Право на жизнь (гет)

Лондон. Осень. Министерство.

Вечер, когда коридоры пустеют, и никто не слышит, как открываются запретные двери.

Гарри Поттер вошёл в архивный отсек Отдела авроров, не дожидаясь пропуска. Он шёл быстро, почти мимолётно, проходя мимо других сотрудников совсем незаметно. У него не было таких полномочий — но с ним давно перестали спорить.

Однако, он знал, что Она будет там.

Гермиона стояла у старого стола, зажатая между стопками закрытых дел. Её волнистые, пушистые волосы были отныне заключены в тугой пучок, от которого иногда болела голова, но некоторые проворливые пряди всё-таки выпадали из причёски каждый Божий день. И Гермиона не могла ничего с этим поделать, даже с помощью магии. Свет от тусклого магического фонаря скользил по её волосам. Девушка помассировала двумя пальцами свои виски, глубоко вздохнула, но всё же продолжила перебирать толстые тома, пока не услышали чьи-то столь знакомые шаги, от которых сердце Гермионы мгновенно сжалось. Она не обернулась, но знала, кто зашёл. Их молчание было не просто привычкой — это был язык.

— Опять работаешь на ночь? — резко спросил он, подходя ближе.

— А ты опять следишь за мной? — тихо, но не в шутку.

— Ты не отвечаешь на сов. — Гарри опёрся о край стола рядом с ней. — И не приходишь домой.

— Это не мой дом, — напомнила она. Голос ровный, но взгляд сжат, как кулак. Дом сразу напомнил девушке родителей, таких любимых и родных, таких не помнящих её по сей день..

Он усмехнулся. Тихо. Без радости.

— После всего, что было — ты правда хочешь, чтобы мы снова делали вид, что мы просто коллеги?

Пальцы её рук неконтролируемо дёрнулись, чего не утаив, увидел Гарри. Она наконец посмотрела на него. Её глаза — уставшие, злые, живые.

— А ты хочешь, чтобы всё снова пошло по кругу? Угроза, страх, ночь на холодном полу и кровь на мантию?

— Я хочу, чтобы ты перестала прятаться от того, что между нами. — Он наклонился ближе. — Это не уйдёт, Гермиона. Ни ты, ни я не умеем просто «отпустить».

Его слова эхом пронеслись по помещению и исчезли внезапно.

Пауза была недолгой. Она нервно сглотнула, повела плечами.

— У меня есть информация. — Она изменила тему. Почти.

— О чём? — Гарри поправил указательным пальцем очки, как делал это с первых школьных курсов.

— Один из оставшихся. Рабастан Лестрейндж. Он не мёртв. — Она смотрела в досье, но чувствовала, как его взгляд жжёт сквозь кожу.

— Где он? — голос Поттера спокойный, но в нём чувствовалось напряжение.

Девушка поджала губы, передавая Гарри значимую информацию.

— В Польше. В каком-то чёртовом подземелье.

— Когда выдвигаемся? — нетерпеливо спросил парень, быстро переворачивая длинные толстые страницы.

— Завтра. Только ты и я. Нотт заболел, Лонгботтом в декрете, остальные не справятся. — Она замолчала.

Он подошёл ближе, почти касаясь плеча Гермионы. Тишина была долгой, почти

И всё, что между ними — страх, усталость, влечение, долгая, невысказанная злость — зазвенело, как тонкая стеклянная грань.

Она хотела отстраниться. Но осталась. Только украдкой взглянула в сторону друга, который стоял рядом с ней слишком близко.

Тепло от его тела ощущалось слишком близко — раздражающе, знакомо. Не таким должно быть спокойствие между коллегами. Не таким должно быть облегчение после войны.

— Если мы поедем туда вдвоём, — тихо сказала она, почти шепча, — мы не можем позволить этому… случиться снова. Ни в лесу, ни после боя, ни между отчётами. Понял?

Гарри смотрел на неё пристально. Его глаза потемнели. Не от злости — от боли. И желания.

— Случилось — потому что это правда. Всё остальное — ложь, Гермиона.

— Правда? — она усмехнулась сухо. — Правда была в том, как я месяцами зашивала тебе форму, пока Рон пил в углу. Правда была в том, как ты смотрел на Джинни и не видел, что я рядом.

Она остановилась. Перевела дыхание.

— Правда в том, что я всё ещё здесь. А ты — всё ещё не знаешь, чего хочешь.

Он приблизился. Его рука коснулась её руки — неуверенно, как будто он боялся, что она отдёрнется. Она не отдёрнулась.

— Я хочу, чтобы ты была жива. Не в архиве. Не в пыльных отчётах. Не в этом самодельном забвении. — Его голос стал ниже. — Я хочу тебя. И ты это знаешь.

Она закрыла глаза.

Всё внутри дрогнуло. Страх. Гнев. Страсть, которая не знает слов «правильно» или «вовремя».

— Это неправильно, Гарри, — прошептала она, отстраняясь всё дальше и дальше от него. Она склонила голову вниз, пытаясь скрыть лицо полное смущения. Её волнистые прядки колыхались от прерывистого дыхания.

Она вскинула голову навверх, разглядывая на секунду тёмную, столь манящую дверь, и бегло покинула помещение, оставляя после себя аромат только бумажного пергамента и фруктовых духов.

Министерство магии не спит — оно дрожит. Как организм, отравленный воспоминаниями.

Гермиона снова задержалась допоздна. Её шея снова затекла, а пальцы рук болели от постоянных записей и подписей в различные статьи и досье. Это стало привычкой — но не из любви к работе, а потому что тишина в её пустой квартире казалась громче, чем вой прошлого. Порой, от этого на душе Гермионы становилось совсем пусто. Словно в её душе стоит только одинокое, сухлое дерево в безграничной, совсем иссушенной пустыне. Ни ветра, ни живого существа. Ничего.

— Ты не отвечаешь ему, — сказал Гарри, войдя без стука.

Она не обернулась, но знала, о ком он. Рука снова вздрогнула, а пальцы сжали перо с большей силой чем обычно.

— Он сам ушёл, — тихо сказала Гермиона, перелистывая страницу старой тетради обратно. — Я просто не зову обратно.

Речь шла о Роне. О когда-то её с Гарри лучшем друге, который несмотря на свою неряшливость вмиг ушёл. Он исчез из их жизней два года назад — внезапно, болезненно, но без скандалов. Просто ушёл. Сначала в Румынию к своему старшему брату Чарли. Потом дальше. Сейчас, возможно, где-то на границе мира маглов и чёрной магии.

— Он писал тебе, — сказал Гарри, приближаясь. — Я видел письмо. В архиве. Он хочет встретиться.

— Поздно. — Она обернулась, глядя на парня из подлобья. Ему казалось, что её глаза сверкнули чем-то чёрным. — Всё, что у нас было, закончилось, когда я поняла, что он всегда будет убегать. А я — нет.

Гарри молчал. Он никогда не осуждал Рона — слишком много раз сам хотел сбежать из этого мира, куда-то туда, где есть только Эдем. Но он не мог покинуть этот мир. Не мог уйти так просто.

— Есть новости, — продолжила она, не поворачивая головы в сторону Поттера. — Лестрейндж жив. Не просто жив — он собирает оставшихся.

— Кто в деле?

— Только мы двое. — Она помолчала. — Ты ведь всё ещё в этом? Несмотря ни на что?

Он посмотрел на неё. Прямо. Без щита.

— Я в этом, если ты — рядом.

Она хотела отвернуться. Хотела. Но не смогла.

Между ними — не роман. Не любовь, как в книгах. Не то, что мечталось в школьные годы. Это было другое. Более взрослое. Более тяжёлое. И в то же время — опасно притягательное.

Гарри вздохнул больше воздуха, хотел было что-то сказать, но в последний момент оступился, глаза дрогнули. Он повернулся к ней спиной, ступая своей дорогой, поди в квартиру на площади Гриммо, но в следующую секунду девушка воскликнула:

— Подожди!

Гарри будто ждал этого. Он в мгновение развернулся, а после нескольких размашистых шагов оказался в метре от неё.

— Рон.. он утонул в своей боли. В бутылке. И никто не видел, как он медленно исчезает. Это все моя вина, Гарри. Джинни тоже... она просто ушла. Как будто нас всех и не было рядом. — голос Гермионы вдруг сорвался, но она сдерживает себя чтобы не пускать горькие слёзы.

Она отводит взгляд, пытаясь собрать себя, свои мысли , свои чувства.

— А ты, Гарри... когда был с ней, с Джинни, ты даже не замечал меня. Я стояла рядом, словно призрак, который не достоин твоего взгляда.

— Я... я не хотел причинять тебе боль. Никогда. — Гарри сжал челюсть, его светлые голубые глаза отнюдь почернели от боли.

— Не хотел — значит не делал достаточно. Ты закрыл глаза на всё, что не хотел видеть. На мою борьбу, на мою боль. — горько прошептала девушка, с таким тихим отчаянием. Она положила холодные руки на его грудь сама того не замечая, продолжая тихо всхлипывать, нуждаться в поддержке Гарри. Слёзы сами катились по её щекам, но она не отпускала себя, продолжала бороться за свои мысли и чувства.

— Я была там, в тени, пока твой мир рушился. Ты выбирал других — Рона, Джинни, всех, кроме меня.

Гарри опускает голову, его голос становится слишком тихим:

— Если бы я мог вернуть время… — он аккуратно, словно боясь напугать дикое животное, протянул руку к её щеке. Медленно дотронулся, нежно вытирая слезу с её бледной щеки. — Мы женаты — ты помнишь? Это не просто подпись в бумагах, это обещание.

— Обещание... которое нам приходится скрывать. — Гермиона робко вздыхает, медленно качая головой. — Министерство не должно знать. Пожиратели всё ещё ищут нас. Если они узнают — это конец не только для нас, но и для всего, что мы пытаемся защитить.

Гарри не отрывал взгляда от Гермионы. Он был словно загипнотизирован своей собственной женой. Никто так не смотрел на неё. Хоть Гермиона и старалась не замечать этот чарующий взгляд мужа, но в глубине души ей было столько приятно, что сердце начало выбиваться из ровного ритма.

— Они движутся слишком быстро. Пожиратели давно перестали прятаться. Министерство пытается закрыть глаза, но мы с тобой — на передовой.

Гермиона нервно кивнула:

— Секретные отчёты говорят, что внутри самого Министерства есть изменники. Люди, которые подрывают наши усилия изнутри. Мы должны быть осторожны, иначе...

Она не договорила, но Гарри понял: если эта информация попадёт в чужие руки, весь их план рухнет.

Гарри наклонился к ней ближе, голос стал ниже, насыщеннее:

— Мы не только союзники в этой войне, Гермиона. Мы — друг для друга последний оплот..

Его рука мягко коснулась её щеки, взгляд горел тихой страстью, полной боли и решимости.

Гермиона слегка отстранилась, но глаза не скрывали её волнения:

— Мы связаны не только этой миссией, но и обещаниями, которые давали друг другу. — она тревожно схватилась за его руку. — Это — наш крест и наша сила. Но иногда я боюсь, что не сдержу того обещания, данного в церкви..

Гарри улыбнулся, хоть и с тяжестью на сердце:

— Тогда держись за меня. Вместе мы пройдем через всё.

В этот момент в дверь постучали. Его голос, жёсткий и официальный, прервал их момент:

— Гарри Поттер, Гермиона Грейнджер, ваше присутствие требуется в кабинете Министра. Срочно.

Они обменялись взглядами, понимая — битва только начинается, а игра в тени становится опаснее с каждой минутой.

Коридоры Министерства были тёмными, как будто само здание чувствовало тревогу, которая сгущалась внутри его стен. Гермиона шла чуть позади Гарри, прислушиваясь к собственному дыханию и отголоскам шагов. Ни один из них не говорил — между ними зависло молчание, плотное, как заклятие.

Они вошли в кабинет Министра. У кресла стоял Кингсли Шеклболт, лоб нахмурен, руки сцеплены за спиной. Позади него — магическая карта Британии, на которой вспыхивали тёмные пятна.

— Поступили сведения, которые вы не должны были видеть. И всё же... я рад, что именно вы — те, кто держит эту правду. Хотя она может вас разрушить. — ответил глухо Кингсли, так расстроенно и встревоженно. Однако, с ними министр мог позволить немного больше. Всё-таки, вместе войну прошли.

— Говорите прямо. — жёстко бросил Гарри.

— У нас предатель. Один из вас. Либо в вашем отделе, либо рядом. И этот человек передал имена всех авроров, работающих под прикрытием. — ответил министр и медленно поднял глаза, смотря на Поттера.

Гермиона почувствовала, как похолодела, а напряжение до ушей достигает своего пика. Она взглянула на Гарри. Он — каменное лицо. Но в глазах уже вспыхивал огонь.

Гнев.

Защита.

Кингсли смотрел на них пристально:

— Вас двоих пока не выдали. Но вас уже ищут. Вопрос времени.

Голос Гермионы срывается:

— Мы под прикрытием. Мы… женаты. Если это раскроется — они пойдут за нами первыми.

Кингсли медленно вздохнул, переводя взгляд с Гарри на Гермиону.

— Именно. Поэтому... ваш брак должен остаться тенью. Даже внутри Министерства. Особенно здесь. — предупредил Кингсли, переставляя тома книг в другое место.

Он вздохнул и достал из стола тяжёлую, толстую папку.

— Это личное дело "Тета". Агент, проникший в ближайший круг к Тёмным Остаткам. Его убили два дня назад. Но до этого он прислал последнее имя. Вам придётся допросить подозреваемого — Теодора Нотта. Он под домашним наблюдением, но его связи уходят глубже, чем мы думали.

Гарри:

— Он спас Гермиону в битве. Ты хочешь, чтобы она допрашивала его?

Кингсли перевёл взгляд на Поттера, не видя никакой проблемы:

— Или ты. Но будьте осторожны, Гарри. У Нотта больше мотивов, чем вы думаете. И у него — слабость к ней.

Гарри бросил взгляд на Гермиону. Внутри него начало медленно подниматься то, что он давно старался подавить.

Ревность. Недоверие.

И ещё нечто более тёмное — страх потерять её. Не в бою. А кому-то, кто лучше умеет притворяться.

Дом Тео Нотта располагался на окраине старого маггловского района. За высокими заброшенными фасадами скрывалась укреплённая усадьба с чарами, старыми как сама магия. Гарри и Гермиона молча стояли у ворот, прежде чем он протянул руку и постучал. Вспыхнул защитный щит — и тут же исчез. Их ждали.

Нотт открыл дверь. Он был спокоен. Его темные, слегка волнистые волосы были как всегда блестящими. Черты лица — благородные, даже изящные, как у статуэтки. Только глаза... в них затаилась усталость и что-то слишком острое, чтобы быть добром.

— Поттер. Грейнджер. Или теперь просто Мистер и Миссис?

Гарри сжал челюсть, Гермиона сделала шаг вперёд, взгляд холоден.

— Мы пришли по делу. Нам нужно поговорить о "Тете".

Нотт коротко кивнул и пропустил их внутрь. Дом был почти пуст. Только артефакты на полках — древние, запрещённые. Гермиона прошла мимо них, как будто не замечая.

— Я знал, что вы придёте, — сказал Тео, усевшись в кожаное кресло. — У нас в Министерстве больше кротов, чем вы думаете. И я знаю, кто передал ваши имена.

— Тогда говори. Или мне вытянуть это из тебя. — напряжённо предупредил Гарри

— Я бы рассказал... если бы знал, что мне поверят. Особенно ты, Гермиона. Ты всё ещё помнишь, как я вытащил тебя из того леса? — усмехнувшись, Нотт повернулся к Гермионе.

Она замерла. Те минуты, когда магия разрывала воздух, и тьма была на расстоянии дыхания, всплыли в памяти. Он тогда действительно спас её. В её памяти вновь ожило воспоминание, которое начиналось так:

Лес. Влажная земля. Дым и кровь вперемешку с дождём.

Гермиона лежала у корней старого вяза, дышала сквозь сжатые зубы. Проклятие разорвало её левое плечо — огненная боль сковала всё тело. Рядом — ни Гарри, ни Рона. Только хаос и чьи-то чужие крики.

И вдруг — тишина.

Шаги. Медленные. Но, казалось, не враждебные. Она напряглась — пальцы судорожно сжали её поломанную палочку.

— Ты истекаешь кровью.

Голос. Холодный. Узнаваемый.

Теодор Нотт.

Один. В чёрной мантии без символов. Без знака Пожирателей. Без флага.

Гермиона в отвращение сморщилась, фыркнула, что были силы. Она сжимала почву нечистой земли, а её одежда, волосы, кожа были запачканы в грязи, в которой по мнению чистокровных прихвостней Тома Риддла и принадлежало находиться.

— Убей меня, если пришёл за этим. — Она едва могла говорить.

— Глупо тратить такие слова, когда ты не можешь даже подняться.

Он присел рядом. Внимательно посмотрел в глаза. И впервые она заметила — там не было ярости. Только тоска и яркая жалость.

— Почему ты здесь?

— Я ищу... выход.

Он снял перчатку. Касание его пальцев было ледяным, но точным. Он знал, как останавливать кровь.

— Ты всё ещё за них?

— А ты всё ещё против?

— Я — за себя. Это безопаснее.

Он разорвал ткань на её плече, наложил старое латинское заклинание, которое девушка слышала только на третьем курсе.

Она дёрнулась. Тело задрожало с новой силой от страха. Послышался звонкий вскрик.

— Тише. — Нотт мгновенно закрыл ей рот своей рукой. — Я не убью тебя сегодня.

— Почему? — она быстро скинула его руку с себя, приподнимая брови в замешательстве и удивлении.

— Потому что ты — единственный человек в этом аду, кто смотрит мне в глаза, а не через них.

Она молчала. Только сильный ветер разгонял эту глубокую тишину.

— Мы больше не дети, Грейнджер.

— Знаю. И всё равно ты... чужой.

Он посмотрел на неё пристально.

— Ты не понимаешь, насколько. И как бы ты ни старалась, ты — тоже.

Он поднял её. На руках.

Понёс через дым.

Без слов. Без знака.

И с того дня — в ней поселилась тревога, которую она не могла назвать иначе.

Гермиона очнулась от воспоминания с её бывшим слизеринским врагом и тихо спросила, всё ещё глядя тому в глаза:

— Зачем ты это сделал?

— Потому что знал, что в тебе есть что-то, ради чего стоит сгореть. Но, видимо, поздно... ты уже с другим. Хоть и тайно. — хмыкнул Нотт с ехидной улыбке на лице.

Однако, если приглянуться, если не гьращатьнимание на его развязное поведение и другие фразы, можно заметить насколько ему безотрадно знать её положение. Щемящее чувство в его слизеринском сердце давно поселилось в груди, но оно так и не уходило. Чтобы он не делал..

Гарри шагнул ближе, голос — низкий, тяжёлый:

— Если ты пришёл, чтобы играть в чувства — ты выбрал не того врага.

Нотт насмешливо посмотрел прямо ему в глаза, хватая с ближайшего столика бутылку огневиски.

— Нет, Поттер. — ответил Нотт, открывая бутылку одной рукой. — Я пришёл дать вам имя. Но только ей. — указал он головой в сторону Грейнджер.

Теодор вытянул кусок пергамента из собственных серых брюк и протянул Гермионе. Рука чуть коснулась её пальцев — жест нежный, и Гарри это заметил. Казалось, Нотт сделал это не специально, если бы не его довольная физиономия и подмигивание взбешенному Поттеру.

Гермиона прочитала вслух:

— "Астория Гринграсс. Пережила мужа. Примкнула к ним. И теперь — она та, кто вытаскивает информацию прямо из Министерства".

Молчание. Гарри шагнул назад. Это имя — часть прошлого Драко Малфоя. Его школьного врага. Связь Малфоя с Асторией — древняя, опасная.

— Она... мертва. Или нет? — спросил Гарри едва слышно, подходя к Гермионе ближе.

