Мертвец (гет)

POV Гермионы

— Герм, может, ты все-таки останешься, — робко и расстроенно спрашивает Кетти.

Я качаю головой.

— Джордж для меня много важнее Поттеров, а это слишком удобный случай, чтобы не воспользоваться им.

Позавчера, вернувшись из магазинов, друзья, чуть смущаясь, сообщили мне о том, что к ним в гости собираются Гарри и Джинн. Моя же реакция даже мне самой показалась безразличной. Если бы шесть лет назад мне кто-нибудь сказал, что я не захочу видеть лучших друзей, я бы отправила этого «кого-нибудь» прямой наводкой в Мунго, а теперь...

Сначала мне тупо было не до них. Я растворилась в Джордже, и ничего кроме него меня не интересовало, исключением был Рональд. Хотя, думаю, он стал исключением только из-за Джорджа. Основной темой для разговоров с Роном у нас служил именно его брат.

Чуть позже появилась обида на столь равнодушное отношение к судьбе и состоянию Джорджа. Мне думалось, что те люди, которых я знала, (думала, что знала) ни за что бы не смирились с тем, что Рональд не позволял помогать себе и Джорджу. Гарри, известный мне по школьной скамье, вылез бы вон из кожи, но своего добился бы. А тут... Ощущение такое, словно все происходившее с Роном и Джорджем было так обыденно, скучно и нестрашно, что Поттеры предложили свою помощь из вежливости, и крайне обрадовались, получив отказ. Мол, и слава Мерлину, что от нас ничего не надо... Так же проще намного и намного лучше для них.

А теперь пришло нежелание видеть их. Равнодушное отношение, словно Гарри и Джинн неожиданно стали совсем чужими. Я пять лет вспоминала их с тоскливым теплом, а теперь они постепенно стали просто знакомыми...

Поэтому когда Рыжик с Кетти сообщили мне про скорый визит Золотого мальчика с супругой, я отреагировала весьма предсказуемо:

— Рон, ты же знаешь, что мне бы не хотелось их видеть. — Друг недовольно кивнул, соглашаясь. — Едва ли Гарри и Джинни не поймут, что я им не рада. По крайней мере притворятся, что счастлива от встречи с ними я не стану... Так зачем их обижать? Давай поступим проще: я достаточно окрепла для того чтобы передвигаться камином. Перед приходом Поттеров ты проводишь меня к Джорджу, тем самым и от меня с моим нытьем избавишься, и Гарри с Джиневрой не придется объяснять, почему я заперлась у себя в комнате и отказываюсь явить им свой лик.

Моё предложение Рону не понравилось, но к моему удивлению он не стал спорить, наоборот, кивнул и буркнул что-то вроде: «Как скажешь». Правда прозвучало это ну очень недовольно, да мне было все равно. Главное, я наконец получила возможность увидеть Джорджа.

И вот теперь Кетти опять начинает. Вчера мы с ней целый вечер говорили на эту тему. Девушка всеми правдами и неправдами старалась вытянуть из меня причину моего нежелания пересекаться с Поттерами. А что я могла ей сказать? Что просто не хочу и не могу объяснить почему даже себе? И я отлично отношусь к ним и очень рада, что у них всё хорошо, но это ведь совсем не означает, что я должна жаждать встречи с ними?

Даже там, в Австралии, живя бок о бок с маглами, я не горела желанием встречи с Гарри и его девушкой, гораздо больше меня тянуло к Рону... В этой тяге отнюдь не было ничего романтического, просто Рон для меня всегда значил больше чем Золотой мальчик, потому я и обижалась на него чаще и серьезнее. Но почему-то так получалось, что я, как правило, была вынуждена оставаться на стороне Гарри. Так случилось, когда Рон ушел от нас в последний год войны, так глупо приревновав меня к другу. Если бы от того, на чьей я стороне окажусь, выбирая между друзьями, не зависело так много, я бы не задумываясь бросилась за Роном. И не потому, что любила его, а потому, что он мой самый лучший друг. Такой, каким Гарри никогда не был.

Но всего этого не объяснишь так легко. Трудно объяснить то, что сама понимаешь с трудом...

