Знамя — единственному (джен)

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, мертвые земли (равнина Сиааля)

Шелест небесной воды больше не тревожил слух. Фейрадхаан вдыхала непривычно густой воздух, в котором словно все еще висели крупинки влаги. Она чувствовала подобное. Очень и очень давно, в стершихся отголосках памяти, где еще не существовало даже Яшамайн. Та вода пахла солью и текла по нёбу привкусом крови. Чем пахло море сейчас? Фейрадхаан беззвучно зашипела: острые паутинки впились в поднявшуюся из глубины взвесь, окутали ее, раздробив на невесомые крупинки, жадно втянули в себя, превращая в застывшую зеркальную гладь, неспособную больше тревожить разум. Ее дорога ткалась иной.

Вокруг уже клубилась зелень, касалась мягким сыпучим ворсом, текла по костям, застывая стальными кольцами и тяжелыми стенами — бастионами камней, что вечность сдерживали всю ярость ветров Ато. Я не боюсь мертвых земель. Она могла дать почувствовать это, но лишь позволила паутине бежать по зелени, пробираясь глубже и дальше под дремлющее серебро. Они сделали шаг за границу, но думал ли Раэхнаарр, каким будет следующий? Серебро тянулось пыльными шлейфами, оплетало вздымающийся вокруг них камень, безмолвно звало что-то из его глубины и растекалось мерцающей зеленью.

— Разве у мертвого есть эхо? — тени, едва уловимой дымкой вившиеся вокруг, на такт стали плотнее, попытавшись последовать за зеленью в глубину камня, но лишь растворились в нем, отхлынули назад, вернувшись гладко перекатившимся по языку привкусом недоумения. Все тени, что она знала до, пахли холоднее. Для того, в чьем имени шелестели пена и брызги, Рихшиз был слишком нетерпелив.

— Эти камни были живыми. Обороты и обороты назад. Они помнят ветры, — зелень отхлынула, когда Раэхнаарр отнял ладони от камней, вновь облекая их металлом и кожей. Отголоски и искры текли по паутинкам, и вместе с ним Фейрадхаан читала в них смутное ощущение тоски, а еще режущий кожу ветер, какой бывает, если поднять летуна в высшую точку перед падением. Камни, рожденные для неба?

Облачный Форт парил над отрогами восточных гор, отдыхал в глубине северных льдов и вновь поднимался в воздух. Но ветром он не пах. Призрачные паутинки вгрызлись в камень, следуя проторенным зеленью путям, отыскивая знакомое выхолощенное эхо. Но камень оставался камнем, лишь в самой его глубине еще звучала беззвучным плачем чья-то тоска по ставшему таким далеким небу. Чья боль оказалась столь велика, что застыла на обороты оборотов?

— Ты думаешь, что за мертвыми землями мы найдем способных укрощать ветры и роднить их с камнями? — Рихшиз кутался в тени, и их острые крючья скользили по камням и жадно цеплялись за всполохи зелени.

— Эхо слишком давнее для мыслей. Но не для памяти, — зелень выскользнула из хватки теней. — Взгляну, во что превратила землю небесная вода.

Зелень и серебро не успели истаять, как вслед за ними тягучим шлейфом легли черно-белые мозаики. Паутинки и тени застыли, разделенные каменным эхом.

— Разделение... оправдано? — тень замерла в серебряной хватке паутинок, но ее край шел рябью, готовый разорвать их шелестом лезвий.

— У ди’гайдар свои тропы, — паутинки исчезли. Фейрадхаан стянула ближе клочья силы: на такт ей показалось, что она вновь не чувствует притяжения ни одного сердца. Будто лишилась имени в третий раз. Но тонкая стальная нить еще тянулась вдаль сквозь лежащий тяжестью на плечах мертвый вязкий от запаха небесной воды воздух. — Кэль — это Кэль, — медленно и неохотно тени тоже свернулись клубком, окутывая своего хозяина густой пеленой. — Ты запомнишь. Или нет, — густота теней на такт вспыхнула, но искра тут же растворилась в глубине. И все же для Вельд на тени Рихшиза слишком часто танцевала рябь.

