Мародёры: Три Тишины (гет)

15 сентября 1976 года

Свет в спальне Гриффиндора был мягким, золотистым, словно сквозь медовую вуаль. Лили открыла глаза и сразу поняла — утро позднее. Алиса всё ещё дремала, закутавшись в одеяло с головой, а Марлин где-то бормотала сквозь сон, как будто вела дуэль с преподавателем. За окном тянуло прохладой, и листья на дальнем клёне окончательно пожелтели.

Скоро — двадцать пятое.

Мысль скользнула, как струйка чая по фарфору. День рождения Эла. И она едет к нему.

— Если всё пойдёт по плану, — поправила она себя мысленно, но уголки губ всё равно дрогнули.

Всё лето она работала — по-настоящему. Утренние смены в маггловской кофейне: капучино, круассаны, монотонные улыбки, уставшие пальцы. Позже — короткие визиты к тётушке в Манчестер, где она помогала с садом, и всё ради одного: накопить достаточно, чтобы в сентябре — после всех обязанностей, после начала учебного года — сделать ему сюрприз.

С начала сентября она преподавала Чары и Трансфигурацию — официально, как доброволец от старост. Первокурсники, несколько робких второкурсников… и одна девочка из Когтеврана, что боялась трансфигурировать собственное перо.

Она меняла фунты на галеоны в Лондоне — в последнюю неделю августа. Нервно, с пересчётом трижды. Родители не сразу поняли. Потом… потом отец протянул ей пару дополнительных купюр и только сказал:

— Только пиши. И… пусть он оценит, что у тебя хватило духа на Трансильванию.

Мама всё ещё переживала, поэтому Лили пришлось обратиться за помощью к родителям Алисы. Те, выслушав объяснение и убедившись, что поездка безопасна, сами подписали разрешение. Оформили портал через Министерство — официально, с указанием даты и координат. Всё было как положено: маршрут, безопасность, контроль. Даже Марлин признала, что это «почти по-аврорски».

Сейчас всё было почти готово: билеты, согласованный портал, зачарованная шкатулка с его любимым шоколадом из «Сладкого королевства», и перо — новое, обмотанное лентой.

Лили села на кровать, откинула прядь рыжих волос за ухо и выдохнула. Осталось десять дней. И нужно выбрать подарок. Письмо она уже отправила — не слишком сентиментальное, но достаточно тёплое, чтобы он понял: ей важно быть рядом. Пусть всего на день.

На соседней кровати зашуршала Алиса, приподнявшись на локте:

— Уже утро?.. Мерлин, Лил, ты опять не спала?

— Спала. Просто… думаю.

— Об Эле? — Алиса щурилась, волосы у неё торчали в разные стороны. — Или о том, как укротить драконов Биннса?

Лили усмехнулась.

— Скорее — о подарках и вампирских кланах. И как совместить одно с другим. А ты что бы выбрала?

Алиса задумалась.

— Что-то… простое. Что напомнит ему, что у него есть дом, даже если он среди горных скал. Что-то твоё.

Лили замолчала, поджимая губы. Простое. Но тёплое.

У него и правда давно не было дома…

Алиса приподнялась, слипшиеся пряди упали ей на лицо.

— Сколько времени?

— Почти восемь.

Алиса откинулась обратно.

— Дай мне ещё семь минут на то, чтобы снова захотеть жить.

Лили рассмеялась, достала с тумбочки маленькую коробочку — в ней лежал билет до австрийского порта трансгрессии и сложенная карта Карпат с волшебной меткой: Трансильвания.

— Что это? — спросила Алиса, подсматривая с кровати.

Лили быстро спрятала всё обратно, но не успела.

— Всё-таки едешь? — Голос Алисы стал тише.

Лили села на край кровати.

— Да. Если успею закончить все задания и если... ну, если он всё ещё будет рад меня видеть.

— Будет, — уверенно сказала Алиса, поднимаясь. — Ты бы видела, как он смотрел на тебя, когда ты выходила из зала в конце весеннего бала. Он остался один в коридоре и смотрел на ту самую дверь ещё минут пять.

— Это было полгода назад, — Лили вздохнула. — А летом мы только переписывались. Коротко. Сдержанно. Он работает, что-то раскапывает. Иногда я думаю, он просто… уходит с головой, чтобы не думать обо мне. Или — о себе.

— Или боится. Не тебя. А того, как много ты значишь, — отозвалась Алиса. — Это разные вещи.

