Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры (гет)

Запах малины.

Этот запах, тяжёлый и приторный, забивался в ноздри и мешал дышать. Сейчас она искренне проклинала того умника (Рон, как пить дать, другого варианта не дано), который пролил на открытый огонь малиновой эссенции. И при том целую бутыль, не меньше.

Гермиона, поморщившись, скрипнула зубами. Но глаз не открыла, лишь упрямо шмыгнув носом.

Но и ее терпение, как оказалось, было не безгранично.

Миссис Рональд Уизли взбесилась. Молча и неумолимо.

Ну, в самом деле, неужели Рон настолько ленив, что не в состоянии банально проветрить помещение!

Вскочив на ноги, бывшая Грейнджер зло рыкнула, призывая на голову мужа все карательные операции Аврората разом.

И мигом замерла в нелепой позе, подозрительно прищурившись.

Это была НЕ ЕЁ комната. Смутно знакомая, но — не её.

Дом, что совершенно логично, уже на этом этапе осознания, тоже категорически не походил на их хогсмитское жилище, ни в каком месте. Начиная с потолочных балок и — заканчивая неведомым заоконным пейзажем.

Вчера — и это волшебница совершенно точно помнила — они с мужем проводили детей на вокзал. Попутно на пару подбадривая вечно неуверенного в себе Альбуса Северуса, которого к сентябрю окончательно закошмарила веселенькая троица мальчишек в составе Джеймса Сириуса, Тедди и её Хьюго.

Потом — уже без Рона — она направилась в Гринготтс, посетила Мальпеппера, забежала в Мунго, вернулась домой, с чувством выполненного долга оставила заранее заготовленные письма и завещание на столе, доварила «Поцелуй Персефоны», легла и — выпила смертельную дозу.

Так что, если по-хорошему, начать стоило с того, что Гермиона Грейнджер-Уизли вообще не должна была проснуться.

Палочка сама скользнула в руку. Хищная тревога и остервенелый азарт, так прочно подзабытые за мирное время, мешаясь со страхом, втекли жидким огнём в кровь, порождая почти что родное, привычное предчувствие битвы.

Медленно, крадучись, ведьма пошла на запах.

Дом не выглядел опасным. Разве что — немного пыльным и старым. Но, наученная тяжёлой жизнью, жена аврора и подруга Избранного эту обманчивую безопасность принимать на веру и успокаиваться не спешила. Тем более, её, в отличие от Гарри, интуиция всегда подводила. В их Трио Грейнджер отвечала исключительно за сияние чистого разума.

Что интересно, движения были непривычно легки для изъеденного чёрной волшбой Беллатрикс тела.

Вряд ли это было важно. Но — приятно. Если это такое посмертие, Гермиона возражать не станет.

Разумеется, как только разберётся, что именно происходит.

Такой бесячий до зубовного скрежета запах становился тем сильнее, чем ближе женщина подходила к неприметной двери, скрытой за стеллажами на первом этаже.

Подвал.

Значит, Лаборатория.

Значит, зелье. С запахом малины.

Такого состава Грейнджер не знала, как ни старалась припомнить. А она ведь ничего не забывала…

С другой стороны, от новинок Зельеварения в последние годы она была преступно далека, ограничиваясь лишь медицинскими составами, необходимыми для поддержания жизни. А уж они-то воняли совсем не ягодками.

Ещё некоторое время женщина потратила, задумчиво созерцая темно-синий длинный кардиган, удивительно тёплый и мягкий. Это она могла о нем сказать, даже не прикасаясь к ткани.

Просто потому, что смотрела Грейнджер на свой кардиган, небрежно брошенный на спинку чужого дивана в чужом доме. Тот самый кардиган, который она уже давным-давно утилизировала за ветхостью, заношенный до дыр и латанный-перелатанный, честно отслуживший своё.

Ещё раз придирчиво осмотрев себя, босую и — в пижаме, ведьма недоуменно прикусила губу.

Где она находится, Мерлинова-то мать?!

Подвал.

Надо туда.

Там — ответы.

Наверное.

Гарри, как ни крути, намного лучше справлялся со всякими там странностями, с детства демонстрируя поразительно философское принятие любой, даже самой фантастической, ситуации. А Гермиона вот таким смирением похвастать не могла. И неумолимо начинала нервничать, если не видела логики в происходящем.

Здесь ее, кстати, как раз и не наблюдалось.

Злые языки говорили, что это все от того, что она — грязнокровка. Но сама замминистра грешила исключительно на отсутствие первичного волшебного образования для маглорожденных.

Эх, сюда бы прямо вот сейчас Мальчика-Который-Нянчит-Троих-Детей...

Ну, ещё успеется. С этой загадкой, прежде чем дёргать тяжёлую артиллерию, надо попытаться разобраться самостоятельно. А уж потом, если ничего не выйдет — вызывать с сиренами Главу Аврората.

…Старые половицы надсадно скрипели, и казалось, что небольшой дом кряхтит, как ворчливый дед.

Дом-Филч.

Грейнджер беззвучно хихикнула.

Не хватает только клыкастой желтоглазой кошки. Или — кота.

Лучше всего — Живоглота.

Но обманываться иллюзиями не стоит. Рыжего книззла давно уже нет в мире живых. Усатый бандит еще пять лет назад героически принял на себя часть боли владелицы, и скончался в Сент-Мунго у неё на руках в адских корчах, дав тем самым хозяйке пару лишних лет. Но — заставив при этом чувствовать себя безбожным упырем.

И Сметвик может сколько угодно повторять, что ее вины в том нет, и если кого и проклинать, то только Лестрейндж и ее острозубый зачарованный даггер. А фамильяры — те и вовсе для того лишь и существуют, чтобы помогать хозяину. Но…

Гермиона не просто пожертвовала котом. Она не смогла уберечь друга. И Гермиона, как никто другой, знала, что это — только её решение и её вина. И в том, что первый ребенок погиб в ее чреве нерожденным, она виновата тоже.

* * *

В подвале нашлось много чего, радующего душу красотой систематизации и педантизма.

Там были стеллажи, колбы, выкипающий котёл и...

А еще там был Северус Снейп.

Гермиона икнула.

Мужчина, до того обвиняюще созерцавший варево пред собою, лишь покосился в её сторону, бегло отметив присутствие. И, нахмурившись, вернулся к степенному созерцанию, устало вцепившись пальцами в переносицу. Этот его жест бывшая гриффиндорка знала с детства. Он неизменно был предвестником бури и отнятых рубинов в факультетских часах. А причиной тому служили, как водится, мальчишки. И — преимущественно — два её оболтуса.

— Оно выкипает.

Грейнджер усердно, с готовностью закивала, уже даже и не зная, чего ожидать от дня грядущего.

Ну, очевидно, выкипает. Это заметно. А вот причины присутствия в мире живых зельевара, напротив, совсем не очевидны и ни капельки не заметны.

Или это она — в мире мёртвых? Тогда все становится на свои места. Кроме, разумеется, того, что именно министерская служащая забыла в вотчине Директора Хогвартса.

— Мисс Всезнайка и самая умная ведьма столетия, может быть, просветит простого скромного зельедела на предмет того, что конкретно в её расчетах сей рецептуры на деле не сошлось с реальностью?.. Может, во сне на тебя нашло озарение?

Злобы или ехидства, столь сердечно-знакомых всем поголовно студентам Гриффиндора, как ни странно, в интонациях говорящего мертвеца не находилось. Только расстройство и... Хрипота?

Его голос «Всезнайка» помнила другим. И это — самая что ни на есть точная информация.

Глубокие тона их бывшего профессора, множимые эхом подземелий Школы стократ, нынче были больше сходны с тихим карканьем больного ворона Лавгуд.

Нитяного серебра в угольных волосах волшебница тоже не припоминала.

В общем, если что-то и могло пойти не так, то оно — пошло.

По максимуму.

Примечания:

Примечание от автора: "миссис Рональд Уизли", стандартные классические обращения в Британии и США к замужним женщинам, берущим в браке и фамилию, И ИМЯ мужа.

— Мне надо выйти. Подышать.

Шумно сглотнув, миссис Уизли, как могла непринуждённо попятилась, окутанная пристальным, удушливым чужим вниманием в еще большей степени, чем испарениями от котла с неведомым варевом.

Неловко.

Особенно, если ты — в пижаме.

Острый взор настороженным прищуром вычленял и препарировал детали, пробирая до самых печенок и стремясь обнажить сокрытое. Кажется, на краткий миг в чёрных глазах даже промелькнула тревога.

Но Грейнджер (вот опять это гадостное чувство, да что ты будешь делать!) не была в том уверена.

Так или иначе, утвердительный кивок героическая мать двоих детей, и спец по выживанию в клане Уизли-Прюэттов, получила. И, никем не задержанная, живо метнулась на улицу. Вот как была, так и выбежала: босиком и в тонком хлопке.

Мигрень, несмотря на свежий воздух, и не думала отступать, все еще настойчиво долбясь в изнанку глаз и путая мысли.

Гермиона сжала палочку в ладони крепче, чем было необходимо. Но на заклинание, которое удивительным предположением пульсировало в мозгу в такт вспышкам головной боли, эта деталь никак не повлияла.

Волшебница произнесла слова легко, на одном-единственном выдохе.

— Темпус Максима.

Золотистая тонкая вязь цифр, невероятных и необъяснимых, повисла в теплом воздухе эфемерным солнечным зайчиком.

Весна. Весна две тысячи второго года.

Четвертый год после победы. Год её нерожденного первенца, чья потеря прошла для организма девушки необычно легко. И при беглом осмотре никто из колдомедиков так и не понял, что это — лишь потому, что крохотная детская жизнь на исходе осени пошла в счет уплаты за будущие прожитые годы его матери.

Тот самый год, когда УЖЕ не нашли безвозвратно впитывавшуюся в кровь, врастающую в нервные окончания и прорастающую в магическое ядро молодой ведьмы магию клинка. Тот год, когда ещё не было поздно, но — никто об этом не знал. И некому было замечать первые звоночки, отдававшиеся зудом в руке и болью в голове.

«Грязнокровка».

А ей, озабоченной чужими судьбами послевоенного времени, тем более было не до какого-то там шрама и мигреней. Она даже и не вспоминала, что мадам Лестрейндж, между истеричными вопросами и взрывами сумасшедшего хохота старательно обозначавшая серебряным острием на коже противницы её истинную принадлежность, попутно шептала себе под нос какую-то тарабарщину.

Которая на деле оказалась вовсе не какими-то бессвязными проклятиями или даже рядовым сглазом.

Нет.

В конце концов, Беллатрикс была уверена, что перед нею — скорая смертница. И действовала лишь в угоду собственному удовольствию и извращенной логике.

Психованная садистка, повернутая на своих идеалах, была, как и все Блэки, максималисткой. И жаждала выразить свое отношение к таким, как Гермиона, не только в виде внешнего повреждения, но и — изнутри. Дать тем самым понять гриффиндорке, насколько отвратительно само её существование.

Потому что максималисты, в большинстве своём, стремятся к идеалу.

Грязная кровь. Грязная магия. Грязь.

В этом и было видимое воплощение неизвестных колдомедикам Чар: в черной тягучей жиже, понемногу поглощавшей и физическое тело, и магическое ядро. Поначалу невесомой, выдавшей себя лишь легким флером Темной Магии, но с годами — становившейся все плотнее и материальней.

Как говорила сама Нарцисса, Беллатрикс пленило искусство красивой смерти еще в юности. И, как и любой безумец, сестра Нарциссы Малфой в душе, наверное, была немного художником. И раз от раза создавала свой собственный идеальный шедевр. Таким, каким его понимала.

И, если подумать и соотнести утверждение блондинки с тем, что видела сама Гермиона… Сириус Блэк, пожалуй, действительно умер красиво. Зеленая вспышка, растаявшая в потоке изумрудного покрова Арки Смерти. Медитативное в вечном.

И для Драко, единственного племянника, Белла, родственную близость понимавшая тоже очень специфическим образом, также готовила нечто необыкновенное. И единственная из всех была счастлива тому, что насквозь провальное задание по убийству Альбуса Дамблдора от Лорда получил именно он, студент шестого курса. Проблемы мадам в том не наблюдала. Ведь что может быть прекрасней, чем первое убийство? Да еще и когда жертвой выступает сильнейший из живущих магов?..

Подружка и сообщница Золотого Мальчика, ни в какую не желавшая сообщать правду о мече, стала очередным холстом кровожаднейшей ведьмы своего поколения вполне закономерно.

И они, эти странные чары, были вполне себе излечимы. Изжить из волшебника можно почти любое проклятие, дай только срок. Тут Грейнджер со Сметвиком была вполне согласна.

Только вот...

Все сроки Гермиона Грейнджер проморгала. И со временем магия убитой Пожирательницы стала неотделимой частью ее самой.

В конце концов, Гермиона и так оказалась очень, просто сверх меры, живучей. Видимо, дружба с Мальчиком-Который-Выжил даром не проходит, и его фатальная удачливость передается воздушно-капельным путем.

Но даже для Героев Войны рано или поздно наступает день, когда — всё.

И Гермиона не собиралась два или три месяца биться в агонии на одинокой койке Сент-Мунго, покуда стремительно растущая, словно мицелия, чужая магия пожирает её изнутри, подавляет регенерацию клеток и выпивает силу.

Пока целители лишь продлевают её боль, из-за которой она позабудет, кто она есть, еще до кончины.

Пока вокруг охают близкие, сетуя на свое прежнее неведение, и бессильно рыдают, вплоть до того самого дня, когда Гермиона превратится в мертвую, черную, раздутую тушу без капли волшебства. В кусок бессмысленной слизи.

Гермиона была против такого исхода. Она очень многое успела за свои почти тридцать восемь лет. И уйти тоже собиралась исключительно на своих условиях.

А теперь…

Вокруг робко пели птицы. Жизнерадостно шелестела весенняя листва на жидких кустиках.

В отдалении от дома (Вот почему он так ей знаком. Ну, разумеется, сама ведь когда-то утверждала постройку, как один из памятников жертвам Второй Магической) уныло серели каменные стены полузаброшенного Коукворта.

Синело небо.

А Грейнджер считала свой пульс.

А Грейнджер малодушно не сходила с крыльца.

А Грейнджер — не верила.

А Грейнджер — не понимала.

А она, мять моргановы сиськи, не понимать ой как не любила.

И последние десять лет делала все для того, чтобы этого чувства больше никогда не испытывать.

Весна. Весна две тысячи второго года.

Сверкающая магическая пыль легкомысленной рябью оседала в нагретом воздухе. А Гермиона была, несмотря на злость и непонимание, иррационально счастлива. И ничего с этим чувством поделать не могла. Оно нахлынуло на нее неумолимо, безо всякого штормового предупреждения, и сравнимо было лишь с величием непобедимой стихии.

Ведь Грейнджер только что встретила одного из своих неспасенных мертвецов. И он — ожил. Был невредим, в лучшем и самом невозможном смысле этого слова. Или, если судить по голосу… почти невредим.

Но это не имело сейчас ровным счетом никакого значения. Ведь Йольские костры уже вспыхнули в мечущемся сознании плетением полыхающей омелы и болиголова. И такая важная и нужная каждому взрослому метаморфоза произошла с Гермионой Грейнджер именно в эту секунду, на пороге чужого дома и в чужом времени.

Магия снова превратилась в волшебство. И женщина в него тут же беспрекословно поверила, не требуя никаких доказательств его существования.

Поверила так, словно бы она — все еще та маленькая кнопка с важно вздернутым носиком, впервые наблюдающая, как Минерва МакГонагалл изящным движением кисти трансфигурирует вазу в кролика и доказывает ее родителям, что их дочь — волшебница.

Поверила. Потому что только волшебством можно было объяснить то, что одно из ее многочисленных невозвратных сожалений вдруг обрело плоть и кровь.

Если она не умерла и это — не «Та Сторона», которая является закономерным пунктом назначения поезда, отправлявшегося когда-то с пригрезившегося Гарри Поттеру призрачного вокзала, то… Если это — не смерть, то можно официально объявлять себя самой везучей и довольной жизнью сучьей дочерью.

Гарри.

Ей надо найти Гарри.

Поттер во все времена был для Грейнджер индикатором неубиваемости.

Если он — живой, то и она — тоже.

Обретя наконец цель, того, что ее марш-бросок на середину улицы, за предполагаемую границу предполагаемого защитного купола, произвелся босиком и — прямо по острым камням разбитой мостовой, Гермиона даже не заметила.

— Аппарейт.

* * *

На Гриммо Гермиону встретил встревоженный её «пижамным» визитом Избранный, по традиции — ничего не понимающий и мгновенно бестолково заметавшийся по прихожей, и Джинни, не хуже гадюки зашипевшая, что «она же говорила» и «этот носатый хрен ползучий» рано или поздно обязательно обидит гриффиндорскую умницу.

Потому что ну что еще могло заставить Грейнджер явиться к друзьям посреди будней недели в таком непотребном виде?..

Сама же ЗамМинистра уточнять того, что и сама нынче обидит, кого хочешь, не стала.

Причитания счастливой юной четы Поттеров волшебница вообще воспринимала белым шумом, как необходимую неизбежность. И полностью была погружена в собственные раздумья, не особо заботясь, как при этом выглядит со стороны. Да и попросту заранее зная, что такой ее «умный» вид близким как раз таки более всего привычен.

Гарри — жив. И она, Гермиона, почти что в добром здравии.

Наверное.

Живая и — угодившая в прошлое. И — явно чужое, потому что в ее такого не происходило.

Ведьма до боли закусила губу изнутри, сдерживая злой рык, и отвернулась от сердитой Джиневры, делая вид, что поправляет прическу перед зеркалом.

Что. Она. Здесь. Забыла?

И словно бы что-то внутри неё ждало этой отчаянно-максимальной концентрации на одном-единственном вопросе.

В отупении волшебница созерцала собственное отражение в старой, подернутой патиной, амальгаме. И уже одно оно, такое обыденно-виденное каждый день, ошарашило ведьму донельзя. И прежде всего — здоровьем. Этим таким непривычно-цветущим оттенком щёк и искорками глаз. Контрастом блестящих тёмных волос с молочной кожей.

Дело в том, что отражение было красивым, но чужим настолько, насколько это вообще было возможно. Потому что миссис Рональд Уизли прежде была совершенно уверена, что с самого второго мая девяносто восьмого, а может, даже и раньше, с их визита в Малфой-менор, выглядела нездорово.

Чьими молитвами (а скорее, делами) свершилась подобная метаморфоза, было, впрочем, понятно уже просто по контексту колких фраз по душу некоего Мастера Зелий, выдаваемых в воздух тараторкой-Джинни.

А Рыжка попутно трясла самую умную ведьму столетия за плечо, но — безрезультатно.

Гермиона была далеко. Гермиона захлебывалась в чужих эмоциях, проваливаясь в нечто, совершенно отличное от своего собственного прошлого.

Раздражающий звон мигрени в голове, отразившись в зеркальной поверхности, оглушающе замерев, утих, беззвучно рассыпавшись миллионом осколков. Обнажая ее собственное зыбкое нутро, в которое она и провалилась.

Свое, несомненно, свое. Но, в то же время, чужое…

Казалось, этот мир мало чем отличается от привычного ей. Разве что — в деталях.

Да, ничего нового, действительно.

Кроме совершенно незначительных моментов, которые, с каждым годом впоследствии наращивая на себя события, словно снежный ком, повлекли этим самым невероятные перемены в одной-единственной жизни.

Её.

Кроме того, что Грейнджер из этой реальности не осталась после Битвы в Школе, помогать Мадам Помфри, а все таки пошла за Поттером и Кингсли, отбивать Министерство, как и намеревалась изначально. И, все ещё трясущаяся от прилива адреналина, как никогда склонная подмечать даже малейший шорох, девушка в общей суматохе заметила то, чего не заметили остальные.

Среди пыли, каменной крошки и паники проигравшей стороны на полу кабинета свежесвергнутого Министра блестел крошечный Хроноворот, выпавший из сейфа, развороченного боевыми Заклятьями вместе со стеной.

Она — успела. Успела его выхватить из под тяжёлых сапог мракоборцев за секунду до превращения хрупкого древнего артефакта в бесполезную пыль. И не сомневалась в своих действиях ни секунды, воровато пряча Маховик в карман грязных джинсов.

Судя по оставшемуся в зачарованном стекле запасу бесценного песка, прыжок был бы недолгим. Но юной волшебнице, ведомой чувством вины, должно было хватить и этого.

А дальше — по инстанциям.

Мантия-Невидимка, недопонимающий, но поделившийся знанием о целительных и атакующих заклятьях Принца-Полукровки Гарри, мадам Помфри, Минерва МакГонагалл, на удивление — такая же виноватая и ничуть не возражающая против авантюры. Но, тем не менее, со всем доступным фатализмом, присущим уже пожилым людям, не верующая в результат.

И вот: Грейнджер готова к путешествию.

В одиночку, без поддержки ребят, Гермиона выцарапывает всего две жизни у судьбы, хоть и собиралась справиться лучше. Гермиона расстроена, потому что одна из них по возвращении все ещё под вопросом. А потому — гриффиндорка вновь делает выбор.

Вернуться ещё раз, еще раз попытаться кому-то помочь, пока есть возможность прыгнуть именно в этот конкретный день или... И она — не может. Она попросту не может так поступить.

И Минерва МакГонагалл и Гермиона Грейнджер, наплевав на нерадостную текучку по восстановлению родной альма-матер после Битвы, на пару аппарируют в Мунго со своей окровавленной ношей.

А тем временем деловито снующая по Хогвартсу Помона Спраут даже и не догадывается, что должна была быть убита.

Гермиона обещает себе, что будет впредь внимательней. Расторопней. И те десятки часов в Сент-Мунго, проведенные в войне с колдомедиками, она еще искупит. И послужит и обществу, и друзьям. А пока что Грейнджер просто не в силах оставить своего спасенного на совесть только лишь Железной Леди.

Правильная девочка Гермиона не возвращает последний Хроноворот Министерству. Она продолжает его использовать для того, чтобы действительно успеть ВСЕ. И быть одновременно и в Мунго, и в Хогвартсе, и — на заседаниях Визенгамота.

У Гермионы, обессиленной и упрямо не принимающей помощь, организовываются в её пользу Долги Жизни, о которых она пока что даже и не ведает.

Тревожность местной Гермионы растёт. И, пока Гарри, сжимая зубы, свидетельствует на заседаниях и перед прессой в пользу Малфоев и Снейпа, она вносит свой собственный посильный вклад в судебные процессы, требуя, чтобы дела были не просто закрыты, а — без права обжалования. Вот тут-то её и примечает Кингсли, одобрительно кивая и предлагая стать его помощницей в трудах политических нелегких.

Гермиона обещает подумать, честно и искренне. Но — позже, потому что у Гермионы пока что нет ни капельки времени еще и на его предвыборную кампанию. Потому что весь его остаток волшебница проводит в Мунго, а не в Норе, как было то на ЕЁ памяти.

Так проходят недели.

Неохотно придя, наконец, в себя и будучи лишь чуть краше самой смерти, бывший Директор Хогвартса, чудом (рукотворным и незаконным, но вы попробуйте-ка докажите) выживший Герой Войны Северус Тобиас Снейп, некоторое время в отупении смотрит на Грейнджер, скукожившуюся с книгой — а как иначе — в кресле у своей койки.

И отмирает, только когда в дверях появляется Поттер. Сначала сильно удивляясь мальчишке, а потом — все чаще морщась. И уж совсем недоумевая натужным, но искренним благодарностям Вновь Выжившего в свой адрес.

А Грейнджер все также молчит, нервно плетя косу. Так и не объяснив бывшему профессору, что она здесь для того, чтобы никому ненароком не пришло в голову отправить на тот свет такую с трудом ею отвоеванную жизнь.

И Гермиона, предварительно убедившись, что эта кобра в состоянии и держать палочку, и ею пользоваться, договорившись с собою и своей тревожностью, уходит. Веря, что уж теперь-то профессор себя и сам защитить в состоянии.

А остальное — не важно. Остальное — детали.

Но он — все таки узнает. И о том, кто читал коматознику «Вестник Зельеварения» вслух, и о том, кто его караулил, бдя о безопасности слишком много знающего шпиона, и о том, что писали газеты по поводу заступничества Золотого Трио в его адрес. Спустя время, но — выясняет. Просто потому, что так решила одна старая Кошка. Просто потому, что он и сам требовать подробностей додумался именно с МакГонагалл.

И Мастер Тёмных Искусств, единственный из всех безошибочно углядевший во Всезнайке неладное еще в тот знаменательный день их последней встречи в больничной палате, непререкаемо требует девчонку к себе, в ту же самую палату. С тем же жаром, что и отсылал ранее к такой-то матери.

Застает запакованная в строгий костюм девушка такого же запакованного в однотонный сюртук зельевара, уже готового к выписке.

Тот начинает речь резко, сухо, с места в карьер. С круглыми глазами вчерашняя школьница и сегодняшняя министерская служащая на полставки отрицает любую свою причастность к Темной Магии. И ее смурной собеседник раздраженно закатывает глаза и накладывает неведомые чары на вздрогнувшую от неожиданности гриффиндорку, быстро перенося те в удобочитаемый пергаментный формат.

И, бегло пробежавшись взглядом по закорючкам букв, Гермиона Грейнджер оседает на пол от странной и страшной новости, не веруя и в отупении созерцая эту свою «грязнокровку» на предплечье. Понимая с ужасающей отчетливостью, что это — не просто шрам. А ещё она видит в чёрных глазах удивительно для нее знакомый, но только — в исполнении Гарри Джеймса Поттера, упрямый огонь.

В этом новом, послевоенном мире хаоса и отсутствия смысла жизни Северус Снейп находит свой шаткий островок знакомой стабильности в её лице.

Ему категорически необходимо отдать ещё один непрошенный, незваный долг. Рассчитаться еще за один грех. И этот его грех в том, что он все же пережил и двух господ, и четверку Мародеров, и единственную подругу.

