Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Когда Каз впервые привез Инеж в дом своего детства, под старой ивой уже находились две могилы.

Рета Лунле Ритвельд. Любящая дочь, жена и мать.

Энри Виллем Ритвельд. Обожающий сын, муж и отец.

Простые истершиеся от дождей и ветров камни. Мох со временем поднялся по бокам и закруглил края, но о них заботились, надгробие старательно очищали. Интересно, кто так заботился о надгробиях, если никто не позаботился о двух осиротевших живых мальчиках?

Инеж не стала озвучивать свои горькие мысли. Она знала, что весьма вероятно, Каз велел тому, кого он нанял заботиться о земле, ухаживать и за могилами, и Лиж был не слишком богатым местом. Каз упоминал, что в тот год, когда умер его отец, урожай выдался особенно скудным — по всей округе распространился какой-то грибок, из-за которого возник настоящий голод, пока кто-то не сумел состряпать средство от него.

К несчастью, это средство вызывало эрозию металла, чего никто не замечал, пока Энри Ритвельд не пошел пахать поле и одна из уже износившихся от времени спиц в колесе треснула, лошадь испугалась, и в итоге он оказался под лезвием плуга.

Когда Каз нашел отца, золотые пшеничные поля были залиты красным. Это был первый труп, который он увидел в своей жизни — уже остывший труп с лицом его отца.

Каз рассказал об этом Инеж несколько месяцев назад, делая вид будто работает над гроссбухами. Он сообщил всё это скучающим тоном со скучающим выражением, но Инеж достаточно хорошо его знала, чтобы заметить, с какой силой он сжимает ручку, как стиснуты мышцы на челюсти. Как он отказывался смотреть на нее.

Рета Ритвельд, узнала она в вагоне между Шпиктом (ближайший «большой город») и Лижем, подхватила какую-то инфекцию после рождения Каза и так и не оправилась окончательно. Она продержалась несколько лет, но, когда Казу было четыре года, начала кашлять и через неделю умерла. Каз едва помнил ее, за исключением смутного впечатления от объятий и слабого, лишенного мелодии представления о том, как она напевала на кухне.

Инеж протянула ему руку, и с этого момента он не отпускал ее.

Они стояли под ивой, нежный весенний ветерок обдувал их, и смотрели на две могилы — всё, что ему осталось от семьи.

— Джорди должен быть похоронен здесь с ними, — произнес Каз так тихо, что Инеж засомневалась, не почудилось ли ей.

— Мы можем сделать для него надгробие, — тихо предложила Инеж, сжав его руку. — Может, тело его и не здесь, но по крайней мере его будут помнить там, где его знали и любили.

Каз сглотнул и просто кивнул, и всё.

Когда она в следующий раз пришла к иве, там уже лежало его надгробие.

Джордан Иоганнус Ритвельд. Любимый сын и брат.

Инеж ничего не сказала, аккуратно положив несколько цветов. Каз не знал, какие у Джорди были любимыми, так что она сорвала несколько черноглазых гибискусов и сирень в бывшем саду матери Каза, а потом положила с ними несколько веточек розмарина — по сулийской традиции памяти.

Они долго стояли там молча. Инеж делала вид, будто не видит слезы на щеках Каза, не желая мешать его скорби.

В третий раз она пришла к иве одна. Они только приехали прошлым вечером и сразу же отправились спать, и теперь ранним утром Инеж выскользнула из окна до того, как Каз проснулся.

Она встала на колени перед тремя камнями и положила ладонь на холодную траву, всё еще влажную от росы.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо за то, что любили его, за то, что сделали всё возможное с теми картами, что вам выпали. Хотела бы я познакомиться со всеми вами, но по крайней мере я буду любить его всем своим существом. С ним всё будет хорошо. И однажды он снова присоединится к вам, и тогда, возможно, я смогу представиться как полагается.

Она проскользнула обратно в дом.

После этого Инеж посещала могилы бесчисленное количество раз. Каз однажды упомянул, что они с Джорди и па когда-то обедали под ивой, чтобы разделить еду с матерью, и на следующий день Инеж собрала им корзинку для пикника.

Они поставили под дерево скамейку после того, как Инеж пожаловалась, что на одежде остаются пятна от травы. Они не упоминали, что чаще всего на скамейке сидел один Каз, тогда как Инеж устраивалась на земле перед ним, осторожно прислонившись к его здоровой ноге, пока он перебирал ее волосы.

Когда Инеж и Каз впервые надолго остались на ферме Ритвельдов, когда они наконец сделали ее своим (почти постоянным) жилищем, Инеж взяла за правило тайком ускользать к иве.