— Некоторые мертвецы ходят лучше живых. А вы... не единственные, кто скрывает брак. — криво улыбнулся Нотт, будто его само передёрнуло от этих слов.

— О чём ты говоришь? — спросила Гермиона, передавая пергамент Гарри.

Нотт медленно встал. Взгляд его стал ледяным. Движения сдержанными.

— Я говорю, что вы лишь пешки. А королева уже прошла через ваши ряды.

Они спустились ниже уровня хранилищ, туда, где даже эльфы не работали. Туда, где пыль была не пылью, а останками чужих секретов. Министерство хранило свои позорные главы не в архивах, а в глубине. Место называлось Картотека Молчания. Формально — не существовало.

— Всё, что мы найдём здесь, останется между нами, — тихо прошептала Гермиона, когда за ними захлопнулась массивная дверь с барельефами заклятий.

— У нас даже брака нет на бумаге. Почему бы и тайну к тайне, — отозвался Гарри, но его глаза были не насмешливы, а насторожены.

Им выдали лишь четыре слова: "Скорлупа Истины. Слой первый."

Это была загадка. Или приговор. Зависело от того, как прочитать.

Внутри, между пыльных шкафов и закрытых стеллажей, они нашли ящик под печатью рода Нотт.

— Тео? — Гермиона нахмурилась.

— Лорд Нотт давно не в игре, — Гарри сжал палочку. — Но может быть, это связано с его сыном.

Она наклонилась и прочла:

"Откроется тому, чья кровь знает стыд."

— Это про меня, — прошептала Гермиона. — Моя кровь... маггловская. В ней всё, чего они боятся.

Она провела кончиком пальца по гравировке. Ящик дрогнул, крышка с глухим шорохом раскрылась — и внутри оказался сосуд с чёрным дымом, пульсирующим, словно живой.

Изнутри послышался голос Теодора Нотта:

— Если ты слышишь это, значит, правда ближе, чем тебе удобно. Гермиона. Ты не должна была сюда спускаться. Уходите, пока не поздно. Он уже здесь.

— Кто "он"? — Гарри резко отшатнулся, но было поздно.

Темнота вырвалась из сосуда, оплела их, как щупальца. Магия в палочках угасла.

— Гарри! — Гермиона схватилась за его руку.

Он держал её. На этот раз — крепче. Не отпускал.

Из теней выступила фигура в чёрной мантии, с металлической маской на лице. Рука у него была вместо обычной — руна, горящая прямо на костях.

— Авроры-невидимки. Лжебрачная пара. Как мило.

Гарри шагнул вперёд. Без палочки.

— Кто ты?

— Один из тех, кто остался после Поттера и его финальных побед. Те, кому не дали умереть красиво.

Маска откинулась.

Это был Стан Шанпайк. Бывший Пожиратель, пропавший без вести после Войны.

Стан Шанпайк выглядел как человек, чей внешний вид сам по себе мог насторожить. Его бледное, узкое лицо с резкими скулами было обрамлено редкими, неухоженными чёрными волосами, слегка взъерошенными, будто он только что вышел из тёмного переулка. Глаза — узкие, холодные, цвета темного янтаря — мерцали хитростью и жадностью, а тонкие губы скривились в гадкую, вызывающую ухмылку, будто он уже заранее праздновал свою победу.

Он носил потёртый, но чистый чёрный сюртук, с серебристыми пуговицами, которые едва поблескивали в тусклом свете. Вокруг шеи болтался слегка поношенный шарф тёмного оттенка, придавая ему вид человека, привыкшего сливаться с тенями. На руках — кожаные перчатки, скрывающие следы былых схваток и тайн.

Его походка была лёгкой и уверенной, а взгляд, устремлённый на Гермиону, был полон холодного расчёта — он изучал её как потенциальную женщину в своей постели, не скрывая амбиций и желания завоевать её любой ценой.

Гермиона пошатнулась.

— Его же казнили…

— Нет, — Стан гадко улыбнулся. — Меня спрятали. И теперь я возвращаюсь. Чтобы напомнить вам: правда Министерства страшнее Волдеморта!

После его слов Гермиона почувствовала, как по коже пробежали ледяные мурашки — тонкая дрожь, будто тень чего-то опасного коснулась её души.

Она невольно сжала руки в кулаки, пытаясь сохранить контроль, но внутри всё словно пылало и вздымалось волнами, заставляя её чувствовать себя одновременно уязвимой и живой.

В тот момент Гарри стоял рядом с Гермионой как непоколебимая скала — его лицо оставалось холодным и бесстрастным, будто слова Шанпайка вовсе не могли коснуться его. Ни тени эмоций, ни сомнений — только строгая профессиональность, которая исходила от него с каждой чертой.

Он держал позу уверенного защитника, не позволяя себе ни малейшего проявления раздражения или страха. Его взгляд был направлен не на пустые речи Станка, а на Гермиону — словно молчаливо обещая, что пока он рядом, никакие угрозы не пройдут. Эта невозмутимость давала ей силу и спокойствие, позволяя не поддаваться внутреннему напряжению и оставаться собранной даже в самые мрачные моменты.

Стан легко вынул второй сосуд.

— Это не миссия, Поттер. Это ловушка. Добро пожаловать домой.

Когда сосуд с тенью треснул, казалось, сама смерть прошлась по полу. Камни почернели. Воздух запел. Гермиона сделала шаг назад — и едва не рухнула. Пространство дрожало, как ткань над огнём.

Гарри толкнул её за каменный обломок.

— Не смотри на него! Он заклинанием стягивает волю. Старый магический паразитизм. Только слух и запах!

Но голос Стана был уже внутри их разума. Без слов, без звуков. Он касался их стыда. Их боли. Их самых тёмных мест. Он был опухолью, отравляющей всё живое и очерняя всё светлое.

— Ты всегда хотела быть "чьей-то". Даже когда спасала всех, ты хотела, чтобы он заметил. А он — нет. Он был с Джинни. Тебя жалел. Ты была для него удобством.

Гермиона вжалась в пол. Не от страха — от правды. Такой неудобной.

— Замолчи... — прохрипела она, сжимая руками свою голову, — ты не знаешь...

— А ты, Поттер… Герой. Легенда. Мальчик-Который-Выжил. Но когда последняя битва закончилась, ты понял, что всё, что у тебя есть — это долг. Не выбор. И вот ты здесь, живёшь ложью, спишь с женщиной, которую никогда не заслуживал. Не потому что ты хочешь… а потому что она единственная, кто не забыл, кто ты был.

Кровь застыла. Гарри поднял голову, глаза полыхали. Он схватил жену за руку, выдергивая кинжал из сапога. Старый, серебряный, с вырезом «Сириус».

— Держись за меня. Сейчас будет больно.

— Что ты...

— Аппарировать отсюда нельзя. Но мы можем пройти через «тоннель».

— Какой тоннель?! — Гермиона отпустила его руку, отступая на пару шагов назад.

Он разрезал воздух — и тот зашипел.

— Один из старых чёрных ходов Министерства. Им пользовались только в случаях... когда не всех хотели вернуть.

Гарри обернулся, протягивая свою руку. Гермиона посмотрела на него — и, несмотря на страх, вложила свою ладонь.

— Ты уверен?

— Нет.

Однако, они шагнули.

Камни сжимались вокруг них, как живые. Каждый шаг отдавался плачем и эхом чужих голосов. Впереди — чёрная вязкая стена. Позади — Стан, кричащий:

— Вы уже не выйдете теми, кем были!

Гарри закричал, прочерчивая магию в воздухе.

— Eximo Umbrae!

Тьма распалась. Они выпали на пол древней пыточной камеры, забытой секции Министерства. Дыхание сбилось, руки сжимались в судорогах. Магия горела в венах.

Гермиона лежала на спине. Кровь из носа. Пальцы дрожали. Голова раскалывалась.

— Гарри… — едва слышно.

Он схватил её за локоть, не отвечая. Только дыхание в ухо:

— Я здесь. Я не отпущу тебя.

Они остались лежать на холодных плитах. Угли страха дымились внутри. Тьма не ушла. Она вошла в них.

И теперь — только начиналось.

Министерство уже не было безопасным. Оно было голодным.

Сводчатые коридоры гудели, как глотки, наполненные старой магией. Гермиона шла первой, за её спиной — Гарри, напряжённый, с заклинанием у самого языка. Они несли документы, которых не должно существовать. Им грозил не арест — исчезновение.

Но даже сейчас — когда всё рушилось — между ними была искра. Не флирт. Не игра. Огонь, который они слишком долго гасили, чтобы остаться «правильными».

— Знаешь, — сказал Гарри, когда они остановились в нескольких метрах у двери архива, — ты была права.

— В чём именно? — она обернулась, приподнимая брови.

— Что мы живём не своими жизнями. Не той правдой. — ответил Гарри, рассматривая каждую чертинку её лица. — Я устал прятать то, что между нами. От страха, что это разрушит всё, что я пытаюсь сохранить.

Гермиона отступила на шаг, но глаза её горели — не от упрёка, а от боли и желания.

— Ты боишься потерять контроль, — сказала она холодно, — но мы уже давно потеряны. Это не про нас и мир вокруг. Это про то, что мы сами прячем в себе. В этом молчании — целые вселенные, Гарри. — Гермиона зорко взглянула на него.

Он приблизился, дыхание стало тяжёлым, голос — почти хриплым.

— Я хочу сломать это молчание. Не потому что уверен, что это спасёт нас. А потому что иначе я просто не смогу спокойно жить от того, что не смогу быть с тобой честным.

Гермиона сделала маленький шаг вперёд.

— Честность стоит дороже любых страхов, — сказала она, — но она не прощает слабость.

Гарри взял её лицо в ладони, пальцы касались кожи как ножи и одновременно как спасение. Гермиона зажмурилась от усталости, освобождая себя от строгих взглядов и мыслей, позволяя человеку напротив быть с ней сеи секунды.

— Тогда пусть будет так. Я выберу тебя — даже если это будет моей последней битвой.

Её губы дрогнули, словно сдерживая крик страсти и отчаяния. Её ресницы затрепетали, дыхание затруднилось.

— Тогда не отпускай меня, — прошептала она, осторожно опуская голову на его плечо.

Её голос был едва слышен, но в нём таилась некая решимость, но в то же время робость и неуверенность в своих действиях.

Гарри не ответил сразу — он смотрел на неё с такой глубиной, что у неё словно замерло сердце. Его руки осторожно обвили её талию, словно боясь причинить боль, но в этом прикосновении уже пылала страсть, которую нельзя было скрыть.

Чувствуя мужской одеколон Гарри, девушка коснулась кончиком своего носа шеи мужа, ощущая насколько приятно его чувствовать.

Вдруг Гарри схватил Гермиону за руку, и они, не оглядываясь, рванулись по коридору, сердце девушки бешено колотилось в груди. Вскоре перед ними открылся незнакомый кабинет — дверь была приоткрыта, словно приглашая укрыться внутри. Они влетели туда, едва не задыхаясь от напряжения и страха, быстро закрыв за собой дверь.

В тесном помещении с тусклым светом их дыхание медленно выравнивалось, но напряжение не отпускало — стены казались чужими и холодными, но в этот момент они были их единственным убежищем от грозящей опасности снаружи. Гарри бросил взгляд на Гермиону, и в этом взгляде читалась смесь облегчения и беспокойства — внутри их обоих бурлили эмоции, которые пока никто не решался произнести вслух.

Он не стал долго ждать. Его руки обвили её талию крепче, притягивая ближе, а губы встретились с её в поцелуе, который не оставлял сомнений — это не была игра. Это был вызов. Вызов им самим, страхам и темноте, что их окружала.

Гермиона положила руки ему на плечи, медленно спуская на его грудь, обтянутую чёрной, строгой рубашкой. Рука Поттера на секунду сжала её пучок, но в следующую секунду волнистые, пушистые волосы Гермионы расспылись по её плечам, касаясь щеки мужа.

Каждое касание было словно вспышка в ночи — жестокое и нежное одновременно. Они знали цену своей близости, но желали друг друга сильнее, чем страх.

Гермиона отвечала на страсть, которую долго подавляла, растворяясь в ощущениях, которые приносил Гарри — холод его решимости и жар прикосновений, как обещание, что в этом хаосе они найдут друг в друге опору.

Гермиона дрожала, но не от холода — от эмоций, которые переполняли её и которые она редко позволяла себе показать, особенно на работе, где они практически всегда рядом. Она прижалась к нему, чувствуя, как его дыхание становится всё тяжелее и более решительным.

— Гарри… — прошептала она, и голос её стал чуть тише, почти невнятным, — я… я боюсь, что это всё слишком быстро. Что мы потеряем контроль.

Он улыбнулся, мягко, без привычной самоуверенности, скорее с теплом и пониманием. Он мягко погладил её висок, продолжая большому пальцу его поглаживать.

— Тогда позволь мне вести, — сказал он, — а ты просто доверься.

Её губы дрогнули, и она выпустила лёгкий вздох, который вырвался почти невольно.

— Мне всегда казалось, что я не умею доверять… — сказала она тихо, немного жмурясь от волнения, — что я… что я слишком много думаю.

Гарри нежно коснулся её лица, и она едва сдержалась, чтобы не закрыть глаза и не уйти в этот миг целиком.

— Иногда думать — это единственное, что спасает, — ответил он, — но сейчас — не время для мыслей.

И тогда их губы встретились снова — на этот раз с тихой решимостью, но с той же глубиной, которая заставляла всё внутри дрожать.

Гарри провёл рукой по её спине, держа Гермиону близко, но осторожно, будто боясь её сломать.

Она шептала в ответ непонятные слова, маленькие глупости, чтобы хоть как-то скрыть дрожь в голосе:

— Ты… ты такой сумасшедший… а я — такая обычная…

Гарри усмехнулся, прижав Гермиону к себе сильнее, его взгляд был одновременно мягким и пылающим огнём.

— Обычная? — прошептал он в ответ, — ты для меня — нечто большее, чем кто-либо другой. Даже в твоей обычности я вижу силу, которой нет ни у кого.

И в этом мраке, под сводами, где раньше хранили дела по пыткам и казням, раздался шепот её заклятия-глушителя. Чтобы никто не слышал их правды. Никто, кроме них.

Гермиона стояла у окна, держа в руках пожелтевший пергамент. Записка без подписи, но почерк был ей до боли знаком: Гарри. Он снова ушёл один. Он всегда так делал — замыкался, прятал боль за долгом.

Она устала гадать, где проходит граница между "спасти мир" и "потерять себя".

И именно в этот вечер — среди старых дел, грязных окон и чужих голосов — она вспомнила то лето. Когда им было по семнадцать.

Последнее лето до войны.

Тогда они сидели на холме за «Норой», в том самом месте, куда редко кто заглядывал — слишком далеко от оживлённого сада, слишком открыто для тех, кто хотел спрятаться. Но им не нужно было прятаться друг от друга. Только быть.

Тёплый летний ветер шевелил волосы Гермионы, поднимал отдельные пряди и мягко касался её щёк, словно что-то неживое тоже хотело успокоить её тревогу. Солнце клонилось к закату, и багряный свет ложился на её лицо — на тонкие черты, уставшие глаза. Гарри смотрел на неё сбоку, не пытаясь перебивать её молчание. Оно было важным.

Длинная трава на холме колыхалась, напоминая поверхность моря. Позади, внизу, дом казался маленьким, будто игрушечным. Оттуда доносился смутный гомон семейных голосов и посуда на кухне, но до этого места доходил лишь глухой отголосок — как эхо другой жизни, той, что осталась внизу.

Гарри начал что-то рисовал палочкой в воздухе — узоры, похожие на кометы. Гермиона звонко смеялась впервые за долгое время, хватаясь за живот от сильных эмоций. Гарри тогда выглядел иначе — измученный, исцарапанный, но в глазах у него горел огонь. Не гнев, не страх — что-то другое. Настоящее.

— Гермиона, — он вдруг замолчал.

Она повернулась к нему, удивлённо — Если… если я не доживу… Ну… Если что-то пойдёт не так. Ты бы…

— Гарри.

— Послушай. Я просто… Если бы всё было иначе…

Он вдруг выдохнул. И тихо, почти неслышно, сказал:

— Я бы женился на тебе.

Тишина в укрытии на краю леса была почти неживой, нарушаемая только шорохом листьев и треском костра. Гермиона сидела, обхватив колени руками, всматриваясь в отблески далёких звёзд.

— Гермиона, — сказал он тогда тихо, почти растерянно, — если мы переживём ты...ты выйдешь за меня?

Она помнила, как её сердце в тот миг будто застыло. Сколько лет она была рядом. Сколько раз прятала чувства за разумом, заботой, книгами. А он — Гарри Поттер — вдруг нарушил всё её хрупкое равновесие.

— Ты не обязан говорить это. Из-за войны, из-за страха... — она тогда шептала, не зная, как смотреть ему в глаза.

— Я обязан только одному: быть честным с тобой, — он чуть сжал её ладонь. — Я не знаю, что будет завтра. Но если оно придёт — я хочу, чтобы ты была рядом. Не как друг, Гермиона. Как всё.

Она тогда не ответила сразу. Она просто положила голову ему на плечо и осталась так до рассвета. И только утром, уходя, прошептала:

— Да, если мы выживем.

Теперь, в темноте другого времени и другой битвы, она вспоминала это не как юношескую слабость, а как клятву. Тихую, неприметную, но непоколебимую.

В ту ночь лес не казался Гермионе убежищем. Он дышал чем-то сырым, гниющим и чужим. Ветви над головой скрипели, как старые кости, а костёр казался слишком ярким, будто кто-то — или что-то — может увидеть их отсюда.

Она обняла себя за плечи. Внутри — тишина. Даже не боль. Усталость, как ледяной осадок на дне.

«Если мы выживем...» — тогда это казалось красивой формулой, почти игрой. Гарри — юноша с глазами, полными ран — протягивал ей предложение, как последнее окно перед прыжком. А она... Она была слишком умна, чтобы поверить в счастье, но слишком человечна, чтобы отказаться.

Теперь всё стало иначе. Они выжили. И оказались в ловушке.

Брак стал не радостью, а завесой. Приказ. Покров. Тайна. Слишком интимная, чтобы делить её с миром, и слишком уязвимая, чтобы чувствовать себя в безопасности рядом даже друг с другом.

Она знала, что Гарри страдал. Но страдал молча. Без сцен. Без крика. Его боль жила в поступках: в том, как он смотрел, когда думал, что она не видит; в том, как касался её, будто боялся, что это сон, и она исчезнет.

Гермиона давно научилась жить на пороге — между страхом и разумом, долгом и сердцем. Но сейчас, глядя в огонь, она чувствовала, как медленно исчезает. Не физически. Глубже. Та, кем она была, кем мечтала стать... растворялась в чужих приказах, в нужде, в тайне.

Сзади раздались шаги. Тихие, уверенные. Гарри. Она не оборачивалась — знала, это он.

Гарри сжал её ладонь чуть сильнее — не как влюблённый, а как напарник на краю обрыва. Но в его взгляде всё равно было то, чего Гермиона не могла не заметить. Что-то, что нельзя было назвать словами — только чувством, от которого хотелось то ли остаться, то ли сбежать.

Она вздохнула, опуская глаза.

— Нам нельзя это чувствовать, Гарри. Это разрушает нашу работу. Это делает нас уязвимыми в Министерстве.

Он горько усмехнулся.

— Мы давно уже не броня.

Их недолгий разговор оборвался визгом патронуса — серебряный сокол влетел между ними, мерцая холодным светом. Сообщение было кратким, безэмоциональным:

— Поттер, Грейнджер. Немедленно в отдел надзора. Перси Уизли ждёт. Срочно.

Гермиона посмотрела на Гарри. Он сжал губы. Её плечи опустились. Всё снова возвращалось в прежнее русло — протокол, ведомства, отчёты, маски, записи, интриги.

— Кажется, у нас опять есть работа, — сдержанно сказала она, поднимаясь.

— Как будто у нас когда-то её не было, — буркнул Гарри, стряхивая пепел с мантии.