Но Гермиона тогда еще этого не знает. Ее никто на тот момент не уведомил о мотивах Мастера Зелий. Она просто видит перед собой очень сердитого и упертого мага.

И Северус Снейп, а точнее, его упрямство, становится для потерянной в вихре бытия Грейнджер той самой неизменной константой, на которую можно опереться.

В этом новом мире, построенном на войне, находится ещё один человек, кроме неё самой, который, кажется, не в курсе, как это — мирная жизнь. Который просто не умеет не воевать. Воевать за все. За место под солнцем, признание, свободу, высшие цели…

Потому что он — не Гарри. И, упаси Мерлин, не Рон.

Гермиона в эти минуты совершенно забывает, как устала видеть мужчин войны.

Забывает о Роне, таком уютном и простом, спокойно позволяющем ей принимать решения за них двоих.

Забывает, что двойные смыслы нынче твердо решила встречать только в документах, в жизни предпочитая исключительно прямых и светлых людей.

Забывает собственную гордость.

Забывает веру в судьбу, с которой уже имела наглость поспорить.

И — принимает помощь. Молча позволяет себя отвести к Гиппократу Сметвику, с которым Снейп, тут же позабыв про ее присутствие, активно принимается обсуждать проблему и спорить о вариантах решения.

И на самом деле, это происходит даже не потому, что профессор, как никто другой, умеет надавить, запугать и настоять на своём. Он ведь, на самом деле, больше досадует, чем злится, и это заметно.

Он — тоже устал. Как и она. И, возможно, ему последний сумасшедший год дался в разы тяжелее, чем ей.

Ведь он справлялся в одиночку. А у Грейнджер были друзья.

И Гермионе в тот миг почему-то кажется, что не столько ей нужно выжить, как ему — рассчитаться... Грейнджер даже и не представляет, насколько близка к истине.

Но Грейнджер-Невыносимая-Всезнайка не была бы собой, если бы сидела сложа руки. И она с упорством хвостороги вклинивается в деятельность Сметвика и Снейпа по свою душу.

И через три месяца уже прочно оседает незаметной мышкой в углу домашней Лаборатории профессора с трехтомником древних Рун наперевес.

Просто потому, что именно с этими, такими бесполезными в девяноста процентах случаев, но такими нужными — в данном, значками зельевар на «вы». И уж лучше она, чем неведомые специалисты-товарищи Гиппократа.

И уж всяко удобнее иметь подопытную на расстоянии вытянутой руки, чем выискивать ту по Министерству Магии. Действительно, пусть уж лучше сама на поклон идет. И займется, наконец, чем-то действительно полезным…

Через еще два месяца зельевар клянётся Минерве МакГонагалл, которая все же оценила его, как отвратительного преподавателя, но — идеального управленца, что вернётся в Школу на свой директорский пост обязательно. Но — не раньше, чем разберётся с её любимым львенком. И здоровье Грейнджер — единственное, что может спасти мужчину от настойчивости Тартановой Мадам.

К Рождеству Гермиона вдруг вспоминает, что, вообще-то, всегда уважала этого вредного аспида. И потому и расстраивалась от его ехидства больше, чем от языкастости всех прочих. От того и пыталась доказать с первого курса тому, кто поразил детский ум логической загадкой, созданной для полосы препятствий на пути к Философскому Камню, что она чего-то, да стоит.

К Новому Году Грейнджер окончательно учится терпению и осознает, что вся фишка в том, чтобы перестать доказывать. И просто ждать, пока время покажет, что именно она — права.

А к весне, к годовщине Победы, богатой рецидивами для всяких там зельеваров от ядов всяких там Нагаин, Грейнджер понимает, что проводит слишком много времени с тем, кто любит мёртвую женщину. И это — как минимум неприятно.

Катализатором поворота мышления служит не столько наслоение друг на друга мелкого множества общих моментов. Нет, дело в другом. В одной мелкой оговорке мужчины, общавшегося на тот момент охотней с котлом, чем с ней.

«… Вы же у меня блаженная, чему я вообще удивляюсь».

Далее закономерно тихая кашляющая речь шла по накатанной: про тлетворное, разлагающее ум, влияние факультета, друзей, мозгами не благословленных, и тому подобное. По обыкновению, желчный текст не сильно фильтровался. Она, в конце концов, и поводов дала для высказываний в свой адрес достаточно. И не впервые её в этом доме так чехвостили…

Единственным отличием было то, что волшебница впервые не спорила.

«У МЕНЯ».

Весь монолог Гермиона Грейнджер лишь бестолково хлопала ресницами и понимала, что эта оговорка, которая была даже не замечена говорящим, её только что убила…

Гермиона очень быстро осознает свою повторную влюблённость и — принимает ее. Потому что любит трудности. Они — смысл её жизни.

Но это ничуть не мешает девушке впасть в хандру.

Потому что эта загадка — неразрешима, и у Всезнайки нет шансов.

Ну, да они и не нужны. Это ведь только все усложнит, не так ли?..

Лили Поттер. Мама Гарри.

Гермиона очень часто в тот месяц вспоминает об этой женщине. И неизменно досадливо поджимает губы и надувается, как мышь на крупу.

Потому что у нее нет умопомрачительных зеленых глаз. Да и вообще — цвет смерти Грейнджер не сильно жалует. И она ни за какие блага ни за что на свете не покрасится в рыжий.

Потому что ей, таки вытащившей из Гарри, этого не больно-то умеющего врать друзьям парнишки, так сильно интересующую ее информацию, кажется, вопреки всеобщему мнению, что его мать — обычная девчонка. И, если честно, так себе друг.

По крайней мере, для одного конкретного товарища. И это — несправедливо.

На тот момент заботливая сверх меры Гермиона, ворчливо требующая у жизни оставить уже в покое её спасенного, которого время от времени накрывают проблемы с собственным здоровьем, совершенно не задумывается о том, что в его доме добровольно никто не ночевал никогда. А уж разрешение хозяина на то ранее получить было и вовсе нереально.

Они представляют собою продуктивный симбиоз, и на этом — все.

А ей пока что попросту удобней быть здесь, а не дома. Чтобы не вышло ненароком так, что однажды по возвращении она найдет волшебника банально обваренным с ног до головы каким-нибудь хитровывернутым составом исключительно потому, что раскоординация в пространстве застала Снейпа именно у котла.

А их общая работа тем временем — стопорится. Что-то мешает процессу увенчаться упехом, но найти это не выходит ни у кого. Сметвик лишь пожимает плечами, не менее озабоченный.

К осени Гермиона досадует, что её чувства все не проходят. Хотя, вроде бы, сколько она себя помнила, это внутреннее буйство ей всегда удавалось контролировать. И Всезнайка идёт за советом к Джин. Та, к ужасу Заучки, с не меньшим ужасом, но только — уже по поводу личности предмета воздыханий, комментирует ситуацию и с восторгом — покупает подруге кружева и учит укладывать волосы.

Снейп тем временем требует с Нарциссы нож Беллатрикс. А Гермиона просит у Молли трофейную палочку Лестрейндж.

Ни того, ни другого найти не выходит, хоть они оба и стараются.

Но зато лохматый книжный червячок, заделавшийся еще в детстве Шерлоком, попутно вызнает у Портрета Альбуса Дамблдора историю некоего маледиктуса. И для Герм все встаёт на места.

Втихушку от Мастера Зелий составляя с Гиппократом для того индивидуальные медицинские чары, Грейнджер по праву собою гордится. У нее получается спасать и врачевать не в пример лучше, чем у самого Снейпа. И то, что его случай проще, ничего не решает. Ее миссия по спасению прошлого-будущего Директора наконец-то, спустя много месяцев, увенчалась окончательным успехом.

А еще, кажется, она все таки хороший, а что важнее — морально-гибкий, друг, раз её спасенный — слизеринец. Может быть, чем фестрал не шутит, друг даже лучший, чем в свое время была Лили Эванс.

По крайней мере, хоть в чем-то волшебница теперь ощущает себя чуточку лучше, чем эта, пронизанная солнцем икона, возведенная в ранг святых ее самыми дорогими людьми…

Приступы зельевара, жутко досадующего на снова, по его мнению, не к месту рвущуюся помочь Грейнджер, с которой уже давно нет сил спорить и которой он теперь уже на целых две жизни, по своему мнению, должен, сходят на нет.

Это совершенно не мешает ползучему и скользкому гаду, который с помощью маленькой львицы благополучно и уполз, и ускользнул, оскорбленно шипеть и исходить на желчный яд.

Гермиона покорно выслушивает и очень старается не вникать в едкие речи. Пока выходит не очень.

Новый год приносит снегопад и Рона, смущённо зовущего её на их с Лавандой свадьбу. По мнению Герм, то ранение, полученное в битве за Школу, изменило Лав-Лав. Она стала вполне выносима и — даже интересна.

Гермиона не чувствует никакой досады. Только — облегчение. И радостно поздравляет друга. Тот выдыхает, и тоже — не менее облегчённо. Они — снова друзья. И Грейнджер больше не придется мучительно выдумывать сотни отговорок и избегать встреч с рыжиком.

А Грейнджер на радостях тащит в Коукворт сверкающую иссиними огнями ель.

И на неё — впервые кричат. С неё, потеряв терпение, требуют списать уже, во имя Мерлина, все долги. Взять свою цену и исчезнуть восвояси.

Гермиона — обижена. Гермиона — недоумевает. И Гермиона — просит.

Гермиона, так и оставшись стоять на пороге, в дом не входит. И озвучивает идею прямо так, припорошенная снежком.

Она просит мужчину жить дальше. У Гарри же — получилось. А он, на секундочку, словил лбом прицельную Аваду от Неназываемого.

В целом, Грейнджер не кривит душой. Это действительно то, чего она хочет. А если точнее — та из ее хотелок касательно конкретно Северуса Снейпа, что видится волшебнице наиболее реальной и выполнимой.

И девушка аппарирует прочь, удовлетворенная. Декан Змей, впервые на её памяти, выглядит растерянным и не знающим, что ответить, окромя «да ты издеваешься».

А еще — елку она все таки оставила именно там, где и собиралась.

В последний месяц зимы зельевар как раз перестает злиться, и Грейнджер рискует с этим своим самым вздорным из лекарей увидеться. И Северус Тобиас Снейп со всей доступной серьёзностью сообщает Гермионе Джин Грейнджер, что ненавидит гриффиндорцев и их идиотскую жертвенность, максимализм и жажду спасти любого мимопроходящего убогого. И ему фантастически неловко, что его ненароком, видимо, приравняли к домовым эльфам. И он в целом против любых аналогов вязаных шапочек. И пусть уже Всезнайка уяснит это себе раз и навсегда.

Гермиона — вспоминает. Гермиона — краснеет. И откровенно, невежливо хохочет.

Все ещё не зная, что оказалась третьим по счету в жизни Северуса человеком, так задорно реагирующим на колкие едкости.

И она имеет, несомненно, огромное преимущество перед Лили Поттер и Альбусом Дамблдором. Потому что она — еще жива. И он в ее бедах — пока не виноват.

По крайней мере, пока что. Но если у Северуса не выйдет спасти жизнь маленькой зазнайке, и та медленно угаснет, на его совесть ляжет третий грех. Третий человек, который имеет значение для зельевара лично, а не только для всего гребаного волшебного мира, испустит дух по его же вине.

Снейпа эта пугающая закономерность гибели его привязанностей действительно пугает до суеверного.

А сама Грейнджер о таких тлетворных размышлениях мужчины на свой счет узнает только следующей зимой. Плавно, естественно, словно так и должно было быть изначально. После десятков взорванных котлов, сотен ругательств и тысяч исписанных впустую пергаментов.

После сакрального и отчаянного: «за что вы мне на мою голову».

После проникновенного «аналогично».

А ведь глаза — действительно красивые, как бы он сам то не отрицал.

И, наверное, поэтому все это и осталось для новой владелицы тела и в памяти, и, что хуже всего, в сердце…

Эту Гермиону совсем не изгладывала совесть за бездействие в глобальных масштабах. Она была довольна и тем малым, что получалось успеть. Эту Гермиону все меньше интересовало Министерство Магии. Этой Гермионе наконец-то нашлось место, где можно просто помолчать и забыть абсолютно обо всем. Этой Гермионе верилось, что ей за это ничего не будет.

И не надо больше бороться с целым миром. Воевать теперь нужно только за нескольких самых близких. Эта Гермиона поняла, что именно имел в виду после окончания Войны Гарри. К две тысячи второму эта Грейнджер осознала то, до чего миссис Грейнджер-Уизли так и не дошла.

У этой Гермионы был дом. Чужой дом, куда она осторожно и аккуратно вносила улучшения. Ей совсем не было скучно, потому что ее поползновения на чужое жилище были похожи на увлекательную игру, где хозяин ни в коем случае не должен был заметить перемен. Иначе вулкан рванет, и миссия будет провалена.

У этой Грейнджер, совсем не по возрасту и чину баловавшейся кошками-мышками, в один прекрасный вечер появился диван у камина. Потому что владельцу жилища надоело наблюдать, как гриффиндорка кукожится в три погибели в кресле с неизменной книгой и в итоге — там же и засыпает…

Весной с этой Грейнджер и ее новым товарищем случается закономерное для всех, в том числе — и человеческой природы. То есть, для всех, кроме них самих.

Односпальная кровать в то ли гостевой, то ли бывшей детской, волшебным (а как иначе-то образом), превращается в двуспальную.

Нет, это происходит вовсе не потому, что в окно вместе с весенним ветерком заглянул Купидон.

Просто Грейнджер, наотрез отказавшуюся от жертвования чужой жизнью во имя свое, даже если эта жертва — кот, несмотря на лекарственные составы и постоянное медицинское сопровождение, начало морозить. И по ночам — в особенности. Что давало в сухом остатке не просто недосып, но и — тремор рук. А работу над проектом, где точность движений в четыре руки значила все, продолжать с ознобом было бы проблематично.

Практическим путем было выявлено, что Согревающие сбоят и действуют через раз. Множество одежек тоже со своей задачей не справляются.

А вот тот самый кот, носитель живого тепла, как выяснилось, вполне себе шел за грелку. И даже две, потому что в Норе его раскормили до невероятных размеров. Но Живоглот был слишком увлечен местными мышами и кошками, орущими по весне, чтобы проводить всю ночь безвылазно рядом с бедовой хозяйкой…

Такой серьёзный и внешне холодный, этот мужчина наощупь был горячим, как печка.

И явно тайком колдовал, перекачивая в подопечную свою магию по чуть-чуть, пока та — спит. Потому что утром уже он зябко и смурно кутался в халат и сбегал, жутко хмурый и излишне солидный. Откровенно, преступно невыспавшийся.

Джинни лишь хихикала и говорила, что оно — совсем не от того. И тут, если бы речь шла о хотя бы том же Роне или Кормаке, то Гермиона бы, естественно, согласилась. Но тут... Все, совершенно все было иначе. Настолько иначе, настолько не как у людей, что можно было сомневаться каждую секунду и — во всем.

И, наверное, Грейнджер очень сильно предпочла бы, чтобы вот такое поведение — как раз от «того». А не переизбытка использования запрещенных Чар и плетений.

Вот тогда-то Грейнджер впервые заинтересовалась собственным будущим. И, пересилив себя и собственные панические сомнения, героически не рванула к Трелони или той же Лаванде, а использовала магию.

Её морозило уже неделю. И уже три ночи из этой недели девушка провела в одиночестве, пока человек внизу не спал, не отходя от котла. Зельевара накрыло очередное озарение, и теперь он восторженно женил свое искусство и ее практические бумажные выкладки и рунные круги. Воплощая в жизнь новый вариант лекарства, которое уж точно в этот раз должно было правильно сочетаться с колдомедицинскими, парными к нему, Заклинаниями.

И она хотела, правда хотела знать, какой в этом всём смысл.

Он ведь… должен был быть.

Но Чудовище в её венах, предчувствия скорую расправу над собой, активизировалось.

И… Гермиона Грейнджер тихо скончалась в мучительной агонии, покуда двумя этажами ниже её упорный спаситель отрабатывал Долг Жизни и мозговал новое целебное зелье.

Нелепо.

Она, так жаждущая все на свете контролировать, спокойно зачитала катрены и легла спать, желая увидеть, что готовит ей будущее, во сне.

И — умерла.

Не в силах проснуться и позвать на помощь, как сделала бы сама миссис Грейнджер-Уизли.

Да что уж там, миссис Уизли была способна вовремя проснуться и помочь себе сама, звать кого-либо нужды никогда и не возникало. И уж никогда и ни за что не использовала даже простейшего маггловского снотворного, не то, что такой мудреной ментальной магии.

Просто потому, что всегда была настороже. Никогда не расслаблялась. И знала, что тьма сильнее всего по ночам.

М-да уж, вот тебе и «Сон Кассандры». Полноценный рецидив зла под кожей, получите и распишитесь…

А эта Гермиона, поверившая в жизнь и безопасность, звала, звала отчаянно. Но только вот делала это во сне. А само тело не издало ни единого звука.

И на последний зов угасающего сознания девушки, кажется, ответили. Только вот пришла… она сама.

Худшим во всей этой круговерти образов были чувства. Несомненно — ее, но — такие чистые и надрывные, такие всеобъемлющие и неотвратимые, что хотелось кричать и бить, бить чертово стекло.

— Офиге-е-е-еть...

«Такими темпами и чирикнуться недолго».

Да уж. Столько лет неравного брака так просто на помойку не выкинешь. Выражалась ЗамМинистра нынче совсем как простой непритязательный-карьерно аврор Рональд Уизли.

Гермиона стояла перед зеркалом в отупении и тонула в когнитивном диссонансе новых, чужих-своих, чувств. И чувствовала себя немножко предательницей разом для двух, таких отличных друг от друга, но, вроде как, своих, мужчин.

Но Джинни её протяжное восклицание истолковала иначе. И тут же наставительно подняла вверх палец, настойчиво потянув подругу за руку на кухню.

— А я, знаешь, не спорю. Говорила тебе, дурында, не забывай про гребень. На что я его тебе зачаровывала на гладкость, спрашивается? Да ещё и Лав-Лав ради этого терпела в своём доме? Пойдём, старая вредина заварил чай.

Топала за Джиневрой и Гарри Гермиона машинально, параллельно пытаясь понять… Она тут в теле одна или — все-таки не очень? Или же вообще — во спасение обеих-двух утопающих слилась намертво, и более старый разум подавил молодой, а эмоции — остались?..

Похоже на то.

Жаль... Жаль болезнь…

Никуда не делась.

И надо было решить, возвращаться, где проснулась, или — остаться здесь, на Гриммо.

А может, и вовсе взять — и вернуться на собственную маленькую квартирку и отгородиться от происходящего? Но… тогда кто ей поможет, кроме неё самой?

Но идти на поклон к зельевару...

Нет, Мастера Лигиллименции она не боялась, как и — менталистов в принципе. С некоторых пор её разум, хранивший далеко не безобидные государственные секреты, стал защищён почище сейфа. Спасибо Отделу Тайн, её легче убить, чем взломать.

Но просить... Может, та Гермиона и легко сдалась, но для этой, которая привыкла решать проблемы в одиночку, все происходящее было… очень странным.

* * *

Гермиона, оттягивая неизбежное, глубокомысленно попивала чай на кухне Блэк-хауса под осуждающими взглядами его хозяев и презрительным — домовика.

И, наконец, с тяжёлым вздохом выдала друзьям именно ту глупость, после которой, она точно это знала, все её странности в поведении будут прощены.

Потому что ну… это же Грейнджер.

Но как же все таки не хотелось...

— Гарри, мне надо в твою библиотеку.

Поттер лишь покачал головой. Кричер высокомерно фыркнул и исчез. Уизли, теперь уже — Поттер, мигом поскучнела.

— А я-то надеялась, что ты все таки за чулками, и вот она в этом, вся утренняя срочность… М-дэ.

Гермиона не ответила, снова отхлебнув чай.

Она могла бы сообщить чете Поттеров, что чулки ей очень идут, и это мог бы (Или только еще сможет. Или — уже не сможет никогда) подтвердить с полтора года назад (по летоисчислению миссис Грейнджер-Уизли) заделавшийся утешителем замужних смертников Драко Малфой. Но об этих нескольких часах знать на тот, здесь ещё не свершившийся момент, никому, тем более — Рональду или Астории, не нужно будет.

Да и, в конце концов, у местной Грейнджер уже нарисовался свой утешитель. Правда, не такой однозначный. И...

Сеанс рефлексии Всезнайки, как оно обычно и водится, прервал Меченый. Не словом, но — действием.

Решительно сотворив Патронус, Мальчик-Который-Парень беззлобно, но — проникновенно тому сообщил:

— Господин уже не Профессор и пока еще не Директор... Если это вы прислали в мою библиотеку Гермиону в одной пижаме, я буду драться.

…Изящный ответный Патронус соткался из воздуха быстро. И, чинно, с ленцой потянувшись, опровергая все повадки реального зверя, хрипло прокаркал:

— Грейнджер. Если через пять минут ты не вернёшься и не изволишь объясниться, по каким — я ничуть в том не сомневаюсь — невероятно веским причинам «подышать» тебя потянуло аж в Лондон, я умываю руки.

Гермиона укоряюще покачала головой и нахмурилась.

Мужчины. Она еще не встречала ни одного, кто разговаривал бы совсем без угроз. Всегда разнятся лишь причины.

Впрочем, она также ещё не встречала такого уникума, который скопировал бы её Патронус.

До этого момента. А ведь, со слов Гарри, раньше была лань...

Миссис Поттер, многозначительно поигрывавшую бровями, Грейнджер уже собиралась было проигнорировать, но...

— Джин. Давай-ка я хотя бы белье заберу.

Рыжая предвкушающе потерла ладони, оценивающе окинув Гермиону профессиональным взором. Гарри — промолчал и вздохнул.

Кажется, он вдруг начал, доподлинно зная цепкую, бульдожью хватку подруги, буде той что понадобится, жалеть зельевара.

* * *

— Листокрылка.

— М?

— Ответ на твой вопрос. Он похож на Листокрылку.

— А… кто это?

— Хм...

Вырвавшуюся фразу было не вернуть. Но уточнять, глядя в скептические глаза Гарри, Гермиона резко расхотела. Если в его голове хоть на миг осядет сравнение Северуса Снейпа с бабочкой, жди беды. Потому что Мальчик-Который-Выживает все таки сдохнет. Либо — от хохота, либо — от прицельной Авады прямо в шрамированную макушку. А уже потом Северус сядет за убийство Народного Героя на самые нижние, минусовые уровни Азкабана.

Так что про бабочку, которая старательно прячет за серыми и невзрачными, усиленно мимикрирующими под суровую реальность, внешними сторонами крыл впечатляющий размах расцветки самой вселенной, Гарри знать не стоит.

— Насекомое.

— Ну… не удивлён. Герм, а давай в субботу соберёмся, пока у Джинни ещё не начались сезоны?

— Я постараюсь, Гарри.

Избранному было нечего сказать на эту рассеянную, под стать Луне, улыбку, и он — благоразумно промолчал, отпив чай. Благостную тишину нарушила торжествующая Джиневра с пакетом наперевес.

— Нашла! Все — очень красивое и очень твоё, пользуйся и радуйся! Ты же потом расскажешь, м-м-м?

И тут-то молодожены и принялись активно спорить о том, хотят ли они вообще знать реакцию Летучей Мыши-притчи-во-языцех на шелковый кремовый пеньюар Гермионы Грейнджер.

Гарри настоятельно считал, что — нет. И ему его рассудок дороже любопытства.

А Грейнджер тем временем понятия не имела, что с ней такое происходит. И почему она решила спасаться не просто ради спасения, а еще и — с такими странными бонусами.

Необъяснимо.

Той девочке — простительно. Конечно же.

Но ей, взрослой женщине...

* * *

Миссис Гермиона Грейнджер-Уизли, именно так, и никак иначе, ЗамМинистра по Правовым Вопросам, имея доступ к остаткам темномагической библиотеки Блэков, прекрасно знала, что за заклинание такое — «Сон Кассандры». Но — никогда его не использовала.

Её не интересовало её будущее. Она и так в состоянии была построить приемлемое, безо всяких подсказок. Сомневаться было попросту не в чем. А под конец жизни её и вовсе интересовали лишь безболезненные яды, от которых нет спасения.

У Гермионы Грейнджер, ныне — миссис Уизли-младшей, было множество достоинств, недостатков и занятий.

В общем, она была человеком. Живым и суетным. Со своими секретами, проблемами и невзгодами, которые незаметно поглощали все её время.

И так было всегда, сколько она себя помнила.

А потому мужчин в её, не такой уж и короткой, жизни было немного. Как и — жарких страстей. Может, дело было в том, что ведьма с большей охотой выбирала эфемерные высшие цели или предпочитала решать задачи во благо других, чем строить личное идеальное счастье.

Если бы ситуация сложилась немного иначе, то Рон, жертвующий собой в шахматной партии, стал бы её героем еще на первом курсе. Но все, что она могла про него тогда сказать: что он — дурак, который зачем-то влез на лошадь, вместо того, чтобы просто командовать фигурами.

Её первой восторженной симпатией стал Локхарт, блестящий и ослепительный. И так было велико разочарование от осознания, что она, такая умная и многообещающая, (разумеется, со слов великолепной Минервы МакГонагалл), могла так ошибиться, что ещё без малого два года противоположный пол маленькая Гермиона замечать попросту отказывалась.

Потом был Крам. Красивый, сильный, смелый, брутальный. И — самый яркий в жизни расцветающей девочки поцелуй. Просто потому, что первый.

Непобедимый Виктор тоже невольно разочаровал Гермиону тем, что оказался столь беспечен. Попасть, будучи в полной боевой готовности перед Испытанием, под Империо младшего Крауча, это… глупо как-то, что ли.

