Перезагрузка Уокера (джен)

Старшеклассник Джон Уокер имел репутацию успешного парня из благополучной семьи. Квотербек, душа компании, влажная мечта пусть и не всех, но как минимум трёх горячих чирлидерш. Учителям грубит редко, ботаников задирает только два дня в неделю (график плавающий), чтобы не расслаблялись. Успеваемость сносная, несмотря на регулярные тренировки. С родителями не конфликтует. Есть подружка.

Учителя считали, что Джон — сообразительный парень, и мог бы прослыть способным, если бы не футбол. Многие из них открыто сокрушались, что он предпочёл спорт всему остальному. Уокер-старший видел сына военным. Миссис Уокер представляла сына кем угодно (в идеале бизнесменом или политиком), но только не военным. Сам Джон не знал, чего хочет, а потому шёл по самому лёгкому для себя пути — стремился к спортивной стипендии в любом более-менее престижном университете. До недавних пор.

* * *

Вторая мировая война. Ужас давний и почти забытый. Да, проходили как-то по истории. Было скучно, как всегда. Учитель, видя безразличие подопечных, ограничивался тем, что включал им очередную серию документального фильма по теме, и трагично покидал аудиторию, которая тут же начинала бесноваться. Но Джона искренне увлекла серия про Гидру и «Ревущих коммандос». Дерзкие ребята, архивные кадры с ними пробирали даже спустя десятилетия. «Ревущие коммандос» в бою, почти как его команда, бьющаяся на футбольном поле. Когда вместо итогового теста по теме учитель задал делать доклад, Уокер сразу поднял руку и безапелляционно заявил, что возьмёт тему про коммандос. Никто не стал ему возражать.

* * *

После уроков Джон, в компании своих приятелей-сокомандников — Мёрча, Коллинза и Причарда, обыденно докопался до зубрилы Паркера, задержавшегося у своего школьного шкафчика. Этот парень своей почти маниакальной дисциплинированностью, тщедушностью и склонностью к доносам, действовал им на нервы. «Постоять за себя» для него означало «пожаловаться», и это только сильнее распаляло обидчиков.

Джон, хищнически улыбаясь, резко захлопнул дверцу шкафа, и Паркеру прищемило пальцы.

— Ай! — болезненно вскричал он, и, зашипев, схватился за покалеченную руку. — За что?

Слезы брызнули из глаз. Он судорожно потряс кистью, пытаясь стряхнуть острую боль.

— Поторапливайся, додик, а не то сделаем из тебя отбивную! — докончив фразу, Джон громко рассмеялся. Его смех подхватили Мёрч и Причард. Коллинз лишь усмехнулся, заложив руки в карманы.

Паркер, сжимая травмированные пальцы, попытался проскользнуть мимо них, прижимая к груди потрепанный учебник. Его лицо было перекошено от боли и страха.

— П-пожалуйста, пропустите... Мне нужно домой... — пробормотал он, глядя в пол.

— Ой, вот так сразу домой? — Коллинз широким шагом преградил парню путь. — А кто за тебя пойдет жаловаться сегодня, а? Мы сами, что ли, должны? — Он толкнул Паркера плечом, откинув того к стенке шкафчиков. Учебник со стуком упал на пол.

— Я... я не жаловался! — запинаясь, выпалил Паркер. — Просто... вы не должны...

— Не должны что? — внезапно рявкнул Джон, вплотную нависая над тщедушным парнем. В глазах горела злая насмешка. Напоминать чмошнику, где его место — был в этом свой кайф. — Ты в самом конце пищевой цепи, Паркер, ты должен помнить об этом постоянно!

— По-сто-ян-но, — издевательски протянул Причард, подходя сбоку. Он легко сдернул очки с носа Паркера. — Без своих стёкол ты вообще кто?

— Отдайте! — взвизгнул Паркер, беспомощно потянувшись к очкам, которые Причард дразняще поднял повыше, а потом играюче передал Мёрчу. — Это же новые!

— Новые? Ого! — усмехнулся Мёрч. — Значит, папочка купил? Или мамочка? Жаловался им, что старые сломали? А? — Он сделал вид, что роняет очки, заставив Паркера судорожно дернуться.

В этот момент Джон, посмотрев на часы, а затем — по сторонам, негромко бросил:

— Поторапливаемся. У нас тренировка через полчаса.

Но было уже поздно. Коллинз, видя панику Паркера и чувствуя поддержку стаи, перешел к действиям. Он резко схватил Паркера за грудки рубашки и прижал к холодному металлу шкафчика.

— Ты нам жизнь портишь, ябеда! Просто бесишь своей кислой рожей и постоянными жалобами!

— Я... я просто говорю правду! — попытался оправдаться Паркер, задыхаясь от страха и давления на грудь. — Вы же спортсмены, вы должны понимать правила!

Слова "спортсмены" и "правила", прозвучавшие из его уст в такой ситуации, словно подлили масла в огонь. Уокер фыркнул:

— Правила? Я тебе сейчас покажу правила, ботан!

Он ловко поднял учебник химии с пола и зашвырнул его, словно футбольный мяч, в дальний конец коридора. Тот пролетел мимо мусорного бака с грохотом.

— Мой учебник! — простонал Паркер, пытаясь вырваться.

— Заткнись! — рявкнул Причард. Коллинз резко отпустил его, но не для того, чтобы дать уйти. Освобождение было ловушкой. Как только Паркер сделал неуклюжий шаг в сторону, пытаясь отстраниться, Мёрч, стоявший сбоку, подставил ему подножку.

Паркер тяжело рухнул на четвереньки, ударившись коленями о бетонный пол. Новый вскрик боли был тут же прерван несильным, скорее просто профилактическим пинком в живот от Джона.

— Вот так-то лучше, — проворчал он. Парни не стали ждать, пока Паркер поднимется.

Они немного понаблюдали за тем, как зубрила, согнувшись пополам, обхватив руками живот, кашлял, с трудом ловя ртом воздух. Коллинз отвернулся первым.

— Ладно, хватит на сегодня, — буркнул Джон, видя, что цель достигнута. — Пусть ползет, куда хочет, и жалуется, кому хочет. Только в следующий раз, стукач, — он наклонился к уху Паркера, который все еще не мог выпрямиться, — Мы тебе не пальцы прищемим. Понял?

Мёрч с презрением бросил очки Паркера рядом с ним на пол. Одна линза треснула.

— Собирай свое барахло и вали отсюда.

Парни знали — за это им ничего не будет. Сколько бы на них не жаловались. Футболисты — гордость школы, в отличие от Паркера, который выше второго места на своих конференциях ни разу не поднимался. Максимум, чего им стоило ожидать — беседы с директором.

Компания, перебрасываясь похабными шутками, развернулась и пошла по коридору к выходу, громко обсуждая предстоящую тренировку. Уокер шёл последним, и ни разу не оглянулся. Зубрила Паркер остался корчиться на полу в пустом коридоре.

* * *

Джону не хотелось слишком глубоко погружаться в историю, но если уж он и собрался делать доклад, то хотел написать непременно о крутых парнях. Парень решил сделать подборку сочных военных фактов о «Ревущих коммандос» и обойтись без презентации — выехать на своём обаянии. Но какие могут быть сочные факты о Капитане Америке, тем более в школьной библиотеке? Герой, конечно, но слишком идеальный, почти святоша, да и умер, наверное, девственником. Информация в интернете копировала параграфы из словарей и учебников. Иногда ещё встречались статьи о великом вкладе «Ревущих», боровшихся с Гидрой, в победу над нацизмом и злом во всём мире.

Пришлось Уокеру обратить своё внимание на других участников отряда и зарыться в эту тему чуть глубже. Был, конечно, соблазн поменять тему на что-то более доступное, учитывая, что тренировки в преддверии важного матча отнимали у него всё больше времени. Да и вечеринки, к слову, сами себя не посетят. Однако Джон, в тот день после школы заглянув к своей подружке Норме, наткнулся на каком-то богом забытом ftp-сервере на мемуары эксперта по взрывчатке Жака Дернье в формате djvu. Конечно же, в переводе.

— Брось, Джонни, — беспечно сказала Норма, мягко массируя парню плечи. — Ты бы мог вообще не париться с докладом. Ты же квотербек. Тебе бы и так зачли.

— Ну, знаешь, — сладостно промямлил старшеклассник, подставляясь под умелые руки. — Стану знаменитым, встречусь с президентом, начнётся серьёзный разговор за фуршетом, а я даже историю своей страны не знаю.

Подружка в ответ только чарующе рассмеялась.

* * *

Бесспорно, не было в Джорджии, да и ни в одном другом штате Америки гражданина, который не знал бы «Ревущих коммандос» в лицо. Человек мог не помнить всех поимённо, но он как минимум назвал бы Роджерса, ведь с его именем на устах рождаются все американские младенцы. Ещё многие припоминали Баки Барнса, потому что он был «тем, что с поезда шлёпнулся» — такой себе национальный герой. Для Уокера, как и для многих других, не особенно увлекающихся и не очень-то задумывающихся, все эти люди были лишь лицами с плакатов, с воинственным воодушевлением смотрящие в пустоту. Героями минувшего. Ну да, были такие — «Ревущие коммандос», спасибо им за это. Поэтому за мемуары парень принялся без особого энтузиазма, в то время, когда насыщенная жизнь школьной звезды его отпускала — глубокой ночью. К тому же, ему пришлось их распечатывать, потому что читать длинный текст с монитора было неудобно. Принтер, не особенно востребованный дома, отказался работать и Джону пришлось поторопиться в лавку, чтобы превратить чтиво в формате djvu в нечто более привычное. Он едва успел до закрытия.

Конечно, всё ещё был соблазн всё бросить, но теперь это стало делом принципа. Слишком много сил уже было вложено. Уокер действительно загорелся идеей сделать крутой доклад с сочными фактами, которые показали бы, что «Коммандос» хоть и герои, но в то же время — просто парни. Что они — не недосягаемый идеал, есть ребята и покруче. Он был уверен, что в мемуарах француза-взрывника обязательно обнаружится что-то подобное. Однако, уже вскоре после начала чтения, парень понял, что тон повествования у забытых, переводных мемуаров не такой лёгкий, каким он его себе представлял.

«...Если Стив был мозгом отряда, то Баки — конечно же, его сердцем. Когда мы лишились их, сначала одного, потом другого, мы были опустошены, почти уничтожены. Нам казалось, мы не сможем продолжать без них. Но Дум-Дум убедил нас, что мы должны, обязаны вернуться — не только ради продолжения нашего общего дела, но и во имя памяти наших друзей».

«Может быть, во Франции эта книга и стала бестселлером…» — подумал Уокер. — «Но по мне у неё слишком серьёзное начало. Уже хочется забросить и потратить время на что-то более стоящее. На сон, например».

Тем не менее, Уокер решил прочитать хотя бы несколько страниц, прежде чем оставить чтение, чтобы точно убедиться, что крутых фактов в этой скучной книге нет. В таком случае он всегда сможет оправдать себя тем, что он хотя бы попытался. Однако, уже через пару страниц его усталый взгляд зацепился за следующие строки: «...а Барнсу, черт возьми, взбрело в голову спасти кролика во время нашего рейда на лабораторию в Шалон-сюр-Марн. Да, кролика! Белого, как снег, дрожащего в клетке у окна, из которого рвался огонь. Мы уже отходили, когда он его услышал. Мы орали, что он идиот, но только глотки себе посрывали. Он исчез в здании, но вскоре вернулся, прикрывая зверька от огня и осколков, а потом весь обратный путь на базу гладил эту мелкую тварь, бормоча: «Тише, солдат, мы почти дома». Когда мы вернулись на базу, он передал его какой-то девчонке в деревне. Конечно, Роджерс потом его несколько дней отсчитывал, но Баки со всей серьёзностью отмахивался: «Пушистик хотел жить. Он не виноват, что родился ушастым идиотом. Представь себе смерть в огне, когда ты заперт в клетке. Ничего хорошего». Не знаю, как дальше сложилась судьба кролика, наверное, его сожрали на обед, но вот Баки мы уберечь не смогли».

Джон Уокер криво усмехнулся, устало потирая переносицу. Из-за плохого освещения сонные глаза и вовсе будто песком засыпало.

Барнс, наверное, был придурком. Какой, к чёртовой матери, кролик, когда всё вокруг тебя горит, взрывается и то и дело свистят пули? Парень задался вопросом, как бы он поступил на месте Баки. Наверное, он бы писк кролика среди хаоса войны вовсе не расслышал. И всё-таки было в этой истории что-то, что заставляло его задуматься. Если Баки Барнс рискнул ради спасения беззащитного, глупого существа, можно было уже не сомневаться в том, что уж сослуживца в беде он точно не оставит. Значит, ему можно было доверить свою жизнь. Уокер, полусидя в нагретой постели при свете ночной лампы, мелкими буквами выписал на краю распечатанного листа первый факт: «Во время рейда на лабораторию Гидры Баки спас белого кролика из лабораторной клетки и назвал его...»

— Пушистик, — вслух произнёс он, дописывая, и неверяще усмехнулся.

Абсурд, конечно, и чудачество. Наверняка, в том же духе отсчитывал друга и Роджерс.

Джон честно прочитал ещё несколько страниц о приключениях «Ревущих коммандос» перед тем, как быстро взглянул на часы. Было около полуночи. «Поинтереснее стало, но завтра тренировка», — подумал он и, небрежно отложив распечатку, выключил лампу. Он быстро уснул и в ту ночь ему ничего не снилось.

В школу Джон Уокер ездил на собственном автомобиле. Не на мечте, конечно, потому что отец не позволил, но и не на телеге. Девушку посадить не стыдно.

И вот, вполуха слушая трёп подружки, он остановил машину на светофоре. В салоне до першения в горле пахло её ванильными духами. День был ясный, солнце нагревало крышу автомобиля. Среди людей, переходящих дорогу, затесалась девчушка, не старше десяти. За спиной у неё был ранец с мультяшным белым кроликом. «Пушистик», — с улыбкой припомнил Джон своё ночное чтиво. Какое-то сопливое чувство на мгновение появилось в его груди — смесь светлой грусти и беззлобной усмешки.

— Я не поняла, Джонни, почему ты улыбаешься? Тебе смешно? Мне, вообще-то, этот неуд все планы испортит, — с нервной обидой сказала Норма. — А потом ещё Санни пришла в точно таком же платье, как и я!

— Вот это действительно конец света, — хохотнул Уокер и плавно повёл автомобиль дальше. — Подумаешь, платья одинаковые.

— Ты не понимаешь, как и все парни! — всплеснула руками подружка. — Это провал!

* * *

На уроке биологии учитель торжественно произнёс:

— Итак, прошу приветствовать, Oryctolagus cuniculus domesticus!

А потом вернулся из лаборантской с клеткой, в которой шевелил длинными ушами белый кролик. Поднялся весёлый шум, класс загалдел, как будто кроликов никогда не видели. «Охренеть какое совпадение!» — подумал Уокер.

Учитель, пытаясь перекричать учащихся, продолжал рассказ, в то же время неуклюже вытаскивая перепуганного зверька из клетки:

— Это разновидность домашнего кролика, также известного как европейский дикий кролик, который широко используется в научных исследованиях...

Когда класс немного успокоился, кролик, под лекцию учителя, пошёл по рукам. Это было не самой лучшей идеей. Девчонки в основном боялись или брезговали, повизгивали, парни не церемонились, дёргали зверька за уши, перекидывали его друг другу вместо того, чтобы аккуратно передать.

Неудивительно, что кролик, в конец отчаявшись, вырвался из рук одной из девушек и попрыгал, что есть силы, куда глаза глядят.

— Держите его, скорее! — завопил преподаватель.

Все растерялись. Ситуацию спас Джон. Особо не задумываясь, он ловко нырнул за кроликом в темноту пространства под партами, и через несколько секунд вынырнул оттуда, прижав зверька к груди. Тот испуганно дрожал, крохотное сердце его бешено колотилось — Джон чувствовал это кончиками пальцев сквозь мягкий белый мех. «Тише, солдат, ты почти дома», — пронеслось у него в мыслях и он, удивившись самому себе, под радостный гул класса бережно передал зверька благодарному преподавателю.

— Ну ты герой, Уокер! — хохотнул кто-то рядом.

Джон, отшучиваясь, сел на место. Вспомнил эпизод из мемуаров. Суровые времена тогда были — не сравнить горящую лабораторию с классом бунтующих старшеклассников. Хорошо, что теперь времена другие.

А на ужин мама подала тушёную крольчатину, и Джон чувствовал себя странно. Каков шанс, что он поедает теперь дальнего родственника того самого Пушистика, которого спас Баки? Но энергия, потраченная на тренировке, требовала восстановления.

* * *

Перед сном Уокер снова принялся за чтение мемуаров. Доклад сам себя не напишет, а Джон твёрдо решил сделать лучшую работу. Поэтому ему нужно было продолжить чтение, тем более, что текст на глазах становился легче.

«Забавные чудаки. Лучше изучать историю по мемуарам, чем по учебникам», — подумывал он, перелистывая очередную страницу.

«...как-то раз мы остановились на передислокацию вместе с ребятами из Четвертой пехотной дивизии. Был у них один чистоплюй по фамилии Миллер. Сопливый лейтенант, вечно подкалывал нас, дескать, мы липовые вояки, раз только с Гидрой возимся. Барнса это особенно бесило, и он решил «угостить» Миллера трофейным шнапсом. Только вместо напитка в бутылке была... наша моча, смешанная с перцем! Барнс несколько дней акцент репетировал, мы со смеху так и покатывались, а потом, напялив дырявый нацистский китель и состряпав бороду из собачьей шерсти, под видом пленного перебежчика всучил «шнапс» Миллеру как «дань уважения». Тот отхлебнул, закашлялся, позеленел, а Баки к тому моменту уже свалил. Мы потом неделю ржали, Миллер с такой рожей ходил, будто продолжал вкус мочи во рту чувствовать. Барнсу, конечно, не поздоровилось бы, если бы Стив не вмешался, но Роджерс объяснил всё штабу. Это было рискованно. Безумно. Но боевой дух после этого взлетел до небес...»

Уокер тихо рассмеялся. Это было дерзко. «Некоторым учителям в нашей школе тоже не мешало бы хлебнуть мочи», — продолжая улыбаться, подумал он. Уокер часто встречал в книге эпизоды про Барнса, ведь неслучайно Жак Дернье ещё в начале назвал его «сердцем» коммандос. Пока Джон читал, мнение его о Баки менялось. Теперь он представлялся не просто неудачником, упавшим с поезда, но и хорошим парнем. Не просто воодушевленным лицом с плаката, не незнакомым солдатом, о гибели которого думаешь со смутной грустью, а некогда живым человеком, источником смеха и дерзости. Джон словно бы знакомился с ним лично и тем больнее ему становилось от мысли, что тот встретил такую нелепую, трагичную судьбу. «Интересно, как бы сложилась его жизнь, если бы он не шлёпнулся с поезда, как мешок?» — сонно подумал Джон перед тем, как глаза его окончательно сомкнулись, а листки с распечаткой тихо посыпались из рук.

* * *

Далёкое, странно-торжественное зарево от взрывов на фоне ночного неба. Мерцающие огни страждущего города. Доносящийся до слуха отдаленно-грозный грохот канонады. Неразличимые голоса и грубый смех позади. Ветерок, бегущий за ворот, холодящий открытую шею.

Джон сидит на бетонном парапете, глядя вдаль. Задница замёрзла и затекла. Ноги в заляпанных грязью армейских ботинках слегка покачиваются на фоне чёрной пропасти. Пятки слегка покалывает от ощущения бездонной высоты.

Но это не его ноги. Уокер мельком смотрит на свои измазанные мазутом руки. Под слегка отросшими ногтями виднеются полоски грязи.

Но и это не его руки. Странное, неправильное чувство торжественного волнения наполняет его грудь, когда он смотрит на город, захлебывающийся в взрывах. Его ли? Он знает, это союзники работают, и страшное зрелище завораживает и поражает. Так бывает до тех пор, пока ты сам не оказываешься в гуще событий. Вдруг, сильный порыв ветра заставляет его сильно качнуться вперёд. На мгновение становится страшно. В следующий момент кто-то уверенно кладёт руку ему на плечо, и Джон просыпается, только начиная оглядываться.

Уокер проснулся, просто резко распахнув глаза в темноту. В груди всё ещё клокотал остаточный страх. Постель была завалена распечатками, белеющими в ночном сумраке. Уокер терпеливо убрал бумаги на тумбочку и перевернулся на другой бок. «Начитался перед сном, вот и снится всякое», — подумал он и попытался снова уснуть. Но у него не сразу получилось.

Утро выдалось обыкновенным. Люди учатся ценить такие утра слишком поздно.

— Неважно выглядишь, сын, — сказал отец за завтраком. Он через чур внимательно смотрел на Джона, будто вглядывался.

— Ты не заболел? — озабоченно спросила мама.

— Просто плохо спал, — отозвался Уокер.

— Ничего, в твоём возрасте это бывает, — успокаивающе проговорил отец.

Женщина ободряюще улыбнулась сыну, заботливо положив руку ему на плечо.

«Как будто в твоём не бывает», — мысленно огрызнулся Джон, глотая сок, но промолчал. В конце концов, ничего ужасного отец не сказал.

Вернувшись в комнату за рюкзаком, Уокер заметил распечатку с мемуарами, небрежно лежащую на тумбочке. Листки отчётливо, почти чуждо белели в антураже комнаты типичного спортсмена-старшеклассника. «Им здесь как будто не место», — подумал он и, не отдавая себе в этом отчёта, быстро запихнул бумаги в свой рюкзак.

И, как будто, не зря. Урок был скучным, разбирали историческую пьесу Шекспира, поэтому Джон вспомнил про мемуары Дернье и решил их почитать. Конечно, перед этим он попытался пообщаться с подружкой через смс, но та, после «Привет, сладкий» перестала отвечать. Джон не обиделся. Она ведь тоже была на уроке.

— Эй, Уокер, что это у тебя? — с любопытством спросил одноклассник, когда парень по частям выудил из рюкзака распечатку.

— Не успел вчера в библиотеку, — шепнул в ответ квотербек. — Пришлось «Генриха IV» дома распечатывать.

— Блин, косяк. На эту хрень бумагу жалко.

Уокер вспомнил, что вчера не выписал ни одного сочного факта про коммандос, поэтому принялся читать с особым энтузиастом, насколько это было возможно в аудитории, где в то же время обсуждали английскую литературу.

«...Баки хранил в левом кармане гильзу от снайперского выстрела, прикрывшего Стива зимой в Винервальде. Пуля эта оказалась тогда очень кстати. Гильзу он отполировал до блеска, просверлил в ней дырку и таскал на шнурке под формой. Говорил: «Удачу не носят напоказ»»

«Это была не удача», — подумал Уокер. — «Это было мастерство».

Отвернувшись к окну, он посмотрел вниз и увидел, как на парковке у школы слюняво прощается парочка — одна из новеньких преподавателей и её дружок. «Здорово, наверное, когда у тебя с кем-то такая же нерушимая связь, какая была у Барнса с Роджерсом». Заметка на полях, которую Джон надеялся не забыть: «Пытаясь закадрить медсестру из Красного Креста, Фэлсворт сочинил любовные стихи, но перепутал конверты. Письмо с фразой «Твои глаза — как снайперские пули» досталось полковнику Филлипсу. Тот приказал «лечить Фэлсворта от идиотизма»».

Вдруг, в стройный поток размышлений Джона о только что прочитанном ворвался требовательный голос:

— Уокер? Уокер, вы меня слышите? Вы что, игнорируете меня?!

Джон отвлёкся от чтения и растерянно огляделся. Каждый в классе выжидающе смотрел на него, но пуще всех — учительница.

— Извините, я прослушал ваш вопрос, миссис Стоун, — честно признался парень, виновато улыбнувшись. Упс.

— Понятно, Уокер. Вы меня разочаровываете.

Класс загудел, но в гуле этом слышалось одобрение и сочувствие. Разочаровать учителя — невелика беда, а чаще всего даже заслуга.

* * *

А вечером того же дня Уокер в компании друзей тусовался на холме. Солнце уже село, небо превращалось в ночное. Из машины играла музыка, кто-то пил пиво. Джон обнимал свою подружку Норму. Было спокойно и весело.

Вдруг, внизу, над аккуратными ухоженными домами начался фейерверк. Радостно загрохотало.

— Смотрите, смотрите!

Небо расцвело разноцветными огнями, которые, взрываясь, осыпались праздничными искрами.

— Наверное, день рождения.

— Уж точно не похороны.

Джону вспомнился его недавний военный сон, как он и одновременно с этим не он, с ужасом любовался заревом, рождённым далёкими взрывами и пожаром. Ощущения были такими же реальными, как и сейчас. Но только теперь было легко и радостно.

— Хорошо, что нам приходится любоваться фейерверками, а не взрывами, — сказал негромко он. Во всеобщем гаме, помноженном на грохот, его расслышала только подруга.

— Ты о чём, Джонни? — спросила она, теснее к нему прижавшись.

— Да так, просто подумал.

«Эта возможность смотреть на фейерверк в мирном небе», — подумал Джон. — «Наверное, если бы не жертвы других в прошлом, её бы у нас не было». Норма задумчиво принесла:

— Зачем думать о серьезном в такой классный вечер...

«Боюсь, крошка, серьёзные мысли вообще не для тебя. За это ты мне и нравишься», — усмехнулся Джон про себя, но промолчал. Только согласно улыбнулся своей девушке.

* * *

Уокер снова читал мемуары перед сном. Это уже начало входить в привычку. Читать про чьи-то лишения, лежа в уютной постели — было в этом своё удовольствие.

«...Барнс умел разговаривать с ранеными. Не как медбрат, а как друг. Помню, мы возвратились с задания в лагерь. В мыле, как всегда. В лазарет подвезли раненных. Один рядовой, зелёный салага, подорванный на мине, всё время кричал от боли и звал маму. Морфий не помогал. Барнс, несмотря на дикую усталость, подсел к нему и начал рассказывать про девчонок Бруклина, про то, как Стив до армии был «тощим малявкой», но уже дрался за справедливость в подворотнях. Парень успокоился, слушал, как завороженный и, наконец, уснул. Наутро мы узнали, что он умер. Барнс молча пошел готовить снаряжение к вылазке. Про парня ничего не говорил. Но по тому, каким молчаливым он оставался весь тот день, мы понимали, как ему было больно за этого едва знакомого солдата». Прочитав эти строчки, Уокер поёжился. Он припомнил кончину Барнса и вдруг, она показалась ему несправедливой. Человек, который сумел забыть про себя и бескорыстно подарить последнее утешение другому, сам не получил ни минуты утешения в свой последний момент. Он упал в холодную пустоту и сгинул в ней, одинокий и сломленный.

Уокер перевернул страницу. Оказалось, мемуары были с чёрно-белыми иллюстрациями. В свете ночной лампы, к фотографии пришлось приглядываться.

