Софья. Софи. Соня. Сонечка (гет)

Вслед за Николенькой уехали и Сонины тревоги. Вскоре всё вернулось на круги своя, словно юный князь никогда и не сватал панну Курагину, а слабость его деда к майорату никогда не грозила Ростовым бедностью. Утратили часть своей обычной, естественной мрачности и Лысые Горы, будто освещённые приближающимся освобождением Сони, ведь и в самом тёмном погребе становится не так страшно, стоит нащупать в соломе обронённые ключи. Удастся ли вырвать из имений Болконских недостающую сумму, чтобы выкупить родное поместье Ростовых немедленно, или придётся год-другой пожить в Михайловке — Николя в любом случае не позволит ей состариться в разлуке с Отрадным. Её доверие к человеку, который и сам недавно признал, что не давал ей поводов серьёзно относиться к его обещаниям, даже ей самой казалось слегка безрассудным, однако Соня была убеждена, что усилия её любимого кузена всегда окупаются, тем более Николай с самого отъезда племянника сделался просто неутомим. Он пропадал в Москве, а воротившись к Рождеству уже из Смоленска с каким-то купцом, писал и получал по дюжине писем каждое утро, чуть ли не через день ездил к стряпчему, приглашал на обеды их разорившегося соседа Григория Григорьевича, а потом часами уговаривал его в своём кабинете выкупить в долг имение родителей.

Николай и раньше отлучался даже на месяцы, однако прошедшая буря сблизила их, привычка быстро пустила корни, и Соня переносила его отсутствие куда тяжелее, чем прежде. Она не хотела больше быть для него лишь троюродной сестрой, которая в благодарность за его фамильную щедрость к ней возложила на себя обязанности его экономки, а обращение Софья теперь наводило на неё тоску. А если Николай, потеряв надежду добиться её согласия, забудет, что, ко всеобщему удивлению, после их объяснения звал её только Соня…

Впрочем, Николай и не думал отчаиваться, даже совершенно не зная, как подступиться к невесте, хотя его растерянность и пытливые взгляды, которые он исподтишка бросал на неё, Соня бы не променяла даже на самые изысканные ухаживания. В сотни, в тысячи раз чаще она сама силилась угадать его чувства, намеренья, но ликование так и клокотало в её груди, когда очередь ускользать, как в игре в горелки, выпадала ей. А играть было мучительно приятно, тем более противник ей поддавался.

За день до святок вечером разыгралась метель, и Соня молилась, чтобы непогода не застала её кузена в дороге, или он остался ночевать у Григория Григорьевича. Ночь стояла безлунная, звёзды не пронзали темноту, но Николай и без единой свечи видел, как сияли глаза выбежавшей к нему Сони. Для него не существовало ни единой причины, по которой он, вернувшийся победителем, не мог обнять женщину, которая любила его и которую он желал обнять. Она ждала его, её вопросы дребезжали от нежности, все спали, так разве это не был его прямой долг? Но она отскочила от него, едва он коснулся её рукава.

― А, вы здесь? Я едва вас шубой не зашиб, в темноте померещилось, что вы дальше стоите, ― засмеялся он вместо того, чтобы возмутиться, отчего это Соня шарахается от него? Разве он не признался ей, что он дорожит её уважением? Разве его поведение не было безукоризненным, разве он позволял себе вольности в отношении кузины, замершей перед ним, словно крепостная девка, которая страшится господских посягательств на её честь?

Это грубое сравнение, порождённое гневом, странным образом успокоило его. Дворня была собственностью его племянника, мадмуазель Луиза могла попросить расчёт и подыскать себе менее распутного хозяина, если бы граф Ростов проявил к ней интерес, а вот Соне было некуда идти, и сколько бы земель и особняков у него не отобрали, откуда бы его не выгнали, она всё равно останется в его власти и вынуждена будет мириться с любыми его притязаниями. Он вдруг почувствовал себя умилённым беззащитностью Сони перед его своеволием и зарёкся впредь её смущать. Милосердие ведь самый достойный спутник силы.

