Гибель отложим на завтра (джен)

Шейра сидела на высоком укрытом серой шерстью ложе и смотрела в мутное окно. Сквозь решетку светило безжалостное степное солнце, виднелись макушки деревьев — единственное живое, доступное взгляду из этого каменного помещения.

На низком дубовом столике стояла деревянная тарелка, в ней лежали два яблока, ржаная лепешка, немного сыра и кусок солонины. Все это осталось нетронутым. Есть совсем не хотелось, и айсадка ела лишь изредка и понемногу, только чтобы не умереть от голода: такой смерти она боялась больше любой другой, и страх этот пришел из детства. В тот далекий год случилась засуха и длилась еще два года; река превратилась в мутный ручей, перевелась дичь, облетала листва на деревьях. Племя питалось кореньями и грызунами. Шейра все еще помнила резь в желудке, тошноту и неизбывную усталость. Все время хотелось спать, иногда сил не хватало даже чтобы подняться. Тогда же от истощения умерла ее подруга Исита-Киту, кудрявая и смешливая, самая близкая, как сестра, они всегда были неразлучны.

Сейчас Шейра думала, что для нее самой даже такая гибель была бы лучше уготованной темным вождем участи, но все равно не могла избавиться от страха голодной смерти.

В отчаянной ярости айсадка смахнула со стола всю еду, да с такой силой, что ушибла руку о дерево, а тарелка отлетела к двери. На звук заглянул шакал-охранник — бросил взгляд на разбросанную еду и миску, но, ничего не сказав, тут же снова скрылся за дверью и запер ее.

С Шейрой вообще никто не пытался говорить, ее не отвлекали, не мучили вопросами — все о ней будто забыли. Шакалы приносили еду и питье и без слов уходили. Айсадка оказалась предоставлена собственным мыслям. Глядела на рассеченное решеткой небо то мучаясь сомнениями, то думая, как избежать ужасной судьбы, то сходя с ума от безысходности.

Бросаясь из крайности в крайность, она винила во всем случившемся то себя, то вождей и старейшин. Терзаясь, что не смогла убить темного вождя и погубила вольные племена, она уже в следующую минуту корила в этом вождей, старейшин и шаманов. Ведь она привыкла верить им — и она доверилась им, таким взрослым и мудрым. А они возложили на нее непосильную задачу. Наверняка ошиблись, и пророчество было о ком-то другом. В конце концов, кто она такая? Обычная охотница, да еще и не самая сильная, ловкая и, как выяснилось, сообразительная. Ее подруга Регда куда лучше подошла бы для этого испытания. Высокая, быстроногая, с сильными, как у мужчины, руками, отличная лучница — она бы справилась с темным вождем. А если не она, то Тйере-Кхайе точно сумел бы.

Перед глазами Шейры всплыли образы друзей.

Вот они с подругой в лесу, заготавливают ветки для будущих луков и одновременно разговаривают и смеются. Регда останавливается у сосны, подбирает две шишки и закрепляет их в своих рыжих волосах таким образом, что они смотрятся, как рожки. Подруги снова смеются, и в эту минуту на тропку сворачивает Тйере-Кхайе.

— Быстрая Сова и Белая Куница очень громкие, — говорит охотник. — Их смех проник в мои уши еще у излучины реки.

Видя его, Регда-Илу тут же сбрасывает «рожки» с головы и, смущенная, отворачивается, хотя обычно она не слишком-то склонна смущаться. Напротив, она смелая, решительная, порою даже дерзкая. Но при Тйере-Кхайе почему-то робеет. Шейра думает, что это потому, что Бегущий-по-Листьям почитаемый воин и будущий вождь, и его одобрение или неодобрение многого стоят.

Точнее, Шейра так думала раньше. До сегодняшнего дня. До этой самой минуты, когда воспоминание родилось в ее голове. Сейчас же она округлила глаза, пораженная внезапным открытием, и на несколько мгновений даже забыла о своей беде.

«Он говорит с ней в ее сердце, вот почему! — поняла айсадка. — Как я могла этого не замечать?»

Как оказалось, прежде она вообще на многое не обращала внимания и о многом не задумывалась. Но сейчас, как только удавалось отвлечься от страха будущего, предоставленная самой себе, она ныряла в воспоминания и видела в них то, чему не придавала значения раньше. Она вспомнила, что Бегущий-по-Листьям куда чаще разговаривал с Регдой-Илу, чем с ней, а подруга нередко отзывалась о нем с теплотой. Даже накануне битвы. И если их сердца так тянулись друг к другу, то почему старейшины решили, что это Шейра должна стать ему женой, а не Регда? А если они ошиблись в этом, то могли ошибиться и насчет пророчества…

«Хватит! — осадила себя девушка. — Твой лукавый ум просто ищет оправдания твоей неудаче!»

В конце концов, это ведь не старейшины айсадовнарекли ее предводительницей вольных племен, а шаманы туризасов, которые даже не знали Белую Куницу, но о которой им сказало видение. Да и есть ли теперь разница, кто виноват в поражении? Кто бы ни был, расплатились за это все. Живы ли еще вожди и старейшины? А живы ли ее друзья? Быстрая Сова, Бегущий-по-Листьям? Или они в плену, и шакалы терзают их? А что если таким же образом, каким собираются терзать ее?

Страх за судьбы друзей снова сменился ужасом перед собственными грядущими мучениями, а спасения она не видела. В этом каменном пространстве не было ничего, что помогло бы покинуть эту жизнь.

Шейра, впрочем, слышала истории о шаманах, которые по собственному желанию уходили из явного мира, отправляя свой дух в мир теней, но это не значило, что она сумеет проделать то же самое. Она не была шаманкой, чтобы ступать их тропами, ее никто этому не учил, но и терять было уже нечего. Если она попробует и у нее не выйдет, хуже не станет.

Шейра знала: чтобы попасть в мир теней, нужно отрешиться от всех мыслей, оставив в голове лишь одно желание — уйти. Для этого надо усыпить сознание, ввергнуть ум в помрачение. У нее не было бубна, чтоб в него ударять, не было костра, вокруг которого можно кружиться, не было шаманских трав. Зато на полу валялась деревянная тарелка, а шакалы еще не лишили Шейру языка и голоса. Если она к тому же преодолеет свой страх хотя бы временно и не будет есть и пить в ближайшие сутки или двое, то, может, у нее все-таки получится исчезнуть из мира людей. Тогда темному вождю ее не достать, из мира теней никто не сможет ее вернуть.

Айсадка взяла упавшую тарелку и, пристроив ее на коленях, уселась на полу посреди комнаты и закрыла глаза. Она представила, что сидит на камне у лесной реки, и что в руках у нее не миска, а бубен. Раскачиваясь, она била в него то кончиками пальцев, то ладонью, чередуя удары по краям и в середину, постепенно ускоряя мерный ритм, вслушиваясь в него и растворяясь в нем. Она пела, выводя монотонное «а-тха-тейя-шаа-тха», обращаясь к духам, называя их по именам. Она уже почти погрузилась в беспамятство, но открылась дверь, и снова заглянул шакал-охранник, видимо, услышав ее пение и стуки. Впрочем, сразу же ушел, но посторонний звук отвлек Шейру, и пришлось начинать с самого начала.

Она не знала, сколько минут, часов или дней прошло, прежде чем внутренний взор заволокло мглой, и пропали все мысли и воспоминания. Сознание растаяло вместе с ними.

Шейра обнаружила себя посреди вязкой хмари, смутно напоминающей лес — призрачные тени стволов и листвы вяло колыхались в тумане. Она запрокинула голову, глянула ввысь, но не увидела неба. Там, наверху, находилось то же, что и вокруг: седые тени. Здесь просто не было верха и низа, не было привычных сторон света — здесь все перемешалось. Айсадка знала одно: нужно идти ниже и дальше — на ту сторону реки.

Она уже приготовилась сделать первый шаг, как вдруг услышала голос:

— Ты, из мира не-мертвых, что ты здесь ищешь?

— Где я? — ответила она вопросом на вопрос.

Одна из теней отделилась от других и, приблизившись к ней, всколыхнулась, будто вздохнула.