Вот «Ревущая команда» в полном составе, во главе со Стивом Роджерсом, на фоне какого-то полуразрушенного строения. Бравые ребята. Улыбающийся Морита. Дум-Дум, смотрящий куда-то в сторону. Джон непроизвольно остановил сонный взгляд на Баки, что стоял с краю, сжимая в крепких руках винтовку — какую именно, Уокер не знал, потому что в оружии, тем более в древнем, не разбирался. На фотографии Барнс был таким молодым. Открытый и ясный, немного самоуверенный взгляд. Лёгкая дерзкая ухмылка на губах. Специально позировал, не иначе. Верхние пуговицы расстёгнуты, на шее виднеется шнурок. Наверное, от того самого талисмана, гильзы, о которой Уокер прочитал на уроке.

Джон понимающе усмехнулся. Наверное, Барнс любил производить впечатление, иначе зачем было так стараться для рядового фото. Харизматичный парень. Но, увы, на Смерть его харизма не подействовала.

* * *

Прокуренное, тускло освещённое помещение, заваленное разным добром, стены обиты тёмным деревом. Сигаретный дым чарующе клубится под самым потолком. На стульях небрежно висят вещи, в основном мундиры, на столах виднеются полупустые бутылки. Слышится шум дождя, из-за стены доносятся старая музыка, мужские голоса, кокетливый женский смех. Джону спокойно. Ощущение приятного предчувствия щекочет его нутро, но он терпеливо, аккуратно застёгивает пуговицы ладного синего мундира. Вдруг, он замечает, что одна из них едва держится. Он тянет её чуть сильнее, словно бы из любопытства, и пуговица отрывается окончательно.

— Вот чёрт, — раздосадованно говорит он не своим голосом.

Крутит в пальцах металлическую пуговицу, рассматривается её, обращая внимание, что с обратной стороны на ней кустарно выгравированы три крохотные буквы «JBB». Бережно убирает её в карман и поднимает голову. В зеркале напротив отражается совсем не Джон Ф. Уокер, а Джеймс Бьюкенен Барнс в новеньком мундире, с кое-какими наградами на груди. Выражение лица недовольное, но парень натягивает на себя улыбку.

— Ты готов? — на мгновение шум из-за стены становится громче.

В комнату заходит Роджерс. Тоже при параде.

— Был, пока пуговица не оборвалась. Новое, называется, — хмурится парень, придирчиво оглядывая себя в зеркало.

— Никому не будет дела до твоей пуговицы, — Стив становится рядом. Теперь они отражаются вместе и Барнсу это нравится. Капитан улыбается. — Какая разница, во что ты одет, если ты красавчик.

— Не говори ерунды, — усмехается Баки. — Мне просто нужно будет держаться тебя. Никто не обратит внимание на оборванца на твоём фоне.

Роджерс смеётся.

— Перестань нести чушь, Баки, — он ободряюще кладёт тёплую сильную руку на плечо Барнса. — Пойдём.

Уокер просыпается, едва Роджерс открывает дверь в просторный, ослепляющий светом зал.

* * *

Проснувшись, Джон опять долго не мог уснуть. Сначала он обдумывал сон — понятое дело, снова начитался, много думал про Барнса. Однако, реальность ощущений происходящего во сне поражала. Более того, проснувшись, какое-то время он ещё ощущал в носу запах сигаретного дыма и тяжесть руки Роджерса на своём плече. В итоге, взволнованный сном и не имея надежды снова уснуть, Уокер почитал ещё немного, после чего убрал мемуары в свой школьный рюкзак, как будто именно там они должны были храниться, включил компьютер и полез в интернет. Долго читал про вторую мировую войну, снова попытался найти больше интересной информации про «Ревущих коммандос», в итоге вышел на какой-то форум, но, правда, на незнакомом языке, а потом каким-то образом очутился на eBay, где на глаза ему попался загадочный лот «всякое барахло времён WWII».

Уокер решил глянуть фотки. Горы мусора, пули, гильзы, жетоны, сломанные часы, награды и даже какие-то ржавые кусочки — всё было навалено в одну кучу. Всё это когда-то принадлежало людям. «Продаю целиком по фиксированной цене» писал продавец с ником Iron_collector44. «Чищу дедушкин чердак. Возможно, здесь есть что-то ценное и вы обогатитесь». На следующей фотографии — сертификат подлинности, что весь мусор — как минимум из сороковых. На третьей фотографии — металлическая пуговица крупным планом, с потёртой гравировкой «JBB» на обратной стороне. «Сфотографировал отдельно, вдруг эти буквы для кого-то что-то значат» — подпись продавца. — «Кто-нибудь разбирается в военном мусоре?». Джон глазам своим не поверил, увеличивая фотографию. «Сюр какой-то», — подумал он. Не может быть, чтобы именно эту пуговицу он видел только что во сне. Ведь пуговица реальна, а сон — нет. Тем не менее, совпадение было удивительным, и Уокер решил связаться с продавцом.

Утро подкралось незаметно, заполнило серым молоком пространство, зарядило промозглым дождичком в окно. Спать как будто бы не хотелось, но глаза, по ощущениям, были заполнены песком. Ватный мир вокруг воспринимался как сквозь толщу воды. Ни душ, ни горячий кофе не помогли. О чем говорили за завтраком, Уокер прослушал.

— Снова плохо спал? — спросила мама.

Джон только кивнул. Не стал говорить, что вообще почти не спал. Начались бы расспросы, а парень вряд ли смог бы внятно объяснить.

— Если это повторится, возьми у меня снотворное, — предложил отец. — Ты знаешь, где оно лежит. Но только одну таблетку!

— Хорошо, отец.

— Надеюсь на твоё благоразумие.

По дороге в школу в машине Норма опять без умолку трещала, но у Джона не было сил слушать её и уж тем более поддерживать разговор. Немного разболелась голова и всё казалось каким-то далёким, но спать всё ещё как будто не тянуло. Уокер старательно концентрировался на дороге.

— Джонни, ты как-то плохо выглядишь сегодня, — наконец, заметила девушка, с сочувствием глядя на парня. — Ты заболел? — она заботливо коснулась его лба.

— Нет, милая. Просто почти не спал.

— Да? И что же мешало? — Уокер так и не понял, показалось ему или он и впрямь услышал в её голосе нотки подозрения.

— Да ничего особенного. Думал о предстоящей игре и уснул только под утро.

— Не надо так волноваться, сладкий, — прощебетала в ответ мгновенно оттаявшая подружка. — Ты же лучший квотербек. Благодаря тебе наша команда выиграет. Что же должно измениться в этот раз?

Уокер только усмехнулся. Действительно, что.

* * *

Всё утро приятели спрашивали Джона, почему он так неважно выглядит. В конце концов парень стал предупреждать их вопрос, произнося «я плохо спал», вместо приветствия. На уроках Уокер либо безуспешно пытался концентрироваться, либо рвано думал о «Ревущих командос», либо мысли его и вовсе опустошались. Иногда в них появлялся Баки Барнс, с этой его ухмылочкой с фотографии. Уокеру он начинал нравится. По крайней мере, таким, каким его выставлял в своих мемуарах Жак Дернье. Человечным, живым героем, который делал дело, превозмогая свой страх. Но, тем больнее становилось от мысли о том, как он закончил.

— Братство! — донеслись до слуха парня вдохновенные слова преподавателя. — Приведите мне пример настоящего братства!

Некоторое время класс молчал.

— Ну же, неужели ни одного?

— «Ревущие коммандос», — выдал Уокер в тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов.

Он так и не понял, почему весь класс уставился на него, а учитель как будто даже удивился и со сдержанным одобрением сказал:

— Да, Уокер, это неплохой пример.

В перерыве между уроками вместо ланча Джон пошел в школьную библиотеку, чтобы проверить, ответил ли ему продавец «барахла времён WWII» с eBay, но со школьного компьютера зайти на этот сайт не получилось. Джон даже немного расстроился. Он вспомнил, как во сне крутил не в своих пальцах заветную пуговицу и его захлестнуло чувство взволнованного нетерпения. «Что со мной происходит?», — думал он. — «Я уверен, что это не та самая пуговица. Это не может быть она, потому что это был лишь сон. Слишком реалистичный, но всё-таки сон. И всё же я должен её заполучить. Не успокоюсь, пока не заполучу. Ну, или мне нужно будет выбросить всю эту чушь из головы и перебеситься».

Тут Уокер взглянул на часы и понял, что опаздывает на следующий урок.

* * *

До тренировки оставалось около часа, и парень решил не ехать домой, а скоротать время в машине. Почитать, если получится или даже вздремнуть.

Джон сладко прикрыл глаза и откинулся на сиденье. Дождик, зарядивший с утра, убаюкивающе барабанил по крыше. Совсем как в недавнем сне. Но окончательно отстраниться от реальности не давало то, что в салоне стоял стойкий аромат ванильного парфюма Нормы. Отдохнув так немного, Уокер вдруг вспомнил, что у него есть всего два факта о коммандос, когда до зачёта по истории оставалось всё меньше времени. Непорядок. Он решительно выдохнул и открыл сонные глаза. Достал из рюкзака мемуары.

«...Некоторые вояки — до смеха суеверные люди. Кроме универсальных суеверий есть личные. У нас, например, Джонс считал свои полосатые носки талисманом неуязвимости. Однажды они пропали после стирки в реке, и он был вне себя. «Мы все умрём сегодня, если я их не найду. Кроме, может быть, Роджерса». Нам нужен был вменяемый Джонс, лучший в своём деле, поэтому нам пришлось обыскивать весь лагерь в поисках его вонючих носков. Нашел их Морита намного ниже по течению, они зацепились за сухую ветку».

Джон хохотнул, представляя себе нескольких взрослых парней, которые со всей серьёзностью рыскают по кустам в поисках полосатых носков. Особенно забавно смотрелся, наверное, Роджерс, в этом своем капитанском облачении.

В то же время у Уокера появилось неприятное предчувствие, что он в своей работе над докладом движется не в том направлении. «Но тогда какое — правильное?» — подумал он. Идея, зародившаяся как прикол, становилась слишком серьезной. За размышлениями Уокер сам не заметил, как задремал. А когда резко проснулся, понял, что уже заметно опоздал на тренировку. Чертыхнувшись, он небрежно переложил бумаги с колен на соседнее сиденье и, сломя голову, выскочил из машины.

* * *

Что говорить, тренер Хопкинс был зол. «На носу важная игра, Уокер, где тебя носит? Квотербек не имеет права опаздывать. Без тебя всё стопорится».

Полусонный Джон в тот день был далеко не в лучшей форме и даже не смог красноречиво огрызаться, когда товарищи начинали его критиковать.

«Ты заболел, Уокер? Или отупел?» — орал на него тренер. Это было несправедливо. Может быть, впервые в жизни Джон так лажал на поле, да и то на тренировке, а не во время реальной игры. Ничтожную по сути проблему раздували до размеров слона. «Послушал бы я, как бы запел тренер, если бы ему пришлось штурмовать базу Гидры», — злобно подумал Уокер. — «И парни туда же. Да половина из них обмочится бы при взрыве гранаты».

Джон буквально молился, чтобы тренировка поскорее закончилась, хотя футбол он любил. Просто не сегодня.

— Вытаскивай голову из жопы, Уокер, — сказал ему тренер на прощание. — Ты нам нужен.

— Такого больше не повторится, сэр.

Тем не менее, физическая нагрузка несколько взбодрила Уокера. Он решил, что на сегодня с него хватит чтения, лучше поиграть в приставку или позвонить Норме, но, выгрузив мемуары на письменный стол в своей комнате, он засмотрелся на них. Уокер помнил, что остановился на интересном месте. Белизна листков привлекала взгляд, почти зачаровывала.

Поэтому он, даже не переодевшись в домашнее, взял чтиво и шлёпнулся с ним на кровать. «...Мы засели в развалинах. Обстрел вёлся чуть ли не со всех сторон. Свист осколков сводил с ума. Барнс, наш бесстрашный снайпер, стискивал зубы, будто хотел раскусить ими свой отчаянный, злой страх. Никогда не забуду — глаза у него были, как у загнанного зверя.

«Ненавижу этот грохот», — сказал он мне. — «Лезет в кости».

Я понимал английский, но говорить на нём не мог. И до сих пор так и не научился.

— J'ai l'estomac qui saute de lui⁽¹⁾, — согласно кивнул я.

Нам всем было страшно, бесстрашию на войне вообще места нет. Суть в том, чтобы найти в себе силы делать дело, даже если нутро скручивает от ужаса. Я тогда протянул Барнсу свою флягу. Там, конечно, была не вода, а самогон от Дум-Дума. Он отпил, закашлялся и нервно рассмеялся: «Ну и пойло, Дернир, Это что, миллеров шнапс? За что ты так со мной?» А через минуту уже полз к оконному проёму в единственной целой стене. «Ладно, пора этих ублюдков научить тишине».

Он стрелял без промаха, но я видел, что руки его дрожат. Вот тогда я понял: настоящая отвага — не в отсутствии страха, а в умении делать свое дело, когда тебе хочется зарыться в землю и выть».

Дочитав отрывок, Джон прикрыл глаза и перевёл дыхание.

Баки не побоялся признаться в слабости, но в момент кризиса он стойко преодолел себя. Хотелось бы быть похожим на него. Это куда реальнее, чем стремиться быть, как Капитан Америка, и никогда не стать таким же до скукоты идеальным. Джон решил выровнять стопку листов, и на колени ему упала новая иллюстрация. Это была портретная фотка с Барнсом, внизу подпись «Миттерндорф, 1944 год». Здесь Барнс выглядел иначе. Фотография была сделана, очевидно, в не самое удачное время — парень на ней смотрелся усталым, помятым, грязным, как будто сразу после боя. И в объектив он смотрел почти враждебно, почти воинственно. Никакой очаровательной ухмылки или дерзкой улыбочки, только глаза на красивом, но хмуром молодом лице, на первый взгляд усталые, но в глубине горящие стойким яростным огнём.

«Черт возьми», — только и подумал Уокер, задержавшись на ней дольше, чем того требовал праздный интерес. Ему казалось, Барнс смотрит на него с укором. — «И что я тебе сделал, а?»

Он отложил мемуары и решил проверить, не ответил ли ему продавец с eBay. Включил компьютер. Оказалось, ответил. Iron_сollector44 наотрез отказывался продавать пуговицу отдельно. Либо целая коробка «добра», либо «всего хорошего». Но всё это барахло стоило столько, сколько у Джона, обычно, не водилось. Однако, пуговица уже казалась ему иррациональной необходимостью — Уокер привык добиваться того, чего хотел, и он решил, что поговорит за ужином с отцом.

* * *

За столом как обычно, делились новостями за день. По старшинству.

— А как прошёл твой день, сынок? — наконец, спросила мама.

— Отлично, как всегда, — улыбчиво соврал парень.

— Что-нибудь особенное?

— Абсолютно ничего. Отец, — Джон с серьезным видом повернулся к Уокеру-старшему. — Мне нужна твоя помощь.

— Надо же, — добродушно усмехнулся мужчина, отставляя сок и вытирая салфеткой рот. — И какая же?

— Мне нужны деньги.

— О, кто бы мог подумать? — отец откровенно, но беззлобно потешался над сыном, смешливо переглядываясь с женой. — И сколько?

Джон назвал сумму. Отец удивлённо вскинул брови.

— И зачем тебе так много?

— Хочу сводить Норму в ресторан.

— О, дорогой, это так мило, — тепло произнесла мама, с гордостью посмотрев на сына.

Джон был немного смущён, даже несмотря на то, что откровенно лгал сейчас.

— Что ж, если у вас всё серьёзно, то хорошо, я дам тебе деньги, — ухмылялся отец. — Но только будет одно условие.

— Какое, отец? — настороженно вскинул голову парень.

— Не шалите слишком сильно.

Мама кокетливо рассмеялась, энергично встала и принялась убирать посуду.

— Что ты, отец. Она католичка, — снова соврал Джон.

* * *

Перед тем, как отправиться в постель, парень ответил продавцу на eBay и ещё какое-то время поглазел на фотографию Барнса, лежавшую на тумбочке.

Не специально, просто взгляд зацепился, когда он уже собирался выключать лампу. Уокер подумал, всё-таки Баки был красавчиком, стоит это признать. Не сказать, что прямо уж смазлив, но и не топором вытесанный. Причём, судя по мемуарам Дернье, он не был пустышкой. И всё-таки даже такого классного парня война не пощадила. Чем же её можно пронять? Неужели, одним лишь везением?

* * *

Уокер быстро бежит по задымленному коридору. Дым кусает лёгкие. Истошно воют сирены, на фоне прерывисто клокочет оружие. Что-то тёплое стекает по лицу, металлически-солоноватый вкус на губах. Кровь. Джон слышит своё затрудненное дыхание, грохот своего сердца и как кто-то бежит позади.

Парень не догадывается, он как будто знает — это Стив. И от мысли, что Роджерс с ним, становится спокойнее. Вдруг, из выломанной двери слева резко выскакивает солдат Гидры, с нацеленным автоматом. Он готов стрелять. Почти стреляет.

— Берегись, слева! — орёт в тот же миг Роджерс.

Джон набрасывается на врага с голыми руками. Тремя точными ударами сбивает его с ног, достаёт из ботинка нож и, набросившись, мгновенно закалывает. Всё это, словно одно слитное движение и никаких чувств по поводу убийства. Он быстро поднимается и бежит дальше. Оглядывается, видит, как Роджерс успешно отбивается. Ловко орудует щитом. Полюбовался бы, да некогда. Дверь в конце коридора, обитая металлом, заперта. Не поддаётся, беглый осмотр округи — всякая канцелярская чушь, какие-то склянки — нечем выломать. Подтягивается Роджерс.

— Давай я попробую.

Выламывает. С разбегу, и со второй попытки, но выламывает. «Ещё бы!» — усмехается Джон про себя. Но Кэп едва успевает прикрыть себя и Уокера щитом. Град пуль, грохот очередей.

— Отступаем!

Подгребает Дернье с охапкой немецких «колотушек» M24.

— J'ai des grenades⁽²⁾!

Комнату, набитую охраной, закидывают ими.

— Achtung! Granaten⁽³⁾! — орут оттуда.

— Скорее закрывай! — кричит Уокер.

Всё это происходит в течение каких-то нескольких секунд.

Дверь тяжёлая, даже Стиву, которому помогают товарищи, поддаётся не в одно мгновение. И этого достаточно, чтобы их отбросило взрывной волной, и чтобы Джон резко проснулся.

* * *

Проснулся на краю кровати, едва не рухнув с неё. Парень устало простонал. Захватывающе, конечно, но изматывает. Да и уснуть потом почти невозможно.

Он перевернулся на другой бок.

— Ну, привет, — теплым полушепотом выдохнул Барнс ему в лицо, насмешливо ухмыляясь и Уокер тут же, как ошпаренный, выскочил из постели и спешно включил лампу.

— Вашу мать!

Но в постели было пусто. Ни Баки, ни подружки, ни самого Джона — никого.

— Вашу мать! — повторил Уокер, уже чуть тише, и, ошеломлённый, потерянно опустился обратно на кровать. Мало того, что сновидение вымотало, так ещё и галлюцинации добавились.

Он провёл рукой по лицу, словно пытаясь смахнуть с себя остатки сна, устало потёр переносицу. Он точно видел живой блеск в его глазах. Так близко. И на лице до сих пор ощущалось его дыхание.

— Пиздец, — прошептал парень, зажмуривая глаза.

Он чувствовал странную неловкость перед самим собой. Ему было не по себе, и он ушёл в душ, чтобы смыть с себя всё это.

---

1) У меня от него нутро подпрыгивает

Вернуться к тексту

2) Я принес гранаты

Вернуться к тексту

3) Внимание! Гранаты!

Вернуться к тексту

В ту ночь он всё-таки смог уснуть, пусть и пролежал, глядя в потолок, потрясённый своими видениями, почти до рассвета. Однако, утром он не смог подняться вовремя — разбудила его миссис Уокер.

— Вставай, соня, а не то опоздаешь в школу, — ласково сказала она, легко коснувшись его плеча.

Парень мгновенно проснулся.

— Что, уже утро?

— А ты как думаешь? — насмешливо улыбнулась женщина, с добротой глядя на сына.

— Чёрт, — пробормотал Уокер, сев в постели, сонно протирая глаза.

Мама бегло осмотрела его комнату, письменный стол, тумбочку. Конечно же, заметила распечатку с мемуарами.

— Знакомое лицо, — задумчиво сказала он, взяв с листок с фотографией Баки. — Кто это? Красивый парень, но какой-то хмурый…

«Хмурый?» — горько усмехнулся Джон «про себя». — «Ну да, мам, подумаешь, какая-то война… Проснись и пой!».

— Джеймс Бьюкенен Барнс, мама. Из «Ревущих коммандос», воевал со Стивом Роджерсом.

Уокер почувствовал раздражение и, снова, неловкость. Как будто мать нашла у него что-то, что для чужих глаз не предназначалось. Или застала за чем-то постыдным.

— А, это тот, что с поезда упал? — вспомнила женщина с облегченной улыбкой.

— Ага, — понуро отозвался парень. Ну, вот опять. Как будто это была его единственная «заслуга».

— Ну, и зачем тебе его фотография?

— Любуюсь мама, — съязвил Джон, а потом серьёзно пояснил. — Для доклада по истории.

— Понятно, — задумчиво протянула миссис Уокер и, потеряв всякий интерес, положила листок на место. Она ободряюще улыбнулась сыну. — Ждём тебя к завтраку, Джон. Поторопись!

А за завтраком до Джона начал допытываться отец. Парень пялился в окно, за которым снова всё серело. Мысленно он возвратился в ночь, снова и снова прокручивая в воспоминаниях увиденное. Всё казалось странным, но лишь на первый взгляд. Джон и не думал, что может быть таким впечатлительным.

— Ты кричал ночью, — обеспокоено сказал мужчина, взглянув на сына.

— Да? — Уокер перевёл на него задумчивый взгляд. — И что же?

— Ничего хорошего. Выражался.

— Переутомился, наверное, — с сочувствием сказала мама. — Я видела, сколько бумаг у него на столе. Их в школе теперь совершенно не щадят.

— О, правда? — мгновенно сменил тему отец. — Ты что-то готовишь, сын?

— Да, доклад по истории. Про «Ревущих коммандос»

Мистер Уокер понимающе покивал, одобрительно улыбнулся.

— Знавал я одного парня, отец которого знал нескольких ребят из «Коммандос».

— Реально? — оживился Уокер. — А кого?

Надежды было мало, но всё-таки. Это Джону в отце всегда нравилось: он всегда знал нужных людей или людей, которые знали нужных людей.

Мужчина, призадумавшись, назвал несколько фамилий вперемешку с прозвищами, но всё было не то.

— Наверное, они были в команде позже, а я пишу про самое начало, про сороковые, — парень даже не расстроился, он почти не верил, что ему может так повезти.

— Да, это было, кажется, в шестидесятых.

— Милый, если ты плохо себя чувствуешь, можешь не идти сегодня в школу, — проговорила мать, заботливо положив руку на плечо сына и вопросительно посмотрела на мужа. — Правда, дорогой?

Уокер-старший, пережёвывая пищу, только пожал плечами. Предложение было соблазнительным, но пока Джон решил не пропускать уроки.

* * *

Приятели в шутку спрашивали Уокера, на что он подсел. Шутили: «Слезай с того, на чём сейчас сидишь, или поделись». Просили номерок дилера. Всё потому, что выглядел Джон нездорово, да и вообще, был постоянно чем-то озабочен.

А он прокручивал в воспоминаниях сновидения, думал про Барнса и про то, как ему хочется спать. До зачёта по истории оставалось всё меньше дней.

— Я надеюсь, вы уже давно начали писать свои доклады, — меланхолично промолвил историк. — Если у вас остались вопросы по теме, прошу, задавайте.

Уокер прикусил губу. Нет. Он только читал мемуары Дернье и выписывал оттуда глупые факты о Коммандос. Да, и ещё надеялся купить пуговицу на eBay, которая ему приснилась.

— Сэр, а почему в мире больше нет суперсолдат? — подняв руку, спросила одна из учениц. Джон, бездумно рисуя на полях тетради Килроя⁽¹⁾, прислушался.

— Хороший вопрос. Стивен Грант Роджерс был первым и единственным суперсолдатом США. Всё потому, что в 1950 году всеми странами мира был подписан договор о запрещении сыворотки суперсолдата. Думаю, это был единственный раз, когда всё человечество было едино в своём решении.

— Ну и зря, — вмешался другой старшеклассник. — Если бы у нас была своя армия суперсолдат, мы бы были главными на планете.

— Или к гонке вооружений добавилась бы ещё одна гонка, — усмехнулась девушка. — Типа, чьи суперсолдаты круче?

— Трагедия нацизма заставила людей пересмотреть взгляды на допустимость искусственного влияния на человеческую сущность. Любые идеи о том, чтобы вмешиваться в неё, даже благие, стали неприемлемыми.

— Но ведь Стив Роджерс был суперсолдатом! И он сражался на нашей стороне!

— В сороковые он стал необходимым исключением. Сыворотка пришла нам на помощь в трудное время, но не забывайте, что она была и у врагов.

— Получается, если снова наступят непростые времена, есть шанс, что наше или какое-то другое правительство снова прибегнет к созданию суперсолдат? — не унималась школьница.

— Я надеюсь, это исключено, — ответил учитель.

Уокер хмыкнул. В любое другое время этот разговор показался бы ему дебатами умников и зубрил, но теперь он тоже задумался и пришёл к выводу, что сыворотка суперсолдата — это палка о двух концах. Использовал бы он её на себе, будь у него такая возможность? Чёрт возьми, да, он видел во сне, как ловко Роджерс раскидывал врагов в разные стороны. С ней на футбольном поле он стал бы просто бульдозером. Но он живёт в другом мире. В мире, где сыворотка запрещена. Поэтому легче тянуться к тому, кто достиг предела своих возможностей, оставаясь при этом простым смертным. К кому-то вроде Баки Барнса.

После урока Джон задержался в кабинете истории, чтобы посоветоваться с учителем насчёт источников по своей теме. Тот оседлал коня и рассуждал, к чему парню обратиться лучше, наверное, несколько минут. В итоге оказалось, что Уокеру нужно непременно сходить в городскую библиотеку или даже в архив, но, конечно, с экспозицией Вашингтонского музея ничто по охвату темы «Ревущих командос» не сравнится.

Именно поэтому на ланч Джон опоздал. Свободных мест среди его приятелей не осталось. «Пофиг, зато почитаю», — подумал Уокер и, взяв еду, сел поодаль, за опустевшим столом. Он достал из рюкзака распечатку, которая теперь попадала туда регулярно, как необходимые тетради и ручки, и стал читать:

«Когда выдавались спокойные дни, в кузове студебеккера Дум-Дум устраивал мини-винокурню: перегонял спирт из всего, что годилось. Однажды что-то пошло не так и аппарат взорвался. Добро, конечно, не пропало, но команда добиралась до базы пьяной, распевая «Yankee Doodle⁽²⁾». Стиву, кажется, было за нас стыдно».

Джон Уокер чуть слышно рассмеялся. Бедный Роджерс. Вот она — обратная сторона медали. Вместо того, чтобы напиться со всеми и ненадолго расслабиться, он, не способный опьянеть, вынужден был испытывать стыд за всю команду. Парень поднял глаза от чтива и заметил, что и приятели, и несколько чирлидерш, сидящих в стороне, украдкой поглядывают на него и насмешливо переговариваются.

