Тени Вайаты (джен)

Садахар редко покидал королевский дворец: слишком уж многие дела требовали его личного присутствия и твердой руки. Только в праздничные дни он возглавлял торжественные шествия к храмам богов или к берегу моря, заменив собою особу короля. Слухи о том, что король Самартал после смерти любимой жены дал обет десять лет не покидать скорбных покоев, были стойкими и усердно поддерживались верными соглядатаями.

Верил ли в эти слухи народ? Неважно. Скоро все будет неважно. Лишь бы найти мальчишку — вернее, труп мальчишки.

Сейчас, направляясь к городской тюрьме, куда заключили обоих пленных, Садахар размышлял о том, что они вполне могут знать, где прячется Огешан. Уж Исур наверняка знает, он души не чает в этом мальчишке, будто родной отец. Что до Берхаина, то здесь ясно одно: лучшей жертвы, на которую можно свалить все разбойные нападения, смерти и возмущения в Вайате, не сыскать.

В пролитии божественной крови, что являлось по сути святотатством, виновный обязан был каяться всенародно — что не спасало его от казни, весьма жестокой. Какой именно, Садахар еще не придумал. Важно было другое — заставить Берхаина признать вину. А это, судя по тому, что поведал Сеннуф и другие воины, окажется делом нелегким. Проклятый мужлан силен и вынослив, пускай тяжело ранен в бою. Если у него достало сил дойти от шахт до Вайаты, значит, достанет и на допрос. А может, не достанет.

Под низкими каменными сводами тюрьмы любой чувствовал себя неуютно, даже те, кто давно служил там. Садахар же словно не заметил холода — того унылого холода, какой бывает только в темницах и будто вытягивает из заключенных все силы и саму жизнь. Презрительно отстранив слугу, который угодливо кинулся к нему с теплым плащом, Садахар вошел в темный коридор.

Тюрьма имела три уровня, из них только один подземный: построили ее давно, когда землетрясения и водные ураганы часто досаждали Вайате и всему побережью. Но темницы для самых опасных пленников, как и допросные застенки, находились именно в подземелье. Туда и шел Садахар по бесчисленным переходам и лестницам, сопровождаемый двумя стражами с факелами: без света тут было немудрено переломать ноги.

Прежде чем низкий вонючий коридор привел его к нужной двери, из-за угла показался Сеннуф, тоже с факелом. Он успел сменить одежду после похода, лицо же его казалось озадаченным, если не встревоженным.

— Господин, мы обнаружили кое-что, — заговорил он, не дожидаясь, когда к нему обратятся. — Я заподозрил это еще там, в шахте, когда мы сражались с этими одержимыми. — Он глубоко вздохнул. — Они оба — «тени».

— Вот как? — Садахар не выказал удивления. — Если так, я немного жалею, что сам не видел той битвы. Тогда я, возможно, переменил бы свое мнение об этих хваленых убийцах. Как вы узнали?

— У них обоих есть знак Тейава на теле. Черное сердце. У старшего — на затылке, под волосами, у Исура — под мышкой.

Сеннуф явно ждал вопросов — или ответов, но Садахар молчал. Сын потоптался на месте, пламя факела в его руке дрожало.

— Господин, вы же сами понимаете… — продолжил он. — Если они — «тени», их бесполезно допрашивать и пытать, они выдержат что угодно, их невозможно сломать. Гзагат, тюремный распорядитель, согласен со мной…

— Гзагат — жалкий трус, — бросил Садахар. — Возможно, он неплохо понимает в тухлой похлебке и нужниках, но ничего не смыслит в допросах. А от тебя я ждал большего. Говоришь, невозможно сломать? В том и есть сила великих людей, Сеннуф, что они способны совершать невозможное. Нам же для этого потребуется самая малость: труп Огешана и живая девица.

Сказав это, Садахар продолжил путь. Сеннуф не отставал, докладывая на ходу:

— Пока никаких известий не было, господин. Как только будут, я сообщу вам.

— Надеюсь, мы получим известия как можно скорее, — заметил Садахар и вошел в распахнутую стражником скрипучую дверь.

Самый большой из тюремных застенков способен был вместить до двадцати заключенных, не считая палачей, их помощников и дознавателей. Дым из огромного очага, что не гас ни днем, ни ночью, выходил в особо выстроенную трубу. И все равно стены за много лет почернели от копоти — и крови, как и пол, вымощенный камнем.

— Ступайте осторожно, господин, — тихо указал Сеннуф, — не споткнитесь о стоки.

Садахар невольно глянул вниз: пол прорезали желобки, ведущие от стен к отверстиям в середине, сейчас закрытым деревянными крышками. Стражников с факелами, что провожали его, Садахар отпустил, поскольку здесь имелась надежная охрана. У жаровни возились двое палачей и человек пять помощников. А у стены, прикованные толстыми цепями за руки, ноги, шею и талию, стояли оба пленника.

