Знамя — единственному (джен)

— Мы видим мир по-разному.

Слова чужого языка, свистящие и переливающиеся, соскальзывали с губ колкими льдинками. Вокруг мерцало множество огоньков, мерно гудели моторы огромных установок. Они протянулись далеко — пронзили толщу камней жилами-трубами, разветвленными сосудами коридоров, оплели тонкой нервной тканью проводов. Но сердце билось здесь. Не в механических импульсах, но в живом, дышащем пульсе. Мерный ток крови среди рокота машин звучал набатом.

Он скользнул вперед, чувствуя, как следом двинулись тени, потянулись шелестящие зеленоватые песчинки времени и тонкие струны пространств. Вокруг высокого кресла угрожающе зажужжали барьеры и протянулись алые нити смертоносно-обжигающих лучей.

— Тебе не дозволено приходить сюда, ведомый.

Светло-серое, почти сливающееся со стенами и полом кресло повернулось. Длинные многосуставчатые пальцы шевельнулись, касаясь сенсоров. Он не смотрел, но кожей и танцем теней вокруг ощущал, как выдвинулись темные жерла плазмеров. Края стволов разогревались два такта. Склонив голову к плечу, он наблюдал, как последовательно сомкнулись вертикальные и горизонтальные веки, на такт прикрывая сплошную черноту склеры.

— Я сделал, как ты сказала. Смотрящие-вверх-сквозь-цветные-стекла приняли твой мир.

— Мне уже сообщили об этом.

Пальцы переплелись под узким подбородком, треугольная голова на тонкой шее качнулась вперед. Вращение плазмеров замедлилось.

— Я закончу текущий эксперимент, и мы будем готовы к испытанию новых образцов. Рубиновая кровь наконец-то дала эффект.

Она замолчала, длинные, чуть загнутые ногти крайних пальцев дернулись, выражая досаду. Вспомнила, кому и что говорит. Велимир не смотрел на нее, только за спинку кресла, где на узкой подставке мерцало множество информационных кристаллов с единой маркировкой. «Проект Д.Е.Й.М.».

— Мы видим мир по-разному, Сотворящая, — повторил он, неуловимо быстрым движением скользнув вперед. Тонкая тень изогнулась, проходя между алых лучей, а сдвоенный выстрел плазмеров лишь оставил выжженный след в сегментах пола. Тень облекла на долю такта появившиеся пальцы, проросла когтями сквозь серую ткань защитного комбинезона, хрупкую плоть, лишенную иной защиты, и жесткий пластик кресла. Голубые, как свет звезды, волосы, заплетенные в строгий гребень касты творцов, окрасились желтоватой кровью.

Теневые плети хлестнули, распускаясь зеленоватыми лепестками, с которых сыпались и сыпались искры, обращая в пыль стекло и жидкие кристаллы управляющих экранов. Оглушающе выла тревожная сирена, но не осталось больше никого, кто мог откликнуться на ее зов.

Пространство исказилось, сминая и выворачивая наизнанку двери и проходы, уничтожая любое подобие дороги за его спиной. Высокий холм смялся и слился с травяным морем, когда он вышел под расчерченное алыми полосами небо.

— Мы будем смотреть на мир собственными глазами, — за его спиной опускалась пыль, поднятая золотыми драконьими крыльями.

«Если так, то летим, В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ", — мягко ткнулась в виски чужая мысль.

* * *

Мир с высоты выглядел иным. Он смазывался и отдалялся, превращаясь постепенно в совсем иное — толстые жгуты каменных плит, нежную сеть водяных пространств и невесомую пленку воздуха. Но все они были пронизаны едиными пульсирующими нитями, где-то те становились тонкими и едва заметными, где-то вращались клубками. Нити тянулись вверх, болезненно натягивались, следуя взмахам драконьих крыльев. Их сердце билось у него под ногами.

Велимир приник к драконьей спине, сливаясь и растворяясь в ней, сам становясь нитями и жилами, пропуская их через себя, потянулся вниз, туда, где в ответ на его зов яростно запульсировали клубки нитей. Не все. Всего шестнадцать, но их должно хватить. Нити разлетались во все стороны, но он ловил их, безжалостно отсекая и прокладывая новые пути. Один за другим наполнял силой избранные клубки-Источники. Им потребуется вся сила, которую удастся собрать.

Источники вливались в беспорядочное мерцание его собственного клубка один за другим: шелестящие, отраженные тысячей зеркал тени-двойники Феримед, безудержно-вязкий, всепроникающе жадный Трайд, коварная и невыразимо изящная мухоловка Шангарды, едва уловимый в общем шепоте смертоносный Вельде. Фиолетовые ленты теней сменились расходящимися серо-зелеными петлями Элехе, вплелись мазками пепельной сажи Леконты, рванулись осыпающимися песчинками Евгэра и застыли яростной несокрушимостью Тсоруд. Сквозь зелень расцвела вязкая алость крови Аншара, рассыпалась медной пылью безумная Коэнта, отозвалась обманчиво-неподвижным пламенем под стеклом Эшсара, за которой распахнулась всеалкающей пустотой сила Фэльч. Последней заняла свое место разлетающаяся мозаика пространств: замкнула круг изменчивой неподвижностью черных зеркал Денхерима, оплел петлями бесконечных дорог Альяд, растворилась пустотами мерцающая Глассиара, проложила призрачные тропы сквозь небытие Рагальда. Все, кому хватило решимости направить сквозь себя поток. Кто сам рискнул стать потоком, сливая разум с отчаянно бьющимся Сердцем. Велимир впитал их, вплел лентами в драконьи крылья, поднимая выше и выше за собой, перемалывая саму ткань пространства и смыкая ее новым узором. Мы будем смотреть на мир своими глазами, но потребуется время, прежде чем мы сможем увидеть хотя бы самих себя. Пусть Смотрящие вверх играют в собственные игры цветным стеклом, мы вернемся к ним позже. Если захотим.

Пространство скрипело и выгибалось. Море поднималось выше и разливалось во внезапно образующиеся провалы, горы падали в открывшиеся каверны и только небо безразлично смыкалось над изменяющимся ландшафтом.

Мир содрогнулся еще раз и застыл, с натужным стоном привыкая к новому облику. Сквозь него медленно и неохотно, будто проталкиваемые тупыми иглами, пробежали новые нити, связывающие семнадцать оставшихся клубков. Велимир коснулся каждого из них, ловя последние такты угасающих разумов, разделяя на всех беззвучное обещание. Мы оседлали небо и больше не выпустим поводья. Ваша кровь увидит, а вы будете смотреть ее глазами.

Сердце билось, сильно, мощно, не замечая изменившегося чуточку натужного ритма.

«Как долго продержится твоя Завеса, В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ?»

— Пока не найдется способный ее сорвать, — он ответил, не слыша собственного голоса, но отчетливо ощущая, как в голове бьются семнадцать новых сердец.

Шел первый год правления Императора Велимира в Исайн’Чоль.

Перелом, 528 г.п.⁽¹⁾ Коадая, Денхерим

Черно-белая мозаика беспорядочно кружилась вокруг, вытягивалась гибкими плетями, рассекающими пространство, смещалась, выбивая пол из-под ног врагов, превращала камень в текучую воду и тут же заставляла его замереть, обращала воздух камнем… Денхерим изменялся быстрее, чем когда-либо. Денхерим сражался, и никогда до того Денхерим не сражался столь отчаянно.

Сацрат Денхерим не шевелился. С самого начала боя он неподвижно стоял, заложив руки за спину, надежно укрытый крепкими стенами, а мир вращался и изменялся вокруг него. Коридоры и залы зеркальной крепости растворялись в пустоте и возникали заново, очищенные от врагов, мозаика дрожала и рассыпалась, а он все стоял — единственный островок неподвижности в океане хаоса искажений. Он был их сердцем — безмолвное око бури.

Танцующее пространство то и дело замирало, скованное серо-зелеными цепями безвременья, из схлопнувшихся провалов выскальзывали гибкие тени, а кровавые стрелы проносились сквозь рябь изменяющегося мира. Мозаика рассыпалась и складывалась недостаточно быстро.

Сацрат шевельнулся. Неуловимое движение плеч, разворот на остром каблуке — и тонкий клинок с ломающимся кончиком пронзил пустоту. Пространство вокруг дернулось, выворачиваясь наизнанку, тени задрожали, мучительно медленно выгибаемые чужой силой и выплюнули из себя еще одну. Ахисар Вельде изогнулся с безумной грацией, удерживаясь на острой кромке разлетающихся полов. Тень среди теней.

Один такт — и он снова исчез, и только легчайшая рябь, пробежавшая по ткани пространства, позволила Сацрату угадать направление удара. Два хрупких клинка ударились о черную рукоять нагинаты. Мозаика самую малость замедлилась.

Клинки мерцали и сталкивались, пространство зала шло буграми, и тут же сквозь них скользили вязкие тяжи теней. Противники кружили вокруг друг друга, исчезали в возникающих кавернах и ткались заново. Все быстрее и быстрее, пока весь мир не превратился в круговерть острых кромок и теней. Мигнуло.

Рассыпая тающую в воздухе кровавую пыль, тонкий клинок рассек черное дерево нагинаты. На доли такта мир застыл в хрупком равновесии, а потом Сацрат резко толкнул противника в тут же схлопнувшийся пространственный провал. Глухо щелкнула тетива.

Пространство тут же взвилось, приходя в движение, но медленно, слишком медленно, чтобы рассыпающая кровавую взвесь стрела не нашла свою цель. Нагината жалобно звякнула о камень полов, а тактом позже зал опустел.

Он шел не таясь — острые железные каблуки впечатывались в зеркальный камень полов, а кровавая россыпь поднималась за спиной, складываясь во множество вращающихся клинков. Вот лучник остановился, собирая пальцами мерцающие капли крови с каменных плит. Новая стрела, соткавшаяся из них, легла на тетиву. Как бы ни изменялось пространство вокруг — кровавого следа достаточно, чтобы последовать за добычей куда угодно.

В коридорах зеркальной крепости отчетливо звучало голодное пение кровавых стрел. Лицо под серебряной маской не выражало ровным счетом ничего.

Под соединенной мощью тринадцати Источников сила Денхерима дрожала и прогибалась. Зеркальный Источник сопротивлялся отчаянно, сполна разворачивая ловушки и пользуясь коварством пространств. Но что может один манш’рин против всей мощи короны Исайн’Чол?

Сацрат чувствовал, как один за другим сдаются рубежи обороны, как все больше пространства вокруг Денхерима замирает, мерцание черно-белой мозаики замедлялось. Источники искажений гасли один за другим. Голос Денхерим звучал все глуше. Через четыре такта источник искажений остался только один — он сам. Если не считать того, что отчаянно бился на расстоянии одного перехода. Сацрат резко оттолкнул его, ударяя по тонким струнам связей. Не сметь приближаться. Что бы ни случилось дальше — кровь Денхерим должна уцелеть. Он едва успел пригнуться, поднимая за собой каменную стену, в которую с резким звоном ударилась стрела. Идущего по следу крови Ан’ашар не обмануть. От него не сбежать и не получить передышки.

Кровавые стрелы настигали его уже дважды, но Сацрат все еще держался — сердце Денхерима билось совсем рядом, и этого было достаточно, чтобы продолжать сражаться. Пусть по его следу теперь прошел бы любой полукровка. Сацрат остановился, прижавшись спиной к холодной зеркальной поверхности. Зеркала Денхерима черны и непрозрачны, но и в них отражаются звезды. Сейчас звезды практически погасли.

Мерное «кап-кап» звучало в унисон с тяжелыми шагами подкованных сапог. Сацрат видел поднимающиеся вверх капли крови, одна за другой складывающиеся в тонкие острые клинки. Шаги стихли. Сквозь прорези серебряной маски на него безучастно взирала пустота. Длань лишь инструмент направившей ее воли. Ни мыслей, ни сожалений. Тетива натянулась. Вместе с ее щелчком вперед сорвался целый рой кровавых лезвий. Мир наполнился железным шелестом. Мигнуло.

Кап-кап-кап… Дробная капель разбивалась о вздыбленные камни, таяла в черных осколках зеркала. Сухая южная кровь Ан’ашар щедро перемешалась тягучей черной кровью Денхерим.

Кровь манш’рин стоит дорого. Сацрат вцепился в зеркальные камни, стараясь держаться прямо. Кровавые лезвия рассыпались пылью в ранах, но кровь просто пятнала камни — тот, кто мог призвать ее и обратить силой, таял зыбкой зеркальной пылью, разорванный в клочья призрачными копьями искажений. Но цели он достиг. Сацрат пошатнулся, с трудом опускаясь на колени и прижимаясь лбом к разбитому зеркалу. Сквозь черноту он не видел даже собственного отражения. Вся мощь Денхерим текла по его жилам, но и ей не под силу было собрать рассыпающееся осколками тело. Денхерим пал.

Крепость содрогнулась до основания. Вечно изменчивая и неподвижная, она замерла, ощетинившись разрушенными башнями и проломами в стенах, черные камни осыпались и таяли, обнажая таящиеся в них тела. Чужая сила легко и безболезненно прошивала его насквозь, зелень мешалась с тенью и рассыпалась алой крошкой, не оставляя места для черно-белой мозаики.

Я еще жив. Сацрат сжал пальцы, собирая свободно текущую силу, она хлынула к нему, закручиваясь тяжелым потоком, зашелестела осколками зеркал в крови. Мозаика дрогнула, сегменты медленно, но с каждым тактом все ощутимее и неотвратимо заскользили, закручиваясь длинной спиралью.

Ты выбрал плохое время для боя, К’е’а’ода’йа’э. За крепостными стенами бушевал Перелом, и весь обретающий зыбкость мир откликался на призыв Зеркального Источника. Мозаика поднялась вихрем, захлестывая все новые и новые слои реальности, с корнем вырывая старые скрепы. Сацрат этого уже не ощущал — рядом с ним бешено билось Зеркало Денхерима, поднималось из осколков, жадно впитывая щедро даримую ему силу. Денхерим пил его жизнь и не собирался останавливаться на этом.

Сацрат чувствовал на такты обострившимся чутьем, как во все стороны прыснуло множество живых огоньков, но расходящаяся черно-белая спираль лишь смахнула их, затягивая в свое нутро и жадно перемалывая: ускользающие ленты теней, серо-зеленые цепи, кровавая пыль — мозаика вобрала в себя все, перемешивая, искажая и созидая заново черным зеркалом стен.

Горе усомнившимся в нашей верности. Крепость содрогнулась от фундамента до самых башен, разлетелась черно-белой зеркальной пылью, которая неподвижно зависла в воздухе, а потом завертелась, быстрее и быстрее, вылепляя из себя заново стены и башни — глухой зеркальный камень с тающей кромкой, с которого ветер небрежно смахнул россыпь пылинок. Замерший пульс отозвался медленной искаженной пульсацией.

* * *

Мир рушился. Обретшая сердце волна искажений развернулась, вбирая в себя все новые и новые очаги нестабильности, прошла рябью по болезненно застонавшим скрепам, вырывая их с корнями одну за другой, выкатилась к самому морю, безжалостно поднимая и перекручивая волны.

Скрепы падали — одна за другой обращались в пыль острые башни, сотворенные из зеркального камня, а свернутое в тугой кокон пространство рвалось сквозь них, изливалось во вне и застывало в новой форме. Это было похоже на глоток разряженного воздуха на самой высоте, жадный, голодный и пытающийся урвать хотя бы крупинки такого необходимого. Рвались старые скрепы, смешивались и выпрямлялись согнутые в пружины нити, море отступало, обнажая кусочки новой суши и нападало, погребая волнами такую надежную всего такт назад поверхность.

Мир менялся, и не было силы, способной остановить его.

В самой глубине Восточных гор шевельнулся, будто пытаясь пробудиться от слишком долгого сна, золотой дракон.

«Завеса пала, В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ. Но готова ли твоя кровь увидеть мир за ее пределами?»

1) год правления

Вернуться к тексту

Облачный форт полнился шепотками. Они скользили вперед тревожными огоньками, заставляли разумы замирать холодными искрами и рассыпаться дробной пылью. Пыль неслась дальше, складываясь в единственный передаваемый множеством голосов вопрос:

— Он действительно рискнул?

В’е’эс’не’ер’ра Альсе’Схолах заглушила чужие голоса и скользнула вперед. Контуры ее зыбкого тела потекли, изменяя форму и возвращаясь к исходной. Только соткалась она на другой части террасы. Большие прозрачно-голубые глаза распахнулись, развернулись узкими щелями зрачков, расходящихся по всей склере, будто она пыталась охватить разом весь разворачивающийся под ногами мир. Штурм Источника не мог не коснуться всего мира. И не мог не затронуть безмолвных хранителей разумов. Ашали.

Мир отзывался дрожью и шепотками, множеством отчаянно гаснущих искр. Виснера стояла, покачиваясь, на узкой кромке террасы, разгибала и загибала тонкие суставчатые пальцы, будто пыталась сосчитать далекие огоньки. Мир готовился к переменам. Она ощущала их так же ясно, как жизни сотен существ далеко внизу. Кто еще был способен на подобное?

Виснера остановилась, замерла оглушительной неподвижностью, распавшись зеркальной пылью на такты и такты. Не так давно она снова начала чувствовать. Другой разум, то и дело оказывающийся близко. Опасно близко, чтобы различить едва слышный голос Сотворящей. Ян’ашэ’ай’нэ.

— Ашали следует знать наверняка, — она облекла свои мысли тревогой, послала их шепотком-требованием вперед, выцепляя из множества других единственный верный разум. Ты слышишь меня, Ян’ашэ’ай’нэ? — Цикл меняется. Мы должны узнать как.

Призрачная дорога ткалась сквозь дрожащую мозаику к ускользающей зеркальной твердыне. Денхериму придется встретить сегодня еще одну гостью.

Мысли Виснеры угасли. Для всех она снова растворилась призрачной дымкой. Суставчатые пальцы уверенно отстучали комбинацию энергетических импульсов. Где-то в глубине форта беззвучно разошлись стенные плиты, за которыми вспыхнули алые огоньки глазных сенсоров, отзываясь на короткий хлесткий приказ. Команда, которую не могла отдать ни одна ашали.

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, окрестности Денхерим

Нестабильность. Она пронизывала каждый клочок мира, вилась зыбкой снежной поземкой, норовила проникнуть внутрь с каждым глотком воздуха. Яшамайн позволила ей нести себя, выстраивая тропку между двумя обманчиво надежными островками. Ящер под ней неуверенно переступил лапами, врезаясь когтями в темные камни, бывшие когда-то частью дороги. Огромная каверна впереди не вызывала у него доверия. Яшамайн не касалась поводьев — только сильнее натянула призрачные нити, связывающие ее с разумом ящера, выстраивая перед ним простую и четкую картину стабильности. Достаточно, чтобы сделать вперед еще один шаг. Ее разум раскрылся, впитывая неровные течения энергий, редкие вспышки разумов живых существ. Ничего, что могло вызвать беспокойство. Но тем не менее струны напряжения внутри скручивались все сильнее. До зеркальных стен оставалась четверть круга Фир.

Мир казался застывшим, выцвевшим и в то же время — неимоверно хрупким, способным разбиться от любого неверного вздоха. Яшамайн кожей ощущала едва слышный хруст, становившийся все отчетливее с каждым шагом. Он нарастал, приближался, смешивался с тяжелым гнилостным духом, поднимающимся где-то впереди. Чувствовался совсем рядом с особенной отчетливостью. Каверны искажений и неровные волны пульсирующей энергии сбивали восприятие, затягивали в себя, заставляя включиться в чужой абсолютно неподходящий ритм. С ними приходилось бороться — выстраивать стены собственной энергии и тут же разрушать их, избегая мгновенно возникающего резонанса: Денхерим искал вслепую, чутко реагируя на любое сопротивление чужой силы, вгрызался в нее, стараясь подмять под себя и уничтожить. Яшамайн ускользала, растворялась призрачными каплями по зеркальной глади, пряталась в едва заметных щелях, но неуклонно продвигалась вперед. Шаг за шагом, почти не обращая внимания на испуганное ворчание ящера, оседающего на задние лапы. Ее воля небрежно вздергивала его вверх, тащила вперед, не замечая гаснущего под напором сознания.

Время застыло, будто свернутое в петлю. Тягучая мощь Денхерима стелилась совсем рядом, шла недовольной рябью, реагируя и не замечая осмелившихся подобраться так близко. Яшамайн следовала ее движению, волне, что никак не желала успокоиться, раз за разом устремляясь к чему-то далекому. Денхерим звал. Означало ли это, что его мозаика не была завершенной? Яшамайн качнулась, будто собиралась последовать за незримым зовом, коснуться того, что не давало крепости окончательно погрузиться в сон и исчезнуть. Призрачные паутинки затерялись среди мозаичных осколков, слились с ними и рухнули в пустоту. Обрыв.

Мир схлопнулся. Раскинутые сети в одну долю такта сжались до невесомой точки, брызнули во все стороны искрами потерявшей контроль и опору силы. Яшамайн это уже не чувствовала: все ее существо горело и распадалось отдельными всполохами энергии, будто бусины, лишившиеся удерживающей их вместе нити. Мир, лишенный сердца, — пуст. Сила расплеталась яркими пышными звеньями, к которым тут же потянулись жадные плети Денхерима, ударили, впиваясь осколками черного стекла, наливаясь чужой — бесконечно далекой — но такой желанной, живой, энергией. Все должно было окончиться спустя такт.

Серая, оплетенная сотней стеклянных осколков бусина взорвалась, обращая черноту вокруг в застывшее раскаленное стекло. Будто эхо, донёсшееся сквозь сон. Стеклянные лучи впивались в другие бусины, снова стягивая их в единую структуру, сплавляя и перемешивая их с черными осколками, кроша в пыль и затягивая образующиеся прорехи. Все змеи умеют сбрасывать кожу. Но какой удастся вывернуть ее наизнанку? Погасший было разум вспыхнул снова, уже осознанно скручивая в жгуты всю танцующую вокруг энергию, жгучую, скользкую, чуждую до темноты и тошноты, но единственную доступную. Когда гаснет солнце — уцепишься и за призрак лунного света. Пустота не исчезала — она все так же разрасталась, рвала на части вновь образующиеся связи, но вокруг бушевало достаточно черноты, чтобы затянуть прорехи хотя бы на такты. Успеть.

Расстояние между обрывом и вспышкой вместилось бы и в мгновение. Окружающий мир еще толком не вернулся в сознание, не сформировались призрачные нити восприятия, а сжатое до предела тело уже летело вперед через голову ящера, чертило дорожки в снежной поземке, обнажая спекшийся до черноты камень. По сознанию ударила вспышка чужой смерти, а слуха запоздало коснулся жалобный вой ящера. Пахло паленой плотью. Разум еще беспорядочно шарил вокруг, пытаясь нащупать врага. Не чувствующего. Не думающего. Горящего холодным светом Фаэн. Яшамайн распахнула глаза, разрывая пространство вокруг всплеском разрушительной энергии Денхерим. Мир состоял из неясных пятен, островков алого и множества оттенков пронзительно-синего цвета. Ни одна ашали не будет полагаться на глаза. Она бросилась ничком вперед, не увидев, уловив кожей приближающуюся вспышку тепла. Камень расплавился и раскаленные капли дождем стучали вокруг.

Ни один дейм не посмеет напасть на ашали. Ничья сила не тронет хранителя душ — последний оплот перед разрывающим сознание безумством Источников. И нет места безопаснее, чем руки ашали. Так считали. Яшамайн вздернула непослушное тело на ноги и побежала. Вперед, к зеркальным проклятым стенам и раздирающим мир всполохам искаженной силы. Успеть, прежде чем чужой ищущий разум сможет ее коснуться.

Огонек гас. Виснера безучастно наблюдала, как кружатся и растворяются последние сполохи вокруг оборванной ею нити. Если бы Велимир Кэль мог — он стер бы саму память о Сотворящей. Но даже он не осмелился коснуться ашали — проводников ее воли и единственной скрепы, способной сдержать утопающий в безумии разум гайтари. Когда-нибудь позже. Когда-нибудь, когда он или его сородичи сумеют достаточно обуздать собственную природу. Виснера знала это. Чувствовала всем своим существом отпечатавшуюся в самой ткани мира угрозу. Но Велимир сгинул, а все прочие, что пришли за ним, не стоили сказанных слов. То, что действительно беспокоило Альсе’Схолах, находилось много ближе: голоса, что пытались звучать громче ее собственного. Голоса, которым следовало утихнуть прежде, чем они сумеют услышать слишком многое. Ни один дейм не коснется ашали, но Сотворящая оставила тех, кто не имел собственного разума, слушаясь лишь ее Голоса. Осечек не случалось. Но все же предпочла подстраховаться. Ни один дейм не почувствует другой опасности, когда из груди вырывают сердце.

Яшамайн прижалась спиной к зеркальной стене. Она чувствовала, как холодные колкие искры чужой энергии пронзают ее сущность, впиваются жадными крючьями и тянут в себя остатки живительной силы. Она позволяла Денхериму так думать. Осколки ее собственной силы обвивались вокруг, не противореча, лишь слегка направляя, закручивая энергию в тяжелые стылые кольца. Это не будет продолжаться долго. Совсем скоро сила истает и Денхерим возьмет верх.

Глаза ее уже достаточно привыкли к окружающему пейзажу, чтобы различать нечто большее, чем болезненные вспышки цветов — контуры и силуэты, улавливали отголоски движений и опасные вспышки сгустков энергии. Яшамайн никогда в жизни не приходилось прятаться. Разве что в той ее части, которой не было. В которой не существовало ее-Яшамайн. Но именно те далекие отголоски подсказали, что нужно сделать сейчас. Разница между расплавленным стеклом Эшсар и черным зеркалом Денхерим — не так велика, как может показаться. Яшамайн проскользнула под первый слой камня, подтягивая поближе и крепче скручивая мешанину чужой энергии. Иногда ей казалось, что по черным зеркалам пляшут зеленоватые искры. Но странное ощущение пропадало быстрей, чем на него удавалось обратить внимание.

Чернота обернулась узкими зеркальными копьями, ударила вниз, пригвождая к расплавленному камню серое, покрытое тусклым металлом тело. Яшамайн не ощущала своих преследователей — ни мгновения после того, как рухнули управляющие связи, но и они не могли различить ее. Когда Сотворящая запускала своих охотников, дейм еще звались цвехэн — ведомыми. Тогда они совсем иначе строили дороги. Откуда-то сверху в стену тут же ударили ярко-алые горячие лучи, выжигая камень, но Яшамайн там уже не было. Ее распадающаяся сущность ткалась по поземке, вертелась и собиралась в подобие живого существа, облекалась плотью и сталью. В’е’эс’не’ер’ра предусмотрела все, кроме того, что один раз ей уже вырвали сердце. Она знала, чем заполнить пустоту. Пальцы уверенно сжались вокруг разогретого ствола, нащупывая спусковые сенсоры. Никто из них давно не брал в руки подобного оружия, но и отголосков старой памяти было достаточно. Импульс непривычно горячей энергии отозвался вибрацией в кончиках пальцев, рванулся вперед и вверх. Приклад дернулся, врезаясь в плечо, но легкая вспышка боли лишь потонула в мутном ощущении удовлетворения, когда второе металлическое тело врезалось в крепостную стену. Денхерим жадно распахнул объятия, впитывая еще одну холодную каплю энергии. Этот зверь никогда не будет сыт достаточно. Яшамайн с беззвучным ворчанием отбросила в сторону искореженный ее энергией плазмер. Эти старые вещи не слишком подходили для того, чтобы принимать чистую силу. Но у нее не было ни одного подходящего кристалла для них.