Каким бы добрым ни был Николай в тот вечер и после, кутаться в титул графини, словно в оставшуюся после Марьи пелеринку, по-прежнему казалось ей унизительным, однако когда сильно заскучавший без Николенки Андрей вспомнил о своём друге, Соня поймала себя на неестественной для женщины без матримониальных планов мысли:

― Боже, зачем я поддакивала Николеньке? Что же мне ему сказать, если я выйду за Николя? Заявлю, что тот влюблён в меня всю жизнь, как он сам и утверждает, что он плакал и умолял меня выйти за него? Скажу, что пожалела своего милого кузена, но до конца дней своих буду горевать по князю Андрею? Или же соврать, что я выманила нашей беседой свою любовь и затравила её, как лису? Не легче ли написать ему правду в письме и уповать на его доброту, тем паче он скоро будет счастливо женат. Хотя зачем я перебираю способы, как оправдать нашу свадьбу в глазах Николеньки, если никакой свадьбы не будет? ― удивлялась сама себе Соня, но тут же решила, что она не может ручаться за себя, живущую не в Лысых Горах, за незнакомцев просто непринято ручаться. Честно ли клясться, что заточённые в мешок крохотные невзрачные зёрна никогда не превратятся в побеги, никогда не вырастут в половину человеческого роста, никогда не зацветут, упав в почву? Честно ли ей обещать, что она продолжит оплакивать свою безликость для Николая и вновь оттолкнёт его, когда Лысые Горы не смогут насылать на неё уныние и давить в ней жизнь?

Рождество прошло на редкость приятно. Графиня лениво ворчала, дескать, как первые богачи губернии они обязаны были дать роскошный бал и пригласить на неделю-две, а лучше три столько гостей, чтобы имение просто лопалось от людей, но Соне почти траурная обособленность их семейства от местного общества пришлась по вкусу. Не посчитала бы она лишним в Лысых Горах на святках разве что Николеньку с женой, домашних ей было вполне достаточно. Да и когда она, сев расчерчивать расходную книгу, отыскала в своих старых записях, во сколько тысяч обошлась Ростовым их хлебосольность в прошлую зиму, то ещё раз убедилась в том, что они не зря встретили праздник в самом узком кругу. Чем меньше они будут тратиться на приёмы в Лысых Горах, тем раньше смогут устроить пир на весь мир в Отрадном в честь их новоселья. Если бы откровенность Николая касательно его планов и завещания старого князя не подразумевала, что Соня должна хранить всё в тайне, она бы уже давно замордовала домашних своим восторгом, потому как каждая её мысль стремилась к Отрадному, будто мошки к мёду. Даже теперь, когда ветер срывал снег с подоконника, ей думалось, что он донесёт пару снежинок к крыльцу её дома.

Кто-то хлопнул вдалеке дверью, одной, второй, третьей… Горничная проверяла, не скрипят ли двери в пустовавших гостевых комнатах? Карандаш взвизгнул у линейки вместо утихомиренных прислугой дверей. Ещё стук, ещё, грифельная линия опять рассекла страницу пополам. Сзади подкралась стужа ― Соня обернулась к ней.

― Лиза? ― на пороге стояла дочка Наташи и Пьера в мокрых ботинках, с которых текла вода.

― Наконец-то я вас нашла! А то дядя Николя не велел вас беспокоить, но я же вам не очень мешаю? ― с надеждой спросила девочка, как почудилось Соне, одновременно бледная от усталости и разрумянившаяся с мороза.

― Нет… ― отложила линейку Соня и закрыла тетрадь, словно насмехавшуюся своей упорядоченностью над нелепостью появления племянницы в Лысых Горах. ― Откуда ты здесь? Ты с мамой приехала?

― С мамой, с девочками, с Петей, ― положила голову на плечо Сони Лиза. ― Мы почти не останавливались, только раз на почтовой станции, меня до сих пор трясёт. Мама говорила, что надо ехать в Петербург, я обрадовалась, что мы едем к папеньке, но оказалось, что сначала мы едем сюда. Нет, по вам я тоже скучала, не думайте. Просто я ничего не поняла, мы в такой спешке собирались, даже мою ночную рубашку забыли, представляете?

