Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры (гет)

Запах малины.

Этот запах, тяжёлый и приторный, забивался в ноздри и мешал дышать. Сейчас она искренне проклинала того умника (Рон, как пить дать, другого варианта не дано), который пролил на открытый огонь малиновой эссенции. И при том целую бутыль, не меньше.

Гермиона, поморщившись, скрипнула зубами. Но глаз не открыла, лишь упрямо шмыгнув носом.

Но и ее терпение, как оказалось, было не безгранично.

Миссис Рональд Уизли взбесилась. Молча и неумолимо.

Ну, в самом деле, неужели Рон настолько ленив, что не в состоянии банально проветрить помещение!

Вскочив на ноги, бывшая Грейнджер зло рыкнула, призывая на голову мужа все карательные операции Аврората разом.

И мигом замерла в нелепой позе, подозрительно прищурившись.

Это была НЕ ЕЁ комната. Смутно знакомая, но — не её.

Дом, что совершенно логично, уже на этом этапе осознания, тоже категорически не походил на их хогсмитское жилище, ни в каком месте. Начиная с потолочных балок и — заканчивая неведомым заоконным пейзажем.

Вчера — и это волшебница совершенно точно помнила — они с мужем проводили детей на вокзал. Попутно на пару подбадривая вечно неуверенного в себе Альбуса Северуса, которого к сентябрю окончательно закошмарила веселенькая троица мальчишек в составе Джеймса Сириуса, Тедди и её Хьюго.

Потом — уже без Рона — она направилась в Гринготтс, посетила Мальпеппера, забежала в Мунго, вернулась домой, с чувством выполненного долга оставила заранее заготовленные письма и завещание на столе, доварила «Поцелуй Персефоны», легла и — выпила смертельную дозу.

Так что, если по-хорошему, начать стоило с того, что Гермиона Грейнджер-Уизли вообще не должна была проснуться.

Палочка сама скользнула в руку. Хищная тревога и остервенелый азарт, так прочно подзабытые за мирное время, мешаясь со страхом, втекли жидким огнём в кровь, порождая почти что родное, привычное предчувствие битвы.

Медленно, крадучись, ведьма пошла на запах.

Дом не выглядел опасным. Разве что — немного пыльным и старым. Но, наученная тяжёлой жизнью, жена аврора и подруга Избранного эту обманчивую безопасность принимать на веру и успокаиваться не спешила. Тем более, её, в отличие от Гарри, интуиция всегда подводила. В их Трио Грейнджер отвечала исключительно за сияние чистого разума.

Что интересно, движения были непривычно легки для изъеденного чёрной волшбой Беллатрикс тела.

Вряд ли это было важно. Но — приятно. Если это такое посмертие, Гермиона возражать не станет.

Разумеется, как только разберётся, что именно происходит.

Такой бесячий до зубовного скрежета запах становился тем сильнее, чем ближе женщина подходила к неприметной двери, скрытой за стеллажами на первом этаже.

Подвал.

Значит, Лаборатория.

Значит, зелье. С запахом малины.

Такого состава Грейнджер не знала, как ни старалась припомнить. А она ведь ничего не забывала…

С другой стороны, от новинок Зельеварения в последние годы она была преступно далека, ограничиваясь лишь медицинскими составами, необходимыми для поддержания жизни. А уж они-то воняли совсем не ягодками.

Ещё некоторое время женщина потратила, задумчиво созерцая темно-синий длинный кардиган, удивительно тёплый и мягкий. Это она могла о нем сказать, даже не прикасаясь к ткани.

Просто потому, что смотрела Грейнджер на свой кардиган, небрежно брошенный на спинку чужого дивана в чужом доме. Тот самый кардиган, который она уже давным-давно утилизировала за ветхостью, заношенный до дыр и латанный-перелатанный, честно отслуживший своё.

Ещё раз придирчиво осмотрев себя, босую и — в пижаме, ведьма недоуменно прикусила губу.

Где она находится, Мерлинова-то мать?!

Подвал.

Надо туда.

Там — ответы.

Наверное.

Гарри, как ни крути, намного лучше справлялся со всякими там странностями, с детства демонстрируя поразительно философское принятие любой, даже самой фантастической, ситуации. А Гермиона вот таким смирением похвастать не могла. И неумолимо начинала нервничать, если не видела логики в происходящем.

Здесь ее, кстати, как раз и не наблюдалось.

Злые языки говорили, что это все от того, что она — грязнокровка. Но сама замминистра грешила исключительно на отсутствие первичного волшебного образования для маглорожденных.

Эх, сюда бы прямо вот сейчас Мальчика-Который-Нянчит-Троих-Детей...

Ну, ещё успеется. С этой загадкой, прежде чем дёргать тяжёлую артиллерию, надо попытаться разобраться самостоятельно. А уж потом, если ничего не выйдет — вызывать с сиренами Главу Аврората.

…Старые половицы надсадно скрипели, и казалось, что небольшой дом кряхтит, как ворчливый дед.

Дом-Филч.

Грейнджер беззвучно хихикнула.

Не хватает только клыкастой желтоглазой кошки. Или — кота.

Лучше всего — Живоглота.

Но обманываться иллюзиями не стоит. Рыжего книззла давно уже нет в мире живых. Усатый бандит еще пять лет назад героически принял на себя часть боли владелицы, и скончался в Сент-Мунго у неё на руках в адских корчах, дав тем самым хозяйке пару лишних лет. Но — заставив при этом чувствовать себя безбожным упырем.

И Сметвик может сколько угодно повторять, что ее вины в том нет, и если кого и проклинать, то только Лестрейндж и ее острозубый зачарованный даггер. А фамильяры — те и вовсе для того лишь и существуют, чтобы помогать хозяину. Но…

Гермиона не просто пожертвовала котом. Она не смогла уберечь друга. И Гермиона, как никто другой, знала, что это — только её решение и её вина. И в том, что первый ребенок погиб в ее чреве нерожденным, она виновата тоже.

* * *

В подвале нашлось много чего, радующего душу красотой систематизации и педантизма.

Там были стеллажи, колбы, выкипающий котёл и...

А еще там был Северус Снейп.

Гермиона икнула.

Мужчина, до того обвиняюще созерцавший варево пред собою, лишь покосился в её сторону, бегло отметив присутствие. И, нахмурившись, вернулся к степенному созерцанию, устало вцепившись пальцами в переносицу. Этот его жест бывшая гриффиндорка знала с детства. Он неизменно был предвестником бури и отнятых рубинов в факультетских часах. А причиной тому служили, как водится, мальчишки. И — преимущественно — два её оболтуса.

— Оно выкипает.

Грейнджер усердно, с готовностью закивала, уже даже и не зная, чего ожидать от дня грядущего.

Ну, очевидно, выкипает. Это заметно. А вот причины присутствия в мире живых зельевара, напротив, совсем не очевидны и ни капельки не заметны.

Или это она — в мире мёртвых? Тогда все становится на свои места. Кроме, разумеется, того, что именно министерская служащая забыла в вотчине Директора Хогвартса.

— Мисс Всезнайка и самая умная ведьма столетия, может быть, просветит простого скромного зельедела на предмет того, что конкретно в её расчетах сей рецептуры на деле не сошлось с реальностью?.. Может, во сне на тебя нашло озарение?

Злобы или ехидства, столь сердечно-знакомых всем поголовно студентам Гриффиндора, как ни странно, в интонациях говорящего мертвеца не находилось. Только расстройство и... Хрипота?

Его голос «Всезнайка» помнила другим. И это — самая что ни на есть точная информация.

Глубокие тона их бывшего профессора, множимые эхом подземелий Школы стократ, нынче были больше сходны с тихим карканьем больного ворона Лавгуд.

Нитяного серебра в угольных волосах волшебница тоже не припоминала.

В общем, если что-то и могло пойти не так, то оно — пошло.

По максимуму.

Примечания:

Примечание от автора: "миссис Рональд Уизли", стандартные классические обращения в Британии и США к замужним женщинам, берущим в браке и фамилию, И ИМЯ мужа.

— Мне надо выйти. Подышать.

Шумно сглотнув, миссис Уизли, как могла непринуждённо попятилась, окутанная пристальным, удушливым чужим вниманием в еще большей степени, чем испарениями от котла с неведомым варевом.

Неловко.

Особенно, если ты — в пижаме.

Острый взор настороженным прищуром вычленял и препарировал детали, пробирая до самых печенок и стремясь обнажить сокрытое. Кажется, на краткий миг в чёрных глазах даже промелькнула тревога.

Но Грейнджер (вот опять это гадостное чувство, да что ты будешь делать!) не была в том уверена.

Так или иначе, утвердительный кивок героическая мать двоих детей, и спец по выживанию в клане Уизли-Прюэттов, получила. И, никем не задержанная, живо метнулась на улицу. Вот как была, так и выбежала: босиком и в тонком хлопке.

Мигрень, несмотря на свежий воздух, и не думала отступать, все еще настойчиво долбясь в изнанку глаз и путая мысли.

Гермиона сжала палочку в ладони крепче, чем было необходимо. Но на заклинание, которое удивительным предположением пульсировало в мозгу в такт вспышкам головной боли, эта деталь никак не повлияла.

Волшебница произнесла слова легко, на одном-единственном выдохе.

— Темпус Максима.

Золотистая тонкая вязь цифр, невероятных и необъяснимых, повисла в теплом воздухе эфемерным солнечным зайчиком.

Весна. Весна две тысячи второго года.

Четвертый год после победы. Год её нерожденного первенца, чья потеря прошла для организма девушки необычно легко. И при беглом осмотре никто из колдомедиков так и не понял, что это — лишь потому, что крохотная детская жизнь на исходе осени пошла в счет уплаты за будущие прожитые годы его матери.

Тот самый год, когда УЖЕ не нашли безвозвратно впитывавшуюся в кровь, врастающую в нервные окончания и прорастающую в магическое ядро молодой ведьмы магию клинка. Тот год, когда ещё не было поздно, но — никто об этом не знал. И некому было замечать первые звоночки, отдававшиеся зудом в руке и болью в голове.