— О, Госпожа Эванс планирует экспедицию к романтическому вампиру в горах? Надеюсь, ты взяла чеснок и стальной кинжал?

— Он не вампир, — устало пробормотала Лили. — Он исследователь. Интеллектуал.

— Ещё хуже, — фыркнула Марлин, наконец сев. Белые кудри топорщились во все стороны, как у всполошённого грифа. — Тогда бери с собой чай, одеяло и учебник по защите от ментальных чар. Чтобы не раствориться в его голосе, когда он начнёт цитировать древние тексты.

— Ты чудовище, — отозвалась Лили и улыбнулась. — Спасибо. Правда. Просто… я хочу, чтобы всё было просто. Без подвохов. Один день. Чтобы увидеть, что он — живой, не исчез в этих горах, не растаял под тяжестью знаний.

— Ты говоришь, как будто он призрак, — пробормотала Алиса, натягивая носки.

Лили не ответила. Она сидела, уставившись на коричневую коробку с билетом. Внутри груди что-то дрогнуло — не страх, не тревога. Скорее, та самая решимость, что движет поездом перед обрывом. Когда всё, что ты можешь сделать — только поехать вперёд.

Большой зал гудел голосами, ложками, перьями, крыльями сов. С потолка лениво стекал сентябрьский свет — мутный, приглушённый, с лёгким золотом. Завтрак был в разгаре.

Лили сидела ближе к краю стола, задумчиво мешая чай. Перед ней — тарелка с тостом и конверт. Сова, принесшая его, уже упорхнула, но отпечаток её когтей всё ещё отпечатывался в памяти.

Почерк был аккуратный. Узнаваемый.

Эл.

Она не сразу вскрыла письмо. Сначала сделала глоток чая, потом — разрезала край конверта пальцем. Бумага хрустнула.

— Доброе утро, Эванс, — голос Сириуса возник у неё над плечом так стремительно, будто он материализовался из дыма. — Не возражаешь, если я… просто посижу здесь. Пять секунд. Или семь. Ну, максимум десять.

— Сириус, — не отрываясь от письма, сказала она, — твой интерес к моей личной корреспонденции едва ли случайность.

— Клевета. Я всего лишь утренний патруль добрых намерений, — он ухмыльнулся, усаживаясь рядом. — О, как интересно, у этого письма… такой знакомый пергамент. Неужели это — тот самый тайный поклонник, о котором ходят легенды?

Лили аккуратно свернула письмо, не давая ему прочитать ни строчки.

— Ты знаешь, что существуют личные границы?

— Знаю, что они существуют, чтобы нарушать их с элегантностью.

— Поттер в курсе, что ты играешь в дешёвого детектива?

— О, Поттер одобрил. Даже снабдил меня очками для чтения между строк.

— Тогда сообщи ему: письмо от Эла. Ничего сенсационного.

— Значит, никакой сенсации, — повторил Сириус и прищурился. — А я-то обещал Поттеру подробный отчёт. Придётся ограничиться именем.

Он щёлкнул пальцами, прихватил яблоко с блюда и удалился в сторону, где Питер и Римус уже обсуждали какой-то вопрос с видом разведчиков.

Лили, фыркнув, развернула письмо.

«Лили,

я получил твою открытку. Не сразу поверил, если честно. Ты правда едешь? Сюда? Ко мне?

Если это так — и ты правда появишься здесь — я… я не знаю, что сказать.

Я стал писать меньше, знаю. Прости. Иногда мне кажется, что если я скажу слишком много, это разрушит то, что держит меня здесь.

Но я хочу видеть тебя. Правда. Я хочу, чтобы ты увидела, что между нами всё хорошо. Что я всё ещё без ума от твоего смеха, и как чеснок не отменяет поцелуев.

Я жду тебя.

Эл.»

Лили задержала взгляд на последней строчке. В этих трех словах звучало больше, чем в сотнях прочих.

— Ты вся светишься, — заметила Алиса, подсаживаясь с чашкой кофе. — Или это просто эффект от игнорирования Сириуса?

— Он пытался считать строчки по изгибу бумаги, — усмехнулась Лили. — Жалкое зрелище.

— Впиши это в отчёт о его «работе в поле». МакГонагалл оценит.

С другого конца стола донёсся голос Питера:

— …говорю вам, это правда. Троюродная сестра моей мамы работает в лавке под Хогсмидом. Они начали свозить маггловские книги в Мунго. Якобы для «проверки содержания».

— Проверки на что? — Римус приподнял бровь.

