Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Ночной Хогвартс пульсировал вековой силой и дышал тишиной. Не мёртвой, пустой и холодной, а живой, благоговейной тишиной. Его каменные стены, пустые классы, гобелены — всё это, затаив дыхание, ждало нового дня и слушало. Замок, как и его наместник, слышал, как по коридорам, шаркая ногами, бродит Филч со своей кошкой, как вещает что-то о скоротечности жизни танцующий по анфиладам, кружащий в танце снежные хлопья ветер, как где-то на кухне заканчивают уборку последние эльфы и что-то шепчут друг другу в спальнях редкие еще не уснувшие студенты. Альбус был директором Хогвартса на протяжении сорока лет, школа была его домом, семьей, ребенком, о котором он заботился и которого вынужден будет покинуть раньше времени и исключительно по своей вине. Он чувствовал, слышал тоску замка и мог бы описать ее как скулеж верного, преданного хозяину и его семье, но при этом сторожевого, готового за свою стаю любому глотку перегрызть пса. Замок никогда не спал и всегда чувствовал своего хозяина, и Альбус знал это. Старый, больной, умирающий волшебник чувствовал это знание в вибрации окружающих его камней, в дрожи старых ступеней, по которым он изредка поднимался на Астрономическую башню, в теряющей свое яркое свечение и тепло, как будто сама жизнь покидала его вместе с ней, магии, которой он, как обычно, подпитывал школьные обереги. Замок годами с благодарностью принимал его подношения и такими вечерами, как сейчас, дарил директору в ответ свою поддержку и магию Основателей.

Альбус сидел у камина, кольцо Марволо Мракса лежало на его ладони. Чёрное, как душа последнего его владельца, и при этом тёплое и притягательное, как сладкая патока, но он не смотрел на него. Альбус всматривался в огонь и, казалось, видел там мелькающие лица и жизни, вырезанные из боли.

Гарри и Северус. Северус и Гарри.

Он провёл пальцем по венчающему кольцо камню.

Гарри потерял родителей в младенчестве. Северуса мать покинула в юности. Оба росли в домах, где их не любили, оба были выброшены в мир, где их считают «не такими». Избранный, Изгой — собственно, это две стороны одной медали. Оба носят маски: один — улыбку, чтобы скрыть страх и боль, другой — презрение, чтобы не показать царящий в душе свет. Они оба — мальчики, которые умоляли мир просто посмотреть на них, просто сказать: «Я вижу и принимаю тебя».

Перед ним встал образ Северуса — не учителя, шпиона и одного из сильнейших ныне живущих магов, а тощего, побитого жизнью и отцом мальчика, который когда-то приехал в Хогвартс в мантии с чужого плеча и с ошеломляющей надеждой в глазах. Мальчика, который выбрал Слизерин, потому что хотел быть ближе к своей семье, даже если эта самая семья, как он думал, его не принимала. Мальчика, который потерял лучшую подругу, самого близкого человека в один день, просто поддавшись бунтующим юношеским эмоциям.

Альбус закрыл глаза: Лили — юная, с огненными волосами и ещё более огненным нравом. Магглорожденная, навсегда связавшая вместе Поттеров и Снейпа. Она была красива. Умна и… эгоистична? Да, пожалуй, эгоистична. Возможно, не в злом смысле — просто слишком уверена в своей правоте. Она не хотела выбирать между Северусом и Джеймсом — она годами позволяла им сражаться за неё, словно была трофеем, а не женщиной. Она принимала всеобщее восхищение, сочувствие, поклонение — всё, что приносила ей эта их вечная вражда. Она не пыталась по-настоящему их примирить не потому, что не могла, а потому, что не хотела.

Прошли годы и теперь ее место заняла другая. Гермиона Грейнджер.