«Грязнокровка».

А ей, озабоченной чужими судьбами послевоенного времени, тем более было не до какого-то там шрама и мигреней. Она даже и не вспоминала, что мадам Лестрейндж, между истеричными вопросами и взрывами сумасшедшего хохота старательно обозначавшая серебряным острием на коже противницы её истинную принадлежность, попутно шептала себе под нос какую-то тарабарщину.

Которая на деле оказалась вовсе не какими-то бессвязными проклятиями или даже рядовым сглазом.

Нет.

В конце концов, Беллатрикс была уверена, что перед нею — скорая смертница. И действовала лишь в угоду собственному удовольствию и извращенной логике.

Психованная садистка, повернутая на своих идеалах, была, как и все Блэки, максималисткой. И жаждала выразить свое отношение к таким, как Гермиона, не только в виде внешнего повреждения, но и — изнутри. Дать тем самым понять гриффиндорке, насколько отвратительно само её существование.

Потому что максималисты, в большинстве своём, стремятся к идеалу.

Грязная кровь. Грязная магия. Грязь.

В этом и было видимое воплощение неизвестных колдомедикам Чар: в черной тягучей жиже, понемногу поглощавшей и физическое тело, и магическое ядро. Поначалу невесомой, выдавшей себя лишь легким флером Темной Магии, но с годами — становившейся все плотнее и материальней.

Как говорила сама Нарцисса, Беллатрикс пленило искусство красивой смерти еще в юности. И, как и любой безумец, сестра Нарциссы Малфой в душе, наверное, была немного художником. И раз от раза создавала свой собственный идеальный шедевр. Таким, каким его понимала.

И, если подумать и соотнести утверждение блондинки с тем, что видела сама Гермиона… Сириус Блэк, пожалуй, действительно умер красиво. Зеленая вспышка, растаявшая в потоке изумрудного покрова Арки Смерти. Медитативное в вечном.

И для Драко, единственного племянника, Белла, родственную близость понимавшая тоже очень специфическим образом, также готовила нечто необыкновенное. И единственная из всех была счастлива тому, что насквозь провальное задание по убийству Альбуса Дамблдора от Лорда получил именно он, студент шестого курса. Проблемы мадам в том не наблюдала. Ведь что может быть прекрасней, чем первое убийство? Да еще и когда жертвой выступает сильнейший из живущих магов?..

Подружка и сообщница Золотого Мальчика, ни в какую не желавшая сообщать правду о мече, стала очередным холстом кровожаднейшей ведьмы своего поколения вполне закономерно.

И они, эти странные чары, были вполне себе излечимы. Изжить из волшебника можно почти любое проклятие, дай только срок. Тут Грейнджер со Сметвиком была вполне согласна.

Только вот...

Все сроки Гермиона Грейнджер проморгала. И со временем магия убитой Пожирательницы стала неотделимой частью ее самой.

В конце концов, Гермиона и так оказалась очень, просто сверх меры, живучей. Видимо, дружба с Мальчиком-Который-Выжил даром не проходит, и его фатальная удачливость передается воздушно-капельным путем.

Но даже для Героев Войны рано или поздно наступает день, когда — всё.

И Гермиона не собиралась два или три месяца биться в агонии на одинокой койке Сент-Мунго, покуда стремительно растущая, словно мицелия, чужая магия пожирает её изнутри, подавляет регенерацию клеток и выпивает силу.

Пока целители лишь продлевают её боль, из-за которой она позабудет, кто она есть, еще до кончины.

Пока вокруг охают близкие, сетуя на свое прежнее неведение, и бессильно рыдают, вплоть до того самого дня, когда Гермиона превратится в мертвую, черную, раздутую тушу без капли волшебства. В кусок бессмысленной слизи.

Гермиона была против такого исхода. Она очень многое успела за свои почти тридцать восемь лет. И уйти тоже собиралась исключительно на своих условиях.

А теперь…

Вокруг робко пели птицы. Жизнерадостно шелестела весенняя листва на жидких кустиках.

В отдалении от дома (Вот почему он так ей знаком. Ну, разумеется, сама ведь когда-то утверждала постройку, как один из памятников жертвам Второй Магической) уныло серели каменные стены полузаброшенного Коукворта.

Синело небо.

А Грейнджер считала свой пульс.

А Грейнджер малодушно не сходила с крыльца.

А Грейнджер — не верила.

А Грейнджер — не понимала.

А она, мять моргановы сиськи, не понимать ой как не любила.

И последние десять лет делала все для того, чтобы этого чувства больше никогда не испытывать.

Весна. Весна две тысячи второго года.

Сверкающая магическая пыль легкомысленной рябью оседала в нагретом воздухе. А Гермиона была, несмотря на злость и непонимание, иррационально счастлива. И ничего с этим чувством поделать не могла. Оно нахлынуло на нее неумолимо, безо всякого штормового предупреждения, и сравнимо было лишь с величием непобедимой стихии.

Ведь Грейнджер только что встретила одного из своих неспасенных мертвецов. И он — ожил. Был невредим, в лучшем и самом невозможном смысле этого слова. Или, если судить по голосу… почти невредим.

Но это не имело сейчас ровным счетом никакого значения. Ведь Йольские костры уже вспыхнули в мечущемся сознании плетением полыхающей омелы и болиголова. И такая важная и нужная каждому взрослому метаморфоза произошла с Гермионой Грейнджер именно в эту секунду, на пороге чужого дома и в чужом времени.

Магия снова превратилась в волшебство. И женщина в него тут же беспрекословно поверила, не требуя никаких доказательств его существования.

Поверила так, словно бы она — все еще та маленькая кнопка с важно вздернутым носиком, впервые наблюдающая, как Минерва МакГонагалл изящным движением кисти трансфигурирует вазу в кролика и доказывает ее родителям, что их дочь — волшебница.

Поверила. Потому что только волшебством можно было объяснить то, что одно из ее многочисленных невозвратных сожалений вдруг обрело плоть и кровь.

Если она не умерла и это — не «Та Сторона», которая является закономерным пунктом назначения поезда, отправлявшегося когда-то с пригрезившегося Гарри Поттеру призрачного вокзала, то… Если это — не смерть, то можно официально объявлять себя самой везучей и довольной жизнью сучьей дочерью.

Гарри.

Ей надо найти Гарри.

Поттер во все времена был для Грейнджер индикатором неубиваемости.

Если он — живой, то и она — тоже.

Обретя наконец цель, того, что ее марш-бросок на середину улицы, за предполагаемую границу предполагаемого защитного купола, произвелся босиком и — прямо по острым камням разбитой мостовой, Гермиона даже не заметила.

— Аппарейт.

* * *

На Гриммо Гермиону встретил встревоженный её «пижамным» визитом Избранный, по традиции — ничего не понимающий и мгновенно бестолково заметавшийся по прихожей, и Джинни, не хуже гадюки зашипевшая, что «она же говорила» и «этот носатый хрен ползучий» рано или поздно обязательно обидит гриффиндорскую умницу.

Потому что ну что еще могло заставить Грейнджер явиться к друзьям посреди будней недели в таком непотребном виде?..

Сама же ЗамМинистра уточнять того, что и сама нынче обидит, кого хочешь, не стала.

Причитания счастливой юной четы Поттеров волшебница вообще воспринимала белым шумом, как необходимую неизбежность. И полностью была погружена в собственные раздумья, не особо заботясь, как при этом выглядит со стороны. Да и попросту заранее зная, что такой ее «умный» вид близким как раз таки более всего привычен.

Гарри — жив. И она, Гермиона, почти что в добром здравии.

Наверное.

Живая и — угодившая в прошлое. И — явно чужое, потому что в ее такого не происходило.

Ведьма до боли закусила губу изнутри, сдерживая злой рык, и отвернулась от сердитой Джиневры, делая вид, что поправляет прическу перед зеркалом.

Что. Она. Здесь. Забыла?

И словно бы что-то внутри неё ждало этой отчаянно-максимальной концентрации на одном-единственном вопросе.

В отупении волшебница созерцала собственное отражение в старой, подернутой патиной, амальгаме. И уже одно оно, такое обыденно-виденное каждый день, ошарашило ведьму донельзя. И прежде всего — здоровьем. Этим таким непривычно-цветущим оттенком щёк и искорками глаз. Контрастом блестящих тёмных волос с молочной кожей.

Дело в том, что отражение было красивым, но чужим настолько, насколько это вообще было возможно. Потому что миссис Рональд Уизли прежде была совершенно уверена, что с самого второго мая девяносто восьмого, а может, даже и раньше, с их визита в Малфой-менор, выглядела нездорово.

Чьими молитвами (а скорее, делами) свершилась подобная метаморфоза, было, впрочем, понятно уже просто по контексту колких фраз по душу некоего Мастера Зелий, выдаваемых в воздух тараторкой-Джинни.

А Рыжка попутно трясла самую умную ведьму столетия за плечо, но — безрезультатно.

Гермиона была далеко. Гермиона захлебывалась в чужих эмоциях, проваливаясь в нечто, совершенно отличное от своего собственного прошлого.

Раздражающий звон мигрени в голове, отразившись в зеркальной поверхности, оглушающе замерев, утих, беззвучно рассыпавшись миллионом осколков. Обнажая ее собственное зыбкое нутро, в которое она и провалилась.

Свое, несомненно, свое. Но, в то же время, чужое…

Казалось, этот мир мало чем отличается от привычного ей. Разве что — в деталях.

Да, ничего нового, действительно.

Кроме совершенно незначительных моментов, которые, с каждым годом впоследствии наращивая на себя события, словно снежный ком, повлекли этим самым невероятные перемены в одной-единственной жизни.

Её.