— Сплету сеть, — тени рассыпались, но от очерченной белыми колонами границы не удалялись. Пусть мастерами ловушек считались Шангард, это не значило, что никто больше не умел плести их.

Фейрадхаан вернулась в глубину колонн, где еще не истаяли серо-зеленые пылинки, прихваченные черно-белой мозаикой. Воли Денхерим хватит, чтобы сломать пространство, неважно, наполняют его живые или мертвые осколки, но в этой не имеющей лица реальности, лучше прокладывать тропы к чему-то достаточно зримому. Призрачные паутинки оплели стальные нити, отсчитывая такты бьющегося где-то вдалеке сосредоточия.

* * *

Поющие зеленью и серебром сердца часто звали застывшими и ставили по другую сторону доски от переменчивых сердец Севера. Но так считали только никогда не касавшиеся их природы. Застывшее Сердце на просторе Исайн’Чол было только одно, и тонуло оно в глубине песков Юга, а не билось среди пустошей Западной равнины. Зелень и серебро были мимолетнее крупинок мозаик, такие же неуловимые, как истекающие между пальцев мгновения. Поймать хотя бы одно, задержать в ладони, обратить вспять — это не имело ничего общего с неподвижностью. И в мертвых землях Раэхнаарр ощущал их жесткую статичность и пустоту так же сильно, как Кацат литой камень вместо привычных быстрых мозаик. Серебро текло здесь только вперед с неумолимостью отсчитывающей обороты Фаэн. Ни одного лишнего мига. Только здесь и сейчас. Слишком заманчивые правила, чтобы Раэхнаарр отказался сыграть. Пусть движение фигурок по доске никогда его не привлекало. Но их слишком часто переставлял Кацат, а теперь среди мозаик танцевали паутинки, и фигурок вокруг оказалось много больше, чем он рассчитывал. Раэхнаарр и почувствовать не успел, когда мир вокруг двинулся в такт расчерченным клеткам. Было ли это поводом сойти с доски?

Он остановился, вдыхая непривычно тяжелый мертвый воздух. Обоняние никогда не служило ему так же хорошо, как южанам, но привычные чувства молчали, а глаза видели только однообразный пейзаж, ничем не отличающийся от Западной пустоши. Если бы та хоть на миг замирала такой тишиной и пустотой. За спиной перекатывались с едва уловимым перезвоном зеркальные осколки мозаики. Раэхнаарр никогда не звал Кацата разделить с ним дорогу и еще меньше рассчитывал на его присутствие. Никогда — с самого первого оборота фир, который соединил их, но Кацат, хоть и не следовал за ним, всегда оказывался рядом. Ровно тогда, когда это было необходимей всего. Он ждал почти сотню оборотов, прежде чем пришел его черед. Разве мог он упустить хоть один осколок мозаики? Разжать хватку даже на такт?

— Пустошь кончается на юге, — глаза северян видели почти так же далеко, как они чувствовали, пусть и их мир был лишен режущих глаза разноцветных всполохов. Но на что еще было полагаться в мертвых землях?

— Идем туда.

Шаги не поднимали пыли: небесная вода крепко прибила ее к жесткой траве и каменистой земле. Они шли — а пустошь оставалась неподвижна. Не дрожала отголосками смещающихся каверн, не расплескивалась брошенными кем-то теневыми ловушками, не искрила миражами, и даже вечная, как такты сосредоточия, пульсация не нарушала ее покоя. Земли Исайн’чол всегда пели тысячью голосов. Они рождались, замирали, растворялись и рождались снова — бессчетные такты раз.

Тишину нарушил звук. С резким отчетливым жужжанием из травы поднялось существо — тусклая живая искорка. Лучи вновь показавшейся из-за серой небесной пелены Фаэн превращали узкие крылья в цветные осколки. Существо облетело их по широкой дуге, неловко ловя крыльями потоки воздуха. Пустошь закончилась.

