И всякий прочий хлам... (гет)

В представлении Северуса Снейпа его собственная жизнь делилась на три части — настоящую, прошлую и позапрошлую. Позапрошлая закончилась вместе с жизнью Лили, прошлая — завершилась его собственной «недосмертью» в Визжащей хижине, а настоящая началась тогда, когда он с удивлением узнал, что зачем-то остался жив.

Ни в один из этих периодов жизни он не верил ни в приметы, ни в гадания, ни в прочие вещие сны. Он верил только в магию, воспринимая её как некую разумную и логичную, бескрайнюю и непознаваемую до конца высшую силу, существующую абсолютно независимо от него самого и воспринимающую его самого с полным равнодушием и отстранённостью. И ещё, сколько себя помнил, верил в собственную интуицию, в собственные силы и в то, что видел собственными глазами.

И если уж речь зашла об интуиции, то он понимал её как умение анализировать и оценивать случайности. Есть случайности, которые действительно просто случайны — они результат обычного стечения обстоятельств, вероятностного совпадения и не более того. А есть случайности, которые на самом деле являются проявлением какой-то необходимости — следствиями какой-то пока что неизвестной причины, отдельными кусочками невидимой пока что общей картины. Так вот, интуицией Северус считал умение разделять эти два вида случайностей, отбрасывать первые и присматриваться ко вторым.

И в последнее время ему было к чему присмотреться. То, что происходило, явно выходило за рамки независимых совпадений. Интуиция сигналила вовсю, отдельных деталей было достаточно, а вот общая картина не проявлялась никак.

Началось с того, что на стене его кабинета, напротив портретной галереи бывших директоров Хогвартса, внезапно из ниоткуда появилась новая картина, причём совершенно неожиданного для этого места жанра — пейзаж. И ладно ещё, если бы это был привычный английский пейзаж — какие-нибудь холмы и пастбища, туманы и мосты над ручьями и реками, нормандские каменные стены или холмы Озёрного края — но нет, на полотне была изображена голая скучная монохромная земля, в полном смысле слова пустошь — глазу зацепиться не за что. Просто высохшая почва, крошево мелких камней, пучки былья, песок. А самым странным было то, что когда Северус, надеясь на какие-то разъяснения, обратился с вопросом о неожиданной обновке к портретам своих предшественников — оказалось, что никто из бывших директоров, даже самая быстроглазая и хваткая из них Дайлис Дервент, этой картины просто не видел, они не понимали о чём он спрашивает.

Он решил вынести картину из кабинета и пристроить где-нибудь в тёмном коридоре замка, но смог только снять её со стены и вынести за порог, а дальше самоходная винтовая лестница, ведущая вниз из Директорской башни просто закружилась вокруг собственной оси, не желая везти его вниз. И кружилась так до тех пор, пока Снейп не сошел с неё и не вернулся обратно в кабинет. И такое случилось с ним во второй раз в жизни — первый памятный раз был тогда, когда он пришёл в этот кабинет после выписки из Мунго, чтобы забрать оттуда свои вещи и навсегда распрощаться и с замком, и с семнадцатью проведёнными здесь годами. Именно с теми годами, которые он сейчас называл своей «прошлой жизнью»… И Хогвартс точно так же бесконечно крутил его тогда на лестнице, возвращал назад, не давал уйти — и так до того момента, пока он не сломался и не согласился остаться в этом кабинете. Остаться директором.

А сейчас Хогвартс не давал ему вынести куда подальше кусок холста в неказистой раме.

Он смирился и поставил картину на стол, так чтобы она опиралась на стопку лежащих сбоку книг. Но и в этом ракурсе она ничем не радовала глаз и не давала никаких подсказок насчёт причин своего вторжения в его личное пространство.

— А знаешь, — сказала введённая в курс происшедшего Гермиона, — ты на неё всё-таки посматривай почаще. Вдруг замок эту картину подкинул для того, чтобы на неё кто-то мог прийти к тебе в нужный момент.

Но Снейп был уверен, что если кто-нибудь и придёт, то наверняка в момент, нужный только и исключительно этому кому-то, а совсем не ему. Придёт с очередным «Северус, пожалуйста…».

Но картину-подкидыш никто не посещал, а через пару дней он почти перестал её замечать. И тогда то тут, то там стал появляться песок.

Сначала горсти песка внезапно оказывались в карманах мантии. Затем — в чистой чашке, которую он сам помыл перед тем как налить туда кофе, и хорошо, что вовремя заметил что-то лишнее на дне. Потом песок средь бела дня обнаружился в ботинке, но почему-то только в одном. Следующая пригоршня ждала его прямо на краю рабочего стола возле картины, и казалась просто высыпавшейся оттуда — настолько соответствовала по цвету и виду. Он притащил образец в лабораторию, но анализы показали, что это самый простой и обычный песок, точнее — мелкодисперсная песчаная пыль со средней способностью к цементации и без органических включений. Можно подумать, что если бы это оказалась пыль с поверхности неизвестного астероида, то это бы всё объяснило…

Песок оказался той еще педантичной занудой — он мелкими порциями преследовал Снейпа ровно три дня, причём исключительно в рабочие часы и только в пределах директорских апартаментов. Стоило убрать его заклинанием в одном месте, как он сразу появлялся в другом. А потом песок то ли вернулся туда откуда пришёл, то ли просто закончился.

И тогда начались сны.

А снов Северус опасался всегда. Он никогда не видел во сне ничего хорошего и приятного — только что-то тревожное и угрожающее, и спасибо ещё, если не кошмар. Правда, в нынешней своей — третьей — жизни он кошмаров почти не видел, и спасибо за это Гермионе, подарившей его существованию смысл и опору. Да и предшествующие годы передозировок зелья Сна-без-сновидений не прошли без последствий в виде бездонной чёрной ямы, в которую он проваливался засыпая, и из которой резко выныривал при пробуждении. Даже если ему и снилось что-то, то он этого никогда не помнил, и хвала Мерлину.

