Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры (гет)

Невыносимая жара с которой не справлялись даже Чары, выгнала Грейнджер из душного города в Коукворт намного скорее, чем все её прежние доводы в пользу данного перемещения.

Иначе она рисковала попросту сгореть на солнечном костре. Почти, как средневековая ведьма.

Собиралась Миа долго. Придирчиво перебирала нехитрый гардероб, наметанным глазом женщины, пережившей не один десяток министерских приемов, выискивала приемлемые сочетания и — почти вечность расчесывала волосы, безуспешно стараясь превратить мелкие кудряшки хотя бы в волны.

Нет, она совершенно не собиралась кого бы то ни было впечатлять.

Раз уж мисс Всезнайка давно и плотно прижилась у профессора Зельеварения, вопрос вкусовщины уже свершился, и обряжаться теперь она может хоть в мешок, хоть в золотые доспехи. Принципиального значения ее облик иметь не будет.

Просто Гермиона чувствовала себя в разы уверенней, если знала, что к ее внешности можно выставить минимальное количество придирок.

Аппарейт, что ли?..

* * *

Гермиона устала.

И решила она это сразу же, как, аппарировав, с размаху впечаталась носом в некий чёрный монолит, которого в неприметном проулке быть не должно было.

Монолит, кстати, даже не потрудившись сдвинуться с места и помочь, сразу же принялся сдержанно насмешничать.

— Все ещё не могу определиться, радуют меня твои рефлексы или раздража...

Длинное, до самых щиколоток, безо всяких изысков, обманчиво-закрытое платье, которое становилось таковым, только если в него запахнуться и сильно затянуть широким поясом, а в естественном состоянии больше напоминавшее легкую мантию с короткими рукавами, сыграло с ней злую шутку. Подол возмущенно фырчавшей девушки при падении на пыльную тропинку неумолимо задрался, обнажая чулки.

И все остальное, соответственно, тоже.

Почему, ну почему с бельем, которые дарила Джинни, без убийства внутреннего чувства гармонии можно носить только одежду, подаренную ею же?!

Решено. Она больше не станет принимать такие подарки. Она же не домовой эльф.

Но, вероятно, именно этот тонкий, почти невесомый слой сливавшегося с кожей нейлона помог говорящему определиться. Кажется, его при этом совсем не волновала палочка, еще в полете прицельно направленная в его сторону. Он все также стоял, делано-безмятежно сложив руки на груди.

Гермионе даже показалось, что пауза уж слишком многозначительная. И долгая.

— Радуют.

Речь сейчас явно не о рефлексах.

Зачем, ну зачем она слушала Джинни?!

Грейнджер, несмотря на то, что ее возвращению были очевидно рады, ощущала себя так, будто бы пришла на пару по Зельям в костюме Евы. А это ощущение, в их-то непростой ситуации — уж точно лишнее.

Так что изгоняла его из себя Грейнджер принудительно и — на скорость, нарочито демонстративно засовывая палочку за резинку чулка. И тем самым распахивая юбку еще сильнее.

Вряд ли получится незаметно посмотреть, но… она же точно не забыла надеть белье, да?..

А если и да, то — все равно. Черта с два она позволит себя смутить. Только если наоборот. И точка.

А тем временем пыль некстати этому мини-спектаклю забилась в нос.

Волшебница оглушительно чихнула. Эффект от томно задранного подола был безнадёжно смазан. И по лицу зрителя это было очень и очень заметно.

Её монохромный лекарь снисходительно протягивал ей руку. В чёрных глазах смеялся сам Сатана, яростным контрастом противореча нейтральному выражению бледного лица.

Да, волшебнице точно рады. И у него — хорошее настроение. Возможно, в честь нее же.

Так что ей пока что жуть, как везет. Даже без Фелициса.

И Грейнджер, как и её предшественница когда-то, чуть расслабившись, тут же попала в ловушку собственной любознательности, засмотревшись на игру противоречия и контрастов, столь яркую в этой человеческой натуре.

Лицо, на котором жили только глаза, напоминавшее порою посмертную маску, которую хотелось безжалостно разбить и добраться до настоящих эмоций, притягивало. Стоило присмотреться, задуматься — и это уже не отпускало.

Миссис Уизли настолько с непривычки впечатлилась, что прямо сейчас уверилась окончательно и бесповоротно, что ей нужны двое именно черноволосых детишек. Так, чтоб прямо маленькие, смурные копии оригинала один в один.