Соней на мгновение завладело дурное предчувствие, как боль от вошедшей в палец иглы, но оно тут же отступило, когда она напомнила себе, о ком шла речь. Это степенного человека вот так внезапно пригоняет к родне лишь беда, а Наташа, послушная своим капризам, могла просто заскучать в обществе нянек и маленьких детей. И как бы отворачиваясь от своей старшей догадки, Соня принялась прикидывать, в какие хлопоты выльется порыв её сестры, где разместить Наташу с шестью детьми, стоит ли селить детей рядом или девочки опять будут играть в коронацию ночью.

― У Наташи есть две совсем новые рубашки, думаю, тебе подойдёт, ― ростовские черты и правда словно пожирали черты любой другой семьи, а посторонний сумел бы отличить Наташу от Лизы, лишь заучив, что маленькая Безухова это чуть более высокая и широкая копия её смоленской кузины.

― Ой, а это не подарок на Рождество, Наташа на меня не будет сердиться?

― Нет, что ты… Нет, не будет сердиться, ― уточнила Соня, пытаясь сбросить с себя рассеянность. ― А со своим рождественским подарком она тебя познакомит, а ещё заставит вас всех голосовать, какое имя из её списка лучше выбрать.

― Вы взяли второго попугая? ― оживилась Лиза.

― Кошечку, котёнка, ангорская⁽¹⁾ порода, очень красивая с белоснежной шёрсткой, светлые глаза, знаешь, даже не верится, что она не откуда-то с Севера, а из Турции, ― улыбнулась Соня, отодвигая своё кресло от стола и зовя девочку посидеть с ней.

― А я успела для Наташи взять жёлуди из шёлка, мы с Шарлоттой Георгиевной пошили, ― взгромоздилась на колени к тёте Лиза. ― Шарлотта Георгиевна думала, что мне будет скучно, но мне наоборот понравилось.

― Рукодельница, ― Соня спросила бы ещё, жёлуди уже спелые или ещё зелёные, приехала ли Шарлотта Георгиевна с Безуховыми, но в дверях появился как-то неестественно выпрямившийся, вытянувшийся Николай.

― Лиза, оставь нас, ― просипел он, будто его ледяной тон простудил ему горло.

― Но тётя Софи говорит, что я ей не мешаю… ― протянула девочка, заглянув в лицо Сони, словно переспрашивая, правда ли это ещё.

― Лиза, иди к матери! ― нетерпеливо приказал ей Николай.

― Николя, успокойтесь, прошу вас, ― вступилась Соня. Неужели он гнал племянницу прочь, только чтобы всласть побранить её мать? Толку распекать Наташу, если она уже приехала, тем более ни дети, ни их гувернантки, ни сама Наташа точно так же, как и старая графиня, ничего в его ухищрениях не поймут.

― Мы что уже уезжаем? Зачем мы вообще приехали, если можно было сразу ехать в Петербург? Маменька ничего не объясняет, ― насупилась Лиза, обиженная разом на всех взрослых за молчание матери.

― Лиза, не спорь, пожалуйста, ― попросил Николай, с жалостью, предназначенной для сидевшей у неё на коленях племянницы, смотря на Соню.

Лиза спрыгнула на пол и, поскользнувшись на своих же следах, подбежала к дяде.

― Я устала, я не хочу в карету, я не хочу уезжать!

― Не поедешь, никаких карет, ― смягчился Николай, уж больно близко подошла к нему Лиза, уж больно близко она поднесла ему свою грусть. ― А теперь уходи.

― Так мы остаёмся в Лысых Горах до конца зимы?

Если нужно было угомонить Наташу, это всегда ложилось на плечи её тетушки: не получалось у бывшего эскадронного командира повелевать кем-то с маленькими дрожащими губками и моментально увлажняющимися ресницами, тем более любимой дочерью, но Соня не пришла на помощь кузену ― её отвлекло выражение скорбной усталости на его лице. Той самой усталости, что состарила его на пятнадцать лет, когда он читал ей завещание, усталость не от прошлого и настоящего, а от будущего, усталость от сознания своей обречённости…

― Отец, в чём дело? ― поинтересовался ворвавшийся Андрей, нарочно пытавшийся говорить как взрослый, сдавливая свой ещё совсем мальчишеский голос. ― Что происходит, почему в доме такой переполох?

