О воспитании (гет)

Во вторник утром Людмила Никитина была дома не одна. Дверь Штольману с Сальниковым открыла высокая сухощавая пожилая женщина с короткостриженными седыми волосами — няня самого младшего Никитина Антонина Глебовна Кузьмина. Маленький Саша, застеснявшись чужих, юркнул в кухню. Людмила же выглядела пока очень неважно — бросающаяся в глаза бледность, тёмные круги под глазами, — но на вопрос, в состоянии ли она с ними побеседовать, ответила немедленным согласием: "Я понимаю, что вы и так довольно долго меня щадили, а расследование не терпит отлагательства". На вопрос Володи, можно ли ему осмотреться в квартире, пока сама Людмила будет беседовать со Штольманом, она спросила без особых эмоций: "Это обыск?" — "Ордера у нас нет". — "Смотрите, что хотите", — ответила она устало и коротко взглянула на Кузьмину. Та молча кивнула.

Красавицей Людмила, конечно, не была: умные светлые глаза за толстыми стёклами очков, вздёрнутый нос, большой рот с тонкой верхней губой, пушистые, никак не уложенные тёмно-русые волосы. Но в отличие от своей свекрови женщина буквально с первых минут вызвала у Штольмана некую симпатию, вероятно, потому что внешне она немного напомнила ему Таню Сальникову. Вот только в ней совершенно не чувствовалось Таниных бойкости и задора, только усталость и печаль. Для разговора она пригласила Якова Платоновича в бывший кабинет своего отца. Среди книжных полок от пола до потолка здесь стоял массивный письменный стол — у самого Штольмана был весьма похожий — и за ним кожаное кресло. Но в кресло Людмила не села, пододвинула стул к торцу для себя, а в двух шагах поставила ещё один — для Штольмана.

— ... Людмила Петровна, почему Вы выставили из дому Вашу свекровь?

— У меня нет сейчас сил на войну с ней. Мне все силы нужны для другого.

— Войну?

— Давайте начистоту, товарищ следователь. Мне вчера вечером звонила Алиса Бережная, рассказала о том, что вы уже выяснили всю нашу семейную подноготную. Так вот, всё так: с Галиной Борисовной у меня совершенно невозможные отношения. Одно дело, если бы она презирала только меня, но она плохо относится к моему старшему сыну. Терпеть это больше невозможно...

Ровный голос, отстранённое лицо, взгляд куда-то поверх его головы. Гнева Штольман не слышал, лишь всю ту же усталость и... какую-то обречённость?

— Кто отец Антона, Людмила Петровна?

Женщина поёжилась, потом покачала головой:

— Я не буду об этом говорить, это не имеет никакого отношения к делу. — Штольман поднял брови. — Конечно, вы скажете сейчас, что вам виднее и спрашиваете вы не из простого любопытства, но... нет. Отец Антона не имеет никакого отношения к смерти Влада просто потому, что его самого давно нет в живых. Так что у него точно стопроцентное алиби.

— Хорошо, допустим, — не стал пока настаивать Штольман. — Тогда расскажите мне о ваших отношениях с мужем, Людмила Петровна, причем, по возможности, с самого начала. Зачем вы вообще согласились на этот брак?

— Этого очень хотели мои родители, — ответила Никитина после паузы. — Когда им стало известно о моей беременности, отец немедленно оформил мне академотпуск, и я два месяца просидела по сути под домашним арестом, ко мне даже врач на дом приходил. Когда родителям стало ясно, что имени отца ребёнка они от меня не услышат, отец нашёл выход, договорившись с Владом. Я и слышать об этом не захотела. На меня давили, меня убеждали, потом просили, почти умоляли. Я продержалась так долго, что порой поражалась себе самой. Это было очень непросто, потому что я очень любила своих родителей, а они — меня. Они были совершенно уверены в том, что спасают меня от трагической ошибки...

— Значит, дело было не в том, что тогда опять обострилась борьба за должность ректора ЛЭТИ?