Странно, как судьба иногда перекраивает прошлое и сшивает из него будущее, на котором вышивает совсем иной узор, но теми же нитями. В первые же месяцы ее пребывания в стенах школы Альбус отметил силу ее разума и преданность, но ему потребовались годы, чтобы понять, почему маленькая лохматая так девочка привлекала его внимание. Озарение было подобно маминому подзатыльнику — не больно, но обидно. Как он не заметил этого раньше? Тем более что девчонка всегда была рядом с Гарри. Она была похожа на Эванс, но была другой. Гермиона никогда не искала чужого внимания, преподаватели не в счет, она искала знаний, смысла. Она никогда не позволяла себе встать между двумя парнями, хотя Альбус замечал, как порой подросший Уизли бросал на друга косые ревнивые взгляды, стоило тому что-то прошептать мисс Грейнджер на ухо. Она стала связующим мостом, а не оруженосцем, готовым в любой момент ради зрелища вооружить двух парней рапирами и превратить во врагов. Она смогла рассмотреть в Гарри не «Избранного», а мальчика, что боится быть брошенным, и стала ему сестрой. И она сможет, теперь Альбус был в этом уверен, магия не стала бы играть с такими вещами, увидеть в Северусе не «жирноволосого упыря», а человека, что всю жизнь расплачивается за одну минуту слабости.

Она станет той, кем не смог стать он, — единственной, кто может примирить непримиримое, и сделает это не из какой-то своей выгоды, а ради них самих. Ради их душевного спокойствия.

Альбус понял: если Лили несла ярко пылающий и согревающий исключительно стоящих близко к ней людей факел только ради того, чтобы осветить свое будущее и выбрать дорогу попроще, то Гермиона несет лучину, которой разожжет горн, в котором, если ей позволить, перекует боль Гарри и Северуса из цепей в крылья.

Дамблдор вздохнул: «Я ошибся, Северус», — он посмотрел на кольцо, потом на свою руку, которая медленно гнила и источалась, как его душа и время. Он должен уничтожить крестраж, и он его уничтожит, и неважно, какой ценой. Пришло его время платить по счетам. Не ради мифического спасения своей души, а ради них. Ради Гарри, который заслуживал долгой свободной жизни, ради Северуса, который заслуживал покоя, ради Гермионы, которая заслуживала женского счастья, каким бы она его не видела, и возможности не бояться каждого шороха из-за статуса своего происхождения.

— Я был наивным глупцом, мелочным эгоистом, — шептал Альбус и трясущейся рукой тянулся к краю столешницы, на которой лежал меч Гриффиндора. Опустившись на колени, он положил кольцо на каменный пол, прицелился и, не колеблясь, ударил.

Секунда. Две. Три.

Металл погнулся, камень рассыпался. Легендарный дар самой смерти превратился в прах.

Альбус завалился на бок. Он все еще не чувствовал облегчения, но в кои-то веки почувствовал ответственность не за весь магический мир, а исключительно за тех, кого в глубине души, в том маленьком потаенном уголке чистой любви, считал своей семьей, своими детьми, которых у него никогда не было.

— Я не могу исправить прошлое, — он осмотрел остатки кольца, — но я могу не повторить ошибок.

Альбус не знал, сколько времени пролежал на полу. Минуту или час — неважно, но когда он встал на колени, он чувствовал себя иначе. Честнее. Он поднял бывший крестраж раненой рукой — пусть боль будет ему напоминанием, — завернул его в кусочек чёрной ткани — неосознанное олицетворение балахона смерти — и, с трудом поднявшись на ноги, не зная, что, пока он был в отключке, замок заметно тряхнуло, спрятал в ящик стола.

* * *

У Гермионы в ушах все еще стояло, как ей показалось, оглушающе громкое эхо щелчка закрывшейся за ней двери. Она выдавила из себя приветствие и замерла, не понимая, что ей делать дальше. Строить планы и мысленно составлять списки вопросов оказалось куда легче, чем столкнуться со своим профессором… парой?.. избранным?.. суженым? кем бы он ни был, лицом к лицу в окутывающей их тишине его кабинета.

Северус стоял у стола, молчал и просто смотрел на неё — и в его глазах не было ни привычного ей сарказма, ни холода. Скорее удивление и немой вопрос: «Ты действительно пришла?»

В этой тишине Гермиона чувствовала, как громко, неровно, почти болезненно бьётся её собственное сердце. Напомнив себе, что она гриффиндорка, Гермиона оторвала правую ногу от пола, собираясь шагнуть вперед, и тут же чуть не упала — замок под их ногами содрогнулся, не сильно, если бы Гермиону попросили описать, как это было, она сравнила бы это с человеком, которого пробил озноб — казалось бы, ничего критически страшного, но не тогда, когда за воротами замка стоит война собственной персоной.