И разговор не получился. Кетти тактично оставила меня в покое, больше не пыталясь вытянуть на откровенность, и только сейчас сделала последнюю попытку повлиять на моё решение. Почти уверена, что она это делает из-за Рона, который почему-то боится моей встречи с Джорджем. Да и выгораживать меня перед Поттерами ему тоже не особо хочется.

Друг появляется на кухне, где я помогала Кетти с готовкой, когда часы в прихожей бьют полпятого:

— Ну, идем что ли, Гермиона, — негромко предлагает он, и я, кивнув, поднимаюсь из-за стола.

Пара коротких взмахов палочки, несколько напевных слов, и пламя становится слегка зеленоватым, означая готовность камина к использованию.

Горсть летучего пороха и адрес пункта назначения, произнесенный двумя разными голосами, и мы друг за другом выходим из камина.

Меня окутывает ощущение дежавю, только вместо аппарации каминная сеть. Вместо кухни, как места назначения, гостиная квартиры братьев Уизли...

Но всё та же гробовая тишина и все тот же мрак...

— Иди, Рон, — шепчу я.

— Герм...

— Иди, Рон, сейчас к Вам придут гости, это нехорошо будет, если ты их не встретишь...

— Герм...

— Иди, Рон.

Друг некоторое время ещё стоит рядом, а потом чертыхается и проваливается в трансгрессию, а я остаюсь в этом мраке, поглотившем мир моего любимого человека.

На ощупь, медленно, едва переставляя ноги, разрываемая настолько противоречивыми чувствами, что становится физически больно, я иду вперед, как лунатик, выставив руки. Иду, испытывая страх, потому что откровенно боюсь увидеть безразличие в его глазах. Иду, умирая от желания увидеть Джорджа как можно быстрее. Шаг за шагом преодолевая мизерное, казалось бы, расстояние, превратившееся в бесконечную дорогу...

Рука натыкается на дверной косяк. Выйти в коридор, повернуть направо, отсчитать пять шагов... География квартиры изучена до сантиметра за проведенные здесь полгода. Я знаю, кажется, каждую мельчайшую трещинку в стене, каждую едва различимую неровность пола... Нащупать дверь, ручку на ней и войти, наконец, в комнату Джорджа, вновь превращенную в склеп.

— Ты опять зашторил окна.

Потому что не могу больше ничего из себя выдавить. Потому что не могу сейчас говорить о том, что чувствую к нему. Я не знаю, поверит ли он мне или сочтет мои чувства лишь жалостью и долгом. Я понятия не имею, что из того, что я показала ему тогда, он помнит. И помнит ли вообще хоть что-нибудь.

— Мне так легче.

Голос раздается совсем не оттуда, откуда я жду. Не слева и снизу, где всегда сидел Джордж до выздоровления, а справа и сзади, но я не оборачиваюсь — в кромешной темноте комнаты едва ли я увижу его.

— Чем может помешать солнечный свет? — спрашиваю тихо.

— Он режет глаза...

Как описать то, что происходило во мне в те минуты? Как выразить в словах то, что словами выражено быть не может? Горькое счастье? Тоскливая радость? Как обозвать это чувство, раздирающее меня на мелкие кусочки?

— Как ты?

Я чувствую его прямо за своей спиной, и от этого становится ещё хуже, потому что кажется, что существо мое просто не вынесет силы испытываемых чувств. Но от этого становится и легче тоже...

— Уже намного лучше, правда я сейчас слабее сквиба в магическом плане...

— Это ничего, главное, ты почти здорова.

Это сказано так спокойно и безразлично, что мне становится почти обидно, а потом откуда-то приходят слова, не из головы — слова рождаются в груди и произносятся ещё до того, как я смогу их осознать:

— Прости меня, Джордж.

— Не говори ерунды, мне не за что тебя прощать. Наоборот я должен быть благодарен, ты столько сделала для меня.

У меня вырывается нервный смешок.

— Нет, Джордж, мне есть за что просить прощения. Да и что я сделала? Если даже на миг забыть, что мною двигали исключительно эгоистичные порывы, едва ли то, что я делала на протяжении полугода искупает мою вину перед тобой...

— Ты ни в чем не виновата.

— Виновата, Джордж.

Я оборачиваюсь хоть и знаю, что не увижу его, но мне достаточно того, что я его слышу и осязаю. Да, именно осязаю, там, в нескольких сантиметрах от меня я чувствую его, такого теплого и родного...