Не без любопытства Садахар глянул на Берхаина и невольно подумал, что от такого облика — если, конечно, убрать все раны — не отказался бы и сам. Росту в мятежнике было почти пять локтей⁽¹⁾; как гласят предания, такой же рост имел божественный Архатшир. Даже израненное, тело Берхаина поражало мощью и удивительной соразмерностью: будучи могучего сложения, он вовсе не казался грузным и неуклюжим. Он держался прямо, не опуская головы, взгляд темно-голубых южных глаз не выражал ничего.

Садахар отметил, что обнаженные тела обоих пленников полностью покрыты сетью шрамов, мелких и глубоких, — не считая полученных сегодня свежих ран. Видимо, это следствие обучения: жрецы Тейава не щадят своих учеников. Да, неохотно подумал Садахар, в словах Сеннуфа есть зерно истины. Сломать этих двоих впрямь будет нелегко. Но их нужно сломать.

Когда Садахар прошел в дальний конец застенка и остановился шагах в десяти от пленных, он заметил, что Исур чуть наклонился к Берхаину и шепнул ему что-то. Слов различить не удалось.

— Сказал: «Это он и есть», господин, я прочел по губам, — тут же подсказал Сеннуф.

— А я не нуждаюсь в чужих представлениях, — громко заявил Садахар, глядя на распростертых на стене пленников. — Я — Садахар, будущий король Вайи. И, как король, имею божественное право карать за любые мятежи. Вы подняли оружие против королевских воинов и уже этим заслужили муки и смерть. А побудил вас на это гнусный замысел погубить королевский дом Архатшира и заодно меня, стоящего на страже врат моря.

— Неужели ты сам веришь в то, что говоришь? — только и сказал на это Исур.

У Сеннуфа вырвался гневный возглас, стража у дверей зашепталась, потрясенная дерзостью: к Садахару обращались только на «вы» с обязательным «господин». Впрочем, как говорили в народе, «тени» не признавали над собой ничьей власти, кроме власти Тейава. Единственным, кого Исур звал господином, был королевич Огешан.

— Ты тоже поверишь, — спокойно ответил Садахар. — И ты тоже, — обернулся он к Берхаину. — И вы оба всенародно признаетесь в своих преступлениях.

Молчание обоих пленников было красноречивее любого ответа.

— Напрасно, — продолжил Садахар. — Улики против вас обоих есть, все сходится. Для чего воину-«тени» было тайком пробираться в королевский дворец и делаться телохранителем единственного сына короля? Разумеется, для того, чтобы выждать время и совершить убийство — и королевича, и его царственного отца. Возможно, ты решил свершить давнюю месть: разве не король из дома Архатшира некогда победил жрецов Тейава? А, возможно, никаких причин для убийства вообще нет. Таким, как вы, не нужен повод, ведь вы, убивая, приносите жертвы своему богу. А ты стал его сообщником, будучи озлоблен на справедливые порядки, что царят в Вайате.

— Ты сам это придумал? — сказал Берхаин. Его низкий, чуть хрипловатый голос звенел неприкрытой насмешкой. — Или тебе подсказал один храбрый десятник из городской стражи?

— Зря смеешься, — бросил Садахар. — Твой бог и твоя сила не помогли тебе, не помогут и сейчас. Что ты скажешь, если сюда приведут твою дочь и растянут вот над тем очагом?

Ни одна черта твердого, красивого, несмотря на раны, лица Берхаина не дрогнула.

— Тебе не достать мою дочь, — сказал он, так, словно видел ее неким внутренним взором. — И королевича не достать.

— Вот как? Значит, тебе известно, где они?

Садахар улыбался открыто, радуясь, что противник угодил в ловушку. Возможно, этот наглец в самом деле знает — или может узнать. Наверняка может, иначе как бы ему удалось так быстро отыскать сегодня свою девчонку в шахте? Правда, стоит опасаться темного колдовства — кто знает, на что способны эти убийцы и чему обучены? Жрецы тут не помощники: даже все их чародейство не заставит этих двоих сознаться. Придется заставить иначе.

— Я спрашиваю вас обоих, — вновь заговорил Садахар. — Где королевич?

Берхаин не ответил, а Исур, видимо, решил, что сейчас его черед насмешничать.

— Слышал бы ты сам себя, — бросил он. — Только что ты сказал, что мы убили королевича, а теперь спрашиваешь, где он. Как бы тебе, паук, не запутаться в собственной паутине.

— Отвечайте! — прогремел Садахар на весь застенок.

Эти своды были привычны к крикам и странно усиливали их: звуки не отзывались гулким эхом, а как будто уплотнялись и били по ушам, точно кузнечным молотом. Садахару почудилось, что голос его даже колыхнул языки пламени в очаге. Ответом же, как прежде, было молчание.

— Если не ответите добром, у вас все равно вырвут признание, — произнес Садахар уже ровнее. — Вы пробыли здесь достаточно, чтобы наглядеться вдоволь и понять, что вас ожидает. — Он сделал небрежный знак рукой в сторону палачей. — Или вам мало досталось сегодня?

Пленники переглянулись.

— Попробуй, — ответил за них двоих Берхаин.

