе по силам?

— Теперь уже да, — я серьезно кивнула, поднимая свою. — Готовься.

— Мы должны будем бежать очень быстро, — добавил Оминис, — мало того, что за нами будут охотиться акромантулы, на этот раз еще и все браконьеры в округе сбегутся на шум.

Я кивнула и оценивающе уставилась на неподъемную груду породы. В отличие от самой первой своей попытки сдвинуть камень, теперь я знала, как найти Древнюю магию внутри себя. И как направить ее грубую силу на разрушение.

Я многократно усилила отталкивающее заклятие, и с оглушающим грохотом камни покатились внутрь — проход в скале снова становился видимым. Когда последние куски пролетели сквозь расщелину, я взглянула вниз и увидела половину бледного лица Себастьяна, выглядывающего из узкой ниши с левой стороны. Увидев меня у входа, он неожиданно и очень громко закричал:

— Сзади!

Я обернулась за долю секунды до того, как огромный черный паук размером с лошадь намеревался вонзить мне свой клык в шею. Если бы он преуспел, это мгновенно бы меня парализовало, но я все же смогла уклониться в последний момент. Оминис попытался атаковать его заклятием, но оно почему-то отскочило от акромантула так, словно тот был сделан из мрамора. Потянув Оминиса за руку изо всех сил, я нырнула вперед, в пещеру, и протиснулась в узкую каменную нишу к Себастьяну. Места на троих едва хватало, да и укрытие не выглядело надежным — если постараться, крупным паукам под силу было бы отколоть кусок скалы, укрывающий нас. Акромантул, атаковавший меня, исчез так же быстро, как появился.

— Меня тоже сзади подкараулил, еле увернулся, — то ли с восторгом, то ли с благоговением сказал Себастьян. — И палочку нарочно выбил из рук. Очень умные твари.

Перед нашей встречей мне казалось, что я была готова влепить ему пощечину за то, как сильно он заставил нас волноваться. Но почему-то после того, как я увидела его, вся злость сразу же испарилась. Я крепко обняла Себа и только и делала, что тихо всхлипывала от переполняющих эмоций. Он растерянно гладил меня по спине, и на несколько секунд между нами повисла странная, неуместная пауза.

— Я правда не планировал выдавать свое присутствие, — виновато промямлил Себ, все еще крепко прижимая меня к себе. — Откуда вы знали, что я здесь?

— Все потом, — голос Оминиса прозвучал остро и отрывисто, как барабанная дробь. — Нам нужно убираться отсюда, пока не стало слишком поздно.

Я кивнула и протянула Себастьяну его палочку. Выхватывая ее у меня из пальцев, он схватил меня за рукав и потянул в обратную от выхода сторону.

— Сначала посмотри на это, — он увлек меня к дальней части ниши, в которой виднелась небольшая щель — еще меньшая, чем та, через которую мы протиснулись. Очевидно, она вела еще глубже в ущелье — что, как я могла видеть в тусклом свете звезд, расширялось и формировало причудливые высокие своды, края которых ползли вверх и терялись из виду. Все внутри было обтянуто паутиной, на которой задерживалось легкое кружево из нерастаявших снежинок. В дальнем конце я видела цепочку огромных пауков, снующих вперед один за другим — они, должно быть, решили прятаться глубже в скалах после того, как я открыла вход. Цепочку замыкал самый крупный акромантул из всех — по меньшей мере, размером с горного тролля.

— Это патриарх, — глаза Себастьяна лихорадочно блестели. — Мы можем подчинить его себе, как я и хотел. Мы не зря оказались здесь.

Он взмахнул палочкой. Я знала, что он пытался невербально использовать заклятие Империус. Впрочем, кажется, у него ничего не получилось — акромантул был слишком большим и слишком разумным, чтобы подчиниться его воле. Себастьян попробовал снова, уже вслух, но ожидаемого эффекта все еще не последовало. Вместо этого, паук громко застрекотал и обернулся в нашу сторону. Он нас заметил.

— Чего вы ждете? — Оминис стоял у выхода, не понимая, почему мы медлим. — Помимо акромантулов, через несколько минут нам придется продираться еще и через полчище браконьеров.

Себастьян переводил умоляющий взгляд с меня на убегающих пауков. Я знала, чего он хотел.

— Я никогда не пробовала направить Древнюю магию в Непростительные проклятия, — я зашипела на него, качая головой. — Ты не знаешь, чем это может обернуться.

— Это наш последний шанс, — он с отчаянием смотрел на меня, — Пожалуйста.

— Да что у вас происходит? — Оминис повысил голос. Он расслышал некоторые наши слова, и в его голосе послышалось раздражение с примесью угрозы.

Я бросила еще один взгляд на Себастьяна, и приняла решение.