— Здесь преддверие, — прошелестела Тень. — Отражение явного мира. Уже не явь, еще не смерть. Здесь то, чему должно уйти и чему предстоит родиться.

— Ты страж этого места? — спросила девушка, вспоминая шаманские рассказы.

— Нет… Страж там, дальше, у реки.

Шейра посмотрела вдаль. Там и правда текла река, такая же серая, как все вокруг.

— Почему здесь все такое бледное?

— Это переход. Здесь смешаны все краски, но ты их не различаешь. Твой взгляд — взгляд живого.

— А как мне перейти реку?

— Никак. Без Слова страж не пропустит. Ты знаешь Слово?

— Какое?

— Значит, не знаешь, — опять колыхнулась Тень. — Тогда уходи. Или застрянешь на грани, как и я.

— А кто ты?

— Не знаю. Я просто жду.

— Чего ждешь? Кого?

— Ее…

Призрачный отросток — подобие руки, устремился вверх. Айсадка проследила за ним взглядом, и хмарь расступилась, в лицо ударил свет ранних сумерек. В привычных красках девушка увидела сизо-серый утес, о подножие которого разбивались темные морские волны, а на гребне высилась старая башня. Она приблизилась, и в окне-бойнице Шейра разглядела молодую женщину — грива черных волос, бледная кожа, потерянный взгляд.

Зазвучал печальный напев. Айсадка знала, что низкий, чуть охриплый голос принадлежит незнакомке, хотя та даже рта не раскрыла — она пела внутри себя.

Мне не страшен сумрак мира духов,

Я сама их больше испугаю.

Я давно больна, всю жизнь болею,

Бедный призрак это понимает.

Подожди немного, милый призрак,

Я приду, твоей сестрою стану.

Я больна, я сноважизнь болею.

С каждым криком это постигаю…

— Кто это? — спросила Шейра.

— Не знаю, — сказала Тень. — Но я ее жду… Только она сможет вытянуть меня отсюда. Не сейчас… потом… сейчас она сама слишком слаба. Ее так измучили крики!

— Какие крики?

— Я не знаю… До меня доносятся только отголоски явного мира и только отблески ее неяркого света… А ты уходи, Живая, пока можешь, пока Страж тебя не заметил.

— Но я должна идти дальше!

— Тебе надо вернуться. Посмотри!

Шейра глянула, куда указала Тень, и в отвращении крикнула:

— Нет!

* * *

— Повелитель! Пленница уже сутки ничего не ест и не пьет.

Элимер оторвал взгляд от военного трактата, а сидящий неподалеку Видальд вскинул голову. В дверях книгохранилища стоял воин — один из стражников, охранявших айсадку.

— Так напоите насильно, — махнул рукой кхан.

— Мы пытались, но не смогли ее расшевелить. Она свалилась и застыла, вообще не двигается.

— Скончалась, что ли? — не понял Элимер.

— Нет, живая. Теплая и дышит, хотя и слабо.

— Без сознания?

— Уж больно долго, целый день прошел. А до этого она ничего не ела и не пила, только сидела да о тарелку барабанила, пела что-то и…

— И никому из вас не пришло в голову пресечь это камлание? — процедил, разозлившись, Элимер.

— Молю простить, мой кхан, — стражник склонил голову, — но ты сам велел не говорить с ней и поменьше внимания обращать.

— Велел, да. Но раз она вздумала шаманить, ты должен был сразу сообщить мне об этом.

— Виноват, мой кхан. Я думал, это она так, от скуки свои дикарские песнопения затеяла…

Элимер досадливо захлопнул трактат и с недовольством зыркнул на стражника. Тот попятился под его взглядом, но кхан злился не на воина, а на себя. Обычным воякам неоткуда было знать о дикарском шаманстве и о том, как оно выглядит, это он должен был предупредить своих людей, чтобы сообщали обо всем необычном.

— Хорошо, — вздохнул кхан. — Можешь идти и пока ничего не предпринимай.

Стражник поклонился и шмыгнул за дверь, Элимер же глянул на телохранителя, сидящего на узкой скамье возле полки со свитками. Вообще-то здесь кхану ничего не угрожало, но больно уж он привык к обществу Видальда и к тому, что всегда можно обратиться к нему за мнением или даже советом. Как оказалось, в голове неученого горца водились здравые мысли.

— Ты слышал это?

— Вроде не глухой, — откликнулся воин.

— Ну, и что думаешь? Как быть с айсадкой?

— А чего зря гадать-то? Надо взглянуть для начала.

— Ты прав. Идем.

Вернув трактат на место, Элимер с телохранителем покинули книгохранилище и, поднявшись по короткой лестнице, миновали широкий коридор, устеленный ковром из валяной шерсти, затем свернули в проход поуже, где каменный пол вместо ковра был укрыт свежими степными травами. В конце прохода и находилась комната, где держали пленницу.

Стражник отворил дверь, и кхан, пройдя внутрь, тут же убедился, что тот не преувеличивал, дикарка и впрямь словно застыла. Лежала посреди помещения, не двигаясь, будто окаменев, даже ресницы не подрагивали, а грудь вздымалась лишь едва-едва.

Элимер приказал охраннику уйти и закрыть дверь, затем присел возле айсадки. Хлопнул в ладони перед ее лицом, пошлепал по щеке, потянул за руку, приподнял голову за волосы — ничего, ни единого движения. Кхану не по себе сделалось: девчонка выглядела мертвой, при этом оставаясь живой. Сейчас пригодилась бы помощь Таркхина, но тот уехал с поручением в провинцию Антурин.

Пока Элимер раздумывал, Видальд тоже присел перед айсадкой. Вгляделся в ее лицо, затем с тревогой посмотрел на кхана и пробормотал:

— Она это... уходит, кажется.

— Что значит — уходит?

— В мир-по-ту-сторону.

— Но почему? — рыкнул Элимер. — Ей ничего не угрожало!

— Захотела, вот и уходит. Тропа шаманов. Он же при тебе рассказывал, — телохранитель кивнул на дверь, — что она тут камлала.

Кхан в беспокойстве отошел к окну. Выходит, он не ошибся: племена поставили девчонку во главе войска из-за шаманского дара и, должно быть, сильного. Элимер теперь понятия не имел, что с ней делать, как помешать ей убежать в смерть.

— Знаешь, как ее вернуть? — спросил он телохранителя.

— Говорят, всякого можно вернуть, пока он не переступил грань. Только нужно знать, что его обратно приманит. Ну, любовь там, долг, жажда мести... Или страх за кого-нибудь.

— Месть... страх, — вторил Элимер, вспоминая, какие угрозы напугали дикарку. — Вот что, Видальд, схвати-ка ее и как следует поцелуй. А если не поможет, то раздень и…

— Пф-ф, кхан, вот еще! Чтоб я с полудохлой девкой забавлялся? Да и не в моем она вкусе и вообще…

— Видальд, — процедил Элимер, — это приказ, так что выполняй.

— Извиняй, кхан, но нет, — со всей серьезностью ответил телохранитель. — Я клялся быть твоим верным воином и телохранителем, а не насильником еле живых девиц.

— Проклятье, Видальд! Честное слово, однажды вырву тебе язык! Я не прошу ее насиловать, только сделать вид.

— Ну вот сам и делай, — пожал плечами воин.

Выругавшись, Элимер оттолкнул Видальда и, склонившись к лицу айсадки, с нарочитой грубостью впился в ее губы и сорвал тунику с ее груди. Ощущая что угодно — досаду, раздражение, встревоженность, но никак не возбуждение, он целовал и водил руками по ее телу еще около минуты. Затем дернулся и отшатнулся, прижимая руку к прокушенной нижней губе, чувствуя во рту железный привкус крови. Дикарка вскрикнула и тоже отпрянула, ощерившись.

— Так-то лучше, — бросил Элимер. — Вижу, ты запомнила того стражника в темнице. Это хорошо. Уясни: тебе не сбежать. Попробуешь еще раз — тебя вернут пятеро. Подберу самых ужасных.

— Вернуть почему меня?! — вскричала девчонка.

Кхан приподнял брови: айсадка заговорила и даже начала задавать вопросы, это радует.