— Привет, Джонни! — внезапно подсела к нему Норма, влажно чмокнув его в щеку.

Уокер вздрогнул и, варварски смяв стопку бумаги, стал убирать её обратно в рюкзак.

— Привет, милая, — растерянно улыбнулся он девушке. — Отлично выглядишь, как всегда. У тебя новая прическа?

— Почти угадал, — она кокетливо улыбалась, а сама пристально смотрела на его рюкзак, наматывая на длинный палец светлый локон. — Я слегка освежила цвет волос. Что ты сейчас читал?

— Да так, кое-что по истории.

— Ты всё-таки занялся тем докладом, да?

Джон кивнул.

— Надеюсь, это не помешает нам сегодня встретиться? — нахмурилась она и по-детски надула губы.

— Конечно, нет! — почти искренне обрадовался Уокер. — Мы можем сходить куда-нибудь.

«В библиотеку, например», — мысленно хохотнул он. На самом деле, он был рад и огорчён одновременно. От перспективы хорошо провести время со своей девушкой Джон, будучи в здравом уме, отказаться не мог. В то же время, он уже почти настроился на поход в городскую библиотеку за материалом для доклада.

— Мои родители уезжают до понедельника, — блеснула глазами подружка и чарующие улыбнулась.

Выбор был очевиден, и всё-таки Уокер чувствовал себя предателем. Совсем чуть-чуть, но всё же. Вот только он терялся в догадках, что или кого он предаёт. Бред.

— Отступаем! — весело заорал какой-то парень, направляясь с друзьями к выходу из столовой.

* * *

Вместе с приятелями Уокер застал врасплох очередного зубрилу. Скрип двери туалета прозвучал как выстрел. Джон, Мёрч, Причард и Коллинз ввалились внутрь, застав врасплох высокого, тощего парнишку, поправлявшего рубашку у раковины. Это был Дэвис, еще один «любимец» школы, известный своей болезненной застенчивостью и тем, что краснел до корней волос от любого оклика.

— Ну что, Дэвис, заждался нас? — гаркнул Мёрч, грохнув дверью кабинки для пущего эффекта. Парень вздрогнул. Он резко обернулся, и Джон увидел знакомый страх в его широко раскрытых глазах. Ужас, который раньше зажигал в Джоне что-то первобытное и злое, а теперь...

— Э... Я... Я просто... — Дэвис попытался что-то сказать, но голос сорвался в шепот. Он съежился, будто пытаясь провалиться сквозь кафельный пол.

— Просто обосрался от страха? — с издевательской веселостью подхватил Причард, шагнув вперед. Он толкнул Дэвиса плечом, отбрасывая его от раковины. — Черт, парни, чуете?

Влажный, резкий запах ударил в нос. Джон невольно сморщился, глядя на темное пятно, расползающееся по серым школьным брюкам Дэвиса. Парень стоял, сгорбившись, дрожа всем телом, лицо пылало малиновым пятном стыда. Слезы текли по щекам. Он напоминал загнанного, беззащитного зверька. «Ебучего кролика!» — подумал Уокер, злясь на себя самого за отсутствие былого запала.

— Не обосрался, а обоссался! Полный залп! — захохотал Мёрч.

Причард присоединился к смеху, тыча пальцем в мокрое пятно. Коллинз брезгливо отвернулся, пробормотав:

— Фу, воняет.

«Ревущие Коммандос... Баки... Они бы не стали. Он защищали слабых» — мысль пронеслась в голове Джона ясно и неожиданно, как удар колокола. Он смотрел на Дэвиса, на его дрожащие руки, прикрывающие позорное пятно, на немое отчаяние в глазах. Обычное злорадство, которое всегда поднималось внутри него при виде чужого унижения, сменилось... пустотой. И каким-то гадким осадком под ложечкой.

Уокер задумался, как бы коммандос оценили его поведение? Наверняка, осудили бы. Не то, чтобы ему было важно мнение давно почивших героев, но теперь то, что раньше доставляло ему удовольствие, вдруг начало казаться сомнительным, и он задумывался над каждым своим действием.

— Ну что, зассанец, — Джон заговорил автоматически, голос звучал привычно грубо, но без прежней звериной убежденности. Он шагнул к Дэвису. — Надо тебя просушить!

Раньше он бы вложил в пинок всю силу, желая услышать стук тела о кафель или кабинку. Сейчас он просто выбросил ногу вперед и она угодила Дэвису под зад, скорее подталкивая, чем бьюще. Парень ахнул, споткнулся и упал на колени, но не от силы удара, а от собственной неуклюжести и паники. Он съежился на полу у стены, закрывая голову руками, всхлипывая.

— Тряпка! — процедил Джон, но фраза прозвучала плоской, ритуальной. Он не чувствовал ни удовольствия, ни даже привычного раздражения. Только эту навязчивую мысль: «Они защищали слабых».

— Все, хватит возиться с этим мокрым тряпьем, — буркнул Коллинз, выходя из-за писсуара. — Вонь невыносимая.

— Точно, — подхватил Мёрч. — Собирай свои сопли и смывайся, пока не завонял тут окончательно. И смени штаны, ботан вонючий!

Причард фыркнул, выходя из туалета.

— Реально вонища.

Мёрч хлопнул Джона по плечу, и, с диким весельем улыбнувшись ему, пошёл вслед за приятелями.

Джон медленно повернулся к выходу. Он чувствовал на себе взгляд Дэвиса — полный животного страха и ненависти. Раньше этот взгляд его заряжал. Сейчас он ощущал лишь тяжесть. Он бросил последний взгляд на сгорбленную фигуру на кафельном полу, на мокрое пятно на штанах. Злость куда-то ушла, оставив странную, неприятную пустоту и камень на душе.

— Ага, воняет... — глухо пробормотал Джон. Он вышел последним, не оглядываясь, стараясь не слышать сдавленных всхлипов, доносившихся из-за его спины. Дверь туалета захлопнулась, оставив Дэвиса наедине с его унижением. А Джон шел по коридору, пытаясь заглушить навязчивый внутренний голос, который твердил только одно: «Они защищали слабых... А ты что делаешь?»

* * *

Окрылённый перспективой провести время с девушкой, после школы Уокер заглянул домой буквально на полчаса. Бросил рюкзак, навёл лоск, запрыгнул в машину и укатил на встречу. К этому времени пуговица с eBay как-то вылетела у него из головы, хотя до сих пор Уокер исправно помнил о ней.

Сначала парочка сходила поесть в кафешку, любимую школьниками за вменяемый ценник, потом в кино на какой-то глупейший ромком, после чего родители Нормы, наконец, позвонили дочери — они уехали и дом полностью в её распоряжении.

Норма была красивой, приятной девушкой. Рядом с ней парни чувствовали себя особенными, она очаровывала их своей манерой общения, иллюзией доступности и ненавязчивым комплиментами. Джон остался у неё на ночь далеко не в первый раз, однако, именно сегодня её чары над ним вдруг рассеялись. Поначалу вечер был чудесным, всё шло хорошо, но чем дольше они оставались наедине, ничем не занятые, тем сильнее Уокером овладевала скука.

Они валялись в постели. Её пустой трёп усыплял, а выдуманные проблемы раздражали. Джон слушал её вполуха, в то время как мысли его то и дело возвращались к «Ревущим коммандос». Он был в шаге от того, чтобы придумать причину, почему он должен прямо сейчас свалить домой и заняться докладом, но он так и не сделал этого — решил, что это будет по-скотски по отношению к Норме.

— Можно я воспользуюсь твоим компьютером? — вдруг, спросил он, внезапно вспомнив про пуговицу с eBay. Нетерпение овладело им, словно бы он опаздывал на важную встречу.

Подружка запнулась на полуслове.

— Конечно, Джон, зачем ты спрашиваешь? — улыбчиво потупилась она и потянулась к парню для поцелуя.

Дыхание Нормы, как обычно, пахло ментоловой жвачкой. Джон почувствовал его, тёплое на своём лице, и ему само собой вспомнилось его ночное видение с Барнсом. Ему стало неловко.

— Спасибо, милая, — неуверенно выдал он и, увернувшись от поцелуя, выбрался из постели. Быстро натянул штаны. Девушка с лёгким недоумением наблюдала за ним.

— Пойду, принесу нам что-нибудь поесть, — сказала она.

— Отличная идея, — дежурно ответил парень, спешно садясь за стол и включая компьютер.

"Чёрт!" — выпалил он, пробежавшись глазами по монитору, и схватился за голову. Он почти возненавидел себя в тот момент и снова почувствовал себя предателем.

Iron_collector44 писал, что у лота появился ещё один покупатель, и, если Уокер не поторопится с ответом в ближайшее время, коробка завтра же улетит в Мичиган. Сообщению было уже несколько часов. В отчаянии Джон засыпал продавца сообщениями. Он не знал, сколько времени сейчас во Франции, но надеялся, что ещё не поздно, и был готов молиться об этом всем богам. Чёртова пуговица с гравировкой «JBB». Но что, если представить, что это не совпадение, и она действительно когда-то принадлежала Барнсу? Может быть, он случайно обронил ее, оторвавшуюся, на какой-нибудь вечеринке, найдя покой в чьих-то объятиях, танцуя с кем-то среди хаоса войны. Но, даже если так, то что с того? Почему Джону так необходима пуговица Баки?

Уокер злился из-за того, что позволил подружке увлечь себя. Злился на свою девушку за то, что она выбрала не самое лучшее время для свидания. Затем он снова был зол на себя — потому что так мучился из-за какой-то старой пуговицы, о существовании которой до сих пор не знал и до которой всего неделю назад ему не было никакого дела. «Что со мной происходит?» — устало простонал он и закрыл лицо руками.

— Ты что-то сказал, сладкий? — прощебетала девушка, вернувшись к нему с тарелкой мини-тако.

— Нет, милая, — быстро встрепенувшись, Джон взял одно и отправил в рот. — Тебе показалось.

* * *

— Был дан приказ пленных не брать, — мрачно поговаривает Уокер не своим голосом.

— Мы не можем просто расстрелять их, — парирует Роджерс. — Это неприемлемо.

— А они бы нас расстреляли, — не соглашается Дум-Дум. — И это в лучшем случае. Скорее всего, придержали бы для своих больных экспериментов.

— Но мы — не они, — настаивает Стив. — И мы не имеем права уподобляться врагу.

Душный воздух в маленькой комнате пахнет гарью, чёрной копотью оседает на лёгких. Жарко. Джон смотрит на своих товарищей, переводит взгляд с одного на другого, и чувства, которые он испытывает при этом, почти родственные. Он видит их усталые лица, чёрные от пыли. Витиеватые дорожки, прорисованные на коже каплями стекающего пота. Видит глаза, в которых всё ещё плещется былой адреналин. У Фэлсворта рассечена левая бровь, кровь накопилась в ране и запеклась. Уокер знает — они сейчас на юге Австрии, территория базы Гидры под Клагенфуртом. Собрались в одном из административных зданий. Сама база разбита, и мысль о том, что очередная миссия выполнена успешно, на время дарит ему сладкое чувство выполненного долга.

В соседней комнате с глухими стенами собраны немногочисленные сдавшиеся. Сидят на полу, покрытые пылью и кровью, трусливо опустив головы, связанные по рукам и ногам. Только один из них, злобно уставившись в пустоту, яростно шепчет что-то на немецком.

— И что ты предлагаешь, кэп? — интересуется Морита, с любопытством поглядев на фанатика.

— Я считаю, они должны предстать перед судом. Кем бы они ни были, они имеют право рассчитывать на справедливость.

Дум-Дум, крепче сжимая винтовку, мрачно, понуро качает головой. Он не согласен. Остальные не решаются занять чью-либо сторону, только задумчиво хмыкают и многозначительно переглядываются.

— В конце концов, мы здесь не для того, чтобы судить, — прерывает Уокер воцарившееся молчание. — Своё дело мы уже сделали. Вопрос в том, должны ли мы сделать что-то ещё.

— Ihr werdet untergehen, ihr amerikanischen Schweine⁽³⁾! — напоминает о себе пленный фанатик. Начинает он свою тираду с безумного шёпота, а заканчивает истеричным криком. — Selbst wenn ihr dieses Mal gewinnt, ist die Hydra ewig! Schlagt einen Kopf ab, wachsen zwei neue nach⁽⁴⁾!

Яркие глаза навыкат, пена изо рта. Псих, не иначе. Остальные пленные шикают на него, сидящие рядом — толкают, но он не унимается.

— Чего это он? — усмехается Морита.

— Ihr seid alle erledigt! Die Hydra wird euch holen⁽⁵⁾!

— Надо успокоить бедолагу, — Дум-Дум с добродушным видом, посвистывая, заходит к пленным и вырубает фанатика прикладом винтовки. От страха остальные пригибают головы ещё ниже.

— Je dois fumer, — устало произносит Дернье. — Qui est avec moi⁽⁶⁾?

Едва взрывник, а за ним и Уокер оказываются на сизом от пыли солнцепёке, грохочет выстрел. Смертоносное эхо разносится по округе, на мгновение заглушив робкое пение птиц. Пуля отскакивает от каменной стены в паре дюймов от головы Джона.

— Снайпер на двенадцать часов! — кричит он, пригибаясь. — В укрытие!

Вслед им летит ещё одна пуля. Затем ещё одна и ещё.

— Никого не задело? — с тревогой подскакивает Стив, когда они с Дернье возвращаются.

Уокер отрицательно мотает головой. Это было опасно. Слышно, как пульсирует кровь по венам. Свист пуль, рассекающих нагретый воздух над твоей головой. Словно движешься по лезвию ножа.

— Засел где-то, ублюдок, — с отвращением сплевывает Дум-Дум. Дернье с чувством закуривает.

— Я засек его, метров четыреста на север, смогу снять с крыши, — говорит Уокер, чувствуя, как в нём разгорается огонь азарта. — Но кто-то должен отвлечь от меня этого нервного парня.

— Я пойду с тобой, — вызывается Роджерс и, сняв со спины щит, подходит к двери. — На счёт три, я перебегаю площадку, ты бежишь к лестнице на обратной стороне.

Джон решительно кивает.

На крыше пахнет смолой. Этим смрадом трудно дышать. Царит полный штиль. Солнце печет, как на пляже, и если постараться отстраниться от всего, оставшись один на один с ясным небом и этим солнцем, можно даже решить, что ты на курорте. На очень плохом курорте. Уокер усмехается этим мыслям и ловко ложится на горячую крышу, чувствует пощипывающее сквозь ткань тепло — почти приятно. Он занимает позицию, почти сливаясь с крышей. Снайперская винтовка в руках, как продолжение его самого, и он постепенно, но быстро успокаивается.

На площади повержено дымится чёрный танк, размером с небольшой дом. Это громадное «чудо техники» принадлежит Гидре, у Вермахта таких нет, и оно внушает ужас, даже будучи уничтоженным. Взгляд в прицел даёт Джону понять — на прежнем месте снайпера нет, но чуть в стороне, над стеной качаются ветви деревьев. Значит, он совсем недавно пробежал там, по забору. Уокер отнимает глаз от прицела и оценивает местность поблизости — где бы засел он сам, окажись он на месте этого недобитого? Вот оно. Недолгое ожидание и нервы вражеского снайпера сдают. Он прячется, но неосмотрительно, и Уокер успевает разглядеть сквозь марево горячего воздуха часть белокурого затылка.

Он не может уследить за своими действиями в момент выстрела — они доведены до автоматизма, потому что стреляет не он. Уокер только задерживает дыхание в момент нажатия на курок, думая о вражеском снайпере не как о человеке, а как о цели. Мертвец повержено падает с северной башни.

— Готов! — кричит Уокер и поднимается.

Вдруг, до слуха его доносится низкий гул. Этот звук ни с чем не перепутать. Он наполняет собой пространство, заполняет нутро, заставляет его вибрировать. Джон, ослеплённый солнцем, оборачивается. С юга грозно, громадными чёрными птицами, надвигаются бомбардировщики.

— Четыре крепости с юга! — орёт он и, подхватив винтовку, пригнувшись, быстро бежит к лестнице.

— Скорей, Баки! — доносится до него голос Стива.

Ужас сжимает его нутро в кулак, мобилизует. Мысли лишь о спасении — остальных и себя. Разгромленную базу щедро засыпает бомбами. Оглушающий грохот разрывает пространство. Земля под ногами качается и как будто вспенивается. От пыльной взвеси в воздухе вокруг становится сумрачно. Коммандос успевают слинять из этого ада до того, как стать его частью, и напоследок Уокер оглядывается. На крыльцо здания, в котором они совещались, выскакивает один из пленных, и его тут же накрывает бомба.

* * *

Проснувшись, Джон сам собой резко сел на кровати. Он почти увидел, как тело того пленного разлетелось на кусочки жаренного фарша.

— Милый, — услышал он сонный голос подружки. — Ты почему проснулся? Который час?

Он помнил ощущение от убийства снайпера — палец на спуске винтовки как будто его, а решение убить — чужое, принятое, как приговор. В этот момент он был зрителем.

Норма тоже села в постели, её осторожное дыхание скользнуло по шее Уокера, а её руки мягко обняли его за плечи.

— Какой-то ты напряжённый, Джонни. Что случилось?

Уокер молчал, уставившись в сумрак. Он хорошо запомнил ужас этого сна, он всё ещё был в нём. Горячий воздух всё ещё обжигал его лицо, а ведь он даже мемуары на ночь не читал. За что ему всё это? Почему в своих снах он — Баки Барнс?

— Джон? — напомнила о себе подруга. — Ты в порядке? Тебе плохо?

В последних двух сновидениях не было ни мгновения покоя. Только гонка наперегонки со смертью. Отчего-то Джону стало некомфортно в нагретой постели своей подружки. Нежась в удобстве он как будто бы предавал. Кого? Уокер не знал. И он уже не отдавал себе отчёта.

— Наверное, я пойду домой, милая, — откинув одеяло, он встал с кровати и, мгновение потоптавшись на месте, решительно принялся одеваться.

— Что? — девушка включила настольную лампу. — Почему?

Джон не знал, что ответить. «Так надо»? Неубедительно. Но другого ответа у него не было. Он просто больше не мог.

— Джон, ты меня пугаешь. Скажи мне, что случилось? Дурной сон?

Уокер зажмурился.

— Разве из-за такого пустяка стоит вот так уходить?! Джон!

«Пустяк», — горько усмехнулся парень, не ответив. Он только продолжал методично одеваться, подчиняя себе сонное тело. Ему было тяжело так поступать с девушкой, но оставаться здесь и дальше казалось и вовсе невыносимым.

— Расскажи мне! — голос Нормы сорвался, она схватила его за руку.

— Прости, милая, — на прощание он чмокнул её в щёку и почувствовал вкус её слез на своих губах, но даже это его не заставило его остаться. — Я заеду за тобой в понедельник.

---

1) В традиционном варианте рисунок изображает линию-стену, выглядывающую из-за этой «стены» верхнюю часть овальной человеческой головы, обычно лысой или с несколькими волосинками, на которой видны лишь глаза и неестественно длинный нос, по четыре пальца по обеим сторонам от этой головы и надпись «Здесь был Килрой»

Вернуться к тексту

2) Национальная песня в США, в настоящее время понимаемая в патриотическом ключе (хотя первоначально возникшая в качестве юмористической).

Вернуться к тексту

3) Вы все умрете, американские свиньи!

Вернуться к тексту

4) Даже если вы победите в этот раз, Гидра вечна! Отруби одну голову, и вырастут две новые!

Вернуться к тексту

5) Вам конец! Гидра вас достанет!

Вернуться к тексту

6) Мне нужно покурить. Кто со мной?

Вернуться к тексту

Джон не сразу вернулся домой. Ему хотелось побродить, проветриться, привести мысли в порядок. Именно поэтому он, оставив свою машину у дома, пошёл в противоположную сторону. Начинался расцвет, своей приглушенной умиротворённостью контрастирующий со смятением, царящим у парня на душе.

Уокер понимал, что рано или поздно ему придётся объясниться с Нормой, но пока он выбрал вариант «поздно». Сейчас он не мог толком объясниться даже перед самим собой.

Однако, он наверняка знал, что он сделает, когда вернётся домой. Первым делом он включит компьютер и проверит, ответил ли ему продавец с eBay. В этой чёртовой пуговице парень ощущал теперь необъяснимую необходимость. Необходимость настолько сильную, что критическому осмыслению она уже не поддавалась. Мысль о том, что пуговицу уже могли продать в Мичиган вместе с остальным хламом, не рассматривалась им, потому что казалась неправдоподобно страшной.

Потом он собирался почитать мемуары, но только до завтрака. В конце концов, нужно сесть за написание доклада и выполнить кое-какие другие задания. Ещё он думал написать письмо в офис общества любителей военной истории. Просто попытать счастье. Вдруг, у него получится заполучить какой-нибудь эксклюзив для своей работы.

Уокеру удалось пробраться в свою комнату, не потревожив сон родителей, но он был уверен, что утреннего допроса ему не избежать, ведь, обычно, от подружки он возвращался куда позже. Iron_collector44 был онлайн. Он писал, что коробка с военным хламом уже продана, но так как изначально Джон интересовался именно пуговицей, он придержал ее для него и готов отдать отдельным лотом по цене целой коробки. Это было нечестно, но Уокер был счастлив даже такому исходу, и благодарен продавцу. Наконец, они обо всём договорились, Джон радостно попрощался с деньгами и официально начал ждать посылку. Продавец пообещал, что отправит пуговицу «сегодня же» и она доберется до Джона не позже, чем через десять дней.

Iron_collector44, судя по всему, был взрослым, но нестарым человеком, словоохотливый, он радовался, что спросом в интернете пользуется абсолютно любой хлам. Уокер, воспользовавшись его разговорчивостью, поинтересовался, как он заполучил эту, заветную для Джона, пуговицу.

«Нашел у покойного деда на чердаке, у него этого барахла навалом. Мой прадед был в сопротивлении. У него даже сохранилась фотка, где он с Капитаном Америкой на какой-то вечеринке. Они там такие красавчики, при полном параде. Если я насобираю ещё коробку чего-нибудь такого, возьмёте?» — писал Iron_collector44. «Нет, спасибо, мне нужна была только эта пуговица» — отвечал Джон. — Для проекта по истории».

«Серьезный, наверное, проект. Напиши мне, когда получишь посылку».

* * *

Счастливый, парень закончил разговор, а потом взял распечатку со стола, плюхнулся на кровать и продолжил читать: «Баки был очень хорош в боксе. Об этом прознал забияка-сержант из пополнения по фамилии Морис. Это задело его самолюбие, так как среди своих он тоже числился чемпионом. Двух лучших быть не могло и Морис начал задирать Баки, в конце концов, добившись того, что тот вызвал его на поединок.

«Этот придурок у меня заткнется», — обещал Барнс, потирая кулаки, провожая сержанта тяжёлым взглядом. Как будто мы сомневались. Морис был таким самоуверенным, что даже Стив не стал отговаривать друга.

О событии должны были знать только те, кому можно было доверять, но в итоге нас там собралось полсотни человек, не меньше. Сначала рассчитывали просто поглазеть, потом потихоньку начали делать ставки. Не деньгами, конечно — пайком, трофеями, сигаретами. Приятно щекотал нервы и страх, что нас накроют, ведь такие забавы на войне были под запретом.

А сам поединок был просто загляденьем. Два тела, вырезанные войной из мрамора и стали, кружили в мерцающем свете костра, в тесном кольце зрителей. Забияка Морис — широкоплечий, с рельефом груди, что дыбился при каждом вдохе, кожей, лоснящейся от пота и пыли. Баки — уже в плечах, но с жилистыми руками снайпера, где каждая вена пульсировала под натянутой кожей.

Удары хлестали, толпа заходилась в азарте. Левый апперкот Мориса — Баки ловко нырнул, пропуская кулак в сантиметре от подбородка.

Контратака Баки — несколько точных, коротких ударов в корпус. Кулаки глухо били по мышцам, как по туго набитому мешку. Морис застонал, но не отступил.

Мы уже просто орали, сбившись в безумную стаю. Нас было так много, и мы настолько увлеклись боем, что уже не боялись, что нас поймают.

— Давай, Морис, раскрои ему рожу!

— Баки, он почти твой!

— Ставлю на Барнса трофейные часы!

— Три пачки сигарет на Миллера!

Они были равны в ярости, но не в хитрости. Морис полагался на грубую силу, он уставал, и с каждой минутой его удары становились всё тяжелее. Барнс словно предсказывал их, а сам двигался, как тень, с провокационной легкостью. В отличие от соперника, в бою он не злился на противника — в его глазах, светящихся в полутьме, был лишь расчёт. Развязка наступила на двенадцатой минуте боя. Забияка Морис, взбешенный неуловимостью Баки, рванул вперед, подставив под удар челюсть. Баки замер на мгновение. Казалось, в свой финальный удар он вложил не только весь вес своего тела, но и всю ярость войны. Звук удара, чистый и сухой, прозвенел в ночи, и мы все замерли. Морис рухнул как подкошенный дуб. Наступила тишина, лишь весело трещал костёр. А потом все будто опомнились и гвалтом обрушились на победителя.

— Барнс! Барнс! Барнс!

Это было качественное, красивое зрелище. Победителя не только чествовали, но и благодарили. А Баки стоял над корчившимся Морисом, тяжело дыша, капли пота стекали по вискам, смешиваясь с пылью в грязные ручьи. Он даже не улыбнулся. Не загордился. Просто кивнул нам и, разматывая бинты на руках, ушёл в темноту...»

Джон Уокер прочитал этот эпизод, не отрываясь, почти не дыша, и почувствовал, что в горле у него пересохло. Он живо представил себе этот бой. Почти воочию видел игру мускулов на спине Барнса, влажный блеск его кожи в огне костра. Различал хлесткие звуки ударов в гуле беснующейся толпы. Его собственное сердце взволнованно забилось чаще.

«Загляденье...» — вспомнились ему слова Дернье. Жар волной прокатился по шее, залил щеки и побежал ниже, сжал низ живота, заставив резко вдохнуть. Парень резко отшвырнул распечатку на одеяло, будто она обожгла пальцы. Он сжал кулаки, ненавидя свое тело за предательство. Часть листов хаотично разлетелась по комнате и с фотографии на полу на него снова посмотрел Баки. Обессиленный стон вырвался из груди Уокера, и он закрыл лицо руками. «Чёрт, что это было?» — спрашивал он у себя. Красота боя? Да, конечно. Восхищение силой? Безусловно. Но было что-то ещё. Он видел боксёрские поединки по телевизору, но никогда прежде не испытывал ничего подобного. Было что-то в этом эпизоде, отчего в животе у него ёкнуло, а взгляд сам цеплялся за описание «жилистых рук», «блеска кожи», «вздымающейся груди».

В смятении, он поднялся с кровати и подошёл к окну. День был приятным, солнце проглядывало сквозь лёгкую дымку облаков. У дома напротив играли, весело визжа, соседские дети. Уокер, наблюдая за ними, уткнулся лбом в холодное стекло. «Это просто восхищение им, как бойцом. Героем. Больше ничего», — внушал он себе, но в воображении одна за другой всплывали яркие картинки, рождающие в нём странное, горячее волнение, помноженное на чувство смятения. Но разве «простое восхищение» должно вызывать этот липкий стыд? «Я нормальный парень», — напоминал себе Уокер, прикрыв глаза. — «У меня всё хорошо. Я квотербек, у меня много друзей. У меня есть любимая девушка».