— На потенциально подрывные идеи, — Питер понизил голос. — Или просто чтобы держать под контролем. Говорят, оттуда пришёл новый приказ. Какой-то отдел… не знаю. Кто-то из маггловского сектора, но теперь под юрисдикцией авроров.

Сириус, вернувшийся к столу, фыркнул:

— Авроры интересуется маггловской фантастикой? Что дальше — контроль за вкусами в музыке?

— Если они изымут записи Элтона Джона, я подам в отставку из общества волшебников, — заявила Марлин, налив себе тыквенного сока. — И перееду жить к мандрагорам. Они хоть от сердца орут.

Лили свернула письмо и спрятала в мантию. Внутри всё ещё пульсировала теплая дрожь — от слов Эла, от его «я жду тебя». Но она чувствовала, как на этом фоне сгущается что-то ещё. Пока едва уловимое.

Аудитория Защиты была прохладной — в ней всегда пахло пергаментом, древесиной и кофейной гущей. Профессор Островский не любил жару. Говорил, что в перегретом воздухе тускнеет мысль.

Сегодня он стоял у окна, задумчиво наблюдая, как облака плывут над башнями замка. Его силуэт — прямой, выверенный — будто вписывался в геометрию витражей за спиной.

— Доброе утро, — произнёс он, не оборачиваясь. — Садитесь.

Класс замер. Перья перестали скрестись по полям, тетради открылись. В первом ряду кто-то шепнул «он опять в философском настроении». Кто-то — «опять заставит думать».

— Сегодня, — сказал он, обернувшись, — вы не услышите заклинаний. Зато, надеюсь, услышите себя.

Он прошёлся между рядами, жестом привлекая внимание.

— Ваша задача — выбрать исторический конфликт, в котором магия перестала быть инструментом защиты и стала оружием страха. Обсудите границу. Где она проходит? Когда мы защищаем, а когда нападаем под видом защиты? И кто решает, с какой стороны стоит правда?

Пауза. Он склонил голову.

— Тема: «Страх как оправдание. Этика щита и меча». Полчаса. Работаете в группах.

Стук стульев, движение. Лили обернулась. Алису увели на другой конец класса Рэйчел с Когтеврана, а к ней подошли Марлин, Рэйвен О’Брайен и высокий пуффендуец с серьёзным лицом.

— Колин Вэйр, — кивнул он.

— Лили. Это — Марлин, а это Рэйвен. Тема знакома?

— Да. Думаю, мы могли бы взять случай в Альпийских землях — 1873 год. Там один родовитый маг провозгласил, что превентивная атака — лучшая защита. Его последователи сожгли деревню магглов «в целях сдерживания».

— Звучит радостно, — буркнула Марлин. — И подходит под нынешние тенденции.

Лили поджала губы:

— Обсудим, почему защита превращается в страх? И кто этим пользуется?

— Потому что страх — это валюта, — отозвалась Рэйвен. — Чем больше страха, тем проще управлять. Чем больше контроля — тем сильнее кажется порядок.

— Но тогда всё превращается в войну, — тихо сказала Лили. — Когда ты нападаешь первым, потому что боишься, что на тебя нападут — это уже не защита. Это паранойя.

— Или стратегия, — бросила Марлин.

Колин молчал, затем добавил:

— У меня летом пропал родственник. В Венгрии. Он жил с магглами. Я не говорю, что это связано. Но иногда страх — это не метафора.

Это письмо, которое не приходит.

Лили замерла. Конверт от Эла всё ещё был у неё в кармане. Она вдруг ощутила, насколько хрупка грань между «всё в порядке» и «его больше нет».

— Давайте напишем, — предложила она тихо. — Наш пример. С разными точками зрения. И пусть вывод будет… не окончательным. Потому что иногда граница не там, где мы думаем.

Они кивнули. Работа закипела. Страницы заполнялись. А профессор Островский проходил мимо, не останавливаясь, но задерживая взгляд на каждом.

— Время, — произнёс профессор Островский, не повышая голос. — Отложите перья. Группы, по очереди. Кратко. Только суть. Я хочу услышать, как вы думаете.

В первом ряду поднялась рука — Фабиан Пруэтт из Гриффиндора, в паре со слизеринцем по фамилии Парк. Он выглядел чуть нервно.

— Мы… выбрали случай в Ирландии. Конфликт между двумя магическими родами — один призывал духов стихий для защиты своей земли, второй применял запрещённые заклятия, прикрываясь тем, что «предупреждён — значит защищён».

