Призрак в конце коридора (джен)

Дни потянулись удручающе однообразные: с самого утра небо непроницаемой пеленой затягивали хмурые тучи, к полудню они наливались свинцом, а после обеда от земли до неба одна за другой протягивал свои тонкие паутинки дождик. Время ливней, наводящих на мысли о Великом Потопе, прошло: теперь дождь был совсем слабым и мелким, зато не прекращался ни на секунду, надоедливо скребясь в водосточных трубах и отстукивая заунывную мелодию по крыше. Что-что, а действовать на нервы этот дождик умел мастерски. В дом он просачивался отвратительной, едва заметной сыростью — той самой, которая забирается вам за воротник и отбивает всякое желание пошевелиться лишний раз. О том, чтобы выйти на улицу, а тем более прогуляться до города, не шло и речи. На поместье плотным облаком опустилась скука.

Его обитатели боролись с нею каждый как умел. Джеймс, страдающий от дождей больше всех, облюбовал себе пустую галерею в восточном крыле и теперь каждое утро оттуда неслось его довольное пыхтение. Беатрис всех уверяла, что он даже использует деревянную лестницу в конце галереи вместо турника и подтягивается на ней. Лили еще усерднее работала спицами, словно вознамерилась связать каждому по теплому шарфу. О своих истинных мотивах она загадочно молчала. Чарли, которому скука была категорически противопоказана, переключился, к ужасу Флер, с сада на дом и ползал по углам в поисках тараканов, еще не впавших в спячку мух и прочей мелкой домашней живности. Северус долго и горячо всем доказывал, что это именно Чарли с братом как-то подбросили ему в суп дохлого паука, желая отомстить — хотя за что именно ему могли бы мстить братья Уизли, он так и не сумел объяснить.

Испортившаяся погода влияла и на учителей. Только мисс Синистра сияла как всегда и продолжала разъезжать на своем велосипеде, вооружившись от непогоды разноцветным клеенчатым дождевиком — все остальные являлись на уроки мрачные и сердитые, особенно те, кому приходилось идти от города пешком. Количество домашних заданий росло с каждым днем. Постепенно на скуку просто не осталось времени: заскучаешь тут, когда тебе к пятнице нужно написать четыре здоровенных эссе, прочитать в общей сложности штук семь параграфов из разных учебников, составить таблицу для мистера Биннса — и ведь он ее даже проверять не будет, а все равно требует! — и дочитать очередную огромную книжку, а у тебя еще и половина работы не сделана. Ну а если все-таки оставалось свободное время, сразу находился миллион дел, которыми срочно требовалось заняться. Ремус в окружении младших перебрался назад в библиотеку, и каждый, кто решил бы заглянуть туда под вечер, обязательно стал бы свидетелем очередных трудностей, выпавших на долю маленьких отважных хоббитов. Тонкс, которая привезла из дома старую гитару, тоже порой забредала в библиотеку порепетировать. Что она играет, было не разобрать, а сама Тонкс не горела желанием рассказывать, однако выздоровевший Джеймс, иногда одалживавший у нее гитару, когда на него нападало романтическое настроение, отпускал очень любопытные намеки.

И все-таки дня не проходило, чтобы кто-нибудь за обедом не воскликнул в сердцах: «Да когда ж закончится этот проклятый дождь!» К концу октября весь дом мечтал не то что о солнце (никто уже не помнил, как оно выглядит), а просто о пасмурном дне. И лишь одного человека, казалось, абсолютно устраивает впавшая в немилость стихия.

Питеру Петтигрю дождь почти нравился. Конечно, приходилось быть осторожным — один необдуманный шаг, и ты уже подхватил простуду — зато никто не выталкивал его на улицу под предлогом того, что это полезно для здоровья. О да, еще как полезно, особенно если ты боишься буквально всего на свете. Дома Питер еще кое-как справлялся с необходимостью выходить из дома: он знал каждую деталь окружающего его полусонного мирка, выучил наизусть его устоявшийся, размеренный распорядок, и это давало ощущение пусть и относительной, но безопасносности. Хотя бы частичной защищенности. Потому что когда пропадает неожиданность, страх уменьшается вдвое. А какие могут быть неожиданности в месте, которое никогда не меняется, где ты точно знаешь, какие опасности тебя могут подстерегать и какими путями их следует обходить.

Здесь все было по-другому. Огромный лес, в котором мог обитать кто угодно (Питер бы не удивился, если бы там водилась парочка мамонтов или каких-нибудь других жутких созданий, живших во времена динозавров), незнакомый город с опасными непредсказуемыми людьми и домами такими старыми, что они одним видом нагоняли мысли о склепах и вампирах, чужой особняк из сплошных коридоров, где стоило только зазеваться, и ты пропадешь навсегда. Сколько бы Питер не убеждал себя, что уж в особняке-то должно быть безопасно, выйти лишний раз за порог своей комнаты для него было сущей пыткой. И если бы его пугали только мрачные коридоры, круглые сутки наполненные подозрительными тенями! Нет, этот страх ни в какое сравнение не шел с тем безграничным, неконтролируемым ужасом, который овладевал им в присутствии других детей. Не то чтобы они пытались напугать его, большинство попросту не замечало — в чем-в чем, а в этом Питер был мастер — но все они были незнакомые, непонятные, и поэтому пугающие. От них можно было ожидать чего угодно, тем более, со всеми этими болезнями, когда не знаешь, в какой момент у твоего соседа по столу начнется опасный припадок. Стоило кому-то из них просто бросить на Питера мимолетный взгляд, как сердце начинало лихорадочно частить, делая вместо одного удара два, по телу разбегалась сильнейшая дрожь, и приходилось до боли стискивать челюсти, чтобы ненароком не отхватить себе пол-языка. Однажды Питер откусил маленький кусочек, и заново переживать эти захватывающие ощущения был не готов. Если бы не успокоительное, которым его снабжала Чарити, он не продержался бы в Реддл-холле и недели.

Однако, к счастью или несчастью, человеческая природа имеет одну важную черту: рано или поздно человек ко всему привыкает. Миновал первый месяц, самый ужасный, когда Питер отсиживался в своей комнате, как мышь в норе, и не мог без дрожи высунуть нос наружу. За ним побежал второй — и словно бы стало легче дышать. Стремление к порядку и методичности возобладали над страхом. Питер медленно изучал шорохи и скрипы особняка, подстраивался под новый распорядок, приноравливался к своим соседям. Да, каждое утро, прежде чем выбраться из норки, он все еще засовывал под язык горькие, пахнущие какой-то травой таблетки, да, он не раставался с ними ни на секунду, но первоначальный ужас сдавал позиции. Теперь у него получалось отвечать на вопросы детей и не хвататься после каждой фразы за спасительную коробочку с успокоительным. Иногда он даже задерживался в библиотеке или гостиной подольше и слушал чужие разговоры или незаметно подглядывал за остальными через объектив своей фотокамеры: так было почти не страшно, камера словно бы прятала его за собой и позволяла изучать окружающую обстановку без всяких препятствий. Жизнь потихоньку налаживалась.