Неподвижность губительна. Покореженная паутина силы разворачивалась слишком медленно. Яшамайн слепо шарила вокруг, пытаясь отыскать хоть одну прореху в сети искажений, тропинку, по которой можно будет выскользнуть из все сильнее смыкающейся хватки Денхерима. Изувеченный Источник слишком охотно распахивал объятия неосторожным. Паутина разошлась клочьями, соскользнув по самой кромке вывернутого внутрь себя пространства. Тающий кончик задел тусклую сине-фиолетовую искру. Яшамайн осторожно скользнула вперед, следуя почти неслышному зову.

Снег скрыл кровь, практически замел утонувшее в ставшем жидким камне тело, оставляя на поверхности только руку, все еще сжимающую узкий длинный клинок из тех, чьи острые кончики легко ломаются, оставляя в ранах проклятия и холодные коготки тени. Излюбленное оружие Вельде. Но Яшамайн смотрела не глазами. Она видела разорванные и перемолотые клубки теней, между которыми еще тянулись тонкие нити старых связей, глубокие прорехи, доверху заполненные черным зеркальным стеклом, вывернутые наизнанку нити и суставы. Но отчетливее всего ощущала пульсацию — живую и отчаянно неумолимую. Это сердце все еще билось. Яшамайн не поверила, если бы кто-то сказал, что возможно выжить в эпицентре взорвавшегося Источника. Вокруг не было иных теней, кроме ее собственной, но стоило приблизиться, как она тут же изогнулась, впитываясь в один из пульсирующих клубков. Яшамайн отступила на полшага, обрывая начавшую формироваться связь. Вся сила, что осталась у нее, принадлежала ей и никому другому.

Такт тек за тактом, а Яшамайн все так же оставалась на месте. Новая, еще толком не родившаяся часть ее сущности требовала покинуть опасное место как можно быстрее. Инстинкты остатками старых раскалившихся связей шептали другое. Вероятно, ей следовало раньше прекратить называть себя Яшамайн.

Сила зыбкой волной плеснула вперед, скользя вокруг теневых клубков. Те на долю такта замерли, щетинясь колючими иглами, а потом разом раскрылись, позволяя беспрепятственно проникнуть внутрь. Разум Яшамайн блуждал среди разрозненных осколков чужой сущности. Она последовательно касалась то одного, то другого, пытаясь нащупать хотя бы отголоски изначальной структуры, отыскать нарушенные искажением Денхерим рамки и границы, которые можно будет напитать новой силой, а потом загнать вертящиеся вокруг обломки, возвращая целостность. Ее собственная сущность размывалась, лишенная опоры Источника Облачного форта, она то и дело норовила расплестись окончательно, смешиваясь с фрагментами чужой, до самых краев напитанной ледяной гудящей силой. Так петь Источник будет только манш’рин. И то — не каждому.

Яшамайн наконец поймала центральную нить, ту, что способна была удержать вновь формирующуюся сущность. Что может быть лучшим стержнем для манш’рин, как не его Источник? Сила Вельде ткалась невесомой паутинкой, ложилась слоями и вуалями, восстанавливая разорванные нити и затягивая прорехи. Источник щедро делился энергией — острыми колючками и длинными крючьями, которые Яшамайн едва успевала отцеплять с собственной сущности, заворачивать остриями во внутрь, превращая контур чужой личности во все более осязаемую и упорядоченную структуру. Клубки тени больше не содрогались в беспорядочных пульсациях. Ровный четкий ритм звенел в такт далекой восточной звезде. Все. Яшамайн резко свернула свою сущность, выскальзывая из чужого сознания, и тщательно следя, чтобы ни одна искорка не осталась внутри, и ни одна колючка не выскользнула наружу. Ни одна связь между ашали и гайтари не приносила радости.

— А’эхиэ’ма’эс’сар’рэ, — последняя нить — имя — заняла свое место. Доверчиво раскрытое сознание схлопнулось тяжелыми теневыми щитами, ускользнуло, растворяясь за многослойной пеленой, не оставляя на поверхности ничего, кроме призрачно-серого взгляда, прочесть который не легче, чем гладь Звездного озера. Яшамайн не шевелилась, лишь плотнее стянула собственную энергию, тщательно пряча ее жалкие остатки. Призрачная поземка на черном стекле.

Чужая сила мерно вилась вокруг, кружилась тягучим вихрем, надежно отгораживающим от жадного денхеримского взора. Защита, что Источник поднял сам, оберегая своего манш’рин, и которую тот перехватил с такой небрежностью, будто он сам и был Источник. Потрясающее сродство. Яшамайн едва ощущала отголоски — далекий звон, беззвучно распространяющийся во все стороны, выискивающий, изучающий, возвращающийся эхом и снова устремляющийся вдаль. Такты, бесконечно долгие такты, пока разум обуздает инстинкты, раскроет память, окончательно соберет сшитые на живую нитку осколки того, кто звался Ахисар Вельде.

— Я запомню тебя, Т’айзенс.

Т’айзенс. Безымянная. Оборванные нити отозвались тягучей болью, а пустота будто в одно мгновение расширилась, заполняя и разрывая отблески старых связей. Ее имя исчезло вместе с силой Облачного форта, продолжать зваться им — все равно что приставлять оторванную голову к мертвой шее. Глупо было думать, что это останется незамеченным. Сила пошла рябью, размывая привычные контуры. Нет смысла придерживаться рамок.

— Ашали не берут плату, но я запомню.

Обязательства рождают узы. Если не придать им форму осознанно, они изберут ее сами.

— Твоя сила подчинится мне.

Холодные тени были дальше от нее, чем вся зеркальная гниль Денхерима, но чтобы прорваться сквозь нее, они подойдут лучше всего. Особенно те, что подчинялись манш’рин Вельде.

— Трижды.

Тонкие жгуты тени ударили, смешиваясь с призрачными осколками ее силы и скрепляя обещание. Жизнь манш’рин стоила невероятно дорого.

— И первый раз — сейчас.

Мир вокруг неуловимо менялся и искажался, вихри теней таяли под напором изменчивых денхеримских зеркал. Чем дольше они оставались в этих землях — тем сложнее покинуть их потом. Чужая сила развернулась коконом, скрадывая привычную реальность и погружая в самое сердце холода — каверны между осколками мозаики, которыми так легко играли северяне. Все, даже сама реальность отбрасывает тень, а там, где есть тень, всегда найдется способный пройти сквозь нее. Хотя с кавернами такой фокус удавался разве что Вельде.

Холод рвал на части и тяжелой волной темноты захлестывал с головой, прорывался сквозь спешно возведенную защиту и рвался внутрь, жадными крючьями пытаясь добраться до последних осколков энергии, вырвать последние горячие капли. Она рухнула в снег, торопливо вцепляясь в каждую крупицу того, что было реальностью, заново выстраивая разлетающуюся клочьями силу.

— Еще дважды, Т’айзенс. И тебе потребуется имя, чтобы продержаться достаточно долго, — голос шелестел на самой грани сознания, ускользал холодными отголосками предупредительно свернутой силы. Не коснуться и краем, чтобы не разрушить еще сильнее. Вежливость, достойная благодарности.

Она знала это. Дейм и Источники — неразделимы. Лишившись одного смысла, нужно отыскать новый. Правда, никто не слышал о том, чтобы кому-то это удалось больше одного раза. Свой она использовала, когда стала Яшамайн.

— Где мы? — сила дробилась и выворачивалась из хватки, мешая как следует почувствовать окружающую реальность и понять, в какую часть Исайн’Чол их вытащили тени. Лишь бы подальше от Облачного форта.

— Диаман, — силуэт Ахисара размазывался по восприятию, ускользая в холодные объятия теней. Если не знать наверняка — не догадаться, что меньше четверти Фира назад это создание едва окончательно не растворилось в черном зеркале Денхерим. — Я слышал, руки ашали так и не дотянулись до Довайин’Вирда. Не пожелали дотянуться.

Она медленно наклонила голову, принимая совет. Чтобы Виснера не думала о Кэль — Коадай был понятен настолько, насколько вообще можно предсказать Кэль. Но Исилар Альяд… Не угадать, что творится в разуме того, кто сумел вырвать из имперской короны три сердца. Виснера выбрала ожидание. Неважно, кто останется в итоге: ашали понадобятся всем. И чем яростнее разгорится война, тем острее окажется необходимость. Та необходимость, что с каждым циклом становилась… менее явной.

От Диамана до Северного круга — меньше фира пути. На это хватит даже оставшихся у нее сил. Осталась самая малость — преодолеть граничную полосу.

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, гарнизон Диаман

Мир трескался. Само пространство содрогалось, стягивалось в единый узел. Денхерим сражался.

Мир застыл. Целый такт реальность оставалась неподвижной. А потом зеркальная мозаичная гладь рассыпалась с тихим шелестом, впилась осколками в кожу, проникла в кровь, разнося их по телу с каждым вздохом. Источник погас, и весь мир падал, выцветал, обращаясь сплошным серым маревом, жадно тянущимся к последнему черно-белому осколку прежней реальности.

Зов вернулся сладким и гнилостным привкусом безумия, отдался пульсацией в костях, принося с собой ранящие осколки знания. Всего три такта крови, чтобы оказаться в эпицентре смещающейся реальности.

Вернуться домой.

Кацат Денхерим осторожно, с присвистом выдохнул. Он практически не слышал собственного дыхания, только тяжелый прерывистый пульс крови. Она текла медленно. То неохотно проталкивалась сквозь нитки сосудов, норовя застыть вместе с очередным оборвавшимся ударом сердца, то устремлялась вперед — сильно и яростно, грозя разорвать все и вся, выплеснуться густой волной, вывернуть из-под кожи поселившиеся там навсегда осколки зеркал. Денхерим содрогнулся. Где-то далеко вязкая масса камней и плоти шевельнулась, жадно потянулась к чему-то живому, и ее предвкушающее безумие отозвалось в каждом участке плоти, вздернуло вверх, ломая и растягивая, и замерло вновь, когда вместе с осколками черных зеркал по венам пробежала успокаивающая инистая прохлада.

Чужое присутствие болезненно царапало, заставляло раз за разом вскидываться непослушно-острые кусочки силы, но оно же прочно связывало с реальностью. Я все еще здесь. Зеленовато-серых искр вокруг было столько, что они обрели плотность и материю достаточную, чтобы их песчинками можно было пересыпать в пальцах, наблюдая, как они цепенеют, теряют чувствительность, и кажется — еще такт и превратятся в прах и пыль, смешиваясь с зеленью искр. Кацат свел кончики пальцев, наблюдая, как между ними скользит невесомая искра чужой силы.

— Почему зелень? — Танцующий Источник единственный, что позволял выбирать грань силы, но вряд ли кому-то приходило в голову спрашивать у Кэль о причинах их выбора. Да и ни один Кэль никогда не дал бы ответа на подобную бестактность. Но Кацату было все равно — он хотел думать об искрах и Кэль, лишь бы не думать и не вслушиваться в выворачивающее наизнанку натяжение нитей Денхерим. Он бы уже откликнулся на зов, если бы не серо-зеленая пелена чужой силы, удерживающая его на одном месте. Но ни у кого не хватит сил, чтобы удержать его здесь вечность, а Раэхнаарр Кэль никогда не был сильнее его.

— Кэль всегда не хватает такта, чтобы как следует подумать.

Голос звучал непривычно долго. Кацат вслушивался в него, цепляясь за каждый звук, а потом потратил целый такт, чтобы осознать смысл. Смеяться сквозь едва затянувшуюся на груди рану — больно, а еще это слишком явная демонстрация отсутствия контроля. Но собственная сила ему сейчас практически не повиновалась, потому смеялся Кацат долго и со вкусом, пока смех не оборвался кашлем и чернильными осколками крови.

— Будь у тебя даже тысяча тактов — ты не воспользуешься ни одним.

Раэхнаарр не ответил, но зеленого и серого стало больше, они сковали разум и казалось, что все вокруг застыло, а потом рассыпалось и завертелось с чудовищной скоростью, много-много раз, пока само сознание не разлетелось вдребезги, позволяя наконец провалиться хотя бы в подобие сна.

Раэхнаарр медленно отнял руку, позволяя искрам впитаться в ладонь. Сопротивления не было. Они были ди’гайдар уже почти сотню циклов, но это было слишком даже для ди’гайдар. И вдвойне слишком для Кацата Денхерим. Верно, слишком велика усталость. Собственные движения ощущались им как нарочито медленные, тревожно неспешные. Противостоять мощи Денхерим всегда было непросто, а когда она вся сосредоточилась в своем единственном носителе — и подавно. Возможно, если бы над ними сейчас были простерты крылья Танцующего… Но переменчивая сила Айз’к Со все еще не коснулась Диамана, пусть и приблизилась до невесомого дразнящего касания. Чужая сила вновь вскинулась неровной болезненной рябью, и Раэхнаарру потребовался весь контроль, чтобы усмирить ее. Лишних мыслей не осталось, но на самых задворках разума упорно стучался вопрос — насколько еще его хватит. Серебро и зелень таяли, а черноты не становилось меньше. Раэхнаарр усилил напор, выскребая из самой глубины своего существа еще несколько крупиц силы: что бы ни ждало за следующим тактом, отдавать Денхериму то, что уже практически считал своим, он не собирался.

Мощь Танцующего завораживала многоцветьем. Переплетением тысяч граней, игрой бликов и неукротимой волной силы, густой и глубокой, как Звездное озеро. Раэхнаарру казалось — эта мощь никогда не покорится ему, не позволит даже коснуться. Он — не Велимир, чью силу без остатка впитал Танцующий, и даже не Коадай, растянутый в переменчивых гранях и сдерживающий их самыми кончиками пальцев. Это — слишком, самую чуточку слишком даже для дейм.

— Но не для Кэль, — голоса не было. Только сила изменила свою пульсацию, порождая целый сонм смутных образов и шепотков. Раэхнаарр не знал, как обстоят дела у других арон, но айзарон Кэль никогда не оставляла вниманием своих потомков. Если считала необходимым.

— В чем разница? — Он не говорил, только позволял переливчатым граням Источника касаться его, считывая малейшие колебания силы. У айзарон не было материального воплощения, но достаточно слушать, чтобы услышать, смотреть, чтобы увидеть в переплетениях теней и стенных узорах силуэт, прочесть оставленные знаки.

Бликов вокруг стало больше, а Танцующий будто приблизился, раня попеременно холодом и жаром, растягивая в бесконечной пляске и замирая в неподвижности. Обещая нечто… грандиозное рискнувшему. Способному прыгнуть в бездну и ни на мгновение не пожалеть о последствиях.

Потребовались годы, чтобы Раэхнаарр вновь оказался у врат Танцующего, но выбирая — не сомневался. Ему нужно мгновение. Один такт, чтобы изменить все вокруг.

Сейчас же всей отпущенной Раэхнарру силы едва хватало, чтобы растянуть мгновение передышки на обороты и циклы лун. Нарушить естественный порядок вещей. «Арон зовет свою кровь, и кровь не может не отозваться, — так сказали ему, — никто не вмешается и не осмелится разделить с тобой проклятую кровь». Значит, его собственной крови должно хватить.

Раэхнаарр медленно поднялся на ноги — хотел он того или нет, но долг требовал его присутствия на стенах. Как бы ни хотелось им пренебречь.

* * *

Пространство вокруг Диамана казалось застывшим, почти спящим, особенно если сравнить его с привычным буйством пульсаций. Но сейчас даже северяне затаились, не решаясь выскользнуть за границы Северного Круга. Не было никого совершеннее Исилара Альяд, провозгласившего себя тих’гэар Севера, в искусстве плетения троп, но и ему не угадать, что будет теперь, когда Завеса Велимира пала.

Но даже подаренная Диаману передышка не отменяла необходимости в патрулях. Раэхнаарр Кэль коснулся стены, проверяя надежность сплетающих ее серо-зеленых жгутов. Вьющаяся кольцами сила Элехе пусть и отступила от Диамана, но ее эхо оплетало их, даря холодную неподвижность, замыкала бесконечные циклы созидания и разрушения и казалась неразрушимой преградой для любого изменения. Но Раэхнаарр слишком отчетливо помнил, как падали удерживаемые Леконт стены Чи. Серого и зеленого оказалось недостаточно под натиском белого и пронзительно голубого. Тогда их всех спасла только черно-белая мозаика Денхерим, так вовремя развернувшаяся за плечом. Будто отзываясь на мысли внутри сильнее натянулись струны серебристой паутины, связывающие его с Кацатом. С каждым разом удавалось отыграть все меньше тактов.

Раэхнаарр почти бездумно коснулся нитей, окутывая их успокаивающим холодом серых троп. Скоро. И скользнул вперед, вслушиваясь в померещившееся на такт эхо. Болезненная пульсация Зеркального Источника будто раздвоилась. Нечто слабое и едва уловимое отозвалось на зов из-за самой кромки стен. Раэхнаарр осторожно исследовал новое ощущение, стараясь не потревожить и волоса тонкой паутинки, протянувшейся сквозь беззвучие Диамана, а потом шагнул вперед и вниз, почти привычно не задумываясь, как далеко может оказаться земля.

Реальность ударила острыми камнями диаманского плато. За стенами смутное ощущение эха усилилось, но словно растворилось и размазалось. Кто-то заметал следы? Раэхнаарр отодвинул подальше уже почти въевшееся в кости чувство чужого безумия, закружил вокруг зеленоватую взвесь, так похожую на серые клочья паутины, кутающей силу Элехе. Близко.

Отдаляться от стен гарнизона — неосмотрительность. И еще большая неосмотрительность делать это в одиночестве. Но тяжелые серо-зеленые потоки вечной реки тянули вперед, отзывались на такое знакомое эхо. Сейчас. Чем бы ни окончился следующий шаг — здесь и сейчас он должен быть сделан. Поток распался на множество отдельных течений, мелких завихряющихся прядей, дразнящих сознание отголосками уже случившегося и еще несбывшегося. Раэхнаарр отбросил их в сторону: цель дразнила самый краешек восприятия и этого было достаточно, чтобы мир выцвел в краткое пространство удара.

Неправильность. Она хлестнула призрачными серебряными паутинками, расцвела смутным эхом стеклянного привкуса, так причудливо мешающегося с черными зеркальными осколками.

— Кто ты? — всплеск энергии коснулся, вновь пытаясь уловить резонанс чужой силы и разобраться в причудливо переливающихся отголосках. Поманившее его эхо растворилось, вместо него сознание оплетали тончайшие облачные паутинки. Смятение не было правильным или хотя бы знакомым чувством, но Раэхнаарр едва удержался, чтобы окончательно не укрыться за серо-зеленой завесой собственной силы. Против ашали это не помогло бы. Но ни один дейм не перепутал бы ашали с гайтари.

Они замерли друг напротив друга, а потом паутинки свернулись в практически неразличимый глазу комок, вспыхнули и растворились за узкой каверной пространства, еще не затянувшейся после последнего боя. Ее подвело эхо. Раэхнаарр подхватил отголосок такой знакомой силы, мгновенно оплетая его серым и зеленым, замыкая в петлю и возвращая к исходному. Каверна впереди растворилась, затянутая серым маревом. Смутное чувство неправильности растаяло, он азартно вцепился в кокон чужой силы, рассекая его и обнажая суть. Раэхнаарр не чувствовал знакомых стальных стен щитов или ответных безжалостных клинков чужой силы. Энергия не падала в пустоту, она лишь вливалась во что-то другое, изменяясь в самой своей сути и обращаясь в собственную противоположность. И вот уже он сам вынужден отступить, отчаянно пытаясь вырвать плети чужой силы из собственной сущности. Вопреки собственной сути, инстинктивно желающей раскрыться навстречу касанию.

Поток внезапно размылся, почти распадаясь на отдельные пряди, яркий до того пульс померк. Паутинка рассыпалась серым прахом сквозь пальцы. Восприятие больше ничего не застилало, и Раэхнаарр ясно ощущал слепо шарящие в пространстве обрывки потоков, неспособные ни зацепиться за что-то, ни даже свернуться внутрь себя, защищаясь от внешнего мира. Т’айзенс. Он никогда раньше не встречал отсеченных, но есть вещи, которые невозможно перепутать с чем-то иным. Что нужно совершить ашали, чтобы от нее отказался Облачный форт?

Мысль еще толком не успела сформироваться в сознании, а Раэхнаарр уже бережно собирал чужие отсеченные потоки, наполняя их собственной силой. Не более чем попытка наполнить водой разорванный в клочья сосуд, но он не собирался упускать шанс, который практически держал в руках. Никто не осмелится идти против воли арон. Но если не оставить другого выбора?

Серо-зеленый кокон укрыл почти потухшую сущность от посторонних глаз. Раэхнаарр Кэль подхватил легкое тело, направляясь обратно к Диаману. Я иду.

* * *

Ощущение реальности возвращалось медленно. Обрывки памяти вились смутным туманом, но инстинктивно она лишь прятала их глубже, стараясь ничем не выдать, что уже способна чувствовать больше, чем камень, холод которого пробирался сквозь одежду. Очень плохо. Если энергии не хватает даже на это… Вместе с холодом накатывала вязко-гнилостная пульсация, скреблась черными осколками в крови. Денхерим? Снова? Могло ли все оказаться иллюзией? Но рвано-болезненная пульсация казалась слишком слабой в сравнении с перемалывающей силой Зеркального Источника, слишком… живой? И слишком пронизанной серо-зелеными искрами чужой силы. Две пульсации. Странно, что она не различила этого сразу.

— Ты здесь, — серое и зеленое закружилось вокруг, сдавило, лишая надежды на всякое сопротивление, и тут же отпрянуло, едва она попыталась вытащить из кокона хотя бы крупицу энергии. Урок усвоен.

— Зачем? — до Северного круга оставалось совсем немного и меньше всего она боялась наткнуться на патруль. Что хоть кто-то из гарнизона Диаман сумеет помешать ей. Гайтари обычно бывали более… почтительны к ашали. Сознание снова накрыла гнилостная волна чужого безумия, тут же удержанная зелеными искрами. Она замерла, впитывая и вслушиваясь в переплетения чужой силы. Сущность Ахисара Вельде казалась разодранной в клочья, но ось Источника крепко удерживала ее осколки. Здесь же Источник сам разметал все до кровавой взвеси, а то, что осмелилось подняться из нее… Она ясно видела — серое и зеленое едва справлялось, удерживая вместе черные и белые осколки. Они перемешивались, сплетались, и вот уже сквозь зелень пролегла первая черная трещина. Не то, что может заметить кто-то кроме ашали, но та, что раньше звалась Яшамайн, видела отчетливо. Одно безумие тянуло за собой другое, и совсем скоро бездна поглотит все. Глупо пытаться вырвать у Денхерим принадлежащее по праву крови.

— Ты видишь зачем.

Нужно быть далеко за гранью отчаянья, чтобы ввязаться во все это. Наверняка Облачный форт отказался. Если уж Коадай Кэль обрушил Источник Денхерим, то кто осмелится встать по другую сторону доски? Она осторожно потянулась вперед, вскользь касаясь клубка чужих энергий. Плотная связка, которая не могла возникнуть сама по себе, но переплетенная настолько, что до сути уже и не добраться.

— Кто он тебе, Кэль? — сколько бы зелени и серебра не кружилось вокруг, они не могли скрыть многоцветия Танцующего Источника. Только он давал настолько… чистый отзвук. Танцующий и Облачный форт, только вот сила Облаков казалась удивительно… выхолощенной, тогда как в завихрениях Танцующего ничего не стоило утонуть с головой.

— Ди’гайдар. Ты поможешь нам?

Ашали не может не отозваться на зов разлетающейся души. Так они были созданы. Но она больше не могла зваться ашали, а Облачный форт предпочел следовать зову Источников. Не касаться и краем. Достаточно ли велико было ее собственное отчаянье? Камень все так же холодил пальцы, а пустоты внутри не становилось меньше. Совсем скоро в нее упадет последняя из оставшихся у нее искр.

— Ты дашь мне имя.

Она шла к Северному кругу именно за этим. Если путь завел совсем в другую сторону — это не повод менять конечную цель.

— Так будет.

Чужое облегчение было теплым ветром, обнимающим плечи. Кажется, даже ее отчаяние не было настолько велико.

Серо-зеленая завеса расступилась, пропуская ее к настороженно замершим осколкам чужой сущности, лишенной даже остатков естественной защиты. Обнаженная плоть и застывшая холодная кровь, иссеченные черными прожилками стекла. Оно расцветало розетками, растягивалось и сыпалось холодным вязким прахом. Прорастало кровоточащей гнилью Зеркального Источника. Она скользила вдоль нее, не решаясь коснуться, зацепить хотя бы край неустойчивой конструкции. Вот по ней пробежала дрожь, потянула выворачивающим суставы зовом. Источник зовет арон, и арон не может не отозваться. Вокруг зеркальных розеток тут же заплясали зеленые искры, стремясь заглушить настойчивый зов. Она легко отмела их, впитав такие необходимые отголоски чужой силы. Ты не сможешь отгораживать его от мира вечность.

Призрачные паутинки расцветали поверх черных зеркал, забивали трещины и вытягивали все серое и зеленое. Можно было поступить иначе, отсечь источающую зловоние черноту. Но она слишком хорошо помнила о трещинах, что уже покрыли серебро и зелень. Даже Кэль не заменить Источник. Она качнулась по тонким серебряным нитям, касаясь уже другого разума, безжалостно выдергивая вверх призрачные искристые нити. Танцующий идеально подходил для задуманного.

На долю такта вокруг сомкнулась ледяная хватка чужой силы — множество искр разом вонзились под кожу — но тут же исчезли, бестрепетно раскрываясь навстречу. Слишком, даже если речь идет об ашали. Нитей стало больше — они обвивались вокруг, лились в пальцы прозрачной рекой. Много больше, чем ей дозволял даже Источник Облачного форта. Она перебирала их, отыскивая отзывающиеся зеркальным холодом черно-белой мозаики, проходя ровняя успевшие покрыться налетом и трещинами серо-зеленые нити. Искажение Денхерима расползалось удивительно быстро. Если бы ему удалось заразить еще и Танцующий…

Мозаика переплеталась с привычной ей призрачной паутиной, отсвечивалась по краям серым и зеленым. Она оплетала ей черноту, загоняя ее в прорехи и каверны, которыми пестрела чужая сущность, отгораживала тонкими вуалями и пеленой. Денхериму некому больше отзываться, даже такой ослабленной связи будет достаточно. Но все же прорех оставалось слишком много, и она тянулась к серебряным нитям и связям, разбирая неровные клубки и комки, разравнивая, расправляя и заполняя пустоты. Совсем не то, что полагалось делать ашали, но под рукой не было ничего другого, что могло стать основной чужой сущности. Даже для ди’гайдар не идут против манш’рин, а, значит, она не вплетет ничего нового в уже родившийся узор.

Избавить арон от зова Источника — невозможно, но она могла превратить его в эхо, переплести с такими похожими прядями Танцующего, выстроить извилистые тропы и узлы, затрудняющие касание. Пусть Денхерим думает, что звать больше нечего. С шепотом они смогут справиться. Но даже так — прорех оставалось слишком много, и она позволяла чужой сущности цепляться за ее собственную, щедро оставляя связи и опоры. Не то, что дозволялось делать ашали, но разве сейчас оставался выбор?

Естественной защиты не было и теперь она плела ее сама, бережно отгораживая сплетенную на живую нить сущность от окружающего мира. Сущность, которую она уже не могла назвать чужой. Но все же разъединяла слишком крепко переплетенные нити, закручивая их вовнутрь и не позволяя слиться слишком уж полно. Довольно того, что серебро проросло корнями сквозь плоть. Она осторожно коснулась его, заставляя отпустить, довериться другой воле и силе, позволить выдержать натиск реальности. Не избавить совсем, но отойти в сторону. Дать выбор и право.