Кроме того, что Грейнджер из этой реальности не осталась после Битвы в Школе, помогать Мадам Помфри, а все таки пошла за Поттером и Кингсли, отбивать Министерство, как и намеревалась изначально. И, все ещё трясущаяся от прилива адреналина, как никогда склонная подмечать даже малейший шорох, девушка в общей суматохе заметила то, чего не заметили остальные.

Среди пыли, каменной крошки и паники проигравшей стороны на полу кабинета свежесвергнутого Министра блестел крошечный Хроноворот, выпавший из сейфа, развороченного боевыми Заклятьями вместе со стеной.

Она — успела. Успела его выхватить из под тяжёлых сапог мракоборцев за секунду до превращения хрупкого древнего артефакта в бесполезную пыль. И не сомневалась в своих действиях ни секунды, воровато пряча Маховик в карман грязных джинсов.

Судя по оставшемуся в зачарованном стекле запасу бесценного песка, прыжок был бы недолгим. Но юной волшебнице, ведомой чувством вины, должно было хватить и этого.

А дальше — по инстанциям.

Мантия-Невидимка, недопонимающий, но поделившийся знанием о целительных и атакующих заклятьях Принца-Полукровки Гарри, мадам Помфри, Минерва МакГонагалл, на удивление — такая же виноватая и ничуть не возражающая против авантюры. Но, тем не менее, со всем доступным фатализмом, присущим уже пожилым людям, не верующая в результат.

И вот: Грейнджер готова к путешествию.

В одиночку, без поддержки ребят, Гермиона выцарапывает всего две жизни у судьбы, хоть и собиралась справиться лучше. Гермиона расстроена, потому что одна из них по возвращении все ещё под вопросом. А потому — гриффиндорка вновь делает выбор.

Вернуться ещё раз, еще раз попытаться кому-то помочь, пока есть возможность прыгнуть именно в этот конкретный день или... И она — не может. Она попросту не может так поступить.

И Минерва МакГонагалл и Гермиона Грейнджер, наплевав на нерадостную текучку по восстановлению родной альма-матер после Битвы, на пару аппарируют в Мунго со своей окровавленной ношей.

А тем временем деловито снующая по Хогвартсу Помона Спраут даже и не догадывается, что должна была быть убита.

Гермиона обещает себе, что будет впредь внимательней. Расторопней. И те десятки часов в Сент-Мунго, проведенные в войне с колдомедиками, она еще искупит. И послужит и обществу, и друзьям. А пока что Грейнджер просто не в силах оставить своего спасенного на совесть только лишь Железной Леди.

Правильная девочка Гермиона не возвращает последний Хроноворот Министерству. Она продолжает его использовать для того, чтобы действительно успеть ВСЕ. И быть одновременно и в Мунго, и в Хогвартсе, и — на заседаниях Визенгамота.

У Гермионы, обессиленной и упрямо не принимающей помощь, организовываются в её пользу Долги Жизни, о которых она пока что даже и не ведает.

Тревожность местной Гермионы растёт. И, пока Гарри, сжимая зубы, свидетельствует на заседаниях и перед прессой в пользу Малфоев и Снейпа, она вносит свой собственный посильный вклад в судебные процессы, требуя, чтобы дела были не просто закрыты, а — без права обжалования. Вот тут-то её и примечает Кингсли, одобрительно кивая и предлагая стать его помощницей в трудах политических нелегких.

Гермиона обещает подумать, честно и искренне. Но — позже, потому что у Гермионы пока что нет ни капельки времени еще и на его предвыборную кампанию. Потому что весь его остаток волшебница проводит в Мунго, а не в Норе, как было то на ЕЁ памяти.

Так проходят недели.

Неохотно придя, наконец, в себя и будучи лишь чуть краше самой смерти, бывший Директор Хогвартса, чудом (рукотворным и незаконным, но вы попробуйте-ка докажите) выживший Герой Войны Северус Тобиас Снейп, некоторое время в отупении смотрит на Грейнджер, скукожившуюся с книгой — а как иначе — в кресле у своей койки.

И отмирает, только когда в дверях появляется Поттер. Сначала сильно удивляясь мальчишке, а потом — все чаще морщась. И уж совсем недоумевая натужным, но искренним благодарностям Вновь Выжившего в свой адрес.

А Грейнджер все также молчит, нервно плетя косу. Так и не объяснив бывшему профессору, что она здесь для того, чтобы никому ненароком не пришло в голову отправить на тот свет такую с трудом ею отвоеванную жизнь.

И Гермиона, предварительно убедившись, что эта кобра в состоянии и держать палочку, и ею пользоваться, договорившись с собою и своей тревожностью, уходит. Веря, что уж теперь-то профессор себя и сам защитить в состоянии.

А остальное — не важно. Остальное — детали.

Но он — все таки узнает. И о том, кто читал коматознику «Вестник Зельеварения» вслух, и о том, кто его караулил, бдя о безопасности слишком много знающего шпиона, и о том, что писали газеты по поводу заступничества Золотого Трио в его адрес. Спустя время, но — выясняет. Просто потому, что так решила одна старая Кошка. Просто потому, что он и сам требовать подробностей додумался именно с МакГонагалл.

И Мастер Тёмных Искусств, единственный из всех безошибочно углядевший во Всезнайке неладное еще в тот знаменательный день их последней встречи в больничной палате, непререкаемо требует девчонку к себе, в ту же самую палату. С тем же жаром, что и отсылал ранее к такой-то матери.

Застает запакованная в строгий костюм девушка такого же запакованного в однотонный сюртук зельевара, уже готового к выписке.

Тот начинает речь резко, сухо, с места в карьер. С круглыми глазами вчерашняя школьница и сегодняшняя министерская служащая на полставки отрицает любую свою причастность к Темной Магии. И ее смурной собеседник раздраженно закатывает глаза и накладывает неведомые чары на вздрогнувшую от неожиданности гриффиндорку, быстро перенося те в удобочитаемый пергаментный формат.

И, бегло пробежавшись взглядом по закорючкам букв, Гермиона Грейнджер оседает на пол от странной и страшной новости, не веруя и в отупении созерцая эту свою «грязнокровку» на предплечье. Понимая с ужасающей отчетливостью, что это — не просто шрам. А ещё она видит в чёрных глазах удивительно для нее знакомый, но только — в исполнении Гарри Джеймса Поттера, упрямый огонь.

В этом новом, послевоенном мире хаоса и отсутствия смысла жизни Северус Снейп находит свой шаткий островок знакомой стабильности в её лице.

Ему категорически необходимо отдать ещё один непрошенный, незваный долг. Рассчитаться еще за один грех. И этот его грех в том, что он все же пережил и двух господ, и четверку Мародеров, и единственную подругу.

Но Гермиона тогда еще этого не знает. Ее никто на тот момент не уведомил о мотивах Мастера Зелий. Она просто видит перед собой очень сердитого и упертого мага.

И Северус Снейп, а точнее, его упрямство, становится для потерянной в вихре бытия Грейнджер той самой неизменной константой, на которую можно опереться.

В этом новом мире, построенном на войне, находится ещё один человек, кроме неё самой, который, кажется, не в курсе, как это — мирная жизнь. Который просто не умеет не воевать. Воевать за все. За место под солнцем, признание, свободу, высшие цели…

Потому что он — не Гарри. И, упаси Мерлин, не Рон.

Гермиона в эти минуты совершенно забывает, как устала видеть мужчин войны.

Забывает о Роне, таком уютном и простом, спокойно позволяющем ей принимать решения за них двоих.

Забывает, что двойные смыслы нынче твердо решила встречать только в документах, в жизни предпочитая исключительно прямых и светлых людей.

Забывает собственную гордость.

Забывает веру в судьбу, с которой уже имела наглость поспорить.

И — принимает помощь. Молча позволяет себя отвести к Гиппократу Сметвику, с которым Снейп, тут же позабыв про ее присутствие, активно принимается обсуждать проблему и спорить о вариантах решения.

И на самом деле, это происходит даже не потому, что профессор, как никто другой, умеет надавить, запугать и настоять на своём. Он ведь, на самом деле, больше досадует, чем злится, и это заметно.

Он — тоже устал. Как и она. И, возможно, ему последний сумасшедший год дался в разы тяжелее, чем ей.

Ведь он справлялся в одиночку. А у Грейнджер были друзья.

И Гермионе в тот миг почему-то кажется, что не столько ей нужно выжить, как ему — рассчитаться... Грейнджер даже и не представляет, насколько близка к истине.

Но Грейнджер-Невыносимая-Всезнайка не была бы собой, если бы сидела сложа руки. И она с упорством хвостороги вклинивается в деятельность Сметвика и Снейпа по свою душу.

И через три месяца уже прочно оседает незаметной мышкой в углу домашней Лаборатории профессора с трехтомником древних Рун наперевес.

Просто потому, что именно с этими, такими бесполезными в девяноста процентах случаев, но такими нужными — в данном, значками зельевар на «вы». И уж лучше она, чем неведомые специалисты-товарищи Гиппократа.

И уж всяко удобнее иметь подопытную на расстоянии вытянутой руки, чем выискивать ту по Министерству Магии. Действительно, пусть уж лучше сама на поклон идет. И займется, наконец, чем-то действительно полезным…

Через еще два месяца зельевар клянётся Минерве МакГонагалл, которая все же оценила его, как отвратительного преподавателя, но — идеального управленца, что вернётся в Школу на свой директорский пост обязательно. Но — не раньше, чем разберётся с её любимым львенком. И здоровье Грейнджер — единственное, что может спасти мужчину от настойчивости Тартановой Мадам.

К Рождеству Гермиона вдруг вспоминает, что, вообще-то, всегда уважала этого вредного аспида. И потому и расстраивалась от его ехидства больше, чем от языкастости всех прочих. От того и пыталась доказать с первого курса тому, кто поразил детский ум логической загадкой, созданной для полосы препятствий на пути к Философскому Камню, что она чего-то, да стоит.

