Losing My Religion (гет)

Пробуждение вышло тяжёлым.

Люциус не помнил таких возлияний со времён ставки Тёмного Лорда. Что было вчера? Северус гонял его с окклюменцией вдвое дольше? Война закончилась? Это не Малфой-мэнор? В глаза сыпанули песка, горло пересохло, во рту будто полночи резвились низлы-переростки. Под головой — не мягкое бельё постели, а плотный валик кушеточной подушки. Уснул в библиотеке? Странно.

Конечности не слушались, мозги плыли. Люциус шевельнул затёкшей рукой — локоть съехал с сидения, запястье безвольно повисло над самым полом, а пальцы коснулись чего-то едва тёплого, слегка вязкого и подозрительно гладкого. Как кровь…

Откуда-то снизу через пелену послышался вой. Задушенный, уже на излёте.

В голове зазвенело, будто ударили в гонг. Тело само дёрнулось вверх, обеспечив ещё один приступ резкой, пронизывающей боли в висках. Не сон, соплохвост его побери, это всё не сон. В тусклом свете растущей луны жидкость, испачкавшая пальцы, выглядела глянцевой.

Люциус повернулся на звук.

Воющим клубком на полу оказалась Грейнджер. Её изорванная, пропитанная кровью блуза валялась неподалёку, на паркет натекла лужица, уже схватившаяся по краям.

«Вот как», — выдало заторможенное сознание.

Открытая взгляду исполосованная спина кровоточила — капли стекали медленно и на мгновение оживляли натянувшуюся плёнку. У дотлевающего очага поблёскивала рукояткой плеть. Разве Грейнджер не знала, что на каминной полке лежат проклятые вещи в работе? Сама полезла или задела случайно? Да какая к дракклам теперь разница.

Бадьян… Нет, нельзя бадьян — сам же тестировал, не поможет. Боль будет адская, а раны всё одно раскроются. Кроветворное надо бы, но его под рукой, конечно, нет. Не планировал ведь возвращаться к экспериментам на неделе, да и трансфигурированной животине оно ни к чему. Позвать Дараньи или тащить девицу к нему сразу? Мысли роились, гудели и тем сбивали с толку. Палочка на автомате вывела Левиосу. Ещё эти мордредовы коридоры постоянно двоятся именно тогда, когда времени в обрез. Грейнджер уже не выла — сорванно сипела, вжав голову в повисшие в воздухе колени. Периодически сквозь всхлипы слышался глухой шёпот: «Я не знаю, я ничего не знаю, пожалуйста, перестаньте, я не видела, пожалуйста…»

Дараньи не было — вместо него в приёмной сидела девочка-практикантка, едва не взвизгнувшая при виде истекающего кровью лохматого эмбриона. Люциус сгрузил безвольное тело на больничную постель; будто в тумане, объяснил, что успел узнать о проклятом артефакте, и без сил свалился на ту же кровать, где коротал ночь после прибытия в Дурмстранг. Какой-то порочный цикл. Дромарожье дерьмо, а не традиции.

Пять минут. Четверть часа. Треть… Вопли Грейнджер притихли, превратились в рваное пыхтение — над спиной колдовала дежурная. Тонко потянуло палёной кожей, и Люциус едва сдержал рвотный позыв. Она что, зельем для промывания обрабатывает? Тем, которое жжётся? Чтобы точно развился болевой шок, если до этого ещё не дошло? А говорили, в Мунго карательная медицина…

— Герра Малфой, снова за кроветворным? — сокрушённо поцокал разбуженный Дараньи от входа в палату. — А бадьяном-то чего?..

— Ни бадьян, ни рябиновый отвар не работают, — без капли уважения перебил Люциус. Когда девица-колдомедик послала за более опытным коллегой? И как её вообще зовут? — Исцеляющие чары тоже.

— Так а что вы от меня…

— Снимите боль и пусть уснёт.

— Я уже дала жидкую унцию «Живой смерти», — влезла девица. — Подействует минут через пять.

— А следовало — «Сон без сновидений», Дита.

— Нет, не следовало. После войны его регулярно принимала половина Британии — в случае Грейнджер я бы не взялся предсказать эффект… — Люциус потёр лоб. Липкий от пота. Теперь ещё и в катышках застывшей крови. Мерзость. — У вас найдётся мягкое тонизирующее и обезболивающее, целитель Дараньи?

— Такая смесь… Что у вас произошло?

— Ничего криминального и непоправимого. Сначала зелья.

Вот кто тянул его за язык при Распутине? Сглаз? Или совпадение? В стечения обстоятельств Люциус не верил с войны: если что-то произошло, то либо над случившимся поработала чужая воля, либо к таким последствиям привели его собственные решения.