— Ты знаешь. Пророчество.

— Не узнать его темный вожак! Пусть сказать шакалам, чтобы пытали, казнили и… что еще там...

— Уверен, ты помнишь, «что еще там», — передразнил Элимер и, глянув на Видальда, махнул рукой в сторону двери.

Телохранитель кивнул и удалился, кхан же, схватив девчонку за шкирку, усадил ее на кровать, а сам сел напротив, с грохотом придвинув низкую короткую скамью.

— У меня есть вопросы. Думаю, у тебя тоже. Так давай поговорим.

— Пророчество — нет. Не выдать вождю шакалов.

— Это я уже понял, — поморщился Элимер. — Поговорим о другом. Что тебя интересует? Ну же, девочка, спрашивай. Может быть, я отвечу.

Она молчала дольше минуты, но кхан терпеливо ждал. Наконец она спросила:

— Я не сказать о пророчестве. А темный человек держать меня все равно. Почему не убивать? Пытки не делать почему?

— Пыток не будет, казни тоже. Я солгал. — Он с удовольствием отметил ее недоумение. — Почему ты удивлена? Ведь мы, подлые шакалы, всегда обманываем. — Элимер выдержал паузу и спросил: — Теперь мой вопрос. Скажи: ты шаманка? Ты заговорила стрелу на мою смерть?

По лицу айсадки вновь пробежала тень удивления:

— Я не шаманка. Не я. Как ты узнать про стрела? Как победить ее?

— В Отерхейне тоже есть шаманы. Скажи, если не ты заговорила стрелу, почему она была у тебя?

Дикарка перевела на окно отсутствующий взгляд.

— Не хочешь отвечать... Ладно, попробуем иначе, — он задумался. — Ваш безумный поход был обречен. Ты понимала это?

— Я понимать, что так могло быть.

Теперь пришла очередь Элимера удивляться.

— Но все-таки возглавила его?

— Темный человек второй раз спрашивать. Но очередь вопроса — моя. Где мой народ? В плену? Среди теней? — Девушка пыталась скрыть тревогу, но выражение лица ее выдало.

Теперь замолчал Элимер. Айсадка поняла, что ответа не получит, и отвернулась.

Кхан и не думал говорить пленнице, что отпустил большую часть ее сородичей, взяв с них клятву, что четыре зимы и лета — священное для них число — они не поднимут против отерхейнцев оружия первыми. Свое милосердие самому себе он объяснил тем, что пленные — это лишние рты. Если же их всех казнить, то придется возиться с кучей трупов. Но правда заключалась в том, что он до сих пор не мог ответить себе, что им двигало, какая сила, когда он пощадил дикарей на поле боя и после.

— Ничего не спрошу больше, — бесцветным голосом произнесла девушка, прервав его мысли.

— Значит, и отвечать не станешь?

Айсадка кивнула и тут же вздрогнула: кхан с размаху треснул по столу.

— Дикарка! Кем ты себя вообразила? Великим вождем? Поэтому погнала детей на убой?! Это ведь не Отерхейн напал первым, а вы. По твоей вине они погибли.

Несколько мгновений девушка смотрела на кхана, затем губы ее скривились, а глаза заблестели. Она, перенесшая заключение, насилие и угрозы, теперь не выдержала: слова Элимера попали в цель. Айсадка опустила голову, волосы упали на лицо. Пытаясь скрыть проявленную слабость, она сказала:

— Твои предки, темный человек... убивать нас… Виноваты они… Землю отобрали…

— Предки? — переспросил Элимер. — Вот именно — предки! Удобно оправдываться прошлым. Но вы долгие годы спокойно жили в лесах, вам хватало дичи и простора. Никто вас не трогал.

— Поселенцы…

— А что поселенцы? Они всего лишь скотоводы. Желают расширить свои наделы, но меч в руках держать не могут. Вы с ними справлялись, да и вглубь леса они не заходили. — Айсадка промолчала, и Элимер продолжил: — Сначала я собирался казнить тебя… казнить вождя, который унизил нас, вынудил убивать детей. Но ты сама оказалась девчонкой. Что бы вы там о нас ни думали, но с детьми мы не воюем. В кутерьме боя нам просто пришлось…

— Меня казни за это! Сейчас! — Шейра с отчаянием воззрилась на кхана. — Или давай я сама. Это я… сгубить шакалов хотеть. Тебя. Но стрелой даже не смочь! Но должна была! Хоть как… Мечом, руками, зубами…

Элимер рассмеялся:

— Не печалься, девочка, вдруг у тебя еще будет такая возможность?

Он встал со скамьи и двинулся к выходу.

— Зачем я шакалу?! — крикнула айсадка ему в спину. — Пускай я себя умирать! Дай мне уходить к теням! Зачем я?

Элимер оглянулся и посмотрел ей в глаза.

— Спрашиваешь, зачем? Может, я все еще надеюсь узнать о пророчестве. Может, ты мне любопытна. А может, я просто развлекаюсь. Какая разница? Для тебя это ничего не изменит.

* * *

Элимер смотрел на себя в зеркало отсутствующим взглядом. Губа после укуса дикарки опухла, но в остальном он выглядел как обычно. Рассеянно отворачиваясь от зеркала, кхан вдруг краем глаза заметил, что отражение осталось неподвижным. Он помотал головой, отгоняя наваждение, однако ничего не изменилось, зеркальный двойник по-прежнему не шевелился. Элимер выругался и поднял руку, чтобы проверить наверняка. Отражение не повторило его движения, вместо этого замерло в одной позе и искривило губы в ядовитой усмешке. По телу Элимера пробежала дрожь, волоски на руках приподнялись. Вне себя от страха он отступил на несколько шагов, но не сумел оторвать взгляда от двойника.

Из зазеркалья раздался безжизненный голос:

— Исполни предназначенное...

— Ч-что еще за... предназначенное? — язык едва слушался, с трудом ворочаясь во рту.

— Ты знаешь, — прошипел двойник.

— Что?.. — тупо переспросил Элимер.

— Сегодня… узнаешь…

Картинка сменилась. Кхан по-прежнему смотрел в зеркало, но вместо себя видел в нем брата. Надменный и красивый, как и прежде, тот стоял, одетый в шелка и дорогие украшения.

— Элимер лишил меня семьи и дома, он превратил меня в раба, — сказал Аданэй. — Я ненавижу его и никогда не прощу. Я убью его однажды.

В камине вспыхнул огонь, вырвался на свободу, устремился к зеркалу и, обвившись вокруг головы брата, превратился в золотой венец.

Элимер зарычал, размахнулся и — разбил зеркало.

Проснулся он в холодном поту и с головной болью, как и всегда после подобных снов. Лекарские снадобья ее не снимали, но Таркхин мог унять одним прикосновением — к сожалению, советник еще не вернулся из Антурина.

«А может, к счастью», — подумал Элимер: старик снова начал бы расспрашивать о снах, а это раздражало едва ли не больше, чем сами сны.

Поднявшись с кровати, он подошел к окну: за ним все еще царила тьма, только-только перевалило за полночь. Значит, поспать удалось всего пару часов, но заснуть снова вряд ли получится.

Элимер прислушался: на улице моросило, и это порадовало. Сырой ночной воздух его бодрил, а иногда даже избавлял от боли.

Недолго думая, кхан натянул простую шерстяную рубаху и теплый плащ, надел пояс с мечом и вышел из покоев. Быстрым шагом двинулся по почти безлюдному коридору — в такое время только стражники патрулировали замок, — сбежал по крутой лестнице, а оказавшись у выхода из замка, увидел Видальда. Тот болтал с одним из воинов.

«Он вообще спит когда-нибудь?» — спросил себя Элимер, но удивления не показал.

Телохранитель склонил голову в знак приветствия.

— Мне идти с тобой, кхан?

— Нет.