Все полетело к черту в одно субботнее прекрасное утро. Погода выдалась замечательная, мрачная и тоскливая. Небо нависло над поместьем так низко, что лесные сосны, казалось, царапают его своими острыми верхушками. Лучших условий для противной мороси, повергающей особняк в сонное оцепенение и не выдумаешь. Все шло прекрасно, но за завтраком Сириус ни с того ни с сего брякнул, что по радио обещали хорошую погоду. В Реддл-холле не было радио, однако Сириус, похоже, из-за своей аристократической (или просто богатой, Питер точно не знал) семьи был на особом положении: он привез из дома свой собственный приемник, ловивший практически любую станцию и волну. Сириус хвастался, что при желании можно даже послушать, что там постановило правительство Союза.

Новость сразу же вызвала оживление, за столом поднялась такая болтовня, что Лили на правах старосты пришлось постучать по тарелке, призывая всех к порядку. Едва она это сделала, в столовой появилась опоздавшая на завтрак Чарити.

— Ребята, у меня замечательные новости! — с порога объявила она, и в ее всегда немного усталом голосе звучала радость, которая Питеру очень не понравилась. — Погода налаживается, так что доедайте и собирайтесь поскорей, мы идем в город на прогулку!

Питер про себя молился всем известным ему богам, но в небе не прогремел гром, а за окном пусть и оставалось мрачно, но не дождило. Это было абсолютно, ну просто абсолютно нечестно. Именно тогда, когда все стало лучше!

— «Мы»? — недовольно переспросил Снейп. Не одного Питера, похоже, угнетала перспектива прогулки. — В каком смысле «мы»?

— В самом прямом — мы с вами, все вместе.

— Постойте, — зазвенел изумленный голос Лили, — то есть вы пойдете с нами?

— Но почему? — перебил ее Билл.

Чарити на секунду-другую замялась, а когда заговорила снова, голос у нее был слегка дрожащий, будто бы извиняющийся:

— Мистер Реддл посчитал, что в свете недавних событий будет безопаснее не отпускать вас в город одних, поэтому я пойду с вами, на всякий случай.

Где-то через два стула от Питера хрустнула скатерть: это Лили, вздрогнув, сцепила руки на коленях. Все знали, что у нее был припадок при первом же походе в город, и, хотя лица ее Питер не видел, во всей ее поникшей фигуре ясно читалось чувство вины. Должно быть, Лили была уверена, что новые правила вводят специально из-за нее. Сидящий по соседству Ремус похлопал ее по плечу, и Питер побыстрее от них отвернулся. На другом конце стола тем временем усиливалась недовольная возня.

— Простите, — Снейп повысил голос, чтобы перекрыть поднявшиеся перешептывания, — вы сказали «все вместе». Это значит — вообще все, все тринадцать?

— Совершенно верно, — а вот Чарити была довольней некуда. — Идут абсолютно все!

Питер мысленно взвыл от ужаса. Только прогулок в чужой незнакомый город через чужой незнакомый лес ему не хватало, ну разумеется! А он уже успел подумать, что жизнь наконец перестала над ним издеваться.

Снейп определенно испытывал весьма схожие чувства, потому что в досаде заскрежетал зубами и мрачно поинтересовался:

— А можно как-нибудь, ну… не ходить?

— Прости, Северус, но нет, — судя по голосу, Чарити виновато улыбалась. — Мадам Помфри считает, что вам необходим свежий воздух после такого долгого сидения взаперти. Ты, разумеется, можешь с ней поспорить, но я не уверена, что из этого что-то получится. Что ж, — она нетерпеливо хлопнула в ладоши, — собирайтесь, одевайтесь, жду вас в холле через пятнадцать минут. Не опаздывайте!

Она исчезла, а ребята, еще громче и возбужденнее стуча тарелками и чашками, остались заканчивать завтрак. Питер воспользовался тем, что никто не обращал на него внимания (как всегда), и бесшумно выбрался из-за стола. В холле, если не считать застывшей над журналом мисс Паркинсон, было пусто, но он все равно жался к стенам и постоянно оглядывался — на всякий случай. Вот и лестница: первый пролет, другой, вдох-выдох и заново. Сердце билось ровно — только один раз запнулось, когда на площадке третьего этажа на Питера взглянула другая медсестра, мисс Крэбб. Питеру она нравилась куда больше Паркинсон, но вот взгляд у нее был слишком уж пристальный, и к нему он, как ни старался, привыкнуть не мог. Проскользнув на площадку башни, он шмыгнул за дверь своей комнаты и облегченно выдохнул.

Комната была единственным островком безопасности среди бесконечных коридоров, тревожных шорохов и пугающих теней особняка. Здесь, прямо как дома, царил идеальный порядок. «Аккуратность — залог спокойствия», — таков был девиз Питера, и этот девиз еще ни разу его не подвел. Ставь вещи на места, и тогда потом не придется в панике их искать. Каждая вещь в комнате находилась на строго отведенном ей месте, и, казалось, была там всегда, с самого появления дома. Питер разгладил складки на пледе, покрывающем кровать, поправил стопку тетрадей в углу стола, передвинул криво стоящую фотографию в тонкой рамке. С нее ему улыбалась девчонка лет пятнадцати. Лицо у нее было круглое, с острым вздернутым носиком, похожим на его собственный, а глаза искрились радостью, как у человека, который никогда не отчаивается.

Ева действительно никогда не отчаивалась. Питер порой сомневался, а была ли она ему родной сестрой — да и не только он, все соседи об этом сплетничали. В противовес неуверенному, всегда и во всем сомневающемуся брату, она обладала просто убийственным оптимизмом и умудрялась находить радость там, где ее по определению не могло быть. Именно Ева была причиной, по которой Питер к своим шестнадцати годам не спятил и не заперся навечно в своей комнате. Она ни перед чем не отступала, никогда не останавливалась, а неслась по жизни вперед и вперед. Она улыбалась этому миру, а мир вокруг нее становился ярче, как будто улыбался ей в ответ. Стоило оказаться рядом с ней, и ты сам не замечал, как заражался ее несокрушимой уверенностью, даже если еще недавно смеялся над ней. Ева не просто верила в жизнь — она заставляла верить в нее других.

Правый угол фотографии пересекала узкая черная лента. Еванжелина Петтигрю умерла семь лет назад. Через неделю после ее смерти сердце Питера первый раз споткнулось.

