Золушкино лето (гет)

Дом встретил Елену гнетущей тишиной, отчего ей показалось, что стены дома испуганно вжались сами в себя, ожидая громогласных криков маман. Проходя мимо комнаты маман, Елена старалась идти как можно тише, но половицы предательски скрипнули, и дверь мгновенно резко распахнулась, словно за ней всё это время стояли и ждали.

— Явилась, тварь! — словно змея, зашипела маман.

Елена, которая уже была готова к истеричным воплям на весь дом, вжала в голову в плечи, однако вместо этого маман лишь продолжала тихо шипеть, от чего самочувствие Елены никак не улучшилось.

— Иди, тварь, переодевайся! Что, натаскалась по борделям и явилась? Иди смой всю мерзость, что осмелилась принести в наш порядочный дом! — и она махнула в сторону ванной комнаты. — Хоть бы лето, что ли, поскорее закончилось, чтобы тебя к бабке обратно увезти!

С этими словами маман, хлопнув дверью, ушла к себе в комнату, но даже слегка приглушённые закрытой дверью её слова прозвучали для Елены как раскат грома:

— Из дома не выйдешь до конца лета! А потом отвезу тебя к бабке!

"Ну конечно, с глаз долой — из сердца вон! Ни "Где ты была, доченька?, ни: "Я так волновалась!" Ни "Я ведь не спала всю ночь, переживала!" Интересно, а если бы меня загрызли собаки, и я бы лежала в луже крови мертвая, она бы даже тела не забрала — потому что оно грязное, а ей нужна чистая послушная дочь?" — горько подумала Елена, уходя к себе в комнату.

День проходил относительно спокойно. Елена сидела у себя в комнате, а с первого этажа доносились звуки, сопровождавшие повседневные дела маман. Выходить из комнаты она боялась и была рада тому, что хорошо пообедала у Вольдемара.

Вечером пришел с работы отец, и дом, словно почувствовав защиту, ожил. Подсознательно почувствовав радость, что, казалось бы, исходила от самих стен, Елена нашла в себе силы спуститься вниз, ибо голод не тетка — из лесу и зверя выгонит.

Появлению дочери в это время суток отчим сильно удивился.

— Доча, а ты чего это дома? Я думал, ты будешь с друзьями гулять! — и вопросительно посмотрел на маман.

— Она наказана! — прошипела та, сжав губы в ниточку.

— За что? — спокойно продолжал отец.

— Она не ночевала дома! — буркнула мужу маман, сердясь на него за то, что он не понимает простых вещей.

— И что, она теперь безвылазно будет сидеть с нами?

— Да, до конца лета! — ответила маман, не расслышав в голосе мужа веселых ноток.

— Ну, вот и хорошо! — продолжил отец, потирая руки и приступая к ужину.

Наблюдая за отцом, Елена недоумевала, чего это вдруг он так обрадовался ее заточению в доме, и все это время стояла, не зная, куда можно присесть: с отцом на диван или рядом с маман на стул. Немного поколебавшись, она все же села рядом с отцом, за что была награждена убийственным взглядом маман, хотя до этого старательно делала вид, что ей все равно, что дочь стоит.

Ужин прошел в гробовой тишине. Елена боялась не только шевельнуться, но и есть, ибо каждый раз, шевельнувшись или взяв кусочек чего-либо, получала в награду злобные взгляды маман.

Наевшись, отчим, со всем возможным удобством прилёг на диван, весело посматривая на жену и явно что-то замышляя.

— А не сходить ли нам с тобой, дочка, на рынок? — внезапно спросил он, на что маман отреагировала мгновенно:

— Она наказана! И не выйдет из дома на улицу до конца лета!

— А не перегибаете ли вы палку, мадам? Молодой девушке необходим свежий воздух, иначе у нее испортится цвет лица, никто из высокопоставленных господ не возьмет её замуж, и тогда ей придется жить с тобой! Или, что еще хуже, выйдет за простого работягу! — отец рисовал ужаснейшие перспективы, что ожидают в не-светлом будущем от столь необдуманного поступка жены, надеясь вызвать в ней чувство страха. — И потом, она идет со мной, а значит, уж точно вернется обратно!

Перспектива стать свекровью нищего работяги маман пробрала до костей, и она, наступая на горло собственным принципам, устало махнула рукой в знак того, что разрешает Елене идти с отцом, и те, не став ждать того, что маман может и передумать, быстро собрались и ушли.