Северус подозрительно прищурился. Это что-то новенькое. Кажется, надо будет все-таки навестить старика — эту мысль он додумать не успел, потому что его гостья вздрогнула, как от удара, резко обернулась на закрытую дверь, словно ожидая, что та вот-вот распахнется и в нее ворвется сам Темный Лорд, а потом уставилась на него глазами, полными паники.

— Что это было? — хрипло прошептала она, и Северус, не раздумывая, бросился вперед.

В два широких шага он преодолел разделяющее их расстояние и остановился в каком-то полушаге, на расстоянии вытянутой руки от нее. Не решившись её коснуться, Северус попытался её успокоить: — Не стоит переживать, мисс. Видимо, Альбус опять… экспериментирует.

Его пальцы, сжатые в кулаки, слегка дрожали от нехарактерного для него — он вообще не любил чужих прикосновений — желания сжать её плечи, притянуть к себе, убедиться, что она цела, что она здесь, что это не очередной сон, сотканный из отчаяния и чернил, но вместо этого, вложив в эти слова всю свою уверенность и немое обещание «я сделаю всё, чтобы тебе ничего не угрожало», Северус добавил: — Вы в безопасности.

Гермиона медленно выдохнула, силой воли заставила себя расслабиться и попыталась улыбнуться.

— Тогда… Давайте не будем терять время. Оно — единственное, что сейчас у нас в дефиците.

Северус кивнул и вдруг замер. В его взгляде мелькнуло нечто новое, то, что Гермиона никогда в нем не видела: замешательство, какая-то внутренняя борьба. Как будто он впервые за долгие годы не знал, как быть с человеком, стоящим перед ним.

Кто она ему? Обязанная подчиниться ученица? Подруга по несчастью? Надежду дарующая? Он не мог ей ни приказать, ни оттолкнуть ее, ни спрятаться за окклюменционными щитами, с ней они просто отказывали.

— Возможно… — прочистив горло, начал он, но голос его все равно прозвучал чуть хриплее обычного, — возможно, нам будет… удобнее… в гостиной. — Он произнёс это так, будто каждое слово выцарапывал из топи собственной болезненной гордости.

Гермиона от неожиданности чуть приподняла бровь. «Он стесняется?» — мелькнуло у неё в голове, и это было странно трогательно.

— Вы… приглашаете меня в свою гостиную, профессор? — спросила она мягко, почти шутливо, стараясь не поддразнить, а смягчить его неловкость и показать, что не боится его.

Северус молчал, метнул взгляд в сторону потайной двери, а потом, упрямо, почти вызывающе вздернув подбородок и расправив плечи, заговорил: — Я приглашаю вас… не как ваш профессор. Просто… пройдёмте.

Он шагнул в сторону узкой двери в дальнем углу кабинета, приоткрыл её и, не глядя на Гермиону, жестом указал внутрь.

Гермиона вошла первой, потому что Северус, к своему собственному изумлению, почувствовал желание ухаживать и заботиться о ней, а среди мужчин принято пропускать дам вперед, и гори всё синим пламенем, он боялся, что если пройдёт вперёд, то она исчезнет, растворится за его спиной, как дым.

Гостиная Северуса Снейпа была, мягко говоря, неожиданной.

Нет, там не было позолоты, бархата и мрачных гобеленов, впрочем, как и банок с всякими заспиртованными образцами и паутины по углам. Всё там дышало минимализмом: чёткие линии, сдержанные цвета: серый, тёмно-зелёный, угольно-чёрный и едва уловимые переливы стали. Строгая, почти аскетичная обстановка: низкий диван из чёрной кожи, два кресла с подлокотниками из тёмного дерева и прямыми спинками, гладкий, холодный, без единого украшения, кроме старинной книги, лежащей посередине журнальный столик между диваном и креслами и напротив вспыхнувшего камина.

Рон, выросший в совсем другой обстановке, возможно, увидев эту картину, посмеялся бы, решив, что профессор просто не может позволить себе нормально обставить свое жилье, но Гермиона, выросшая в благополучии и достатке, сразу почувствовала в этой показной строгости и минимализме уверенность в себе обитающего здесь человека. Каждая вещь здесь была на своём месте не потому, что её поставили туда, чтобы скрыть проплешину в ковре или дырку в стене, а потому, что так решил хозяин дома.