Врач с подопечной нависли по обе стороны от распластанной на животе Грейнджер, переговариваясь вполголоса. Люциус не слушал — всё забивала пульсация в висках, несмолкающая головная боль. Мерлина ради, половина четвёртого утра, а у него на завтра были планы поинтереснее, чем разбираться с плёткой. Проклятие не поддавалось, не выходило даже выяснить, зачем его наложили, не говоря уже о способе ликвидации. Наводка призрака выглядела скорее издевательством, потому что в заученном наизусть тексте Послания Иакова Люциус не мог усмотреть ни намёка на пользу. Возможно, он просто дерьмово перевел…

Вот теперь сон не шёл. После того осторожного замечания Дараньи, мол, выглядите, герра Малфой, не слишком здоровым, Люциус согласился на короткую диагностику, но та ожидаемо не выявила отклонений. Легилименция всегда выматывала, особенно в роли исследуемого — чего только стоило в принципе позволить Грейнджер использовать его в качестве подопытной пушишки. Ментальное истощение, нестабильный магический фон и прочие ингредиенты буквенного супа, о которых несносная коллега рассказывала после таллинской прогулки. Надо же, не хотел, а запомнил.

Сил возвращаться к себе не было — подрагивающих от усталости рук едва хватило на очистку и трансфигурацию спальной одежды да на создание ленты из клочка бинта. В углу палаты обнаружилась дверь в ванную — наконец удалось смыть с себя чужую запёкшуюся кровь. Фыркающий и шипящий душ действовал на нервы, но водный поток удивительным образом не позволял уделить этому внимание всерьёз: гладил горящую голову, охлаждал зудящие веки, приземлял. Люциус так и не понял, сколько простоял, слушая шум капель, но по возвращении в палату кожа ладоней сморщилась и слегка скрипела. Зато разум прояснился, и теперь отдаться Морфею снова казалось уже не такой отвратительной идеей.

Грейнджер тихо дышала в подушку, вцепившись в неё обеими руками, — только мерно поднималась и опускалась спина. Спокойное умиротворённое лицо, занавешенное кудрями, первые призраки веснушек, ещё не тронутая возрастом кожа. Неудивительно, что местные слетались на британскую диковинку, как мухи на мёд. С Концевичем теперь, видимо, придётся пересекаться постоянно — тут к гадалке не ходи, и так понятно, что ещё до завтрака поляк примчится в больничные помещения к своей ненаглядной.

На прикроватной тумбочке стояло три флакона с зельями и стакан воды: универсальное противоядие, мандрагоровый тоник, умиротворяющий бальзам. Люциус влил в себя первую пару с интервалом в несколько минут, жадно выхлебал половину воды (не будь он в одиночестве, никогда бы себе такого не позволил), а потом вскрыл бутылек с бальзамом. Принюхался. В палате запахло вчерашним чаем, но без терпкой травяной составляющей: успокаивающе и сладко.

Короткий взгляд через плечо. Ну Грейнджер, паршивка. И дружка, скорее всего, впутала — рецепт-то явно нестандартный.

И план-то какой — по-гриффиндорски безрассудный, по-слизерински хитрый. Знала, что доверился, что не ждал подвоха, потешила эго, дабы притупить бдительность, ослабила дополнительно сеансом легилименции. Пила тот же чай — ни на мгновение не дала усомниться, что всё в порядке. Приняла заранее антидот? Или чётко дозировала глотки? Самому Люциусу досталось две чашки, до и после сеанса. Та, что была первой, даже помогла — вряд ли он смог бы расслабиться без дополнительной поддержки, с грейнджеровским-то напором. А вот вторая явно заставила его задремать. Только зачем? Грейнджер бесхитростна: собралась бы помочь с бессонницей — принесла бы просто фиал с зельем, а не подлила втихушку.

Дурмстранг за пределами больничного крыла просыпался, гулкую тишину разрывали голоса сменяющихся дежурных, понемногу розовело небо за окном, перекрикивались ранние пташки. Люциус смотрел в окрашенный персиковым рассветом потолок и думал, думал, думал.

Сам сказал: в аврорате не держат идиотов. Зачем Грейнджер нужно было, чтобы он уснул крепко и надолго? Почему зелье, почему не обычное оглушающее? Почему не Петрификус? У него уже не та скорость реакции — не отбился бы от атаки исподтишка, а большой разницы между насильственным наложением чар и зельем и нет как будто. Значит, хотела, чтобы он поломал голову; значит, что-то сделала с ним самим. Что-то, что не выявила диагностика, значит, потенциально безвредное. Не вяжется. Безвредное он вполне мог бы и разрешить, предложи она прямо. Не предложила, а потом почему-то схватилась за проклятую плётку, причём не могла ж не знать о том, что с ней шутки плохи.

Планировала надавить на жалость? Переключить внимание со своей выходки? Это такая мотивация работать побыстрее? В способности гриффиндорцев находить себе проблемы, а потом героически их решать Люциус не сомневался, но зазря эти малахольные обычно не рисковали. Особенно Грейнджер с её стремлением контролировать движение каждой пылинки в поле зрения. И всё же… чего она добивалась?

