Перезагрузка Уокера (джен)

Альпийский перевал. Прохладный ветер, завывая в ватно-серой вышине, сметает снег со скал. С высоты видно так много и, в то же время, ничего, кроме молочно-серого неба, молчаливых гор, и ленты железнодорожных путей далеко внизу.

Джон видит рядом с собой Стива, который, слегка нахмурившись, всматривается вдаль. Слышит позади бойкие разговоры товарищей. Тихо работает радиоприёмник — сосредоточенно болтает по-немецки.

— …Потому что они несутся, словно от дьявола, — доносится до него напряженный голос Фолсуорта.

— Помнишь, как я затащил тебя прокатиться на «Циклоне» на Кони-Айленде? — спрашивает Уокер голосом Баки.

— Да, и меня вырвало, — легкомысленно отвечает Стив, осматриваясь. — Я чуть не помер.

— И ты решил мне так отомстить?

— С чего бы мне это делать? — откровенно веселится Роджерс.

Уокер ухмыляется. Вот ведь сопляк.

Гудок приближающегося поезда заполняет холодное безмолвие ущелья.

— Мы были правы, доктор Зола в поезде. Линейный диспетчер дал им разрешение идти на всех порах, — докладывает Джонс. — Где-то без этого доктора — просто беда! — с иронией добавляет он, отнимая наушник от уха.

Стив решительно надевает шлем и подходит к обрыву, быстро крепит стремя к тросу, протянутому над перевалом.

— У нас будет окно секунд в десять, — перекрикивая ветер, объясняет он. — Упустим это окно — мы мошки на лобовом стекле!

Джон хмурым взглядом гипнотизирует бездну. Он будто бы готов, и в то же время не поверит в свой прыжок, пока не прыгнет, и безотчетно потирает гильзу-талисман, висящую на шнурке у него шее. Он трет её на удачу.

— Поосторожней там, — полуобернувшись, напутствует Фолсуорт.

— Пора в полёт, мошки! — браво грохочет Дум-Дум, взглянув на часы.

Дерир поднимает руку и, звонко отдавая команду на французском, опускает её. Словно укротитель в цирке. Стив бесстрашно прыгает, Уокер — за ним. В неизвестность.

В полёте у Джона захватывает дух, но он не успевает ни испугаться его, не насладиться им, потому что они слишком скоро приземляются на скользкую крышу мчащегося поезда. Ветер, неся с собой горстки ледяного снега, царапает лицо, но сейчас не время прислушиваться к своим ощущениям. Уокер оглядывается — Джонс с ними, — и решительно выдыхает, успокаивая, и в то же время настраивая себя.

Несколько метров, пригнувшись, по крышам вагонов — словно по льду нью-йорского катка, куда он раньше водил всех своих подружек. И, может быть, когда-нибудь еще сводит.

Джонс уходит в противоположную сторону, один. Роджерс без труда просачивается в срединный вагон состава. Это настораживает, но Уокер следует за ним, оружие наготове. Внутри — никого, только грузы. Они с Роджерсом молча переглядываются. Нужно быть настороже. Уокер видит, как Стив осторожно направляется к следующему вагону, и так же легко, едва слышно, вышагивает за ним. Вдруг, дверь между ними намертво закрывается, отрезая их друг от друга. Джон соображает моментально, это почти инстинкт и, обернувшись, начинает палить по противникам из своего автомата, укрываясь за грузами. Это полностью экипированные пехотинцы Гидры. Лиц не видно — безликое оружие террора. Он быстро убирает двух, разряжая автомат, а вот третий оказывается посноровистее. Недолгая тактическая игра под грохот оружия из соседнего вагона. Роджерсу, кажется, попался противник посерьезнее.

Патроны в пистолете вскоре тоже иссякают, и Уокер начинает судорожно соображать, что делать дальше. Он продолжает бездумно сжимать в руках бесполезное оружие, но всё, что он может сделать — это швырнуть его в противника. Он решает дождаться солдата, чтобы внезапно напасть на него, и уделать в рукопашную, но тут в соседнем вагоне что-то гулко грохочет. В следующий момент дверь позади открывается. Это Стив. Нет времени на сантименты, но Уокер сейчас несказанно рад его видеть. Роджерс кидает ему пистолет и отвлекает гидровца, с разбега толкнув тяжелый груз. Пользуясь этим, Джон метко отправляет пулю в голову врагу.