— Ка’у’цин’ан’с’тэ, — она прочитала имя сквозь отголоски сил. Печать неразрывной связи. Простейший из механизмов зова. Она звала, вытаскивая разум на поверхность, размывая и счищая черные осколки искажений до тех пор, пока пелена не рассеялась, оставляя на поверхности лишь такое привычно льдистое недоверие. В бело-голубых отсветах цвета фаэн больше не было и грана вязкой черноты.

— Имя, — собственный голос звучал невероятно чуждо. Она цеплялась за него, привалившись к стене, наблюдая, как серое и зеленое устремляется вперед и замирает, тут же отброшенное острой черно-белой кромкой. Искры сталкивались, кружились — за ними стоило наблюдать вечность. Но ее собственное время было на исходе. Призрачные нити чужого Источника ускользали из хватки. Сколько из них останется в итоге?

Дважды безымянная протянула руку, переплетая пальцы с чужими, впиваясь в кожу острыми ногтями и ощущая горячее течение крови по ладоням, когда чужие пальцы оставили отметины на ее собственные руках, смешивая густую темную кровь, полнящуюся голубыми отсветами.

Чужая сила окутала ее. Потянулась к оборванным связям, переплетаясь с ними и создавая новые. Пока еще не толще призрачных паутинок. Она тянулась к ним в ответ, забирая все больше и больше, ожидая холодных и узких рамок, обрыва, неизменно следующего за желанием взять слишком много. Силы никогда не было достаточно. Но сейчас она лишь прибывала, пока не заполнила все до краев, не коснулась каждой едва заметной нити. Она ни разу не ощущала себя настолько… цельной? Пустота рухнула, разлетевшись вдребезги. Надрывно звенели стальные цепи, связывающие Кэль с Танцующим Источником. Цепи, которым теперь предстояло удержать двоих. Если не вспоминать о щитах, отделяющих Кацата Денхерим от беспощадного зова Зеркального Источника.

— Безумец, — сила переливалась огнями, плясала серым и зеленым в крови, рвалась неудержимой волной и тонула в совершенной ледяной черноте, лишь принявшей обличие Раэхнаарра Кэль. Дразнила восприятие идеальной иллюзией, которой не хватало одного слова, чтобы стать реальностью. Все это — лишь пыль, пока не прозвучит имя. На мгновение сознания коснулась чужая растерянность, обожгла пустотой, но в следующее мгновение вспыхнула яркой искрой, сиянием, что поглотило собой мир, скатилось многоцветным переливом звуков.

— Фейах’раад’ха’арн.

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, Айз’к Со

Бело-голубые росчерки молний разрывали алые небеса. Серо-стальные облака закручивались в спирали, скрывая слабый свет лун, и тут же разлетались в стороны, разрезанные мощным энергетическим разрядом. Наугха, месяц небесного пламени, бушевал этим циклом особенно яростно. Коадай вслушивался в пение молний: их разряды звоном проходили сквозь его тело, отзывались в позвоночнике, тянули колкими искрами, а вместе с ними ярилась и танцевала окутывающая его сила. Рвалась, стонала, болезненно плакала, вцеплялась когтями и клыками, разрывая на части, обжигала жаром и тут же застывала ледяными осколками в жилах. Охватывала голову тяжелым обручем, врывалась в мысли. Казалось — еще такт и его просто разнесет на части. Утопит в растекающейся сквозь нити и звенья гнили. Коадай потянулся навстречу, яростно отсекая слишком уж мощные потоки, его собственная сила взвилась, отращивая клыки и когти из самой себя, яростно вгрызаясь в ответ со всей неудержимостью Ан’Ашар. Танцующий несокрушимым монолитом оставался за спиной. Сила расступилась, зло и обиженно шипя, и Коадай едва сумел остановиться, прежде чем его разум рухнул во все еще кровоточащий разлом. Звеньев было всего четырнадцать, да и последнее из них едва держалось на самой грани. Коадай оскалился, со всей мощью ударяя в истончившуюся и искаженную нить, она зазвенела, прогибаясь, расплескивая вокруг себя отравленную хмарь искажений, самую чуточку сдвинулась, но лишь мигнула и возникла заново. Стена за его спиной змеилась трещинами, сквозь которые он ощущал отблески все той же хмари. Нити держали слишком крепко. Нити вновь натянулись, и сквозь них Коадай различил отчетливое эхо: оно нарастало резонансом, дробилось и звало на разные голоса, приближалось и отдалялось, пока не обрушилось волной — гневным шелестом всех четырнадцати Источников, потревоженных его вмешательством. Волна откатилась, но не растаяла до конца: отступила, чтобы через такт собраться вновь, обрушится и уже наверняка смести все и вся.

Коадай рывком сдернул корону с головы, не обращая внимания на то, что рвет в клочья собственную плоть, а раскаленная сталь разъедает кожу, и отбросил ее в сторону. Голоса не смолкли, лишь отдалились. Но и это казалось благом после разорвавшего разум безумия. Успокаивающая сила Танцующего осторожно обнимала плечи: такты передышки перед тем, как начать все заново. Удержать мир, когда сама его плоть распадается на части.

Что же ты сотворил, С’ау’ц’ар’цаэ’раатэ Денхерим?

Мир в Перелом всегда рвался с цепи. Неровные пульсации то накатывали волнами, то стихали до едва слышного шепота. Коадай привык к ним. Скользил между ними, выцепляя то одно, то другое. Перелом никогда не давал верных ответов, но Перелом же позволял скрыть многое. Стоит только поймать подходящую пульсацию. Коадай позволил миру отдалиться, скользнул вперед по натянувшимся нитям — алым, жадно пульсирующим в такт безумному току крови. Чужое сознание ощетинилось иглами, отшатнулось, но тут же открылось в ответ на зазвеневший серебром удар невидимой плети. Приручить Ан’Ашар не проще, чем оседлать дикого ящера.

Его накрыло чужим восприятием, закружило в пряных, пронзительно острых запахах крови, поглотило множеством неровных пульсаций. Коадай отодвинул их в сторону, перехватывая управляющие нити и безмолвно наблюдая. Вокруг рассыпались смерчи черно-белой мозаики, но с каждым тактом их пульсация все более напоминала агонию. Коадай осторожно подхватил один из них, перетягивая в свою сторону, скручивая в петлю и задавая всей системе новый ритм. Зеркальный Источник дернулся, вырываясь из хватки, выгнулся, рассыпаясь мозаикой, ударил в виски острыми стеклянными копьями, но этого было достаточно — тяжелая стрела уже летела к своей цели, рассыпая длинный кровавый хвост. Коадай выпустил нити, отстраняясь, но не уходя до конца — Денхерим еще мог подкинуть сюрпризы.

Коадай отвлекся всего на такт, перехватывая всколыхнутые Переломом темные тяжи восточного края короны. Доля такта, а мир уже вывернулся из хватки, стремительным комом покатился вперед, срывая слои и каналы энергии, перемалывая их и безжалостно раздирая в клочья. Корона жадно вгрызлась в виски, потянула, обрушивая всю силу разом взбесившихся Источников. Его дернуло вверх, распиная в тисках энергии. Коадай захлебнулся, ощущая, как размывается сама его сущность, зарычал, судорожно собирая клочки собственного разума. Мерцающая мощь Танцующего на долю такта заслонила его, позволяя стянуть поближе тяжи собственной силы. Если бы мог — разорвал бы все нити, но корона держала слишком крепко, не оставляя выбора — подчинить или раствориться в ее пылающей мощи. Сила хлестнула плетями, заново стягивая в жгуты развалившиеся связи. Коадай боролся, рвался вверх, стараясь не захлебнуться в ней окончательно. Так, что и не ощутил, как связей стало на одну меньше. Пустая серебряная паутинка медленно растворилась в темноте.

Волна схлынула, отступила, обнажая глубину тяжелых жгутов, надежно сдерживающих ее мощь. На долю такта Коадай ощутил каждый из них, каждый узел Исайн’Чоль, каждый камень опорных Черных Башен, а потом волна вернулась, поднялась еще выше; натужно заскрипела Завеса. И прежде чем Коадай осознал, что именно он чувствует, вся его сущность покрылась сетью мельчайших трещин, чтобы спустя такт взорваться осколками. Завеса падала, и он падал вместе с ней.

Мир изменился. Коадай еще не осознал, как именно, не прочувствовал до конца в восстанавливающихся пульсациях, прокладывающих новые пути, но и этого смутного ощущения было достаточно. От желания натянуть дополнительную сеть щитов его удерживало только подсознательное подозрение, что щит может оказаться совсем не тем, что задумывалось изначально. Не сейчас, когда даже Источники не казались чем-то… надежным.

Серебряная нить на краю сознания натянулась сильнее, а потом ощущение чужого присутствия приблизилось. Коадай нетерпеливо дернул за нее, чувствуя, как за спиной стало больше холода, а тягучие потоки теней сгустились, формируя массивную фигуру.

— Что там? — он повернулся вместе с беззвучным вопросом. Касаться слишком плотно сознания кого-то вроде Трайд он не рисковал. Не сейчас, когда каждая крупица энергии выглядит чужеродной песчинкой, едва прилипшей к остову. Он утратил свой Голос, но это не было поводом давать слишком много воли своей Тени. Коадай плотнее свернул потоки энергии, скрывая почти погасшие пряди силы, мелькающие на краю сознания. На отдых не было времени.

— Она действительно разрушена, — голос Шиогайна Трайд звучал слишком безжизненно, чтобы в нем нельзя было различить сомнения. Он говорил о том, что видел собственными глазами, но кажется, совсем не чувствовал, что верит им. Тяжелый плащ теней вокруг него колыхался, распадаясь на отдельные нити, которые так и стремились раствориться между камнями. Возможно, он предпочел бы последовать за ними. И Коадай не мог осуждать этого желания. Завеса пала.

— Что… за ней?

Завеса, установленная еще его отцом, надежно хранила границы Исайн’Чол. Она была всегда — сколько Коадай себя осознавал, а мир за ее пределами никогда не вызывал… любопытства. Но теперь придется заняться им.

— Леконт и Евгэр отправили патрули. Часть земель потеряна, — Шиогайн шевельнул пальцами и чернильные жгуты заплясали перед ним, набрасывая новую карту Исайн’Чол. Коадай следил за ними, отмечая, что море придвинулось к самому гарнизону Фла, вышвырнуло Эшсар на острова, а значительная часть земель Леконт и вовсе исчезла неизвестно куда. Вельд же, наоборот, отделился от побережья огромной песчаной косой, изрядно сблизившись с Шангард. Карта обрывалась смутной границей Северного круга, отделившей Альяд, Глассиар и Рагальд. Насколько сильно изменение затронуло их?

— Элехе? — пустое пятно на месте одного из крупнейших Источников царапнуло восприятие. Коадай рефлекторно потянулся вперед и медленно расслабил сведенные судорогой пальцы — зеленовато-серые петли никуда не делись, хоть и ощущались странно далеко и непривычно глухо.

— Ищут Источник. Он… сместился. Куда-то, — тени вокруг Шиогайна практически совсем исчезли, выдавая крайнюю степень смятения — если уж Трайд полагает, что не в состоянии контролировать собственные хищные тени… Коадай ослабил потоки, позволяя собственной силе вольно растечься по залам. Танцующий все еще стоял за его спиной.

— Остальные? — тени вновь всколыхнулись, отражая поднявшиеся вверх багровые шипы.

— Смещения незначительны, — слова еще звучали, а льдисто-пряная энергия уже плеснула вперед, бесцеремонно разрезая стылую тень там, где на мгновение померещилось колебание. Источник Трайд практически затянуло под Денхерим. Коадай усилил хватку, безмолвно напоминая, что беспокойство о чужих Источниках не слишком уместное занятие для его Длани. Безумство Сацрата оказалось на редкость… резонансным.

— Что-то еще?

— Айтари. Первый Созидающий… — Шиогайн медленно вытащил три информационных кристалла и положил их на столик. Коадай дождался, пока он вернется на место, и только потом шагнул к столу. Повел пальцами над поверхностью, считывая едва уловимую пульсацию чужой крови. Созидающий был… недоволен. Будь он один — Коадай позволил бы себе как следует поморщиться. Разговоры с Созидающим всегда давались ему тяжело, думать же о том, во что превратится разговор с недовольным Созидающим — не хотелось.

— Наследник Денхерим? — Коадай предпочел бы не вспоминать о Денхерим, но сделать это, когда проклятый Источник своей гнилью давил на горло и туманил мысли, было невозможно. Но лучше уж Денхерим, чем айтари. Созидающий немного подождет. Если не думать, что будет, если Созидающий сочтет, что он ждет слишком долго…

— Гарнизон Диаман, — Шиогайн прервал его мысли, и Коадай внезапно подумал, что к Созидающему стоит отправиться прямо сейчас. Вот уже половину большого цикла, как кар’ан Диаман являлся Раэхнаарр Кэль.

Когда почти сотню циклов назад ашали предложили в качестве ди’гайдар для его крови Кацата Денхерим, Коадай счел это вполне допустимой идеей. Мысль привязать к себе горделиво независимых Денхерим казалась на редкость соблазнительной. Наследника крови Денхерим Коадай увидел лишь спустя два цикла, после очередного сражения за гарнизон Чи.

Пространство у крепостных стен выглядело растерзанным в клочья. Огромные каверны, в которые сыпались камни и тонкие зеленовато-серые мосты, протянутые над ними. Но крепость стояла, в очередной раз выдержав напор Глассиар. Впрочем, под этими стенами не было кого-то вроде Ледяной Феи Глассиар — иначе без помощи манш’рин Леконт они бы не устояли. Но и Тасайан Глассиар, и Эстебель Леконт находились слишком далеко, и эхо их сражений лишь самым краем задевало Чи. Коадай вслушивался в натужные пульсации сил, вычленяя из них переменчивые искры своего собственного Источника. Пусть его визит и был лишь обычным обходом пограничных крепостей, но он все же собирался взглянуть на свою кровь. Вот пальцы зацепили едва уловимую зеленовато-серую поземку, отозвавшуюся знакомой пульсацией, но стоило всмотреться глубже, как все заслонили холодно-острые росчерки черно-белой мозаики. Один такт — и противоположный край каверны потек, меняясь и стремительно перестраиваясь. Пространство стонало и дробилось, послушно изгибаясь новой тропой, а Коадай считал расстояния до Зеркального Источника и мог думать только об одном — насколько сильным манш’рин окажется Кацат Денхерим. Его восприятия вновь коснулась серо-зеленая поземка. Она едва касалась черно-белых граней, обвивалась змеей, игриво подхватывая полы белого плаща, скользила вперед, следуя выстроенной черно-белой тропой, а Коадай с еще более отчетливой ясностью понимал — когда Кацат Денхерим вздумает сменить меч манш’рин на знамя Исайн’Чол, не найдется ни одного Кэль, способного [желающего] противостоять ему.

Соглашаясь на эту авантюру, Коадай Кэль желал лишь привязать Денхерим к Кэль, но никак не мог предположить, что это Денхерим привяжет Кэль к себе.

Шиогайн замер настолько неподвижно, что казалось, окончательно растворился в собственной тени. Коадай практически не замечал его. Как не замечал стремительно разбегающихся трещин под ногами и опадающих оконных стекол. За стенами Айз’к Со бушевала гроза намного яростнее, чем ожидается даже от месяца Наугха.

Когда к разлетающемуся в пыль Зеркальному Источнику со всех сторон рванулись осколки черно-белой мозаики, он надеялся, что она погребет под собой и Кацата Денхерим. Но Коадай вполне мог предположить, почему между ними так и остался один зеркальный портал Диамана. Прекрасная возможность сменить линию наследования крови. Если бы не договор с Тсоруд. Ни в чем нельзя было быть уверенным, пока он не завершится. Сколько бы Коадай ни желал видеть сейчас рядом с собой Аншарлант, а не Раэхнаарра. Но все же…

— Тсоруд? — спокойствия в голосе Коадая было не больше, чем в разлетающихся стеклянных осколках.

— Закрыли Источник, — Шиогайн никогда не был замечен в талантах Вельде исчезать на ровном месте, но сейчас он вполне мог дать фору любому из них.

— Как и ожидалось.

Потоки вновь всколыхнулись, и Коадай сдавил их, разворачивая обратно, безжалостно отсекая поднявшийся по сплетению нити поток гнили. С каждым тактом промедления Денхерим обращался все более опасной язвой, и он видел только один способ избавиться от нее. Ни один арон не доставлял столько… проблем. Мог ли Сацрат подготовиться заранее? Коадай потянулся назад, отматывая заново потоки энергий, отыскивая тот единственный такт, где привычная схема дала сбой. Никто не ощущал подвоха. Ни Леодас Эсшар, не совладавший с обезумевшими потоками Застывшего Источника, ни Раугаян Феримед, расколовший сердце Феримед на три части и сгоревший вместе с ним. О, и Индигарда Феримед, и Лиадара Эсшар находили это слишком… удобными совпадениями, но первая была слишком занята попытками удержать на вершине свою линию крови, а вторая… Леодас Эсшар слишком глубоко влез в дела Стражей Крови, чтобы она посмела сказать хотя бы слово. Коадай замер — какая-то искорка царапнула по самой грани восприятия. Он никогда не интересовался результатами экспериментов Леодаса, не было смысла думать о них и сейчас. Вряд ли кровь, рожденная вне договора, обладала хоть какой-то ценностью. Будь это иначе — арон уже слышали бы об этом. Лиадара должна была уничтожить все, как только совладала с Источником. Эшсар всегда были особенно безжалостны к собственной крови. Но все же идея самому избирать свою кровь казалась… соблазнительной. Стражи Крови никогда не заботились слишком сильно о каждом арон, свет, который они видели, находился слишком далеко, чтобы почувствовать его прямо сейчас. Обычно Коадай находил это верным, но не когда собственная линия приносила так много разочарований. Острые черно-алые нити натянулись, отдаваясь в голове хрустальным звоном. Серо-зеленое или алое? Обе нити казались слишком хрупкими, чтобы он рискнул коснуться хотя бы одной.

— Крови Кэль надлежит собраться в Айз’к Со, — слова переплетались с серебряными жгутами, которым он вкладывал приказ. Исполнить в точности. Ни осечек, ни задержек.

Чужое присутствие стиралось, постепенно растворяясь в тени и принося такое желанное одиночество. Коадай прикрыл глаза, позволяя себе отдаться спокойному дыханию Танцующего Источника. Ровно три такта, прежде чем его пальцы вновь сомкнулись на отброшенной в угол короне. Когда стальные шипы впивались в виски, а привычная тяжесть скалой ложилось на плечи, Коадай самым краем сознания ощутил: дышать стало легче. Но эта мысль казалась легчайшим дуновением ветра по сравнению с тем ураганом, что вот-вот грозился обрушиться на его голову. Недовольство Созидающих чувствовалось отчетливее, чем пение молний за стеной.

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, Диаман

Фейрадхаан. Новое имя все еще кажется чужой кожей — жесткой, неудобной, непонятной. Она еще не знает, не чувствует, что значит быть Фейрадхаан. Сиянием над пустотой. Но она пробует, и Фейрадхаан облекается тонкой темной кожей и черненой сталью. Для Фейрадхаан не годятся тонкие кольца и многослойные цепочки Яшамайн, и они плавятся в очаге вместе с рассыпающимся пеплом ковром волос. Ей кажется, что когда-то давно, еще до Яшамайн, они вились густыми темными кольцами. Сталь на плечах Фейрадхаан кажется слишком тяжелой, и она вся ощущает себя лишь застывшим множеством осколков.

— Кэль — это Кэль, — голос врывается в сознание колкой метелью, отвлекает от наблюдения. Денхерим меняют мир своим присутствием. Она никогда не думала, что это относится даже к такой мелочи, как одежда, но сейчас наблюдает, как одна за одной становятся на место пряжки, а ткань замирает четко выверенными складками. Голос затихает, но будто все еще звучит — цепляет колкими искорками, тянет на себя, требуя внимания. Ответа. Фейрадхаан дергает плечом, показывая, что слышит — отвечать как-то иначе смысла нет. Но ощущение ожидания не пропадает.

— Ты хочешь говорить — говори, — тонкие паутинки силы напрягаются, едва слышно звеня, пульсируют обжигающе и распрямляются словами. Черно-белая мозаика едва ворочается в ответ: медленно, лениво, но они оба все равно замирают, прислушиваясь к эху и отсчитывая такты. Тихо.

Молчание кажется неоправданно долгим. Вязким, будто оно застыло-зависло в серо-зеленых путах, которыми все маленькое гарнизонное помещение пропахло буквально насквозь. Словно их хозяин и не выходил за порог. Фейрадхаан бездумно тянется вдаль, но тут же обрывает себя, лишь смазано отметив: далеко. Нити сворачиваются в клубок, но даже так задевают все вокруг. Много. Непривычно много. Но это не отвлекает, не так, как прокатившееся по ним странное желтовато-острое ощущение.

— Ты не спокоен, — возможно, это могло быть довольством. Если бы не слишком отчетливое воспоминание о мерно ворочащейся громаде совсем рядом. Хищных жадных прядях чужой иссушающей силы. Ключ к которой был ближе, чем расстояние такта.

Кацат не отвечает, но она чувствует мелкую дрожь пространства вокруг. Оно сворачивается и меняется, исторгая что-то из своей глубины. Фейрадхаан распахивает глаза и щурится, долго рассматривая древние поля серебряных и золотых клеток. Ло’дас.

— Только фигурки не все, — смутная дымка чужих мыслей ощущается… огорчением.

— Это хорошо. До поворота? — в ло’дас редко играют до конца — слишком уж долго длится истинная партия, большинство предпочитает ограничиться малым преимуществом: взять центровую фигуру противника, а не захватывать все поле. Терпение — не слишком частый инстинкт у гайтари.

— До конца, — Кацат ставит фигурку Пастыря на свою сторону доски, а она совсем забывает скрыть яркую россыпь искр, когда тянется за Крадущей. Превосходно.

— Так что ты говорил о Кэль? — золотистая фигурка Спящего Дракона в руках возвращает к словам, за которыми было… что-то особенное. Как маленькая фигурка змейки, спрятавшаяся за массивным драконьим телом.

— Он ходит быстрее, чем выбирает фигуру, — Кацат не касается доски, но клетки то и дело меняются местами, а фигурки скользят на избранные места. — Это раздражает. Но это Кэль.

— Ты об имени, — Фейрадхаан думает долго. Достаточно, чтобы Всадник-со-щитом сменил клетку с золотой на серебряную, а в ее коллекцию добавилась Сайн-с-огнем. Кацат склоняет голову, а она еще дольше вслушивается в переливы смутных образов, прежде чем покачать головой. — Это не имеет значения. Это, — изящная паутинка опутывает доску, пряча и искажая ее края, добавляя несуществующие фигурки, — важно.

— Но ты еще здесь, — кусок доски вырастает прямо сквозь её иллюзию, вместе с серебряным Пронзенным Драконом, вокруг которого клетки стремительно меняют цвет.

Имя — важно. Раньше эта мысль и впрямь принадлежала ей, но та она успела умереть дважды, а та, что родилась сейчас, находила это не такой уж большой платой за возможность вновь чувствовать. Жить. Но та она и впрямь пришла бы в ярость, посмей кто одарить ее подобным именем. Раэхнаарр. Луч, разрезающий пустоту. Фейрадхаан. Сияние над пустотой. Одно имя, разделенное тактом.

— Преимущество, — она небрежно щелкает пальцами, развеивая завесу: три Сайн замкнули Пастыря в свой круг. Недостаток фигур никогда не был достаточным аргументом, чтобы проиграть.

— На три хода, — голос Кацата звучит достаточно отстраненно, чтобы предположить, что скольжение фигурок занимает его внимание намного больше, чем что-то иное. Разглядеть во множестве иллюзорных искр истинный ход.

— За три хода можно успеть многое. И первый делаем не мы, — серое и зеленое блекнет, выцветает настолько, что смутное беспокойство начинает ощущать уже она.

— Не имеет значение, — круг Сайн распадается, и вот уже Пастырь делает свой ход, походя увеличивая свое воинство на неудачно расположенного на клетке Вестника.

* * *

Оставлять Диаман без кар’ан — неразумно. Раэхнаарр ощущал это с каждой звонко обрывающейся нитью, связывающей его с гарнизоном. Затишье не продлится долго, а посланная за стены разведка уже не раз доложила: мир зыбок. Это ли не знак, что не пройдет и оборота Лотеа, как вокруг Диамана ляжет провал не меньший, чем у границ Чи?

Но арон зовет кровь и кровь не может не отозваться. Вступая под высокие своды Айз’к Со, Раэхнаарр позволил задержаться на поверхности только одной мысли — между Айз’к Со и Диаманом стало на один переход меньше. Теперь их было столько же, сколько до Денхерим. Серо-зеленая пелена надежно скрыла в глубине образ черно-белой мозаики и переплетающихся призрачных нитей. Диаман продержится пару оборотов Фир и без кар’ан, но что случится за это время внутри его стен?

Узкие коридоры Айз’к Со дробились и танцевали перед глазами, не оставляя шанса ни выбрать путь, ни даже отследить примерное направление. Раэхнаарр не мешал им: позволил зыбким потокам энергии течь через кровь и плоть, надежно пряча за пестрым многоцветьем все лишние мысли, успокаивать взбудораженные токи. Танцующему виднее, когда и как его следует привести. Раэхнаарр не слишком задумывался, как с этим обстоит дело у других Источников, но Танцующий всегда делал то, что ему вздумается. Не самый сильный из Источников Исайн’Чол, но верткий настолько, что за все века не нашлось руки, способной обуздать его целиком. Лишь цепляться за кромки острых граней над самой бездной. Но все же общее направление оставалось неизменным — Танцующий вел его к самым вершинам Айз’к Со, острым шпилям, царапающим небеса. К пряному запаху крови и сухим росчеркам молний.

— О’даэ.

В любом уголке Исайн’Чол Коадай Кэль должен был зваться о’хаэ — владыкой, но корона всегда оставалась за стенами Айз’к Со. У собственного сердца знамя становилось клинком — ни больше, ни меньше.

— Ты не торопился, — фигура Коадая размывалась и терялась между высоких черных зубцов, растворялась в пении молний, но ощущение вращающихся кровавых клинков вокруг были слишком отчетливым. Коадай всегда был опаснее любого испробовавшего крови Эшсар. — Северный Круг пробудился?

— Нет, — любая весть давно обогнала бы Раэхнаарра, но голос Танцующего звучал слишком спокойно для сражающегося с другим Источником. Теперь его крыло доставало почти до самого Диамана, еще немного, и искры столкнуться с чернотой зеркал Денхерим.

— Он ждет. Касается, отслеживая новые границы. Но будет ли ждать достаточно долго? — кровяная взвесь закручивалась в спираль, тянулась, сплетаясь жесткими неподвижными узлами. Сеть, каждое колебание которой мгновенно отзовется эхом.

— Зачем? — он сам бы не стал выжидать. Каким бы зыбким и неустойчивым ни казался мир — не Северному кругу бояться пустот, а любые лишние крупицы устойчивости сыграют на другую сторону доски.

— Если только Фор’шар не лишился большего, чем Леконт и Евгэр, — Коадай говорил, но слова его звучали дымом по камню — слишком хорошее предположение, чтобы ему довериться. Вести с западных земель еще не достигли Диамана, но и того, что сила Элехе оставила гарнизон, отдалившись куда-то на северо-запад, достаточно, чтобы подозревать худшее. Ни один из ритмов не звучал так, как должен. Но все же именно север мог обрести преимущество.

— Чи, Диаман или Т’зих’зир? — все три гарнизона были ближайшими к границе Северного круга и любой мог принять удар на себя.