И — без седины. Дети же.

Да она и тут, в его волосах, тоже лишняя. Эти нечастые, но такие яркие проблески белого причиняют почти физическую боль, когда на них смотришь…

Наконец опомнившись, девушка сердито тряхнула головой и с силой вцепилась в протянутую руку.

А кто сказал, что чужая жизнь — это легко?

О том, что эта жизнь — теперь её, Гермиона предпочла в данный момент очень удобно забыть.

Да и… в конце концов. Все то, что она сейчас в единую долю секунды совершенно по-девичьи себе нафантазировала, ещё вилами по воде.

К примеру, хорошо бы еще раз посчитать векторы, прикинуть рунные расчёты... А то вдруг её вообще выкинуло сюда на время?

Это ведь было тоже вполне рабочее предположение. Одно из многих, что она сделала.

А еще — она была старой, уставшей и не готовой тонуть в чёрной ненасытной дыре чужой вселенной. Вселенной, которая, кажется, только недавно пробудилась, набирала обороты и была еще беззащитна.

Гермионе было страшно. Это была ответственность сильнее всех прежних. Она чуть ли не жжением по коже ощущала эту чужую канатную зависимость от собственного существования.

Последняя нить, связывающая Северуса Снейпа с миром живых, это — Гермиона Грейнджер. Которую можно с чистой совестью отпеть дважды.

Это первое.

И она уже много лет, как не бесхитростная прямолинейная влюблённая девочка.

Она не оправдает ожиданий. И случится катастрофа.

Не с ней. С ним.

Это второе.

Грейнджер очень надеялась, что усложняет.

Но… было страшно.

А поэтому волшебница с удивительной для такого хрупкого тела силой вцепилась в чужую руку и — молча засеменила следом, болезненно хмурясь.

«Кыш, вопросы.

Не тянись вверх, Грейнджер.

Перестань выпрыгивать из трусов, мисс Всезнайка.

Умолкни и иди почитай книжку.

Перестань вызывать подозрения, у тебя сейчас все на лице будет написано.

Министр бы тебя за такое уволил».

Дверь.

Дверь, за которой полумрак. Полумрак — это хорошо. Он отлично скрадывает яркие детали. И черты лица.

* * *

Зельевар смотрит насмешливо, даже — ласково. Опускает палочку, заканчивая углубленную диагностику, которой выучился вынужденно, и удовлетворённо кивает.

Результаты стабильные. Ее отсутствие подле котлов и склянок никак не сказалось на состоянии здоровья.

— Хорошая девочка.

И что-то в душе Грейнджер, прекрасно последний час себя контролировавшей и покорно терпевшей все привычные медицинские процедуры выявления, отзывается на эту невинную фразу больной злостью.

Женщина в теле девушки не может совладать с ещё горячим сердцем прежней владелицы, помноженном теперь не только на уже имевшиеся эмоции, но и — на привнесенные. И где то глубоко внутри отчаянно хочет, чтобы оно теперь таким и осталось навсегда, не черствея под грузом лет.

Пусть это глупо.

Пусть это чревато.

Но это больше похоже на настоящую жизнь.

Потому что от настоящей жизни, со всеми ее чувствами, перекрывает дыхание. Потому что радость в ней столь же сильна, как и страдания. Потому что страхи в груди, обретающие грызущие крысиные зубы, также материальны, как и яростный огонь надежды там же.

Потому что только живой способен на бесконтрольную бурю чувств.

И только живой способен искренне доверять близким.

И Миа — вспыхивает, как когда-то давно, много-много лет назад. Как та лохматая студентка в ало-золотом галстуке, что творила глупости под стать репутации их Трио.

Злая на собственную бесчестность и несправедливые перспективы последствий правдивости, девушка подскакивает к виновнику ее тревог, слабыми пальцами хватая того за сюртук. Впервые так сильно переживая по поводу лукавства, с которым срослась за свою долгую карьеру.

И под удивлённым, растерянным взором болезненно рычит:

— Я не. Хорошая. Ты, мордредова печень, сильно удивишься.

И… остывает. Сдуваясь, как радужный воздушный шарик, который неуместной контрабандой пронесли на заседание Визенгамота. Потому что видит, как её оскал отражается, словно в кривом зеркале, на его лице. Колодцы глаз оппонента чернеют окончательно, и в них втекает озабоченность и подозрительность. Лицо мужчины — каменеет, и он замирает, как настороженный волк.