— Прости, Оминис, — сказала я, — Мне нужно попытаться. Ради Энн.

Я закрыла глаза и сосредоточилась на Древней магии в своей голове. Она словно чувствовала мое волнение, а потому бурлила и вырывалась из меня, словно лавина всепоглощающей силы. Но мне уже лучше удавалось с ней справляться, чем когда-либо. Я подняла палочку, направив на патриарха, и уверенно произнесла заклятие.

Окрашенное серебристым отблеском всей Древней магии, что еще оставалась во мне, оно быстро достигло цели. Однако, вместо ожидаемого эффекта, заклятие обвило акромантула ослепительно-белыми нитями света, словно кокон, и с оглушительным взрывом разорвало на тысячи кусочков. Взрывная волна прокатилась по ущелью и ударила в кусок скалы, служивший нам укрытием. С грохочущим треском, он раскололся. Теперь другим паукам совсем ничего не стоило достать нас оттуда.

Потеряв своего руководителя, акромантулы нарушили строй. Словно обезумев, они начали носиться по ущелью в полном беспорядке. Некоторые из них явно заинтересовались нами и принялись с громким стрекотанием отодвигать камень, чтобы выволочь нас из укрытия.

— У тебя есть еще Поджигательные зелья? — в ужасе крикнула я Себастьяну.

— Есть несколько, но если я брошу его здесь, нас совсем завалит, — замотал головой тот, указывая на нависающий край, опасно склонившийся прямо над нашими головами.

— Если вы совсем не можете без Темной магии, — ледяным и острым, словно сталь, голосом сказал Оминис, крепко сжав свою палочку. — Мы хотя бы сделаем это, как положено.

Без лишних слов, он поднял палочку, и из нее вырвался огромный столб пламени. Но этот огонь не был похож ни на что из того, что я видела раньше — он был словно живым, и рос с огромной скоростью и силой. Пламя мгновенно превратило в пепел нескольких пауков возле нас и паутину на стенах, а после покатилось по всему ущелью на видимом расстоянии — горячее, угрожающее, живое. Я посмотрела на Оминиса и увидела в его полыхающих огнем глазах отражение чего-то еще. Это было разочарование.

Он тихо шипел себе под нос, но это не было похоже на слова. Только спустя мгновение я поняла, что он управлял огнем на парселтанге. Не знаю, показалось ли мне, но пламя напоминало гигантского огненного змея, пожирающего все на своем пути, выжигающего все это проклятое ущелье дотла. Злость Оминиса была его злостью — осязаемой, угрожающей и убийственной.

Было похоже, будто в какой-то момент Оминис почти потерял над огнем контроль, и он стал угрожающе приближаться к нам троим, но затем вновь отдалился и послушно застыл на расстоянии, ожидая новых приказов. Оминис произнес еще что-то на змеином языке, и пламя погасло.

Наблюдая за происходящим, Себастьян на время потерял дар речи. Я чувствовала себя похоже. Мы наконец вырвались из ущелья на опушку густого леса, чтобы увидеть вспышки от света палочек и крики совсем близко — как Оминис и обещал, на нас надвигалась огромная толпа браконьеров.

— Думаю, с нас хватит на сегодня, — Себастьян крепко схватил нас под руки и, подняв палочку, кувыркнулся в воздухе. От неожиданности я не успела вдохнуть и чуть не потеряла сознание за те секунды, что понадобились для трансгрессии.

Мы втроем, относительно целые, кубарем покатились по берегу озера Марунвим. Перемещать в пространстве нас троих сразу, пусть даже и недалеко, было рискованно — но по сравнению со всем, что произошло до того, это казалось сущей мелочью.

Мы встали, отряхивая мантии от песка и тяжело дыша. Я заметила, что Себастьян заметил мой вынужденный разрез на платье и уже открыл рот, чтобы это прокомментировать.

— Даже не думай, — предостерегла я его прежде, чем он успел произнести хоть слово. — Можешь объяснить мне, зачем ты туда полез? Что с тобой не так?

— Я не планировал быть замеченным! — горячо возразил Себ. — Они заманили меня в засаду.

— А ты не знал, с кем имеешь дело, — язвительно заметила я. — Мы все могли погибнуть сейчас. Мне не стоило тебя слушать.

— Жаль, что яда мы так и не добыли, — потупив голову, ответил он, — И спасибо, что пришли за мной. Это Поппи подсказала?

Я кивнула. Оминис стоял на берегу, скрестив руки. Он снова углубился в свои мысли, не желая участвовать в разговоре.

— Что это было? — обратился к нему Себ, виновато выглядывая из-за моей спины.

— Проклятие, которое убивает каждого третьего, кто пытается его использовать, — Оминис дернулся, словно от отвращения к самому себе. — Адское пламя. Достаточно, чтобы попасть в ваш маленький клуб любителей Темных искусств?

