Скала Ветров (джен)

День проползал — медленно, как улитка. В «окошках» высоко над головой то темнело, то светлело — видимо, по небу бродили лёгкие облачка, — чуть в отдалении потрескивал костер, где-то тихонько сочилась вода… Про Гэджа как будто все забыли.

Он сидел, съежившись возле козьего столба, обхватив колени руками, и пытался сосчитать, сколько времени он провел в Пещере. Два, три, четыре дня? По всему выходило, что не так уж и долго — сейчас подходили к концу третьи сутки его пребывания среди орков, — но как долго ему ещё придётся здесь прозябать? Дни? Недели? Месяцы? Вот в этом тёмном и сыром подземелье? Без возможности не то чтобы выйти на поверхность и подставить лицо вольному ветру, а хотя бы просто вытянуть ноги и устроиться поудобнее? Все его жизненное пространство отныне ограничено длиной пут, привязывающих его к столбу, а все условия существования — козьей шкурой и кучей грязной соломы. Как у того несчастного тролля в Дол Гулдуре, на веки вечные прикованого к стене привратной крепостицы, с горечью сказал себе Гэдж — но тролль, по крайней мере, не был лишён возможности видеть небо и звезды… Впрочем, если Гыргыт сдержит свою угрозу и впрямь отправит Гэджа к Древнему следом за Ухтаром, то, наверно, все эти страдания по несбыточному уже и смысла особенно не имеют…

Тоска вновь захлестнула Гэджа мучительной волной. Он закрывал глаза — и видел Изенгард, Ортханк, цепляющий небо четырехглавой верхушкой, парк в свете процеженных сквозь листву лучей вечернего солнца, мрачноватую лекарскую, Хавальда с его вечно кислой, но сейчас представляющейся почти дружелюбной физиономией… Видел крутую ортханскую лестницу о двадцати семи ступенях, лабораторию, пропитанную запахом химикалий и жженой пробки, Гарха, с видом недовольного ментора вышагивающего по краю стола, и Сарумана с очередным причудливым приспособлением в руках, слышал мягкий глубокий голос учителя: «Смотри, Гэдж, если потереть кусочком шерсти стеклянную трубку, то привязанная к ней льняная нить начинает притягивать пылинки… Любопытно, правда?» Видел собственную каморку — простецкое жилище неприхотливого школяра: стол, стул, кровать под тканым покрывалом, полки со всякими мальчишескими сокровищами, камни и деревяшки, вылепленная из глины фигурка — доблестный воин (Анориэль?) в полном доспехе верхом на неком непознанном копытном животном, круглом, как бочка, и лишившимся в результате неудачного падения (хотя Гэджу больше хотелось думать, что яростной битвы со злом) правой передней ноги… Видел распахнутое окно, медицинский трактат на столе, раскрытый на какой-то жуткой картинке, и чувствовал на лице ветерок, запускающий в книгу пальцы в тщетных попытках перевернуть страницу… видел чернильницу в форме корявого пенёчка и истрепанное перо рядом, капнувшее кляксой на исчерканный торопливыми записями лист бумаги… видел чашу с молоком, и ломоть свежего хлеба на деревянном блюде, и горсть сушеных вишен, и яблоко — крупное, глянцевитое, с нежным золотисто-розовым боком… Яблок вдруг захотелось с неистовой силой, так, что свело судорогой желудок, и рот наполнился голодной слюной…

Гэдж вздохнул.

Самые вкусные яблоки в Изенгарде росли в саду Горбуна Эймара, это знали все, как и то, что сам Эймар — желчный нелюдимый старик со скверным нравом и словно изжеванным, покрытым бородавками лицом, — никогда и никого ими не угощает, а «загоняет в Рохане за баснословные деньги», и дом его охраняет огромный злющий пёс, которого Эймар выпускает на ночь в сад. Поговаривали, что свои знаменитые яблони (саженцы были привезены откуда-то за тридевять земель, чуть ли не с Дол Амрота, из которого была родом его жена) он поливает в полнолуние кровью исключительно чёрных кур, поговаривали, что в доме он хранит высушенный трупик нерожденного младенца для загадочных ритуалов, поговаривали, что он ловит бездомных собак и кошек и живьём сдирает с них шкуру в подвале под домом (доказательств этому не было никаких, но это, разумеется, только потому, что хитрый горбун умел мастерски заметать следы). Поговаривали, что он и жену, умершую несколько лет назад, «сжил со свету» не иначе как злобными загово́рами и гнусным колдовством…

Впрочем, днем свирепый пёс сидел на цепи, а после обеда Эймар предпочитал часок-другой сладко вздремнуть, и, пользуясь этими двумя обстоятельствами, мальчишки во главе с Лутом как-то взяли восьмилетнего Гэджа на «слабо́» — подговорили его забраться в сад и наворовать яблок. Отчаянная вылазка едва не закончилась для Гэджа плачевно, потому что внезапно выяснилось, что сторожевой пёс на цепи вовсе не сидел и, свирепо рыча и сверкая глазами, накинулся на вора из-за угла — Гэджа спасла лишь быстрота реакции и неожиданно открытая способность лазать по деревьям с проворством испуганного кота. Он сидел на злосчастной яблоне, трясясь от страха, глядя, как беснуется внизу разъяренная псина, рыча, брызжа слюной и кровожадно скаля клыки; а Лут и его дружки, подглядывающие за происходящим в щели в заборе, держались за животы, покатываясь со смеху. На шум прибежал и сам Горбун, вооружённый огромной лопатой — и Гэдж, полумертвый от ужаса, окончательно уверился, что подвала и участи несчастных бездомных кошек ему явно не избежать.

— Дурачьё! — Горбун погрозил лопатой не Гэджу, а прятавшемуся за забором Луту и его развеселой команде. — А если бы Людоед этого сопляка подрал?!

Мальчишек тотчас как ветром сдуло.

Эймар усмирил своего слюнявого Людоеда, оттащил в угол сада и, наверное, горячо надеялся Гэдж, посадил там на цепь. Потом вернулся (вместе с лопатой) и мрачно уставился на неудачливого воришку:

— Слезай. Или ты теперь намерен всю жизнь на дереве просидеть?