Прогулка до рынка была легкой и спокойной. Отчим не приставал к Елене с расспросами, не мучил нравоучениями. Он просто шел рядом, давая прийти в себя и просто насладиться городом и погодой.

Приобретя нужные продукты, отчим вдруг тихо и заговорщицким тоном спросил:

— Доча, если я себе возьму это, ты маме не скажешь? — и он указал на маленькую бутылочку коньяка.

— Нет, конечно! — усмехнулась Елена, понимая, что отцу надо хоть немного выпить, чтобы расслабиться.

— А ты сама ничего не хочешь?

— Я такое не пью! — ответила ему Елена.

— А я тебе не это предлагаю... Возьми себе соки: березовый и ещё какой захочешь! — предложил отец, указывая Елене на богатое разнообразие бутылочек, что стояли на полках в лавке, куда они только что вошли. Елена присмотрелась, и её внимание моментально привлекли цветные бутылочки, что стояли рядом со спиртным.

— А это что? — спросила она у торговца.

У торговца, надо сказать, совершенно не удался день: торговля шла хуже и некуда, из рук вон плохо, за сегодня единственными его покупателями были лишь Елена и ее отец, и поэтому он решил получить по-максимуму всю возможную прибыль.

— Это... сок! Вот малиновый, вот ананасовый, вот персиковый! Очень вкусные! — показывая на бутылочки чуть больше ладони Елены, рекламировал продавец свой товар.

— Берем одну! — сказал отец.

— Фу, одну! Такой богатый... вон какой дорогой коньяк себе можете позволить, а для дочери берете лишь одну бутылочку! — прыснул хозяин лавки, и гордость отца была уязвлена.

— Шесть разных! — серьезно скомандовал он, и продавец торопливо, пока щедрый покупатель не передумал, принялся снимать товар с полки.

— Доча, тебе хватит? Или еще возьмём? — пересчитывая деньги и не глядя на дочь, спросил отец. Елена в уме подсчитала, что бутылочки стоят столько, сколько они с бабушкой тратили дома за три месяца, и ей стало немного дурно. Однако спорить она не решилась и лишь еле слышно подтвердила, что да, хватит.

Дома отец и дочь расположились в гостиной комнате. На стол были выставлены лишь бутылочки с соком, а бутылочка с коньяком пряталась в заднем кармане брюках отца.

— Что это? — спросила вошедшая в гостиную маман.

— Сок! ЕЛЕНЕ купил! — отчим сделал ударение на том, что это принадлежит дочери.

Маман лишь поморщила нос, сделав вид, что ей вообще не интересно, что и кому он купил и, окинув взглядом скучающих родственников и успокоившись, ушла делать домашние дела.

— Пей, доча! — хитро подмигнул отец, попивая свой коньячок и периодически из предосторожности пряча бутылочку в карман.

Елена осторожно глотнула содержимое бутылочки. Да, на вкус оно действительно напоминало персиковый сок, но та терпкость, что оставляло послевкусие, ясно говорило о том, что в содержимом есть доля спиртного.

Елена недоуменно посмотрела на отца: знает ли он об этом или нет? Уточнить ли, действительно ли ей можно это пить или нет?

— Пей-пей! Папа разрешает! — хитро подмигнув, одобрил отец, видя её неуверенность, и Елена, поняв, что он прекрасно знает о том, что это за "сок", успокоилась и стала спокойно пить коктейль.

Вскоре алкоголь сделал свое дело, и между ними начались тихие спокойные разговоры, время от времени прерывающиеся звонким и радостным смехом Елены, отчего в комнату стала недоуменно заглядывать маман, которая никак не могла понять, чем это вызвано такое бурное общение и веселый смех.

Муж по прежнему полулежал на диване, Елена, скромно сидевшая рядом, тихонько потягивала сок — всё чинно-благородно, да... однако их радостные и веселые лица совсем не радовали всегда и всем недовольную маман.

Каждый раз, заглядывая в гостиную, она считала, сколько бутылок с соком осталось у Елены, чтобы иметь возможность прогнать ту в свою комнату. Ну, а что? Выпила все — иди к себе!

Разговоры и смех очень выматывали маман, к тому же было уже девять часов вечера, и ей ужасно хотелось спать, но оставить мужа наедине с дочерью.... Нет, об этом даже разговора быть не может! Поэтому, увидев, что Елена взяла последнюю бутылку, она присела напротив, устало сверля взглядом дочь.

