Шепот ветров прошлого (гет)

Анна думала, что сеанс лечебного массажа от Якова будет напоминать СПА-салон, но, кажется, ошиблась вселенной.

— Яша, мне больно! — морщилась Аня, буквально рыча в белую простынь со штампиком "РЖД".

— Терпи, — посоветовал своей невесте Штольман, невозмутимо растягивая ей мышцы плеча и что-то там прощупывая. — Еще второе плечо разминать будем. Еще шея. Лучше расслабься и смирись с моими пытками. Я все делаю осторожно, а значит, тем более не наврежу. Болеть же стало у тебя плечо вечерами?

— Стало, — вздохнула Аня

— Ну вот, значит, терпи.

Штольман, с руками как у бога из греческой мифологии, то и дело «настраивал» ее позвонки так, будто это гитара на рок-концерте. Аня рычала, крякала, как утка в микроволновке, а он философски замечал: «Это просто мышцы сопротивляются гармонии».

Аня с готовностью и покорностью отдалась во власть железных пальцев, старалась расслабиться изо всех сил, глубоко и ровно дыша, стремясь не поддаваться внутреннему сопротивлению. Яков действовал умело и деликатно, но очень уж настойчиво. Девушка почти сразу взмолилась о пощаде, а он не отступал. Руки у Якова были сильными, пальцы чутко прощупывали все мышцы, разминая все, что требовало внимания.

— У тебя очень красивая спина. Вот, что значит регулярные занятия бальными танцами. Каждая мышца рельефна, для женской спины большая редкость... можно студентам показывать. Можно... но лучше буду сам любоваться, я жадный.

Штольман медленно провел ладонью по ее позвоночнику, от основания шеи и до поясницы. Кожа Ани была теплой, гладкой, чуть влажной от физического напряжения. Молодость ее ощущалась во всем — в упругости кожи, в трепетном дыхании, в еще не до конца оформившихся линиях тела. Легкий пушок покрывал ее спину, золотясь в лучах скупого света из окна. Штольман почти осязаемо чувствовал ее юность, ее энергию, ее неповторимую красоту.

Яков сосредоточил внимание на дельтовидной мышце и вцепился в нее стальной хваткой.

Аня опять легонько замычала в простынь, пытаясь вспомнить, зачем вообще родилась.

— А если ты будешь так стонать, я все брошу и займусь тем, куда неминуемо заводят меня нескромные мысли, — шепнул мужчина. — А через час восстановлюсь и начну экзекуцию заново.

— Я не могу не стонать, — призналась Аня. — Я чувствую себя старым, расстроенным, рассохшимся роялем...

Она, вместо очередного вмешательства теплых, но беспощадно сильных пальцев в мышцы спины, вдруг почувствовала на позвонках утешающую дорожку поцелуев.

— …и каждая костяшка ноет арию пропущенных нот! — добавила Аня, страдальчески закатив глаза к потолку купейного вагона. — Как рояль Квазимодо.

Штольман нехотя оторвался от спины, оставив дельтовидную мышцу в счастливом неведении своей участи.

— Квазимодо играл на колоколах, милая Анна Викторовна. Вы же танцуете. Ваша спина — это великолепный Страдивари, а не перезвон колоколов. Хотя, знаете, — он задумчиво почесал подбородок, — если продолжите стонать, я, пожалуй, действительно начну звонить в колокола. Может у проводницы как раз завалялся прошлогодний бубен и ложки… устроим концерт на радость соседнему купе!

Аня сглотнула, представив картину: Штольман, самозабвенно выстукивающий морзянку по ее позвонкам ложками, проводница, бренчащая бубном и подвывающая народные мотивы, и потрясенные пассажиры, выглядывающие из соседних купе. И все это под мерный стук колес поезда "Москва-Владивосток".

— Ладно, — пробормотала она, стараясь подавить смех. — Играем в Страдивари. Только, пожалуйста, без бубна.

Штольман ухмыльнулся и вернулся к делу, его губы продолжали нежную пытку позвонков.