— Я беременна, — прошептала она могилам. — Вы станете бабушкой и дедушкой, — сказала она Рете и Энри, а для Джорди добавила: — А ты дядей.

Ее пальцы мягко провели по выгравированным буквам его имени.

После того, как родились Реца и Джори, Инеж и Каз продолжили обедать под ивой, теперь вместе с двумя детьми.

— Я не ожидала двоих, — как-то раз сказала Инеж могилам, наблюдая, как Джори и Реца пытаются подкрасться к Казу, который до последней секунды притворяется, будто не замечает их, заставляя их визжать и убегать. На ее губах появилась улыбка. — Но я рада. Он так боялся отцовства, а когда у нас родились двое, я думала, он полностью отгородится.

Первые несколько месяцев были тяжелыми. Каз постоянно проверял Инеж, настаивая, чтобы она отдыхала, и в то же время явно дико боялся собственных детей, избегая даже просто держать их на руках.

В семь месяцев Реца сумела проползти через полкомнаты, пока Каз разминал фрукты в кашицу, а Инеж пыталась успокоить плачущего Джори. В одно мгновение Реца была на полу в своем маленьком кругу из одеял, а в другое уже двигалась прямо к камину.

Инеж не думала — она пихнула Джори в руки Казу и рванула через комнату, чтобы подхватить дочь, прижав ее к себе на дрожащем выдохе.

— Она в порядке, Инеж, — сказал Каз, оказавшийся гораздо ближе, чем она думала, и она осоловело моргнула на него, видя, как он осматривает Рецу, которая извивалась и лепетала в маминых руках.

Держа при этом Джори.

Руки Каза крепко обнимали сына, его ладонь бережно поддерживала голову ребенка, предплечье прямо спускалось вдоль спины, осторожно прижимая его к груди, тогда как вторая рука защитным жестом обнимала тело Джори.

Однако самым впечатляющим было то, что Каз каким-то образом сумел убаюкать беспокойного ребенка.

Инеж ничего не сказала, но держала Рецу, не предлагая забрать Джори, а Каз не просил.

На это ушло какое-то время, но довольно скоро Каз стал прикасаться гораздо больше, чем Инеж ожидала. Он часто держал на руках детей, не возражал, когда Инеж настаивала, чтобы Реца и Джори спали в кровати между ними, кормил их, менял им пеленки, даже держал их за руки, когда они начали ходить.

— Но он не отгородился, — пробормотала Инеж. — Он продолжал пытаться, как и обещал. Думаю, вы гордились бы им.

По крайней мере, она надеялась. Каз этого заслуживал.

Когда близнецам исполнилось полтора года, Инеж вернулась в море. Ее путешествия никогда не длились долго, и каждый раз, возвращаясь домой, она шла к могилам под ивой и оставляла там маленькие безделушки, привезенные из плаваний. Равкианские игрушки и сладости для Джорди (он был всего лишь ребенком). Маленькие земенские амулеты и морские ракушки с Блуждающего Острова для Реты (Каз сказал, она была религиозна и любила пляжи). Сушеные фрукты и иностранные монеты для Энри (он любил пробовать новую еду, и у него была коллекция монет, сказал ей Каз).

Каз ничего не говорил по этому поводу, но Инеж заметила, что иногда, когда Казу снились кошмары, он уходил из спальни, а на следующее утро она обнаруживала в раковине две грязные чашки — одна из них порой по-прежнему с горячим шоколадом.

Инеж никогда даже не задумывалась, какую процедуру похорон предпочел бы каждый из них, но вынуждена была столкнуться с этим слишком скоро.

— Он не отправится на Баржу Жнеца, — твердо сказала она; ее глаза опухли и покраснели, а голос охрип. — Он не заслуживает такого. Я отвезу его домой, чтобы он был похоронен под ивой со своей семьей.

Инеж сказала это, не задумываясь, но это чувствовалось правильным.

Она могла поклясться, что чувствует на себе как всегда внимательный взгляд Каза. Она знала, что это неправда, поскольку буквально сидела рядом с его телом.

Инеж установила новое надгробие на свежей могиле под старой ивой.

Каз Ритвельд. Возлюбленный сын, брат, муж, отец, друг и Ворон.

Она села с Рецой и Джори перед скамейкой и заплакала.

«Сокровище моего сердца, моя дорогая Инеж, — будто прошептал ветер. — Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя».

Когда Каз оставил Инеж в доме своего детства в Лиже, под ивой находились четыре могилы, и в одной из них лежало ее сердце.