— Я и не знал, что ты такое умеешь, — обратился к нему Себ, игнорируя брошенную колкость.

— Я тоже о вас двоих многого не знал, — парировал он нарочито безразлично, крепко сжимая свою палочку. Я почувствовала холодную, болезненную отстраненность в его голосе, и мне стало не по себе. — Пора домой.

— Моя метла осталась в лесу, — Себастьян с досадой махнул в сторону холмов. — Но мы на западном берегу, и здесь неподалеку есть камин…

— Прекрасно, — без особого энтузиазма ответил тот, доставая из кармана мантии мешочек с Летучим порохом.

— Всегда готов ко всему, — усмехнулся Себ, перехватывая мешочек, — настоящий Оминис.

— К этому проклятому вечеру никто не был готов, — он устало огрызнулся. — Пойдем скорее.

— Но здесь пороха только на одного, — заметил Себастьян, изучая содержимое.

— И угадай, кто сейчас полетит в Хогвартс, чтобы взять еще, вернуться, и забрать всех обратно? — Оминис говорил нейтральным тоном, но слова все равно пронзали барабанные перепонки, как стрелы.

— Все сделаю, — смирно согласился Себ. Он хорошо чувствовал, когда с лучшим другом лучше не пререкаться.

Мы шли в молчании. Если Себастьяна околосмертный опыт словно воскресил, то Оминиса добил окончательно. Он шел впереди нас, одинокий и сосредоточенный, пока мы с Себом молчаливо переглядывались. Когда мы дошли до камина, тот не медлил, и сразу же поспешил в Хогвартс.

Я осталась с Оминисом наедине. Как бы я не меняла положение, он почему-то все время держался ко мне спиной. Я боялась начать разговор — знала, что он злится на меня, на Себастьяна, и имеет полное на то право. Спустя несколько минут молчания он заговорил, так и не поворачиваясь в мою сторону.

— Знаешь… Там, на балу, я серьезно хотел признаться тебе в любви.

Я опешила и отступила на несколько шагов назад. Сердце стучало в висках и отдавало неприятными тупыми ударами в затылок. Я попыталась что-то пробормотать, но Оминис остановил меня поднятой ладонью, и я послушно затихла.

— Но вдруг понял, что я тебя совсем не знаю, — он продолжил задумчиво. — Мне казалось, что твое присутствие изменило его и меня в лучшую сторону… Когда, на самом деле, ты просто помогала Себастьяну заманить в темноту нас всех. Я только сейчас понимаю, что все всегда было о нем. Эта история никогда не была об Энн. Или о нас с тобой. И я ничего не могу с этим поделать.

— Оминис… — вновь попыталась слабо возразить я, но он не дал мне вставить и слова.

— Не волнуйся, я справлюсь со своими чувствами, — горько сказал мне он. — Мне не впервые терять тех, кто мне дорог.

На моих глазах выступили слезы, и я утерла их рукавом. Я хватала ртом воздух, пытаясь найти слова, убедить его в том, что он был неправ, все неправильно понял, и что он… очень много значил для меня. Больше, чем мог себе представить. Прежде, чем я успела хоть что-то сказать, в камине показался Себастьян. Оминис выхватил у него из рук наполнившийся мешочек, швырнул горсть пороха в огонь и растворился в языках зеленого пламени. Я осталась стоять на дороге, едва видя на фут перед собой — глаза застилала пелена слез.

Себастьян с нетипичной для него проницательностью изучал мое лицо, но никаких вопросов не задавал. Он поднял с земли мешочек и протянул мне. Один за другим, мы молча полетели обратно в школу.

Когда мы вышли из камина, Оминис все еще ждал в коридоре. Он сделал несколько шагов ко мне, протягивая руку.

— Отдай мне брошь, пожалуйста.

Я бережно отколола украшение с внутренней стороны кармана мантии и положила на его раскрытую ладонь. Оминис крепко сомкнул пальцы и уже собирался уходить, когда Себастьян, увидев брошь снова, прокричал:

— Подожди! Вы уже открывали ее?

Оминис оглянулся и вопросительно поднял бровь.

— Открывали что?

— Ах, вы же не понимаете надпись… — Себ закусил губу, словно сражаясь с собой. — Из послания на броши можно понять, что внутри что-то есть.

Показная холодность Оминиса на мгновение сменилась гримасой неподдельного ужаса. Но он, как всегда, быстро взял себя в руки.

— Я никогда не замечал второй застежки или замка, — он передал украшение Себу. — Но можешь проверить.

Себастьян снова взял брошь в руки и прочитал вслух фразу, которая, не будучи адресованной никому из нас, в одночасье изменила жизни всех троих.