Он моргнул несколько раз, пытаясь отогнать дрёму, но перегрузка последних часов давала о себе знать и без успокаивающего зелья. Что ж, надзирательница так или иначе в состоянии нестояния — в кои веки можно проспать до полудня без зазрения совести и последующих вопросов.

* * *

Семнадцатое марта 2003-го года стало для Люциуса худшим понедельником за все сорок восемь прожитых лет. Вероятно, бывали сопоставимо паршивые дни, но вспоминать их лишь ради сравнения не было ни малейшего желания. Окружающий мир ощущался словно сквозь толщу воды, заторможенным и безразличным, в голове царила пустота — не та блаженная, что сопровождает обычно выходные дни, а гулкая, неестественная, скованная дюжиной цепей.

Разбудили его запах завтрака и негромкие разговоры из другого угла палаты. Концевич сетовал на свою недальновидность — настой растопырника с утра весь ушёл на Грейнджерову спину, благодаря чему она могла хотя бы сидеть, не рискуя залить кровью половину комнаты. Вид исчерченной будущими рубцами кожи удовольствия не вызывал, скорее даже напротив; от запаха копчёного мяса, предложенного к завтраку, мутило — уж слишком свежо было воспоминание о ночной обработке ран. Люциус молча поднялся, перевязал волосы в небрежный хвост на затылке и удалился в ванную, не удостоив вниманием никого из присутствующих. Палочка, как была, осталась лежать у раковины — видимо, целители не решились трогать чужие вещи. Лёгкие маскирующие чары скрыли следы тяжёлой ночи: синяки под глазами, углубившиеся морщины на лбу и у губ. Да уж, Люциус, выглядишь так себе…

И вместе с тем было что-то странное в появившейся дымке: привычное ощущение волшебства на коже не пришло, как будто остался тончайший слой, который мешал заклинанию лечь правильно. Люциус нахмурился, изучая собственное отражение. Чарами гламура он пользовался регулярно, начиная с тридцати пяти лет, и после снятия слежки почти месяц назад вернулся к рутине. Так вот, значит, зачем Грейнджер устроила весь этот цирк…

Люциус шумно потянул воздух носом, выдохнул через рот, стиснул в ладони древко и вылетел из ванной.

— Пошли вон все.

Незадачливый ухажёр переглянулся с дежурной и недоумённо воззрился в ответ.

— Живо!

Со второго раза до них, похоже, дошло. Грязнокровка проводила взглядом выметающихся ко всем драклам посетителей и с трудом пересела к нему лицом.

— Мистер Малфой, что…

— О, так вам интересно, что случилось? — Видит Мерлин, он ещё пытался хоть как-то контролировать тон. — Вы меня спрашиваете, Грейнджер?!

Люциус не глядя бросил невербальный Коллопортус в связке с Муффлиато и попытался перевести дух. Громко хлопнула закрывшаяся дверь.

Нимуэ и Цирцея, пусть только Грейнджер заткнётся — тогда будет хоть какой-то шанс совладать с клокочущим в груди гневом.

— Боюсь, я не совсем понимаю…

— Силенцио! — О, какое же немыслимое удовлетворение доставил вид глупо открывающей и закрывающей рот девицы, которая продолжала изображать святую невинность. — Идиотка! Считает себя умной, а туда же!

На лице Грейнджер проступило упрямое выражение — Люциус без ложной скромности ненавидел эти стиснутые челюсти, поджатые губы, морщинки у крыльев носа, обозначившуюся мышцу гордецов.

— Вот, значит, чего стоит ваше «доверие»? Решили, раз я веду задушевные беседы, покрываю работу с зельеварами, которую вы превратили в какой-то бордель, то вам вообще всё позволено? Я, что, похож на слабоумного?

Сорвался… Если б не заклинания, его слышали бы, наверное, на том берегу озера.

— Я отдал вам рукопись в единственном экземпляре, из тех немногих вещей Снейпа, на которые не успели наложить руки ваши министерские псы, я согласился обучать вас — и что? Чем вы мне отплатили, полоумная? Думала, я не пойму? Не почувствую? А?

Люциус не помнил, чтобы его так колотило уже много лет. Даже после разбирательства с дневником и вывода из Попечительского совета он был зол, но держал себя в руках. Возможно, потому что знал — сам виноват. А срываться на себя… что ж, можно, конечно, но какой смысл?

— Мелкая дрянь! Ведь мозгов не хватило даже на то, чтобы сделать всё как полагается нормальной волшебнице, если уж решила влезть в дерьмо! Рассчитывала, что пожалею жертву проклятия? Что испугаюсь и вам всё сойдёт с рук?