А тут сны были ясными, чёткими и протяженными во времени, но совершенно бессобытийными.

Пустое неровное серо-жёлтое пространство. Вокруг земля цвета сепии, цвета старых выцветших фотографий, цвета пыли. И он сам, стоящий в пустоте, тоже как будто покрыт тонким слоем этой пыли — она растворена здесь в воздухе, а кроме неё вокруг и нет ничего, разве что беспорядочно разбросанные кое-где камни, горстки песка в углублениях почвы и редкие пучки сухой выгоревшей травы. Наверное, где-то сверху должно быть небо, но оно слито с горизонтом и ничем не отличается от пыли по цвету … Он чего-то ждёт? Пожалуй, нет. Кто-то ждёт его? Возможно, но вокруг никого нет, и, как говорится, ничто не предвещает. Он просто стоит в пустоте. Время тянется, как резина, но не происходит ровным счётом ничего. И так уже несколько ночей подряд.

— Какая-то повторяющаяся бессмыслица, — пожаловался он Гермионе, проснувшись в очередной раз. — Всё, что я могу осознать — это то, что нахожусь в том же пейзаже, который нарисован на этой скучной картине-подкидыше. Могу, конечно, перед засыпанием поставить окклюментные щиты, но это значит, что утром проснусь уже усталым и вымотанным.

— Скорее всего, ты этот сон неправильно снишь, — сказала Гермиона.

— Я неправильно сню? Это на каком языке ты сейчас сказала?

— Ну а как это еще назвать, если ты неправильно смотришь сон?

— По-твоему, сны можно смотреть правильно или неправильно?

— Да, я читала про это. И поняла так, что обычно мы сны просто пассивно смотрим со стороны — как маггловское кино на экране. Но если мы пытаемся их для чего-то использовать — даже хоть как-то простенько интерпретировать — то это значит, что мы признаём их некой иной реальностью, которая создана для того, чтобы что-то нам подсказать или на что-то указать, чтобы мы лучше могли понять реальность обычную.

— Ловлю на слове! Реальность, созданную кем?

— Если картину тебе подкинул Хогвартс, то и реальность твоего сна создана им же. Давай примем это за рабочую гипотезу, поскольку других у нас просто нет. Хогвартс может общаться со своим директором через сны? Ты же можешь спросить об этом свои портреты?

— Своих портретов я, слава Мерлину, пока не имею и иметь не желаю. А спрашивать у этой галереи почётных мумий… Да не каждый из них своё собственное имя способен быстро вспомнить. Давай ближе к теме — как, по-твоему, мне надо правильно смотреть сон?

— Вот тебе и надо не просто смотреть сон, а самому себе этот сон именно что снить, по-другому тут и не скажешь. Принять свой сон как реальность, данную тебе для выполнения определённой задачи. Признать, что такая задача есть и что она имеет решение. Потом надо выполнить несколько проб, которые подтвердят, что ты спишь, но во сне осознаёшь себя собой, а не просто пассивно наблюдаешь происходящее со стороны. Пробы эти я точно не помню, подожди, сейчас книгу принесу.

Она легко вскочила и выбежала из комнаты, а Снейп, тяжело вздохнул, частично выполз из-под одеяла и подоткнул подушку под спину. Конечно, куда ж мы без книжек, без них мы ничего и не помним — разве что так, в общем виде. Сейчас его будут учить правильно снить подосланный Хогвартсом сон. А если он не научится — то на него снова будет бесконечно сыпаться песок, литься вода, падать град, валиться камни с неба… Всё как всегда… И вряд ли когда-нибудь закончится.

Гермиона вернулась с толстенной книгой, залезла к нему под одеяло, поцеловала в плечо и поправила загнувшийся воротничок пижамы. Вертикально установила раскрытый пудовый талмуд у него на груди, от чего он придушенно крякнул, и пролистала страницы до нужной.

— Запоминай. Когда окажешься во сне — зажми нос пальцами, закрой рот ладонью и попробуй вздохнуть. Убедись, что можешь свободно дышать, несмотря на блокировку дыхательных путей. Сделай так несколько вдохов и расслабься. Потом посмотри на свою ладонь и сосчитай пальцы. Во сне их может оказаться сколько угодно, хоть три хоть восемь с половиной, причем если посмотришь снова — их число может измениться. Заставь себя увидеть пять пальцев, удержи увиденное и отведи глаза. Делай так до тех пор, пока не станешь видеть именно пять каждый раз, когда смотришь на них. И убедись, что это твоя ладонь, а не чужая. Потом попробуй подпрыгнуть. Если зависнешь в воздухе или опустишься медленно и плавно — прыгай до тех пор, пока не будешь всякий раз приземляться как в реале. Запоминаешь?

— Не то слово! Не просто запоминаю, а, можно сказать, внимаю. Так и вижу себя, прыгающим на одном месте. И при этом я левой ладонью зажимаю нос и рот, а на правой без конца пересчитываю пальцы. Может, это я как раз сейчас сплю и слышу от тебя всю эту хрень во сне, а иначе это представить невозможно.

— Северус, там тебя точно никто не увидит. А если увидит — то ему же хуже. Я беру только основные пробы, их тут много. Когда все, что я уже тебе назвала, будет получаться — переходи к главной пробе осознанности. Надо добиться стабильности удержания текстовой информации и только после этого переходить к каким-либо собственным действиям во сне. Заранее напиши строго определённый текст. Во сне достань его и прочитай, но помни, что он может измениться или стать нечитаемым. Восстанови его сознательным усилием, убедись в его правильности, а потом отвернись или отведи взгляд. Сделай так несколько раз и убедись, что текст не меняется, и что это именно тот текст, который был изначально. Когда это начнёт у тебя получаться — считай, что ты хозяин собственного сна.