Хрупкая, едва наметившаяся романтика рассыпалась в ладонях суровой реальностью. Вернулся Тот-Кого-Чтоб-Его. А у Грейнджер — не сложилось.

Но спустя время она все же обрела надёжного друга в лице ловца Болгарии. Пусть и виделись они не часто, но Грейнджер с удовольствием присутствовала на его свадьбе, как и он — на её.

Это случилось потом. Но оно — произошло.

А на тот момент, уже осознавая себя как минимум симпатичной, от Рона оскорблений Гермиона не стерпела. И случился с Грейнджер МакЛагген на вечеринке Слизнорта. Как оказалось, отвратительный, невоспитанный, распускающий руки совершеннейший ребёнок с высокомернейшей манерой общения. Беспричинно.

Вот именно тогда Грейнджер впервые всерьез вздохнула о том, что ей бы кого постарше, потому что мальчики-то взрослеют позже... Уже было прямо на месте впадая в хандру из-за отсутствия приемлемых вариантов среди преподавателей и старшекурсников, гриффиндорка вдруг застыла, уставившись на двух, стоящих поодаль, старших волшебников.

Старик Слизнорт, такой круглый и слащавый, блестящий ярко-шелковой, кричаще-дорогой одежкой, являл полнейший контраст со своим черно-белым, статным, сдержанным собеседником.

Если в мужчине сексуален ум... По этой логике Гермионе было бы не зазорно раздвинуть ноги вот прямо сейчас. Ибо даже Гарри не отрицал его наличие в Северусе Снейпе.

Гермиона решила влюбиться. Потому что… ну, она же девочка, что бы там Рон себе не вообразил. А значит, ей положено. А влюблённость в преподавателя — так вообще классика. И это значит, что к делу надо подойти ответственно и со старанием.

Прилежно.

Однако, памятуя о «Невыносимой Всезнайке», Гермиона решила, что будет разумно никаких сигналов объекту чувств не подавать. И — так и делала.

Чувства росли, потому что им позволяли. Были новее и глубже прежних. Переживания о ком-то другом попутно открывали ей саму себя. И все это могло бы перерасти в нечто несоизмеримо большее со временем. Да вот только...

Северус Снейп убил Альбуса Дамблдора.

Гермионе было горько, как никому иному.

Она вновь ощущала себя преданной и разочарованной. Но — уже в самой себе.

В самом деле, наверняка, это не с ними что-то не так. Это просто она не умеет выбирать…

Чтобы не впасть в черную меланхолию, она всецело посвятила себя Гарри. Тому самому братишке Гарри, без вмешательства которого маленькая первокурсница давным-давно была бы убита троллем.

И — завертелось.

...Последнюю дань собственному нутру, в котором скребли кошки, Гермиона отдала, лично добившись Ордена Мерлина для покойного Северуса Снейпа. Которого было сложно идеализировать, но не отдать должное стало бы преступлением.

И — устала. И не стала больше ставить экспериментов над собственным сердцем, нырнув в отношения с тем, кто был проверен годами.

Их брак не пестрел перипетиями чувств или неземным счастьем, но — был удачен. Симбиоз из юноши, у которого была любящая многочисленная родня, сосредоточенного на доме и маленьких бытовых приятных мелочах, с новоявленной сиротой при беспамятных родителях, стремящейся к достижению и преодолению, да все — во имя высших целей, вышел неплохим. Они дополнили друг друга, как делали это и раньше. Ведь так было всегда. Они ведь были друзьями, сколько себя помнили.

Так и жили.

Двое умных и добрых, счастливых детей доказали им обоим правильность сделанного когда-то выбора.

Гермиона с уверенностью говорила мужу, что он — её лучший друг, а Гарри — брат. Тот вторил ей соответственно и — искренне. Иногда, правда, упоминая Лаванду Браун, что избрала делом всей жизни журналистику, и в этой связи часто с ними виделась по работе.

Вообще, сколько наблюдала Гермиона их брак, иногда Лаванда нет-нет, да всплывала в жизни Рона.

Как ни странно, Грейнджер даже не ощущала обиды. Хотя, вроде как, ей было бы положено. Ну, хоть немного.

В Школе же было…

Но волшебницу наоборот, теперь устраивало и радовало, что Рон иногда добирает у Лаванды, страстной, ветреной и желанной, то, чего не может дать ему она.

Ведь это значит, что Рональд, ее друг, счастлив. И этой парочке неизменно хватает ума хорошо скрываться и от детей, и от впечатлительных Артура с Молли.

Поэтому она лишь строго зыркала на мужа для порядка, когда внезапно-виноватый рыжий являлся домой с огромным букетом. И втихомолку закатывала глаза.

Вот именно таким образом она точно знала, когда.

Глупый.

А ещё аврор, ага.

Никаких скандалов с ее стороны. Никаких оправданий — с его.

Они обычно просто молчали. И по негласному правилу жена показательно дулась ровно сутки, пока муж — мучился виной и одновременно таким образом чувствовал себя важным для Гермионы.

А потом — они шли в дорогой ресторан, под вспышки колдокамер. И жизнь шла своим чередом. По циклу.

Гермионе нравилась эта предсказуемость и домашний покой.

Рон дал ей стабильность.

А любовь... Она любила всех своих друзей. И детей. Этого довольно.

Разве нет?..

Просочившись сквозь охранные чары и громогласно щёлкнув ключом, волшебница решительно переступила порог маленькой квартирки. Переделанная из чердака когда-то цельного дома, она не могла похвастаться излишком пространства и высокими потолками. Но была исключительно её, Гермионы, собственностью, купленной на прилагавшиеся к Ордену Мерлина деньги. И была хороша уже тем, что находилась в самом центре маггловского Лондона.

Грейнджер широко оскалилась.

В прошлой жизни у неё так и не завелось этой самой собственности.

Точнее, дом в Хогсмиде у них с Роном, конечно, был. Отдельный, только для них двоих и их общих детей.

Но вот именно, что дом был — ИХ...

По стеклу чердачного окошка, расположенного аккурат над рабочим столом, мазнул клювом голубь. И — вопросительно курлыкнул.

Грейнджер порылась в ящике стола. Исключительно потому, что необходимо отвечать за тех, кого прикормил. И в итоге насыпала на карниз, за неимением лучшего, совиный корм для почтальонов. Кажется, птица ее осудила. Но клевать все же начала. Тоже — за неимением лучшего.

Итак.

У Гермионы были пергамент, перо и голубь.

Можно было насадить голубя на перо, поджечь пергамент и получить в остатке вполне сносный обед.

И больше никогда никому ничего не писать.

Идеально. Но — не слишком реалистично.

Сжав губы в тонкую полоску, волшебница страдальчески вздохнула. Но необходимое действие все же произвела, сотворив неуверенно мерцающую выдру. А затем, немного выждав на случай, если адресат считает пылинки очень важного порошка или помешивает невероятно ценную жижу, как могла умиротворяюще, отправила с Защитником послание:

— Появились неотложные и срочные дела. Расскажу позже.

Видит Мерлин, такие заискивающие интонации она в свое время даже с послами недружественных стран не пользовала.

А тут поглядите-ка, взяло и — само собой получилось. И не понятно, стыдно за себя или… стыдно за местную Грейнджер.

Да уж.

Но только так, и никак иначе. Потому что так дело не пойдет. Может, морозить Грейнджер и перестало, но насчёт своей хвори девушка не обманывалась. Забрав жизнь прежней хозяйки тела, та может, и утихла, но — не ушла.

Так что для начала необходимо все систематизировать. И в первую очередь — себя.

Уж не говоря о том, чтобы выделить приоритетные цели, кроме собственного здоровья, и обозначить сроки.

Но на сегодня она — всё. Патронус будет единственным ее сложным телодвижением.

Уже было собравшись с удовольствием плюхнуться на кровать и с чувством и расстановкой отдаться волнам рефлексии, Гермиона замерла на месте. И недовольно прищурилась, критически оглядев однотонную, темно-серую пижаму, в которой так и продолжала находиться с самого момента аппарации с крыльца на крыльцо.

Она бы ни за что такое себе не позволила.

Это было ведь даже не эротическое белье, которое спокойно себе валялось в кармашке с чарами расширения, а просто… плотная хламида. Не хватает кандалов для полноты картины и — хоть сейчас в Азкабан. Сойдет за свою.

Ну, в самом деле. Рубашка-штанишки. Всё.

Явно — не ее работа. А чья, в таком случае, известно. Даже вспоминать не надо, и так — очевидно.

Гермиона, вмиг передумав ни в коем случае сегодня не колдовать и хорошенько отдохнуть, даже если случится второе пришествие Судьбоносного Лорда, решительно взмахнула палочкой.

По ткани тут же разбежались задорные рыжие котята, подозрительно похожие на Живоглота. Ну, если бы он уменьшился вдесятеро от своего реального размера.

Гриффиндорка удовлетворёно кивнула и фыркнула.

Сейчас, блин, ещё б она собственных вкусов не стеснялась.

Она любит котят. И все тут. А доставать из шкафа свою собственную пижаму теперь не станет принципиально. Будет носить эту.

Улучшенную.

Активировав новосозданный (вот буквально с час назад), настроенный на Гарри-Если-Что-Выручай-Зачем-Северуса-Зря-Нервировать-Поттера, сигнальный маячок-пуговку, мисс Всезнайка с чувством выполненного долга с разбега прыгнула в ворох одеял.

И больше всего ей понравилось в этом действии то, что оно, впервые за много лет, не отозвалось лопающейся болью в каждой мышце.

Пуговка не пригодилась. И Гарри, и Гермиона спали этой ночью спокойно. Но потому лишь, что Сметвик и Снейп дело своё знали и подходили к задаче спасения Золотой Девочки крайне ответственно.

Глава слизеринского гадюшника — так и вовсе прилагал силы колоссальные, почти на грани фанатичного. Демонстрируя при этом чудеса воображения и мастерства. И то и дело пичкая Грейнджер всякой экспериментальной дрянью. Совершенно для его профессиональной карьеры, стоит заметить, в отличие от улучшенного когда-то Аконитового, бесполезной.

Потому что все, что выдумывалось для Гермионы, было строго индивидуальным и сваренным на основе её крови.

А еще — немножечко запрещенным.

И именно Северусу девушка была обязана своим цветущим видом. А это при своём-то диагнозе.

И уже за собственное отражение, по-прежнему — тонкокостное, но — уже без болезненно торчащих во все стороны рёбер, девушка была готова мужчину расцеловать.

А за порой уж слишком подозрительно стрелявшие тягучей темнотой взгляды в ее сторону, которые как бы молчаливо нет-нет, да намекали, что зельевар, спасая гриффиндорку, очень по-слизерински старается в том числе — и для себя тоже, Герм и вовсе была бы не против… чего-то большего, чем поцелуи.

Сильно большего.

И да, в отличии от себя здешней, у госпожи ЗамМинистра сомнений в том, что её, как минимум, хотят, не возникало.

А вот по каким причинам её, такую на все согласную, до сих пор ещё не раскатали по кровати, как лабораторного лягушонка по столу перед препарированием — это уже был другой вопрос.

Возможно, сложный.

Возможно, обидный.

Но это — не точно.

Догрызая зачерствевшее печенье и настраивая Чары Вентиляции, что в теории должны были ее защитить от аномальной (для Лондона) жары, Гермиона встречала рассвет в тишине и одиночестве.

Если можно так назвать толпу из тысячи и одной мысли, что ютились одновременно в таком непозволительно маленьком помещении.

Каждая вещь в этой квартирке, даже без постоянного присутствия своей хозяйки, хранила её воспоминания. Они растекались по комнатам теплыми, нежными фантомами. И Грейнджер, которой кровь из носу надо было засесть за бумаги и схемы, ежеминутно отвлеклась на вспышки уже вроде бы известной, но — то и дело оживавшей чувствами памяти, плескавшейся почему-то не в голове, а где-то в подреберье.

В общем, внутри у Гермионы, к её сожалению, обитало неуправляемое, горячее сердце. И с этим было ничего не поделать.

«- Высшая цель оправ...

— А она есть? В эту секунду и — конкретно у тебя? Ты, мисс самая умная ведьма поколения, в состоянии ее потрогать? Ты сможешь увидеть лично, что у тебя получилось в результате? Соизмерить качественно и количественно жертвы, принесенные во имя, и конечный итог?

— Я…

— Не. Можешь. Никто, слышишь меня, Грейнджер, НИКТО не может.

— Ты не понима...

— Я как раз прекрасно понимаю, о чем говорю.

— Но жизнь без цели...

Волшебник обрывал ее раздраженно. Так, будто заранее знал, что именно девушка хочет ответить.

Пожалуй, так и было.

Возможно, у них даже примерно одинаковая манера мышления. Только предпосылки и стремления — разные. Возможно даже, она, эта манера, у всех людей на земле примерно одинакова.

Просто Северус в силу возраста и накопленного опыта Гермиону обгоняет.

— Цели меняются. И прямо сейчас я настоятельно тебе рекомендую сменить свою.

— Ну и на что, например?

— Все самое ценное, что у тебя есть здесь и сейчас, это твоя жизнь. Начни, для разнообразия, с этого. Поставь во главу угла, как самоцель, свое существование. И будь уже так любезна облегчить тем самым нам с Гиппократом работу.

— О-о-о, я поняла. А нельзя было просто сказать, чтобы я перестала брать лишние часы в Отделе? Это же не так и сложн…

— В таком случае, не так уж и сложно быть верной своим же утверждениям. Которые, цитирую: «верное для большинства выполнимо для каждого».

Таким образом, прежде чем требовать свершений от окружающих, будь так добра подать этим окружающим ослепительный пример. И если начать жить и жизни радоваться — ни капельки не трудно, я, так и быть, готов уступить даме лавры первопроходца в такой плевой задаче.

Туше.

Но… Запомнил же. Разве это не прекрасно?

Значит, ее слова для Северуса Снейпа — не пустой звук».

Если попробовать хотя бы задуматься или даже больше — начать описывать их взаимодействие вслух, все сразу же начинало казаться нелепым, необоснованным и нелогичным. Тем, чего не может быть никогда.

Но воспоминания основывались не на логике, а на эмоциях. И действия местной Гермионы диктовались ими же.

Потому что для нее при встрече менялось все. Мир вставал с ног на голову, а разум -немножечко совсем отказывал.

И даже то, что быть не может, когда-то тоже может быть.

Вот оно и сбывалось. Медленно и верно.

«- Грейнджер. Что ты, позволь поинтересоваться, делаешь?

— Беру быка за рога.

И помоги ей Мерлин.

— Это где ты здесь углядела быка, да ещё с рог... Хм-пф.

Темно и тихо. Но — недолго.

— Грейнджер, слезь с меня немедленно.

— А то что? Пожалею? А… если я как раз на это и надеюсь?

— Гермиона, я тебя очень настоятельно прошу.

— Нет.

— Миа... — тихий голос надсадно замирает, чтобы зазвучать с новой силой на выдохе — Пожалуйста, хотя бы сдвинься выше.

— Оу. Прости.

— Может, все таки соизволишь...

— Нет. Мне и тут удобно. Я так решила.

— Мне для полного счастья ещё командира партизанских отрядов в собственном доме не хватало.

— Ничего подобного! Я — нежная и хрупкая девочка, ясно?!

— Хм... Да, мэм. Так точно».

Ну, Гермиона, как ни старалась, не припоминала за прежней владелицей тела бурной сексуальной жизни. Но как-то не ждала того, что её — на самом деле не будет вовсе. Не считая подобных мелочей.

Потому что все внимание девушки последние годы было поглощено зельеваром. А вышеупомянутый был, в свою очередь, поглощен своей работой.

Значит, с чем Снейпа и поздравим.

Как и с тем, что Грейнджер, хоть и переполнилась в ту ночь решимостью, что со своей инициативой делать дальше и в какую сторону ее продолжать, толком не ведала.

«- Так что ты, по-твоему, делаешь?

— А я, профессор, соблазняю, как умею.

— Миа, ещё одно твоё «профессор», и я клянусь…

— Что рассеешься подо мной сизой дымкой и вылетишь в окно? А я все профессору МакГонагалл расскажу.

— Мерлин...

Грейнджер выкинула в горячую темноту свой главный, секунду назад изобретенный, козырь уговоров. Стараясь не сосредотачивать мир на чужом дыхании, обжигающем губы.

Потому что лучшего аргумента просто не придумала. Мужские руки на бедрах жгли похлеще каленого железа и отвлекали соразмерно.

Он не ушел. Даже не предпринял попытки пошевелиться или скинуть ее с себя.

Это — почти победа.

— Мерлин ни при чем. Все дело в здоровье. А здоровье — это жизнь. — Мамочки, какую же чепуху она несет. — Психическое и физическое. За выработку окситоцина, согласно маггловским исследованиям, отвечают объятия. За гормон счастья — секс. Физиология.

«Северус, заткни меня, умоляю. Желательно, навсегда».

Виновник алеющих во мраке щек гриффиндорки, кажется, был занят. И ее мысленной мольбы не услышал. Возможно, он даже и слов не слушал.

Тонкие пальцы невесомо скользили по ткани пижамы под заполошную, сбивчивую речь волшебницы.

А она впервые в жизни была готова стараться. Пусть и не известно, как. Но — очень нужно.

Мы всегда хотим дать тем, кого любим, лучшее. И нам жизненно необходимо и словом, и делом давать любимым понимание того, что именно они — самые-самые на свете.

Самые сильные, самые привлекательные и, конечно, самые желанные.

Гермиона, со своей леденеющей кровью в венах, хотела того же. И очень надеялась, что целуется лучше, чем говорит.

И, если с каждым касанием губ чужие руки сжимаются сильнее, возможно, так оно и есть…

— Стоп.

— Что?

— А если использовать малину, как активатор кислотности состава?

— Не смешно.

— Я совершенно серьёзен. Проблема может быть как раз в кислотном осадке. Ты жаловалась на привкус.

— Я не жаловалась, но прямо сейчас нач...

— Прямо сейчас этот осадок может быть ответом на то, почему твои руны не сходятся с зельем. И мы это проверим.

— Сейчас?

— Именно.

— Хм… Ладно. Без вариантов, так без вариантов.

— Пока можешь поспать. Основа будет в переходящих стадиях не менее двенадцати часов.

— Значит, утром протестим?

— Да.

— Ох… Хорошо.

Оставшись в одиночестве, Гермиона тяжело вздохнула, смиряясь.

Ну... Может, составить конкуренцию мёртвым она ещё, как оказалось, и сможет, но вот котлам и поварешкам — никогда».

Грейнджер даже и припомнить не могла, когда последний раз в своей прежней жизни так искренне и с удовольствием краснела. Она ведь даже не заметила, как от этих воспоминаний жарко ей стало прямо тут, наяву.

Ведьма со стоном уронила голову на руки.

И что ей с этим прикажете делать? В какой гонг бить тревогу?

На её памяти еще ни одна из её сердечных привязанностей ничем хорошим не заканчивалась. Кроме, конечно, дружбы.

Но это — другое.

Мисс Всезнайка была внезапно напугана масштабами трагедии настолько, что готовилась прямо сейчас сознательно делать проблему на ровном месте.

Потому что если уже от одной своей памяти она теряла с таким трудом вылепленную себя и растекалась обожающей лужицей по стулу, то что будет при личной встрече?!

А Снейп ведь даже никаких усилий к тому не приложил.

Он — просто существовал. А конкретно сейчас — и вовсе только в ее голове.

Нечестно. Злой рок какой-то.

А ещё — Герм стало невероятно обидно за Рона.

Который, к сожалению, уже на простеньком этапе поцелуев безгранично проигрывал Декану Слизерина. По… не совсем понятным причинам. Может, дело и вовсе было только в её восприятии. Но — тем не менее.

Кстати, о восприятии. Было в нем кое-что неприятное. И миссис Грейнджер-Уизли абсолютно не устраивавшее.

К примеру, два одинаковых воспоминания об умирающем в Визжащей Хижине Снейпе, наложившись друг на друга, придали давнему событию небывалую яркость.

И так было со всеми воспоминаниями, которые у Грейнджер дублировались.

Что печально, всплывали, оживившись и взбодрившись, даже самые бесполезные, казалось бы, детали.

А что ещё хуже, детство женщину нагнало в том числе. Да с такой мощной оттяжкой, что складывалось иррациональное чувство, будто она только что выпустилась со Школы.

Против омоложения подобным путем Грейнджер выступала категорически.

Хотя бы уже потому, что приобретенную кровью и потом за годы Министерской службы уверенность в себе ей терять было нынче очень сильно противопоказано.

Так что хочешь, не хочешь, а сосредотачиваться придется на более поздних моментах.

«Наутро Грейнджер больше всего хотела вскочить и побежать к Джинни. Чтобы, как девчонка-болельщица, размахивать у той перед носом гриффиндорским флагом и нечленораздельно орать.

Потому что — свершилось.

Они це-ло-ва-лись.

Но все, что девушка сделала, это лениво и довольно потянулась, не открывая глаз.

— Все еще выкипает. Почему?

С громким испуганным воплем Миа подскочила на кровати.

Мужчина, сидевший все это время рядом, в изголовье, и что-то неслышно черкавший на пергаменте, недоуменно поднял взгляд от бумаг, насмешливо качая головой. Глаза его странно блеснули, но полноценная улыбка губ так и не коснулась. Взор, остановившись на ее лице, будто бы застыл, а сознание, плескавшееся до того на самой поверхности радужек, мигом утекло на дно.

Гермиона замерла и растерянно моргнула.

Взгляд она этот уже видела. И характерный наклон головы — тоже. Ровно также Северус Снейп смотрел на клык василиска, который Гермиона на пару с Гарри на один из праздников торжественно ему вручили.

Странно».

На самом деле, ничего странного. Женщин во взгляде мужчин в первую очередь подкупают направленные на них алчность и восхищение.

Просто она и сама в те свои юные годы не особо над этим задумывалась. Да и позже — разве что бегло отмечала подобные взоры в свой адрес.

Голубь снова постучался в окно.

И Грейнджер снова насыпала ему совиный корм, умильно улыбнувшись. Сизый явно смирился со сменой рациона.

Да, этот парень ей нравился.

И она несла за него ответственность.

Теперь — уже ОНА.

Ассоциативный ряд увёл Грейнджер в пагубную сторону сравнений. Мигом зародив на дне души неуверенность.

Сравнивать мужчину с голубем — уже само по себе занятие сомнительное. А себя — с совиными печенюшками — и вовсе нелепое.

Но конечный вопрос все равно звучал верно.

Если Снейп её раскусит, что будет дальше?

Что бы там не чувствовала она сама, есть ведь и другая точка восприятия...

И вот это уже было страшно.

И вот это как раз и подтвердит тенденцию неблагополучных для Гермионы Грейнджер влюбленностей.

Ей, той самой, которая одновременно — и она сама, и — местная Гермиона в равной степени, полноценно разобьют сердце.

И даже посоветоваться не с кем.

Ну, не с самим же Северусом?..

Даже Гарри и Рон в этот раз отпадали.

Привычной к дружеской поддержке, женщине было тяжело проматывать в голове худшие исходы в одиночку. Почти также тяжело, как в день, когда она приняла решение смолчать о болезни. Там, в своем несвершившемся прошлом.

ПОКА не свершившемся. Потому что одно неумолимо цепляется за другое.

Может, в этом и заключается главное пророчество «Сна Кассандры»? В том, что петлей Уробороса ее приведет стечение случайностей и неудач к тому же самому? К «Поцелую Персефоны»?

А ведь отказ Северуса лечить незнакомку вполне мог бы повлиять на конечный исход в худшем ключе…

Когда-то давно она, чтобы не сойти с ума от горя, спешно приняла решение разлюбить Декана Слизерина.

Но, как выяснилось, лишь для того, чтобы уже в этой, более удачной вариации развития событий вляпаться туда же повторно. Но на этот раз — по-взрослому. По настоящему, так, что не сотрешь.

У неё даже на это время было. Несколько гребаных лет.

Гадство.

И самое худшее в этом, что прямо сейчас Миа, вопреки всему, очень хотела к нему на ручки. В клубочек.

И на самом деле это не то, чтоб прям невозможно было провернуть…

Кыш, дурная идея!

Сейчас ей очень нужна Андромеда. Потому что если есть подозрение, что «Сон Кассандры» приснил ей «Поцелуй Персефоны», то это надо выяснить доподлинно.

И есть небольшой шанс, что бабушка Тедди знает нечто сверх того, что могла предложить библиотека Блэков, которую в свое время основательно проредили Фениксовцы.

А прямо сейчас… на очереди то надсадное, что волшебница успешно игнорировала уже сутки.

Собственные чувства. Память, которую не скрыть. Потому что ею наполнен каждый предмет вокруг.

Любовь. Жалость. И снова — любовь.

Множество женских любовей, глубоких, искренних и охренеть, каких вечных проистекало именно из жалости.

Гермиона это знала также верно, как Вингардиум Левиоса.

Сильная духом Нарцисса Блэк жалела трусоватого, но красивого, как картины Бюссьера, Люциуса Малфоя.

Воодушевленная Белла Лестрейндж, тогда еще — тоже Блэк, начала свое падение с того, что посочувствовала недопонятому гению и революционеру Томасу Реддлу.

Прямолинейная Молли Прюэтт начала с того, что взялась приглядывать за рассеянным изобретателем Уизли. Пропадёт ведь.

Лили Эванс, настоящая гриффиндорка, была уверена, что блестящий, как новенький галлеон, самодур Поттер без неё обязательно обо что-нибудь убьется. И только во имя этого подрядилась после выпуска воевать вместе с ним.

А она, Гермиона...

Она вот ровно сейчас поняла, что ей совершенно не жаль Рона. Рон счастлив.

Без неё. И это — здорово.

А вот Снейпу сам Мерлин велел изо всех сил сочувствовать.

Да только загвоздка была как раз в том, что Северус не терпел сочувствия ни в каком виде. И явно (тут к Трелони не ходи) много лет назад проглотил стальной прут. Лишь бы только больше не давать никому ни малейшего повода себя пожалеть.

