Право на жизнь (гет)

К ночи всё затихло. Даже штаб, вечно гудящий шёпотом пергаментов, шагов и тревожных голосов, казался почти забытым. Гарри закрыл дверь в их комнату, как в капсулу — отдельно от всего, что несло угрозу, ложь, и старые страхи.

Поздняя ночь. Архив Ордена.

Хруст пергамента, запах пыли, масляные лампы — всё как всегда.

Гермиона сидела на корточках у самого нижнего ряда. Именно туда, как по странной привычке, Сьюзен вечно прятала дубликаты своих отчётов. "Чем ближе к полу — тем меньше вероятность, что кто-то вообще туда заглянет", — однажды усмехнулась она. Гермиона тогда рассмеялась в ответ. А сейчас, коснувшись холодного дерева шкафа, вспомнила это — как щелчок в груди.

— Ну же, Боунс, — прошептала она, — если ты что-то оставила — покажи.

И — показало.

Файл, вшитый в обложку другого дела. На первый взгляд — стандартный отчёт о зачистке склада проклятых артефактов. Всё по шаблону. Подписи, отметки, номера объектов. Но между строк — маленький конверт, прижатый к внутреннему шву старым защитным чаром-фиксацией.

Гермиона осторожно вынула его, проверила на магические замки.

Ничего. Только простое, почти наивное заклинание маскировки.

Открыла. Внутри — клочок карты.

И короткая надпись, чернила уже выцвели:

«Если ты читаешь это, значит, не доверяешь им так же, как я.

Смотри под камнем. Где мы нашли первую фиалку.

— S.B.»

Гермиона почувствовала, как затряслись пальцы.

Первая фиалка.

Тот самый склон — тихий, забытый. Их первая совместная миссия, когда они нашли ящик с нелегальными зельями, среди которых кто-то посадил обычные цветы, зачарованные на сон.

— Чёрт возьми, Сьюзен, — прошептала она. — Ты что-то знала.

Стук шагов.

Она обернулась.

В дверях — Гарри.

Усталый, но настороженный.

— Ты что-то нашла?

Она молча протянула ему конверт.

Он прочёл.

И взглянул на неё так, будто впервые понял, как глубоко всё уходит.

Гермиона сидела на полу, босая, с книгой, которую давно не читала. Просто держала её, сжимая пальцами переплёт, будто то был последний якорь. Гарри наблюдал за ней молча, из полумрака. Свет от волшебного фонаря под потолком был тусклый, золотистый, и ложился на её плечи, словно старинное покрывало.

Она была бледной. Но не той изысканной бледностью, которую дарит задумчивость. Это была бледность истощения — морального, душевного. Он знал, что её душа с каждой неделей становилась легче, потому что теряла части себя.

Он сел рядом. Ничего не сказал.

— Помнишь, — тихо сказала она, не глядя, — как ты раньше смеялся с меня, когда я спала, обнимая кодекс трансфигурации?

— Помню, — улыбнулся он.

Она кивнула, не глядя на него. Потом, спустя секунду:

— Я теперь не сплю. Уже шесть дней, Гарри.

Он вздрогнул. Только теперь увидел — под глазами чёрные круги. Руки дрожат, но она делает вид, что всё в порядке. Потому что всегда делает.

— Гермиона…

— Мне снятся её глаза. Не когда она исчезла. А за секунду до того. Она что-то знала, Гарри. Она знала, что идёт не туда. И пошла. Знаешь почему?

— Почему?

Она повернулась к нему, и в её голосе был лёд:

— Потому что была как я. Потому что верила, что сможет разобраться, спасти, вернуть, переиграть. Потому что не умела бояться вовремя.

Он не знал, что сказать. Вместо слов — притянул её к себе. Она не сопротивлялась. Обмякла. Его руки обвили её хрупкое тело — стало страшно: она была легче, чем раньше. Почти прозрачная.

— Я схожу с ума, Гарри, — прошептала она в его шею. — Но мне некуда деться. Только ты.

— Тогда оставайся в этом «только», — прошептал он в ответ. — Я выдержу за нас двоих. Просто будь. Просто дыши. Я рядом.

Она всхлипнула — но не плакала. Её губы нашли его губы неуверенно, болезненно. Это был не поцелуй как обещание, а как вопрос, как мольба. Гарри ответил — мягко. Но внутри уже горел огонь. Не страсти — защиты. Он никогда ещё не чувствовал, что хочет так сильно кого-то уберечь от самой себя.

Позже, когда они лежали под одним пледом, без света, с их дыханием в унисон, Гермиона тихо сказала:

— Если бы ты знал, как ты спасаешь меня — просто существуя.

Гарри прижал её ближе к своей груди.

И в темноте, впервые за многие дни, она спокойно уснула.

Она проснулась от шороха. Гарри сидел у стола, склонившись над пергаментами, которые пахли пылью, законом и чужими жизнями. Его профиль, освещённый слабым светом от магического фонаря, был как вырезанный из камня — сосредоточенный, сжатый, усталый.