Впереди расстилалась земля непривычно густого, черного цвета, разделенная равными бороздами и отвалами, похожими на разрезающие пустошь после схлопнувшихся каверн. Но для каверн их было слишком много: ровные ряды, уходившие вдаль, насколько хватало глаз. Кто-то проложил их? Упорядоченная странность — всегда порождение разума. Вокруг чуть быстрее закружилась мозаика: Кацат вспарывал неподатливую реальность острыми иглами, расшатывал ее хотя бы на шаг вокруг. Бессмысленно, если они не собираются провести вечность не сходя с места. Влажная земля расступалась под ногами и тут же засасывала вглубь, будто южные пески. Лишала подвижности. Пренебречь скоростью или осторожностью? Выбор без выбора. Чернота смазалась в сплошную линию.

Они остановились лишь когда странные борозды остались позади.

— Скопление искр, — Кацат все же потянулся вперед, делясь смутным и ломким образом чего-то движущегося и тусклого — лишь немного более яркого, чем первое встреченное ими существо. Почуяли ли они вторженцев? Принадлежали ли тем, кто вносил упорядочивание в естественное течение жизни? Одна из искр сменила направление, и они отступили в густую тень какого-то строения, такого непрочного и неуловимо эфемерного, что даже зелени не за что было в нем цепляться. Вряд ли в тенях Рихшиза нашлось бы даже его отражение.

Внутри строения двигалось существо. Его искра то вспыхивала ярче, то делалась совсем тусклой. У него не было сосредоточия, хотя оно все же излучало тепло, не имевшее привкуса, даже отдаленно напоминавшего даруемый Сердцами. Его природа была иной. Искра покинула строение, но не вернулась к остальным, а стала обходить его. Направлялась к ним? Но они не ощутили ни угрозы, ни внимания. Раэхнаарр пригнулся к самой земле, растекаясь по ней с сливаясь с чуть шелестящей травой, встраиваясь в ее рожденный ветром ритм. Присутствие Кацата сместилось вверх, на плоскую крышу строения. Искра возникла в зрительном восприятии: отдаленно похожий на привычный силуэт, если бы кому-то пришло в голову двигаться настолько медленно. Любое сражение успело бы начаться и завершиться, пока это существо сделает шаг. Раэхнаарр не стал ждать, пока оно сумеет сделать второй. Сверху уже легла белая тень, существо рухнуло вниз, успев издать громкий звук, привлекший внимание других искр. Часть из них явно направлялась к ним. Зеленые искры взметнулись чрезвычайно медленно и неохотно, но все же оплели существо, замедляя его реальность до бесконечно долгого такта. Один за другим сегменты реальности вокруг них исказились, отражая друг друга и скрывая и непрошеных гостей, и их затихшую добычу. Такой игрой не обмануть никого, способного чувствовать хоть что-то, но ни у одной из этих искр не было сосредоточия, ни одна не испускала режущих пространство импульсов, а воздух мертвых земель был слишком неподвижен и тяжел, чтобы выдать их. Такты текли за тактами, искры расходились, их движение возвращалось к размерянному ритму. Как скоро они поймут, что их количество уменьшилось? Это они выяснят в другой раз. Раэхнаарр перехватил добычу по удобнее: пора было возвращаться. Обладает эта искра разумом или нет, в его руках была возможность узнать это с абсолютной точностью.

* * *

Нить натянулась. Фейрадхаан еще чувствовала ее, но эхо мертвых земель было настолько тихим, что биение энергий растворялось в нем раньше, чем глаза теряли его источник. Фейрадхаан ждала, не обращая внимания на сгустившуюся тень, редкую черную взвесь, вьющуюся между белых колонн. Шангард предпочитали прятать свои мухоловки под землю, Вельд же предпочитал воздух и нити. Нить завибрировала, распуская пучки импульсов, и Фейрадхаан подняла голову.

— Северный проход, через десять тактов.

Рихшиз не шевельнулся, но стянувшее пространство с северной стороны взвесь истончилась и втянулась в камни, раскрывая безопасный проем. Нить свернулась вокруг кольцами зелени. Паутинки шевельнулись, стремясь навстречу, впиться в серебряную густоту, раствориться в ней, наполняясь скрипящим на зубах шелестом, но их движение так и не стало реальностью, глухим импульсом растворившись в глубине. Вокруг уже танцевали быстрые переливы мозаик, и к ним не нужно было ни просить, ни тянуться, лишь не позволять потоку захлестнуть с головой.