Сейчас оно билось медленно, с огромным трудом, готовое в любую минуту остановиться. Питер вытащил из кармана белую коробочку и сунул под язык таблетку. Травяная горечь проникла в грудь, согрела сердце, и оно неохотно, через силу, застучало быстрей.

С глубоким вздохом Питер приблизился к окну и посмотрел на небо. Низкие тучи все так же нависали над землей, но в них появились предательские бреши, сквозь которые пробивались солнечные лучи. Чертова погода нашла время разгуляться, Похоже, прогулки не избежать уже никак. Питер невесело хмыкнул, выдвинул ящик стола и уставился в стеклянный зрачок своего полароида; к его кожаному ремешку была привязана выцветшая голубая ленточка, которой Ева перевязывала волосы, если те мешали фотографировать. Питеру этот полароид достался в подарок на семилетие — вместе с гениальным способом наблюдать за миром через объектив. Лучше подарка придумать было невозможно. Питер таскал фотоаппарат повсюду, не расставаясь с ним ни на секунду, а Ева смеялась, когда он, преисполненный гордости, показывал ей снимки. Она всегда смеялась и называла его маленьким храбрецом. Наверное, сейчас она тоже рассмеялась бы: «Ну, братишка, чего ты? Ты же добрался сюда аж с другого побережья Атлантики, и то справился, а это просто прогулка в город! Выше нос, все у тебя получится!»

В такие минуты Питеру особенно ее не хватало. Хотелось, чтобы она как в детстве щелкнула его по носу, задорно подмигнула и увлекла за собой, навстречу приключениям. Но рядом никого не было. Все, что осталось от Евы — это фотография в тонкой рамке и старый полароид на кожаном ремешке.

Может быть, взять его с собой, раз уж от прогулки ему не отвертеться? Хоть посмотрит, что за городок этот Литтл-Хэнглтон. Барти бы сказал, что пора выходить из норки и учиться общаться с большим миром — чем быстрей начнешь, тем быстрей изучишь, и станет не так страшно. Питер приподнял крышку, заглянул в черное нутро полароида. Краски в картридже оставалось немного но на один раз должно было хватить, а там видно будет. Может, в городе найдется.

Внизу послышались голоса: наверное, это Чарити звала ребят. Дольше оттягивать было нельзя. От греха подальше положив под язык еще одну таблетку, Питер поспешно натянул теплый джемпер, а сверху еще и вязаную жилетку — если бы кто-то решил составить список из всех его страхов, страх простудиться стоял бы наверху, сразу после страха неожиданностей.

Выходя из комнаты, он плотно закрыл дверь и несколько раз дернул ручку — точно закрыл, или только показалось? Сердце пока билось ровно, но долго ли оно так продержится… Ева наверняка посоветовала бы не думать об этом: чего боишься, то и сбудется. Питер покрепче сжал ремешок фотоаппарата и попробовал думать о том, что в такую погоду солнце не будет мешать и могут получиться хорошие снимки. Он прижался к стене и осторожно двинулся в сторону лестницы. Вдох-выдох, шаг, другой, и заново. Площадка, а вместе с ней и комната, его маленькая, безопасная норка, остались позади. Перед лестницей Питер пригнул голову ниже и тенью скользнул мимо мисс Крэбб — так быстро, что даже не успел вздрогнуть под ее пристальным взглядом. Вот и лестница. Ступенька, еще одна, и еще. Вдох-выдох, вдох-выдох. Не думай о плохом, думай о снимках, не думай о плохом, и все обойдется… Зазевавшись, Питер не заметил складку на покрывавшем лестницу ковре, споткнулся, отчаянно замахал руками и не иначе как чудом удержался на ногах. Фотоаппарат описал в воздухе дугу и неприятно стукнул его по ребрам. Питер потер грудь и поспешил вниз, но теперь уже держась за перила.

В холле было шумно и многолюдно; дети окружили Чарити и горничную Миллисенту, рядом с которыми на кушетке лежал ворох чего-то черного. Одну такую шутку Чарити держала в руках, и Питер увидел, что это была куртка, похожая на те, которые носят военные летчики, только куда меньше размером, а на груди у нее была странная зеленая нашивка.

— О Господи Боже, — охнула Лили, — это… череп?

— Да, и изо рта у него, кажется, выползает змея, — Снейп говорил таким тоном, словно увидел дохлую крысу.

— Ничего ты не понимаешь! — фыркнула Тонкс, которой нашивка, кажется, пришлась по вкусу. — Это новое слово в моде! Настоящий панк!

— Это, — сердито заметила Миллисента, — родовой герб семьи Реддлов, и я просила бы говорить вас о нем с уважением, мисс!

— Расслабься, детка, — Сириус подтолкнул Тонкс локтем, — ты же знаешь, аристократы все повернутые. Говорю как потомственный аристократ. Я другого не понимаю: зачем этот герб на куртки нашивать?

— Может, мистер Реддл хочет собрать из нас маленькую гвардию? — вмешался Джеймс. — Если да, то я чур командир!

От таких наглых речей Миллисента потеряла дар речи и закашлялась — к мистеру Реддлу, как Питер успел понять за время дежурств на кухне, она относилась с огромным трепетом и почитала его чуть ли не как святого. Отвечать за нее пришлось Чарити:

— Это опознавательный знак. Мы, конечно, надеемся на лучшее, но в городе может произойти все что угодно… А с такой нашивкой люди сразу поймут, что вам нужна помощь, если что пойдет не так, и дадут знать в полицию и нам, сюда. Герб в городе очень хорошо известен…

— Потому что Реддлы уже много веков являются самой почтенной и уважаемой семьей, — вставила свои пять центов Миллисента.

— …поэтому мы его и выбрали. Ну, а теперь надевайте! Вот здесь размеры поменьше, мальчики, Флер, это вам. Девочки, это ваши. Смелей, ну же!

Питер благоразумно отступил в сторонку и подождал, пока все разберут куртки. Взяв оставшуюся (она была очень легкая для таких размеров, и Питеру это не понравилось. Еще простудишься), он снова убрался подальше от остальных, к шкафу. Все равно ему нужна была шапка. Тут позади раздались шаги. Он навострил уши: ноги слегка постукивают друг о друга, шаг широкий, упругий. Тонкс. Это она вечно торопится и прячет за этой торопливостью настороженность. Участившееся было сердцебиение замедлилось: Тонкс, пусть и шумная, и суетливая, и любит поугрожать, но сама по себе безобидна.

— Как спалось? — поинтересовалась она, гремя вешалками. Питер уже собрал всю отвагу в кулак и приготовился ответить, когда понял, что обращается Тонкс не к нему, а куда-то наверх. Но ведь здесь больше никого нет. О Боже, неужели…

— Ничего, нормально, — отозвался сверху глухой голос, от звука которого у Питера внутри все похолодело. Черт возьми, снова не услышал, как он подкрался.