Сложно.

В целом, Гермионе нравились сложные задачи. Конкретно над этой здешняя она билась уже несколько лет. Любя и спасая больше вопреки.

Только… чем по итогу это обернется для нее самой?..

Судьба.

С помощью магии Блэков волшебница хотела понять, есть ли у неё будущее. И как раз это желание будущее у неё и отняло.

А теперь обновленная Гермиона занимается тем, что изо всех сил пытается сохранить собственную рассудочность. Но сердцу — не прикажешь.

Грейнджер очень старалась не думать о цикличности событий и принципе Уробороса, но выходило у нее это из рук вон плохо.

Она в целом пока что твердо пришла лишь к тому, чтобы с чистой совестью счесть себя — собой. Но и местной Гермионой — тоже. В равной степени и то, и другое.

Потому что… она так чувствует — и все тут. И наличие чужой памяти и эмоций при этой внутренней уверенности было делом глубоко второстепенным.

Но вот для окружающих, если ее раскроют, все будет иначе. По крайней мере, Грейнджер считала именно так.

Ведь она и сама бы, заяви ей тот же Гарри, что он, мол, все еще ее друг и прочее, просто — постарше и из другой реальности, сочла бы его бессовестным вселенцем.

А Снейп? Он же и вовсе самая мнительная сука из всех, кого она знала! Его ведь, как минимум, к такому поведению шпионское хобби обязывало.

«Я теперь, как кофе в твоей кофеварке. Два в одном. Но все равно тебя люблю».

Да чихать он будет после такого заявления с Астрономической на ее аргументацию.

«Я так чувствую».

Клобкопухам на смех.

Главное помнить, что Северуса нельзя бесить. Обозленный Снейп опасен до смертоубийства. А если Северус обидится… обиженный Снейп — тоже тот еще ад на земле.

И то, что он в последнее время относился к ней лояльно, ничуть не говорит о том, что зельевар в принципе перестал быть Тёмным Магом.

Ничего подобного.

Но… своим спасателям надо доверять. Пусть бы и через силу. Гермиона решила, что не станет рассказывать кому бы то ни было, особенно Мастеру Зелий, о произошедшем сама. Но и отпираться, если зайдет речь, тоже не станет.

В крайнем случае, погибающие нервные клетки Гермионы Грейнджер закатят концерт в честь Северуса Снейпа.

А дальше — будь, как будет.

Любовь — это нечто всеобъемлющее и беспощадное. Любовь — это сама суть жизни. А жизнь причиняет боль. Но оно, несомненно, того стоит.

Или — нет. И собственный покой дороже.

Но… почему то светлые обои сейчас казались невероятно одинокими. Почему оно так, было, конечно, понятно даже без глубоких рассуждений. Всю весну безвылазно находясь в Коукворте, отлучалась Грейнджер очень редко.

Нет.

Женщина сердито тряхнула волосами.

Не она. Та, другая Гермиона.

Мало ли, что это ощущается, как совершенно своя жизнь.

Привыкать к тому хорошему, что было у местной Гермионы до смерти от проклятья, во-первых, рановато. И ещё неизвестно, нужно ли.

В конце концов, что бы там ни происходило, теперь решать ей.

А она решила пользовать свой шанс выжить. А остальное — приложится. Остальное — второстепенно. Теперь, пока есть время все исправить, надо подумать о себе.

Гермиона агрессивно закусила автоперо.

В той ее жизни Сметвик чуть ли не на крови клялся, что, если бы они заметили прогрессирующее проклятие в девяносто восьмом, то через три года она бы уже порхала по Британии радостным новорожденным фестральчиком.

И здесь, в этой вероятности, покусанный, но не сломленный директор Хогвартса, убегавший от своих прямых обязанностей изо всех сил, действительно углядел, что с Всезнайкой не все ладно. Очевидно, Лестрейндж настолько в свое время поклевала Принцу-Полукровке печени, что тот её магический отпечаток вычленял из общих магических переплетений уже на уровне инстинктов.

Более того, он взялся латать Грейнджер наравне с колдомедиками. И в итоге ею занимались лучшие Мастера. И — она сама. А это уже что-то, да значило.

Но, тем не менее, Гермиона не просто все еще не была здорова. Наоборот, с нею случился рецидив с летальным исходом.

Непорядок.

Грейнджер намеревалась найти причину.

И дописать рунные таблицы, в которых все эти годы всегда чего-то не хватало. Какой-то неучтенной мелочи.

Волшебница подозревала, что ошибка в расчеты закралась потому, что доподлинного знания о том, чем именно хворь должна закончиться и каким образом прогрессирует, у них не имелось.

Ну, а у миссис Уизли, вот ведь удача, оно как раз было.

И, если она права в своих предположениях, на основе добавления дополнительных данных расчёты теперь должны были сойтись.

Или хотя бы выдать точную причину, по которой лечение застопорилось.

* * *

« -…Непосредственно вытекает из результатов исследований Жига Мышьякоффа. Подробное обоснование мы можем найти на странице пятьсот восемьдесят семь, второй абзац сверху. Ради простоты предположим, что практическая доказательная база выходит за рамки данной монографии. Что очевидно».

Мерлин великий, и ЭТО он предлагает ради простоты?

Это доказательство авторитетным убаюкиванием какое-то, а не адекватное пояснение. И ничем с расчетами сейчас Герм не поможет. А значит, совершенно бесполезно.

Прежняя Гермиона — не понимала. Но — вежливо молчала, в ответ лишь вгрызаясь в талмуды. И заучивая наизусть то, чего не могла осознать. А вот нынешняя — понимала прекрасно, что за её счёт развлекаются, попросту запутывая в лишней терминологии.

И больше того, все это веселье — не просто так. А — истинно по-слизерински.

Гермиона Грейнджер имела идеальную фотографическую память на строчки и значки любого вида. Зельевару теперь не нужно было мучительно выискивать подзабытое по собственным редким многотомникам. Достаточно было единожды заинтересовать ими гриффиндорку. А затем — при надобности периодически «проверять» ту на уровень знаний.

И послушная Заучка вмиг вслух оттарабанит наизусть искомый тезис.

Ходячий словарик. Как мило.

Настолько, что прямо сейчас хотелось вскочить с места, аппарировать и задавить оппонента его же манерой изъясняться. Например, начать шпарить наизусть отсылки к юридическим актам. Естественно, со всей сопутствующей нумерацией. Дословно пересказать его же, с концами закрытое, личное дело из архивов, подгоняя под веками неизменное законодательство.

Но… ещё больше хотелось не вызывать подозрений. А потому — девушка лишь вздохнула. И, устраиваясь поудобнее, чинно поджала одну ногу под себя, некоторое время поерзав на стуле. Ничем внешне не выдавая собственного возмущения.

В конце концов, с двумя гиперактивными детьми за много лет волшебница основательно поднабралась терпения. И это ещё если не вспоминать о Розе и Хьюго, а говорить только о Гарри и Роне.

Он умер в тридцать семь. Плюс минус несколько месяцев. И оказался жив. Ему простительно вредничать.

Она умерла примерно в том же возрасте. И тоже была жива. Так что и ей позволительно без пояснений забиться в угол во имя мысленных свершений и теоретических рокировок.

И поискать то, чего им недоставало.

Вообще, дуэту Снейпа и Грейнджер на самом деле не хватало для успешного завершения расчётов и создания рабочей связки зелье-рунные чары самой малости.

Того, что из себя представляет волшба мадам Лестрейндж с точки зрения цельного анамнеза.

Той детали, тех сроков развития и той конечной метаморфозы проклятия, при которой все их предположительные расчёты с небольшими, но критично важными, правками, сошлись бы.

Признаться, Снейп, по мнению девушки, подошёл очень близко к разгадке, занимаясь анализом личности бывшей поехавшей соратницы.

Даже почти верно предположил варианты материализации чар.

Просто его чуть подвели масштабы и расчёт уровня плотности сетки мицелия.

А её рунные цепочки — неучтенная совокупность влияния проклятия и на тело, и на магию.

Гермиона вообще готова была поверить в то, что если бы Северуса то и дело не отвлекали от мыслительного процесса, его бы рано или поздно озарило на самостоятельной основе.

Метод исключения, которым они шли, так или иначе привел бы Мастера Зелий к ответу.

Но… В таком случае ему стоило для начала отключить каминную сеть от Хогвартса и отменить совиную почту по всему Альбиону.

«- Северус, я — против!

— А я, Минерва, повторяю, что уволю Бинса. Не вижу никаких причин и далее держать его в Школе. И собираюсь устранить и это недоразумение с должности, и сончас для студентов на парах Истории — из расписания.

— Он преподавал Историю Магии всю жизнь! Катберт — Историк Средневековья в двадцатом поколении! Его предки преподавали Историю тогда, когда она еще была современностью! Ты не можешь…

— Я — могу».

Вообще, сложно было вот так сразу ответить, на кого Северус Тобиас Снейп после Войны подрядился работать.

Сама Гермиона считала, что мужчина не работает, а пашет. Потому что на что он только не подписался.

Хотя никаких внешних предпосылок к будущей бурной деятельности у того полутрупа, который выписывался из Сент-Мунго, не наблюдалось.

Чудеса, не иначе.

Какая бы совокупность обстоятельств не послужила катализатором того, что зельевар взял и ожил, войдя в привычный тонус злобной бурной деятельности, оно — случилось. И продолжалось и по сей день. Упорству волшебника можно было только позавидовать.

А у Гермионы тем временем не менее упорно не шел из головы «Сон Кассандры».

О, Северус прознал тогда о задумке девушки. Разумеется. И отговаривал, как мог, красноречиво. Намного более неуверенный в себе, чем хотел казаться, и много более проницательный, чем Миа рассчитывала.

Но окончательно к решению Грейнджер подтолкнуло всего одно событие. Но — невероятно яркое и запоминающееся. Оно оседало на влажных губах послевкусием смеси кофеина и Бодрящего.

Это случилось где-то между её последними тремя одинокими ночами и обещанием зельевара помочь Гермионе вернуть её родителям память.

Это случилось бы в разы раньше, будь между ними все проще.

И именно это незаконченное событие окончательно убедило Грейнджер настойчиво поинтересоваться у судьбы, что именно та ей готовит.

И, пока вдохновленный (возможно, именно произошедшим) Мастер Зелий сутками напролет вливал в свои котлы разные смеси почти наугад, юная Героиня Войны пользовала тёмную Менталистику втихомолку, за запертой дверью и Заглушающими.

Если бы Грейнджер могла дать себе прошлой один единственный совет, то сообщила бы всего одну прописную истину.

От добра добра не ищут.

Нашлось.

По иронии всех богов, Мерлина и Морганы, именно желание зельевара облегчить её страдания, его вливание собственной магии в плетения её магического ядра сыграли свою роковую роль. Он отдавал, но отдавал меньше, чем нужно. И все нумерологические расчеты об этом ясно кричали крупным текстом.

И, как только так необходимый организму девушки прилив сил сходил на нет, перерабатываясь, происходило ослабление ядра и очередная магическая перенастройка. Что еще больше усложняло ситуацию, потому что медицинская диагностика неизменно сбоила и выдавала неточности.

Они оба — буквально полные противоположности. И для того, чтобы черномагическая противоположность прижилась и помогла подавить другую тьму, ее надо было грамотно в Гермиону вписать. На законных правах. И — грубым, ярким всплеском сил.

В той жизни за лишние прожитые годы она заплатила Живоглотом и нерожденным ребенком, плоть от плоти её.

В этой — с Гермионой делился жизненными силами Северус Снейп. И отдавал энергию совсем иного толка.

Чужую.

Вот в чем крылась ирония ситуации. Та, которую не учли.

Проклятие, будь они близки, само бы загнулось. Но оно, наоборот, взбесилось, пытаясь перестроиться из-за «лишнего».

Это ее и убило.

Если лечение стопорил недостаток данных, то рецидив болезни спровоцировало именно это.

И будь носитель рядом, здешняя Грейнджер бы выжила. Исцелилась бы разом лишь наложением рук, как в Библии.

Дело неслыханной виданности. Она и наткнулась-то на разность чисел при пересчете данных своих многочисленных диагностик случайно.

И тут же вспомнила, что ее прежние доноры все, как на подбор, были либо одной с ней крови, либо — одной магической направленности.

А Рон, от которого она вынужденно, хоть и редко, кусочничала втихомолку, и вовсе был мужем. Очевидно, что магией они обменивались на этой почве частенько.

Дальше адекватно работать с данными волшебница уже была не в состоянии.

И так все было ясно.

Лондон окутывали первые тени. Жёлтые огни, загораясь на улицах, теплились в своих кованых клетках невероятно уютным, волшебно-сказочным светом. Сразу желалось романтики, чего-то эфемерного и — гулять.

Под ручку. Иначе — не интересно.

А надо бы делать дела. От понимания срочности даже хотелось плакать. А лучше всего — плакать у моря. Хотя у моря как раз таки хочется делать все на свете, а не только плакать.

В общем, несмотря на ощущение того, что ее ждут, пока не пойми, с какой стороны, но совершенно точно — невзъебенные проблемы, Миа твердо решила не умирать.

Если она умрет, то Северус на нее обидится. Это Лили Поттер было можно героически бросаться грудью на амбразуру. Грейнджер таких выкрутасов не простят. Так что, пока это не будет совершенно необходимо, покидать этот бренный мир она не станет.

А еще — ни в коем случае при разговоре, который рано или поздно случится, она не будет вдаваться в подробности того, по каким именно причинам, используя беспробудный «Сон Кассандры», здешняя Гермиона умудрилась отдать Мерлину душу.

Снились миссис Грейнджер-Уизли горящие фанатичным энтузиазмом чёрные глаза, которые, впервые со смерти Дамблдора, не выглядели пустыми.

Снились мисс Грейнджер делано хмурящая бровки девочка и беззаботно смеющийся мальчик. И в этот раз, хоть убей, черты лиц своих, до последней веснушки знакомых, детей рассмотреть женщина не смогла.

* * *

Из совокупности всех данных и множества актуальных текущих задач Гермиона, решительно намотав прядь волос на палец, выделила приоритетную глобальную цель.

Её главная потребность ощущалась именно так.

Её дети. Она хотела их обратно.

Роуз и Хьюго, или теперь какие другие имена, но Герм нужны были обратно её утомительные дети.

Не имеет значения внешность и возраст. Главное — здравие и существование. Её детёныши, две штуки, должны быть при ней.

И тогда эта странная вероятность её судьбы с не менее странной, трепетной и непрошенной, влюблённостью, её полностью устроит.

Правда, у них теперь вряд ли будет толпа дядюшек, тетушек и дедушек с бабушками.

В конце концов, прежняя позиция Лаванды при их с Роном семье её устраивала, как и саму Лав-Лав. Но, тем не менее, сама на статус любовницы Гермиона категорически была не согласна.

А быть разлучницей ей тем более в голову не приходило. Это низко — и все тут.

Если уж она в этой реальности даже с прочно мертвой Лили Эванс изначально соперничать не собиралась, то о живой и счастливой Браун, которая Уизли, и речи даже не идет.

А значит, нужны были кандидаты на отцовство. То есть, запасные. Которые пойдут через силу, со скрипом, визгом и мерзостными договорами с собой.

Потому что самый очевидный, и покуда единственный, стоял в мысленном списке под знаком очень большого вопроса. Отношение Снейпа к Грейнджер однозначному анализу пока не поддавалось. А что будет, когда обнаружится, что она — еще и миссис Уизли, вообще страшно было представить.

Потому что кто угодно может не заметить в ней перемен.

Кто угодно, кроме него.

И тогда вообще вся её судьба замирает под тем самым знаком вопроса.

Да уж.

Но это — глубоко потом. Дети, это то, к чему стоит стремиться. А пока что — множество неясностей выбивали из колеи и раздражали. Хотя бы тем, что их было невозможно просчитать.

К примеру, Джеймс и Альбус. Будет ли у Альбуса второе имя таким, каким она его помнит?

И Дельфина... Мелкая жуткая сопля.

Вот с этим точно надо что-то делать. И решать вопрос кардинально, безо всяких там предварительных танцев в сторону этики. Пока еще не поздно.

Как ни крути, своих мальчишек Гермионе вновь придется спасать. А к списку «своих» нынче шел плюсом еще один. Очень важный и очень важничавший "один".

Который терпеть не может, когда его кто-то спасает.

Обойтись придётся без его помощи. Она просто не сможет взвалить на плечи Северуса ещё одну смерть.

И… как это вообще должно звучать?

"Мне надо найти и убить человека, ребёнка. И я не уверена, что смогу, так что лучше бы это сделал ты".

Нет.

Как-нибудь сама. Потренирует Аваду на полевых мышах, хорошенько глотнет огневиски и — вперед.

Спустя два дня случилось именно то, чего Гермиона усиленно ожидала и — сдержанно опасалась. Нагрелся сквозной галеон.

Тот самый, собрат которого, когда-то с таким трудом врученный здешней ею в пользование Северусу, наконец был использован по назначению.

«- Что происходит?»

Резкие, летящие слова будто бы отливали изумрудными чернилами, даже высеченные в золоте.

Гермиона ответила честно. Хотя надо было бы — солгать. Но уж чего-чего, а правды зельевар заслуживал. Хотя бы — её.

«- Мне надо подумать».

Ответное молчание длилось столь долго, что занервничавшая девушка уже собралась было наплевать на собственную осторожность и рассудительность и заверить собеседника в заведомо ложном «все хорошо».

Но монета — вновь потеплела.

«- Сон Кассандры?»

Догадливый. А здешняя она — слишком болтливая.

В целом, Снейп не ошибся. Но — только в очень общих чертах. Однако, кто она такая, чтобы спорить со старшими?

«- Да».

«- Я предупреждал».

Буквы, будто бы выдавая хроническую нервозность и раздражительность автора, обзавелись еще более резкими углами.

Припомнив вдруг, что именно зельевар, заприметив выписки Грейнджер из книг Блэков по поводу этой чёрной магии, более всех был словоохотлив, Грейнджер закусила губу и торопливо приписала:

«- Не в этом дело».

«- ?»

«- Позже».

«- Как угодно».

Мужчина явно был недоволен, да. Но кризис, кажется, миновал, так и не начавшись.

Накрутив на ручку прядку волос, девушка фыркнула.

Она — в полной жопе. Она влюблена в мужика, которого фантастически сложно наебать.

Мастер Тёмных Искусств и Менталистики протестовал против использования ею тёмной магии ментальной направленности вовсе не по тем же причинам, по каким это делал добрый и светлый, вечно беспокойный, Гарри.

Это был банальный здоровый эгоизм.

«- Предсказания, даже такого сложного типа построения, не непогрешимый постулат, и не истина в последней инстанции. Но станут таковыми, как только ты их увидишь и твой разум обошьет ожидаемое конкретными образами».

«- …Ты будешь разочарована. И возможно, то, что могло бы и не произойти, обязательно случится».

Они оба понимали в том диалоге, что Гермиона снить не свою жизнь или смерть собирается.

И Гермиона сделала, лишь сделала вид, что подумает ещё раз, использовать это спорное знание или нет.

И именно поэтому волшебница наложила Заглушки на спальню. Именно поэтому маг с болезненно-обостренной интуицией даже не почувствовал, что в его доме — умирает человек.

* * *

Так запросто Гарри Поттер, зачастую демонстрировавший поистине ослиное упрямство, свести подругу с Андромедой отказался.

Выживший был, видите ли, твердо убежден, что Гермионе очень не помешает перемена обстановки, теплая дружеская атмосфера и непринужденный отдых.

И расстарался юный очкарик действительно на славу, созвав на Гриммо не просто весь «Отряд Дамблдора», но и почти всех студентов Хогвартса, с которыми их Трио соприкасалось когда-либо.

В общем, максимализм Поттера, не умевшего действовать вполсилы, вылился в полноценную встречу выпускников последних лет.

Джинни, повизгивая от восторга, то и дело пользовала Чары Расширения Пространства, в Блэк-хаусе царил полнейший бедлам и толчея, а Герм — ютилась в углу спешно размноженного дивана и ностальгировала.

Именно в подобного рода какофонии обычно проходили собрания кабинета Министра.

Прелесть.

Но насильно причесанной и накрашенной волшебнице долго побыть в одиночестве не позволили.

Вызвав новый всплеск ностальгии, но уже — неприятной, рядом плюхнулся МакЛагген. ЗамМинистра даже охарактеризовала бы его вопиющую близость, как непристойную.

Ослепительно, по своему мнению, улыбнувшись, и громогласно отхлебнув из огромной кружки пива, молодой человек совершил самое отвратительное, что только мог.

Он начал флиртовать.

Гермиона могла бы его проклясть.

Могла бы вспылить и устроить скандал.

Но уже как с десяток лет это были не ее методы.

— …И мы могли бы попробовать снова, детка. Я дам тебе шанс.

Мило улыбнувшись и выждав несколько секунд, ровно до того момента, пока белобрысый снова отхлебнет своего пойла, Грейнджер громко выпалила:

— Я — лесбиянка.

Дело сделано. И благослови Моргана консервативное волшебное сообщество.

Теперь оставалось только с удовольствием наблюдать, как невеликого ума Кормак, смешно выпучив глаза, давится жидкостью.

И смотреть, как пиво льется на великолепный светлый ковер, за право постелить который Джин воевала с Кричером целых два месяца.

Кормак — труп.

И Грейнджер будет совершенно ни при чем. Миссис Поттер все сделает за нее.

Приятно все таки иногда делегировать.

Теперь оставалось только найти Гарри, убедиться, что тот связался с миссис Тонкс, как и обещал, и — домой.

То есть, на квартиру. Не в Коукворт.

Стянуть с себя слишком уж легкое и короткое платье и — завалиться спать.

Идеально.

* * *

«- Твои важные дела измеряются пинтами сливочного пива?»

Буквы на раскаленном галеоне, даром, что не умещались разом на ободе, появлялись невероятно быстро.

Да как он, Мерлинова мать, прознал-то?!

«- Я не смогла найти предлог для отказа».

«- Волшебная изобретательность».

Так. Если Северус в состоянии выяснить, где она провела время, то и весь остальной тайминг, в теории, отследить способен. Значит, надо действовать на опережение.

«- Ко мне клеился МакЛагген».

Пауза. Ну же, напиши что-нибудь. Ответь.

«- Вас можно поздравить?..»

«- Я сказала ему, что я лесбиянка».

Шоковая терапия — лучшая тактика во многих случаях. Грейнджер вот она почти никогда не подводила.

«- Что, прости?»

«- Он пролил пиво на ковер Джин».

«- Мне стоит ему сочувствовать?»

«- Она превратила его руки в ершики».

«- Джиневра единственная из своей семьи изобретательна к месту».

«- Мне тоже понравилось».

«- Раз уж тебя уже развлекли…»

Ну, вот сейчас будет сложно.

«- По какой причине я все еще тебя не лицезрею здесь?»

И я клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

«- Мне нужно к Андромеде».

«- Конкретней».

«- Я подозреваю, что ты прав. И заниматься темной менталистикой, не имея степень… плохая идея».

«- Мне тревожиться или быть польщенным?»

«- Скажу позже».

Ответа нет.

И это — хорошо. Если бы Северус был обеспокоен, то молчанием бы не ограничился.

И, как ни странно, этот простенький диалог неведомым образом раскрутил жгут туго натянутой нервозности. Гермиона будто бы ощутила, что в этом чужом мире она — не одна.

— Зубы надо чистить. Это — элементарная гигиена.

«Или можно обойтись комплексом Очищающих. Но усложнять мы сейчас не будем».

Наставительный тон на Тедди не сработал. Четырехлетка, недавний именинник, смешно скуксился.

Гермиона тяжело вздохнула.

— Хотя, в принципе, можно и яблоком зубы почистить. Витамины, опять же.

Малыш мигом повеселел. Но в покое Грейнджер оставлять не собирался.

— Поиграй со мной!

— Может, книжку лучше почитаем?

— Играть!

Девушка вздохнула, улыбнулась и — покорно начала.

…Спустя полчаса Андромеда, потратившая на поиски дневников Ориона, которые с боем, из чистого упрямства, много лет назад отобрала у Дамблдора, больше времени, чем предполагалось, тихо подошла к приоткрытой двери гостиной.

Столь сходная внешне со своей сумасшедшей сестрой, подвижницей Вол-де-Морта, она все же кое-чем отличалась от Беллатрикс.

Глаза Андромеды были теплыми.

— Хнык и плак,

Я шмяк и бряк…

Тедди смеялся и хлопал в ладоши. Усталая шатенка улыбалась в ответ. Слабо, но -искренне.

Наверное, именно так улыбаются женщины, познавшие материнство. Хотя, казалось бы, откуда этой маленькой правильной девочке это знать?..

Когда-то она сама была такой же усталой шатенкой. Множество семейных проблем, постоянное предчувствие опасности и — маленькая дочка на руках.

Дора. Точно также, как и Тедди сейчас, ежесекундно красившая свои волосы во все цвета радуги.

Такая же егоза.

И — она сама. В разы моложе и озабоченней. С темными кругами под глазами, как и Гермиона теперь.

Андромеда будто бы смотрелась в зеркало. И зеркало это было искаженным.

Тогда, в день похорон жертв Войны, она пришла на хогсмидский некрополь с Тедди на руках.

Также, как и все остальные, пришла попрощаться.

Они пересеклись с юным Крестным мальчика именно там. И с его друзьями — тоже.

Тогда мисс Грейнджер выглядела ужасно и более всего напоминала тень. Но — тень решительную. Тень, которая куда-то торопилась.

И тем более, заприметив рядом с Мальчиком-Который-Победил такую, с виду смелую, девушку, Андромеда поразилась тому ужасу, который вспыхнул в больших карих глазах, когда их взоры пересеклись.

Теперь, спустя время, в общих чертах Меда понимала, в чем дело.

