Направит тебя к миру (гет)

Тобирама сидел со скрещенными ногами на коньке крыши командного пункта, глядя на глубокий снег, и три снежных барса и шесть воинов сидели рядом с ним. Снегопад в этом году пришел раньше и был сильнее обычного, что значительно снизило количество вторжений на границе. У Страны Молнии, судя по всему, хватало своих проблем без добавления к этому продолжающихся стычек. Однако эта ситуация не была разрешена, так что Тобирама все еще находился здесь.

Из-за сильного снегопада находиться в четырех стенах иногда было невыносимо, так что они все сидели на крыше, а не внутри. К этому времени каждый уже научился ходить по снегу (ну, те, кто еще не умел этого делать), но им некуда было идти.

Его снежные барсы пользовались большим спросом, как и другие призывы Хатаке: все хотели услышать новости от семьи дома в Конохе. Изоляция не была запланирована, но пока что они достаточно хорошо с ней справлялись.

Патрули все еще проходили, но менее часто, и Тобирама в основном посылал Хатаке со смешанными отрядами, чтобы у всех была возможность размяться и не чувствовать себя как в клетке. Отсюда он мог ощущать всю границу, усеянную стратегически расположенными отметками хирайшина, так что у него будет достаточно времени поднять тревогу, если сила любого размера начнет двигаться в их сторону. Однако все было тихо и наверняка так и останется, по крайней мере, до ранней весны.

Вот только если бы у него не было настойчивого чувства, что его брат впутывается в неприятности без него…

* * *

Через три острова после того первого цунами Мадара потерял обе сандалии из-за этого дрянного коралла, Хаширама бросил где-то свой меч, и боевое кимоно Мито было сильно разорвано, но проклятый биджу все еще гнался за ними, и уже начало темнеть. Хаширама сидел на деревянной колонне и медитировал, Мадара раздраженно мерил землю шагами и пытался придумать выход из этой ситуации, а Мито рисовала дополнительный слой барьерных печатей, чтобы защитить их маленькую вершину горы от биджу, решительно настроенного раздавить их в лепешку. Санби был упорным и очень целеустремленным.

Как по сигналу весь остров затрясся.

Коралл неумолимо пополз по барьеру Мито. Мадара еще не пробовал на нем Аматерасу, желая сохранить силы, но такими темпами у него может не оказаться выбора.

План (уж какой был) заключался в том, чтобы Хаширама накопил достаточно энергии в Режиме Мудреца, чтобы запутать биджу в корнях деревьев, а затем Мито воспользуется печатями, чтобы скрыть их побег. Мадаре, к сожалению, придется заниматься фактическим побегом, так как Хашираме нужно будет оставаться неподвижным, чтобы накопить энергию Мудреца, так что его надо будет нести. Обычно он носил себя с помощью подвижной ветки, но это не особо сработает над открытым океаном. Судя по всему, Хаширама никогда раньше не пытался сделать лодку, так что они не будут тратить время, которого у них не было, на эксперименты, когда Мадара мог просто нести друга.

Мадара очень сильно надеялся, что ему не придется прибегать к стрелянию биджу в глаз стрелой Сусаноо: у него было чувство, что это станет причиной злобы против всего его клана до скончания веков, и он хотел избежать этого, если возможно. Эта погоня подтвердила, что Санби был достаточно умен, чтобы не попасться на технику клонов и чтобы наносить стратегические атаки, что, честно говоря, ставило его выше немалого количества его бывших соперников-людей. Это также говорило о том, что другие биджу могут быть в равной степени разумными, что несло тревожный подтекст: Ичиби всегда был громким, но обычно он нес чушь, что говорило о том, что он мог быть на самом деле сумасшедшим, а не просто способным имитировать разные фразы.

Это подразумевало сознательность, вот почему Мадара не хотел использовать шаринган, чтобы попытаться загипнотизировать биджу. Он даже не знал, подействует ли так его кеккей генкай на Санби, и даже если это произойдет (что было маловероятно), как только эффект сойдет на нет, тогда снова ничего не сможет остановить биджу от охоты на них или от затаивания вечной обиды на весь клан Учиха. Чего он хотел избежать.

Возвышающийся биджу выплюнул в их сторону черный шар концентрированной чакры Инь — он ударил многослойные барьеры Мито и взорвался с оглушительным треском, превратив широкую часть коралла в пыль, заставив море отхлынуть, а остров — снова зашататься, в этот раз сильнее. Внешний барьер прогнулся и разбился: Мадара восстановил равновесие и приготовился к неизбежному.

Чакра Хаширамы внезапно изменилась — Мадара поднял глаза и увидел, что лицо его друга было раскрашено этими странными отметинами, которые обычно были видимы только для его Мангекьё. Крупные деревья энергично прорастали за пределами барьера, укрепленного кораллом, оборачиваясь вокруг конечностей биджу и забираясь на верхушку его панциря. Мадара ждал с затаенным дыханием, когда гигантская каппа заревет и разорвет напрягающееся дерево…

Биджу задрожал, заскулил и стих, его челюсть ударила пляж с негромким стуком, и его конечности опустились.

Мадара моргнул, на мгновение активировав шаринган для дополнительной ясности, когда море хлынуло обратно, накатывая на бока скалистого панциря Санби и отскакивая от наскоро воздвигнутого внутреннего барьера Мито, прежде чем снова улечься под пляжем. Все кончилось?

— Хаширама? — с подозрением спросил он.

Его друг пялился на связанного биджу, и его глаза блестели жуткой смесью озарения и восторженного фанатизма.

— Мадара, это было легко, — выдохнул он, спрыгнув со столба и поскакав вниз по склону к краю барьера. Мадара поспешил за ним. Его друг повернулся к нему и лучезарно улыбнулся, и отметины на его лице все еще оставались яркими. — Мадара, я могу сделать это со всеми биджу. Подумай, как много жизней мы спасли бы!

Хаширама спятил. Мадара знал, что в этом дзюцу со связывающими деревьями есть компонент поглощения чакры: это чакра биджу сделала такое?! Токсичная чакра разъела то немного благоразумие, которое когда-либо было у его друга?!

— Никакие фермерские деревни больше не будут растоптаны! Никакой больше необходимости бросать гражданские караваны, пересекающие Страну Ветра! Никакие больше корабли не будут случайным образом затоплены!

— И что, ты думаешь, люди сделают с нами, когда осознают, что наша деревня может связать биджу?! — резко потребовал ответа Мадара, и его пальцы до треска сжали гунбай, когда ярость внезапно поглотила его целиком. Как его друг мог быть таким слепым?! Последствия падут на…

— Но в этом и смысл, Мадара! Если люди узнают, что мы сделали это, они не будут бросать нам вызов!

Мадара ударил Хашираму гунбаем по лицу в приступе чистого раздражения, а затем все произошло слишком быстро.

Слишком быстро, и все же он мог видеть каждое движение почти даже до того, как оно начиналось. Он знал Хашираму, знал его полностью, но Хаширама и близко не знал его настолько хорошо. Хашираме никогда не надо было его так хорошо знать: друг Мадары всегда был на шаг впереди него на поле боя.

Сейчас он сражался не за свою жизнь и даже не за свой клан — Мадара сражался за своих детей, за их безопасность и их будущее…

Хаширама все равно опережал его…

Огонь-прыжок-разворот-ветер-наклон-удар-блок-ожог-уклон-пинок-огонь-прыжок назад-бросок-замах-удар…

Яростный удар Хаширамы — и плечо Мадары вылетело из сустава, глаза его друга были холодными, он поднял кунай…

… и подавился, когда сияющее зазубренное лезвие шириной в ладонь пронзило его грудь.

— Мито? — выдохнул Мадара, сделав шаг назад и споткнувшись. Он не мог оторвать взгляд от Хаширамы, опустившего руки, уронившего кунай и рухнувшего на колени с тяжелым дыханием. Если Мито вытащит эту цепь, он начнет регенерировать, но Мито этого не делала.

Мито не смотрела на Мадару — она смотрела на своего мужа, прямо в его широко раскрытые глаза, полные шока от предательства, и золотистая цепь чакры, прикрепленная к лезвию в его спине, тянулись из ее до сих пор целого рукава.

— Он прав, знаешь, — сказала она тихо. Сдержанно. Смирившись. Несчастливо. — Но они не станут пытаться убить тебя. Они станут пытаться убить наших детей. Моих детей.

Чакра Хаширамы задрожала в отчаянных конвульсиях, пока он дергался насаженным на светящееся лезвие, его губы окрасились кровью, и он рухнул на бок на крутой холм и кустарники.

Его чакра медленно и постепенно затухла.

Полностью.

Мадара разрешил Мито вправить ему плечо в сустав. Он наблюдал за тем, как Мито сняла все барьерные печати. Он позволил Мито снять ожерелье мужа, а затем, когда Мито попросила, применил Аматерасу к Ха… трупу, пока от него ничего не осталось. Затем он послал Аматерасу к переплетающимся корням деревьев, сковывающим биджу, который неотрывно наблюдал за ними все это время.

Биджу не убил их, когда путы превратились в пыль. Он просто ушел. Мадара не мог решить, был ли он разочарован или чувствовал облегчение.

Он позволил Мито вывести его по воде с берега, покрытого пронизанным чакрой туманом, и провести его до корабля.

Хаширама был мертв.

Его больше не было.

Навсегда.

* * *

Редкий зимний шторм, подстегнутый яростью биджу, донес их до самого Узушио. Мадара проводил бесконечные часы на палубе под постоянным мокрым снегом, помогая с канатами и парусами, всего лишь на несколько часов сворачиваясь в пахнущем рыбой трюме, когда его младший двоюродный брат Широнуши, теперь ужасно серьезный медик, почти что утаскивал его туда и приказывал спать.

Ему не снились сны. Он был благодарен.

Теруми уже доставили последних украденных детей к моменту возвращения Мито и Мадары, так что его больше ничего не держало в Мизу. Когда шторм наконец стих и они достигли порта Узушио, аккуратно проведенные между водоворотами твердой рукой Мито, их ждал ворон.

У него было стихотворение.

Сад покрыт снегом;

Кои бьется подо льдом,

Желает солнца.

— Камизуки, — скрипучим голосом сказал Мадара.