Делать было нечего: на трясущихся ногах Гэдж сполз с яблони. Внутри него все по-прежнему обмирало от страха — выглядел рассерженный Эймар поистине угрожающе, а лопата у него в руках была внушительная, большая и острая.

Горбун презрительно-удивлённо кривил губы:

— Звереныш, ты?.. Ну да, конечно, чего ещё следовало ожидать…

Гэдж смотрел в землю. Мечтая, чтобы она тотчас разверзлась у него под ногами и позволила ему провалиться куда-нибудь подальше, в Харад, к примеру.

— Не с-сдрайте смя шкру п-плста, — пробормотал он едва слышно, язык его заплетался от ужаса. — Я бше небду…

— Что?

Гэдж сделал над собой отчаянное усилие:

— Не сдирайте с меня шкуру, пожалуйста… Я больше не буду…

— Какую шкуру? — недоумевал Эймар. Потом вдруг закинул голову и захохотал, трясясь всем телом, так навалившись на воткнутую в землю лопату, что она до самого черенка ушла в грунт под весом его содрогающейся тушки.

— Ладно, не буду, — отсмеявшись, сказал он сурово. — На первый раз. Ну-ка иди сюда, — он взял Гэджа за пылающее от стыда ухо и довольно неласково поволок в угол сада, обнесенный каменным забором (слишком, увы, высоким для того, чтобы его можно было перескочить одним прыжком). Здесь нашлась картофельная делянка: некоторые из ссохшихся, будто ржавых на вид кустиков Эймар уже успел выкопать, земля вокруг была изрыта лунками, точно владения сумасшедшего крота, и в этих неглубоких ямках прятались крупные золотисто-коричневые картофелины.

Эймар всунул в руки Гэджу пустое деревянное ведро.

— Давай-ка, помоги мне картошку собрать, я стар уже, мне нагибаться трудно, а ты вон какой юнец шустрый. Я копать стану, а ты клубни в ведро складывай, усёк?

Деваться было некуда: Гэдж послушно присел на корточки и принялся собирать в ведро тёмные гладкие картофелины, отряхивая их от комочков сухой земли (и невольно втягивая голову в плечи каждый раз, когда Эймар взмахивал лопатой, ожидая, что вот прямо сейчас Горбун огреет его этим орудием по темечку). Но всё обошлось тихо-мирно, работа спорилась, Эймар, покряхтывая, использовал лопату строго по назначению, Гэдж ползал за ним с ведром, выковыривая из глубины лунок картофельные семейства (и время от времени опустошая посудину в стоявшую на дорожке садовую тачку), и вдвоём они быстро вскопали делянку, собрали урожай и сгребли павшую ботву в большую кучу возле забора. Потом выпили по кружке прохладного яблочного сидра из пузатой бутыли, плавающей в кадке с холодной водой, и Эймар, крепко держа Гэджа за плечо, провёл его к калитке мимо мирно дремлющего в конуре и пускающего во сне слюни Людоеда.

— Но в следующий раз поймаю — точно шкуру спущу, понял? — ворчливо сказал он на прощание. — Сам это запомни и дружкам своим трусливым передай… А вот это — возьми, — он всунул Гэджу в руки несколько больших, золотисто-розовых, головокружительно пахнущих мёдом яблок. — Считай — заработал.

— А… да… — пробормотал Гэдж, совсем сбитый с толку, прижимая к груди душистые и крупные, норовящие выскользнуть из охапки гладкие яблоки. — Спасибо, дядя Эймар.

Горбун со вздохом махнул рукой. И Гэдж ушёл от него, нагруженный не только яблоками, но и самыми разнообразными, заполняющими его по самую макушку чувствами и мыслями…

…Несколько следующих дней он незаметно подглядывал за Эймаром с растущего неподалеку дерева, видел, как тот — всегда в одиночестве — возится в саду, как кормит Людоеда и бродящих по двору кур (разумеется, чёрных), как что-то мастерит в сарае и как поднимает из колодца ведра с водой, время от времени охая и потирая поясницу. В сущности, решил Гэдж наконец после некоторых сомнений, Эймар вовсе не такой уж бука и злобный злыдень, каким рисует его молва, — и, набравшись храбрости, как-то вновь зашёл к старику в гости (на этот раз не через забор, а через калитку), чтобы узнать, не нужно ли ему помочь по хозяйству (очень уж ему хотелось взглянуть на спрятанную в доме мумию нерожденного младенца, которая, к слову, оказалась всего-навсего чучелом обыкновенной мартышки). Горбун как будто удивился, но прогонять Гэджа не стал, и вдвоём они ловко починили колесо у захромавшей тележки, за что Гэдж получил фунт крупных сочных слив; впоследствии он заглядывал к Эймару на огонёк ещё несколько раз и настолько, можно сказать, подружился с нелюдимым стариком, что, помнится, даже разбил нос одному из приятелей Лута, вздумавшему опять нести насчет Горбуна какую-то пургу. Увы, через пару лет Эймар заболел и умер, и ухаживать за домом и садом стало некому — наследников у Горбуна не оказалось. Соседи рассадили у себя саженцы чудесных дол-амротских яблонь, но, то ли Эймар действительно поливал свои деревья кровью чёрных кур, то ли знал какой-то другой секрет, переданный ему покойной женой — таких сладких и душистых яблок с рассыпчатой и хрустящей, как розовый снег, тающей во рту нежной мякотью больше никому вырастить так и не удалось…

Гэдж невесело улыбнулся. Воспоминания не были неприятны, но скребли его по сердцу, как крохотные коготки поселившегося в груди котёнка — тёплого и пушистого, но удивительно, а порой и утомительно неугомонного…