Ну вот что на неё нашло?..

Гермиона, беззащитно опуская плечи, неловко прочищает горло, преувеличенно серьёзно хмурит брови и медленно, аккуратно поправляет несуществующие складки на темной ткани.

— Кхм... Я… погорячилась. И очень бессмысленно.

Ну, в самом деле. Очень глупо набрасываться на человека, за которым ты не замужем. Мерлин, да они даже не любовники!

Он не обязан терпеть ее выходки, каковы бы ни были причины. Тем более, что ранее она такого себе с ним никогда не позволяла.

И Северус ведь даже ни в чем не виноват.

Она просто с пустого места повышает уровень тревожности и так не больно-то уравновешенного Снейпа.

Молодец, Грейнджер.

— Гермиона.

Удивление — это то, что топит её с головой. Она явственно слышит полутона тревоги. Почти паники. Это можно расслышать по хрипоте.

С самого Мунго она навострилась определять степень колебания его внутреннего маятника спокойствия именно по голосу. Чем больше хрипов выдают поврежденные связки — тем хуже, по мнению волшебника, ситуация.

— Что произошло?

— Что?

Чужое раздражение льётся ушатом на голову, и гриффиндорка резко раздумывает праздновать дурочку.

Он торопит ее именно так, исподволь. И только теперь Миа, имея за плечами опыт прожитых лет, переосмысляет ощущение заново. И понимает со всей доступной четкостью, почему в классе Зелий студентам всегда было настолько жутко.

Хренов менталист решал вопрос дисциплины гениально. Эта фантастическая кобра просто регулировала общий ментальный фон. Или — продавливала чужой собственным.

Изобретательность, поражающая воображение.

А она ведь, кажется, ни разу даже не сопротивлялась за эти годы. По крайней мере, она не припоминала.

Просто были моменты, когда Миа точно знала, какое действие нужно выбрать, чтобы не бесить зельевара.

Судя по тому, что теперь Гермиона спит на втором этаже, решения были верными.

— Я могу помочь?

И совершенно того делать не собиравшаяся, Грейнджер честно и проникновенно, устало выдыхает, вцепившись ладонью в непослушные волосы.

— У меня проблемы. Я справляюсь, но... устала.

За всю свою послевоенную жизнь волшебница никому никогда не признавалась, что устала. А это с ней случалось часто. И… было в этой секунде что-то интимное.

И настолько оно оказалось сильно, что Грейнджер прикрыла глаза и уткнулась лбом в плечо слушателя, как доверчивый котенок. Хотелось, конечно, полноценно склонить голову и сопеть куда-нибудь в ключицу, но ростом девушка для этого не вышла.

Прежняя владелица тела не рисковала проворачивать лишние тактильные контакты без солидного повода или заготовленного оправдания. А вот умудренная жизнью миссис Грейнджер-Уизли плевать хотела на ложную скромность.

Объятия вышли решительными, но — пополам с тяжким вздохом. Надо было брать себя в руки и начинать вести себя привычно зрителю, а сил на это — не находилось. А тем временем настороженный сверх меры зверь под ее руками напрягся ещё больше.

Продлилось это, впрочем, недолго. Чужие ладони невесомо, неуверенно касаются плеч.

— Я могу что-то сделать?

Чувствуется, что Северусу действительно это важно. И это звучит, как шанс. Должных намеку игривых ноток в голосе не находится, но попытка должна быть засчитана.

Он же не идиот.

— Универсальный антидепрессант...

— Рецепт?

Деловитый голос зарубает попытку на корню. А ведь Гермионе казалось, что она произнесла эту фразу достаточно однозначно.

Ну, вот не приходилось еще Грейнджер штурмовать такие крепости. Обычно все случалось совсем наоборот.

И вообще. Очевидно же, что она тут не о зелье говорит, да?..

Волшебница поднимает голову, пытливо выискивая во внимательном взоре темных глаз издевательские нотки. Но находит только хмурые брови и прежнюю выжидающую озабоченность.

И Грейнджер не разжимает объятий. Но и не плетет дальнейшие словесные кружева вокруг скользкой темы.

Сейчас, видит Мерлин, у нее получается так себе. Хотя момент — подходящий. И ей хочется верить, что они еще будут, эти моменты.