Надеясь смыть с себя смятение, Джон ополоснул лицо прохладной водой и взглянул на свое отражение. На него смотрел усталый, бледный парень с темными кругами глазами, которые походили на синяки. Усталость его граничила с болезненностью. «Скоро придет пуговица!» — напомнил он себе и воспрянул духом.

* * *

За завтраком родители расспрашивали Джона про Норму. Беспокоились, почему он так рано вернулся домой и не было ли между ними ссоры.

Парень соврал, что всё хорошо, и он захотел больше времени провести за уроками. «Нужно написать доклад», — добавил он немного правды, со стыдливой растерянностью вспоминая безумие прошедшей ночи.

— Я так рада, сынок, что ты решил больше времени уделять учёбе, — улыбнулась мама, ласково погладив его по руке. Она с тихой гордостью смотрела на сына, всё ещё надеясь, что он станет бизнесменом или политиком.

— Похвально, Джон, — довольно проговорил отец. — Но только не переусердствуй с этим. Ты и так неважно выглядишь.

Позже тем же днём позвонили приятели, позвали Джона поиграть в футбол на поле. Ничего особенного, просто разминка. Уокер желал самому себе доказать, что у него всё нормально, а потому охотно присоединился к ним, но надолго его не хватило. Образы боксёрского поединка Барнса резонировали с подтянутыми фигурами хорошо знакомых парней и это его смущало. Он притворился, что у него болит запястье, оправдался, что нужно поберечься в преддверии важной игры, и спешно ушёл домой. Ему казалось, что, если он задержится еще хотя бы на минуту, парни поймут, насколько с ним всё плохо. И он почти запаниковал.

Дома Джон действительно попытался заняться уроками, но не мог сосредоточиться. С докладом он тоже не продвинулся. Идея с «сочными фактами про коммандос» после всего, что произошло, больше не казалась ему забавной, да и факты, которые он подобрал, не были «сочными» в том понимании, какое он изначально предполагал. Краем глаза Джон увидел мемуары, аккуратной стопкой лежащие на углу стола. Он не так их оставлял, наверное, мама опять заходила прибраться. Уже не единожды он просил её не вторгаться в его комнату без острой необходимости — без толку. «Я родила тебя, какие могут быть секреты?» — из раза в раз парировала она.

«Она не должна их трогать. Никто не должен», — подумал парень. Они стали для него чем-то личным и святым. Парень решил, что делиться ими с кем-то, кто не способен понять, всё равно, что осквернять. Это было совершенно безумно. Он взял распечатку в руки. Оказалось, что страницы перепутаны. Он начал исправлять порядок, но, наткнувшись на фото Барнса, снова почувствовал неловкость. Ладони его вспотели, руки потеряли силу, и он вдруг понял, что не может больше смотреть на него. Он поспешил перевернуть страницу. А перед сном он снова, затаив дыхание, перечитал эпизод про боксерский поединок Баки и, испытав всё тот же поток чувств, застонал в подушку от бессилия.

* * *

Холод такой, что кости насквозь промерзают. Джон стоит на опушке леса, вглядывается в залитое лунным светом заснеженное поле, смотрит на лес, темнеющий вдали, на горы, ещё дальше сияющие тихой, грозной громадой. Чувствует за спиной приятную тяжесть верной винтовки. Переминается с ноги на ногу, потирает руки, дышит на них. Облачка пара, кажется, на глазах превращаются в лёд и колко осыпаются, таинственно поблескивая в лучах лунного света, пробивающегося сквозь голые ветви деревьев.

Уокер слышит, как позади сонно похрустывает снег, улавливает запах сигаретного дыма. Он в нетерпении оборачивается. Сменить его пришёл Морита. Мужчина курит, прикрывая огонёк ладонью.

— На твоём месте я бы затушил сигарету, — негромко проговаривает Джон заиденевшими губами.

— Это почему? — тихо спрашивает Морита.

— Потому что мы с подветренной стороны.

— Не будь параноиком, Барнс. Дорога далеко отсюда.

Уокер усмехается. Он чувствует лёгкое раздражение напополам с облегчением.

— Окей, но, если нас обнаружат из-за твоей сигареты, я не стану тебя прикрывать, — беззлобно говорит он.

— Договорились, — усмехается Морита.

Джон осторожно пробирается к лагерю, к палаткам, темнеющим среди стволов, трещащих от мороза. Он не хочет никого разбудить. Каждая минута сна сейчас на вес золота. Уокер тенью ныряет в одну из палаток.

В ней кто-то есть. Уокер знает наверняка, кто это, и спокойно, даже заботливо оглядывает лежащего в холодном лунном сумраке. Но тот не спит, а только хмуро смотрит в мерзлый сумрак палатки.

— Ты чего, Стив?

— Не спится, — голос звучит ясно, потому что он лежит на спине, но немного хрипло.

— Грезишь о своей подружке Пегги Картер? — стуча зубами, усмехается Джон. Он-то многое отдал бы за то, чтобы соснуть лишнюю минутку.

— Прекрати, — в голосе чувствуется смущенная улыбка. — Она мне не подружка.

Уокер быстро забирается в свой спальник, но не может согреться. Как бы он ни жался, ни сворачивался в эмбрион, ему, наоборот, становится лишь холоднее. Его озябшее тело то и дело прошибает мелкая дрожь.

— Да брось, она уже твоя, — проговаривает Уокер сквозь стиснутые зубы. — И она уже это знает, все уже знают, и только ты, дурачина, как будто ещё нет.

Стив тихо смеётся. Уокера одолевает смешливость, вроде пузырьков шампанского, и он, не взирая на страшный холод, переворачивается в своём спальнике и, порывшись в карманах, вытаскивает руку на мороз и чиркает зажигалкой.

— Эй, зачем? — забавно щурится Роджерс.

— Чтобы проверить, покраснел ли ты, — улыбается Уокер.

— Ну и как?

— Не знаю, не понятно.

Джон тушит огонёк и, приняв прежнее положение — на боку, спиной ко Стиву, негромко проговаривает:

— Но я ставлю на то, что покраснел.

Стив, высунув руку из спальника, несильно толкает его локтем в спину.

— Спи давай, подъём ранний, — в голосе его снова слышится добрая улыбка.

— Кто бы говорил. Я сменил тебя на посту два часа назад. Ты бы уже мог видеть третий сон про мисс Картер, но вместо этого пялишься в пустоту.

— Просто мне кажется, что это неправильно, — виновато отзывается Стив, помолчав недолго.

— Что именно?

— Что я отдыхаю, пока вы, парни, там замерзаете.

В груди Уокера поднимается волна негодования.

— Но ты же уже отдежурил своё!

— Да, но я же...

— Кто? Суперсолдат? Да, но ты всё ещё человек, ты чувствуешь холод и тебе тоже нужен отдых. А то превратишься в капитана Развалину и вот тогда толку от тебя и правда будет мало! Возись потом с тобой!

Легкий смех, а затем молчание, наполненное сомнением. Джон думает, вряд ли он убедил этого упрямца.

— Ты один стоишь всех нас, вместе взятых.

— Не говори так. Без вас я просто сильный парень.

Уокер терпеливо выдыхает. Роджерс остаётся Роджерсом, несмотря на внешние трансформации. Иногда это, конечно, раздражает, но в основном это здорово.

— Уже забыл, как в одиночку вытаскивал нас из дерьма, когда мы застряли у Шмидта?

Стив молчит.

— Так что спи, и не забивай голову ерундой, — не дождавшись ответа, заключает Джон.

Но сам Уокер не может уснуть. Ворочается, сворачивается в клубок до того тесный, что, кажется, он вот-вот поглотит самого себя.

— Что не так, Баки? — озабоченно спрашивает Стив спустя некоторое время.

— Холодно, как в Аду, — стучит зубами Джон.

Недолгое молчание, наполненное морозным треском, прерывает Стив.

— А помнишь, что ты делал, когда я жаловался тебе на холод в Бруклине?

— Конечно, — улыбается Уокер неподатливыми губами. — Я обнимал тебя, когда ты замерзал.

— Так вот, я собираюсь обнять тебя сейчас, если ты не против.

Мысленно Джон усмехается — он еще спрашивает, ну что за джентльмен. Уокер ощущает волну тепла еще до прикосновения — смесь благодарности и детского облегчения.

— Я уж думал, ты не предложишь, — выдыхает он, усмехаясь, но голос его звучит неожиданно мягко, почти беззвучно от холода.

Тихий шорох ткани скрашивает воцарившееся молчание. Кэп едва слышно возится, немного высвобождаясь из своего спальника. Сначала — шок от контраста, Уокер даже на мгновение замирает, забывает дышать: леденящая дрожь спины встречает живую, мощную волну титанического тепла. Облегчение наступает сразу, расслабляя тело и разум, и Джон осторожно выдыхает, позволяя себе прикрыть глаза и начать плавное погружение в мягкую, темную, глубокую темноту. Ему кажется, Стив вытягивает холод из его промерзших костей, но на деле он, наоборот, делится своим теплом. И не только физическим, но и другим — сердечным. Джон непроизвольно распрямляется в его руках.

— Тебе лучше? — голос Стива доносится до его слуха, словно сквозь толщу воды. Он вибрирует в его груди. Теплое дыхание касается шеи ниже уха. В ответ он лишь что-то сладко мычит. Тьма вокруг, наполнившись до краев теплом и доверием, становится убежищем. И в ней, наконец, можно просто быть.

Этой ночью Уокер не просыпался, но, пробудившись почти в полдень, он понял, что сон про двух в палатке запомнился ему до мельчайших деталей.

Все эти яркие сновидения, что преследовали его на протяжении последней недели, были для него в новинку, но Джон убежденно объяснял всё необычными впечатлениями и, к тому же, он где-то слышал, что странные сновидения в его возрасте — это нормально. Однако, ощущение правильности происходящего, посетившее его в последнем сне, смущало его. Чувство тёплого единства заставляло тосковать по чему-то смутно недоступному. Ничего подобного он в своей реальной жизни ещё ни разу не испытывал.

Джон как будто отсыпался за все те бессонные ночи. Воскресенье выдалось на удивление обыкновенным, кроме того, что весь день было дождливо.

Когда Уокер спустился вниз, родители сидели в гостиной. Отец — за газетой, мама — за романом.

— Наконец-то! — понимающе усмехнулся мужчина, заметив сына на лестнице.

— Мы уже начали беспокоиться, Джон, — оторвалась от чтения женщина. — Твой завтрак на столе под крышкой.

Весь день Уокер оставался дома, и не только из-за дождя. Он еще не подобрал нужных слов, чтобы объясниться с Нормой. В течение дня он несколько раз проверял статус доставки заветной посылки с пуговицей, несколько часов играл в приставку — на этот раз его выбор ожидаемо пал на Medal of Honnor. Наигравшись, он воодушевился и решил написать электронное письмо в общество любителей военной истории. Сначала он хотел соврать, что он дальний родственник Тимоти Дугана, собирающий сведения о выдающемся предке, но потом рассудил, что доказательств этого у него нет, и написал правду, ни на что особо не надеясь: он — простой школьник, пишущий доклад про «Ревущих коммандос», и он будет рад любой информации.

Оставшийся вечер Уокер посвятил чтению мемуаров, то и дело сокрушаясь, что сегодняшний день он провёл, как самый настоящий зубрила.

Однако, незадолго до того, как отправиться в постель, Уокер дочитал их последнюю страницу.

Чувство печального удовлетворения посетило его в тот момент. Ему было жаль расставаться с мемуарами Дернье, ведь «Ревущие коммандос» были выписаны в них живо, а не как картонно-бравые, удобные для пропаганды герои. А Баки? Где ещё он найдёт столько всего про Баки?

«Мы все тяжело переживали его потерю, но тяжелее всех было Роджерсу. Они ведь знали друг друга вечность, были родственными душами. Официально принято считать, что тогда в самолёте у Стива не было другого выхода, но, думаю, будь Баки жив на тот момент, кэп нашёл бы его, этот иной выход.

А тела их так и не были обнаружены. Чего уж там, время было такое, что их и не пытались найти. Но при таких падениях выжить невозможно. Меня это успокаивает. Прозвучит странно, но я даже рад, что их останки упокоились неизвестно где, никем не тронутые. Из-за этого я запомнил их живыми. Лучшими из всех, кого я знал. И Баки, и Стив живы, пока мы помним о них. Они живы в потомках тех, кого спасли. Во всех нас".

Джон уцепился за эту мысль. Отсутствие останков как символ бессмертия. Она была вдохновляющей. И всё-таки чувство горечи, сдавливающей горло, посетило его при прочтении этих строк. Ему казалось, кончина Баки была несправедливой, и если ему суждено было умереть, он заслуживал героическую смерть, чтобы не остаться в памяти людей «парнем, что шлёпнулся с поезда». Но одно Уокер усвоил наверняка — на войне справедливость не гарантирована. Дочитав книгу, он почувствовал себя брошенным, осиротевшим. Он поискал среди листов фотографию Барнса, и, при взгляде на неё, ощутил вину и стыд. Стыд за то, что он не мог смотреть на него без необъяснимого смущения, без странных всполохов чувств во всём теле, а вину — за себя прежнего.

Ночью Джону ничего не приснилось и, вопреки здравому смыслу, он расстроился. Ощущение покинутости, одиночества от этого только усилилось. Краски нового дня потеряли яркость, стали приглушенными. Уокер хаотично соображал, куда ему двигаться дальше, чем заполнить эту пустоту. Ведь он не хотел отпускать «Ревущих коммандос». Не мог отпустить Баки.

«Доклад ещё не готов», — говорил он себе, подспудно понимая, что дело теперь далеко не только в докладе, но упрямо не признаваясь себе в этом.

Норма не ответила на приветствие, молча, с видом оскорбленной гордости, сев в машину. Когда Джон попытался её поцеловать, нехотя увернулась. Тем не менее, выглядела она, как всегда, отлично. Дворники усердно работали, стирая дождевые капли с лобового стекла. Уокер повёл автомобиль к школе.

— Милая, ну прости меня, — первым начал он.

Девушка молчала, глядя в окно.

— Что я должен сделать, чтобы ты меня простила?

Джон вдруг понял, что жаждет её прощения не потому, что она так дорога ему. Он даже не был сейчас уверен, был ли он в неё когда-либо по-настоящему влюблён. Но её прощение как будто гарантировало ему нерушимость привычной жизни, которая в последнее время дала трещину. Страх ее потери, страх перед неизвестностью — каково ему будет, если всё изменится — пока еще не отпускали его.

— Просто перестань быть мудаком, — угрюмо проговорила подружка. — Знаешь, когда твой парень выскакивает из постели среди ночи, это как-то бьёт по самооценке.

— Прости меня. Мне просто приснился дурной сон.

— Дурацкая отмазка, Уокер. И ты ни разу не позвонил мне с тех пор, как ушёл.

— Я думал, ты не захочешь со мной разговаривать.

— Я бы и не стала! — вспылила красотка. — Но я бы поняла, что тебе не всё равно!

Уокер терпеливо промолчал. Он не находил здравой логики в её словах.

— Скажи мне честно, Джон, у тебя появилась другая?

Парень удивлённо глянул на подружку.

— Нет, конечно! С чего ты взяла?

— Ты в последнее время какой-то... не такой. Со мной и не со мной одновременно. И выглядишь ужасно, — аккуратно поморщилась девушка. — Может быть, ты подсел на наркотики?

— Не неси ерунды, сладкая, — отрезал раздражённо парень.

— В любом случае, — холодно отозвалась Норма. — Решай, Уокер, либо я, либо то... — она пренебрежительно взмахнула рукой, пальцы увенчаны розовым маникюром. — То, чем ты сейчас так увлечен.

— Я признаю, что поступил как мразь, — кивнул Уокер, хотя от её пренебрежения в адрес коммандос его покорёжило. — Я виноват, но, поверь мне, я изменюсь.

И, будто в наказание, девушка стала избегать Джона. Они встречались только по пути в школу и в перерывах между занятиями, она давала поцеловать себя в щеку, но не более. Отвечала односложно, отказывалась от встреч. «Я пойму, когда ты снова станешь нормальным», — объясняла она свое поведение. — «Парень, все время витающий в облаках, мне не нужен». Как-то раз, утром, он снова заехал за ней, но мать Нормы, смущенно улыбаясь, сказала, что ее только что забрала другая машина.

«Ну и черт с тобой, капризная сука!» — подумал Джон, и ударил по педали газа. Колеса панически взвизгнули и автомобиль, чертыхнувшись, рванул с места.

Парень не стал ничего предпринимать. Ему даже не было больно — только, может быть, задетое самолюбие давало о себе знать. Его ведь почти бросила девушка. Трещина в его прежней жизни становилась всё шире, образуя пропасть между «до» и «после», между прежним Джоном Уокером и новым, он замечал это, но уже не контролировал и, удивляясь самому себе, почти перестал из-за этого паниковать — ощущал лишь волнение и легкий страх, как перед поездкой на Русских горках.

Парни в школе спрашивали, как себя чувствует его рука. Она не выглядит больной.

— Всё обошлось, — улыбчиво отзывался Уокер.

— Но сам ты выглядишь ужасно.

«Да сколько можно, — мысленно парень закатывал глаза. — «Не так уж плохо я смотрюсь».

— По ночам не спится. Постоянно думаю об игре.

— Не ссы, Уокер. И начинай уже спать. Квотербек-развалина на поле нам не сдался.

* * *

Вскоре Джон, движимый желанием заполнить пустоту, образовавшуюся после прочтения мемуаров, и прислушавшись к совету учителя, подался в городскую библиотеку. Там он встретил зубрилу Паркера из своего класса. «Ого», — едва слышно выдал тот, проходя мимо, и таращась на него сквозь линзы очередных новых очков. «Захлопнись», — недовольно отозвался парень и, поймав его за локоть, подтянул ближе к себе. Джон не хотел, чтобы кто-то из знакомых видел его здесь и прознавал о его тайной жизни.

Паркер испуганно уставился на парня. Податливый, как ребенок.

— Ты же не станешь задираться в библиотеке, Уокер, правда?

— Только попробуй разболтать кому-нибудь, что видел меня здесь, и я сломаю тебе эту самую руку! — крепче сжав локоть парня, процедил Джон сквозь зубы и резко оттолкнул зубрилу.

Тот, с ошарашенным непониманием глядя на спортсмена, быстро закивал и стремительным шагом направился к выходу, то и дело испуганно оглядываясь.

По совету работника библиотеки, Джон взял книгу «По следам «Ревущих коммандос»». Она была сосредоточена на исследовании передвижений команды по Европе во время WWII. Знакомство с ней положило начало новому витку одержимости Джона. Изучение географии коммандос. Уокер распечатывал всё больше и больше карт и старательно вырисовывал на них пути перемещения и миссий отряда. Эти карты постепенно заменили собой постеры со спортсменами на стенах его комнаты. Плакаты с популярными группами и знаменитыми красотками.

Углубляясь в чтение даже в школе, Джон воочию представлял места и события, почти зримо видел тех людей. Мысленно наблюдал за воображаемым Баки, испытывая восхищение, от которого захватывало дух.

Физически он был в настоящем, но разум его снова и снова уносился в сороковые. Это было заметно, и это сказывалось и на учебе, и на отношениях.

Тренировки по футболу проходили без огонька, его бурно осуждали за каждую осечку, и Уокер начинал сомневаться, а нужно ли ему всё это.

— Что с тобой происходит, Уокер?! — нервничал тренер Хопкинс. — Я же сказал тебе вытащить голову из жопы!

— Да, сэр.

— У тебя какие-то проблемы?

— Нет, сэр.

— Я добьюсь, чтобы до матча тебя освободили от занятий. Отдохнёшь. Ты наш лучший квотербек и ты нужен нам в отличной форме. Без тебя мы не справимся.

«Круто», — подумал Уокер. — «Больше времени будет оставаться на чтение».

Он был уверен, что мобилизуется к нужному дню, что не подведёт свою команду. Джон всё ещё любил футбол и не хотел его бросать. Раньше он не отдавал себе отчета в этом, просто наслаждался процессом игры, чувством триумфа при победах. Но теперь он понимал, что футбол нравится ему по нескольким причинам. Командная игра требовала от игроков слаженности и единства, от каждого — подчинения и, в то же время, самостоятельности. Разум и тело объединялись в точных, решительных действиях. Здесь недостаточно лишь хорошо соображать, нужно иметь тренированное тело. Недостаточно просто быть сильным и ловким — не менее важно уметь мыслить стратегически. Думая обо всем этом после тренировок, смывая с себя грязь и пот под душем, переодеваясь, обмениваясь впечатлениями с сокомандниками, Уокер безотчетно проводил параллели между их игрой и действиями боевых формирований на войне. И все-таки, несмотря на всё это, он чувствовал, что фокус его внимания стремительно смещается, что спорт для него теперь — не единственно возможное будущее.

Неотступная мысль о неоконченном докладе тревожила, отвлекала, лишала покоя, но Джон не знал, как к нему подступиться. Он хотел, чтобы работа была идеальной, достойной памяти Баки Барнса и «Ревущих коммандос».

Среди недели пришёл ответ от общества любителей военной истории. В общем-то, ничем не примечательная отписка, кроме того, что в начале письма к нему вежливо обращались «Уважаемый мистер Уокер». В письме парня в покровительственно-дружеском тоне убеждали, что в опубликованных к данному моменту работах информация о «Ревущих коммандос» исчерпывающа. В письме так же рекомендовали обратить внимание на мемуары Жака Дернье, которые, однако, теперь можно найти только у букинистов, книгу «По следам Ревущих коммандос», а так же на подборку национальных газет за 1943-1945 годы. Ещё неплохо будет ознакомиться с экспозицией коммандос в музее в Вашингтоне, если он еще этого не сделал. В конце письма парню желали успехов в «изучении столь интересной темы» и выражали сдержанную радость по поводу того, что «Ревущие» снова становятся актуальны для молодежи.

«Какие же они любители истории, если не могут посоветовать мне ничего нового», — хмыкнул Джон. В общем-то, он надеялся на большее.

Однако, вдруг парень заметил, что к письму прикреплен архив. В нем содержалось несколько отличных фотографий, отреставрированных и в высоком качестве: «Ревущие коммандос» в полном составе, Баки со Стивом, и с Дернье.

От этих фотографий веяло теплом, и Джон почувствовал, глядя на них, что человеку, отвечающему на его письмо, всё-таки было не всё равно.

Уокер решил, что обязательно распечатает общую фотографию.

* * *

Тоскующий по своим снам, даже по самым беспокойным, он чувствовал, что ему нужен какой-то толчок. И таким толчком стала пуговица, пришедшая лучшим сюрпризом заметно раньше срока. Уокер как раз собирался на очередную тренировку, когда до него донёсся голос матери:

— Джон, к тебе пришли!

Наверное, курьер подумал, что Уокер не в своём уме. Парень умирал от нетерпения, мучаясь волнением, и потные руки его дрожали, когда он оставлял на квитанции свою подпись. Заветную посылку, почти невесомый почтовый пакет из Франции, Овер-сюр-Уаз, из рук курьера он почти вырвал и, небрежно попрощавшись с ним, торопливо убежал к себе, перепрыгивая на ходу через несколько ступенек. Сердце билось так, что он буквально ощущал его толчки о рёбра. Непослушными руками он принялся вскрывать пакет, и, смело орудуя канцелярским ножом, ожидаемо порезался. «Чёрт!» — прошипел он, уронив пакет на стол. Яркая кровь резво хлынула из раны, кляксами падая на столешницу, но он решил, что займётся раной позже. Сейчас он почти не ощущал её.

Пуговица была аккуратно завернута в поролон, обернутый скотчем, и, когда парень взволнованно взвесил её, холодную, на своей окровавленной ладони, она показалась ему неправдоподобно тяжёлой. Во сне она искрилась, сейчас же была тусклой, поцарапанной, но кустарная гравировка «JBB» с обратной стороны всё ещё была ясно различима, и даже рельефно ощущалась, когда Джон благоговейно провёл по ней порезанным пальцем.

Уокер осторожно выдохнул. А что, если эта пуговица действительно принадлежала Баки Бансу? Что, если он в самом деле вот так же держал её в руке много лет назад? От этих мыслей у парня закружилась голова. Он сомкнул кулак, и пуговицу обволокло кровью.

Это невозможно, своей рациональной стороной Уокер понимал это. И всё-таки искра безумной надежды в нем не угасала. Шанс был. Небольшой, но всё-таки был, а даже если нет, Джон будет счастлив обманываться. Для него эта пуговица — пуговица Баки. Ему это нужно, поэтому он поверит в это.

— Джон! — услышал он, как из под толщи воды. Это снова была мама. Он обернулся, спрятав руку за спиной.

— Мама? — женщина стояла на пороге, удивленно осматриваясь.

— Это был курьер?

— Да, я заказал наушники по почте, — солгал парень.

Она едва заметно кивнула, как будто удовлетворившись его ответом.

— Что это такое, Джон? — она настороженно, с подозрением смотрела на стены, почти полностью завешанные картами. Теперь о прошлой жизни Уокера в его комнате напоминали только кубки и медали на полках.

— Это для доклада.

Женщина недоверчиво покачала головой.

— Что-то слишком ты увлёкся, — она собралась уходить, но вдруг оглянулась. — А ты не опоздаешь на тренировку?

— Я уже ухожу, только загляну в ванную.

Миссис Уокер ободряюще улыбнулась ему и, ещё раз бросив настороженный взгляд на стены, увешанные картами Европы, ушла вниз.

Кровь, капая с руки, запачкала покрытие на полу. Уокер бросился в ванную. Промыв рану, которую понемногу начинало жечь, он отмыл также и пуговицу. Аккуратно положив артефакт на раковину, он достал из шкафчика бинт и наскоро перевязал палец. Всё это время он не сводил с пуговицы взгляда, боясь, что она исчезнет, пропадет, едва он отвернется.

Джон действительно уже опаздывал на тренировку, но он не мог просто закинуть артефакт в ящик стола и уйти. Эта вещь стала для него самой важной во вселенной. Она никогда не была для него просто пуговицей. Это символ, связь с Барнсом, который, как он смело себе признался в тот момент, стал его героем. Он хочет быть похожим на него. Он будет равняться на него. И пусть в арсенале доказательств того, что она принадлежала именно Баки, только парочка совпадений и десятки странных снов, ему этого достаточно. Если это не так, он просто не хочет об этом знать. В тот день Джон всё-таки опоздал на тренировку, потому что долго провозился с тем, что отмывал кровь с пола, а потом пытался дрожащими руками продеть в ушко пуговицы шнурок. Он повесил её себе на шею, как талисман.

* * *

Тренер Хопкинс сдержал слово и добился того, что Джона освободили от уроков. Более того, освободили вообще всех участников команды, как основных, так и запасных, и ребят из спецкоманды. Это настраивало на серьёзный лад — победа в предстоящем матче против сборной старшей школы Дугласвилла, была действительно важна. Парни даже получили официальное право забить на доклад по истории, как и предсказывала Норма. Однако, вместо относительной свободы, они получили нескончаемую муштру на школьном поле. Но Уокер уже не мог просто отказаться от написания своей работы. Выступление с докладом о «Ревущих коммандос» стало для него чем-то вроде исполнения долга.