— Т’зих’зир больше не касается края, — Коадай чуть шевельнул пальцами, и напитавшая воздух пыль закружилась, складываясь в тонкие линии и точки. — Чи почти коснулся Круга, за ним — Элехе. Должны быть там. Айз’к Со. Чуть ближе к Кругу — Диаман. За ним остался только Денхерим.

Раэхнаарр рассматривал карту, привыкая к новым границам и ощущениям — мир будто сузился и расширился одновременно, причудливо исказившись у самого края. И Диаман, и Чи — оба гарнизона казались отличной целью, но он… о, он бы непременно попробовал пройти под искажениями Денхерим. Если дорог Альяд для этого не хватит, у Глассиар достанет пустоты не заблудиться в них. Оставлять сейчас Диаман без кар’ан — безумие.

— Мое место не здесь, — инстинкт звал назад, к дразнящим восприятие уязвимостям и опасным кромкам намеченных ударов. Без силы Элехе у Диамана было мало шансов устоять перед Северным Кругом, но тем желаннее было попробовать. Удержаться на самом краю бездны.

— Если я еще могу доверять своей крови. — Тяжелое душное эхо они почувствовали одновременно. Коадай — сквозь раскалившийся зубец короны и мгновенно набухшую вокруг него дорожку черной крови. Раэхнаарр — через вывернувшее кости наизнанку эхо, потянувшее вдаль и почти мгновенно отсеченное волной призрачных искорок. — Гниль просачивается все дальше, но восток должен устоять.

Коадай не говорил больше ничего, но тонкие пылевые линии еще висели в воздухе. Трайд почти соприкоснулся с Денхерим, до Краэтт и Айз’к Со — не больше четырех переходов. Если позволить искажению распространиться дальше…

— Не так, — Раэхнаарр отступил к самому краю площадки, каждой каплей крови ощущая, что последует за его словами. Пока жива кровь Денхерим и связана настолько прочными клятвами — отсечь Источник невозможно. Но стоит ли одна кровь опасности для всех? Они оба знали ответ.

Кровавая плеть рассекла пустоту. Коадай медленно сжал кулак, ощущая, как крошатся в пыль стальные сегменты перчатки. Разрывать связки ди’гайдар — не принято, но он надеялся, что расстояние между Чи и Диаманом окажется достаточным. И все же недооценил упрямство собственной крови. Серо-зеленая поземка растворилась в ворохе разноцветных искр, за которыми Коадай отчетливо различал смех. Ни один манш’рин не давал Источнику столько воли, но другого способа хоть как-то совладать с Танцующим просто не существовало. Иногда Коадай думал, что Танцующий по-прежнему считает, что принадлежит Велимиру Кэль и никому больше. Впрочем, в его руках хватало и иных нитей. Коадай резко дернул плотную серебряную нить, отыскивая Шиогайна. У его Тени будет новая цель.

* * *

Настигшее Раэхнаарра даже в Айз’к Со искажение погасло слишком быстро и резко. Настолько, что впору было подозревать худшее, если бы не едва слышный звон до предела натянутых нитей черно-белой мозаики. Он шел по нему сквозь подземные переходы: из Айз’к Со всегда был прямой выход к Диаману, пусть и прорваться сквозь него оказалось сейчас совсем не просто.

После яростного буйства Танцующего, в котором с легкостью растворились и кровавые лезвия, и серо-зеленая пыль, Диаман казался… излишне тихим. Пение искр практически стихло, а стылая гниль Денхерима вновь отдалилась и казалась практически заснувшей. Раэхнаарр осторожно скользнул между серебристо-призрачными занавесями, стараясь не потревожить невесомые плетения чужой-своей силы, и наткнулся на пустоту. Приведшие его сюда искорки силы и черно-белые всполохи кружились вокруг древней доски, расчерченной золотыми и серебряными клетками. Раэхнаарр подошел ближе: ло’дас никогда не казался ему хоть чем-нибудь привлекательным, но даже так он отчетливо видел — позиция золотых, окруженных с двух сторон Пронзенным и Возносящимся драконами, выглядела чрезвычайно неустойчивой. Если только за окутывающими доску росчерками энергий не скрывался совсем другой расклад. Но он точно помнил — именно в этом наборе фигурок было ровно семнадцать и все они находились на доске.

Начавшийся на поле ло’дас бой продолжился на узком гребне крепостной стены. Зыбко-прозрачные иллюзии вихрились и танцевали вокруг неподвижно застывшего Кацата, и рассыпались, наткнувшись на едва уловимые движения нагинаты.

— Еще раз, — сделать из ашали гайтари — невозможно, и пусть в последние циклы Раэхнаарру довелось видеть слишком много невозможного, но… Медленно. Тех тактов, что требовались Фейрадхаан, чтобы ускользнуть от такого неспешного движения нагинаты, ему хватило бы, чтобы выиграть бой. Позиция золотых на доске теперь казалась почти удачной.

Вокруг взметнулась тонкая взвесь паутинки, демонстрируя, что тени стены больше не являются хоть сколько-то весомым укрытием, край причудливо изогнулся, безмолвно приглашая забраться повыше.

— Зачем? — мозаика вокруг дрогнула, сменяя одну картину на другую — густой черный камень на разряженный северный воздух. Раэхнаарр едва удержался, чтобы не коснуться: не оплести острую черно-белую кромку ускользающей посеребряной зеленью. Невозможное, ставшее привычным последние циклы.

— Чтобы не ждать, — обезличенно-сухие слова еще звучали, но быстрое движение застывающей коконом силы, прошедшее пульсацией сквозь связывающие их нити, звучало иначе. Мозаика щетинилась и пахла настороженностью. Нет способа узнать дейм лучше, чем скрестить клинки. Но сегменты мозаики так и не выстроились определенным узором. Призрачные вуали ускользнули из хватки. Раэхнаарр ответил успокаивающе кружащейся зеленью: здесь и сейчас атаки следовало ждать совсем с другой стороны. На загадки останется время.

Мозаика рассыпалась беззвучным смехом. Застыла на бесконечно долгий такт и схлынула, оставив после себя задранный в шпиль угол стены.

— Скоро, — голос звучал эхом его собственных мыслей. Раэхнаарр не знал, каков мир сквозь призрачные паутинки, но слишком ясно ощущал разлитое вокруг дрожащее предвкушение: гарнизон не получил ни одного сигнала, но готовился к бою так, будто тот прозвучал еще фир назад.

— Искажение, — разум возвращался к нему раз за разом, будто замкнутый в петлю Элехе. Резкое ощущение напряжение всех нитей, внезапно скрывшееся за пустотой.

— Денхерим ищет, — Фейрадхаан не шевелилась. Если бы не общие нити Источника — Раэхнаарр бы и не ощущал, как все ее существо тянется разом вперед и в стороны, размываясь в невероятно долгую дымку. Достаточно ли ее, чтобы охватить весь Диаман?

— Он не найдет, — зелень поднималась стеной. Сила Айз’к Со все плотнее подходила к Диаману, и совсем скоро ее может хватить, чтобы отогнать подальше зеркальную гладь. Прямо под алчное дрожание Трайд.

— Сложно. И недостаточно, — дымка свернулась в тугой клубок, приблизилась, вжимаясь в стены и прокладывая сквозь них зыбкие трещины, а потом разом растворилась, будто отсеченная лезвием.

— Ты не скажешь об этом.

Нет угрозы большей, чем угроза Источникам. Раэхнаарр не сомневался в выборе Кацата. Но так же он знал, что изберет сам.

Между Диаманом и Чи — семь переходов и тридцать восемь циклов. Достаточно, чтобы едва успевшие вспыхнуть серебряные нити истончились до призрачной невесомой дымки. Но когда сознание разрывает в клочья противоречие между зовом Источника и волей манш’рин, нити оказываются необходимы. Серебро и зелень прокладывают новые дорожки сквозь черно-белую мозаику и ослаблять хватку больше не собираются.

Смотреть чужими глазами — часть искусства ашали, пройти сквозь сущность невесомой дымкой, будто росу, собирая мысли и неясные всполохи восприятия. Вероятно, той, что теперь звалась Фейрадхаан, не стоило пользоваться не принадлежащим. Но она не собиралась упускать и грана преимущества и закрывать глаза, когда так настойчиво предлагали взглянуть. Касание делает уязвимым. Позволяя заглянуть слишком глубоко под маски. Фейрадхаан не встречала еще никого, кто сплел бы открытость с яростной угрозой.

— Есть слова весомее моих.

Считалось, что ашали нет дела до происходящего между гайтари. Но Виснера всегда смотрела пристально, боясь упустить и самую невесомую из быстро меняющихся пульсаций. Та она, что еще была Яшамайн, училась смотреть так же внимательно. Кольцо вокруг Денхерима казалось достаточно плотным: Трайд, Айз’к Со, Глассиар — ни один манш’рин не допустит распространения искажения. И ни один манш’рин не будет слушать никого, кроме другого манш’рин. Или тихгэар.

— Есть ли смысл играть не всеми фигурами?

Зелень струилась вниз, проскальзывала между плотными камнями Диамана, стягивая их неподвижностью. Фейрадхаан не почувствовала касания, но плотнее свернула щиты — вопрос слишком близко подошел к ее собственным мыслям.

— Смысл играть есть всегда, но не каждую партию можно выиграть. Кому-то достаточно преимущества, — призрачная дымка на долю такта окрасилась золотистым, но оно тут же потонуло в общем мареве. Отыскать противника, осознающего всю прелесть долгих комбинаций, череды маленьких преимуществ и поражений перед окончательным триумфом… непросто. Дейм слишком часто не доставало терпения.

— Но не тебе, — зелень дразняще взвилась вокруг, застывая серебром и рассыпаясь костяной взвесью. Ей отзывалась сила — та, что наполняла сейчас все ее существо, даруя недоступное ранее осознание цельности. Достаточно ли этого, чтобы шагнуть дальше? За ход после обретенного преимущества?

— Ты знаешь, как выиграть ту партию?

Перед глазами мерцали золотые и серебряные клетки. Огромная доска, на которой место нашлось всего семнадцати фигурам и двум игрокам. Все, что осталось от невероятно старого набора, так странно отдающегося в пальцах безучастной пустотой. Захват всего поля подразумевал захват девятнадцати точек. Выигрышной оставалась только одна комбинация:

— Шо’ян, — подчинить все семнадцать фигур и расставить их так, чтобы у противника не осталось иного выбора, кроме как занять выбранную для него клетку. Абсолютное превосходство, но… — Никто не выигрывал в ло’дас, выставив шо’ян.

Ощущение зелени растворилось. Фейрадхаан стерла его из своего сознания, вымарывая весь мир, кроме быстрой смены цветов на доске. Неосмотрительно выдвинувшаяся вперед фигурка Возносящегося Дракона попала под двойной удар Колесницы и Рыцаря-с-мечом. На другой линии застыли в безмолвном противоборстве Пронзенный Дракон и Всадник-со-знаменем.

— Я буду первой, — на мысленной доске фигурка Крадущей застыла четко между двумя линиями.

Месяц Наугха, 529 г.п. Коадая, границы Северного круга

Раз, два, три, четыре, пять… Маленькие камушки падали в бездонный провал и возвращались обратно в ладонь. Раз за разом, бесконечное множество кругов, пока Исилар Альяд выжидал, прислушиваясь к малейшим изменениям в окружающем его пространстве. Вот далеко на западе поехал вниз большой пласт реальности, раскалывая обманчиво застывшую неподвижность, и тут же пролом наполнился колкой вьюгой и серебряными льдинками, формирующимися в гротескные силуэты. Пространство вновь пошло рябью и застыло намертво до звенящего хруста серого пепла. Совсем рядом пахнуло льдом, и быстрые каверны устремились вперед, вгрызаясь в наспех стянутый камень. Исилар подкинул камешек на ладони, и он растворился, осыпаясь вниз легчайшей пылью. Чи или Диаман? Три камешка с отчетливым стуком упали на мерзлую землю, когда узкая тропа под сапогами соткалась в острую кромку стрелы. Альяд не к лицу следовать проторенными тропами.

Тень поднялась штормовой волной, растеклась, вызванивая и прислушиваясь к каждому уголку, и отступила, стекаясь чернильными каплями в широкий плащ Шиогайна Трайд. Поверхность под ногами вздыбилась, раскалываясь гранитной крошкой, и тут же сошлась заново, наспех стянутая серо-зелеными швами. Шиогайн отступил назад, скрываясь в густой тени, и вынырнул несколькими уровнями выше. Он не рассчитывал застать Диаман сражающимся, но внизу волнообразно расходились глубокие каверны, жадно поглощающие укрепления и башни, которые тут же вырывались из них, застывая ускользнувшим мгновением, и проваливались снова, расходясь зыбкой пылью и рябью. Без силы Элехе оборона Диамана прогибалась.

По самой границе восприятия скользнула азартная искра чужой силы. Шиогайн тут же обернулся, во все стороны расплескивая тяжелые жгуты теней, и устремился вниз — к твердым поверхностям и переплетению камней и переходов. Сражения в воздухе — не для мастеров тени. Гребень стены разрезал узкий провал, в который Шиогайн мгновенно направил соткавшееся из теней копье. Длинный наконечник еще не успел полностью скрыться в нем, как Шиогайн крутанул рукоять, блокируя удар широкого короткого клинка. Поворот. Он отклонился назад, пропуская второй клинок над собой. Лезвие застыло в ладони от края серебряной маски. Внизу, между осколками камней, его тень самым краешком задела другую. Достаточно для любого, кто имел право зваться Трайд. Чужая сила хлынула в него, как поток в распахнутую каверну. Шиогайн чувствовал сопротивление чужого Источника, крутящиеся нити, судорожно пытавшиеся ускользнуть из его хватки в такую привычную и надежную пустоту, но со всех сторон лишь поднималась глухая мощь Трайд. Шиогайн сжал кулак, ощущая, как вместе с ним сжимаются потоки, разрывая в клочья чужую оболочку, пропитываясь насквозь такой остро-желанной силой. Два такта — и он шагнул вперед, выдергивая копье из схлопнувшейся каверны. За спиной рассыпалось прахом от удара о камни тело того, кто недавно звался Глассиар.

Давящая мощь теней развернулась плащом за спиной, накрывая все вокруг, высвечивая и выворачивая наизнанку ярко-живое пространство, заполняли ловушками раскрывшиеся каверны, заставляя их создателей выбирать… более очевидные пути. Шиогайн не планировал сражаться за Диаман, но… была ли цель более приоритетной? Его разум раскрылся, устремляясь вдаль по гулко натянутой серебряной нити. Приказ о’хаэ должен быть исполнен, но стоит ли он прорыва границы?

Высокая башня Чи зашаталась, пошла рябью и брызнула во все стороны осколками, осыпаясь невесомой пылью к носкам сапог. Коадай хлестнул наотмашь, рассекая лезвием короткой косы подобравшегося слишком близко ледяного призрака. Хорошо, что он своими глазами решил взглянуть на то, что происходит у Элехе. Прорыв у Чи оказался слишком быстрым и мощным, а Леконт — слишком занятыми происходящим у восточной границы. Трещали серо-зеленые скрепы, сдерживающие гарнизон. Коадай не пытался удерживать их или создавать заново — он неукротимо прокладывал звеняющую кровавой сталью дорогу к ясно ощутимому источнику искажения. Нет смысла рубить руки, если можно вырвать сердце.

Стены гарнизона расползались и рушились вокруг, но никто не пытался приблизиться к нему — все рискнувшие уже украсили собой распустившийся за спиной веер кровавых лезвий, обратились звеньями все удлиняющейся цепи. Близко. Рассыпающаяся осколками колкая метель разом придвинулась, заполняя все пространство вокруг, беззвучно направляя и искажая каждый шаг. Так просто? Коадай улыбнулся и направил жадно взвывшую цепь вперед, туда, где слишком явственно ощущал живой пульс крови. Сердца ледяных призраков не бились, и его лезвия не желали ни грана того, что было ими. Кровавая взвесь закружилась спиралями и острыми лентами, рассекая все, мешающее сделать еще один шаг. Коадай дернул цепь на себя, притягивая ближе пойманную ею добычу.

Звон донесся издалека. Раздвоил восприятие, позволяя видеть холодную призрачную пустоту, пронзенную метелью, и растекающейся холод тени, мир, выцветающий под голодной поступью Трайд. Диаман едва держал оборону. Коадай прочувствовал это через обозначенные тенью пустоты, редкие искры, к которым так жадно тянулась тень. Движение цепи замедлилось на долгий такт. Граница должна устоять. Остальное — вторично. В ладонь скользнуло идеально чистое лезвие косы. Коадай резко оборвал связь, снова распыляя вокруг поисковые звенья. Никому не удавалось ускользнуть из его хватки больше одного раза.

Тень вокруг всколыхнулась, ловя далекие осколки чужой ярости и жажды крови. Шиогайн не шевельнулся, только шире распахнул восприятие, втягивая в теневую волну все до единого камни крепости, заполняя и стягивая каверны, поднимая вверх теневые двойники башен и стен. Они стояли здесь достаточно долго, что тени запомнили. В этой или иной реальности — Диаман устоит.

* * *

Попались. Исилар Альяд отдалился, приглушая связи с Источниками Рагальд и Глассиар. У Коадая осталась только одна Длань и никакой возможности отсидеться за стенами Айз’к Со в случае атаки по двум направлениям. Конечно, он мог выбрать Диаман, и это значительно усложнило бы план, но… Исилар был практически уверен, что Коадай выберет Чи. Не после того, что сотворил с Денхерим. Впрочем, обратная вероятность все равно оставалась.

— Жди, — он мимолетно коснулся мыслей Тасайан Глассиар, ощутив в ответ колкое разочарованное нетерпение, и шагнул вперед, пересекая незаметную черту, отделявшую кольцо Денхерим от остальной реальности.

Мир пах здесь иначе. Тяжелое море энергий ворочалось спящим зверем, готовым пробудиться от малейшего касания и обрушить всю свою мощь на неосторожно приблизившегося. Исилар легко скользил между тяжей силы, прокладывал дорогу сквозь сплетения и узлы, ввинчивался поземкой в незаметные щели. Денхерим смыкался вокруг него — слой за слоем, холодный камень и перемешанная костьми и кровью зеркальная крошка.

Исилар полагал, что сердце Денхерим расколото вдребезги, но черное зеркало по-прежнему пронизывало монолитом всю крепость, а вокруг него вращались осколки коридоров, стен и окружающих скал. Зеркало казалось нерушимым. Зеркало шло мелкими болезненными трещинами, сквозь которые вырывались всполохи энергии и тут же гасли. Зеркало щетинилось осколками и снова замирало обманчивой неподвижностью. Его присутствие в вихре энергий все еще осталось незамеченным. Исилар скользнул вперед, коснулся ладонью зеркальной поверхности, ощущая, как мельчайшие осколки жадно впиваются в плоть, а беспорядочное движение вокруг останавливается, тут же обретая направленность и цель. Мощь Денхерим замерла на бесконечно долгий такт и обрушилась обжигающе холодной волной. Исилар ответил разбегающейся вязью дорог, множеством тонких троп-направлений, рассекая волну на едва заметные потоки.

Когда один оборот сменялся другим, Исилар всегда был особенно осторожен. Нестабильность расшатывала связи — открывала возможности, которыми всегда было так соблазнительно воспользоваться. Но об этом было известно не только ему. Много раз он ощущал касание — чужие эфемерные пальцы протягивались вперед, норовя нарушить ровную пульсацию Северного круга, шарили по окружающей его завесе, отыскивая лазейки и бреши в обороне.

Исилар был готов, и только потому удержал Северный круг, когда мир вокруг встал на дыбы и рухнул. Он чувствовал, как нечто растягивает крепы пространства, пытается прорваться сквозь заботливо возведенную вязь дорог и цепочки каверн. Изменяет легкие небесные потоки и с трудом ворочает глубинным камнем. Северный круг стоял монолитом, и Исилар не позволил неведомому отобрать ни крупицы того, что звалось Фор’Шар. Коадаю повезло меньше.

Но все же Северный круг дал трещину, и Исилар не собирался упускать возможность избавиться от нее. Переплетенная вокруг него мозаика дрогнула, отзываясь на прикосновение. Первый зеркальный осколок скользнул в ладонь по проложенной для него дороге. Обнаженный, практически лишенный естественной защиты Источник казался неизмеримо легкой целью.

Обороты назад, когда северная корона еще ковалась в его пальцах, Исилар Альяд приходил к черному зеркалу. Тацарт Денхерим закрыл от него перевалы и не вышел даже к границам земель. «Кровь Денхерим не принадлежит никому», — так он сказал. Кровь Денхерим и впрямь осталась свободна — перестав существовать, а их сила… Исилар добавил еще один поток, отсекая устремившуюся за зеркальной гладью чернильную полосу искажений. Пустота Глассиар за его плечом жадно щелкнула, принимая щедрый дар.

Все больше зеркально-острых всполохов собиралось в ладонях, проникало под кожу, даря новую грань ощущений — зеркально-хрупкий мир, которому достаточно касания, чтобы измениться или исчезнуть навсегда. Поток усилился скачкообразно, навалился со всех сторон, Исилар перехватил его, закручивая и перемещая в себя самого, оборачивая переменчивость движения бесконечным вращением спирали. Среди зеркальных осколков расползалась первая чернильная капля.

Смутное ощущение тревоги кололо расползающейся под ногами дорогой. Зыбкая нереальность накатывала со всех сторон, давила сквозь тяжелые пласты зеркальной силы, которая вдруг перестала быть легкой и хрупкой. Каменные монолиты смыкались темницей, заращивали щели и лазейки. Сквозь них невесомо ложились петли дорог, тягучая сила текла по подставленным желобам, следуя незамысловатому ритму.

Мигнуло.

Чернота накрывала с головой. Ворочалась вокруг неспешным движением, в котором угадывалось искаженное до собственной противоположности мерцание мозаик Денхерима. Зеркало содрогнулось, выплескивая еще больше мутной вязкой черноты. На долю такта в густой поверхности отразился смутный силуэт, вокруг которого таяли звезды. Сацрат улыбнулся, и вся искаженная мощь Денхерима обрела цель.

Вырвавшиеся из хватки Исилара потоки закружились, жаля острыми обломками копейных лезвий, сомкнулись стены, лишая последней возможности маневра, а зеркало разом рассыпалось осколками, раня беспорядочно летящими фрагментами мозаики. Денхерим бушевал, вторя танцующей за его стенами грозе.

Исилар скользнул вниз, прямо в объятия распахнувшейся под ногами каверны, тут же перестроил потоки, выводя узкую дорогу наверх. Пространство вокруг все еще оплетали потоки его силы, он стиснул их, стремясь направить хаотичное движение в сотворенное им русло. Дороги трескались и рвались на части, их обломки тут же складывались в кружащихся призраков, в которых жадно вцеплялись чернильные петли. Снежная круговерть перемещалась с темными осколками мозаики. На целый такт Исилар был уверен — Источник усмирен, одно усилие, и чернота вновь потечет в отмеренные для нее границы. Но зеркало за его спиной вновь взорвалось осколками, чернота прорастала зеркальными друзами кристаллов, мгновенно разрастаясь и превращая в свое подобие все, чего успевала коснуться. Отзываясь на его усилие, Денхерим вновь содрогнулся, меняясь и перестраиваясь, лязгнули, приходя в движение, стены, стирая и растворяя подготовленные дороги. Буйство чистой энергии сметало упорядоченные структуры, рвалось на свободу, резонируя с чем-то далеким, и обрушивалось вниз, растекаясь широкой волной.

Исилар отступил, ощущая, как зеркальная волна раскалывает последние защитные петли, смыкается вокруг жадным объятием, но ей досталась лишь снежная крошка ледяного призрака.

* * *

Что-то не так. Стремительная волна искажений подходила к самым стенам Диамана, накатывалась и отходила, поглощенная давящей мощью Трайд. Снова и снова, бессчетное множество раз. Раэхнаарр уже видел подобное у Чи. Но… что-то было не так. Амплитуда волны не поднималась выше. Единый ровный ритм.

— Что там? — островок зелени и серебра, хрупкий кусочек дозорной башни, возвышался на черно-фиолетовым морем жадной бесцветности. Раэхнаарра удерживало здесь только царапающее чувство неправильности. Серебристые паутинки потянулись вперед, легко минуя каверны и гибкие теневые мухоловки. Где-то внутри мучительно натянулась связывающая его с Танцующим сеть.

— Огоньки танцуют. Сходятся. Расходятся. Гаснут, — Фейрадхаан пересыпала в пальцах мелкие камушки и изредка бросала их вниз, наблюдая, как они растворяются в жадной тени. Бессмысленное занятие. Островок на такт потерял прочность и его встряхнуло.

— Звездочка. За огоньками сияет звезда, и она ни разу не двинулась, — камушки исчезли. Паутинки вокруг натянулись сильнее, но тут же исчезли, растворившись между серым и зеленым. Восприятие обожгло опасностью, но прежде чем зелень успела сомкнуться сталью, ее развеяло в прах далеким чернильным эхом. Волна искажений замедлилась, растворившись в зыбкой призрачной паутине.

Напряжение отпускало, будто кто-то сучил между пальцев цепь, выпуская звено за звеном. Тень все так же расстилалась внизу, намертво сцепившись с пустотой каверн. Достаточно, чтобы не распылять внимание на что-то еще.

— Теперь две звезды, — паутинки снова беспечно кружились вокруг. Раэхнаарр уже не вслушивался в слова. Столько сил, чтобы удержать Длань Императора здесь. Ради чего? Раэхнаарр собирался увидеть это сам.

— И одна из них во сто крат ярче другой… — слова упали в пустоту. Зеленые искры распадались, казавшийся надежным всего такт назад камень таял под ногами. Фейрадхаанн соскользнула с него, прокладывая невесомую дорожку над пустотой. Тень внизу хищно шевельнулась, потянулась жгутами-отростками, но тут же опала, пройдя сквозь пустоту. Любое дрожание энергии казалось иллюзорным.

— Где он? — Кацат тяжело опирался на еще целый участок стены. Тень уже затягивала тающую каверну, но Фейрадхаан казалось — она ощущала в ней гаснущие живые искры.

— Ушел искать сердце этого шторма, — черно-белая мозаика вокруг не дрогнула, серебристые паутинки разочарованно схлопнулись, не уловив ни грана таких желанных эмоций. — Ты пойдешь туда?

— Не прямо сейчас, — мозаика свернулась клубком, стряхивая слишком близко подобравшуюся любопытную тень. Фейрадхаан замерла, всматриваясь в нее. Показалось, или теней вокруг стало… слишком много? Длань Императора прибыла в Диаман уже после начала атаки. Но быстрее, чем вести могли достичь столицы. Было это предвиденьем или изначальная цель отличалась?

— Уходим. Прямо сейчас, — Фейрадхаан лишалась имени дважды и каждый раз оказывалась достаточно живуча, чтобы обрести новое. Терять третье она не собиралась. Серебряные паутинки ощетинились, готовясь встретить сопротивление, но черно-белая мозаика лишь бережно облекла их. Мигнуло.

Тень поднялась выше и разочарованно опала, сливаясь с мельчайшими трещинами между камней.

* * *

Дорога оборвалась, растворилась под ногами сверкающей поземкой. Исилар сорвал и отбросил в сторону белый плащ, по которому еще расползались чернотой зеркальные осколки. Избавиться от их шевеления под кожей было не в пример сложнее. За границей перевала все еще бушевал Денхерим, но сюда, до предгорий, долетали лишь отголоски его ядовитой ярости. Почему Коадай до сих пор не отсек эту… гниль? Дать ей немного воли — и искажение дотянется до Трайд. Исилар замер: его разум отыскал только одну причину подобной… беспечности. Денхерим ждал его. А значит, кто-то должен был убедиться, что безумный Источник свою задачу выполнил. Пространство дрогнуло и исказилось, подсовывая в ладонь витую рукоять клинка. Сейчас.