Голос подрагивал, словно его обладатель старался подавить охватившее его чувство. Лжет. Знает, что ему не верят, но все равно лжет — пытается всех убедить, что ничего не случилось. Что в его комнате этой ночью кто-то стонал сквозь зубы, до одури повторяя слова какой-то дурацкой песни, лишь бы успокоиться. Питер ощутил, как покрывается мурашками, и от волнения попал мимо рукава куртки.

— А ты как спала?

— Да хорошо. Вроде бы… — протянула Тонкс со странной, совсем несвойственной ей неуверенностью, словно она говорила о чем-то очень щекотливом. — Чего ты ее вертишь, не нравится?

Протянувшаяся к шкафу худая, покрытая ссадинами рука на секунду застыла, и из-под заношенной манжеты показался кончик старого уродливого шрама.

— Что? Да нет, не то чтобы. Просто… немного непривычно ощущать себя частью какой-то группы. Мы в школе, конечно, носили форму, но это другое. Не знаю, как объяснить.

— Конечно другое! — раздраженно буркнул Сириус, пробивась к ним. Питер в панике принялся искать выход из толпы. Откуда здесь столько народу? Помогите, кто-нибудь! — Мы с этими куртками как в армии блин. И вообще — это клеймо какое-то, словно специально, чтобы отделить нас от всех остальных.

— Естественно, Блэк, это способ нас отделить, — елейным тоном заметил Снейп. — Остальные же должны знать, что среди нас есть опасные типы.

Высоко наверху словно кто-то поперхнулся. Питер оглянулся и увидел, как руки в ссадинах дрогнули, не застегнув куртку до конца, и исчезли в карманах. Их обладатель тоже поспешил исчезнуть из поля зрения — но не успел Питер обрадоваться, как тут же снова влез Джеймс:

— Эх вы-ы, — наверное, он крутил пальцем у виска, так снисходительно говорил, — ничего вы не понимаете. Это способ отделить всяких там остальных от тех, кому достались такие потрясные куртки! Ну, чего тормозите, давайте, вперед!

Он распахнул дверь, ребята выбрались на крыльцо. Сзади что-то крикнула Чарити, и Джеймс весело, едва ли не вприпрыжку, устремился к воротам; он кидал из руки в руку желтый резиновый мячик, который ему выдали, едва сняли повязку — разминать мышцы или что-то вроде того. Питер точно не знал, да и не горел желанием знать. Он пристроился в самом конце процессии и шел, весь обратившись вслух. Рядом задорно хрустел гравий под красными кроссовками Тонкс, поскрипывали его собственные, где-то впереди пристукивал каблуками Сириус — и только Ремус шел совсем неслышно. У него были грубые, очень тяжелые на вид ботинки, а при ходьбе он слегка припадал на правую ногу, и, несмотря на это, его шаги оставались беззвучны, точно он вовсе не касался земли.

Питера это сводило с ума. Так ведь не бывает, не должно быть, не может такой здоровенный, да еще и хромающий мальчишка в таких ботинках ходить так тихо! Так ходят только дикие звери. Так бежал на Еву тот бешеный волкодав. С обнаженными клыками, горящим взглядом — и абсолютно бесшумно… Под ложечкой заныло, сердце предостерегающе сжалось. Питер отвернулся и стал прислушиваться к шуму ветра в верхушках деревьев.

Чарити, замотанная своим черно-желтым шарфом почти до носа, пробилась вперед, пересчитала воспитанников по головам и повела их разноцветную галдящую толпу вниз с холма. Питер шагал последним; он держал в руках фотоаппарат и, пока поблизости не было никого опасного, таращился по сторонам, надеясь найти что-нибудь любопытное и отвлечься от тревожных мыслей. Ему повезло: дорога свернула, и у самого ее края показались две странные сосны. Они росли почти вплотную друг к другу, стволы их переплелись и уходили в небо причудливым штопором, золотистым от пляшущих на коре солнечных лучей. Обрадованный Питер щелкнул затвором, нетерпеливо помахал выплюнутым снимком и разочарованно вздохнул. В кадр попал краешек дороги и совершенно лишняя здесь долговязая фигура в клетчатой кепке. Он навел объектив еще раз. Щелчок, вспышка, удачный снимок отправился в карман, Питер бросился догонять остальных, но избавиться от охватившей его тревоги больше не мог. В памяти ожил тот страшный день, когда все произошло. Он помнил, как клубилась серая пыль под лапами несущегося на них пса, помнил жуткую боль, когда дюймовые клыки сомкнулись на его лодыжке, и Еву, с криком спешащую ему на выручку. Ева никогда ничего не боялась и обычно оказывалась права — но в тот раз она ошиблась. И эта ошибка стоила ей жизни. Питер так и не научился спокойно смотреть на собак; каждый раз, стоило ему увидеть одну из этих тварей, сердце сбивалось с ритма и болезненно колотилось о ребра. Когда по ночам из соседней комнаты доносились сдавленные стоны и хрипы, он против воли представлял себе злобного волка, запертого в четырех стенах и жаждущего выбраться наружу, чтобы порвать чью-нибудь глотку. Да и в самом Ремусе, в его неслышной походке, резких неровных движениях, глухом голосе, казалось, было что-то звериное. Питер боялся его до дрожи, которой дрожит маленький зверек перед хищником, — потому что не знал, что за хищник прячется под маской фальшивого спокойствия, которой Ремус пытался отгородиться от посторонних взглядов. И не знал, чего от этого хищника ожидать. Если бы кто-то решил составить из страхов Питера список, страх неизвестности бы возглавил его.

Город встретил ребят блеском. Солнце выбралось из-за туч и теперь вовсю сияло, щедро рассыпая по улицам радостно скачущих зайчиков. От них рябило в глазах, и Питер перевел взгляд на неровную брусчатку мостовой. Так идти было спокойней и безопасней — меньше шансов увидеть что-то страшное, но поздно: любопытство уже было задето и просыпалось, вызывая странное желание посмотреть, в какую все-таки дыру занесло Питера. Неспособный устоять перед могуществом этой ужасной силы, он с опаской поднял голову и осмотрелся. Они шли широкой людной улицей, мимо уже опустевших аккуратных палисадников и маленьких лавочек. Дома по обеим сторонам высились солидные, из крупного камня, все с тяжелыми деревянными ставнями и решетками на окнах первого этажа. Они выглядели невероятно старыми, словно стояли здесь с времен Той-Самой-Известной-Как-Ее-Там-Королевы.⁽¹⁾ По сравнению с ними кирпичные и деревянные домики Норт-Айленда, родного города Питера, казались просто игрушками. Городок, разумеется, был чужим и незнакомым, но, глупо отрицать, ему было присуще какое-то свое, слегка старомодное величие.