— Ну, хорошо, — сказала Аня, немного отдышавшись. — Тогда давай хотя бы договоримся о репертуаре. А то я боюсь, как бы ты мою «Лунную сонату» в колыбельную не превратил.

Штольман замер, его дыхание щекотало ее шею:

— Значит, все-таки признаешь, что я творю музыку? А я-то думал, что занимаюсь лишь… починкой старого скрипучего инструмента. Как насчет чего-нибудь более современного? Например, танго? Ибо мне кажется, что у тебя сейчас как раз очень удобно сведена лопатка.

— Танго? — Аня обернулась через плечо, игриво приподняв бровь. — А сможешь ли ты меня удержать, Яша? Ведь танго требует страсти, силы и… — она замолчала, глядя в его потемневшие глаза, — совершенного владения инструментом.

Штольман усмехнулся, и на этот раз поцеловал не позвонок, а ее взъерошенную прядь волос:

— Анна Викторовна, уверяю вас, что этим вечером я докажу, что умею удерживать равновесие в самых экстремальных ситуациях. Тем более, когда на кону стоит такая прекрасная… хм... скрипка.

* * *

Сидеть в купе друг против друга и пить банальный цикорий было просто замечательно. Поначалу Штольман не хотел даже пробовать его! Это было в духе Якова.

— Я не буду пробовать эту дрянь, — смеялся мужчина.

— Яша, ну батюшка же подарил, старался. И вообще, цикорий полезен! — уверяла его Аня.

— Это чем же? — вздернул бровь мужчина, в нем проснулся вредный преподаватель.

— Желчегонный эффект, мочегонный, эмм... не повышает давление...

— Продукт питания не является лекарством, — отрезал Яков. — пользы в нем немного, и вкус наверняка противный.

Но Аня лишь кокетливо повела плечами и упорхнула за кипятком. И он, разумеется, как миленький, этот напиток выпил... Вкус как вкус.

И хотя Яков в данный момент работал со своего дорожного планшета, всегда можно было отвести взгляд от надоевшего экрана с документом и сосредоточить внимание на девушке напротив.

Аня вообще была усладой для его внимательных, любящих глаз. Да и полюбоваться было на что! Девушка была только после душа. Чуть влажные волосы забраны в живописно-небрежный пучок. Кожа лица розовая, аж светится юностью, хорошим питанием и здоровьем. Якова всегда это в ней восхищало. Изумительный, столь редкий цвет лица. В нем молодость, чувственность, скромность. Целовать ее скулы, щеки, уши, везде, куда доставал этот теплый, интенсивный румянец, было особенным чувственным удовольствием. К тому же у этого румянца был свой неповторимый аромат, тонкий, который он чувствовал, только если совсем прижимался губами и носом к коже. Яков так часто делал, понюхать и замереть от нежности, что может быть лучше? Он обожал свою невесту и бесконечно желал, иногда желал так сильно, что самому становилось неловко.

Чтобы с ним стало, если бы она три месяца назад тогда, в походе, отказала ему во взаимности? Мстительно послала бы его куда подальше и все!

— Если бы ты отшила меня, я бы тебя выкрал и спрятал, — вдруг сказал Яков, поедая глазами ее губы, шею, ложбинку в вырезе рубашки.

Аня засмеялась.

— Это было бы забавно, — покачала головой она. — Преподаватель выкрал студентку и спрятал. А ты еще дядю цыганом обзывал! А сам?

— Я так сильно люблю тебя, что даже страшно, — покачал головой Яков.

— Я тоже тебя очень люблю, так что все взаимно, — очень нежно улыбнулась Аня, глядя на Якова бесконечно добрыми и принимающими глазами. И тебе не нужно меня похищать. Ты же знаешь! Я буду рядом и буду с готовностью уравновешивать твою страстную и противоречивую натуру.

— Знаю, — смутился Штольман.

Она сама ему первая призналась в любви и без устали повторяла это вновь и вновь. Впервые в жизни мужчина чувствовал себя столь любимым.