По одной стене шли книжные полки, забитые до отказа, у двери, через которую она только что прошла, висело массивное старинное зеркало в узкой железной оправе, в котором, казалось, отражалась не сама комната, а какое-то другое помещение. Гостиная Слизерина? На каминной полке стояла стеклянная ваза с сушёными стеблями полыни и зверобоя и пара больших свечей. Царивший здесь запах трав с примесью сандала, старой бумаги и горящих в пламени камина поленьев был по-домашнему уютным и странно подходящим и одновременно не подходящим Северусу Снейпу. Но особое внимание Гермионы привлекла четвертая стена, украшенная панорамным окном с видом на глубины Черного озера, ей даже показалось, что там, за окном, было что-то отдаленно напоминающее то ли беседку, то ли теплицу.

— Чай? — спросил Северус, стоя в дверном проёме, скрытом между книжными стеллажами.

Кухня, — поняла Гермиона, но вслух сказала: — Да, пожалуйста, — и, не в силах удержаться, добавила: — Вы… не очень похожи на человека, который пьёт чай.

Он почти усмехнулся и запнулся на секунду, будто готовясь попробовать ее имя на вкус.

— Гермиона, я едва ли похож на большинство людей, но чай я пью. И даже завариваю сам. Присаживайтесь, я сейчас вернусь, — Северус указал рукой на мебель и пропал в дверном проёме.

Гермионе показалось слишком фривольным усесться на диван, — а может, она подсознательно хотела отгородиться от него хоть какими-то границами, даже если это будут просто подлокотники? — и она опустилась в кресло. Гермиона окинула взглядом книжную стену в поисках чего-то интересного, но что-то за окном привлекло ее внимание, и остальные несколько минут она провела в любовании подводным миром и так этим увлеклась, что не заметила, как вернулся хозяин гостиной, а потому вздрогнула, когда сбоку от нее на столик опустился поднос с чайным сервизом и тарелочка с печеньем.

Северус опустился в кресло напротив, налил и подал ей чашку, их пальцы почти соприкоснулись.

— Спасибо, — прошептала Гермиона.

Он молча кивнул.

Наверное, впервые за всю свою жизнь Северус Снейп не знал, с чего начать разговор. Но, глядя на неё — на её взволнованные глаза, на то, как она держит чашку, — он понял: она тоже волнуется, они на равных.

— Видимо, я многое должен вам объяснить, — наконец сказал он, — а потом вы сможете задать интересующие вас вопросы.

Не найдя слов, — да и какими словами можно успокоить такого скрытного человека, когда он вынужден выворачивать душу перед незнакомкой, своей ученицей? — Гермиона просто кивнула и отпила глоток чая.

Северус отставил чашку на край столика, не поставил аккуратно — просто отодвинул ее от себя, будто не веря, что сейчас хотя бы капля напитка способна будет попасть ему в горло.

— Начнём с самого банального, — начал он, и голос его звучал так отстраненно, будто он читал очередную лекцию. — Я родился в семье, где мать почти никогда не держала в руках палочку, а отец пил, чтобы забыть, что женился на ведьме. Мы жили в Паучьем Тупике, вы, конечно, не знаете, где это, и слава Мерлину. С вас достаточно будет знать, что это богом и полицией забытое место, в котором дети учатся считать не по палочкам и конфеткам, а по синякам на телах своих матерей.

Гермиона, затаив дыхание, боялась лишний раз пошевелиться, лишь бы не спугнуть профессора, хотя от одного этого откровения ей хотелось вскочить на ноги и броситься на него с утешающими объятьями, которые, она прекрасно это понимала, он не принял бы.