— Вам и это рассказали? — Людмила тяжело вздохнула. — Конечно, это сыграло свою роль, но всё-таки не главную. Отец об этом мне вообще ни слова не сказал, об этом говорила мама, а потом и Влад. У отца появился конкурент, моложе и с серьёзными связями, так что скандал вокруг меня был отцу ни в коем случае не нужен. Но я считала, что скандала можно избежать, если мне уехать куда-нибудь подальше на периферию, там доучиться, родить и остаться работать. У мамы есть двоюродная сестра в Куйбышеве, так что я думала о переводе туда. Но потом пришёл Влад и предложил мне... Вы не поверите, я и сама с трудом поверила, что он говорит всерьёз, когда впервые это услышала. Он предложил мне фиктивный брак в духе Софьи Ковалевской или революционеров-народников, чтобы вырваться из-под плотной родительской опеки и начать жить своей жизнью. Он как-то угадал, что я именно этого хотела и добивалась, и убеждал меня, что с ним у меня будет возможность получить всё это, не бросая ЛЭТИ, не уезжая в провинцию, не порывая с родителями, не разрушая карьеру отца. Он сказал, что не в мужья мне навязывается, а предлагает себя в соседи по общежитию, и думает, что на этом уровне мы прекрасно поладим, потому что у нас много общего. Когда я спросила, зачем это нужно ему самому, Влад ответил, что хочет оказать услугу моему отцу, потому что очень уважает его и восхищается им, да и помочь мне, оказавшейся в такой нелёгкой ситуации, он тоже будет рад. При этом он вовсе не скрывал, что мой отец обещал ему поддержку и протекцию, которые ему как провинциалу совсем не помешают. Он не юлил, говорил как есть, и это импонировало. В конце концов, он попросил меня подумать и сказал, что придёт завтра. На следующий день, в субботу, меня отпустили с Владом на прогулку. Мы гуляли долго, сидели в кафе, ходили в кино и разговаривали. Не о сделанном им накануне предложении, а обо всём на свете. Разговор вышел очень интересным, а прогулка — приятной. В воскресенье мы снова гуляли, а в понедельник вечером, незадолго до возвращения домой, Влад вдруг сказал, что некоторые из тех самых фиктивных браков со временем очень даже становились настоящими, и он совсем такого не ожидал, но за эти три дня ему показалось, что и у нас может получиться именно так. А если нет, то тоже не беда: мы просто тихо разведёмся через пару лет, и это моему отцу никак не повредит...

— И вы согласились?

— Согласилась. И несколько лет совершенно об этом не жалела. Мы как-то быстро и легко подружились, ещё до свадьбы, а после свадьбы у меня началась совсем новая жизнь, понимаете? Несмотря на мою беременность, Влад всё время меня тормошил и куда-то таскал — походы выходного дня, квартирники, маёвки, шашлыки, той весной мы даже Высоцкого слушали в ДК имени Газа. Я уставала, конечно, но и радовалась, я же этого не знала совсем, всю нормальную студенческую жизнь пропустила, а теперь навёрстывала, что ли. Мне было хорошо, не только с ним, просто — хорошо. Новые лица, разговоры, споры, музыка — полгода кутерьмы и калейдоскопа, за которые я была Владу очень благодарна. Но после родов мне, конечно, пришлось сильно сбавить обороты. Всё моё время стал занимать Антоша, а ещё наша с Владом совместная работа над его диссертацией...

— Вы помогали вашему мужу с диссертацией? — удивился Штольман.

— С расчётами. Не то чтобы он сам не мог, но со мной у него получалось быстрее и эффективнее. Он фонтанировал идеями, а потом мы вместе смотрели, что можно реализовать в установленные сроки и как. Это было очень увлекательно, сближало...

— Когда ваш брак перестал быть фиктивным?

— Вскоре после рождения сына. Это вообще было самое счастливое моё время. Антоша очень спокойный был, хорошо спал, часто улыбался. Влад много времени дома проводил. Потом ещё родители нашли Антонину Глебовну, а она просто настоящее чудо. Её не только дети любят, с ней было почти незаметно, насколько я никудышная хозяйка...