Что ж, вот и последняя бутылка с "соком" была выпита... Однако Елена и отчим, как видно, расходиться не собирались. Напротив, устроившись с ещё большим удобством, они смеялись и рассказывали друг другу какие-то забавные и пустячные истории, что очень сильно сердило маман.

— Всё, пора спать! Иди к себе в комнату, — устало скомандовала она, собирая бутылки. — А то завтра опять продрыхнешь до обеда!

— Закрой свой рот, женщина! Сама иди спать, тебе уже давно пора было лечь! А дочь в своем доме, и раз ей гулять с друзьями нельзя, то во сколько захочет, во столько и пойдет к себе в комнату! — резко осадил жену отчим.

В его тоне неожиданно прозвучало столько агрессии, что маман как-то съёжилась, разинула рот, захлопала глазами и стала ужасно похожа на испуганную сову. Переводя взгляд с мужа на дочь и обратно, она готова была поклясться чем угодно, что они оба пьяны! Но как это могло произойти, если учесть, что спиртного в доме нет ни капли?

Недоумевая, маман отнесла пустые бутылки на кухню, бросила их в мусорное ведро, на обратном пути опять заглянула в гостиную и, посмотрев ещё раз на счастливые лица родных, устало покачала головой и ушла спать.

Вечер, проведённый с отцом в теплой домашней обстановке, дал Елене возможность посмотреть на него по-новому. Отец знал, что покупает дочери, и дал ей возможность выпить столько, сколько бы сама себе могла позволить девушка. Алкоголь сделал свое дело, и беседа пошла легко и непринужденно. Может, этого и добивался отец? Но вопросы если и возникали, то были очень корректными и тонкими — словно не желали затрагивать заветные мысли. Уже глубоко за полночь, понимая, что дочь уже практически засыпает, отчим отправил ее спать:

— Иди, спи, доча... И не бойся ее! — и по-отцовски поцеловал в лоб.

Растроганная, находящаяся под воздействием алкоголя, Елена прослезилась:

— Папулечка…

— Иди, иди… Спи с богом… — махнул рукой отчим, отвернувшись и сделав вид, что не видит слез дочери, но выражение лица, не видное никому, показывало, как он растроган и вместе с тем опечален.

Расслабленное состояние, вызванное выпитым спиртным, вскоре покинуло его тело и душу и отчим, открыв окно, закурил. Смотря в ночную темноту, он думал о том, как несчастна эта юная девушка и как ей не хватает материнского тепла... Но что он мог сделать? Ведь этого тепла и ему самому невозможно было дождаться от жены... Резким щелчком он бросил бычок за окно, захлопнул створку окна и с сожалением отправился в супружескую спальную.

День новый удивил Елену тем, что вокруг царила оглушающая... тишина. Казалось, что и сам дом испуганно прислушивался к необычному для него покою, что царил в комнатах. Листва деревьев не шелестела и казалось, что и ветер, пролетавший мимо, сдерживал себя, чтобы ничем не нарушить царившую здесь идиллию абсолютного покоя.

Приведя себя в порядок, Елена спустилась вниз и, не найдя маман в гостиной, отправилась на кухню, но и там той тоже не было. Случайно обернувшись к окну, Елена глянула в него, да так и замерла, не в силах оторваться от завораживающей красоты, что открылась её взору: всевозможные оттенки зелёного — от изумрудного до салатового — переливались в листьях деревьев и кустарников, гармонично переплетаясь с коричневыми ветками и пышными цветами всех оттенков радуги. Воздух будто дрожал, и в этом дрожании сияли крошечными искорками частички пыли, пронизанные золотыми солнечными лучами...

— Боже, только, пожалуйста, не спугни этот волшебный момент! — жалостливо и тихо попросила Елена услышав скрип половиц и поняв, что к ней тихо подходит маман.

Не отрываясь от созерцания волшебства природы за окном, она боковым зрением заметила, как опустились плечи у маман, которая еле слышно выдохнула, так и не произнеся ни слова. Да ей и самой стало интересно, что же такого красивого и необычного увидела в этом окне её дочь...

