Голос проклятого (джен)

Под ее ногами город. Бескрайний, бесконечный, раскрашенный множеством цветов и звуков. Так далеко внизу, что голова кружится, и лишь толстое стекло отделяет от той жизни, от того мира. И ладони, ледяные и гладкие, подобно камню, удерживающие плечи. По руке все еще течет тонкая струйка крови от его ногтей, но мягкие прохладные губы подбирают ее бережно и нежно.

Лестат. Его прикосновения такие желанные и абсолютно нереальные. Ее кровь на ее губах — в этом суть вампира. Он опьянен ею помимо своего желания, и даже если ему плевать на нее — он не отпустит так просто. Его клыки давно уже могли вспороть тонкую кожу, но Лестат не спешит. Он пробует аккуратно, едва подрагивая от наслаждения и напряжения. В его касаниях больше страсти, чем в объятиях самого жаркого любовника. Она — его пища, его игрушка — приходится напомнить себе об этом, потому как разум отказывается сохранять ясность.

— Твоя хрупкость, — разрывает тишину Лестат, смещая ладонь ей на живот, а губы возвращая к уху. — Быстротечность твоей жизни. Уязвимость твоего человеческого тела — вот что делает тебя такой особенной, такой желанной, — шепчет он, касаясь губами шеи. Собирается укусить или продолжает дразнить — Джесси не важно, она отдается этим ощущениям в слепом желании быть с ним. Любой ценой, сколько выйдет.

— Если все это я у тебя отниму — что останется? Оболочка? В каком месте закончится та Джесс, каждый вздох которой — песня? Где прекратит свое существование та, чью жизнь я готов зубами вырывать из лап собратьев?

Он тянет ее подбородок вверх и касается скулы губами. Сладкая пытка, от которой Джесси стонет, откидываясь спиной Лестату на грудь. Его недавний гнев так быстро схлынул, что теперь она растеряна, потрясена и сражена. Он может делать все, что угодно — она не окажет сопротивления. Магнетизм ли, желание? — ей так хотелось видеть его рядом, что теперь имеет значение лишь момент. И в этом моменте его губы сотворяют просто удивительно опьяняющие вещи.

— Я не такая хрупкая, как тебе кажется, — возражает она, не в силах держать глаза открытыми. Они закрываются против воли, а голова беспощадно кружится, что мир под ногами перестает существовать. — И моя человеческая жизнь не так ценна, как ты считаешь. Будь я вампиршей, то все еще буду той же Джесси, которая вломилась в склеп твоей матери.

— Мы, кажется, уяснили, что замок сломали подростки? — Лестат едва ощутимо улыбается, и в следующий миг его губы скользят по шее, а ладони — по животу вверх, замирая у нижних рёбер.

Джесси опускает пальцы на его — нечеловеческие холодные, безупречные, и Лестат перелетает их ладони, сжимая крепко и настойчиво.

— Ты всегда будешь казаться мне слишком важной и слишком хрупкой. Даже стань ты вампиршей, я не прекращу беспокоиться о тебе. Но ты не станешь принимать мою помощь: так уж повелось — мои дети меня покидают.

В его голосе столько горечи, что Джесси наконец выскальзывает из оцепенения. Мир возвращается с его красками, запахами и звуками.

— Я пришла к тебе, Лестат… — она разворачивается в его объятиях, и к ее облегчению Лестат не отстраняется. Всё так же прижимает ее к себе, словно боится потерять. Перемены его настроения, вспышки гнева, приступы ласки — это все сбивает, кажется, даже его самого, но он делает попытку превозмочь свои инстинкты, и Джесси старается помочь ему в этом. Кладя ладони ему на грудь, она находит сердце. То, которое бьется не чаще раза в минуту, и касается того места губами сквозь тонкую ткань рубашки. — Пришла, потому что больше не могу лгать ни себе, ни тебе. Если позволишь, я останусь, и никогда, слышишь, никогда я не брошу тебя. Перед лицом врага я не испугаюсь, не сбегу. Я…

— Перед лицом врага я сам не позволю тебе остаться, — резко обрывает ее Лестат. — Ты и так незримо присутствовала в моей жизни все эти годы, и всюду, куда бы я ни направлялся, оказывалась на моем пути. Теперь же, когда сама Царица проявила ко мне интерес, я не могу позволить тебе и дальше находиться рядом. Не могу позволить себе отвлекаться еще и на твою защиту. Нет, Джесс, ты уйдешь сегодня и больше никогда не вернешься. Все равно ведь, будь уверена, мой интерес к тебе тотчас ослабеет, стань ты подобна мне. Ведь больше не останется ничего, за что я смог бы тебя ценить. Как свою дочь, я тебя не брошу, это так, но никогда не смогу дать тебе того, чего ты жаждешь. Никогда не будешь ты более ощущать себя, как сейчас, в этом моменте. Я честен с тобой, Джесс.