— Вывод — страх был с двух сторон. Но именно страх заставил одного из лидеров вызвать Пожирателя духов. В итоге — вся долина обратилась в пустошь.

Островский кивнул, не перебивая.

Далее выступили когтевранцы — девочка с вьющимися волосами по имени Эвелин и её напарник, Рассел.

— Мы выбрали дело 1915 года — немецкий маг, который разработал сеть артефактов для массовой магии. Сначала — чтобы остановить темного волшебника, но потом — чтобы «превентивно» зачаровывать целые деревни, не дожидаясь угрозы. Люди исчезали. Он оправдывался тем, что «чувствовал приближение угрозы».

— Очень чувствительный, — тихо пробормотала Марлин.

— Главное — он получил Орден за вклад, — добавила Эвелин. — А спустя 30 лет об этом перестали писать.

Следом вышли Гидеон Пруэтт и Лайза Макмиллан. Он говорил, она держала руку у него на запястье — словно сдерживала.

— Война на Балканах, — сказал Гидеон. — Один аврор спас целую деревню от проклятого леса. Но потом его начали звать снова и снова — в другие регионы, где «могла» возникнуть угроза. Он привык, стал применять магию на упреждение. Трое детей умерли от рикошета... Он больше не работает в отделе. Живёт в изоляции. До сих пор верит, что действовал правильно.

Голос у него был сдержанным, но под ним ощущалось напряжение.

Наконец, очередь дошла до группы Лили. Колин рассказал про случай с альпийским магом и поджогом деревни. Рэйвен попыталась разобрать, где именно в его действиях закончилась защита. Марлин вставила пару колких замечаний, но по сути — точных. Лили подвела итог:

— Мы решили, что страх не всегда плох. Он может быть сигналом. Но когда он становится оправданием для силы — даже для магии защиты — всё рушится.

Магия, которая вырастает из ужаса, разрушает и того, кто ею владеет. Особенно, если человек убеждает себя, что «не было другого выхода».

После их выступления в классе повисло напряжённое молчание. Островский молчал дольше всех. Он стоял у окна, будто бы снова наблюдая за облаками.

И только когда все взгляды повернулись к нему, он повернулся — медленно, словно каждый поворот плеч был частью какого-то более глубокого жеста.

Он посмотрел на Лили — и вдруг сказал:

— А теперь — одна история от меня.

Профессор Островский выждал, пока стихнет последний голос. Некоторое время он просто стоял у окна, сложив руки за спиной, будто взвешивал сказанное. Потом повернулся к классу, и взгляд у него был уже другой — не изучающий, задумчивый.

— Вы привели много примеров. Точные, глубокие. Страшные.

Но один, пожалуй, самый очевидный, никто из вас не назвал.

Он подошёл к кафедре, опёрся ладонями о край стола.

— Геллерт Гриндевальд.

Шорох пробежал по классу, словно кто-то задел струну. Несколько учеников напряглись. Кто-то зашептался, кто-то застыл.

— Один из самых талантливых магов своего поколения. Блестящий теоретик. Стратег. Он тоже говорил о защите. О порядке. О контроле. Он утверждал, что действует ради всеобщего блага, — что если «мы не возьмём власть, то магглы нас уничтожат». Что страх нужно превратить в силу. Знакомо, так ведь?

Он склонил голову, прищурившись.

— Гриндевальд начинал с обещаний. Продолжил — провидческами речами. Завершил — войной и тюрьмой. Но самое опасное в нём было не проклятие.

А обаяние. Он убеждал, выбирал старые рода. И предлагал им не просто власть — а роль в истории.

Он сделал короткую паузу.

— Это не просто абстракция. Я видел это.

Класс замер. Даже Марлин, её перо застыло у самых губ.

— Это было в двадцать восьмом году. Зима. Восточная Сибирь. Высокий берег Байкала. Старый дом, стоящий на границе. Туда нельзя попасть, если ты не носишь в крови то, что раньше называли «чистой магией».

Место, где жила моя семья.

Вы, наверняка, слышали слухи, что я из рода Распутиных.

И это правда. Моей бабкой была Прасковья Распутина — волшебница, которая могла одним взглядом остановить дуэль. Умная. Жёсткая. Старая.

Островский сделал паузу. Кто-то сдержал дыхание. Сириус Блэк сидел молча, не шевелясь, но глаза его смотрели прямо на профессора.

— В тот вечер пришёл Гриндевальд.

Один. Только с тенью за спиной. Без дуэли, без насилия — он пришёл с предложением. Словами.