Грейнджер резко взмахнула палочкой, и в воздухе начали проступать буквы: «Я не планировала попадать под…»

— Ах вы «не планировали»! Так внесите тогда в свой плотный, мордред вас побери, график поваляться бесполезным бревном, потому что я понятия не имею, как снимается эта мерзость! Будете варить зелья, лёжа кверху вашей неуёмной задницей, и мне плевать, что это в принципе невыполнимо!

Слова кончились. Люциус свободной ладонью стёр с лица остатки бешенства, снял заглушающие и запирающие чары.

— Мистер Малфой…

— Заткнитесь, Грейнджер. Вы наворотили столько — хорошо если за полгода разберём. И чего ради? — Он вычертил с десяток рунических знаков, и весь восстановленный каскад следящих на мгновение вспыхнул голубым и с тонким звоном лопнул. — Ради вот этого? Пары минут триумфа? Не разочаровывайте меня больше, чем вы уже.

Она всё хотела оправдаться, как-то объяснить, восстановить порванную нить, которой оба пытались сметать расползающееся взаимопонимание, но безрезультатно.

— Постарайтесь не самоубиться до моего возвращения.

* * *

Артефакторная напоминала оставленное поле боя: забытое в панике оружие, следы чужих поражений, полынный дурман, затхлая тяжесть воздуха. Первым подняло голову раздражение на отсутствие домовиков — наводить порядок Люциус считал недостойной тратой времени, пусть и при помощи волшебства. Если не устраивать хаос, не придётся его и ликвидировать. Во всяком случае неуправляемый хаос. Грейнджер же…

К дракклам её.

Меткое Эванеско испарило лохмотья, когда-то представлявшие собой довольно приличную для грязнокровки блузу, Экскуро вычистило кровь, Левиоса вернула плеть на каминную полку. В пресловутый чайный сервиз хотелось запустить взрывное, но вряд ли Грейнджер имела в собственности подобную роскошь, а значит, фарфор следовало вернуть хозяину. Целым и невредимым.

Как и саму Грейнджер — в Британию.

Последние несколько часов от рукоприкладства Люциуса сдерживал лишь данный Брустверу обет.

Девица даже с простейшей задачей справиться не смогла — зацепиться за его первую мирную встречу с маглами за мордред знает сколько лет. Её присутствие чувствовалось почти физически и вызывало дискомфорт куда более сильный, чем проверки Тёмного Лорда. Тот знал, что хотел увидеть, искал целенаправленно, пусть и добирался до нужного воспоминания не всегда «через парадный вход». Грейнджер же… рассеянно перебирала его ментальную картотеку, будто пытаясь вспомнить, что вообще ищет. Вытаскивала наугад, охала, шла дальше. Правильно опасался за сохранность рассудка — она всколыхнула и серию бирмингемских взрывов в 74-ом, когда группа Пожирателей под его руководством жгла магловские пабы, и панические взгляды Люциуса на завешенный портрет отца накануне первого суда под Рождество в 81-ом, и отвратительную ссору с Нарциссой за год до отъезда Драко в Хогвартс по её же настоянию. И закрыться не получалось: наглухо блокировать воспоминания не имело смысла для обучения, а пресекал робкие попытки развернуть образ Люциус далеко не сразу, во многом потому что после его едкостей Грейнджер старалась быть деликатной и с трудом давала понять, каким именно воспоминанием заинтересовалась. Неудивительно, что под конец сеанса он чувствовал себя выброшенной на берег шпротвой: колючей снаружи, почти бескостной внутри.

Когда дело всё-таки дошло до нужного эпизода, девица полезла в прошлое глубже — будто её вовсе не интересовало, что из знакомства с Мальчиком-Который-Выжил было запланировано (как подбрасывание дневника рыжей предательнице крови), а что вышло экспромтом (как потасовка с её папашей). Нет, она вскрыла визит в «Горбин и Беркс», выудив воспоминание за лёгкий мандраж перед претворением плана в жизнь. То ли она не почувствовала презрения и брезгливости, которые Люциус испытал при виде Грейнджеров, то ли сочла эти ощущения скучными, то ли что ещё… Чуткая, к своему же несчастью.

Висок прострелило — Люциус едва не выронил один из томов, которые планировал перенести в палату.

«Вы жалеете о потерянных рычагах давления на Хогвартс и Министерство или об утраченном авторитете в глазах сына?»

О нет, вот этого он и боялся — выложить на блюдечке её не по-гриффиндорски пытливому уму не только сухие факты собственного прошлого, но и весь спутанный клубок мыслей и чувств, их сопровождавших.

Грейнджер будто тыкала их кошачьей лапой, подбрасывала, вытягивала ниточки, пока не добралась до собственно встречи с теми, кто её породил.

А потом всё закончилось — ни единого вопроса, ни упоительного копания в глубинах его души, ничего, кроме грубого обрыва связи.

Теперь запульсировал затылок, будто зрелище растерянных маглов было выжжено причудливым фигурным клеймом. В следующий раз нужно ставить блок, чтобы не шарилась где попало. Не ожидал от вечной отличницы, Люциус, расслабился.