— В том виновата, что не услышала тебя раньше, не поняла, не заметила. В том, что бросила наедине с твоим горем. В том, что не догадалась, что нужна тебе, даже мысли такой не допускала...

— Не надо меня жалеть...

— Это не жалость, Джордж, — отрицаю я и слышу горькое:

— А что же?

— Что угодно, слышишь? Как угодно называй, но это не жалость.

— Уходи, — ровно произносит он. — Я вызову Рона, пусть он заберет тебя.

Сначала я задыхаюсь от обиды и боли, а потом на смену им приходит уверенность и спокойная решимость. И тогда я начинаю говорить:

— Никуда я не уйду, Джордж. Ни сейчас, ни через час, ни вообще никогда. Один раз я уже ушла, и что получилось из этого? Я не раз говорила Рону, я сказала об этом Чарльзу, я тебе твердила об этом все шесть месяцев моего пребывания в этом доме: я никуда от тебя больше не уйду. Кем бы ты ни был, каким бы ты не был... Я останусь рядом, даже если ты будешь гнать меня, я тенью за тобой пойду, потому что, Джордж, только рядом с тобой я могу жить, понимаешь?

— Нет, Гермиона, это ты не понимаешь...

Он шепчет, устало и хрипло, осторожно обходит меня, отходя на несколько шагов.

— Зачем тебе это? Мертвец... Не умеющий больше жить, который никогда больше не сможет насладится солнцем...

— Ты просто не хочешь, — возражаю я.

— Нет, я не могу, слышишь? Не могу... Я никогда не смогу снова рассмеяться... Я всё помню, Гермиона. Все, что ты показала мне тогда, на выдуманной нами башне, но того, кого ты любишь, больше нет. Нет! Он умер в тот день, когда ты аппарировала с берега Черного озера, навсегда покидая наш мир...

— Ты видел? — словно кто-то всадил тупую иглу в сердце.

— Видел.

— И не окликнул?

— Зачем? Кто я такой, чтобы влиять на твое решение? Да я и увидел случайно, мне просто необходимо было оказаться рядом с тобой. Я не мог смотреть на родителей и братьев... На Фреда... Я бы не признался тебе, даже в мыслях не было, просто я знал, что ты единственная не станешь жалеть меня, но сможешь понять... И я сначала шел за тобой, а потом подумал, что ты, наверное, хочешь побыть одна и отстал немного... Просто смотрел на тебя и мне было легче дышать...

— Но я же оборачивалась, там никого не было! — вырывается у меня.

— Ты меня просто не заметила, как всегда... — ровно и спокойно. И все так же тихо.

— Джордж...

— Зато я все понял по твоему лицу. Знаешь, я всегда тебя понимал, даже лучше чем Фреда, наверное. И, скорее всего, даже лучше тебя самой... Тебе не надо было, чтобы тебя остановили. Ты хотела уйти, так кто я такой, чтобы мешать тебе? Я мог окликнуть — ты бы услышала и, я уверен, осталась бы, но зачем?.. И ты зря себя винишь в том, что со мной стало, это было моё решение... Моё. Единственное, о чем я жалею, что не хватило сил выпить другое зелье, я просто оказался слишком слаб, чтобы совсем лишиться жизни... Уходи, Гермиона. Зачем тебе человек, который всю оставшуюся жизнь будет думать только о капсуле с ядом, что лежит в тайнике?

— Что ж ты не выпьешь её сейчас, — произношу с горечью.

— Я не настолько неблагодарен, чтобы так поступить с тобой. Ты почти умерла, вытаскивая меня. С моей стороны это будет свинством...

— А гнать меня не свинство?

Он молчит, а я чувствую, как по лицу текут слезы непрекращающимся ручьем...

— Уходи. Просто уходи, Гермиона.

— Хорошо, — неожиданно спокойно произношу я. Даже усилия над собой делать не пришлось, чтобы голос был ровным. — Хорошо, Джордж, я уйду, но прежде скажи мне, просто скажи мне, что я тебе не нужна.

— Гермиона...

— Давай. Просто скажи. Ну?