В Пещере меж тем кипела непонятная Гэджу суета. Все были чем-то заняты. Орчанки носили к костру корзины с шишковатыми съедобными клубнями, связки речного лука, глиняные горшки с заквашенным мясом, длинные прутья с нанизанной на них копчёной рыбешкой. Две старухи, опрокинув корзины на землю, пересчитывали содержимое, собирали кучками корнеплоды, раскадывали рядком вяленые рыбины, без конца сбивались, ругались и начинали подсчёт сначала, опять рассовывали припасы по горшкам и корзинам. Дети таскали охапки хвороста и сухого тростника, мальчишки постарше обстругивали заготовки для стрел, плешивый Даурх корпел над изготовлением наконечников, аккуратно стесывая роговым отбойником с кусочка кремня хрупкие чешуйки и пластинки, придавая заготовке нужную форму. На огне кипел котелок со смолой, которой наконечники крепили к древкам, обвязывая кожаными ремешками, и тут же рядом старая Хаара, лекарка, томила в глиняном горшочке густое маслянистое варево — не то яд для клинков, не то какую-то лечебную мазь…

Ни Гыргыт, ни Ахтара не появлялись, не приносила своего хромоножку Шенар, не пялились на Гэджа с безопасного расстояния любопытные малыши, от Лахшаа (к счастью) тоже не было ни слуху ни духу. Даже Шаухар, порой прибегавшая для того, чтобы принести пленнику плошку похлебки или похвастаться найденным на берегу красивым речным камешком, сегодня не приходила — видимо, как и остальные, была занята чем-то судорожно-неотложным. Она появилась лишь к вечеру, с парой маленьких копченых рыбок, завернутых в тонкую тёмную лепешку из древесной муки. Вид у неё был растерянный, озадаченный и даже, показалось Гэджу, встревоженный, и на вопрос «Что происходит?» она уныло покачала головой.

— Тарки… напали на наших охотников в горах… говорят, могут и до нас добраться… Мать Рода велела запасы делать на всякий случай.

— Тарки? Напали? Так это правда?

— Ну да… Хотя откуда мне знать, правда или нет… Спроси у Гыргыта.

Гыргыта Гэдж не видел с того момента, как пришла весть о появлении раненного Рангхура — и сомневался, что увидит в ближайшее время.

— А что с Ухтаром? — Он мотнул головой в темноту. Он не видел, что там, в ухтаровом закутке, происходит, но знал, что бедолага был ещё жив — слышал порой доносившиеся из-за тростниковой занавеси слабые стоны. Интересно, есть ли сейчас там, рядом с Ухтаром, хоть кто-нибудь? Разве что Лахшаа, если её и впрямь не изгнали… остальным, судя по всему, до страдающего соплеменника дела было ещё меньше, чем до Гэджа.

Шаухар совсем поникла.

— Плохо. Хаара говорит, что он уже смотрит в глаза Древнему. — Она покосилась на Гэджа. — Ты тоже думаешь, что он скоро умрёт?

— Да, — после небольшой паузы признался Гэдж. — Я тоже так думаю. А что? — добавил он, помолчав. — Тебя это расстроит? — И с ужасом понял, что тон его звучит не сочувственно, а скорее злорадно.

Шаухар не ответила. Молча положила на плоский камень принесенный свёрток с едой. И попятилась в темноту — по-прежнему не произнося ни слова. Как будто не желала больше ни говорить с Гэджем, ни даже находиться с ним рядом.

* * *

К вечеру и впрямь подоспело подкрепление — с десятка полтора мужичков из Рохана и Дунланда, вооружённых топорами, острогами, длинными ножами и (кое-кто) кривыми мечами в деревянных ножнах. Мужички были лихие, весёлые, подогретые добрым пшеничным элем и явно настроенные решительно; глядя на их бородатые, не отмеченные печатью смирения, честности, трезвости и прочих добродетелей плутоватые физиономии, Эодиль досадливо морщился:

— Ну и разбойничьи рожи!

— Наёмники, — проворчал Бальдор, — и ещё какая-то шушера, искатели приключений и лёгкой поживы… А ты кого ожидал увидеть? Простой честный крестьянин вряд ли пойдёт орков по горам ловить, пока эти орки у него на заднем дворе гусей воровать не начнут. А эти бравые рубаки поди прямо с большой дороги сюда явились… Ну да леший с ними, чем отчаяннее — тем лучше, по крайней мере, их не надо учить оружие в руках держать. Раненых орков добивать, пленных стеречь и разъяренную толпу изображать и такие сгодятся.

— Как бы бед от них больше не оказалось, чем пользы. Прихватят ведь где что плохо лежит и удерут в самый неподходящий момент...

— Ну, надеюсь, до этого не дойдёт. Их не так много, чтобы неприятности нам доставлять… Подели их на пятёрки по разным дружинам и доведи до сведения, что за нарушение дисциплины уши отрубать будем. Да распорядись, пусть в оружейной им какое-нибудь снаряжение подберут и старый доспех, коли такой найдётся.

Эодиль задумчиво почесывал подбородок. Наёмники ему по-прежнему не сильно нравились и особенного доверия не вызывали. Одного, краснолицего, с разбитой физиономией и отсутствием двух передних зубов он даже, кажется, где-то уже видел — но где именно, Эодиль не мог вспомнить, и в конце концов выкинул всё это из головы — куда больше его занимали сейчас вопросы другого порядка.

Бальдор, разложив на столе полевую карту, водил по ней «козьей ножкой»:

— С севера и с северо-востока к Скале Ветров не подберешься, но с запада тянется ущелье — то, что ведёт в Сивую Балку, и с востока также пара узких проходов имеется. Впрочем, орки их наверняка под наблюдением держат, там пара хороших лучников с приличным запасом стрел большой отряд может, пожалуй, надолго задержать.

— Ну, это в обе стороны работает, — заметил Эодиль. — Да и вряд ли орочьи стрелы способны пробить добротный стальной панцирь.

— Вот это меня и радует. Но по-настоящему развернуться можно лишь со стороны реки, речная долина здесь достаточно широкая, река разливается, и глубина её невелика, коню по колено. Но дно неудобное, каменистое, а по склонам долины кое-где деревца торчат, тоже неплохое укрытие для стрелков.

— Орки наверняка тоже нас со стороны реки ждут.