— Хай, Учиха-сама? — легко ответила мечница.

— Пустую открытку для стихотворения.

— У меня они есть, Учиха-сама, — вмешалась змееликая Мизучи слева от мечницы, запустив руку в сумку. — Пожалуйста, — она протянула их, держа веером.

Они были яркими и броскими в типичной манере Страны Воды: насыщенные краски и сильные контрасты создавали узоры, которыми можно было любоваться с обеих сторон. Мадара выбрал красно-белую, рассеянно приманил Маэбуре на наплечник половинкой все еще теплой булочки, которую ему дали, когда Мито взялась за руль (он не был голоден), и ушел, чтобы найти часть стены, на которую можно было сесть, чтобы написать жене надлежащий ответ.

Мороз на полях,

Но журавль вне сезона;

Я возвращаюсь.

Ему надо было увидеть ее. Надо было обнять и самому прикоснуться к ее круглому животу, где рос их новый ребенок. Надо было почувствовать ее спокойную, похожую на пламя камина чакру и услышать ее нежный голос.

— Мадара-нии?

Он поднял взгляд и сумел улыбнуться Широнуши, когда Маэбуре принял открытку и взлетел.

— Широ-кун.

Ворон достигнет его жены намного раньше него, даже если он начнет бежать прямо сейчас.

— Узумаки предложили нам остаться, но, — семнадцатилетний парень замялся, и его поза и выражение лица ясно давали понять, что он искренне сомневается в том, что Мадара в этом заинтересован.

— Я сразу направлюсь в Конохагакуре, — сухо ответил он. — Другие могут отложить свое возвращение, если того захотят, — что еще… — Скажи Мито, что я пришлю Изуну лично, чтобы сменить Тобираму.

Некоторые вещи нельзя узнавать из письма. Не то чтобы у Мадары были хоть какие-то идеи, как сказать Тобираме что-либо из этого. Слова сидели комом в горле, путаясь вокруг легких, как боевая проволока, даже когда он пытался практиковаться. Смерть Хаширамы никогда не сотрется из его памяти (шаринганно четкая и беспощадно подробная), но…

Он просто скажет Изуне, что они столкнулись с Санби. Этого было достаточно. Мито сможет уточнить детали позже, или не сможет.

Мадара понятия не имел, какие у Сенджу законы насчет… того, что случилось… и что они считают смягчающими обстоятельствами, и, в любом случае, он не хотел впутываться в это. Мито искала поддержки у Узумаки, так что она явно верила, что сможет вынести последствия с их помощью. Он оставит все это дело на ее усмотрение. Он не просил ее совершить… это… так что ее действия были чисто ее собственными, хотя он слишком хорошо понимал ее мотивы.

Широнуши шаркнул сандалией по плотному известняку набережной:

— Я скучаю по дому.

Мадара скучал по своему другу. По мальчику с дурацкой прической у реки, горюющему по младшему брату и мечтающему о мире. По мужчине, который слишком рано прибыл на переговоры по поводу мирного договора, потому что слишком сильно хотел, чтобы они прекратили воевать. По идиоту, который трясся над своими бонсаями и плакал над сломанными деревьями сакуры.

— Я не буду никого удерживать от сопровождения меня.

Мадара знал, что он мгновенно обгонит их, как только они окажутся в Стране Огня, и что его воины тоже это понимают, и что он оставит их плестись домой в середине зимы, неся голодающих и покалеченных, но они не будут винить его за спешку.

Он намеренно не думал, почему. Возможно, было удачей, что у него уже был Мангекьё.

* * *

Тобирама открыл глаза и бездумным взглядом уставился в бревенчатую крышу над головой, пока не осознал, что его разбудила яркая, как в печи для обжига, вспышка чакры Мадары на самом краю его радиуса сенсорства. Встав с кровати, он натянул одежду и доспехи, надел плащ, вылез из окна на крохотную ледяную ограду рядом (созданную специально, чтобы они могли проветривать комнатку, не впуская морозный северный ветер) и легко запрыгнул на крышу.

Стояло раннее утро, но так далеко на севере зимние дни были длиннее, и он мог видеть ложный рассвет у горизонта. Усевшись со скрещенными ногами на снегу, Тобирама принялся медитировать. В отличие от брата он не был Мудрецом, но его призывы научили его достаточно о природной энергии, чтобы он мог использовать ее, чтобы усилить свои способности сенсора. Он не мог прикасаться к ней (честно говоря, он никогда не рискнет даже попытаться), но со спокойным разумом и открытой чакрой у него получалось достаточно хорошо ее чувствовать и ощущать эхо, проходящие через нее.

Это действительно был Мадара: путешествующий один до рассвета, бегущий по прямой от порта, который Сенджу использовали для визитов в Узушио, и направляющийся в Конохагакуре на запад. Его ни с кем нельзя было перепутать, хотя Тобирама наверняка никогда не узнает, почему его восприятие чакры главы Внешней Стражи включало настойчивый, но не неприятный аромат гвоздики. Не то чтобы Учихи использовали гвоздику, чтобы защищать белье от кусачих насекомых, они не жгли пряность в качестве благовония, и даже в готовке они редко ее применяли. И все же, по его ощущениям, Мадара двигался в облаке этого теплого, пикантного запаха, незаметного и сдержанного, когда он находился в деревне, но почти кричаще сильного, когда Мадара обращал внимание на тебя на поле боя.

Кита не сильно отличалась в этом плане. У Учих совсем не было благовоний киара, и единственная встреча Тобирамы с ароматической древесиной произошла на миссии в Страну Моря, когда он был подростком и доставлял посылку их даймё, содержащую единственный кусочек не длиннее его большого пальца и стоящую абсолютно каждой монеты его, как он изначально думал, чрезмерной платы, и все же для его ощущений чакры Кита была пропитана этим безошибочным запахом. Сложный и одновременно успокаивающий, он наполнял воздух вокруг нее, и места, где она часто бывала, было очень легко определить. Он цеплялся за одежду ее детей, оставался на вещах, которые она делала и на волосах его собственного сына и дочери, когда он забирал их от нее, тонкий, но отчетливый.

Для его физического носа запах Киты скорее напоминал листья красивоплодника, лемонграсс и кедр, что отражало то, как клан Учиха хранит свои вещи, чтобы защитить их от моли и отпугнуть других кусачих насекомых. Она также пахла как розовая вода, травяное мыло, масло для волос и по большей части как она сама, этим характерным женским запахом, который нельзя было внятно описать кому-то с менее чувствительным, чем у него, носом. Его снежные барсы заверили его, что в последние месяцы ее физический запах изменился в соответствии с беременностью (Тобирама подозревал, что ему сказали даже до того, как Кита сама это заметила), но они не могли почувствовать ни следа агарового дерева, что являлось подтверждением, что ассоциация между ее чакрой и самым высококлассным из самых дорогих ароматических древесин принадлежала только его разуму.

Его снежные барсы знали, как пахнет агаровое дерево, так как в хорошо защищенной части лесной плантации Сенджу находились деревья алоэ, где вассалы, отвечающие за них, заботливо выращивали плесень, которая заставляла дерево производить свою неподражаемую смолу, и они аккуратно вводили ее в определенные части выбранных деревьев.

Это был долгий, медленный и крайне неточный процесс, но клан недавно смог продать небольшое количество выращенной кобоку, как называлось агаровое дерево более низкого качества, за значительную сумму.

Однако Мадара не должен был путешествовать в одиночку. Он взял с собой немало отрядов, и (по информации из регулярных писем Изуны) два из тех отрядов еще не вернулись. Те отряды, которые вернулись с другими найденными заложниками и разнообразными вассалами Хьюга, говорили о том, что часть других вассалов (по словам Изуны, примерно отряд) также остались, чтобы помочь в охоте. Мито и анидзя тоже все еще были там.

Дальнейшее далекое движение привлекло его внимание, когда рассвет подобрался еще ближе: кучка знакомых, тронутых огнем сигнатур чакры, перемежаемая более водными, следовала за Мадарой по пятам, хотя и в более спокойном темпе. Десять Учих (один из них маленький Широнуши, который уже был не таким маленьким, но способным и рассудительным медиком), четыре из которых не были ему знакомы, но все равно бежали в формации с Внешней Стражей, и несколько намного более мелких и неустойчивых точек энергии, которые были детьми, гражданскими или ранеными. Возможно, все вместе, учитывая длинные тирады, которые ему присылал Изуна вместе с официальной корреспонденцией по состоянию людей, возвращенных от пиратов. Все знали, что пираты жестоки, но наблюдение этой жестокости лично делало ее намного более реальной и гнусной. Писем и так хватало.

Анидзя не было среди них, но опять же, Мито тоже не присутствовала, и то, что они направлялись из порта Узу, говорило о том, что его невестка могла решить провести немного больше времени с семьей, чему, судя по всему, его брат был бессилен помешать. Было неудивительно, что он решил остаться с ней, как было и неудивительно, что Мадара решил поторопиться домой. Кита, должно быть, находилась уже на четвертом месяце беременности, так что было ожидаемо, что она проинформировала мужа об этом.

Некоторые Хатаке проскальзывали через границу и в ближайшие небольшие города Страны Мороза, узнавая новости и информацию о Стране Молнии. Те детали, которые они приносили обратно, намекали, что двор даймё не наслаждается жесткой экономией, которую принесли его гордыня и жадность, так что, скорее всего, с приходом весны репарации будут выплачены и эмбарго кончится. Тобирама надеялся, что так и произойдет: он скучал по своим детям, даже когда Тонари охотно носила письма туда и обратно каждые несколько дней, и слышать о многих достижениях его учеников было не то же самое, что и видеть их самому.

Коноха теперь была его домом, и он скучал по ней.

* * *

Кита ожидала возвращения мужа, и он действительно вернулся вовремя, но когда он вошел, она была благодарна за свою предусмотрительность отправить всех детей спать с выводком Татешины. Потому что что-то было ужасно не так.

— Муж? — мягко спросила она, помогая ему снять плащ и зонтичную сумку, повесив вещи в спальне напротив ее (технически это была спальня ее мужа, но здесь он только хранил свои доспехи и другую амуницию Внешней Стражи), и провела его в столовую к ирори.