Исилар не успел толком повернуться, только подставил серебристый метельный клинок под обрушившийся сверху тяжелый вертикальный удар. На долю такта пространство взвихрилось вокруг, закручиваясь спиралью, но по связывающим его с Источником Альяд нитям тут же заструилась гниль Денхерима. Исилар отпрыгнул назад, обрывая потоки. Лишить его силы — не значит победить. Мало кто мог превзойти Исилара Альяд в танце мечей.

Обманчиво хрупкий клинок описал полукруг, заставляя тяжелый меч противника врыться в землю. Ноздри Исилара дрогнули, впитывая запах чужой силы. Кэль. Один? Легкие дороги разворачивались веером, выискивая остальных, но натыкались лишь на пустоту. Смертельная самоуверенность.

Серо-зеленая взвесь ввинтилась в камни под ногами, скрепляя их мертвой неподвижностью застывшего времени. Исилар небрежно шевельнул запястьем, спуская по клинку очередной мощный выпад. Любой, кто сталкивался с северянами в бою, стремился лишить их подвижности пространства, но Исилар Альяд никогда не видел принципиальной разницы между монолитом и бездной под ногами. Он устремился вперед, перехватывая инициативу, заставляя противника вволю потанцевать на острых пиках каменного гребня.

Камень под ногами крошился, норовя расползтись легчайшей поземкой. Исилар чувствовал, как вокруг волнами расходится мягкое дрожание сердца Альяд. Оно рвалось к нему, распадалось множеством хрупких дорог и петель, но дремавшая в крови чернота слишком легко откликалась на зов. Он не мог позволить искажению Денхерим и краем коснуться Альяд. Никто из манш’рин не сражался, отринув собственную сущность. Черный меч высек искры из камней у него под ногами и тут же, не промедлив и такта, обрушился на открывшийся бок. Столкнувшиеся клинки завибрировали тяжело и густо, Исилар отступил на шаг. Где-то на самом краю сознания забрезжило смутное беспокойство.

— Не сейчас, — сила яростно вспыхнула, блеснула янтарными отсветами в глазах. Он не позволит Тасайан помочь себе. Серебристый меч метнулся вперед, поднимая волну поземки, взрывая заботливо скованные неподвижностью камни. Полшага вперед, отсекая устремившиеся в открытый канал осколки Денхерим. Зелень под ногами рассыпалась пылью.

Что-то не так. С каждым соприкосновением клинков чувство неправильности становилось отчетливее. Раэхнаарр видел, как от шагов противника дрожат наспех брошенные им скрепы. Сорвать их — усилие меньшее, чем вдох. Но скрепы стояли. Чего он ждет? Каждый выигранный шаг лишь обострял обжигающе-ледяное чувство опасности, вызванивал и выхолащивал каждую клетку, пока он сам не стал боем до последней искорки силы. Скрепы взорвались, а с ними мир раскололся на тысячу невидимых троп, с каждой из которых падал зеркально-снежный клинок. Раэхнаарр застыл серо-зеленой неподвижностью, рассыпался пылью, вбирая и выбирая разом все исходы. Черненая сталь, гравированная драконом, столкнулась с рассыпающим снежинки серебром. У самой рукояти, пойманной дополнительными лезвиями, сияла Путеводная звезда Альяд. Сквозь пробитый наплечник с шипением поднимались вверх горячие капли крови.

Мир под ногами вздрогнул. Узкая каверна разорвала каменный гребень, разнося противников в стороны. Лязгнули, расцепляясь, мечи. Раэхнаарр отпрыгнул назад, еще и еще раз, спасаясь от преследующей его пустоты. Камни обращались пылью быстрее, чем он успевал создать из них хоть сколько-нибудь надежную опору.

Мигнуло.

Серо-зеленые искры кружились, силясь обрести хотя бы подобие формы и целостности, но пустота вокруг них лишь сжималась сильнее, дразнила холодом и безоглядностью. Хватило бы и призрачной опоры. Искры вспыхнули ярче, ловя смутный образ — нечто, отличное от пустоты — и рванулись вверх, цепко оплетая невесомо призрачные паутинки.

Раэхнаарр Кэль дернулся в сторону, ведомый навалившимся чувством опасности, собирая как можно крепче разрозненные осколки собственной сущности. Они возвращались, принося с собой клубки ощущений: рваную боль там, где по телу прошлись холодные когти жадных пустот Глассиар, ревущее опасностью ощущение чужой силы, к которой он так неосмотрительно подобрался, успокаивающую прохладу серебряных паутинок связей, такт за тактом, поднимающим его на поверхность, пряный запах собственной крови и ледяную безмятежность денхеримских зеркал, смыкающихся над головой.

Наконечники зеркальных копий сыпались вниз стеклянной крошкой. Черно-белая мозаика подрагивала, прорываясь сквозь удерживающие ее серо-зеленые скрепы, расходилась трескучим полотном и поднималась вверх голодной тягой денхеримских отражений. Денхерим звал кровь и кровь пела ему в ответ.

— Вон! — слово отзвучало шорохом летящих вперед копий. Им навстречу раскрывались каверны, но копья ткались заново, летели, сталкиваясь с вихрем двухклинкового копья.

— Не остановишься сейчас — искажение поглотит тебя, — Альяд стоял у самого края каверны, держа на отлете руку. Сквозь кожу и рассеченный доспех наливались чернотой осколки зеркал. В шаге от него за левым плечом замерла ледяной статуей Тасайан Глассиар.

Мозаика всколыхнулась, волна поднялась выше, схлопывая каверны и меняя каждый сегмент пространства вокруг. Снова и снова, до бесконечной болезненной дрожи каждой нити. Нет силы, способной совладать с подобной мощью, но чтобы задать направление, хватит и малого.

— Безумие Кэль заразно, — Альяд втянул в себя воздух, пристально взглядываясь куда-то на восток. — Идем, пока оно не захлестнуло и нас.

Пространство вспыхнуло, распадаясь на части сияющими петлями дорог, взметнулась снежная крошка, стирая чужое присутствие.

Кацат Денхерим покачнулся. Черно-белая мозаика схлопнулась, рассыпалась осколками и тягучей черной кровью.

— Коадай Кэль будет здесь через такт оборота, — призрачные паутинки Фейрадхаан обрели плотность, надвинулись, разом покрывая собой все вокруг, сомкнулись над головой, давя и отсекая тягучую волну искажений. — Шторму Денхерима хватит ярости, чтобы замести следы.

Раэхнаарр Кэль медленно кивнул. Серое и зеленое вновь оплетало черно-белые сегменты, но на этот раз поверх них щедро ложилась серебряная паутина. Возможно, они и впрямь сумеют обогнать бурю.

Земля пахла дождем. Холодные капли сочились по едва заметным бороздкам в стенах, падали на сухую растрескавшуюся землю, прокладывали себе путь глубже и глубже. Слишком много движения для тягучего безвременья Леконт. Пальцы Эстебель Леконт врезались в землю вслед за каплями, но не могли проникнуть настолько же глубоко. Эстебель дышала — черные клоки сажи срывались в такт беспорядочному биению сердца, стремились в глубину, пробивались сквозь слои и пласты мертвой земли, бессильно гасли в ней. Выдох сменялся вдохом, и Эстебель начинала заново.

Где-то там, в самой глубине, под глухотой и слепотой непривычно крепких пластов земли и камня, под чужими погасшими искрами, билось ее сердце. Сбивалось с ритма, обреченно и тоскливо звало, негодовало, разрывая густо-зелеными всполохами непривычную пустоту, и замолкало, чтобы спустя такт снова зайтись глухим надсадным звоном. Сердце Леконт всегда было монолитом, застывшим в едином, растянувшемся в вечность такте. Сейчас этого такта не существовало — разделенный пустотой, он дрожал, неспособный ни восстановиться, ни смениться следующим.

Капель усилилась, сменяясь дождем, которого эта земля не знала обороты и обороты. Ледяные капли прибивали к земле плотную ткань, скатывались по ней, плутали и терялись в складках черных одежд Эстебель. Вокруг танцевали тревожные густо-зеленые огоньки, приближались, почти касались и снова устремлялись в стороны. Тянулись к единственному оставшемуся у них монолиту в рассыпавшемся в Перелом безвременье. Эстебель не гнала их, позволяя цепляться за черные складки, но разум ее слышал только один зов. Устремлялся к нему снова и снова, пытаясь сшить воедино разорванное полотно. Нити бессильно опадали. Вместо них текли густые черные капли, шептали и скользили, воскрешая в памяти то, что всего несколько фир назад было монолитом. Гасли в пустой и жесткой земле, пропитанной чужим запахом. Текли снова, нащупывая и прокладывая путь. Пока сама Эстебель не ощутила себя монолитом — первой каменной нитью, протянувшейся сквозь беззвучную пустошь. Зелень коснулась ее пальцев, впилась с обреченной отчаянностью — не отпустить — и застыла невесомой бережностью — не дать исчезнуть. Эстебель закрыла глаза. Теперь у нее в руках было все безвременье вечности.

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, окрестности гарнизона Фла

По черной гладкой коже перчатки расползалось влажное пятно. Ахисар Вельде чутко принюхался, потянулся вперед и быстро слизнул холодную безвкусную каплю. Очевидной опасности не было. Ахисар медленно вытянул руку и отдернул ее быстрее, чем очередная капля оставила свой след. Капель становилось все больше, они дробно стучали по сухой земле, чертили дорожки по отвесному камню стен. Чтобы избегнуть их каждый такт требовалось чуточку больше усилий.

— Бессмысленно, — голос ворвался в шелест капели.

— Ты пришла, — Ахисар замер на долю такта и тут же истончился, ловко проскальзывая между каплями воды так, чтобы ни одна не коснулась и краем. Индигарда Феримед избрала убежищем рухнувший кусок башни и теперь настороженно следила за каждой слишком близко подобравшейся каплей.

— Они не опасны, — Ахисар повернулся спиной к назойливому шелесту.

— Ты позвал меня, чтобы показать небесную воду? — темно-фиолетовые, как самые густые закатные тени, глаза Индигарды вбирали в себя каждое движение, а тени неспешно кружились вокруг нее, скрадывая силуэт, который и сам был тенью. Тени никогда не хватит сил, чтобы коснуться его, а его касание не дотянется до Индигарды. Даже если он разрушит ее тень. Достаточно гарантий, чтобы сыпать словами и играть с дождем.

— Недостаточно?

Тонкие жгуты теней расходились от камней, цеплялись за травинки, текли дальше. Феримед или их тени — разница была слишком несущественна, чтобы Индигарда не почувствовала. Чужой, слишком густой воздух, сквозь который даже тень прокладывала путь слишком медленно. Белесые полосы, скрадывающие привычное ощущение высоты. Летящая вниз вода. Башня, которую до сих пор не подняли Евгэр.

— Какое из Сердец ты чувствуешь здесь? — чернильная взвесь слилась густым плащом, смещая и их, и башню в холодный поток теней.

— Пустоту, — голос Индигарды звучал далеком эхом, так созвучным ему, что впору было смешать их тени. — Что сказала Эстебель?

— Леконт молчат, — тень запоминала и отражала все, что видела когда-либо, но новые оттиски стирали старые, пока те не исчезали совсем. Хранители серо-зеленых искр были иными. Безвременье помнило все, а та, что прокладывала самые первые оттиски — и того больше. Возможно, поэтому всего, что видели они, оказалось недостаточно, чтобы безвременье заговорило. Но у памяти были и другие пути.

— Коэнт? — тени взметнулись и закружились быстрее. Сердце Вельд всегда билось у самой кромки воды, скрываясь в волнах и растворяясь в прибрежном песке. Он был далеко, когда вокруг Вельда оказалось слишком много песка. Но Вельд чувствовал — и его сердце билось вместе с ним. Достаточно, чтобы не приближаться к Коэнт даже тенью.

— Мы позовем Эстебель еще раз. Возможно, два голоса будут слышны отчетливей.

— Ты был там? — тень почти истаяла, но возникла вновь, приняся с собой едва слышный шепот вопроса. Едва уловимая рябь, которую Ахисар не заметил бы, если не был Вельде. Но ускользнуть от взора Вельд так же сложно, как заметить их самих.

— Да, — «там» сейчас существовало только одно, пусть Ахисар и не думал, что Индигарда решится спросить. Стен Денхерим рискнули коснуться многие, но только Ахисар сам пришел со своей кровью, и только он сумел выскользнуть из удушающего объятия.

— Как получилось, что рука манш’рин не удержала сердце?

Не было теней гуще тех, что избирали для себя Вельде, но разум Индигарды блуждал дальше, чем Ахисар мог угадать.

— Мозаика сбилась. Всего один такт.

Мир из тени выглядит иначе. Коснуться его, не коснувшись самой тени, способны немногие. Не было ничего странного в том, что пронзившая тени Вельде мозаика Денхерим сбилась с такта. Если бы в тот же такт ее не рассекла стрела Ан’Ашар. Если бы мозаика не казалась эхом самой себя. Никто из манш’рин не рискнет покинуть Источник, когда сам мир меняет свой пульс. И никто, кроме манш’рин, не знает, как звучит эхо короны, касающейся Источника.

— Один такт.

Шелест небесной воды больше не нарушал тишину. Индигарда чувствовала ее холодным скольжением тени вокруг, медленным движением Фира над Фла, за которым следовала Лотеа, далеким касанием Астар, что едва цеплялся за высокие шпили Ча Феримед, отражался от острых клыков Ца и падал в глубокий провал, где билось сердце Феримед. Пока не замерло в руках Раугаяна Феримед. Всего на такт. Индигарда потянулась к нему, с головой окунаясь в чернильно-фиолетовые воды, наполняя и наполняясь ими до самого предела. Расколотое сердце Феримед цеплялось когтями и клыками за побережье, вздымалось вверх, билось отчаянно и зло и не собиралось замолкать ни на такт.

— Сколько тактов было у Леодаса Эшсар? — вокруг вновь была лишь упавшая башня и далекие тени Фла. Но Индигарда не сомневалась — ее голос достиг достаточно теней, чтобы Ахисар ее услышал.

* * *

Тяжелое лезвие косы довершило разворот. Шаг. Каблук впечатался в энергетический кристалл, превращая его в крошево. Тело под ним конвульсионно дернулось и затихло. Пахло слишком горячим металлом и грозовыми разрядами.

— Не надоело? — Виснера не приближалась. Стояла у самой кромки низко гудящего щита, а вокруг нее танцевало несколько комков перекрученного металла, то и дело испускающих узкие раскаленные лучи. Коса проворно дернулась на звук, лезвие с шипением врезалось в щит. Винкорф Коэнт замер, склонив голову к плечу и жадно вдохнул запах плавящегося металла. Стражи Виснеры выстроились правильным многоугольником, синхронно плюнули зарядами, заставив его отпрыгнуть в сторону.

— Мешают, — вокруг Винкорфа закружилась медная пыль. Она поднималась, танцевала, оседала на надоедливых игрушках Сотворящей, пока они не замолкли одна за другой. Вокруг пролилось достаточно крови, чтобы создать бурю. — Велемир не хотел вас, — коса снова двинулась, намечая новый оборот.

— Но не нашел ничего лучше, — щит погас, погребенный пылью. Виснера щелкнула по замершему у самого ее носа лезвию косы. — Я скажу Стражам Крови, что ты не настроен говорить с ними. Но все же подумай о том, что Коэнт — это не только ты.

— Коэнт — это то, что я захочу, — сообщил Винкорф пустоте. Одно касание — коса с тихим щелчком сложилась и вернулась в заспинное крепление. Но в чем-то Альсе’Схолах была права. Сотворящая и ее голоса оказывались правы много чаще, чем это нравилось Винкорфу.

— Я иду искать, — медная пыль взметнулась вокруг зыбким туманом, разлеталась, даря шепотки и отголоски. Его кровь не успела сбежать достаточно далеко. Но ее остаткам удалось неплохо спрятаться.

У нас есть собственные глаза. Так когда-то сказал Велимир. Его слова рассыпали искры, пели и будили в сухой медной крови нечто давно забытое и спящее. За Велимиром нельзя было не следовать. Винкорф помнил — острое сожаление, когда ему не хватило всего одного шага для высоты. Но позже, сжимая в руках осыпающееся пеплом огненное сердце Коэнты, он знал — так правильно. В те высоты безнаказанно мог подняться только Велимир. Но кто-то должен был встретить его внизу.

Винкорф помнил, как небо опустело. Как владевшему миром с высоты полета стало тесно под созданной им Завесой. А те, кто пытался примерить его крылья, не заслуживали и взмаха косы. Когда Винкорф закрывал глаза — он верил, что когда-нибудь под этим небом снова будет довольно места для полетов.

Реальность… разочаровывала. Винкорф спустился к самой прибрежной кромке, смешивая морскую соль с собственной кровью, вслушиваясь в далекий шелест. Не сдерживаемое больше дыхание разносилось над водяной гладью, но небо оставалось все таким же пустынным.

Падение скреп отозвалось гулом в костях. Достаточным, чтобы открыть глаза и разметать окутывающую его медную пыль. Винкорф позвал Коэнту и не заметил, как вырвал Огненное сердце из чьей-то слабой хватки. Как не заметил того, что кто-то посмел сдержать его шаг. Коса пела, отмахиваясь от мечущихся вокруг пылинок. Скрипела, вгрызаясь в тяжелый металл тех, кто звал себя Стражами Крови. Остановилась, увязнув в леденящих светлячках Виснеры.

Винкорф остановился у входа в пещеры. Он помнил — острова соединялись через них с башней на берегу. Смещение скреп разорвало туннель, но не повредило всей сети пронизывающих остров пещер. И где-то там, в глубине, прятался отголосок его крови. Но было что-то еще. Медная пыль кружилась вокруг, стелилась поземкой под ноги, и Винкорф тек за ней, все отчетливее различая тихий перезвон — такой знакомый и незнакомый одновременно. Он почувствовал — когда медная волна густым эхом пронеслась от Огненного сердца до самых песков, а коснувшиеся ее пылинки погасли, от границ во все стороны прыснули огоньки. Множество тех, кто случайно оказался поблизости и теперь спешил оказаться как можно дальше от разворачивающегося шторма. Будто успели ощутить нечто подобное совсем недавно. И тем страннее сейчас было ощутить присутствие чего-то, что не было порождением Огненного сердца. Он замер, выбирая направление. Отголосок, ничтожная пылинка, едва мерцал, задыхаясь, но так и не решаясь коснуться ни одной из медных нитей. Выдать свое существование. Винкорф потянулся к нему, окутывая медной пылью, безжалостно наполняя силой едва протянувшиеся нити. Дыши. Сколько бы поколений их не разделяло — это все еще кровь его крови. Пылинка прижалась к нему, кутаясь в тяжелые взвеси силы. Следовало отыскать остальные, пока не стало слишком поздно. Чем моложе кровь — тем меньше она просуществует, не касаясь Источника. Но прикоснуться — всегда означает выдать себя тому, кто держит в кулаке нити.

* * *

Между Диаманом и Коэнт было достаточно переходов, а в землях юга не стоило появляться никому из них. Хорошие основания, чтобы считать острова Н’Хилт подходящим убежищем. Фейрадхаан считала так, даже когда вокруг них танцевала кровавая буря. Пока сквозь медное пение крови не ощутила нечто иное. Едва ощутимая рябь танцевала на озерной глади. Слабое эхо, но его оказалось достаточно, чтобы разом свернуть все паутинки, истончив собственное присутствие до слабейшей из искр. Только-только восстановленные нити дрожали об обжигающих обрывов-воспоминаний. Один такт — и ее накрыло тревожным шелестом черно-белой денхеримской мозаики. Фейрадхаан поддалась ей, почти растворяясь и сливаясь с чужим мутным потоком. Если бы могла — забилась в самое сердце денхеримской хмари. Может быть, ее окажется достаточно, чтобы Альсе’Схолах не заметила сердца, которому уже не полагалось биться. Прошло не мало тактов, прежде чем она позволила паутинкам развернуться вновь.

Неподвижность оказалась противоположной самой сути Раэхнаарра Кэль, но даже вынужденный соблюдать ее в одном, он тут же устремлялся вперед в чем-то совершенно другом. У Фейрадхаан было достаточно времени, чтобы как следует почувствовать это. Зеленовато-серые искры пропитали все их маленькое убежище, стянули стылой паутиной и скрыли все принесенные изменения. Они гуляли внутри, то и дело касались настороженно замирающих от каждого лишнего движения черно-белых зеркальных кромок. Отступали и возвращались, совсем как холодные воды, чей шум едва улавливал слух через слои камня. Черно-белое замирало, жесткое и невероятно хрупкое, рассыпалось, мерцало и вместо него серебристо-зеленое тянулось через паутину и перламутр, сыпало искрами на расставленные сети, стремясь непременно добраться до ускользающего и растворяющегося за их шелестом.

Фейрадхаан всегда хотела знать, чувствовать, как проходят нити, и понимать, какой из них следовало коснуться, чтобы изменить весь узор. Облачный форт знал это, но никогда не использовал. Во всяком случае, так принято было думать. Но даже движимая этим желанием, она никогда не хотела, чтобы кто-то прокладывал эти нити прямо через нее. Касание всегда работает в две стороны. Старая и всем известная истина внезапно оказалась слишком близка и как никогда ощутима. Будто все ее паутинки разом обернулись вовнутрь, проросли сквозь кости и жилы, каждым дрожанием задевая и раня что-то внутри. Денхерим меняют мир своим присутствием. Она никогда не хотела оказаться в центре этих изменений. Но мозаика уже сдвинулась, сплелась с бликами и отблесками, пропустила сквозь себя паутинки, замыкая ими трещины в тяжелых зеркалах. И вырвать ее — не проще, чем вновь лишиться сердца.

Фейрадхаан распустила сжавшуюся на миг паутину, пропуская дразнящее касание серебристо-зеленых искр. Они едва мазнули по черному и белому, прежде чем то вновь ощетинилось острыми иглами. И не уследило, как нитей стало на одну больше.

Медный шелест удалялся. Не истаивал совсем — не здесь, где им была пропитана каждая песчинка, но превращался в достаточно далекое эхо, чтобы счесть его безопасным. Если только это не уловка. Фейрадхаан опустила руку и отступила от стены, возвращаясь в их временное убежище. Другого эха не было.

— Что там? — серо-зеленое сгустилось вокруг, неотступно следуя за каждым ее движением.

— Штиль, — Фейрадхаан опустилась рядом с Раэхнаарром, делясь быстро сменяющими друг друга видениями — клубками смутных ощущений и отблесками еще не проложенных путей. А вместе с ними крупинками медной пыли, что так щедро разбрасывал вокруг себя воплощенный Источник Коэнт. Раэхнаарр прислушивался к ним, будто ловил танцующие в воздухе пылинки, то заставляя замереть, то ускоряя бег и смешивая все в неразличимую глазу круговерть. И мысли менялись, расходились зеркальным эхом, сталкивались друг с другом и изменялись снова. Фейрадхаан нравилось следить за ними, ощущать, как из вороха бесполезных мельтешений Раэхнаарр безошибочно вытаскивает единственную стоящую искру. Но не в этот раз.

— Кто усмирил бурю? — мельтешение пылинок остановилось, застыло тягучей серо-зеленой цепью, которую медленно сматывали звено за звеном, не позволяя вновь скрыться в многозвучности смыслов и недоговорок.

— Альсе’Схолах, — имя упало едва слышным шелестом, принеся с собой ворох воспоминаний — прозрачных чешуек, переливающихся разными цветами под жесткими лучами Фаэн. Не одно из них не стоило того, чтобы рассмотреть получше. Призрачные паутинки свернулись, замыкаясь в отливающий перламутром кокон. Серо-зеленые цепи на долю такта стиснули его, будто примеривались, а потом рассыпались множеством тусклых искорок, заполнивших все вокруг густой костяной взвесью.

— Пора уходить.

Неподвижность закончилась.

Месяц Кшар, 529 г.п. Коадая, Ос’шар

Д’ёомерове слышал шелест. Воздух слоился, сыпался сухими чешуйками, вился россыпью, оплетая стены и башни Ос. Циклы и циклы крылья Танцующего смыкались вокруг бездонных вод озера Фаэн, дарили дыхание всем гнездам Ос’шар. Кэль никогда не хватило бы крови заполнить весь Ос’шар, но слово Велимира обещало открыть сердце Танцующего каждому, кто придет под его сень. Так было. Д’ёомерове не слышал, чтобы Велимир хоть на гран отступал от сказанных слов. Коадай не был Велимиром. Д’ёомерове опусти веки и шелест сомкнулся вокруг него. Шелест изменился, и Первый Созидающий выпустил его на свободу. Обжигающе острые тяжи цепей взвились вокруг него, но шелест лишь сыпался на них невесомыми радужными чешуйками.

— Ро’харан, — он не размыкал губ, но слово звенело глубокой свинцовой тяжестью, отдавалось глухой чернотой пустоты разомкнутых линий.

— Танцующий не отказывается от своего слова, — цепи смыкались змеиными кольцами, топорщились шипами, но не смели потревожить шелестящее касание хрупких чешуек, лишь глубже вгрызались в собственную кровь и кости, безжалостно добираясь до звенящего в болезненном напряжении сосредоточия.

— Поэтому Хар’харан больше не гнездо Ос’шар? — шипов стало так много, что Первый Созидающий уже видел в случившемся-неслучившемся, как они пронзили сами себя насквозь. — Но ему повезло, что манш’рин Фэльч умеет управляться со своим Источником.

— Ро’харан останется в Ос’шар, — голос Коадая звучал хрупким лопающимся от жара стеклом. Ни один из осколков не выплеснулся наружу.

— У Ро’харан есть время до восхода Астар, — чешуйки стянулись, сплелись мутной непроглядной пеленой, — мы запомнили, как разбилось Двуединое сердце. Но не ждали, что вы захотите расколоть весь Исайн’чол, — Первый Созидающий отступил, растворяясь в медленном вращении стен, и замер, будто завис на кромке последней из ломких ступенек:

— Я знаю, Ос почти касается Айз’к Со, но все же — не потеряйте его.

Цепи взорвались кровавыми брызгами.

Первый Созидающий — Д’ёомерове смотрел в матовую черноту вод Фаэн. Платформа скользила вперед, не тревожа чернильную гладь, к не отбрасывающему тени шпилю Краэтт. Д’ёомерове не угадывал, о чем сегодня думала башня. Разум его все еще блуждал между стеклянных лабиринтов и бесконечных лестниц Ос. Едва обретшей разум крови Источники казались нерушимыми. Гайтари обрести разум не помогали и бессчетные обороты Фаэн. Д’ёомерове знал — нет ничего хрупче сердец Исайн’чол. Связывающие их нити танцевали паутинками, натягивались, рвались, связывались заново узелками и изломами. Гайтари не старались удержать их, слишком занятые омутами собственных игр. Айтари смогли бы лучше. Д’ёомерове протянул руку, остановив касание у самой грани черных вод. Гулкая, густая влажная чернота тут же заструилась холодным шепотом, пробралась сквозь всю эфемерность чешуек и плоти, вцепилась в хрупкие нити сосредоточия. Д’ёомерове медленно отвел ладонь и отступил на самую середину платформы. Коснуться короны — больше, чем позволить водам Фаэн поглотить себя. Не то, что выберет любой из айтари.

Д’ёомерове не сомневался — Коадай сам растворится в спиралях Танцующего, но еще до восхода Фир его крыло укроет Ро’харан. А если нет — у Кэль найдется иная кровь. Будет ли этого достаточно?