К Новому Году Грейнджер окончательно учится терпению и осознает, что вся фишка в том, чтобы перестать доказывать. И просто ждать, пока время покажет, что именно она — права.

А к весне, к годовщине Победы, богатой рецидивами для всяких там зельеваров от ядов всяких там Нагаин, Грейнджер понимает, что проводит слишком много времени с тем, кто любит мёртвую женщину. И это — как минимум неприятно.

Катализатором поворота мышления служит не столько наслоение друг на друга мелкого множества общих моментов. Нет, дело в другом. В одной мелкой оговорке мужчины, общавшегося на тот момент охотней с котлом, чем с ней.

«… Вы же у меня блаженная, чему я вообще удивляюсь».

Далее закономерно тихая кашляющая речь шла по накатанной: про тлетворное, разлагающее ум, влияние факультета, друзей, мозгами не благословленных, и тому подобное. По обыкновению, желчный текст не сильно фильтровался. Она, в конце концов, и поводов дала для высказываний в свой адрес достаточно. И не впервые её в этом доме так чехвостили…

Единственным отличием было то, что волшебница впервые не спорила.

«У МЕНЯ».

Весь монолог Гермиона Грейнджер лишь бестолково хлопала ресницами и понимала, что эта оговорка, которая была даже не замечена говорящим, её только что убила…

Гермиона очень быстро осознает свою повторную влюблённость и — принимает ее. Потому что любит трудности. Они — смысл её жизни.

Но это ничуть не мешает девушке впасть в хандру.

Потому что эта загадка — неразрешима, и у Всезнайки нет шансов.

Ну, да они и не нужны. Это ведь только все усложнит, не так ли?..

Лили Поттер. Мама Гарри.

Гермиона очень часто в тот месяц вспоминает об этой женщине. И неизменно досадливо поджимает губы и надувается, как мышь на крупу.

Потому что у нее нет умопомрачительных зеленых глаз. Да и вообще — цвет смерти Грейнджер не сильно жалует. И она ни за какие блага ни за что на свете не покрасится в рыжий.

Потому что ей, таки вытащившей из Гарри, этого не больно-то умеющего врать друзьям парнишки, так сильно интересующую ее информацию, кажется, вопреки всеобщему мнению, что его мать — обычная девчонка. И, если честно, так себе друг.

По крайней мере, для одного конкретного товарища. И это — несправедливо.

На тот момент заботливая сверх меры Гермиона, ворчливо требующая у жизни оставить уже в покое её спасенного, которого время от времени накрывают проблемы с собственным здоровьем, совершенно не задумывается о том, что в его доме добровольно никто не ночевал никогда. А уж разрешение хозяина на то ранее получить было и вовсе нереально.

Они представляют собою продуктивный симбиоз, и на этом — все.

А ей пока что попросту удобней быть здесь, а не дома. Чтобы не вышло ненароком так, что однажды по возвращении она найдет волшебника банально обваренным с ног до головы каким-нибудь хитровывернутым составом исключительно потому, что раскоординация в пространстве застала Снейпа именно у котла.

А их общая работа тем временем — стопорится. Что-то мешает процессу увенчаться упехом, но найти это не выходит ни у кого. Сметвик лишь пожимает плечами, не менее озабоченный.

К осени Гермиона досадует, что её чувства все не проходят. Хотя, вроде бы, сколько она себя помнила, это внутреннее буйство ей всегда удавалось контролировать. И Всезнайка идёт за советом к Джин. Та, к ужасу Заучки, с не меньшим ужасом, но только — уже по поводу личности предмета воздыханий, комментирует ситуацию и с восторгом — покупает подруге кружева и учит укладывать волосы.

Снейп тем временем требует с Нарциссы нож Беллатрикс. А Гермиона просит у Молли трофейную палочку Лестрейндж.

Ни того, ни другого найти не выходит, хоть они оба и стараются.

Но зато лохматый книжный червячок, заделавшийся еще в детстве Шерлоком, попутно вызнает у Портрета Альбуса Дамблдора историю некоего маледиктуса. И для Герм все встаёт на места.

Втихушку от Мастера Зелий составляя с Гиппократом для того индивидуальные медицинские чары, Грейнджер по праву собою гордится. У нее получается спасать и врачевать не в пример лучше, чем у самого Снейпа. И то, что его случай проще, ничего не решает. Ее миссия по спасению прошлого-будущего Директора наконец-то, спустя много месяцев, увенчалась окончательным успехом.

А еще, кажется, она все таки хороший, а что важнее — морально-гибкий, друг, раз её спасенный — слизеринец. Может быть, чем фестрал не шутит, друг даже лучший, чем в свое время была Лили Эванс.

По крайней мере, хоть в чем-то волшебница теперь ощущает себя чуточку лучше, чем эта, пронизанная солнцем икона, возведенная в ранг святых ее самыми дорогими людьми…

Приступы зельевара, жутко досадующего на снова, по его мнению, не к месту рвущуюся помочь Грейнджер, с которой уже давно нет сил спорить и которой он теперь уже на целых две жизни, по своему мнению, должен, сходят на нет.

Это совершенно не мешает ползучему и скользкому гаду, который с помощью маленькой львицы благополучно и уполз, и ускользнул, оскорбленно шипеть и исходить на желчный яд.

Гермиона покорно выслушивает и очень старается не вникать в едкие речи. Пока выходит не очень.

Новый год приносит снегопад и Рона, смущённо зовущего её на их с Лавандой свадьбу. По мнению Герм, то ранение, полученное в битве за Школу, изменило Лав-Лав. Она стала вполне выносима и — даже интересна.

Гермиона не чувствует никакой досады. Только — облегчение. И радостно поздравляет друга. Тот выдыхает, и тоже — не менее облегчённо. Они — снова друзья. И Грейнджер больше не придется мучительно выдумывать сотни отговорок и избегать встреч с рыжиком.

А Грейнджер на радостях тащит в Коукворт сверкающую иссиними огнями ель.

И на неё — впервые кричат. С неё, потеряв терпение, требуют списать уже, во имя Мерлина, все долги. Взять свою цену и исчезнуть восвояси.

Гермиона — обижена. Гермиона — недоумевает. И Гермиона — просит.

Гермиона, так и оставшись стоять на пороге, в дом не входит. И озвучивает идею прямо так, припорошенная снежком.

Она просит мужчину жить дальше. У Гарри же — получилось. А он, на секундочку, словил лбом прицельную Аваду от Неназываемого.

В целом, Грейнджер не кривит душой. Это действительно то, чего она хочет. А если точнее — та из ее хотелок касательно конкретно Северуса Снейпа, что видится волшебнице наиболее реальной и выполнимой.

И девушка аппарирует прочь, удовлетворенная. Декан Змей, впервые на её памяти, выглядит растерянным и не знающим, что ответить, окромя «да ты издеваешься».

А еще — елку она все таки оставила именно там, где и собиралась.

В последний месяц зимы зельевар как раз перестает злиться, и Грейнджер рискует с этим своим самым вздорным из лекарей увидеться. И Северус Тобиас Снейп со всей доступной серьёзностью сообщает Гермионе Джин Грейнджер, что ненавидит гриффиндорцев и их идиотскую жертвенность, максимализм и жажду спасти любого мимопроходящего убогого. И ему фантастически неловко, что его ненароком, видимо, приравняли к домовым эльфам. И он в целом против любых аналогов вязаных шапочек. И пусть уже Всезнайка уяснит это себе раз и навсегда.

Гермиона — вспоминает. Гермиона — краснеет. И откровенно, невежливо хохочет.

Все ещё не зная, что оказалась третьим по счету в жизни Северуса человеком, так задорно реагирующим на колкие едкости.

И она имеет, несомненно, огромное преимущество перед Лили Поттер и Альбусом Дамблдором. Потому что она — еще жива. И он в ее бедах — пока не виноват.

По крайней мере, пока что. Но если у Северуса не выйдет спасти жизнь маленькой зазнайке, и та медленно угаснет, на его совесть ляжет третий грех. Третий человек, который имеет значение для зельевара лично, а не только для всего гребаного волшебного мира, испустит дух по его же вине.

Снейпа эта пугающая закономерность гибели его привязанностей действительно пугает до суеверного.

А сама Грейнджер о таких тлетворных размышлениях мужчины на свой счет узнает только следующей зимой. Плавно, естественно, словно так и должно было быть изначально. После десятков взорванных котлов, сотен ругательств и тысяч исписанных впустую пергаментов.

После сакрального и отчаянного: «за что вы мне на мою голову».

После проникновенного «аналогично».

А ведь глаза — действительно красивые, как бы он сам то не отрицал.

И, наверное, поэтому все это и осталось для новой владелицы тела и в памяти, и, что хуже всего, в сердце…

Эту Гермиону совсем не изгладывала совесть за бездействие в глобальных масштабах. Она была довольна и тем малым, что получалось успеть. Эту Гермиону все меньше интересовало Министерство Магии. Этой Гермионе наконец-то нашлось место, где можно просто помолчать и забыть абсолютно обо всем. Этой Гермионе верилось, что ей за это ничего не будет.

И не надо больше бороться с целым миром. Воевать теперь нужно только за нескольких самых близких. Эта Гермиона поняла, что именно имел в виду после окончания Войны Гарри. К две тысячи второму эта Грейнджер осознала то, до чего миссис Грейнджер-Уизли так и не дошла.

У этой Гермионы был дом. Чужой дом, куда она осторожно и аккуратно вносила улучшения. Ей совсем не было скучно, потому что ее поползновения на чужое жилище были похожи на увлекательную игру, где хозяин ни в коем случае не должен был заметить перемен. Иначе вулкан рванет, и миссия будет провалена.

У этой Грейнджер, совсем не по возрасту и чину баловавшейся кошками-мышками, в один прекрасный вечер появился диван у камина. Потому что владельцу жилища надоело наблюдать, как гриффиндорка кукожится в три погибели в кресле с неизменной книгой и в итоге — там же и засыпает…

Весной с этой Грейнджер и ее новым товарищем случается закономерное для всех, в том числе — и человеческой природы. То есть, для всех, кроме них самих.