И всё-таки тренировки сделали своё дело. Сконцентрировавшись на них и занимаясь по несколько часов в день, без долгих перерывов, он стал играть почти как раньше. Пуговица, висящая у него на шее, напоминала о себе, то и дело словно пульсируя в такт его сердцебиению, и в такие моменты он, думая о своём герое, не мог подавить задумчивую, почти мечтательную улыбку. Иногда это стоило упущенного мяча.

Наверное, мама нажаловалась отцу из-за карт. Скорее всего, пока Джон отсутствовал, они вместе поднялись к нему в комнату и долго осматривались в ней, как в музее. Его комната — не развлечение, не экспонат для посторонних глаз. За ужином Уокер едва сдерживал ярость, раздраженно теребя пуговицу на своей груди. Пальцы впились в неё так, что её силуэт отпечатался на коже.

— Твой интерес, конечно, похвален, но, нам кажется, ты переходишь определенные границы, — сдержанно увещевал Уокер-старший. — У тебя уже не комната, а убежище фанатика.

До сих пор Джон ковырялся в еде, нарочно царапая вилкой дно тарелки, но в этот момент он потерял терпение, бросил прибор и отодвинул посуду. Мамины любимые цветочки... Хорошо было бы разбить тарелку вдребезги, но миссис Уокер слишком нравится этот набор.

— Чего вы от меня хотите? — угрюмо порычал он, глядя прямо перед собой.

— Чтобы ты одумался, — вкрадчиво произнесла мама, успокаивающе коснувшись его плеча, но он, дернув им, сбросил ее руку.

— Сначала вам не нравилось, что я не интересуюсь ничем, кроме девушек и футбола, — Джон тяжело взглянул на отца. — Что слишком легкомысленно отношусь к жизни, не имею цели. Теперь, когда в моей жизни появился смысл, вы снова мной недовольны!

— Смысл? — нахмурился отец.

— Дорогой, — мама легко, почти пугливо коснулась его руки. — «Ревущие коммандос» не могут быть смыслом жизни. Они — всего лишь мертвые герои.

— Но они стали! — вскипел парень, резко вскочив из-за стола. Стул, на котором он сидел, с грохотом рухнул. — И теперь, когда у меня появился ориентир, вам опять что-то не нравится!

Он яростно уставился на мать. Та неверяще покачала головой и закрыла лицо дрожащими руками.

— Если коммандос вам поперек горла, перестаньте ходить в мою комнату!

— Не смей повышать голос на маму, сын, — будто напрочь проигнорировав вспышку его ярости, спокойно сказал Уокер-старший. — Можешь выяснять отношения со мной, сколько угодно, но никогда, не при каких обстоятельствах, не кричи на нее. А теперь сядь. — он кивнул на шнурок у него на шее. — Что это у тебя?

Парень поднял упавший стул, но за стол так и не вернулся.

— Какое вам дело, черт возьми. Вы все равно ничего не поймете.

Сгорая от подавленного гнева, он ушел в свою комнату, и хлопнул за собой дверью.

* * *

Всё это время Джон, засиживаясь допоздна, корпел над докладом. Несмотря на ссору с родителями, сегодняшний день не стал исключением. Вымученная работа никак его не устраивала, что привело к тому, что он вдохновенно переделал её в ночь перед сдачей. Он не хотел показать другим, что тема «Ревущих коммандос» уже стала для него чем-то личным, но стремился подать материал достойно. Он даже сделал презентацию, собственноручно отретушировав для неё несколько фотографий. Не сказать, что это далось ему легко — во-первых, он плохо владел программой для ретуши, во-вторых, разглядывать лицо Барнса чуть ли не под лупой, оказалось для него тем ещё испытанием.

В конце концов он уснул прямо за столом, у включенного монитора, на котором светилась отреставрированная им фотография «Ревущих коммандос».

* * *

Штурм подземного комплекса Гидры. Чистая пытка. Отряд долго спускается по вентиляционным шахтам, едва не задыхаясь от душной вони. Лабиринт узких, слабо освещенных коридоров с низкими потолками, давит со всех сторон. Уокер дышит часто, поверхностно и потерянно озирается.

— Тут как в проклятом гробу, — бормочет он.

— Sombre comme dans le cul⁽¹⁾, — отзывается Дернье.

— И воняет так же, — соглашается Морита.

Дум-Дум усмехается. Стив знаком призывает молчать. Теснота, темнота, духота и вонь мучают Уокера, но он упрямо продвигается дальше, как и его товарищи. Наконец, перед ними брезжит просвет. Просторное помещение.

Подбираясь к сердцу установки, чудовищному на вид (и подавляющему своим оглушительным гулом) крио-генератору, они натыкаются на мощное сопротивление солдат Гидры.

Свинцовый град прижимает их к сырым, склистским стенам. Стив кричит:

— Нужно включить рубильник экстренного охлаждения!

— Он на той стороне зала! — кивает Морита.

Джон знает, они правы. Иначе генератор взорвется, похоронив всех под тоннами земли и бетона. Гидровцам всё равно, они дадут ему взорваться, они готовы умереть, лишь бы не подпустить к генератору коммандос, пока он работает. Уокер оценивает обстановку. Путь к рубильнику лежит через открытое пространство под перекрестным огнем.

— Баки, это же самоубийство! — верно оценив его взгляд, предостерегает Роджерс. — Я сам проберусь туда, а вы оставайтесь здесь и прикрывайте меня!

— Надо бросить дым! — грохочет рядом Дум-Дум.

«Вот именно, самоубийство», — мрачно думает Джон, потирая гильзу-талисман, висящую на шнурке у него шее. — «И я не могу позволить тебе умереть. Моё место легко займёт другой, а вот Капитан Америка у нас только один».

Дум-Дум бросает дымовую шашку и в этот момент Джон что есть силы толкает Стива в сторону, а сам скрывается в завесе.

— Баки! — кричит вслед Роджерс, и голос его почти срывается.

Стиснутую челюсть сводит судорогой. Напряжённый взгляд фокусируется на очертаниях исполинского генератора. Тело движется само, механически и резко. Джон упрямо ползёт в дыму, по лужам масла и крови, используя трупы противника как укрытие. Он думает только о цели. Пули свистят в дюймах над его спиной, рикошетят от пола, выбивая искры у самого лица. Уокер жмурится от каждого близкого выстрела, стискивает зубы до треска. Ему страшно, но страх подчинён цели, он — его топливо. Джон добирается до генератора и, под прикрытием товарищей, пригнувшись, на одеревеневших ногах поднимается вверх по шаткой лестнице. Вот он, рубильник. Уокер тянется к нему, ожидая пули в любой момент, но его рука трясётся так, что он трижды промахивается, прежде чем ухватиться за рычаг. С грохотом и искрами рубильник поддаётся. Гул генератора сменяется нарастающим воем, а потом — зловещей тишиной. Вражеский огонь подавлен. Джон обессиленно опускается на колени прямо под рубильником и глядит на не свои дрожащие, грязные руки. Он это сделал. И он остался жив.

— Баки! — взволнованно орёт Стив.

Джон слышит приближающий звук его шагов, торопливый грохот ног по металлическим ступеням.

— Баки, ты цел?! — рука знакомо ложится на плечо, Стив недовольно хмурится, заглядывая ему в глаза, сдерживая облегченную улыбку. — Барнс, черт тебя дери!

— Не выражаться! — с притворным порицанием кричит снизу Морита.

Уокер смеётся, и в смехе своём слышит нотки истерики.

А проснулся он вовремя и спокойно, словно по будильнику. Тело ломило. Новое сновидение, увиденное им спустя столько дней, он воспринял восторженно, почти как дар, несмотря на его нервный, мучительный сюжет.

Он почти верил, почти знал, что сны его — реальны, были реальностью — когда-то. В то утро он отправился защищать доклад вдохновленный, но не выспавшийся.

---

1) Темно, как в жопе

Вернуться к тексту

Всё пошло не так с самого начала. Учитель истории, этот эксцентричный меланхолик, попал в аварию. Выжил, но будет отсутствовать на уроках как минимум до конца года. Вместо него пришла мисс Пафф, учитель на замену. Высокая, стройная милфа. Одета была просто, но сексуально, носила темный, яркий макияж. Проблема была в том, что она не знала своих учеников. Она понятия не имела, каким Уокер был совсем недавно, и какой путь он прошел в кратчайшие сроки, чтобы написать свой чёртов доклад. Стоять голым перед классом было бы легче, чем выворачивать душу, защищая работу, которая стала слишком важной и личной.

Уокер волновался перед ответом, наверное, впервые с младшей школы. В голове стало пусто, ладони вспотели, и он беспрестанно теребил пуговицу на своей шее, как некоторые в трудный момент теребят свой крестик. Он просил сил… У «Ревущих»? У Баки? В конце концов, он будет защищать доклад именно о них.

— Мистер Уокер? Вы готовы представить свою работу?

Мисс Пафф вопросительно смотрела на него поверх стильных очков. Горячая, всё-таки, штучка. Весь класс удивленно уставился на него. Наверное, только зубрила Паркер догадывался, что Джон — единственный со всей футбольной команды решил не только дописать свой доклад, но и защитить его. Иначе не объяснить, почему он сейчас тихо ухмылялся.

Джон почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Не от волнения. От того, что сейчас он должен говорить не только о «Ревущих коммандос», но и о нем. О Баки Барнсе. Вслух. При всех. Он встал, сглотнув комок в горле. На слабеющих ногах прошел к кафедре, дрожащими руками быстро подготовил всё. На экране за его спиной загорелся первый слайд. По классу пронеслись предвкушающие шепотки. Гигантский, неплохо отреставрированный им лично снимок коммандос. Джону показалось, он с головой нырнул в ледяную воду. В следующий момент он понял, что напрочь забыл текст своего доклада.

— Мы ждем, мистер Уокер, — мисс Пафф растянула темные губы в терпеливой улыбке, и посмотрела на класс.

Подростки ухмылялись, перешептываясь. Джон Уокер, и вдруг решил сам написать и защитить работу. Он, конечно, очень хорош на поле, но отвечать перед классом — не его конёк. Вот и стоит он, растерянный, на краю своего фиаско.

Пуговица на груди, кажется, обжигала. Парень украдкой дотронулся до нее через ткань футболки и вдруг понял — ему не нужно помнить текст, чтобы защитить свою работу. Он может импровизировать, так как знает историю «Ревущих коммандос» наизусть. Он помнит даже то, чего в публикациях нет и никогда не будет.

Он говорил уверенно, но внутри у него бушевала буря. Знания, почерпнутые из источников, картинки из снов, воспоминания о собственных переживаниях. В моменте он даже чувствовал запах ржавчины и крови из своего сна, а не пыли, висящей в классе. Когда он закончил, в аудитории повисла тишина. Кто-то сидел со скучающим видом, кто-то выглядел вежливо заинтересованным.

— Подожди-ка, Барнс? — хихикнул зубрила Паркер. — Это тот, что с поезда улетел?

Волна смешков прокатилась по аудитории. Жар стыда ударил Джону в лицо. Не за Баки. За себя. За то, что его герой считается жертвой, ведь они — не знают. За то, что его отношение к Барнсу граничит с обожанием. За то безумное что-то еще, что заставляло его смотреть на его фотографии не только с уважением и восхищением, но и со смущением.

— Еще раз выдашь что-нибудь подобное, Паркер, и я выбью тебе все зубы, — клокоча от чувств, мрачно проговорил он, сжав кулаки.

Аудитория одобрительно загудела.

— Надо же, да ты фанат, — неуверенно хохотнул зубрила, озираясь, будто ища поддержки, и Уокер стиснул зубы. Но на этот раз Паркера класс проигнорировал.

«Всё-таки, не зря мы его дрючили», — подумал Уокер, уничтожая зубрилу взглядом, напрочь позабыв о том, что ненавидел его этот парень как раз за то, что Джон с приятелями жестоко его задирал.

— Вот даже как, — усмехнулась мисс Пафф, всё это время внимательно наблюдающая за Джоном. — Видимо, для вас эта тема действительно важна. Спасибо, можете садиться, — кивнула она.

Джон прошел между рядами парт, словно солдат, наказанный шпицрутенами.

— Вдохновенно, страстно, — проговорила учительница. — Но не кажется ли вам, мистер Уокер, что вы немного отклонились от темы?

Когда она сказала «страстно», класс снова захихикал. Джон решил, что, если он продолжит реагировать на каждую выходку, его разобьет сердечный приступ.

— Вы же слушали доклад, мисс Пафф, — отозвался он угрюмо со своего места.

— Вот именно, слушала. Вы заявили тему про «Ревущих коммандос», но ваш рассказ был, в основном, про Баки Барнса. Класс не даст соврать.

Женщину снова поддержал одобрительный гул.

— Хорошо. Может быть, у кого-то будут вопросы к мистеру Уокеру? Или кто-нибудь хочет поделиться мнением?

Парень враждебно посмотрел по сторонам, но класс молчал. Авторитет Джона давал о себе знать.

— Хорошо, — мисс Пафф грациозно встала из-за стола. — Высший балл я не могу вам поставить, сами понимаете, вы отвлеклись от темы, но работа всё равно хорошая. Вы определенно ориентируетесь в материале.

Уокеру было уже всё равно. Он просто был рад, что всё закончилось.

А после урока учительница неожиданно задержала его.

— Мистер Уокер, Джон, я хотела предложить вам…

Парень остановился.

— Да, мисс Пафф?

— Не хотели бы вы с вашим докладом поучаствовать в конференции этой весной?

Парень неверяще усмехнулся.

— Я, мисс Пафф?

— Да, мы только немного скорректируем название темы, и вы вполне могли бы…

— Но я никогда не участвовал в конференциях, мисс Пафф. Обычно, я играю в футбол.

— О, правда? — удивилась она. — Но у вас такая хорошая работа... Может быть, вы хотя бы подумаете над моим предложением? Участие в подобных мероприятиях даёт приятные бонусы…

Она словно искушала его. Уокер не был уверен, что ему это действительно необходимо, но, чтобы не портить отношения с новым педагогом, согласился.

— И как долго я могу над ним думать? — спросил он.

Женщина довольно улыбнулась.

— Скажем, две недели.

— Хорошо, мисс Пафф, — вежливо кивнул Уокер. — Я подумаю. Хорошего дня.

Женщина самоуверенно ухмыльнулась вслед.

* * *

Едва Джон вышел из класса, его подхватили в коридоре. Две девчонки буквально отлипли от стены, как только дверь за ним захлопнулась. Одна — та самая тихоня с последней парты, вечно краснеющая, когда он проходил мимо. Поклонница, но не из кричащей чирлидерской своры. Он даже не помнил, как её зовут, а она вцепилась в учебник, будто в спасательный круг, кончики пальцев побелели от напряжения. Растерянная улыбка блуждала на её тонких губах, а рука, как заведенная, то и дело тянулась поправить пряди.

Вторая — полная её противоположность, Элис. Стояла уверенно, подбородок чуть задран. Взгляд прямой, оценивающий, с хитринкой. С таким напором она, наверное, могла бы запросто втереться в доверие хоть к директору, хоть к папе Римскому.

— Эй, Уокер! — бросила она, перехватив инициативу, пока первая только открывала рот. — Доклад — просто улет!

— Да-да! — подхватила первая, голос дрогнул. — Нам о-очень… очень понравилось! Правда!

— И? — усмехнулся Джон, остановившись и закинув рюкзак повыше на плечо. Конечно, щекотало где-то под ложечкой. Лестно. Да черт возьми, он знал, что вложился по полной и вышло круто. Но растекаться в благодарностях было не в его стиле.

— И мы думаем… — первая девчонка запнулась, нервно глотнув.

— Мы хотим запилить его в школьную газету! — четко закончила Элис, не сводя с Джона горящего взгляда. — Если ты, конечно, не против.

Другая девушка буквально пожирала Джона глазами, так стиснув учебник, что корешок треснул. Сказать, что она была очарована — ничего не сказать.

Что-то новенькое. До сих пор слава Джона ограничивалась футбольным полем и восторженными визгами трибун. Джон Уокер — мозг? Да неужели? Промелькнула мысль: «А не лохом ли я буду выглядеть?» Но он тут же отшвырнул ее. Черт с ней, с репутацией крутого парня. Если рассказ о «Ревущих коммандос» — позор, то что тогда нормально?

— Ну… валяйте, — пожал он плечами с нарочитой небрежностью, делая вид, что это пустяк. Скинул рюкзак на пол, порылся внутри, перебирая тетради. — Вот. — он выудил оттуда новенький компакт-диск. — Там все файлы, фотки — всё, что нужно. Берите. Можете оставить себе. — сказал он так, будто отдавал им не копию своего доклада, а оставлял автограф на память.

* * *

— Где ты был?! — взревел тренер Хопкинс, едва Джон показался на краю школьного стадиона. Лицо его, и без того всегда красное, сильнее побагровело, жилы на шее натянулись как канаты. Солнце бесстыдно выкатилось из-за туч, заливая поле ядовито-ярким светом, который резал глаза после сумрака коридоров. Сокомандники замерли, мячи беспомощно покатились по траве. Они уставились на Джона — не просто возмущенно, а с откровенной, нагловатой злостью. Уголки губ у некоторых дернулись в презрительных полуухмылках.

— На уроке истории, сэр, — бросил Уокер, стараясь говорить ровно.

— На какой еще, блин, истории?! — зашипел Хопкинс, сжав кулаки так, что костяшки побелели. — Я пробивал вам освобождение от занятий не для того, чтоб вы шлялись по классам, как последние ботаны! Пять кругов! Бегом!

— Да, сэр! — выдохнул Джон, резко развернувшись к дорожке.

— Эй, Уокер! — один из парней, коренастый приятель Джона Мёрч, с вечным сарказмом на лице, лениво подкатил поближе, загораживая путь. — Если мы просрем игру — виноват будешь ты, понял? Только ты.

— Ага, мудила, — подхватил другой приятель, Причард, злорадно щурясь. — Наш провал — твоих рук дело.

— И всё из-за твоих придурков-коммандос! — ввернул третий «закадычный друг», Коллинз, вынырнув словно из-под земли. — Их-то уже давно черви сожрали, а ты просрёшь не только своё, но и наше настоящее, если будешь и дальше залипать на это дерьмо!

Вот они, его приятели. Сокомандники, коллеги по издевательствам. Теперь они окружили его, надеясь «разобраться», как «разбирались» со всеми остальными.

Что-то внутри Джона рвануло с чудовищной силой. Адреналин ударил в виски. Весь мир сузился до противных рож парней напротив. Щеки Джона вспыхнули багровым пожаром, челюсти свело так, что зубы скрипнули. Глаза, широко распахнутые, налились так яростно, что казалось, вот-вот лопнут сосуды. Коллинз не смеет так говорить. Как он может вообще что-либо говорить о «Ревущих коммандос»? Рука Уокера сама рванулась вперед, сжатая в кулак, готовая вмазать, размазать гадкую ухмылку по лицу, но он вовремя осёкся — здесь был тренер. Начинать драку первым в его присутствии — чревато, ведь прямо сейчас Джон у него не в почёте.

— Закрой свою вонючую пасть! — прошипел он сквозь стиснутые зубы, ткнув Коллинза в грудину так, что парень отшатнулся. — Может, если б не «мои коммандос», ты бы сейчас тут не бегал! Вообще никто бы не бегал!

— Больной! — огрызнулся тот, резко толкнув Джона в ответ. — «Может» — это всё, что у тебя осталось! Придурок!

— Хватит!!! — разорвал воздух рёв тренера Хопкинса. Он влетел между ними, как разъяренный бык, лицо перекошено яростью. — Вы, четверо! Десять кругов! Сию же секунду! Марш!

Джон бежал зло, алая ярость заливала ему взор. Когда Мёрч, поравнявшись с ним, толкнул его, это стало последней каплей. Уокер догнал его и, схватив за шиворот, рывком развернул к себе и со всей яростью ударил кулаком в лицо. Тот упал, застонав, и тренер истерично засвистел.

— Прекратить! Не хватало еще, чтобы вы покалечили друг друга, игра скоро! Мёрч! Двадцать кругов!

Несмотря ни на что, Джон был уверен в себе. Он знал, что приведет команду к победе.

Альпийский перевал. Прохладный ветер, завывая в ватно-серой вышине, сметает снег со скал. С высоты видно так много и, в то же время, ничего, кроме молочно-серого неба, молчаливых гор, и ленты железнодорожных путей далеко внизу.

Джон видит рядом с собой Стива, который, слегка нахмурившись, всматривается вдаль. Слышит позади бойкие разговоры товарищей. Тихо работает радиоприёмник — сосредоточенно болтает по-немецки.

— …Потому что они несутся, словно от дьявола, — доносится до него напряженный голос Фолсуорта.

— Помнишь, как я затащил тебя прокатиться на «Циклоне» на Кони-Айленде? — спрашивает Уокер голосом Баки.

— Да, и меня вырвало, — легкомысленно отвечает Стив, осматриваясь. — Я чуть не помер.

— И ты решил мне так отомстить?

— С чего бы мне это делать? — откровенно веселится Роджерс.

Уокер ухмыляется. Вот ведь сопляк.

Гудок приближающегося поезда заполняет холодное безмолвие ущелья.

— Мы были правы, доктор Зола в поезде. Линейный диспетчер дал им разрешение идти на всех порах, — докладывает Джонс. — Где-то без этого доктора — просто беда! — с иронией добавляет он, отнимая наушник от уха.

Стив решительно надевает шлем и подходит к обрыву, быстро крепит стремя к тросу, протянутому над перевалом.

— У нас будет окно секунд в десять, — перекрикивая ветер, объясняет он. — Упустим это окно — мы мошки на лобовом стекле!

Джон хмурым взглядом гипнотизирует бездну. Он будто бы готов, и в то же время не поверит в свой прыжок, пока не прыгнет, и безотчетно потирает гильзу-талисман, висящую на шнурке у него шее. Он трет её на удачу.

— Поосторожней там, — полуобернувшись, напутствует Фолсуорт.

— Пора в полёт, мошки! — браво грохочет Дум-Дум, взглянув на часы.

Дерир поднимает руку и, звонко отдавая команду на французском, опускает её. Словно укротитель в цирке. Стив бесстрашно прыгает, Уокер — за ним. В неизвестность.

В полёте у Джона захватывает дух, но он не успевает ни испугаться его, не насладиться им, потому что они слишком скоро приземляются на скользкую крышу мчащегося поезда. Ветер, неся с собой горстки ледяного снега, царапает лицо, но сейчас не время прислушиваться к своим ощущениям. Уокер оглядывается — Джонс с ними, — и решительно выдыхает, успокаивая, и в то же время настраивая себя.

Несколько метров, пригнувшись, по крышам вагонов — словно по льду нью-йорского катка, куда он раньше водил всех своих подружек. И, может быть, когда-нибудь еще сводит.

Джонс уходит в противоположную сторону, один. Роджерс без труда просачивается в срединный вагон состава. Это настораживает, но Уокер следует за ним, оружие наготове. Внутри — никого, только грузы. Они с Роджерсом молча переглядываются. Нужно быть настороже. Уокер видит, как Стив осторожно направляется к следующему вагону, и так же легко, едва слышно, вышагивает за ним. Вдруг, дверь между ними намертво закрывается, отрезая их друг от друга. Джон соображает моментально, это почти инстинкт и, обернувшись, начинает палить по противникам из своего автомата, укрываясь за грузами. Это полностью экипированные пехотинцы Гидры. Лиц не видно — безликое оружие террора. Он быстро убирает двух, разряжая автомат, а вот третий оказывается посноровистее. Недолгая тактическая игра под грохот оружия из соседнего вагона. Роджерсу, кажется, попался противник посерьезнее.

Патроны в пистолете вскоре тоже иссякают, и Уокер начинает судорожно соображать, что делать дальше. Он продолжает бездумно сжимать в руках бесполезное оружие, но всё, что он может сделать — это швырнуть его в противника. Он решает дождаться солдата, чтобы внезапно напасть на него, и уделать в рукопашную, но тут в соседнем вагоне что-то гулко грохочет. В следующий момент дверь позади открывается. Это Стив. Нет времени на сантименты, но Уокер сейчас несказанно рад его видеть. Роджерс кидает ему пистолет и отвлекает гидровца, с разбега толкнув тяжелый груз. Пользуясь этим, Джон метко отправляет пулю в голову врагу.

— Я дожал бы его сам, — выходя из укрытия, выдаёт он в воцарившейся тишине, нарушаемой лишь стуком колес и воем ветра снаружи, но голос его звучит не так самоуверенно, как он бы хотел.

— Я знаю, — подыгрывает Роджерс.

Вдруг, за спиной слышится грозный нарастающий писк.

И, еще до того, как Уокер успевает что-то понять, Стив отталкивает его себе за спину.

— Назад! — кричит он и щитом встречает мощный залп.

Огромный солдат Гидры, ростом в шесть с половиной футов, и полностью в тяжелой броне. В обеих руках — огромные пушки.

Залп рикошетит от щита и пробивает стену вагона. В дыре свистит ветер, мелькают зубья ущелья — словно пасть.

Джон делает то, что считает единственно верным сейчас — поднимает упущенный Стивом щит и, прикрываясь им, беспомощно, но решительно палит в громилу из пистолета. Пули отскакивают от его брони, как попкорн.

— Убейте его, убейте! — сквозь грохот собственного сердца и тоскливый вой ветра доносится до него истеричный, какой-то полумеханический голос Золы, звучащий из динамиков.

Солдат делает еще один залп из пушки, и он попадает прямо по щиту. Джона мгновенно выкидывает из вагона, но он каким-то чудом успевает ухватиться за обломок поручня. Он держится за него отчаянно, из последних сил, и на скорости, на ветру его бросает из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Уокер не хочет умирать. Он не готов. И он старается не думать о бездонной пропасти, над которой он завис.

Вскоре на краю дыры появляется Роджерс:

— Баки!

Он начинает пробираться к нему, рискуя жизнью:

— Держись! — просит он и тянет к нему руку. — Руку давай!

Джон движется навстречу. Пытается двигаться, но руки его стремительно слабеют и становятся непослушными, свинцовыми. За мгновение до того, как поручень, за который он держится из последних сил, с предательским скрежетом отвалится, он уже знает это. Знает, что путь ему уготован только в одну сторону — вниз.

И всё-таки, уже летя в пропасть, он словно бы протестует против этого и из груди его вырывается отчаянный крик:

— Нет!

Страх. Злость. Стыд. Сожаление. Обида.

Беспощадный ледяной ветер вырывает дыхание. Его ускоряющееся падение в промерзшую скалистую пустоту ощущается почти как невесомость. Ужасающая, головокружительная, убийственная невесомость.

Он видит Стива, согнувшегося от горя на краю дыры. Видит поезд, стремительно отдаляющийся на фоне безучастно сереющего неба, в окружении мелькающих, сужающихся скал. А потом он не видит ничего.