В Белле. Опять. И будь проклято Мордредом их сходство.

С того дня подруга Гарри, частенько наведывавшегося в гости, старалась избегать компании миссис Тонкс. И та на это зла не держала.

Она понимала.

Каково же было ее удивление, когда Гарри не просто передал ей от мисс Грейнджер просьбу о встрече, но и спустя столько лет они действительно встретились.

На пороге стояла девушка, не имевшая ничего общего с той, что была так напугана их давним негаданным свиданием. Ее взор был вдумчив и спокоен. Внимательно и беззастенчиво выцепив взором то самое сходство Меды с сестрой, молодая волшебница мимолетно поджала губы, а затем — вежливо поздоровалась, словно бы ничего и не случилось.

И озвучила свою просьбу.

А теперь — она играла с внуком Андромеды так, будто точно знала, что этот разбойник любит делать. Хотя Гарри часто со смущенным смехом сообщал миссис Тонкс, что из всех его друзей Гермиона — та самая, что пугается малышей и не знает, с какого боку к ним подойти.

— Авис! Стазис! Вот, видишь? Птички летают потому, что машут крылышками.

Размышляла над переменами Андромеда не долго, придя к однозначному, со своей точки зрения, выводу.

Эта миловидная хрупкая девочка выросла.

Война меняет людей, верно. Но еще больше меняет людей любовь. В газетах не озвучивали никаких сенсаций по поводу личной жизни единственной девочки Золотого Трио.

Но Меда, с высоты прожитых лет, была уверена, что та — влюблена.

Может, даже уже… беременна.

Хотя тут — спорно. Внешний вид — не показатель. Девочка, со слов Гарри, всегда была болезненной. И куда ее ухажер, в таком случае, смотрит?!

…Отказавшись и от чая, и от замечательных булочек с цветной глазурью, которые когда-то Меда научилась печь специально ради дочки, миниатюрная волшебница спешно попрощалась, прижимая старые кожаные тетради к груди.

Андромеда осуждающе покачала головой и агрессивно вздернула подбородок. Совсем, как сестра.

Но — промолчала.

Сыта мыслями, не иначе. Если так пойдет и дальше, от мисс Грейнджер ничего не останется.

Белла вот тоже в свое время больно умничала. До добра старшую Блэк это не довело…

* * *

Дневники Ориона ожидаемо оказались бесполезны.

Да Гермиона и не ждала, что все будет легко.

Непреложное будущее это или — лишь его вариант, ясней не стало.

Единственное путное, что она узнала из тетрадей сверх уже известного, это то, что «Сон Кассандры» не был Пророчеством в чистом виде. И не был одной из вероятностей.

Он лишь предлагал выход.

Что же…

Выходом для миссис Уизли было найти свое проклятие годами раньше.

Выходом для Гермионы Грейнджер была… сама миссис Уизли.

А все остальные неясности так и оставались на открытой повестке дня.

Выкинет ли Гермиону к такой-то матери в её мир в возрасте тридцати восьми, аккурат в день ТОЙ смерти, будет ли её судьба повторять прежнюю... Вопросик.

Со вздохом раскрошив свежую булку, Грейнджер насыпала крошки на карниз. Голубь довольно принялся клевать.

Так-то лучше.

— Мне надо расслабиться. И жить сегодняшним днем. — как могла убедительно, ведьма доносила эту мысль сизокрылому.

— Курлык.

— Я тоже так считаю. Но все таки… боюсь.

Тепло в маленьком нагрудном кармашке отвлекло волшебницу от невеселых размышлений.

«- Твой кот вернулся и орёт. Что прикажешь с этим делать?»

«- Открыть ему дверь?»

Молчание.

«- Допустим».

Хитро прищурившись, девушка закусила губу и быстро написала палочкой на ободе:

«- Ты ничего не знаешь о кошках, да?»

«- Признаюсь, у меня за последние годы как-то не возникло желания плотно изучить Минерву».

«- Фу».

«- Разве? Я ей передам».

Двусмысленная шутка не лучшего сорта, играющая низменными подсознательными ассоциациями.

Но, за последний десяток лет, сталкивавшаяся в быту лишь с аврорскими шутейками, простыми, как необработанная доска, улыбалась неизбалованная изысками Грейнджер искренне.

А ведь, пока она не застряла в Лондоне, Северус стойко игнорировал даже само по себе существование этой монеты.

Легкомысленно зажав между пальцами галеон, она широко улыбнулась. И радостно сообщила голубю:

— Волнуется.

Птица согласилась. И выжидающе покосилась на остатки булки.

Страшно.

Очень страшно.

Северус Снейп был как раз тем самым человеком, который имел власть сломать непробиваемую Грейнджер. И Гермионе приходилось то и дело напоминать себе, что она — смелая, сильная и много чего повидавшая. И, что бы там ни намечалось, она со всем справится.

Иллюзий по поводу личности волшебника Миа не питала. И вполне представляла, на что он способен.

И на зло, и на добро. Как и каждый, впрочем, человек.

Просто Северус всегда все делал максимально качественно. Даже — зло.

И что ей предстоит испытать на собственной шкуре — тут уж как выпадет монета.

Впрочем, больше всего Грейнджер боялась не членовредительства, а — его злого языка. Потому что до Авады любого человека надо еще умудриться довести. Чего она, разумеется, делать не собиралась.

А если ещё и мстить вздумает вселенцу, не разобравшись?..

Не отобьется. Не от него. Он — объективно сильнее.

Вариантов развития событий и ее предполагаемых действий было масса. И каждый из них звучал одинаково правдоподобно.

Ну, пока не встретишь свои опасения лицом к лицу, доподлинно не узнаешь.

Так ведь?

Она-то себя злобным захватчиком не считала. Она осталась и собой, и местной Гермионой. Но это — она. А вот окружающие...

Грейнджер отчего-то знала, что, если ей вздумается махнуть к морю и решить общаться только со Сметвиком, Снейп искать с ней встречи не станет.

Потому что он — не гриффиндорец, упорно жаждущий расставить точки над «й».

И такой потенциально опасный для ее инкогнито человек очень легко и просто устранится с горизонта сам.

Это, конечно, Гермиона в голове прокрутила. И хорошо обдумала.

Но ничего со своим желанием испытать судьбу поделать не могла. И не могла рассматривать этот вариант, как рабочий. Ей этот побег казался позорным компромиссом. Договором с собой.

А она только и занималась последние десятилетия тем, что договаривалась с собственными порывами, глуша их.

Может, хватит?

Нет, сбегать она не станет. Ей нужны душевные силы, уверенность в себе и трезвая голова.

Она не будет боятся, когда прервет свой тайм-аут. Она обязательно вернется, когда ее перестанет тревожить эта мысль и она свыкнется с собственной жаждой это сделать.

Она вернется… домой.

Невыносимая жара с которой не справлялись даже Чары, выгнала Грейнджер из душного города в Коукворт намного скорее, чем все её прежние доводы в пользу данного перемещения.

Иначе она рисковала попросту сгореть на солнечном костре. Почти, как средневековая ведьма.

Собиралась Миа долго. Придирчиво перебирала нехитрый гардероб, наметанным глазом женщины, пережившей не один десяток министерских приемов, выискивала приемлемые сочетания и — почти вечность расчесывала волосы, безуспешно стараясь превратить мелкие кудряшки хотя бы в волны.

Нет, она совершенно не собиралась кого бы то ни было впечатлять.

Раз уж мисс Всезнайка давно и плотно прижилась у профессора Зельеварения, вопрос вкусовщины уже свершился, и обряжаться теперь она может хоть в мешок, хоть в золотые доспехи. Принципиального значения ее облик иметь не будет.

Просто Гермиона чувствовала себя в разы уверенней, если знала, что к ее внешности можно выставить минимальное количество придирок.

Аппарейт, что ли?..

* * *

Гермиона устала.

И решила она это сразу же, как, аппарировав, с размаху впечаталась носом в некий чёрный монолит, которого в неприметном проулке быть не должно было.

Монолит, кстати, даже не потрудившись сдвинуться с места и помочь, сразу же принялся сдержанно насмешничать.

— Все ещё не могу определиться, радуют меня твои рефлексы или раздража...

Длинное, до самых щиколоток, безо всяких изысков, обманчиво-закрытое платье, которое становилось таковым, только если в него запахнуться и сильно затянуть широким поясом, а в естественном состоянии больше напоминавшее легкую мантию с короткими рукавами, сыграло с ней злую шутку. Подол возмущенно фырчавшей девушки при падении на пыльную тропинку неумолимо задрался, обнажая чулки.

И все остальное, соответственно, тоже.

Почему, ну почему с бельем, которые дарила Джинни, без убийства внутреннего чувства гармонии можно носить только одежду, подаренную ею же?!

Решено. Она больше не станет принимать такие подарки. Она же не домовой эльф.

Но, вероятно, именно этот тонкий, почти невесомый слой сливавшегося с кожей нейлона помог говорящему определиться. Кажется, его при этом совсем не волновала палочка, еще в полете прицельно направленная в его сторону. Он все также стоял, делано-безмятежно сложив руки на груди.

Гермионе даже показалось, что пауза уж слишком многозначительная. И долгая.

— Радуют.

Речь сейчас явно не о рефлексах.

Зачем, ну зачем она слушала Джинни?!

Грейнджер, несмотря на то, что ее возвращению были очевидно рады, ощущала себя так, будто бы пришла на пару по Зельям в костюме Евы. А это ощущение, в их-то непростой ситуации — уж точно лишнее.

Так что изгоняла его из себя Грейнджер принудительно и — на скорость, нарочито демонстративно засовывая палочку за резинку чулка. И тем самым распахивая юбку еще сильнее.

Вряд ли получится незаметно посмотреть, но… она же точно не забыла надеть белье, да?..

А если и да, то — все равно. Черта с два она позволит себя смутить. Только если наоборот. И точка.

А тем временем пыль некстати этому мини-спектаклю забилась в нос.

Волшебница оглушительно чихнула. Эффект от томно задранного подола был безнадёжно смазан. И по лицу зрителя это было очень и очень заметно.

Её монохромный лекарь снисходительно протягивал ей руку. В чёрных глазах смеялся сам Сатана, яростным контрастом противореча нейтральному выражению бледного лица.

Да, волшебнице точно рады. И у него — хорошее настроение. Возможно, в честь нее же.

Так что ей пока что жуть, как везет. Даже без Фелициса.

И Грейнджер, как и её предшественница когда-то, чуть расслабившись, тут же попала в ловушку собственной любознательности, засмотревшись на игру противоречия и контрастов, столь яркую в этой человеческой натуре.

Лицо, на котором жили только глаза, напоминавшее порою посмертную маску, которую хотелось безжалостно разбить и добраться до настоящих эмоций, притягивало. Стоило присмотреться, задуматься — и это уже не отпускало.

Миссис Уизли настолько с непривычки впечатлилась, что прямо сейчас уверилась окончательно и бесповоротно, что ей нужны двое именно черноволосых детишек. Так, чтоб прямо маленькие, смурные копии оригинала один в один.

И — без седины. Дети же.

Да она и тут, в его волосах, тоже лишняя. Эти нечастые, но такие яркие проблески белого причиняют почти физическую боль, когда на них смотришь…

Наконец опомнившись, девушка сердито тряхнула головой и с силой вцепилась в протянутую руку.

А кто сказал, что чужая жизнь — это легко?

О том, что эта жизнь — теперь её, Гермиона предпочла в данный момент очень удобно забыть.

Да и… в конце концов. Все то, что она сейчас в единую долю секунды совершенно по-девичьи себе нафантазировала, ещё вилами по воде.

К примеру, хорошо бы еще раз посчитать векторы, прикинуть рунные расчёты... А то вдруг её вообще выкинуло сюда на время?

Это ведь было тоже вполне рабочее предположение. Одно из многих, что она сделала.

А еще — она была старой, уставшей и не готовой тонуть в чёрной ненасытной дыре чужой вселенной. Вселенной, которая, кажется, только недавно пробудилась, набирала обороты и была еще беззащитна.

Гермионе было страшно. Это была ответственность сильнее всех прежних. Она чуть ли не жжением по коже ощущала эту чужую канатную зависимость от собственного существования.

Последняя нить, связывающая Северуса Снейпа с миром живых, это — Гермиона Грейнджер. Которую можно с чистой совестью отпеть дважды.

Это первое.

И она уже много лет, как не бесхитростная прямолинейная влюблённая девочка.

Она не оправдает ожиданий. И случится катастрофа.

Не с ней. С ним.

Это второе.

Грейнджер очень надеялась, что усложняет.

Но… было страшно.

А поэтому волшебница с удивительной для такого хрупкого тела силой вцепилась в чужую руку и — молча засеменила следом, болезненно хмурясь.

«Кыш, вопросы.

Не тянись вверх, Грейнджер.

Перестань выпрыгивать из трусов, мисс Всезнайка.

Умолкни и иди почитай книжку.

Перестань вызывать подозрения, у тебя сейчас все на лице будет написано.

Министр бы тебя за такое уволил».

Дверь.

Дверь, за которой полумрак. Полумрак — это хорошо. Он отлично скрадывает яркие детали. И черты лица.

* * *

Зельевар смотрит насмешливо, даже — ласково. Опускает палочку, заканчивая углубленную диагностику, которой выучился вынужденно, и удовлетворённо кивает.

Результаты стабильные. Ее отсутствие подле котлов и склянок никак не сказалось на состоянии здоровья.

— Хорошая девочка.

И что-то в душе Грейнджер, прекрасно последний час себя контролировавшей и покорно терпевшей все привычные медицинские процедуры выявления, отзывается на эту невинную фразу больной злостью.

Женщина в теле девушки не может совладать с ещё горячим сердцем прежней владелицы, помноженном теперь не только на уже имевшиеся эмоции, но и — на привнесенные. И где то глубоко внутри отчаянно хочет, чтобы оно теперь таким и осталось навсегда, не черствея под грузом лет.

Пусть это глупо.

Пусть это чревато.

Но это больше похоже на настоящую жизнь.

Потому что от настоящей жизни, со всеми ее чувствами, перекрывает дыхание. Потому что радость в ней столь же сильна, как и страдания. Потому что страхи в груди, обретающие грызущие крысиные зубы, также материальны, как и яростный огонь надежды там же.

Потому что только живой способен на бесконтрольную бурю чувств.

И только живой способен искренне доверять близким.

И Миа — вспыхивает, как когда-то давно, много-много лет назад. Как та лохматая студентка в ало-золотом галстуке, что творила глупости под стать репутации их Трио.

Злая на собственную бесчестность и несправедливые перспективы последствий правдивости, девушка подскакивает к виновнику ее тревог, слабыми пальцами хватая того за сюртук. Впервые так сильно переживая по поводу лукавства, с которым срослась за свою долгую карьеру.

И под удивлённым, растерянным взором болезненно рычит:

— Я не. Хорошая. Ты, мордредова печень, сильно удивишься.

И… остывает. Сдуваясь, как радужный воздушный шарик, который неуместной контрабандой пронесли на заседание Визенгамота. Потому что видит, как её оскал отражается, словно в кривом зеркале, на его лице. Колодцы глаз оппонента чернеют окончательно, и в них втекает озабоченность и подозрительность. Лицо мужчины — каменеет, и он замирает, как настороженный волк.

Ну вот что на неё нашло?..

Гермиона, беззащитно опуская плечи, неловко прочищает горло, преувеличенно серьёзно хмурит брови и медленно, аккуратно поправляет несуществующие складки на темной ткани.

— Кхм... Я… погорячилась. И очень бессмысленно.

Ну, в самом деле. Очень глупо набрасываться на человека, за которым ты не замужем. Мерлин, да они даже не любовники!

Он не обязан терпеть ее выходки, каковы бы ни были причины. Тем более, что ранее она такого себе с ним никогда не позволяла.

И Северус ведь даже ни в чем не виноват.

Она просто с пустого места повышает уровень тревожности и так не больно-то уравновешенного Снейпа.

Молодец, Грейнджер.

— Гермиона.

Удивление — это то, что топит её с головой. Она явственно слышит полутона тревоги. Почти паники. Это можно расслышать по хрипоте.

С самого Мунго она навострилась определять степень колебания его внутреннего маятника спокойствия именно по голосу. Чем больше хрипов выдают поврежденные связки — тем хуже, по мнению волшебника, ситуация.

— Что произошло?

— Что?

Чужое раздражение льётся ушатом на голову, и гриффиндорка резко раздумывает праздновать дурочку.

Он торопит ее именно так, исподволь. И только теперь Миа, имея за плечами опыт прожитых лет, переосмысляет ощущение заново. И понимает со всей доступной четкостью, почему в классе Зелий студентам всегда было настолько жутко.

Хренов менталист решал вопрос дисциплины гениально. Эта фантастическая кобра просто регулировала общий ментальный фон. Или — продавливала чужой собственным.

Изобретательность, поражающая воображение.

А она ведь, кажется, ни разу даже не сопротивлялась за эти годы. По крайней мере, она не припоминала.

Просто были моменты, когда Миа точно знала, какое действие нужно выбрать, чтобы не бесить зельевара.

Судя по тому, что теперь Гермиона спит на втором этаже, решения были верными.

— Я могу помочь?

И совершенно того делать не собиравшаяся, Грейнджер честно и проникновенно, устало выдыхает, вцепившись ладонью в непослушные волосы.

— У меня проблемы. Я справляюсь, но... устала.

За всю свою послевоенную жизнь волшебница никому никогда не признавалась, что устала. А это с ней случалось часто. И… было в этой секунде что-то интимное.

И настолько оно оказалось сильно, что Грейнджер прикрыла глаза и уткнулась лбом в плечо слушателя, как доверчивый котенок. Хотелось, конечно, полноценно склонить голову и сопеть куда-нибудь в ключицу, но ростом девушка для этого не вышла.

Прежняя владелица тела не рисковала проворачивать лишние тактильные контакты без солидного повода или заготовленного оправдания. А вот умудренная жизнью миссис Грейнджер-Уизли плевать хотела на ложную скромность.

Объятия вышли решительными, но — пополам с тяжким вздохом. Надо было брать себя в руки и начинать вести себя привычно зрителю, а сил на это — не находилось. А тем временем настороженный сверх меры зверь под ее руками напрягся ещё больше.

Продлилось это, впрочем, недолго. Чужие ладони невесомо, неуверенно касаются плеч.

— Я могу что-то сделать?

Чувствуется, что Северусу действительно это важно. И это звучит, как шанс. Должных намеку игривых ноток в голосе не находится, но попытка должна быть засчитана.

Он же не идиот.

— Универсальный антидепрессант...

— Рецепт?

Деловитый голос зарубает попытку на корню. А ведь Гермионе казалось, что она произнесла эту фразу достаточно однозначно.

Ну, вот не приходилось еще Грейнджер штурмовать такие крепости. Обычно все случалось совсем наоборот.

И вообще. Очевидно же, что она тут не о зелье говорит, да?..

Волшебница поднимает голову, пытливо выискивая во внимательном взоре темных глаз издевательские нотки. Но находит только хмурые брови и прежнюю выжидающую озабоченность.

И Грейнджер не разжимает объятий. Но и не плетет дальнейшие словесные кружева вокруг скользкой темы.

Сейчас, видит Мерлин, у нее получается так себе. Хотя момент — подходящий. И ей хочется верить, что они еще будут, эти моменты.

А если нет…

Миа вновь с комфортом, нагло и непререкаемо устраивается в теплых руках. И чем сильней недоумение Мастера Зелий, тем сильнее девушка прижимается.

Через несколько минут хозяин дома, опомнившись, отконвоировал гостью на кухню и принудительно усадил за стол.

Гермиона сопротивления не оказывала.

— Зачем ты ходила к Андромеде? Что она тебе сказала?

Ну, все. Теперь не отвяжется, пока не вытянет клещами все содержимое ее многострадальной головы…

Под крепкий чай рабочий азарт поднял свою львиную залихватскую голову в груди. Впервые с того самого дня, как ведьма выпила «Поцелуй».

И ЗамМинистра в лучших традициях своей должности увиливала и играла междометиями пополам с ничего не значащими выдержками из старых многотомников. И чем зубодробительней, тем лучше.

Оппонент ей попался настойчивый. Морщившийся, как от зубной боли, после каждой пустой фразы со стопроцентным содержанием воды, но попыток — не оставлявший.

Он, как никто другой, умел задавать вопросы. Ведь когда-то от этого зависела его жизнь. И ее дипломатические навыки тут были полезны, как нигде.

Гермиона не лгала, глаза ее были светлы и чисты. Что не могло не успокаивать по природе своей подозрительного Мастера Окклюменции. Но за словоблудием девушка умалчивала о собственных выводах, расчетах и умозаключениях. В которых как раз и крылась правда.

Спустя два часа и два чайника кипятка, среди россыпи солнечных кусочков по темному полу и закатных росчерков по оконному стеклу, они перешли к непосредственной повестке последних дней.

А волшебница — понемногу расслаблялась, ощущая, что сегодня по конспирации у нее — пусть и не «Превосходно», но — явно «Выше ожидаемого».

Но…

Малина. Дракклова малина.

Придя в форменный ужас от необходимости вновь вдыхать этот душный сладкий запах, Грейнджер твердо вознамерилась впервые влезть не на свою территорию и убедить Мастера Зелий в том, что его нынешнюю деятельность необходимо сворачивать.

Сказать, что зельевар удивился, значило очень сильно преуменьшить. С Грейнджер ультимативно затребовали озвучить хотя бы одну причину, по которой у нее появилось право совать нос в чужую работу. И теперь они — уже спорили.

Спорили увлекательно и увлеченно, черкая поочередно пергаменты старым пером. Волшебница цитировала на память Мастеров Рун и известных Нумерологов, Темный маг бил в ответ двусмысленностью алхимических постулатов.

В один момент они оба пошли по второму кругу аргументов. И Грейнджер все это напомнило одно из бесконечных министерских собраний. Которые, обыкновенно, ни к чему не приводили.

Ее никогда не устраивал подобный результат.

И Гермиона — опять срезалась. Второй раз за один день.

Небывалый счет по проколам.

А все — из-за чувств той девочки, которой была. И которой снова стала. Из-за её тотального к нему доверия, ощущавшегося, как свое и очень родное, женщина попросту потеряла хватку.

Произошел критический промах для нее самой плавно и незаметно. Но, увы, был замечен Снейпом.

Волшебница, даже того не осознавая, сменила тон на рабочий. Принявшись вещать в воздух отрывисто, сухо и раздраженно.

Говорить о том, что верное сведение Рун в расчётах старшего и младшего футарка для снятия индивидуального Проклятия с плавающей тенденцией плюс Зелье должно было иметь под собою не просто дифтонг и исключать арманический футарк, но и пользовать конечные присмертные данные проклятого пациента для успеха. И всего-то.

Тишина гудела по сумраку мушиными крылышками в паутине.

Глаза в глаза. Пристально.

Давление на разум было осторожным, но — настойчивым.

Настоятельная просьба. Разумеется, безрезультатная. Специалистов Отдела Тайн так просто не переиграть. Даже если Гермиона сама захочет что-то показать.

А затем — в поблескивавших на недвижном лице глазах мигом зажегся маниакальный, подозрительный огонь.

Грейнджер, если начистоту, часто видела такие взгляды. По долгу службы.

Подозрительных типов, кроме Грюма, в Аврорате всегда хватало. Особенно — после Войны. В первые годы такими гляделками баловался каждый второй встречный.

Они скользили настороженными тенями по коридорам, подозревая каждого увиденного в недобром.

Вышел из комнаты Снейп молча и быстро. И также тихо вернулся.

С Веритасерумом.

Ушёл он молча. И вернулся с Веритасерумом, нависая грозной нетерпеливой тенью над расстроенно барабанившей по столешнице ноготками девушкой.

Гермиона задрала голову. Но осталась сидеть, где была, даже не потрудившись достать палочку. Ее внутренний ребенок бунтовал и требовал, чтобы над ним сжалились. И уж воевать-то он точно не хотел.

— Пей.

— А если — нет?

— Я теряю терпение, мисс. Уверяю, я смогу тебя заставить. Пей. Или — волью силой.

— И вот сразу так грубо?

— Я почти уверен, что ты можешь себе навредить. И хочу знать, что к этому привело.

Вот даже как. Такой честный ответ превосходил все ожидания. Даже глазом не моргнул. Она-то просто тянула время, оттягивая неизбежное, а взяла — и разом выяснила, как выглядит для стороннего наблюдателя.

Как псих.

С другой стороны, для Декана Слизерина любой гриффиндорец — псих по определению.

В целом, Гермиона ставила на то, что сумела бы удивить этого самоуверенного диктатора, если бы задумала сопротивляться.

Но… ей вдруг стало все равно. Вдруг стало очевидно, что она недалеко ушла от той девочки, несмотря на весь прожитый опыт. Эмоции каким-то непостижимым образом обнуляли все, чего она смогла достичь. Все наносное испарялось, обнажая изначальное нутро.

Она не смогла бы жить во лжи. И никогда не могла. Даже там, в своем прошлом, с Роном Гермиона всегда была предельно честна. Оттуда, из этой честности, порой произрастала непрошенная жестокость. Благо, Рональд привык, и обидеть его фразой «ты — мой друг» было попросту невозможно.

Но… Северус другой. Он — одиночка, битый судьбой. Невезучий ровно настолько, насколько удачлив Гарри. И тот, и другой — в своих крайностях, на грани фола.

Северус попросту может не выдержать правды, интерпретировав факты по-своему. Его бы стоило пощадить.

Гермиона путалась в понимании и стремлении и не находила в себе никаких моральных сил исполнить необходимые действия.

Результат будет один, как ни крути. Что правду она скажет, что устроит сцену и сбежит, ничего не объяснив…

Девушка невесело, нехарактерно для Гермионы Грейнджер, усмехнулась и склонила голову.

Арабы в такие моменты складывают руки на груди и фаталистически произносят: «так предначертано».