И в этот момент ни один из них не сказал то, что на самом деле хотел. Потому что на работе чувства убивают быстрее, чем заклинания. А в кабинете Перси Уизли не прощают ни малейшей слабости.

Темный коридор Министерства был непривычно тих. Их шаги глухо отдавались от каменных стен, и с каждой ступенью вниз казалось, что воздух становится плотнее, как перед грозой. Магия здесь всегда была другой — словно законсервированной, пропитанной страхами и тенями прошлого.

Кабинет отдела надзора находился в самом сердце министерского лабиринта — под уровнями судебного архива и бывших допросных залов. Именно здесь Перси Уизли обосновался после своей молчаливой, но фанатичной реконструкции порядка. Он не кричал. Он не угрожал. Но его холодная одержимость порядком могла сломать кого угодно.

Дверь отворилась сама, пропуская Гарри и Гермиону внутрь. Уизли не встал. Сидел, как всегда, за идеально чистым столом, пергаменты разложены по углам, чернильница полна, взгляд — стальной.

Кабинет Перси Уизли был пугающе безукоризненным. Каждая папка на своём месте, ни пылинки, ни разбросанных перьев. Даже часы на стене тикали так ровно, что казалось — они отмеряют не только время, но и терпение самого Перси.

Он сидел за массивным дубовым столом, спина идеально выпрямлена, мантия без единой складки. Его холодный взгляд переместился с Гарри на Гермиону и обратно.

— Вы опоздали, — сказал он, закрывая красную, тонкую папку.

— Мы выполняли приказ, — ровно ответила Гермиона, впервые за долгое время встав прямо, будто снова была той, прежней, девочкой с законами в голове. Только теперь — с темными тенями под глазами и воспоминаниями, которые невозможно было стереть.

— И всё же, — Уизли наконец опустил глаза, — в ваших действиях были зафиксированы отклонения. Вы пересекли границу третьего сектора, хотя получили приказ ограничиться внешним наблюдением.

— Вы превысили протокол, — бросил он сухо. — Самовольное вмешательство в дело, находящееся в ведении Отдела контроля магических перемещений, без утверждённого ордера.

Гарри поморщился, склонив голову на бок:

— Мы предотвратили утечку тёмных артефактов, Перси. Думаешь, ордер подоспел бы быстрее?

— Речь не о скорости, — отрезал Уизли. — Речь о порядке. Об ответственности. Мы больше не в подполье, Поттер. Мы Министерство.

Гарри шагнул вперёд.

— Если бы мы этого не сделали — ты бы сейчас сидел не за столом, а писал бы отчёт об очередной смерти. Они были на шаг от провала Закона о защите кровных связей.

— Не тебе решать, Поттер, — спокойно, но жестко произнёс Перси. — Ты больше не Избранный. Ты — аврор. И если будешь продолжать идти на поводу у своих эмоций...

— Скажи прямо: если я не стану как ты? — перебил Гарри, в голосе которого впервые за долгое время прозвучала горечь.

Гермиона молчала. Она знала — вот он, очередной рубеж. Их внутренняя война, разворачивающаяся параллельно с теми, что были снаружи. Здесь, среди приказов и подчинения, они снова были втянуты в игру, где никто не выигрывает.

Уизли перевёл взгляд на неё.

Гермиона молча сжала пальцы на коленях. Она чувствовала, как Перси смотрит прямо на неё.

— А вы, миссис Поттер... — он сделал акцент на фамилии с лёгким оттенком раздражения, — ...были одной из самых блестящих выпускниц Хогвартса. Вы — лицо юридического отдела. И всё же подписались под этим... безрассудством?

Она выпрямилась. Глаза её были спокойны, но голос — сталь под шёлком:

— Я подписалась под тем, что спасает жизни, Перси. Иногда законы отстают от угроз. Мы не нарушили закон — мы сделали выбор. И я готова объяснить это перед судом, если потребуется.

Перси откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди. Его губы дрогнули — не то в попытке усмехнуться, не то в раздражении.

— В этом и проблема, Гермиона. Вы оба всё ещё действуете как партизаны, а не как авроры. И однажды... — он взглянул на Гарри, — ...однажды ваша страсть станет вашим же приговором.

Тишина. Лишь часы всё тикали — ровно, так хладнокровно.

Перси чуть прикрыл глаза.

— Отдохните пару дней. Отдел надзора передаст вам дело, в котором вам не придётся никого спасать. Бумаги. Анализ. И если снова решите пойти против системы — будьте готовы к последствиям. Даже вы, Гарри.

Гермиона стояла, будто вырезанная из камня, только пальцы дрожали. Когда она заговорила, голос её был тише обычного, почти шепот:

— Мы слишком много видели, чтобы верить в бумагу, а не в людей. Мы выбрали не беспорядок — мы выбрали совесть.

Перси встал. Его тень вытянулась на пол между ними, ровная и холодная, как след от клинка.

— Тогда будьте готовы. Потому что совесть — это то, за что вас первыми и придадут. И когда это случится — Министерство не будет вашим щитом.

Тишина рухнула на комнату, как замок на дверь. Только тиканье часов продолжало отсчитывать — может быть, не минуты, а остатки веры в то, что их борьба всё ещё имеет смысл.

Когда Гарри и Гермиона вышли, не сказав ни слова, за ними захлопнулась не просто дверь. Закрылся старый мир — и впереди остался только хрупкий путь во тьме, где каждый шаг теперь был выбором.

Коридоры Министерства были пусты. Лишь отдалённый скрежет пера, да эхо от шагов охраны, словно напоминали — здесь всё ещё живут тени. Гарри шагал первым, плащ сливался с темнотой, а Гермиона шла рядом — молчаливая, уставшая, но не сломленная.

— Перси прав, Гарри — выдохнула она наконец, глядя в холодный камень стен. — Мы не верим. Мы просто... не можем больше лгать.

Гарри остановился, обернулся, посмотрел на неё. Под светом магического фонаря его лицо выглядело старше. На лбу — свежий след шрама, чуть покрасневшего от напряжения.

— Мы и не обязаны верить, — сказал он. — Только делать то, что никто другой не решится.

Гермиона посмотрела на него, и её взгляд был тяжёлым — не от упрёка, а от боли.

— А если мы не сможем? Если закончим жизнь как Скраймджер, как Тонкс... как все, кто думал, что сможет изменить мир?

Он подошёл ближе, коснулся её щеки. Его рука была горячей, но глаза оставались холодными.

— Даже не думай об этом. Мы достойны лучшего.

Она прижалась к нему, не потому что хотела, а потому что не могла иначе — как будто только в этом касании ещё оставалась жизнь. Гарри обнял её крепче, и в эту секунду в темноте кто-то прошёл за углом.

Они резко разошлись. Шорох. Оклик. Чей-то силуэт замер на миг — и исчез.

— Это было предупреждение, — прошептала Гермиона.

— Или приглашение, — ответил Гарри. — Нам сообщили, что сегодня ночью кто-то пройдёт через отдел артефактов. Кто-то, кого считали мёртвым.

Гермиона побледнела, поднося руку к почти белому лицу:

— Кто?

Он посмотрел на неё пристально, глубоко вздыхая:

— Селвин. Его имя снова появилось в списках выживших. А его след ведёт к Отделу Тайн. Ты знаешь, что это значит.

Она кивнула. Сердце билось глухо. Воздух стал тяжелее, как перед бурей.

— Спускаемся туда? — спросила она, уже зная ответ.

Гарри на миг закрыл глаза.

— Мы возвращаемся.

Тишина Отдела Тайн не была обычной. Она дышала. Она наблюдала.

Каждый их шаг отзывался не эхом, а будто чужим дыханием в затылок. Гарри шёл первым, палочка была сжата намертво в руке, а заклинание Lumos едва касалось полированных стен. Гермиона держалась рядом — тихо, сосредоточенно, без иллюзий.

— Зачем они активировали зал вращающихся дверей? — прошептала она. — После войны вход туда закрыли.

Гарри не ответил. Он знал. Кто-то изнутри открыл путь.

Когда последняя стена сместилась, перед ними возник знакомый силуэт. Девушка. Светлая мантия, волосы, заколотые заколкой с гербом Бонсов. Сьюзен Боунс стояла у артефактной стены, отражённая в мерцающих кристаллах, и смотрела в себя. Женщина лет тридцати с хвостиком, но время сделало с ней то, что не сделали дуэли: сдвинуло лицо на полтона. Улыбка казалась чуть шире, чем нужно, взгляд — задержанным на секунду дольше. Её добродушие умерло в ту ночь, когда Министерство подписало закон о "контроле особых лиц", и с тех пор оно не воскресало.

Сьюзен носила строгую мантию не министерского образца, а ту, что надевали в древних отделах: глубокий синий с серебряным подбоем, застёжки в виде змеиных голов, ворот — чуть выше нормы, как у судей. Всё подчёркивало статус, не занимаемый официально.

Её волосы были зачесаны назад, жёстким низким пучком, из которого ни одна прядь не выбивалась. Это был символ контроля. Себя. И других.

Макияж отсутствовал — вместо него на скуле угадывался тонкий шрам, будто кто-то вбил туда правду, а потом затер её лезвием.

Она обернулась. И Гермиона вздрогнула.

— Сьюзен?

— Гермиона, — слишком мягко приветствовала та. — Не думала, что ты всё ещё здесь. Не после того, как Орден сам себя похоронил.

— Что ты… — начала Гермиона, но Гарри шагнул вперёд, закрывая своим телом её туловище.

— Ты передала им координаты. — гневно перебил Гарри. — Отряд Поттера. Ли. Кингсли. Даже Невилл. Их зачистили почти сразу после утечки. Это ты. — он с отвращением смотрел на Боунс.

Сьюзен молча смотрела на него. И лишь спустя секунду выдохнула:

— Да. Я. Потому что мы проиграли ещё тогда. Вы просто не поняли. Пока вы бегали в поисках справедливости, Министерство стало гнилью. А я — лишь та, кто решила не тонуть в ней.

— Ты убила Орден, предала нас, — сказала Гермиона, и её голос дрожал от ярости.

Сьюзен хмыкнула. Поднесла палочку к шее и прошептала:

— Periculum in tenebris.

На потолке вспыхнул красный знак — сигнал. Тени начали двигаться. Кто-то приближался.

Гарри схватил Гермиону за руку и бросился в сторону лабиринта.

— Бежим. Сейчас не сразиться — значит остаться в живых.

Сзади раздался голос Сьюзен:

— Бегите, бегите. Но даже вы не спасётесь от того, что будет дальше. Я не одна. Вся система уже против вас.

Каменные коридоры начинали искажаться — не архитектурно, а ощущением. Гермиона тяжело дышала, вцепившись в плечо Гарри, пока они не скрылись за опущенной колонной. Отдел Тайн жил своей жизнью. Особенно то крыло, что ещё до войны было закрыто грифом "не подлежит восстановлению".

— Гарри, — выдохнула она. — Мы в Зале Исчезающих Личностей. Его опечатывали после случая с Малфоем. Здесь исчезли все следы тех, кто предал.

— Идеальное место для ловушки, — мрачно сказал он, заглядывая за колонну. — И для битвы.

Тень двинулась первой. Как будто не человек, а сама тьма ударила между ними. Гермиона отлетела в сторону, Гарри упал на одно колено. Выдох, концентрация, крик:

— Protego Maxima!

Щит успел — разлетелся зелёный импульс. В просвете они увидели фигуру — не Сьюзен. Выше, тяжелее. Глаза в капюшоне горели амулетным светом. Магия старше, чем Министерство.

Гарри поднялся. Рядом Гермиона уже нашла нужный ритм. Они били поочерёдно — он заклинаниями силы, она тонкими сплетениями чар. Их дуэт был не просто тактическим — между ними всё ещё горело то, что они не называли. Но каждый касался взглядами, как бы говоря: живи, иначе я погибну вместе с тобой.

Фигура исчезла, но осталась запись — след магии. Гермиона подбежала:

— Это древняя метка исчезновения личности. Кто-то не просто прячется. Они стирают саму суть людей — их идентичность, память, код Министерства. Гарри… они хотят, чтобы мы стали никем.

Гарри сжал её запястье, его лицо было бледным, губы дрожали не от страха — от злости.

— Не дам. Ни тебе. Ни себе. Ни тем, кто ещё верит в нас.

Она вскинула на него глаза. В этот момент в них не было Министерства, ни орденов, ни обязанностей. Только он и она. Слишком близко. Слишком громко билось сердце.

— Скажи мне, — прошептала Гермиона, заглядывая в его глубокие, словно Чёрное озеро, очи. — Если я исчезну…ты попробуешь отыскать меня?

Он не ответил. Просто приблизился, лбом коснулся её лба, и всё напряжение рассыпалось. Но не исчезло. Оно стало глубже. Опаснее. Почти болезненным.

И тогда он прошептал:

— Я отыщу тебя даже в Зале Мёртвых Имен.

Коридоры Отдела Тайн были безликими, как сама магия времени. Там нельзя было дышать громко — стены, казалось, слышали каждое слово.

Сьюзен шла, не оборачиваясь. Стук её каблуков разносился эхом по просторному, тёмному помещению. Мантию она скинула у входа в архив, оставшись в темной облегающей форме — странной смеси официального и... почти ритуального. Словно готовилась к некромантии, а не к разговору.

Он ждал её в самой глубине. Дирк. Недавний перевод — формально "по просьбе начальства". Неформально — даже сама Гермиона едва заметно бледнела каждый раз, когда его имя звучало при ней.

Он стоял, опершись на каменную колонну. Волосы — чуть длиннее, чем прежде. Лицо — как всегда бесстрастное, но глаза... У него были глаза человека, который слишком многое увидел и не всё пережил.

— Ты уверена, что Поттер с Грейнджер ничего не подозревают? — спросил он негромко.

Сьюзен усмехнулась, медленно подходя.

— Подозревают. Но боятся поверить. Гермиона держится за мораль, как за спасательный круг. А Гарри... он тонет в ней.

— Ты уверена, что он всё ещё твоя цель?

— Нет, — сказала она. — Теперь — оба. Их связь стала оружием. И слабостью.

Дирк отвёл взгляд. Что-то дрогнуло в его лице — вины ли, жалости ли — но быстро исчезло.

— И зачем тебе я?

Сьюзен склонила голову, её голос стал мягким, почти нежным:

— Вы оба были в архиве по делу Нотта. В то самое лето, когда папенька Нотта исчез. Печально. Уж слишком ловко вы обошли тогда комиссию. — Сьюзен замолчала, рассматривая Кресвелла сверху вниз. — Ты можешь её вернуть, если захочешь. Или... отдать мне.

Дирк молчал. Он смотрел на Сьюзен, как будто видел в ней что-то давно забытое, грязное и всё же манящее.

— А если я выберу их?

— Тогда я скажу Министерству, что ты был двойным агентом с самого начала. Ты думаешь, я пришла сюда без страховки?

Он закрыл глаза. Тишина снова сгустилась между ними.

— Ты чудовище, Боунс. — выплюнул мужчина.

Она улыбнулась. Без зубов, без тепла — просто изогнутыми губами, в которых давно не жило человеческое.

— Возможно. Но я — единственное чудовище, которое знает, где тени хранят правду.

1997 год. Хогсмид.

Ночь опустилась на долину, укрыв Хогсмид в мерцающей тишине. Новобрачные сняли комнату на чердаке старого дома, где когда-то прятались члены Ордена. Только это помещение было самым дешёвым из всех что они могли себе позволить. Всё было скромно: занавески с выцветшими звёздами, старая кровать, потрескивающий камин.

Но внутри — не было ни страха, ни суеты.

Только чистое «сейчас».

Гарри сидел у окна, глядя на отражение луны в стекле. Он снял очки, положил их рядом.

— Никогда не думал, что мы окажемся здесь, — сказал он тихо, садясь на двуспальной кровать.

Гермиона подошла, в тонкой светлой рубашке, волнистые волосы распущены, на пальце кольцо — простое, с крохотным, почти невидимым для человеческого глаза, сапфиром.

— Я мечтала об этом. Но боялась даже думать об этом. — поведала Гермиона, рассматривая кольцо на безымянном пальцем.

Она села на край постели, держась пальцами за край покрывала, словно боялась упасть в собственные эмоции. Гарри стоял перед ней, его руки дрожали — не от страха, а от того, как много значило это мгновение.

— Я не идеальный. Не знаю, как быть мужем. Но я знаю точно — с тобой мне дышится.

Она взяла его за руку, поднесла к губам.

— А мне с тобой — не страшно.

Он опустился перед ней на колени.

Он провёл пальцами по её щеке, опустился к губам. Их поцелуй был не резким — в нём было прошлое, прощение и обещание. Всё, что они не сказали друг другу в годы войны.

Они не спешили. В мире, где всё рушилось слишком быстро, где каждый поцелуй мог стать последним, теперь — у них было время.

— Я... не знаю, что сказать, — прошептала она, отрываясь от его мягких губ. Гермиона смущённо взглянула вверх, — просто... я всё ещё чувствую, что это как во сне.

— Это не сон. Мы здесь. Ты — моя жена.

Она вздрогнула, как от заклинания. Её ключицы, что сильно выпирали, оказались ещё более очертёнными от напряжения.

Послышался её глубокий вздох.

— Глупо, но я... всю жизнь думала, что любовь — это логика. Смысл. Формула. А потом появился ты. — она украдкой взглянула на него, ловя его взгляд, который не отрывал от неё глаз.

Гарри улыбнулся — не мальчишески, а спокойно, почти по-взрослому.

— Я всю жизнь думал, что не заслуживаю ничего. Ни семьи. Ни покоя. Ни... тебя.

Гермиона провела дрожащими пальцами по его щеке, задержалась на секунду.

— Но ты заслужил. И я — тоже. Несмотря на всё, что было и будет.

И тогда, когда он коснулся её губ, она не отпрянула. Она только прошептала, с лёгкой, искренней дрожью:

— Пожалуйста... только не спеши. Просто будь. Со мной. До самого конца... и после.

Он понял. И они были вместе — без театра, без поспешных движений. Только дыхание. Только руки, находящие друг друга, словно это не в первый раз, а как возвращение. Как обещание.

Они медленно легли на кровать. В темноте, освещённой только трепетом пламени, они говорили телом то, что душа носила долго.

Каждое прикосновение было памятью: как она спасала его, как он держал её за руку в час опасности, как они не признавались в чувствах.

Теперь — можно.

Теперь — не надо прятаться.

А за окном, в тени ветвей старого сада, качался воздух, пахнущий поздним августом.

И не было ни войны, ни Министерства, ни чужих глаз.

Только Гарри.

Только Гермиона.

И шёпот:

— Ты мой дом.

1999 год. Министерство Магии. Кабинет Отдела Тайн.

Они сидели рядом, плечом к плечу, в старом кабинете Отдела Тайн, куда случайно забрели после смены. В помещении царила полумгла, а единственный луч света, пробивающийся сквозь узкое окно, делал пыль в воздухе почти золотой.

Гарри молчал. Он просто смотрел перед собой. Гермиона вдруг сказала, тихо, почти себе:

— «Ты знаешь… я всю жизнь думала, что счастье — это громко. Радость, смех, победа. А оказалось — нет. Оно... шепчет. Иногда просто дышит рядом. Иногда молчит, как ты сейчас. Но ты здесь. И этого достаточно».

Он повернулся к ней, и в его глазах не было ни тени сомнения. Только тепло. Только то, что хранилось в нём, может быть, с шестнадцати лет, но не осознавалось. Он взял её руку.

— «Я всегда был рядом, Гермиона. Просто ты думала, что ищешь что-то другое».

Она чуть улыбнулась. Наконец позволила себе. Не громко, не победно. Просто спокойно. Как человек, который перестал бороться со своим сердцем.

Тишину нарушил едва слышный треск. Магическое зеркало на стене мигнуло. Гермиона вздрогнула, Гарри напрягся. Пыль вокруг словно застыла в воздухе. На поверхности зеркала проступили слова, будто выгравированные не рукой, а чужой мыслью:

«Отдел Надзора. Срочно. Только вы двое. — П.»