Улица кончалась круглой площадью, пестрящей разноцветными вывесками в витринах лавочек и гудящей десятками голосов. Питер уже видел эту площадь в день приезда; тогда, в сумерках, она показалась ему куда меньше, и теперь от ее размеров у него захватило дух. К счастью, Чарити не стала задерживаться на площади — она свернула в узкий переулок и вывела ребят к чугунной ограде за которой чернели изломанные силуэты деревьев и кустов. Это был парк, хотя Питер скорее назвал бы его неказистым сквериком. Братья Уизли с оглушительным визгом бросились в распахнутые ворота, волоча за собой Флер, и немедленно затеяли игру в пятнашки. Чарити предостерегающе крикнула им не убегать далеко, однако Питер сомневался, что опьяненные долгожданной свободой дети ее слышат. Сам он прильнул к объективу, ничего не замечая, и потому едва не задел скачущего туда и сюда Джеймса. Ему надоело перебрасываться мячиком, и теперь он кидал его оземь и ловил обратно. Рефлексы у него были просто потрясающие.

— Осторожнее, Поттер, — хмыкнула Лили, — ты так попадешь кому-нибудь в лоб.

— Ни в коем случае! — бодро отозвался Джеймс. — Грош цена тогда всей моей сноровке!

В этот момент он отвлекся, и мячик естественно угодил ему по лбу.

— Что и требовалось доказать.

— Это не считается!

— Поздно крыльями махать, славный рыцарь, — заметили откуда-то сверху. Питер услышал у себя над головой хрипловатый смешок и судорожно стиснул зубы. — Прекрасная дама сегодня не в духе, не видите? Застегните лучше доспехи, а то простудитесь.

— Ремус, ну вот только ты не потворствуй этому цирку! Ты же староста!

— И не неси чепуху! Сказал тоже, простужусь. Пфф! — Джеймс пренебрежительно фыркнул. — Ты просто у нас в Юконе осенью не бывал. По сравнению с ней у вас здесь просто тропики какие-то — хоть вообще без куртки ходи!

Он резво сбросил куртку и вдруг ойкнул, схватившись за левую руку. Возле него мгновенно возникла обеспокоенная Чарити.

— Что случилось, Джеймс? Что с тобой?

— Да так, ерунда, — пробормотал Джеймс ослабевшим голосом. — Руку свело, вот и все…

— Покажи, — строго потребовала Чарити. Она сняла перчатки и растерла тонкие белые пальцы. — Ты мог задеть шов, с этим нельзя шутить.

Их с Джеймсом обступили остальные; Питера не замечали, бесцеремонно отодвигали то в одну, то в другую сторону, и он предпочел отойти подальше, на безопасное расстояние. Поглаживая успокоительно теплые бока полароида, он ковырял носком кроссовка песок, когда услышал какой-то незнакомый голос. Любопытство опять пересилило страх, и Питер обернулся.

Алиса, опиравшаяся на свою трость, стояла поодаль от остальных, это он заметил и запомнил. Но сейчас ее трость почему-то валялась на дорожке, а Алиса побелела от злости. Перед ней стояло трое незнакомых мальчишек, лет четырнадцати, не больше, которые нахально посмеивались. Картинка постепенно складывалась. А вот об этом, кажется, никто не подумал, хотя следовало бы.

К Алисе подбежал запыхавшийся Билл и помог ей подать трость.

— Эй! Что вы делаете? Что вы тут забыли? — он зло зыркнул на самого высокого незнакомца, тощего и темнокожего. Тот уперся руками в бока:

— Это ты мне ответь, что вы тут забыли, ирландское недоразумение. Это наш город и наш парк. А вас, уродов, сюда никто не звал.

— Что ты сказал? А ну-ка повтори!

— Билл… — попыталась вмешаться Алиса.

— Ты не только тупой, но еще и глухой? Повторяю: сидите в своем лесу со своим Реддлом, а к нам не суйтесь! Нам здесь всякие ненормальные не нужны, — и мальчишка покрутил пальцем у виска.

Этого Билл не выдержал. Даже не подумав, что он один, а обидчиков много, он бросился на них, и ему наверняка пришлось бы худо, если бы откуда-то из-за кустов не вылетел Чарли и не бросился бы ему на подмогу. Братья дрались отчаянно, но задиры были сильнее, они стали теснить их к кустам шиповника, растущего вдоль дорожки. Алиса смотрела на эту сцену с открытым ртом, не шевелясь, словно ее парализовало шоком. Питер побелевшими пальцами вцепился в фотоаппарат, сражаясь с охватившим его страхом, собрал последние силы и крикнул:

— На помощь!

Слова вылетели изо рта и застыли в холодном воздухе. Несколько ужасающих мгновений Питеру казалось, что его никто не услышал. А потом позади раздался тяжелый топот и хруст песка.

— Это что за херня, а?! — негодующая Тонкс подлетела к шипящему клубку детей и потащила прочь брыкающегося Чарли. Следом за ней появился Сириус. Он схватил темнокожего задиру за шиворот, выволок из клюка и со всего размаху отвесил ему пинка:

— А ну-ка, проваливайте отсюда! Еще раз сунетесь, и вам точно не поздоровится!

Повторять дважды ему не пришлось: мальчишка и его товарищи с громкими ругательствами скрылись за деревьями. Билл и Чарли смотрели им вслед с видом победителей. Сириус брезгливо отряхнул руки, словно испачкал их чем-то липким, и неожиданно повернулся к съежившемуся Питеру. Нет, не к Питеру — он смотрел за его плечо.

— Что, староста, малышни испугался? Побоялся, что попадет?

— На твоем месте я бы не лез в то, чего не понимаю, — холодно отрезал Ремус.

Он сунул руки в карманы — Питер заметил, что они снова подрагивали, — и отошел к Тонкс, успокаивавшей Алису. На щеке у той виднелся быстро бледнеющий след, похожий на трещину в фарфоровой чашке. Если Питер все понял правильно, она отходила от припадка.

— Не сто… стоило вам, конечно, затевать драку… — заметила Алиса, но, взглянув на покрасневшего Билла, добавила с улыбкой: — Но отделали вы их здорово!

— А то! — Чарли гордо выпятил грудь и сделал видит, что не слышит хихиканья стоящей в сторонке Флер. — Пусть только сунутся еще!

— Не боишься, что в следующий раз их будет больше? — хмуро поинтересовалась Тонкс. Билл хлопнул брата по плечу:

— Да пусть хоть всем городом нападают, мы им всем покажем! Наше дело правое, да, Чарли?

Чарли в ответ рассмеялся. Питера поражала беспечность этих детей: он бы на их месте уже мчался бы домой, чтобы забаррикадироваться получше. Сириус, который инстинктом сохранения тоже не очень отличался, одобрительно хмыкнул.