Он все еще был пыльным, потным и немного забрызганным грязью от долгого бега, но он выглядел так, как будто отчаянно нуждался в чашке чая, прежде чем она даже намекнет на умывание.

— Жена… я… — он выглядел истощенным, не физически, но его синяки под глазами были темнее, чем она когда-либо видела, и, кажется, ему было тяжело смотреть на нее, а не сквозь нее.

— Я сделала чай, — предложила она.

— Чай, — повторил он, благодарно ухватившись за смену темы и усевшись у очага. Кита налила чай в чашки мужа и жены, передала ему слегка более крупную и тоже села. Ее муж скажет ей, что у него на уме, как только успокоится и что-нибудь выпьет. Она знала, что так будет.

Его чакра болела, как открытая рана: кто-то умер. Кто-то драгоценный и близкий. Кита надеялась, что это был не Широнуши. Это могло убить и Охабари-оба, эта потеря ее младшего. Он жил в деревне, так что она не могла почувствовать его отсюда, чтобы проверить.

Ее муж выпил чай. Ее муж выпил еще одну чашку, которую она ему налила. Ее муж неотрывно смотрел в свою пустую чашку, как будто она хранит секреты вселенной, и он дернулся, почти уронив ее, когда Кита обошла ирори, чтобы обнять его.

— Кита?

Она забрала у него чашку и поставила рядом со своей, чайные чашки мужа и жены для мужа и жены, купленные почти двадцать лет назад как обещание и подарок.

— Я здесь, муж.

Его взгляд опустился, и он осторожно взял ее руку в свои, играя с ее пальцами. Он еще полноценно на нее не посмотрел, даже ни разу. Он (коротко) взглянул ей в глаза и стал смотреть на свои руки и чай, но не на нее. Не на изменения в ее теле, не на аккуратный, но определенно видимый животик под кимоно, где рос их новый будущий ребенок.

Что-то было очень-очень не так.

— Возможно, мой муж хотел бы умыться, прежде чем мы пойдем в постель, — пробормотала она, играя с прядью его спутанных волос.

Мадара безучастно моргнул.

— Дети? — сумел сказать он.

— С Татешиной, — ответила Кита. — Я подумала, тебе захочется немного отдохнуть, прежде чем на тебя со всех сторон набросятся дети, которые все хотят, чтобы ты послушал сначала их.

Ее муж фыркнул с нежностью и иронией.

— Мудрая жена, — пауза. — Мне стоит принять ванну.

— Ну, тогда давай переоденемся и перейдем в купальню, муж.

Ванна помогла в том плане, что ее муж по-настоящему посмотрел на нее, когда помогал ей помыться, и его взгляд стал таким нежным, когда он аккуратно проводил тряпочкой для мытья по ее округлившемуся животу. Он также позволил ей помыть ему волосы (им была нужна вся возможная помощь после месяца игнорирования в Стране Воды), и к тому времени, когда они сидели в бассейне после этого, его плечи расслабились и его чакра не была в таких плотных узлах в его груди.

Кита не стала задавать вопросы в этот момент или даже после того, как они вышли из бассейна и снова надели юкаты — она подождала, пока они не заплели друг другу волосы для сна и не переоделись в теплые зимние немаки. Тогда, прежде чем потушить лампу, она спросила:

— Муж, ты хочешь сказать мне, что не так?

Самообладание Мадары разбилось, как хрупкий фарфор — она едва сумела замедлить его падение, чтобы не дать ему удариться головой о полированные доски. Уткнувшись лицом в ее плечо, ее муж завыл, как будто мир рушится.

Кита обняла его настолько крепко, насколько смогла, и стала слегка покачиваться, и его слезы пропитывали ее воротник, и со временем отчаянный плач превратился просто в глухие рыдания. Она стянула одеяло с футона и набросила его на них обоих, все еще успокаивающе покачиваясь, пока рыдания не стихли до ровных всхлипов и наконец до дрожи и редких шмыганий носом.

Она не знала, сколько прошло времени. Не то чтобы прямо сейчас это было важно.

— Я тебя люблю, муж, — тихо призналась она в его макушку, и он сильнее задрожал в ее объятиях.

— Мы, — прохрипел ее муж, — там, любимая. Потревожили Санби. Хаширама… — его голос треснул.

Значит, умер он — Кита обняла мужа крепче.

— Ты горюешь по другу, — тихо сказала она. — Тебе не нужно ничего больше говорить. Я тоже буду скучать по нему.

Он не был ее другом, но очень долгое время он был постоянным присутствием в ее жизни, и его отсутствие будет некомфортным. Скорее из-за эффекта, который это окажет на ее любимых, чем на нее лично, но Хаширама обладал заботливым сердцем, несмотря на свои недостатки, и он всегда был добродушным.

Мадара издал короткий жалобный звук.

— Идем в постель, муж, — начала уговаривать Кита, — идем спать. Отдыхать. Ты будешь держать меня. Утром все будет чувствоваться менее ужасно, обещаю.

В основном потому что ее муж пока что выплакался, так что ему понадобится некоторое время, чтобы эти эмоции снова накопились, но это все равно считалось. Сон также помогает с осознанием, и если ее муж хоть раз полноценно спал после смерти своего друга, она съест свои тапочки.

Ее муж выдохнул смешок:

— Чудесная жена. Я пойду в кровать.

* * *

Тобирама в полглаза приглядывал за стабильным движением Изуны на северо-запад с растущим волнением, хотя большая часть его внимания была обращена на контроль за тренировками. Он также слушал отчеты от отрядов с границы и от своих снежных барсов, отправленных шпионить за ближайшими форпостами шиноби Страны Молнии, которые называли свою деревню «Кумогакуре». Что Кита посчитала бы смешной шуткой (он обязательно ей об этом расскажет), и это также намекало на ее местонахождение далеко на севере, скорее всего, где-то в крутых голых горах Страны Молнии.

Существовало очень мало вещей, которые могли бы побудить Изуну отправиться на север в тот момент, когда Мадара вернулся в деревню, и никакие из них не были хорошими. Какие-то политические проблемы с даймё Страны Воды из-за их преследования Момочи, возможно? Это бы объяснило, почему Мито еще не покинула Узушио, если она выступала в качестве доверенного лица с анидзя в качестве поддержки, чтобы отложить переговоры. В конце концов, как вассал клана Учиха анидзя никак не мог проводить переговоры от их имени, но его присутствие подразумевало, что они серьезно воспринимают происходящее, так что он хорошо подходил на должность доверенного лица. То, что большинство гражданских дворян, кажется, находили его импульсивность забавной и милой, помогало: Тобирама до сих пор не мог это понять, но он уже видел это слишком много раз, чтобы не пользоваться этим, когда было возможно.

Он терпеливо учил группу шиноби не при исполнении как слегка поменять водное дзюцу, чтобы использовать снег в качестве базы (это слегка противоречило здравому смыслу, но было очень полезно в этих условиях), когда Изуна наконец прибыл, и его присутствие предвещалось запахом чакры, которая ощущалась как огненные искры, бадьян и лунный свет. Только Хатаке понял бы, что он имеет в виду под запахом лунного света, но у него был запах, как и света солнца. Солнечный запах слегка менялся в зависимости от времени суток и времени года, но изменения лунного света были более незаметными и связанными скорее с фазами луны, чем с сезоном и часом. У Инузука были хорошие носы, но у них отсутствовала чувствительность к тонкостям природы, которой обладали Хатаке. Скучающие воины из обоих кланов, соревнующиеся с разными мелкими ставками, окончательно это доказали, хотя Инузука могли похвастаться слегка более острым слухом.

Он точно не знал, почему запах бадьяна ассоциироваться у него с Изуной, но Тобирама подозревал, что это было связано с тем, что Изуна являлся его давним соперником на поле боя с тех пор, как они были детьми, и его собственной подсознательной ассоциацией ароматных вечнозеленых листьев со смертью. У бадьяна были семенные коробочки, которые выглядели точно как звездчатый анис, но являлись смертельным ядом, а не приятной приправой. Благовония также находились в семейном храме Сенджу, что в итоге еще одной причиной, по которой он был склонен избегать сладости и еду, приправленные анисом, когда это было возможно: они вызывали меланхолию, а не удовольствие.

— Тобирама, — сказал присыпанный снегом Учиха, вежливо кивнув, прежде чем бросить взгляд на спонтанный класс.

— Хиги, займешься ими? — попросил Тобирама, повернувшись к родственнику, наблюдающему со стороны. Хиги кивнул (Тобирама научил его этому дзюцу некоторое время назад) и зашагал вперед, пока Тобирама отошел назад к своему гостю.

Изуна вежливо позволил ему провести его к командному посту (в данный момент пустому) и сделать чайник чая.

— Итак, что случилось, что побудило тебя одарить меня удовольствие твоей компании? — спросил Тобирама, как только чай был разлит.

Изуна открыл рот, остановился и поморщился.

— Сенджу. Тобирама, — сказал он, и его голос был тихим и напряженным. — Твой брат мертв.

Тобирама замер, абсолютно ошарашенный.

— Они с Мадарой наткнулись на биджу в Стране Воды, и, ну… — Изуна беспокойно подергал свой хвост волос, — ты уловил суть. Мадара сказал мне. Он послал меня рассказать тебе лично, сказал, что ты не должен узнавать об этом из письма…

Тобирама внезапно поднялся на ноги, вышел из командного пункта и запрыгнул на крышу, закрыл глаза и потянулся сенсорством настолько далеко, насколько мог. Анидзя не мог быть мертв, определенно анидзя…

«… наткнулись на биджу», повторила ему память голосом Изуны, и он нашел только стабильные крапинки деревьев, несущих чакру его брата, в основном сосредоточенных в Конохе и вокруг нее, и когда анидзя вообще оставлял кого-то в покое? Когда он вообще сбегал от битвы? Мадара знал, когда бежать (Тобирама видел и чувствовал эти его действия с обеих сторон поля боя), но анидзя? Анидзя уходил, только когда его враги делали это первыми. Он сбегал только тогда, когда отец приказывал ему это сделать, и когда отец умер, это окончательно перестало случаться.

Его брат был мертв, внезапно осознал Тобирама, чувствуя дымку бадьяна и искреннего беспокойства, поднимающуюся с земли. Он знал это всем своим существом. Анидзя был больше не с ними. Его больше не было.