Односпальная кровать в то ли гостевой, то ли бывшей детской, волшебным (а как иначе-то образом), превращается в двуспальную.

Нет, это происходит вовсе не потому, что в окно вместе с весенним ветерком заглянул Купидон.

Просто Грейнджер, наотрез отказавшуюся от жертвования чужой жизнью во имя свое, даже если эта жертва — кот, несмотря на лекарственные составы и постоянное медицинское сопровождение, начало морозить. И по ночам — в особенности. Что давало в сухом остатке не просто недосып, но и — тремор рук. А работу над проектом, где точность движений в четыре руки значила все, продолжать с ознобом было бы проблематично.

Практическим путем было выявлено, что Согревающие сбоят и действуют через раз. Множество одежек тоже со своей задачей не справляются.

А вот тот самый кот, носитель живого тепла, как выяснилось, вполне себе шел за грелку. И даже две, потому что в Норе его раскормили до невероятных размеров. Но Живоглот был слишком увлечен местными мышами и кошками, орущими по весне, чтобы проводить всю ночь безвылазно рядом с бедовой хозяйкой…

Такой серьёзный и внешне холодный, этот мужчина наощупь был горячим, как печка.

И явно тайком колдовал, перекачивая в подопечную свою магию по чуть-чуть, пока та — спит. Потому что утром уже он зябко и смурно кутался в халат и сбегал, жутко хмурый и излишне солидный. Откровенно, преступно невыспавшийся.

Джинни лишь хихикала и говорила, что оно — совсем не от того. И тут, если бы речь шла о хотя бы том же Роне или Кормаке, то Гермиона бы, естественно, согласилась. Но тут... Все, совершенно все было иначе. Настолько иначе, настолько не как у людей, что можно было сомневаться каждую секунду и — во всем.

И, наверное, Грейнджер очень сильно предпочла бы, чтобы вот такое поведение — как раз от «того». А не переизбытка использования запрещенных Чар и плетений.

Вот тогда-то Грейнджер впервые заинтересовалась собственным будущим. И, пересилив себя и собственные панические сомнения, героически не рванула к Трелони или той же Лаванде, а использовала магию.

Её морозило уже неделю. И уже три ночи из этой недели девушка провела в одиночестве, пока человек внизу не спал, не отходя от котла. Зельевара накрыло очередное озарение, и теперь он восторженно женил свое искусство и ее практические бумажные выкладки и рунные круги. Воплощая в жизнь новый вариант лекарства, которое уж точно в этот раз должно было правильно сочетаться с колдомедицинскими, парными к нему, Заклинаниями.

И она хотела, правда хотела знать, какой в этом всём смысл.

Он ведь… должен был быть.

Но Чудовище в её венах, предчувствия скорую расправу над собой, активизировалось.

И… Гермиона Грейнджер тихо скончалась в мучительной агонии, покуда двумя этажами ниже её упорный спаситель отрабатывал Долг Жизни и мозговал новое целебное зелье.

Нелепо.

Она, так жаждущая все на свете контролировать, спокойно зачитала катрены и легла спать, желая увидеть, что готовит ей будущее, во сне.

И — умерла.

Не в силах проснуться и позвать на помощь, как сделала бы сама миссис Грейнджер-Уизли.

Да что уж там, миссис Уизли была способна вовремя проснуться и помочь себе сама, звать кого-либо нужды никогда и не возникало. И уж никогда и ни за что не использовала даже простейшего маггловского снотворного, не то, что такой мудреной ментальной магии.

Просто потому, что всегда была настороже. Никогда не расслаблялась. И знала, что тьма сильнее всего по ночам.

М-да уж, вот тебе и «Сон Кассандры». Полноценный рецидив зла под кожей, получите и распишитесь…

А эта Гермиона, поверившая в жизнь и безопасность, звала, звала отчаянно. Но только вот делала это во сне. А само тело не издало ни единого звука.

И на последний зов угасающего сознания девушки, кажется, ответили. Только вот пришла… она сама.

Худшим во всей этой круговерти образов были чувства. Несомненно — ее, но — такие чистые и надрывные, такие всеобъемлющие и неотвратимые, что хотелось кричать и бить, бить чертово стекло.

— Офиге-е-е-еть...

«Такими темпами и чирикнуться недолго».

Да уж. Столько лет неравного брака так просто на помойку не выкинешь. Выражалась ЗамМинистра нынче совсем как простой непритязательный-карьерно аврор Рональд Уизли.

Гермиона стояла перед зеркалом в отупении и тонула в когнитивном диссонансе новых, чужих-своих, чувств. И чувствовала себя немножко предательницей разом для двух, таких отличных друг от друга, но, вроде как, своих, мужчин.

Но Джинни её протяжное восклицание истолковала иначе. И тут же наставительно подняла вверх палец, настойчиво потянув подругу за руку на кухню.

— А я, знаешь, не спорю. Говорила тебе, дурында, не забывай про гребень. На что я его тебе зачаровывала на гладкость, спрашивается? Да ещё и Лав-Лав ради этого терпела в своём доме? Пойдём, старая вредина заварил чай.

Топала за Джиневрой и Гарри Гермиона машинально, параллельно пытаясь понять… Она тут в теле одна или — все-таки не очень? Или же вообще — во спасение обеих-двух утопающих слилась намертво, и более старый разум подавил молодой, а эмоции — остались?..

Похоже на то.

Жаль... Жаль болезнь…

Никуда не делась.

И надо было решить, возвращаться, где проснулась, или — остаться здесь, на Гриммо.

А может, и вовсе взять — и вернуться на собственную маленькую квартирку и отгородиться от происходящего? Но… тогда кто ей поможет, кроме неё самой?

Но идти на поклон к зельевару...

Нет, Мастера Лигиллименции она не боялась, как и — менталистов в принципе. С некоторых пор её разум, хранивший далеко не безобидные государственные секреты, стал защищён почище сейфа. Спасибо Отделу Тайн, её легче убить, чем взломать.

Но просить... Может, та Гермиона и легко сдалась, но для этой, которая привыкла решать проблемы в одиночку, все происходящее было… очень странным.

* * *

Гермиона, оттягивая неизбежное, глубокомысленно попивала чай на кухне Блэк-хауса под осуждающими взглядами его хозяев и презрительным — домовика.

И, наконец, с тяжёлым вздохом выдала друзьям именно ту глупость, после которой, она точно это знала, все её странности в поведении будут прощены.

Потому что ну… это же Грейнджер.

Но как же все таки не хотелось...

— Гарри, мне надо в твою библиотеку.

Поттер лишь покачал головой. Кричер высокомерно фыркнул и исчез. Уизли, теперь уже — Поттер, мигом поскучнела.

— А я-то надеялась, что ты все таки за чулками, и вот она в этом, вся утренняя срочность… М-дэ.

Гермиона не ответила, снова отхлебнув чай.

Она могла бы сообщить чете Поттеров, что чулки ей очень идут, и это мог бы (Или только еще сможет. Или — уже не сможет никогда) подтвердить с полтора года назад (по летоисчислению миссис Грейнджер-Уизли) заделавшийся утешителем замужних смертников Драко Малфой. Но об этих нескольких часах знать на тот, здесь ещё не свершившийся момент, никому, тем более — Рональду или Астории, не нужно будет.

Да и, в конце концов, у местной Грейнджер уже нарисовался свой утешитель. Правда, не такой однозначный. И...

Сеанс рефлексии Всезнайки, как оно обычно и водится, прервал Меченый. Не словом, но — действием.

Решительно сотворив Патронус, Мальчик-Который-Парень беззлобно, но — проникновенно тому сообщил:

— Господин уже не Профессор и пока еще не Директор... Если это вы прислали в мою библиотеку Гермиону в одной пижаме, я буду драться.

…Изящный ответный Патронус соткался из воздуха быстро. И, чинно, с ленцой потянувшись, опровергая все повадки реального зверя, хрипло прокаркал:

— Грейнджер. Если через пять минут ты не вернёшься и не изволишь объясниться, по каким — я ничуть в том не сомневаюсь — невероятно веским причинам «подышать» тебя потянуло аж в Лондон, я умываю руки.

Гермиона укоряюще покачала головой и нахмурилась.

Мужчины. Она еще не встречала ни одного, кто разговаривал бы совсем без угроз. Всегда разнятся лишь причины.

Впрочем, она также ещё не встречала такого уникума, который скопировал бы её Патронус.

До этого момента. А ведь, со слов Гарри, раньше была лань...

Миссис Поттер, многозначительно поигрывавшую бровями, Грейнджер уже собиралась было проигнорировать, но...

— Джин. Давай-ка я хотя бы белье заберу.

Рыжая предвкушающе потерла ладони, оценивающе окинув Гермиону профессиональным взором. Гарри — промолчал и вздохнул.

Кажется, он вдруг начал, доподлинно зная цепкую, бульдожью хватку подруги, буде той что понадобится, жалеть зельевара.

* * *

— Листокрылка.

— М?

— Ответ на твой вопрос. Он похож на Листокрылку.

— А… кто это?

— Хм...

Вырвавшуюся фразу было не вернуть. Но уточнять, глядя в скептические глаза Гарри, Гермиона резко расхотела. Если в его голове хоть на миг осядет сравнение Северуса Снейпа с бабочкой, жди беды. Потому что Мальчик-Который-Выживает все таки сдохнет. Либо — от хохота, либо — от прицельной Авады прямо в шрамированную макушку. А уже потом Северус сядет за убийство Народного Героя на самые нижние, минусовые уровни Азкабана.

Так что про бабочку, которая старательно прячет за серыми и невзрачными, усиленно мимикрирующими под суровую реальность, внешними сторонами крыл впечатляющий размах расцветки самой вселенной, Гарри знать не стоит.

— Насекомое.