— Перси, — произнесла Гермиона, и в голосе её не было удивления. Только тревога.

— Он не вызывает нас без причины. — Гарри уже встал, движение его было чётким и резким. Он снова стал аврором, не мужчиной, сидящим рядом с женщиной, которую любил. Теперь — снова солдатом.

Гермиона подошла к нему. Схватила его за руку. Её голос — шёпотом, но твёрдо:

— Что бы там ни было… мы в этом вместе. Даже если снова начнётся война. Даже если это Орден раскалывается.

Он взглянул на неё. Долго. И, вдруг, не сдержавшись, наклонился, почти отчаянно поцеловал её лоб.

— Я знаю, — сказал он. — Но я боюсь за тебя. Не за нас. За тебя, Миона.

Она усмехнулась, устало, по-взрослому:

— Поздно бояться. Мы выбрали друг друга. Теперь надо выбирать, кем быть в этой новой тени.

Они исчезли из комнаты, оставив за собой лишь лёгкий след тепла. А зеркало вновь стало пустым, холодным, как будто никогда и не передавало сообщений.

Коридоры Министерства были как вены живого организма — старые, пахнущие пылью и формалином, полные эха шагов тех, кто давно мёртв. Гарри шёл впереди, Гермиона рядом, чуть отставая. Не из страха, но из напряжения: внутреннего, плотного, как предгрозовое давление.

Они дошли до двери с незаметной серебряной гравировкой: Отдел Надзора. Дверь не открывалась обычным способом — она впускала лишь тех, кто уже однажды ступал туда, кто знал, что за ней нет места для ошибок.

Внутри было темно. Только у дальней стены, как алтарь, стоял большой письменный стол. За ним — Перси Уизли, постаревший, в очках, которые больше не скрывали суровости. Он поднял голову и сказал не приветствие, а приговор:

— Нам нужно поговорить. Без протокола. И без иллюзий.

Гарри и Гермиона молча сели.

— У нас есть предатель. Кто-то из бывших Орденовцев. И я почти уверен, что это Сьюзен Боунс. — Он перевёл взгляд на Гермиону. — Но мне нужны вы, потому что она близка к вам обоим. И вы способны поймать её. Не как авроры. Как те, кто знает, как пахнет предательство.

— Ты уверен? — спросил Гарри хрипло.

Перси медленно кивнул:

— Я слышал… шёпот. В стенах. Имена. Даты. Один из них — это Дирк Крессвелл. Он исчез. Либо мёртв. Либо продан.

Гермиона побледнела. Её голос был почти неслышным:

— Он спас меня однажды. Он бы не предал. Он…

— Бы — ключевое слово, — незамедлительно перебил Перси. — А вы — единственные, кому я могу доверить эту миссию.

Молчание. Напряжённое, горькое, но настоящее.

— Мы возьмём это дело, — тихо сказал Гарри, быстро хватая жену за локоть.

— Только теперь, — добавила Гермиона, указывая указательным пальцем, — между нами — не закон, а совесть. И если совесть не выдержит — мы никому не обязаны объяснять, кого пощадили.

Перси кивнул.

— Тогда начнём охоту.

Коридоры Министерства были пусты, но ощущение чужого взгляда преследовало их от самого Отдела Надзора. Гарри и Гермиона шли молча, кожаные мантии шуршали в унисон с приглушёнными шагами.

— Ты почувствовала это? — наконец прошептала она.

Гарри кивнул.

— Кто-то активировал «Глаз Амбруса». За нами следят. Не Министерство. Кто-то внутри.

Они свернули в боковой коридор. Здесь пахло плесенью и магией — старой, грубой, почти неуправляемой. У одной из дверей Гарри достал палочку, провёл по косяку.

— Aperietur obscura.

Мгновение — и скрытая дверь растворилась в тишине.

Комната за ней была небольшой, с одним окном, наглухо занавешенным серой тканью. На полу — разбитая колба с остатками зелья, которое не варят легально. У стены — что-то похожее на ритуальный круг. Но самое главное — письмо.

На нём была капля засохшей крови. Подпись — Д.К.

Гермиона медленно подняла его, взгляд её был холоден, а конечности рук и ног стали ледяными.

«Если ты читаешь это, значит, я всё ещё жив. Или уже мёртв — неважно. У нас крот в Министерстве. Не доверяй Боунс..»

Гермиона верила Дирку, так как знала его самых первых дней на работе в министерстве.

После падения Волдеморта часть авроров работала в "серых зонах" — вне Министерства. Дирк и Гермиона провели несколько месяцев вместе, спасая магглорожденных от оставшихся радикалов. Он стал её опорой в то время, когда Гарри был эмоционально недоступен.

Гермиона замечала, как порой его тусклые, светлые оттенком зелёные глаза, смотрели на неё не как на "героиню войны", а как на уставшую, измученную, живую девушку, ставшей женщиной слишком рано.

Однажды он спас её, ранив себя в дуэли с бывшим Пожирателем Малфоем. И эта жертва оставила след, даже если она никогда не говорила ему "люблю".

Подземный коридор Министерства был наполнен гулкой тишиной. Капли конденсата падали с потолка, рассыпаясь по серым плитам. В этом месте воздух пах не только камнем и магией — он хранил в себе шёпот дел, о которых никто не должен был знать.

Гермиона шла вперёд, кутаясь в тёмный плащ. Шаги Гарри звучали позади, тяжёлые и решительные. Они не говорили. Слова — теперь это была роскошь.

В архивном зале Управления Засекреченных Действий их ожидал старый сейф. Гермиона провела палочкой по защите, и защёлки отозвались скрежетом, как будто сопротивляясь правде, которую вот-вот выпустят наружу.

— Здесь файл Сьюзен Боунс, — тихо сказала она. — Последние записи не совпадают с официальными.

— Я знал её... не слишком близко, — отозвался Гарри. — Но в Ордене она держалась честно.

Гермиона молча подала ему тонкую папку. Внутри — отчёты, выдержки из показаний, а главное — её частная переписка с неким Д. К.

— Это Дирк, — прошептала она. — Он знал. Может быть, и раньше меня...

— Ты ему верила? — голос Гарри был резким.

Гермиона опустила взгляд. Длинные тени от ламп играли на её лице, делая его более взрослым, измученным. Не той девочки из библиотеки. Не той, кто боялась сломать правило.

— Верила, — сказала она, не поднимая глаз. — Иногда не меньше, чем тебе.

Гарри хотел что-то сказать, но замолчал. Он видел: она не оправдывается. Она признаёт. А он — ищет в себе злость и не находит. Только усталость. И чёткое ощущение, что все они — пепел на следах давно прошедшей битвы, которую наивно считали последней.

— Мы с тобой оба носим обеты, — сказал он, не глядя на неё. — Но ты всё ещё думаешь, что обязана всем, кроме себя.

Гермиона чуть заметно дрогнула.

— А ты думаешь, что можешь не думать о чувствах, пока мир снова рушится?

Он резко шагнул ближе, тень от его плаща поглотила её силуэт.

— Я думаю, что если мы не начнём говорить честно, то в следующий раз просто не выберемся.

Молчание. Она смотрела в его глаза. Те самые зелёные, в которых всегда было что-то далёкое. Но сейчас — темнее. Осознаннее. Почти опасное.

— Тогда начнём с правды, — прошептала она. — Я не боюсь смерти. Но боюсь жить среди тех, кому доверяла... и кто всё равно предал.

Он кивнул.

— И я боюсь быть одним из них.

Далеко в коридоре хлопнула дверь. Кто-то приближался.

Гарри схватил файл и сжал его под плащом. Гермиона обернулась на звук, уже доставая палочку.

— Не здесь, — сказал он. — Надо уходить.

Но она знала — они уже зашли слишком далеко.

Министерство магии в поздний час дышало холодом. Коридоры были безлюдны, только редкие всполохи охранного света мерцали на полу, будто остатки чужих воспоминаний.

Гарри резко толкнул дверь одного из архивных кабинетов, втянул Гермиону за собой и закрыл задвижку. Внутри — сухой запах пыли, старой магии и кожи переплётов.

Гермиона оттолкнулась от него, сердце билось как в подростковые годы, но теперь — не от стыда, а от того, насколько она себя больше не узнавала.

— Ты не можешь каждый раз тащить меня туда, где ничего не решается, — прошептала она, голосом с хрипотцой.

— А если это единственное место, где ты говоришь правду? — тихо, почти с вызовом ответил Гарри.

Он смотрел на неё так, будто видел сразу всё: боль, усталость, разум, который всегда стоял между ними. И ту робость в ней, которую никто, кроме него, не читал как нежность.

Она отвернулась, прижимая руки к груди.

— Мы не дети. Это больше не шрам, Гарри. Это жизнь. Такая, где нас могут стереть.

— Зато вместе, — он подошёл ближе. Почти не касаясь, шепнул в её волосы: — А ты всё ещё не ушла.

Он обнял её — не страстно, а будто искал спасения. И она позволила себе раствориться. Пусть на минуту.

Их поцелуй случился внезапно — как затмение: полный, голодный, неосторожный. Гарри прижал её к столу, Гермиона зашептала что-то бессвязное, то ли заклинание, то ли имя. Их дыхание смешивалось, их страх — сливался.

И тогда…

— Поттер, Грейнджер, — послышался хриплый голос.

Дверь не успела захлопнуться, и теперь в проёме стоял Перси Уизли. Рука на палочке, глаза как лезвия.

— В архиве Департамента расследований, без ордера, без задания, — он говорил сухо, будто не видел, как рубашка Гермионы сбилась на плече. — И, похоже, не совсем по работе.

Молчание было тяжелее любого признания. Гермиона не отстранилась, наоборот — ещё сильнее вжалась в плечо Гарри, не пряча лица.

Гарри выпрямился.

— Мы вели преследование, — спокойно сказал он. — Подозреваемый скрылся в этом крыле. Мы думали, что он может быть среди документов, связанных с…

— …вашими юношескими травмами? — язвительно перебил Перси. — Или, быть может, вашим секретным браком?

Гермиона вздрогнула. А Перси, заметив это, усмехнулся.

— Ваши дела пересматривают. В том числе — личные связи. Надеюсь, вы не забыли, в каком отделе работаете.

Он развернулся и ушёл, оставив за собой шлейф проклятий и промерзшей реальности.

Впереди было слишком много — слишком много людей, которые знали, слишком много врагов, которые чувствовали слабость.

Но впервые за всё время, когда Гарри взял её за руку, Гермиона не оглянулась на дверь.

Допрос проходил в подвале Министерства — серое помещение с холодными стенами, где даже воздух казался тяжелым, пропитанным безысходностью. Гермиона и Гарри сидели напротив троих членов Ордена Феникса — старших, закаленных в борьбе.

В центре — Минерва МакГонагалл, чьи глаза всегда были как судья, не нуждающийся в словах. Слева — старший-Уизли, хотя и ушедший из активной службы, но сохранивший власть присутствия. Справа — Нотт, который недавно вошел в круг доверенных лиц.

Минерва заговорила первой, голос ровный, но пронзительный:

— Ваш брак — тайна, которая могла бы разрушить доверие между нами. Почему скрывали?

Гарри сжал губы, его взгляд не дрогнул:

— Война закончилась, но остались выжившие змееглазы Риддла. Брак стал обетом наедине, не декларацией для толпы. Мы боялись, что откровенность станет поводом для новых предательств.

Гермиона осторожно добавила, чуть робея, но с внутренним стальным стержнем:

— Мы были не готовы к тому, чтобы эта часть нас стала предметом сплетен. Особенно когда внутри Министерства еще много невыясненных работников.

Артур Уизли, задумчиво глядя на них, произнес:

— Тайна порождает страх, а страх рождает предательство.

Нотт, с холодной внимательностью, спросил:

— Кто-то из вас мог навредить Ордену, пользуясь вашим союзом?

В этот момент Гарри и Гермиона обменялись взглядами, полными мрачной решимости.

— Мы здесь не просто супруги, — произнес Гарри, — союзники, готовые идти до конца.

Минерва слегка кивнула, разглядывая стоящую чуть в стороне от центра бывшую ученицу её факультета.

— Тогда расскажите, что вы узнали о Сьюзен Боунс?

Гермиона вздохнула, словно обнажая душу:

— Сьюзен была частью Ордена некоторое время, но она предала нас. Кто-то из нас должен был следить за ней изнутри. Именно тогда Дирк и появился.

Гарри продолжил, голос теперь стал глубже и мрачнее:

— Мы скрывали не только брак, но и эту историю. Потому что настоящие враги прячутся не за стенами, они намного ближе, чем нам казалось раньше.

Тишина растянулась, как паутина, в которой каждый плутал.

Минерва, наконец, сказала:

— Ваша тайна — тяжелое бремя, но сейчас не время для разногласий. Война с тенями продолжается, и вы — одна из последних надежд.

Гарри и Гермиона почувствовали, что двери, закрывшиеся за ними в архиве, теперь открылись перед новой миссией. Миссия, которая потребует от них не только силы, но и полной отдачи — даже если это значит погрузиться в мрак, где любовь и ненависть сливаются в единый вихрь.

* * *

С недавнего времени Гермиона всё чаще ловила себя на том, что живёт не настоящим, а отражениями, воспоминаниями.

Её пальцы порой замирали над пергаментом, а взгляд скользил в пустоту — и тени прошлого медленно всплывали. Простые вещи — запах перьев, звук капающей воды в коридорах Министерства, шорох мужского плаща за спиной — всё это вызывало в памяти то, что давно было заперто.

Семнадцать. Осень. Холодный холм. Гарри в старом свитере, который всё ещё пах лесом. И его голос, тихий и неловкий:

— Если всё это закончится... хочешь быть со мной? Не как друг. Как моя... семья.

Она помнила, как не ответила сразу. Как сглотнула — и сжала кулак на коленях, потому что ей было страшно. Не от него. От того, как легко это было — сказать "да".

Гарри всё чаще был рядом. Иногда — слишком близко. Иногда — слишком чужой. Его глаза, ставшие глубже и мрачнее, не раз ловили её взгляд, и в них было: "Ты тоже помнишь".

Иногда она слышала, как он дышит, когда думает. И это дыхание совпадало с её — как в ту ночь, когда они остались вдвоём в старой церкви и пообещали быть рядом, но не признались в этом никому. По сей день.

И сейчас, просиживая часы в Отделе Магического Контроля и следя за чертежами новых угроз, Гермиона ощущала, как прошлое поднимается в ней, будто под кожей.

1997 год.

Они поженились в церкви на окраине Девона, недалеко от Норы, где когда-то прошло детство Рона. Это было место, которое Гермиона нашла сама — скромная, почти заброшенная часовня, поросшая плющом, с деревянными скамьями, пахнущими воском и книгами. Там редко бывали прихожане.

Малая каменная церковь стояла в стороне от дороги, среди старых деревьев, словно забытая временем. В её высоких, узких окнах отражался приглушённый свет раннего утра. Было тихо — как бывает только на рассвете, когда всё живое ещё только пробуждается и ничего не требует от тебя, кроме искренности.

Гарри поправлял ворот чёрной рубашки. Она была немного тесна в плечах — взята наспех. На нём не было мантии. Только обычная одежда, и немного потёртые ботинки. Он сжимал в кармане кольцо — простое, с едва заметным узором на внутренней стороне. Он не знал, откуда у него силы. Но знал, зачем стоит здесь.

Гермиона подошла к нему в белом шерстяном платье до щиколоток. Она стояла в белом, но не пышном. Оно было почти старомодным, без кружева, без фаты. Только волосы убраны мягким узлом, на висках — лёгкие завитки. Она дрожала. От холода? От решения? От чувства?

Простое платье, волосы убраны, руки — дрожат. Лицо — ни капли макияжа. Она боялась сказать что-то не так, потому просто молчала, глядя на Гарри, который стоял рядом, такой же тихий, такой же не по возрасту уставший.

— Ты уверена? — прошептал он перед самым началом.

Она кивнула. Не улыбнулась. Просто посмотрела в глаза — эти голубые, почти синие, до боли знакомые, в которых было слишком много мёртвых, чтобы притворяться живыми.

— Если не сейчас… — начала она, но не договорила.

Потому что он взял её за руку. Ладонь была тёплой. Надежной. Настоящей.

Священник — седой, с лёгким запахом ладана — стоял у алтаря и смотрел на них без удивления. Словно видел таких раньше: уставших, тихих, но безоговорочно серьёзных.

— Вы уверены? — спросил он тихо, почти шёпотом, словно боялся разрушить хрупкость этой сцены.

— Да, — ответила Гермиона. Она не смотрела ни на кого, кроме Гарри. Его лицо было спокойно, но в глазах — то, что она знала с одиннадцати лет: решимость идти до конца.

Они встали перед алтарём. Никаких гостей, только они трое. За окнами ветер шелестел листвой, и несколько птиц пробежали над церковью — будто приветствие или знак.

— Я, Гарри Джеймс Поттер, — произнёс он, не отводя взгляда, — беру тебя, Гермиону Джин Грейнджер, в жёны, отныне и навсегда. И неважно, сколько раз придётся всё терять, — я снова выберу тебя.

Гермиона, голос чуть дрожал, но в глазах была бесстрашная нежность:

— Я, Гермиона Джин Грейнджер, беру тебя, Гарри Джеймс Поттер, в мужья. И если однажды ты забудешь, кто ты, — я напомню. Потому что знаю тебя лучше, чем себя.

Кольца были надеты молча.

Священник только кивнул и, склонив голову, прошептал благословение, закрыв глаза. Никто не аплодировал. Только их руки, сжатые крепко, как будто держали на себе весь тот невысказанный груз: войны, утраты, боли — и простую, почти недосягаемую надежду на то, что счастье возможно.

И только когда они уже стояли у выхода, под тусклым светом свечей, Гарри прошептал ей:

— Теперь ты моя жена.

— Тайно, — напомнила она, горько, но без упрёка.

— Но по-настоящему, — ответил он, мягко поглаживая её запястье.

Когда они вышли из церкви, воздух был свеж, и всё вокруг казалось по-другому. Точно их жизнь сделала поворот. Без фанфар, без разрешения других, но — окончательно.

Министерство Магии. Отдел Закрытых Дел. Зал 9-B.

Гермиона поднимала глаза от документов, когда двери с металлическим замком разошлись, щёлкнув магическим механизмом. Она ожидала архивиста. Или хотя бы кого-то из бюро проверок. Но не его.

Дирк Кресвелл вошёл без лишнего шума. В плаще, мокром от дождя, с двумя кожаными папками под мышкой. Лицо — постаревшее, но не сломленное. Короткие, густые волосы с сединой на висках, напряжённая челюсть, лёгкая щетина, и та же невозмутимая ухмылка, с которой он когда-то провожал Гермиону в лагере под Годриковой Впадиной.

Она замерла. На пару секунд перестала дышать.

— Кресвелл? — её голос дрогнул, но тут же стал холоднее, чем намеревалась. — Ты… жив?

Он ухмыльнулся:

— Был бы мёртв — не пришёл бы к тебе первым делом.

Он положил папки на стол.

— Я переведён. В Отдел Закрытых Дел. Приказ лично от Скраджера. У тебя теперь коллега. Привыкай.

Гермиона встала. Ноги будто налились тяжестью, а руки перестали двигаться. Она посмотрела в его тусклые, зелёные глаза, оттенок которых был скорее болотным, нежели чисто зелёным.

Он подошёл ближе. Остановился на полметра.

— Ты всё ещё носишь перстень. Гарри?

Она кивнула, чувствуя, как на лицо упали волнистые пряди волос из выпавшего пучка. Гермиона раздражённо убрала их за уши, вновь вглядываясь в его очи.

Он тихо выдохнул:

— Тогда я запоздал. Но всё же скажу: я знал, что между вами было больше, чем вы сами признавали. Даже тогда. До войны. До всего.

Гермиона опустила взгляд, рассматривая свои чёрные каблуки.

— Почему ты вернулся именно сейчас?

Кресвелл поднял палец, указывая на одну из старых гравюр на стене — обугленную карту Трансильвании.