— И что мне тогда с ним делать?

— Северус Снейп! Откуда мне знать, что тебе делать с твоим собственным сном? Моя задача — научить тебя правильно его снить, а дальше ты уж сам.

Стыдно признаться, да и кому когда Северус Снейп в чём-то признавался — разве что Тёмному лорду в нерушимой верности и непоколебимой преданности — но он старательно пытался выполнять все эти идиотские упражнения для повышения осознанности собственного же сна. Или не совсем собственного, учитывая его явно подсунутую локацию и общую чужеродность окружающего во сне пространства. И через еще несколько ночей всё того же унылого стояния на месте в пустоте он понял, что он вообще-то и не стоит — что он подвешен в нескольких дюймах над землёй, и даже не над землёй — он висит над плоским жёлто-серым камнем, а на камне этом то ли неровные ряды трещин, то ли полустёртая надпись… Усилием воли он опустился вниз, поставил то ли себя рядом с камнем, то ли камень рядом с собой, наклонился и всмотрелся в выбитые толщу лет назад непонятные знаки, похожие на рыболовные крючки, но несомненно стягивающиеся в столь же непонятные слова. Крючки тут же замельтешили перед глазами, меняясь местами, выбегая из строчек и спрыгивая с камня на землю. Он закрыл глаза, строго приказал крючкам вернуться и расставиться по местам, а потом еще несколько раз пристально вглядывался в надпись, отворачивался и смотрел снова — пока не убедился, что она остаётся неизменной и неподвижной. Озвученная Гермионой техника действительно работала.

Если бы это был не сон — он бы просто признал, что текст из непонятных букв на неизвестном языке ему недоступен. Но во сне становится доступным всё, существует несуществующее, ответы приходят раньше вопросов, перестают действовать любые законы и нет границ между желаемым и возможным. Он как-то сразу понял — или почувствовал — что надпись сделана в зеркальном отражении, а потому читать её надо справа налево, неожиданно для самого себя открыл рот и начал читать, ломая губы об звуки чужой речи:

— Ше-йит-а-хэд-а-биль-ти-ни-тан…

Снейп дёрнулся и проснулся. Приподнялся на локте, посмотрел в тёмное окно, прикинул, что сейчас примерно середина ночи, облегчённо вздохнул, потряс головой и рухнул обратно на подушку, разбудив Гермиону.

— Ты в порядке? — сонно спросила она.

— У меня почти получилось, — сказал Северус. — Мне удалось увидеть там камень, а на нём была надпись. Я начал её читать, но меня как будто толчком выбросило из сна. И я откуда-то знаю, что во сне мне нельзя читать её до конца.

— На каком языке была надпись? — Гермиона даже в полусонном состоянии умела мгновенно ориентироваться и схватывать суть.

— Понятия не имею. И не помню ни звука из тех, что успел произнести. И ни одного значка из выбитых там воспроизвести не сумею.

— А ты что, вслух стал там читать?

— Да, хотя и непонятно зачем.

Гермиона нашла под одеялом его руку и переплела пальцы Северуса со своими. Они лежали молча в темноте, и она уже даже начала снова засыпать, когда он снова резко дёрнулся и сел.

— Мне надо туда. Я должен найти это место.

— Для чего это тебе надо?

— Потому что как только я об этом подумал — моя интуиция громко сказала: ты должен идти туда.

— Кому ты это должен?

— Вот вечно ты задаёшь дурацкие вопросы! Я всю жизнь кому-то что-то должен. И даже не всегда кому-то конкретному. Я не просто к этому привык, я — профессиональный должник, так понятно?

— Понятно, что даже самые лучшие чувства — например, чувство ответственности — могут быть патологически гипертрофированными. Ладно, переубеждать бессмысленно. Давай тогда рассмотрим конкретную задачу: как найти это место и как туда попасть?

Снейп в очередной раз подумал, что ни одна другая женщина на свете не могла бы чувствовать и понимать его настолько. А главное — она всегда была готова его и понять, и почувствовать. Понять и принять. И что если он заслужил это счастье тем, что сумел-таки пережить свою безрадостную позапрошлую жизнь и мучительную прошлую — то он согласен даже прожить их еще раз, только бы быть здесь, в настоящем, рядом с ней…

— Координат для аппарации мы не знаем и узнать их неоткуда, — продолжила рассуждать Гермиона. — Ты смог бы аппарировать туда просто по визуальным ориентирам?

— Нет, — он подумал и сам себе отрицательно покачал головой, — не смог бы. Там вообще картинка какая-то пустая, без зацепок. Именно что пустая. Я даже не могу мысленно реконструировать это пространство, в нём нет никаких реперных точек. Не могу же я, — он усмехнулся, — аппарировать в картину.

— Аппарировать в картину, — медленно повторила Гермиона. — Да, нестандартно как-то. В лучшем случае это не получится технически — столкнёшься с поверхностью, в худшем — размажет по двухмерному пространству. Пробовать не будем. Давай считать, что перед нами задача типа «пойди туда, не знаю куда». Во многих сказках и мифах эта задача успешно решается — она не означает отсутствия направления, она просто требует или поиска особого способа, или абсолютной веры в собственную интуицию. И, насколько я помню, в условиях задачи всегда есть какой-то скрытый намёк или косвенная подсказка.

— Я понял ход твоих рассуждений. Только картина — намёк не скрытый, а вполне наглядный и полновесный. С неё это началось, и песок, я подозреваю, тоже сыпался из неё. Но круг замкнулся — потому что и попасть надо в неё, в место на ней изображенное. А войти в картину невозможно.

