На озере (гет)

Когда подъехали к дому, Сальников Римму из машины просто вынул. Вместе с пледом, и так и держал, не в силах отпустить, пока она ему не шепнула, смеясь: "Володечка, можно, я всё-таки сама пойду?" Тогда опомнился, потому что переносить её на руках через порог и правда было пока как-то преждевременно. Хотя Владимир Сергеевич и сам уже не понимал, что преждевременно, что можно, что дОлжно, понимал только, что ближе неё никого на свете сейчас нет и, наверное, уже не будет. На лестнице Римму вперёд пропустил, и пока поднимались, чуть затылок ей взглядом не прожёг — несколько раз оглядывалась, улыбаясь. А у двери в квартиру все карманы перерыл, пока она за руку его не взяла и его же собственные ключи в ладонь не вложила. Ох, каким идиотом он себя тогда почувствовал, от любви и желания пьяным.

В квартире помог ей снять плащ, а потом поцеловал опять в затылок и в шею, как на озере сегодня. Хотя не так, совсем не так. Уже не боялся выдать себя, ведь Римма и так всё понимала. Пропустил меж пальцев короткие, густые, чёрные как ночь пряди, проследил губами голубоватую жилку на нежной коже, упиваясь её вкусом и запахом. Жилка пульсировала нетерпеливо. Римма вздохнула — или застонала? — тихо, на грани слышимости. Развернул её к себе лицом, поцеловал опять зачем-то в нос, потом в улыбающиеся губы, в полуприкрытые веки. Попросил: "Посмотри на меня...", и сам заглянул в её чудесные, сейчас затуманенные негой глаза. В который раз удивился, как может быть во взгляде таких тёмных глаз столько света. Смотрит, гладит по щеке, по изрядно отросшей за день щетине. Простая ласка, глубокая нежность, всю душу переворачивающая.

Внезапная мысль, что ведь он её всю сейчас исколет, подействовала, как холодный душ. Римма сразу почувствовала, что он напрягся, спросила взглядом. Сальников только руку её перехватил, поцеловал в ладонь, один бугорок за другим. Еле выговорил: "Мне бы побриться, хорошая моя... Я быстро. Ты осваивайся тут пока".

Когда Володя сказал, что пойдёт бриться, Римма так растерялась, что даже не успела его остановить. Ей вообще его щетина никогда и ничем не мешала. Во-первых, она ему шла, во-вторых, было в этой колючести что-то... чувственное. Одной ей немедленно стало неуютно и зябко. Она не хотела осваиваться здесь без него! Но не стоять же в прихожей четверть часа, или сколько ему может понадобиться времени? Уходя, Володя включил свет и открыл двери в большую комнату и в кухню, сказал тепло и искренне: "Теперь твоя очередь чувствовать себя как дома", но это было, конечно, совсем не просто. Римма вздохнула и выбрала из двух зол кухню, там освоиться должно быть проще.

В маленькой кухне оказалось неожиданно уютно из-за большого, довольно низко висящего зелёного абажура с бахромой. Такой абажур в квартире одинокого мужчины был вещью очень неожиданной, но Володя ведь не всегда жил один. Римма тронула бахрому — вокруг заплясали хороводом тени. Она вышла из круга яркого света и подошла к окну. На подоконнике стояла пепельница, а рядом с ней — три бравых кактуса и сильно приунывшая фиалка. Надо будет попросить у Володи разрешения и взять цветок завтра с собой. Пусть Мартуся над ним поколдует. У племянницы был талант — возвращать жизнь всему зелёному, казалось бы, уже безнадёжно засохшему. Соседский сын Вовка Никифоров дразнил её за это баронессой Мюнхаузеновной: мол, может из вишнёвой косточки вырастить дерево у оленя на лбу. Мартуся не обижалась, отшучивалась беззлобно: "Сам ты олень..." А после реанимации надо будет фиалку в другое место переставить — незачем её тут обкуривать. Римма усмехнулась, она в самом деле как-то быстро стала чувствовать себя здесь как дома.