И хотя они были близки всего какой то час назад, трепет, это было именно то, что Яков чувствовал. "Рррр, "моя прелесть" и все тут! Пусть весь мир ждет". Обладание этой девушкой не насыщало надолго, но дарило такое ощущение блаженства, что он мечтал об этих минутах их уединения вновь и вновь.

Перед тем, как самому получить удовольствие, он все-таки с шутками и прибаутками, отвлекая и успокаивая, славно и старательно, с толком промял ей всю спину.

К концу сеанса девушка лежала, как медуза после удара током, а он, довольный, объявил: «Видишь, совсем не больно!».

Теперь же Аня иногда ловила его внимательный, страстный взгляд и жизнерадостно улыбалась в ответ. Все то она про него знает и чувствует, лисичка такая. Чувствует и щедро дарит эмоции в ответ. Яков чувствовал и знал, что она любит. Так, как Аня смотрела на него, она не смотрела больше ни на кого. Она всегда шептала ему слова любви и нежности.

Сейчас они больше молчали. Яков, закатав рукава дорожной рубашки, под стук колес работал с документами, уже планируя завтрашний рабочий день, а его невеста что-то азартно печатала в телефоне, вроде как тестируя новую, ультрамодную нейросеть. Иногда, получив новый сгенерированный перл, она заливисто смеялась.

Яков послушал несколько, довольно толково сформулированных ответов по своему предмету и даже напрягся, что, похоже, нейросети уже вовсю помогают студентам учиться или даже облапошивать преподавателей. Он прямо спросил об этом Аню, но в ответ она опять очень загадочно рассмеялась.

— Конечно, пользуемся. А как же иначе? — спросила она.

Ее смех тоже звучал эротично. Её тонкий профиль, очерченный мимолётным освещением, упругими завитками волос, игриво прочерчивал свою линию, и, всякий раз, когда она смеялась, энергия её голоса вибрировала в резонансе с его самыми тайными мечтами. Да, вот такой он неугомонный, когда речь заходит о женщине его мечты. Конечно, он не дикарь. Они поработают, потом даже сходят в вагон-ресторан. У него вся ночь впереди, целовать эти скулы, щеки, губы...

Мимолетно Яков подумал о том, а хорошо и приятно ли ей самой. Насколько Анна сама удовлетворена как юная, чувственная особа? И сам себя успокаивал. Нет, Аня была достаточно деликатна и умело обходила так волнующие его вопросы "об этом". Но физиологию не обманешь, он все чувствовал, и дрожь, и испарину, и радостную довольную улыбку. Несомненно, Анне с ним хорошо. И теперь с чувством удовлетворения от глубокого обмена тонкими энергиями можно любоваться ее розовой распаренная после душа кожей и расслабленной позой.

— Смотри, Яша. Тут Егор в домовом чате вдруг революцию устроил! — вдруг заявила Аня.

Штольман забеспокоился. Сын в последнее время тихушничал.

— Ты о чем? — спросил он.

— Егор кружочек на радость жильцам записал и выложил в чат! Тут столько обсуждений! Смотри!

Яков привстал и склонился над телефоном невесты, чтобы они вместе посмотрели ролик.

На видео его сын в куртке и надвинутым на голову капюшоне стоял около подъезда рядом с двумя вызывающе большими мешками мусора.

"Уважаемые соседи! — невозмутимо говорил подросток, взяв одной рукой мешок с мусором. — Я напоминаю, что в нашем доме орудуют инопланетяне и забирают наших жителей, потому что высокой чести и морали люди вообще здесь живут... и они, инопланетяне, интересуются нами как подопытными... Доказательство того, что забирают все-таки инопланетяне вот, пожалуйста,

Здесь Егор направил камеру на второй пакет с мусором.

— Вот... Это значит человек с мусором шел, и его из бластера испепелили или похитили. Одно из двух... Ну точно, не свинья тут живет, правильно? "

Аня засмеялась.

— Что ты смеешься. Пора этого общественного деятеля домой забирать, — хмуро сказал Штольман. — Мне тут классная, чтоб ее, написала по его душу...