— Боевая молодежь растет! Туда этих придурков!

Веселье нарушили быстрые сбивчивые шаги. Подбежала Чарити; ее пальто было расстегнуто и хлопало на ветру, шарф размотался и едва ли не воротился по земле.

— Что… здесь… что происходит? — Чарити запыхалась и никак не могла отдышаться. — Кто… кто кричал?

На миг повисла тяжелая пауза. Ребята быстро обменялись понимающими взглядами, и Алиса как ни в чем не бывало ответила:

— Я. Мне показалось, что в траве была змея.

— Змея? Где? — всполошилась Чарити. Она сунула в карман что-то белое, похожее на моток марли, и заглянула в кусты, на которые показала Алиса. — Здесь нет никакой змеи, Алиса, это просто сухая ветка.

— Я знаю. Говорю же — показалось, — пожала та плечами.

— Так, а с вами что случилось? — Чарити обернулась к мальчикам. — Откуда у тебя синяк, Билл?

— Споткнулся, упал, — соврал Билл глазом не моргнув. Чарити покачала головой, голос у нее был усталый:

— Надо быть осторожнее. Нам де не нужны новые травмы, верно? — она покосилась на потирающего больную руку Джеймса. — Что ж, пожалуй, нам уже пора.

— Уже? — опешил Чарли.

— Почта сегодня закрывается рано, нужно поторопиться, если хотим успеть.

— Почта? — звенящий от возбуждения голос Ремуса пугал еще сильней обычного. — Мы идем на почту?

— Да, проверим, не пришли ли вам письма. Ну, чего же вы ждете, вперед!

Дети радостно запищали и понеслись к воротам парка. Питер одернул ремешок фотоаппарата и поплелся следом за остальными, надеясь, что почтой эта прогулка и закончится.

Они вернулись обратно на площадь и двинулись к неприметной улочке, спрятавшейся за большим платаном. Прямо напротив него торчала ярко-красная, блестящая в солнечных лучах телефонная будка. Когда ребята проходили мимо нее, Билл вдруг остановился, сгреб брата за руку, а потом нырнул в тень и прокрался к будке. Где у самых дверей был пойман Ремусом за воротник.

— Что вы делаете? Нам же нельзя!

— Ремус, ну пожалуйста! — умоляюще зашептал Чарли. — Мама за нас очень волнуется, мне… нам надо с ней поговорить, успокоить! Не говори никому, пожалуйста!

Ремус несколько секунд колебался. Он оглянулся, посмотрел на остальных, и со вздохом отпустил Билла:

— Ладно, только быстро. Я что-нибудь придумаю для Чарити.

— Ты лучший!

Братья оба по очереди стиснули его в объятьях и исчезли, хлопнув дверцей будки. Питер торопливо отвернулся и стал догонять остальных. Шагов Ремуса по-прежнему не было слышно, но через несколько мгновений мальчишки поравнялись, и ушей Питера коснулось беспокойное тяжелое дыхание. Ремус, шагая как-то нарочито бодро, обогнал его, добрался до конца улочки и толкнул тяжелую на вид деревянную дверь. Питер заторопился, прибавил шагу. Он успел юркнуть внутрь прежде, чем дверь с громким стуком захлопнулась.

В крохотной почтовой конторе было очень тесно и очень шумно — ребята толпились у высокой почтовой стойки, перепихиваясь и переговариваясь. Чарити кое-как протолкалась между ними и позвонила в маленький звонок. В ту же минуту откуда-то раздались шаги, за стойкой появился высокий плотный почтмейстер в синей униформе.

— Добрый день, миссЭто не ошибка. Если автор ничего не путает, здесь работает старый принцип британских обращений к прислуге, по которому к экономке (как Чарити) или кухарке всегда обращаются «миссис», независимо от ее семейного положения. Поэтому в поместье Чарити и «миссис Бербидж», а в городе, где нет этих условностей, «мисс». Бербидж, — весело поздоровался он громким голосом, разом перекрывшим стоящий в конторе гомон.

— Здравствуйте, мистер Диггори! — Чарити протянула руку и обменялась с почтмейстером рукопожатием. — Мы к вам с ребятами за корреспонденцией. Приходило что-нибудь?

— Сейчас проверим!

Мистер Диггори со скрипом выдвинул длинный ящик и склонился над ним. Некоторое время он молча шуршал бумагами, затем послышался легкий хлопок: на стойку опустилась пачка писем и несколько свертков. Дети с любопытством вытягивали шеи, пытаясь прочесть надписи на конвертах. Самый большой мистер Диггори вручил Чарити вместе с одним из свертков:

— Телеграмма из Лондона для мистера Реддла и журналы для мистер Крауча. Ну, а теперь, — он обвел задорным взглядом остальных, — самое главное! — С очень важным видом, словно на приеме у президента, мистер Диггори взял первый конверт и торжественно прочел: — Письмо из Марселя для мисс Флэр Делакур.

— Oh, c'est moi!⁽²⁾ — обрадовалась Флер. Она едва дождалась, пока ей отдадут письмо, и забралась вместе с ним в уголок, подальше от посторонних глаз. Мистер Диггори зачитал следующую надпись:

— Письмо из Бристоля для мисс Лили Эванс.

— Это мое! — Лили нырнула в толпу и выбралась оттуда уже с толстым похрустывающим конвертом. — Это от моей сестры!

— Твоя сестра печатает письма на машинке? — удивился Ремус. Лили пожала плечами:

— Ну да. Говорит, так удобнее… О, там тебя, кажется.

И правда, мистер Диггори как раз назвал его фамилию. Ремус, шепотом извиняясь, пробрался к нему и что-то тихонько произнес. Спустя пару минут он вернулся; в руках у него почему-то было три конверта. Лили взглянула на верхний и усмехнулась:

— С каких пор ты получаешь за Билла и Чарли почту? И кстати, где они?

— Они… — напускное спокойствие Ремуса дало трещину, он тревожно запнулся, — Билл сказал, что Чарли потерял перчатку в парке, они побежали искать.

— Они столько времени просидели взаперти — тут и голову недолго потерять, — рассмеялась Лили, с треском разрывая свой конверт.

— Это точно, — Ремус выдохнул с явным облегчением.

Мистер Диггори продолжал раздавать письма, но галдеж стоял такой, что Питер ничего не слышал. Внезапно кто-то толкнул его в плечо. По телу пробежала дрожь: он неожиданно осознал, что все это время смотрел на мир без защиты фотоаппарата и похолодел. Сердце на секунду замерло.

— …Эй, эй, Питер, — как в тумане донесся до него глухой голос, — ты меня слышишь?

— А? Чт-что? — только и смог пропищать Питер. Его снова мягко подтолкнули вперед.