— Северус, стоп! Если из картины можно выйти, то не значит ли это, что в неё можно и войти?

— Из картины нельзя выйти.

— Я знаю картину, из которой выйти можно. Человек пришёл из глубины картины, а потом она распахнулась, словно дверца в стене. Я видела это своими глазами, а потом и сама туда вошла. Мы вошли — Гарри, Рон и я, через эту картину мы пробрались в Хогвартс в день Последней битвы. Это портрет Арианы в «Кабаньей голове». Тогда через неё можно было пройти по туннелю в Выручай-комнату, но с тех пор этой комнаты нет, а потому через этот портрет можно, наверное, попасть куда угодно. Это какая-то особая картина, не такая как другие. Через неё можно войти и выйти — как через стену платформы 9¾.

— То есть там был тогда проход в Выручай комнату? Так вот как Аберфорт их кормил… А я терялся в догадках: каким образом он передаёт этим партизанам такое количество продуктов?

— Так ты знал тогда об этом?

— Знал? Это на мои деньги Аберфорт и закупал весь провиант. Или ты думаешь, что он кормил их за свой счёт?

Гермиона потрясённо молчала. Чего ещё она не знает про своего мужа? Хотя нет, нет, так ставить вопрос нельзя: наверняка есть очень много того, чего она не знает, но ей точно лучше этого никогда и не знать…

За окном постепенно светлело, в рассеянном сером свете проявлялись контуры комнаты, и уже можно было различить положение чёрных стрелок на светлом настенном циферблате.

— Пойди к Аберфорту, — сказала наконец Гермиона. — Пусть он разрешит тебе войти в портрет.

— Гермиона, Мерлина ради… Ты хоть сама себе можешь ответить на вопрос: зачем мне в тот портрет? Какое он имеет отношение к тому месту, в которое мне надо попасть?

— Давай по пунктам. Всё началось с картины, она — единственный намёк и безусловная подсказка. В саму эту картину ты войти не можешь. Но ты можешь войти в другую, единственную в своём роде, картину, в которой существует сама возможность входа. Получается, что только так ты можешь использовать подсказку.

— Мисс Грейнджер, это даже не смешно. Не вижу никакой связи между одной картиной и другим портретом. Ну, зашёл я туда, а дальше что? Какова вероятность того, что я попаду в искомое место? Думаю, что она примерно совпадает с вероятностью выйти на улицу и встретить там мамонта. Или с вероятностью сорвать джекпот, играя в EuroMillions.

— Но поскольку у тебя есть выбор только из двух вариантов — или заходить в портрет или не заходить — то, во-первых, из портрета Арианы ты всегда сможешь выйти обратно, а во-вторых, лучше сделать что-то и потом пожалеть о сделанном, чем не сделать, а потом жалеть о несделанном.

— Сначала ввяжемся, а потом посмотрим. Лучше побиться головой об стенку, чем благоразумно от неё отступить. Гриффиндорство неизлечимо, хорошо ещё, что незаразно и, надеюсь, не передаётся половым путём. С добрым, кстати, утром, миссис Снейп. Это была одна из незабываемых ночей, — он вылез из постели и отправился в ванную, демонстрируя всей своей спиной, что разговор закончен.

— Гад слизеринский, — прошептала ему вслед Гермиона. — Всё равно ж ты сделаешь так, как я сказала…

Утро встретило директора кучей песка на рабочем столе. Песок толстым слоем лежал на столешнице, стопки бумаг превратились в маленькие барханы, чернильница была заполнена доверху, а тонкая песчаная струйка продолжала нагло, не скрываясь, высыпаться из картины, уже засыпав её примерно до середины. На угол картины была косо надета Распределяющая шляпа — она всегда норовила оказаться в гуще событий.

Северус произнес несколько непечатных слов, а потом, спохватившись, повторил их еще раз, но уже про себя. Несколько бодрствующих в ранний час портретов укоризненно покачали головами.

— Мальчик мой, — Дамблдор сложил ладошки домиком и засунул их себе под бороду, — пора тебе уже что-то предпринять.

— И что вы посоветуете, Альбус? — ласково осведомился Снейп.

— Я бы посоветовал тебе выпить чаю, хотя ты и предпочитаешь кофе…

Директор отодвинул кресло подальше от шуршащего песчинками стола, уселся почти посреди кабинета и откинул на подголовник гудящую от недосыпа голову. И действительно — пора уже что-то предпринять.

Пойди туда, не знаю куда. А потом, небось, еще и потребуется принести оттуда то, не знаю что.

В кабинете возник эльф, несущий поднос с завтраком. Оценив обстановку, он поставил поднос на маленький боковой столик, подкатил его к директорскому креслу, снял с наполненных тарелок клоши и осторожно налил кофе из кофейника в чашку. И в тот момент, когда эльф закончил свою работу и испарился, в ту же чашку из воздуха посыпался песок.

Снейп выхватил палочку, испепелил поднос со всем содержимым, очистил от песка стол, брезгливо отряхнулся, зашвырнул Шляпу поглубже на полку и, не выходя из кабинета, аппарировал в «Кабанью голову».

Он ненавидел и не умел быть в роли просителя, да и не знал как Аберфорт отнесётся к его просьбе — от странного трактирщика можно было ждать чего угодно, хоть проклятий в спину. Но тот, казалось, даже не удивился.

— Но ты мне отработаешь, Снейп, — только и сказал он.

— И где ж ты мне отработку устроишь? У себя на огороде или полы помыть прикажешь? А, я понял — тебе зелья нужны.

— Вот ты своими зельями у себя дома полы и помой, а мои без тебя обойдутся. Ты коз моих примешь.

Северус потряс головой.