Fosgail, nuair a dh’fhàsas solas a’ chridhe agad fann, — он прочел, и звуки другого языка прозвучали неожиданно чувственно в его исполнении,- что я могу вольно перевести как “открой, если свет в твоем сердце начнет меркнуть”.

Мы молчали, пока Себастьян мягко прошелся пальцами по краю броши и показал мне тонкий, едва заметный шов по периметру — он был настолько ювелирно выполнен, что на ощупь не чувствовался. Себ прошептал открывающее заклятие, и украшение тут же раскрылось напополам, словно медальон. Внутри, к нашему огромному удивлению, покоилась, свернутая в клубок, длинная, отблескивающая серебром нить. Я бы могла перепутать ее со следами Древней магии, если бы не видела подобного раньше. Но я точно знала, что показалось перед нами — это было воспоминание.

Открытие поразило настолько, что мои слезы совсем отступили. Себастьян тоже узнал артефакт, с беспокойным лицом разглядывая его. Он объяснил Оминису, что было внутри. Тот стоял, ошеломленный, словно опасаясь нашей находки.

— Невероятно, что ты сумел сохранить это в тайне столько лет, — сказал Себ. — Хотите узнать, о чем оно?

— Прямо сейчас? — Оминис находился в состоянии, близком к шоку. — Я все время думаю, что этот день уже ничем не может меня удивить… но постоянно ошибаюсь.

— Я могу посмотреть и сам, — предложил Себастьян невзначай, — у нас есть Омут памяти в Андеркрофте, если кто-то забыл.

— Нет уж, — Оминис замотал головой, — я не имею права это пропустить.

— Тогда я увижу вас завтра? — слабо пролепетала я, чувствуя себя лишней в выяснении их личных семейных вопросов.

— Не говори глупостей, — услышала я во второй раз за день, но уже от Себастьяна. — Мы распутывали эту историю вместе, и вместе должны узнать ее суть.

Часы показывали уже середину ночи, поэтому нам всем пришлось на всякий случай набросить Дезилюминационные чары — было бы глупо быть пойманными профессором в такой щепетильный момент. Себастьян торжественно нес брошь в руках, как сокровище. Оминис шел рядом, пошатываясь, словно находясь где-то между реальностью и дурным сном. В предрождественский вечер замок наконец порадовал нас полным спокойствием — бал уже давно затих, и коридоры опустели. К счастью, не было видно ни патрулирующих старост, ни учителей. Мы легко и незаметно проскользнули в Андеркрофт, и Себастьян тут же палочкой перенес воспоминание в Омут. Оно закружилось, и изображение стало расходиться кольцами по поверхности — с высоты моего роста это напоминало какой-то цветущий сад.

— Ну что, пора? — сказал Себ, и мы на мгновение встретились взглядами. Его лицо, обычно легко читаемое, сейчас было непроницаемым. Оминис же, напротив, тревожно сжимал пальцами край Омута памяти. Его губы дрожали.

Каждый из нас, стоя со своей стороны, опустил голову в кружащийся серебристый эфир. Я ощутила знакомое чувство падения в бездну, но довольно быстро под ногами возникла твердая земля, а пространство вокруг материализовалось в до боли знакомый пейзаж. Я уже была здесь, но только холодной зимней ночью. Сейчас, однако, стоял погожий летний день. С высоты было видно озеро, сверкающее в лучах мягкого заходящего солнца. Над головой парили ласточки и стрижи, то и дело крутя виражи и входя в пике, чтобы поймать очередную муху. Гнезда фестралов на этом месте еще не было — зато было густое зеленое поле, покрытое сочной травой и крупными, ярко-пурпурными чертополохами. Вокруг стоял теплый, дурманящий, ни с чем не сравнимый запах раннего летнего вечера.

В высокой траве я не сразу заметила две фигуры, сидящие на самом краю скалы. Их нетрудно было узнать. Альберт Сэллоу — высокий, темноволосый, с таким же чарующим блеском во взгляде, как на портрете из газеты, вальяжно развалился прямо на земле, свесив ноги в пропасть и не отводя глаз от своей спутницы. Прекрасный пейзаж его не особенно волновал. Впрочем, рассматривая ее, я могла понять, почему.

Мать Оминиса была воплощением тихого благородства — изящная, поразительно красивая, словно неподвластная времени. Длинные тяжёлые светлые волосы были заплетены в густую косу, переброшенную через плечо, а на лице отражалось мягкое спокойствие человека, познавшего в жизни и боль, и радость. В каждой детали — в тонком изгибе рук, в лёгкости её осанки, в безмолвной изысканности одежды — чувствовалось высокое происхождение и звенящая, завораживающая грация.