И ведь не жалел же ни о чём, что произошло, не считал нужным прятать. Какое теперь имеют значение его прошлые прегрешения и повороты судьбы, если обострённое чувство справедливости не даст Грейнджер использовать полученные таким образом сведения как компромат, а прочее… прочее уже стало достоянием аврората.

Книги подобрались странно: не столько зельеварческие трактаты, сколько материалы по ментальным наукам и с акцентом на память. Большую часть из них вроде бы принесла Грейнджер — его самого утраченные воспоминания интересовали мало. Наверное, разве что в контексте заставить себя забыть, но с этим память Люциуса вполне справлялась без вспомогательных средств. Тонко ухмыльнулся, добавив на верх стопки «Трактат о самоисцелении. Как не переоценить свои силы».

Далее стоило бы привести себя в порядок — чем ещё оправдать подобную небрежность, если не до сих пор перевёрнутым вверх дном сознанием? Трудоголизм очевидно заразен, иначе Люциус никогда не закончил бы это дрянное утро в артефакторной вместо собственных покоев или столовой на крайний случай. Закупорив фиал с остатками дремотного чая, он окинул взглядом комнату, задержался на книгах, хмыкнул своим мыслям и вышел.

* * *

— Не возражаете, пан Малфой?

Вероятно, со стороны Люциуса было наивным полагать, что его теперь оставят в покое хотя бы на несколько часов. Слухи о «недуге» иностранного мракоборца по школе разнеслись мгновенно, и оттого в преподавательской столовой в обед стоял непрекращающийся гвалт.

Намеренно не сервированное место заполнили несколько тарелок со снедью и бокал: клёцки, сомнительного вида рулет из требухи, овощи и содовая. Проигнорировав отсутствие разрешения, Концевич расположился напротив, приманил одну лишь вилку (дикарь!) и поставил локти на стол (варвар!).

— За что вы её прокляли?

Наглый мальчишка…

— Сдаётся мне, это не ваше дело, пан Кристиан. Даже если бы я действительно её проклял.

— То есть после того как Гермиона отдала зелья, вы не пересекались?

— Это допрос? Решили примерить мантию подружки?

— У вас был мотив ей навредить.

— А у кого его нет? Пани Грейнджер щедро раздаёт их направо и налево. Но в данном случае, боюсь, вам некого винить, кроме себя. Великолепный образчик умиротворяющего бальзама, к слову. Сами варили или подрядили учеников?

— При чём здесь это?

— Спросите у пани Грейнджер. Уверен, её история окажется куда более увлекательной, чем то, что смогу рассказать вам я.

— Она упоминала, что вы работаете над проклятой плетью. Один. Почему тогда Гермиона пострадала?

— Пан Концевич, вы забываете, кто есть кто. В подобном тоне извольте общаться с вашей… — Люциус сделал неопределённый жест, пытаясь подобрать слово.

— Я понял. Передам пану Мяги, что вы отказались признаться.

— Поинтересуйтесь заодно, какую ответственность несёт зельевар, чей состав был замечен в незаконном использовании. Как думаете, пан Дрожич сможет узнать ваше творение по рецептуре?

— Я не…

— А вот это ещё нужно будет доказать, мой друг. Разве не вашим талантом воспользовалась мракоборец Грейнджер? В Британии такой концентрат точно не варят — и это я не о животворящем эликсире, как вы понимаете.

Люциус поболтал воду в бокале, призывая продолжить диалог, но Концевич молчал.

— О, так вы боитесь за карьеру больше, чем за даму сердца? Не ожидал, не ожидал.

Кристиан шумно выдохнул через нос и рубленым взмахом руки поднял свои нетронутые тарелки в воздух.

— Теперь понятно, почему Гермиона предпочла сбежать, несмотря на обязанности. Не приближайтесь к ней больше, с проклятием разберёмся и без ваших ценных советов.

— Что ж, удачи, пан Кристиан. Не смею задерживать.

Теперь, когда надоедливый поляк убрался восвояси, а с обедом было покончено, Люциус откинулся на спинку не слишком удобного стула и задумался. Всё время, с тех пор как Грейнджер начала пропадать в подземельях, он чувствовал, что рабочий настрой ускользает: всё чаще вместо книг о славянских проклятиях в его руках оказывалась художественная литература или чтиво об иллюзиях, артефакторная пустовала в пользу библиотеки, преподавательской гостиной, собственных покоев, оранжерей — да буквально любого другого уголка школы. Сам Люциус, если бы не столкнулся вчера с Грейнджер по пути от Гедройца к лингвистам, и не подумал бы посетить рабочее место — комнатушка действовала угнетающе, солнца недоставало, и в целом времени взаперти ему хватило на всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, нет нужды возвращаться туда и теперь, раз появился прекрасный подопытный: чувствительный к тёмной магии, дотошный и без права на отказ. Пожалуй, всё повернулось даже к лучшему… Навыки легилименции понятны, девица обездвижена и лишена привычной кипучей энергии благодаря исполосованной спине, как и возможности избежать неприятных моментов при обучении. Поляк сделает всё необходимое, чтобы ускорить выздоровление возлюбленной, а значит, уязвим и в других аспектах — это можно использовать против Дрожича. Восхитительные перспективы!