— Не понял. Куда я твоих коз приму? В Хогвартс?

— Да ты, никак, пошутить изволил, господин директор. Не в Хогвартс, а в собственные руки. В завещании моём будет сказано: а коз моих — количество прописью — передать в собственность мистера С.Т.Снейпа, мастера Зельеварения, кавалера ордена Мерлина и прочая, и прочая, что там про тебя дальше писать положено.

Северус исключительно редко не мог найти подходящих слов для ответа и вообще считал, что его трудно чем-либо удивить, но это был как раз тот случай.

— Почему завещание, Аберфорт? Ты болен чем-то? — выдавил он из себя наконец.

— Мой возраст уже сам по себе болезнь. На трактир охотники найдутся, а за коз я хочу быть спокоен, они должны попасть в надёжные руки.

— Мерлин мой, да я сроду к козе не прикасался, мне они разве что в кошмарном сне присниться могут, избавь меня от этой чести!

— Тебе что-то нужно от меня, а мне от тебя нужно получить что-то взамен. Вот взамен ты мне и пообещаешь, что когда меня не станет — моих коз никто не обидит. Будешь ты к ним при этом прикасаться или не будешь — меня не колышет. Ты у меня станешь гарантом того, что каждая из них доживёт свой век в холе и в сытости. Смотри, язык там себе сейчас от счастья не прикуси, а то еще отравишься. Могу Обет с тебя взять, хотя мне и просто слова твоего хватит. Ну что, по рукам?

— Аберфорт, сделай доброе дело — проживи еще лет хотя бы двести.

— Видишь, вот ты уже мне и долголетия от всей души желаешь. Так даёшь слово?

«Я — профессиональный должник, — сурово напомнил себе Северус. — Долгом больше, долгом меньше, всё равно на мне их столько, сколько лукотрусов в трёх дуплах … Что нам, Снейпам, какой-то десяток-другой коз?»

— Даю слово, относящееся только к ныне живым и здравствующим козам, которые являются доказанной собственностью Аберфорта Дамблдора, причём на мою жену и потомков это слово не распространяется.

— Слизеринец, — сплюнул трактирщик. — Сейчас пойдёшь?

— Нет, — покусав губы, сказал Снейп. — Мне надо еще прикинуть... А ты сам знаешь, что там вообще — за портретом?

Аберфорт хмыкнул.

— Да там что придётся, — непонятно сказал он. — Я как загляну — только туман такой вижу. Ты ж не забывай, чей это портрет — она ж в своём мире жила, не в нашем. И проход в Выручай-комнату она смогла тогда создать только потому, что они с ней из одной основы сделаны.

Снейп молчал, постукивая пальцами по столу.

— Альбус смотрел когда-то… — задумчиво протянул Аберфорт, — палочкой своей туда тыкал… Вот не могу вспомнить, как он тогда сказал. Что-то вроде «дрейфующая реальность», или похоже как-то…

— Умеете же вы, Дамблдоры, тумана нагнать, — вздохнул Снейп.

Итак, в качестве альтернативы песку у него теперь был туман. Кстати, в алхимии они — песок и туман — обозначаются очень схожими символами, отсылающими к понятиям изменчивости и неопределённости. И его сны тоже так и просятся в компанию к этой паре, ведь сон — извечная метафора тех же самых неопределённостей и изменчивостей. Дрейфующих реальностей…

Хогвартс, чего ты от меня хочешь?

— Я пойду в выходной, пораньше утром, — сказал он Гермионе. — Кто знает, сколько времени это займёт. И не могу поверить, что я — я! — лезу неизвестно куда, иду неизвестно за чем и непонятно какого драккла вообще в это ввязался. И при этом практически уверен, что вероятность попасть в нужное место стремится к нулю.

— Северус, — и Гермиона погладила его как маленького по голове. — Ты же лучше меня знаешь, что магия — это прежде всего волеизъявление, готовность, уверенность, интенция. Если ты войдёшь туда, твёрдо зная, что идёшь по правильному пути — ты наверняка попадёшь в нужное место. Прикажи пути быть правильным — и тебя сама магия приведёт куда надо. Поэтому отбрось все эти свои представления о мамонтах, джекпотах и прочих. Вычисление вероятности события — это вообще про другое. Если тебе надо достать из кладовки коробку — ты же просто идёшь в кладовку и берёшь коробку, не задумываясь ни о детальном планировании этого действия заранее, ни о вероятности того, что тебе удастся или не удастся его совершить.

— Или что кладовки не окажется на нужном месте.

— Вот. Я именно об этом и говорю. Тебе нужно просто прийти и просто взять. И давай пойдём вместе — вместе придём и возьмём.

— А вот этого не будет! При такой неопределённости мы не имеем права рисковать вдвоём, сама понимаешь почему. И не думай даже!

— Но я всё равно буду ждать тебя там, возле портрета, и никакой Аберфорт не сможет меня оттуда выгнать.

— Тоже думаю, что не выгонит — мы же теперь с ним козами повязаны, я отныне гарант их пожизненного благополучия.

— Так с козами же прекрасно получилось, Северус! Поручишь их Хагриду — и он не будет против, и козье молоко для школы будет.

— Да, Гермиона… Твоё умение видеть две капли воды в пустом и грязном стакане…

— Всегда пасует перед твоим умением видеть любой стакан пустым и грязным…

…Эти несколько дней, остающихся до выходных, они вообще постоянно пререкались. Потому что не могли, не имели права признаться друг другу в давящем тревожном ожидании, заполняющем грудь и мешающем дышать. Потому что ничто так не давит и не изматывает как неопределённость и неизбежность. Каждый вечер начинался вполне мирно, но скатывался к тому, что они препирались из-за пустяков, заводились на пустом месте, обижались друг на друга за случайно вылетевшее слово, поджимали губы и демонстративно друг от друга отворачивались, но при этом даже не пытались разойтись по разным комнатам. Потому что на самом деле им необходимо было быть вместе, необходимо было знать, что на другого можно в любой момент посмотреть и в любой момент до него дотронуться. И они оба это понимали.