А если нет…

Миа вновь с комфортом, нагло и непререкаемо устраивается в теплых руках. И чем сильней недоумение Мастера Зелий, тем сильнее девушка прижимается.

Через несколько минут хозяин дома, опомнившись, отконвоировал гостью на кухню и принудительно усадил за стол.

Гермиона сопротивления не оказывала.

— Зачем ты ходила к Андромеде? Что она тебе сказала?

Ну, все. Теперь не отвяжется, пока не вытянет клещами все содержимое ее многострадальной головы…

Под крепкий чай рабочий азарт поднял свою львиную залихватскую голову в груди. Впервые с того самого дня, как ведьма выпила «Поцелуй».

И ЗамМинистра в лучших традициях своей должности увиливала и играла междометиями пополам с ничего не значащими выдержками из старых многотомников. И чем зубодробительней, тем лучше.

Оппонент ей попался настойчивый. Морщившийся, как от зубной боли, после каждой пустой фразы со стопроцентным содержанием воды, но попыток — не оставлявший.

Он, как никто другой, умел задавать вопросы. Ведь когда-то от этого зависела его жизнь. И ее дипломатические навыки тут были полезны, как нигде.

Гермиона не лгала, глаза ее были светлы и чисты. Что не могло не успокаивать по природе своей подозрительного Мастера Окклюменции. Но за словоблудием девушка умалчивала о собственных выводах, расчетах и умозаключениях. В которых как раз и крылась правда.

Спустя два часа и два чайника кипятка, среди россыпи солнечных кусочков по темному полу и закатных росчерков по оконному стеклу, они перешли к непосредственной повестке последних дней.

А волшебница — понемногу расслаблялась, ощущая, что сегодня по конспирации у нее — пусть и не «Превосходно», но — явно «Выше ожидаемого».

Но…

Малина. Дракклова малина.

Придя в форменный ужас от необходимости вновь вдыхать этот душный сладкий запах, Грейнджер твердо вознамерилась впервые влезть не на свою территорию и убедить Мастера Зелий в том, что его нынешнюю деятельность необходимо сворачивать.

Сказать, что зельевар удивился, значило очень сильно преуменьшить. С Грейнджер ультимативно затребовали озвучить хотя бы одну причину, по которой у нее появилось право совать нос в чужую работу. И теперь они — уже спорили.

Спорили увлекательно и увлеченно, черкая поочередно пергаменты старым пером. Волшебница цитировала на память Мастеров Рун и известных Нумерологов, Темный маг бил в ответ двусмысленностью алхимических постулатов.

В один момент они оба пошли по второму кругу аргументов. И Грейнджер все это напомнило одно из бесконечных министерских собраний. Которые, обыкновенно, ни к чему не приводили.

Ее никогда не устраивал подобный результат.

И Гермиона — опять срезалась. Второй раз за один день.

Небывалый счет по проколам.

А все — из-за чувств той девочки, которой была. И которой снова стала. Из-за её тотального к нему доверия, ощущавшегося, как свое и очень родное, женщина попросту потеряла хватку.

Произошел критический промах для нее самой плавно и незаметно. Но, увы, был замечен Снейпом.

Волшебница, даже того не осознавая, сменила тон на рабочий. Принявшись вещать в воздух отрывисто, сухо и раздраженно.

Говорить о том, что верное сведение Рун в расчётах старшего и младшего футарка для снятия индивидуального Проклятия с плавающей тенденцией плюс Зелье должно было иметь под собою не просто дифтонг и исключать арманический футарк, но и пользовать конечные присмертные данные проклятого пациента для успеха. И всего-то.

Тишина гудела по сумраку мушиными крылышками в паутине.

Глаза в глаза. Пристально.

Давление на разум было осторожным, но — настойчивым.

Настоятельная просьба. Разумеется, безрезультатная. Специалистов Отдела Тайн так просто не переиграть. Даже если Гермиона сама захочет что-то показать.

А затем — в поблескивавших на недвижном лице глазах мигом зажегся маниакальный, подозрительный огонь.

Грейнджер, если начистоту, часто видела такие взгляды. По долгу службы.

Подозрительных типов, кроме Грюма, в Аврорате всегда хватало. Особенно — после Войны. В первые годы такими гляделками баловался каждый второй встречный.

Они скользили настороженными тенями по коридорам, подозревая каждого увиденного в недобром.

Вышел из комнаты Снейп молча и быстро. И также тихо вернулся.

С Веритасерумом.