— Ты опять не спал, — прошептала она.

Он обернулся. В глазах — нежность, но не безмятежная. Та, что живёт рядом с тревогой.

— Не хотел будить. У тебя был спокойный сон. Первый за долгое время.

Она встала, подошла к нему. На ней был лишь лёгкий серый халат, который скользил с плеча. Гарри невольно смотрел, как он падает — и не сказал ни слова. Она села на край стола, посмотрела на него сверху вниз, и пальцами провела по его волосам, медленно, думая.

— Что это? — спросила она, указывая на свитки.

Он вздохнул.

— Речь идёт о старой инициативе. Её снова поднимают. Те, кто раньше стояли за "отбором крови" — теперь говорят об "упорядочении магического наследия". Новые названия. Старые яды. Они называют себя Ковен Единства.

Гермиона хмыкнула.

— Единства? Удобно. Наверное, они считают, что если изолировать всех, кто им не нравится, будет единство.

— Именно. Законы, Гермиона. Они не нападают. Они… переоформляют реальность.

Она опустила взгляд. Молча. Потом взяла один из свитков. Перечитала вслух:

«Магия не может быть полностью доступной для всех. Без структуры мы получим хаос. Мы не отбираем права — мы защищаем будущее.»

— Фраза, которой можно оправдать диктатуру, — тихо сказала она.

Гарри подошёл. Взял её лицо в ладони, осторожно. Она подняла на него глаза.

— Ты сильная. Ты видишь это сразу. Они боятся таких, как ты. И как я. Потому что мы не забываем, что было в прошлом.

— А ты... не устал быть тем, кто всегда на передовой?

Он усмехнулся. Больше с горечью.

— Я устал. Но когда ты рядом — мне не страшно.

Ты — как компас. Даже в хаосе. Даже когда я сам не знаю, где правда.

Она прижалась лбом к его лбу. Их дыхание стало единым. А потом — она медленно провела пальцами по его груди, по изгибам ключиц, по линии шрама, что остался с войны. Её глаза были тёмные, сосредоточенные. Никакой кокетливости. Только необходимость быть ближе, сильнее, целее.

— Не отпускай, — прошептала она.

— Никогда, — ответил он. Уже хрипло.

Он поднял её, и их тела соединились не как утешение, а как якорь, как ритуал возвращения к себе. Это не было идеализированной любовью из сказок — это было сродни заклинанию. Объятия были грубыми, почти отчаянными, как будто каждый хотел проверить, что другой — ещё здесь, ещё жив, ещё дышит.

Он целовал её запястья — те, что держали столько боли. Она шептала ему на ухо слова без смысла — просто звук, чтобы не сорваться в молчание. Когда всё стихло, и они лежали, сбив одеяло и сбросив остатки мира, Гермиона сказала:

— Эти люди из Ковена — они не просто жаждут власти. Они романтизируют страх. Делают из него инструмент.

— Мы их остановим, — сказал он.

— Только если сами не станем теми, кем они нас рисуют.

Он кивнул. И взял её руку — крепко. А потом — поцеловал ладонь. Не нежно, а как клятву.

Подземелья Министерства редко дышали чем-то, кроме пыли и заклятий тишины. Но именно здесь, за толстым барьером политического равнодушия, прятались древние архивы, переименованные в «Фонд Единства Ковена». Название звучало как лекарство — но Гермиона знала: под ним скрывались яды.

Она пробиралась в серой мантии куратора, заколка с магическим гравировкой в форме весов слегка покалывала висок, передавая импульсы заклинаний сокрытия.

Фальшивый пропуск она получила от неизвестного мага, чьё письмо пришло без подписи. В нём лишь одно: «Твои идеи стали опасны. Но и они тоже. Смотри в ячейке N2-K. Там, где Бэббедж спрятал страх».

Гермиона не дрожала. Просто вспоминала. Проклятие крови. Старую комиссию по чистоте. Речи в Визенгамоте, где её называли символом компромисса. Символ... а не человек.

Спускаясь по спиральной лестнице, она слышала, как стены шепчут старые имена. Боттом. Монтегю. Аббот. Всех их стерли из протоколов. Потому что были неудобны. Или опасны. Или... полукровки.

Когда она открыла ячейку, в воздухе заколыхалась магия. Пергаменты внутри хранили не столько текст, сколько намерение. Одно письмо особенно притянуло взгляд:

“Проект: Возвращение корня. Закон первородства. Переход власти по старым линиям. Очистка от шлака поколений. Программы распределения силы в обучении. Мера первая — Кодекс Ограничения.”

— Кто дал тебе этот доступ?

Голос сорвался из темноты, как кинжал.

Гермиона резко обернулась. В тени стоял мужчина — высокий, в черном, без отличительных знаков. Только знакомая сутулость и резкий, сухой голос...

— Дедалус Диггл?

Он шагнул ближе, глаза его были тусклы, будто что-то внутри него выгорело.