Осознание собственного превосходства, почти забытый восторг новой интриги протащил Люциуса коридорами до артефакторной, мимо теплиц вынес под главный купол Дурмстранга, увитый плющом, и схлынул у палаты Грейнджер. Та снова лежала щекой в подушку, изучая взглядом дверной проём, и казалась измученной. Не мудрено — с такой-то тягой к ночным приключениям. Жалость? А с каких пор грязнокровки заслуживают жалости и сочувствия?

— Мисс Грейнджер. Выглядите паршиво, — констатация факта, может, только с капелькой злорадства (сдерживать себя в таких случаях Люциус не считал нужным).

— Мистер Малфой. То же могу сказать и о вас.

Он усмехнулся. Значит, не так уж и страдает — можно добавить.

— Вижу, ваш кавалер не позаботился о цветах для больной. Как некрасиво с его стороны не уделить внимание даже этой малости.

— Оставьте свои остроты при себе хоть раз в жизни, прошу. Мне нельзя смеяться — снова закровит.

Люциус обошёл постель, вынудив Грейнджер развернуться следом, и опустил на тумбу уменьшенную стопку книг. Взмах древка вернул им прежний размер, и по палате разлился свежий, слегка сладковатый аромат цветов.

— Подумал, что здесь довольно уныло. Надеюсь, заунывники вместе с вашими нудными книгами справятся с хандрой.

— Вы случайно не проходили стажировку в Мунго, мистер Малфой? Говорят, метод лечения подобного подобным устарел около тысячи лет назад. Но спасибо, теперь будет проще вас игнорировать.

— Извольте, — отмахнулся Люциус, опускаясь в кресло у окна, где устраивал утренние бдения Концевич. — Игнорировать, я имею в виду. Наш польский друг решил сам взяться за ваше излечение и заодно снятие проклятия, так что планирую получить истинное удовольствие от наблюдения за его попытками. Не обращайте на меня внимания.

— Какого чёрта он будет делать за вас вашу работу? — мгновенно взвилась Грейнджер, приподнимаясь на локтях.

— Ну вы же не в состоянии, мисс Грейнджер, а кто-то должен.

Вот чего ему не хватало — этого выражения на лице «золотой девочки». В равной степени возмущение и восхищение его наглостью.

— Это уклонение от!..

— Вовсе нет, моя дорогая законница. В условиях досрочного освобождения зафиксировано право привлекать к работе с артефактами сторонних людей в случае возникновения угрозы жизни сопровождающей. А угроза жизни очевидна. Если у вас, конечно, нет желания поспорить и остаться пленницей этого чудесного места на неопределённый срок…

Уже зарождающиеся возмущения Грейнджер оборвал хлопок двери больничного коридора, возвестивший о появлении зрителей. Концевич и Дараньи вошли в палату спустя несколько секунд, переговариваясь на пониженных тонах.

— Как себя чувствуете, прейли Грейнджер?.. — перешёл на профессиональный тон целитель и только затем обратил внимание на Люциуса: — О, герра Малфой! Вы-то мне и нужны.

— Удивительное совпадение, я как раз ждал вас. Какие прогнозы?

— «Какие прогнозы»? Не шутите так, прошу. Ужасное, ужасное стечение обстоятельств. Как же вас угораздило, прейли Грейнджер?

Та лишь поджала губы, и Люциус подавил желание усмехнуться вновь. Ещё бы, такое целителю не расскажешь.

— Я плохо помню вчерашний вечер, переутомилась…

— Прейли Грейнджер иногда забывает о том, что следует отдыхать, — всё же не смолчал. Да и как тут смолчишь, когда комизм ситуации настолько остёр, что едва удаётся держать себя в руках. — Я неоднократно намекал, да и пан Кристиан, думаю, тоже предпринимал попытки вразумить нашу дражайшую коллегу, но увы.

Пан Кристиан не отказал себе в удовольствии бросить неприязненный взгляд, и это развеселило Люциуса лишь сильнее. Мерлиново шапито.

В кабинете целителя зазвенели расставляемые поляком фиалы с зельями, сам Дараньи засуетился у постели, трансфигурируя стакан для воды в вазу, левитируя ширму и, вероятно, оголяя спину пациентки для очередного осмотра.

— Вы не возражаете, если я присоединюсь, целитель Дараньи?

— При всём уважении, вы же не практикуете…

— Но проклятие требуется изучить, иначе толку от вашей ситуативной помощи будет мало. При всём уважении.