Садахар выдохнул сквозь зубы и кивнул палачам, сам же отошел в сторону. Он не любил присутствовать ни на допросах, ни на казнях — не потому, что испытывал отвращение, а потому, что считал эти зрелища низкими и недостойными своих глаз. Пусть чернь ревет от восторга при виде растерзанных клещами или ножами тел, раздробленных костей, рек крови и обнаженного мяса. Пусть ревет — и пусть каждый знает, что сам может в любой миг очутиться под плетью или клещами.

Но Садахар не ушел. Равнодушно он смотрел, как палачи нарочито неспешно готовят свои давно готовые орудия: раскаленные гвозди, ножи и клещи; тиски, в которых сжимали руки, ноги и мужскую плоть; тонкие спицы, бритвенной остроты лезвия и тяжелые ломы. Не снял он свою личину равнодушия и тогда, когда палачи пустили свои орудия в дело. Вонь свежей крови и паленого мяса не тревожила его — сильнее тревожила тишина. Ни криков, ни стонов, ни признаний.

Поневоле Садахар глянул на лица обоих пленных — бледные, с потемневшими глазами и едва заметными следами пота на лбу и щеках. Взгляд у обоих был странно отрешенным, словно они перенеслись духом куда-то далеко, позволив делать с их телами все, что угодно. Страшная мысль шевельнулась в голове: «Сеннуф был прав! И слухи правдивы, пытками "теней" не пронять». Но отступить, приказать палачам остановиться означало признать свое поражение.

В подземелье сделалось душно от множества раскаленных гвоздей, вонзенных в тела пленников. Помощник палача сбегал отодвинуть крышку с ближайшего сточного отверстия. Скрипели тиски. На полу валялись сорванные ногти с ошметками мяса на них. А проклятые убийцы молчали, страшные и бледные, с горящими неведомым огнем пустыми глазами. В этот миг они оба казались некими божествами смерти, не подвластными рукам человеческим.

— Господин, — голос Сеннуфа над ухом прозвучал жутко, — прикажите убить их, пока не поздно. Я совершил ошибку, я должен был прикончить их там, в шахте. Господин, молю вас! Пока воин-«тень» жив, он опасен, тогда как мертвый…

— И кого же тогда мы казним? — тихо ответил Садахар, стряхнув недавнее наваждение. — На кого свалим все смерти? Даже если твои бездельники переловят тех беглых разбойников, никто не поверит, что они сумели убить королевскую семью. Нет, эти двое нам еще пригодятся. Но ты прав, не стоит зря тратить здесь время.

Он приказал палачам остановиться. Те повиновались охотно: должно быть, видели тщетность своих усилий, а может, и сами испугались. Садахар вновь глянул на лица пленных — на их тела он старался не смотреть. Запавшие глаза обретали жизнь, к бледным щекам приливала кровь, если она еще осталась у них в жилах после битвы и истязаний, окаменевшие черты расслаблялись. Поневоле Садахар восхитился выучкой «теней»: или воля их настолько закалена, или они впрямь владеют неким колдовством — или, скорее, колдовство владеет ими.

Как бы ни было, это подтверждает правоту его намерений. С храмом Тейава, его жрецами и прочим нужно покончить.

— Ваше упорство не спасет королевича, — сказал он пленникам. — И твою дочь тоже, — прибавил он, обращаясь к Берхаину. — В следующий раз пытать будут ее, а не тебя, а ты будешь на это смотреть. Тогда увидим, надолго ли хватит твоего упрямства.

Берхаин не ответил. Даже Садахару с его умением видеть людей насквозь было трудно прочесть, встревожен он угрозой или нет. Не хотелось признаваться, но Садахар ощущал себя разочарованным и обманутым. Он ждал брани, ярости, полных ненависти взглядов — ведь мальчишка и девчонка для этих двоих дороже всего на свете. Или правду говорят о том, что «тени» бездушны?

— Сеннуф, — позвал Садахар, — прикажи увести обоих в темницу, приковать к стене и крепко стеречь, воды и пищи не давать. А сам следи за вестями. Ты знаешь, каких я жду.

На сей раз подземный коридор, пропитанный сыростью и страданиями, показался Садахару двумя шагами. Неудача с «тенями» не изменила его намерений, и упрямство их ничего не решит и никому не поможет. Стражи и соглядатаи по-прежнему начеку и в Вайе, и в предместьях. Без сомнений, эта ночь принесет добрую весть: королевич мертв, девушка схвачена.

В голове Садахара на миг мелькнула мысль обратиться к жрецам, чтобы те отыскали мальчишку чародейством. Но для этого на королевиче должен быть какой-нибудь амулет, благословленный в любом храме, — например, золотая волна, какую носят благородные юноши. Волну же эту, как показал обыск покоев Огешана, он сегодня не надел. Кроме того, жрецы осторожны, если не сказать трусливы. Пускай они готовы поддержать нового короля, но побоятся помогать устранить старого.

Старым, к слову, тоже стоит заняться. Да и среди жрецов не все — благочестивые трусы.

1) Вайатский локоть составляет 40 см

Вернуться к тексту