В доме напротив горело множество окон, потому что было не так уж поздно, не больше десяти часов. Это казалось по-настоящему странным: столько всего произошло, вместилось в сегодняшний день, а он всё не заканчивался, обещая чудесное и важное. Римма прикрыла глаза и прислушалась к себе. Пока Володя был с ней, она ничего не чувствовала, кроме всепоглощающей нежности и предвкушения, а сейчас, как ни старалась отвлечься, волновалась всё больше. Она ведь никак не планировала оказаться сегодня здесь. Если бы планировала, то могла бы хотя бы по-другому одеться, а теперь... За спиной открылась и снова закрылась дверь ванной, Римма обернулась. Володя вошёл в кухню, остановился по ту сторону абажура, спросил: "Хочешь чаю?" — "Нет, что ты!" — тут же отказалась она. Щёлкнул выключатель, в кухне погас свет, и она немедленно шагнула вперёд, прямо Володе в руки. Не шагнула даже, впорхнула с лёгкостью необычайной. Приникла всем телом, обвила руками шею, жарко прижалась губами к гладкой, пахнущей одеколоном щеке. "Извини меня", — сказал он покаянно. — "За что?" — изумилась она. — "За то, что оставил тебя одну. Ты тут волнуешься, я — там. Глупо..." Это действительно было глупо. И радостно. Совершенно непредсказуемо и ново. Очень по-настоящему, восхитительно и остро. Незабываемо. Их первый раз — здесь и сейчас.

В доме напротив сдался последний полуночник и погасло последнее окно. Но темно не было. Изменчивая ленинградская погода сегодня проявила себя во всей красе: весь день — солнце, вечером — низкие тучи и противная холодная морось, а к ночи небо опять очистилось, остались луна и холод. Холодом веяло от окна, но замёрзнуть сейчас было немыслимо. Вот завтра Римма наверняка озябнет в своём плаще, благо, есть спасительный плед — хорошая, нужная вещь.

Римма окончательно затихла минут десять назад — то ли засыпала, то ли уже заснула. Её рука, до того путешествовавшая по его телу, замерла на плече. Сальников подождал немного, а потом осторожно накрыл её пальцы ладонью — ритуал есть ритуал. В последние время он стал ярым сторонником ритуалов, потому что они означали некоторое постоянство и обещали желанное продолжение.

Ровно полгода назад, день в день, ему исполнилось пятьдесят. Настроение накануне юбилея было так себе, праздновать совершенно не хотелось, но Машутка с зятем и внуками уже взяли билеты на самолёт, да и мужики в отделе и вокруг ждали банкета, так что приходилось соответствовать, но получалось, как никогда, натужно. На хандру и желание сбежать от предстоящих здравиц он пожаловался только Штольману. Тот сказал: "Зря. Погуляем, порвём два баяна, и тебе полегчает". Слышать от Якова про баяны было настолько неожиданно, что Сальников рассмеялся. Потом переспросил: "Думаешь?" — "Уверен, — ответил Штольман. — Я этот Рубикон, Володя, перешёл шесть лет назад, и могу тебя заверить, что с тех пор ничего особенно не изменилось". Банкет и правда получился неплох, да и внеочередной визит дочки с внуками встряхнул Владимира Сергеевича хорошенько, но перед отъездом Маша опять завела разговор о том, что ему пора устраивать свою жизнь. Он попытался, как водится, отговорится занятостью, на что дочь ответила, что готова сама заняться отбором невест. Он разозлился на неё тогда, бросил: "Этого ещё не хватало!", хлопнул дверью кухни и ушёл курить во двор. Маша нашла его минут через пять с таким несчастным видом, что пришлось тотчас выбросить сигарету и обнять её. Он вовсе не винил дочу в своей нынешней неустроенности, но она прекрасно справлялась с этим сама. "Если бы ты хотя бы возле нас жил, — вздохнула Маша. — Но я знаю, что от дяди Якова ты никуда и ни за что не переведёшься".