Анидзя больше не было.

* * *

Мадара был рад, что успел домой ко дню рождения жены. Она была в полном восторге от его присутствия, и он не мог не реагировать на это. Все его прекрасные дети были в не меньшем восторге от его внезапного возвращения, и также радовало, что Азами и Тоши были дома этой зимой. Им обеим уже исполнилось семнадцать: он не знал, куда ушло время.

Тобирама также вернулся в Конохагакуре, но он в основном оставался в квартале Сенджу. Мадара метался между чувством вины от невозможности сказать Тобираме, что на самом деле случилось с его братом (он не смог рассказать об этом даже Ките), и терзающей пустотой от отсутствия его друга. Мито еще не вернулась из Узушио, но она послала письмо с обещанием быть в Конохе вскоре после Нового года, так что Мадара решительно откладывал все вещи, связанные с Хаширамой, до этого времени.

Будут похороны. Или поминки. Что-то, в любом случае. Но это будут организовывать Мито и Тобирама, а не он.

Воркование над его беременной женой ощущалось как предательство, но Мадара не позволял этому остановить его.

* * *

Письмо от даймё, приглашающее Мадару ко двору, чтобы обсудить окончание эмбарго и что удовлетворит клан Учиха в плане возмещения ущерба, прибыло вслед за церемонией присвоения имени новому сыну Хикаку и Ёри, малышу Кичо-куну. Мадара не мог избежать поездки, но Кита, будучи беременной, могла, и он хотел избавить ее от неудобств путешествия в таком положении.

Мадара обдумал свои варианты, посмотрел на Сенджу и сделал несколько тяжелых (но все равно трусливых) выборов. Мито явно все еще не сказала ни слова ни старшему сыну, ни деверю (хотя Мадара подозревал, что некоторые другие Сенджу знали), и он до сих пор не мог найти нужных слов, чтобы рассказать обо всем Ките. Они противно застревали в горле каждый раз, когда он смотрел жене в глаза. Так что он написал на север брату, затем попросил, чтобы Тобирама приглядывал за границей в своей новой роли главы Сенджу, пока он с Изуной направятся ко двору с Тсунамой и надлежащей свитой. Так как ему исполнилось только семнадцать, будущий главы Сенджу обладал возможностью быть немного неловким и от него не ожидали, что он будет вносить значительный вклад, но это представление также даст возможность Изуне обучить подростка придворному протоколу и политике в ситуации с относительно низкими рисками. Тсунаму представят, но его роль будет заключаться только в наблюдении, учитывая то, что он все еще слишком юн, чтобы участвовать в происходящем. Он был наследником Сенджу, а не главой, так что он не мог действовать от имени своего клана. Пока не мог.

В конце концов, Тсунаме надо будет стоять за себя в подобных обстоятельствах, учитывая то, что он будет активно вовлечен в согласование разных торговых предприятий Сенджу, как только станет постарше. Демонстрация двору, что у подростка есть поддержка Мадары, поспособствует тому, что стервятники не будут кружить так близко, и Тобирама как в данный момент отсутствующая, но потенциальная угроза сотворит чудеса.

Он знал, что его жена знала, что что-то не так. Он просто не мог найти слов, чтобы рассказать ей, в чем проблема. Что ему сказать?

* * *

У ее мужа дела шли не очень. Кита могла видеть это, потому что Мадара ни разу за всю жизнь ничего от нее не прятал, и, следовательно, у него не было практики. Однако у нее была практика, и она успешно прятала самые разные вещи от него (в основном то, что касалось Учихи Таджимы и его разных коварных попыток манипулировать ей, чтобы заставить делать то, что он хочет), так что она немного поэкспериментировала и сумела определить, что то, что заставляло ее мужа чувствовать такую невыразимую вину, включало Узумаки Мито.

Кита ни на секунду не поверила, что ее муж был неверен. Однако она все равно выяснит, что происходит, потому что ее муж чувствовал себя ужасно, и она отказывалась позволять этому продолжаться.

Так что как только Мадара и Изуна отправились в столицу с Тобирамой и надлежащей свитой для согласования условий со Страной Молнии, Кита пригласила Мито и ее младших детей в селение клана Учиха. Потом, как только дети были счастливо заняты игрой в снегу далеко за пределами слышимости, она начала делать чай для своей подруги.

Как только чай был подан, она захлопнула ловушку.

— Мито, дорогая подруга, не расскажешь мне, что конкретно между тобой и моим мужем? — спросила она, точно зная, как это прозвучало.

— Кита! — Мито была соответствующе шокирована.

— Я знаю тебя, Мито, — просто сказала Кита, и ее взгляд был ровным, а выражение лица — спокойным. — Я знаю, что мой муж никогда бы не подумал смотреть на жену своего покойного друга, но я также знаю тебя. И я знаю, что мой муж винил бы себя в тысячу раз больше, прежде чем возложить ответственность за такую вещь на тебя.

«Если такое вообще правда», звучало в каждом ее слове.

Затем она стала ждать. Мито была опытным и опасным соперником на поле боя слов и политики, но Кита выросла с Учихой Таджимой, и Мито никогда не сможет посоперничать с ним в паранойе.

— Кита, ты определенно не думаешь?.. — дрожащим голосом взмолилась Мито, и ее глаза были широко раскрыты, а лицо побелело.

Она не ответила. Молчание всегда намного более требовательный побудитель честности, чем любое количество сладких слов.

Мито задрожала под ее терпеливым пристальным вниманием. Ките не пришлось ждать больше нескольких минут.

— Кита, это был Хаширама, он… он связал Санби, ты должна понять, он подчинил его. Он говорил о подчинении всех биджу, и твой муж был так зол на него, потому что он, по крайней мере, понимал, что такое сделает мишенями нас всех, — в конце концов начала изливать душу Мито, и ее слова были быстрыми и лихорадочно просящими. — И они начали сражаться, и Мадара проигрывал, Кита, и я знала, что за такую вещь заплатят не только Конохагакуре и наши дети. Нет, это будет моя семья, вся моя семья, потому что после связывания биджу мой муж обратится ко мне за способом удержать их под контролем, и это будет смертью моего клана. И я не могла стоять в стороне и позволить этому случиться, Кита, не когда у меня был шанс это предотвратить, — она сделала резкий вдох. — Итак, пока мой муж был отвлечен на сражение с твоим мужем, я убила его. Затем я попросила Мадару сжечь его тело, и я сказала экипажу, когда мы вернулись, что Сенджу Хашираму сразил Санби.

Кита взяла чашку чая и сделала маленький глоток. К сожалению, она не могла сказать, что была удивлена. Ну, может быть, она была немного удивлена, что Мито убила Хашираму: может, Мито и была довольно сдержанной, но она крепко любила мужа. Даже несмотря на то, что она раньше призналась Ките, что также считает его немного глупым. Милым, не скрывающим свои чувства и неравнодушным, но также довольно импульсивным и иногда опрометчивым.

Однако она не была удивлена легкомыслием Хаширамы в решении подчинить и сковать силу природы просто потому, что он мог. Не говоря уже о том, что она была почти полностью уверена, что биджу на самом деле разумные. Определенно настолько же разумные, насколько и призывы.

— Ты напишешь моему мужу, — тихо сказала она, — и скажешь ему, что ты поговорила со мной по этой теме, чтобы он мог перестать беспокоиться об этом.

— Конечно, я это сделаю, Кита, — мгновенно ответила Мито. — Я приношу тебе глубочайшие извинения: мне следовало поговорить с тобой по этому вопросу раньше.

— Ты горевала, — спокойно сказала Кита. — Ты все еще горюешь. У тебя есть сын, которого надо направлять. Я не могу винить твои приоритеты.

Возможно, она была немного мстительной, но Мадара страдал от молчания Мито, и она никогда не испытывала большого сочувствия к тем, кто ранит сердце ее мужа.

— Да, ты можешь, — внезапно сказала Мито, — и ты это делаешь, — она прищурилась, и ее накрыло осознание. — Это было очень хитро с твоей стороны.

Кита слегка улыбнулась.

— Таджима-сама многому научил меня своим примером, — беззлобно пробормотала она. — Я была посредственной ученицей, но я стараюсь.

— Я признаюсь, я это заслужила, — иронично заметила Мито, — но, пожалуйста, не делай так больше.

— Раньше это никогда не было необходимостью, и я надеюсь, что так и продолжится, — благодушно ответила Кита.

— Принято к сведению, — согласилась Мито, грустно опустив глаза в свой чай.

— Итак, как дела у Тамаямы? — спросила Кита, желая сменить тему. Она получила информацию, которую хотела, так что не было нужды в том, чтобы напряжение оставалось. — Он кажется очень оживленным, и я слышала, что Менка очень любит уроки в академии.

Мито приняла предложение мира Киты, которым являлось желание Киты услышать все о делах детей своей подруги, и после этого встреча продолжилась приятно. После того, как Мито и ее дети ушли и ее собственные дети все оказались в кроватях, Кита написала письмо мужу, заверив его, что она его любит и что ее знание того, что конкретно произошло между ним и Хаширамой до смерти его друга, ничего не меняет между ними. Он все еще ее муж, и она любит его не меньше из-за его неспособности сказать ей правду о кончине своего друга.

Она не сказала, что надеется, что теперь он сможет об этом говорить, но он все равно прочитает это между строк.

* * *

Письма Мито и Киты дошли до него, пока он все еще обосновывался в столице, что немного помогло успокоить его горе (он мог продолжить позволять своей боли постепенно стихать, а не ворошить все опять объяснением деталей) и позволило ему больше сосредоточиться на текущих переговорах.

Вышеупомянутые переговоры будут проходить с ним в качестве «пострадавшей стороны», и даймё Страны Огня будет лично их модерировать, так как Мадара действительно обратился к нему, а не отправился сам добиваться мести, а высокопоставленный член дома даймё будет в качестве представителя своего лорда. Там также будут присутствовать телохранители-шиноби и гражданская свита.