— Ну… не удивлён. Герм, а давай в субботу соберёмся, пока у Джинни ещё не начались сезоны?

— Я постараюсь, Гарри.

Избранному было нечего сказать на эту рассеянную, под стать Луне, улыбку, и он — благоразумно промолчал, отпив чай. Благостную тишину нарушила торжествующая Джиневра с пакетом наперевес.

— Нашла! Все — очень красивое и очень твоё, пользуйся и радуйся! Ты же потом расскажешь, м-м-м?

И тут-то молодожены и принялись активно спорить о том, хотят ли они вообще знать реакцию Летучей Мыши-притчи-во-языцех на шелковый кремовый пеньюар Гермионы Грейнджер.

Гарри настоятельно считал, что — нет. И ему его рассудок дороже любопытства.

А Грейнджер тем временем понятия не имела, что с ней такое происходит. И почему она решила спасаться не просто ради спасения, а еще и — с такими странными бонусами.

Необъяснимо.

Той девочке — простительно. Конечно же.

Но ей, взрослой женщине...

* * *

Миссис Гермиона Грейнджер-Уизли, именно так, и никак иначе, ЗамМинистра по Правовым Вопросам, имея доступ к остаткам темномагической библиотеки Блэков, прекрасно знала, что за заклинание такое — «Сон Кассандры». Но — никогда его не использовала.

Её не интересовало её будущее. Она и так в состоянии была построить приемлемое, безо всяких подсказок. Сомневаться было попросту не в чем. А под конец жизни её и вовсе интересовали лишь безболезненные яды, от которых нет спасения.

У Гермионы Грейнджер, ныне — миссис Уизли-младшей, было множество достоинств, недостатков и занятий.

В общем, она была человеком. Живым и суетным. Со своими секретами, проблемами и невзгодами, которые незаметно поглощали все её время.

И так было всегда, сколько она себя помнила.

А потому мужчин в её, не такой уж и короткой, жизни было немного. Как и — жарких страстей. Может, дело было в том, что ведьма с большей охотой выбирала эфемерные высшие цели или предпочитала решать задачи во благо других, чем строить личное идеальное счастье.

Если бы ситуация сложилась немного иначе, то Рон, жертвующий собой в шахматной партии, стал бы её героем еще на первом курсе. Но все, что она могла про него тогда сказать: что он — дурак, который зачем-то влез на лошадь, вместо того, чтобы просто командовать фигурами.

Её первой восторженной симпатией стал Локхарт, блестящий и ослепительный. И так было велико разочарование от осознания, что она, такая умная и многообещающая, (разумеется, со слов великолепной Минервы МакГонагалл), могла так ошибиться, что ещё без малого два года противоположный пол маленькая Гермиона замечать попросту отказывалась.

Потом был Крам. Красивый, сильный, смелый, брутальный. И — самый яркий в жизни расцветающей девочки поцелуй. Просто потому, что первый.

Непобедимый Виктор тоже невольно разочаровал Гермиону тем, что оказался столь беспечен. Попасть, будучи в полной боевой готовности перед Испытанием, под Империо младшего Крауча, это… глупо как-то, что ли.

Хрупкая, едва наметившаяся романтика рассыпалась в ладонях суровой реальностью. Вернулся Тот-Кого-Чтоб-Его. А у Грейнджер — не сложилось.

Но спустя время она все же обрела надёжного друга в лице ловца Болгарии. Пусть и виделись они не часто, но Грейнджер с удовольствием присутствовала на его свадьбе, как и он — на её.

Это случилось потом. Но оно — произошло.

А на тот момент, уже осознавая себя как минимум симпатичной, от Рона оскорблений Гермиона не стерпела. И случился с Грейнджер МакЛагген на вечеринке Слизнорта. Как оказалось, отвратительный, невоспитанный, распускающий руки совершеннейший ребёнок с высокомернейшей манерой общения. Беспричинно.

Вот именно тогда Грейнджер впервые всерьез вздохнула о том, что ей бы кого постарше, потому что мальчики-то взрослеют позже... Уже было прямо на месте впадая в хандру из-за отсутствия приемлемых вариантов среди преподавателей и старшекурсников, гриффиндорка вдруг застыла, уставившись на двух, стоящих поодаль, старших волшебников.

Старик Слизнорт, такой круглый и слащавый, блестящий ярко-шелковой, кричаще-дорогой одежкой, являл полнейший контраст со своим черно-белым, статным, сдержанным собеседником.

Если в мужчине сексуален ум... По этой логике Гермионе было бы не зазорно раздвинуть ноги вот прямо сейчас. Ибо даже Гарри не отрицал его наличие в Северусе Снейпе.

Гермиона решила влюбиться. Потому что… ну, она же девочка, что бы там Рон себе не вообразил. А значит, ей положено. А влюблённость в преподавателя — так вообще классика. И это значит, что к делу надо подойти ответственно и со старанием.

Прилежно.

Однако, памятуя о «Невыносимой Всезнайке», Гермиона решила, что будет разумно никаких сигналов объекту чувств не подавать. И — так и делала.

Чувства росли, потому что им позволяли. Были новее и глубже прежних. Переживания о ком-то другом попутно открывали ей саму себя. И все это могло бы перерасти в нечто несоизмеримо большее со временем. Да вот только...

Северус Снейп убил Альбуса Дамблдора.

Гермионе было горько, как никому иному.

Она вновь ощущала себя преданной и разочарованной. Но — уже в самой себе.

В самом деле, наверняка, это не с ними что-то не так. Это просто она не умеет выбирать…

Чтобы не впасть в черную меланхолию, она всецело посвятила себя Гарри. Тому самому братишке Гарри, без вмешательства которого маленькая первокурсница давным-давно была бы убита троллем.

И — завертелось.

...Последнюю дань собственному нутру, в котором скребли кошки, Гермиона отдала, лично добившись Ордена Мерлина для покойного Северуса Снейпа. Которого было сложно идеализировать, но не отдать должное стало бы преступлением.

И — устала. И не стала больше ставить экспериментов над собственным сердцем, нырнув в отношения с тем, кто был проверен годами.

Их брак не пестрел перипетиями чувств или неземным счастьем, но — был удачен. Симбиоз из юноши, у которого была любящая многочисленная родня, сосредоточенного на доме и маленьких бытовых приятных мелочах, с новоявленной сиротой при беспамятных родителях, стремящейся к достижению и преодолению, да все — во имя высших целей, вышел неплохим. Они дополнили друг друга, как делали это и раньше. Ведь так было всегда. Они ведь были друзьями, сколько себя помнили.

Так и жили.

Двое умных и добрых, счастливых детей доказали им обоим правильность сделанного когда-то выбора.

Гермиона с уверенностью говорила мужу, что он — её лучший друг, а Гарри — брат. Тот вторил ей соответственно и — искренне. Иногда, правда, упоминая Лаванду Браун, что избрала делом всей жизни журналистику, и в этой связи часто с ними виделась по работе.

Вообще, сколько наблюдала Гермиона их брак, иногда Лаванда нет-нет, да всплывала в жизни Рона.

Как ни странно, Грейнджер даже не ощущала обиды. Хотя, вроде как, ей было бы положено. Ну, хоть немного.

В Школе же было…

Но волшебницу наоборот, теперь устраивало и радовало, что Рон иногда добирает у Лаванды, страстной, ветреной и желанной, то, чего не может дать ему она.

Ведь это значит, что Рональд, ее друг, счастлив. И этой парочке неизменно хватает ума хорошо скрываться и от детей, и от впечатлительных Артура с Молли.

Поэтому она лишь строго зыркала на мужа для порядка, когда внезапно-виноватый рыжий являлся домой с огромным букетом. И втихомолку закатывала глаза.

Вот именно таким образом она точно знала, когда.

Глупый.

А ещё аврор, ага.

Никаких скандалов с ее стороны. Никаких оправданий — с его.

Они обычно просто молчали. И по негласному правилу жена показательно дулась ровно сутки, пока муж — мучился виной и одновременно таким образом чувствовал себя важным для Гермионы.

А потом — они шли в дорогой ресторан, под вспышки колдокамер. И жизнь шла своим чередом. По циклу.

Гермионе нравилась эта предсказуемость и домашний покой.

Рон дал ей стабильность.

А любовь... Она любила всех своих друзей. И детей. Этого довольно.

Разве нет?..

Просочившись сквозь охранные чары и громогласно щёлкнув ключом, волшебница решительно переступила порог маленькой квартирки. Переделанная из чердака когда-то цельного дома, она не могла похвастаться излишком пространства и высокими потолками. Но была исключительно её, Гермионы, собственностью, купленной на прилагавшиеся к Ордену Мерлина деньги. И была хороша уже тем, что находилась в самом центре маггловского Лондона.

Грейнджер широко оскалилась.

В прошлой жизни у неё так и не завелось этой самой собственности.

Точнее, дом в Хогсмиде у них с Роном, конечно, был. Отдельный, только для них двоих и их общих детей.

Но вот именно, что дом был — ИХ...

По стеклу чердачного окошка, расположенного аккурат над рабочим столом, мазнул клювом голубь. И — вопросительно курлыкнул.

Грейнджер порылась в ящике стола. Исключительно потому, что необходимо отвечать за тех, кого прикормил. И в итоге насыпала на карниз, за неимением лучшего, совиный корм для почтальонов. Кажется, птица ее осудила. Но клевать все же начала. Тоже — за неимением лучшего.

Итак.

У Гермионы были пергамент, перо и голубь.

Можно было насадить голубя на перо, поджечь пергамент и получить в остатке вполне сносный обед.

И больше никогда никому ничего не писать.

Идеально. Но — не слишком реалистично.

Сжав губы в тонкую полоску, волшебница страдальчески вздохнула. Но необходимое действие все же произвела, сотворив неуверенно мерцающую выдру. А затем, немного выждав на случай, если адресат считает пылинки очень важного порошка или помешивает невероятно ценную жижу, как могла умиротворяюще, отправила с Защитником послание:

— Появились неотложные и срочные дела. Расскажу позже.