— Что вы нашли? — Рихшиз отпустил нити, и они опять затянули проход. Одним тягучим шагом он приблизился, всматриваясь в неловко копошащееся существо, которое Раэхнаарр подтолкнул почти к коленям Фейрадхаан. Серо-зеленая цепь сковывала его, удерживая в неподвижности. Но Фейрадхаан не думала, что в ней есть необходимость: существо пахло страхом так остро и ярко, что затмевало даже запах мертвых земель. Она потянулась вперед, ловя взгляд существа, обхватывая его острыми коготками паутинок, как делала это с дикими ящерами, прячущимися между песчаных барханов. Существо ударило по ушам громким раздражающим звуком, попыталось отпрянуть, запах страха стал почти нестерпимым, а потом оно вдруг обмякло. Фейрадхаан замерла, прислушиваясь, но тусклая кровь еще билась в венах, отмеривая такты один за другим. Паутинки скользнули вперед, ловя разрозненные образы чужого сознания.

— Оно разумно, — тихо сказала она и тут же взвилась паутинками, гася окружившую ее свору нетерпеливых вспышек. — Оно боится. Очень боится. Сильнее, чем застигнутая у гнезда песчанка.

Ее имя еще не сменилось дважды, когда она ловила юрких змей в песках над Застывшим Сердцем, но запах страха в первый раз она ощутила тогда. Маленькая обреченная ящерка чуяла, что ей не сбежать из хватки хищника. Она не бежала и не защищалась, висела, обмякнув всем тельцем, будто надеялась, что мертвая добыча не вызовет интереса. Песчанка могла обмануть больших ящеров и крупных змей, водящихся в песках, но не ту, кто чуял пульс жизни лучше, чем видел собственные ладони.

— Боится нас, и боится того, что было. Оно видело, как мир рухнул.

Паутинки бежали вперед, вертели клочки чужой памяти: слишком тусклые, полные ярких вспышек и непривычной тишины. Странное существо не знало, как пахнет мир вокруг него. Не пробовало на вкус, не чувствовало пульсацией в венах. Его мир составлял цвет — так много цвета, что Фейрадхаан не знала имен для терзающих глаза вспышек. Оно слышало, но так мало, что мир звучал шепотом и беззвучной рябью отражений. Оно не почувствовало, как мир разорвался на части и закричал, истекающий кровью энергий, но видело, как раскалывалась земля, а Фаэн падала за горизонт, как привычный пейзаж сменился бескрайней сухой пустошью.

— Они послали весть. К... тих’гэар? — Фейрадхаан подхватила распадающийся образ, передавая его остальным: ощущение кого-то значимого, кто обязан знать. Знать, что делать, даже когда падает мир. Далекого и зыбкого, будто существующего за гранью реальности. Существо никогда не видело его, не чувствовало, но знало. Оно... отдавало что-то? Каждый сезон, когда поля рождали жизнь и ее собирали в сладко пахнущие тюки. Они отдавали — и теперь хотели что-то взамен. Знания, что будет завтра.

— Укрощающие ветра? — Рихшиз приглушил тени и отступил на шаг, повинуясь взмаху обратившихся лезвием паутинок. Его сила кружилась вокруг, касалась зыбкой тени существа и тут же отступала. Любопытство. Вот что он прятал под холодными тяжами. Паутинки хищно замерли, но Фейрадхаан лишь обернула их вокруг вновь зашевелившегося существа, успокаивая взметнувшийся диссонансом пульс. Не сейчас. Но теперь она знала, за какую нить потянуть. Сколько бы теней не плел Рихшиз — он больше не спрячет от нее сосредоточие. Теперь она знает. Фейрадхаан опустила веки, прикрывая способные выдать ее пульсацией зрачки, но тени все равно оскалились искрами.

— Оно слышало о способных звать небесную воду, но это знание — пена у побережья. В нем нет ни силы, ни точности.