Ответ не вызвал недоумения ни у Видальда, ни у стражников. Они привыкли, что время от времени правитель ночью уходит из замка — с телохранителем или, как сейчас, один, а возвращается под утро. Таркхин всегда корил его за это, но сейчас Таркхина в Инзаре не было. Среди воинов же ходили разные слухи. Одни говорили, что кхан навещает замужнюю любовницу с незаконнорожденным сыном, другие — будто он в одежде простолюдина бродит по улицам: слушает, что болтают в народе, и следит, как работают патрульные отряды. Хотя люди поумнее не особенно доверяли домыслам.

Выйдя за крепостные стены, Элимер поежился — здесь ветер ощущался сильнее. Дождь барабанил по крышам домов и мостовой, стекал по капюшону и попадал под него, ледяными струйками проникая за ворот. Кхан все равно не жалел, что выбрался в город: боль стала тише уже через полчаса.

Элимер любил гулять по спящей столице. В это мертвое время, посреди Инзара, он забывал о придворном уложении и о том, что он правитель. Ночью стирались все краски, время текло медленнее, а жизнь словно замирала.

По главным улицам, широким, чистым, вымощенным булыжником, ходили в основном только патрульные, тогда как в замусоренных переулках бродяги подстерегали редких прохожих, а кошки — крыс.

Отойдя довольно далеко от замка, Элимер свернул на узкую улочку. По обе стороны он нее высились как добротные жилища, так и теснились неприглядные хибары. В некоторых уютно горели жировые лампы или свечи. Кхан с любопытством косился на освещенные окна, неосознанно пытаясь рассмотреть за ними внутреннее убранство и людей. Даже вызвал этим негодование одной из жительниц. Она отворила слюдяное оконце, высунулась почти по пояс и, потрясая пухлым кулаком, прокричала:

— У-у-у! Ходит тут, вынюхивает! Уставился, тать ночная! И чего те не спится-то, а?! Иди-иди себе! Нечего выглядывать тут, прихвостень Ханке! Не то донесу патрульным!

Тетка еще раз погрозила кулаком и с грохотом захлопнула ставни. Элимера все это не только позабавило, но и порадовало. Если простолюдинка не боится кричать на возможного грабителя, да еще угрожает позвать патрульных — значит, патрульные работают хорошо.

Побродив по улицам, кхан окончательно избавился от боли, хотя она и оставила вязкую кашу в голове. Правда, он еще и продрог насквозь. Уже хотел вернуться в замок, но тут увидел освещенное лампами крыльцо и вывеску: «Трактир у дороги». Хозяева явно не утруждались, придумывая название.

Ноги сами понесли к теплому помещению, из которого тянуло запахами еды и пива. Войдя, Элимер с удовольствием стянул мокрый плащ и уселся за ближайший стол — потертый, липкий от пролитых некогда напитков и заляпанный жирными пятнами. Он не опасался, что кто-нибудь в этом захудалом трактире узнает в нем правителя: простые люди видели кхана лишь издалека — на площади или во главе войска.

Элимер огляделся. Из-за позднего времени и непогоды посетителей было мало. Они сидели за такими же грубыми старыми столами и болтали между собой. Один походил на мелкого купца, двое — на ремесленников или обычных работяг, еще трое казались попросту отребьем.

От праздного разглядывания отвлек девчоночий голос:

— Чего желает господин? Выпить, перекусить? У нас все вкусно, все недорого.

Чернявая служанка кокетливо посматривала из-под густых неровных бровей и теребила в руках передник.

— А что посоветуешь? — спросил Элимер.

— У нас все вкусно, — повторила она. — Пиво отменное, вино крепкое. А еще баранье жаркое возьми, господин, не пожалеешь!

— Я не голоден.

— Ну, тогда выпить? Может, вина?

— Лучше пива.

— Кружку? Или, может, сразу две? Ты, я вижу, крепкий муж! Одно слово — воин.

Элимер не сдержал улыбки. «Ишь, ловкая. Лишь бы побольше денег взять».

— Достаточно и одной.

Девчонка поджала губы и побежала выполнять заказ, всем видом показывая: ходят тут, теребят по мелочи. Через минуту она вернулась с кружкой пенящегося напитка, и Элимер бросил на стол медную монету.

— Вижу, гостей немного, — сказал он.

— Ну так откуда ж им взяться, в этакую-то непогодь?! Все по норам забились!

— Может, присядешь, развлечешь путника беседой?

Девушка посмотрела на Элимера и сочувственно кивнула.

— Что, день плохой?

— С чего ты взяла?

— Экий ты чудной! А как еще? Если гость хочет поболтать с прислужницей, значит, не все у него ладно. Плохие мысли, видать, гложут. Ну, скажи, угадала ведь?

— Угадала, — улыбнулся он.

Служанка обернулась на трактирщика, буравящего ее неодобрительным взглядом, и снова обратилась к Элимеру:

— Если ты у хозяина чего-нибудь для меня прикупишь, да еще сверху добавишь, то он разрешит мне немного побездельничать.

Кхан, недолго думая, протянул серебряник:

— Возьми, что хочешь.

Служанка просияла и, сжав монету в кулачке, убежала. Вернулась с дымящейся тарелкой жаркого и большой кружкой пива.

— Недолго тебе оставаться худышкой, — подколол Элимер. — С таким-то аппетитом.

— Да ну! — отмахнулась девушка. — Побегал бы с моё, понял: тут не раздобреешь. — Она набросилась на еду, уплетая за обе щеки. Не переставая жевать, спросила: — Ты кто? Воин?

— Вроде того…

— Э, так не бывает! Либо да, либо нет.

— Как тебя звать? — спросил Элимер.

— Айя называют.

— Айя? Странное имя…

— Чего это странное? — обиделась девчонка. — Самого-то тебя как звать? Раз уж сидим за одним столом, глупо будет, если стану обращаться к тебе «о, воин».

— Эл…- он осекся: ну надо же, какая беспечность, чуть себя не выдал.

— Эл? — Айя рассмеялась. — И ты еще над моим именем потешаешься? Да у самого еще нелепее!

— Да не потешаюсь я. Давно здесь служишь?

— Ох, давно, Эл! Уж и не припомню, с каких пор.

— Нравится?

— Издеваешься?! — Айя скорчила рожицу. — Кому ж здесь понравится? Ходят всякие: пьянь да рвань! А вот раньше я в выселке одном работала, смотрела за скотиной. Вот там хорошо было. На конях разъезжала и даже волков убивала. — Она с гордостью вздернула подбородок. — Ну да ничего: монет поднакоплю и сбегу отсюда. К поселенцам подамся, на границу с лесами. Там у них весело: битвы, дикари…

— Странные желания для отерхейнской девицы.

— А что?! — Айя выпрямилась и с возмущением уставилась на Элимера. — Между прочим, я тебе не какая-нибудь там… сопливая девчонка! Я, может, сама из лесов. Лакетка я. Вот!

Он не удержался от смеха.

— Нет, Айя, на дикарку ты не похожа.

— Это еще почему? — оскорбилась девушка.

— Болтливая слишком.

— Что, правда? Ну, я учту. А ты их видел? Дикарей? Говорил с ними? Расскажи, очень любопытно! — в глазах Айи зажегся неподдельный интерес.

— Видел. Правда, говорил только с одной айсадкой, но она мне ничего интересного не рассказала.

— Почему?

— Ненавидит меня, — усмехнулся Элимер.

— Ой ли?! Разве можно такого воина да красавца ненавидеть? — девчонка, заигрывая, подмигнула.

— Ты считаешь меня красивым? — удивился он.

— Ну, не так, чтобы очень, — поправилась Айя. — Но … вполне ничего.

— А ты что же, всем говоришь, что лакетка?

— Ну да, — она пожала плечами.

— А зачем?

Девчонка воскликнула:

— Ну а как же! Так куда проще парням головы кружить! У них сразу интерес просыпается. Тем более это почти правда. Мой отец был лакетом.

— Неужели? И как он оказался в Отерхейне?

— А он и не оказался. Это мать жила в пограничном поселении. Как-то встретила моего отца… Ну и понравились они друг другу. А она у меня скромницей-то не была, вот и... Живот до поры скрывала, но потом другие поселенцы заметили и прогнали ее. Я уже в Инзаре появилась.

— А мать сейчас где?

— Будто я знаю? Где-то по миру бродит.