— Мы срежемся уже на первых контрольных вопросах.

Опрокинула девушка в себя флакончик с бесцветной жидкостью одним глотком, мимоходом отмечая кончик черной палочки, показавшийся из рукава сюртука. Кажется, она на волоске от Авады. Кажется, её принимают за другую. Кажется, что безвкусная Сыворотка Правды вдруг стала горчить обидой.

— Имя и возраст.

Отрывисто. Глухо.

— Гермиона Джин... — Палочка исчезает, а разум — туманится. — Грейнджер-Уизли. Тридцать восемь. Или — двадцать три. Или — тридцать восемь плюс четыре. Тут спорно. И на данный момент — все таки Грейнджер.

Молчал Северус долго. Вопрос был бесцветен, тих и лаконичен.

— Как?

Ей оставалось только четко рапортовать и болезненно наблюдать, как с каждым словом взор близкого ей человека мертвеет.

— Гермиона Джин Грейнджер-Уизли, умерла в возрасте тридцати восьми от «Поцелуя Персефоны», прервав болезнь незадолго до критического исхода принудительно. Гермиона Джин Грейнджер умерла несколько дней назад, ночью, здесь, во время рецидива, под Заглушающими. Применение «Сна Кассандры» предполагает беспробудный сон. И позвать на помощь не представлялось возможным. А теперь мне кажется, что «Сон Кассандры» показал «Поцелуй Персефоны». В контексте этого вопрос Петли Уробороса остается открытым.

Лгать Гермиона действительно не имела сил. Но в том же Отделе Тайн ее кое-чему научили.

Если сохранять хотя бы кусочек разума ясным, можно озвучивать только те факты, что удобны.

Так что сделать она могла немногое. Но — могла.

Поэтому о тех причинах, что послужили катализатором рецидива Проклятья, девушка умолчала, намеренно строя предложения так, будто вина в случившемся лежит только на ней.

Отходил мужчина от стола медленно, не оборачиваясь. Долго смотрел в отмытое ею же окно. И молчал.

Северус ждал. Ждал, пока Веритасерум закончит свое действие. Миа это осознала только тогда, когда в голове начало прояснятся.

— Что-то еще?

И она, несмотря ни на что ощущая себя той самой, доверившей зельевару свою жизнь, девочкой, плюнула на осторожность окончательно. И, почти захлебываясь, бессильно жестикулируя, рассказывала. Чётко и связно — этого не отнять — но эмоционально.

Про «Поцелуй Персефоны» и что к нему привело. Про то, как шли годы после Войны, про свою дружбу с Роном и детей, про болезнь, которую не заметили, про то, как она убивала её медленно и безвозвратно, про то, как не дала себе рассказать о неизбежном друзьям, единственной ложью во благо решив сохранить их покой до последнего. Про то, как осталась с этим один на один.

Гермиона рассказала все. И про Дельфини — тоже. Тут же заметив мрачный, злой огонь в глазах Снейпа, зажегшийся аккурат на фразе «Дочь Лорда и Беллатрикс».

Первая яркая эмоция за последний, совершенно точно шокировавший волшебника, час. Отразившаяся и в голосе тоже.

— Почему ты не рассказала Поттеру?

— В последний раз, когда надо было кого-то убить, Петтигрю — сбежал. И возродил своего Хозяина.

Вот она и произнесла это вслух.

Убить.

Гермиона смотрела на слушателя со страхом, которого уже много лет не испытывала. Страхом перед чужим мнением о себе. Но он — и бровью не повёл.

Даже наоборот — хищное пламя вдруг озарило его лицо, ставшее задумчивым и непривычно-живым для намертво впечатанной в черты безучастной маски.

— Общая с Беллой кровь по нисходящей линии может пригодится в формировании удачной формулы состава. Но нужен большой запас. Плачевно, конечно, но ничего не поделаешь. Это может быть вынужденной мерой. Или — несчастным случаем, если угодно.

Грейнджер в этот момент совершенно не понимала, выдыхать ей облегченно или начинать тревожиться тем, что человек перед нею так походя рассуждает о предполагаемом кровожадном убийстве.

С другой стороны, это всего-то показатель того, что в тесной комнате хороших людей — ни одного.

И… она говорила дальше, нервно сцепляя ладони в замок и настороженно наблюдая за его скрещенными на груди руками.

Говорила про двух своих детей.

Про эту Грейнджер, «Сон Кассандры» и рецидив. Более подробно про то, как «Сон» не позволил ей позвать на помощь. Вновь умалчивая о главных причинах случившегося.

Если Северус Снейп ей не поверит, она сама повторно выпьет Сыворотку. Потому что его вера и интерес к произнесенному были нужны девушке почище воздуха. И именно поэтому речь ее была тороплива. Если кухню затопит равнодушием, она форменно сойдет с ума.

Гермиона била самым громким из имеющихся в рукаве озарений.

И ради Мерлина, пусть уже будет хоть какая-то реакция, кроме мстительной злости в адрес старых врагов.

И она рассказывала про то, как они обе бесповоротно сплелись на уровне ощущений. И теперь она здесь, со сложными отношениями, разрешившая себе быть здешней Гермионой, вдруг с новой силой вспомнившая и сама свою школьную намеренную влюбленность.

Говорила про то, что ей не хватает её детей. И не важно, какими они будут, но они — должны быть. Говорила про то, что она боится. Боится его. И за него, в принципе, тоже. Потому что миссис Грейнджер-Уизли давно и старательно забыла, что такое любовь и как вообще ее надо демонстрировать.

Зельевар выглядел ошарашенным. И критично оглушенным ее откровенностью. И это его состояние было совершенно не тем, чего Грейнджер добивалась, поскольку было очень далеко от общепринятой нормы.

А волшебник все молчал, уже одним своим видом убеждая её в том, что Миа ошиблась, открыв рот.

Единственное, чего теперь Грейнджер желалось — это с размаху вломить себе подзатыльник. Неужели сложно соорудить приличную, милую историю о путешествии во времени? Зачем эти подробности?..

— Зачем ты вернулась?

О, звуки. Звуки — это хорошо.

— Я хочу себе обратно своих детей.

— Полагаю... — Лицо, на котором отразилась было тень интереса, вновь помертвело, мало что выражая. Он мигом стал замкнут в себе настолько, что его было до скрежета в подреберье жаль. И волшебница была уверена, что он — не понимает.

— Вам... — Паузы. Слишком долгие, чтобы верить в то, что каждое слово не выталкивают из горла силой.

— С этим вопросом — к их отцу.

Нужно срочно что-то сказать. Иначе этот дурной так и не поймет, зачем она это озвучила именно ему.

Но какой, все таки, неловкий момент. Хоть сиди и красней молча.

— А я ещё не определилась с кандидатурой. Принимаю предложения.

Ужас. Какой ужас. Ну, кто так с мужчинами разговаривает? Шлюхи с Лютного?..

— А ещё — я официально ставлю на себе могильный крест, как на расхитительнице сердец. Я не умею заигрывать от слова совершенно. В свое оправдание скажу, что обычно все происходит наоборот.

Как ни странно, неловкое оправдание с не менее неловкой, усталой улыбкой оказалось засчитано.

Тугая, натянутая струна беззвучно лопнула, и напряжение покинуло комнату. Хотя, казалось, внешне ничего не изменилось.

Но Грейнджер слишком часто заседала в Визенгамоте, чтобы не различать оттенки молчания.

— Пожалуй... — Он прикрыл глаза. И снова эти гребаные паузы. Что ей с ними делать?.. — Усталость — заразна. А больным надо отдыхать.

Осторожно, выверено, нейтрально. С тщательно отрежиссированным выражением каменного лица и пустых глаз за стенами окклюментивных Щитов. Так, будто перед ним — Тот-Кого-Нельзя-Называть.

Не человек, статуя.

Она могла лишь предполагать, почему. Но всегда предпочитала уточнять, чем догадываться. Без доказательств можно надумать непоправимое.

Так её учила жизнь.

Но спрашивать стоит осторожно.

— Ты делаешь слишком большие паузы между словами. У нас происходит очень медленный разговор.

— Когда… Когда я в последний раз говорил быстро… Говорил так, как хотел. Не думая… мне было шестнадцать. Это закончилось плачевно. Я не повторяю ошибок.

Все, что могла предположить Гермиона, это что Северус вспоминает сейчас про свою ссору с Эванс.

Метка появилась в его жизни позже. И это, вроде бы, было идиотским, но — продуманным решением.

Уточнять она, конечно, не будет. Просто кивнет.

— Мне — не шестнадцать. И даже не двадцать три. Ты ведь это знаешь.

— Я ни в чем на данный момент не уверен. Кроме двух вещей. Все, что я знаю доподлинно… Ты — Гермиона Грейнджер, вечная жертва в Золотом Трио Минервы. И ты продолжаешь находить на свою голову неприятности.

Миа оглушительно вздохнула. Это даже мило. Наверное.

И, наверное, надо куда-нибудь деться и дать ему уже пошвыряться мебелью и поматериться.

Он не хотел сорваться. А поводы ведь были. Обрывать эти нити самообладания дальнейшими разговорами не стоило. Пусть выдохнет.

Посуду побьёт. Выпьет. А она — самоустранится из под горячей руки.

На время.

Во имя лохматой гриффиндорки самый легковоспламенимый в Британии маг совершает сейчас безмолвный подвиг.

Её пытаются не просто не убить, а даже — ни в чем не обвинить.

А все, что он там себе надумает, нафантазирует и наобижает, если оно будет, Миа насильно извлечет на свет божий позже. Когда поджигать этот хворост болезненного характера будет безопасно.

Когда шок — пройдёт.

Она так три законопроекта протолкнула и младшего родила. Всегда нужно давать мужчине взорваться поодаль от себя, а потом — отсеять компромисс из сухого остатка его недовольства.

Все равно девушка уже сказала все, что могла. Все, что могло считаться важным. И пока что — еще жива и даже не нарвалась на грубость.

Это победа. Несомненно.

Гермиона всю жизнь строила Рона, это да. Скорее, даже воспитывала понемногу вместе с детьми, бдительно следя, чтобы у него все было хорошо. Но, тем не менее, уже в первые годы совместной жизни поняла, что возлагать непомерных ожиданий на любого человека и ждать от него невероятных свершений — себе же делать нервы.

Секрет их счастливой жизни был не только в его покорности, а еще и в её лояльности.

На работе эта привычка мешалась пополам с требовательностью к подчинённым и представляла собою гремучую и порой пугающую их, непредсказуемую смесь.

В последние пять лет, впрочем, ЗамМинистра вместе с новой должностью научилась находить баланс.

Но, так или иначе, Гермиона знала одно.

Не жди. Бери только то, что человек готов дать и сделать. Благодари за то, на что он способен, если видишь, что он старается в меру сил. Не требуй. И все будет хорошо.

И если сейчас она не сидит, с ног до головы оплеванная ядом чужого разочарования, если ей, не разобравшись толком, не бросают в лицо обвинений и горестно не хоронят ее же, неумолимо разделив две ее сущности, это показатель очень сильной привязанности.

За эти старания стоит воевать.

Зачем?

А вот.

А надо.

Потому что она его любит.

И оно совершенно точно того стоит.

Примечания:

Здесь и далее Автор перестает выделять курсивом все мысли героини, относящиеся к воспоминаниям о ее второй личности. Поскольку героиня твердо решила считать себя одним целым со своей копией и принимать ее память, как свою, то спорить мы с ней не будем.

— Мне уйти...

— На второй этаж.

О даже, как. А она-то ожидала совсем другого посыла. И — в другую сторону. Да так, чтоб до самого Лондона без остановок, с его-то невротическим характером.

Да еще так ультимативно сказал, поспешно. Такая скорость ответа подозрительно отдает испугом.

Кажется, ее ни в коем случае не собирались отпускать далеко.

Ну, Гермиона не то, чтобы против.

Встав и решительно направившись к выходу, Грейнджер тут же замедлилась. Уже в дверях зудом по загривку о себе напомнила пагубная привычка оставлять последнее слово за собой.

Когда-то здешняя Миона, в одном из своих спровоцированных ностальгических порывов, призналась бывшему профессору в том, что годы назад веру в то, что мир магии не такой уж и сумасшедший, маленькой гриффиндорке вернула логическая загадка с зельями на пути к Философскому Камню.

И, пусть Гермиона в тот момент и удостоилась лишь неопределённого хмыка вербально, но на свои воспоминания отклик заметила. Одобрение словам волшебницы жило в его жестах, и там же легко читалось обласканное бесхитростными фразами мужское самолюбие. В гордо вскинутом подбородке и прищуре с превосходством.

Притормозив саму себя рукой об косяк, ведьма обернулась. С максимально серьёзным лицом созерцая мага, равнодушно уставившегося в одну точку где-то поверх ее головы.

Слова пришли сами.

— Насчёт верной формулировки причин моего возвращения... — Сбилась она лишь на секунду, не позволив взгляду, в который вернулись разом и настороженность, и нежелание слышать непоправимое, сбить себя с толку.

— ...В обеих временных линиях моя отправная точка — вечеринка у Слизнорта на шестом курсе. Там был всего один адекватный человек среди толпы сумасбродов. А что было потом, после Победы, уже не суть важно. Все, что могло произойти, произошло уже тогда.

Хитро прищурившись и неопределенно дернув плечом, мол, расценивай, как угодно, оратор выскользнула за порог. И в рекордные три секунды оказалась на узкой лестнице, тут же сгибаясь пополам и прижимая ладонью солнечное сплетение, в котором тяжким узлом завязывалось инородное ее натуре волнение.

Рот закрыть, проваливать подальше и больше — не провоцировать.

Дать понять мнительному Снейпу, что симпатия к нему Грейнджер — общее для двух личностей, незыблемое событие, и — бежать.

Волосы на затылке стояли дыбом, в воздухе ощутимо веяло озоном. В покинутой кухоньке клубился невидимый глазу шторм из смеси неясного облегчения, сердитого непонимания и испуганной неопределенности. Неумолимо просачиваясь в остальные комнаты темного дома.

Добро пожаловать по едва остывшим следам самой Гермионы в этапы осознания ситуации, профессор.

* * *

Неторопливо извлекая из неприметного платяного кармашка с чарами Расширения потрепанную бисерную сумочку, Грейнджер созерцательно принялась рыться в содержимом. И через полчаса на свет божий (точнее, свечной) были извлечены книги, набор перьев, радиоприемник, пижама и пакет со «средствами секс-атаки» от Джинни.

Вытряхнув его содержимое на простыни, Гермиона критично поджала губы. И решительно принялась складывать обратно длинный пеньюар, короткую шелковую сорочку и кружевной пояс с подвязками. Следом ждать своего часа в плену бумаги отправились и чулки, стянутые с усталых ног.

Если она сейчас облачится в это кремовое безобразие и с утра спустится в нем пить кофе, как ни в чем ни бывало, то только, как это ни грустно, увеличит пропасть восприятия себя прошлой и нынешней в глазах хозяина дома. Потому что прежняя Миа банально подобных вещей стеснялась.

Оставшись в одном белье, от которого всей душой желала избавиться, но не считала корректным на данный момент расхаживать по дому безо всяких сопутствующих, волшебница схватила в руки пижаму и почти бегом направилась в ванную комнату.

Маленькая, с очень старым фаянсом, в естественном состоянии без применения магии она могла предложить пользователю только очень холодную воду. И только Мерлин ведает, сколько часов убила Грейнджер год назад, чтобы оплести трубы сетью Согревающих и Очищающих.

Однако, лицо зельевара, медитативно с утра созерцавшего струю горячей воды из кухонного крана, стоило всех усилий. Потому что выглядел он тогда, как человек, которому совершенно не приходила в голову мысль, что здание, принадлежавшее магглу-отцу, в принципе легко подлежит улучшению.

Ожесточенно намыливаясь и подставляя лицо под прохладные струи, Гермиона размышляла над произошедшими сегодня событиями. И пришла к выводу, что пока что ничего критично плохого не стряслось. День можно пометить, как условно-удовлетворительный.

Ведь самое главное осталось, вроде бы, прежним. Здесь ей всегда помогут и защитят, что бы ни случилось. А ведь это — главная функция мужчины. Умение решать женские проблемы.

Правда, гриффиндорка сомневалась, что в общепринятой норме к этому прилагается профилактический лещ тому, кто встрял в неприятности, но… все мы неидеальны.

Ей было необходимо предпринять в дальнейшем максимум попыток к тому, чтобы задержаться рядом с Северусом подольше. Может быть, даже навсегда. Она и осталась-то сегодня лишь потому, что по прежнему искренне верила, как и до этого, что он — не застывшая в вечном посмертии янтарная муха. Что бы там ни расписывал на этот счет насмотревшийся картинок чужой памяти Гарри.

Потому что любовь — разная, и ее много. И к разным людям проявляется различными способами. Потому что в этом утверждении она — точно права.

Но насекомое Снейп все таки недоверчивое. Очень, очень скрытная бабочка.

Грейнджер хихикнула в подсвеченный Люмосом полумрак.

Рядом с ним у нее все получится. Она успеет до тридцати восьми сделать все, чего не сделала в прошлом. И даже если после этого ее каким-то образом выкинет из этого времени и тела, сожалеть Гермиона не станет.

Только для начала получиться у нее должен сам Северус. И…

Предельно аккуратно выбираясь из ванны, Гермиона решила, что в идеальной версии вселенной должен случиться либо переезд, либо нормальное электричество.

Оба варианта звучат проблематично.

Вот почему нельзя просто взять понравившегося мужчину, забросить в бисерную сумочку и спокойно перебраться в более комфортные условия?

И просто прекрасно, что этот великолепный мерзавец не может её теперь прочитать. С такими-то мыслями…

Да и, если бы Снейп выяснил причины рецидива местной Грейнджер, она бы тут же резко перестала ручаться за его здравый рассудок. И на всякий случай пошла бы готовить ему койку рядом с четой Лонгботтомов.

У Мастера Зелий были очевидные пунктики, по которым не стоило негативно проходиться. Триггерить психику Героев Войны — не слишком добропорядочное занятие.

Гермиона взбивала подушку и привычно настраивала пуговичку-маячок, иногда косясь на дверь и вздыхая.

Пятки чесались сунуть ноги в тапочки и спуститься. Пока что волшебница героически держалась и делала вид, что ее больше интересуют философские рассуждения на ночь глядя и тонкое одеяло, в котором надо угнездиться со всем удобством.

Поясницу опять нещадно заломило совершенно на пустом месте. Не ожидавшая подвоха Миа обиженно надула губы.

К сожалению, человеческая натура такова, что Тёмные Проклятия изобретаются в разы чаще, чем Целительные. И не всегда к ним есть КонтрЗаклятия.

Хотя, если бы спросили Гермиону, она бы проголосовала за Аваду. Это логично, дёшево и быстро. Но её никто не спросил.

Именно по причине этого неравновесного противоречия задачи колдомедиков при тяжёлых случаях ограничивались, как ни грустно, стабилизацией, выявлением деталей картины болезни и поддержанием жизнеобеспечения пациента вплоть до того момента, пока специалисты не изобретут способ индивидуального исцеления.

В её конкретном случае так уж сложилось, что спасение утопающих — дело рук этих самых утопающих.

В основном, конечно, произошло это благодаря тому, что Гермиона, в отличие от подавляющего большинства представителей волшебного населения, обладала двумя отсутствующими у них качествами. Феноменальной памятью на хотя бы единожды прочитанное и аналитическим складом ума.

Да, именно из-за отсутствия логики волшебный мир всю жизнь казался ей безумным. Именно поэтому она не принимала так сразу на веру его чудеса. Именно поэтому чувствовала себя среди волшебников неуверенной белой вороной. И именно поэтому ей так нравилось общаться с Северусом. Несмотря на вспыльчивость и склочный характер, этот самоубийственный негодяй был дьявольски логичен. И этим и восхищал. С самого ее первого курса.

А теперь мужчина и вовсе совмещал в себе функции колдомедика и специалиста, наравне с Мунго обеспечивая Диагностику и торможение болезни и изобретая противовес Проклятию.

И именно потому, что изначально Сметвик предположил последующую материализацию духовного Проклятия в кровь, привлечь Мастера Зелий к её излечению было так важно.

И очень хорошо, что лучший из британских — привлекся сам.

Гермиона лежала в кровати и честно пыталась уснуть уже третий час. Ничего не выходило.

За неимением другого приемлемого занятия девушка вспоминала один из тех диалогов, что были обусловлены приступами неоправданной смелости местной Гермионы.

Обычно это происходило из-за невольной провокации самого Северуса. Как раз в те моменты, когда он прекращал попытки превратиться в стену, увитую ядовитым плющом.

Разговор тот, или скорее, злой монолог, был, как обычно это и водится, о Поттере.

Злой же, монолог-то. Да и Поттер — опять покалеченный по долгу службы. Так что — ничего удивительного.

Тема плавно переезжала на огрехи воспитания неуемного пацаненка, для которого в котле булькало хитромудрое Восстанавливающее по спецзаказу из Сент-Мунго.

Затем прошлись по халатному отношению парня к безопасности, которую он перенял у папаши и Крестного.

Гермионе поддакнула только первой части пламенной речи. А потом — затихла. Потому что ей было, что сказать о самом Северусе в плане самосохранения. Но она, тем не менее, просто слушала, изображая покорную заинтересованность этому, красиво построенному, литературно-матному, но все таки — брюзжанию.

Зелье булькало. Обретший благодарного, не пытающегося его увещевать и опротестовывать, слушателя, зельевар все не затыкался.

Говорил мужчина тихо, емко, эмоционально. Но все — об одном. Ожидаемо свернув уже на неприглядную личность Сириуса Блэка. Прекрасная логическая связка потонула в сознании Гермионы, задушенная осознанием того, что Северуса совершенно не смущает факт смерти оного.

Последней каплей для безусловного принятия Мией сих речей явилась справедливая, но грубая, одна-единственная, фраза.

Про кобеля, который шлялся по сукам, пока воевать бежали дети.

Грейнджер не стала спрашивать, откуда такие подробности.

И во имя Гарри, который так любил безбашенного Крестного, вклинилась в речь аккурат на аргументированном пассаже о том, что все люди одинаковы, а как Блэка вообще женщины терпели, он, Северус, и вовсе ума не приложит.

«- Не все и ничего не одинаковы! А девушкам типаж плохих парней, вообще-то нравится. Очень распространенная история. Стандартная даже. И, если нечего вписать в этот стандарт лично, любое суждение становится субъективно и некорректно автоматически.

Снейп вдруг замер и впервые за полчаса посмотрел на Грейнджер. Будто только сейчас осознав, что она все ещё сидит за столом в углу и никуда не ушла. И замолк, плотно сжав губы и осознав, что лишнего наговорить все же умудрился.

А вдохновленная такой нетипичной реакцией девушка, уже было собиравшаяся пугаться сказанного, чинно сложив ручки на бумагах, всем своим видом давала понять, что ждёт ответа.

— Ну так что?

Черные глаза опасно блеснули, и всполох пара над котлом отразился в темных радужках. Голос, тем не менее, звучал осторожно. Почти шелково.

— Я убил Альбуса Дамблдора. Этого достаточно для того, чтобы получить право судить и высказываться о недопустимых действиях?

На выдохе. Недобро. Со злым прищуром. Но Миа лишь делано-легкомысленно сморщила нос и серьёзно сообщила:

— Думаю, это можно засчитать. Но все-таки… слишком круто для первого впечатления. Что ещё? У Бродяги был мотоцикл.

Заслышав откровенную подсказку и заинтересованно оглядев изо всех сил хлопавшую пушистыми ресницами девушку, волшебник, кажется, понял, что тему безбожно переводят.

И, с сомнением покосившись на гору свитков, он изогнул бровь и вопросительно предположил:

— Патент на ядови...

Гермиона снова отрицательно покачала головой, улыбаясь. И, подбавив в голос наставительных ноток, присущих Минерве, пояснила:

— Это очень на любителя. Синие чулки, понимаешь?

— Ты имеешь ввиду всяких… заучек?

Сдержанное веселье искренним интересом разлилось по комнате. Гермиона вдруг, сама не зная, почему, покраснела и опустила глаза.

Она только что сама себя переиграла. Кто её просил открывать рот?..

— Что-то вроде того... Кофе?

В комнате почему-то ощутимо похолодало и разом стало неуютно. Отвечали девушке настолько спокойно и нейтрально, насколько вообще можно произносить буквы.

— Если угодно.

— Я сделаю».

М-да. Ну, она дура. Очень сильно — дура.

А ещё — трусишка. Тот вечер, как и многие другие, мог бы кончиться иначе. Не умела она ловить момент, как ни крути.

Но как же все таки восприятие влияет на судьбу! Сейчас она старше, и вот, ей категорически стыдно за подобную тупость.

Сон все еще не шел.

Для разнообразия Миа попыталась думать о чем-либо, никак не затрагивающем одиозную личность Северуса Снейпа.

Выбор свой девушка остановила на Роне. И снова, как и на той вечеринке, одновременно и обрадовалась, и расстроилась. Что показательно, по одной и той же причине.

Рон пришел в гости к Поттерам вместе с Лав-Лав. И выглядел невероятно, почти преступно счастливым. Сияя так, как никогда не сиял рядом с ней.

А значит, именно СЕЙЧАС, а не в своем замужнем прошлом, она, Гермиона, поступает верно. И делает верный выбор.

И опять ассоциативная цепочка размышлений сворачивает в сторону Северуса.

Вот что ты будешь делать.

Рассерженно цокнув языком с досады, девушка перевернулась на бок и настороженно прислушалась.

Внизу царила мертвецкая тишина.

Грейнджер неуютно поерзала и — вздохнула, окончательно решаясь.

Спустилась. Никого не нашла.

Ещё раз спустилась. Но уже — в подвал.

И тщательно спрятала укоризненную гримасу, затолкнув поглубже желание поморщиться. Злость на крепкий алкоголь была привычна до оскомины еще с замужества, но — неуместна.