Его голос жесткий, крайне противоречит тому, с какой силой пальцы впиваются в лопатки, и в следующий миг снова губы касаются шеи. Лестат рычит, злясь на самого себя, но пальцы уже стягивают бретельки с ее плеч, и Джесси ощущает ледяные прикосновения к ключицам. Она для него нежелательная помеха, если верить его словам, но руки не согласны так просто отпустить. Он изучает обнаженные участки ее кожи, впитывает аромат поцелуями, и Джесси может поклясться: мужчина в нем жаждет ее. Не как пищу, как женщину. Хотя, возможно, это всего лишь дурман играет с ней злую шутку.

— Прогони, если хочешь, — находит в себе силы Джесси. — Но дай мне то, чего я прошу. Я не хочу более быть надеждой рода. Позволь мне стать свободной и открытой для бесконечной жизни, в которой я смогу хотя бы со стороны следить за твоим благополучием. Разве я так много прошу? Я ведь не прошу твоей любви. Никогда не просила.

Она всхлипывает, ускользая из его объятий, и ладони Лестата с досадой ловят лишь воздух. Он выглядит разбитым и таким же несчастным, как и она сама. Джесси жаль обрывать сладость их близости, ведь это то, чего еще недавно она и не надеялась получить, но Лестат должен видеть, что в ней говорит не слепое притяжение. Она отдает себе отчет в каждом слове.

— Если вампиршей я перестану вызывать твой интерес — что ж, ладно. Я желаю разделить бремя твоего одиночества не как подруга, а как дочь. Без этого всего — без твоих рук и губ я согласна жить вечность. Только позволь следовать за тобой. Ты не должен быть один.

Она понимает, насколько жалкой выглядит, и понимает, что ее влюбленность читается между строк, но как же она устала скрываться!

— Я могу показать тебе, — сдается Лестат, подходя ближе. Кажется, он и сам уже не может бороться с эмоциями. Его взгляд прикован к ее губам, и Джесси кажется, что он вот-вот поцелует ее, но нет: Лестат лишь снова предлагает ей свои объятия, а глаза следят внимательно, напряженно. — Ты готова к небольшому показательному выступлению?

Она готова, а потому просто кивает. Он не согласился на ее условия, но пошел ей навстречу, можно ли просить большего?

— Держись крепче и не бойся.

Его губы скользят по ее щеке, но мимоходом — он просто наклоняется ближе, чтобы удержать. Руки касаются ее спины твердо и уверенно, и в какой-то миг Джесси кажется, что ничего не происходит, но вот пальцы ног ощущают лишь пустоту там, где только что был пол, и Джесси охает, осознав, что они отрываются от земли. Устремляются в открытое окно, в прохладу ночи. Облачный дар, полученный от Акаши столетия назад — Джесси и не думала, что однажды испытает его на себе.

Она забывает дышать в который раз за вечер, и тишина между ними становится просто оглушительна. Лестат не сводит с нее взгляда, удерживая в сотнях футов от земли, а она может думать лишь о том, как прекрасно и безмятежно его лицо. Он словно бы и сам на время забывает все тревоги и позволяет себе быть просто юношей, человеком. Джесси нравится его спокойствие, нравится легкая улыбка на его губах.

— Разве не прекрасно? — Голос Лестата раздается в ее голове, губы безмолвствуют.

Прекрасно, ей хочется кричать об этом. Пусть холодно, но великолепие мира под ногами отнимает все тревоги. Прекрасно. Настолько прекрасно, что жажда вечной жизни становится еще сильнее.