Тень на ширме устало махнула рукой, кудрявый ореол же наоборот, вскинулся.

— Ни в коем случае!..

Фразу оборвал болезненный вскрик.

— Прошу, осторожнее! Герра Малфой прав, мы мало что можем…

— Да мне плевать!

Люциус фыркнул.

— Вы же не думаете, что я жажду оценить ваши весьма скромные формы, мисс Грейнджер?

— Я скорее поверю в это, чем в то, что вы действительно способны сделать что-то полезное.

— Ваши сомнения бьют по моему желанию поставить вас на ноги как можно скорее.

— Как будто там есть по чему бить!

Под недоумённым взглядом Дараньи Люциус всё же расхохотался. На звук, будто акула, почуявшая запах крови, зашёл Концевич, правда, из такта остановился по эту сторону ширмы.

— Смеётесь над чужой болью, пан Малфой? А это что?

— Заунывники. Пани Грейнджер справедливо заметила, что тысячелетние традиции терапии не берутся из ниоткуда.

Из-за перегородки потянуло травами. Дараньи, очевидно, накладывал мазь.

— Како-о-ой же вы-ы-ы приду-у-у-урок!.. — приглушённо провыла Грейнджер, видимо, вцепившись в подушку.

Должна ли была тронуть его чужая боль? Возможно. Тронула ли? Нет, Люциус лишний раз укрепился в мысли, что всё происходит невероятно вовремя.

— Если вы закончили, оставьте нас, пожалуйста, господа.

— Я предупреждал, что больше не брошу Гермиону с вами наедине.

— Впрочем, вы не слишком помешаете, пан Кристиан.

Наблюдать за легилименцией со стороны всё равно невероятно скучно.

Ширма, послушная жестам колдомедика, заняла своё место в углу у двери, Концевич продублировал малфоевское кресло и сел напротив, отделённый от Люциуса кроватью с крайне недовольной Грейнджер. На Люциуса уставилось две пары глаз: одни — демонстративно равнодушные, другие — пылающие жаждой действия. Вполне возможно, что единственным действием этим глазам виделось сворачивание его шеи.

— Отрадно видеть такое рвение к магической практике у молодёжи, — хмыкнул Люциус, постукивая концом палочки по ладони свободной руки. — Начнём урок, мисс Грейнджер? Что скажете?

— Какой ещё урок?

— Легилименции, очевидно. Поскольку это единственное доступное вам занятие…

— С ума сошёл, Малфой?! — подал голос и без того перешедший все границы поляк.

Люциус раздражённо цокнул, и со следующим взмахом палочки наколдованное кресло исчезло, а Концевич, не успев приземлиться, застыл солдатиком.

— Пан Кристиан, вы здесь никто, и настоятельно советую не вмешиваться в мои разговоры с пани Грейнджер. Во-первых, их содержание — не вашего ума дело. «Во-вторых» вам не требуется в принципе. Моргните дважды, если осознали.

— Мистер Малфой, прекратите!..

Спустя несколько секунд упрямого бездействия Концевич всё же моргнул, и Люциус снял Петрификус.

— Выметайтесь. Такая моральная поддержка пани ни к чему.

— Может, я сама решу, чем буду заниматься и кого хочу видеть?

— Вы уже дозанимались до койки в лазарете, Грейнджер. Вас заткнуть, как утром?

Фиолетовый сгусток тёмной магии Люциус отбил в окно на чистых рефлексах. Стекло с гулким звоном осыпалось наружу, и в палату хлынул стылый весенний воздух.

Надо же, видимо, старые друзья успели и здесь наследить…

— Узнаю стиль Тони. А теперь вон, пока я не надумал поведать директору ещё и о вашем ученичестве у Пожирателя.

Коллопортус, Репаро, Муффлиато.

— Итак. Точность у вас вчера была ни к дракклу. Значит, сначала демонстрация, как это должно выглядеть. Потом, когда отойдёте от сего великолепного опыта, попробуете снова.

Грейнджер открыла рот, но не успела задать, несомненно, очень давно созревший вопрос.

— Хоть слово о подсмотренном вчера — забудете, что когда-либо были волшебницей. Я не намерен обсуждать то, что вам видеть не следовало.

Она заворочалась, неуклюже легла на бок, прикрыв простынью грудь и стерев часть мази о постель.

— Мистер Малфой, как насчёт сделки? Я не задаю вам лишних вопросов, а вы перестаёте третировать Криса, идёт?

Пресвятой Гриффиндор.

Вместо ответа Люциус навёл на неё палочку.

— Легилименс.

* * *

Возможно, лезть в голову Грейнджер, пребывающей под изрядным количеством обезболивающих зелий, было ошибкой. Её разум представлял собой мордредов вокзал, только в данный момент он догорал, и половину зала укрывал смог. Указатели трескались, большая часть поездов проржавела и закоптилась, под ногами скрипела гранитная крошка.