Прошло несколько минут... Маман смотрела то в окно, то на Елену и искренне недоумевала, пытаясь поймать взгляд дочери и сообразить, что к чему. Так ничего и не поняв, не ощутив это волшебство, но почему-то подчинившись просьбе, она тихо произнесла:

— Да любуйся, сколько хочешь, только сядь и поешь, у нас сегодня много дел по дому, — голос ее был на удивление тихий и спокойный, но волшебство мгновения, захватившее двор и душу Елены, начало рушиться.

Ветерок стал спускаться все ниже, стараясь ворваться в дом. От его движений зашевелились ветки деревьев, зашелестели листьями. Словно отвечая их шелесту, застрекотали белобокие смешные сороки, что до этого тихо прятались среди пышной листвы.

Всё еще не понимая, что же её дочка смогла увидеть красивого в их до последней травинки знакомом ей саду, маман тихо спросила:

— Тебе что, нравится этот сад? Ты словно в него влюблена... — ее нос немного сузился и наморщился, напомнив гриб-сморчок, но интонация была простой и не злобной.

— Да, столько зелени и красок! Здесь так красиво! — Елена моргнула, словно приходя в себя и, отвечая, постаралась передать восторженным тоном всю красоту, что только что видела сама, чтоб и маман прочувствовала её — пусть хоть через призму мироощущения дочери.

— А что в нем красивого?

— Ты не видишь? — спросила Елена, очнувшись окончательно, и не без сожаления посмотрев на мать.

— Нет... — пожав плечами, ответила та, снова осмотрев двор.

— И никогда не видела? Даже когда переехала сюда? — допытывалась Елена, пытаясь понять мать.

— Мне особо и некогда было смотреть, ведь у меня на руках была ты! И я работала без отдыха! — озлобленные нотки начали проскальзывать в голосе маман. Елена еще раз глянула в окно и вздохнула с сожалением — волшебство картины, что ещё пару минут назад ласкало её взор, рассеялось окончательно.

— Давай завтракать! — перевела она разговор, но мысли у маман уже были заведены, словно шарманка, и она начала долгий монолог о том, как ей было тяжело одной растить Елену первые годы, как много она работала, чтобы на её дочке было самое дорогое и самое красивое платье и туфельки.

"Вот зачем? Зачем себя надо было так истязать? Ну, была бы я одета не в самое лучшее платье, но зато ты бы сейчас не была так зла на меня и на весь мир!" — думала Елена, поднося к губам чашку и задумчиво смотря на мать.

Постепенно разговоры о том, как ей, маман, было очень тяжело растить одной дочку, приняли другой, обвинительный оттенок, и вот уже она зашипела подобно змее, перечисляя все недостатки дочери.

Елена поняла, что уже съесть и выпить что-либо она спокойно не сможет, да и терпеть оскорбления в свой адрес тоже становилось не под силу, поэтому она встала и со словами:

— Я лучше пойду помою полы! — вышла из комнаты.

Маман же осталась сидеть в гордом одиночестве, выпучив от негодования глаза и думая о том, что её доченька совершенно ужасно воспитана. Нет, чтобы сидеть тихо-мирно, опустив глаза долу и выслушивая покорно нравоучения... Полы она, видите ли, мыть собралась!

"Полы?! Какие полы? Она же их мыть не умеет совершенно!!!"

— Стоять! Без меня ничего не трогать! Дура ты необразованная! — закричала маман на весь дом, отчего дремлющие сороки заполошно сорвались с веток и, оглашая окрестности перепуганными криками, улетели прочь, а соседские слуги повыбегали из домов на улицу, чтобы послушать новый "концерт", который должен был вот-вот начаться на потеху всем.

Дом же облегченно вздохнул, так как начал было подумывать, а не заболела ли маман, что так необычно спокойно себя ведет... Ан нет, совершенно здорова, раз орет подобно рожающему тюленю!

Полы маман мыла самозабвенно!

Плюх — и ничтоже сумняшеся на паркетный пол было вылито целое ведро воды! Далее происходило втирание этой самой воды в дерево до тех пор, пока паркет всю ее не впитывал. Елена прекрасно понимала, что от этого паркет безнадёжно портится, но разве это можно было объяснить маман? Поэтому она просто стояла и наблюдала за тем, как беспощадно, изо дня в день, маман губит великолепные паркетные полы.

Вид праздно стоявшей Елены еще более сердил маман, поэтому она продолжила оскорбления, которыми начала осыпать Елену еще во время завтрака.