— Я полукровка. Моя мать, как вы уже знаете, последняя из чистокровных Принцев. Она была гордой даже тогда, когда стоило бы прикусить язык и принять чью-то помощь. Её трясло от страха, но она все равно лезла на рожон вместо того, чтобы сделать что-то действительно способное нас спасти, и за это получала от отца еще больше. Отец, хотя, откровенно говоря, какой он, к чертям, отец, так, донор семенной жидкости, — маггл. Самый ничтожный и презренный из всех. Злой, как бешеная собака, и такой же полезный. Они, — Северус презрительно хмыкнул и демонстративно, словно его это не волнует, поправил рукава сюртука, — любили друг друга по-своему, как два больных человека с зависимостью от того, что их убивает. И это делает всё только хуже. По словам матери, когда-то отец был обычным рабочим завода, да, отмечающим пятницы в компании друзей в пабе за углом, но обычным, таким же, как все мужики в округе, мужиком: работал, выпивал, тащил небольшую зарплату домой, пару раз в год дарил жене цветы и водил в захудалую забегаловку, а потом у меня случился первый магический выброс, и он в этот момент был дома…

Он сделал паузу, пытаясь собраться с духом. Северус бы многое отдал, чтобы на этом закончить этот монолог, но осознание «если хочешь шанс — будь с ней честен» гнало его вперед, а потому, переведя дух, он продолжил свой рассказ.

— В Хогвартс я приехал в купленной в лавке поношенных вещей мантии и с мамиными старыми учебниками. Уже тогда я знал больше заклинаний, чем все мои однокурсники и половина второкурсников, потому что учился в те моменты, пока отца не было дома или он спал после очередной попойки. А когда он не спал — учился терпеть.

Гермиона сжала чашку так крепко, что побелели кончики пальцев, и тихо вздохнула.

— В школе я… быстро понял, что ум — мое единственное оружие, которое никто не сможет у меня отобрать. Но и оно не спасало от позорных прозвищ. Ни «жирноволосый упырь», ни «нюнчик», ни безобидное «полукровка» нельзя стереть простым взмахом палочки. Особенно когда их придумали и годами кричали тебе в спину на глазах у всех трое мальчишек, которым повезло родиться в любви, а не на ее пепелище.

Северус усмехнулся, он попытался сделать это цинично, но вышло как-то горько.

— Мародеры, будь они неладны. Джеймс Поттер, Сириус Блэк, Ремус Люпин и крыса Петтигрю… Это было помешательство или любовь, называйте как хотите, с первого взгляда. Гермиона, — Северус глубоко вздохнул, словно готовясь нырнуть в Марианскую впадину, и выпалил на одном дыхании: — Мать вашего друга была моей лучшей подругой. Я расскажу вам всё, но прошу сохранить это в тайне, — он пристально смотрел в карие глаза, — всё в своё время, и когда будет нужно, Поттер об этом узнает, и, скорее всего, от меня, — дождавшись слабого кивка, Северус продолжил: — В тот день, когда Поттер впервые увидел Лили Эванс, я её потерял, но понял я эту истину слишком поздно. Тогда я бесился, отказываясь признаваться даже самому себе в том, что просто завидую ему. Он мог позволить себе всё: быть солнечным, глупым, уверенным в себе и своём праве на этот мир. А я? Я был тенью, которая пыталась не отбрасывать тень. Джеймс хотел Лили и, как избалованный мальчишка, каким он в сущности и был, отказывался делиться, и Блэк со своей генетической ненавистью ко всему, что имеет изумрудно-серебристый цвет, — он бросил родного брата, потому что тот попал в Слизерин, ради Мерлина! — в этой ситуации делал всё только хуже. Без него Поттер жил по принципу чистых рук, — Северус хмыкнул, — делал вид, что я не достоин даже просто стоять с ним рядом, но когда с ним был Блэк… Тому было мало унижать меня на словах, он хотел действий, как он говорил «нужно очищать мир от слизеринской слизи» и я, нищий полукровка без связей и имени, был идеальной мишенью, а Поттер был идеальным ведомым, особенно если напомнить ему, что у меня есть то, чего он так хочет, дружба с Эванс… Впрочем, я тоже был хорош и жаден, я отказывался делиться своей единственной подругой и с упёртостью барана продолжал крутиться вокруг неё, даже когда начал понимать, что она меня просто терпит из вежливости и прежней дружбе пришёл конец. А потом… — он замолчал на секунду и поморщился, будто проглотил битое стекло, — Мародеры загнали меня в угол и опозорили на всю школу, я висел вниз головой и видел, как к нам подходит Лили… Я был так зол, так унижен, что, не подумав, ляпнул то, что определило всю мою дальнейшую жизнь. Я назвал её… грязнокровкой.

Гермиона ахнула и невольно вскрикнула: «Вы этого не сделали!»