Фейрадхаан стянула перчатку и коснулась когтем лба существа, поймала выступившую капельку тусклой крови. Пустая, мертвая кровь, не способная петь. Ни сосредоточия, ни даже жил, сквозь которые может течь сила. Она рассматривала существо перед ней и не могла понять — как жизнь течет сквозь него? Почему оно может мыслить? Желать? Помнить? Кровь — сила, кровь — жизнь. Она наполняла их, текла в такт далекой песне Сердец и вилась клубком в сосредоточии. Вдох — Сердце отзывается на призыв. Выдох — сила возвращается обратно к нему. Фейрадхаан замерла. Она вдруг почувствовала, что крупицы энергии тают, покидают ее сердце с каждым вздохом и не возвращаются обратно. Будто она вновь стала Т’айзенс.

— Источники, — она распахнула разом все веки, вглядываясь, вслушиваясь всем существом в окружавших ее. — Вы слышите их голос? Их дыхание касается вас?

Первыми взметнулись мозаики. Застучали дробным зеркальным перестуком, пронзая землю и устремляясь вдаль, дробясь искаженным эхом. Тени взметнулись каскадом, чтобы через такт истончиться до невесомой вуали, пропадая где-то между слоями того, что Вельде звали своими тропами. Зелень и серебро остались неподвижны. Они так же пересыпали песчинки их общей вечности, струились между паутинок и сковывали скелет сталью.

— Разве земли назвали мертвыми не потому, что Сердца их не касаются? — Раэхнаарр выпустил цепь и коснулся ее запястья, провел вверх по спаянным сегментам браслета, под которыми пульсировали силой черные камни-удрин. — Разве не поэтому манш’рин Вельд был так щедр?

Они знали, что впереди — мертвые земли. Но могли ли представить, что мертвыми на них окажутся и они сами? Фейрадхаан вслушивалась в чужой пульс, текущий по ее венам вместе с касанием. Ровнее и ближе, чем любое из Сердец, что ей довелось ощущать. Ты знал? Пульс коснулся ее сосредоточия и потек обратно, вовлекая в неспешное единство ритма. Серебро распахнулось, закружилось вокруг неверными зелеными искрами, тающими раньше, чем становились реальностью. Смутные клубки дорог сменялись один другим, а над ними холодной сталью цвело понимание — будь иначе, Коадай не потребовал бы от своей крови этого шага. Столкнуть фигурку с доски ее же собственным ходом. Ужасная расточительность. Всегда есть шанс, что она вынырнет по другую сторону поля, окрасившись в иной цвет.

Я найду этот ход для тебя. Фейрадхаан вновь коснулась лба существа, и паутинки взгрызлись в суматошно пульсирующее сознание, разматывая и раскрывая его комки один за другим. Эти существа жили в мертвых землях всегда и не знали другой реальности. Она поймет, как им это удавалось.

— У них нет Сердец, нет сосредоточий, — Фейрадхаан говорила, свернув паутинки так плотно, что они прорастали инеем и изморозью по темной ткани ее одежд. Искра существа погасла, но оно не таяло — так и осталось между колонн, неотличимое от окружавших его мертвых камней. — Мир не делится с ними силой. Они... берут ее. Как ящеры. Вырывают, пропускают сквозь себя, сжигают дыханием и живут.

— Медленно. Мало. Неэффективно, — под взглядом Кацата контур колонны рябил и с нее осыпались теневые нити Рихшиза. Зеркальное Сердце не касалось его, но сила с трудом держалась в наспех слатанных паутинками сегментах. Кацат дышал — и мир плавился под его дыханием, даже если оно не возвращалось обратно. Фейрадхаан уже отдала один из черных камней Раэхнаарру. Но как быстро от него останется только пыль?

— Им достаточно, — Фейрадхаан замолчала. Образы ворочались медленно и неохотно, цеплялись один за другой, поднимая на поверхность стылую рябь, пахнущую выхолощенными облаками. — Их структуры... плотнее. Мир не касается их, они не касаются его. И кровь пуста.

— Мы так не сможем, — Рихшиз выбрал место в густой тени колонны. Она облекала его, но все же сейчас Фейрадхаан чувствовала его отчетливее, чем любого Вельде за время своего существования.

— Сможем иначе. Нужно взглянуть на других. Возможно, так мы узнаем больше.