— У Егора талант журналиста, — восхитилась Аня. — А какие претензии у классной?

— По субботам на пары просыпает и пару раз домашнее задание не сделал. Думаю, не тем занят, без должного контроля расслабился. Поясничание это, опять же, в домовом чате, — покачал головой Штольман.

— Приедем и уговорим Егора переехать, — пообещала Аня.

— Я не буду никого уговаривать, приедем и я прикажу собрать сумки, вот и все. Хватит либерализма.

Аня промолчала. Она не стала спорить с Яковом, но по ее ощущениям, приказывать Егору было поздно. Мальчик вырос!

— Кстати, слышала новости из родного медицинского? Наверное, еще нет... Этот дурак, приятель мой, Волков, устроился на кафедру неврологии.

— У нас ближайший цикл — неврология, — кивнула Аня. — Алексей Васильевич — своеобразный, конечно, но не дурак. Все-таки медик. Ты сам говоришь, дураки мед с отличием не заканчивают, а у него ученая степень.

— Беру свои слова обратно, — скривился Штольман. — Заканчивают.

— Какая кошка между вами пробежала? — спросила Анна.

— Он не хочет, чтобы я женился, — пожал плечами Яков. — А сам при случае, пожирает тебя глазами...

Держись от него подальше. А то я этого чудика убью, если вообще к тебе какие-то поползновения будут! Молоточком невролога!

— Отелло, — засмеялась Аня.- Все нормально будет. Ты же знаешь, я фанатично отношусь к учебе. Неврологию буду учить усердно, как и все остальное. Я уже книжки заказала, все новые редакции.

— Я серьезно, — сверкнул глазами Штольман.

Аня восхитилась его суровым лицом и кивнула.

— Слушаюсь и повинуюсь, господин мой, только в институте кары небесные не включайте, не доставляйте такого удовольствия студентам, дождитесь меня дома, — прошептала ему на ухо девушка.

* * *

В вагоне-ресторане было пустынно и холодно. Очень холодно. Яков покосился на настенный термометр — 13 градусов.

— Что с отоплением? — спросил он бармена-официанта.

— Котел сломался, чинят, — махнул рукой парнишка. — Вчера ремонтник реле примотал, котел перегрелся и дал течь. Ездим в сараях!

— Так, Аня, сиди в куртке, — буквально приказал Штольман. — Мы все равно останемся поужинать.

— Вот меню, — повеселел официант.

Когда Аня изучила небольшой листок, она онемела от цен. Яков, увидев ее реакцию, поднял бровь тоже посмотрел в меню.

— Однако, — усмехнулся он, но заказ они все-таки сделали. Заплатив за небольшой ужин, состоящий из двух жульенов, овсяной каши и кофе пару тысяч рублей.

— Зато можно душевно посидеть, — сказал недалеко сидящий мужчина в военной форме. Он тоже изучал меню. — Коньяк, селедочка, картошечка, стук колес, красота!

Пока они ждали заказ, к Анне подошел мальчик лет двенадцати, сидевший со своей матерью за соседним столиком.

Услышав подтверждение, что Аня неплохо ориентируется в краевом центре, он пришел уточнить, на чем лучше добраться до аэропорта.

Яков с подозрением посмотрел на мать парнишки. Мальчик, конечно, молодец, самостоятелен не по годам, но составление маршрута — прерогатива родителей, если они не слабоумные.

Его мама сидела буквально в двух метрах. Относительно молодая, не старше тридцати пяти лет женщина с красивой модной прической, макияжем и совершенно пустыми голубыми глазами-блюдцами. Поймав взгляд Якова, она беспомощно улыбнулась.

— Прямого автобуса нет, на городской площади вам нужно будет сделать пересадку, охотно втолковывала мальчику Аня, для удобства рисуя на листочке схему-памятку.

Понятливо кивнув, юный собеседник Анны вернулся к своей эффектной, но растерянной матери и принялся ей разжёвывать про пересадку.

— Ты что хмуришься? — подозрительно спросила Аня, уже ревниво косясь на соседку.