Видит Мерлин, такие заискивающие интонации она в свое время даже с послами недружественных стран не пользовала.

А тут поглядите-ка, взяло и — само собой получилось. И не понятно, стыдно за себя или… стыдно за местную Грейнджер.

Да уж.

Но только так, и никак иначе. Потому что так дело не пойдет. Может, морозить Грейнджер и перестало, но насчёт своей хвори девушка не обманывалась. Забрав жизнь прежней хозяйки тела, та может, и утихла, но — не ушла.

Так что для начала необходимо все систематизировать. И в первую очередь — себя.

Уж не говоря о том, чтобы выделить приоритетные цели, кроме собственного здоровья, и обозначить сроки.

Но на сегодня она — всё. Патронус будет единственным ее сложным телодвижением.

Уже было собравшись с удовольствием плюхнуться на кровать и с чувством и расстановкой отдаться волнам рефлексии, Гермиона замерла на месте. И недовольно прищурилась, критически оглядев однотонную, темно-серую пижаму, в которой так и продолжала находиться с самого момента аппарации с крыльца на крыльцо.

Она бы ни за что такое себе не позволила.

Это было ведь даже не эротическое белье, которое спокойно себе валялось в кармашке с чарами расширения, а просто… плотная хламида. Не хватает кандалов для полноты картины и — хоть сейчас в Азкабан. Сойдет за свою.

Ну, в самом деле. Рубашка-штанишки. Всё.

Явно — не ее работа. А чья, в таком случае, известно. Даже вспоминать не надо, и так — очевидно.

Гермиона, вмиг передумав ни в коем случае сегодня не колдовать и хорошенько отдохнуть, даже если случится второе пришествие Судьбоносного Лорда, решительно взмахнула палочкой.

По ткани тут же разбежались задорные рыжие котята, подозрительно похожие на Живоглота. Ну, если бы он уменьшился вдесятеро от своего реального размера.

Гриффиндорка удовлетворёно кивнула и фыркнула.

Сейчас, блин, ещё б она собственных вкусов не стеснялась.

Она любит котят. И все тут. А доставать из шкафа свою собственную пижаму теперь не станет принципиально. Будет носить эту.

Улучшенную.

Активировав новосозданный (вот буквально с час назад), настроенный на Гарри-Если-Что-Выручай-Зачем-Северуса-Зря-Нервировать-Поттера, сигнальный маячок-пуговку, мисс Всезнайка с чувством выполненного долга с разбега прыгнула в ворох одеял.

И больше всего ей понравилось в этом действии то, что оно, впервые за много лет, не отозвалось лопающейся болью в каждой мышце.

Пуговка не пригодилась. И Гарри, и Гермиона спали этой ночью спокойно. Но потому лишь, что Сметвик и Снейп дело своё знали и подходили к задаче спасения Золотой Девочки крайне ответственно.

Глава слизеринского гадюшника — так и вовсе прилагал силы колоссальные, почти на грани фанатичного. Демонстрируя при этом чудеса воображения и мастерства. И то и дело пичкая Грейнджер всякой экспериментальной дрянью. Совершенно для его профессиональной карьеры, стоит заметить, в отличие от улучшенного когда-то Аконитового, бесполезной.

Потому что все, что выдумывалось для Гермионы, было строго индивидуальным и сваренным на основе её крови.

А еще — немножечко запрещенным.

И именно Северусу девушка была обязана своим цветущим видом. А это при своём-то диагнозе.

И уже за собственное отражение, по-прежнему — тонкокостное, но — уже без болезненно торчащих во все стороны рёбер, девушка была готова мужчину расцеловать.

А за порой уж слишком подозрительно стрелявшие тягучей темнотой взгляды в ее сторону, которые как бы молчаливо нет-нет, да намекали, что зельевар, спасая гриффиндорку, очень по-слизерински старается в том числе — и для себя тоже, Герм и вовсе была бы не против… чего-то большего, чем поцелуи.

Сильно большего.

И да, в отличии от себя здешней, у госпожи ЗамМинистра сомнений в том, что её, как минимум, хотят, не возникало.

А вот по каким причинам её, такую на все согласную, до сих пор ещё не раскатали по кровати, как лабораторного лягушонка по столу перед препарированием — это уже был другой вопрос.

Возможно, сложный.

Возможно, обидный.

Но это — не точно.

Догрызая зачерствевшее печенье и настраивая Чары Вентиляции, что в теории должны были ее защитить от аномальной (для Лондона) жары, Гермиона встречала рассвет в тишине и одиночестве.

Если можно так назвать толпу из тысячи и одной мысли, что ютились одновременно в таком непозволительно маленьком помещении.

Каждая вещь в этой квартирке, даже без постоянного присутствия своей хозяйки, хранила её воспоминания. Они растекались по комнатам теплыми, нежными фантомами. И Грейнджер, которой кровь из носу надо было засесть за бумаги и схемы, ежеминутно отвлеклась на вспышки уже вроде бы известной, но — то и дело оживавшей чувствами памяти, плескавшейся почему-то не в голове, а где-то в подреберье.

В общем, внутри у Гермионы, к её сожалению, обитало неуправляемое, горячее сердце. И с этим было ничего не поделать.

«- Высшая цель оправ...

— А она есть? В эту секунду и — конкретно у тебя? Ты, мисс самая умная ведьма поколения, в состоянии ее потрогать? Ты сможешь увидеть лично, что у тебя получилось в результате? Соизмерить качественно и количественно жертвы, принесенные во имя, и конечный итог?

— Я…

— Не. Можешь. Никто, слышишь меня, Грейнджер, НИКТО не может.

— Ты не понима...

— Я как раз прекрасно понимаю, о чем говорю.

— Но жизнь без цели...

Волшебник обрывал ее раздраженно. Так, будто заранее знал, что именно девушка хочет ответить.

Пожалуй, так и было.

Возможно, у них даже примерно одинаковая манера мышления. Только предпосылки и стремления — разные. Возможно даже, она, эта манера, у всех людей на земле примерно одинакова.

Просто Северус в силу возраста и накопленного опыта Гермиону обгоняет.

— Цели меняются. И прямо сейчас я настоятельно тебе рекомендую сменить свою.

— Ну и на что, например?

— Все самое ценное, что у тебя есть здесь и сейчас, это твоя жизнь. Начни, для разнообразия, с этого. Поставь во главу угла, как самоцель, свое существование. И будь уже так любезна облегчить тем самым нам с Гиппократом работу.

— О-о-о, я поняла. А нельзя было просто сказать, чтобы я перестала брать лишние часы в Отделе? Это же не так и сложн…

— В таком случае, не так уж и сложно быть верной своим же утверждениям. Которые, цитирую: «верное для большинства выполнимо для каждого».

Таким образом, прежде чем требовать свершений от окружающих, будь так добра подать этим окружающим ослепительный пример. И если начать жить и жизни радоваться — ни капельки не трудно, я, так и быть, готов уступить даме лавры первопроходца в такой плевой задаче.

Туше.

Но… Запомнил же. Разве это не прекрасно?

Значит, ее слова для Северуса Снейпа — не пустой звук».

Если попробовать хотя бы задуматься или даже больше — начать описывать их взаимодействие вслух, все сразу же начинало казаться нелепым, необоснованным и нелогичным. Тем, чего не может быть никогда.

Но воспоминания основывались не на логике, а на эмоциях. И действия местной Гермионы диктовались ими же.

Потому что для нее при встрече менялось все. Мир вставал с ног на голову, а разум -немножечко совсем отказывал.

И даже то, что быть не может, когда-то тоже может быть.

Вот оно и сбывалось. Медленно и верно.

«- Грейнджер. Что ты, позволь поинтересоваться, делаешь?

— Беру быка за рога.

И помоги ей Мерлин.

— Это где ты здесь углядела быка, да ещё с рог... Хм-пф.

Темно и тихо. Но — недолго.

— Грейнджер, слезь с меня немедленно.

— А то что? Пожалею? А… если я как раз на это и надеюсь?

— Гермиона, я тебя очень настоятельно прошу.

— Нет.

— Миа... — тихий голос надсадно замирает, чтобы зазвучать с новой силой на выдохе — Пожалуйста, хотя бы сдвинься выше.

— Оу. Прости.

— Может, все таки соизволишь...

— Нет. Мне и тут удобно. Я так решила.

— Мне для полного счастья ещё командира партизанских отрядов в собственном доме не хватало.

— Ничего подобного! Я — нежная и хрупкая девочка, ясно?!

— Хм... Да, мэм. Так точно».

Ну, Гермиона, как ни старалась, не припоминала за прежней владелицей тела бурной сексуальной жизни. Но как-то не ждала того, что её — на самом деле не будет вовсе. Не считая подобных мелочей.

Потому что все внимание девушки последние годы было поглощено зельеваром. А вышеупомянутый был, в свою очередь, поглощен своей работой.

Значит, с чем Снейпа и поздравим.

Как и с тем, что Грейнджер, хоть и переполнилась в ту ночь решимостью, что со своей инициативой делать дальше и в какую сторону ее продолжать, толком не ведала.

«- Так что ты, по-твоему, делаешь?

— А я, профессор, соблазняю, как умею.

— Миа, ещё одно твоё «профессор», и я клянусь…

— Что рассеешься подо мной сизой дымкой и вылетишь в окно? А я все профессору МакГонагалл расскажу.

— Мерлин...

Грейнджер выкинула в горячую темноту свой главный, секунду назад изобретенный, козырь уговоров. Стараясь не сосредотачивать мир на чужом дыхании, обжигающем губы.

Потому что лучшего аргумента просто не придумала. Мужские руки на бедрах жгли похлеще каленого железа и отвлекали соразмерно.

Он не ушел. Даже не предпринял попытки пошевелиться или скинуть ее с себя.

Это — почти победа.