Лестат явно доволен произведенным эффектом — его небольшое показательное выступление проходит как нельзя удачно. Огни далеко под ними приковывают взгляды, а обсерватория, горящая в ночи подобно факелу, и вовсе вызывает тихий восторг. Лестат, замечая, куда направлен взгляд Джесси, начинает спускаться. Он все еще держит, хотя кажется, что в этом и нет необходимости. Джесси словно бы удерживает крепкий магнит, так, что даже разожми Лестат руки, она бы не упала. Естественно, это не так, но впечатление именно такое, и Джесси позволяет себе обмануться.

Они плавно опускаются вниз, и теперь она не может смотреть по сторонам — только в наполненные восторгом глаза. Лестату приятно ее общество, он и сам рад быть здесь сейчас — она видит это и верит, что не обманывается. Они все ближе к твердой поверхности, сказке суждено закончиться…

Нет, все обрывается совсем не сказочным образом. Лестат, казалось, опьяненный моментом, ни на миг не забывает, зачем они здесь. Его ноги касаются земли твердо, Джесси же не находит опоры и летит вниз, не в силах сдержать истошный крик. Рука Лестата все еще удерживает ее запястье без видимых усилий, но ноги болтаются в воздухе, и страх настолько силен, что выбивает весь дух. Они на крыше, под ней бездна. Стоит лишь разжать пальцы...

— Ходить по грани, — спокойно говорит Лестат, слегка разжимая хватку. — Это суть бытия вампиром. Сегодня жив, завтра мертв. Солнце ли, огонь, другие вампиры — убийцы совсем рядом. И нет у сказочки хорошего конца, никогда.

Смилостившись над Джесси, Лестат все же вытягивает ее на твердую поверхность, и теперь его руки снова обнимают: фальшиво ласково, как умеет только он.

— У вечной жизни всегда есть цена. Я не убиваю тех, кто здоров телом и душой, я никогда не сделаю себе подобной ту, которой открыта полная человеческая жизнь. Пусть даже эгоист во мне будет желать новую игрушку. Я демон, Джесс, это верно, но твоя душа не принадлежит мне. Не принадлежит тьме. Я готов снова и снова доказывать тебе это. И дело вовсе не в том, что я боюсь гнева твоих родственничков или уважаю твою тетку настолько, чтобы плясать под ее дудку. Нет. Я просто хочу сохранить то чувство, которое живет во мне. То чувство, которого не станет, сделайся ты вампиршей. Свою трепетную любовь к смертной.

Его губы — такие холодные и долгожданные, — наконец накрывают ее, и Джесси ощущает рваный вдох, который вампир и вовсе не должен бы производить. Но это полный горечи вздох Лестата, и она вторит ему, утопив пальцы в темных вихрах.

Лестат только что признался, что испытывает любовь к ее смертной оболочке — пусть так — это большее из всего, что может он ей предложить.

— Та песня… — пытается прояснить она, плавясь под касаниями его губ и языка. — Она обо мне?

Джесси уже прежде задавала этот вопрос и получила вполне конкретный ответ, но сейчас отчего-то кажется, что правда может быть иной. Ей хочется, чтобы ответ изменился.

— Она о той, чьей жертвы я никогда не приму, — отвечает Лестат, не прекращая ласкать ее губы своими. — О той, которая забыла, кто я есть.

Мир снова кружится, и лишь сосредоточившись Джесси понимает, что они опять воспарили. На этот раз Лестат опускает их в темноту парка, где руки и губы наконец прекращают сладкую пытку, оставляя Джесси осиротевшей, потрясенной и растерявшейся.

— Вампир, Джесс! — громогласно провозглашает Лестат. — Вот, кто я есть. Моя суть потонула за радугами и пони, романисты сделали свое дело, и вот — ты желаешь, а не боишься. Совершенно неправильные человеческие инстинкты. Тебя манит моя бессмертная красота, мой запах, голос, память в твоей крови — что угодно. Меня манит ровно то же самое в тебе. Но мы должны вспомнить, внести ясность в вопрос.

Лестат срывает с плеч халат и накрывает Джесси, мягко коснувшись ее волос губами. Будто бы прощаясь. Ей не нравится это. Не нравится то, о чем он говорит.

— Узри же! — он делает взмах в сторону аллеи, где на одной из скамей воркует уединившаяся парочка. Сперва Джесси казалось, это двое влюбленных нашли пристанище под кленами, но только сейчас она понимает: один из влюбленных — вампир, и он питается, воспользовавшись тем, что жертва окончательно загипнотизирована.