— Их слишком мало, чтобы в открытую схватку с нами вступать, из-за угла, гады, стрелять будут. Надо заставить их рассеять силы, с нескольких сторон разом нажать, людей у нас для этого достаточно. Если мы их в долину выманим, а с тыла им в это время отряд, как ты говоришь, панцирников зайдёт в хороших доспехах… деваться-то им, пожалуй, и некуда будет. Кроме как в их вонючие норы, конечно, если добегут. А уж взять их там измором, надеюсь, будет нетрудно… Впрочем — посмотрим.

* * *

Внизу, на дне ущелья, курился туман, плотный, как облако.

Его серые струйчатые языки поднимались вверх, рассеивались, таяли, сквозь расплывающиеся лохмотья порой проступали серые камни, скалы на противоположной стороне распадка, топорщащиеся кое-где купы жиденьких кустов. Утро ещё не наступило, но ночная мгла поблекла, и окружающее виделось чуть размытым, сероватым, медленно поднимающимся из глубины ночи, как со дна тёмного водоема.

— Слышишь? — пробормотал Хурш. — Что это?

Хурш готовился проходить Посвящение по весне. Он был юн и порой излишне горяч, но уже слыл храбрым и ловким охотником, и мог на ходу подстрелить бегущего зайца, чем невероятно гордился. Он пнул своего напарника, свернувшегося калачиком на охапке сухой травы в глубине каменной ямы.

— Хватит дрыхнуть, Лагдар! Смотри и слушай!

Лагдар, который был на четыре года младше, испуганно вскочил и в недоумении закрутил головой.

Внизу, в ущелье, что-то происходило. Что-то тревожило туман; из расселины, в которой сидели дозором Хурш и его младший напарник, хорошо просматривалась низина, залитая белесоватой мглой. Что-то мелькало в тумане, появлялись и исчезали смутные силуэты, иногда доносился приглушенный топот копыт, шорох камней под ногами идущих, позвякивание железа. Ну да, Гыргыт о чем-то подобном и предупреждал…

— Тарки! — прошептал Лагдар.

— В кольчугах… — Хурш приглушенно выругался. — Беги к Пещере, предупреди, пусть их встретят на выходе, там место узкое… Тайной тропой, болван! — шикнул он на растерявшегося мальчишку. — Чтобы тарки не заметили… Давай, жми!

Лагдар кивнул и исчез. Хурш, притаившись, следил, как тарки проходят мимо, вооружённые и снаряженные явно не для охоты на горных перепелов… Некоторые были в кожаном доспехе, большинство — в кольчужных рубахах, надетых поверх стеганых гамбезонов, и кожаных шлемах; трое или четверо вели в поводу лохматых дунландских лошаденок, нагруженных тюками и корзинами. Тарков было… Хурш пересчитал на пальцах… Три ладони. Значит, десяток и ещё пять. Ладно. Если Лагдар не замешкается, на выходе из ущелья их встретят, скинут на головы заготовленную заранее груду камней, перестреляют, как куропаток… Если бы не этот доспех…

Нужны хорошие стрелы, не с кремневым наконечником — с металлическим. У Хурша была одна такая, трофейная, сберегаемая на особый случай. Он вынул её из колчана, приладил на лук. От такого снаряда кожаный доспех точно не убережёт.

Приближающийся отряд был перед ним как на ладони. Люди передвигались осторожно, с оглядкой, стараясь соблюдать тишину, и даже копыта лошадей ступали по камням мягко и тихо, почти неслышно. Тряпками, что ли, тарки их обмотали? Дураки… Думают, мы их не обнаружим? Пусть их десять и ещё пять — все они через час будут мертвы! Если бы Хурш знал, что этот отряд — не единственный, что к Скале Ветров с восточной стороны подходят ещё два таких отряда, а по речной долине движется конная дружина вооружённых латников численностью в пять раз больше, он, наверно, не был бы настолько самоуверен… Но он мог знать лишь о том, что происходит здесь и сейчас, вокруг него, и не слишком любил предаваться сложным умозаключениям о том, чего не мог увидеть, понюхать и пощупать.

Первые тарки поравнялись с его убежищем. Они проходили мимо, ярдах в двадцати ниже Хурша. Туман на таком расстоянии был слабой помехой, но зато отлично скрывал от врагов и самого орка, и расселину, в которой он прятался. Тарки наверняка даже не поймут, откуда прилетела стрела!.. Посмеиваясь про себя, Хурш поднял лук.

Лучше всего было бы прострелить кому-нибудь горло. Доспехи тарков были снабжены либо, на роханский манер, кольчужными бармицами, либо воротниками-горжетами из плотной кожи с металлическими заклепками. Пробьёт ли стрела такую защиту? Или лучше действовать наверняка — попытаться попасть кому-нибудь в глаз? Это трудно, но возможно — особенно для того, кто умеет навскидку подстрелить вспугнутую птицу. Хурш тщательно прицелился… Завалить бы хоть одного из этих вражин… Вот будет добыча, покруче утки или тетерева! Славная и почетная…

Он спустил тетиву.

Но именно в этот миг тарк, в которого он метил, чуть повернул голову, оглядываясь. И Хурш промахнулся — немного, едва ли больше, чем на толщину пальца, но — промахнулся! Стрела чиркнула по налобной пластине на шлеме тарка, не причинив ему никакого вреда, кроме ощутимого синяка над бровью — отличная, единственная стрела с металлическим наконечником!

В рядах тарков возникло короткое замешательство. Кто-то пронзительно свистнул. Люди всполошились, рассеялись по ущелью, ища укрытия, попрятались за мешки и корзины, прикрылись щитами. Хурш, раздосадованный неудачей, плотно прижался всем телом к стене расселины, его не должны были заметить. Но как можно было так глупо промазать!

Над расселиной хрипло закаркал ворон. Мерзкий трупоед, откуда он взялся? Из тумана тут же прилетело несколько стрел: видимо, тарки поняли, что стрелок — один, а его местонахождение им выдавало гнусное воронье карканье… Эти крылатые твари что, заодно с людьми? Это предположение показалось бы нелепым, если бы проклятый ворон не метался туда-сюда над убежищем Хурша и не вопил торжествующе во весь голос, словно оповещая весь мир: «Сюда! Он здесь! Я его нашёл!» Держась за каменным выступом, Хурш вытянул из колчана одну из стрел с кремневым наконечником, снарядил лук, выстрелил, целясь в назойливую птицу — и на этот раз не сплоховал: ворон, пронзенный насквозь, растрепанным комом рухнул на дно ущелья, теряя в полете чёрные перья.