— Ты не должна была сюда приходить. Тебя могут убить.

— А ты? — тихо спросила Гермиона. — Ты же был с Орденом.

— Был. Но теперь я с выжившими. С теми, кто понял, что идеи — это валюта. А победа — это не война. Это её последствия.

— Ты поддерживаешь это? — она кивнула на пергаменты.

— Я понимаю, почему это появляется. Когда магия становится уязвима — сильные хотят контролировать слабых. Всегда. Но я здесь, чтобы сделать выбор труднее. Я — не их. И не твой. Я — посредине.

— Ты предаёшь...

— Нет. Я выбираю реальность. А ты? Ты всё ещё веришь, что можно всех спасти?

Он передал ей крошечную записку, спрятанную между двумя свитками. На ней был символ Ковена, перечёркнутый зелёным чернилами.

— Это из их будущего протокола. Кодовое имя: «Перелом». Они готовят ритуал. Неофициальный. Старое чистилище крови. Им нужно три линии: старинная кровь, королевская, и — та, что однажды сломала Хогвартс. Ты понимаешь, к кому ведёт последний след?

Гермиона побледнела. Гарри. И, возможно, она.

— Почему ты мне помогаешь?

— Потому что, Гермиона, если упадут те, кто сопротивляется — следующими будем мы. Все. Даже те, кто остался посредине.

Он исчез в заклинании распыления, оставив её одну среди дыхания архивов.

* * *

«Я обошла охранные заклятия, отключила печати… — мысленно перечитывала она свои действия, — …и обманула коллег. Своих.»

Не Гарри. Не Рон. Она сама. Своими руками.

Гермиона закрыла глаза. Где-то в груди щемило. Не потому, что её поймают, а потому что… она больше не чувствовала себя той самой девочкой, которая когда-то верила, что знание — это свет. Теперь это был нож. Острый, холодный, и направленный в спину тех, кто однажды доверился ей. И всё же… она не сожалела.

Гермиона глубоко вдохнула. Если бы снова пришлось выбирать — она бы выбрала то же. Потому что кто-то должен был узнать правду. Потому что история не имеет права повториться.

Гарри стоял в коридоре Министерства, сжимая в руках свиток с отчётом о пропаже из архива. Его сердце билось быстро, но голос оставался ровным, когда он вломился в офис Гермионы.

— Гермиона! — резко начал он, голос наполненный не только гневом, но и разочарованием. — Ты понимала, что творишь? Кража из архива Единства — это не просто нарушение протокола! Это подрывает всё, за что мы боремся!

Гарри медленно опустился на край стола, тяжело вздохнув. Его глаза искали в Гермионе хоть каплю сомнения или сожаления, но видел лишь решимость — ту же, что в момент кражи.

Гермиона отводила взгляд, её лицо горело, но в глазах был тот же огонь, что и всегда.

— Я не могла иначе, Гарри, — шептала она, — там хранятся документы, которые могут уничтожить невинных. Если мы позволим Единству контролировать магию нечистокровных, это будет концом всего, во что мы верим.

— Ты знаешь, что если об этом узнает Совет Единства, — сказал он, голос понизился, — нам всем придётся отвечать не только за свои поступки, но и за судьбу тех, кого мы пытаемся защитить.

— Ты поставила под угрозу нашу работу, — голос Гарри стал жестче. — Ты сама понимаешь, к каким последствиям это может привести? Министерство уже на грани кризиса. Если это всплывёт — нам конец!

Гермиона сжала кулаки, в которых дрожали пальцы.

В этот момент в офис ворвался Перси Уизли, его холодный взгляд обжёг атмосферу ещё сильнее.

— Гарри, Гермиона, — начал он, — мы находимся под пристальным вниманием руководства. Любое несанкционированное действие ведёт к дисциплинарным мерам. Вы должны понять — порядок важнее личных амбиций.

Гермиона подняла голову, её голос был тихим, но твёрдым:

— Иногда, Перси, порядок — это просто маска для бездушной власти. Мы рискуем всем, чтобы защитить тех, кто не может защитить себя!

Взгляд Гарри задержался на ней, и на секунду в воздухе повисло напряжение — смесь отчаяния, гнева и… чего-то более глубокого, почти неуловимого.

— Мы должны быть осторожны, Гермиона. Но ты должна была поговорить со мной прежде, а не действовать в одиночку.

Гермиона кивнула, чувствуя, как темная тьма и надежда сплетаются в ней, словно крепкая цепь — страшная, но единственная, что держит их на плаву.

И где-то внутри, сквозь страх и отчаяние, зарождалось нечто новое. Опасное. Упрямое. Это уже не была школьная прилежность. Это была решимость взрослых людей, которых никто не сломает — ни прошлое, ни закон, ни даже собственная совесть.

Тишина повисла между ними — тяжёлая, как предвестник бури. Будущее казалось зыбким, а стены Министерства — местом, где каждая тень могла стать врагом.