— Потому что кое-кто, кого мы считали мёртвым… начал шевелиться в тенях. И в Румынии снова появились знаки. Те же, что тогда, когда исчезла Сьюзен Боунс. Только теперь они не в горах, Гермиона. Они — в стенах Министерства.

Молчание. Тяжёлое. Её пальцы чуть дрогнули.

— У нас есть след. — добавил он. — Но он ведёт не к врагам. Он ведёт к тем, кто был с нами. И я должен знать: ты со мной, как раньше? Или ты теперь навсегда — с ним?

Она не ответила сразу.

Потому что не знала, как.

* * *

Пыльный свет магических ламп, свисающих с черного потолка, казался тусклым даже для Министерства. Отдел Закрытых Дел, куда недавно перевели Гермиону по личному приказу Перси Уизли, находился далеко за пределами привычной структуры — в старом южном крыле, построенном в незапамятные времена, когда Министерство еще не знало слова «гуманность».

Гермиона шла по коридору, где стены словно впитывали звуки шагов. Её папка с материалами была под мышкой, пальцы сжаты до побелевших костяшек.

Внутри жгло — не от страха, а от осознания одиночества. С тех пор как Гарри ушёл в другой отдел — Управление по нестабильной магии — они почти не виделись. Скрытый брак, обещание держать чувства под замком, опасность слива информации… Всё это стало ядом, точившим отношения медленно и молча.

— Ты знала, что Они вернулись? — голос прозвучал неожиданно, и её сердце сорвалось вниз. Позади стоял Дирк Кресвелл, всё такой же — русые волосы чуть в беспорядке, щетина на щеках, спокойный взгляд, в котором читалась ирония и тревога.

— Не знала, — коротко ответила Гермиона, не разворачиваясь.

Он мимолётно кивнул, о чём-то раздумывая.

— Тот случай с пропавшими следователями... их тела нашли в Румынии. Полуистлевшие. Думают, кто-то пробует восстановить структуру старой организации. Только не Пожиратели. Кто-то хуже. Или хитрее.

Она наконец повернулась. Их взгляды пересеклись. Гарри никогда не любил Дирка — именно потому, как он смотрел на неё: слишком долго, слишком честно. А Гермиона? Она сама не знала.

— Что ты здесь ищешь, Дирк?

Он приблизился.

— Ту же самую правду, что и ты. Или, возможно, совсем другую.

Позже, в Архиве Отдела документы были разложены по столу. Гермиона задержала взгляд на одном имени:

«Сьюзен Боунс — бывший следователь Ордена. Дата исчезновения: неизвестна. Подозревается в сотрудничестве с неизвестными структурами. Доступ ограничен.»

— Почему ты не сказала Гарри? — спросил Дирк, присев рядом. Его голос стал ниже. — Что Сьюзен была твоим напарником... и что исчезла в ту же ночь, когда ты была в Румынии?

Она закрыла папку, жмурясь от этого неудобного вопроса.

— Потому что не хочу.

Дирк смотрел на неё долго, не отрывая глаз.

И в этой тишине не было печали или недопонимания, лишь осознание.

Молчание.

— Я не хочу выбирать, — выдохнула Гермиона наконец. — Ни между вами, ни между правдой и ложью. Но боюсь, что уже выбрала, когда сказала "да" в той маленькой церкви. — она отвернулась. — И никто не должен был об этом знать.

И в этот момент дверь распахнулась.

Вошёл Гарри.

Холодный ветер из коридора расплескал магический свет по комнате.

— Какое счастье видеть вас вместе, — едко сказал он, гневный взгляд метнулся от одного к другому. — Похоже, отдел Закрытых Дел работает продуктивнее, чем Управление!

Тишина упала глухой плитой.

Гермиона почувствовала, как в груди вспыхнуло пламя — вина, страх, скрытое влечение. Она опустила взгляд на своё обручальное кольцо, рассматривая каждый миллиметр.

Гарри медленно шагнул вперёд.

— Нам нужно поговорить. Троим. До того, как всё это станет делом не только Министерства, но и нашей совести.

* * *

Министерство волшебства. Поздний вечер.

Большинство кабинетов давно пусты, но в одном из них — в глубоком уровне административного крыла — свет ещё горит. Гарри Поттер, в расстегнутом мантии, опирается руками о стол, уставившись в сложенный доклад. Он ждал.

Гермиона вошла первой — тихо, будто подслушивала перед дверью. За ней, чуть настороженнее, шагнул Дирк Кресвелл, его взгляд цеплялся за всё вокруг, будто опасность могла вынырнуть даже из архивного шкафа.

— Ты сказал, это срочно, — голос Гермионы был сдержан, но в нём было что-то тревожное. Гарри знал её слишком хорошо. Она чувствовала приближение чего-то большого.

Гарри молча передал ей свиток. Печать министерства была свежей, но... чужой. Пальцы Гермионы дрогнули, когда она прочла заголовок:

— «Акт о родовом равновесии. Поправки к артефактному надзору и праву наследования. Ведомство Внутреннего Надзора, проект D/91.»

— Это… — начала Гермиона, и осеклась. Дирк забрал свиток у неё, быстро пробежав глазами.

— Это то же самое, — пробормотал он. — Один в один с законом девяносто восьмого года. Только тогда это называлось "акт о защите магической чистоты".

Гарри поднял глаза:

— Они возрождают старую идеологию. По частям. Вкрадчиво. На языке права, не лозунгов. И знаешь что страшнее всего? — он ткнул в нижнюю строку, — Подписан одобрением группы внутри министерства, которой вообще не должно существовать.

— Что за группа? — спросила Гермиона тихо.

— "Комитет по стратегической культурной защите". Никто из нас о нём не слышал. Но документы подписаны. Архивные печати есть. Что-то здесь прогнило глубже, чем мы думали.

Дирк сел на край стола. Впервые он выглядел по-настоящему растерянным.

— Гарри, если это правда… Это даже не заговор. Это — внедрение идеологии через саму структуру Министерства. И это невозможно без союзников на самых верхах.

Гарри кивнул. Он говорил уже шёпотом:

— Они действуют быстро. И если мы не начнём собирать собственную сеть... Нас уничтожат. Не сразу. Сначала дискредитацией, потом — как предателей.

— И кто будет в этой сети? — спросила Гермиона, всматриваясь в Гарри, как будто в последний раз.

— Мы трое, для начала. А потом... Пара старых союзников. Несколько авроров, которые больше верят в совесть, чем в форму. — Он помолчал. — И, возможно, один призрак из прошлого.

* * *

Полутемный зал заседаний отдела надзора был пуст. Только свет от факелов дрожал на каменных стенах. Где-то далеко, под толщей старого Министерства, капала вода.

Гарри сидел за столом, напряжённый, с сжатыми кулаками. Гермиона стояла у стены, слегка от него в стороне, будто не решалась приблизиться.

Дверь распахнулась, и ворвался Рон Уизли. Давний друг. Приятель. Союзник.

Он выглядел так, словно только что прошёл через бурю. Его волосы, обычно ярко-рыжие были взъерошены, будто он снова и снова тёр их от напряжения. Лицо было слегка бледным, а глаза горели от ярости.

Одежда, которую он надел, казалась неопрятной. Серый свитер, когда-то тёплый и уютный, теперь был помят, а на рукавах виднелись потёртости и небольшие пятна. Джинсы, которые он носил, были слишком широки и слегка выцветшими, как будто они видели много приключений и потеряли свою свежесть. На обуви красовались следы грязи.

Его шаги звучали тяжело, почти вызывающе.

Он окинул обоих взглядом — долгим, немигающим, и что-то внутри в нём щёлкнуло.

— Как давно вы вдвоём решили, что я лишний? — его голос был сдержан, но под ним пульсировала злость.

Гарри напрягся, но не ответил. Заговорила Гермиона, тревожно рассматривая его взрослое лицо.

— Это не было решением. Это случилось, когда ты сам отступил, Рон. Когда ты отвернулся… от нас. Ещё в тот год — на пятом курсе, ты ушёл. Пропал. Сказал, что тебе нужно «время подумать».

— А вы думать не стали, — усмехнулся Рон, мимолётно закатывая глаза. — Вы просто стали ближе. Оставили меня за чертой.

— Ты оставил нас, — громко ответила Гермиона, и её голос был не гневным, а разбитым. — Я помню, как сидела в старой библиотеке, писала тебе письма, а ты ни на одно не ответил. Я держалась за нас, даже когда ты молчал. А потом — ты вернулся и был уже другим. Острым. Глухим к тому, что между нами осталось.

Он хотел что-то сказать — резко, больно, — но она быстро продолжила:

— Я не могла ждать вечно. И знаешь, даже тогда… даже тогда я не думала, что всё станет так холодно. Что ты возненавидишь нас. Не потому, что мы полюбили друг друга — а потому, что ты сам ушёл, и не смог вернуться.

— Гермиона, ты обманывала меня все эти годы!-выкрикнул Рон, тыча указательными пальцем в потолок.

— Рон! — сказала она резко, размахивая своей шевелюрой. — Я не обманывала. Я молчала. Это было не одно и то же.

Её распущенные волосы стали пушистыми в разы, словно они чувствовали настроение своей обладательницы.

— Ты не сказала, что вышла за Гарри. Ты не сказала, что… — он осёкся, взгляд перескакивал с неё на Гарри, который так и стоял в первоначальном положении, с пером в руках. — Ты с ним стояла в той чёртовой церкви, пока мы с Джинни думали, что ты уехала на миссию!

Гермиона приподняла брови от неожиданности.

Рон всем корпусом повернулся к Гарри:

— А ты? Почему не сказал? Почему ты, чёрт возьми, молчал? Неужели тебе не хватило смелости сказать: «Я её люблю»?

Гарри встал. Глаза его были мрачны, синева в них казалась затуманенной.

— Потому что я не знал, как. Потому что я думал, что потеряю вас обоих! И в итоге потерял тебя, Рон.

— Потерял? — горько фыркнул тот. — Нет, Гарри. Ты меня не терял. Ты меня отдал. Как отдают что-то ненужное.

Гермиона горько прошептала:

— Это неправда. Ты сам выбрал другой путь. Ты выбрал сражаться один. Быть с семьёй. А я… я просто не выдержала быть больше невидимой. И с ним… с Гарри… я могла дышать. Я стала собой.

Молчание было долгим, тяжелым, как свинец.

Рон опустил голову, и вдруг — тише, почти хрипло:

— Я ведь любил тебя, Гермиона... Всегда. А вы… вы украли у меня единственное, что осталось.

— Я не знала, как это сказать… Я думала, что ты поймёшь, со временем.

Рон, не в силах больше выносить эту боль, резко развернулся. Он чувствовал, как слёзы подступают к глазам, но гордость не позволяла ему показать слабость.

— Любила ли ты меня хоть раз, Гермиона? — произнес он, и в этот момент непредвиденно всхлипнул, как будто в его груди разрывалось что-то ценное.

Пока он уходил, Гермиона не могла сдержать слёз. Она медленно поднесла руку к лицу, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы. Боль, как остриё, пронзила её сердце, и слёзы покатились по щекам, оставляя влажные следы на коже.

Дверь хлопнула, и эхо понеслось по пустому залу, будто отпевало то, чего уже не вернуть.

1999 год. Годриковая Впадина.

Осень в Годриковой Впадине всегда наступала тихо. Листья словно стеснялись ронять свои краски, сквозняки не шумели, а небо замирало в лёгкой хмари. Дом Поттеров стоял на отшибе, наполовину укутанный в плющ, и снаружи казался почти необитаемым. Но внутри он жил, дышал... и, временами, спорил.

Никто не знал, где Рон Уизли был всё лето после скандала с бывшими друзьями, пока однажды не пришло короткое письмо: «Я в Египте. Джордж говорит, у него есть для меня работа. Не переживайте за меня. Просто... будьте счастливы. Или хотя бы не притворяйтесь.»

Гермиона прочитала его трижды. Потом долго сидела у окна, пока Гарри не пришёл, не положил руку ей на плечо и не сказал:

— Он всё равно всегда любил бегать от правды. Даже если правда — это ты.

Жизнь продолжается

Теперь, спустя год, жизнь будто бы вошла в привычное русло. Гермиона трудилась в Отделе магического правопорядка, Гарри — в авроратском корпусе, но с каждым днём они становились не просто мужем и женой — они становились партнёрами. Без лишней страсти, без фальши. Их союз был как волшебная клятва: разумный, взвешенный, наполненный общими воспоминаниями и, временами, тяжёлым молчанием.

Они оба не обсуждали Рона. Слишком много было сказано раньше.

Но однажды, вечером, когда Гермиона вернулась с миссии на севере, она застала в гостиной Сьюзен Боунс — всё такая же яркая, взбалмошная и неожиданно проницательная.

— Ну наконец-то, — воскликнула Сьюзен, раскинувшись на диване с чашкой ромашкового чая. — Я уж думала, ты превратилась в рабочий пергамент. Или, хуже того, в министерский отчёт.

— Очень смешно, — усмехнулась Гермиона, устало сбрасывая плащ. — Ты бы сама попробовала вести переговоры с шалтай-перевёртышами из Йоркшира.

— Пф, я бы сразу сказала им, что их шляпы неконституционны, и они бы сдались, — фыркнула Сьюзен. — Или начала петь им балладу о Боуги. У них слабость к фолк-музыке.

Гермиона хмыкнула. Она вспомнила, как несколько месяцев назад они были вместе на миссии в Ирландии. Их задача была проста: расследовать странные исчезновения в маггловской деревне. Но с Сьюзен всё было не просто.

Они стояли на лугу, когда Гермиона серьёзно анализировала траекторию следов, а Сьюзен...

— Я уверена, это оборотень-гурман, — сказала та с видом мудреца. — Понимаешь, он только ест магглов с определённым уровнем железа в крови. Такой… гурмаль.

— Гурмаль? — переспросила Гермиона, приподняв бровь.

— Да! Оборотень-гурмаль. Их три в мире. Один в Румынии, второй в Аргентине, третий — видимо, вот тут. Всё логично.

Вместо гнева Гермиона засмеялась. Впервые за долгие недели. И тогда Сьюзен сказала неожиданно серьёзно:

— Ты знаешь, ты стала… тише. С тех пор.

— С каких пор?

— С тех, как вы с Гарри поженились.

— Это плохо?

— Не знаю. Но ты стала спокойнее, словно с ним ты взрослеешь.

Сейчас, сидя с ней в гостиной, Гермиона посмотрела в окно, где туман начинал окутывать сад.

— Ты знаешь, Сьюзен... — начала она, чуть хрипловато. — Иногда мне кажется, что мы с Гарри стали чем-то вроде союзников. Не любовников. Не даже друзей. Просто... союзников в выживании после войны.

Сьюзен поставила чашку.

— А кто тебе сказал, что союз — это плохо? Да, ты могла бы быть с кем-то, кто бросал бы в тебя подушки и пел бы тебе баллады под гитару. Но ты выбрала того, кто был рядом, когда все остальные ушли. Это не романтика. Это выживание. И в этом — тоже есть любовь. Просто другого сорта.

Гермиона кивнула.

— А как ты, Сьюзен? Всё ещё в Комитете по необычным теориям?

Сьюзен усмехнулась.

— Сегодня утверждала гипотезу, что часть дементоров теперь живёт в виде тумана в шотландских болотах. Один, кажется, поселился у старика Маклаггена. Он стал по утрам читать газеты наоборот.

Обе девушки рассмеялись.

2000 год. Министерство Магии.

— Ты перекрасилась? — спросила Гермиона, едва войдя в комнату. Не то чтобы это бросалось в глаза сразу, но при свете окна оттенок был очевиден: пепельный блонд, неестественно ровный, слишком правильный для Сьюзен.

— Угу, — отозвалась та, даже не оборачиваясь. — Решила, хватит быть рыжей мишенью.

Гермиона присела рядом, всматриваясь внимательнее.

— Но ты всегда говорила, что рыжий — часть тебя.

Сьюзен пожал плечами, не глядя на неё.

— Смешно. Я тут посчитала — за последние два года меня пять раз называли «вот та рыжая». Ни имени, ни должности. Просто — «рыжая».

Она фыркнула, прикрыв глаза.

— А блондинок не замечают. Они просто фон.

— Ты хочешь быть фоном?

Сьюзен на секунду замерла, как будто Гермиона наступила на тонкий нерв. Но потом сделала вид, что вопрос её не задел.

— Я просто... устала быть запоминающейся не тем, чем надо.

Она выдохнула, откинулась на спинку кресла и добавила с кривой усмешкой:

— Может, если я стану нейтральной, люди перестанут от меня чего-то ждать. Или требовать. Или бояться. Неважно.

Гермиона смотрела на неё, и в голове медленно складывалась картинка.

Сьюзен — не лидер. Не яркая фигура. Она никогда не тянулась к свету. Но и собственной тенью быть не хотела. Она просто старалась втиснуться в мир, где все уже занято. Где даже цвет волос может превратить тебя в категорию.

Она менялась, чтобы не мешать. Чтобы не раздражать. Чтобы исчезнуть потихоньку, не по-настоящему.

И в этом было что-то особенно печальное.

Гермиона тихо произнесла:

— Ты всё равно — Сьюзен. С любыми волосами.

Сьюзен усмехнулась.

— Может быть. Но иногда проще быть кем-то другим.

И Гермиона поняла, что это не просто про краску.

Это был первый шаг к исчезновению.

2001 год. Лондон.

Это был тёплый вечер. Даже в Лондоне такие бывают — редкие, неуловимые, как чувство, что всё будет хорошо. Сьюзен сидела, свесив ноги с подоконника, болтая ими в воздухе, и ленивая улыбка играла у неё на губах. В одной руке — чай с ромом, в другой — тонкая палочка, которой она лениво рисовала в воздухе кривые фигуры.

— Гермиона, клянусь, если ты ещё раз скажешь "процедурно", я сброшусь с этого окна.

— Мы на третьем этаже, — фыркнула Гермиона, не отрываясь от документов. — Максимум сломаешь лодыжку.

— Значит, буду трагично хромать и напоминать тебе, как ты задушила мою творческую душу бюрократией. До конца дней.

Они рассмеялись. Настояще — громко, искренне. Почти.

На балконе догорала сигарета, забытая кем-то из прошлой смены, и в воздухе висел запах табака, мяты и старых пергаментов. У Сьюзен волосы были собраны в беспорядочный пучок, из которого торчало перо. Она называла это "аврорской модой".

— А помнишь, как ты чуть не сожгла кафедру, когда заклинание отразилось от щита? — спросила она, глядя на Гермиону искоса.

— Это был эксперимент. Теоретически оправданный. — ответила Гермиона, взглянув на подругу.

— Теоретически? Гермиона, ты пыталась перекипятить душу!

— Душа была стабильна, — буркнула Гермиона, краснея.

— Да-да. А потом трое студентов начали говорить цитатами из "Поэтики Эмерика Чистого".

Светлые волосы волосы Боунс трепались на ветру, а её улыбка была очень широкой.

Они снова рассмеялись. Тогда смех ещё был возможен.

А потом в дверь постучали. И минуты малого счастья вмиг исчезли.

Вошёл Альберт Монтроуз, начальник Подотдела Исследовательских миссий. Высокий, хищный, вечно пахнущий сушёным имбирём и ладаном. В руках — папка. Коричневая, обтёртая, с чёрным треугольником на обложке.

— Боунс. Грейнджер. Вам приказ. Код девять-девять-три.

Сьюзен тут же сползла с подоконника, лицо стало другим — серьёзным, отточенным. Гермиона встала, как по команде.

— Локация? — коротко спросила она.

— Румыния. Сигишоара. Исчезновение группы учёных-магозоологов. Последний известный координат — подземные структуры храма. Неклассифицированный магический объект. Высокий риск искажения психики. Министр согласовал вашу пару лично.

Сьюзен подняла бровь.

— Ну раз лично — значит, точно ничего не может пойти не так.

Монтроуз проигнорировал сарказм.