— Д’ёомерове, — Льетами стояла на ступенях Краэтт, и башня за ее спиной казалась выше и призрачней любой из восточных вершин. Он скользнул сквозь Льетами, расколовшись и собравшись сотней бело-черных мозаик, и коснулся помнящей еще драконов стены. Пальцы его легко погрузились в камень, который словно и не помнил, что значит быть камнем. Будто не стоял сотни раз под сотней пламеней, родившись только сегодня из света лун и капель поднимающейся над озером росы.

— Не только, — вокруг Льетами танцевали серебристые нити, а Краэтт кружилась вокруг них, пока стены не сомкнулись вокруг верхней площадкой центрального зала. Д’ёомерове знал его — каждый кусок сотканной мозаики, изменчивой настолько, что ничего не стоило выучить ее наизусть. Мозаика осыпалась разноцветной пылью, вращались круги и оси поворотного механизма, отсчитывая новые и новые такты, а над ними все отчетливее проступал новый силуэт. Дракон возносящийся.

* * *

Отзвук силы Первого созидающего давно растворился в беспорядочных переливах Ос, но Коадай все еще ощущал его — пробирающим до средоточия шелестом, скрипучим песком, проникшим в малейшие трещинки. Злой остротой каждого прозвучавшего слова. Айтари не вмешивались — какие бы бури ни сотрясали Исайн’чол, ни одно дуновение ветра не должно было касаться их. Но рябь, рожденная падением Завесы, коснулась всех. Изменить же случившееся касание не под силу даже тих’гэар. Но Коадай не собирался ждать, пока весь Ос’шар ускользнет из хватки Кэль. Достаточно, что Хар’харан затянуло в бездонные водовороты Фэльч. Никому другому Коадай не уступил бы, но его кровь задолжала Фэльч больше единственной отданной жизни. Даже если дар Фэльч приносил лишь разочарования.

Острые грани короны еще сильнее впились в плоть, тугим обручем сжимая разум, завертелись цепями шипов вокруг горла, оставляя никому невидимые рваные раны. Каждый манш’рин видел себя тих’гэар, но ни один из них не знал, что значит быть тих’гэар. К тяжести короны Исайн’чол невозможно продготовиться. Как невозможно отгадать, когда ее шипы вопьются достаточно глубоко, чтобы разорвать в клочья средоточие. Коадай предпочитал думать, что время у него еще есть. Одну за другой он распустил шипастые плети, направляя их вовне — туда, где на едва ощутимых нитях еще билось сердце Ро’харан.

Старые связи сыпались медной крошкой, не в силах пробиться через вздыбившиеся куски пространства и клубящиеся водовороты энергий. Ос’шар, до того монолитом вознесенный над Исайн’чол, распался на множество едва связанных друг с другом островков, между которыми морскими валами поднималось ртутное серебро Тсоруд, царапали основание голодные когти Трайд, разливалась липкой чернотой хмарь Денхерима, но все они лишь тонули под расплавленными песками Эшсар и непроглядными водоворотами Фэльч. Коадай замер, всем своим существом впитывая движение островков, и хищные плети замерли вместе с ним, ощерились крюками, едва слышно вибрируя острой нетерпеливой дрожью. Один такт — и кровавый клубок развернулся, распустился во все стороны, безошибочно вонзаясь в каждый островок.

Ос’шар содрогнулся. Где-то в глубине посыпались камни, сместились длинные ходы туннелей, замерцали прячущиеся в толщах песков и камня тревожные голубые огоньки, всколыхнулись темные озерные воды. Заблестели отчетливым недовольством острые грани Танцующего, но потянулись вслед за шипами, расползаясь и наполняя холодным густым звоном новые, еще живой плотью сметанные связи. Пульсация. Сердце Ро’харан уверенно билось в новом ритме.

Коадай поднялся. Откинул голову назад, почти не ощущая, как стальные узлы короны впиваются в затылок, бегут острыми спицами по позвоночнику, разрывают лопатки, пока он сам весь не становится свинцово-стальным сердцем Исайн’чол с пульсирующими серебром дорожками крови. До захода Астар оставалось слишком много дел.

Под сводами Краэтт медленно сдвинулась еще одна стрелка, просыпая в ладонь Д’ёомерове серебристый песок.

* * *

Лант считался большим гарнизоном еще до того, как Велимир разделил земли Завесой. И пусть уже давно не требовалось собирать отряды и седлать крылатых, чтобы лететь к Дальним горам и сверкающим башням, мощь Лант главенствовала над Ос’шар. Сейчас в мерцающих переливах Танцующего Коадай все яснее ощущал потрескивающее разрядами ртутное серебро Тсоруд.

Коадай смотрел на Лант с отвесного края плато, у подножья которого раскинулся гарнизон. Шепот Источников звучал едва различимо, и в бегущих по кончикам его пальцев искрах отражались только алые всполохи Танцующего. Алое застывало постукивающими цепными звеньями, распускалось темно-фиолетовыми шипами, на которых насмешливой ртутью отражалось серебро.

— О чем ты хотел говорить со мной?

Серебро скользило сквозь оплетающие Лант цепи, пробуя на прочность каждое звено, лилось на улицы, меняя наполняющие их отблески, и звалось Вальдегард Тсоруд.

— В Ос’шар всегда было одно сердце.

Цепи проросли острыми алыми иглами, разметавшими серебро в ртутную пыль.

— Диаман не Ос’шар. Разве тебе помешало это?

Пылинки потянулись друг к другу, вновь собираясь холодными густыми каплями. Вальдегард чувствовала возможность и отказывалась размышлять о чем-то другом.

— Тсоруд ли говорить о Диамане?

Удерживаемые тугими кольцами Элехе, бастионы Диамана возвышались у самой границы Северного круга. Элехе отпустили оплетенный зыбкими тропами Альяд, увязший в широких кавернах Глассиар и разъедаемый теперь денхеримским ядом Диаман, как только позволила гордость. Коадай не собирался отдавать Северному кругу и клочка земли, а потому у Танцующего просто не осталось выбора.

— Элехе достаточно Эшиза. Они передали слово мне. В Ос’шар уже нашлось место для Фэльч.

Велимир назвал ртутными брызгами и серебряными потоками Эшиз, и над ним не стихал дождь из ртути и серебра, но Завеса пала, и Эшиз утонул в серо-зеленых кольцах Элехе.

— А Тсоруд — в Хар’Шар. Эшиз на Рих.

Последнее из колец Элехе еще не успело сложиться, а серебро уже до краев заполнило Рих, выскользнувший из слишком далеко протянувшейся в Ос’шар воронки Фэльч.

— Фэльч получили больше, чем отдали.

Дрожание ртути вокруг Ланта стало только сильнее. Коадай никогда не думал, что пожалеет, что голосом Тсоруд больше не говорит Льёкьессир. Слушать Льёкьессира — сложнее, чем спорить с Созидающими. И так думал не только Коадай. Но Льёкьессир давно молчал, а говорить с Тсоруд было необходимо.

— Тсоруд хотят отдать цену Фэльч?

Ртутные капли вновь разлетелись пылью об острый частокол шипов, попытались собраться вновь, но поднятая в воздух кровавая взвесь оставляла пыль только пылью.

— Кровь Кэль и Эшиз стоят Ланта и Диамана?

У Кэль всего три линии крови, а его собственная текла лишь в двух из них. И если одну почти поглотили черные зеркала Денхерим, то другая билась за холодными стенами сердца Тсоруд.

Цепи разлетелись звеньями, сквозь которые проступили лезвия. Они скользили вокруг, закручивались огромной воронкой, пели тихим звенящим шелестом.

— Тсоруд желают говорить со Стражами Крови?

Ртуть замерла. Такт шел за тактом, а тяжелые капли лишь разрастались, но ни одна из них не пересекла незримо очерченных границ.

— Тсоруд не будут говорить со Стражами Крови. Если мы поговорим о чем-то еще.

— В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ разделил мир, но Завеса пала. Исайн’чол следует быть готовым. Ты не помешаешь единству. Никто из твоей крови и той крови, что будет нашей, не помешает. Из Лант крылатые поднимались к Дальним горам. Сердце Тсоруд будет опорой Лант.

Лезвия спрятались в цепи. Медленно, звено за звеном, они соскальзывали с высоких стен Ланта, втягивались, истончаясь до сполохов на кончиках пальцев. Крыло Танцующего слишком далеко протянулось на север, и даже без Хар’харан его хватки едва хватало на Лант. Но Вальдегард ничего не знала о пределах Танцующего.

— Никто из тех, кто носит имя Тсоруд сейчас или назовется так, пока не сменится Астар. Ми энисг поо’ц юргэг.

Ртуть бежала вперед. Тяжелые серебряные волны обрушивались на улицы Ланта, заполняли его, пока весь гарнизон не застыл густой чернотой с мягким серебристым проблеском.

— Так будет.

Острые шипы короны вновь вдавились в виски. Еще одно из четырнадцати отчаянной пылающих сердец застыло мягким успокаивающим серебром. У Тсоруд было слишком много крови, да и ожидание Перелома могло оказаться слишком долгим. Если он вообще наступит в неразделенном Завесой мире.

* * *

Ос встретил Коадая всей шелестящей разноголосицей Танцующего, в которой отчетливее всего ощущалась тягучая, застывающая лезвиями сила Ан’ашар. Когда Коадай коснулся дворцовых плит, в кровавых песнях звучало слишком много отголосков теней.

Ахисар Вельде смотрел на высоко поднявшиеся над столицей луны, а вокруг него танцевали разряды не потревоженной дворцовой защиты. Коадай почувствовал, как кровавая взвесь вокруг него собирается лезвиями. Они рвались вперед, дразнили обоняние запахом чужой холодной крови, но так и не стали реальностью. Пусть до того и остался всего один такт. Сердце Вельд билось слабее даже Сердца Кэль, но уже множество оборотов не находилось тех, кто усомнился бы в силе манш’рин Вельд. Коадай знал манш’рин, в чьих руках билось много больше нитей, но ни одного, кто плел бы их искуснее Ахисара Вельде. Кто-то говорил, что Ахисар и есть Вельд.

— О’хаэ.

Ахисар повернулся — и тени потекли за ним, спрятались за кровавыми потоками, и сам он показался неотличимой от них тенью. Сила Вельд тоньше паутинок, что плели айтари, но от усомнившихся в ней давно не осталось и следа тени.

— У Вельд есть слово?

Манш’рин редко покидали свои Источники, а уж сейчас и вовсе держали их последней хваткой. Но Коадай слышал: Ахисара видели и в Диамане, и во Фла, и даже у самого берега Эшс. Никто не мог запретить манш’рин идти, куда вздумается, но все же к чужим сердцам они приближались еще реже, чем покидали свои. Когда Коадай призвал арон к Зеркалам Денхерим, они все прислали свою кровь, и только Ахисар пришел сам. Когда ярость и безумие Денхерим ломало мир, Коадай слышал пробирающий до сосредоточия крик Вельд, чье сердце билось в такт с сердцем его манш’рин. Целый оборот Фир Коадай надеялся, что он смолкнет и Вельд придется искать другого манш’рин. Но Ахисар стоял здесь, а в тенях за его спиной не было ни осколка денхеримских зеркал.

— Мертвые земли. Ты видел западную черту?

Границы Вельда омывало Бесконечное море, и западная черта лежала от них дальше, чем от любых других земель. Место манш’рин — у их Источников.

— Разве бесконечные воды больше не тревожат Сердце Вельд?

Коадай слышал, что море отступило от границ Вельда, но, верно, Ахисар предпочел бы поднимающееся к самым крышам море, чем соседство сразу с Ан’ашар, Фэльч и Коэнт. Возможно, причина, по которой Ахисар не спешил возвращаться в Вельд, была проще, чем осмеливались видеть глаза.

— На этом обороте Сердце Вельд тонет в песках.

Тени не дрогнули, ни одна из них не коснулась медленно вращающихся лезвий, но все же Коадай был уверен — бездна под дворцовыми плитами стала на шаг ближе. Спустя такт лезвия взорвались шипами.

— Или у Исайн’чол есть еще лишние сердца? Как бы далеко они ни бились — Сердца едины. Коснувшееся Леконт и Евгэр будет и в Вельд. Сейчас или через оборот. Хочу знать раньше.

Тени больше не пряталась за кровавой взвесью. Мягкими крыльями они спускались с плеч Ахисара Вельде, текли по дворцовым плитам, так что весь зал казался сплошными тенями. В их густой черноте Ахисар был не более чем силуэтом.

— Небо на границе Фла сочится водой, а о’эйтеа молчат, даже если и видели подобное. Мир изменился, и тень его еще не обрела завершенной формы. Тих’гэар не желает знать, какой она станет к следующему обороту?

По вороненым кромкам теней бежали искры. Они сталкивались с шипами лезвий, зло шипели и гасли. Возникали вновь, накатывали, пока шипы не растворялись под их натиском. Шипы ткались заново, и от их жара тень распадалась мелкими клочьями.

— Старые узы разорваны, и не все нити сотканы заново. И если все, что тревожит Вельд — пески, то другим сердцам сейчас нужен тих’гэар. Время для мертвых земель еще придет.

Миру за Завесой придется подождать. Нельзя идти вперед, оставив за спиной осыпающуюся тропу.

— Сердца владеют разумом манш’рин. Но тих'гэар надлежит видеть дальше.

Один такт — тени истончились до невесомых складок в плаще Ахисара Вельде, а сам еще одной тенью растворился среди них, не оставив и эхо присутствия. Иначе Исайн’чол не понадобилась бы корона. Слово не прозвучало, но чтобы слышать его, Коадаю не нужно было вглядываться в пляску теней.

* * *

От стены отделилась тень. Она изогнулась, расплескивая паутинки тонких одежд, потянулась вперед и перехватила один из искрящих шлангов.

— Заглушку.

Раэхнаарр уже ставшим привычным за последние обороты движением сплел серебряную пыль зелеными искрами так, чтобы оборванный конец шланга стал целым.

— Закрепляю.

Тень плавно скользнула вдоль стены, застыв над раскинувшимся внизу широким провалом, заменяя уничтоженный участок цепи на новый.

Подземные переходы звучали непривычно. Тихий рокот, давно ставший лишь частью камней и медленного движения токов энергий, оборвался. Ему на смену пришло множество шорохов, голосов, потрескивания, щелчков и вспышек мыслей-касаний. Айтари наполняли пути быстрой переменчивой суетой, подчиненной своему, особому ритму, который Раэхнаарр не мог уловить. Раньше из Ро’харан вело пять подземных путей: он соединялся со всеми Источниками Востока, кроме Трайд, еще одна дорога вела в Хар’харан, а через Краэтт можно было проложить путь в Айз’к Со. Теперь путем из Хар’харан несколько циклов назад едва прошел сам Раэхнаарр. Проскользнул с рассыпающейся мозаикой Денхерим. А дорога к Ущелью Феримед, заброшенная после взрыва их Источника, слилась с дорогой Шангард. Айтари Ро’харан считали более важным распутать узлы систем восточных дорог, чем разбирать завалы на Хар’харан.

Ты прошел — проберутся и другие. А когда рванет здесь — дороги нам уже не понадобятся. Раэхнаарр тогда только пожал плечами, решив, что дела айтари — это только дела айтари. А потом оказался на изнанке подземных путей в окружении теней, искр и незнакомой песни энергий. Вместо крыла Танцующего из глубин Ро’харана текла совсем другая сила. Айтари говорили — надолго не хватит, но Созидающий обещал что-то придумать. Когда в Ро’харан вновь пришла сила Кэль, воздух звенел от крови и тихой ярости.

— Завершено.

Одно слово — и Раэхнаарр шагнул на продуваемый всеми ветрами улицы Ро’харан. До месяца Ато оставались циклы и циклы, но ветра в Ро’харан дули всегда, пусть и никогда не несли пыли. Сейчас ветра Ро’харан несли с собой пение кровавых лезвий, от которых хотелось пригнуться к самой земле.

Кап-кап. Одна за другой падали вниз капли терпения, а лезвия звенели все отчетливее и голодней, но Коадай не мог позволить ни одному из них сорваться с пальцев. В городах айтари контроля требовалось больше, чем в коронной схватке. Его кровь не могла избрать места отвратительней. Коадай кружил по городу, привкус собственной крови преследовал его, дразнил обоняние, и он никак не мог найти источник. Будто он был везде одновременно и нигде вообще. Коадай остановился. Звякнули от резкого натяжения цепи, когда над Ро’харан раздался зов. Кровь зовет кровь, и кровь не может не отозваться. Но для слов Коадай все же выбрал местечко за стеной.

— О’даэ.

На этот раз ответ пришел быстро. Коадай вслушивался в скольжение знакомых нитей и еще отчетливее ощущал в чистом звоне серебристо-зеленого гнилостную черно-белую хмарь. Пусть и затененную чем-то, что он никак не мог уловить. Кто-то из ашали взялся за это? Лезть в дела Облачного Форта еще хуже, чем касаться дел Созидающих. Но не им указывать, как ему поступать со своей кровью.

— Ты все еще не хочешь слышать моих слов.

Коадай не спрашивал — серое и зеленое так крепко укрывало черно-белую мозаику, что каждое слово рассыпалось бессмысленным прахом. И было что-то еще. Лезвия взметнулись, распустились шипами, стряхивая клочья тут же растаявший невесомой паутины. Коадай не мог разобрать, тень запаха какой крови померещилась ему в этом касании.

— Я дам тебе еще одно слово. Посмей не услышать его.

Коадай предпочел бы сплести эти потоки иначе. Неуслышанное слово манш’рин — более чем весомый повод. Но Стражи Крови слишком пристально смотрели на Кэль. И они все еще не считали дело с Фэльч разрешенным. Стражам Крови не было дело до городов и сердец. А Вальдегард не следовало знать, что ключ к крови Кэль лежит в ее ладонях.

— Исайн’чол больше не кончается западной чертой. За ней лежат новые земли. Ты увидишь их для меня.

Пусть они верят, что выбор еще существует. И пусть не сомневаются, что тих’гэар еще видит дальше горизонта.

Высокие башни Хоэгерце по-прежнему подпирали небеса. Самый большой замок Исайн’чол. Сердце и колыбель Элехе. Коадай коснулся стены, но ощутил только старый, пустой камень. Дыхание Элехе ушло из этих стен, а где теперь их сердце свивало свои кольца, не знали и сами Элехе. Не то, о чем Коадай стал бы волноваться в любое другое время, но…

— Ч’ёун’эадара.

Он послал импульс, зовя кровь. Тяжелый зов раз за разом вспарывал пространство, летел вдаль и возвращался назад, не в силах дотянуться до слабого эха, еще живущего на самой грани сознания.

Единственная истинная кровь Велимира осталась где-то под замкнувшимися в петлю кольцами Элехе.

Коадаю никогда так не был нужен хоть кто-то из Кэль, способный слушать его слова.

Коадай никогда так не ощущал, что никто из Кэль не способен ему отозваться.

Месяц Кшар, 529 г.п. Коадая, океан Южный

Море звучало иначе. Коэрве не слушал его — чувствовал мерное движение, вторящее медленному движению крови в его жилах. Море звучало в такт, но звук его все равно был иным. Под пальцами искрилась влажными каплями шероховатая поверхность палубы, едва ощутимо сотрясаемая поднимающейся из глубины вибрацией большого двигателя. Корабль лежал в дрейфе полный оборот Фаэн, и ничто не мешало Коэрве слушать море. Он потянулся вперед, вдавил пальцы сильнее, оставляя на на разогретой Фаэн поверхности отчетливые бороздки, и перевернулся на спину. Гул моря слился с гулом крови, а ветер принес целую россыпь запахов. Знакомые среди них попадались редко.

Вперед-назад. Волны бежали далеко-далеко, так что их шепот почти истаивал, исчезал из хватки пальцев, но всегда возвращались. Раньше. Коэрве вытянул руку, ловя самый краешек ускользающей волны и уронил ее, ощутив, как последние брызги растворились где-то за гранью его восприятия. Преград для волн больше не существовало.

Осознание отозвалось в крови тяжелой неровной пульсацией, заглушившей даже шепот моря. Коэрве потянулся вперед всем собой, корабль завибрировал сильнее, отзываясь набирающим обороты турбинам, раскрыл парус, ловя не слишком нужный, но такой восхитительный ветер. Море звучало иначе, потому что у него больше не было края. Но все же в его песне едва слышно переливалась чужая нота. Чья?

Между пальцев перекатывались брызги. Легкие и невесомые, они дразнили обоняние россыпью новых запахов. Так иногда пах ветер, пробирающийся сквозь нити Завесы у самого края моря. Коэрве ловил их и выпускал обратно, снова ловил — складывал в хрупкий контур легкого-прежде-живого и мерцающие металлом огоньки, широкие, ловящие ветер крылья и живые-пустые искорки. Узор обрастал точками и штрихами, и его оставалось наполнить только одним — вкусом. Острые соленые брызги впились в кожу. Коэрве нетерпеливо потянулся вперед, отсчитывая такты и расстояния звеньями текущей между пальцев цепи, и отзывающаяся кровавым гулом сталь корабля тянулась вместе с ним, рассекая волны острием хищно наклоненного носа.

Всплеск. Упругая волна грохота, свиста и нового горячего и стального запаха, подсвеченная неясной кромкой опасности, устремилась вперед, ударилась в сплетение снастей корабля, взорвала брызгами воду у бортов. Глухим рокотом отозвался корпус. Коэрве чувствовал — он выдержал, и позже он подумает, почему поднятый над кораблем щит не заметил опасность. Чуть-чуть позже. А пока он вытянулся тонкой стрелой над растревоженной глубиной, замирая на такты в абсолютной невесомости. Рывок. Крюк на конце цепи вонзился во что-то твердое, она сжалась, и носки сапог выбили нечто, что не было ни песком, ни сталью. Коэрве поднес к лицу едва теплые отщепы легкого-прежде-живого и впился в них зубами, расцвечивая свою реальность еще неизведанным вкусом. Море всегда отзывалось его любопытству.

Живое. Коэрве замер, вслушиваясь в быструю череду звуков. Он был уверен, вокруг него — корабль. Странный, новый, живущий в тусклом, ни на что не похожем ритме. У этого корабля не было сердца. Коэрве сощурился, добавляя мутные светотени к четкой картине запахов и привкусов, лишенной привычных переливов энергий. Смутный силуэт перед ним не походил на обитателей вод, что иногда приносила ему цепь, или ловких жителей пустынь, пытавшихся скрыться от него в песках.

Ты слышишь? Коэрве потянулся вперед любопытными песчаными брызгами, но наткнулся только на пустоту, расходящуюся заполошными тактами чужого ритма, на который тут же отозвался вновь устремившийся вперед крюк.

Грохот. Коэрве обожгло смутным чувством опасности, нечто вонзилось в плечо, странным образом задевая ткани, тут же расходящиеся застывающей кровяной капелью, но не касаясь ни одной из составляющих его суть нитей. Он собрал отзывающиеся жаром и металлическим привкусом капли и замер: чужой такт больше не касался слуха. С острого кончика крюка на ладонь сорвалась капля крови — такая же легкая и пустая, как у некоторых обитателей вод. Но они никогда не строили кораблей.

Со всех сторон к нему приближались такие же тусклые огоньки. Коэрве повел плечом, отмечая, что для неповрежденных нитей ткани соединяются слишком медленно, и подхватил неожиданно тяжелое тело. О странном корабле стоило спросить эйтеа, и лучше при этом иметь что-то большее, чем пара капель пустой крови.

Месяц Кшар, 529 г.п. Коадая, гарнизон Фла

Мир звенит от силы манш’рин, и потому их поступь редко тревожит его. Будто древние драконы, они свивают свои кольца вокруг доверившихся им Сердец. У манш’рин хватает других рук и глаз, чтобы не упустить ни единого колебания мира.

Сердце Ахисара билось вместе с Вельдом достаточно долго, чтобы он предпочитал смотреть на мир собственными глазами, а поступь его оставалась так легка и незаметна, что ее путали с обычной рябью на теневом зеркале.

Рихшиз хорошо запомнил, как связывающая два сердца нить натянулась. Все они, кто звался кровью Вельд, почувствовали это — рассекший небеса крик и пустоту, когда все, что было Вельд, сосредоточилось в одном месте, ловя распадающиеся клочьями тени. Они ждали оборот Фир, прежде чем мир вернулся, и Сердце Вельда забилось для всех. Сменившиеся горячими песками холодные воды в тот оборот не стоили и такта внимания.

Рихшиз думал — этого хватит, чтобы сердце Вельда билось в его стенах. Хотя бы один оборот Астар. Но тень Ахисара коснулась каждого уголка Исайн’чол, кроме Вельда. Возможно, теперь он узнает почему.

Ахисар едва уловимой тенью скользил между нитями на изнанке Фла, и у Рихшиза никогда не достало бы мастерства следовать за ним. Но манш’рин зовет кровь — и нет нити более надежной, даже в самой густой тени. Рихшиз шел за ним, а мир скользил рядом, и он не мог уловить и эхо его голоса. Только Ахисар и тени.

Жди. Тень чуть расступилась, и присутствие Ахисара в ней не истаяло, но стало менее плотным — ровно на ту тонкую пелену, что стала им за границей теней. Даже выскользнув из тени, Ахисар остался ее бесконечной глубиной. Смотри. Не слово — ощущение рассеянного и проникающего внимания разошлось от самого сосредоточия Рихшиза, позволив на такт почувствовать разливающийся вокруг холод теней. И Рихшиз раскрылся, вбирая неясные силуэты за границей теней. Кто стоил внимания Вельда больше, чем его сердце?

На обломанном углу доски застыла фигурка Пронзенного Дракона. В трех клетках от него — Возносящийся Дракон, и единственный оставшийся ему ход перекрывала ощетинившаяся остриями Серебряная Башня. Ход длился с самого восхождения Фир — и Фейрадхаан кружила вокруг доски, будто ее шаги могли создать новые фигуры или вернуть из небытия обломанные клетки. Раэхнаарр не видел смысла в переставлении фигурок, но он хотел знать, какого из Драконов Фейрадхаан решит отдать серебряным.

Паутинка дрогнула. Легкое, едва уловимое касание отдалось в уже вытянутых над доской пальцах, и Фейрадхаан замерла, ловя отголоски померещившегося эха. Гости? Серо-зеленая взвесь патиной покрыла призрачные нити, бесцеремонно вслушиваясь в их дрожь, но тут же опала: какой смысл в ряби на нитях, когда мир вокруг наливается холодной чернотой теней?

— А’даэ Вельд, — смутное узнавание паутинок впиталось в серое и зеленое.

— Ты нашла себе имя, маленькая Т’айзенс? — тени потянулись к паутинкам, но на их пути тут же возникли серые решетки оскаленных зеленью пастей. Тень шелестом расходилась вокруг, туманила границы и смазывала очертания предметов. Застревала и тут же небрежно ломала поднимающиеся на ее пути решетки серого и зеленого. Раэхнаарр не чувствовал угрозы, как раньше не почувствовал движения теней. Существуй она — хватило бы ему тактов?

— Фейах’раад’ха’арн, — призрачные паутинки дернулись, выскальзывая из-под тянущихся к ним теней, заплелись мелкой сеткой и колкими искрами. Раэхнаарр погасил тревожное мерцание, позволяя им вплестись в собственный разум, делясь возникающими образами — хрупкими дорожками пыли и пепла, сметаемыми порывами ветра. Тени отхлынули, прячась в бесконечных складках плаща Ахисара Вельде.

— Ты знаешь, каков мир за Завесой?

— Узнаю на той стороне.

Зелень и пепел стягивали отростки теней, заставляя их замирать и истончаться, осыпаться пылью и бесцветностью. Тень ускользала, полнилась собственной глубиной, но не тревожила слишком сильно — дыхание Евгэр над Фла не было ощутимым, пока его не касались слишком глубоко. Теням никогда не нравилась зелень. Они редко касались друг друга, но пока Леконт и Евгэр молчали, на их границах расцветали Вельд и Феримед. Раэхнаарр не знал, как далеко простерлось их любопытство, но в перезвоне паутинок ему слышалось согласие: так могло быть.