Но это Хурша и подвело — его окончательно обнаружили. Вокруг расселины засвистели стрелы — тарки их не жалели, да и, видимо, надеялись потом большей частью собрать. Несколько воинов, прикрываясь щитами и вооружившись копьями и мечами, двинулись в сторону Хуршева убежища, и орк не стал их дожидаться — отступил в глубину расселины, к «тайному ходу», которым несколько минут назад воспользовался Лагдар. Ход представлял собой каменную трещину в скале, настолько узкую, что протиснуться в неё можно было лишь ребёнку или тощему подростку, да и то боком, — она тянулась сквозь скалу на протяжении пары десятков локтей, прежде чем плотно сдвигавшиеся стены вновь расходились, и «тайный ход» благополучно выливался в соседнее ущелье. Тарки, конечно, этот лаз найдут, но вряд ли решатся Хурша преследовать, сунуться за ним в тесную и узкую каменную дыру, где ты сдавлен стенами с двух сторон, как зернышко между глыбами жерновов, а небо высоко вверху кажется тонюсенькой сероватой ниточкой. Хурш мысленно усмехнулся.

Но спасительная дыра внезапно оказалась слишком узкой.

И Хурш замешкался. Ещё пару лет назад он мог бы протиснуться сквозь эту щель быстро и почти без затруднений, но с тех пор он вырос, раздался в плечах и стал куда больше и шире, а вот трещина, к сожалению — нет. Кожаная куртка, доставшаяся Хуршу от кого-то из старших охотников, была ему чуть велика, и собралась складками тут же, стоило ему сунуться боком в щель, и цеплялась этими складками за шероховатые камни, а скинуть её Хурш не догадался, да ему было уже и некогда. Он, конечно, сумел бы продраться по тесной дыре, просочиться в запутанный лабиринт тайных троп и благополучно уйти, если бы у него было чуть больше времени, но…

Он застрял меж бугристыми каменными выступами почти сразу — на расстоянии вытянутой руки от начала лаза. Подавил мгновенный ужас. Вдохнул. Выдохнул, стараясь сделаться как можно меньше. Ну что за неудачный сегодня день!.. Тарки были уже совсем близко, у входа в расселину, и Хурш на секунду замер в наивной надежде, что они его не заметят, в предутреннем-то полумраке…

— Вон он! Впереди! В щели застрял, кажись!

— Не убивать! — крикнул кто-то. — За пленного орка награда будет, за труп — шиш без масла!

— Как ты его оттуда живым выковыряешь, из этой задницы? — отозвался другой. — Уйдёт ведь, гад!

Хурш вытолкнул из груди воздух и отчаянно рванулся, — вперёд, к жизни, — и, раздирая кожу и куртки, и свою собственную, почти выскользнул из холодных тисков поймавшего его камня, и вырвался, и сумел освободиться — почти.

Но древко длинного копья всё же успело достать его в висок — и в глазах его померкло, а в голове загудело, будто между ушами качнулся, потревоженный ударом, огромный колокол.

И последним, что он увидел, прежде чем мир перед его взором окончательно погас — была тоненькая серая ниточка неба высоко над головой.

* * *

На рассвете у Ухтара началась агония.

Он был без сознания; лоб его покрылся холодным потом, глаза и щеки запа́ли, сизо-землистого цвета кожа плотно облепила череп, как мокрая глина. Зрачки почти не отвечали на воздействие света. Он дышал неглубоко и редко, и каждый вздох давался ему с трудом: мышцы шеи судорожно напрягались, вздувались вены, в груди слышались отвратительные хрипы скопившейся слизи. На посиневших губах струпом высыхала корочка сероватой пены.

— Он умирает, — сказал Гыргыт. Это был не вопрос — утверждение, признесенное тоном категоричным и даже обвиняющим. Вожак, злой и мрачный, наконец появился — когда ночь уже шла на спад, ближе к утру, — и тут же, ничего не объясняя, потащил Гэджа в ухтаров угол.

— Умирает, — признал Гэдж. Отрицать это было попросту глупо.

Гыргыт смотрел исподлобья.

— И давно?

— Что давно?

— Давно ты знал? Что надежды нет?

«Со вчерашнего дня». Гэдж пожал плечами.

— А что, теперь есть какая-то разница, давно я знал или нет?

Вожак недружелюбно прищурился:

— И ничего не сказал? Подыхать не хотел, чужак?

— Вряд ли моя смерть могла бы как-то помочь вашему Ухтару.

Гыргыт молчал. Крепко обнимал пальцами рукоять висевшего на поясе меча. «Если Ухтар умрёт — тебе тоже не жить…»

Едва слышно, точно опасаясь напоминать о себе, потрескивал в темноте факел. Душный и сырой, плотный воздух подземелья пах тленом и гнилой кровью. За спиной Гэджа стояли сопровождавшие Гыргыта орки — пожилой и молодой; Гэдж слышал за плечом их взволнованное сопение. По руке Ухтара ползла невесть откуда взявшаяся многоножка — чёрная и блестящая, будто покрытая лаком, Ухтар не обращал на неё внимания… Дыхание его почти угасло, тело то и дело сотрясали крупные судороги; после одной, особенно сильной, он вдруг на мгновение пришёл в себя, открыл глаза, вздохнул — с видимым усилием, но глубоко, полной грудью. Невнятный звук сорвался с его губ: «С-с-в-в-ы-ы…» — но слово, если он пытался и впрямь что-то произнести, повисло в воздухе, недоговоренное.

Отчаянное усилие оказалось для Ухтара последним. Челюсть его отвисла, голова запрокинулась, тело — ещё недавно молодое, сильное и красивое, теперь же рыхлое и дряблое, опухшее от отёка, — дрогнуло и безвольно обмякло. Гэдж, чуть помедлив, шагнул к нему, прижал пальцем артерию под подбородком. Пульса не было. Ни ровного, ни слабого — никакого.