Каждую ночь Северусу снился всё тот же сон, в котором он зависал в воздухе над тем же пыльным камнем в пустыне. Но теперь он не висел там мешком, а, выполнив пару проб и убедившись, что вполне осознаёт себя, закрывал глаза, и строчка за строчкой записывал в уме точные рецепты и подробную технологию каких-нибудь сложных многосоставных зелий, чтобы время во сне текло быстрее.

А на работе он просто старался не находиться в заваленном песком директорском кабинете, и к удивлению остальных профессоров большую часть времени проводил в учительской. Сварил на всякий случай зелье Истинной сущности, разыскал в библиотеке и запомнил несколько заклинаний, связанных с письменным переводом с древних языков и с интерпретацией древних петроглифов, идеограмм и пиктограмм. Тряхнул стариной и нанёс визит в одно из мало для кого открытых мест Лютного переулка, где запасся свечой, отлитой из масла Теневой мирры, огонь которой мог проявлять скрытые элементы надписей, высвечивая в них утраченные смыслы. И всё это он делал больше для того, чтобы унять тревогу, а не потому, что считал, что оно действительно может ему понадобиться…

Ранним утром они аппарировали в Хогсмид и, держась за руки, пошли по пустой деревне к трактиру, украшенному облезлой деревянной вывеской с изображением отрубленной кабаньей головы. Заспанный и недовольный столь ранним визитом хозяин в ночном колпаке и длинной ночной сорочке, кивнул им в сторону стойки и пошел следом, поигрывая палочкой и тихо что-то бурча себе под нос. За стойкой оказалась дверь, от которой деревянная скрипучая лестница привела их на второй этаж, в гостиную с потёртым ковром и большим камином, над которым висел портрет светловолосой девочки в голубом платье.

Взмахом палочки трактирщик сдвинул в сторону сваленные на каминной полке старые книги, флаконы с сомнительными зельями, пыльные стопки старых счетов, шкатулки, связку ключей, перчатки и неожиданный здесь раритетный хрустальный шар-вредноскоп.

— Ну, что стал? — буркнул он. — Полезай, если не передумал.

Северус обнял Гермиону и, стесняясь поцеловать при постороннем, потёрся носом о её щеку. Потом подобрал мантию и, подтянувшись на руках, взобрался на полку. Он оказался вровень с Ариной и так близко к ней, что она с испугом отшатнулась вглубь и с отчаянием на лице уставилась на брата.

— Не бойся его, — махнул ей рукой Аберфорт. — Посторонись, пусть пройдёт. Когда назад будет идти — тогда тоже просто отойдешь в сторонку.

Она кивнула и осторожно, с опаской, отступила к раме, а Северус шагнул в картину и, запретив себе оглядываться, пошёл вперёд.

Гермиона, не мигая, смотрела на уходящую куда-то вглубь прямую фигуру в чёрной мантии пока Ариана не вернулась на своё место в центре полотна и не заслонила собой обзор.

Если бы Северуса спросили, куда он попал, он бы, пожалуй, назвал это бутылочным горлышком. Диаметр стеклянной цилиндрической трубы, по которой он шёл, был чуть больше его роста, а само стекло было того плотного желто-коричневого цвета, каким оно бывает иногда у пивных бутылок. И было это стекло настолько толстым, что через него не было видно ничего снаружи, а проникал только сплошной свет — такой ровный, что идущая фигура не отбрасывала тень. Но даже этот рассеянный свет, отражаясь от внутренних стеклянных стенок, так играл на них бликами, что идущий быстрым шагом Снейп постепенно почувствовал, что его вот-вот укачает от колеблющихся вокруг монотонных мерцающих отблесков.

Он остановился, закрыл глаза, потёр лицо руками и решил, что направленный источник света мог бы разогнать отсветы на стенах. Достал палочку и зажёг Lumos.

На конце палочки возник чёрный шар, распространяющий вокруг себя темноту.

— Lumos Maxima! — крикнул в пустоту Снейп.

И вокруг стало темно.

— Nox!

И на кончике палочки зажегся свет.

Он выставил палочку прямо перед собой, прогнав этим из поля зрения самые резкие блики, и пошёл как можно быстрее, чтобы уже наконец до чего-то дойти.

Идти по вогнутой поверхности было неудобно, но он всё шёл и шёл, и время шло вместе с ним, и стеклянные округлые стены с каждым его шагом отплывали назад, за спину, но тут же спереди наплывали точно такие же, и казалось уже, что конца им не будет никогда…

Северус остановился только тогда, когда почувствовал, что занемела и устала рука, которой он всё это время держал на отлёте палочку. Хотел прислониться к стене, но к вогнутой стене не очень-то и прислонишься… И он сел на пол, хотя на изогнутом полу сидеть тоже было не слишком комфортно.

Если темнота и свет здесь поменялись местами, то почему бы не предположить, что в этом месте скорость передвижения и расстояние тоже находятся в обратной зависимости? Тогда получается, что чем медленнее он будет идти — тем быстрее придёт. Но вдруг антиподность физических законов и правил в этом месте устроена по-другому: и с каждым его шагом оставшийся путь не сокращается, а растёт — чем больше он прошёл, тем больше ему остаётся пойти? И оба предположения ничем не хуже любых других, столь же абсурдных. Если он находится в нелинейном пространстве, то оно может вести себя как угодно.