* * *

Джон Уокер дернулся и резко сел в постели. Лоб его был покрыт холодным потом, а в ушах все еще звенел ледяной альпийский ветер. Он всё еще слышал эхо от собственного крика. Сердце в груди колотилось, как птица, бьющаяся о прутья клетки. Он безотчетно дотронулся до левого плеча, которое, почему-то, ныло. «Наверное, неудобно лежал», — подумал он.

Он ждал этот сон. Знал, что кончина Барнса рано или поздно ему приснится, поэтому не был слишком шокирован этим кошмаром.

Ему лишь было горько. Он скорбел. Баки не заслужил такой почти случайной, почти нелепой смерти. Не заслужил остаться в истории «жертвой», «тем, что упал с поезда». Не заслужил забытья вдали от дома, в безымянном альпийском ущелье.

Уокер дотронулся до пуговицы на шее, и она была на удивление холодной, но этот холод был созвучен его горю. Он проверил время — была половина пятого утра. Через несколько часов — важный матч. Еще можно было поспать, но он знал, что теперь у него не получится уснуть.

Горечь. Едкая, сдавливающая, она поднималась комом в горле. Джон представлял себе Баки — живого, неудержимого, дерзкого, в компании коммандос. А потом он видел его мертвым — изломанным, покорным, безмолвным, одиноким, растворяющимся во времени. Броня из остроумия, щит из храбрости — не спасли. Ощущение несправедливости резало острее любого ножа. Почему? Почему тот, кто всегда находил выход, кто вытаскивал других из самых мрачных ям, угодил в эту последнюю, одинокую, бездонную ловушку сам? И целое ущелье стало ему могилой, а сами Альпы — его надгробным камнем. Но ни слова утешения в напутствие.

* * *

В день матча ясная погода установилась окончательно. Легкий мороз приятно бодрил, но, когда игра началась, его перестали ощущать даже трибуны. Совсем скоро публика потеряла всякую благопристойность. Джон знал — его родители находятся среди зрителей: отец внимательно следит за игрой, мать восторженно машет флажком, наблюдая только за ним. Это только усиливало чувство ответственности. Норма тоже где-то здесь, она же чирлидерша.

Шёл финал последней четверти, счет почти равный — 19:20. Команде Уокера — «красным» — нужно было пройти шесть ярдов за две попытки, чтобы остаться в игре.

— Слушай меня, Джейкобс! Твой маршрут — флай на пятнадцать ярдов, потом резко внутрь! Причард, ты — слайд-аут вправо! Защищайте меня! На три-четыре счета! Поняли?!

Джон четко выкрикнул схему, мобилизующе похлопал по шлемам товарищей. Шум трибун был сплошным гулом. Сердце бешено колотилось. Пахло потом.

— Хап! — снэппер точным рывком отдал мяч Джону.

Словив его, парень сделал три быстрых шага назад, и взглядом просканировал поле. Долю секунды глаза его искали открытого принимающего. Защитники соперников диким табуном неслись на него. Его нападающие, во главе с Мёрчем, с рёвом столкнулись с атакующими, пытаясь создать «карман» защиты.

Вдруг, справа прорвался гигант из защиты соперника. Джон чуть увернулся, почувствовав, как рука скользнула по его майке. Адреналин выжигал кровь.

— Уокер! Бросай! Бросай, нахер! — надрывался тренер с боковой.

Джон увидел Причарда, который сделал рывок к боковой линии и теперь махал ему рукой. Свободен!

Квотербек замахнулся для броска, и в момент, когда его взгляд скользнул по толпе чужих защитников, мешающих ему, он увидел его. Баки Барнса. На синей форме красовалась огромная цифра «19». Стоял там, среди атакующих, лицо, ясно различимое сквозь забрало шлема, в саже, как на ранних архивных фото. И он ему лукаво подмигивал.

«Баки?» — молнией пронеслось в мозгу Уокера.

Сердце пропустило удар. Его рука, уже начавшая мощное движение для броска, замерла на долю секунды. Мышцы неожиданно сковывало смятение. Мяч предательски выскользнул из пальцев. Не упал на землю, но бросок сорвался, оказался недокручен, улетел в никуда.

— Какого хрена ты творишь, Уокер?! — заорал Причард, который был открыт в идеальной позиции.

Свисток. Незаконченный пас. Потеря дауна. Осталась одна попытка вместо двух. Соперники смеялись, хлопали друг друга по плечам. Сокомандники смотрели на Джона с укором, остервенело сплёвывая.

— Ну ты и дерьмсос, Уокер.

Квотербек соперников весело крикнул, ткнув в него пальцем:

— Спасибо, приятель! Угощаю после игры!

Тренер Хопкинс в ярости швырнул клипборд на землю. Трибуны гудели разочарованно. Джон стоял, тяжело дыша, совершенно потерянный, обуреваемый чувством вины и стыда. Время словно замедлилось, рев трибун отошел на второй план. Он осмотрелся на поле, зачем-то поискал Девятнадцатого глазами. Нашел. Конечно же, это был не Барнс, да и не мог он им быть. Уокер не знал, кого винить — то ли себя, то ли Баки, который зачем-то привиделся ему в такой важный момент. В тот день команда Джона проиграла.

Уокер был растерян и подавлен. Будь он чуть более чувствительным, он не мог бы оставаться в раздевалке, среди людей, которых он подвел и которые теперь ненавидели его, и дальше. Сейчас его едва терпели. Его секундная заминка, подобная той, что случилась с ним на поле, на войне могла бы стоить этим ребятам жизни. Их гнев был справедлив. Он — самоуверенное ничтожество. Воздух в раздевалке, спёртый, пахнущий потом и телами, был наэлектризован яростью.

— Где, где эта мразь?! — в помещение влетел разъяренный Коллинз, сжимающий кулаки. Следом за ним — еще двое парней в полной экипировке. — Где этот чёртов Уокер?! Я сломаю ему шею!

Все расступились перед ним, освобождая ему путь к Уокеру. Джон успел вскочить со скамейки и приготовиться к нападению. Коллинз налетел на него вихрем.

— Мочи его, Коллинз! — заорал Причард.

Несмотря на чувство вины, Джон не собирался становиться грушей для битья. Да, он обосрался, но чувство собственного достоинства пока не растерял.

Завязалась неуклюжая потасовка, но продлилась она недолго. Из соседней раздевалки тут же набежало несколько «синих». Они принялись великодушно разнимать дерущихся.

— Эй, а вы куда лезете?! — закричал Мёрч, и толкнул одного из них, будто надеясь на массовую потасовку. Мёрча толкнули в ответ, но и эту парочку тут же принялись растаскивать по углам.

— Хорош, парни, это всего лишь игра! — между Уокером и Коллинзом втиснулся какой-то храбрец. Тот самый, Девятнадцатый. Теперь он был без шлема, и Джон заметил, что парень этот всё-таки похож на Баки Барнса. Схожий типаж, вроде младшего брата или вроде того. На мгновение их взгляды встретились. Всего этого было достаточно, чтобы запал Джона мгновенно угас. «Интересно, какие глаза были у Баки? У этого парня серые», — подумал он, покорно, устало опускаясь на скамейку.

— Легко говорить, когда вы выиграли! — обиженно выкрикнул Коллинз, вырываясь из чужой хватки. Он тяжело дышал, с презрением глядя на Уокера. — Я еще доберусь до тебя, кретин!

— Жду с распростертыми объятиями, — грустно усмехнулся Джон.

Возвращаться домой после своего фиаско Уокеру не хотелось, и он не нашел ничего лучше, как уединиться на опустевших трибунах стадиона. Высокое солнце слегка прогрело морозный воздух. Его веселый свет окрашивал округу в уютные тона. Но для Джона эта ясная погода была, словно насмешка, и он уныло, тоскливо и потеряно наблюдал за усталым футбольным полем — местом своего недавнего фиаско.

Джону было стыдно даже перед самим собой, ему хотелось исчезнуть. Случалось, что его команда проигрывала, но никогда прежде это не происходило именно по его вине. Он сжимал веки, представляя, как дома мать опутает его липкой паутиной заботы и удушающего сострадания, словно он ужасно болен. Отец встретит его тяжелым, сдержанным взглядом, полным понимания и, между тем, невысказанного разочарования. Парню казалось, он не вынесет всего этого. Все рухнуло в одно мгновение: ослепительная популярность, уверенный успех, гулкая компания друзей, теплое присутствие девушки... А теперь он, как последний неудачник, завел свою команду в тупик и зализывал раны в ледяном одиночестве, чувствуя, как каждый атом его сердца ноет от унижения.

— Эй! — резкий, звонкий оклик сорвался с края поля, разбив тишину вдребезги. Джон вздрогнул, сердце кувыркнулось в груди. Он точно никого не ждал. — Не помешаю?

Это снова был тот парень. Девятнадцатый. Джону было так хреново, что он послал бы к черту кого угодно, но только не его. Ведь он был похож на Баки Барнса.

— Нет, — подавленно выдохнул Джон. Голос прозвучал хрипло и потерянно. — Но я сейчас не лучший собеседник. Совсем.

Приветливый, парень ловко взбежал по ступеням, легко перепрыгивая через пару. Свежий запах спортивного лосьона достиг Джона еще до того, как тот опустился рядом — не прямо рядом, а на соседнее сиденье и на ряд выше, сохраняя дистанцию, но не отдаляясь.

— Зато я вполне неплох, — он осекся, и виноватая улыбка осветила его лицо. — Чёрт, неудачно как-то прозвучало, извини, — он нервно провел рукой по волосам, взъерошивая их. — Поверь, я не злорадствовать пришел. Просто... в раздевалке на тебя было больно смотреть. Твои ребята были готовы тебя с говном сожрать. — его искренний взгляд, казалось, искал контакта.

— Это правда, — Джон криво усмехнулся. — Но я это заслужил.

— Не спеши вешать на себя ярлыки, — парень оживился, схватившись за спинку кресла перед ним. Он слегка склонился к Джону, сократив дистанцию. Теплое дыхание коснулось мочки уха Джона и оголенного участка шеи выше ворота куртки. — Короче говоря, я увидел тебя здесь, одинокого пингвина на айсберге, и подумал: если тебе тяжело, может, полезно будет поговорить с кем-то, кто не ненавидит тебя сейчас?

«Самонадеянно? Да, но чертовски человечно», — промелькнуло в сознании Уокера. Сжатый комок в его груди чуть ослабил хватку. Если этот «призрак с поля» искренне предлагает руку, почему бы не ухватиться? Может, выговориться — и правда лучше, чем заниматься самобичеванием и глодать себя изнутри.

— А почему вы всё еще здесь? — спросил Джон, механически оглядывая пустые трибуны. Голос звучал ровнее. — Разве не должны были уже мчать домой с победой?

— Ну знаешь, — парень откинулся назад, театрально изобразив досаду, брови поползли к переносице. — Вкус победы подпортил автобус. Заглох намертво.

— Вот ведь дерьмо! — Уокер хрипло усмехнулся, и это странным образом облегчило тяжесть на секунду.

— Не то слово!

— И надолго? — спросил Джон, уже чувствуя слабый, почти забытый импульс здравого интереса.

— Водитель сказал, минимум на пару часов. Парни разбрелись, кто куда, а я вот… — он просто улыбнулся, и в этой улыбке было что-то обезоруживающе открытое. — … Тебя нашел.

Уокер не смог не улыбнуться в ответ. С этим парнем было легко, и ему это нравилось. Именно этого ему сейчас не хватало.

— Я Джон, — он протянул ему руку над спинкой кресла.

— О, я уже в курсе! — Девятнадцатый широко усмехнулся, его рука твердо и тепло сомкнулась с рукой Джона в крепком, бодром рукопожатии. Тепло от его ладони разлилось по запястью, успокаивающе. — Джим Томпсон.

Уокер постарался сохранить лицо, но на мгновение перестал дышать. Его как будто током ударило. «Джим» сокращенно от «Джеймс», ну а Джеймсом, как ему было известно, был Баки, Бьюкенен Барнс.

— Честно говоря, я зверски хочу есть, — продолжал Джим, не замечая или делая вид, что не замечает микропаузы. — И если ты не против, мы могли бы смотаться куда-нибудь…

— Конечно! — Уокер вскочил на ноги резко, словно сбросив с себя часть груза. — Здесь рядом есть классная забегаловка.

* * *

Сколько раз Джон Уокер бывал в этом кафе — счет этому был давно потерян.

Раньше он регулярно приходил сюда с Нормой или с друзьями, смех звенел, планы строились на ходу. И вот теперь, когда всё это повисло под вопросом, как хрупкая гирлянда после праздника, он привёл сюда едва знакомого парня по имени Джим.

Заведение, как всегда, встречало стерильным уютом — вылизанными до блеска столиками, чуть липкими от дезинфектора, и приторным запахом жареного фритюра, въедающимся в одежду. Стандартизированный уют, искусственный, как пластиковый цветок, просто чтобы кусок в горло лез. Пара официанток, с лицами, застывшими в маске усталой вежливости, одна из которых была юной милашкой с потухшими глазами, ловко разносили добротную, но безликую еду и ядреный кофе.

Парни заняли столик у окна. Джим заинтересованно осматривался, будто изучал экспонаты в музее обыденности, его взгляд скользил по веселым плакатам с бургерами, впитывал шум гудящего как улей зала. Посетителей было много, некоторые — явно болельщики, их возбужденные голоса произносили знакомые имена, проклятия в адрес судьи. Но к счастью для Джона, без экипировки в нем никто не узнавал квотербека, в одно мгновение угробившего надежды целого матча. Уокер был безмерно рад этому. Он и так чувствовал себя ужасно, не хватало еще публичного позора в кафе с каким-нибудь придурком.

— И часто ты здесь бываешь? — бодро спросил Джим, щелкая страницами меню, которое Джон знал почти наизусть.

— Раньше... каждый четверг, минимум, — глухо отозвался он.

За окном сновали люди, кутаясь в куртки, напряженные, озабоченные своими делами. Мир шёл дальше, а он застрял в своём провале. Джим, вдруг оторвавшись от пестрых картинок блюд, поднял взгляд на Уокера. Беззаботная легкость в нём сменилась серьезностью.

— Думаешь, теперь от тебя все отвернутся? Насовсем? — осторожно спросил он, как будто касался открытой раны.

— Кто знает... Всё летит к чертям. А парни... — Уокер горько усмехнулся, — Они меня сейчас ненавидят, — он пожал плечами. — Имеют право.

— Джон, скоро они остынут, — с твердым убеждением сказал Джим, отложив меню. — Поймут, что споткнуться может каждый. Не может быть, чтобы никто из них сам ни разу не облажался по-крупному. — Он прищурился, глядя прямо на Джона. — Но свет клином на этом футболе не сошёлся, ты сам это знаешь. Мир шире стадиона.

— Да, но я сам... — Джон сжал кулак под столом. — Я был таким самоуверенным и подвёл их всех.

Джим не стал давить, просто кивнул, и Уокер мысленно поблагодарил его за эту передышку. Он действительно не готов был копаться в своих чувствах при всех. Тишина повисла между ними, но не неловкая, а скорее задумчивая, заполненная фоновым гулом кафе: лязг посуды, обрывки чужих разговоров, взрывы смеха где-то вдалеке.

— Может, что-нибудь посоветуешь? — попытался Джим перевести тему, разбивая молчание.

— Если ты правда голоден, как волк, то советую заказать блюдо дня, — усмехнулся Джон. — Обычно, это гора вполне съедобной еды.

— А ты что будешь?

Есть совсем не хотелось, ком стоял в горле, но, чтобы Джим не чувствовал себя неловко, Уокер решил остановить свой выбор на средней порции картошки фри и коле без сахара.

— Классика, — понимающе улыбнулся парень, снова утопая в меню.

Вскоре подошла официантка и они сделали свой заказ. Когда она ушла, Джим, разглядывая интерьер, вдруг замер, его взгляд зацепился за тусклый металлический блеск на шее Джона. Обычно Уокер прятал пуговицу под футболкой, но, в сегодняшнем хаосе раздевалки, он упустил это. Теперь она лежала поверх ткани, как открытая тайна.

— Эй, а это что у тебя? — оживился парень, слегка привстав. Рука его неуловимо потянулась через стол. Кончики пальцев осторожно коснулись, приподняли талисман. — Пуговица? — искренне удивился он, с интересом вглядываясь в простую форму. — Серьёзно? — бросив на Джона пытливый взгляд, он отпустил артефакт и вернулся на место.

— Ага, — буркнул Уокер, торопливо засовывая реликвию глубже под футболку. Неприятное ощущение вторжения скребнуло по нервам. Посторонний человек, пусть и похожий на Барнса, пусть и вызывающий странное доверие, не имел права касаться её.

— Талисман? Похож на военный, — не отступал Джим, заметив его реакцию, но без осуждения.

— Можно и так сказать, — уклонился Джон, отвернувшись к окну.

— У меня тоже есть, — неожиданно признался парень и Джон удивленно уставился на него. Ловким движением Джим вытянул из-под футболки потёртый армейский жетон на короткой цепочке. Он блеснул тускло в свете кафе. — Раньше висел на шее у моего брата, но он погиб в прошлом году под Кабулом.

— Мне... очень жаль, — проговорил Джон, искренне. Тема потери ударила по нему ставшей привычной горечью, смешанной с уважением. Сердце сжалось.

— Мне тоже, — тихо отозвался Джим, пряча жетон обратно. Тень легла на его открытое лицо. — Но жетон всегда со мной. Он постоянно напоминает мне... — он взглянул прямо на Джона и продолжил странно изменившимся голосом. — Брат рассказывал мне, что на войне он понял кое-что. Понял, что твои люди — не те, кто рядом с тобой только в хорошие дни. Твои люди — те, за кого ты в ответе и те, кто в ответе за тебя. Постоянно. Когда падает кто-то из них, ты поддерживаешь. Когда падаешь ты, они поддерживают тебя. И так до самого конца. Так что, может, все эти ребята… Не твои люди? Может, ты просто еще не встретил свою настоящую команду, — Джим произнёс это не как утешение, а как обнадеживающую констатацию, с тихой уверенностью солдата, знающего цену долгу. Джону странно было слышать подобное от старшеклассника-футболиста, и ему показалось, сейчас не Джим говорил с ним, а кто-то другой, сквозь вечность, и нутро его сжалось от этого ощущения. «Я схожу с ума» — подумал он.

Джим замолчал, будто позволяя Джону проникнуться его словами. Уокер растерянно смотрел на него. Мысль ударила неожиданно и звонко: «Настоящая команда — впереди». Образы из снов — не футбольные трибуны, а война — мелькнули перед глазами. Он сглотнул.

— А сегодняшний провал... — мягко продолжил Джим. — Это не конец пути, Джон, а всего лишь урок. Жесткий, горький, но всего лишь урок. Как синяк после драки. Болит, но заживет, и ты будешь сильнее. Главное — понять, где оступился, и не наступать на те же грабли. — он чуть улыбнулся. — Хотя, признаю, грабли сегодня были, что надо.

Странное дело, но Джону не показалось, что парень его поучает. Его слова звучали разумно и неожиданно мудро. «Может, стоит усвоить урок и двигаться дальше, а не зацикливаться на провале?» — решительно подумал Уокер.

Всё это время он внутренне метался, собираясь с духом, чтобы спросить о том самом — о подмигивании на поле. Абсурдность вопроса грызла его, но любопытство и какая-то иррациональная надежда оказались сильнее. Теперь он был уверен, что Томпсон — не тот, кто станет потешаться над ним.

— Послушай, Джим, — начал он сдавленно, отводя взгляд. — Я хотел спросить у тебя кое-что… Прозвучит немного дико, но обещай, что не поднимешь меня на смех.

Парень легко рассмеялся, звонко и искренне.

— Ты умеешь интриговать, Уокер! — весело воскликнул он, голос его стал прежним. — Ну валяй, выкладывай. Обещаю не ржать, как конь, — он с преувеличенной торжественностью прижал руку к груди. — Но могу разок хохотнуть.

Джон осторожно выдохнул, ощущая, как кровь приливает к лицу.

— Там, на поле, когда я этот чертов мяч выронил… — он в смятении уперся взглядом в потертую, рябую столешницу. — Ты, случайно, не подмигивал мне тогда? — выдавил он, готовый провалиться сквозь землю.

Джим честно старался сдержаться. Губы его предательски задрожали, растянулись в широкую, смешливую улыбку, глаза засверкали веселым огоньком.

— Ты же обещал! — напомнил Джон, украдкой взглянув на парня, но вдруг почувствовал, как смешная нелепость ситуации цепляет и его самого. Уголки его губ дрогнули в ответ.

Джим с шумом втянул воздух, собираясь с силами, и резко подался вперед, так что их лица оказались совсем близко.

— Слушай, Джон, ты, конечно, парень что надо, — начал он с нарочитой серьезностью, — Но, когда я на поле, голова у меня занята только мячом, пасами и тем здоровяком-защитником, который норовит вмазать мне под рёбра, — он вдруг рассмеялся, но беззлобно, и откинулся на спинку кресла. — Но эй, я подмигну тебе как-нибудь, когда ты будешь совсем не готов!

Как раз в этот момент подошла официантка с подносом, отвлекая их, к глубочайшему облегчению Джона.

* * *

Время с новым знакомым летело легко, искристо и совершенно незаметно. Впервые за долгое время Джон не чувствовал стального обруча давления, общаясь с кем-то. Его плечи, в последнее время напряженные, разжались; смех вырывался сам собой, свободно. Покончив с едой, Джим с почти детским энтузиазмом заказал гигантский, украшенный взбитыми сливками шоколадный коктейль, и искренний хохот Уокера зазвучал над их столиком. Джим весело оправдался, что имеет право — он потрудился сегодня на славу. За окном вечерело; люди мчались по промерзшему асфальту, спешили по делам, и то, как они прятали носы в воротники, убеждало, что там похолодало. В разговоре с Джимом Уокер ни словом не обмолвился о своём увлечении «Ревущими коммандос», но не потому, что нарочно избегал этого — просто поток слов лился сам, не требуя принуждения, а Джим слушал его с таким неподдельным интересом, будто даже обыденные казались ему значительными.

— Знаешь, что бесит больше всего? — разошелся Уокер, с наслаждением жалуясь на родителей, как на давнюю занозу. — Что они эту свою тревогу маскируют под ледяное спокойствие. Создают дурацкую видимость, будто их это не волнует.

— Все эти внезапные вопросы о будущем, заданные между тостом и яичницей, — сочувственно кивнул Джим, шумно потягивая коктейль через трубочку. — «Твой прадедушка был гениальным финансистом, Джим, на новый год я подарю тебе подписку на Форбс», — идеально, с легкой аристократичной ноткой передразнил он кого-то из своих родных.

— Моя мама тайно мечтает, чтобы я стал бизнесменом, — поморщился Джон. «С калькулятором вместо сердца», — мелькнуло у него.

— Мой отец открыто верит, что я стану великим футболистом, — признался парень. Его глаза, обычно теплые, на мгновение стали серьезными. — Знаешь, у него, в своё время, не вышло — из-за дурацкой травмы.

— Реализует свою мечту через тебя? — прямо спросил Джон.

Джим чуть помедлил, затем коротко кивнул. Тень сожаления скользнула по его лицу, но быстро сменилась привычной решимостью.

— Футбол — это, конечно, круто, — заговорил он, разминая пальцы на краю стола. — Но я всё больше думаю связать жизнь с политикой.

— О, правда? — искренне удивился Джон. — Сенатор Томпсон? Конгрессмен?

— Бери выше, Уокер! — рассмеялся парень, и его лицо снова озарилось солнечной улыбкой. — Мистер президент! Не то, чтобы это моя заветная цель, но чем чёрт не шутит?

Голубые глаза его лукаво блеснули. Джон подумал, что обаяния Джиму точно не занимать — возможно, он рожден покорять толпы.

— Ну, а ты? — неожиданно прямо поинтересовался парень, отодвинув пустой бокал. — Наверное, я сейчас прозвучу, как заезженная пластинка предков, но у тебя есть конкретные планы на будущее?

Уокер слегка поморщился, но понимающе улыбнулся. Это был самый больной вопрос. До сих пор единственным интересом его был футбол. Он был почти уверен, что станет профессионалом, но теперь… Он сильно сомневался. Перед ним зияла пустота. Он решал, стоит ли облекать в слова ту смутную, но настойчивую мысль, что уже несколько дней неотступно стучалась в его сознание.

— Да ладно, Уокер! — заметив его колебания, Джим легко хлопнул ладонью по столу, заставив салфетницу звякнуть. — По-моему, я уже доказал, что мне можно доверять. К тому же, я скоро уеду, а общих знакомых у нас — ноль. Так что, можешь мне сказать, или что, — он снова по-заговорщицки подался вперёд, подперев подбородок кулаком, и прищурился с преувеличенной подозрительностью. — Ты планируешь стать стриптизёром?

Джон фыркнул, а потом искренне расхохотался. Напряжение растаяло, как сливки на горячем коктейле.

— Боже, нет, даже в кошмарах!

— Ну, а к чему тогда таинственность уровня ЦРУ? — широко улыбнулся парень, откидываясь на спинку кресла.

— Ну… — голос Уокера дрогнул неожиданно, обретая какую-то торжественную хрипотцу, словно он давал клятву перед знаменем. — Я, конечно, еще как младенец в темноте, но… я всерьез подумываю о Вест-Поинте.

Джим замер. Его шутливая улыбка мгновенно испарилась, сменившись выражением глубокого, неподдельного уважения. Он медленно отставил бокал, его взгляд стал пристальным, оценивающим.

— Ого, Джон, — произнес он тихо, но очень четко. — Это… Это довольно серьезно.

Уокер неуверенно, сокрушенно покачал головой, отводя взгляд.

— Это еще всего лишь мысль. Не факт…

— Мой брат, — перебил его Джим, и в его голосе зазвучали новые, металлические нотки. — Он учился там, Джон. И если ты всё-таки решишь туда податься, знай: готовиться нужно начинать как можно скорее. Каждый день на счету.

Уокер почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он глубоко кивнул. Его охватило острое, почти болезненное чувство нетерпения. Важно успеть вовремя, пока дверь не захлопнулась.

* * *

Когда зазвонил телефон Джима, Уокер ощутил, как что-то холодное и тяжелое сжалось у него под сердцем. Разговор, такой живой и нужный, обрывался.

— Автобус починили, — с виноватой полуулыбкой объяснил парень, быстро переговорив. Парни запросили счёт и расплатились, Джим оставил мелкую купюру под чашкой. — Оставлю больше, когда стану президентом, — бодро усмехнулся он, вставая из-за стола.

На улице поднялся холодный, порывистый ветер, гоняя по асфальту обрывки газет и пустые стаканчики. Когда они подошли к стадиону, команда, во главе с бодрым, молодящимся тренером, уже загружалась в шумно пыхтящий автобус, замерший у ворот.

— Скорее, Томпсон! — крикнул один из парней, завидев их, и ловко приподнял над землей неприметную спортивную сумку. — Я прихватил твои драгоценные шмотки из раздевалки! Скажешь мне «спасибо»!

Томпсон приветливо помахал приятелю рукой. «Он свой», — с легкой завистью подумал Джон. — «И у него есть команда».

Провожала победителей небольшая, хмурая делегация: тренер Хопкинс, надувшийся директор школы и равнодушный охранник. Они церемонно пожимали руки уезжающим, обмениваясь с ними дежурными фразами.