— Всё? — безо всякого выражения спросил Гыргыт.

Пожилой орк едва слышно выругался. В темноте за скорбным ухтаровым ложем что-то шевельнулось, заворочалось, издало хриплый, исполненный страдания стон — и не то бормотание, не то короткое сдавленное рыдание… Лахшаа? На какое-то мгновение Гэджу даже стало её жаль — столько боли звучало в её горестном стенании, в такой тоске она склонилась над мёртвым телом, так дрожали пальцы, обхватившие голову Ухтара, нежными, почти невесомыми прикосновениями гладившие его по лбу, по волосам, по щекам и неживому осунувшемуся лицу…

Но потом старуха подняла взгляд на Гыргыта:

— Ты сказал, что, если мой сын погибнет, чужак умрёт. Ты сказал — так.

— Ты ещё здесь, старая? — ровным голосом спросил Гыргыт в темноту.

Все молчали. Кто-то из орков-конвоиров за спиной Гэджа беззастенчиво прочистил горло — и смачно сплюнул. Ухтар наблюдал за происходящим невидящими остановившимися глазами.

— Три дня назад, — вновь заговорила Лахшаа, и голос её скрипел во мраке, как несмазанное тележное колесо, — три дня назад Ухтар был крепок и почти здоров. Но чужак погубил его. Чужак пришёл и отрезал ему ногу. Чужак заставил его мучиться. Чужак убил моего сына и должен за это заплатить! — Она резко выпрямилась, расправила плечи, набрала воздуха в грудь, точно пытаясь стать больше и внушительнее. — Ты сказал, что он умрёт… Ты обещал! Ты не мне это обещал! — она взвигзнула так, что под сводами подземелья испуганно метнулось эхо. — Ты обещал это всему племени! Все это слышали!

— Замолчи! — рявкнул Гыргыт.

Лахшаа осеклась, злобно забормотала что-то под нос, тряся головой. Она сумасшедшая, сказал себе Гэдж, полоумная, как деревенский дурачок, наглотавшийся семян белены. От горя, тоски и боли утраты старая карга окончательно слетела с катушек.

— Я держу свои обещания, — глухо произнёс Гыргыт. Он сделал едва заметный знак глазами кому-то из своих спутников — и тут же по сухожилиям Гэджа, чуть выше пяток, въехало древко копья. От боли и неожиданности Гэдж не удержался на ногах, потерял равновесие и упал — носом в землю, — и орки ловко заломили ему руки за спину, захлестнули запястья кожаной петлёй, накрепко стянули. Схватив за волосы, парой пинков заставили подняться на колени.

Беспечно потрескивал факел. На стенах кучно теснились тени. Гыргыт медленно вытянул из ножен меч, покрутил его перед собой так и этак, любуясь поблескиванием клинка, переливами света, бе́гом огненных зайчиков по стенам и сводам. Провел пальцем по лезвию, будто сомневался, сумеет ли перерезать пленнику горло одним ударом. Покосился на Гэджа:

— Боишься смерти, чужак?

И почему-то только сейчас, при виде всего этого: острого лезвия, бликов света на потолке, мстительного безумия во взгляде Лахшаа и спокойной деловитости Гыргыта, — Гэджу стало по-настоящему, до тошноты страшно. Почему-то до сих пор в глубине души он был уверен, что, невзирая на все угрозы, Гыргыт его не убьёт… Почему-то ему казалось, что они с вожаком почти сумели найти общий язык и прийти пусть не к согласию, но, на худой конец, к некоторому пониманию… Почему-то ему хотелось думать, что Гыргыт позволит себе нарушить данное слово и, несмотря ни на что, сохранит ему, чужаку, жизнь, хотя оснований для этого не было никаких, по крайней мере, на взгляд Гыргыта — достаточно веских…

Вот так, отстранённо подумал Гэдж. Вот и все. А чего ты ждал. Обещания надо выполнять. Награда нашла своего героя. Что за чушь лезет мне в голову. Зачем я обманывался. Почему он медлит. Это же так просто — полоснуть меня мечом по горлу…

— Боюсь, — хрипло произнёс он. — Но чего ты от меня хочешь? Чтобы я валялся у тебя в ногах и выпрашивал пощаду?

Где-то позади, в темноте, шумно сопела Лахшаа. Ждала. С жадным вожделением, как обещанную конфету.

— Почему бы тебе не поваляться и не повыпрашивать? — совершенно серьёзно спросил Гыргыт. — Вдруг сумеешь меня разжалобить? Вдруг я решу, что ты мне ещё понадобишься живым… вдруг ты меня убедишь, что тебя можно отправить посланником к твоим дружкам-таркам или, на худой конец, обменять у них на мешок муки? Маловероятно, конечно, что меня этак осенит, но… всякое бывает. Вдруг тебе повезёт?

Гэдж молчал. Невероятно унизительно было подыхать вот так: спеленутым, как цыпленок, согнутым в баранку и поставленным на колени. Воин Анориэль этого бы не потерпел, с отвращением сказал он себе, он бы сопротивляться до конца, отчаянно боролся за жизнь, до последнего пытался вырваться из рук палачей, даже зная, что надежды нет и исход предрешен. Он бы не позволил над собой издеваться…

— К чему… всё это, Гыргыт? — Он запнулся, приводя к повиновению внезапно севший голос. — До сих пор я… был о тебе лучшего мнения.

— М-да?

— Я думал, тебе хватит ума понять, что живым я и впрямь мог бы быть тебе куда полезнее, нежели мёртвым.

— Ты слишком много о себе мнишь, чужак. От мёртвого тебя пользы будет едва ли чуть менее, чем от живого, — хмуро заметил Гыргыт. Он наконец перестал разглядывать и без того со всех сторон изученное лезвие и, поудобнее перехватив меч в руке, посмотрел на Гэджа. — Готов?

Гэдж чувствовал, как спине между лопаток бежит торопливая капля пота.