— Ты был там?

Тени молчали — не стягивались кольцами шангардских ловушек, не тянули бесконечным холодом Трайд или шелестом тысячи голосов Феримед. Они набивались взвесью в горло, царапались в крови… Для Вельде не бывает преград. Струились серые песчинки. Исчезали, возвращались заново, бесконечным циклом ожиданий и действий.

— За стенами Фла — пустота, — тени разорвались, и на ладонь Ахисара Вельде упали два продолговатых черных кристалла. Удрины. Сосредоточие энергии, что добывали где-то в Восточных горах. — Закончится она через один переход или дотянется до горизонта? Ты узнаешь. Но сможешь ли вернуться и рассказать?

Манш’рин и Источники — едины, рискнуть собой — все равно что рискнуть Сердцем всего арон. Ни одно любопытство не стоит так дорого. Но всегда лучше знать, какую бурю может принести ветер. Ладонь с зажатыми в ней удринами застыла над центром доски. На чью сторону упадет преимущество?

— Я узнаю. Этого будет достаточно.

Зелень стягивалась узлами, разрасталась серыми цепями и щетинилась острием. Пусть Коадай ничего не сказал о пустоте — у Кэль’арон билось собственное сердце.

Тени разлетелись клочьями. Они дрожали, плясали по стенам, вздымались волнами, будто намеревались поглотить весь Фла без остатка. Ахисар Вельде смеялся. Один такт — и тени застыли неподвижностью. Кристаллы звонко ударились о старую доску.

— Мир откроется не только твоим глазам.

И тени, и силуэт Ахисара истончились, переставая существовать, и на их место вновь скользнула легкая вязь паутинок.

— Значит, Вельд? — решетки рассыпались серебристой пылью. Раэхнаарр наблюдал, как Фейрадхаан потянулась к кристаллам, но так и не коснулась их, ловя отголоски энергий.

— Эта дорога плелась не так, — она поджала пальцы, пряча их в широком рукаве. Паутинки ткались вуалями, за которыми не ощущалось ничего, кроме туманов. — И еще не сплетена до конца.

— У тебя есть время до восхода Фир, — Раэхнаарр потянулся к доске, под его пальцами между Башней и Пронзенным Драком возник контур Возносящегося Дракона.

Расцеплять уже сплетенные нити — больно. Зелень впилась в них, чтобы спустя такт отхлынуть, обожженная обретшими вдруг зеркальную остроту паутинками и поднявшимися со всех сторон черно-белыми мозаиками. Они еще оставались эхом, но обретали плотность слишком стремительно. Быстрее, чем Фир мог бы занять свое место на небосводе.

— И дальше. Никто не видел мир за Завесой, кроме эйтеа.

Фейрадхаан склонилась над доской, собрав в ладонь мешавшие ей удрины, рукавом смела рассыпавшийся пылью контур еще не совершенного хода. Клетки дрогнули, изменяя цвета, растворяясь и меняясь местами. Между Возносящимся Драконом и Серебряной Башней стоял Рыцарь-в-плаще, а с фланга угрожала Сайн-с-короной.

— В тенях твоей клетки больше фигур, чем ты думаешь. — Пальцы Фейрадхаан по одному втянулись под прошитую металлом ткань.

Тени над обломками башни разомкнулись. Рихшиз осторожно вдохнул пустой и мертвый воздух. Он чувствовал, как густая тень Вельда касается плеч, истончается, но неизменно возвращается снова. Кто шагнет туда, где за спиной не останется даже пустоты?

— Он пойдет, — Ахисар перебирал опустевшие гнезда браслета. — И вернется. Я хочу первым узнать эту грань Танцующего.

Рихшиз кивнул. Пустота или нет — сердце Вельда не должно биться в ней, пока оставалась хоть капля другой крови.

* * *

Индигарда открыла глаза. В ее пустой глазнице клубились тени, из которых медленно проступали очертания зрачка, радужки и склеры. Искусство теневого зрения не считалось сложным, но требовало точности. Особенно если хочешь взглянуть на другого манш’рин. Вельде превозносили незаметность, но ни одному не удалось ускользнуть от взгляда Феримед. Если те знали, куда смотреть. Индигарда слышала Восток, почувствовала, как молчит Запад. Но голос Юга еще не звучал, и она не решила, стоит ли слушать песню Севера. Ахисар не слушал. Различал ли он диссонанс? Но даже глаз Феримед не хватало, чтобы уследить за разумом манш’рин Вельд. Воистину, он блуждал в слишком глубоких тенях.

И Индигарда ждала. Пусть у Ахисара нашлось бы больше поводов говорить, но не все мысли Индигарды были его мыслями. У Вельд слишком давно не сменялся манш’рин. Слова для Юга она собирала сама.

Тень Индигарды померкла и истончилась. За многие переходы от Фла неуступчивый ветер Кшар застывал инеем на ее щеках и серебрил волосы. Она не чувствовала его — только неровное, будто танцующее с собственным эхом биение расколотого сердца Феримед. Никто другой уже не помнил его цельным. Тогда над Исайн’Чол тоже бушевал Перелом.

Индигарда опустила веки, и в глазницах ее тени застыла пустота. Сосредоточие натянулось струной, выдергивая один за другим намертво врезавшиеся в него смутные клубки ощущений.

Сердце Феримед не знало покоя, но в Перелом его такт всегда был особенным. Сердце Феримед звало, а Индигарда не могла угадать — кого. Ладони Раугаяна над ним пели холодом и покоем теней, и Сердце затихало, чтобы спустя такт взорваться новым переливом. Оно пело пламенем среди чернильной воды. Индигарда слушала его из Лоран’Этель — здесь Феримед пели морю, а такты Источника натягивали паруса черными лентами и наполняли их гнавшим вперед неровным жаром. Сердце Феримед казалось морем — тысячей накатывающих на берег волн. Индигарда скользила вместе с ним, чередуя полноту жизни с ледяными когтями пустоты.

Сердце Феримед не умело быть постоянным, но Раугаян держал его, и каждый рывок когтей сменялся жаром согретой крови. Пока такт холода не затянулся слишком надолго, чтобы сорваться искрящимся огненным пике. Источник дрожал, а вместе с ним дрожали горы, схлопывались и раскрывали глаза новые пещеры, а поднимающиеся волны сметали корабли, будто они были пылью. Индигарда не думала о кораблях: в полыхающем жаром и льдом мареве она пыталась нащупать Раугаяна. Целый так ей казалось, что он справится. Что холодные тяжи теней усмирят взбунтовавшееся море.

Волна поднялась выше, тонкий надсадный звук разорвал слух, впечатывая в камни всех, кто услышал его, вонзился в сосредоточие, и Индигарда всем существом познала это. Сердце Феримед раскололось, а резонанс все нарастал, будто оно хотело рассыпаться мельчайшими осколками в водяных толщах. Раугаяна Индигарда не чувствовала, ничего кроме разбегающихся по Сердцу Феримед трещин. Она потянулась к ним, раскрывая сосредоточие, успокаивая и зовя собственным холодом.

Такты сменялись оборотами. Они ложились тяжелыми теневыми кольцами, одно за другим, и Индигарда тонула в них не в силах ни отпустить, ни выплыть наверх. У тени нет направления — только глубина. Она погружалась в нее, пока холод не сменился раскаленным касанием Фаэн.

Перелом принес новый оборот, и в нем Сердце Феримед звалось Расколотым, а Индигарда — его манш’рин.

— Ты звала так громко, чтобы я говорила с пустотой? — стеклянно-острые песчинки разорвали тягучие ленты теней, дохнули жаром и застарелым запахом крови. Разлетевшаяся клочками тень набрала плотность и глубину и взглянула фиолетовым сумраком восточных гор. Индигарда знала — Лиадара придет. Разорвет на клочки ее тень в попытке дотянуться до сосредоточия, но придет. Сплети ашали иначе — они могли быть ди’гайдар. Пусть натянутые нити и ничего не значили для Эшсар.

— Поговорим о Л’еэ’с’со’адаэс’се’есее? — один такт, и тень Индигарды исчезла, сметенная вихрем песка. Яростный вой пропахшей медью крови взлетел, сметая стены и преграды, раскрылся, обращая пылью потянувшиеся к нему зеленоватые цепи Евгэр и застыл оскаленным стеклянным цветком. По искрящимся в лучах Фаэн граням медленно стекали чернильно-пряные капли крови.

Между искрящимися гранями собиралась темнота, тени медленно стягивали раны, плелись паутиной, с холодным шипением вбирали в себя жар песков. Индигарда ждала. От Фла до расколотого сердца Феримед не больше переходов, чем до застывшей ярости Эшсар. Лиадаре не хватит песков, чтобы насытить ее тени.

— Даже айтари не ищут слова сотню оборотов, — отяжелевшие песчинки тонули в темных водах. Шелестели скользящие между пальцев звенья увенчанной лезвиями цепи. Лиадара скользила сужающейся спиралью, и каждый ее шаг ложился между узкими лентами теней.

— Сотню оборотов назад в Исайн’Чол было шестнадцать манш’рин, — еще одна тень распалась от касания налитого багровым лезвия и соткалась заново. Лиадара замерла. Она чуть покачивалась, и контуры ее доспеха рассыпались кровавой пылью. Цепь не дрогнула, но вихрь поднявшихся змеиными кольцами песчинок не оставил и крупинки теней.

— Ты ничего не знаешь о Л’еэ’с’со’адаэс’се’есее, — Лиадара качнула головой, будто сбрасывала наваждение. Песчинки потянулись к ней, смыкаясь забралом тяжелой маски. Вокруг с шелестом осыпались стеклянные грани, стирая последние отголоски раскаленного присутствия.

Молчание Юга звучало одним тактом с Западом.

Индигарда открыла глаза. Медленный ток ее крови ускорился, вспарывая сковавший ее лед. Свет трех таанских лун расчертил по камням тени — замершие, но готовые в любой миг сорваться с места. Индигарда стянула их ближе, кутаясь как в широкий плащ, впитывая все, что они успели ощутить в яростных касаниях юга. Она была уверена, что угадала правильно. Леодас не уступал Раугаяну, и Застывший Источник сменил манш’рин в Перелом. Застывшая кровь Эшсар всегда воплощала месть. И все же Лиадара выбрала молчание. Пески таили больше, чем самая глубокая из теней Феримед.

Месяц Кшар, 529 г.п. Коадая, гарнизон Фла

Земли Фла — кость и стальные цепи, скрытые травяным шелестом бескрайней пустоши Евгэр. Податливая изменчивость, у которой невозможно отыграть и такта. Стеклянные песчинки Лиадары взмывали смерчем, кружились между трав, вгрызались в цепи и просыпались сквозь кость. Сталь Евгэр сыпалась прахом и ржавчиной под ее напором. Песок шелестел, окутывал бурей гарнизон от обломков башен до пролетов обрушившихся мостов, но пустошь молчала. Сердце Евгэр едва билось, и не было руки, способной взметнуть цепи, сдавить сталью и прорасти сквозь плоть костяными цветами, утопить песок в шелесте травяного моря и окрасить алым серебряные стебли. Песчаная буря летела вперед, заносила густым пряным запахом улицы и переходы, осыпалась и бессильной яростью грызла саму себя. Цепи молчали. Знамя Евгэр рухнуло, и не родилась еще рука, способная подхватить его. Останься пустошь ближе к Застывшему Источнику — на западе стало бы на одно сердце меньше. Но падение Завесы смело сердце Эшсар на восток, отделив его от пустынь соленой водой и шелестом волн. У Леконт едва хватало сил, чтобы удержать собственное сердце, а Элехе и Тсоруд терзали друг друга, отвоевывая каждую крупинку изменившегося мира. Возможно, этой передышки хватит, чтобы из ржавчины вновь родилась сталь.

Песчинки дрогнули и сменили ритм, неся холодно-колкий аромат крови, с едва ощутимым пряно-стеклянным привкусом. С лица Лиадары осыпалась скрывающая его маска, и она жадно втянула воздух, отметая пропахшие угасанием ароматы Фла. Призрачные паутинки со стеклянным отблеском кружились совсем рядом, вились и расцветали сквозь густую зеркальную черноту, насквозь пропахшую тяжелой гнилью и разложением. Буря стихла. Песчинки собирались одна к другой, тянулись зубьями и лезвиями, следовали извивами переходов и травяным шелестом за дразнящим обоняние запахом. Лиадара не чувствовала его так много оборотов, что он почти стерся из ее памяти. А сейчас возник снова. Поэтому ли Индигарда заговорила о Леодасе? Но она не знала. Никто не мог знать, скрытого между Застывшим Источником и Стражами Крови. Индигарда думала о Раугаяне и Леодасе. Но Застывшее Сердце никогда не билось только в руках Леодаса. Их было двое — единых в общей кипящей крови, и стеклянные лепестки прорастали сквозь них, как обороты назад цвели для Форгасра и Кестхан.

Лиадара заставила песчинки отхлынуть. Собрала их тяжелой зернистой броней и шелестящим шлейфом плаща. Евгэр сочли, что им не нужны советы, чтобы распоряжаться своей кровью, и кровь Евгэр больше не способна дать их сердцу манш’рин. Эшсарская двуглавая змея отделалась зияющей раной и словом Лиадары. Застывший Источник и краем не коснется крови, оплаченной жизнью Леодаса. И тогда кровь будет жить. Облачный Форт обещал.

Песчинки сплелись коконом, оставив на поверхности яростный шепот, вечно алкающий крови и бурь. В его сердце стеклянными кристаллами вспыхивали и гасли мысли, тут же растворяясь в песчаном шелесте. Лиадара не знала, о чем думал Коадай, решившись обрушить Зеркальный Источник, но если вмешался Облачный форт - от крови Денхерим ему придется отступить, пока участь Евгэр не стала участью Кэль. Коадай слишком давно ходил по грани гнева Стражей Крови.

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, порт Эшс

Туннельного пути между Фла и Эшсом не существовало и в лучшие времена. Айтари пользовались туннелем через Тсоруд и Димо, но этот путь отклонялся слишком далеко на восток, а Лиадара предпочитала пески и пустоши давящей тяжести подземья. Ездовой ящер ускорился, чувствуя раскаленное дыхание песков, более привычное ему, чем травяной шелест пустоши. Тяжелый повод был небрежно намотан на переднюю луку седла, и ящер ощущал достаточно свободы для охоты на потревоженную его приближением песчаную живность. Гибкое тело ловко переползало с бархана на бархан, не тревожа наездника. Лиадара одну за другой вставляла в приемник наруча гибкие светло-серые пластинки, и они окрашивались узорами, превращая неясный шепот ее крови в четкие образы.

Вокруг холодного, втягивающего в себя весь жар пустыни, камня шелест песка сменился волнующимся разнотравьем. Лиадара еще раз коснулась пластинки, ловя смутный образ заносимых песком трав, и покачала головой: Застывшему Сердцу не было смысла тянуться так далеко на север ради одной Черной Башни. Они больше не держали Завесу. Другая пластинка откликнулась мерным песчаным шелестов вместо вздымающейся в небеса бури. Димо, самый большой из пустынных гарнизонов, выдержал бурю. А Воющей Башне не повезло. Под пальцами Лиадары истончался образ высокой изломанной башни. Между Димо и Фэльч не осталось ничего, кроме песка. Пластинка хрупнула, просыпаясь сквозь пальцы серой пылью. Сквозь нее проступал далекий стеклянный перезвон, дробящийся голосами, но Лиадара отбросила его, не желая слушать недовольный шепот островов, ставших прибежищем Застывшего Сердца вместо привычных песков. Эйтеа Эшсар любили уединение, но не им спорить с волей Сердца.

Последняя пластинка дрожала и рассыпалась в пальцах горьковато-пряным нетерпением и дразнила обоняние морской солью и едва уловимым незнакомым ароматом. Приди и узнай. Лиадара дернула повод, и ящер потек вперед, подгоняемый поднимающимся фронтом песчаной бури.

Воздух Эшса пестрел солоноватым привкусом крови. Тяжелые волны накатывали на берег, сталкивались с песками, замирали в стеклянных гранях Застывшего Источника, расходились и возвращались бессчетное количество оборотов. Пока в один такт между ними не пробежала все расширяющаяся трещина. Застывший схлопывал лепестки, втягивался сам в себя, и вокруг него один за другим лопались стеклянные стебли. Лиадара чувствовала каждый из них, будто выдираемый с костями и мясом из собственного тела. Когда все закончилось — венчик Застывшего едва охватывал острова. Вокруг Димо вертелись кости и цепи Евгэр, а весь Эшс застыл в абсолютной сухой тишине. Никогда Лиадаре не приходилось заставлять Застывший размыкать лепестки. И никогда путь до Эшса не был настолько длинен.

Лиадара шла через Эшс и чувствовала, как он отзывается привычной пульсацией — не такой сильной, местами изорванной, но песками здесь вновь пахло так же сильно как морем. Ящер тихо заворчал, прикрывая морду от соленых брызг, и Лиадара спешилась, подходя к самому краю пристани. Море окружало ее — песчаное, соленое, оно вращалось тяжелыми волнами, взмывало вверх и рассыпалось стеклянной пылью. Она стояла близко, но грань между стеклом и солью принадлежала Коэрве.

— У волн больше нет края, — Коэрве смотрел вдаль застывшей чернотой зрачков, лишь по самому ободу тронутых лунным светом. Кровь ее крови, в чьих жилах шелест стекла звучал отчетливей, чем в любом другом, звавшемся Эшсар. Но когда Коэрве смотрел в море, Лиадара слышала только пение бесконечных дорог. Эшсар редко делились своей кровью с другими арон, и еще реже те соглашались принимать ее: одной крупинки хватило, чтобы кровь Эшсар цвела даже сквозь серые кольца Элехе. Петли Альяд должны были раствориться в песках и стекле. Но волны бежали вперед и возвращались назад, а их пена стекала с пальцев Коэрве снежинками Обеграна Альяд. Лиадара помнила, как снежные петли исчезали в опорах Черных Башен и рассыпались, едва коснувшись безмолвного полотна Завесы. Она не была ни стеклом, ни камнем — ничем из того, что может стать дорогой. Но Обегран видел иначе. Иногда Лиадара гадала, как одно Сердце могло петь заковавшему себя в Северный Круг Исилару и Обеграну, для которого клеткой оказался весь простор Исайн’Чоль. Обеграну не хватило терпения Эшсар дождаться, пока у моря снова не будет края. Иногда Лиадаре казалось, что зов петель и дорог в крови Коэрве окажется сильнее песка и стекла. Она слушала ускользающее пение волн и думала, что в мире без Завесы может быть смысл.

— Что принесли волны?

Коэрве сорвался к кораблям раньше, чем утихло изменяющее мир эхо. Она не ждала его прежде, чем ветра Ато принесут корабли обратно. Но багровая Астар едва завершила первый в этом цикле оборот, а над Эшсом голос моря уже звучал отчетливее песков. Лиадара чувствовала снующие вокруг корабля Коэрве стеклянные искры, менявшие снасти и такелаж. Могли ли бури Кшар приблизиться к тем, что приносил Ато?

— Каким был мир до Завесы? — соленые брызги застывали росой на стеклянных лепестках, стекали по ним, расцвечивая привычную россыпь запахов новыми дразнящими ароматами. Стальными, пряными, совсем незнакомыми — они растворялись в крови, не вызывая отклика, но будто задевали что-то много глубже, тревожили толщи песка у корней Застывшего Сердца. У Эшсар не было тех, кто помнил так далеко. Эйтеа М’эсе’диэссеа видела мир уже укрытый Завесой, а айзарон Гоэр’агассе никогда не волновало то, что творится за пределами стеклянных лепестков Застывшего Сердца. Коэрве знал это, и его волны уже неслись вперед, тая в туманной дымке горизонта, но он сам все еще стоял здесь — на самой кромке между песком и морем. Застывшее стекло прорастало сквозь кровь, тянулось бесконечными стеблями и лепестками и билось, крепко сжатое в руках Лиадары.

— Хочешь спросить эйтеа Коэнт? — стеклянные цепи танцевали между пальцев, и Лиадара медленно выпускала их — звено за звеном, чтобы спустя такт натянуть до предела, вонзаясь в плоть и прорастая окровавленными шипами.

— Если будет воля манш’рин, — соль рассыпалась песком и стеклянными искрами, собиралась кристаллами шипов и растворялась между пальцев. Обороты и обороты назад кристаллы почти прорвали цепи. Но все же песок под толщей волн оставался песком, а Застывшее Сердце билось в руках Лиадары и никого другого.

— Эйтеа Коэнт не пожелал говорить даже со Стражами Крови, — шипы сыпались песком, растворялись в пятнающих пристань пряных брызгах и прорастали тончайшими лепестками. Запах дразнил обоняние, сплетался с другим, и Лиадара медлила, ловя кончиками пальцев танцующую по лепесткам мысль. Тень померещившегося ощущения.

— Но с ним говорил Облачный Форт. И Облачный Форт стережет во Фла последнюю кровь Денхерима, — стеклянная бусина сорвался с тонкого лепестка и рухнула в бушующие волны, сверкая искристым сплетением паутинок. Лиадара перебирала их, вновь ощущая, как стекло скребется по черным застывшим кромках, и все отчетливее ощущала неправильность. Паутинка дробилась, переливалась и пела, но звучал ли в ней голос Облачного Форта?

* * *

Острые кристаллы осыпались крошкой, оставляя солоноватый привкус, и смешивались с мерным рокотом волн. Сила, на мгновение сковавшая море раскаленным стеклом, уходила — не исчезала, но отдалялась, отделенная все расширяющейся полоской воды. Коэрве предпочитал мешать кровь с морем, и как можно реже позволять ей вновь становиться стеклом и песчинками. Но иногда выбора не оставалось. Лиадара ненавидела, когда хоть что-то ускользало из ее рук. Но ее когти так часто пронзали пустоту, что с каждым разом их хватка усиливалась. Возможно, когда-нибудь она станет… нестерпимой. И исчезнет. Коэрве никогда не позволял этой мысли покидать море.

Он позволил волнам унести и другие мысли, но пальцы холодила хрупкая стеклянная бусина, и со дна одна за другой поднимались песчинки, прорастали сквозь кровь шипами и лезвиями, и Коэрве помнил. Ол’лээ’ге’гха’алатао’рэ. Такое имя он выбрал.

Застывшее Сердце волновалось, и от его голоса звенело море. Достаточно, чтобы смену оборотов Коэрве встретил на берегу. Застывшее Сердце раскололось и собралось заново, и Коэрве видел, как Лиадара чертит по песку кровавые дорожки, а из ее жил исходят на волю стеклянные цветы. Лиадара рвалась к скрытому лепестками Застывшего Сердца, и Коэрве не мог не следовать за ней. Пусть они оба и чувствовали — у эшсарской змеи осталась только одна голова.

Никто, кроме манш’рин, не спускался так глубоко к корням Застывшего Источника. Коэрве не был манш’рин, но шел сквозь вязкий стеклянный лабиринт, полный неистаившего эха давным-давно исчезнувших отражений. Была ли причина в Лиадаре или хватило неясного зова, бившегося в стеклянные стены?

За стеклом бились живые искры. Острая, крошащаяся стеклянными осколками пламени, и хрупкая, как застигнутый ветром песчаный цветок. Лиадара еще размышляла. Коэрве чувствовал, как медленно и неотвратимо поднимается за ее спиной песчаная буря, как песчинки сливаются одна с другой, расцветая прозрачными лезвиями, готовыми вот-вот наполниться цветом и солью. Искорки тоже чувствовали. Они сливались друг с другом, то огрызаясь вспышкой, то растворяясь в окружающих их сплетениях Застывшего Сердца. Лезвие обрушилось вниз. Расцвел крохотный огонек, и сознание накрыло зовом, пробрало до самого сосредоточия крохотными коготками, запело в крови, выкристаллизовывая сущность до простейшего из действий. Лезвие остановилось, увязнув в густых волнах и рокоте моря. Кровь пела крови, и на стеклянных гранях Застывшего Сердца расцветало новое имя. Ол’лээ’ге’гха’алатао’рэ. Алатэ. Искры, поющие лезвиям. Имя, которого больше не существовало.

Коэрве показал Алатэ море и научил различать переменчивость волн. Лиадара не хотела видеть среди лепестков Застывшего Сердца и тень погубившей Леодаса крови, но Коэрве и не собирался покидать море. Но кровь зовет кровь, и кровь не может не отозваться на зов манш’рин. Достаточно ли тогда было просто не возвращаться?

Виснера Альсе’Схолах редко покидала Облачный Форт, но в Эшс она прибыла во плоти. Стянула невесомыми паутинками и блуждающими облаками до звучащего за гранью слышимости треска стекла. Виснера пришла за кровью Леодаса. За его Алатэ. Будь у него хотя бы такт… но прежде чем Коэрве успел скрыть острые искры за песчаными цветами, они соткались пламенными паутинками и невесомой призрачной пылью. Потянулись навстречу серебру тающими лунными дорожками.

— Алатэ!

— Путь ашали — в Облачном Форте, — две паутинки сплетались, и Коэрве почти не верил, что всего такт назад одной из них не существовало. — Или Эшсар нужно еще слово?

— Эшс помнит, — от треска стекла застывала бегущая по жилам кровь. Лепестки Застывшего Сердца сомкнулись, в миг расцветая острыми лезвиями. Обрыв. Эта нить не принадлежала Коэрве, но он так много раз вел ее сквозь лепестки, что чувствовал разрыв каждой крупинкой крови. Так же ясно, как натянувшееся в позвоночнике и сдававшее горло стекло, не позволяющее высвободить и волос силы. Искра должна была потухнуть. Но вместо вырванного с корнем стеклянного стебля тянулись призрачные паутинки.

— Ян’ашэ’ай’нэ, — пальцы Виснеры вплели в них холодные кости Облачного Форта и густую пелену высотных туманов.

Альсе’Схолах так и не узнала, что Леодас оставил Эшсар две искры.

Бусина в руках Коэрве хрупнула, рассыпаясь, и стеклянная пыль смешалась с морской водой. Лиадара прятала свою память глубже корней Застывшего. Почему в этот раз она позволила ему вспомнить?

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, архипелаг Н’Хилт

Огненное Сердце Коэнт всегда билось в волнах, но сколько Коэрве помнил — море до самой Завесы пело в такт Застывшему Источнику. Ветры несли знамена со змеями до самой густой тени предгорий, и лишь там уступали воды распахнутому оку Феримед и призрачным крыльям Вельда. Теперь скрываемые волнами пески отчетливо пахли медью.

Коэрве скользнул вниз, коснулся воды, разбирая упругие нити течений: стекло и медь, медь и стекло. Песчинки сталкивались, расходились и вонзались друг в друга. Покой южного моря был эфемернее пены на его волнах.

Корабль спустил паруса и развернулся, покачиваясь на самой кромке воде между песком и медью. Коэрве чувствовал, как набегающие с берега невесомые искры касаются его, отражаются эхом и возвращаются обратно. Коэрве ждал, одну за другой перебирая бусины, принесенные песками и ветром.

После падения Завесы быстрее, чем отравленные земли Денхерим, дейм покидали только земли Коэнт. Они наводнили даже лишенный тяжести Застывшего Сердца Эшс, отпечатывая в песчинках видение разлетающихся медных искр и голодно поющей бури. Манш’рин Коэнт пал, и медная кровь пропитала Н’Хилт до самых корней, сметенная поступью эйтеа. Коэрве не знал, что у Коэнт есть эйтеа, но М’эсе’диэссеа Эшсар помнила о том, кто был ди’гайдар Велимира Кэль. Он спал с тех пор, как Велимир оставил Исайн’Чол. Возможно, падение Завесы разбудило Винкорфа Коэнт. Возможно, дело было в чем-то ином. Над Н’Хилт плыл густой медный голос, и Коэрве казалось, что он не различает за ним песни Огненного Сердца. Мог ли манш’рин быть сильнее собственного Источника?