— Я дожал бы его сам, — выходя из укрытия, выдаёт он в воцарившейся тишине, нарушаемой лишь стуком колес и воем ветра снаружи, но голос его звучит не так самоуверенно, как он бы хотел.

— Я знаю, — подыгрывает Роджерс.

Вдруг, за спиной слышится грозный нарастающий писк.

И, еще до того, как Уокер успевает что-то понять, Стив отталкивает его себе за спину.

— Назад! — кричит он и щитом встречает мощный залп.

Огромный солдат Гидры, ростом в шесть с половиной футов, и полностью в тяжелой броне. В обеих руках — огромные пушки.

Залп рикошетит от щита и пробивает стену вагона. В дыре свистит ветер, мелькают зубья ущелья — словно пасть.

Джон делает то, что считает единственно верным сейчас — поднимает упущенный Стивом щит и, прикрываясь им, беспомощно, но решительно палит в громилу из пистолета. Пули отскакивают от его брони, как попкорн.

— Убейте его, убейте! — сквозь грохот собственного сердца и тоскливый вой ветра доносится до него истеричный, какой-то полумеханический голос Золы, звучащий из динамиков.

Солдат делает еще один залп из пушки, и он попадает прямо по щиту. Джона мгновенно выкидывает из вагона, но он каким-то чудом успевает ухватиться за обломок поручня. Он держится за него отчаянно, из последних сил, и на скорости, на ветру его бросает из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Уокер не хочет умирать. Он не готов. И он старается не думать о бездонной пропасти, над которой он завис.

Вскоре на краю дыры появляется Роджерс:

— Баки!

Он начинает пробираться к нему, рискуя жизнью:

— Держись! — просит он и тянет к нему руку. — Руку давай!

Джон движется навстречу. Пытается двигаться, но руки его стремительно слабеют и становятся непослушными, свинцовыми. За мгновение до того, как поручень, за который он держится из последних сил, с предательским скрежетом отвалится, он уже знает это. Знает, что путь ему уготован только в одну сторону — вниз.

И всё-таки, уже летя в пропасть, он словно бы протестует против этого и из груди его вырывается отчаянный крик:

— Нет!

Страх. Злость. Стыд. Сожаление. Обида.

Беспощадный ледяной ветер вырывает дыхание. Его ускоряющееся падение в промерзшую скалистую пустоту ощущается почти как невесомость. Ужасающая, головокружительная, убийственная невесомость.

Он видит Стива, согнувшегося от горя на краю дыры. Видит поезд, стремительно отдаляющийся на фоне безучастно сереющего неба, в окружении мелькающих, сужающихся скал. А потом он не видит ничего.

* * *

Джон Уокер дернулся и резко сел в постели. Лоб его был покрыт холодным потом, а в ушах все еще звенел ледяной альпийский ветер. Он всё еще слышал эхо от собственного крика. Сердце в груди колотилось, как птица, бьющаяся о прутья клетки. Он безотчетно дотронулся до левого плеча, которое, почему-то, ныло. «Наверное, неудобно лежал», — подумал он.

Он ждал этот сон. Знал, что кончина Барнса рано или поздно ему приснится, поэтому не был слишком шокирован этим кошмаром.

Ему лишь было горько. Он скорбел. Баки не заслужил такой почти случайной, почти нелепой смерти. Не заслужил остаться в истории «жертвой», «тем, что упал с поезда». Не заслужил забытья вдали от дома, в безымянном альпийском ущелье.

Уокер дотронулся до пуговицы на шее, и она была на удивление холодной, но этот холод был созвучен его горю. Он проверил время — была половина пятого утра. Через несколько часов — важный матч. Еще можно было поспать, но он знал, что теперь у него не получится уснуть.