— Улетаете на рассвете. Всё, что вы увидите — засекречено. Возврата на этом уровне командировки не предусмотрено. Подпишитесь под приказом и... — он на мгновение замешкался, глядя на них. — ...и держитесь друг друга. Там странные вещи. Вещи, которые не должны дышать. Но дышат.

Он ушёл, как всегда, без прощания. Только воздух остался тяжелее, как будто окно закрыли и все звуки стали глухими.

Сьюзен вздохнула, перебирая складки своей длинной юбки.

— Ну вот. Настоящий отпуск. Разве не романтично? Кровавые руины, древние шепоты и вероятная смерть.

Гермиона закатила глаза, нежно улыбнулась и, не в силах сдерживаться, легко толкнула её локтем в бок:

— Прекрати, вселенская сущность. Ещё чуть-чуть — и я принесу тебе подношения из шоколадных лягушек.

— Уже принимаю, — хмыкнула Сьюзен, делая вид, что величественно принимает жертву. — Желательно с предсказаниями.

Они рассмеялись — коротко, легко, как смеялись много раз до этого. И Гермиона не знала, не могла знать, что именно в этот момент — в эту самую секунду — военная директива с их именами уже была вложена в хранилище.

Что именно в этот вечер кто-то, кого они не знали и никогда не увидят, сказал:

. — Эту миссию дадим им. Боунс и Грейнджер. Обе с грязной кровью. Если не справятся — по крайней мере, исчезнут чисто.

* * *

На третью ночь в храме Румынии Гермиона проснулась от звука — негромкого, хриплого, словно кто-то шептал, не открывая рта.

Сьюзен сидела в углу, на корточках, спиной к ней. Без плаща. Волосы — блондинистые, потускневшие — свисали вперёд, закрывая лицо. Она что-то чертила на камнях мелом. Полукруг. Символ. Повторяла это снова и снова, будто не замечая, что делает это уже минут десять.

Гермиона приподнялась, едва дыша.

— Сьюзен? — прошептала она. — Что ты делаешь?

Сьюзен не повернулась. Не шелохнулась.

— Он говорит, — раздался тихий голос. Ровный. Чужой.

— Кто? — еле выговорила Гермиона.

— Неважно. Главное, как он дышит, — и она вдруг резко повернулась, улыбаясь. Широко. Слишком широко. — Ты слышала?

Гермиона встала медленно, не спуская с неё глаз. Её тело было сильно напряжено от стресса. Карие глаза настороженно оглядывали тело Боунс.

— Это не смешно, Сьюзен.

Сьюзен заморгала, как будто очнулась, и негромко рассмеялась. Её тёмные глаза просветлели, словно некая сущность отпустила её разум.

— Прости. Плохая шутка. Я… Наверное, просто не выспалась.

Она вытерла мел ладонью о свою синюю мантию, словно стирая след. И легла на спину, рассматривая потолок с чёрными, незамысловатыми узорами.

— Этот храм действует на нервы. Ты ведь тоже чувствуешь, да?

Но Гермиона ничего не сказала. Она смотрела на подругу, сжав пальцы в кулак в кармане.

Это была не шутка. Не бессонница.

Это было что-то другое.

Глубже.

Мрачнее.

* * *

Девушки были в Румынии уже четвёртый день. На окраине деревни Сигишоара, среди извилистых троп и зубчатых гор, где воздух казался пропитанным пеплом и сыростью старой магии.

Сьюзен шагала впереди, её багрово-красный плащ мелькал среди сосен, как предостережение.

— Ты чувствуешь это? — спросила она, обернувшись. — Здесь что-то спит. Глубоко. Слишком долго.

Гермиона нахмурилась. Она привыкла к поэтичным высказываниям Сьюзен, но в последние дни они стали... другими. Не просто эксцентричными, а будто отрывками из чьей-то чужой речи. Как будто Сьюзен слушала голоса, которых никто не слышал.

— Это просто остаточное магическое напряжение, — ответила Гермиона, проверяя на ходу артефактный компас. — Руины старого храма под холмом, возможно, искажают структуру. Нам нужно спуститься туда.

Сьюзен остановилась. Её лицо — худощавое, с тонкими скулами, — было напряжено.

— А если не нужно? А если это место не для нас?

— Сьюзен, о чём ты говоришь? Мы расследуем исчезновения. Это наш долг.

— Ты не слышишь? — Сьюзен приложила пальцы к вискам. — Они не хотят, чтобы мы спускались. Они... помнят. Здесь забытое не хочет быть найденным.

Гермиона подошла ближе.

— Кто "они"? Ты ведь понимаешь, как это звучит?

Сьюзен улыбнулась — криво, будто с трудом.

— Мне снится этот храм. Ночью. Я стою там одна. И голос говорит мне: «Ты видела смерть, теперь увидишь знание». Он говорит... что я могу остаться.

Гермиона почувствовала холод. Не от ветра, а изнутри.

— Мы возвращаемся, — сказала она твёрдо. — Миссию нужно приостановить. Ты не в себе.

Сьюзен вдруг уставилась ей в глаза.

— Нет, Гермиона. Я как раз в себе. Впервые за долгое время. Всё остальное — это было... маской. Мы все носили маски, когда служили Ордену. Но ты ведь знаешь, правда?

— Что?

— Что Орден давно перестал быть тем, чем был. Что мы исполняли приказы, не зная, от кого. Что есть вещи глубже, чем добро и зло. Глубже, чем Гарри. Глубже, чем мы.

В ту ночь они вернулись в лагерь. Гермиона написала срочный отчёт в Министерство, приложив рапорт о нестабильном поведении напарницы. Но Сьюзен исчезла до утра. Ни записки, ни следов. Только её палочка, аккуратно оставленная у потухшего костра.

Позже

Гермиона стояла перед Дирком и чувствовала, как в горле застревает всё то, что она не позволила себе тогда почувствовать.

— Почему ты не сказала Гарри? — повторил он.

— Потому что не хочу, — выдохнула она. — Потому что тогда мне придётся признать, что я её бросила.

Он долго молчал. А потом тихо добавил:

— Или признать, что она ушла не потому, что сошла с ума. А потому что нашла что-то... что ты не захотела искать с ней.

Гермиона посмотрела в окно. Горы. Далеко, почти невидимо. И в воображении — багровый плащ, исчезающий в утреннем тумане.

Прошёл почти год с той миссии в Румынии. Гермиона, как и раньше, просыпалась до рассвета, пила крепкий кофе и изучала досье по пропавшим. Но папку Сьюзен она так и не передала в архив. Что-то в ней держало. Может быть — чувство вины. Может быть — страх, что однажды всё это окажется не её выдумкой.

Той ночью она задержалась в министерстве. Аврорат был почти пуст — лишь патрульные призраки бродили по этажам, как старые часовые, забывшие, зачем они здесь. В комнате для хранения магических улик было холодно, и конденсат запотевал стекло витрин.

Она перебирала старые дела — дело №387-Ж/7, "Исчезновение Сьюзен Боунс", — когда произошло это.

Сигнал магического отпечатка — слабый, едва уловимый — мигнул на амулете, встроенном в её браслет. Он был создан для поиска пропавших авроров. Но Сьюзен давно числилась как «исчезнувшая без шансов на восстановление».

Гермиона замерла. Миг. Второй.

Сигнал сработал.

И не просто так — он пришёл с магической координаты, давно закрытой: Заброшенная обсерватория Каркоса, в Албании. Её официально признали магически заражённой зоной после экспериментов в конце Первой войны.

Сигнал сопровождался вложением. Не визуальным. А тактильным. Это был древний тип послания — почти забытая форма — когда послание передаётся не словами, а чувством.

И вот оно пришло.

Ощущение — как когда смотришь в бездну, и бездна отвечает.

Страх. Глубокий, как ледяная вода. Но в нём — нечто ещё: принятие. Покой. Невозможная, чужая ясность.

И ещё — образ. Яркий, вспышкой. Не как видение, не как сон. Как пробой памяти.

Сьюзен.

Стоит в белом у алтаря из чёрного обсидиана. Глаза её сияют. Но это не радость. Это — понимание чего-то, что человеку знать не положено.

И голос — беззвучный, но настойчивый:

«Ты спрашивала, где я. Я — там, где заканчиваются имена. Не ищи меня, Гермиона. Но... запомни, кем я была.»

Гермиона отшатнулась. Амулет мигнул — и потух.

В комнате стало темно. Только строчка на краю досье, где чернила вдруг поплыли и проявилась фраза, которой там раньше не было:

Они пришли за знанием. Мы остались.

Она одна из Наблюдателей. Она не вернётся прежней.

Гермиона села, сжав амулет в ладони.

— Сьюзен… — прошептала она.

Воздух в храме стал другим — плотным, будто пахнущим ржавчиной. Каменные коридоры отзывались не звуком, а чем-то более тонким. Гермиона стала замечать: шаги не звучат одинаково. Иногда звук шёл вбок. Иногда — вперёд, но не к ней. Словно кто-то шагал сзади и одновременно внутри.

Сьюзен молчала почти всё утро. Только записывала — знаки, срезы стены, обрывки шепотов, зафиксированных в артефакте. И всё делала слишком точно. Без ошибок. Без размышлений.

Так не бывает. Даже у неё.

— Ты помнишь, как мы потерялись в туннелях под Флоренцией? — спросила Гермиона, будто невзначай, сидя на уступе.

Сьюзен повернулась слишком медленно.

— Конечно. Там был запах лаванды. Смешной контраст к затхлому камню.

— Да, — кивнула Гермиона. — Только это было в Марракеше. Во Флоренции пахло железом и мёдом.

Пауза. Тонкая, режущая.

Сьюзен не поправилась. Не удивилась. Просто отвернулась.

Гермиона почувствовала, как пальцы сжались сами. Она выдохнула — неглубоко. Надо было записать это. Систематизировать. Рапорт. Архив. Но вместо этого — только голос внутри:

«Она врёт. Или хуже. Она — не помнит, кем была.»

Ближе к вечеру они дошли до второго зала. Над входом была арка, исписанная кривыми символами. Сьюзен остановилась и приложила ладонь к камню.

— Он зовёт, — прошептала она, не отрываясь от камня.

— Кто? — голос Гермионы сорвался.

Сьюзен мгновенно повернулась.

И в её глазах было что-то иное. Не одержимость, не безумие — нет. Покой. Тот самый, которого не может быть у человека в сердце руин.

— Он без имени. Но он был здесь раньше нас. Раньше звука. Раньше магии.

— Это не ты, — выдохнула Гермиона, оглядывая лицо подруги.

И тут — Сьюзен улыбнулась. Так, как не умела раньше.

— Ты всегда была умной, Грейнджер. Даже сейчас.

В ту ночь Гермиона не спала. Она крепко держала палочку в руке, но не поднимала её. Она чётко слушала. Счёт вдохов. Мельчайшие звуки.

И всё ждала, когда шаги рядом вдруг пойдут не туда.

Спустя некоторое время, Гермиона почувствовала, как дыхание мира меняется.

Всё вокруг будто стало тише, но это не было спокойствием. Это было… ожидание. Храм будто слушал. Смотрел. И с каждым шагом Сьюзен — приближался.

Она шла первой. Без привычной осторожности. Шаг уверенный, почти ритуальный. Как будто знала маршрут, которого в их картах не было.

Как будто уже шла сюда раньше.

— Сьюзен, стой, — сказала Гермиона.

Сьюзен не остановилась, но её светлые, отныне гладкие волосы, встрепенулись.

— Это не ты ведёшь. Это что-то ведёт тебя!

Только тогда Сьюзен замерла. Не обернулась. Просто произнесла — тихо, спокойно:

— А если я — не против, Гермиона?

Через час Сьюзен Боунс исчезла.

Без звука. Без света. Ни сражения, ни следов. Только тонкий пепельный волос на углу плиты — как знак, как её остаток.

Гермиона искала долго. До глубокой ночи. Даже когда в одиночестве становилось боязно. Гермиона кричала её имя, несмотря на то, что оно уже не отзывалось.

Она проверила все камеры. Заклинания. Метки. Даже запрещённые.

Пусто.

Пункт досмотра на границе Клужа был залит дождём.

Гермиона стояла в стальной арке, вымокшая до нитки, с порезом на шее, с глазами, в которых не было света. Маги в серой форме проверяли её сумку, артефакты, протоколы.

— Где второй агент? — спросил пограничный.

Гермиона выдохнула. Медленно.

— Боунс... осталась на объекте. Погибла. Условно.

Слово «условно» никто не понял. Но и не стали уточнять.

Рапорт нужно было сдать в течение сорока восьми часов.

Это был стандартный протокол: потеря оперативника. Условия: невыясненные. Сведения: неполные. Статус: предположительно погиб.

Гермиона села за письменный стол в пустой комнате на четвёртом этаже. В коридоре кто-то смеялся — какой-то младший состав, явно не в курсе, что за этой дверью кто-то умирает. Медленно, молча. Изнутри.

Её пальцы дрожали. Перо не хотело держаться в руке.

Она не чувствовала голода. Или усталости.

Она чувствовала бессмысленность.

«Дата: 3 марта.

Объект: Потеря оперативника Сьюзен Боунс.

Место: зона D-21, горный район, север Румынии...»

Она остановилась. Выдохнула. Закрыла глаза.

Как передать то, что нельзя передать?

Как объяснить, что она просто исчезла, как будто её вырезали из пространства? Без боя. Без крика. Без прощай.

«Свидетелей нет.

Физический контакт отсутствует.

Последнее зафиксированное слово агента Боунс —...»

Она вычеркнула строку.

Потому что это слово — было её имя.

«...Гермиона...»

Сказанное шёпотом. Без страха. Как будто она знала, что уходит.

Как будто принимала это.

И Гермиона — не могла это простить. Ни ей, ни себе.

Отчёт она писала в Лондоне. Чёрные чернила, ровный почерк.

«Инцидент. Пространственная аномалия. Потеря агента. Физического контакта не было. Магический след нестабилен. Угроза продолжается.»

Гермиона сидела, не двигаясь, у себя в кабинете. Снаружи гудела столичная весна — безразличная, слишком яркая.

На столе — рапорт.

Рапорт о потере агента Боунс, Сьюзен.

Дата: 3 марта.

Ответственная: Гермиона Джин...

Она застыла. Рука замерла над строкой.

Как всегда — оставалось только подписать.

Но в этот раз она не знала, кем ставить подпись.

Грейнджер?

Та, что сражалась на трибуналах, вела дела, выучила наизусть имена всех погибших после Второй войны?

Или Поттер?

Та, что теперь приходит домой, снимает пальто и не чувствует себя целой, если Гарри молчит чуть дольше обычного.

И, не думая, она написала:

Гермиона Поттер.

Тонко. Чётко.

Перо не дрогнуло.

И только после этого она поняла — впервые за всё время, с тех пор как носит эту фамилию официально, она написала её в документе.

Не в поздравительной открытке.

Не на конверте.

А в официозной бумаге, где её подпись — часть закона.

Она опустила перо.

Что-то внутри болезненно щёлкнуло. Не в протест, не в подтверждение — в усталость.

Это был не жест любви.

Это был жест капитуляции.

«Я — не та, кто должна была вести эту миссию.

Я — не та, кто мог остановить её.

Но я осталась.

А она — нет.»

Рапорт выглядел безупречно. Но это был не рассказ. Это был надгробный камень.

— Гермиона, — тихо сказал он, стоя за её спиной, — ты подписала рапорт моей фамилией.

Она вздрогнула.

Её рука всё ещё лежала на столе, как будто была прибита к нему этим листом.

— Я знаю.

— Но ты никогда... — Гарри замолчал, подбирая слова. — Ты не использовала её. Даже на бумагах для Орденов. Ни в отчётах. Ни в делах.

— Никогда не чувствовала, что имею право, — сказала она. Голос был ровным. Пугающе ровным.

— А теперь?

Она обернулась. Лицо её было спокойным, но глаза — как трещины в стекле.

— Сама не знаю, Гарри, — прошептала она, и в голосе её звучала такая тёплая, беззащитная искренность, что Гарри без слов протянул руку и коснулся её щеки.

Его ладонь была тёплой, надёжной. Большой палец, немного шершавый, осторожно скользил по коже — так, будто касался чего-то хрупкого, что может исчезнуть, если сжать сильнее.

Гермиона на мгновение прикрыла глаза — не от усталости, а от того, что позволила себе почувствовать. Эти несколько коротких секунд — как глоток воздуха после долгого погружения. Она не говорила — но каждой клеточкой ощущала: он здесь. Он рядом. И она не одна.

Она прижалась щекой к его ладони, не открывая глаз.

— Иногда мне кажется, — тихо сказала она, — что если я остановлюсь хоть на минуту… если просто перестану думать, действовать, вытягивать, анализировать… — она выдохнула, — я просто исчезну.

Гарри не ответил. Он продолжал держать её, без лишних слов, только крепче, чуть ближе.

— Все считают, что я справляюсь. Что я сильная. Что знаю, что делаю. — Её голос дрогнул. — А я... просто делаю вид. Потому что если они узнают, как мне страшно — всё развалится.

Она открыла глаза. Карие, глубокие, уставшие.

— Только ты знаешь, что я не железная. Только ты...

Он склонился ближе, осторожно, и прошептал:

— Я никогда не ждал от тебя быть сильной, Гермиона. Только — быть собой.

И она, не сдерживая больше ни слов, ни слёз, просто уткнулась в его грудь, как тогда — в Хогвартсе, в палатке, в грохоте войны, когда казалось, что всё закончится.

И всё равно оставалась надежда — если рядом кто-то дышит с тобой в такт.

На следующий день к ней зашёл Гарри.

Не в форме. Без протокола. Просто — Гарри. Уставший, уже не юный, с морщинами у глаз и резкими вопросами, которых он даже не произнёс вслух.

Он сел напротив, долго молчал.

— Сьюзен была хорошим агентом.

— Да, — ответила Гермиона. — Очень.

— Ты что-то не дописала.

Она не подняла глаз.

— Гарри, я дала Министерству всё, что нужно.

— А я — не Министерство.

Это был не упрёк. Не подозрение. Это был зов. Тихий, упрямый.

Но Гермиона смотрела в окно.

— Ты думаешь, я солгала?

— Нет. — Он встал. — Я думаю, ты молчишь. А это страшнее.

Когда он ушёл, она ещё долго сидела одна.

Её пальцы дрожали. В горле стоял вкус пепла. Слово «Сьюзен» стало чем-то невозможным: живым, но не живущим.

И впервые за много лет Гермиона подумала, что магия — это не сила.

Магия — это то, что забирает.

Слово за словом. Человека за человеком.

Позже пришёл первый допрос. Не враждебный. Но выверенный, хищный, как всё, что делают в Отделе Контроля.

— Почему вы пошли именно по этой тропе?

— Кто принял решение изменить маршрут?

— Было ли между вами напряжение перед исчезновением?

— Употребляла ли агент Боунс нестабилизированные зелья?

— Почему не был использован маяк?

Гермиона отвечала. Холодно. Отстранённо.

Слова звучали чётко, отмеренно, почти машинально — будто не она говорила, а кто-то чужой, выучивший каждую фразу наизусть.

Но внутри всё ломалось.

Сердце металось между пламенем и ледяной бездной — то обжигало грудную клетку, то тянуло вниз, в глухую темноту, где не было ни воздуха, ни смысла. Каждое слово давалось с усилием, как шаг по хрупкому льду, под которым трещала память.

Она смотрела прямо в глаза тем, кто задавал вопросы. Не пряталась. Не отводила взгляда. И тем больше в этом прямом взгляде чувствовалось — она больше не может плакать.

Именно это пугало их сильнее всего.

Сотрудники, что присутствовали на допросе, всё видели. Чувствовали.

Некоторые лишь молча пожимали губы, кто-то — опускал взгляд, медленно качая головой. Сочувствие было — но оно было бесполезным, беззвучным, запоздалым.

Одна из женщин за столом даже неосознанно прижала ладонь к груди, словно боль Гермионы отозвалась в ней эхом.

Но Гермиона не позволила себе дрогнуть.

Пока она говорила — она жила.

Пока отвечала — существовала.