— Увы… Я быстро остыл и бросился следом, вымаливал прощение, даже, стыдно вспоминать, караулил ее под дверью в ваше общежитие, но всё было тщетно. Она меня не простила, и я окончательно остался один. Издевательства же не закончились, хотя, казалось бы, Поттер получил то, чего хотел, чего же еще, но последние годы в школе меня сопровождали смешки за спиной и тыканье носом в то, что меня, ничтожество такое, бросила единственная подруга. К середине седьмого курса мне предложили то, что я тогда посчитал выходом, другого выбора у меня все равно не было. Я хотел учиться дальше, хотел кем-то стать, хотел быть важным, нужным хоть кому-то, и они обещали мне всё это. Пожиратели.

Северус напрягся, Гермиона увидела, как заиграли желваки на его скулах.

— Я присягнул ему сразу после выпускного, и поначалу всё было хорошо, его стараниями и деньгами Малфоев я получал Мастерство и варил лечебные зелья для членов организации. А потом была защита, пророчество, мое предательство и смерть Лили. Именно тогда, поняв, что я не просто ошибся, а подставил под удар то единственное, что ещё связывало меня с тем человеком, которым я когда-то был, я пришел к Альбусу и продался ему с потрохами.

Он замолчал надолго, а потом добавил почти шёпотом, с циничной усмешкой, будто издеваясь над самим собой:

— Так что, мисс… Если вы ждали сказку об этаком Джеймсе Бонде — вы ошиблись. Я не героический шпион в стане врага. Вся моя взрослая жизнь — долг. Я должник мёртвой женщины и живого мальчишки, который ненавидит меня просто за факт моего существования. А теперь… — Северус поднял глаза и снова внимательно осмотрел свою бледную гостью, — когда вы знаете всё, что делает меня тем, кто я есть: предателем, шпионом, трусом… Видимо, пора переходить к тому, из-за чего мы с вами тут собрались: родовые блокноты Принцев.

Он отвёл взгляд, на мгновение его пальцы от стыда сжались в кулаки.

Гермиона с минуту молчала, потом взмахом палочки разогрела чай и так, словно они только что обсуждали погоду, сделав глоток горячего напитка, спокойно сказала:

— Пожалуй, вы правы. Расскажите больше о вашей семье. Почему эти блокноты связали нас?

На мгновение Северусу показалось, что он слышит не полноценный звук, а далекий отзвук: шелест пергамента, запах старой кожи, тихий шепот на древнем гэльском, что-то, что явно не принадлежало ему, но в то же время было частью его.

— Блокноты Принцев, — произнёс он, и в голосе его зазвучала горечь, припорошенная чем-то отдаленно напомнившим Гермине благоговение, скрытое под слоем привычной сдержанности. — Это дар. И проклятие.

Северус встал, подошёл к книжному шкафу и извлёк с верхней полки старинный фолиант в чёрной коже без названия. Положил его на краешек стола рядом с Гермионой: — Возьмите, как прочтёте — вернёте.

— Род Принцев когда-то был… значим. Не особо богат, нет, до Малфоев им было далеко, но семья ни в чём не нуждалась. И была уважаема. Принцы в массе своей чистокровны, но, насколько я знаю, никогда не были магглоненавистниками.

Он сделал паузу, подбирая слова, которые смогут передать суть его слов?.. Чувств?

— Блокноты создавались парами. Всегда парами. Один — для мужчины из рода, другой — для той, кто сможет его увидеть… Не просто возжелает его по каким-то будь то физическим или материальным причинам, а именно увидит. В самом глубоком смысле этого слова. Обычно блокнот выдавали юноше, и он какое-то время активно им пользовался, напитывая оба блокнота своей магией, делясь с ними своей сущностью, а потом родители будущего жениха подбирали подходящую, по их мнению, пару, договаривались с семьей невесты и устраивали этакие смотрины, на которых просили девушку открыть блокнот, и только та, чья душа была способна откликнуться на душевный зов жениха, могла это сделать. Даже если между ними была пропасть.

Гермиона чуть наклонилась вперёд.

— А как они… Они что, как-то считывают ауру волшебника или?..