― Лизавета, ступай. Дай нам поговорить, ― под канонаду вопросов сына сухо произнёс Николай, всё же не сдержав вздоха. ― Ступай.

Андрей умолк, Лиза обернулась к Соне, ища в ней уверенность, определённость, как моряк ищет среди бесконечных волн хоть кромку земли.

― Лиза, пойдём со мной, пойдём, ― вдруг увёл за собой их маленькую гостью Андрей.

Что понял этот ребёнок, чего не поняла Соня? Нет, это просто воспитание и уважение к отцу и тёте побороли его любопытство, Соне надо было гордиться Андрюшей, а не провожать его таким растерянным взглядом. После того, как закрылась дверь, наступила такая глухая тишина, что ей немедленно захотелось услышать хотя бы себя, пускай дети могли ещё не отойти достаточно далеко, чтобы у них пропал соблазн подслушивать:

― Почему вы не велели позвать меня? К чему такая таинственность?

― Пьера арестовали две недели назад, ― ответил Николай. ― В столице был бунт. Цесаревич отрёкся от престола, императором объявили Николая Павловича, против него пытались поднять мятеж. Всё обошлось, но Пьера с остальными заговорщиками взяли под арест. Я знал, что эти разглагольствования по тёмным углам ни к чему хорошему не приведут, но чтобы вот так! У него полмиллиона в год, скучно ему что ли было? Чем его-то правительство обидело? Мало того, что его самого будут судить, он ещё и этого мальчишку погубил.

Новости об отречение цесаревича, восстании, заговорщиках, Пьере в тюрьме пронеслись мимо Сони, будто выпущенные неловким стрелком пули, пока в груди не засаднило от упоминания мальчишки, которого она доверила Пьеру ― доверила погубить?

― Где Николенька?

― Тихон его в Ярославль повёз. К отцу, ― арест друга пробудил в Николае сентиментальность, иначе бы он не прибавил эту душещипательную подробность.

― Правильно, в Ярославле его не станут искать, пусть пока там схоронится, ― будто бы с облегчением согласилась Соня, ощущая, как бесплотная горничная затягивает ей на пять лишних дюймов корсет, так трудно ей стало дышать.

― Соня, ― Боже, их всего двое в библиотеке, отчего он так многозначительно обращается к ней? Отчего бредёт к ней? ― Там, говорят, много сотен, если не тысяч человек погибло, и чернь, и бунтовщики, и солдаты… Мы с вами ни в чём не виноваты, он сам. Сам, ― повторил он как заклятие.

― Зачем вы мне это говорите? ― раздражение согрело бы её заиндевевшее нутро, но она не сумела рассердиться на то, что Николай пустился в описание ужасов бунта, когда они ещё не решили, чем помочь Николеньке.

― Его застрелили, ― Николай медленно опускается рядом с ней на пол, будто это его самого застрелили, ― не знаю кто, там уж не разобрать.

― Застрелили? Он мёртв? ― одно часто подразумевает другое, однако на всякое правило найдётся своё исключение, так почему бы Николеньке не стать этим исключением, в конце концов?

― Тихон сказал Пьеру, что наш… ― Николай запнулся, ― что он не мучился.

― Нащего шаколика Гохподь азу прибал, вудьте покойны, Пёт Кириич, ― перебил Тихон ненавистного ему графа Ростова, даже в загоревшемся воображении Сони не изменяя себе.

― Он уж год или два был с ними. Его предупреждали, он знал на что идёт. Сонечка, я вас умоляю… он сам выбрал свою судьбу, бедовый он был! ― с жаром заговорил Николай, сжав подлокотники её кресла, словно шанс убедить её в чём-то у него был, только пока она не попыталась подняться на ноги. ― В этот раз бы остался у нас, так в другой бы поехал. Так оно и лучше, что его сразу убили. Подумайте, его дед был любимцем императрицы, отец герой войны, а он кто? Смутьян, изменник. Останься он жив, ему одна дорога была ― на эшафот, если бы он ещё дожил до казни с его-то здоровьем, а мог бы и руки на себя наложить в камере. Может, он не дожил месяц-другой, но зато умер дворянином, князем, а не преступником. Имя семейное запятнать не успел, кто теперь с покойника спросит-то? Соня, да их всех перевешают, титулов лишат, имений, я не знаю, на что Наташа рассчитывает, упрашивая меня ехать в Петербург.