В последний миг он все же не выдержал — рванулся, пытаясь выкрутиться из цепких орочьих лап, но его держали крепко — за волосы, оттягивая голову назад, заставляя подставить под удар незащищенную шею. Гэдж закрыл глаза — в тщетной надежде, что станет не так страшно… Секунды тянулись бесконечно — одна, другая… и каждая была хуже смерти, и каждую из них Гэдж умирал тысячу раз, но удара — того удара, который положил бы конец этому тягостному ожиданию, — всё не было, и время для Гэджа остановилось, застыло, как слипшийся песок во вселенских часах.

Он вздрогнул, почувствовав, как острие меча уперлось ему в горло — в свежую, ещё не до конца затянувшуюся ранку под подбородком.

— Посмотри мне в глаза, чужак, — негромко произнёс Гыргыт, и в тоне его Гэджу послышалась сдержанная, но всё же заметная издёвка. — Встреть смерть, как подобает мужчине — лицом к лицу, с гордо поднятой головой. Или робеешь?

— Мне просто противно тебя видеть, — процедил Гэдж. — Бей уже наконец, к чему это представление?

Гыргыт заржал:

— Ты трус. Но, пожалуй, все-таки не такой, каким порой кажешься.

Острие, упиравшееся Гэджу в горло, надавило чуть сильнее — и исчезло. Один из орков, державших пленника, что-то едва слышно пробормотал под нос.

Гэдж медленно поднял взгляд.

Ничего не изменилось. Горел факел, корчились тени. Меч всё ещё был у Гыргыта в руке, и орк стоял, ухмыляясь, глядя на Гэджа сверху вниз, будто и впрямь ждал, когда Гэдж на него посмотрит. Как будто для него это действительно было важно — убивать, глядя в глаза.

— Ну… что же ты! — каркнула из-за его спины Лахшаа. Голос её дрожал от нетерпения: — Бей! Чужак должен умереть!

Гыргыт, чуть помедлив, со звоном вогнал оружие в ножны.

— Он умрёт. Но не сейчас. Обстоятельства изменились.

Старуха затряслась от возмущения:

— Ты обещал!

— Да. Но он прав… к сожалению, — бросил Гыргыт через плечо. — Возможно, он нам действительно ещё понадобится. Поэтому он будет жить… пока обстоятельства не изменятся снова. Но в наших силах сделать так, чтобы он жил, мечтая умереть. Или тебе это не известно?

Лахшаа стояла, будто получив пощёчину — оскорбленная и задыхающаяся, дрожа всем телом от ярости и досады несостоявшейся мести. Ненависть исходила от неё, как жар исходит из открытой топки. Гэджу казалось, что она с трудом удерживается от желания броситься на проклятого чужака и голыми руками пустить ему кровь, или придушить его, или порвать в клочья... Она и впрямь пошатываясь, как сомнамбула, шагнула вперед…

Гыргыт преградил ей дорогу:

— Тихо, старая! Держи себя в руках! Не позорь смерть своего сына! Или тоже хочешь оказаться у столба, связанная, как коза? — И, чуть помолчав, добавил вполголоса: — Иди позови баб, пусть приведут тело в порядок и зашьют в оленью шкуру… Ухтар достойно жил и должен быть достойно похоронен, как истинный воин.

— А с этим что? — кто-то из орков пнул Гэджа мыском сапога под ребра.

— С этим-то? — Гыргыт оглянулся на Гэджа с по-прежнему нехорошей усмешкой. — Ну, отведите его назад, пусть в путах сидит, как раньше сидел… Горло-то ему перерезать никогда будет не поздно, а вот обратно оживить, коли нужда придёт, уже не получится.

Подбадриваемый пинками и ударами древком копья, Гэдж кое-как поднялся, покачиваясь — ноги у него вдруг стали ватные и заплетались, точно у последнего пропойцы, не желали удерживать ослабевшее от пережитого напряжения тело. «Ты трус…» Ну да, с горечью признал Гэдж, спорить с этим явно не приходилось.

Тычками его вывели из ухтарова закутка. Навстречу тотчас всколыхнулась темнота: из Пещеры прибежал очередной мальчишка-посыльный, чумазый и встрепанный, что-то торопливо залопотал на Чёрном Наречии. Гэджевы конвоиры быстро переглянулись:

— Тарки! В западном ущелье!

— Ну, этого следовало ожидать, — проворчал Гыргыт, шедший следом, — всё к тому вело. Хотя я, признаться, думал, что ещё пара дней у нас есть… Беги оповести всех, кто снаружи находится, чтобы немедленно спускались в Пещеры, — сказал он мальчишке, — не то разом останутся рыб в речке кормить… Похоже, нас ждёт сегодня весёлый денёк.

* * *

Вести, приходившие от дозорных, были одна другой хуже.

Тарки подходили со всех сторон — и с запада, и с востока. С юга, вдоль речной долины, двигался большой конный отряд, и остановить их было нечем: тарки были при полном снаряжении, в кольчугах и шлемах, и орочьи стрелы с кремневым наконечником не могли причинить им большого вреда. Да и хороших лучников оставалось мало. Стрелки́ старались не попадаться таркам на глаза, прятались по укромным местам на склонах долины, стреляли в лошадей: спешенный воин в полном доспехе был куда более неповоротлив и менее опасен, чем конный. Но эти более чем скромные потери не могли тарков ни обратить в бегство, ни даже надолго задержать, они методично двигались вдоль реки, не обращая внимания на стрелы орков — так медведь, грабящий гнездо диких пчёл, не замечает редких пчелиных укусов, — и вскоре стало понятно: ещё немного — и, подойдя к Скале Ветров, тарки отрежут оркам подходы к Пещере, по крайней мере, с юга. А потом начнут прочесывать окрестности в поисках тех, кто не успел скрыться под землю…

В одном из восточных ущелий дела обстояли получше: в самом узком месте удалось соорудить завал из валунов и сплетенных из лозы щитов и встретить тарков за этим спешным укреплением. Взять его с наскока таркам не удалось; впрочем, повторно штурмовать завал они и не стали — отошли в глубину ущелья и принялись возводить там собственные заграждения, исполненные решимости если уж самим к Пещере не пройти, то и орков этим путем не выпустить. Да и торжествовать оркам пришлось недолго: к этому времени конный отряд, двигавшийся вдоль реки, приблизился к подошве Скалы Ветров и, обойдя ущелье с запада, грозил зайти оркам в тыл и зажать их в теснине, как болванку меж молотом и наковальней. Пришлось бросить заграждения и спешно отступать, избегая опасности угодить в «мешок» — и Фаграт, уходящий последним, чудом не словил стрелы в спину: передовой отряд тарков был уже совсем близко…

…От Западного входа прибежал старый Маурух — злой, раздосадованный, с пустым колчаном. Пояснил:

— Подстрелил пару тарков, но, наверно, не насмерть. Много их, гадов, и все в железе… Подготовились, так и прут. Столкнули мы им пару камешков на головы, да только это их ненадолго задержит… Не остановим мы их на подходах, тем более днем, стрелы только потратим. Ночи надо дождаться. В темноте, глядишь, гонора у них слегка поубавится.