У Мадары было чувство, что один из тех «телохранителей» был доверенным помощником единокровного брата-шиноби даймё Страны Молнии (и, возможно, самого даймё) или иначе как-то поддерживал связь с мужчиной на расстоянии, судя по тому, как представитель регулярно сосредотачивал внимание на других вещах по утрам и иногда поднимал конкретные, ранее игнорируемые вопросы, сразу после обеда. Это слишком противоречило остальному его поведению, чтобы это было личным стилем, что говорило о взаимодействии с третьей стороной. Это также говорило о том, что переговоры будут значительно более раздражающими (и долгими), чем ожидалось.

Не то чтобы Мадару особо это волновало. Он отказался лично проводить переговоры на том основании, что он и дети его клана были теми, кто непосредственно пострадал от того нападения (Мадому и Юкино не стали упоминать ради простоты), так что говорил Изуна. Это дало Мадаре больше времени наблюдать за представителем и его свитой, читать их взаимодействия и ритм их мыслей. Единственным человеком в комнате, которому было комфортно от того, как он сидит, молчаливо наблюдающий и делающий небольшие глотки чая, был даймё Страны Огня — даже слуги дергались. Что совсем не было его виной, так как он соответствующим образом сдерживал чакру, не был вооружен и даже не выражал при всех свое мнение о некоторых абсурдных требованиях: они все были просто нерационально боязливыми.

Возможно, это было связано с тем, что недавно он вышел невредимым из схватки с биджу, когда его друг нет, но прямо сейчас Мадара пытался не думать о том, что случилось в Стране Воды.

Предварительные переговоры и соглашения прошли достаточно хорошо (даймё Страны Молнии отказался признать вину за действия Кинкаку, Гинкаку и их соратников, но по крайней мере признал, что как воины под его властью их поведение было его ответственностью), но затем, когда развернулось обсуждение надлежащих репараций за жизни, потерянные во время эмбарго, стало ясно, что произошло очень серьезное недопонимание.

Ясным стало также то, каким преимуществом пытался воспользоваться даймё Страны Молнии, что согласился на уступку в виде этих переговоров, которые, как он очевидно верил, могли пройти с минимальной потерей лица.

— …Наши потери были значительными, и мы чувствуем, что семьям тех шиноби положена компенсация за эту утрату.

Изуна поднял вежливо недоверчивую бровь:

— Значительными.

— Мы потеряли больше трех сотен шиноби, многие из которых выполняли регулярные миссии по охране караванов и которые неоправданно оказались мишенями.

Изуна принял стопку документов у Ясакатоне, которая выступала в роли заместительницы Минакаты и представляла его при дворе по вопросам, касающимся тюремного лагеря: ее старший брат был очень занят, и к тому же у него недавно родился сын.

— Как интересно. У нас же есть двести семнадцать военнопленных, и мы были бы признательны, если бы даймё Страны Молнии возместил наши затраты на питание и проживание. Сто шестьдесят три из них были младше возраста призыва на военную службу, когда мы их захватили, — Изуна сделал паузу, посмотрев холодным взглядом на резко замершего переговорщика. — Кланы, находящиеся под нашей эгидой, не будут искать компенсации за потери тридцати восьми шиноби, которые умерли или оказались покалечены, защищая интересы клана Учиха. Все были совершеннолетними и полностью осведомлены о рисках, и наш клан обеспечивает их ближайших родственников.

Было только шестнадцать смертей, но небольшое количество сделало их пропорционально более болезненными. Потеря Шимуры Додзюна особенно сильно чувствовалась всей деревней. Потеря Яри ее любимого и ее внезапное возвышение до главы рода Райден была не особо ощутима вне Учих: она все равно находилась в одном поколении от главной семьи рода, так что даже в клане это было небольшое волнение.

Однако в словах Изуны слышалось так много прекрасных подтекстов, начиная с того, что Кумогакуре не оказывает надлежащую помощь и не предоставляет компенсацию своим шиноби, эксплуатируя детей (призыв на военную службу в официальных силах даймё был разрешен только с шестнадцати лет), до того, что даймё Страны Молнии необоснованно жаден в своих требованиях, а также то, что кто-то где-то терял все письма, которые посылались через границу много раз, информируя командующих шиноби Страны Молнии о задержании их подчиненных до выплаты выкупа.

Атмосфера комнаты стала отчетливо морозной.

— У меня есть копия полного реестра людей, — спокойно продолжил Изуна, выбрав документ, — который включает в себя цветные портреты, дату и место взятия в плен и разные общие данные с дополнительными идентифицирующими деталями, такие как как имена и даты рождения, когда их предоставляли. Некоторые люди были менее чем сговорчивыми, несмотря на то, что мы ясно дали понять, что без таких подробностей будет сложнее вернуть их за выкуп их семьям, — он остановился, задумчиво глядя на дипломата. — Если, конечно, даймё Страны Молнии не хочет вести переговоры об освобождении тех, кто удерживается кланом Учиха?

Внезапно изменившиеся затаенные эмоции в переговорной группе ясно дали понять, что нет, даймё Страны Молнии наверняка не хочет возвращать этих людей обратно за выкуп и что все шиноби с этой стороны одновременно это осознали. Также стало очевидно, что представитель даймё Страны Молнии искренне верил, что все вышеупомянутые исчезнувшие шиноби были либо мертвы, либо подкуплены: более того, он все еще цеплялся за эту уверенность.

Мадара шаркнул своей чайной чашкой по столу, мгновенно приковав внимание всех присутствующих.

— Я так понимаю, сторона Страны Молнии была бы признательна за копию переписи пленных и за время, чтобы пересмотреть свои требования, — сухо сказал он, вежливо взглянув на даймё Страны Огня. — С вашего разрешения, конечно, даймё-доно.

— Очень вдумчивое предложение, Учиха-доно, — с теплотой в голосе согласился даймё. — Мы вновь соберемся завтра утром. Вопрос благосостояния подчиненных не является тем, что можно воспринимать легкомысленно.

Было приятно знать, что даймё Страны Огня ценил усилия и внимание, которые Конохагакуре вложила в то, чтобы оставить граждан Страны Молнии в живых, несмотря на то, что эти люди пытались их убить. Пока было неясно, будет ли даймё Страны Молнии таким же признательным. Его казна определенно это не оценит.

* * *

Тобирама, по сомнительному праву того, что он был одним из тех, кто командовал шиноби на границе со Страной Мороза во время первой большой стычки с силами Страны Молнии, когда Мадара помогал клану Хьюга, оказался довольно активно вовлечен в организацию бессознательных пленников для транспортировки в тюремные лагеря. Большая часть фактической бумажной работы выполнялась Учихами (которые по сути жульничали, когда рисовали портреты и измеряли рост и вес), но от него ожидали помощи в фуиндзюцу и в принятии решений что делать с оружием и другими вещами, которые находились у пленников.

В конце концов они решили присвоить каждому пленному идентификационный номер (что было необходимо, когда они не знали имен), а потом нанести их на кожаные ремешки или полоски бумаги, завернуть вышеупомянутые вещи пленников в их форменные жилеты из бронированной ткани и завязать получившиеся кульки ремешками, а затем забросить их в зонтичную сумку на хранение. Следовательно, в командном пункте появился хорошо охраняемый шкаф, содержащий несколько зонтичных сумок с рядом номеров, аккуратно вышитых на холсте, в котором лежали конфискованные вещи.

Большинство из них были просто формой и оружием, но также было несколько запечатывающих свитков разных типов, а еще немного писем, безделушек и талисманов. Тобирама настоял на конфискации писем и других разнообразных предметов, в основном чтобы обеспечить то, чтобы их заложники получили их после. Некоторые вещи (преимущественно книжки и картинки разного качества) пленники могли оставить при себе, так как по крайней мере их можно было проверить, что на них нет отслеживающих печатей.

Тобирама подозревал, что большинство заложников не ожидали получить ничего обратно, вне зависимости от того, что им сказали. Он определенно не ожидал бы на их месте. Свитки заложников регулярно обновлялись (обычно именами, как только заложники прибывали на место назначения, когда нокаутирующие печати снимались и людей опрашивали), но были и прослеживающиеся белые пятна. Старшие шиноби обычно предпочитали держать все детали при себе, тогда как подростки (и дети предподросткового возраста) открывались с большей вероятностью. Особенно с учетом того, что называние своих имен тюремщикам означало, что вышеупомянутые тюремщики использовали их, когда к ним обращались.

Однако случилось несколько заминок, в основном из-за того, что очень мало их заложников-детей назвали (или вообще знали) свои фамилии. Их имена также, кажется, были в основном прилагательными, так что произошло несколько случаев, когда трое или больше людей в одном и том же тюремном лагере звали себя одинаково. Эти заложники, что было довольно неловко, не знали друг о друге раньше, что, по сообщениям, сделало все хуже: никто ни с кем не подрался, но только из-за того, что включились печати. Вместо этого было много криков, за чем в конце концов последовало несколько изменений имен.

Тобирама знал, что во всех лагерях Учихи, работающие с информацией, делали черную работу вручную, каждый день слушая и разговаривая с заложниками, чтобы получить представление о крайне военизированной деревне шиноби Страны Молнии, и существовали отчеты, которые ему будет позволено прочитать, как только он снова вернется домой. Однако он не особо этого ожидал: то, что он видел, говорило о том, что взрослые Кумогакуре были не сильно заинтересованы в воспитании следующего поколения, только в обеспечении того, чтобы вышеупомянутое следующее поколение выполняло роль, которую требует их все более укореняющаяся пропаганда.

Его снежные барсы определили, что первые камни Кумогакуре были заложены вскоре после официального основания Кумогакуре тринадцать лет назад, и была создана сеть приютов, спонсируемых государством, и хорошо подобранных приемных семей для детей шиноби, которые полностью финансировались за счет даймё Страны Молнии. У Тобирамы было чувство, что независимые шиноби Страны Молнии (в то время) вздохнули с большим облегчением от возможности оставить своих детей в каком-то безопасном месте, пока они берут миссии, или оставить детей родственников где-то, где их будут кормить и одевать: множество детей шиноби из гражданских семей наверняка тоже были в этой системе. Затем эти родители постепенно умерли (либо на миссиях, либо от несчастных случаев различной степени сомнительности), так что теперь было поколение подростков и молодежи, которые были воспитаны в коллективе со строгим единым обучением шиноби, которые взаимодействовали с небольшим количеством взрослых шиноби, абсолютно лояльных своему даймё, которых они брали в качестве примера для подражания, и этим детям быстро меняли имена, как только их родителей или опекунов больше не было, чтобы отрезать их от любых потенциально конфликтующих привязанностей.