А всё остальное…

…всё остальное она оставила за стенами этой комнаты.

Снаружи — где всё ещё пахло той ночью. И её голосом.

Сьюзен.

Она вышла из допросной с сухим горлом, и казалось — всё, что она могла сказать, было не тем, что она должна была сказать.

* * *

Они сидели на диване. Плечом к плечу. Гарри держал её руку — просто, спокойно. Она снова молчала. Но не потому, что не знала, что сказать. А потому что собиралась с силами это сказать вслух.

— Знаешь, — начала она, — я так долго пыталась понять, в какой момент она начала ускользать. Сьюзен. Не из пространства. Из… меня. Из доверия.

Гарри не перебивал.

— Я вспоминала каждый разговор. Каждую глупую шутку. Мы тогда даже смеялись. Она смеялась… но как будто только губами. В глазах было… что-то другое. Пустота? Нет. Покой. Страшный покой. Как у человека, который уже попрощался.

Голос Гермионы стал чуть ниже, будто она боялась, что кто-то может подслушать — даже стены.

— На той миссии, за день до… до исчезновения, она сказала странную вещь. Мы сидели у костра, ели всухомятку, и вдруг она посмотрела на меня — прямо, как в детстве, когда всё было ещё живое, настоящее — и спросила: «А если мы пешки, Гермиона? Не в чужой игре. А в своей. Просто не замечаем?» Я тогда засмеялась. Толкнула её в бок. Но… — она сглотнула. — А ведь, может быть, она знала больше, чем говорила.

Гарри чуть сжал её руку.

— Почему ты не рассказала мне об этом сразу?

— Потому что испугалась, что если скажу вслух — это станет настоящим. Не бредом, не усталостью. А… чем-то большим. Может быть, предательством. А может — предупреждением. И если я не поняла, о чём она тогда говорила… значит, я могла её потерять и раньше, чем она исчезла.

Тишина. Тёплая. Наполненная всем, что не требовало объяснений.

— Ты не виновата, — сказал Гарри, осторожно поглаживая её по длинным каштановым кудрям. — Но, возможно, ты единственная, кто ещё может понять, что тогда произошло.

Гермиона подняла взгляд, и в нём уже не было только боли. Была цель.

— Тогда мы начнём. С маршрута. С её слов. С того, что Министерство решило закрыть. Потому что я чувствую… что Сьюзен не просто исчезла. Она ушла туда, где хотела быть. Или туда, куда её позвали.

— И мы найдём их, — сказал Гарри, кивнув. — Вместе.

В последние дни что-то изменилось. Не снаружи — внутри.

Гермиона, словно не заметив сама, начала открываться Гарри чуть глубже, чем раньше. Не из-за страха. Не из-за давления. А потому что он был рядом — не требуя. Не требуя быть сильной. Не требуя объяснений. Просто — был.

И она начинала говорить.

Мелочи. Воспоминания.

О том, как в третьем курсе она подменяла котлы у Невилла, чтобы у него, наконец, получилось зелье.

О том, как однажды перечитала целую библиотеку по древней магии, только чтобы доказать себе, что ошибки в них всё-таки были.

О том, как иногда, глядя в зеркало, она не видит себя — только кого-то, кто держит себя собранной из чувства долга.

Гарри слушал. Всегда. И никогда не перебивал.

Он просто улыбался. Той самой, немного кривой, тёплой улыбкой, от которой внутри у неё что-то опускалось и поднималось одновременно.

Иногда он наблюдал за ней — втайне, когда она думала, что одна.

Когда склонившись над схемой или пергаментом, она прикусывала губу.

Когда машинально закручивала прядь волос на палец, решая, что вычеркнуть из списка.

Когда, уже ночью, сидела в кресле с книгой, но не читала — просто держала, как будто в ней было что-то, чего она не могла сказать вслух.

Он знал, как много у неё внутри.

И любил её не вопреки этому, а именно за это.

— Ты никогда не боишься, что я слишком… — начала она однажды, лежа на спине, уставившись в потолок. — Сложная?

Он повернулся к ней. Лёг на бок. Подпер голову ладонью.

— Ты думаешь, я не влюбился в это первым?

— В что?

— В тебя. В сложную. Умную. Противную, упрямую, бескомпромиссную Гермиону, которая трижды доказывала Снейпу его собственные ошибки на уроке. В ту, что бросалась под проклятия, потому что не могла не защитить. В ту, что помнила день рождения Добби, но забывала поесть. В тебя, Гермиона.

Она смотрела на него. И впервые за долгое время не чувствовала, что должна быть «на уровне». Должна быть в порядке. Должна быть идеальной.

— Ты такой дурак, — прошептала она.

— Абсолютно, — согласился он. — Особенно когда дело касается тебя.

И она тихо рассмеялась. Устало. Настояще.

Смех этот — как шорох крыльев после долгой тишины.

И в тот момент, среди ночи, в комнате без окон, среди опасностей, что сгущались за стенами, она была в безопасности. Потому что он не ждал, пока она станет сильной. Он любил её — такой, какая она есть. Даже когда она молчала. Даже когда ломалась.

Особенно тогда.

Ночь, казалось, сгустилась за окнами комнаты, став почти зримой.

Луна висела низко, её свет пробивался сквозь полуоткрытые шторы — холодный, как ледяной поцелуй. Всё в комнате будто затаилось: часы не тикали, ветер не шевелил занавески, даже дыхание стало осторожным, как у живых существ, которые знают, что приближается что-то важное.

Гермиона стояла у книжного шкафа, задумчиво перебирая пергаменты. На ней была только длинная хлопковая рубашка, чужая — Гарри, с немного ослабленным воротом. Её волосы были распущены, и пряди скатывались по плечам, отбрасывая тени на ключицы. Он смотрел на неё, не двигаясь, из полумрака комнаты.

В последние дни он чувствовал, как она меняется. Не ломается — именно меняется. Она словно начала выходить из панциря, в котором жила всё это время. В ней было больше пауз, больше тишины — но в этих паузах теперь рождалось не отчуждение, а откровение.

Она обернулась, встретила его взгляд. И не отвела глаз.

— Что? — спросила она тихо, но в этом слове дрогнула неуверенность.

— Ты прекрасна, — сказал он.

Он подошёл ближе. Его глаза этой ночью были слишком синими.

— И когда ты вот так молчишь… я боюсь за тебя.

Пауза. Он почти улыбнулся.

— И всё равно хочу.

Гермиона чуть склонила голову. В её глазах мелькнул огонь — не кокетство, не игра. Внутренний, древний, нерастраченный пульс жизни, который в ней всегда жил под слоем контроля, логики, системы.

— Иди сюда, — прошептала она.

Он подошёл.

Она взяла его ладони и прижала к своему лицу. Глаза закрыты. Дыхание ровное — пока он не скользнул пальцами по её щеке, вниз, по шее, чувствуя, как под кожей дрожит жизнь. Как будто каждое его прикосновение — единственный якорь, что не даёт ей раствориться во тьме.

— Когда ты прикасаешься ко мне… — прошептала она. — …мне не страшно умирать.

Он не ответил. Только сильнее притянул её к себе, прижавшись лбом к её виску. Его дыхание стало тяжелее. В ней было всё: нежность, ярость, уязвимость, проклятая сила — и что-то опасное. И он любил её за это. За то, что она могла быть безумной — но была его.

Они стояли, почти не дыша, в темноте. Она крепко обнимала его, будто боялась, что всё исчезнет, если отпустит. А он держал её так, как держат порванный флаг в конце битвы — знамя, за которое стоит умереть, и которое всё ещё держится на ветру.

Их губы встретились не как у влюблённых — как у тех, кто знает, что может быть последняя ночь.

Никаких слов. Только поцелуи — тёмные, медленные, с отчаянием.

Руки — изучающие, будто они открывали друг друга заново.

И ночь — свидетель, холодный, молчаливый.

Когда всё стихло, Гермиона лежала, прижавшись к его груди. Он гладил её по волосам, молча, а она держалась за край его рубашки, словно это было всё, что ещё удерживает её на этой стороне.

— Гарри, — прошептала она, почти не слышно, — если я исчезну, как Сьюзен…

— Не смей, — ответил он, резко. — Не думай даже.

— Тогда пообещай, — она вдруг подняла голову. — Что найдёшь меня. Даже если я не буду собой. Даже если я забуду тебя.

Он смотрел на неё долго. Пристально. Потом аккуратно притянул к себе, губами нежно коснулся её лба.

— Тогда я напомню тебе, кто ты. И почему ты меня любишь — даже в темноте.

К ночи всё затихло. Даже штаб, вечно гудящий шёпотом пергаментов, шагов и тревожных голосов, казался почти забытым. Гарри закрыл дверь в их комнату, как в капсулу — отдельно от всего, что несло угрозу, ложь, и старые страхи.

Поздняя ночь. Архив Ордена.

Хруст пергамента, запах пыли, масляные лампы — всё как всегда.

Гермиона сидела на корточках у самого нижнего ряда. Именно туда, как по странной привычке, Сьюзен вечно прятала дубликаты своих отчётов. "Чем ближе к полу — тем меньше вероятность, что кто-то вообще туда заглянет", — однажды усмехнулась она. Гермиона тогда рассмеялась в ответ. А сейчас, коснувшись холодного дерева шкафа, вспомнила это — как щелчок в груди.

— Ну же, Боунс, — прошептала она, — если ты что-то оставила — покажи.

И — показало.

Файл, вшитый в обложку другого дела. На первый взгляд — стандартный отчёт о зачистке склада проклятых артефактов. Всё по шаблону. Подписи, отметки, номера объектов. Но между строк — маленький конверт, прижатый к внутреннему шву старым защитным чаром-фиксацией.

Гермиона осторожно вынула его, проверила на магические замки.

Ничего. Только простое, почти наивное заклинание маскировки.

Открыла. Внутри — клочок карты.

И короткая надпись, чернила уже выцвели:

«Если ты читаешь это, значит, не доверяешь им так же, как я.

Смотри под камнем. Где мы нашли первую фиалку.

— S.B.»

Гермиона почувствовала, как затряслись пальцы.

Первая фиалка.

Тот самый склон — тихий, забытый. Их первая совместная миссия, когда они нашли ящик с нелегальными зельями, среди которых кто-то посадил обычные цветы, зачарованные на сон.

— Чёрт возьми, Сьюзен, — прошептала она. — Ты что-то знала.

Стук шагов.

Она обернулась.

В дверях — Гарри.

Усталый, но настороженный.

— Ты что-то нашла?

Она молча протянула ему конверт.

Он прочёл.

И взглянул на неё так, будто впервые понял, как глубоко всё уходит.

Гермиона сидела на полу, босая, с книгой, которую давно не читала. Просто держала её, сжимая пальцами переплёт, будто то был последний якорь. Гарри наблюдал за ней молча, из полумрака. Свет от волшебного фонаря под потолком был тусклый, золотистый, и ложился на её плечи, словно старинное покрывало.

Она была бледной. Но не той изысканной бледностью, которую дарит задумчивость. Это была бледность истощения — морального, душевного. Он знал, что её душа с каждой неделей становилась легче, потому что теряла части себя.

Он сел рядом. Ничего не сказал.

— Помнишь, — тихо сказала она, не глядя, — как ты раньше смеялся с меня, когда я спала, обнимая кодекс трансфигурации?

— Помню, — улыбнулся он.

Она кивнула, не глядя на него. Потом, спустя секунду:

— Я теперь не сплю. Уже шесть дней, Гарри.

Он вздрогнул. Только теперь увидел — под глазами чёрные круги. Руки дрожат, но она делает вид, что всё в порядке. Потому что всегда делает.

— Гермиона…

— Мне снятся её глаза. Не когда она исчезла. А за секунду до того. Она что-то знала, Гарри. Она знала, что идёт не туда. И пошла. Знаешь почему?

— Почему?

Она повернулась к нему, и в её голосе был лёд:

— Потому что была как я. Потому что верила, что сможет разобраться, спасти, вернуть, переиграть. Потому что не умела бояться вовремя.

Он не знал, что сказать. Вместо слов — притянул её к себе. Она не сопротивлялась. Обмякла. Его руки обвили её хрупкое тело — стало страшно: она была легче, чем раньше. Почти прозрачная.

— Я схожу с ума, Гарри, — прошептала она в его шею. — Но мне некуда деться. Только ты.

— Тогда оставайся в этом «только», — прошептал он в ответ. — Я выдержу за нас двоих. Просто будь. Просто дыши. Я рядом.

Она всхлипнула — но не плакала. Её губы нашли его губы неуверенно, болезненно. Это был не поцелуй как обещание, а как вопрос, как мольба. Гарри ответил — мягко. Но внутри уже горел огонь. Не страсти — защиты. Он никогда ещё не чувствовал, что хочет так сильно кого-то уберечь от самой себя.

Позже, когда они лежали под одним пледом, без света, с их дыханием в унисон, Гермиона тихо сказала:

— Если бы ты знал, как ты спасаешь меня — просто существуя.

Гарри прижал её ближе к своей груди.

И в темноте, впервые за многие дни, она спокойно уснула.

Она проснулась от шороха. Гарри сидел у стола, склонившись над пергаментами, которые пахли пылью, законом и чужими жизнями. Его профиль, освещённый слабым светом от магического фонаря, был как вырезанный из камня — сосредоточенный, сжатый, усталый.

— Ты опять не спал, — прошептала она.

Он обернулся. В глазах — нежность, но не безмятежная. Та, что живёт рядом с тревогой.

— Не хотел будить. У тебя был спокойный сон. Первый за долгое время.

Она встала, подошла к нему. На ней был лишь лёгкий серый халат, который скользил с плеча. Гарри невольно смотрел, как он падает — и не сказал ни слова. Она села на край стола, посмотрела на него сверху вниз, и пальцами провела по его волосам, медленно, думая.

— Что это? — спросила она, указывая на свитки.

Он вздохнул.

— Речь идёт о старой инициативе. Её снова поднимают. Те, кто раньше стояли за "отбором крови" — теперь говорят об "упорядочении магического наследия". Новые названия. Старые яды. Они называют себя Ковен Единства.

Гермиона хмыкнула.

— Единства? Удобно. Наверное, они считают, что если изолировать всех, кто им не нравится, будет единство.

— Именно. Законы, Гермиона. Они не нападают. Они… переоформляют реальность.

Она опустила взгляд. Молча. Потом взяла один из свитков. Перечитала вслух:

«Магия не может быть полностью доступной для всех. Без структуры мы получим хаос. Мы не отбираем права — мы защищаем будущее.»

— Фраза, которой можно оправдать диктатуру, — тихо сказала она.

Гарри подошёл. Взял её лицо в ладони, осторожно. Она подняла на него глаза.

— Ты сильная. Ты видишь это сразу. Они боятся таких, как ты. И как я. Потому что мы не забываем, что было в прошлом.

— А ты... не устал быть тем, кто всегда на передовой?

Он усмехнулся. Больше с горечью.

— Я устал. Но когда ты рядом — мне не страшно.

Ты — как компас. Даже в хаосе. Даже когда я сам не знаю, где правда.

Она прижалась лбом к его лбу. Их дыхание стало единым. А потом — она медленно провела пальцами по его груди, по изгибам ключиц, по линии шрама, что остался с войны. Её глаза были тёмные, сосредоточенные. Никакой кокетливости. Только необходимость быть ближе, сильнее, целее.

— Не отпускай, — прошептала она.

— Никогда, — ответил он. Уже хрипло.

Он поднял её, и их тела соединились не как утешение, а как якорь, как ритуал возвращения к себе. Это не было идеализированной любовью из сказок — это было сродни заклинанию. Объятия были грубыми, почти отчаянными, как будто каждый хотел проверить, что другой — ещё здесь, ещё жив, ещё дышит.

Он целовал её запястья — те, что держали столько боли. Она шептала ему на ухо слова без смысла — просто звук, чтобы не сорваться в молчание. Когда всё стихло, и они лежали, сбив одеяло и сбросив остатки мира, Гермиона сказала:

— Эти люди из Ковена — они не просто жаждут власти. Они романтизируют страх. Делают из него инструмент.

— Мы их остановим, — сказал он.

— Только если сами не станем теми, кем они нас рисуют.

Он кивнул. И взял её руку — крепко. А потом — поцеловал ладонь. Не нежно, а как клятву.

Подземелья Министерства редко дышали чем-то, кроме пыли и заклятий тишины. Но именно здесь, за толстым барьером политического равнодушия, прятались древние архивы, переименованные в «Фонд Единства Ковена». Название звучало как лекарство — но Гермиона знала: под ним скрывались яды.

Она пробиралась в серой мантии куратора, заколка с магическим гравировкой в форме весов слегка покалывала висок, передавая импульсы заклинаний сокрытия.

Фальшивый пропуск она получила от неизвестного мага, чьё письмо пришло без подписи. В нём лишь одно: «Твои идеи стали опасны. Но и они тоже. Смотри в ячейке N2-K. Там, где Бэббедж спрятал страх».

Гермиона не дрожала. Просто вспоминала. Проклятие крови. Старую комиссию по чистоте. Речи в Визенгамоте, где её называли символом компромисса. Символ... а не человек.

Спускаясь по спиральной лестнице, она слышала, как стены шепчут старые имена. Боттом. Монтегю. Аббот. Всех их стерли из протоколов. Потому что были неудобны. Или опасны. Или... полукровки.

Когда она открыла ячейку, в воздухе заколыхалась магия. Пергаменты внутри хранили не столько текст, сколько намерение. Одно письмо особенно притянуло взгляд:

“Проект: Возвращение корня. Закон первородства. Переход власти по старым линиям. Очистка от шлака поколений. Программы распределения силы в обучении. Мера первая — Кодекс Ограничения.”

— Кто дал тебе этот доступ?

Голос сорвался из темноты, как кинжал.

Гермиона резко обернулась. В тени стоял мужчина — высокий, в черном, без отличительных знаков. Только знакомая сутулость и резкий, сухой голос...

— Дедалус Диггл?

Он шагнул ближе, глаза его были тусклы, будто что-то внутри него выгорело.

— Ты не должна была сюда приходить. Тебя могут убить.

— А ты? — тихо спросила Гермиона. — Ты же был с Орденом.

— Был. Но теперь я с выжившими. С теми, кто понял, что идеи — это валюта. А победа — это не война. Это её последствия.

— Ты поддерживаешь это? — она кивнула на пергаменты.

— Я понимаю, почему это появляется. Когда магия становится уязвима — сильные хотят контролировать слабых. Всегда. Но я здесь, чтобы сделать выбор труднее. Я — не их. И не твой. Я — посредине.

— Ты предаёшь...

— Нет. Я выбираю реальность. А ты? Ты всё ещё веришь, что можно всех спасти?

Он передал ей крошечную записку, спрятанную между двумя свитками. На ней был символ Ковена, перечёркнутый зелёным чернилами.

— Это из их будущего протокола. Кодовое имя: «Перелом». Они готовят ритуал. Неофициальный. Старое чистилище крови. Им нужно три линии: старинная кровь, королевская, и — та, что однажды сломала Хогвартс. Ты понимаешь, к кому ведёт последний след?

Гермиона побледнела. Гарри. И, возможно, она.

— Почему ты мне помогаешь?

— Потому что, Гермиона, если упадут те, кто сопротивляется — следующими будем мы. Все. Даже те, кто остался посредине.

Он исчез в заклинании распыления, оставив её одну среди дыхания архивов.

* * *

«Я обошла охранные заклятия, отключила печати… — мысленно перечитывала она свои действия, — …и обманула коллег. Своих.»

Не Гарри. Не Рон. Она сама. Своими руками.

Гермиона закрыла глаза. Где-то в груди щемило. Не потому, что её поймают, а потому что… она больше не чувствовала себя той самой девочкой, которая когда-то верила, что знание — это свет. Теперь это был нож. Острый, холодный, и направленный в спину тех, кто однажды доверился ей. И всё же… она не сожалела.

Гермиона глубоко вдохнула. Если бы снова пришлось выбирать — она бы выбрала то же. Потому что кто-то должен был узнать правду. Потому что история не имеет права повториться.