Не поубавится, с мрачным отчаянием думал Гыргыт. Он слишком хорошо знал тарков, чтобы понимать: раз уж они взялись за дело всерьёз, то не остановятся, пока не доведут его до конца. Тарки шли убивать, и оставшейся от племени горстке воинов, детей, баб и стариков сопротивляться им долго было не под силу.

Впрочем, все это было ясно ещё вчера, когда у Западного входа обнаружился этот издыхающий дурень Рангхур… Таркам не нужны орки рядом с их селениями, не нужна постоянная угроза для стад, посевов, да и собственных жизней, поэтому они приговорили незваных пришельцев к смерти и теперь сделают все, чтобы от них, пришельцев, избавиться — перебьют или, в лучшем случае, постараются изгнать — ослабевших и обескровленных… И что теперь? Отбиваться? Отсиживаться? Уходить, пока есть такая возможность?.. Но — куда уходить? Как? В зиму? Во враждебные земли? Без достаточного количества еды и припасов, без особенной надежды найти до холодов новое убежище? Для племени это сейчас все равно почти верная гибель, до весны в таких условиях сумеют дожить единицы…

«Если людям это будет выгодно… с ними можно договориться»… Кто это говорил? Чужак? Интересно, этот глупый парень-недоорк хоть какую-то ценность для своих дружков-тарков имеет? Какой-никакой, но он все-таки лекарь… выгода таркам с него невелика, конечно, но, если уж иного выхода не останется…

— Спускайтесь в Пещеру, — буркнул Гыргыт. — Нет смысла на рожон таркам лезть, нас и без того слишком мало осталось. А под землю они не сунутся.

Маурух утер рукой нос.

— Ну, засядем в Пещере, а дальше-то что? Тарки запереть нас здесь хотят и измором взять. Не понятно, что ли? На сколько дней нам жратвы хватит?

— Если крепко приберегать — до следующего полнолуния, пожалуй, продержимся…

— Не слишком-то оно и долго, выходит.

— Тарки о том не знают. И они тоже не будут здесь вечно нас караулить… Рано или поздно им это надоест, и они обратно по своим хатам уберутся.

Маурух уныло щерился сухим, похожим на кривой провал ртом, в котором почти не осталось зубов — некоторые покинули хозяина в неведомых давних баталиях, другие попросту сгнили:

— Иди бабам эти сказки расскажи… А мне-то ты уж мог бы в уши не дуть! Не пересидим мы их… знают они, что со жратвой у нас беда, недаром скот с пастбищ угнали и охотиться в горных урочищах не дают. Давить нас будут до последнего, пока всех не передавят…

Они сидели в укромном месте в уголке Пещеры — отсюда в крохотную щель в стене можно было разглядеть пространство перед Главным входом: излучину реки и спускающийся к воде каменистый пятачок, скалы на противоположном берегу, часть уходящей к югу речной долины. Тарки на глаза не показывались: скрывались за излучиной, опасаясь подходить к Пещере на расстояние полёта стрелы, и берег, на котором обычно сидели с работой орчанки и копошились на мелководье дети, был пуст: поблескивала вода в пустых рыбьих садках, торчали тростниковые верши, на узкой полоске речного песка валялась брошенная кем-то впопыхах дырявая корзина.

— Ночи надо дождаться, — просипел Маурух, — выйти одним из тайных лазов, зайти к ним в тыл и перышки пощипать… А потом убираться подальше, пока они не опомнились.

— Куда убираться?

— Дальше в горы… Почём я знаю — куда? Ты тут главный вроде, тебе насчёт этого кумекать положено.

Гыргыт хрипло усмехнулся:

— Да не уйдём мы далеко, со стариками и детьми-то — догонят и вырежут всех, на открытом месте нет у нас против них никаких шансов.

— А в Пещере сидеть, пока все с голоду не сдохнем — шансы есть, да? — Маурух раздражённо зашипел. Добавил, почти не разжимая губ, глядя в сторону: — Если нам старики и дети мешают, так, значит, без них надо уходить, чего тут думать-то… Сами целее будем…

— А стариков и детей, значит, таркам на растерзание оставим?

Маурух приглушенно выругался.

— Ты думаешь, меня это, что ли, радует? Но че делать-то, а? Сам видишь — со всех сторон швах, как ни посмотри.

— Когда-нибудь мы с тобой тоже станем стариками, — заметил Гыргыт задумчиво. — И нас так же бросят, как лишнюю обузу… Как вон ту дырявую корзину.

Маурух пожал плечами.

— И что? Такова жизнь… Но я, по крайней мере, обузой ни для кого становиться не намерен. Лучше уж до того времени сдохнуть, как вовсе ноги волочить перестанешь — на охоте или в бою.

— Ладно, не истери. Пока ещё время есть. Возьми Гуурза и пару мальчишек пошустрее, пройдите в дальние тоннели, проверьте, какие из выходов свободны. Только поосторожнее, таркам на глаза не показывайтесь. Не могут же эти твари всю Пещеру окружить, если только какая-то сволочь им местонахождение тайных ходов не слила…

— А если слила? — процедил Маурух. — Кого-то из рангхуровых парней могли ведь и живьём повязать.

— Вот и выясните, слила или нет. Если хоть один лаз у нас остался — значит, ещё побарахтаемся. Другого-то выхода, похоже, у нас все равно не имеется…