Именно от этого бежали Хатаке, когда они отправились на юг: Тобираме было тяжело принять их причины отложить отъезд настолько поздно, насколько они сделали. Они намного раньше должны были знать, должны были видеть, что случится. Как долго они наблюдали, прежде чем наконец решили покинуть Страну Молнии?

Так как у него было достаточно времени на раздумья во время его последнего (очень тихого) пребывания на границе, пока Мадара с Изуной вели переговоры в столице, теперь Тобирама был полностью уверен, что Золотой и Серебряный Братья никогда не намеревались фактически навредить Мадоме. Они просто хотели, чтобы мальчик замолчал, чтобы они могли сбежать с четырьмя маленькими девочками, которых они нашли без присмотра в парке сакуры: три очевидно из клана Учиха, и одна, возможно, Хатаке. Если бы его племянник смело не вступил и не поднял шум, не привлек внимание Мадары, тогда Тобирама, возможно, никогда больше бы не увидел свою дочь. Он пытался не думать об этом слишком много: вся ситуация и так была полна стресса, чтобы ее забыть.

Тобираму выворачивало от беспощадности даймё Страны Молнии, но на чисто практическом уровне Кумогакуре была творением военного гения: целая армия верных солдат, все воспитанные с очень юного возраста не знать ничего другого, не любить ничего другого. Их обеспечивали всем необходимым, и в ответ от них ожидали подчинения желаниям их лидера, что было сформулировано в виде «людей» или «деревни». Заботиться о коллективе, как коллектив заботился о них.

Части Тобирамы было интересно, какие меры предосторожности придумала «деревня», как только их равномерно юные шиноби начнут влюбляться и заводить детей. Будут ли они поощрять браки или вместо этого незаметно подталкивать к нерегулярным физическим контактам, отговаривая от контрацепции и принимая всех получившихся неожиданных и нежеланных младенцев в свои приюты? Будет ли деторождение просто еще одной «обязанностью»? Будет ли более привилегированным, тем в верхних эшелонах деревни, кто оставил даже свои замененные имена ради шифров ромадзи, разрешено или ненавязчиво обязательно заключать браки, чтобы лучше поддерживать свой образ «родителей» для деревни сирот?

Будет ли хоть кто-то из них подвергать сомнению систему, в которой они были выращены, которая так радикально отличается от всего остального в Элементальных Нациях, что сложно полноценно оценить: дискомфорт, вызываемый ей, действительно идет от морали или просто от разницы культур? Подумает ли хоть кто-то из них о том, чтобы покинуть деревню, когда остальной мир, должно быть, так чужд по сравнению с тем, к чему они привыкли?

Тобирама правда думал, что надлежащее обеспечение сирот — это важно, но идея отрезания детей от их личности и наследства была абсолютно отвратительной. Было вероятно, что те из детей Кумогакуре, у кого был кеккей генкай, все еще получали обучение для этих даров, так как такие родословные, несомненно, внимательно отслеживали, но такое обучение будет лишено культурного контекста и наверняка будет менее эффективным, чем получил бы клановый ребенок: многое из этого «культурного контекста» служило для создания мышления, которое улучшало способность ребенка принимать врожденные дары и пользоваться ими. Как Тобирама очень хорошо знал как по собственному детству, так и видя то, как Кита с Мадарой (и остальной клан Учиха) воспитывают своих детей. Единственная система не работает для всех, особенно не когда существуют родословные. Он сам воспитывал Юкино совсем по-другому, чем Макуму, учитывая то, что у его младшей было много черт Хатаке, тогда так его старший был больше Узумаки.

Он скучал по своим ученикам и детям, даже когда Кита прилагала все усилия, чтобы сообщать ему все новости об их делах, и вкладывала листы с аккуратной каллиграфией, кривоватые наброски и высокопарные письма в неловкой хирагане и катакане в (излишне частую) официальную корреспонденцию. С прогрессом переговоров в столице Тобирама надеялся, что окажется дома до весны. Затем, возможно, он сможет вернуться к исправлению более обыденных трудностей, с которыми сталкиваются его ученики, с каллиграфией, первыми влюбленностями, чакраконтролем и соперничеством между братьями и сестрами, а не бороться с межнациональными проблемами, решить которые у него не было ресурсов.

Возможно, снова окруженный детьми, которых он будет воспитывать, учить и любить, он будет меньше скучать по брату.

* * *

Кита сидела в своем кабинете, слегка откинувшись назад из-за увеличившегося живота, и понимала, что пришло время посмотреть правде в глаза.

Главный дом клана Учиха стал слишком маленьким, чтобы вместить всех ее детей. Этот момент наступил бы раньше, но ее старшие девочки переехали несколько лет назад.

Все было не так плохо, когда они были младше и у Мадары было меньше обязанностей (и, следовательно, меньше одежды), но сейчас он снова по-настоящему пользовался своей спальней, пусть и только для того, чтобы хранить в ней доспехи, оружие и гардероб, так что дети там больше не могли спать: то, что Такахара все равно иногда это делал, говорило о многом. Таким образом, оставалась только одна другая спальня и детская, чего, когда у нее было три взрослых дочери, сын и дочь подросткового возраста и еще три ребенка младше десяти (плюс будущий малыш), просто не было достаточно. Даже если взрослые дочери уже больше не жили дома.

Что означало, что ей нужно было организовывать расширение. Она набросала несколько черновых идей, но все они требовали добавления крыльев либо к восточной, либо к западной стороне здания, что создаст собственные сложности.

На восточной части земель главного дома клана в основном располагались находящиеся в низинах дома Внешней Стражи, мастерские для менее громких и пахнущих ремесел (немало мастерских плетельщиков корзин и плотников и пекарен, обслуживающих Внешнюю Стражу) и открытые пространства для тренировок, учитывая то, что юго-восточная часть селения была тем местом, где обычно нападали Сенджу. Многое из этого уже закрылось или было полностью снесено, так что построить крыло здесь было бы практично. Однако это бы означало, что дорожка, ведущая к главному входу, будет проходить прямо перед крылом, в котором будут спать ее дети, что было менее чем идеально. Как минимум в плане безопасности.

На западной стороне находились более роскошные дома, которые не принадлежали главам родов (оставшиеся резиденции родов изгибались вокруг земель главного дома клана с северо-востока на северо-запад), перемежаемые огородами и маленькими полями, быстро переходящими в мастерские, другие дома и более оживленные улицы, а также в более крупные поля и сады. Даже сейчас это была самая населенная часть селения, но не будет слишком сложно передвинуть границу сада главного дома клана на запад на размер поля, учитывая то, что на этом поле росли только шелковицы, а их легко было пересадить. Большая часть кооператива вдов все равно уже жила в деревне, так что перенос деревьев в какое-то более практичное место для тех немногих еще находящихся в селении мог быть даже истолкован как полезный.

Кита хотела два крыла: восточное крыло, которое будет параллельно ее спальне, идти вдоль детской и купальни за ней, с тремя комнатами одного размера, в которых будут спать ее дети; и западное крыло такого же размера на противоположной стороне, где то же пространство будет разделено на две более крупные комнаты для гостей. В идеале они также перенесут садовую калитку на западную сторону, чтобы она выходила на жилые места, а не на внешнюю стену, откуда теоретически могли хлынуть враги, но это не было строго необходимо.

Им придется вложить много работы в реорганизацию сада на трех сторонах от главного дома клана, чтобы он оставался эстетически приятным и надлежащим образом дополнял намного более крупное здание, но Кита знала, что Мидори с радостью возьмется за эту работу (ее сестра сейчас каким-то образом еще больше была влюблена в садоводство, чем когда была подростком, несмотря на то, что у нее уже был муж и трое маленьких детей), и то, что крылья не будут вторгаться на южную часть, означало, что пруд останется нетронутым.

Существующая детская и отдельные комнаты детей превратятся в дополнительное общее жилое пространство, но это не было большой потерей с учетом приобретения еще пяти комнат в качестве компенсации, и они смогут вместить шкафы для хранения вещей в эти переходные пространства и создать место для времяпрепровождения. Кита знала, что ее дети будут рады получить прохладное место для игр летом, когда слишком жарко сидеть у ирори, но пока что они нигде не могли комфортно поместиться: их спальни были значительно меньше, чем главная комната, даже без сундуков с одеждой, со свернутыми и убранными к стене футонами, отодвинутыми столиками для письма и корзинами с игрушками.

Главная причина, по которой Адатара и Шираками не поднимали шум из-за того, что все еще жили в детской, заключалась в том, что переезд означал бы присоединение к трем старшим братьям и сестре в комнате, которая уже была маловата для них. Однако теперь, когда она снова была беременна, так больше не могло продолжаться.

Разложив на столе наброски плана главного дома клана с выверенными пропорциями, которые она сделала, Кита нашла свежий лист васи, растолкла чернила и приступила к экспериментам того, как могут выглядеть новые крылья. Она хотела сохранить оригинальный вид здания, чтобы оно оставалось грациозным и на него было приятно смотреть, так что ей надо будет быть осторожной в выборе надлежаще гармоничных габаритов и удостовериться, что пространство между крыльями и основным домом будет достаточно большим. Вообще ей, наверно, стоит стараться сделать их квадратными: обычно это выглядело лучше и означало, что будет достаточно места, чтобы расширить рядом с ними сад.

Кита была уверена, что Мадара согласится на это (как и Минаката), но обычно лучше предложить план, когда ты хочешь что-то настолько сложное. Не обязательно, что он сразу будет одобрен, но это все равно будет хорошей отправной точкой.

Как только есть план, план можно изменить, однако отсутствие плана означает, что не будет сделано ничего.

— Хаха? Что ты делаешь?

Кита улыбнулась Сукумо:

— Я рисую, Кумо-чан.

Ее одиннадцатилетняя девочка взглянула через ее плечо на бумаги, разложенные на низком столике:

— Это для ото-сама?

В вопросах клана Мадара был ото-сама, но для семейных вещей он был чичи. Все их дети, кажется, проводили границу в немного разных местах, что делало жизнь интересной.

— Да, сокровище.