Кожа её была почти фарфоровой, бледной до прозрачности, словно солнце приходило в её жизнь совсем нечасто. Но болезненность не умаляла её очарования — напротив, придавала особую ценность и заставляла желать уберечь эту хрупкость от всех опасностей жестокого мира.

Чем дольше я смотрела на них, тем яснее ощущала, как же молоды они были. Еще не переступившие порог зрелости, но при этом оба уже давно связанные узами обязательств с другими людьми. И не подозревающие о судьбе, что ждала их впереди.

У матери Оминиса на коленях лежал необычный, трогательный букет полевых цветов — ярких, разнородных, но заботливо собранных. В центре — чертополох, колючий и неожиданный среди прочих нежных соцветий. Она легко водила пальцами по колючкам — не спеша, с почтительной осторожностью, и с интересом оглядывалась вокруг.

— Здесь очень красиво, — сказала она, удивив неожиданно низким, бархатным тембром голоса, и необычным иностранным акцентом — мать Оминиса явно выросла не в Соединенном Королевстве.

— Я сначала собрал этот букет, — Альберт махнул рукой на цветы на ее коленях, — но потом понял, что лучше будет привести тебя сюда лично.

Слушая, как он звучал, я не могла привыкнуть к мысли, что это не Себастьян. Их голоса были очень похожи — интонацией, произношением, скоростью речи. Пожалуй, единственной разницей было то, что профессор Сэллоу говорил на пару тонов ниже — возраст немного углубил его тембр по сравнению с сыном.

— Букет тоже очень милый, — она скромно улыбнулась, — я сохраню его на память об этом дне.

Мать Оминиса отвернулась в легком смущении, обратив взор к горизонту. Я заметила, что ее глаза были небесно-голубыми — наверное, у Оминиса могли быть такие же, родись он здоровым.

— Если бы ты знала, как сильно я люблю тебя, — внезапно выпалил Альберт безо всяких предисловий.

Я оглянулась на Оминиса с Себастьяном — те застыли в одной позе, не в силах пошевелиться. Себ жадно вглядывался в лицо отца, пока его друг пытался уловить каждое слово матери.

— И что же ты больше всего любишь во мне? — лукаво спросила она, все еще глядя в точку, где небо встречалось с холмами.

— Наверное, то, как упрямо ты не хотела признавать свои чувства, — он засмеялся, — а ты?

— То, как упрямо ты не воспринимал «нет» за окончательный ответ, — парировала она, все еще улыбаясь.

— Если серьезно, — Альберт задумался на мгновение, — ты была и остаешься единственным человеком, который знал меня настоящего. Ты — моя жизнь. Я никогда не верил в чушь о судьбоносных встречах, но теперь… Я с первого дня знал, что ты будешь моей.

— С той самой лекции? Где ты “случайно” украл мою записную книгу?

— Мне нужен был повод, чтобы без лишних ушей поговорить с тобой. Кто же знал, что я буду ждать первого свидания почти год? — он придвинулся к ней ближе, обхватив за талию.

— Откуда такая точность? — она с притворным укором взглянула на него перед тем, как взять за руку.

— У меня до сих пор хранится пергамент, на котором ты нацарапала мне адрес того дурацкого магловского паба, — Альберт погладил ее по волосам свободной ладонью. — Да, я сентиментален.

Она рассмеялась. Ее смех звучал нежно и искренне, но глаза почему-то все равно оставались напряженно серьезными. Я заметила, что профессор Сэллоу хмурился, изучая что-то на ее шее. Я присмотрелась и увидела синеватые следы над ключицей. Их форма подозрительно напоминала пальцы.

— Я не дам ему больше издеваться над тобой… — Альберт взял обе ее руки в свои. — Мы должны уехать, скрыться — я предлагал тебе это уже тысячу раз.

— А я тысячу раз говорила, что не оставлю сына, — она закачала головой, — к тому же, у нас есть общее дело…

— Обещаю тебе, что, если лечение есть, то я найду его. Твои деньги не будут потрачены зря.

Она кивнула. Что-то еще тревожило ее. Осторожно подбирая слова, она предостерегла Альберта:

— Пожалуйста, будь осторожен. Сообщники моего мужа не оставят попыток тебя завербовать. Они всегда вертятся там, где пахнет прибылью.

Он вздохнул, устало кивая.

— Жаль, что Министерству мои проекты совсем не пахнут прибылью. Впрочем, после произошедшего я уже ни на что не надеюсь.

Он прижал ее к своей груди — заботливо и нежно, словно оберегая от невидимой угрозы. Она отложила букет на траву и искренне прильнула к нему.

— Тебе нужно позаботиться о детях, — она попыталась воззвать к его чувству долга, но ее голос из-за объятий звучал глухо. Он коротко кивнул, соглашаясь. — И о…

— Она сама четко дала понять, что не хочет больше иметь со мной ничего общего, — он отрезал категорично, очевидно, говоря о собственной жене. — И, пожалуй, это взаимно. Может быть, ее богатый лондонский папа начнет снова с ней общаться после того, как я исчезну из ее жизни. Как он всегда и хотел.