В главном зале, вытянутом и тёмном, громоздились сейфы всех форм и размеров. Окклюменция? Неплохая форма, довольно действенная против тех, кто не способен на должный напор. Люциус, например, таковой не практиковал и теперь осматривал механизмы с изрядной долей раздражения.

«Мисс Грейнджер, вы окклюируете из-за боли или пытаетесь защититься от вторжения? Если второе, прекратите — я не собираюсь прорываться с боем и лезть в душу».

«Не верю», — зашелестели громкоговорители под сводчатым готическим потолком.

«Не заставляйте вас уговаривать, это демонстрация, а не настоящий допрос».

«Скажите, что вы хотите увидеть».

«А это уже не интересно — никто не будет вам выдавать на блюдечке желаемое».

«Вот именно. И я вам не буду».

Его недовольный вздох эхом прокатился по залу и выдул часть дыма.

«К преодолению окклюменции мы должны подойти позже — когда научитесь действовать быстро и точно, чтобы опередить выставление щитов. Не мешайте процессу, будьте добры».

Буквально на глазах Люциуса пейзаж начал меняться: металл правой половины сейфов истончился и превратился в закопчённые панорамные стёкла, слева между секциями из теней выплыли подгоревшие проёмы, и одна из дальних дверей со скрипом отворилась.

«Это ваше обычное состояние?»

«Сейчас да. Если не заметили, мне очень больно».

Люциус осмотрелся. Судя по всему, Грейнджер структурировала свой разум хронологически, а не согласно целям, как он сам. Тогда приоткрытая дверь могла скрывать свежие воспоминания — весьма кстати, если учесть, что именно он хотел увидеть.

Внутри же… Нет, это было за пределами его понимания. Справа и слева комнатки высились стеллажи с катушками, блестящими блоками с двумя отверстиями и какими-то плоскими квадратными кусками непонятного материала, посередине украшенных металлом; напротив — добрый десяток чёрных прямоугольных экранов, лишь один из которых проигрывал Люциусов взмах палочкой в палате.

Гребаная комната управления вокзалом, серьёзно?

«Грейнджер, вы издеваетесь?»

«А что вас не устраивает?»

«Здесь чёрт ногу сломит».

«Рада, что вы так высоко оценили мои умственные способности, мистер Малфой».

Идиотка.

Он огляделся ещё раз, выискивая какие-то приметы, ярлыки — хоть что-то, что могло помочь подцепить вчерашний инцидент и развернуть до момента, когда его самого сморил наведённый сон.

А управлять этими экранами — как? Мерлин, благо раньше копаться в мозгах маглов не было нужды. У волшебников всё просто: либо библиотеки, либо архивы, редко — альбомы колдографий в каких-то памятных местах. С чего начинать здесь, Люциус не представлял и с нарастающим гневом ощущал, как смеётся над ним весь застывший вокзал. Из-за спины прогудел свисток, послышалось ехидное шипение котлов паровоза.

«Вам помочь?»

«Вы бы себе вчера помогли», — бросил он без задней мысли.

И тут случилось чудо: один из экранов моргнул и включился ровно на моменте, когда Грейнджер опустила палочку в артефакторной.

«Отвратительно, — хрипло произнёс Люциус с картинки. — Вы даже до конца воспоминания не дошли».

Девица на экране только поджала губы и отвернулась к столу. Люциус сделал глоток чая и начал объяснять, что конкретно должно было стать зацепкой, как надлежит обращаться с картотекой, чтобы не плодить следы. Цвета на картинке побурели, потом посерели, и вот Грейнджер осталась бодрствовать одна.

Призвала пару томов со стеллажа, долго читала, имитировала пассы, потом пыталась сплести сеть следящих на спящем Люциусе, ошибалась, начинала снова. Да уж, девчонка много сил потратила на стабилизацию магического фона — он бы и не заметил, если бы не решил наложить чары гламура с утра.

А, вот и оно. Грейнджер поднялась с кушетки, позволила Люциусу сползти в горизонтальное положение, поставила чужую опустевшую чашку на столик и отошла вернуть книги на место. Уже после, очевидно, по пути к выходу из артефакторной, побледнела, остановилась у камина и приложила ладонь ко лбу. Дала о себе знать усталость после сложной комбинации чар и сеанса легилименции? Остатки умиротворяющего бальзама? В целом, не так уж и важно — Грейнджер зашарила по каминной полке, ища опору, вместо резного элемента у стены вцепилась в плеть и через мгновение повалилась на пол. Кожаный хвост мелькнул в полёте, удлиняясь, и самопроизвольно прошёлся крест-накрест по спине нечаянной жертвы. Картинка моргнула чернотой, затем несколько раз вздрогнула и сузилась до пляшущего в камине огонька.

Ясно, переоценила свои силы и поплатилась.

Люциус хмыкнул и оборвал связь.