Я говорю с какой-то незнакомой спокойной яростью. Не повышаю голоса, но ощущение такое, словно почти кричу эти слова. А он молчит. И я смотрю в ту сторону, откуда доносился его голос, ощущая себя ослепшей, и жду этих слов, уверенная в том, что если он произнесет их, я не поверю ему ни на минуту, ни на секунду, ни на крошечное, бесконечно малое мгновенье, но уйду. Спокойно. Через дверь, ведущую на Диагон-Аллею, ведь это для того, чтобы попасть на неё нужна палочка, как подтверждение того, что ты волшебник, а чтобы покинуть она вовсе не обязательна... Уйду навсегда, даже к Рональду за вещами не зайду, и мысли о том, как я себе это представляю в сложившихся обстоятельствах как-то не особенно меня волнуют.

— Ты же знаешь, что даже если я и скажу, это будет ложью? — наконец с болью произносит он. — Ты же знаешь, должна знать и понимать, что если бы я не нуждался в тебе, я не услышал бы тебя там, в своем сознании. И не пошел бы за тобой, туда, куда повела меня ты. Куда я не хотел идти...

— Тогда зачем? — еле слышно произношу, а хочется крикнуть, подбежать, схватить за плечи и хорошенько встряхнуть... И даже то, что мой рост едва ли позволит провернуть подобный фокус с Джорджем не кажется смущающим фактором.

— Потому что ты не сможешь быть со мною счастлива, а я очень не хочу этого...

— Мерлин! Джордж! — и я, наконец, срываюсь на крик. — Запомни, заруби себе где-нибудь: я не смогу быть счастлива без тебя! Пойми, в конце концов, что моё счастье — это ты! Слышишь? Ты! Ты сказал, что помнишь всё из того, что я показала тебе, так почему же тогда не веришь мне? Да, я оказалась слепа! Да, я не видела твоих чувств! Но, Джордж, я даже своих чувств не видела! Да я всю школу совершенно о другом думала! Я вообще не склонна к романтике, тебе ли не знать! Да я даже мысли не могла допустить, что ты ко мне иначе, чем как к другу относишься! «Она очень умная девочка, Герм». Так ты сказал? Ну да, конечно, очень умная, но в других вопросах! А знаешь, почему я тебя не заметила, зациклившись на Роне? Потому что он, в отличие от тебя не решил, что я должна сама до всего допетрить! Он не дал мне этого права! Он не стал ждать, он просто приложил усилие, пусть минимальное, но все же усилие, для того, чтобы то, что ему было нужно, у него было! А у меня нет и не было вещего волоса пониже спины, слышишь? Не было! Ты же мне шанса даже саму себя понять не дал! Что тебе стоило просто подтолкнуть меня? Неужели ты не чувствовал, что симпатичен мне? Как бы ни так! Все ты чувствовал! И находил это забавным, я уверена, ведь так? Ты же, мать твою, Джордж Уизли! Вы же с Фредом никогда не искали легких путей! Как изгалялся Фред перед Анжелиной, чтобы привлечь её внимание! Но он делал хоть что-то для этого! Делал! А ты решил, что я должна понять всё сама! Как? Ну, скажи мне, как? КАК?

И за секунду до того, как я окончательно провалюсь в истерику, он оказывается рядом и прижимает меня к себе. Всю. И кажется, что каждая клеточка моя соприкасается с его телом. И я утыкаюсь лицом в мягкую ткань футболки на его груди. И чувствую его губы у своего виска...

И слышу сдавленный шепот:

— Прости... Прости меня, Грейнджер. Ты права, я просто заигрался. Но я прошу тебя, пожалуйста, подумай хорошенько, так ли тебе нужна эта совместная жизнь с мертвецом?

— Слушай, а давай я тебя сейчас сама убью, — почти спокойно и чуть устало произношу я. — Каким-нибудь извращенным магловским способом, ножом пырну, например, куда-нибудь вот сюда, — и легко провожу рукой по его спине под левой лопаткой. — Ну, чтобы ты не мучился... И меня больше не мучил своим нытьем об оживших мертвецах. Давай?

— Я люблю тебя, — просто отвечает он. — И я сделаю все так, как захочешь ты. Это лишь малая толика того, что ты заслуживаешь.

— Хорошо, — я слегка отстраняюсь и запрокидываю голову, пытаясь встретится с его взглядом. — Тогда, для начала, ты откроешь окна, а то в этой тьме египетской я не вижу тебя...