На ее памяти подобных выходок Мастер Зелий не демонстрировал. Но кто сказал, что он, как и любой другой мужчина, не способен напиться?

В отличие от Рональда, пьяный совершенно незаметно глазу, но — обличенный наметанным нюхом Грейнджер, мужчина бездвижно сидел на неудобном высоком лабораторном стуле перед горящим вхолостую магическим огнём горелки. Прямой, как проросшая в пол палка.

Большая бутыль тонкого стекла выглядела вопиюще пустой.

Гермиона подошла ближе. И никакой реакции на её телодвижения не последовало. Зельевар все также бездумно созерцал синее пламя.

Волшебница нахмурилась. Но совсем не по причине невменяемого состояния мага. В конце концов, каждый проживает потрясения так, как ему удобнее их прожить. Не то, чтобы она была в восторге, но оправдание у мужчины было.

А в бар не пошел… Ну, он не слишком социальное животное.

— Спирт?

Вздрогнув от неожиданности, в ее сторону голову Северус повернул немного заторможено. И подтвердил очевидное с совершенно ясными глазами, отточенным кивком.

— Да.

Слишком односложно, чтобы верить в трезвость.

Но Грейнджер сейчас мало волновал этот сомнительный по своей наполненности диалог. Её планы на ночь резко изменились в доли секунды, скрашенные новой пугающей переменной.

По позвоночнику уже катился неожиданный приступ боли, вгрызаясь в магию и намекая, что неплохо бы выставить вокруг себя Щиты.

Да вот только палочка осталась наверху. На прикроватной тумбочке. В знак абсолютного доверию хозяину дома, которого отправилась разыскивать ранее Герм.

У нее оставалось мало времени. Даже на скомканное прощание его не было.

Плевать. Объяснит форс-мажор позже.

Рванув на выход, Грейнджер замешкалась, совершенно нелепо запутавшись в предательски ослабевших ногах.

И случилось то самое закономерное, что уже с ними не раз происходило. Но, благодаря ловкости и скорости реакции обоих, с менее драматичным исходом.

Грянул взрыв.

Примечания:

Принудительно-бессонный час и глава вне плана выкладки текста посвящается Марии Г. и взносу на кофеин для Автора. Благодарю!

Мир соткан из неожиданных глупостей и глупых неожиданностей. Сейчас произошла как раз такая.

Гермиона Грейнджер прекрасно помнила, когда подобное с ней случилось впервые в этой временной вероятности. А вот с прошлой — такой ясности не намечалось.

Там, возможно, бесконтрольный стихийный всплеск пришёлся на выяснение отношений с Роном, и никто попросту не задался вопросом ненормальности подобного.

Здесь же она явилась в Мунго на стандартно-безопасное обследование. Гиппократ Сметвик, недовольный тем, что Северус Снейп подлым низменным шантажом пресек на корню все его попытки перепоручить пациентку помощнику, лениво переругивался с зельеваром, ссылаясь на стабильность анамнеза.

Пели птички за окном. Светило солнышко. Ничто не предвещало беды.

И ни один из мужчин не замечал болезненных гримас сидевшей поодаль, на кушетке, девушки до тех самых пор, пока надсадно не брякнули на полках склянки.

У взрослой и серьезной волшебницы случился стихийный выплеск магии. И совершенно неожиданно для хозяйки этой самой магии.

В тот день Северус, даже не прерывая ехидной речи, небрежно бросил круговое Протего туда, где сидела совершенно смущенная неуместностью бесконтрольной вспышки девушка. И не упустил возможности ткнуть Главного Колдомедика носом в произошедшее.

И с того дня и — до сегодняшнего неизменно успевал выставлять щиты, если сама Гермиона была не в состоянии это сделать.

Совершенно при том не напрягаясь.

Но — не в этот раз.

А Миа ныне тоже мало что могла. Каждый раз этот жгучий узел силы завязывался в груди неожиданно и без официального объявления.

И ей оставалось только попытаться сбежать из наполненного хрупкими и взрывоопасными предметами помещения, которое будет снесено волной сырой нестабильной силы.

Взрыв накрыл ведьму с головой прямо в дверях, выгибая позвоночник. Тело категорически бунтовало против волнений и недосыпа. А может, сказывалась приобретенная лояльность к Темной Магии.

Так или иначе, оглушительный грохот позади Гермиону испугал намного сильнее, чем отсутствие контроля над ситуацией.

Стыдливо ссутулив плечи и невольно зажмурившись, Миа обернулась. И, приоткрыв один глаз — облегченно выдохнула.

Несмотря на то, что тяжелые котлы на манер веселых картонок разлетелись по лаборатории, шкафы и все их содержимое уцелело. И теперь сердито мерцало Защитными Чарами.

В этом блеске девушке даже почудился укор.

Каменная столешница не пострадала. А вот все, что на ней находилось, оказалось на полу. Бутыли и склянки разлетелись в мелкое крошево, синее пламя угасло.

Стул треснул в щепки. Сидевший на нем волшебник закономерно свалился на пол, и теперь там и лежал, не предпринимая никаких попыток встать, рассеянно хмурясь, не открывая глаз, и массируя пальцами виски.

Выдохнув и осознав, что с мужчиной все в порядке, несмотря на крайнюю степень опьянения, Грейнджер осуждающе покачала головой. Адресуя нехитрый жест им обоим сразу.

— Мр-р-р?

Гермиона обернулась. И — радостно разулыбалась. Градус тревоги мигом спал, как только в дверном проеме нарисовалась наглая рыжая морда.

— Привет, Глотик.

Важно вышагнув из полумрака, котяра бросил волшебнице под ноги волшебную палочку, которую до того хорошенько умудрился пожевать в пасти, и брезгливо кашлянул.

— Знаю, невкусно. И спасибо, очень своевременно. Давно не виделись, дружок.

Присев перед полукниззлом и подняв с пола подношение, девушка осторожно почесала кота за ухом.

— Признал?

— Мяу!

— Я рада. Осторожно, не наступи на осколки.

— Мр-р.

— Конечно, ты не глупый. Извини.

С осуждением втянув воздух плоским носом, Живоглот в упор изучил лежащего Снейпа. А затем, сочувствующе зыркнув на хозяйку, ушел, нервным подергиванием хвоста выражая свое емкое отношение к результатам инспекции ситуации у двуногих.

Встав с колен и развернувшись к зельевару, Миа заметила, что тот все это время очень внимательно наблюдал за происходящим из под полуприкрытых век. И, вероятно, оценивал реакцию кота на волшебницу, делая собственные выводы и косясь в ее сторону.

Ну, насколько мог в таком состоянии эти выводы делать.

Решительно восстановив стул, волшебница не менее решительно протянула руку продолжавшему попытки слиться с каменным полом Мастеру Зелий. Тот несколько секунд бездумно наблюдал за рыжими котятами, бегавшими по пижамным штанам Гермионы. А затем, скривившись, с силой зажмурился. Вероятно, от мельтешения мужчину заштормило.

Наконец, безвольно уцепившись за руку помощи, он покорно позволил себя поднять и усадить.

Осторожно проведя пальцами по склоненной голове, Грейнджер поджала губы и демонстративно показала Северусу красные разводы на ладони. Тот вновь поморщился, почти равнодушно ощупал затылок сам, охнул и, снова прикрыв глаза, резюмировал очевидное:

— Твоя магия — не всегда стабильна, а это — был мой единственный затылок.

— Я бы посмеялась, только мне не смешно.

— Главное упущение Минервы в том, что она не учит своих львят вежливости. В приличном обществе принято смеяться даже над несмешными шутками.

— И очень замечательно, что сегодня приличное общество от нас очень далеко.

Идеальная четкость речи и вековые паузы между словами натолкнули Грейнджер на мысль все таки поискать потом на полках за стеклом что-нибудь отрезвляющее. С каким бы упорством зельевар не вливал в себя спирт, и как бы она не уважала его право пьянствовать, на данный момент разумнее было бы привести мужчину в чувство.

Но — позже.

Взмахнув палочкой, Миа принялась ласково вышептывать заклинание над раной, до тех пор, пока та не затянулась. А после, разошедшись окончательно, пробормотала формулу углубленной Диагностики.

— У-у-у-у…

Ничего более внятного миссис Грейнджер-Уизли сообщить вселенной не могла. Ей срочно надо было сесть.

Вчитываясь более подробно в масштабы бедствий, примостилась девушка, куда придется.

Пришлось — на чужие колени. С внушительным свитком — в одной руке, второй — обнять за шею. Жест до боли привычный. И поза та же, к которой привыкла когда-то.

Но — с другим человеком.

А этот, оказавшийся нынче на его месте, ощутимо вздрогнув, протестовать все же сил не нашел. Или — не хотел. И, вздохнув, устало уткнулся лбом ей в плечо.

И на этом тактильное сходство с Роном закончилось. И слава Мерлину.

Диагностика показывала сотрясение. И еще много чего застарелого, перекликавшегося рисунками зон поражений с профессиональной деятельностью. У нее самой, министерского клерка, к тридцати пяти в пояснице прочно угнездился хондроз, как это случается с любым кабинетным сотрудником. Но этот ее перещеголял. Если ее спина грешила застоями в нижней части, то его — охреневала всеми отделами. Это уже не говоря об остаточных последствиях многочисленных интоксикаций.

А уж как Снейп умудрился это укрыть от нее, а что показательней, от углубленной диагностики Сметвика, пока сам был его пациентом, оставалось тайной шифрования.

— Давай к колдомедикам заглянем, м-м-м? Вот прямо завтра? — спросила она, многозначительно потрясая наколдованным пергаментом.

— Зачем?

Удивление в вопросе казалось неподдельным. Он даже поднял голову, заглядывая снизу вверх ей в глаза, и честно попытался сфокусироваться на говорившей. А руки, будто откликаясь на преувеличенно-жизнерадостный тон, неуверенно оплели талию Грейнджер.

Она хотела бы ограничиться непререкаемым «надо». Но это работало только с Рональдом. В случае Северуса нужны были хоть какие-то аргументы. Даже если ответ кажется очевидным.

Будто несмышленому и очень упрямому ребенку, Гермиона принялась вкрадчиво пояснять:

— Затем, что я прямо сейчас — новое размахивание свитком — в связи с новыми фактами, собираюсь скорректировать запрос. Мне нужны не просто дети, а — здоровые дети.

Ее собеседник задумчиво склоняет голову на бок, силясь понять, о чем речь. Глаза его сверкают, отражая полумрак лаборатории. Они будто бы и есть источник этого полумрака.

Завтра. Завтра он явится на поклон к Гиппократу, даже если ради этого ей придется угрожать Северусу прыжком с Биг-Бена.

Завтра несёт проблемы и недосказанности. В «завтра» всегда есть неопределённость беды, которая либо случится, либо — нет.

Но у неё есть сегодня.

В этом «сегодня» в её руках пергамент с чужой цветистой диагностикой, застарелыми интоксикациями разных степеней тяжести, переплетенными между собой, перебитыми узлами нервных окончаний, последствиями множества ран, проклятий и профессиональных перекрестных патологий.

В этом «сегодня» она зло и решительно откладывает строчки с перечислениями чужих хворей на завтра. Они не имеют права существовать, и она их сотрёт.

Завтра. А до завтра надо об этом забыть. И — жить здесь.

В «сегодня», в «сейчас», в «здесь» кажется единственно-верным решением поудобнее перехватить руку на чужом затылке и — очень серьёзно смотреть в глаза.

И так — целую тихую вечность наблюдения. До тех самых пор, пока тишину не рассекает хлыстом итог чужого мышления. И болит по коже её щек алеюще-бессильным сочувствием этой отчаянной, ожидающей порицания, честности.

— Я не могу потерять и тебя тоже. Даже если ты теперь другая, это — все ещё ты.

Гермиона Джин Грейнджер в этой взрывавшейся глухой тоской надрывной ноте открыла для себя одну очень важную вещь.

Северус Тобиас Снейп способен на безумные, и даже трогательные, поступки. Поступки, которые могут превратить твои нервы в бессильно молящий о пощаде комочек жалости. Но только — в хлам напившись.

В голову хлынула чужая память.

Примечания:

Автор напоминает, что без отзывов ему грустно, а еще он теряется и путается в мыслях.

Пусть в голове мелькает проседь -

Не поздно выбрать новый путь.

Не бойтесь все на карту бросить

И прожитое — зачеркнуть!

В мираж и дым, в химеры — верьте!

Пожитки незачем тащить...

Ведь не уехать дальше смерти -

Стремитесь жизнь перекроить.

Э. Рязанов

Когда ты ощущаешь себя другим человеком, это дезориентирует, и сразу становится неуютно. А если этот человек несчастен, то — тем более.

Именно поэтому природные эмпаты когда-то были объявлены Министерством Магии подлежащими строгому учету. Никому не улыбалось стать жертвой трансляции внутрь себя чужих эмоций. И уж точно не хотелось невольно делиться собственными.

Северус Снейп был как раз таким, только чудом избежал официальной регистрации и пытался, по строгому наказу матери, свой неудобный дар шифровать, как умелось. Но в связи с ним всю жизнь был очень нервным, впечатлительным, тревожным и — обожал накручивать. И чем старше он становился, тем яснее это осознавал. И ему — не нравилось. Волшебник казался себе до отвращения слабым. И, если бы не Окклюменция, то, при его-то нелегкой судьбе, ничего бы зельевара не спасло от ежедневных истерик.

И тем выше с годами он поднимал ментальные Щиты.

А потом — вернулся Лорд. И мужчина, запрятавший все, что только возможно, за ментальные заслоны, сам себе стал напоминать механическую куклу. И — тем лучше, считал он. В тот последний год была велика вероятность сойти с ума раньше времени. И не успеть приложить руку к падению Властелина.

На тот момент эта цель осталась единственной из всех, что он имел в голове. Все остальное стало не важным.

А после Победы, после побоища, в котором он так нежданно и непрошено выжил — навык остался актуален и пригодился вновь.

Очень уж не желалось ему увидеть в больших глазах своей внезапно-робкой спасительницы разочарования и испуга. И, как бы заслоны порою не трещали — он их упрямо держал.

Его ведь с чего-то возомнили Героем. Уравновешенным и серьезным…

Его воспоминания были — под стать эмоциям. Сплошь чёрные, серые, тёмные.

Кроме нескольких пятен.

Грустная брюнетка была цветной и казалась красивее, чем то было на самом деле. Впрочем, если вглядеться попристальней, сразу становилось понятно, что красила эту усталую женщину исключительно бесхитростная и безусловная любовь к ней ее сына. Более ничего, хоть сколько-нибудь примечательного в этой явно сломленной волшебнице не находилось.

Эйлин.

Пятно цвета было строго сконцентрировано в ее фигуре, и за рамки контура не выходило, ни в коем случае не распространяясь на грубого маггла в рабочей одежде.

Лили была ядовито-яркой и расцвечивала солнцем все вокруг себя. Все его детство. Это солнце слепило глаза и резало сердце пониманием бескомпромиссной разности двух душ, пришедшим со временем.

Альбус сверкал ярко и тревожно, затопляя мир вокруг себя тошнотворной радугой пополам с раздражением на лживую веру в волшебство, цепляя этими сказочными переливами образы Минервы и Помоны. На Астрономической разбитая вера обидой хрустела под ногами, подхлестывая в спину плетьми ужаса. Мотивируя на скорейший побег.

Нарцисса, улыбаясь мягко и сдержанно, несла в себе лёгкий флёр светлых красок и запах мороза.

Драко, опять же, нёс в себе отблески матери.

Вся остальная жизнь казалась серой и тусклой, ярких цветов там более — не было.

Ну, пожалуй, кроме Гарри. Фигура друга Гермионы рисовалась алым всплеском раздражения, и всплеск этот захватывал без разбора ближайшее окружение мальчика подобно тайфуну. В этом кровавом свете черты лица ребенка полностью пропадали. Оставалась лишь смерть зеленого цвета, мерцавшая грузом вины за стеклами чужих ненавистных очков.

Последующие годы их Трио так и осталось написанным в багровых и фиолетовых тонах. И лишь в девяносто седьмом, после слов Старика «Мальчик должен умереть», злые мотивы поскучнели, смазанные обреченностью и бессилием.

Нагини крутила кольца вокруг ослабевшего тела смертельным изумрудным, и была наполнена страхом смерти, но — не жаждой жизни. Он не хотел умирать, но что должно быть вместо этого, не знал. Не знал, за что и как бороться, потому что и не жил никогда. Всегда приходилось выживать. И конечная клыкастая петля казалась закономерной карой за прегрешения.

Сент-Мунго. Тусклая палата. И вспыхнувшая желтым солнцем удивления газетная подшивка.

Больница, а не тюрьма. Мунго, а не Азкабан.

И съежившаяся в кресле фигура.

Очень маленькая, очень взрослая, почему-то очень фонившая неприятной темнотой. И — очень живая. Нить жизни в ней казалась невероятно хрупкой, и, чтобы ушла тревога, хотелось жестким движением превратить её в канат.

Он отчаянно желал ей что-то сказать. Хоть что-нибудь. И — не смог придумать. Как и задать вопрос «зачем»?

Он не понимал, что ему делать дальше с этой такой заботливо врученной в ладони палочкой и свободой. Так не все ли равно должно быть на причины, которыми руководствовалась бывшая студентка?..

А потому — прогнал.

Лишь для того, чтобы после озарения разума на предмет такого знакомого флера тьмы в маленькой волшебнице спешно требовать ту обратно.

Фокусом внимания были выделены губы. Мягкие, красные, влажные. Он точно знал, что это потому, что она их вечно кусает, когда думает о чем-то. Откуда взялось это наблюдение, неизвестно.

Но бледность и сухость губ девушки, когда та вошла в палату в сером брючном костюмчике, была настолько неправильна, что хотелось стереть их с лица вместе с самим лицом. Или швырнуть в девицу Сектумсемпру и вернуть в оскомину набивший образ краски принудительно.

Если бы Гермиона могла прервать этот поток сознания, первым, что она бы сделала — это сочувственно потрепала бы зельевара по плечу.

Если он предпочитает вести рассказ именно так, если ему сложно сказать совершенно нормальную для всех цивилизованно флиртующих людей стандартную фразу:

«У тебя красивые губы».

То все очень у него в таком случае плохо.

Война — закончилась.

А после Войны — в его доме поселилась умирающая жизнь.

Она.

Она была неожиданно тёплой и уютной, вплетаясь в тусклые комнаты незаметно, но -упрямо. Оставляя следы красок на любом предмете, которого касалась.

За собственную слабость и тревогу, неугомонно хлеставшим по сердцу, хотелось отомстить. Но перед глазами неизменно возникала Лили, смотрящая жёстко и холодно.

Нет, так нельзя. Хватит с него и одной добросердечной гриффиндорки, которая так на него смотрела.

И он выливал накопленную едкость на друзей Грейнджер.

Но это — не помогло.

Сорвавшись однажды и на Гермиону, Северус смиренно ждал, что она уйдёт, и увидеть он её больше — не увидит.

Только в Мунго.

Но она — как будто и не заметила разъедающего пространства хамства. Лишь пожала плечами и задумалась. А он категорически не желал, чтобы она надумала о нем плохое. Конечно, он знал, что спасла подружка Поттера его не из каких-то там личных чувств, а просто потому, что спасала всех и вся, до кого могла дотянуться.

И это осознание казалось неожиданно обидным.

Затем — снова её фигура. Но уже — окутанная подозрительностью.

Он чётко отследил момент, когда его самовзваленная на собственную голову проблема начала вести себя странно.

И тревожно, нервно проверял её температуру исподтишка. В поисках жара либо предпосылок к горячечному бреду.

Собрав примерный анамнез симптоматики, так ни к чему и не придя, плюнул, расписался в собственном бессилии, и — пошёл к Сметвику. Обновлять карту пациентки и дорисовывать данность проклятия.

И только когда принялся сухо озвучивать список внезапных перемен в личности больной, понял, как все звучит в сумме.

И эти улыбки, и — прикушенные не в тему губы, и лихорадочный румянец, и — косноязычие на пустом месте.

Колдомедик, этот седой, старомодно-прямолинейный медведь, дослушав, хохотнул, принимать во внимание отказался и лишь грубовато припечатал:

— Клеит тебя девка, так и радуйся молча. Или хвастать пришёл? Так поздравляю. Девица ладная, вылечим — так хоть сразу под венец и рожать. А голову мне не пудри. Смазывать карту твоими домыслами не буду.

С тех пор их с Гиппократом отношения испортились.

Потому что Северус все не мог отделаться от отчаянного чувства, что это — такой побочный эффект Проклятия безумной суки-Беллы.

И теперь девочка, приняв в себя мрак, интуитивно тянется к другому тёмному источнику. А значит, получаем искусственно наведенную симпатию. А значит, это надо бы втолковать колдомедику, да — не выходит.

Мерзко.

И это её демонстрируемое чувство… быть на самом деле — не может. Не с ним. И все, что он в таком случае может — игнорировать. Потому что рано или поздно — пройдет, развеется вместе с темными Чарами, и в голове хрупкой шатенки прояснится.

И, дай Мерлин, она не задумается, что это с ней было. И, может, ему повезет, и ей не станет от осознания столь же мерзко и отвратительно, как ему теперь — тоскливо.

Вообще, Гермиона Грейнджер в восприятии Северуса Снейпа была в разы прекрасней, чем сама наблюдала себя в зеркале. Хоть явных отличий от оригинала и не было, но до деталей запечатленные в памяти жесты почему-то несли в себе доброту и умиляли трепетностью. Будто хрупкие феи, танцующие в холмах, из тех преданий, что так любила строгая Минерва, действительно существуют.

Он хотел бы верить.

Но…он никогда не имел того, чего хотел. И даже уже с этим смирился. Смирение пришло не сразу, но с годами. Будто бы в мире, где каждой твари — по паре, он был иноземцем.

Ну и пусть.

Все его существование целиком было пронизано чувством ненужности и бесполезности. А все попытки это изменить заканчивались либо неудачно, либо — откровенно фатально.

И он смотрел на нее и верил, что чудес — не бывает. В его мире — нет. Возможно, в её. Но их миры разные. Как она может это понять? Никак. У нее было все.

И зачем тогда требует от него начать жить? Не понятно.

И вот тогда, когда она оплакивала своих родителей и собственную жестокую магию, ему все таки показалось, что он — не прав. И она — понимает. По крайней мере, может его понять. А он — может помочь.

И, утешая её, мелочно радовался. Не мог не радоваться. У него еще были шансы. Явно были.

Не только наблюдать, но и — жить самому.

Он ведь может хотя бы попробовать. Только вот…

Вспышка чувств, небывалый взлет и — падение. Глухая тоска то и дело сплеталась в узел с когтистой ненавистью к Лестрейндж.

Ему казалось, что никого он не сможет ненавидеть сильнее Лорда.

Смог.

Он попробует. Но все в этом мире — конечно. И ее тлетворная магия — единственная причина, по которой большие карие глаза сверкают в его присутствии счастливыми звездами.

Это — не жизнь, а насмешка. Это ни к чему не приведет, кроме тянущей боли.

Не стоит и начинать. Разумно этого не делать. Но…

Конкретно это стремление все сложнее держать в узде.

В состоянии шока последнего дня — тем более.

На шестом?!

Хоровод памяти смазался утомленной скорбью, воспоминания понеслись вскачь, превращаясь в один сплошной неразличимый буйный поток.

В этот миг он верил, что все увиденное должно искренне отвратить Грейнджер. И прогнать за порог. Эгоистическая радость — в частности. Но… Он очень устал прятать все внутри, за Щитами. И очень также хотел верить, что ЭТА Гермиона — поймет.

Потому что она — тоже устала. По-своему, но — заметно.

Потому что — на шестом. На шестом ведь?..

Это было интересно. Реально интересно, Захватывающе и — даже душевно. Почти пронзительно. Глубоко. До самого сердца.

Ни единого, как ни грустно, похожего эпитета не могла адресовать Гермиона своему бывшему и уже — не свершившемуся мужу. К которому теперь тем более не тянуло. Уютный и удобный Рон в сравнении теперь казался сублиматом, нелепой суррогатной заменой.

Это пугало.

Какая же у нее должна быть на самом паршивая жизнь, чтоб её так впечатлило чужое горе?!

Как будто в неё дракклов менталист собственную нежность напрямую транслировал.

Она разбудила вулкан. До Армагеддона — рукой подать. Что с ним делать и как владеть, Грейнджер не знала.

Вечно напряженный, мнительный, надрывный. Как дикий настороженный зверь под прицелом ружья охотника.

Он даже ругался выверено и аккуратно. Так, будто за ним наблюдали каждую секунду и слова могли иметь фатальные последствия. Пожалуй, часть настоящего гнева только Гарри нынче и доставалась.

А эти воспоминания он и вовсе выпустил не спроста. Хоронит он ее так, что ли?..

Если да — то по мордам бы. Да жалко.

А думается и желается и вовсе совсем противоположного.

Гермиона — задыхалась, и вдохи у нее выходили глубокими, тяжелыми и — очень многозначительными. Она вообще ставила на то, что наплыв на ее разум чужой, болезненной гордости и отчаяния расширил ей зрачки до предела, стирая радужку навечно.

Потому что она ощутила после просмотра себя не просто вытраханной в голову. Но и форменным кроликом перед выжидающим удавом. Притом кроликом — во всех смыслах.

Резко захотелось совокупляться и продолжать род, пока всю «клетку» не заполнят маленькие крольчата, а ноги свести вместе не будет никакой возможности.

Раздраженно поерзав на жестких коленях, Грейнджер по привычке осознавала, раскладывая собственную эмоцию на составляющие.

Пожалуй, что-то похожее ощущалось с Виктором, при их первом поцелуе. И с Роном, в войну. На адреналине, быстро, второпях, тайком от Гарри.

Но — только похожее.