Горечь. Едкая, сдавливающая, она поднималась комом в горле. Джон представлял себе Баки — живого, неудержимого, дерзкого, в компании коммандос. А потом он видел его мертвым — изломанным, покорным, безмолвным, одиноким, растворяющимся во времени. Броня из остроумия, щит из храбрости — не спасли. Ощущение несправедливости резало острее любого ножа. Почему? Почему тот, кто всегда находил выход, кто вытаскивал других из самых мрачных ям, угодил в эту последнюю, одинокую, бездонную ловушку сам? И целое ущелье стало ему могилой, а сами Альпы — его надгробным камнем. Но ни слова утешения в напутствие.

* * *

В день матча ясная погода установилась окончательно. Легкий мороз приятно бодрил, но, когда игра началась, его перестали ощущать даже трибуны. Совсем скоро публика потеряла всякую благопристойность. Джон знал — его родители находятся среди зрителей: отец внимательно следит за игрой, мать восторженно машет флажком, наблюдая только за ним. Это только усиливало чувство ответственности. Норма тоже где-то здесь, она же чирлидерша.

Шёл финал последней четверти, счет почти равный — 19:20. Команде Уокера — «красным» — нужно было пройти шесть ярдов за две попытки, чтобы остаться в игре.

— Слушай меня, Джейкобс! Твой маршрут — флай на пятнадцать ярдов, потом резко внутрь! Причард, ты — слайд-аут вправо! Защищайте меня! На три-четыре счета! Поняли?!

Джон четко выкрикнул схему, мобилизующе похлопал по шлемам товарищей. Шум трибун был сплошным гулом. Сердце бешено колотилось. Пахло потом.

— Хап! — снэппер точным рывком отдал мяч Джону.

Словив его, парень сделал три быстрых шага назад, и взглядом просканировал поле. Долю секунды глаза его искали открытого принимающего. Защитники соперников диким табуном неслись на него. Его нападающие, во главе с Мёрчем, с рёвом столкнулись с атакующими, пытаясь создать «карман» защиты.

Вдруг, справа прорвался гигант из защиты соперника. Джон чуть увернулся, почувствовав, как рука скользнула по его майке. Адреналин выжигал кровь.

— Уокер! Бросай! Бросай, нахер! — надрывался тренер с боковой.

Джон увидел Причарда, который сделал рывок к боковой линии и теперь махал ему рукой. Свободен!

Квотербек замахнулся для броска, и в момент, когда его взгляд скользнул по толпе чужих защитников, мешающих ему, он увидел его. Баки Барнса. На синей форме красовалась огромная цифра «19». Стоял там, среди атакующих, лицо, ясно различимое сквозь забрало шлема, в саже, как на ранних архивных фото. И он ему лукаво подмигивал.

«Баки?» — молнией пронеслось в мозгу Уокера.

Сердце пропустило удар. Его рука, уже начавшая мощное движение для броска, замерла на долю секунды. Мышцы неожиданно сковывало смятение. Мяч предательски выскользнул из пальцев. Не упал на землю, но бросок сорвался, оказался недокручен, улетел в никуда.

— Какого хрена ты творишь, Уокер?! — заорал Причард, который был открыт в идеальной позиции.

Свисток. Незаконченный пас. Потеря дауна. Осталась одна попытка вместо двух. Соперники смеялись, хлопали друг друга по плечам. Сокомандники смотрели на Джона с укором, остервенело сплёвывая.

— Ну ты и дерьмсос, Уокер.

Квотербек соперников весело крикнул, ткнув в него пальцем:

— Спасибо, приятель! Угощаю после игры!

Тренер Хопкинс в ярости швырнул клипборд на землю. Трибуны гудели разочарованно. Джон стоял, тяжело дыша, совершенно потерянный, обуреваемый чувством вины и стыда. Время словно замедлилось, рев трибун отошел на второй план. Он осмотрелся на поле, зачем-то поискал Девятнадцатого глазами. Нашел. Конечно же, это был не Барнс, да и не мог он им быть. Уокер не знал, кого винить — то ли себя, то ли Баки, который зачем-то привиделся ему в такой важный момент. В тот день команда Джона проиграла.