— Не смей уходить! — крикнула она, увидев, что дочь так же, как и на кухне, начала разворачиваться, чтобы уйти и не слушать льющегося потока оскорблений.

— Я не собираюсь терпеть унижения! А так как делать мне здесь нечего, то я лучше пойду в свою комнату!

— Я тебя учу мыть полы, дура ты неблагодарная! — кричала на весь дом маман.

— Я умею мыть полы! Меня их научила мыть та же женщина, что и тебя — твоя мать! — резко бросила ей Елена, которой надоело слушать оскорбления в свой адрес.

— Твоя бабка — кошка камышовая! Сама ничего не умеет! Меня твой отец научил мыть полы! — крикнула маман, багровея от злости.

— А не из-за этого ли ты его бросила и сбежала от него в другой город? — прищурившись, неожиданно спокойно спросила Елена.

— Идиотка ты! Он мне изменил, поэтому я и уехала! — вдруг успокоившись, словно слова Елены были ушатом воды, вылитым на раскалённую болванку её гнева, ответила маман.

Мысли её были перебиты, и чтобы последнее слово всё же было за ней, она кинула в Елену грязную тряпку и велела:

— Мой полы!

— Хорошо! Но мыть буду по-своему! — поймав на лету тряпку, согласилась та.

— Да мой их как хочешь, сволочь ты неблагодарная! Учишь тебя, учишь, а всё словно об стенку горох!

Елена принялась собирать тряпкой воду с мокрого паркета и выжимать её в ведро под злым взглядом маман, губы которой были сомкнуты, нос заострен, а глаза метали в дочь молнии. Дождавшись, когда Елена почти собрала всю воду, она неожиданно толкнула ведро ногой, и вся вода снова разлилась по полу.

— Ну, теперь мой как умеешь! — ухмыльнулась маман и, донельзя довольная своим поступком, ушла в прачечную.

Елене ничего не оставалось, как снова начать собирать воду.

Закончив работу и убрав ведро и тряпку на место, она ушла в свою комнату, так как на то, чтобы общаться с маман, у неё уже не было сил. Но она не успела даже присесть в кресло, как в комнату, подобно фурии, ворвалась маман.

— Расселась тут! А стирать кто будет?! Ты что, думаешь, что приехала, чтобы здесь отдыхать и шляться со своими друзьями невесть где днями и ночами? Нет, моя милая! Ты приехала помогать матери, и я тебя буду учить! Вот выйдешь замуж, а свекровь мне потом скажет, что я тебя ничему не научила! Ты же лодырь! Да и кто тебя, такую дуру, замуж-то возьмет! Вот дурында! Стоит, смотрит на меня, словно окунь отмороженный!

Выпалив всё это на одном дыхании, маман круто развернулась и вышла, а Елена замерла посреди комнаты, пытаясь понять, за что ей сейчас прилетели подобные обвинения? Глубоко вздохнув, чтобы придти в себя, Елена спустилась в прачечную и произнесла:

— Что ж, давай, буду стирать!

— Стой и учись, как надо это делать! — прошипела маман, заполняя огромный чан горячей водой и щедро вылив туда же щелока.

Простирав одно полотенце, она вылила в яму всю воду и, набрав вторично, налила такую же огромную порцию щелока на второе полотенце. Потерев его о рубель, она снова вылила мыльную воду в слив.

Такая работа была проделана с десятком полотенец. Елене страшно было представить, сколько воды и щелока будет израсходовано, чтобы перестирать все постельное белье и повседневные вещи, и поэтому она спросила:

— А почему нельзя перестирать все вещи в одной воде? Почему каждую нужно стирать отдельно?

— Меня так учила стирать твоя прабабка, а она была умная женщина! — пояснила маман, краснея от злости.

— Так прабабушка Тоня стирала вещи в реке, а там вода была проточная! И щелоком она стирала в тазу! Я-то уж это помню, так как успела застать прабабушку живой! — пыталась объяснить Елена.

— Да что ты там помнишь? Ты была слишком маленькая! — вновь сорвалась маман. — Вот поэтому у тебя на хуторе нет хороших вещей! Потому что ты стирать не умеешь!

— Да потому, что я донашивала за тобой и бабкой, и если бы ты присылала деньги или хорошие, новые вещи, то они бы выглядели идеально и без такого количества потраченной воды и щелока! А мне приходилось носить старье!