ТАК еще не было. Чистая, ничем не замутненная похоть. Что плачевно, ее собственная, к менталисту отношения не имевшая. Аж зубы сводит.

Хотелось вот прямо здесь и сейчас. Без шуток.

Настолько, что колченогий высокий стул вдруг стал уютным, а пол, холодный, подпаленный лабораторным огнем и усыпанный осколками — невероятно удобным.

Она тут одна такая отвратительно-низменная и на голых инстинктах?..

Грейнджер еще раз пошевелилась, словно бы не нарочно. Все также сохраняя связь глаза в глаза.

И, уперевшись бедром во что-то восхитительно-твёрдое, облегченно улыбнулась.

Да нет, все тут люди, все живые. Никто не из камня. Разве что — определенными частями тела.

Заметив, как мужчина первым прервал зрительный контакт, торопливо прикрыв глаза, позы ведьма не поменяла, все еще вплотную прижимаясь к чужому телу. И спрашивая тихим, успокаивающим голосом, как если бы приманивала вечно настороженного уличного кота:

— Тебе неудобно?

Мурлыкая слова, отвлекая на голос, осторожно привлекла к себе. Сопротивления подвижка не встретила, ознаменовавшись победой в маневре и теплым, сердитым дыханием во впадину между ключицами.

— Я за два года привык.

Обиженное ворчание в вырез пижамы Миа оставила без ответа.

Он очень доверчиво сердился. Хоть и преступно медлил с этой честной фразой.

Но два года… Мерлинова-то мать.

Со вздохом она обняла его голову и прижала к груди, внутри которой расцветало розовым цветом досадливое сочувствие. Ласково перебирая волосы и борясь с жестоким желанием повыдергивать редкую седину поштучно.

Новый усталый вздох обжег шею. И Гермиона сочла попросту необходимым уточнить очевидное вслух. Потому что очевидное ей — не обязательно очевидно окружающим. Уж это-то она уяснить за все время дружбы со своими мальчишками успела.

Взяв наставительный, мягкий тон, госпожа ЗамМинистра, бескомпромиссно оплетая рукой чужие плечи, заявила:

— Абсолютно каждый человек необходим хоть кому-то в частности и обществу — в целом.

И Миа в этот миг почти кожей, на интуитивном уровне ощутила, как зельевар насмешливо кривит бровь, ни капельки не убежденный.

— И Темный Лорд — в том числе?

Грейнджер поморщилась и героически подавила в себе желание отвесить этому самопровозглашенному пересмешнику оплеуху.

— Кроме него. — Месть.

Рон, ласково и восхищенно называя ее мелочной и мстительной сучкой, не ошибся совершенно ни в едином слове. Она вспыхивает быстро и так же скора на расправу. Так что — месть. За то, что сбил с мысли и помешал отвлечься от этого кошмарного, неудобного жара в низу живота.

Сначала — удивить. В идеале — ошарашить перескоком с темы на тему. А после — закрепить эффект диссонанса.

— А если мы сейчас не окажемся наверху, в кровати, я за себя не отвечаю.

Чужое удивление хлестануло по нервам плеткой-девятихвосткой. И — впервые на её памяти сменилось шалым весельем.

Алкоголик. Но очень уж нестандартно пьянеющий.

— А что у вас, миссис, с нравственным порогом?

Вот ведь скотина.

Прикусив губу, Грейнджер с усилием подавила улыбку и чуть кольнула ноготками недавно залеченный затылок собеседника, путаясь в смоляных волосах. И изо всех сил пыталась смотреть равнодушно поверх его головы в стену. Лишь бы не втянуться в медитативное перебирание скользящих между пальцами волос и — не остаться так навечно.

— Тлетворное влияние аврорских товарищей. Разрешаю подкорректировать.

Царственно кивнув, Гермиона дополнительно уточнила:

— Но — не сегодня.

— Мне кажется… — Разума коснулось осторожно-неуверенное, даже с чего-то пугливое, сомнение — Ты склонна переоценивать людей.

Грейнджер прекрасно все поняла. Но внешне — осталась непробиваема. Будто бы не была взрослой и замужней, прекрасно ведающей, как пагубно на мужчин влияют горячительные напитки, заставляя тело подводить хозяина в самые ответственные и интимные моменты, женщиной.

— Я склонна к низменному шантажу. И, если я сегодня сильная и независимая, не обремененная моралью и планами на вечер волшебница, то — иду в ближайший бар.

Простейшая манипуляция пустой угрозой принесла фантастические плоды. По внутренностям хлестанул удушливый поток обидной злости, тут же принудительно гасясь владельцем. Но на этом потоке уже безвозвратно вылетели наружу хриплые, торопливые слова. Такие хриплые, что и не разобрать сразу.

— А замуж пойдешь?

— За кого?

Он все еще не смотрел в глаза. А она, отвлеченная судорожно сжавшимися на талии ладонями, не сразу осознала его вопрос и свой ответ. И её искреннее недоумение разбилось о ядовито-наигранное сочувствие.

— Ты должна знать, что за такие вопросы, озвученные вместо согласия, можешь быть проклята.

Преувеличенно менторский тон должен был смутить любого, но провернуть такое с министерским служащим, ежечасно участвующем в скользких беседах и много лет пользующим тактику обескураживания, было не просто.

Грейнджер немного хищно улыбнулась, обезоруживающе пожимая плечами и создавая этим намеренную дисгармонию тактильного и визуального, раз уж ее оппонент соизволил одарить волшебницу насмешливым прищуром.

— Ты же меня простишь, правда? Я пока думаю совсем не тем местом. Это, кстати, разрешается засчитать за ответ.

Чужая мнительная усталость схлестывалась в боязливой борьбе с её собственным непререкаемым желанием. Так, чтобы навсегда, чтобы самой влиться под кожу, и в ответ прорастить кого-то в свое сердце. До самого дна.

Она так отчаянно желала ему передать свою уверенность в их «сегодня», на котором безвозвратно основывается "Завтра" и "Всегда", из которых она не сбежит и останется рядом, что бы ни случилось. Но могла сделать это только тактильно и вербально. Отдел Тайн отрезал её эмпатические плети наравне с ментальными. И впервые она тому не радовалась.

Но оно — все таки произошло.

Сигизия чувств случилась и без считывания ее эмоций.

Что-то тёмное заклубилось на дне чужих глаз. Разбуженное чудовище не имело сил двигаться. Оно — устало. Но оно давало понять, что оно здесь. И здесь и останется.

Её внутренний и противоречивый, давно прирученный зверь довольно заворчал, посмотревшись в зеркало, довольный пониманием. И, сытый уже этим, удовлетворенно принялся устраиваться на ночлег.

Она — победила. Иначе и быть не могло. Побеждает всегда тот, кто менее склонен к самобичеванию.

Поцелуй был слабым, ментальная энергия вокруг — мутной и рассеянной.

Ей сдались, но на предварительную молчаливую борьбу взоров и точек зрения ушли все его силы.

Да и она сама, согретая довольством сломленного сопротивления, разбитых надуманных барьеров и запретов, расслабленно растеклась по коленям, разом перестав напоминать тугую напряженную струну.

В этой мирной тишине ей слышалось прекрасное будущее. Хоть и ни единого слова произнесено не было.

В конце концов, эмпатические навыки и умение читать полутона у него были на высоте, недоступной ее пониманию. И это понимание не настанет никогда. Если уж даже в подобном состоянии нестояния Северус доносил мысли предельно ясно, то что он мог провернуть трезвым, ведьма даже воображать не желала.

Просто очень надеялась, что барьеры коллективного авторства специалистов Отдела Тайн он поколебать все таки не в силах. Поскольку причин случившегося с местной Гермионой и его в том участия она твердо не собиралась озвучивать никогда.

Грейнджер извиняющимся жестом провела пальцами по черным волосам. Весь запал испарился, оставив после себя тлеющую теплоту.

Тон был заменен игривым принудительно.

— Знаешь, раз уж ты зовёшь меня замуж, бар можно и отменить. Можно даже спать пойти. Если ты тоже ляжешь, конечно. Для разнообразия оно полезно иногда. Лежать.

Словно внезапно очнувшись от сеанса рефлексии, волшебник теперь удивлённо смотрел на отчаянно юморящую девушку. Запрокинув голову, снизу вверх. А после — огляделся еще более недоуменно. Словно бы только сейчас осознавая, что кроме Лаборатории, снаружи есть и другие комнаты, и даже — целый мир.

Кажется, Северус Снейп понемногу начинал трезветь.

— На самом деле, я тоже устала.

— Ты говорила.

Ответ вышел рассеянным. Мужчина хмурился задумчиво. И уже более сосредоточенно осматривал масштабы погрома в своей вотчине.

— Ну и пошли спать. Чего сидим, кого ждём?

Вновь сосредотачиваясь на ней, зельевар уже привычно медлил с ответом. Но все же — произнес желаемое:

— Я ждал тебя.

Она была уверена, что заострять внимание на сказанном, и тем более произносить умиленное «уи-и-ии» — плохая идея.

— Ну, раз дождался, повторяем вопрос. Чего мы ждем?

Разбилась ее веселость о все тот же задумчивый, застывший в одной точке взгляд.

Этой точкой были ее губы.

…Вышептывала в чужой рот с томным и страстным придыханием девушка совсем не то, что обычно говорят подобным голосом:

— А у меня нога затекла.

Ответный выдох был снисходительным и почти кротким. Чужое чудовище окончательно определилось между бурей и сном и — тоже безвозвратно затихло.

— Вот откуда ты на мою голову все таки?..

Еще не было такого, чтобы Гермиона Грейнджер оставила риторический вопрос без ответа. А потому, в лучшей манере аврора Поттера, четко и радостно отрапортовала:

— С Гриффиндора, сэр!

Однако, так просто задумчивый настрой профессора Зелий было не перебить. У него был удивительный навык игнорировать неудобные факты и очевидные моменты, если они шли вразрез с этим его текущим настроем.

— Мне казалось, что рано или поздно правильная гриффиндорская девочка сбежит. И если так, то зачем...

— Придётся смириться, что я что-то вроде репья.

Нет, он слишком серьезен. За двоих. Она просто должна вести себя противоположным образом хотя бы из чувства противоречия, не говоря уж про равновесие и гармонию.

— Это хорошо.

— Расслабься. Тут мой мир кульбиты выдает, вообще-то. Твой-то на месте.

— Да что ты? — То, что должно было звучать саркастически, вышло ожидаемо утомленно. Уже не в пример уверенней подавшись вперед и спрятав лицо у Гермионы на груди, он тяжело выдохнул ей в декольте и с чувством, вполголоса ругнулся.

Не в адрес кого-либо. Просто так. Но — емко и совершенно не литературно. Сразу как-то становилось очевидно, что вырос волшебник в рабочем районе и неблагополучной семье.

Грейнджер хихикнула.

Она испытывала, наверное, сейчас то же самое чувство легкого культурного шока, что и её мальчики, когда слышали ругательства от нее самой. Такой правильной и сдержанной.

— Пошли наверх. Здесь холодно. А ты утром будешь лишь чуть привлекательней инфернала. И ощущать себя будешь соответственно. В этом состоянии рекомендуется находиться в горизонтальной позиции.

— Если ты не забыла, я — Мастер Зелий. И способен с этим справиться.

— Естественно. Особенно с тем, что уже безвозвратно впиталось в кровь. Разумеется.

— Хм.

— То-то же.

— Ты говорила, что тебе есть, что добавить относительно конечного пересчета Рун. И ты знаешь, где ошибка. Надо…

— Конечно, надо. Завтра обязательно все сделаем, и уже к лету снимем меня с учета в Мунго. А тебя — поставим.

— Хм.

— Иначе я отказываюсь лечиться.

— Какое невероятно взрослое поведение.

— Не взрослое, а женское. А если женщине делают предложение, ее пожелания принято слушать и учитывать.

— Туше.

— Ты же понимаешь, что стандартное оправдание «я был пьян» в случае с гриффиндорцами не работает?

— Я и не собирался. Если я не могу справиться с головокружением, это совершенно не предполагает того, что я при этом не отвечаю за сказанное.

— А еще ты почти спишь. И если уснешь вот так, я всем-всем расскажу, что ты храпишь.

— Разве?

— Ага.

— Хм. В таких случаях приносят извинения?

— Ну, а что ты с этим сделаешь? Нет, конечно.

— Хорошо.

— Я замерзла.

— Совершенно преступное вымогательство.

— Так подай на меня в суд.

— И, полагаю, этим я тоже заняться должен завтра, а сегодня…

— Спать.

— Хорошо.

Гермиона была согласна. Все действительно — хорошо.

Насколько это вообще возможно.

Примечания:

Автор немного не укладывается в размер "миди". Но — без фанатизма.

Улыбчивая шатенка в строгом платье и бородатый брюнет в форменном кителе старательно махали вслед поезду, в котором навстречу сказке уезжали их дети.

А затем, когда тот окончательно исчез в клубах пара, мужчина в очках, то и дело косившийся в сторону спутницы, фыркнул. И, не удержавшись, дернул за хитро повязанный черно-белый пояс.

— Ты его все таки носишь.

Гермиона, а это была именно она, страдальчески закатила глаза.

— Джинни сказала, что это — классический футляр, и мне очень идет это вопиюще-короткое безобразие стоимостью с недельный бюджет исследовательского Отдела.

— Понимаю. — Гарри улыбнулся. — Я рад, что за упорное стремление обанкротиться тебя еще не убили.

— Северус опять ничего не сказал. Просто посмотрел. И кивнул. Ему абсолютно все равно, что на мне — последняя коллекция… — ведьма на секунду прервалась, вспоминая название. — Гуччи или пижама, изначального цвета которой давно не заметно из-за шерсти кота.

— Не хочу говорить, что он прав, но… он — прав. И очень разумно с его стороны было не смеяться над этим бантом. Я бы совершил на его месте вот именно такую ошибку. И быть мне жестоко бритым.

Гордо почесав бороду, Поттер хитро прищурился, пока подруга досадливо всплескивала руками.

— Вот. Ты понимаешь. А Джинни — нет. Скажи ей, как друга тебя прошу. Объясни как-нибудь по-мужски. Потому что, если быть точной, Северус ничего не сказал про уже сотую по счету тряпку из маггловского бутика. А вот по Джинни и ее привычке вытаскивать меня по магазинам он прошелся… емко. Я с радостью составляю ей компанию, не пойми неправильно. Но она игнорирует мои протесты. А я действительно предпочла бы пить кофе возле примерочной, пока она себе что-то выбирает, а не бегать с охапками вешалок и мучительно вспоминать свои параметры.

— Не удивила даже. А куда они, кстати, делись?

Победитель Темных Лордов и Глава Аврората недоуменно заозирался, только теперь осознав отсутствие жены и друга. Гермиона посмотрела на Поттера сочувственно.

— Гарри, тебя надо взять отпуск. Рон десять минут назад тебе прямо в ухо прокричал, что они забирают Джинни в Хогсмит.

— Оу… — смущенно взъерошив волосы, волшебник пожал плечами. — Я думал, он говорит про выходные.

— Гарри, сегодня суббота.

Мальчик-Который-Отец внезапно побледнел.

— Миона. А, Миона... А я отчеты полугодовые не сдал. Еще вчера, получается, не сдал.

Миа вздохнула и покачала головой, наблюдая за еще одним в своей жизни великовозрастным ребенком, который сейчас пораженно замер, вновь выискивая свое место в пространстве и времени.

— А тебе уже и не нужно. Мертвым отчеты не нужны.

Зеленые глаза сверкнули из-за прозрачных стекол. Волшебник недоуменно нахмурился.

— Эм… А ты о чем?

Гермиона вздохнула еще раз. И, решаясь, выпалила:

— Гарри, я тебя, как друг, предупреждаю, что ты — покойник. Северус тебя убьёт, как только закончится Распределение.

Глава Отдела Правопорядка страдальчески закатил глаза.

— Ну что я опять сделал-то? Хотя знаешь, — раздраженно засунув руки в карманы, Поттер теперь напоминал не взрослого, харизматичного мужчину, а обиженного студента-старшекурсника — плевать. Как мой друг, ты должна его остановить.

— Я уже пыталась. И все, на что меня хватило, это округлить глаза и сказать нечто похожее на «Я думала, что ты знаешь». Во всех остальных случаях мне бы тоже не поздоровилось.

— Да в чем проблема-то?!

— Т-ш-ш-ш! Во втором имени твоего сына проблема. Ты можешь «издеваться над собственными отпрысками, как угодно душе, но чужие имена полоскать тебе возбраняется категорически».

— Цитата?

— У-гум.

— А тебе, лять, не кажется, что как-то поздно этот тиран учебного процесса спохватился?

— А он не знал.

Продолжая сохранять невозмутимость, пока ее собеседник, словно аквариумная рыбка, хватал ртом воздух, ведьма мягко подхватила его под руку и повела к выходу с вокзала. И только в маггловской части Кингс-Кросс волшебник, раздраженно трансфигурировав на ходу одежду в маггловскую куртку и брюки, возмутился:

— То есть, это как?! Альбу одиннадцать, Герм!

Гарри даже неестественно округлил глаза и сгримасничал в поддержку своего главного аргумента. Гермиона прикусила губы и фыркнула, сдерживая смех.

— Ты бы побрился хоть.

Почесав бороду, мужчина ослепительно улыбнулся волшебнице.

— После того, как я воевал — героически, естественно — за право её носить с Джинни, это будет тупо. И нет, ну Герм, серьёзно, как он мог не знать?

— Гарри… — и еще одного тяжкого вздоха удостоился самый героический Герой Соединенного Королевства — Во-первых, до тех пор, пока Эйлин и Виктор не поступили в Хогвартс, и его отговорки для Минервы насчет поста Директора волшебным образом не изжили себя автоматически, концентрация внимания Северуса дальше дома и конференций не распространялась.

— Ладно. Допустим. И как эта Летучая Мышь прознала об этой «наисвежайшей» сенсации теперь?

— Ну, ты же не думаешь, что если он твоего старшего изо всех сил игнорировал, вернувшись на должность, что это значит, что он не заглядывает в списки первокурсников?

— Ну… а меня спасет, что наши дети дружат? Он… как ты там говоришь…

— Избирательно лоялен.

— Вот! Ну так что?

— Гарри. Хороший мой. Северус в ярости. Так что… Ты езжай лучше в командировку. Тебе же предлагали съездить по обмену опытом в МАКУСА? А потом продлим твое пребывание в Америке отпуском.

Меченый снова очень не по-взрослому надулся.

— Ты и предлагала. А я — отказался. А теперь — придется. Гадство. Змеиное, Герм. Слышишь?

Мягко улыбнувшись, женщина покачала головой в ответ на ворчание Поттера.

— Не сердись. Он хороший.

— И даже очень. — закивал головой в фальшивом согласии волшебник с подозрительным энтузиазмом. — Я не спорю, Герм. Только этот кусачий змей настолько хорош с тобой, что сил быть хотя бы минимально безопасным для остальных у него не остается.

Когда мистер Поттер хотел ехидничать, его было не остановить. Гермиона и не пыталась, еще час потратив в кофейне на то, чтобы выслушать заочные нападки в сторону второй такой же ехидны, что снова являлась корнем преткновения в ситуации.

И только спустя пять чашек чая волшебник успокоился достаточно для того, чтобы аппарировать в Министерство и заняться оформлением командировочных.

* * *

Каблуки весело стучали по мощеной камнем мостовой. Сдержанно, очень по-британски, светило солнце.

Радостно вдыхая бензиновые выхлопы, Гермиона бодро шагала вперед. Пешая одинокая прогулка — вот что ей сейчас было нужно. И очень хорошо, что Эйлин отправилась в Школу через камин с отцом, а не отправилась с матерью и младшим братом на вокзал.

Иначе Эл опять бы подралась с Джеймсом, и беседы с Гарри могло бы и не получиться.

Зачарованный галлеон нагрелся, по закону подлости, на самой оживленной улице. Шарить в поисках монетки в вырезе платья на глазах у толпы ведьма сочла плохой идеей, а потому — покинула людской поток и зашла в первое попавшееся кафе, где, в свою очередь, скрылась в туалете.

«- И»?

«- Он поедет в командировку. А мне не срежут отпуск».

«- А я же говорил, что это будет самым убедительным аргументом. Он — все еще мальчишка».

Поправляя перед небольшим зеркалом волосы, женщина хихикнула.

Она знала еще одного великовозрастного дитя, если уж на то пошло.

Он прижимал её к себе ночами судорожно, неудобно, удушливо. Каждую ночь. Так, как сжимает в объятиях ребёнок любимую и единственную плюшевую игрушку.

И именно он, ни на минуту не забывая о том, что Гарри в порыве никому не ясного благородства в девяносто восьмом всем и каждому, а особенно — Вол-де-Морту, растрепал про свою мать и любовь к ней мертвого, как он считал, профессора, теперь не уставал доказывать, что — Гермиона.

А Гермиона уже отчаялась доказать в ответ, что в целом — не особо ревнива. А ревновать к мертвым — и вовсе глупо. А глупости она творила строго до двадцати.

У всех в жизни есть первая любовь. Иногда она дурная, иногда — трагичная. Но всегда — яркая и запоминающаяся.

А Гермиона предпочитала быть последней. Вдумчивой, взвешенной, наверняка.

Потому что прекрасно знала, что тот парень из его воспоминаний — уже совершенно не тот он, который есть сейчас. И тому парню было разумно быть влюбленным в единственную подругу.

Но люди ведь меняются. Нет ничего более переменчивого, чем люди. И это — чудесно.

Ещё бы эту истину получилось втолковать ему, было бы здорово.

Впрочем, ей нравилось внимание. Даже — такое своеобразное, свойственное лишь Северусу Снейпу.

«- Гарри — хороший».

«- Как угодно. И этому «хорошему» я очень не рекомендую попадаться мне на глаза. Вопрос о его втором отпрыске все еще не закрыт».

«- Ты говоришь это уже несколько лет».

Миа не собиралась верить в угрозы зельевара в адрес Золотого Мальчика. Если бы он хотел навредить Поттеру, то давно бы уже это сделал.

Тихо, незаметно, без следов.

Чего стоил только тот отчет о критической «стихийной» вспышке Адского Пламени в доме Роули десять лет назад.

Предположительно погибли все, кто там находился. Сама хозяйка и, что важнее всего — ее маленькая воспитанница.

В тот день холодный пот прошиб спину волшебницы, и нервная дрожь не покидала ее до самого вечера.

Она доподлинно знала, что Северус отсутствовал ночью несколько часов. И кляла на чем свет и свою болтливость, и то, что на тот момент все еще не решилась справиться с проблемой кардинально и самостоятельно.

К дракклам моральные дилеммы! Она своей нерешительностью его подвела.

И лишь вернувшись домой, Миа выдохнула.

Ничего кошмарного с ним не произошло.

Он всего-то выглядел упрямым. И упрямо-довольным. Как человек, который, вопреки мнению большинства, отомстил давнему врагу. И отомстил жестоко.

Дельфини была мертва.

Это все было неправильно. И то, что он сделал, и то, что его это — радовало. Но, видимо, муки совести в его мироощущении было разумно испытывать только по поводу безопасных людей.

Однако, ничего подобного вслух Грейнджер не произнесла. Она, в конце концов, прекрасно знала, с кем живет.

И кого любит.

По каким причинам она верила, что подобного больше не повторится, она и сама себе объяснить не смогла бы.

«- И несколько лет мы, слава Мерлину и зачаткам благоразумия твоего дружка, с ним близко не общались. Несколько прекрасных, волшебных лет…»

«- Я поняла. Ты помнишь, что обещал»?

«- О чем из»?

«- Вик. Если он окажется не на Слизерине, сделай приличное лицо и не хмурься. Не расстраивай мне моего мнительного ребенка».

«- Этот И МОЙ В ТОМ ЧИСЛЕ ребенок ближайшие месяцы проведет со мной. Так что не в моих интересах портить с ним отношения».

«- Во сколько тебя ждать? И ждать ли»?

«- Закончу вступительный педсовет к полуночи».

«- Ты же говорил, что если Минерва приносит бренди, это до часу как минимум»?

«- Не в моих силах прервать эту традицию. Но я в состоянии сгрузить на своего Зама министерские бланки».

«- А срок сдачи»?

«- Конец августа».

«- Должно сработать».

«- Так и будет».

«- Северус».

«- Да»?

«- Я буду ждать».

«- Я знаю. Имеет смысл писать, что ты не права»?

В отличие от неё, Директор Школы Чародейства и Волшебства был спокоен. Потому что пользовался своей властью на полную, и регулярно заставлял Мастера Рун Бабблинг делать расчёты сверх учебного плана для личного пользования. И цифры его неизменно удовлетворяли. А Гермиона… ставила на неожиданность.

Потому что от «Сна Кассандры» не умирают. После «Поцелуя» не просыпаются.

Почему бы и сегодня не произойти чему-то… эдакому?

«- Нет».

«- Я передам Батшеде, что ты ни в грош не ставишь ее профессиональное мнение».

Разговор был окончен. И Гермиона вернулась к прогулке.

Что бы такого непоправимого ни произошло с ней этой ночью, сейчас она была счастлива. Ее жизнь была прекрасна. И в этот раз она успела намного больше, чем в прошлый.

Если все таки что-то случится — оно случится сегодня.

И, каким бы лицом не повернулась к ней Фортуна, она — точно будет знать.

Сегодня решится её судьба.

И теперь с нею будет тот, кому тоже было страшно. Тот, кому много лет казалось, что он — все еще бьется в агонии на дощатом полу, а все происходящее с ним — лишь издевательский выверт умирающего сознания. Или и того хуже — красивый сон. И стоит лишь открыть глаза — и окажешься на Астрономической Башне, произносить вновь Третье Непростительное.

Тот, кому лишь недавно перестали сниться кошмары. И у нее получилось убедить его окончательно в реальности этой мирной жизни.

Тот, кто готов был за эту жизнь убивать.

Теперь Гермиона будет не одна.

Не в этот раз.