— Мы убийцы, Джесс! — почти что кричит Лестат, в мгновение ока оказываясь возле вампира. Он коротко шипит, и собрат, оставив шокированную жертву, скрывается в ночи. Спасенная девушка блаженно улыбается и тянет к Лестату свои руки, но он лишь грубо хватает ее за волосы и откидывает голову. — Я убийца, Джесс, — подводит он итог и вонзает клыки в подставленную шею. Девушка вскрикивает и затихает, руки ее безвольными плетьми падают на скамью.

Лестат не торопится, осушивает ее медленно, прекрасно зная, что Джесси все еще смотрит, не в силах отвести взгляд, а потом как ни в чем не бывало отирает уголки губ носовым платком и, повертев его в пальцах, устремляется прочь, больше даже не взглянув в сторону Джесси.

На ее губах еще горят его поцелуи, только вот он больше не думает о ней. Он — убийца, она и правда успела об этом забыть. Вспоминать больно.

* * *

Телефон отключен. Впервые за долгие месяцы, а может и годы Джесси не пытается искать Лестата. Она прекрасно знает, где он сейчас: готовится к концерту. Его голос слышен даже теперь, когда она, закрывшись в номере гостиницы, просто пьет какао и жует шоколад. Лестат на всех экранах города, в каждом радио: призывает на концерт, предлагает массу впечатлений. Судя по довольному голосу, улыбается. И Джесси не может не злиться в первую очередь на себя саму, потому что прекрасно понимает: Лестат ей не лгал. Более того, он признался, что любит её, а это может говорить исключительно в его пользу. И ведь то, кем он является, чем питается — должна ли она гневаться, что он напомнил ей это?

Нет, Джесси зла исключительно на себя. Она знает Лестата. Знает, что он не убивает ради пропитания. Все жертвы уходят на своих двоих и проживают долгую жизнь. Потому она злится, что из-за нее он пошел на настоящее убийство. Не того она ждала от этого вечера. Слезы досады и обиды душат. Так непросто было убедить Маарет отпустить её. Уж чего могла Джесси ожидать от их с Лестатом встречи? Явно не жадных поцелуев, явно не прощания. Теперь она чувствует себя обманутой. Будто ей только показали, как дышать, и тотчас отняли воздух. Лестат — отличный актер. Что, если вся его любовь — лишь попытка сделать больнее, чтобы оттолкнуть раз и навсегда?

Джесси стонет, сжимая виски руками, и крепче кутается в его халат. В отличии от куртки, на нем еще сохранен запах хозяина.

— Что мне делать?.. — вопрос направлен в никуда, и Джесси знает, что совершенно точно не может ни с кем сейчас посоветоваться.

Она не хочет превращаться в убийцу, не хочет быть хозяйкой человеческой жизни. Лестат прав — это не для нее. Тьма не для нее. Но он, Лестат, все еще весомее всего. И ожидающего ее голода, и бесконечных опасностей вечной жизни. Но не может она и требовать от него обратить ее. Слишком жестоко, учитывая его зарок. Быть может Габриэль или Луи согласятся? А может тетя, если очень попросить, внемлет желаниям?

Джесси качает головой. Не сейчас. Тетя Маарет никогда не даст ей стать вампиршей, когда Акаша рыщет по свету с одной лишь целью: убивать вампиров. А Габриэль и Луи попросту не осмелятся на такое.

Голос Лестата снова зазывает посетить Долину Смерти завтра ночью, и Джесси твердо понимает одно: она будет там. Пусть Лестат прогонит ее еще тысячу раз, она не оставит его, каким бы жестоким он ни пытался казаться.

Наконец не выдержав, она включает телефон, но не находит ни новых записей в соцсети, ни сообщений для себя. Рука замирает над клавиатурой, так ничего и не набрав, и остаток ночи Джесси просто сидит и смотрит в экран, вспоминая вкус губ, нежных и жадных. О том, что мгновение спустя эти губы окрасились кровью, вспоминать совсем не хочется.