— Вы любили своего мужа, Людмила Петровна?

— Да, конечно. Очень.

— А он вас?

— Долгое время и я сама, и мои родители думали, что да. Не так, как я его, не безоглядно, а скорее снисходительно, но в нашей паре он явно был ведущим, а я — ведомой, так что такое его отношение даже казалось мне естественным.

— То есть вас устроило, что вы рвались на свободу, а на деле просто попали из одной зависимости в другую?

Тут Людмима вдруг посмотрела ему прямо в глаза:

— Любящие люди всегда в большой мере друг от друга зависят. Разве не так? Моя мама тоже всю жизнь смотрела на отца снизу вверх, жила в первую очередь по его слову, его интересами, но когда в сорок пять лет с ней случился инсульт, отец поднял все свои связи, всех на уши поставил, она в Москве у академика Мясникова лечилась и вылечилась. Папа говорил маме: "Даже не думай нас бросить, мы без тебя пропадём", и она не бросила, двадцать лет прожила ещё. Вот и мне хотелось верить, что наши отношения с Владом такие же, неидеальные, но... настоящие, что ли.

— Когда же вы поняли, что это не так?

— Я не знаю. — Никитина медленно покачала головой. — Я не хотела видеть, не хотела понимать. Но даже если снять очки и дать реальности расплыться, всё равно остаются вещи, которых нельзя не заметить. Во всяком случае, после смерти родителей и приезда Галины Борисовны отрицать очевидное стало уже невозможно... А ещё с Галиной Борисовной стало невозможно отмалчиваться, это её только ещё больше раззадоривало. Если в первый раз, отведав неудавшегося супа, она говорила: "Неужели за столько лет нельзя было научиться готовить хотя бы самые элементарные блюда?", то во второй раз уже сплёвывала в тарелку с возгласом: "Помои!" И так во всём. А Влад... он всегда оказывался на её стороне. Не по форме, но по содержанию.

— То есть тоже отодвигал тарелку?

— Именно. Это было... больно. Вообще всё стало трудно и больно. Вторая беременность тяжело протекала — токсикоз до шестого месяца, родители ушли друг за другом, и я ещё не успела их оплакать. А тут... Галина Борисовна. Спасло меня тогда только то, что Сашеньку я немного не доносила и он родился очень беспокойным, часами кричал. Я не спала почти, но зато и свекровь от нас на дачу сбежала. Влад тоже почти дома не бывал, пропадал у матери, наверное, а может, и нет, от него стало пахнуть чужими женскими духами. Но я тогда так уставала, что мне это почти безразлично было. В общем, сначала мне помогал только Антоша и Алиса по выходным. А потом Антон по дороге из школы встретил на улице Антонину Глебовну, она пришла и просто спасла меня...

В этот момент без стука открылась дверь и вошёл Володя с каким-то листком бумаги в руке. Выражение лица у него было такое, будто он нашёл всё, что искал, и даже больше. Оглянулся в поисках ещё одного стула, оного не обнаружил, обошёл стол и сел в кресло хозяина кабинета, объяснив свои действия следующим образом:

— Я лучше сяду, чем стоять статуей Командора...

Людмила посмотрела на Сальникова то ли испуганно, то ли возмущённо, но Штольман счёл за лучшее снова отвлечь её вопросами:

— Алиса Андреевна нам рассказала, что в последствии ваша свекровь выжила няню. Вы можете рассказать, что именно случилось?

— Я не знаю, меня при этом не было, только дети. Когда я вернулась с работы, Галина Борисовна гуляла с Сашенькой, а Антонина Глебовна собирала вещи. Мне она только сказала, что терпеть это надменное хамство и бесцеремонность не будет, как бы нас с мальчиками ни любила. Но вы же можете сами спросить у Антонины Глебовны...

— Я уже спросил, — сказал Володя мрачно и продолжил, когда Штольман взглянул на него вопросительно: — У Кузьминой, оказывается, медучилище и пединститут за плечами, она всю жизнь нянчит детей у самых высокопоставленных товарищей и ничего кроме уважения и благодарности ни от кого из них не видела. А Галина Борисовна позволила себе повысить на неё голос, помыкать, понукать, тыкать и так далее. Кузьмина терпеть не стала и уволилась, заявив Никитиной напоследок, что к своим собственным детям она такую бабушку и на пушечный выстрел не подпустила бы...