— Не знаю, — этот простой ответ, кажется, поверг Гермиону в шок. — Что? Так удивительно, что ваш профессор тоже может чего-то не знать? Я рос среди магглов и начал хоть как-то интересоваться ими максимум на неделю раньше вас. Я никогда не предполагал, что что-то столь редкое может попасть мне в руки. Да и, как пишут в книгах, а вы им, я знаю, верите, — он усмехнулся, но без злобы, — в каждой семье свои родовые чары для таких вещиц, и только старшие члены рода знают, что к чему. В моем, — Северус поморщился, — с позволения сказать, роду я старший, и я ничего не знаю.

Он замолчал, затем тихо добавил:

— Я считал, что получил в подарок, — легкая, почти невесомая улыбка коснулась его губ, — качественный и недешевый, но все же по-стандартному простой блокнот, и только после вашего дня рождения узнал, что все не так просто и что за всем этим стоит мой покойный дед.

Гермиона опустила глаза: — А ваша мать? Почему они не достались ей?

— Потому что блокноты традиционно передаются по мужской линии, чтобы всегда оставаться в семье. А девушкам даруются блокноты принимающих семей, семей женихов. И только в исключительных случаях блокноты передаются в чужой род вместе с вступившей в него ведьмой. Насколько я могу судить по тому, что она рассказывала мне в детстве, она знала о блокнотах и вроде как дед обещал их ей передать, но она сбежала из дома, и для неё они так и остались лишь фамильной реликвией, как старинный кубок или сломанная тиара. Что же касается другого… Предвосхищая ваш вопрос: я думаю, что проблема была не в том, что моя мать вышла за маггла, а в том, за какого маггла она вышла.

Северус, не в силах выносить ее внимательность, на мгновение закрыл глаза.

— Когда я впервые увидел в своем блокноте чужие… ваши записи, то подумал, что кто-то, возможно, даже сам Поттер, в порыве получить особо извращённое удовольствие пробрался в мои покои и решил повеселиться за счет ненавистного профессора. Но потом… потом все закрутилось с такой скоростью, что мне до сих пор хочется себя ущипнуть, потому что все происходящее кажется мне сном. Дед, принятие в род, эльфы, блокноты, выбор магии… Вы. Особенно вы.

Он открыто посмотрел Гермионе в глаза и горько усмехнулся.

— Когда я потребовал от Альбуса объяснений, старик долго молчал, а потом, блеснув глазами, заявил: «Иногда судьба даёт вторую попытку не тому, кто её заслужил… а тому, кто больше всего в ней нуждается». Потом он, конечно, добавил, что если я посмею вас обидеть, то Минерва лично превратит меня в слизь и заставит Малфоя съесть её за обедом, и даже он не сможет меня защитить, но это… несущественно.

Гермиона, не удержавшись, улыбнулась. Маленькой, дрожащей, но всё же искренней улыбкой.

— А что… что теперь? — спросила она тихо, поглаживая кончиками пальцев книгу. — Если блокноты соединили нас… потому что мы подходим друг другу, — Северус неловко кивнул, его все еще дико тяготила мысль, что его, по сути, родственная душа оказалась его ученицей, совсем еще молодой, пусть и совершеннолетней девушкой, — то что они от нас хотят?

— Они не хотят и не принуждают, — Северус интонационно выделил эту мысль. — Они дают возможность, а дальше только пара решает, что делать с тем, что им дано, — продолжить общение и стать чем-то большим, чем товарищи по переписке, или отказаться от всего и просто спрятать блокноты в дальний темный ящик стола. Так что… — он внимательно следил за ее реакцией, — всё зависит от нас. От того, сможем ли мы быть честными не только на бумаге, но и здесь. В реальности. Сможем ли мы отказаться от масок и довериться друг другу.

На какое-то время гостиная снова погрузилась в тишину, каждый обдумывал что-то свое.

— Вы боитесь, Гермиона? — Северус решился заговорить первым и задал мучающий его вопрос.

Гермиона ответила не сразу, но была честна.

— Боюсь. Конечно, боюсь.

Северус, заставив себя не отводить с нее взгляда, хотя очень хотелось уставиться в пол, признался: «Я тоже боюсь. Но… Я привык быть честным с самим собой и хочу быть честным с вами. Я боюсь, и мне до сих пор не верится, что судьба приготовила для меня что-то хорошее, но я так устал от одиночества, что готов рискнуть всем ради призрачного шанса быть принятым».