Гарри стоял в коридоре Министерства, сжимая в руках свиток с отчётом о пропаже из архива. Его сердце билось быстро, но голос оставался ровным, когда он вломился в офис Гермионы.

— Гермиона! — резко начал он, голос наполненный не только гневом, но и разочарованием. — Ты понимала, что творишь? Кража из архива Единства — это не просто нарушение протокола! Это подрывает всё, за что мы боремся!

Гарри медленно опустился на край стола, тяжело вздохнув. Его глаза искали в Гермионе хоть каплю сомнения или сожаления, но видел лишь решимость — ту же, что в момент кражи.

Гермиона отводила взгляд, её лицо горело, но в глазах был тот же огонь, что и всегда.

— Я не могла иначе, Гарри, — шептала она, — там хранятся документы, которые могут уничтожить невинных. Если мы позволим Единству контролировать магию нечистокровных, это будет концом всего, во что мы верим.

— Ты знаешь, что если об этом узнает Совет Единства, — сказал он, голос понизился, — нам всем придётся отвечать не только за свои поступки, но и за судьбу тех, кого мы пытаемся защитить.

— Ты поставила под угрозу нашу работу, — голос Гарри стал жестче. — Ты сама понимаешь, к каким последствиям это может привести? Министерство уже на грани кризиса. Если это всплывёт — нам конец!

Гермиона сжала кулаки, в которых дрожали пальцы.

В этот момент в офис ворвался Перси Уизли, его холодный взгляд обжёг атмосферу ещё сильнее.

— Гарри, Гермиона, — начал он, — мы находимся под пристальным вниманием руководства. Любое несанкционированное действие ведёт к дисциплинарным мерам. Вы должны понять — порядок важнее личных амбиций.

Гермиона подняла голову, её голос был тихим, но твёрдым:

— Иногда, Перси, порядок — это просто маска для бездушной власти. Мы рискуем всем, чтобы защитить тех, кто не может защитить себя!

Взгляд Гарри задержался на ней, и на секунду в воздухе повисло напряжение — смесь отчаяния, гнева и… чего-то более глубокого, почти неуловимого.

— Мы должны быть осторожны, Гермиона. Но ты должна была поговорить со мной прежде, а не действовать в одиночку.

Гермиона кивнула, чувствуя, как темная тьма и надежда сплетаются в ней, словно крепкая цепь — страшная, но единственная, что держит их на плаву.

И где-то внутри, сквозь страх и отчаяние, зарождалось нечто новое. Опасное. Упрямое. Это уже не была школьная прилежность. Это была решимость взрослых людей, которых никто не сломает — ни прошлое, ни закон, ни даже собственная совесть.

Тишина повисла между ними — тяжёлая, как предвестник бури. Будущее казалось зыбким, а стены Министерства — местом, где каждая тень могла стать врагом.

Особняк на окраине Йорка был будто вырезан из другого времени. Кованые решетки на окнах, магически запертые ворота и заклинания забвения, струящиеся по стенам, — сюда не попадали случайные люди. Гермиона знала: она не гость. Она — внедрённый враг.

Она шла через узкий зал, где стены были обиты мрачно-серым бархатом, воздух пах пылью, старыми свитками и чем-то, что напоминало тлеющую душу. Позади неё едва слышно шелестели шаги Альберта Роу — бывшего союзника Ордена, теперь связного с Ковеном. Его молчание било в затылок сильнее слов.

В центре комнаты — круглый стол. За ним сидел человек, которого она сразу узнала, несмотря на отсутствие имени в досье. Он не носил мантии, лишь строгий чёрный костюм и серебряный перстень с перевёрнутым гербом одного из старейших магических родов Британии.

— Мисс Грейнджер, — сказал он, не поднимая взгляда, листая какой-то древний реестр. — Я думал, вы умнее. Даже ваши наставники когда-то не осмеливались приближаться к нашим архивам. Но вы… взломали их, как будто это была школьная игра.

У Гермионы заледенели пальцы. Но голос остался спокойным:

— Если архивы так легко сломать, может, в них не стоит прятать правду?

Он медленно поднял глаза. Стальные, безжизненные, серые. В них было что-то почти неживое.

— Правда? — Он усмехнулся. — Вы называете правдой документы, которые даже не понимаете? Это архитектура мира. Сотканная веками. Мы не убиваем маглорожденных. Мы… сдерживаем. Выравниваем. Чтобы этот хрупкий баланс не рухнул.

— Значит, вы называете это равновесием? Убийства, ограничения, изгнания? — прошипела Гермиона.

Он встал. Его фигура возвышалась над столом как судья. Или как палач.

— Мы называем это выживанием. Мы — Единство. Вы — ошибка. Но знаете, что пугает меня больше всего, мисс Грейнджер? — он подошёл ближе. — Вы — не исключение. Вы — начало войны. И вы слишком умны, чтобы этого не понять.

Альберт молчал. Он ни разу не посмотрел на неё. Но его руки были напряжены — будто он готовился защищать… кого?

В этот момент Гермиона поняла: она не просто среди врагов. Она — внутри их круга. И выхода уже может не быть.

Особняк остался позади. Но его запах — затхлая тайна, смешанная с предательским шёпотом — въелся в мантии, волосы, в саму кожу. Гермиона шла быстро, не разбирая пути, в груди стучало лишь одно: «Он всё знал. Этот человек — знал, кто я такая».

Альберт не пытался её остановить. Он вышел позже, спустя минуту, беззвучно, как будто его и не было. Он не смотрел ей в глаза, только бросил:

— Я не твой враг. Но и не друг.

Альберт исчез в серой дымке, оставляя девушку одиночно стоять в переулке, где рядом с каменной стеной, были вырезаны старые рунные символы — предупреждение: "Помни, что ты смертна".

* * *

Зал внутреннего дисциплинарного совета. Министерство Магии.

Зал заседаний Отдела Авроров был странно холодным. Ни один обогревающий чар не справлялся с его высокими каменными стенами — казалось, они впитывали тепло всех, кто туда входил, и возвращали только напряжение. На сводах — гобелены с закодированными гербами старых подразделений, давно упразднённых. Символы власти, которой больше не существовало. Или — которая действовала в тени.

Стены давили. Ни одно из чар на подавление тревоги не сработало — напротив, воздух стал гуще, как если бы здание само знало: сегодня здесь решается не просто судьба двух сотрудников, но и тайна, которую берегли как последние угли в костре.

Гермиона вошла первой. За ней — Гарри. Они не взглянули друг на друга.

У стола сидели семеро.

Пятый — Альберт Корнер.

Шестой — Перси Уизли, холодный и бледный, словно подменённый.

Седьмая — Мадам Селвин, новая глава отдела «Незарегистрированной Магии», с глазами как у змея, в меховом воротнике.

Молчание продлилось ровно столько, чтобы обострить страх.

Гарри Поттер сел с правой стороны от Гермионы, чуть позади, словно не мог выбрать — быть рядом как муж или оставаться фигурой государственной важности. Его руки лежали на коленях, но кулаки были сжаты до боли.

Внутри бушевал гнев. И страх. И то самое ощущение, которое накатывало перед схваткой с Тёмным Лордом — только теперь он сражался в рубашке с галстуком, а Гермиона была на линии огня.

Его жена. Его Гермиона. Его слабость. И сила.

— Грейнджер, — сказала Селвин. — Вас обвиняют в незаконном проникновении в архив под грифом “Единство — Уровень III”, а также в изъятии заклинательных кодов, которые хранились в запечатанном свитке Древнего Согласия. Хотите что-то сказать?

— Это было не проникновение, а проверка. Я подозревала, что информация утекает. Я нашла следы магии забывания и подмены архивных штампов.

— Вы обвиняете кого-то из нас?

— Я обвиняю систему, — твёрдо ответила Гермиона. — И хочу знать, почему проект "Единство" обсуждается на уровне Совета, но не раскрывается ни одному сотруднику с нечистокровным происхождением.

Тишина. Потом Альберт Корнер поднял глаза.

Его голос был мягким, почти насмешливым:

— Гермиона. Разве не ты писала диссертацию о прозрачности магической власти? Забавно, как ты быстро перешла к действиям. Столько страсти — и такая глупость. А ведь мы могли бы работать вместе. Раньше.

Голос Гарри был ледяным:

— Альберт. Ты не имеешь права на оценочные суждения. Она — моя...

Он замолчал. Слишком поздно. Гермиона напряглась. Кто-то из старейшин поднял бровь.

Корнер только слегка склонил голову:

— О, конечно. Сотрудница другого отдела. Моя ошибка. — Он фальшиво улыбнулся.

Перси выдохнул, будто обжёгся.

— Вы что-то скрываете. И это... не только документы. Подозреваю, между вами существует связь, о которой нам не сообщили.

Тишина.

Селвин замерла.

Корнер чуть улыбнулся, криво. Гарри бы с удовольствием стер это выражение с его лица.

Гарри медленно поднял голову.

— Я не обязан вам сообщать о своём браке. Мы не нарушили никакие законы. Наши клятвы — это личное.

— Не когда ваши личные отношения ставят под угрозу безопасность операции, — отрезал Перси.

И вот тут… Гарри почувствовал, как в нём нарастает ярость. Холодная, страшная. Но он сдержался. Он должен. Не ради себя. Ради неё.

Он посмотрел на Гермиону — только на неё — и сказал тихо, но достаточно, чтобы каждый услышал:

— Я знал, что Гермиона идёт туда. Я не знал, что она возьмёт архив. Но если бы знал — не остановил бы. Потому что ей верю. Больше, чем кому-либо в этом зале. И если кто-то считает это угрозой — пусть посмотрит в зеркало.

Перси Уизли перелистнул бумагу и без выражения проговорил:

— Ваша миссия в архиве раскрыла несанкционированное перемещение закрытых дел. Пропал протокол миссии в Румынии 2001 года, где, по нашим данным, была зафиксирована последняя активность Сьюзен Боунс. Также зафиксировано появление ауры Дирка Кресвелла — в закрытой секции архива. Вам есть, что сказать?

Гермиона замерла.

— Дирк действовал без моего ведома. Я туда пошла одна.

— Вы работали вместе в прошлом. Вам доверяют в обеих структурах. Почему же он снова появился? — Перси смотрел не на неё. На Гарри. — Поттер, вы давно знали?

Гарри был тих:

— Я знал, что Дирк выжил. Но не знал, что он... играет на две стороны.

Перси встал.

— Вы оба будете под внутренним наблюдением. До выяснения. И... — взгляд его стал острым — не пытайтесь действовать как семейная пара. Это может стоить вам свободы.

Позже, в коридоре, Гермиона стояла у окна. Глаза её были сухими, но внутри всё дрожало.

Гарри подошёл и сказал хрипло:

— Я хотел... защитить тебя.

— А вышло, что выдали нас.

Она отвернулась к Гарри спиной. За окном метался ветер. Ни один порыв не казался случайным.

В его дыхании — было предчувствие.

* * *

Гарри Поттер сидел в кабинете, напротив окна, за которым медленно оседал туман. Министр отказался от личной встречи, но в пакете, что оставили на его столе, был документ, наполовину стёртый из системы: "Боунс, Сьюзен Амелия. Секретный протокол. Протекторат Ковена. Статус: перемещена."

Он замер. Сердце застучало не как обычно — не тревожно, а тихо, будто в нём просыпалось что-то давно знакомое. Интуиция. Его «авроратское чутьё», как называла это Гермиона.

Гарри встал. Он прошёлся по кабинету, глядя на стены, будто в них прятался ответ.

Сьюзен была признана мёртвой пять лет назад, в Румынии. Гибель во время операции Ордена, тело не найдено, документы запечатаны. Он вспоминал — тогда всё показалось странным. Слишком быстро свернули расследование. Слишком много шёпотов в коридорах Министерства.

Но только теперь он увидел подпись на последнем документе: "Перси Уизли, согласовано."

Его дыхание перехватило.

— Ты знал, — прошептал он в пустоту. — Ты знал и скрыл.

А рядом стояло второе имя. "Дирк Кресвелл — контакт."

Гарри сжал кулаки. В груди сгустился жар. Он вспомнил разговоры Гермионы. Её тревогу, странное поведение. Её кражу архива.

Он... он не знал. Муж, аврор, герой — и всё же, в этой истории он был последним, кто узнал правду.

Он рванулся из кабинета, документы прижал к груди. Гарри собирался сказать ему всё. И спросить о самом главном.

Коридоры Министерства казались бесконечными. Гарри шагал быстро, почти не замечая взглядов, устремлённых ему вслед. Его пальцы дрожали, хотя лицо оставалось бесстрастным. Он только что вернулся с заседания по делу Гермионы, и за спиной у него теперь было не только беспокойство, но и гнев.

В кабинете Перси было на удивление тихо. Тот, как обычно, сидел прямо, со сложенными на столе руками. Гарри вошёл без стука.

— Мы оба знаем, что происходит, Перси, — начал он, голос сталью.

— Гарри, если ты здесь, чтобы устроить сцену, не стоит. У тебя нет полномочий обвинять меня в том, чего ты не понимаешь.

— А ты думаешь, я не понимаю? Ты подписал бумаги по делу Боунс. Ты знал, что она не погибла. Ты позволил скрыть её местонахождение. И теперь ты отчитываешь мою жену за то, что она вытащила на свет правду?

Перси не изменился в лице, но едва заметный вздох выдал внутреннее напряжение.

— Ты не понимаешь, Гарри. Есть тайны, которые защищают страну. Гермиона нарушила один из самых священных обетов безопасности. Она воровала из архива, доступ к которому запрещён даже большинству авроров.

— Мы сражались за то, чтобы не было таких архивов, — прошептал Гарри. — Ты не видишь, куда всё катится? Мы снова создаём тень Министерства. Как при Скримоуре. Или хуже.

Перси встал.

— Если ты думаешь, что Гермиона выше закона только потому, что вы женаты... ты ошибаешься. Я сделаю всё, чтобы она не уничтожила систему, которую мы строили после войны.

Гарри усмехнулся.

— А я сделаю всё, чтобы защитить её. Даже если придётся сжечь то, что вы строили.

И вышел, оставив после себя запах пепла и молчаливое предчувствие разрушения.

Гермиона стояла у высокого окна в северном крыле. За её спиной двери закрылись бесшумно, и в отражении стекла появился Дирк.

— Ты знала, что они прослушивают этот кабинет? — спросил он.

— Конечно. Именно поэтому я и позвала тебя сюда. Пусть слушают.

Он усмехнулся.

— Ты изменилась.

— А ты нет, Дирк. Ты всё такой же: обаятельный, опасный и вечно играющий в двойную игру.

Он подошёл ближе. Их разделяло всего несколько шагов.

— Если бы я играл, ты бы не была жива, Гермиона. Ты полезла слишком глубоко. Но мне... чертовски приятно, что ты не умеешь останавливаться.

Она повернулась к нему, глаза полны старой боли.

— Тогда скажи мне, на кого ты работаешь. Альберт? Боунс? Или кто-то ещё глубже? Я не верю, что ты просто вернулся, чтобы занять место в отделе надзора.

Он молчал секунду. Потом:

— Я пришёл спасти то, что осталось. Ты и Гарри слишком яркие, вас видно. А то, что грядёт, требует... теней.

Гермиона вздрогнула. Но не от страха. От понимания.

— Тогда скажи: на какой ты стороне?

Дирк кивнул.

— На своей. Но иногда... она совпадает с вашей. Пока.

И исчез за дверью, оставив за собой запах старых тайн и начало новой игры.

* * *

Кабинет директора Хогвартса был наполнен вечерним светом. Витражи отбрасывали на стены призрачные отблески, словно ожившие воспоминания — тихие, неотступные. Минерва Макгонагалл, сжав руки на столе, сдержанно посмотрела на Молли, сидящую в кресле у камина. Молли выглядела уставшей. Ее рыжие волосы начинали серебриться, взгляд был полон забот.

Свет лампы тускло колыхался. Рядом — Минерва Макгонагалл. За окном — дождь и тишина.

— Они не сказали нам, — шепнула Молли. — Мальчик, что я растила, — женат на Гермионе, а мы узнаём это из протокола дисциплинарного совета.

Минерва вздохнула.

— Ты злишься на них?

— Я злюсь на войну. Которая не закончилась. Ни в них, ни в нас. Они молчали не от гордости, а от страха. Потому что им снова пришлось выбирать между любовью и долгом. Как когда-то и нам.

Минерва молча кивнула. Она знала, что сдерживать слова — иногда единственный способ дать человеку договорить.

— Я не осуждаю их, — продолжила Молли, — честно. Бог мой, после всего, что они пережили... Кто мы, чтобы судить? Но Джинни... Она ведь ждала. Верила, что они с Гарри просто потерялись в жизни, а потом снова найдут друг друга. Она писала ему. Помнишь? Даже тогда, когда он не отвечал.

— Гарри хранил её письма, — спокойно проговорила Минерва. — Но письма — это не всегда мост. Иногда — только берег.

Молли дрожащей рукой убрала со лба прядь.

— Она почувствует, будто все было ложью. Будто они оба предали её — не разом, а медленно. Самым болезненным способом: молчанием. А я... я же её мать, Минерва. Я должна защитить. Объяснить. Но как объяснить, что настоящая жизнь не сказка, и иногда — даже любовь не спасает?

Минерва сделала вдох.

— Ты можешь только быть рядом, Молли. Как всегда. Взрослые дети ломаются тише. Но боль у них не меньше. И ты знаешь, что будет больно — но это не конец. Джинни сильная. Она не девочка в форме квиддичной команды. Она ведь спасала людей. И если уж она вынесла войну, она справится и с правдой.

— Но боль всё равно будет, — прошептала Молли, и по её щеке скользнула слеза.

Минерва мягко встала и подошла, положив руку на её плечо:

— Это цена близости. И мы платим её, даже если знаем, что нам не по силам. Но, Молли... если бы ты знала, сколько боли в самой Гермионе... — Минерва на секунду замялась. — Иногда правда — это единственный способ остановить страдания.

Джинни сидела в старом кресле у окна, сжимая в руках кружку с чаем. Её пальцы дрожали, но не от холода — от злой смеси предчувствий и воспоминаний. Она не спала почти двое суток, подозревая, что слухи, доносившиеся до неё от Артура и случайных слов Молли, были не просто слухами. И теперь Минерва стояла перед ней, как олицетворение неумолимой истины.

— Скажите мне, профессор… — Джинни впервые за долгое время использовала официальное обращение. — Это правда?

Минерва вздохнула, сжав губы.

— Я не могу лгать, Джиневра. Гарри и Гермиона действительно связаны. И не только работой в Министерстве. Их брак был тайным, но законным. — Пауза. — И по любви.

В ответ — тишина. Джинни медленно опустила взгляд на свои руки. Чай остыл, а она даже не заметила.

— Мама знала? — голос её был не гневный, а отстранённый, будто из другого времени.

— Узнала позже. И поверь, она до сих пор не может найти слов. Она беспокоится о тебе, — Минерва посмотрела на девушку с неожиданной мягкостью. — И о Гарри. И о Гермионе. Это не был заговор. Это была их личная битва.

— А со мной что? — Джинни вскинула глаза. В них было что-то страшно взрослое. — Моя жизнь — просто побочный эффект их "личной битвы"?

Где-то за спиной в коридоре послышались шаги. Молли стояла у порога, руки сжаты в фартуке. Её глаза были полны боли.

— Джинни, милая… я не хотела, чтобы ты узнала так. Мы думали… —

— Что? Что меня можно обмануть? Что я навсегда останусь маленькой девочкой, которая ждёт Гарри Поттера, пока он ведёт войну? — её голос дрожал. — А Гермиона? Она же моя подруга! Мама, ты ведь видела…

Молли подошла ближе, опустилась на колени рядом, словно извиняясь перед всей её болью.

— Я видела. Но я также видела, как Гарри смотрит на неё. Не с тех пор, как она ушла от Рона. Гораздо раньше. Возможно, всегда. Просто он не позволял себе. А потом… он позволил.