— Да, мне она то же самое сказала, — пробормотала Людмила.

— Но вы её, как видно, не послушались, — процедил Володя. Он был совершенно очевидно зол.

— Неужели вы думаете, что если бы у меня была тогда возможность избавиться от Галины Борисовны и оставить Антонину Глебовну, то я бы не... — На щеках у Людмилы отчётливо выступили некрасивые красные пятна.

— Да была у вас возможность, была! — рыкнул Володя. — Что вам помешало ещё два года назад развестись с этим уродом к чёртовой матери, а заодно и с его мамашей?!

— Отставить орать, капитан, — сказал Штольман, охлаждая Володин пыл. Судя по всему, друг был сейчас примерно в том же состоянии, в каком Августа давеча за колотушку схватилась. Володя глянул яростно, потом кивнул, признавая правоту начальства. — Доложите, что вы обнаружили.

— Сначала, чего я не обнаружил, — сказал Сальников после паузы уже куда сдержаннее. — В комнате девятилетнего Антона Никитина почти нет игрушек — одна недавно склеенная модель самолёта, и всё. И книжек нормальных там тоже нет — полка с учебниками и кое-что из внеклассного чтения. Ни приключений, ни фантастики, ни детских журналов каких-нибудь. При этом Кузьмина утверждает, что ещё полгода назад всё это у мальчишки было в изобилии. А теперь часть у младшего брата, а остальное мы с ней только что на антресолях, на самой верхотуре обнаружили. А есть у пацана в комнате койка, застеленная, как в армии, без единой складочки, вещи в шкафу, по цветам рассортированные и идеальными стопочками сложенные, думаю, что такого порядка даже у вас, товарищ полковник, в шкафу не наблюдается. А в корзине для бумаг я вот это нашёл... — Володя положил на стол альбомный лист, который всё это время в руках держал, и пододвинул его Штольману.

— Что это? — прищурился Яков Платонович.

— График уборки комнаты, — бросил Володя гневно. — Каждый день по три раза — в 6.30 утра, это значит до школы ещё, в 14.00 и в 20.30. И за качество уборки оценки выставлялись, причём лучше тройки тут нет ничего. С одной стороны листа один почерк, с другой — другой. Один, по словам Кузьминой, принадлежит Владиславу Никитину, а второй, как я понимаю, Галине Борисовне. Или это вы, Людмила таким образом вашего сына к порядку приучали? — Женщина молча и отчаянно замотала головой. — А ещё между письменным столом и батареей я нашёл мешок с сухим горохом. Вы не подскажете мне случайно, Людмила Петровна, для чего он нужен в детской комнате, если трубочки, чтоб плеваться, там и в помине нет? Чёрт, Штольман!..

К сползающей со стула Людмиле Яков Платонович успел первым, подхватил, поднял на руки. Володя, сам красный как рак, уже звал Кузьмину. Няня ворвалась в кабинет почти сразу, будто под дверью ждала.

— Вызывайте скорую, Антонина Глебовна, — приказал Штольман.

— Не надо, — пробормотала Людмила у него на руках. — Не надо... скорую. Тонечка, порошок мой принесите, пожалуйста. "Скорую помощь"...

Примечания:

1. Во Дворце Культуры имени И.И. Газа Владимир Высоцкий выступал 6 марта 1968 года. Подробнее о концерте можно прочитать здесь: http://vysotsky.ws/index.php?showtopic=157&st=15&start=15.

2. Александр Леонидович Мясников (1899-1965) — выдающийся советский терапевт, член Академии медицинских наук (АМН СССР), крупнейший специалист в области сердечно-сосудистой патологии. С 1948 по 1965 год руководил Институтом терапии АМН СССР (с 1966 года — Институт кардиологии имени А. Л. Мясникова АМН СССР).