Парни остановились в стороне, в кольце холодного ветра и отчуждения.

— Ну что, Уокер, — после небольшой паузы, мягко улыбнулся Джим, повернувшись к нему. Его серые глаза в свете закатного солнца казались особенно теплыми. — Пообещаешь мне кое-что?

Джон вопросительно поднял бровь.

— Обещай, что не станешь киснуть? — сказал он твердо, но без давления. — Серьезно. Обещай.

Вопрос повис в воздухе. И вдруг Джон понял — да, он может пообещать. Не из вежливости, а потому что слова Джима о Вест-Поинте, о настоящей команде впереди, о сегодняшнем провале как уроке — они врезались в него, отпечатались в его сознании. Они дали ему точку опоры в этом хаосе стыда. Они помогли ему прорваться сквозь неуверенность и сомнение, и открыли глаза на путь вперед, хоть и трудный, но ясный. Он больше не тот растерянный парень, который пару часов назад прятался на трибунах. Он знает, куда двигаться дальше.

— Обещаю, — сказал Уокер уже не грустно, а с неожиданной для себя твердостью. Голос его не дрогнул.

Джим широко улыбнулся, словно получил лучший подарок. Он шагнул ближе и по-дружески положил руку Джону на плечо. Ладонь была тяжелой, теплой, уверенной. Это прикосновение, простое и сильное, словно передавало заряд той самой убежденности, о которой он говорил. Ощущение было странным: как будто тебя заземлили, сняв статическое напряжение, и одновременно подпитали энергией.

— Отлично! — весело воскликнул он. — Тогда договорились! И помни: если выпустишься из Вест-Поинта, я сделаю тебя своим министром обороны. Если ты, конечно, захочешь.

Теплый вес его руки на плече, его слова — они были как клятва, как договор о будущем. Джон почувствовал, как скованность отступает, уступая место этому новому, хрупкому, но реальному чувству покоя и уверенности.

— Томпсон! Ну, что вы там? Долго тебя ждать? — донесся нетерпеливый крик.

Ком подкатил к горлу внезапно и болезненно. Джону до жути не хотелось прощаться. Этот странный парень, этот «Джим», за пару часов стал ближе многих давних «приятелей».

— Пока, Джим, — тихо, но четко проговорил он, глотая ком.

— Еще увидимся! — широко улыбнулся парень и, прежде чем отойти, ободряюще похлопал его по плечу. Это было как печать, скрепляющая договор. — Верь в себя, Джон!

Уже стоя на ступеньках автобуса, Джим обернулся, ловя взгляд Джона, и дерзко подмигнул ему, как и обещал. Уокер чуть смущенно, но искренне заулыбался, подняв руку в прощальном жесте.

— Дружишь с соперниками, Уокер? — едкий, как уксус, голос прорвал тишину рядом. Тренер Хопкинс подкрался как тень. — Поверить не могу, что ты стал такой тряпкой.

Джон медленно повернулся к нему. Автобус с ревом трогался.

— Соперники в игре, сэр, — спокойно, с новой для себя твердостью отозвался он, провожая взглядом удаляющиеся огни. — В реальной жизни могут быть друзьями.

— Игра и есть твоя реальная жизнь, Уокер! — прошипел Хопкинс сквозь стиснутые зубы. — Должна ею быть, а если это не так, тебе вообще не место в футболе. Завтра с утра жду тебя в своем кабинете! Без опозданий!

Джон Уокер больше никогда не встречал Джима Томпсона. Но странное тепло от его руки на плече и его слова — «Обещай не киснуть» — остались с ним. Как компас, указывающий на Вест-Поинт. Как напоминание, что его настоящая команда — впереди.

* * *

В тот вечер родители проявили редкую тактичность, оставив его в покое. Только миссис Уокер, как тень, осторожно прошелестела у двери:

— Не голоден, милый? — ее голос пробился сквозь дерево, приглушенный и неестественно мягкий. Вопреки обыкновению, она не стала врываться к нему, резко распахивая дверь.

Джон, раскинувшись на кровати в темноте и пытаясь собрать осколки выматывающего дня, лишь неразборчиво промычал что-то в ответ. Парень был слишком голоден до своего будущего, чтобы чувствовать голод желудка. Он жаждал своего завтра. Слова Джима — «каждый день на счету» — стучали в висках, как метроном.

— Если проголодаешься, ужин на столе под крышкой...

Весь оставшийся вечер, плавно растворившийся в стеклянно-морозной ночи, Уокер провёл, утонув в свете монитора. Страницы Вест-Поинта мелькали: требования, нормативы, номинации, личное заявление. Цифры и сроки складывались в крутую лестницу, на которую ему предстояло взойти. Потом, взвинченный мыслями, он ворочался в постели, прокручивая события дня: неуклюжий провал на поле бледнел перед яркой вспышкой цели. Нетерпение гнало: скорее бы утро, первый шаг! Даже мимолетный Джим Томпсон, чей номер он так и не попросил (а тот так и не предложил), вызывал теперь лишь легкую, ностальгическую улыбку, а не сожаление. «Наверное, так даже лучше», — резонно подумал Уокер, всматриваясь в знакомые трещинки на потолке. — «Вдруг он оказался бы придурком с фотогеничной улыбкой?» Так Уокер успокаивал себя, но легкий укол зависти к друзьям Джима все же кольнул его.

А ночью ему снились какие-то неясные, странные обрывки, которые Джон почти не запомнил — он видел высокое серое небо, качающееся между заснеженными скалами, чувствовал холод и пульсирующую боль в левом плече. Он словно бы куда-то двигался, но не на своих двоих — его кто-то тащил, но, как он ни силился, ему не удавалось поднять голову. Во сне он провалился в забытье и всё закончилось без резкого пробуждения. Джон, стискивая в руке свою пуговицу-талисман, спокойно доспал до самого утра.

За завтраком говорили о чём угодно, но только не о футбольном провале Уокера. Мама поинтересовалась, как он защитил свой доклад, и собирается ли он когда-нибудь снять со стен своей комнаты те жуткие военные карты. Отец сдержанно, задумчиво улыбался, едва заметно хмурился своим мыслям.

— Не преувеличивай, дорогая, — неожиданно поддержал он сына. — Он снимет их, когда придёт время.

Джон, чьи мысли были заняты совершенно другим, отвечал матери односложно. Он мечтал о том, чтобы она поскорее оставила их с отцом наедине — он хотел успеть поговорить с ним о Вест-Поинте до того, как поедет в школу, но мать, как назойливая пчела, всё утро жужжала вокруг «своих мужчин». Её тревога висела в воздухе густым сиропом, и она делала всё, чтобы отвлечь себя от неё. Наконец, в гостиной зазвонил телефон, и это стало спасением.

— Это кузина Лиззи! — восторженно крикнула миссис Уокер из гостиной. — Собирается приехать на День Благодарения!

— Прекрасно, дорогая! — добродушно отозвался отец.

Кузина Лиззи была нормальной, поэтому Джон тоже не возражал. Мужчина воззрился на него со сдержанным сочувствием.

— Ты как, держишься? Мы с мамой договорились не расспрашивать тебя, но уж с глазу на глаз ты можешь всё рассказать мне…

— Всё нормально, отец, — успокоил его Джон. — Вот только…

Это был идеальный момент. Беседа мамы с кузиной точно не затянется надолго, поэтому парень может рассчитывать на точный и быстрый ответ. Может ли он рассчитывать на участие отца? Джон немного замялся, но быстро осознал, что неуверенность сейчас ни к чему — у него нет другого пути. Ему показалось, его жизнь кончится, если он даже не попытается попасть в Вест-Поинт. Он должен был как можно скорее запустить этот процесс, чтобы обратной дороги у него уже не было.

Уокер-старший вопросительно смотрел на сына.

— Помнишь, ты как-то говорил со мной про Вест-Поинт? — неуверенно поговорил он, взглянув на отца.

Тот изменился в лице, сразу поняв, к чему ведет сын.

— Да, конечно, — серьёзно ответил он хрипловатым голосом.

— Я подумал над этим. Ты прав. Я должен поступать именно туда.

— Сынок…

— Я всё сделаю сам, — поспешил убедить его Джон. — Вот только… номинация и рекомендательные письма…

— Не беспокойся, Джон, я знаю людей, которые знают сенатора, — решительно прервал его Уокер-старший. — И сам я косвенно знаком с некоторыми нужными людьми…

— Это было бы здорово, папа, — благодарно улыбнулся парень. От осознания того, что отец на его стороне, ему стало легче, и он почувствовал себя увереннее. — Без твоей помощи у меня ничего не выйдет.

— Если мой сын хочет в Вест-Поинт, я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы он туда поступил, — мужчина довольно улыбнулся, с гордостью глядя на сына, и ободряюще сжал его плечо. Его рука была тяжелой и надежной, как якорь. — Но и ты не подведи.

Уокер решительно кивнул. Они немного помолчали, прислушиваясь к беззаботному щебету матери из гостиной.

— А ты точно всё обдумал? — серьёзно спросил отец. — Сын, ведь Вест-Поинт — это не шутки. Ты выбираешь военную карьеру. Обратного пути не будет.

— Я уверен, отец.

— Но ведь еще недавно ты собирался быть профессиональным футболистом.

— Я не собирался быть им! — возмущенно отозвался Джон. — Я просто не знал, кем я хочу быть на самом деле!

— Не кипятись! — отец поднял руки в останавливающем жесте. — А то мама услышит, — он призадумался. — Кстати, вопрос — как рассказать ей обо всём этом…

«Просто поставить перед фактом», — жестоко подумал Джон. — «Я не собираюсь идти против себя только чтобы не расстраивать мать».

На самом деле решение пойти в Вест-Поинт созрело в его сознании не в одночасье. Конечно, годами о военной карьере он тоже не думал, и не мечтал об этом с детства. Но теперь, после всего, что он пережил в последние недели, он просто не видел для себя иного пути, ощущая при этом смутное чувство долга. Он был уверен.

Отец выглядел озабоченным и довольным.

— Я всегда мечтал увидеть тебя в военной форме, сын, ты сам знаешь это, но ты точно не передумаешь? — еще раз настороженно осведомился он. — Потому что я собираюсь заняться этим вопросом сегодня же, и будет неловко отзывать просьбы…

— Знаю, папа, и нет, я не передумаю. К некоторым решениям люди идут годами, но от этого они не становятся зрелыми. Я думал об этом не слишком долго, но я уверен в том, что поступаю правильно.

Отец понимающе кивнул. Он был немного растроган.

— Удивительно, что за все эти годы мне так и не удалось сделать то, что у «Ревущих коммандос» получилось за каких-то несколько недель…

Джон со смущенным удивлением взглянул на отца.

— Коммандос?

— Ну, конечно, — усмехнулся мужчина. — Ты увлекся ими недавно и теперь заявляешь, что хочешь идти в Вест-Поинт. Или я не прав?

Уокер в смятении кивнул. На самом деле, это была «заслуга» не только «Ревущих» в целом, но и одного конкретного её члена в частности, но Уокер не стал говорить с отцом про Баки Барнса, которого почти боготворил.

— Я так и думал. Обрадовался, когда мама показала мне твою комнату, но пришлось подыгрывать ей. Но я всё равно постарался не слишком давить на тебя, — кажется, отец был доволен собой из-за своей догадливости. — У меня получилось?

— Отец…

Здесь к ним вернулась ничего не подозревающая миссис Уокер, и им пришлось резко менять тему.

* * *

Резкий контраст — душный кабинет Хопкинса. Воздух в нём казался густым от пыли, злости и разочарования. Когда Джон вошёл, взгляды парней впились в него, как штыки. Он физически ощутил волну ненависти — жгучую, липкую. Тренер недовольно взглянул него:

— Опоздал, Уокер. Место только в углу.

— Доброе утро, сэр, — спокойно проговорил Джон и кивнул в сторону мрачных лиц. — Привет, ребята.

В ответ ему кто-то что-то вяло промычал.

— Садись, — тренер Хопкинс откинулся в кресле, скрестив руки на груди.

Речь тренера была шедевром противоречия: команда — отстой (особенно квотербек), но при этом Уокер — ценный актив (хоть и списанный теперь в утиль). Смысл: ты — позор, но без тебя пока никак.

— Голова твоя, Уокер, последние недели явно торчала не из плеч. Побудешь пока резервным, всё обдумаешь. Докажешь, что готов — станешь холдером.

Парни, как стая шакалов, жадно кивали, особенно Коллинз — тот не сдерживал ехидную ухмылку.

— Справедливо, сэр, — ровно ответил Уокер, встретив взгляд Коллинза без тени злости. Его поле битвы теперь было далеко отсюда.

* * *

И вот финал акта: «разжалованный» квотербек столкнулся в коридоре с Нормой. Она плыла в окружении подружек, сияющая, безупречная. Остановилась, блокируя путь, — жесткий, отточенный спектакль. «Всё. Финал» — подумал Джон.

Запах ментола в ее дыхании смешался с удушающей аурой ванильных духов.

— Привет, Уокер, — бросила она, словно монетку нищему. Ледяное безразличие в её голосе было красноречивее слов.

— Норма, — Джон улыбнулся легко, глядя на ее алый рот, методично мнущий жвачку.

Подружки Нормы замерли, как грифы, но продолжали предвкушающе переглядываться.

— Видела твой позор вчера, — глаза ее были холодны.

— Весь стадион видел, дорогая, — парировал он спокойно.

— Думаю, нам пора расстаться, — она выбросила фразу, как использованный платок. — Не могу позволить себе встречаться с неудачником.

Внутри Джона что-то тихо щелкнуло. Не боль, а освобождение. «Ну, хотя бы не стала ходить вокруг, да около», — усмехнулся он про себя.

Он сделал шаг вперед, его улыбка стала чуть шире, почти дружелюбной, но глаза остались спокойными.

— Знаешь, Норма? — его голос прозвучал четко, чуть громче, чем нужно, чтобы слышали подружки. — Ты права, я бы на твоем месте тоже сбежал от себя вчерашнего. — он сделал театральную паузу, наслаждаясь ее нарастающим непониманием и весело улыбнулся. — Не скучай!

Не дожидаясь ответа, Джон легко обошёл оцепеневшую группу и пошёл по коридору, не оглядываясь. За спиной повисла гробовая тишина, а потом послышался взрыв возмущённого шепота. Уокер чувствовал себя отлично: спокойно, легко, с четким знанием того, куда двигаться дальше. Путь был свободен.

В школе Джон, несмотря на свой футбольный провал, не стал изгоем. Старые приятели сменились новыми. Далеко не для всех спорт был так важен, многие ребята понимали, что Уокер — не робот, и ошибиться может каждый. На протяжении нескольких дней его еще поддразнивали, но постепенно проигрыш в матче перестал быть новостью с первой полосы, и об этом фиаско стали забывать. Через месяц о его ошибке помнили только сокомандники, чирлидерши и тренер Хопкинс, но, когда в следующем матче их сборная победила благодаря удачному броску Уокера, забывать начали и они.

Узнав от мужа про планы сына, миссис Уокер несколько дней была вне себя от горя. Три дня она только и делала, что плакала — занимаясь своими обычными домашними делами, принимая ванную, ложась в постель. Женщина ничем не выказала своего протеста, просто смиренно ревела, то и дело находя тихое местечко и, хоронясь там от суровой правды, закрывала лицо руками и тряслась от плача.

Уокера это раздражало. Казалось, она заранее оплакивает его, будто заведомо уверена, что ему суждено погибнуть в бою.

— Я не планирую умирать молодым, мама, — бросил он ей однажды, но, вопреки ожиданиям, она только сильнее расплакалась.

Джон проявил хладнокровие и не стал её утешать, в конце концов, утешить её могло лишь одно — его отказ от мечты. Увещеваниями занялся отец. Он всецело был на стороне сына, не уставал вдохновенно повторять, что гордится им, и эта почти фанатичная поддержка придавала Уокеру сил и уверенности. Джон стал героем для отца уже потому, что просто решил поступать в Вест-Поинт.

Но во многом Джону было непросто. Мечтая о военном будущем, он не позволял себе забывать о своем школьном настоящем, ведь именно от него во многом зависела сама возможность достичь желанной цели. Все его мысли были заняты подготовкой к поступлению, все его действия, так или иначе, преследовали одну цель — зачисление в Вест-Поинт. Футбол стал отнимать у него немного меньше времени, и он смог включиться в деятельность школьной газеты, на радость той самой серой мышке, что оставалась от него без ума, несмотря ни на что. Он заочно вступил в «общество любителей военной истории», да и в целом стал производить на взрослых впечатление более гармоничной личности, хотя дело было, конечно, не всегда в искреннем интересе — внеурочная деятельность кандидата играла далеко не последнюю роль в решении комиссии об его зачислении в Вест-Поинт.

Мисс Пафф терпеливо, самоуверенно дождалась от Уокера согласия выступить на конференции с докладом про «своего бессмертного героя» — Джон вдохновенно, смело рассказывал аудитории про Джеймса Бьюкенена Барнса, уже не ощущая при этом примеси неясного, неловкого, липкого смущения. Он стремился к тому, чтобы Баки перестал быть для обывателей «тем, который упал с поезда». Барнс был настоящим героем, до которого простым парням, вроде Джона Уокера, можно было пытаться дотянуться.

Активная деятельность Джона вне спортивного поприща возымела своё действие — в числе десяти лучших учащихся своей школы он отправился в Вашингтон, где посетил, наконец, экспозицию, посвященную «Ревущим коммандос». Парень явно знал больше экскурсовода, но, сколько он ни пытался одернуть себя, в ключевых моментах рассказа у него не получалось сдерживаться. Он вставлял то одну, то другую ремарку, смущенно извиняясь. «Парень, прекрати, в отличие от меня, ты совсем не похож на зубрилу», — в конце концов, добродушно рассмеялся бородач-экскурсовод.

Выучив маршруты передвижений коммандос, вызубрив места расположения объектов Гидры, Уокер постепенно стал освобождать стены своей комнаты от карт Европы, однако, он не избавился от них с концами, а, аккуратно скрутив, бережно сложил в коробку и убрал под кровать. И только одна карта осталась на его стене — карта австрийских Альп, на которой алая, словно капля крови, шляпка булавки указывала на примерное место гибели Джеймса Бьюкенена Барнса.

* * *

Джон старательно сочинял личное заявление для поступления в Вест-Поинт. Не стеснялся обращаться к мисс Пафф, чтобы та проверила правописание. Он старался произвести впечатление, но при этом быть искренним и откровенным. Таким был финальный вариант заявления, которое он отправил в Вест-Поинт. Теперь его копия торжественно хранится под стеклом в парадном холле средней школы Кастерс-Гроув:

«Уважаемый суперинтендант Уильямс, уважаемые члены комиссии, буду с вами честен — долгое время история моей страны была для меня просто страницами в скучном учебнике. Рассказы о соотечественниках, сражавшихся в окопах Аргонна, высаживавшихся на Окинаве, были всего лишь легендами. Я долгое время не понимал, что их фотографии в форме, военные экспонаты, выставленные в музеях — не реликвии прошлого, а маяки, подсвечивающие мой путь в будущее. Они сражались не за абстрактные идеалы, а за возможность для своих потомков — для таких, как я — жить свободно под этим небом.

Мы живем в эпоху, когда угрозы миру не исчезли, но лишь обрели новые очертания. Как и десятилетия назад, современный враг не признает границ и не ведает жалости. Действия Соединенных Штатов на мировой арене доказывают решимость нашей страны защищать свои ценности и интересы, бороться с тиранией и террором там, где они поднимают голову. Я вижу в этих действиях не просто военные кампании, а продолжение той самой вековой борьбы за правое дело, в которой участвовали наши предки. Это борьба за мир, который требует не пассивного ожидания, а активной, мужественной защиты. Я хочу быть частью этой защиты. Я хочу служить.

Однако, моё решение посвятить жизнь службе было продиктовано мне не только осознанием важности текущих событий. Глубокое влияние на меня оказал пример «Ревущих коммандос» — легендарного отряда времен Второй мировой войны, противостоящего Гидре, родившейся в недрах Третьего рейха. Эта организация переняла и довела до чудовищного совершенства самые бесчеловечные практики нацизма — бесконтрольные эксперименты над людьми, геноцид и тотальное пренебрежение человеческой жизнью во имя ложного «прогресса» и мирового господства. История противостояния коммандос Гидре — это гимн братству, самопожертвованию и непоколебимой вере в победу добра над абсолютным злом. Не считая Стива Роджерса, все они были обычными людьми, солдатами, выходцами из самых разных слоев общества, объединенными одной целью: защитить свой дом и мир от угрозы, казавшейся неодолимой. Их действия под руководством капитана Роджерса — это мастер-класс тактики, лидерства и нечеловеческой стойкости. Но больше всего меня вдохновляет их дух. Дух, который заставлял их идти в атаку против превосходящих сил Гидры, спасать товарищей под шквальным огнем, никогда не сдаваться, даже когда надежда казалась потерянной. История Джеймса «Баки» Барнса, его преданность, его стойкость перед лицом невообразимых испытаний — для меня это не просто страница истории, а образец верности долгу и товарищам до самого конца. «Ревущие коммандос» показали мне, что истинная сила армии — не только в технологиях, но и в несгибаемом характере, чести и братстве её бойцов. Они доказали, что даже один хорошо подготовленный, мотивированный и сплоченный отряд может изменить ход истории. Я стремлюсь продолжить их дело — дело защиты свободы с тем же мужеством, преданностью и чувством братства.

Вест-Пойнт — не просто военная академия; это кузница лидеров, хранителей традиций и будущих защитников нации. Это место, где закаляется характер, оттачивается ум и воспитывается дух служения, превыше собственных интересов. Я понимаю всю тяжесть выбранного пути. Я осознаю риски и ответственность, которые лягут на мои плечи вместе с офицерскими погонами. Но я уверен: это мое призвание. Я горд тем, что осознал это вовремя, и я готов служить своей стране до конца своих дней.

Я поступаю в Вест-Пойнт не в поисках славы или легкой карьеры. Я иду туда, чтобы получить знания, навыки и моральные принципы, необходимые для того, чтобы эффективно служить Соединенным Штатам в качестве офицера Армии. Я хочу вести солдат, защищать интересы своей страны и ее союзников по всему миру, бороться за торжество добра над злом, как это делали героические «Ревущие Коммандос». Я клянусь посвятить все свои силы, всю свою волю и весь свой интеллект этой цели. Я намерен учиться с максимальной отдачей, перенимать опыт лучших, закалять свое тело и дух, чтобы стать достойным офицером армии Соединенных Штатов.

Я глубоко осознаю честь быть рассмотренным для поступления в Вест-Пойнт. Я готов принять вызов, оправдать доверие и с честью нести звание выпускника Академии, служа своей стране с той же непоколебимой преданностью, что и поколения героев до меня. Я не подведу. Я буду достоин.

С уважением,

Джон Ф. Уокер»

Вспоминая себя-подростка, наедине ли с собой, с близкими или с сослуживцами, капитан Джон Ф. Уокер редко может удержаться от снисходительного смешка. Если его когда-нибудь попросят назвать цвет, с которым у него ассоциируется война, он с уверенностью ответит, что она — в основном серая. Серая пыль. Серые лица. Серая мораль. Несмотря на это, он почти не бывает на гражданке.

В первый год службы Уокеру нередко приходилось выслушивать от бывалых солдат, что он — чистенький лейтенантишка, салага, только что из Вест-Поинта и, в отличие от них, пороху не нюхал. Игнорировать подобное Джон не мог, поэтому поначалу злоупотреблял положением — так и или иначе наказывал обидчиков, не подкопаешься. В то же время он постоянно рвался на передовую, чтобы доказать себе и окружающим, что в настоящем бою он бывал не только во сне, и он на многое способен. А после бывалые солдаты, справляясь со своим боевым шоком, удивлялись, как это Уокер не обосрался от страха и не начал проситься обратно в мамочкину утробу.

Спустя годы капитан Джон Ф. Уокер — бессменный участник военных компаний и отдельных операций в Афганистане, Либерии, Ираке и Сирии, а так же постоянный участник бесчисленных «кулуарных» миссий в странах, в которых военный контингент США, официально, никогда не присутствовал. Дважды награждён медалью Почёта за боевую службу, имеет одно «пурпурное сердце» за неприятное ранение в правое плечо под Кандагаром.

По долгу службы капитану Уокеру приходится сталкиваться со многими офицерами. Превосходящие его по рангу находят его компетентным универсалом, годным больше для боя, чем для штабной работы. Большинство ценит его за умение приходить к неожиданным, компромиссным, почти спорным решениям. К слову, некоторые за это же его недолюбливают. Лейтенанты полагаются на его опыт и склонны доверять его чувству справедливости, которое, однако, порой даёт неожиданные сбои. Солдаты уважают капитана Уокера, но считают его человеком настроения. Иногда он — страшный самодур.

* * *

Ирак. Ставка на юге страны. В штабе командования царит разобщенность. Часть офицеров, во главе с полковником Крулом, уверена в том, что в штабе завелся «крот» и, может быть, даже не один. На то есть причины — засады, срывы и прочие вредительства разной степени тяжести, происходящие с плавающей частотой — то несколько провалов подряд, то ни одной в течение пары месяцев. Другая группа считает, что «крота» в штабе нет, и всё это — паранойя, развившаяся на фоне случайного невезения, которая, однако, мешает командованию мыслить коллективно и здраво.

Джон Уокер относится к группе «параноиков», но, так как он всего лишь капитан, он не особо посвящен во все детали, но ему всецело доверяет майор Фальконер, и только поэтому Джон, так или иначе, находится «у дел».

Неожиданно подполковник Крул пришёл к выводу, что ему очень нужно передать сообщение о своих подозрениях лидеру местного ополчения — Абдулу Рашиду Дустуму, который с некоторых пор союзничает с войсками США. Подполковник поручил заняться этим майору Фальконеру, который видел в капитане Уокере «человека, который скорее предаст мать, чем Родину» — то есть, идеального кандидата для передачи важного сообщения. Уокер «мальчиком на побегушках» быть не хотел — давно перерос эту роль, но майор сыграл на его чувстве долга и помог ему взглянуть на приказ иначе — он не просто посыльный, он несет важную весть союзнику, которая может стоить жизни сотням людей.

Так, под видом доставки гуманитарной помощи, отделение бойцов в колонии из трёх автомобилей (двух Хамви и одного грузовика M939) под командованием капитана Джона Уокера в 18:00 по местному времени выехало к городу Эн-Наджаф. Должно было выехать на два часа раньше, но Джон хотел использовать преимущества сумеречных часов на полную, и это показалось ему не столь важным, чтобы кому-то об этом докладывать. О том, что это не просто «доставка гуманитарной помощи», а что-то более серьёзное, но под «прикрытием», в колонне знал только сам Уокер. Роль его ему не нравилась, он не любил общаться с местными, пусть и с лояльно настроенными, но рьяно возражать всё-таки не стал. Приказ есть приказ. А бойцы в замыкающем «Хамви» беззаботно судачили, прерываясь на обсуждение своих пассий: зачем капитану участвовать в передаче гуманитарной помощи?