— Идиотка, да как ты с матерью разговариваешь?! — взвизгнула маман, замахиваясь на дочь мокрым полотенцем, но Елена увернулась от удара и, не желая быть избитой, убежала в свою комнату.

Задвинув задвижку и подперев ручку стулом, она испуганно смотрела на дверь, за которой уже были слышны приближающиеся тяжёлые шаги рассерженной маман, которая уже вопила на весь дом:

— Выходи, тварь! Сейчас ты у меня получишь, мерзавка!

— Ага, сейчас! Так я выйду добровольно, чтоб ты меня избила! Я же дура, я же не послушаюсь! — усмехнулась Елена. — Вот дождусь, когда отец домой придет, тогда и выйду!

— Выходи сейчас же, или я сломаю дверь! — истошно завизжала маман.

— Ломай! Вот уж я с удовольствием посмотрю, как ты будешь объяснять деду и отцу, почему дверь сломана! — вторила ей Елена, смеясь.

Маман, словно усмирённая этой фразой, перестала выбивать дверь и ушла вниз, по-прежнему вопя на весь дом о том, какая у нее глупая, необразованная и наглая дочь, как ей, несчастной, не повезло с такой неблагодарной мерзавкой... а ведь она столько сил и денег в неё вложила!

Елена сидела на кровати и устало размышляла о том, как же так получилось, в какой именно момент маман стала такой жестокой и озлобленной, ведь там, в далеком и светлом детстве, остались воспоминания о доброй и любящей маме: вот она, добрая и нежная, светится от счастья и печет пирожки... А вот они втроем — дедушка, мама и Елена — едут в карете в деревню, и мама нежно прижимает к себе маленькую Елену... Куда же делать та светлая и добрая женщина? Неужели растворилась без следа в озлобленной на всех и вся мегере?

За этими грустными мыслями она не сразу расслышала тихий свист за окном, однако вскоре тот стал громче и настойчивее, и его уже невозможно было не слышать, поэтому Елена подошла и открыла окно. Выглянув, она увидела Митрия, и ее душа наполнилась противоречивыми чувствами. С одной стороны, Елена была очень рада снова видеть Митрия, с другой же стороны, поднялось негодование из-за того, что он пришел без приглашения. С одной стороны, она любовалась его чертами лица, утопая в синей бездне его глаз, а с другой стороны твердила себе: "Глупая, ни за что не влюбляйся!"

— Привет! — задорно крикнул Митрий на весь двор. — Я приглашаю тебя на прогулку. Погода отличная!

— Тише ты! — зашипела Елена, испуганно прислушиваясь к замершему дому, пытаясь уловить, не идёт ли маман. — Я наказана за то, что не ночевала дома! Уходи отсюда, пока маман тебя не увидела, а то мне еще хуже будет!

Но Митрий и не подумал о том, чтобы уйти. Вместо этого разбежался, подпрыгнул и, ухватившись за ветку дерева, подтянулся и вскоре уже сидел на подоконнике.

— Ну, то, что ты наказана, вовсе не мешает нам с тобой видеться! Ведь правда? — весело спросил он.

Елена усмехнулась, по-прежнему напряжённо прислушиваясь, не поднимается ли маман, однако всё было тихо и спокойно, и поэтому тревога понемногу ее отпустила.

— Я очень скучал по тебе! — тихо произнес Митрий, взяв Елену за руку.

Она глупо хихикнула, но руки не отдернула. Прикосновение Митрия обжигало, но в то же время вызывало волнение.

— Разве можно соскучиться, не видясь всего один день?

— Можно соскучиться, расставшись даже на одну минуту, — нежно произнес Митрий, заглядывая Елене в глаза, отчего та не выдержала и отвела взгляд.

"Боже, что за волшебная синева, я в ней просто тону! Я теряю в ней саму себя! Надо быть осторожнее... Соберись же, Елена! Не растворяйся в нем! Если ты влюбишься, то пропадешь!" — твердила она самой себе, но тут Митрий нежно и настойчиво повернул ее лицо к себе, обхватив его ладонями, точно нежными оковами. Он смотрел в глаза Елены, стараясь понять ее мысли, а та, не в силах оторвать от него взгляда, начала растворяться в нем... И вот уже не существовало никакого мира вокруг, кроме мира, в котором был Митрий. Сердце бешено билось в груди, и казалось, еще немного — и Елена потеряет сознание...