— Там тебе письмо, — объяснил голос. — Ну, иди, не бойся.

Питер оторопело кивнул и пошел к стойке, спотыкаясь о чьи-то ноги и сталкиваясь с чьими-то руками. Мистер Диггори приветливо улыбнулся ему и протянул длинный серый конверт, на котором маминым почерком было написано его имя. Стоило Питеру забрать письмо, как его тут же оттерли в сторону. В этот момент несчастное сердце не выдержало издевательств и забилось как бешеное, а зубы застучали так, что челюсть заходила ходуном. Резко стало нечем дышать, в легких закололо; Питер прижал к груди письмо и бросился вон из конторы. На улице он вытряхнул на трясущуюся руку две таблетки и еле сумел запихнуть их в рот. Привалившись к каменной стене дома, он зажмурился и сжал зубы до боли в челюстях. Он должен быть сильным, он должен перетерпеть этот кошмар. Все пройдет, нужно лишь подождать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Еще разок, еще — у него все получится, нужно только быть сильным…

Травяная горечь лекарства потихоньку обволакивала и успокаивала исстрадавшееся сердце. Питер перевел дух и с опаской открыл глаза. Улочка была пустынна, если не считать одинокой фигуры в дальнем ее конце. Кажется, никто ничего не видел. У него получилось. Получилось. Он успел, он избежал приступа! Так, теперь надо пройтись, а то потом еще ноги не дай Бог отнимутся. Аккуратно и неспеша Питер двинулся вперед. Шаг, другой, третий… Он дошел до старинной двери с медным колокольчиком и осмотрелся. Висевшая над дверью опрятная вывеска гласила, что здесь находится книжный магазин, которым владеет некто И. Пинс.

Книги Питеру нравились — в каждой свой маленький мир, своя жизнь, совсем как настоящая, и нетрудно найти ту, что тебя не напугает! А если все-таки становится страшно, всегда можно пролистать неприятное место или вовсе спрятать монстров под обложкой и убрать на полку. Эх, вот бы и реальную жизнь можно было бы листать как тебе угодно, точно книгу. Питер покосился на чистенькую, без единого пятнышка дверь, га блестящий колокольчик и осторожно зашел внутрь. Его окутал прохладный полумрак. Пробивающиеся сквозь стеклянную витрину солнечные лучи освещали массивные книжные стеллажи, уставленные старыми томами. Глянув, не видит ли кто, Питер провел рукой по длинной веренице тисненых корешков. На такие книги приятно было смотреть: толстые, древние, своим почтенным видом они внушили спокойствие.

На улице звякнул колокольчик, по магазину разнесся перестук незнакомых шагов. Питер обернулся — может, чуть резче, чем следовало бы, — и увидел в сумраке крупного, похожего на медведя парня, идущего прямо на него. Спина покрылась мурашками. Этот тип своим видом внушал только трепет.

— А я все думал, где искать вашу братию, — несколько невнятно проговорил парень-медведь. Он жевал резинку и лениво перекатывал ее от щеки к щеке. — Значит, ты из тех психов, что сидят в лесу, в этом доме с привидениями?

Питеру хватило сил лишь слегка кивнуть. Он попятился в боковой проход между стеллажами, отчаянно ища путь спасения. Медведь преспокойно выдул из своей резинки большой лиловый пузырь и продолжил:

— Вы сегодня побили моего младшего брата и его друзей. В нашем парке. На нашей территории. Это было очень смело с вашей стороны, напасть на маленьких, которые точно не дадут сдачи. А по-настоящему разобраться слабо? Чего ты молчишь, язык проглотил, стукач? Давай выйдем, а?

— З-зачем? — пролепетал Питер, прекрасно знавший, чего хочет его собеседник. Издалека долетел слабый звон. Медведь осклабился, даже жевать перестал.

— Поговорим. Один на один, как мужчина с мужчиной. Ну, что, струсил? Как на маленьких нападать скопом, так смелые, а как по одному… — он надвинулся на Питера, грозно и шумно дыша, хрустнул костяшками пальцев. — Вы на нашей территории и за беспредел, который творите, будете отвечать по всем…

— Не трогай его!

Питер не выдержал и застонал. Да сколько можно, он что, следит за ним?

Тусклый свет заслонила тень; между мальчишками вырос до боли знакомый тощий угловатый силуэт. Ремус развел руки в стороны, закрыл Питера от медведя. Тот недовольно фыркнул:

— А ты еще что за нечисть, страшила? Вали-ка отсюда подобру-поздорову, или огрести за компанию хочешь?

— Только тронь Питера, — тихо и угрожающе процедил Ремус. Его ладони сжались в кулаки. — Полезешь к нему — и я…

— И что ты? Взглядом своим меня насмерть заморозишь, взрослым пожалуешься? Я кому сказал — топай отсюда, урод!

Он вытянул руку, больше похожую на лапу, одним движением оттолкнул Ремуса и потянулся к Питеру. Пальцы были уже у самого его горла…

— НЕ СМЕЙ! — Ремус не крикнул, он рычал — хрипло и яростно, будто настоящий волк.

Медведь вздрогнул, в страхе отпрянул и со всего размаху ударился спиной о стеллаж. На пол водопадом посыпались книги. Питер слабо ойкнул и ухватился за полку, чтобы не упасть.

— Что здесь происходит? — раздался позади строгий женский голос. Все обернулись и увидели сурового вида женщину в очках; она переводила внимательный взгляд с мальчишек на рассыпанные книги и обратно.

Первым пришел в себя медведь.

— Это все они, мисс Пинс! — заявил он, тыча пальцем то на Питера, то на Ремуса. — Это те ненормальные из леса, вот этот вот вообще бешеный!

— Мистер Руквуд, — женщина скривила тонкие губы, — я, кажется, говорила, что не желаю видеть вас в моем магазине. Так по какому праву…

— Я уже ухожу, мэм! — Руквуд пятился к двери. Вид у него был какой-то пришибленный. — Больше вы меня не увидите, мэм!

— Очень на это надеюсь, — кивнула Пинс. — Иначе ваша мать столкнется с моим… неудовольствием.

Она внимательно проследила, как Руквуд закрывает за собой дверь и улепетывает прочь, а затем наконец обернулась. Ремус под ее пристальным взглядом сразу весь как-то сжался, оробел.

— Простите, мэм, — голос его звучал так же пришибленно, как и у Руквуда, — мы… я не хотел, просто он…

— Юноша, меня не интересуют ваши оправдания. Впредь устраивайте разбирательства в других местах, — сверкнула на него очками Пинс. —бИли я и вам запрещу здесь появляться, вы меня поняли?

— Да, мэм.

— Хорошо. Расставьте книги по местам и можете идти.