Он сказал тогда: «Ваш род — сильный. Вас уважают. Если вы пойдёте со мной, пойдут другие. Вы станете опорой нового мира.»

Он выдохнул — мягко, спокойно.

— Бабка и отец выслушали. Помолчали. А потом сказали: «Мы не играем в богов. Даже если не любим грязнокровок — это не даёт нам права решать, кто достоин жить». Они ему отказали.

Он перевёл взгляд на дальнюю парту, будто вспоминая не класс, а тот самый тёмный зал с бархатными шторами и огнём в печи.

— А старшая сестра отца — Варвара — просто направила палочку и сказала: «Убирайтесь». Он ушёл. Вежливо. Почти учтиво. Но перед уходом — прошептал заклинание. Не громко. Почти ласково.

И я до сих пор помню её крик. Мне было три. Я сидел под столом и держал игрушку — деревянного коня. Я даже не заплакал тогда. Просто смотрел.

Он на мгновение прикрыл глаза, затем открыл и сказал твёрдо:

— Она не умерла сразу. Но с тех пор никогда не разговаривала. Не открывала рта. Не держала палочку. Только смотрела. И с того вечера я знал — что харизма и страх в одном флаконе — самое страшное оружие в мире.

Он задержал взгляд на Сириусе. Тот всё ещё не двигался.

— Фамилии не выбирают. Но можно выбрать — что с ней делать. Моя — связана с призраками. Но мы — это не герб. Мы — это решение.

Он выпрямился, голос снова стал ровным, почти деловым.

— На сегодня всё.

Никто не шелохнулся. Только после нескольких секунд стулья начали скрипеть, книги закрываться, перья — исчезать в сумках. Но тишина тянулась ещё долго.

Ученики начали выходить из класса. Гидеон, Марлин и Колин обсуждали что-то вполголоса, переглядываясь. Питер проскользнул мимо двери, словно надеялся избежать любого взгляда. Даже Сириус, обычно не спешащий, вышел первым.

Лили собирала тетради дольше всех. Перо упало, и она наклонилась за ним чуть медленнее, чем нужно. Когда поднялась, профессор всё ещё стоял у окна, будто ничего не заканчивалось.

Она неуверенно подошла.

— Профессор?

Островский повернулся. Лицо у него было спокойное, как всегда. Но взгляд — чуть мягче.

— Да, мисс Эванс?

— Спасибо… за рассказ.

Он кивнул, не сразу.

— Большинство людей думают, что важные выборы делаются на дуэли. Или на публике. На самом деле — чаще в тишине. На кухне. В спальне. В доме, куда никто не заходит. Именно там человек решает: быть собой или тем, кого от него ждут.

Лили чуть кивнула.

Она вышла из класса, придерживая конверт в кармане, будто тот вдруг стал легче.

Островский остался у окна. Его отражение в стекле смотрело не на учеников, а куда-то дальше — в старый снег, которого здесь не было, и в ту тишину, где решаются судьбы.

Вечер в спальне был непривычно тихим. Алиса лежала поперёк кровати, закинув ноги на подушку, и перечёркивала в блокноте список дел. Марлин сидела на подоконнике с чашкой какао и шуршала страницами старого «Придиры». Лили вытерла руки полотенцем — запах лаванды после зелий всё ещё держался на коже.

— Думаешь, он сразу обнимет тебя или сначала притворится, что совсем не скучал? — спросила Марлин, не отрываясь от журнала.

— Притворится, — сказала Лили. — Но выдаст себя глазами. Как человек, который боится признаться, что ждал.

— Это даже мило, — заметила Алиса. — Страшно сказать вслух, но невозможно скрыть.

— Мило — до тех пор, пока не затянется на годы, — хмыкнула Марлин.

Они смеялись негромко, устало. В воздухе висело странное облегчение — будто после грозы. И в то же время — тонкое, как нить, напряжение, о котором никто не говорил вслух.

Где-то в коридоре захлопнулась дверь.

Затем — быстрые шаги.

Затем — голос. Сначала неразборчивый, потом — яснее:

— Эй… кто-нибудь видел Мэгги? Она не вернулась после зельеварения.

Девочки замерли.

— Мэгги? — переспросила Алиса.

— Когтевран, пятый курс, — сказала Лили. — Мы пересекались в библиотеке.

Голос в коридоре стал громче. Уже панический.

— Я говорю, её нет в спальне! Никто её не видел с обеда! И она не оставила записку, ни слова…

Шорох. Стук двери. Кто-то выбежал. В коридоре — уже несколько голосов.