Фраза привлекла внимание старика за соседним столом. Он осоловевшим взглядом уставился на Элимера и пьяно хохотнул.

— Да шлюха ее мать! Это все знают!

Девчонка фыркнула, вскочила со скамьи и, уперев руки в бока, прокричала:

— Это твои мать да бабка шлюхи, олух лысый! Чего ты знаешь?! Каждую ночь шляешься здесь, скотина пьяная! Весь ум пропил! — высказавшись, Айя опустилась обратно на скамью.

— Не боишься? — спросил Элимер, кивнув на старика. — А ну как он разозлится, с кулаками полезет?

— Но ты ведь меня защитишь? — девушка лукаво прищурилась и вполголоса пояснила: — А вообще… Нет, Эл, не боюсь. Он же старик. И в последние месяцы пьет в долг, так что ему лучше потише себя вести. Понимаешь?

— Тебе виднее…

Пьяный прохрипел:

— Эй, девка! Ты чего это обо мне судачишь?

— Да кому ты нужен?! — огрызнулась Айя. — Тихо сиди, понял?

— Уймись! — отмахнулся старик. — В ушах от тебя звенит.

— То-то же, — как ни в чем не бывало, девушка улыбнулась Элимеру и сменила тему: — Ты ж точно воин, да? А не страшно в кхановом войске-то?

— А должно быть?

— А то как же! Сражения — это одно. А вот он, сказывают, сущий зверь. Чуть что, сразу, — девчонка провела ребром ладони поперек шеи, забавно свесила язык и закатила глаза.

Элимер совершенно не хотел обсуждать себя самого, потому собирался направить разговор в другое русло, но тут снова встрял старик:

— Айя дело говорит! Распоследняя мразь он! Чтоб он сдох!

— Э! — вскрикнула девчонка, испуганно глянув на Элимера. — Я такого не говорила! Правда, Эл? Я ничего подобного… Он, может, и зверский, зато разбойников да прочей нечисти поубавилось, а то житья совсем не было. А сейчас все хорошо, спасибо кхану… И его воинам, да.

Пьяный гнул свое:

— Сынок у меня был, так казнить его приказал, сволочь! — он всхлипнул. — Но не знал сукин сын кое-чего… — старик понизил голос. — Сынок мой говорил: старший-то кханади, Аданэй который, жив.

Элимер едва сдержался, чтобы не вскочить. В последний миг взял себя в руки. На лице ничего не отразилось, зато в мыслях пронеслось: не зря ноги завели в этот трактир.

— Да-да, жив! — выкрикнул пьяница, заметив недоверчивые ухмылки посетителей. — Мой сынок его увидел и узнал. Это он мне и рассказал.

— Напился ты снова, Лайсэ, вот чушь и мелешь, — обронил трактирщик. — Немым был сынок-то твой. Как он мог тебе рассказать?

— Так я ж отец его! — Лайсэ ударил себя кулаком в грудь. — Неужто я своего ребенка не уразумею? Руками двигал он да звуки разные издавал. Другие не понимали, а я — легко.

Элимер помнил одного немого воина, который еще тогда, в лагере возле строящегося Вальдакера, в драке зарубил соратника. Кхан замер, приготовившись слушать в оба уха и, если что, задать вопросы, но тут Айя вскочила со скамьи и рассмеялась.

— Совсем свихнулся?! Насочинял сказок. Где же тогда этот спасенный кханади, а? Где он был, пока кхан на всякие там завоевания ездил, а? Да мертв он! Иначе бы давно объявился! — она увещевательно покачала головой. — Эх, шел бы ты спать, бедняга.

Лайсэ, как ни странно, послушался. Поднялся и пробормотал, косясь на Элимера:

— И то верно, пора…

Нетвердой шаркающей походкой старик двинулся к выходу. Когда дверь за ним закрылась, Айя с робостью глянула на Элимера и попросила:

— Ты уж, Эл, не говори там своим главным ничего, а? На самом деле мы про кхана ничего такого уж дурного не думаем. А Лайсэ… ну чего взять с пьяни?

— Не скажу, — пообещал он.

Айя с облегчением вздохнула, но промолчала. Элимер посидел еще немного, затем попрощался с прислужницей и покинул трактир.

Когда вышел на улицу, дождь уже прекратился, но ветер дул с прежней силой. Небо на востоке посерело: приближался рассвет. Пройдет два-три часа, и солнце превратит сырой воздух в вязкий знойный поток.

Кхан плотнее закутался в плащ и поспешил к замку, собираясь сразу, как доберется, приказать, чтобы Лайсэ схватили. Нужно было выяснить все, что старику известно.

В памяти всплыли слова «исполни предназначенное» и «сегодня узнаешь». Теперь их смысл становился понятнее. Но неужели Аданэй правда жив? От этой мысли Элимер похолодел. Может, не зря он сомневался, что изуродованный покойник в яме для пленных — его брат? Хотя оставалась вероятность, что немой воин видел Аданэя — если вообще видел, и это не выдумки старика, — еще до того, как его бросили в тот колодец.

Кхан добрался до замка, когда солнце, пока еще ласковое, только-только выползало из-за горизонта. Оказавшись внутри, он швырнул мокрый плащ одному из прислужников и велел:

— Кого-нибудь из серых ко мне. Быстро.

* * *

Таркхин вернулся в Инзар следующей ночью, такой же хмурой и ненастной. Стражники, съежившиеся под влажными накидками, открыли проход в воротах. Дверь распахнулась с таким скрежетом, что могла бы перебудить ближайшие дома. Кобыла Таркхина повела ушами и покосилась на рвущегося с поводка пса — огромного и как уголь черного. Советник что-то шепнул ей на ухо, она успокоилась и потрусила через проход. Перестук копыт смешался с мерной поступью дождя. Больше не доносилось ни звука — столица спала.

Миновав замковое подворье, старик подъехал к конюшне и, спешившись, передал лошадь дремавшему под навесом младшему конюху. У главных дверей замка стражники развели скрещенные копья, пропуская советника.

Таркхин вошел и, на ходу стряхивая с одежды воду, направился к покоям Элимера. Стражники сказали, что кхан еще не спит, и советник решил не откладывать и сейчас же передать правителю последние вести.

Увидев наставника, Элимер поднялся с кресла и воскликнул с непривычной горячностью:

— Наконец-то! Я ждал тебя!

— Мой кхан, что-то случилось?

— Скорее, не случилось. Я узнал, что он все еще жив.

Советник сразу понял, о ком речь, но ему понадобилось несколько мгновений, чтобы подобрать верную реакцию.

— Опять? — спросил он. — И что же тебя заставило так думать?

— Вчера мне не спалось, я вышел в город…

— Один?

— Да.

— Не слишком-то разумно, мой кхан.

Правитель нахмурился, затем опустился в кресло и с раздражением сказал:

— Какая теперь разница? Не о том речь!

— Как скажешь... — Таркхин присел на скамью напротив Элимера и повторил вопрос. — Так что случилось, почему ты так считаешь?

— Был дождь, я зашел в трактир. И не зря. Там один пьяница обмолвился, что его сын видел брата живым.

— Пьяница? Так может, он это выдумал?

— Нет. Серые привезли его утром, а я допрашивал.

— Самолично?

— Ну а что было делать? По-твоему, лучше, если бы старик выболтал о нем кому-то, кроме меня?

— Нет, конечно, но все-таки... — Таркхин оборвал фразу и спросил: — Ну и что ты узнал?

— Помнишь немого воина? Хотя неважно... Я велел его казнить за преступление в военном лагере. Но до этого он на несколько дней возвращался в Инзар на отдых и там умудрился рассказать своему отцу, что видел его. Видел уже после того, как на лагерь напали степные дикари. И видел его как раз среди тех дикарей, которых отправляли на продажу.

Советник промолчал, и Элимер с подозрением прищурился.

— Ты не выглядишь удивленным.

— Не выгляжу, — согласился Таркхин. — И я тебя предупреждал, что его могут узнать. Но успокойся: он мертв. Я не чувствую его в мире живых, что неудивительно. Куда отправили тех дикарей, ты знаешь?

— Мужчин собирались продать для работы на каменоломнях и рудниках, насколько мне известно.