Сукумо кивнула, и ее пучки в виде мышиных ушек качнулись.

— Я тоже порисую для ото-сама, хаха, — решительно сказала она, а затем повернулась и выбежала из кабинета Киты, чтобы принести собственный набор для письма.

Было очень приятно, что ее дочь решила составить ей компанию, хотя Кита подозревала, что часть рвения дочери исходила из желания избежать игры на кото под строгим взглядом Охабари-оба. Тетя ее мужа довольно сильно постарела, но у нее не было никаких проблем ни с глазами, ни с ушами, и она уверенно занялась уроками музыки с детьми вскоре после ухода в отставку с поста главы Домашней Стражи. Кита была благодарна за усилия Охабари-оба, хотя ее дети (и дети Изуны) не особо. Кажется, Охабари-оба была намного более строгой учительницей, чем хаха.

* * *

В конце концов организация репараций и возвращения заложников прошла неловко. Ужасно, чудовищно неловко. То, что Учихи не ожидали компенсации за убитых и покалеченных под их командованием, практически ничего не значило, когда даймё Страны Молнии был вынужден «выкупить» больше двухсот шиноби, чтобы не потерять лицо перед собственными людьми, и не особо помогало даже то, что даймё Страны Огня любезно согласился назначить «цену» фактическим потерям Кумогакуре в соответствии с этими выкупами. Цифры просто были слишком беспрецедентными. Деньги не будут посланы все сразу, но даже эти отдельные выплаты были пугающе большими, если смотреть на них с в плане железа, редких металлов и подобных товаров, и большая часть их них пойдет клану Учиха, а не даймё Страны Огня.

Страна Молнии потеряла деньги во время эмбарго, потеряла людей, сражаясь против эмбарго, и теперь теряла больше денег с окончанием эмбарго. После этого казна их даймё будет серьезно истощена, и он как будет в ярости, так и будет чувствовать унижение от того, как его безжалостно переиграли. Тем более, когда Мадара мог видеть (из того, как тщательно Кумогакуре была устроена как самодостаточное военное сообщество, зависящее только от их даймё), что мужчина на самом деле гениален. Гении, не привыкшие проигрывать, с довольно большим трудом воспринимали то, что их обыграли, чем те, у кого было больше опыта в поражениях, точно так же как те, кто привык обладать неоспоримой силой, сильнее оскорблялись от замечаний.

Хаширама никогда не умел проигрывать битвы с достоинством. Или споры.

Решительно подавив эту мысль, Мадара снова обратил внимание на письмо, которое писал. Он сказал Изуне снизить размер выкупа исходя из работы, выполненной пленниками во время их заключения, утверждая, что неприемлемо получать выгоду от их труда без соответствующего вознаграждения для них, когда они не были приговорены по закону: они просто подчинялись своим командирам, как должно шиноби. Это была единственная возможность сохранить лицо, которую он мог предложить, но это помогло сгладить моменты с сопровождающими шиноби, даже когда он очень хорошо знал, что их даймё все равно будет кипеть от гнева.

Ему понадобится вся доброжелательность, которую он сможет заполучить, если он хотел избежать появления еще одной кровной вражды, и даймё Страны Молнии был намного более сложным противником, чем Сенджу когда-либо. У него все еще была деревня, полная верных шиноби, и политические связи устоявшегося правителя, несмотря на то, что он проиграл эту короткую почти войну.

— Ото-сама!

Мадара быстро отложил кисть и повернулся, раскрыв руки, чтобы обнять Тоши.

— Итак, как дела у моей драгоценной горошинки? — тепло спросил он, прижимая ее к груди, — и что я должен сделать, чтобы вернуть твою благосклонность, чтобы я снова стал «тото»?

Его дочь хихикнула ему в плечо и отстранилась, чтобы спрятать веселье за элегантным длинным рукавом.

— Тото, — ласково уступила она, усевшись рядом с ним, и эти смеющиеся глаза и острые скулы так сильно напомнили Мадаре о том времени, когда Кита была яркоглазой семнадцатилетней девушкой, ищущей и находящей себя.

— Я прощен! — дразняще воскликнул он. — Так что тебя сюда привело, Тоши-ко?

Его дочь слегка подпрыгнула на месте.

— Я выбрала творческий псевдоним для моей карьеры музыканта, — с широкой улыбкой ответила она.

Мадара пристально посмотрел на нее: Тоши всегда обладала сильной склонностью к озороству. Он думал, что в этом она следовала примеру Киты (его жена была лукавой, когда ей это шло на руку), но когда он стал в шутку жаловаться, Кита заверила его, что они обе пошли в их отца. Покойный мастер проволоки, судя по всему, был более крамольным, чем это могло показаться с первого взгляда.

— И сколько времени мне понадобится, чтобы успокоиться из-за этого? — обреченно спросил он. Он любил всех леди в его жизни (они делали ее стоящей жить), но это не делало любовь к ним легкой.

Тоши снова хихикнула, заливисто и довольно:

— Тото! Это хорошее имя! Кака бы согласилась!

— И мои сомнения растут, — с серьезным лицом пошутил Мадара, тряхнув головой в притворном разочаровании, зная, что его дочь могла видеть улыбку в уголке его губ.

Ее проказливая усмешка подтвердила его опасения, но стальной блеск в ее глазах говорил о том, что она хорошо заботилась о себе: может быть, его Тоши-ко не была воительницей, но она могла защитить себя настолько умело, насколько и Кита в ее возрасте. Даже более эффективно, так как она начала учиться самозащите раньше, чем его жена получила такую возможность. Ни одна из его близняшек никогда не будет воительницей, но у них были необходимые навыки Домашней Стражи, соответствующие наследникам рода (так как его жена еще не решила возвысить над ними кого-то из младших детей), а также печати «руки прочь» их матери.

Ни у одной из них не было шарингана, но Мадара предпочитал не рисковать. То, что он сумел обеспечить своим девочкам безопасную жизнь до этого времени, не означало, что такое же спокойствие продолжится в его отсутствие.

— Я решила, что хочу зваться Кёка, — безмятежным тоном сказала его горошинка, не отрывая взгляда от его лица.

— Цветок в зеркале, хм? — спокойно и слегка задумчиво заметил Мадара, весьма позабавленный. — Красивое отражение, эфемерное, иллюзорное и недосягаемое? Как подходяще, — имя было одновременно очаровательно эстетичным и серьезным предупреждением: эта милая артистка не добыча для придворных, она совершенно вне пределов их досягаемости. — Мне оно очень нравится, дочь моя.

— Я так и подумала, — согласно сказала Тоши, и блеск в ее глазах говорил, что она также знала, почему он его одобрял. — Так ты придешь и выпьешь чай со мной и Мурасаки-сама, тото? Она хочет поговорить с тобой, прежде чем ты покинешь столицу.

Попал в хитрую ловушку, причем устроенную его собственной дочерью: Мурасаки-сама была действительно грозным соперником.

— Очень хорошо, горошинка.

— Не называй меня так, я сказала, как теперь хочу называться!

Мадара широко улыбнулся, закрыв чернильницу и помыв кисть.

— Ты всегда будешь моей горошинкой, горошинка, — ласково поддразнил ее он, уклонившись от легкого подзатыльника. — Прекрасная Кёка, яркий цветок клана Учиха, — засмеявшись успокоил он, — приятная на взгляд и сладко-ароматная, создательница эфемерной, но звучной красоты сверх всякой меры, и полностью вне пределов досягаемости любого мужчины, кроме меня.

Как и должно было быть: дочь принадлежит своему отцу (по крайней мере, легально: Мадара признавал, что умный мужчина не будет обращаться со своими дочерьми как с имуществом), пока он не отдаст ее.

Его уже не такая маленькая девочка с улыбкой закатила глаза и потыкала его в плечо.

— Тото, это было ужасно, — чопорно проинформировала его она. — Идем, Мурасаки-сама ждет.

— А кто я, чтобы заставлять Мурасаки-сама ждать? — с грустью согласился Мадара, хорошо осознавая то, что то, что он технически стоял выше вышеупомянутой леди, не поможет ему в избегании этого. И он не мог даже позвать Изуну, чтобы спасти себя: Мурасаки-сама была очень хитрой в выборе момента.

* * *

Последний приказ Тобирамы на границе со Страной Мороза заключался в том, чтобы воины, все еще находящиеся на границе (в основном Учихи и Хатаке и немного членов кланов Курама, Яманака и Нара), вернули конфискованные вещи тем, кому они принадлежат. Он организовал это дав каждому отряду части записей (порядковые номера) и соответствующие зонтичные сумки, а затем приказал заложникам выстроиться у столов, расположенных на достаточно широких интервалах, чтобы их личность подтвердили (по записям и числам, нарисованным в печатях, запирающих чакру заложников), после чего они получали свои вещи и им разблокировали печати.

Это делал не эксперт фуиндзюцу, а печать-”отмычка», которая работала, только если ее держит конкретный человек. Следовательно, горный перевал был полон в разной степени молодых шиноби, надевающих жилеты и убирающих кунаи, прячущих в карманы мелочи и более-менее тихо говорящих с соратниками, с которыми они не виделись после попадания в плен. Произошло также немало слезных воссоединений, что поддерживало общее настроение скорее как «озадаченное», а не «угрюмое» или, что хуже «злопамятное».

Другие шиноби Страны Молнии прибыли через перевал, чтобы вернуть соратников через границу, и за ними неотрывно наблюдали силы даймё Страны Огня, сопровождающие пленников сюда на почти гражданской скорости: в основном лучники (по большей части конные), чтобы застрелить любого, пытающегося сбежать. Главный самурай с большой помпой поприветствовал Тобираму и передал письмо от Мадары, а также официальное распоряжение, объявляющее детали конца эмбарго. Изуна очень явно вложил в это свои силы: выбор слов в некоторых местах был характерным. Мадара не был так элегантен в формулировках, и он скрывал это за формальностью и уверенностью: однако конкретный оттенок формальности Мадары мог быть ужасно архаичным.

Как только всем шиноби Страны Молнии вернули их вещи (и их вернули действительно всем, никто не умер во время заключения, что определенно было чудом) и они перешли через перевал, Тобирама официально объявил, что их миссия окончена (люди даймё слушали, пойманные между весельем и ужасом от отсутствия дисциплины, когда раздалось ликование от всех присутствующих шиноби), принял собственную зонтичную сумку от Бентен, убедился, что никто и ничто не было оставлено позади, и повел всех на юго-запад, направляясь по пересеченной местности домой.