— Так нельзя… — мать Оминиса не сдавалась.

— Я люблю своих детей — и верю, что когда-нибудь они меня поймут. Но сейчас… У меня почти ничего больше не осталось, — вдруг пылко заявил Альберт, — ни полноценной семьи, ни карьеры, ни репутации. Единственное, что дает мне смысл ждать каждый новый день — моя любовь к тебе. Знаю, что этого мало, но…

— Мне ничего больше и не нужно, — перебила она. — Мое сердце всегда будет принадлежать тебе.

— Правда? — он просиял, целуя ее макушку, — тогда все остальное совершенно не имеет значения.

— Tha gaol agam ort, — сказала она, старательно выговаривая звуки. Не нужно было знать язык, чтобы понять, что это означало.

— Какое великолепное произношение, — похвалил ее он. — Ты единственная за всю мою жизнь, кто хотя бы попытался выучить шотландский ради меня. Разве я могу отказаться от такого сокровища?

Они полностью упали на траву, не разрывая объятий. Их губы встретились. Я обернулась на Оминиса и Себастьяна, и потянула их прочь из воспоминания. Где бы оно не обрывалось, остаток явно не был предназначен для чужих глаз и ушей.

Мы вынырнули из Омута так резко, что упали бы, если бы стены нас не удержали. Себастьян отошел в сторону и безжизненно уставился в центральный холст триптиха. Лицо Оминиса, напротив, выражало вихрь невысказанных эмоций. Он резко качал головой, словно все еще повторяя самому себе о том, что это невозможно.

— Я найду вас позже, — только и выдавил он, вылетая из Андеркрофта, словно пуля. Оминис явно не ожидал, что услышанное настолько его шокирует.

Безмолвно проводив его взглядом, я растерянно посмотрела на Себастьяна. Тот не подавал особых признаков жизни, стоя, словно статуя, и даже не моргая.

— Ты в порядке? — я пробормотала, поражаясь глупой поверхностности этого вопроса.

Он пожал плечами. Я никогда прежде не видела Себастьяна, которому было нечего сказать.

Спустя минуту, он медленно проговорил:

— Я знал, что они поженились из-за незапланированной беременности. И мать всегда любила его больше, чем он ее. Но я не подозревал, что они было настолько несчастливы. Когда я увидел гравировку на балу, то был очень зол на отца, но теперь… Я вижу, что глупо пытаться ждать, пока тебя полюбят. Так мы просто становимся ненужной, грустной частью чужой красивой истории.

— Любовь слепа… — закивала я, пораженная его неожиданно глубоким монологом.

— Уж это точно, — он горько усмехнулся, глядя мне прямо в глаза, после чего тихо добавил: — Иди за ним.

— Что? — я сощурилась, недоумевая, что значили его слова.

— Догони его, — сказал Себастьян спокойно, — этот идиот еще не знает, что ты тоже в него влюблена. Пойди и скажи ему об этом, наконец.

— Откуда ты…

— Иди! — повторил он настойчиво. — Ты нужна ему сейчас.

Без лишних слов, я развернулась и выбежала из Андеркрофта, вновь магически скрывая себя от посторонних глаз. Уже прошло несколько минут, и Оминиса нигде не было видно. Но я знала, где его найти. Без тени сомнения, я взбиралась все выше по запутанным лестницам полупустого замка, пробежала мимо Выручай-комнаты и вышла на открытую площадку Астрономической башни. Я еще не видела его, но уже ощущала аромат его духов — он был где-то здесь. Спустя минуту, когда мои глаза привыкли к темноте, я наконец заметила его — свернутого в клубок, сидящего прямо на холодном полу, обхватив согнутые ноги руками. Он облокотился спиной на ту самую лавку, где мы когда-то сидели вдвоем, обсуждая звезды. Я села рядом с ним, повторяя позу. Говорить не хотелось. Я знала, что он нарушит тишину сам, когда посчитает нужным.

И я не ошиблась.

— Это случилось в середине ноября, — начал Оминис тихо, — мы были дома вдвоем — мама и я. Отец уехал по делам на неделю, и поэтому то были счастливые дни для нас обоих. Я играл ей на рояле в гостиной, она читала мне истории на ночь. Иногда она исчезала на целый день, но вечером все равно возвращалась. Она всегда приходила ровно в 9 пожелать мне спокойной ночи. Но в тот вечер не пришла. Домовые эльфы пытались удержать меня в спальне, но я не слушал. И почему я только не послушал их?