Если исходить из первого предположения — то ему следует идти как можно медленнее. Если из второго — то ему следует идти назад. Возможно, ему стоит попробовать медленно идти назад? Но если он действительно попал в нелинейное пространство, то значит здесь и сумма действий совсем не обязательно приведёт к сумме их эффектов.

И вот какого Мордреда ему это всё надо! Что делать — непонятно, и если любое действие может привести к непредсказуемому результату, то не стоит ли отказаться от любых действий вообще? Если система сопротивляется, то нужно просто перестать с ней взаимодействовать. Хуже не будет.

Он поудобнее устроился на изогнутом полу, привалился плечом к вогнутой стенке, закрыл глаза и почти задремал.

А когда он их снова открыл — то увидел, что в паре футов от его ног труба заканчивается, как будто её кто-то специально для него разрезал. Он встал, сделал последний шаг по кривой поверхности и спрыгнул вниз на замечательно плоскую землю.

Снейп никогда не бывал в пустыне, и представлял её в основном по книжным картинкам: как бескрайний океан, но только не воды, а бесконечного безмолвного песка, волнистый рельеф барханов, без конца меняющих вслед за ветром свою форму. Как вечный тягучий ритм времени, заключенный в рамку пространства. Но если в этом его представлении пустыня была всё же чем-то живым и движущимся, то сейчас перед ним была пустыня без песка — обнаженный скелет земли, из которой ушло любое движение, а осталась лишь тяжёлая, неподвижная тишина. Воздух был таким раскалённым, что обжигал ноздри изнутри, и на ум пришло только одно сравнение — он почувствовал себя рождественской индейкой в разогретой духовке.

Ну, и как искать в пустыне этот проклятый камень? Не Accio же его призывать.

Северус хмыкнул, вспомнив, что у магов-пространственников была когда-то куча шуток на тему «как поймать льва в пустыне». Например, предлагалось разместить в пустыне клетку, подождать, пока лев случайно зайдёт внутрь, и закрыть дверь. Но камень не лев, сам не зайдёт, а фактор времени работает против: человек здесь долго не продержится — или сгорит или расплавится. По этой же уважительной причине не подходит и вторая из запомнившихся ему шуток: разделить пустыню на две части, проверить одну из них, и если льва там нет — оставшуюся область снова разлить пополам и обыскать, и так делить пространство до тех пор, пока не останется только та его часть, где находится лев. То есть не лев, а камень, что в данном случае совершенно безразлично — времени на поиски нет, потому что кожа сейчас задымится.

Он уже в который раз за сегодняшний день закрыл глаза и приказал камню появиться здесь и немедленно.

И когда он их открыл — камень послушно лежал возле его ног.

Он присел, смёл ладонью налипшие на поверхность песчинки и труху и вгляделся в знакомые по снам рыболовные крючки незнакомого алфавита. Заметил то, чего не видел раньше — вырезанный над надписью крупный косой крестик, знак Х. Достал палочку и прошептал специально выученное накануне заклинание перевода петроглифов. Значки задёргались, рассыпались на точки, разбежались, станцевали быстрый танец и дисциплинированно разошлись по новым местам.

«Сoniungatur quod non coniungibile est» — сказала появившаяся строка.

Ну что ж, по крайней мере, что-то стало яснее, это он хотя бы мог понять и прочесть. И если надпись — это необходимая инкантация, то тогда косой крестик — ключ к ней, показывающий нужное движение палочкой. Знак Х — руна Гебо, символ объединения и слияния.

Хотя всё равно остаётся непонятным — где он, зачем это всё и какое отношение имеет к нему.

Палочка скользила в потной ладони, пот заливал лицо и щипал глаза, грубые бугристые шрамы на взмокшей шее безжалостно тёрлись об ставший жёстким мокрый воротник мантии.

— Да соединится несоединимое! — произнёс он на латыни, делая перекрёстный пасс в воздухе.

Свет вокруг погас как будто его выключили, но зато в кромешной тьме по нему буквально ударили драгоценные струи прохладного воздуха. И пока он их жадно вдыхал, свет включился.

Снейп стоял где-то посередине между Хогвартсом и Запретным лесом, и мог бы считать, что всё произошедшее ему приснилось, если бы не мокрая от пота одежда, которая теперь уже неприятно холодила тело на порывистом мартовском ветру. Накладывать согревающие чары в этом случае было глупо, а потому он просто в очередной раз недоуменно пожал плечами, осмотрелся по сторонам и направился к замку.

Но уже через несколько шагов он заметил, что громада Хогвартса стала уменьшаться у него на глазах, и то же самое происходило с его оградой, статуями и окружающими деревьями. Небо начало опускаться к земле, и вот оно уже стало похоже на потолок, а затянутое облаками солнце больше напоминало светящую через плотный абажур лампочку. И всё вокруг продолжало уменьшаться, ложиться на землю, и при этом пространство стягивалось к нему, как будто он был точкой в центре окружности, и вскоре оказалось, что это действительно так.

Теперь он стоял в центре пустой круглой комнаты без окон и с голыми стенами, где только на потолке горел круглый матовый шар светильника. А под ногами у него расстилался прекрасный ковёр, на котором был искусно выткан величественный Хогвартс и вся окружающая его территория — кусты, лужайки и деревья, Чёрное озеро, зелёный Запретный лес, кусочек дороги к Хогсмиду, квиддичное поле с кольцами и трибунами. И даже крошечные фигурки сов кружили вокруг Почтовой башни.

Пока он в недоумении оглядывался вокруг, по всему периметру комнаты из стен стали проступать нарисованные на них двери — десятки дверей — большие и маленькие, деревянные и металлические готические и классические, раздвижные и маятниковые, филенчатые и щитовые, инкрустированные и витражные… Эти двери хаотично двигались по стенам, рисунки наезжали друг на друга, сливались, растворялись, снова выныривали из ниоткуда и опять тонули внутри стены. Северус мрачно следил за этой каруселью и только просил Мерлина, чтобы эта пляска дверей не обернулась для него очередным нелепым испытанием типа «как выйти отсюда, не знаю откуда, куда-то туда, не знаю куда».