Марлин медленно встала, поставив чашку на подоконник.

— Может, она просто задержалась в библиотеке, — сказала она, но слишком тихо.

— Зачиталась и потеряла счёт времени, — добавила Лили.

Из коридора донёсся приглушённый крик. Не истеричный, но острый — как треск стекла в тишине.

— Нет, — сказала Лили уже твёрже. — Что-то не так.

— Пошли, — бросила Алиса.

Лили схватила палочку. Сердце застучало чаще.

Пропасть, которую она всё утро отгоняла мыслями о портале, о письме, — наконец разверзлась.

— Её действительно нет, — говорила первая. — Мы обыскали спальню, ванную, библиотеку… Она не взяла палочку. Не взяла перо. Её просто нет.

— А вы точно не ссорились? — спросила Алиса, осторожно, но строго.

— Нет! — выкрикнула вторая. — Мы вообще почти не разговаривали сегодня! Она… она была нормальной. Тихой. Всё как всегда.

Лили подошла ближе.

— Мэгги — Мэгги Синклер? У неё светлые волосы и всегда с собой фиолетовая закладка?

— Да… — девушка всхлипнула. — Именно.

— Она сегодня была на зельях, — медленно произнесла Лили. — Я видела, как она выходила из подземелий. Одна.

Марлин уже стояла у перил и вглядывалась вниз. Снизу доносился слабый гул — голоса, шаги, грохот чьей-то книги, упавшей с лестницы. Обычные звуки. Но в них теперь было что-то фальшивое.

— Никто из преподавателей ещё не знает? — спросила Марлин.

— Может, она просто ушла в пустую аудиторию и уснула там, — неуверенно сказала когтевранка.

— Ну нет, — отрезала Марлин. — Кто ходит без палочки?

Лили вдруг вспомнила: в тот день, когда она возвращалась из совятни, отпустив сову к Элу, Мэгги шла мимо. На секунду замерла, встретилась взглядом — будто хотела что-то сказать. Но лишь опустила глаза и пошла дальше.

И теперь это молчание казалось важнее любых слов.

— Нужно идти к профессору Флитвику, — сказала Лили. — Или к МакГонагалл.

— Не стоит поднимать тревогу, пока не уверены, — отозвалась Алиса, но уже без твёрдости в голосе. — Но… ты права.

Марлин вздохнула:

— Ладно. Пошли. Только тихо. Если это игра — пусть так. Но если нет…

Она не договорила.

Лили взглянула на Алису. На Мэгги это не похоже. Она из тех, кто всегда всё проверяет: сидит на первом ряду, переписывает конспекты. Исчезать ради шутки — не в её стиле.

Флитвик оказался в коридоре на пятом этаже — возвращался из библиотеки с кипой книг подмышкой. Увидев учащихся, собравшихся у лестницы, он поднял брови:

— Что за сбор?

Лили шагнула вперёд. Голос у неё был ровный, но чуть глуше обычного.

— Профессор. Пропала ученица. Мэгги Синклер. Её не было в спальне, в библиотеке, ни в одной из аудиторий. Подруги говорят, что она не брала с собой ни палочки, ни сумки.

Флитвик замер. Затем кивнул — коротко, резко.

— Идём. К заместителю директора.

Марлин бросила взгляд на Лили.

Макгонагалл находилась в своём кабинете. Когда они вошли, она писала пером, склонившись над бумагами. Услышав шаги, подняла глаза. Только увидев выражения на их лицах, она отложила перо.

— Что случилось?

Флитвик заговорил первым — кратко, по сути. Макгонагалл слушала, не перебивая. Только в конце глубже втянула воздух.

— Я займусь поиском. Флитвик, позовите Хорнса. Пусть проверит все вылеты из замка. Островский — на контроль башен. И приведите старост всех факультетов.

— Простите, — тихо сказала Лили. — А что, если… это не просто случайность?

Макгонагалл посмотрела на неё прямо. Линия рта у неё дрогнула, но она взяла себя в руки.

— Мы пока ничего не знаем, мисс Эванс.

Сзади появился профессор Островский — тихо, как тень. Он стоял в дверях, и казалось, услышал всё.

Он смотрел на Макгонагалл. Она — на него. Между ними была пауза. Потом он тихо произнёс:

— Началось. Они пришли… в Хогвартс.

В комнате стало особенно тихо. Не от страха — от осознания.

Как если бы кто-то тихо сказал: «Мы больше не дома».