Он дернулся, и в его глазах появились слезы. Я не понимала, к чему вела эта история, но терпеливо слушала. Боясь напрямую прикоснуться к нему, я просто невзначай прижалась своим плечом к его — чтобы он чувствовал, что я рядом.

— Я побежал вниз, в гостиную, — он продолжил срывающимся голосом, — но по пути услышал голоса из библиотеки. Я тихо подкрался к двери и начал слушать. Там был мужчина, голоса которого я не узнавал, и мама. Она умоляла его уйти, пока я их не обнаружил. Я мало что знал о любви — мне было всего 8 — но казалось очевидным, что это было разговором влюбленных. Я эгоистично испугался, что она может оставить меня. Тихо вернувшись в постель, я ничем не выдал, что слышал о произошедшем. Но тремя днями позже, когда отец вернулся домой, я все ему рассказал.

Произнеся последнюю фразу, Оминис уже не пытался сдерживать слезы, которые градом катились из глаз.

— Нас все время интриговал тот факт, что родители Себастьяна и моя мать умерли с разницей всего в несколько дней. Такие случайности очень редки, — он прислонил пальцы к вискам, слабо покачиваясь из стороны в сторону.

Услышав это, я поняла, почему тот так спешно отправил меня вслед за Оминисом — даже, если Себастьян и не знал всей истории, то даты ему точно были известны. Как он интерпретировал их, было уже другим вопросом.

— Я всегда знал, что это именно я убил ее, — со щемящей болью в голосе произнес Оминис. — И мне никогда не искупить своей вины перед ней. Но что стало новостью сегодня, так это то, как моя глупость убила еще двоих.

— Зачем ты так говоришь? Это не твоя вина! — я не выдержала, громко запротестовав. — Она сама… приняла это решение.

— Тот день я тоже помню слишком хорошо, чтобы так думать. — Оминис замотал головой. — Мой отец глумился над ней прямо за обедом при всех. Говорил, что она больше никогда не увидит этого человека, что она научится уважать мужа и знать свое место. Только вот, когда он произносил все эти издевательства, я не понимал, что человек, которого она любила, только вчера был найден мертвым. Я никогда не знал, что это был Альберт Сэллоу.

Новая информация осенила меня, словно ледяной душ.

— Ты думаешь, твой отец мог…

— У меня нет никаких доказательств, — закрыв глаза и уткнувшись лбом в колени, ответил Оминис, — но да, сейчас я думаю, что он причастен к гибели родителей Себастьяна. И тем, кто дал ему эту идею, был твой покорный слуга.

— Перестань обвинять себя, пожалуйста, — спокойно сказала я, — ты даже не догадывался, кем был этот мужчина. Откуда твой отец мог узнать?

— Себастьян показывал тебе письмо Соломона? — не поднимая головы, спросил он. — Если знал он, слухи могли ходить и где-то еще. Волшебный мир не такой большой.

— Тогда мы должны сконцентрировать свои силы на том, чтобы собрать доказательства против твоего отца, и отправить его в Азкабан, — принялась убеждать его я, — и первое, что мы сделаем — это пообщаемся с Соломоном.

— Мы? — он выпрямился, повернувшись ко мне.

Я наклонилась к его уху, и, совсем не выбирая слова, горячо зашептала:

— Пока ты не скажешь мне убираться из твоей жизни, ты никогда не останешься один. И ты прав, что совсем еще меня не знаешь… но зато я знаю тебя очень хорошо. И это дает мне право говорить о любви.

— Что? — он часто заморгал, словно не понимая, к чему я клоню.

— Я люблю тебя, Оминис Гонт, — сказала я прямо и просто, как чувствовала. — Трепетно и безусловно. И хочу попросить дать мне еще один шанс — чтобы ты смог узнать меня получше и решить, достойна ли я твоей любви.

— Но как же Себастьян?

— Я однажды уже говорила тебе на этом же самом месте, — я обвела взглядом Агрономическую башню, — ты ошибаешься. Кстати, именно он сейчас отправил меня за тобой.

Я увидела, как расширились его глаза от этой новости. И, тем временем, продолжала:

— И ты ошибался еще в одном — это не я делала вас обоих лучше, это был ты. Всегда ты. Мы бы просто погибли сегодня, как два придурка, которыми мы и являемся… Без тебя.

— Тебе ничего не нужно мне доказывать, — едва слышно произнес Оминис, — но…

Понимая, что не выдержу томительного ожидания и секундой дольше, я крепко сжала его в объятиях.

— Клянусь, что больше ничего не буду скрывать, — одними губами пробормотала я, — ты сможешь когда-нибудь простить меня?

— Это я должен просить прощения… — он хмуро ответил мне из-под опущенных ресниц, — у той, что никогда уже меня не услышит.