— Удивляюсь, какая вселенская проблема, доехать с одной пересадкой, — фыркнул Яков, поглядывая на соседей.

Мальчик все объяснял и объяснял матери, смотря на нее жалостливо-презрительно-безнадежно. Якова аж передернула от этой сцены, и он торопливо отвернулся от их столика, пока Аня не подумала ничего лишнего.

Пока они ждали заказ, малой все долбил и долбил это бревно. Минут пятнадцать он пытался ей рассказать про одну эту пересадку.

"Вот почему я не мог раньше больше одного раза разделять кровать с тупой красоткой неприспособленной... Ужасное зрелище." — подумал Яков.

А потом им с Аней принесли вполне вкусный жульен, Яков переключил внимание и не дослушал, чем закончился процесс обучения и дрессировки мамы-коровушки-мимозушки.

Жульены выглядели сиротливо, словно специально уменьшенные, чтобы подчеркнуть свою астрономическую стоимость. Но зато горячие. Было зябко.

Яков, тем временем, продолжал размышлять:

"То ли дело его Аня. Такая передаст самые лучшие гены потомству и у них не будет безнадежно тупых детей или внуков..."

— Вот ты не прав, Яков, — покачала головой Аня, когда их соседи ушли, оставив после себя пустые тарелки и шлейф духов.

— Ты о мальчике и его маме? Слушаю тебя, — кивнул Яков.

— Может быть, у девушки проблемы с ориентированием на местности, или еще что-то — мягко сказала Аня. — Не все люди одинаково справляются с жизнью. И не стоит судить так строго.

— Проблемы? — фыркнул Яков. — У всех есть проблемы. Их на двенадцатилетнего сына не сваливают. Это простейшие взрослые моменты, такси, к примеру, вызвать. Я так думаю. Не должен малолетний сын так опекать мать. Впрочем, плевать...

— Знаешь, Яков, — тихо сказала Аня, — иногда люди просто нуждаются в поддержке. И, может, этот мальчик не чувствует себя обремененным. Может, он просто любит свою маму и хочет ей помочь.

Яков на мгновение задумался, вспомнив, как недобро пацан посматривал на мать, затем пожал плечами.

— Может быть. Но все равно... Мне жаль его. Детство должно быть другим.

Аня ничего не ответила, лишь примиряюще улыбнулась.

Когда они закончили ужин, соседний столики были пусты.

— Ну что, пойдем? — предложил Яков, вставая.

— Да, — согласилась Аня. — Спасибо за ужин.

Они вышли из ресторана и направились к своему купе. В коридоре поезда было тихо, только стук колес и легкий гул двигателя нарушали тишину. Яков, идя рядом с Аней, вдруг почувствовал, как его раздражение ушло. Он взглянул на нее и улыбнулся.

— Спасибо, что ты есть, — сказал он.

— За что? — удивилась Аня.

— За то, что ты... ты. И за то, что всегда стараешься увидеть в людях лучшее.

Аня рассмеялась.

— Ну, кто-то же должен быть твоей совестью, — шутливо ответила она.

Они дошли до своего купе, и Яков, открыв дверь, пропустил Аню вперед. Внутри было уютно и тепло, и, когда поезд снова тронулся, они устроились у окна, наблюдая за мелькающими огнями.

В купе было тихо, только равномерный стук колес поезда нарушал тишину, словно убаюкивая их. Аня, зевнув, распустила волосы и достала из сумки мягкую пижаму.

Переодевшись, она медленно легла на полку, укрывшись тонким пледом, который выдавали в поезде.

Приглушив свет, Яков укрыл невесту вторым пледом, а сам достал планшет и устроился у окна. Через шесть часов они возвращались в Приозерск. Он, кажется, нашел для них дом, в самом центре. Да, нужно будет сделать ремонт и все такое, но это был великолепный вариант. Бывший пациент поспособствовал. Нужно будет посоветоваться с тестем, и, если Виктор Иванович одобрит сделку, то на днях они вместе обрадуют всю семью...