Перед её разглагольствующим кузеном ― он что-то и сам чуть раньше говорил о разглагольствованиях или нет? ― словно повисла бледная завеса, как для представления с волшебным фонарём⁽²⁾, и на ней Соня видела Николеньку на белом ровном снегу с кровоточащей сургучной печатью в центре лба, куда она его поцеловало на прощание, а рядом копошился Тихон с двумя одеялами. Ну пусть, в соседней могиле от героя войны князя Андрея Болконского его не станут искать, потом всё забудется, а вот Пьеру не повезло. Он и из Москвы в начале войны не уехал, а стоило ехать в Ярославль, как и теперь.

― Так Наташа хочет поехать с вами, а детей здесь оставит? ― попробовала Соня уцепиться хоть за что-нибудь подвластное ей. Даже её Николя не знал как вызволять Пьера, то она по крайней мере присмотрит за его детьми и выучит с ними «Дуб и Трость»⁽³⁾, например.

― Не знаю, младшая совсем младенец, наверное, её придётся взять. Лучше бы и Наталья осталась в Лысых Горах, от неё никакого проку в Петербурге не будет. Я бы один поехал, но она тут вам житья не даст, вас с ума сведёт и себя заодно, и так рыдает всё с матушкой. Или всем нам лучше ехать… я за тебя страшусь, ― он провёл ладонью по её голове, хотя ему, похоже, мешали её косы. Смешной, неужели он думает, что она, управляясь с четырьмя детьми, не управится с десятком? ― Пожалуйста, я прошу, ты его на площадь не гнала, и я не гнал, он сам полез. Не казни себя, на роду ему так было написано. Суждено ему было умереть, понимаешь? Проснулся бы он в день бунта у нас, ну за ужином бы костью подавился.

― Я пойду, ― поднялась Соня, указывая в сторону, словно сомневаясь, понял ли её кузен, что именно она собиралась сделать, ― надо распорядиться про спальни. Лизонька, бедняжка, через час с ног валиться будет, и с Наташей надо поздороваться, маменьке капель дать…

Она сделала несколько шагов прочь из зачумлённой библиотеки, мечтая спуститься на первый этаж и обнаружить, что в доме по крайней мере ничего не переменилось, лестница осталась на своём прежнем месте, окна никуда не переползли, но до неё наконец докатилось осознание, что Николенька мёртв не только в лысогорской библиотеке ― он был мёртв и в гостиной, и в её спальне, и в парке. Он был мёртв в Петербурге, куда он окончательно решился ехать после ссоры из-за Тихона, он был мёртв в Ярославле, где похоронили его отца, он был мёртв и под Варшавой в маленьком поместьице, в котором его ждала невеста. Не осталось ни на земле, ни под землёй убежища, где он бы ещё был жив, ещё бы неуклюже рассуждал о справедливости, хотел кому-то что-то доказать, стеснялся преданности старого крепостного, боготворил панну Курагину или считал, что одной старой деве приживалке было предначертано заменить ему мать.

― Нико… ― зашлась рыданьями Соня, согнувшись пополам и не веря, что когда-нибудь остановится.

― Я здесь, ― прижал её к своей груди Николай, и она повисла на нём и позволяла баюкать себя, но она звала не его.

1) Своим названием эта порода обязана византийскому городу Ангора, сейчас известному как Анкара. Завезена в Европу из Турции в XVI веке, хотя некоторые исследователи предполагают, что эта порода появилась в Европе ещё во времена Крестовых походов.

Вернуться к тексту

2) Проекционный аппарат, распространённый в XVII-XX веках. Использовалось в том числе и для развлекательных целей, когда на белое полотно или стену проецировали изображений призраков, чудовищ и тому подобных паранормальных существ.

Вернуться к тексту

3) Басня Ивана Андреевича Крылова, впервые опубликована в 1804 году. По сюжету Дуб снисходительно жалеет маленькую ничтожную Трость, говоря, что она зашатается при любом ветре, на что Трость отвечает, что Дуб не перенесёт сильную бурю и сломается, когда она лишь нагнётся, что в финале и происходит.

Вернуться к тексту