— Вот видишь, — пожал плечами советник. — Сколько времени, по-твоему, можно выживать в таких местах и таких условиях?

Говоря все это, Таркхин напряженно думал. Если эти двое столкнутся — а к этому все идет, — беды не миновать. Он чуял, что все так и будет, но по-прежнему не понимал, какая из мировых сил ведет их навстречу друг другу. Об этом могли, пожалуй, рассказать Изначальные, но пока что Таркхин избегал к ним обращаться, хотя в глубине души понимал, что однажды придется. Но то будет потом, а сейчас ему нужно было в очередной раз заставить воспитанника поверить в ложь.

Таркхин поймал взгляд Элимера и медленно, отчетливо проговорил, подкрепляя свои слова чарами внушения:

— Аданэй мертв. Он нашел свой конец там, в каменоломне, и погребен под завалами пустых пород. Тебе ничего не грозит.

Таркхин знал: когда ложь откроется, чары уже не помогут, а Элимер воспримет обман как предательство. И все же колдун пошел на него, чтобы выиграть время.

— Где сейчас отец того воина? — спросил он.

— По ту сторону.

— Уже?

— К чему тянуть? Он распускал слухи о моем брате и злословил обо мне. Но я убил его быстро, он не мучился. — Элимер повертел в руках стальной наконечник стрелы, неосознанно взятый со стола рядом, затем переспросил: — Ты точно знаешь, что он мертв?

— Да, уж поверь, — снова солгал Таркхин.

— Что ж, мне полегчало. — Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, а руки расслабленно возложил на подлокотники. — Теперь рассказывай, что там с Антурином.

— Ничего по-настоящему серьезного. Один самозванец объявил себя наследником бывших правителей. Кое-кто из местной знати поддержал его, но заговор быстро раскрыли — дейлар вовремя заметил угрозу. Предателей поймали и обезглавили. Арист на всякий случай проведет дополнительное расследование. Когда выяснит все до конца, отправит тебе донесение.

— Хорошо.

— Элимер… — Таркхин замялся. — Позволишь спросить?

— Конечно.

— Насчет твоей пленницы…

— А что насчет нее? — нахмурился Элимер, сменив расслабленную позу на напряженную.

— Ты все еще держишь ее взаперти?

— На то она и пленница, — усмехнулся кхан, снова откидываясь на кресле.

— Что будешь с ней делать?

— Еще не решил.

— Когда решишь? Казнить ее ты передумал. До смерти продержишь за решеткой?

— Какая разница? Почему ты спрашиваешь?

— Если дикарка тебе больше не нужна, то или казни, или отпусти, не мучай.

— Никто ее не мучает. У нее все есть: вода, еда, одежда…

— Свободы нет, а взаперти она долго не протянет. Спроси Варду: думаю, он скажет то же самое. Я заходил к ней до поездки в Антурин, и уже тогда она была истощена.

— Зачем заходил?

— Хотел проверить, не шаманка ли она.

— И как? Шаманка? — в глазах Элимера разгорелось любопытство и почему-то сомнение.

— Нет. Иначе я сразу бы сказал.

— Вот как? А между прочим, она пыталась уйти шаманским путем. Я сам был свидетелем.

— Иногда, при сильном желании и если есть хоть какие-то задатки, и обычный человек может такое проделать, если знает как, — махнул рукой Таркхин. — Редко, но такое возможно. Но сейчас я о другом: если так продолжится, твоя пленница медленно умрет.

— Хочешь сказать, что айсадка не сможет жить взаперти?

— Именно.

Кхан задумался. Снял перстень с печатью, снова надел, прокрутил на пальце несколько раз. Потом сказал:

— Я знаю, что с этим делать. Скоро она захочет жить. — Он поднялся с кресла, отошел к окну и уставился в ночь.

— Почему бы ее просто не отпустить, как и остальных? — спросил Таркхин.

— Не хочу.

— Почему?

Кхан повернулся к советнику и, давая понять, что разговор окончен, отчеканил:

— Потому что такова моя воля. Сейчас можешь идти. Доброй ночи.

— Да будут благосклонны к тебе боги, — выдавил Таркхин и, поклонившись, вышел за дверь.

Утром Элимер пришел в комнату пленницы и теперь стоял там, разглядывая айсадку, неподвижно сидящую на скамье. Советник сказал правду: от девушки остались кожа да кости. Скулы заострились, губы потрескались, спутанные волосы напоминали солому, а глаза нездорово блестели. В предыдущий свой визит он просто не обратил на это внимания, не до того было.

— Да уж, — пробормотал Элимер, — вид у тебя не цветущий...

Девушка промолчала, даже не посмотрев в его сторону, тогда он встал прямо перед ней и спросил:

— Ты все еще хочешь меня убить?

— Хочу. Ты шакалий вождь, а я…

— Тогда радуйся, — прервал ее Элимер. — У тебя появится возможность.

Айсадка вскинула на него взгляд, но тут же отвернулась.

— Темный человек прийти насмехаться.

— Я не смеюсь, как видишь. Я дам тебе возможность убить меня. В поединке. А за это ты мне кое-что пообещаешь.

— Пророчество? Нет.

— Свое лживое пророчество можешь скрывать дальше, оно все равно не сбылось.

— Тогда…что?

— Если проиграешь, то поклянешься, что не убьешь себя, не убьешь никого из темных людей и не сбежишь.

— Проиграю если, то навсегда в плену?

— Да. Но у тебя есть возможность...

— Выбора нет все равно, — ее голос прозвучал ровно, но взгляд оживился.

Элимер правильно рассчитал: ненависть, надежда и жажда мести вернут дикарке желание жить.

— Не знать я, зачем то вождю шакалов, но согласна.

— Разумно. Правда, есть помеха…

На лице айсадки отразилась беспокойство, словно она чуяла подвох. Ничего не сказала, но замерла в ожидании.

— Ты сейчас и с ребенком не справишься, — сказал Элимер. — Поединок будет не раньше, чем ты окрепнешь и перестанешь напоминать покойницу. Поэтому больше не отказывайся от еды.

Она кивнула и улыбнулась. Правда, улыбка эта больше напоминала оскал.

* * *

Таркхина взволновал рассказ Элимера о встрече в трактире. Колдун чувствовал, что она произошла не случайно, вот только истоки этой неслучайности нащупать и понять не мог.

Он и впрямь подумывал отправиться за ответом к Изначальным — великим и безжалостным наследникам тех далеких времен, когда мир еще был молод. При одной только мысли об этих могущественных существах по спине пробегал холодок. Не в силах справиться со страхом, чародей решил сначала поговорить с наставником — более мудрым и сильным, чем он сам. Таркхин не сомневался, что Калкэ тоже чувствует и взволнован угрозой, которую несут братья.

Колдун стоял в своих полупустых покоях, посылая мысленный зов. Прошло всего несколько мгновений, и наставник откликнулся. Теперь стало ясно, где его искать. Таркхин закрыл глаза и взрезал ткань сущего — перед ним открылась сумеречная тропа, и он ступил на нее. Со стороны показалось бы, будто он уснул и постепенно растворился в воздухе.

Отгоняя тени, желающие полакомиться его жизнью, Таркхин пересекал горы, равнины и моря. Такой путь забирал силы, зато позволял преодолеть огромные расстояния.

Сойдя с тропы, чародей упал на красный песок, источающий жар. С безоблачного неба палило солнце, и Таркхин сразу вспотел. Пошатываясь, поднялся и огляделся. Пустыня простиралась до горизонта, но в ней тоже жили люди: Таркхин понял это, заметив дома. Он не сразу разглядел их, потому что цветом они сливались с песком и сделаны были как будто из него же. Чародей решил не гадать, как жилища не рассыпаются и где их обитатели берут воду. Вместо этого прислушался к ощущениям: он не ошибся — наставник где-то рядом. Таркхин двинулся к селению, но не прошел и нескольких шагов, как из домов выбежали люди и окружили его.