Медь расступилась, выстраивая в волнах узкую дорожку к скалистому берегу одного из островков Н’Хилт и вздымающимся вверх зеркальным стенам маяка.

— Эйтеа Коэнт. — Винкорф Коэнт ждал Коэрве на небольшой площадке и ловил взлетающие к ней соленые брызги.

— Эйтеа? — медь всколыхнулась, по ней пролетела быстрая шелестящая рябь и угасла прежде, чем Коэрве сумел уловить ее привкус, но разорвавшие песок и стекло медные лезвия он ощутил отчетливо. — Когда небо звенело силой, а нити сплетались новой судьбой, я вплел в них имя. В’’и’эн’коэр’фиэн’нэ. Другого не будет.

Коэрве подхватил кончиками пальцев тягучую пряную каплю, не позволяя ей коснуться зеркального камня. Пусть в мареве меди у стекла и песка не было шанса, но не стоило провоцировать Винкорфа больше, чем получалось само собой. Медь отхлынула, собираясь тусклыми пластинами доспеха, взметнулась зыбким маревом и истаила до едва слышного шелеста.

— Коэнта говорила, что с этого маяка лучше всего видно море, чем оно пахнет в этот оборот, Эшс’тимэ? — слова непривычно долго звучали густыми медными переливами, и Коэрве вслушивался в них, почти не улавливая таящиеся в глубине смутные образы. Эшс’тимэ? За незнакомым обращением угадывался привкус отраженной и разделенной множество раз крови. Эшс’тимэ. Дитя Эшсары. Он не слышал, чтобы даже эйтеа говорили так. Коэрве ответил таящим вдалеке эхом, зовом, так и не принесенным назад морской пеной. Но образ только скользнул по кромках медных лезвий, рассыпался отдельными песчинками. Он собрал его заново, облекая смутное эхо словами:

— Безграничностью.

Небо взорвалось медью. Густые потоки поднимались вверх, сплавлялись тонкими спицами и гибкими суставами, распадались пылевой дымкой, замещая собой каждую крупицу воздуха. Коэрве никогда не слышал песни Огненного Сердца, а Застывший Источник тек корнями и плотью, лишь изредка поднимая густые песчаные бури. Дыхание Огненного Сердца заполняло небо. Кровь Коэрве застывала стеклом, защищаясь от царапающих касаний меди, но чем больше ее оседало на стеклянных лепестках, тем отчетливее Коэрве ощущал эхо. Не Сердце Коэнт, В’’и’эн’коэр’фиэн’нэ задевал медными крыльями луны. Сердце звучало между ними едва уловимым шелестом. Коэрве чувствовал, где заканчивается море, слышал о ветре, истаивавшем за Черными Башнями, но никогда не спрашивал летунов, есть ли преграда для крыльев. Медь поднималась выше, чем решался любой из всадников. Если не считать Феримед, но ветры над их горами никогда не были теми же, что над остальной Исайн’Чол. Мог ли Винкорф Коэнт сложить крылья, потому что им не достало места под Завесой?

— Ты тревожил меня за этим? — медь осыпалась вниз. Не исчезала окончательно, лишь сливалась с ветрами и воздухом, простираясь так далеко, что касалась раскаленных граней Застывшего Сердца.

Коэрве вплел в медь новые голоса, которыми говорило с ним море, пружинящее под ногами неживое тепло и запах, пустую холодную кровь и острые жалящие касания, разрывающие плоть, но не касающиеся энергий. Винкорф вслушивался, играл долгим эхом, и медь оплетала стекло, скреблась, рассыпая его песчинками и исчезала, так и не задев скрытых в глубине кристаллов:

— Покажи.

Медленно, приглушив стекло до едва уловимого рокота волн, Коэрве достал из паза черный кристальный стержень, покрытый инистый вязью. Она колола, затягивала и шелестела в висках далекой чужой песней. Он потянул за нее, будто снова сучил между пальцев звенья цепи, притягивая ближе добытое в море тело. Оно так и не начало таять, распадаясь отдельными нитями, но терзало обоняние множеством запахов, похожих на те, что иногда выбрасывали на побережье волны. Медь сплелась тонкой сетью, вонзилась иглами в мягкую плоть, выдавливая вязкие капли, так не похожие на полнящуюся искрами и глубиной кровь, с которой любили играть все арон Юга.

Сеть дрогнула, взорвалась бесчисленным множеством жалящих песчинок и обрушилась на Коэрве. Затрещало под напором стекло, а в сознании один за другим возникали образы. Коэрве чувствовал запах крови — чужой, незнакомый и удивительно близкий, видел возносящиеся башни и застывший хрусталем город, закрывался покрытыми чем-то странным руками и от вспышек энергии, слышал гудящие над головой крылья и шел, шел вперед, к пряному запаху крови и яростным крикам. Образы наслаивались друг на друга, дробились и тут же стирались, оставляя выворачивающую кости потребность идти, следовать, достать и… Острые грани стекла пронзили насквозь, расцвели пылающими цветами, и медь отхлынула. Коэрве вдохнул густой запах собственной крови.

— Оки’хэ’уфс’нерисад. Мы звали их так, — медь собралась плотным коконом вокруг Винкорфа, и воздух вновь стал воздухом и морем. Он тек через Коэрве, и стекло растворяло последние отголоски меди в крови. Говорить с эйтеа никогда не было легким делом, но Винкорф Коэнт — не эйтеа. Ничего странного, что даже его кровь предпочла искать убежище в мертвых песках Эшса.

— У них были свои Сердца? — сознание еще пылало, то застывая стеклом, то рассыпаясь песчинками, но из множества образов Коэрве отчетливо уловил видение огней силы, что могли быть только Источника.

— Они владели всеми Источниками от края мира до места, что В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ» назвал Айз’к Со, — медь снова коснулась стекла и тут же отхлынула, — но Сердец у них не было. Оки’хэ’уфс’нерисад не смели касаться, боясь ответного касания. Но они придумали, как заставить Источники служить себе.

Винкорф коснулся зеркальной стены маяка, и он дрогнула и поблекла, расходясь в стороны волнами. За стеной пылало Сердце: живое пламя, стиснутое цепями и ободами, уже обветшалыми и покрытыми медной пылью, они тянулись к стенам, вплавлялись в них и переходили в гроздья покрытых незнакомыми символами кристаллов. Коэрве вжался спиной в камень. Стеклянная броня шла трещинами, а собственная кровь стремилась взорваться в жилах уже не цветами, а густой пылью. Не каждый даэ видел Сердце своего арон, если не становился манш’рин, и никто не мог рассказать, что видел чужое.

— И все же их кровь не была пустой, — по пальцам Винкорфа бежало живое пламя, медь кутала его, и оно замирало, чтобы вспыхнуть снова. В ответ загорались кристаллы и символы, и с вершины маяка срывался пылающий луч. — Кто знает, что стало с ними сейчас.

Месяц Зарам, 529 г.п. Коадая, окрестности гарнизона Фла

От Денхерима до Фла — двадцать один переход. Кацат никогда не был во Фла, но чувствовал это точнее, чем осознавал собственное существование. Двадцать один переход. Так далеко, что голос Зеркального Сердца стих до едва различимого шелеста. Он не мог заставить себя не вслушиваться. Раз за разом вгрызался в окружающие его серо-зеленые цепи, рвал в клочья призрачные паутинки, откатывался, оставляя в чужих ранах осколки черного стекла. Зелень и серебро оплетали разум, и Кацату казалось, что он плывет в холодном студенистом мареве, будто свет Фир обрел плотность и превратился в оковы. Он открыл глаза, вглядываясь в беспорядочно кружащиеся сегменты черно-белой мозаики. Шепот усилился. Чернота быстрей заскользила по жилам. Одно касание — и они станут тем, чем должны быть, выстроятся ровной тропой и... Кацат закрыл глаза, отсекая восприятие, оставляя только вечно звучащий теперь в глубине разума чужой ритм. Ту-тук. Он следовал за биением чужой жизни, но разве может она звучать громче голоса Источника, пусть и отделенного двадцатью переходами? Мозаика в сознании Кацата вновь строилась идеальным лучом до самых денхеримских отрогов. Ему бы хватило пяти шагов.

Они двигались. Беспокойная мозаика Фла осталась позади, мелкие и быстрые сегменты сменились тяжелыми и устойчивыми, воздух перестал звенеть от беспорядка сталкивающихся энергий. Рядом осталась только скрипящая уже в самых костях зелень и успокаивающая призрачная прохлада. Они вились и переплетались, и Кацат почти видел соединяющие их тревожные искры. Он передернул плечами, стряхивая слишком настойчивое касание. Перед глазами вновь закружилось черное и белое, в горле будто пророс острый зеркальный осколок, но он лишь туже стянул мозаики, медленно и тщательно ощупывая каждый клочок реальности вокруг, сегмент за сегментом осознавая собственное тело, стиснувшие поводья пальцы, мягкую поступь ящера под ним. Черно-белое лезвие блеснуло, рассекая оплетающие повод паутинки. Они отдалились, спрятались за зелень, но даже вывернись Кацат наизнанку — избавился ли от всех до единой? Слишком глубоким получилось касание. Но в тот день у них обоих было не слишком много выбора. Кацат открыл глаза и дернул повод, выравнивая сбившегося с шага ящера, и вновь направил его по едва видимой среди сухой травы тропке вслед за Раэхнаарром.

Стекло почти провернулось в горле, стоило вспомнить, как зелень размыкала давно вросшие в нее черно-белые когти, смыкалась и отгораживалась серебряным коконом, превращаясь в эхо тише денхеримского шепота. Он не успел бы, не взвейся рядом призрачные паутинки и острые звезды. На этот раз выбора не оказалось у зелени. Какой бы ни оказалась дорога, ты никогда не выйдешь на нее в одиночестве. Зелень впереди сгустилась, будто предчувствуя что-то, но едва заметный белый сегмент мозаики уже вздыбился, превращаясь в маленький камешек, и идущий впереди ящер споткнулся, чуть не выбросив из седла всадника, а спустя такт тот едва успел пригнуться, уклоняясь от взмаха хвоста: так ящеры обычно прогоняли слишком надоедливых насекомых, но их сегментов вокруг не было: только стремительно тающая паутинка.

Клочья зелени царапнули сквозь маску, стирая с застывшего в ледяной судороге лица беззвучный смех, ящеры вновь двинулись по тропе. Серебро больше не казалось оковами — оно текло, смешиваясь с лежащим на плечах белым плащом, а зелень играла складками в его полах. Осколок в горле растворился, мешаясь с кровью и быстрым током мозаик. Несколько тактов передышки, заглушившей даже шепот Денхерима.

— Граница, — слово легло серебряной стылостью, выдернуло из окутывающего сознание марева. Кацат медленно открыл глаза, не заметив, как с повода соскользнули вновь опутавшие его паутинки. Огоньки Фла остались где-то далеко. Двадцать два перехода. Мозаики глухо и тревожно ворочались, все чаще застывая стеклом. Кацат с трудом различал рядом обломанную громаду граничной башни, разбросанные зеркальные камни. Ящеры ощущались то едва тлеющими огоньками, то рвали обоняние слишком резким запахом, а воздух казался раскаленным, будто они разом вернулись в южные земли.

Кацат сбросил взвившиеся вокруг призрачные паутинки, развернул черно-белые лезвия, стряхивая вновь подобравшуюся слишком близко зелень. Медленно, стараясь не вслушиваться в заструившийся вновь по жилам шепот, он потянулся вперед, ощупывая тяжелое неподатливое пространство. Мир никогда не ощущался на плечах такой тяжестью. Казалось, сделай шаг за границу — и там не найдется воздуха и на один вдох. Мертвый, застывший, в нем не находилось ничего, способного ответить на касание. Даже стиснутая хваткой зелени земля Чи не ощущалась столь монолитной. Будто его можно развернуть лишь целиком или не касаться вовсе. Мозаика рассыпалась, оставив лишь смутное ощущение бесконечных трав и неповоротливых камней.

— Там... ничего. Мертвый мир, — горло вновь рвало стеклом, но Кацату требовались слова, чтобы поверить в шепот собственной силы. Она не подводила, даже когда взрывалась в крови кристаллами и выворачивала наизнанку жилы. Он потянулся вперед, вгрызаясь, тормоша, ища хоть какого-то отклика. Искра? Что-то едва уловимое коснулось сознания, пробежало смутным отражением по самой кромке мозаик, и Кацат усилил напор, не замечая, как натянулись и покрылись трещинами серо-зеленые цепи. Искра погасла, одарив напоследок таким же тусклым привкусом крови и густым, мертвенным страхом, эхом отразившимся в поднявшихся навстречу зеркалах. Шепот стал оглушительным, ввинтился и взорвал сознание криком. Выстроенная мозаика брызнула осколками, заметалась, то накрывая калейдоскопом мозаик Фла, то вонзаясь в остов башни, тут же взорвавшийся камнями. Вспыхнула трава. Заметался ящер, заходясь хрипловатым воем, а зеркальная волна ушла на глубину, вспарывая и перемалывая пространство, пока не наткнулась вдруг на кутающуюся в холод тени искру. Мозаика щелкнула, замыкаясь крюком, рванула добычу на поверхность, протащила по остаткам башни и рассыпалась, наконец усмиренная вспыхнувшей серебром и зеленью цепью.

— Хо-о, у нас снова гости, — Фейрадхаан медленно выехала вперед, будто ненароком прикрыв осевшего в седле Кацата. Призрачные паутины под мерное биение скрывающей их серо-зеленой завесы ловили мечущееся в черноте зеркал сознание. За двадцать один переход от них медленно и неохотно стихала грохочущая над Денхеримом буря.

Тень гостеприимна: она охотно распахивает объятия, расступается, увлекая на глубину, и мучительно медленно выпускает обратно, цепляется до последнего, вырывая из сущности кусок за куском. И все же быть вырванным из тени — много, много хуже. Рихшиз не верил, что такое возможно. Он ждал, скрывшись в густой тени обрушенной башни на самой границе касания Исайн’Чоль. Ждать, наблюдать — что может быть естественнее для Вельде? А теперь он цеплялся за камни и пучки жухлой травы, а пространство вокруг шаталось и рассыпалось, смешивая холод теней с мертвым воздухом, пылью пустоши и каменной взвесью того, что несколько тактов назад было башней. О’даэ не предупреждал о подобным, но мог ли он ждать танца денхеримских мозаик так далеко на западе? Денхерим меняют мир своим присутствием. Больше всего Рихшиз хотел оказаться как можно дальше от Денхерим. Но смерч закручивался совсем рядом, и он как никогда отчетливо ощущал касание шелестящих лезвий и тающих зеленоватых искр, отсчитывающих такты его существования. Сколько их осталось до разделяющей его и тени грани? Рихшиз расслабил пальцы, выпуская рефлекторно стянутые поближе теневые полотна. Взметнувшаяся его сила угасла, растворяясь среди травинок, он замер, приглушив малейшие колебания энергии.

— Даэ Денхерим, Даэ Кэль, — третьего имени Рихшиз не знал, а отпечаток тени, который он успел нащупать, прежде чем мир перевернулся, дразнил смутнознакомым послевкусием, похожий на все сразу и ни на что одновременно. Так иногда ощущались айтари. Но их тени никогда не расходились когтями и хищными жалами.

— Даэ Вельд. В теневых тропах теперь совсем нет ясности? — в бесцветном голосе Кэль совсем не ощущалось силы, будто вся она была сосредоточена где-то еще, но Рихшиз отчетливо чувствовал скользящие по хребту призрачные коготки. Они стекали с серых лезвий, преломлялись в зеленых искрах и вонзались иглами, будто защитных оболочек не существовало.

— Ясности хватает, — перед глазами вновь клубились тени, в них вспыхивали, но тут же тонули образы. Рихшиз пытался думать только о черноте, но призрачные касания одно за другим срывали с них смутное эхо, обрывки воспоминаний текли вверх по когтям и лезвиям. Даже тени не были столь бесцеремонны. Будто его выбросили в тень с обнаженным сосредоточием.

— Взгляд манш’рин Вельд простерт так далеко... что же он надеется различить за горизонтом? — призрачное касание разом обрело остроту, обоняния коснулся наполненный холодной вязкостью теней запах крови. На такт Рихшиз задохнулся в нем, пульс гулко ударился где-то в глубине, и все закончилось. Земля под пальцами больше не дрожала, а три всадника, сблизив ящеров так, что их тени слились в одну, пересекли то, что еще оборот назад было Завесой.

На такт мир выцвел и вновь налился жизнью. Ящеры оскалили короткие клыки и угрожающе зашипели, когда Рихшиз вышел из тени перед их мордами.

— У нас одна дорога. — Воля манш’рин будет исполнена. Скрыто или явно — не так уж важно. Время вытянулось серебряной цепью. Тени смешивались, сливались в одну и расходились, щитинились длинными иглами и разлетались мельчайшими клочками, пока не исчезли разом, вытянувшись длинной осью за спины ящеров. Призрачные паутинки слились с черно-белой мозаикой, когда их обладательница скользнула в другое седло. Освободившийся ящер шагнул вперед. Рихшиз не стал ждать, когда тот опустится на колени, просочился между тенями поводьев и устроился в подходящем скорее для айтари седле.

Широкие лапы ящеров оставляли следы в сухой земле, вокруг них взвивались маленькие пыльные смерчи, оседающие желтовато-красными разводами на полах плащей. О’даэ говорил, что мир за Завесой иной, но вокруг тянулась пустошь, ничем не отличающаяся от простирающейся между землями Евгэр и Леконт. Только Туманы Вельда казались теперь иллюзорнее преломляющихся на волнах в гранях Завесы миражей, что рождались из сплетения лучей спускающегося Фира и поднимающейся ему навстречу Фаэн. Рихшиз рассматривал их — еще до того, как поднялся на Тысячу Шагов и обрел имя — отчетливо видимые с дальних берегов Шуама, лучи складывались в непривычные контуры домов и башен, текли причудливыми улицами и прорастали охапками незнакмых растений или контурами чужих берегов. Но даже самое быстроходное судно не могло достигнуть их, стоило приблизиться, как миражи размывались, теряли плотность и превращались в игру бликов на темной воде Бесконечного моря.

— Твое ожидание было долгим. О чем поют тени на той стороне? — быстрое касание паутинок разорвало марево, в котором Рихшиз неосознанно тянулся вслед за удлиняющимися тенями вдаль, к сменившему шелест волн шелесту песка и пустынным миражам, пришедшим на смену иллюзиям вод. Вельд молчал.

— Я не спрашивал, — Рихшиз успокоил закружившиеся вокруг тени, их хищные коготки вгрызались в паутинки, стараясь поглотить эфемерные капли наполнящей те энергии, но цепляли лишь пустоту, будто отделенные недоступной восприятию прозрачной завесой.

— Тебе... не любопытно? — паутинки скользили между тенями, Рихшиз отсчитывал такты собственного сосредоточия, но когда тени почти разлетелись сотней зазубренных игл, паутинки разлетелись, смахнутые ленивым взмахом серого лезвия.

— Тогда спроси их сейчас, — в густоте зеленых отсветов тени гасли, но Рихшиз все равно видел, как паутинки теперь блуждают между ними, разом утратив к нему всякий интерес. Он не обещал повиноваться Кэль. Но о’даэ Вельд хотел знать. Биение сосредоточия выравнялось, и Рихшиз привычно стек к самой границе тени, ощущая как мир теряет терзающие его зрение краски, обретая взамен холодную бесконечную глубину, но тень лишь мазнула по пальцам тихим шелестом, чтобы через такт накрыть густой приливной волной. Касание удушало. Рихшиз рванулся вверх, стряхивая с себя слишком густую и вязкую тень. Ни один Вельде не оставался на свету дольше, чем необходимо, чтобы скользнуть в иную тень. Но по эту сторону Завесы придется довольствоваться светом.

— Эта тень не годится для танцев, — он качнул головой, прогоняя тянущееся вдоль хребта ощущение осклизлого касания. — Слишком вязкая.

— Как и пространство. Эта мозаика словно не знает, что может двигаться, — Денхерим горбился в седле, а складки белоснежного плаща покрывала бурая дорожная пыль.

— Застывшие земли. И мертвые, — та, чьего имени Рихшиз так и не узнал, собрала в ладонь и растерла пальцами крупицы почвы. — Здесь не бьется ни одно Сердце.

Земли без Сердца? Тусклый, вымороченный образ серого пространства, лишенного дуновения жизни, казался диким настолько, что сознание Рихшиза отказывалось верить чувствам. Он снова и снова касался тени, звал, пытаясь уловить отклик, но натыкался на равнодушную пустоту. Эта земля не знала касаний, не отзывалась ни на чей зов. Что о’даэ хотел отыскать здесь? Вокруг вновь заметались паутинки, и Рихшиз торопливо стянул еще подвластные ему тени ближе, укрывая и смиряя слишком громко звучащие мысли.

— Завеса укрыла Исайн’Чол от пустоты? — Тень взволновалась, сжимаясь и дробясь, когда пространство вокруг дрогнуло. Землю рассекла трещина, пучки травы застыли, подставив лучам поднимающейся Фаэн корни вместо стеблей. Один такт — и искажение стерлось. Мертвое неизменно. — Или от того, что прячется за ней?

И может ли мертвое поглотить живое? Ближе всего к границам Завесы на юге бились Сердца Эшсар и Коэнт, с востока — Ан’ашар, Феримед и Вельд. Возможно, теперь Вельду повезло тонуть в песках вместо волн. Самым дальним Источником севера считался Альяд, но о северянах ничего нельзя знать наверняка. Но всех их от Завесы отделяли воды Бесконечного моря, и только с запада Сердца Леконт и Евгэр бились у самой Завесы. И все же их кровь так и не пересекла границу мертвых земель.

— Евгэр не дотягиваются даже до Фла, — паутинки вновь мазнули по кромкам теней, ловя затухающий под ними образ. — А Леконт... — паутинки рассыпались искрами и свернулись тугим клубком. Рихшиз кивнул: слова от эйтеа не услышал даже о’даэ Вельд.

Пустошь тянулась и тянулась, и по удлинявшимся теням Рихшиз чувствовал медленное движение Фаэн над ними, но тени ничего не говорили о глубине, не менялись, делясь отзвуками касавшихся их энергий. Значило ли это, что пространство вокруг не меняется? Рихшиз не видел Северного Круга, но слышал, что такие игры любили Альяд. Но Кэль не спрашивал Денхерим о расстояниях и петлях. Означало ли это уверенность?

— Воздух меняется, — паутинки так и не шевельнулись. Их хозяйка застыла, вытянувшись вперед над головой ящера, широкие ноздри трепетали, ловя оттенки запахов, а между губ то и дело мелькал острый кончик языка. Рихшиз видел этот жест у южан: они единственные полагались на обоняние больше, чем на эхо энергий. Но ни одно южное Сердце не цвело паутинками, а отбрасываемая ими тень так густо сплеталась с зеленью и мозаикой, что теряла собственный оттенок. Какое же Сердце пело для нее?

— Густеет, — Денхерим запрокинул голову вверх, подставляя искрящимуся свету Фаэн испещренное черными прожилками лицо. Тени доносили эхо тревожной пульсации, волной расходящейся от закутанной в белое фигуры. Пространство дрожало.

Слуха коснулся далекий раскатистый звук. Порой гроз в Исайн’Чол считался К’шар, но и во втором цикле они сотрясали небо. Тени, до того щедро источаемые Фаэн, поблекли, но будто заполнили все вокруг, заливая реальность едва уловимой дымкой серости. Рихшиз тоже посмотрел вверх: тревожный свет Фаэн померк, скрытый странной беловато-серой массой, которую вдруг разорвала слепящая вспышка, сопровождаемая раскатом. Рихшиз зажмурился: в любом другом месте пляшущие под веками пятна не помешали бы ему, но в этих землях голос теней звучал так слабо, что приходилось полагаться на менее совершенные инструменты.

— Сейчас! — Денхерим на такт опередил обрушившийся на них шелест. Ящеры сорвались с места под холодный дробный перестук небесной воды, оставлявший на шкурах темные разводы. О’даэ рассказывал о ней, но это звучало слишком странно, чтобы верить даже манш’рин. Капли сливались в потоки, пропитывали тяжелую ткань плаща и звонко ударялись о темный металл доспеха, оседали на коже чуждыми и странными касаниями. Или застывали, пойманные зелеными искрами у самой границы пляшущих теней.

Пустошь кончилась внезапно, будто рассеченная мозаикой Денхерим. Лапы ящеров увязли в вязкой, пропитанной влагой земле, из которой выбеленными остовами поднимались обломки колонн, камней и полуразрушенных арок. Тени лишь на такт опередили рванувшие вперед паутинки и на такт же запоздали с откликом. Пусто.

По каменным сводом арки шум небесной воды едва касался слуха. Ворчащие ящеры опустились на землю, пряча под толстыми складками век уставшие от яркого света глаза. Они то и дело тревожно вскидывали головы, принюхивались и успокаивались под мимолетные касания паутинок.

— Что это? — Кэль рассматривал скованную зеленой искрой каплю.

— Небесная вода. О’даэ говорил о ней, — Рихшиз оставил своего ящера и шагнул к краю арки, остановившись на очерченной каплями границе. — Она не опасна.

— Мертвая вода, мертвая земля, мертвые камни. — Капли падали на оплетенную паутинками узкую ладонь, лишенную даже защиты перчаток. Рихшиз не ощутил ее приближения. Даже тени остались неподвижны. — О чем еще ты молчишь?

— Или мы не идем одной дорогой? — зелень придвинулась, заплясала, расходясь потоками и закручиваясь петлями, в которых таяла окружающая их белизна камня и все отчетливее проступала зеркальная чернота башни покинутой ими граничной башни. Достаточно шага.

Тень свернулась кольцами. Сдавила, прорастая сквозь плоть вечно омываемыми приливами камнями и шипящими брызгами, тающими у горизонта миражами и острыми скалами Шуама. Что может выбрать кровь, пока звучит воля манш’рин?

— О’даэ сказал лишь, что видел за башнями небесную воду и мертвую землю. Слишком мало для Вельд, но о’даэ не может идти дальше, — кровь Вельда не звучала так громко до этого дня, и никогда Туманное Сердце не пело ей в унисон. Ни один манш’рин не будет спорить с Источником.

— И слишком мало для Кэль. — Контуры башни расстаяли, обнажая белый камень и поднимающуюся спиралями серо-зеленую пыль, на мгновение застывшую сверкающим лезвием и разлетевшуюся тысячей осколков, пронзающих пустоту. — Рей’аах’аан’на'ар’рэ.

— Р’рих’эш’эшиэс’сэа, — он ответил стекающей по прибрежным камням пеной и брызгами с тающими за горизонтом миражами.

— Ка'у'цин'ан'с'тэ Дьенэх’э’ри’им’мэ, — белая мозаика взлетела остриями копий, развевающимися над простором знаменами и растворилась в черноте пылающих звездами зеркал.

— Фейах’раад’ха’арн, — последнее имя вплелось медленно меркнущим сиянием — следом пронзившего бездну луча. Рихшиз ждал, какое же Сердце прозвучит вслед за ним, но имя осталось просто именем — эхом и отражением, отделенным лишь тактом от прозвучавшего первым. Фейрадхаан безмятежно ловила ладонью небесную воду, а зеленые искры плясали вокруг нее, путались в пальцах и оплетали браслетами запястья, паутинки проходили сквозь них, дразнили и скатывались, как небрежно стряхнутые на землю капли.