— Какой бы ни была правда, — я сказала твердо, — мы справимся. И мы заставим отвечать тех, кто действительно виноват.

Оминис слабо кивнул, прижимая меня сильнее — словно пытаясь спрятаться за мной от душераздирающих призраков прошлого, преследовавших его. Я молча гладила его по плечам, по шее, щекам — долго, аккуратно, деликатно. От холода изо рта шел густой пар, но я знала, что не отпущу его, пока он сам меня не оттолкнет. Даже, если для этого придется превратиться в ледник.

— Ты права, — сказал он мне спустя время, успокоившись, — если я и могу сделать что-то полезное, так это разобраться с отцом. Только пока что я бы предпочел оставить это между нами.

Я закивала, приблизив свое лицо к его. Наши лбы соприкоснулись. Я почувствовала прерывистое дыхание Оминиса около моего уха и невесомо прильнула губами к его щеке, всего в полудюйме от его губ. Он медленно закрыл глаза — но, на этот раз, по-другому. Как будто от удовольствия. Его длинные тонкие пальцы провели дорожку по моей шее, робко спускаясь к плечам.

— Расскажи мне что-то о себе, — внезапно прервался он, слегка отстраняясь. Я опешила от неожиданности, розовея.

— Разве сейчас — самый лучший момент? — подняв брови, уточнила я.

— Воспитание не позволяет мне поцеловать девушку, которую я едва знаю, — он хитро усмехнулся, забавляясь моей растерянностью.

— Тогда вот тебе первый факт, — я улыбнулась, вновь притягивая его к себе, — этой девушке явно не хватает хороших манер.

Я целовала его со всей чувственностью, что накопилась невысказанной во мне за долгие недели. Что бы не ожидало нас в новом дне, могло еще немного подождать. На какой-то миг, в реальности существовали только мы и мириады сияющих звезд над нами, которых он не мог видеть, но, я знала, мог чувствовать кончиками пальцев. И в этой бесконечности, мы принадлежали друг другу. Как это всегда и должно было быть.

Мы были вынуждены прерваться только в тот момент, когда Амит, с новой линзой для телескопа под мышкой, поднялся на площадку Астрономической башни и, заметив нас, громко охнул и побежал обратно вниз по лестнице. Мы засмеялись.

— Не волнуйся, Амит! — крикнула я ему вслед. — Мы уже уходим.

Кажется, тот был счастлив, хотя и избегал смотреть мне в глаза. Вместо этого он шокированно пялился на мое неприлично разорванное платье.

— Совсем забыла про это "космическое чудо", — извиняющимся тоном сказала я, когда мы с Оминисом спускались обратно, — он всем на балу рассказывал об этой комете.

— Ты же понимаешь, что завтра о нас будет знать каждый, кто еще не уехал домой? — спросил Оминис, открывая мне двери.

— Я буду только рада, — успокоила его я, — пусть слухи уже наконец-то станут полностью правдивыми.

— Пойдем проверим, как там Себастьян, — Оминис нежно погладил меня по волосам, чего прежде еще не делал, — его нельзя оставлять одного надолго.

Мы вновь переступили порог Андеркрофта уже в который раз за день, и нашли Себастьяна в той же сосредоточенной позе, в какой я его и оставляла. Он задумчиво стоял у стены, его взгляд обращен на кучу бумаг на столе. Сверху раскрытой лежала книга Слизерина.

— Ну наконец-то, — он взглянул на часы, — поскольку уже почти утро… Может быть, обсудим то, ради чего я звал вас перед балом?

— Разве мы еще не исчерпали эту тему? — обеспокоенно спросила я.

— Я хотел поговорить не только об акромантулах, — возразил Себ, качая головой, — эта глава, пожалуй, пока что закрыта. Но я нашел кое-что другое в книге Слизерина.

Он махнул рукой в сторону стола, и я увидела рисунок странного артефакта. Он имел форму пирамиды, обрамленной необычными фигурами по краям. На расстоянии я не смогла разглядеть, какими именно.

— И что это? — мягко уточнил Оминис, стараясь звучать участливо.

— Древняя реликвия, которая может обращать вспять проклятия, — таинственно ответил тот. — Возможно, это другой способ вылечить мою сестру. Вы в деле?

— Конечно, мы с тобой, — горячо подтвердила я.

— Что бы ни случилось, — согласился Оминис. Я незаметно нашла его ладонь под длинным рукавом мантии и крепко сжала. И с улыбкой почувствовала, что его пальцы сразу же крепко сжали мои.

Впереди нас ждало еще много трудных дней, но тогда, в умиротворяющей нежности его прикосновения, я наконец чувствовала себя счастливой — и это все, что имело значение.

Примечания:

Спасибо, что оставались со мной до конца этой истории! Буду очень рада любой обратной связи. Всего наилучшего!