Она стремительно удалилась. Питер со вздохом изнеможения сполз на пол и уткнулся затылком в прохладное дерево стеллажа. Он чувствовал себя слишком выпотрошенным, сил не осталось ни бояться, ни думать. Ремус опустился на колени совсем рядом, неловко помолчал и спросил:

— Ну, ты как, в порядке? Выглядишь, честно говоря не очень. Я сильно тебя напугал, да?

Маску фальшивого спокойствия он где-то потерял, и теперь его голос переполняла ничем не прикрытая тревога. Питер ушам своим не поверил. Ремус тревожится за него? Переживает, что напугал?

Где-то под сердцем слабо кольнуло, и Питер узнал эту сладковатую боль. Последний раз он испытывал ее семь лет назад — когда Ева брала его ладошку в свою и обещала, что будет не страшно. Странное щемящее чувство от осознания того, что кому-то есть дело до тебя и твоих страхов. Питер вспомнил Евину улыбку, широкую, задорную, беспечную, и попытался ее повторить.

— Н-нет, что ты, все… все нормально, — заверил он Ремуса дрожащим голосом.

За стеллажами кто-то шумно задышал. Ремус молниеносно вскочил на ноги — и выволок на свет Сириуса. Лицо у него вытянулось от изумления, пальцы сами собой разжались.

— Б… Блэк? Что тебе здесь надо?

— Могу спросить тебя о том же, — прохрипел Сириус, потирая шею.

— Я пришел сюда за книгой.

— А нашел неприятности, как всегда? Послушай, ты серьезно собирался врезать этому медведю?

— А те-ебе какое дело-о? — огрызнулся Ремус. Вместе со своей маской он потерял обычную четкость речи и говорил с каким-то странным тягучим акцентом. — Может, и собира-ался.

Сириус поднял брови, оглядел его, потом развернулся на каблуках и молча вышел. Ремус смотрел ему вслед, покраснев — не то от стыда, не то от злости.

— Ну и придурок… — пробормотал он сквозь зубы. Потом кое-как собрал с пола упавшие книги, распихал их по полкам и тоже ушел.

Питер устало вздохнул и потер грудь, где еще недавно горело и жгло. Ему больше не было больно или страшно, он не чувствовал вообще ничего. Единственное, что ему хотелось — вернуться домой, в свою уютную безопасную норку, и хорошенько отоспаться. Он осмотрелся, машинально поправил покосившийся книжный корешок, и золотые буквы на переплете ярко вспыхнули в солнечном свете.

Улица тоже вся была залита солнцем; дети подставляли ему свои бледные лица и жмурились от удовольствия, какой-то шальной лучик прыгнул Питеру на лоб, пробежался вниз до подбородка и исчез, оставив только теплый след. Это было похоже на то, как Ева целовала его перед сном. Удивительно, но сейчас, когда он думал о ней, в груди не щемило и не кололо. Воспоминания грели его, и вечно неспокойное сердце билось мирно и размеренно.

Усталая на вид, но улыбающаяся Чарити вышла из почтовой конторы, снова замотала шею своим длинным шарфом и принялась пересчитывать детей. Тут-то и выяснилось, что кое-кого не хватает.

— Где Билл и Чарли? — Чарити тревожно заозиралась по сторонам и еще раз посчитала воспитанников, будто думала, что чего-то недоглядела. — Кто-нибудь знает, куда они делись? Ремус, ты присматриваешь за ними — ты видел, что они делали?

Ремус дернулся и побелел как бумага. Глаза его лихорадочно заметались, он спрятал дрогнувшие руки в карманы и закашлялся.

— Билл сказал мне…

— Глядите, вон они! — крикнула Флер и вытянула руку в сторону площади, откуда, топая так, что можно было мертвого разбудить, неслись братья Уизли. Чарити метнулась им навстречу:

— Где вы были? Я думала, вы потерялись?

— В телефонной будке они были, — равнодушно бросил Регулус, на миг оторвавшийся от своего письма. Чарли застыл как вкопанный, потом побагровел и прошептал:

— Ну спасибо, Блэк, выручил!

— Это правда, мальчики? — Чарити казалась очень недовольной. — Вы ходили к телефонной будке?

— Ну, ходили, — с вызовом отозвался Чарли, — и что?

— Как это что? Вам же говорили, контакты должны быть ограничены. Ты разве этого не понимаешь?

— Да мы все понимаем… Просто, миссис Бербидж, — Билл развел руками, — Чарли раньше никогда не расставался с мамой и папой так надолго, он очень волновался. Простите нас, пожалуйста.

Он взглянул исподлобья, грустно и просяще. Чарити заколебалась. Несколько секунд она пыталась хмуриться и выглядеть сердитой, но потом все же улыбнулась:

— Ладно, на первый раз я могу вас простить. Но я хочу, чтоб вы запомнили, мальчики: правила свществуют не просто так. Мы вынуждены ограничивать ваши контакты с родными прежде всего ради вас самих. Вы же не хотите, чтобы с вами что-нибудь случилось? — Билл виновато помотал головой. — Ну вот и хорошо. Так, сейчас мы выйдем на площадь, я дам вам немного времени, если кому-то что-то нужно в городе, а потом отправимся домой.

Она опустила в карман полученный на почте пакет и зашагала вдоль улочки, обратно к площадному шуму. Ребята тянулись за ней пестрой длинной вереницей. Питер опять шел одним из последних; фотоаппарат при каждом шаге легонько постукивал его по груди. Неизвестно, в усталости было дело или в чем другом, но Питеру не хотелось спрятаться за зеркальным глазом объектива. Он смотрел на топавшего впереди Билла, прижимавшего к себе брата, на Ремуса, который на ходу читал свое письмо и восторженно говорил Лили что-то о камертонах, и немножко им завидовал: какими же смелыми надо быть, чтобы нарушать правила: зная, чем тебе это грозит. Или выступить против задиры, который вдвое больше тебя. А ведь на месте Чарити вполне мог бы быть Барти Крауч, и тогда и братьям Уизли, и Ремусу несладко бы пришлось. На ум как-то сами собой пришли слова Евы, которыми она всегда подбадривала Питера, если тот падал духом.

Смелый — это не тот, кто ничего не боится, Пит. Это тот, кто умеет идти дальше, хотя ему страшно. И ты очень смелый. Ты даже сам не знаешь, насколько ты смелый.

Маленьким мальчиком Питер верил сестре безоговорочно и без оглядки. Потеряв ее, он потерял и веру. Но сейчас он глядел на обнимающее город солнце, на радостно шумящих ребят, глядел без всякого фотоаппарата, и внутри у него распускалось давно позабытое чувство. Впервые за много лет Питеру Петтигрю снова хотелось быть смелым.

1) То есть королевы Виктории.

Вернуться к тексту

2) О, это я! (фр.)

Вернуться к тексту