Стояла середина марта, скоро зацветет сакура (если она уже не начала), и Тобирама не хотел пропустить восьмой день рождения сына. Было и так плохо, что он пропустил почти месяц зимнего семестра в академии из-за военных потребностей (он был очень благодарен тем, кто замещал его), и у него оставался только год (максимум) с его оставшимися учениками, прежде чем они выпустятся из академии и приступят к ученичеству, будь это у родственников, в полиции или Внешней Страже. Он надеялся, что те, кто родился летом, согласятся остаться на больше чем весенний семестр, так как чем дольше они останутся, тем дольше он сможет их учить. Не то чтобы он намеревался перестать учить их, как только они выпустятся, но он больше не будет так доступен им и у них будут новые, другие учителя, ожидающие, что их новые ученики будут внимательными и будут посвящать время их урокам.

Самая долгая часть путешествия домой заключалась в переходе через горы Страны Горячих Источников — как только они вернулись на равнины Страны Огня, остальная часть дороги заняла едва ли полдня. Конечно, помогало то, что все хорошо отдохнули, хорошо поели и так же отчаянно стремились попасть домой, как и он. Неважно, насколько льстило доверие руководить арьергардом и завершать последние политические моменты, это также требовало очень много усилий.

Однако когда его встретили у ворот деревни (отдельно стоящих тории) возбужденно подпрыгивающий сын и нетерпеливая дочь, и они окружили его под снисходительными взглядами часовых Домашней Стражи, Тобирама понял, что это того стоило. Он был дома.

* * *

Тобирама провел первый день дома с детьми, слушая обо всем, что он пропустил за прошедший почти месяц, и наслаждаясь тем фактом, что он мог провести целый день за заботой о сыне и дочери, и деревня за это время не рухнет. Он оставил свой отчет в штаб-квартире Внешней Стражи сразу после возвращения, так что ему ничего не надо было делать, если Мадара или Изуна не решат, что они хотят разъяснений или личного мнения.

Учитывая то, что, по словам Макумы, Мадара был в процессе расширения главного дома клана, чтобы было место для нового ребенка Киты, а Изуна был занят поддержанием хороших отношений с другими кланами деревни и решением послевоенных беспорядков, Тобирама сомневался, что кто-то из них в ближайшее время будет заморачиваться вопросами шиноби. Но, возможно, они попросят его присмотреть за их детьми, и он совсем не будет против этого.

Следующий день он также провел со своими детьми, призывая снежных барсов и наслаждаясь блаженно спокойным и медленным днем, валяясь на весеннем солнце, пока его дочка приносила ему цветы, грибы и червяков, а его сын счастливо болтал о фуиндзюцу. Наступил день рождения его сына, так что Тобирама был счастлив отметить событие тем, что уделял обоим детям все свое внимание. Свертки с едой были оставлены на крыльце, как его от родственников Хатаке, так и от Киты, так что ему даже не надо было готовить. Чика забежала утром, но именно в такие дни Тобирама видел яснее всего, что она, скорее всего, была бы счастливее без детей.

К сожалению, это не было реальным вариантом ни для одного из них. И все же сейчас все было намного лучше, чем до рождения Юкино.

На третий день после возвращения с границы со Страной Мороза Мито призвала его в главный дом клана Сенджу, так что после обеда Тобирама оставил Макуму и Юкино с дочерью Камуи Ракко (которая в почти тринадцать была более чем достаточно взрослой, чтобы присматривать за ними обоими, и кого его дети знали как «нее-сан»), надел один из лучших наборов из кимоно, хакама и хаори и направился через деревню, чтобы узнать, что хочет его невестка.

Скорее всего, она хотела обсудить продолжающееся обучение Тсунамы его новым обязанностям и как они будут делить эти обязанности, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы взять их на себя. Правда заключалась в том, что Хаширама фактически не занимался большинством из них сам даже задолго до смерти, так что некоторые изменения могли быть необходимыми. В конце концов, у Тсунамы не было репутации своего отца на поле боя, чтобы заставить замолчать болтливые языки. Или отцовской харизмы.

Главный дом клана Сенджу все еще ощущался как анидзя. Как и собственный дом Тобирамы: его брат участвовал в строительстве их обоих, и хотя он сумел удержаться от использования мокутона для фундамента и каркаса, он потерял терпение с мебелью и сжульничал. Тобирама не был против: это было… даже приятно. Как будто его брат не покинул его окончательно. Вот почему он иногда сидел на дереве на лесной ферме Сенджу, чтобы наслаждаться ярким запахом чакры брата, которая благоухала весной, ростом, влажной землей, и этот аромат до сих пор цеплялся за растительность там.

Мито подала ему тонкий чай в павильоне, выходящем на сад, который был прохладным в это время года, но который открывал прекрасный вид на появляющиеся цветы и почкующиеся листья. Чакра его невестки всегда несла аромат соленой воды и хорошей васи с запахом солнечного света, который был общим у всех Узумаки, и немало нот которого было даже у его Макумы. Возможно, в этом году Тобирама надо будет проверить сына на цепи чакры Узумаки: однако это не было сегодняшней задачей.

Ноты солнечного света Мито были поздними весенними вечерами, это был спокойный и слегка усыпляющий запах, но с обещанием будущих жарких летних дней. Тобирама всегда лично чувствовал, что она очень хорошо подходит аромату чакры Хаширамы, весеннему росту и почве после дождя, хотя они никогда не были настолько близкими, чтобы их сигнатуры чакры сливались по краям, как у некоторых пар шиноби.

Они провели несколько часов за разговорами о текущем состоянии клана Сенджу, об экономическом фронте, прогрессе на разных частях лесной фермы, о том, кто начинает обучение шиноби, а кто агитирует за гражданское ученичество (снова больше ученичеств, чем воинов в этом году, что становилось очень приятным трендом), и, конечно, о том, в каком хорошем состоянии содержатся водопровод и канализация и какие работы надо сделать, чтобы как чинить их, так и расширять. Это стимулировало разум и приносило большое удовольствие: Тобирама так никогда не гордился быть Сенджу, как сейчас, но он чувствовал то же самое в прошлом году. И все равно с каждым проходящим годом он находил новые триумфы и радости.

Разговор подошел к концу. Мито налила еще чаю и заколебалась.

— Еще не прошли поминки по моему мужу, — пробормотала она. — Была сделана табличка для семейного храма, но официальной церемонии еще не было.

Тобирама нахмурился (это было немного необычно, когда он ожидал, что Мито организует это после возвращения из Узушио) и побарабанил кончиками пальцев по чашке.

— Обычно за такие вещи отвечает жена, муж или ребенок, — сказал он. Если бы у его брата не было супруги или детей, только тогда это было бы обязанностью Тобирамы.

Мито неловко поерзала.

— Я была бы благодарна, если бы ты или Кейка объяснили Тсунаме, что от него ожидается, — тихо сказала она.

Это было… очень странно.

— Тебе некомфортно это сделать?

Мито замерла, посмотрев на него с внезапным тревожным пониманием.

— Ты не знаешь, — неожиданно сказала она. — Тобирама, прошу прощения, я…

Тобирама сделал глоток чая, чтобы скрыть мурашки ужаса, которые пробежали по его позвоночнику, а затем снова поставил чашку на стол и обхватил ее обеими руками.

— Что конкретно не знаю?

Мито прикусила нижнюю губу, редкий признак нервов.

— Тобирама, я… — она видимо собралась. — Тобирама, брат, Хаширама воспользовался мокутоном, чтобы связать Санби, и обнаружил, что может действительно его сдержать. Он мгновенно заговорил о связывании всех биджу, чтобы они больше никогда не беспокоили человечество.

Тобирама пошатнулся. Это было абсурдно… это было безумно… это было слишком правдоподобно… ох, анидзя, какой ты глупец…

— Мадара, естественно, возразил, — продолжила Мито, и ее чакра была плотно сдерживаемой и бурлила, — и они начали сражаться. Я никогда раньше не видела подобных битв, Тобирама, она была такой ужасно сосредоточенной и остро, неприятно личной. Никаких больших дзютсу, никаких драматичных пауз — просто близкая, быстрая, грязная и абсолютно жестокая стычка.

Тобирама мог поверить в это. Мадара не руководил своим кланом на поле боя, он сражался за свою жизнь (за жизни своих детей, ох, анидзя, как ты мог никогда не видеть, что сила порождает только страх и зависть, а не преклонение) и делал это, зная, что Хаширама превосходит его во всех аспектах, которые важны в сражении.

— Хаширама вывихнул Мадаре руку из сустава и поднял кунай, чтобы перерезать ему горло, — бесстрастно сказала Мито, — и я знала, что он не собирается останавливаться. Я знала, что он выиграет, а затем он будет ожидать от меня помощи в этом безумии. Так что я не стала ждать. Я пронзила его сердце одной из моих цепей, пока он отвлекся.

Чайная чашка в ладонях Тобирамы разбилась на три больших острых части, повсюду рассыпались более мелкие осколки, и горячий чай разлился по столу.

— Я не вытащила цепь, пока он не умер, а затем я уговорила Мадару сжечь труп, — продолжила Мито, тихо и неумолимо, как волна, — а также освободить Санби. Затем, когда мы вернулись на корабли, я сказала, что моего мужа убил биджу. Туман был густым, а битва громкой, долгой и достаточно жестокой, так что никто не стал задавать вопросов. Мадара не стал мне противоречить: он был в глубоком шоке и оставался в таком состоянии даже после того, как покинул Узушио три дня спустя.

Тобирама больше не мог здесь оставаться. Он не мог слушать это. Он не мог…

* * *

Небо затянуло облаками, и шел мелкий дождь. На нем не было сандалий.

Земля была мокрой и грязной, и руины бывшего селения Сенджу были безмолвными и заросшими сорняками.

Было больно, анидзя, как ты мог, почему…

Так холодно…

Повсюду вокруг него рос бадьян, и тонкие пальцы надавили ему на горло — смерть нашла его.

Тобирама просто хотел, чтобы все это кончилось.