Таких людей он никогда раньше не видел и даже не слышал о них. Полуобнаженные, с волосами цвета платины и кожей черной, как эбонит, они потрясали копьями. Пока Таркхин размышлял, стоит ли прибегнуть к колдовству, чтобы успокоить рассерженных воинов или сначала поговорить с ними, все разрешилось. Из большого дома в середине поселения вышел наставник — сухощавый черноволосый мужчина. Он выглядел лет на тридцать, хотя минуло без малого два века с тех пор, как он появился на свет.

Люди, увидев Калкэ, издали радостные возгласы и, склонившись в поклонах, расступились. Наставник жестом поманил его за собой в дом, и там Таркхин как следует осмотрелся. На полу лежали шкуры незнакомых ему животных, у стен стояла керамическая посуда, а из вырытого в песке углубления торчало горлышко глиняной бадьи — в ней находилась вода. Больше в доме ничего не было.

Однако, забавное место для жизни выбрал великий маг.

— Удивительное место ты выбрал, — повторил Таркхин вслух, с позволения хозяина усаживаясь на шкуру.

— Да, — согласился Калкэ. — Мне сложно было к нему привыкнуть, но оно того стоило. Могучий край. Чувствуешь его скрытые силы?

— А эти люди…

— Племя охотников. Они считают меня богом.

Калкэ сказал это, словно извиняясь, и Таркхин догадывался почему. У наставника была слабость: тщеславие. Он знал о своем недостатке и не скрывал его, но за два века так и не смог с ним совладать.

— Ты знаешь, зачем я пришел? — спросил Таркхин.

— Из-за братьев? Я и сам давненько за ними наблюдаю. И не только я. Они даже не подозревают, сколько взглядов следит за их похождениями.

Таркхин не удивился. Раз уж он чуял игру сил, начавшуюся сразу после рождения Элимера, то Калкэ тем более. Пока наследники были детьми, никто не придавал ей большого значения — прежде тоже случалось, что надмировые силы вели себя странно, но потом успокаивались.

— Я мало что понимаю, — признался Таркхин. — Случайностей все больше, они накапливаются. Сначала казались незначительными, но сейчас… сейчас, я боюсь, мы уже не способны ни на что повлиять…

Калкэ подсел ближе к Таркхину и кивнул.

— Так и есть. То, что стоит за мальчишками, настолько могущественно, что мы не можем узнать даже его имени. Это вне мира, это над ним. Безликое. Безымянное. Непознаваемое.

Надежда Таркхина умерла. Он рассчитывал на Калкэ, но оказалось, что наставник понимает не больше него. Впрочем, одновременно чародей ощутил и облегчение: теперь было, с кем разделить опасения и ответственность.

— Если один из них убьет другого, — вздохнул Таркхин, — что они, кстати, и собираются сделать, это может пошатнуть мир.

— И пошатнет. Нам их не удержать, мы не сможем тягаться с мощью, стоящей за ними. А самим братьям это тем более не под силу. Они всего лишь слепые орудия непознаваемого.

— Но не можем же мы просто сдаться...

— Не можем. Нужно искать пути. Благо, у этого мира есть иные хранители — не чета нам. Думаю, это они вот уже дважды не позволили твоему любимцу убить брата. Но дальше ненависть этих мальчишек будет только крепчать. Неизвестно, удержит ли их что-то или кто-то через несколько лет...

— Почему именно они? Что в них такого? Царственная кровь разве что…

Калкэ фыркнул:

— Правители приходят и уходят. Нет, это здесь ни при чем.

— Тогда что? Разве так уж мало братьев, мечтающих друг друга убить? Почему именно их вражда так опасна? Чем они отличаются от других?

— Я не знаю всего, не вижу всей картины. На первый взгляд, Элимер — обычный смертный, никакого колдовского дара. Другой брат немного интереснее, в нем есть скрытая магия. Не от мира людей, кстати. Но она такая слабая, что он сам о ней не догадывается. В общем-то, он тоже обычный человек. Но они связаны одновременно и с этим миром, и с миром-по-ту-сторону, и кто-то или что-то сталкивает их друг с другом.

Таркхину стало не по себе.

— А что если… — протянул он. — Что если один из них умрет из-за болезни или по случайности?

Калкэ рассмеялся:

— Ты, наверное, подразумеваешь старшего? Случись такое с твоим воспитанником, ты устранил бы и ту, и другую опасность.

— Если не будет иного выхода… если для этого потребуется смерть Элимера, то… — он осекся, помертвев от собственных слов.

Калкэ возразил:

— Не так просто их убить. То, что их сталкивает, их же и охраняет. Посылает на пути людей, которые иногда помогают в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Сдается мне, ты один из таких невольных помощников. Помнишь ту Стрелу? — Калкэ усмехнулся. — Кроме того, нам нельзя ошибиться. Тебе ли не знать, что ненависть иногда живет даже после смерти, а мстительные духи иногда проникают в явный мир…

— Что же делать?! — схватился за голову Таркхин. — Сначала Элимер начал видеть сны о брате, а вчера в каком-то трактире услышал о нем. Что дальше? Как скоро он его найдет?

— Довольно скоро.

— Ты на удивление спокоен.

— Через смятение я прошел намного раньше, чем ты. И не думай, будто сидел сложа руки. Вот скажи, ты знаешь, где сейчас старший?

— Нет... — Таркхин запнулся. — Словно он и впрямь мертв. Да только это не так…

— Не так. Я выяснил и где он сейчас, и почему мы его не чувствовали. Аданэя скрыли от нас сильными чарами. Но наложили их небрежно, будто неизвестный чародей делал это на всякий случай или в спешке.

— Кто этот чародей?

— Не знаю, но с силой, грозящей миру, он не связан. Та сила бессознательна и равнодушна, а этот обладает и желаниями, и рассудком, и сознает, что делает. И он не человек, а чудовище. Может, кто-то из Изначальных.

— Зачем это им? Изначальных уже давно ничего не интересует.

— Хочешь сказать, давно не интересовало, — уточнил Калкэ. — Многое могло измениться... Впрочем, кое-чего я добился. Обошел чары, хоть и с трудом. Теперь я знаю, что Аданэй в Иллирине и ищет путь к власти.

Таркхин обмер. Два врага: Иллирин и Отерхейн. И два брата, ненавидящие друг друга, во главе враждующих государств. Их столкновение может произойти еще раньше, чем он полагал.

— Я отправлюсь к Изначальным, — решился Таркхин.

На лице Калкэ мелькнуло сомнение.

— Уверен? Они не очень-то жалуют смертных, и многие не возвращались после таких путешествий.

— Я понимаю, как это опасно, и все же пойду. Вдруг поможет.

— Что ж, это твой выбор. Но спрашивай о главном: можно ли их остановить и как это сделать. Потому что вряд ли тебе позволят задать второй вопрос.

— Конечно, — обещал Таркхин. — А сейчас мне нужно…

— Остаться одному, — договорил за него Калкэ. — Я знаю. — Он поднялся и, пройдя к входной арке, сказал: — Я вернусь, когда почувствую, что вернулся ты. Либо на рассвете.

Калкэ быстрым шагом покинул дом и отошел дальше в пустыню. Опаленное закатом небо сливалось с красным, все еще раскаленным песком, и чародею казалось, что именно так выглядит изнутри жерло вулкана. И так же, наверное, будет выглядеть мир в последний миг перед тем, как сгореть в пламени творения и смерти.

Калкэ надеялся, что эти догадки навсегда останутся догадками, и он никогда не узнает, верны ли они.

Таркхина учили: чтобы встретиться с Изначальными, нужно пройти через мир-по-ту-сторону и еще дальше. Он не мог предугадать, к кому его забросит, ведь Изначальные скрывались не только от обычных людей, но и от наделенных силой, они показывались в явном мире лишь когда сами того желали. Правда, колдуны и шаманы могли к ним попасть, отправляя свой дух в странствие. Изначальные этого не любили, поэтому нередко убивали смельчаков.

Закрыв глаза, Таркхин вступил в иные пределы, пролетел через мир живых и мир мертвых, коснулся мира духов и воплотился в теле своего двойника.