Почувствовав, что она, наконец, расслабилась, Митрий приблизил свои губы к её губам как можно ближе и, помедлив пару секунд, мягко и нежно поцеловал. Поцелуй был робким, нерешительным, но в то же время влажным и прохладным, что и привело Елену в чувство. Она слабо попыталась оттолкнуть Митрия от себя, а тот, чувствуя эту нерешительность, заключил ее в свои объятия так, что вялые попытки вывернуться из них не увенчались успехом.

Видя, что Елена не особо сильно и сопротивляется, Митрий поцеловал её еще раз, потом ещё и ещё, затем поцелуи стали более настойчивыми.

Находясь в крепких объятьях и под воздействием столь желанных поцелуев Елена обмякла. Ноги её, словно ватные, перестали совсем слушаться и немного подкосились, отчего Митрию пришлось придерживать девушку, чтобы та не упала.

Он по-прежнему касался своими губами губ Елены, но это не было настоящим поцелуем... Однако как только он понимал, что та начинает приходить в себя, то сразу же лишал её сил и воли, начиная целовать, отчего Елену то уносила волна страсти, то вновь возвращала на грешную землю. И вот, когда душа уже готова была покинуть Елену от наслаждения, она слабо произнесла:

— Пожалей меня! Хватит... Не выдержу!

Митрий чуть расслабил объятья... Но у Елены, потерявшей опору, мгновенно подкосились ноги, она начала оседать на пол, и Митрий, подхватив её, уложил на кровать. Видя, что Елена находится в эйфории, он искренне недоумевал: "Неужели на нее так подействовал поцелуй? Я ведь толком-то ее и не целовал, наши губы чуть прикасались друг к другу..."

Однако ему начало нравиться то чувство, что он вызвал в Елене, и поэтому как только та начала приходить в себя и открыла глаза, он снова ее поцеловал, и на этот раз поцелуй был более долгим и более настойчивым.

По всему телу Елены пробежала сладкая дрожь и, сделав оборот в кончиках пальцев ног, вернулась обратно ко рту и вырвалась с криком наслаждения. Этот крик утонул во рту Митрия, так и не вырвавшись наружу и не дав разрушить тишину дома.

Удовлетворившись тем эффектом, что произвел его поцелуй на Елену, Митрий лег рядом, обняв одной рукой и положив ее голову себе на грудь.

Елена лежала, глубоко и сильно вздыхая, стараясь насытить легкие кислородом. Сил двигаться и говорить не было абсолютно. Но вот она понемногу успокоилась и... заснула в его объятьях.

Сначала Митрий не понял, что произошло. Вот она вроде бы только что шумно дышала, а тут вдруг обмякла и начала тихонько посапывать.

"Она, что, заснула? Вот это новость! Я знал, что неотразим, но не думал, что буду вызывать такие эмоции у девушек... и тем более не думал, что мне вот так доверятся, сладко заснув в моих объятиях!"

Он прижал к себе Елену еще крепче и твёрдо, словно приносил нерушимую клятву, произнес:

— Моя! Некому не отдам!

К слушающему тихое посапывание Елены и тишину, что царила вокруг, Митрию незаметно подкралась дрёма и он тоже заснул.

Молодых людей разбудил тихий стук в дверь.

— Доча, ужинать пора! Выходи, поужинай со мной! — послышался тихий голос отца за дверью.

Сон резко покинул Елену, и она испуганно села на кровати, глядя на не менее испуганного Митрия. Они уснули в объятиях друг друга в доме Елены и так проспали шесть часов, что невозмутимо подтвердили мерно тикающие часы на полке.

Чтобы не издать звука, Елена одной ладонью закрыла рот себе, а другой — рот Митрия, который тут же, дразня, стал целовать её ладонь, перебирая губами пальчики, отчего томление стало возвращаться к Елене. Она отдернула руку и отчаянно зажестикулировала, показывая, что за дверью ждёт отец и что ему, Митрию, надо уходить.

Митрий задорно улыбнулся и, заключая Елену в свои объятья, еще раз поцеловал перед тем, как выпрыгнуть в окно.

Слыша за дверью шуршание, отец сразу понял все, но не стал поднимать скандал на весь дом, а лишь сказал:

— Доча, я жду тебя внизу.