* * *

Долина Смерти живет своей собственной жизнью. Еще недавно Джесси окружал лишь песок, но теперь его раскрашивают несколько рейсовых автобусов, несущих зрителей на концерт года: ярких, обклеенных изображениями группы и цитатами из песен. Внутри самого автобуса — того, на который Джесси едва успела купить билет, также масса цветных стикеров, а из колонок так некстати доносится «Бессмертное одиночество». Прочие фанаты подпевают, восторженно ерзая на местах, делают селфи, твиттерят записи, Джесси же думает лишь о том, что свой шанс она утратила. Не выкажи она столько ужаса при виде убийства, возможно находилась бы теперь рядом с Лестатом. Человеком ли, вампиром, но близко, разделяя его хлопоты. Хотя, возможно, за заботами он не нашел бы для нее и пары слов.

Она качает головой, отбрасывая неуместные мысли. Именно сегодня на Лестата собираются устроить покушение все вампиры мира. Кто-то из них, возможно, даже находится здесь сейчас, а она вместо того, чтобы присматриваться и прислушиваться, сожалеет о чем — о неудавшемся романе, которого ни разу за все время Лестат ей не обещал?!

Злость на саму себя такая, что весь остаток пути Джесси сидит, сцепив зубы, и просто дышит куда громче, чем полагается.

У сцены, возведенной на плоских камнях, яблоку негде упасть. Билеты у всех одинаковые, и кто попадет ближе к сцене — вопрос удачи, а не достатка. Джесси маленькая и хрупкая, ее зажимают со всех сторон так, что даже, кажется, ребра хрустят. Продвигаться выходит, но очень медленно. Настолько медленного, что Лестат успевает произнести торжественную речь и спеть две песни, прежде чем она оказывается хотя бы в той точке, где может его просто видеть.

Истинный рокер: кожаные брюки, полупрозрачный джемпер с массой заклепок. Микрофон долго не задерживается в одной руке: Лестат играет им, перебрасывает, то и дело прыгает сам, а пару раз и подлетает, что зрители с восторгом принимают за крутые спецэффекты.

Джесси не знает, учуял ли Лестат ее, да и вряд ли: в такой толпе среди стольких запахов едва ли он может уловить ее присутствие. Но он, без сомнения, знает, что она здесь, что, впрочем, ничем не выдает. А чего она ждала? Что он посвятит ей песню?

Она снова пробует протолкнуться вперед, но отшатывается, коснувшись чьей-то ледяной кожи. Вампир! Ужас наверняка написан на ее лице, но чернокожий бессмертный в пальто с капюшоном удостаивает ее лишь беглого взгляда. Их цель на сцене — никто сегодня не будет тратить времени на пищу, пусть даже та сама падает в руки.

Набравшись смелости, Джесси снова толкает вампира, и он отступает, открывая для нее дорогу. Сцена еще так бесконечно далека! Новая песня звучит из динамиков и очередной кульбит Лестата вызывает всплеск восторга. Какой? Это Джесси проглядела, снова оказавшись запертой в толпе более высоких и крупных людей, чем сама. Она не сдается, пробует снова и снова, получает пару ощутимых тычков под ребра, кучу нелестных эпитетов и, наконец, свободу. Толпа буквально выталкивает ее вперед, устав сдерживать ее напор, и Джесси может поклясться: Лестат видит ее. Если прежде ему не удалось ее почувствовать, сейчас его золотистые глаза смотрят прямо на нее, но голос бесстрастно выводит мелодию, а улыбка всё так же широка и беззаботна.

И тут Джесси видит их: вампиры. Узнать их нетрудно. Все в черном, головы прикрыты капюшонами, бледные лица прямо-таки горят в свете луны. Их слишком много, все они уже в первом ряду, а кто-то и вовсе стоит рядом со ступенями. Они наверняка не планируют ждать окончания концерта — собираются напасть уже сейчас, покончить с изменником их рода. А потом наверняка пожелают устроить пир. Джесси смутно понимает, что ее жизнь в опасности, но в данный момент ей плевать. Жизнь Лестата прежде всех иных на кону, и эту жизнь она не собирается никому отдавать.

Она рвется вперед, преодолевая последние препятствия, и лишь замечает, как Лестат качает головой. Он все еще поет, но теперь взгляд скользит по рядам неприятеля, а улыбка на лице становится только шире. Неужели он уверен, что сможет победить?!

Джесси хочется вмешаться, но она всего-лишь человек, и Лестат прав: ее присутствие только отвлечет его. Она переждет среди прочих людей, не привлечет к себе лишнего внимания, а Лестат — он справится. Ведь справится?