Открыв глаза, он увидел, что находится посреди океана в утлом суденышке, окруженном льдинами. В лицо бил обжигающий холодный ветер, нес колючую снежную крупу, ранящую кожу. Сердитые волны вздымались все выше, бросали лодку на белые глыбы. Как ни странно, она не перевернулась и не раскрошилась — напротив, будто обладая собственной волей, находила просветы между льдинами и уверенно шла дальше. Пока не врезалась в берег. Чародей ничего не разобрал в круговерти из воды, снега, ветра, только ощутил болезненный удар об землю и зажмурился.

Придя в себя, обнаружил, что лежит в сугробе, и с трудом встал на ноги. Рядом валялось бурое крошево — все, что осталось от суденышка, вокруг простиралась белая пустошь, обрамленная серыми водами.

Путь закончился на этом негостеприимном скалистом острове, но Таркхин понятия не имел, там ли оказался и есть ли здесь кто-то из родившихся в начале времен. Ледяной край выглядел необитаемым, и чародей опасался, что заплутал среди иных миров. Уже хотел искать обратную дорогу, но тут снег неподалеку от него вздыбился. Плеснули белые брызги, и из сугроба вырвался снежный вихрь, а потом еще один и еще. От неожиданности Таркхин отшатнулся, потерял равновесие и упал. Только тут почуял исходящую от снежной круговерти мощь и понял: она разумна. Все вокруг — этот лед, и снежные вихри, и обжигающе холодный воздух — и есть Изначальный, бессмертный свидетель начала времен. Неважно, что он не походил ни на одно живое существо и его облик совсем вязался с тем, что рисовало воображение.

— Ты пришел за ответами, — услышал Таркхин голос в голове.

— Я…

— Называй меня Аркхерун-Тоги. Тебе повезло, что ты попал ко мне, а не к другим. Я милостив к слабым, и я отвечу...

Таркхин вернулся в явный мир и открыл глаза. В это мгновение в дом зашел Калкэ — как и обещал.

— Ну?! — в нетерпении спросил он. — Узнал что-то?

— Да…

— И?

Ответом ему стало долгое молчание и обреченный взгляд. Наконец Таркхин собрался с духом и выпалил:

— Мы ничего не можем изменить. Это не подвластно даже воле Изначальных. Остается только ждать... неизбежного.

* * *

— Неизбежное… Мне нравится это слово, — пробормотало чудовище, услышав отзвук разговора с другого конца мира.

Оно улыбнулось и перестало вслушиваться: человеческим колдунам все равно не дано спорить с вселенскими силами. Хотя об ее участии в игре они догадались. Да — ее. Чудовище выглядело — и ощущало себя — женщиной. Сверкающие серебром волосы, сияющие звездным светом глаза, строгие черты и нечеловеческая грация — она вызывала восхищение и восторг у всех, кому доводилось ее видеть.

Она — одна из великих, кого чародеи прозвали Изначальными. Но сами они именовали себя Теми-Кто-Остался. Бессмертные, почти всесильные, они могли погибнуть разве что вместе с миром. И они могли бы владеть этим миром, если бы власть все еще их интересовала. Одни из них спали, каждый в своем уголке, другие, кто еще не утратил любопытства, без устали исследовали любые проявления жизни, ну а третьи играли в людей.

Шаазар тоже долгое время играла. Проживала одну смертную жизнь за другой: рабыня, царица, богиня, сумасшедшая, калека, наемница. Мужчина, женщина, ребенок, старик — кем она только ни была. Потом это надоело, и она уснула на многие столетия.

Ее разбудил крик новорожденного, и она почувствовала, как в мире что-то меняется — едва уловимо, едва заметно. Шаазар отыскала нить изменений и поняла, что должно случиться, чтобы этот мир погиб. Потому что только вместе с его гибелью она сможет снова оказаться вместе с теми, с кем хотела бы — со своими элайету. И она включилась в игру вселенских сил, чтобы уйти к ним. Ее не волновало, что ради этого всем остальным придется погибнуть.

Шаазар уселась под деревом, прислонилась к нему и уставилась в небо, мелькающее в просветах лесной кроны. Развязала кожаный мешочек, висящий на поясе, и достала гладкие камешки. Начала пересыпать их из руки в руку — ей нравился звук, который они издавали, он помогал отрешиться от настоящего и уйти в воспоминания. Память — единственное, что осталось в ее бессмертной жизни...

Когда-то ее называли Кровавая Шаазар. Она не принадлежала ни к одному из живших ранее или живущих сейчас народов, она была единственной. Ее создали, как совершенное оружие, выковали, как идеальный клинок. Создатель — один из безумцев, грезивших покорением вселенной, — творил свое орудие на протяжении веков и сотворил чудовище, столь же прекрасное внешне, сколь и безжалостное в своем могуществе. Ее боялись так, что матери не отваживались пугать ею детишек, и одно только имя — Шаазар Кровавая — вызывало у смертных отупляющий ужас. Она могла убивать силой мысли, подчинять призраков и духов природы.

Создатель получил свое оружие для завоевания мира, но не успел им воспользоваться: Шаазар встала на сторону элайету — единственного народа, способного противостоять ее силе. Сначала Шаазар думала, что ненавидит их, но эту ненависть внушил ей ее создатель. Любовь же к ним стала ее собственным чувством и ее собственным выбором. Создатель ошибся, одарив свое творение способностью чувствовать. Когда он понял это, было уже слишком поздно: дитя предало отца, а потом и уничтожило.

Шаазар осталась с элайету.

Пролетели тысячелетия.

Она видела, как рушились и вырастали горы, помнила то, что забыли даже камни. Видела она и как дикарями явились на эту землю первые иллиринцы — иногда они приходили к элайету, приносили дары, моля о тайных знаниях. Постепенно перед людьми отступали леса, на их месте создавались города, исчезали города и снова появлялись.

Многое менялось, медленно и постепенно. Но закончилось в одночасье — этот мир стал миром людей. Однажды туман поглотил землю — и тихо ушел. На первый взгляд все осталось по-прежнему: крепости не превратились в руины, горы не рухнули, моря и реки не вышли из берегов, но многие народы исчезли — древесные духи и элайету, хозяева лесов и рек, крылатые змеи и карлики... Исчезли, оставив после себя только предания. Об иных и преданий не сохранилось. Но хуже всего, что некоторые из древних жителей этого мира стали его пленниками. Шаазар до сих пор не знала почему. Никто не знал. Они назвали себя Оставшимися, а люди именовали их Изначальными.

В первое время Шаазар не понимала, что случилось. Потратила годы, десятилетия, века, чтобы найти хоть одного из элайету, ведь они стали ей родными, хотя кровь в них текла разная. Исходила и явный мир, и мир-по-ту-сторону: иногда ей казалось, что она видит тени исчезнувших, слышит незаконченные разговоры и недопетые песни. Вот только самих элайету нигде не было.

Позже Шаазар поняла: миры разделились. В нескольких потаенных местах граница между ними оставалась тонкой, и люди могли попасть в мир сказочных для них существ. Они и попадали туда — иногда по случайности, иногда по неосторожности. Но Тем-Кто-Остался не дано было сделать и этого. Несмотря на силу, их удерживало здесь, словно цепями. Они не могли даже умереть.

Шаазар порою завидовала смертным, ведь эти счастливые глупцы не знали, что такое настоящее одиночество, как оно невыносимо и как влечет за собою безумие, и им было не понять, как нестерпимо бессильное могущество.

Но если этот мир погибнет, то Шаазар либо забросит в мир параллельный, где по-прежнему живут ее элайету, либо она умрет вместе со всеми остальными здесь. Первый исход нравился ей больше, но, в общем-то, устраивали оба. Главное, что теперь у нее появилась возможность уйти. Благодаря вражде братьев — далеких потомков человека, одаренного и проклятого самой Смертью.

Главное, чтобы ни один из них не скончался раньше времени... Поэтому Шаазар, зная, что люди часто умирают внезапно, следила за этими двумя, чтобы, случись что, защитить от смертельной угрозы. Помогая им, она помогала хаосу в его вечной битве с порядком. А самое главное — помогала себе.

Шаазар хихикнула и по привычке, родившейся из одиночества, сказала вслух:

— Неизбежное… Неотвратимое… Какая прелесть!