Дочь уехала, а заноза осталась. После того, как Машутка вышла замуж, женщин в его жизни хватало. Он умел понравится и красиво ухаживать, никогда не жадничал и помогал, чем мог, даже после расставания, да и расставаться умудрялся так, чтоб не обидно. Последняя его пассия дала ему отставку сама незадолго до Нового года, заявив, что через две недели выходит замуж. Он не особо и удивился, разве что по поводу двух недель. Спросил, зачем дотянула почти до свадьбы. "Потому и тянула, что хороший ты мужик, Вова, — вздохнула чужая невеста, — и во многом мой будущий муж тебе в подмётки не годится. Вот только ты слишком милиционер, и жена тебе не нужна". Насчёт милиционера она была права, насчёт жены — нет. Просто он был так счастлив в своём первом браке с Таткой, так хорошо помнил, как это ощущается, что до сих пор не допускал и мысли жениться только для того, чтобы не приходить больше в пустую квартиру. Он понимал Машино беспокойство, но совершенно не собирался ему потакать. Летом в Крыму он хотел поговорить с дочерью всерьёз, чтобы снять тему. Но по дороге в Крым с ним случилась Римма.

Молодая женщина с запоминающейся, отнюдь не кукольной внешностью, хорошо знающая и свою силу, и слабости. Гордая и самостоятельная. Много потерявшая, но не озлобившаяся. Серьёзная и решительная. Уже через несколько дней знакомства он понял, что просто не может не попробовать, хотя впервые за долгое время не был уверен вообще ни в чём. Сначала у него ничего не получилось, но Римма и отказать ему умудрилась так, чтобы понравиться ещё больше. А потом они встретились снова и... теперь они здесь. И он думает не о том, как и с кем станет доживать, а о том, что жизнь, похоже, ещё только начинается.

Когда кого-то очень любишь, всё получается по-другому. Не физические упражнения для здоровья и хорошего настроения, а действо на двоих. В нём нет ни страха, ни контроля, ни неловкости, ни условностей, ни ведущего, ни ведомого, а есть жар тела и горячечный шёпот, малоосмысленный, но от того не менее ласкающий слух. Сегодня Римма тоже была прекрасна, чистый восторг, всё, что Сальников себе намечтал, превзошла стократ — каждым изгибом, каждым прикосновением, каждым вздохом. Сколько бы он сегодня ей ни дал, получил больше, потому что её удовольствие ощущал ещё острее, чем своё собственное. Всё было так хорошо — словами не выскажешь, и при этом понятно, что может стать ещё лучше, когда уйдёт эта обжигающая торопливость и появится возможность прислушаться и услышать то, что сегодня заглушили бешеный стук сердца и шум крови в ушах.

Сальников не удержался и тихонько коснулся губами Римминой макушки. Пушистые волосы до сих пор немного пахли лесом и дымом. Она тихо вздохнула и вдруг сказала на удивление отчётливо: "Володечка, прости, но, наверное, я не смогу так заснуть... Я просто не привыкла". От удивления мелькнула дикая мысль, что это он её сейчас потревожил, и теперь она попросит отвезти её домой, но... этого просто не могло быть. Римма определённо имела в виду что-то другое. "А как сможешь?" — спросил он осторожно. Римма чуть приподнялась, нежно и сонно поцеловала его куда-то под ключицу, а потом сползла и устроилась уже не на нём, а рядом. Совсем рядом, касаясь его и плечом, и бедром. Зарылась лицом в подушку. Теперь уже ему стало ясно, что так он не заснёт. Перевернувшись на бок к ней лицом, он подтянул одеяло, чтобы прикрыть Риммины плечи. "Не убирай, пожалуйста," — снова вздохнула она. — "Что?"- "Руку..." Он улыбнулся и оставил ладонь у неё на спине.

Через минуту Римма уже спала, через пять заснул и он сам, убаюканный её мерным дыханием, с глубоким и удивительным ощущением счастья.