Кожи касается что-то холодное, отчего Джесси нервно подпрыгивает. Неужели ее всё же заметили и решили устранить? Но нет, поворачивая голову она различает Маарет, а позади нее Маэла и Хаймана. Пандора, Мариус и Габриэль возникают справа. Никто ничего не говорит, но Джесси знает: они здесь ради нее. Она выбрала Лестата, они посчитались с ее желанием. Теперь непременно все будет хорошо.

Лестат, мягко говоря, удивлен. Он вопросительно вскидывает брови, и Габриэль посылает ему воздушный поцелуй. Мать, в которой он так нуждался, снова рядом, готовая принять вместе с ним последний бой.

Только бой не спешит завязываться: ощутив присутствие Древних, вампиры теряются и, кажется, меняют тактику. Большинство сгруппировывается у лестницы, заняв оборонительную позицию, и лишь несколько отчаянных смельчаков лезут на сцену. Им этот бой не выиграть, но жажда смерти Лестата так велика, что они не могут позволить себе отступить.

Лестат продолжает петь, а Джесси так отчаянно впивается в ладонь тети пальцами, что те немеют.

— Скажи мне, что все будет хорошо, — просит она, перекрикивая гул. Фанаты всё ещё подпевают ангельскому голосу своего кумира, для них любые изменения сценария — элементы шоу, не более.

Когда первый вампир врывается на сцену, они радостно улюлюкают и подбадривают того криками. Лестат более не поет — отбивается, но делает это так легко, играючи, что у зрителей не остаётся сомнений в каноничности постановки.

Вампиров на сцене уже пятеро. Одному Лестат легко сворачивает шею — не убил, тот скоро оклемается; другому вспарывает живот. У него и самого уже кровь блестит на щеке, но не успевает Джесси встрепенуться, как помощь поспевает: Мариус, Луи, Арман и Габриэль заскакивают на сцену и с грацией хищников принимаются за дело. Даже аристократка до мозга костей, мать Лестата воюет отважно и самоотверженно. Маарет шепчет слова успокоения. Их не больше, но они сильнее, у пришлых вампиров нет шансов.

Группа Лестата продолжает работать без солиста. Наверняка и они теряются в догадках, в какой момент была задумана эта постановка. Зрители сходят с ума от восторга, и лишь кучка бессмертных выжидает. Одни чтобы спасти, другие, чтобы убить. И в миг, когда противостояние уже кажется неизбежным, появляется она.

«Она много раз виделась мне во сне с тех пор. С ночи нашей первой сладкой встречи. Моя повелительница. Моя возлюбленная. Она звала меня, и я снова шел, ослепленный сиянием ее величия и славы. Я жаждал этого: власти, признания. Того, что могла мне дать лишь она. Я знала: однажды сон продлится достаточно долго. Я дойду. Она протянет ко мне свою руку, и я приму ее. Вместе мы станем править этим миром. Она та, которую единственно я должен любить и кем не могу не восхищаться. Она — моя душа и мое сердце. И когда-то она станет моей, а я ее. Это неизбежно»

Сейчас она здесь. Акаша, самая первая и самая древняя. Ее кожа даже прекраснее той, какой описал ее Лестат в дневнике. Ее величественная осанка и гордый взгляд буквально кричат о том, что она Царица всего мира.

Она появляется из ниоткуда. Просто опускается на сцену рядом с Лестатом, и от одного ее взгляда вражеские вампиры обращаются в пепел. Зрители, все еще считая, будто попали на очень замороченное шоу, исступленно аплодируют. А Акаша… Она протягивает к Лестату свои тонкие руки, и он берет их в свои. Его влюбленный взгляд громче тысячи слов. Он не боится ее, он жаждет быть с ней.

У Джесси даже не остается сил на обиду. Она видит и понимает: у нее не было шансов. Все слова Лестата о том, что в ней ценно — лишь мусор. Она не ценна. Совсем. Потому что когда Царица Проклятых подходит ближе и предлагает Лестату стать ее новым царем, он не раздумывая соглашается.

Они улетают вместе, оставив горстку ничего не понимающих вампиров и обезумевших от счастья фанатов. И среди них одна лишь Джесси стоит отрешенно, ловит ртом воздух и вспоминает тот полный страсти и огня поцелуй, который Царица Проклятых подарила своему новому супругу перед уходом.