Началась операция с момента выезда транспорта с базы, ещё при свете солнца. Парни считали её довольно безопасной (разведка доложила — вдоль дороги чисто), кто-то — даже скучной (хотя сам Уокер был убежден, что на войне нет понятия «скука» — здесь оно опасно), но прямо сейчас она, вопреки ожиданиям, оборачивалась локальным апокалипсисом. Всё отделение, в начале операции насчитывающее пятнадцать человек, теперь вынуждено было отступать под невероятным небом, усыпанном бледными звездами, с боем, который затягивал в себя и время, и людей, как зыбучий песок.

Ещё в самом начале они лишились двух своих людей, а сейчас их оставалось и того меньше — всего десять человек. Отделение решило укрыться в небольшом, полуразрушенном здании, чтобы перевести дыхание и зализать раны. При входе Джон скомандовал рассредоточение — так у них был шанс, что их не перебьют, как цыплят, друг за другом.

Это было что-то вроде школы или больницы, в хаосе боя не разберешь. Противник продолжил теснить отделение, по пути бездумно истребляя и нерасторопных местных жителей, которые какого-то чёрта высовывались на улицу посреди ночи, во время боя. Никто не заметил у противника гранатомётов, поэтому, в пылу перестрелки, Джон и посчитал «двухэтажку» неплохим укрытием.

* * *

Но теперь в здание, в окно второго этажа прилетает снаряд. Да необычный — ударив в первый раз, он разлетается на несколько осколков, которые ещё раз взрываются. Под командованием капитана Уокера остаётся всего девять человек.

— Чёрт! Кто они такие?! — перекрикивает грохот темнокожий лейтенант, прижимаясь к полу. Глаза — огромные от ужаса. Уокера присыпает пылью, и от этого его светлые волосы в дрожащем свете огня кажутся почти седыми.

Лейтенант Хоскинс не должен был ехать с ними, но напросился — на правах друга Уокера. К тому же, он ещё ни разу не был на севере Ирака. «Ирак везде одинаковый», — парировал Джон. «Да ладно, миссия пустяковая. Раз ты вредничаешь, я сам поговорю с Фальконером». «Хоскинс, пустяковых миссий не бывает». «Так точно, но я всё равно поговорю с майором… Вредина». Для Лемара война была игрой. С высокими ставками, но всё-таки игрой.

* * *

В прямоугольниках выбитых окон то и дело грозно вспыхивает небо. Бойцы ждут дальнейших приказов, одни жмутся к стенам, к полу, другие резво отстреливаются, стискивая в руках оружие — единственный барьер на пути к концу.

— Точно не боевики, — отзывается Уокер, перезаряжая пистолет. — Чистый английский, белые, слишком профессионально работают. Но и не обычные военные. Ты разглядел их пушки, Хоскинс?

«Что-то похожее я когда-то видел только в своих снах», — мелькает мысль в судорожно соображающем мозгу капитана.

— Может быть, их оружие — какие-нибудь секретные разработки русских?

Уокер находит в себе силы усмехнуться.

— Ты отстаёшь, Хоскинс. О любых секретных разработках русских нашему командованию становится известно до того, как они становятся секретными.

Продолжают стрекотать автоматы. Один из бойцов, вскрикнув, замертво падает, двое других, схватив его за ноги, тут же подтягивают его безвольное тело за укрытие. Восемь

— Они нас преследуют, — констатирует Уокер, озвучивая очевидное, которое никто не хочет признавать, и с ужасом понимает, что смерть подопечного рядового почти никак не отзывается в его очерствелом сердце. — Их цель — не заставить нас отступить. Им нужно нас уничтожить.

— Это всё из-за того, что мы увидели там, сэр, — подползает к ним сержант. На его грязном лице пронзительно горят льдисто-серые глаза.

Парень прав, но уже слишком поздно.

На Джона вдруг наваливается усталость. Не сиюминутная физическая, а более глубокая, всеобъемлющая — экзистенциальная. Порой он ощущал ее и раньше, но, в основном, на гражданке, или не в такие ответственные моменты. Как и прежде, он просто продолжит делать своё дело, ожидая, когда у него снова появится ощущение земли под ногами.

Хаос сражения: крики раненных, грохот взрывов, свист и стрекот перестрелки, жаркие цветы огня, пыль, терпким инеем оседающая в легких, неясный в грязном сумраке хлам — убранство заброшенных коридоров и комнат. Вспышки света в провалах выбитых окон. Джон знает, он должен сделать всё, чтобы оставшиеся выжили, поэтому он командует продолжать отступление, двигаться к западному крылу здания. А противник продолжает точно палить в них из своих технологичных гранатометов, словно бы ориентирующихся на страх людей, просачивающийся сквозь провалы окон и треснувшие стены.

* * *

Отделение Уокера въехало на окраину города в 20:03 по местному времени, и первым тревожным звонком стала тишина. Не просто отсутствие шума — гробовая, давящая тишина, нарушаемая лишь воем пыльного ветра, гонявшего по пустым улицам клочья бумаги и пластиковый мусор. Воздух был тяжелым, густым от пыли, пропитанным запахами гари и… разложения.

Джон почувствовал холодок по спине еще до того, как увидел первые трупы. Их колонна замерла у разбитой палатки с фруктами. Уокер скомандовал остановиться — напряженно, почти шепотом.

Колонна встала. Солдаты бесшумно спешились, прижались к теплым бортам «Хамви», стали вглядываться в зловещие переулки. Вскоре они разглядели их: мертвые тела солдат южного ополчения. Вперемешку с трупами гражданских, они лежали в неестественных позах у стен рыжих домов, в проемах лавок, в пыльных проулках. Кровь, ставшая чёрной на рыжей земле, уже притягивала рой мух. Работа была сделана чисто, тщательно и беспощадно — именно это и настораживало. Действия боевиков, обычно, не отличаются ни чистотой, ни методичностью — в них чувствуется злая страсть, фанатизм — в каждой выпушенной пуле, в каждом взмахе ножа.

Шаг за шагом, прижимаясь к стенам, замирая у каждого угла, отделение двинулось вглубь опустевшего района-призрака. Гул сердец в ушах был громче шагов по песку. Пальцы судорогой сводило от силы хватки на оружии. Запах страха — едкий и липкий — смешивался с пылью, гарью и тошнотворно-сладким запахом разложения. Постепенно люди Уокера продвинулись к небольшой, старой площади, утопающей в розоватых тенях сумерек. И замерли в тени дома, на краю.

Эта площадь очаровывала бы, если бы не жестокое, кровавое действо, развернувшееся на ней. В центре, под стремительно темнеющим небом, в окружении множества трупов с перерезанными глотками, разыгрывался последний акт. Абдул Рашид Дустум, дерзкий, но лояльный американцам воин, лидер южных ополченцев, на которого командование питало определенные надежды, гордо стоял на коленях и, кажется, молился. Рядом — его перепуганная семья: старший сын, молодая жена, плачущая дочь-подросток. Спинами к отделению Уокера переминались с ноги на ногу люди в камуфляже без опознавательных знаков. Один из них, среднего роста, брюнет в тактических очках, лицо прикрыто чёрным снудом, хрипло, отрывисто сказал на чистейшем английском:

— Кончайте с ними. Скоро гости заявятся.

«Это он про нас!» — мелькнула мысль у Уокера. — «В штабе точно есть крот! Но кто?»

А потом он подумал: «Если бы мы выехали на час позже, мы бы нашли здесь только трупы»

Четверо из отряда отделились от группы и резво двинулись к семье Дустума. Один из них, судя по фигуре, был женщиной. По пути они сняла на мгновение свои очки и протёрла линзы — светлокожая, рыжеволосая.

— Пусть Дустум поползает перед смертью, а, командир?

Это было за гранью, Джон не мог позволить себе просто наблюдать за казнью. «Открыть огонь по противнику!» — скомандовал он. Выстрелы его солдат глухо ударили по площади, подняв фонтаны пыли.

Ад свалился на площадь мгновенно. Отряд карателей — человек пятнадцать — не дрогнул. Четверо, ближайшие к семье Дустума, рванули с неестественной скоростью, под прикрытием огня своих союзников — оружие забило точными очередями по позициям роты Уокера. Холодные, механические движения — квартет палачей бесстрастно перерезал людям горла, кровь, издалека, в сумеречном свете, казавшаяся черной, смиренно полилась на песок. Дочь Дустума попыталась бежать — очередь из компактного автомата срезала и ее.

Уличный бой вспыхнул, яростный и почти односторонний. Пули цокали по глиняным стенам, выбивая куски штукатурки и пыли, звенели рикошетом от камней. Солдаты Уокера, отступая к транспорту, отстреливались отчаянно, но они были в невыгодной позиции. Оба «Хамви» вскоре подпрыгнули от прицельно брошенных гранат, и вспыхнули, грузовику прошили колёса. То же постигло все остальные автомобили в зоне видимости. Враг намеренно отрезал путь к отступлению, лишал возможности бежать. Нужно было срочно искать другой путь к спасению.

Бойцы Уокера прятались за разбитой водовозкой, за глинобитной стенкой, которая крошилась под огнем. Крики раненых сливались с сухим треском вражеских автоматов и ответными выстрелами. Воздух наполнился едким запахом пороха, горящего пластика и крови.

Один из солдат Уокера, рядовой Чен, упал, закрыв лицо руками, сквозь пальцы кровь. Капрал Миллер пытался переползти к нему — короткая очередь из-за угла поймала его в шею. Он рухнул, дернулся и затих. Джон видел, как его люди падают под шквалом точного, методичного огня. Отряд противника действовал, как единый организм, который не кричал и не суетился. Люди работали, перемещаясь короткими перебежками, прикрывая друг друга, фланкируя. Профессионалы высшего класса. Те, которые должны быть своими.

Отделение Уокера не только случайно увидело то, чего не должно было увидеть, но и засняло это, и люди продолжали снимать, но теперь расплачивались за это своими жизнями.

* * *

Джон, отстреливаясь, резко отступает, прижавшись спиной к холодной штукатурке дверного проема, ведущего в обветшалую палату. «Всё-таки, не школа», — проносится в голове, когда он мельком замечает силуэт брошенной каталки. Гулкий топот его людей, уже не отступающих, а бегущих по коридору, пытающихся просто выжить, вибрацией отзывается в его напряженном теле.

Связь взлетела на воздух вместе с Хамви. На базе Уокера наверняка уже хватились, и, может быть, уже послали помощь. Кто-то из его людей обязан выжить. Сам он тоже не хочет умирать. Жизнь — горячая, шумная, полная борьбы и вкуса — вдруг вспыхивает в нем ярким протестом. Но, несмотря на это естественное желание жить, он всегда был готов к смерти, ведь делом его жизни была война, а значит, смерть поджидала его на каждом шагу. Сейчас он способен переступить через свою жажду жизни. Где-то в самой глубине его сознания, закаленного в Вест-Поинте, сильнее — годами службы и в бесчисленных миссиях — его решение пожертвовать собой, если придётся, ждало своего часа. Теперь оно созрело, кристально четкое. Вся его жизнь, казалось, сжимается в эту точку, определяет свою цену по этому выбору.

Запыхавшийся, вкатывается в проем лейтенант Хоскинс, почти сбивая Джона с ног.

— Вместе с твоим мы положили еще двух! — он падает на колени, шаря по полу для опоры. Голос сорванный. — Но к ним присоединился какой-то киборг!

Потери несоизмеримы. Большинство убито, помимо самого Джона двое, включая Лемара, еще держат позицию, но остальные… они бежали. Джон не чувствует гнева, не рвётся крыть дезертиров матом. Он понимает. Понимает животный страх, инстинкт самосохранения, который сам давит в себе железной волей.

— Тебя задело, Хоскинс? Киборгов не существует! — кричит Уокер, пытаясь звучать убедительно, но в голосе скользит усталая горечь. Киборг... Крыша поехала у всех.

Рядом с ними прижимается к стене голубоглазый сержант, лихорадочно поправляя сбитую каску.

— Но мы видели! — выдыхает он, глаза круглые от ужаса. — Идет напролом, как бульдозер! Пули от него сами отскакивают!

Уокер горько усмехается. Бульдозер. Он вспоминает, как сам когда-то, молодой и дерзкий, мечтал быть неудержимой силой. Теперь эта юношеская фантазия обернулась кошмаром. Его люди ломались, но он нашел свою точку опоры. Внутри. Твердую, как гранит.

— Продолжайте отступление, — говорит он решительно лейтенанту. Голос звучит низко, неоспоримо. Он ободряюще хлопает Хоскинса по плечу, чувствуя напряжение мышц под рукой. — Я виноват, и я задержу их, Лемар. Отвечаешь за ребят, как за свою собственную задницу!

В глазах сержанта промелькивает нечто неуловимое — облегчение? Надежда? — и Джон не может винить его за это. В этой надежде — сама жизнь.

— Шутишь?! — взрывается Хоскинс, резко отстраняясь, отталкивая его руку. Лицо искажается. — Почему это ты виноват? Я тебя не брошу!

«Я виноват, потому что взял тебя с собой. Виноват, потому что ослушался приказа и выехал позже. Все те, кто погиб сегодня — погибли из-за меня», — думает Джон, совсем позабыв о том, что выбрал сумерки потому, что опыт показывал — они тактически более выгодны и безопасны для передвижения по просматриваемой со всех сторон дороге.

— Лемар, это приказ! — Уокер намеренно вкладывает в слово всю тяжесть звания, весь авторитет, накопленный годами. Приказ — его последний инструмент, отчаянный аргумент, потому что он не хочет, чтобы его люди умерли впустую. — Доберитесь до любого транспорта! Спаситесь! Расскажите всем о том, что здесь видели! Это важно!

— Нет! — Хоскинс бросает быстрый, пронзительный взгляд на сержанта, четко передавая парню тяжелую эстафету командования. — У них киборг и гранатомёты! Ты, конечно, тот еще «Ревущий», но один ты не выстоишь!

Джон слабо улыбается. Лемар — не только сослуживец, но и хороший друг, и он немного знает о его юношеском увлечении «Ревущими коммандос». Капитан уверен: сейчас Лемара не переубедить, да и пытаться времени нет. Но горечь затопляет его — вдвоем они лишь отсрочат неизбежное, смерть Хоскинса станет бессмысленной жертвой. Его буквально разрывает от бессилия, но не может же он вытолкнуть Лемара силой из этого Ада? «Прости», — думает он, и ненавидит себя за это. Беспомощность.

— Спасибо, Лемар, — смиренно проговаривает он дрогнувшим голосом. Он кладет руку на плечо Хоскинсу, уже не как командир, а как друг, брат по оружию. Благодарность в этом жесте — искренняя и горькая. — Я… ценю это.

Тот уверенно кивает, будто только этого и ждал. Его решение — быть с другом до конца — тоже непоколебимо.

— Возьмите мой автомат, сэр! — сержант торопливо снимает с плеча свое оружие. — Есть еще пара обойм к нему! А мне хватит и вашего пистолета!

Они быстро обмениваются оружием. Холодный металл автомата в руках Джона кажется тяжелее обычного. Последний инструмент для последнего дела. Он ободряюще сжимает тощее, напряженное плечо сержанта, заглядывая ему прямо в широко раскрытые, испуганные, но решительные глаза.

— Ты теперь за главного, парень, — говорит Уокер, вкладывая в слова всю силу своего убеждения. — Поклянись мне. Поклянись, что спасешься сам и убережешь столько наших, сколько сможешь!

— Клянусь, сэр! — выпаливает сержант, резко и четко отдавая честь. В его голосе звенит наивная серьезность. В то, что он выживет, верится с трудом, но ведь дотянул же он до этого момента.

— Тогда пошёл! — Уокер мобилизующе хлопает его по плечу, толкая в сторону отступления. — Пошёл!!!

— Отступайте, парни! — кричит следом Хоскинс, меняя позицию, и его голос на мгновение перекрывает стрёкот выстрелов. — Мы с капитаном их задержим! Бегите!

Джон прижимается к стене, ощущая холод и шероховатость штукатурки сквозь разорванную форму. Автомат сержанта надежно ложится в руки. Где-то там за ними идёт «киборг-бульдозер». Страх сжимает горло, но под ним, глубже, плещется странная, почти мирная ясность, непоколебимая, холодная уверенность. Он сделал выбор. Свой выбор. Путь привел его сюда, в этот дверной проем. Рядом — верный друг, и они попытаются сделать всё, чтобы купить своим парням хотя бы несколько лишних секунд жизни. Эти секунды могут спасти их. Это правильно. Это... закономерно. Он делает глубокий вдох, ловя на прицел конец коридора.

* * *

Оставшиеся бойцы, отстреливаясь, быстро уносят ноги. Перестрелка вскоре становится вялой, а потом и вовсе сменяется гробовой тишиной, не сулящей бывалому вояке ничего хорошего.

— Чёрт, — цедит сквозь стиснутые зубы капитан, и нервно достаёт из-под обмундирования свой верный талисман. Его цепочка перепуталась с цепочкой от жетона, и он небрежно стряхивает вторую. Пуговица тускло поблескивает в неверном свете. Он стискивает её в руке — это его давний ритуал. Ему нужно «подкрепление», и он черпает в нем отвагу, силы для последнего рывка. У кого? У тех, кто вдохновил его когда-то. У «Ревущих коммандос». У Баки Барнса.

— Сейчас жахнут! — кричит Лемар, вцепившись в свою винтовку. — Жахнут в нас из всех своих пушек!

Неужели к этому моменту он шёл всю свою жизнь? Вот так, бесславно погибнуть, в неравном бою с какими-то… Джон не звал, как назвать этот отряд. Он впервые сталкивался с кем-то подобным. Не считая, конечно, смутных воспоминаний о своих снах.

Но никто не «жахает». Джон выглядывает из укрытия и зрачки его стремительно расширяются.

— Ты про ЭТОГО киборга говорил?! — вырывается у него, и он начинает отстреливаться. Но в этой стрельбе уже практически нет контроля — она почти истеричная.

Этот «киборг» — определенно человек, но не простой. В том, как он действует, точно угадывается солдат, но в незнакомой, навороченной экипировке и с левой бионической рукой. Она, похоже, из какого-то металла, на её поверхности отражается игра света, всполохи огней, но он пользуется ею, как родной, настоящей. «Суперсолдат?» — неверяще думает Уокер.

— Какого хрена у него красная звезда на руке? — орет Лемар и тоже начинает палить. — Точно русские!

Половина лица скрыта маской, верхняя часть — засыпана длинными темно-каштановыми волосами, но видно, как холодно поблескивают его глаза. Приближается он неуловимо. Так выглядит неизбежность. Неотвратимость. Завораживало бы, если бы не было смертельно опасно.

От трети пуль он ловко укорачивается, почти как в чёртовой «Матрице», от других — закрывается рукой, и они от неё беспомощно отскакивают, извергая искры, от остальных — прячется, как тень, в разрушенных палатах. Как Лемар и говорил, всё без толку. Он кажется неуязвимым.

Джон швыряет в него их последнюю гранату, но тот, ловким, отточенным движением поймав её, небрежно отшвыривает снаряд в окно. Взрыв грохочет за окном.

— Вот ведь позёр!

Джон знает, Хоскинс напуган не меньше его, но шутка в безвыходной ситуации — это его защитная реакция. Если он начал невпопад юморить — значит, дело дрянь.

С молчаливого согласия друг друга они в последний раз сменяют обоймы. Кивком договариваются и, очертя головы, синхронно выходят из укрытий. Они поливают «киборга» свинцом до последнего патрона. Тот, легко сорвав ближайшую дверь с петель, прикрывается ею, как щитом, и продолжает своё упрямое наступление.

А когда патроны заканчиваются, офицеры понимают, что «киборг» невредим, и он уже здесь. Отшвыривает изрешеченную дверь в сторону.

— Грёбаный терминатор! — ошарашенный Лемар обреченно бросает в него свой автомат. — Твою же мать, Джон, ты видел?!

С безразличием противник смотрит на пушку, мёртвым грузом упавшую к его ногам. Потом переводит тяжелый взгляд на Лемара. В этом взгляде — не просто безразличие, а какая-то даже отстранённость, усталость. Потом он медленно поднимает «живую», правую руку и точно выпускает пулю прямо ему в лоб из своего чистенького, блестящего пистолета.

Лемар падает замертво, а тот опускает руку и переводит целеустремленно-пустой взгляд на капитана.

Джон Ф. Уокер решительно бросает оружие. Используя свою обреченную беспомощность, помноженную на горестную ярость, сжимает кулак и ударяет «киборга» по лицу. Тот по инерции поворачивает голову по направлению удара, волосы эффектно падают на лицо, и маска с него слетает.

Капитан узнаёт это лицо, и весь его мир сужается до одного-единственного момента, именуемого «сейчас».

— Баки?! — неверяще выпаливает он, опешив, уставившись на «киборга» во все глаза. Это совершенно точно Барнс. Джон не может ошибаться — когда-то он провел много часов за разглядыванием его фотографий.

— Какой ещё Баки? — хмурится тот, слегка, будто озадачено, склонив голову набок, и резко, словно бросок змеи в нападении, хватает Уокера за горло своей бионикой. Легко подняв его вверх, словно добычу, он с силой пришпиливает его к стене.

В холодном взгляде — почти ничего. Может быть, легкое раздражение, как на комара или надоедливую муху, какая-то стылая угрюмость, и где-то там, совсем глубоко — тихая, неосознанная трагедия. Он просто ждёт, когда Уокер перестанет цепляться за его руку, когда перестанет пытаться избавиться от его мертвой хватки, когда перестанет сопротивляться, скрести ногами стену, барахтаться и хрипеть.

Джон думает, «Какого чёрта, Баки, ты же умер!» и ещё «Эй, у меня твоя пуговица!», которая, кстати, странно жжётся сейчас. Еще он думает: «Как же так, Баки? Что с тобой? Что с нами стало?»

Невероятная встреча застала врасплох. Джон, учитывая службу, всегда был морально готов к гибели, но именно к такой смерти, от руки Баки Барнса, по которому он когда-то искренне горевал, которого боготворил когда-то, и который отчего-то оказался живым, но не помнящим своего собственного имени, он подготовиться не успел. Он так растерян всем происходящим, что даже не ненавидит своего убийцу.

Наверное, думает Уокер, задыхаясь, я что-то упустил. Горло его сжато стальным обручем, а легкие яростно, безнадежно рвутся, пытаясь вдохнуть воздух, которого нет. Всё сузилось до этой агонии: звон в ушах, как набат гибели; дикое биение сердца, рвущегося из груди; слепые пятна, пляшущие перед глазами. И главное — холодная хватка на шее. Пальцы Барнса впились не просто в кожу — они продавили мышцы, нашли хрящи гортани и сомкнулись там, как тиски, почти продырявив. Джону страшно, но это новый уровень страха — страх перед концом, он затопляет, как темные ледяные воды. Жар отчаяния на лице Уокера, как символ угасающей жизни, — и смертельный холод бионики Барнса.

* * *

Теперь Оливия, его Оливия, с чьим смехом он сверял свои рассветы, которой уже присмотрел кольцо, выйдет за другого. За того, кто не пахнет порохом и пылью чужой земли. К родителям придут двое военных, в начищенных до зеркального блеска ботинках. Скорее всего, один будет невысокого ранга офицером, с слишком заметной усталостью во взгляде, а другой — сержантом, привыкшим к тяжести плохих новостей. Сдержанно, сухо, просто и печально, они сообщат, что их сын в этот раз не вернётся со службы живым. Погиб на окраине Эн-Наджафа, есть такой город на юге Ирака. Мама вскрикнет и разрыдается навзрыд, сломавшись пополам у порога, где встречала Джона в детстве. Отец свои слёзы покажет не сразу, он будет терпеть, но дрожь в руках выдаст и его. А эти двое... они давно привыкли к стенаниям родителей и вдов, к истерикам, немому шоку, проклятиям в спину.

— Примите наши соболезнования. О том, когда можно будет забрать тело, вам сообщат дополнительно, — они неспешно, чётко вышагивая, вернутся к своей машине.

* * *

«У Баки Барнса голубые глаза», — проносится в гаснущем сознании Уокера, ярче вспышки. Не страх, не боль — вдруг это. Последняя мысль, прежде чем тьма окончательно поглотит его.

Догорает пожар. Над мёртвым Джоном Уокером, сломанной куклой лежащим у обшарпанной каменной стены, стоит Зимний Солдат. Джон невидящим взглядом уставился в пустоту, а Солдат безучастно смотрит на него, словно «завис» или задумался о чём-то своём — если бы был на это способен. У него нет ничего «своего», даже воспоминаний.

Со спины к нему подходят двое в чёрном, в полной экипировке, с оружием наперевес. Один пониже, поджарый, кареглазый брюнет, который командовал казнью, другой выше ростом, светлее окрасом, шире в плечах.

— Даже жалко парней, — хрипловатый голос первого. — Обычные вояки.

— Пришлось их знатно спрессовать, — отзывается невозмутимо второй. — «Обычные вояки» пятерых наших положили.

— Да, проблем они нам создали немало, но какого хрена они заявились в такую рань? Отчёт, солдат! — командует брюнет.

Зимний мгновенно отзывается, будто оживает. Прямая спина, раскрытая грудь, расставленные ноги, руки сомкнуты за спиной. Смотрит поверх головы брюнета и чётко рапортует:

— Еще две цели устранены, командир. Оставшиеся разобщены и движутся по западному крылу на север.

— Сколько их осталось?

— Шестеро, командир.

— Отправляй туда бойцов, — бросает брюнет своему спутнику, и тот отходит в сторону, чтобы связаться с отрядом по рации, а сам «командир» неожиданно участливо смотрит на «киборга». — В глаза мне посмотри, Солдат.

Тот покорно опускает холодный голубоглазый взгляд на брюнета.

— Сам-то ты как?

— Состояние удовлетворительное.

Кивнув, «командир» мгновенно ощетинивается.

— Тогда шевели жопой, продолжай преследование. И убедись, чтобы все записи были уничтожены!

Зимний солдат, верно кивнув, бесшумной тенью срывается с места и растворяется в сумраке коридоров. Брюнет провожает его долгим взглядом, а потом садится на корточки рядом с телом Уокера и осторожно прикрывает ему веки.

— «Джон Ф. Уокер», — читает он с нашивки, а потом его карий, немного хищнический взгляд цепляется за пуговицу, едва заметно поблескивающую в грязи. Он осторожно, немного брезгливо поддевает её пальцем, и начинает с интересом рассматривать.

В этот момент к нему возвращается верзила.

— Отряд готов встретить их. Особый приоритет — бойцы с тактическими камерами.

— Отлично, — довольно тянет «командир», — глаза его блестят, он проводит пальцем по гравировке с внутренней стороны пуговицы, пытаясь подушечками пальцев «считать» буквы. — «LBB», — задумчиво произносит он. — Нет, подожди… «JBB».

Он выпрямляется и, продолжая с толикой сочувствия глядеть на труп Уокера, говорит:

— «JBB», Роллинз. Как думаешь, что это могло значить?

Роллинз призадумывается, поднимая взгляд к потолку, потом пожимает могучими плечами.

— Не знаю, командир. Может быть, «just be brave⁽¹⁾».

— Ну, — отзывается брюнет, хмыкнув. Он небрежно прошивает тело Уокера очередью из автомата. — Трусом этот парень точно не был.

---

1) Просто будь смелым

Вернуться к тексту