Елена просидела в комнате еще час. Она никак не могла прийти в себя. Сильно болел живот, и легким отчаянно не хватало воздуха. Что с ней происходило — она никак не могла понять, но вскоре пришла в себя и нашла силы спуститься на первый этаж.

В гостиную Елена вошла, не смея посмотреть отцу в глаза, однако, видя его дружеское расположение, быстро успокоилась. Ужин проходил легко и непринужденно. Они ели и смеялись, разговаривая обо всем, что творится в городе, делясь друг с другом новыми и не очень новостями. Маман же, напротив, сидела и поглощала еду с таким выражением лица, словно перед ней находились самые заклятые её враги.

Откинувшись на спинку дивана, отец произнес:

— А не сходить ли нам на рынок, доча? — и хитро подмигнул.

Маман была в этот момент поглощена своими мыслями, поэтому не заметила хитрого намека мужа и, кивнув словно кукла, согласилась:

— Ага, идите... Хоть выгуляешь её, дикарку!

Уже по пути на рынок отец спросил:

— Что у вас с маман сегодня произошло?

— Да как всегда! Что-то не так сделала, что-то не так сказала, и она начала меня бить! Я не стала терпеть и заперлась в комнате, что ее еще больше разозлило.

— Она тебя била? — удивился отец, и его лицо исказила гримаса злости.

— Ну, сегодня она только пыталась… а так да, она периодически меня бьет. Она называет это: "Учу уму-разуму!"

Отец хмуро посмотрел на дочь и за весь остаток пути что на рынок, так и обратно домой, больше не произнес не слова.

Дома вечер проходил по тому же сценарию, что и вчера. Во время ужина Елена в открытую пила те же "соки", которые по-прежнему не вызывали у маман ровно никакого подозрения. Отец, то и дело оглядываясь на жену, тайком попивал коньячок, становясь с каждым глотком все веселее и веселее. В то же время, чем веселее становились муж с дочерью, тем всё мрачнее становилась маман и, еле дождавшись девяти вечера, удалилась к себе в комнату.

— Куры легли спать! — усмехнулся отец ей вслед.

Еще немного посидев с отцом, Елена тоже удалилась к себе в комнату, интуитивно чувствуя, что хотя маман и ушла к себе, но спать не легла и успокоится лишь тогда, когда Елена уйдет. Интуиция подтвердилась: когда Елена проходила мимо спальной родителей, то услышала за дверью тихие шаги, словно маман всё это время стояла под дверью, ожидая, когда же её дочь отправится спать.

* * *

"Утро добрым не бывает! Ну, по крайней мере, в этом доме! — подумала Елена, просыпаясь от яростных криков, которые доносились с первого этажа и без труда облетали весь дом.

За окном только начинало светать, первые солнечные лучики несмело освещали краешки крон березок, согревая их и готовясь пронзить сиянием насквозь. Елена зевнула и, укутавшись в плед, села на подоконник, стараясь не прислушиваться к тому скандалу, что гремел внизу.

Грозный, словно львиный рык, голос отца выражал своё яростное несогласие с тем, что маман позволяет себе распускать руки, и что это не тот метод воспитания, который должен себе позволять порядочный человек. В ответ не менее злобный голос возражал, что он в этом доме вообще никто и поэтому не имеет никакого права указывать ей, матери, как надо воспитывать дочь!

Елена содрогалась от каждой фразы, сказанной этими двумя, что именуют себя семьей. Выкрикиваемые слова ранили её, словно нож... Она не видела лиц говоривших, но после каждой произнесённой фразы были секундные паузы, которые давали Елене понять, что удары наносились в самое сердце что отцу, что матери...

"Как они могут жить вместе? Как можно так обижать близкого тебе человека? — думала Елена, все плотнее укутываясь в плед. — Неужели после всего этого они могут по-прежнему смотреть друг другу в глаза и продолжать общаться?"

Наконец в доме воцарилась гробовая тишина...

Громкие и тяжелые мужские шаги последовали к выходу. С грохотом распахнулась дверь, и напоследок прогремела фраза:

— Хоть пальцем ее еще раз тронешь, так тебя изобью — мало не покажется! Родная мама не узнает!

Дом вздрогнул от удара закрывшейся двери, и наступила звенящая тишина, которой Елене почудилось, что она слышит мысли маман: "И как теперь мне общаться с Еленой? Как ее учить чему-то?"