И Мерлин внял. Танец становился всё более упорядоченным, двери перестали неконтролируемо размножаться, они всё чаще проникали одна в другую, словно сливаясь в порыве страсти, и наконец осталась только одна дверь, которая застыла на месте, и сквозь её рисунок стали проступать выпуклости, появился объём и наконец проявилась, налилась формой и застыла бронзовая ручка, изогнутые линии которой напоминали виноградную лозу, запутавшуюся в собственных завитках.

Снейп осторожно взялся за любезно предоставленную ему ручку, приготовил палочку, помедлил, мысленно приготовился к любой напасти или ловушке, и резко раскрыл дверь.

Варнава Вздрюченный удивлённо взглянул со своего гобелена на появившегося перед ним директора, почтительно кивнул и отвернулся к топчущимся вокруг него зелёным троллям в балетных пачках. Двое младшекурсников, проходящих по коридору восьмого этажа, отшатнулись в сторону от профессора Снейпа, вышедшего на их глазах прямо из стены.

А сам профессор Снейп продолжал потрясённо стоять посреди коридора, продолжая сжимать ручку двери, ведущей в Выручай-комнату. Которая исчезла из Хогвартса, сгорев в Адском огне, почти двадцать лет назад.

Он медленно и осторожно закрыл дверь и убедился, что она исчезла, слившись со стеной. Удостоверился, что залётные студенты убрались подальше и вокруг никого нет, и тогда три раза прошелся перед стеной туда-сюда, что-то неслышно шепча под нос.

Дверь проявилась там же, где ей и положено было появиться. Он приоткрыл её, заглянул, увидел, что там действительно заказанная им раздевалка для игроков в квиддич, и закрыл дверь снова. Выручай-комната работала.

— Expecto Patronum, — вскинул он палочку и обратился к загарцевавшей перед ним серебряной лани. — Иди к Гермионе, скажи ей, что я сейчас выйду из Хогвартса и пойду по дороге к Хогсмиду. Пусть идёт мне навстречу.

Он повёл её к тому единственному месту на берегу Чёрного озера, которое не просматривалось из окон замка, усадил там на скамью и укутал в свою предварительно высушенную и вычищенную мантию. А сам продолжал ходить как маятник туда-сюда вдоль скамейки, стряхивая с себя остатки напряжения и сопровождая свой рассказ нехарактерной для него жестикуляцией.

— Тебе там было страшно? — спросила Гермиона.

— Мне там было странно, — признался он. — И я так и не понял, где я был.

— Как это где? Ты был в том месте, где все эти годы отрастала после пожара Выручай-комната. Она росла-росла, выросла, созрела и, надо понимать, пожелала присоединиться к Хогвартсу.

— Ну да, а Хогвартс её желание поддержал. Это я как раз задним числом и понял, но почему ты думаешь, что она отрастала именно там?

— Потому что она появилась в замке, когда ты соединил между собой две точки. Если где-то во Вселенной есть две точки, то их всегда можно соединить друг с другом. И не смотри на меня так — это аксиома. Но если в геометрии их предлагается соединять линией, отрезком, то здесь их требовалось соединить… ну… физически — как бы друг к другу приложить и прижать. Вот представь себе огромный, бесконечный лист бумаги, а где-то на нём две точки, сколь угодно друг от друга далёкие. Бумагу всегда можно так сложить, согнуть, перевернуть, изогнуть, чтобы эти точки друг к другу прижались и слились в одну. Но сами же они совместиться не могут — значит нужно чтобы это сделал кто-то. И ты это сделал.

— Это сделал не я, а заклинание, а меня, как водится, использовали втёмную. Но да, наверное, ты права, потому что после заклинания я сначала оказался как бы в обеих точках одновременно, а потом они уже как-то устаканивались, сливались. Мне кажется, твой пример очень нагляден — если соединять две точки на листе бумаги, то бумага должна как-то согнуться, сложиться, то есть под соединенными точками возникает некая складка — карман, в который можно много чего запихнуть… Собственно, так и устроены наши пространственные карманы, пространственные анклавы…

— Это сделал не ты и не заклинание — это сделала магия, а ты был её проводником, и без тебя бы ничего не получилось. Только представь — ты привёл Выручай-комнату обратно в Хогвартс!

— Уверен, что на свою же голову и привёл. И всё равно интересно было бы понять — где я был и, главное, как туда попал. Если бы не твоя стопроцентная уверенность, что я приду именно в нужное место, я никогда не решился бы сунуться непонятно во что.

— Какая стопроцентная уверенность? — удивилась Гермиона. — Я тебе такого не говорила. Я просто пыталась тебе объяснить, что вероятность попасть в нужное место вовсе не стремилась к нулю, как почему-то решил ты сам. Во-первых, мы же имеем дело с магией, и эти наши две «точки» — Хогвартс и Выручай-комната — были заинтересованы в том, чтобы ты их соединил. А во-вторых, сам твой подход к оценке вероятности мне показался в корне неверным. Ты же тогда почему-то постановил для себя, что вероятность попасть из портрета в нужное место сравнима с вероятностью выйти на улицу и встретить там мамонта.

— Но согласись, что вероятность такой встречи близка к нулю.

— Вот не соглашусь. Это по-твоему она близка к нулю, а я тогда оценила её по-другому. И поэтому твои шансы тоже оценила по-другому. Я тогда подумала, что на самом-то деле вероятность выйти на улицу и встретить там мамонта — пятьдесят на пятьдесят: или встречу, или не встречу.