— Мерлин ни при чем. Все дело в здоровье. А здоровье — это жизнь. — Мамочки, какую же чепуху она несет. — Психическое и физическое. За выработку окситоцина, согласно маггловским исследованиям, отвечают объятия. За гормон счастья — секс. Физиология.

«Северус, заткни меня, умоляю. Желательно, навсегда».

Виновник алеющих во мраке щек гриффиндорки, кажется, был занят. И ее мысленной мольбы не услышал. Возможно, он даже и слов не слушал.

Тонкие пальцы невесомо скользили по ткани пижамы под заполошную, сбивчивую речь волшебницы.

А она впервые в жизни была готова стараться. Пусть и не известно, как. Но — очень нужно.

Мы всегда хотим дать тем, кого любим, лучшее. И нам жизненно необходимо и словом, и делом давать любимым понимание того, что именно они — самые-самые на свете.

Самые сильные, самые привлекательные и, конечно, самые желанные.

Гермиона, со своей леденеющей кровью в венах, хотела того же. И очень надеялась, что целуется лучше, чем говорит.

И, если с каждым касанием губ чужие руки сжимаются сильнее, возможно, так оно и есть…

— Стоп.

— Что?

— А если использовать малину, как активатор кислотности состава?

— Не смешно.

— Я совершенно серьёзен. Проблема может быть как раз в кислотном осадке. Ты жаловалась на привкус.

— Я не жаловалась, но прямо сейчас нач...

— Прямо сейчас этот осадок может быть ответом на то, почему твои руны не сходятся с зельем. И мы это проверим.

— Сейчас?

— Именно.

— Хм… Ладно. Без вариантов, так без вариантов.

— Пока можешь поспать. Основа будет в переходящих стадиях не менее двенадцати часов.

— Значит, утром протестим?

— Да.

— Ох… Хорошо.

Оставшись в одиночестве, Гермиона тяжело вздохнула, смиряясь.

Ну... Может, составить конкуренцию мёртвым она ещё, как оказалось, и сможет, но вот котлам и поварешкам — никогда».

Грейнджер даже и припомнить не могла, когда последний раз в своей прежней жизни так искренне и с удовольствием краснела. Она ведь даже не заметила, как от этих воспоминаний жарко ей стало прямо тут, наяву.

Ведьма со стоном уронила голову на руки.

И что ей с этим прикажете делать? В какой гонг бить тревогу?

На её памяти еще ни одна из её сердечных привязанностей ничем хорошим не заканчивалась. Кроме, конечно, дружбы.

Но это — другое.

Мисс Всезнайка была внезапно напугана масштабами трагедии настолько, что готовилась прямо сейчас сознательно делать проблему на ровном месте.

Потому что если уже от одной своей памяти она теряла с таким трудом вылепленную себя и растекалась обожающей лужицей по стулу, то что будет при личной встрече?!

А Снейп ведь даже никаких усилий к тому не приложил.

Он — просто существовал. А конкретно сейчас — и вовсе только в ее голове.

Нечестно. Злой рок какой-то.

А ещё — Герм стало невероятно обидно за Рона.

Который, к сожалению, уже на простеньком этапе поцелуев безгранично проигрывал Декану Слизерина. По… не совсем понятным причинам. Может, дело и вовсе было только в её восприятии. Но — тем не менее.

Кстати, о восприятии. Было в нем кое-что неприятное. И миссис Грейнджер-Уизли абсолютно не устраивавшее.

К примеру, два одинаковых воспоминания об умирающем в Визжащей Хижине Снейпе, наложившись друг на друга, придали давнему событию небывалую яркость.

И так было со всеми воспоминаниями, которые у Грейнджер дублировались.

Что печально, всплывали, оживившись и взбодрившись, даже самые бесполезные, казалось бы, детали.

А что ещё хуже, детство женщину нагнало в том числе. Да с такой мощной оттяжкой, что складывалось иррациональное чувство, будто она только что выпустилась со Школы.

Против омоложения подобным путем Грейнджер выступала категорически.

Хотя бы уже потому, что приобретенную кровью и потом за годы Министерской службы уверенность в себе ей терять было нынче очень сильно противопоказано.

Так что хочешь, не хочешь, а сосредотачиваться придется на более поздних моментах.

«Наутро Грейнджер больше всего хотела вскочить и побежать к Джинни. Чтобы, как девчонка-болельщица, размахивать у той перед носом гриффиндорским флагом и нечленораздельно орать.

Потому что — свершилось.

Они це-ло-ва-лись.

Но все, что девушка сделала, это лениво и довольно потянулась, не открывая глаз.

— Все еще выкипает. Почему?

С громким испуганным воплем Миа подскочила на кровати.

Мужчина, сидевший все это время рядом, в изголовье, и что-то неслышно черкавший на пергаменте, недоуменно поднял взгляд от бумаг, насмешливо качая головой. Глаза его странно блеснули, но полноценная улыбка губ так и не коснулась. Взор, остановившись на ее лице, будто бы застыл, а сознание, плескавшееся до того на самой поверхности радужек, мигом утекло на дно.

Гермиона замерла и растерянно моргнула.

Взгляд она этот уже видела. И характерный наклон головы — тоже. Ровно также Северус Снейп смотрел на клык василиска, который Гермиона на пару с Гарри на один из праздников торжественно ему вручили.

Странно».

На самом деле, ничего странного. Женщин во взгляде мужчин в первую очередь подкупают направленные на них алчность и восхищение.

Просто она и сама в те свои юные годы не особо над этим задумывалась. Да и позже — разве что бегло отмечала подобные взоры в свой адрес.

Голубь снова постучался в окно.

И Грейнджер снова насыпала ему совиный корм, умильно улыбнувшись. Сизый явно смирился со сменой рациона.

Да, этот парень ей нравился.

И она несла за него ответственность.

Теперь — уже ОНА.

Ассоциативный ряд увёл Грейнджер в пагубную сторону сравнений. Мигом зародив на дне души неуверенность.

Сравнивать мужчину с голубем — уже само по себе занятие сомнительное. А себя — с совиными печенюшками — и вовсе нелепое.

Но конечный вопрос все равно звучал верно.

Если Снейп её раскусит, что будет дальше?

Что бы там не чувствовала она сама, есть ведь и другая точка восприятия...

И вот это уже было страшно.

И вот это как раз и подтвердит тенденцию неблагополучных для Гермионы Грейнджер влюбленностей.

Ей, той самой, которая одновременно — и она сама, и — местная Гермиона в равной степени, полноценно разобьют сердце.

И даже посоветоваться не с кем.

Ну, не с самим же Северусом?..

Даже Гарри и Рон в этот раз отпадали.

Привычной к дружеской поддержке, женщине было тяжело проматывать в голове худшие исходы в одиночку. Почти также тяжело, как в день, когда она приняла решение смолчать о болезни. Там, в своем несвершившемся прошлом.

ПОКА не свершившемся. Потому что одно неумолимо цепляется за другое.

Может, в этом и заключается главное пророчество «Сна Кассандры»? В том, что петлей Уробороса ее приведет стечение случайностей и неудач к тому же самому? К «Поцелую Персефоны»?

А ведь отказ Северуса лечить незнакомку вполне мог бы повлиять на конечный исход в худшем ключе…

Когда-то давно она, чтобы не сойти с ума от горя, спешно приняла решение разлюбить Декана Слизерина.

Но, как выяснилось, лишь для того, чтобы уже в этой, более удачной вариации развития событий вляпаться туда же повторно. Но на этот раз — по-взрослому. По настоящему, так, что не сотрешь.

У неё даже на это время было. Несколько гребаных лет.

Гадство.

И самое худшее в этом, что прямо сейчас Миа, вопреки всему, очень хотела к нему на ручки. В клубочек.

И на самом деле это не то, чтоб прям невозможно было провернуть…

Кыш, дурная идея!

Сейчас ей очень нужна Андромеда. Потому что если есть подозрение, что «Сон Кассандры» приснил ей «Поцелуй Персефоны», то это надо выяснить доподлинно.

И есть небольшой шанс, что бабушка Тедди знает нечто сверх того, что могла предложить библиотека Блэков, которую в свое время основательно проредили Фениксовцы.

А прямо сейчас… на очереди то надсадное, что волшебница успешно игнорировала уже сутки.

Собственные чувства. Память, которую не скрыть. Потому что ею наполнен каждый предмет вокруг.

Любовь. Жалость. И снова — любовь.

Множество женских любовей, глубоких, искренних и охренеть, каких вечных проистекало именно из жалости.

Гермиона это знала также верно, как Вингардиум Левиоса.

Сильная духом Нарцисса Блэк жалела трусоватого, но красивого, как картины Бюссьера, Люциуса Малфоя.

Воодушевленная Белла Лестрейндж, тогда еще — тоже Блэк, начала свое падение с того, что посочувствовала недопонятому гению и революционеру Томасу Реддлу.

Прямолинейная Молли Прюэтт начала с того, что взялась приглядывать за рассеянным изобретателем Уизли. Пропадёт ведь.

Лили Эванс, настоящая гриффиндорка, была уверена, что блестящий, как новенький галлеон, самодур Поттер без неё обязательно обо что-нибудь убьется. И только во имя этого подрядилась после выпуска воевать вместе с ним.

А она, Гермиона...

Она вот ровно сейчас поняла, что ей совершенно не жаль Рона. Рон счастлив.

Без неё. И это — здорово.

А вот Снейпу сам Мерлин велел изо всех сил сочувствовать.

Да только загвоздка была как раз в том, что Северус не терпел сочувствия ни в каком виде. И явно (тут к Трелони не ходи) много лет назад проглотил стальной прут. Лишь бы только больше не давать никому ни малейшего повода себя пожалеть.

Сложно.

В целом, Гермионе нравились сложные задачи. Конкретно над этой здешняя она билась уже несколько лет. Любя и спасая больше вопреки.

Только… чем по итогу это обернется для нее самой?..