Под Невидимым венцом (джен)

Ночь была тихой, разве что потрескивала чуть слышно печь, напевал где-то за стеной сверчок, да посапывали во сне служанки. Апола лежала неподвижно, не смея дышать, и дрожала, несмотря на теплое одеяло и натопленную горницу. Широко раскрытыми глазами она смотрела в полутьму — туда, где спал в колыбельке под невесомым шелковым пологом маленький Устан.

Которую ночь Апола проводила одна. Муж пришел к ней один лишь раз, после приезда ее в Тойсею, и то пробыл недолго — свеча не успела сгореть на четверть. «Мог бы и остаться до утра, — думала она тогда с горечью, — ведь сколько дней не виделись». Новое жилище не подарило ей ни любви, ни уюта, ни покоя, ни даже самого обычного сна. Подарило лишь смутную тревогу, что вскоре превратилась в леденящий, животный ужас.

— Иннра! — окликнула Апола несколько раз: голос не повиновался ей. — Иннра, проснись!

Спящая на лавке у постели молодая кормилица пошевелилась, подняла растрепанную голову.

— Госпожа? — Иннра зевнула, протерла глаза. — Чего из…

— Тише! — Апола прижала палец к губам и указала взглядом. — Вот, смотри!

Иннра глянула — и зажала себе рот одеялом, иначе завопила бы на весь дворец. Хотя от такого зрелища завопил бы кто угодно.

У колыбельки, словно сотканная из лунного сияния, стояла белая тень, подобие человека. Тень повернулась, и обе женщины замерли, стуча зубами: перед ними была убитая княгиня Бельга. В длинной белой рубахе, с распущенными косами, а в груди — нож, и кровь струится, как из свежей раны, до самого подола. Вспыхнули темным, неживым светом глаза, взор их зачаровывал, точно змеиный. Призрак медленно протянул руки и подплыл к самой колыбельке. Свечение будто померкло, а призрак все стоял, качая головой, и подносил руки к лицу, словно утирал слезы.

Иннра сунула руку за взмокший ворот, стиснула серебряный оберег. Апола же оцепенела, но не смогла совладать с переполнившим ее ужасом, и у нее вырвался судорожный вздох, вернее, всхлип. Призрак княгини тотчас обернулся к ней и будто сгустился, взгляд мертвых глаз прожигал до костей.

— Где мой сын? — заструился по горнице едва слышный шепот.

Призрак медленно отвернулся от колыбельки и поплыл к постели. Иннра что-то мычала в сжатые руки, а потом широко раскрыла рот. Крика ее Апола не услышала — она лишилась чувств.

Когда она очнулась, кругом мелькали огоньки светильников, белые ночные рубахи, распущенные косы, бледные лица, трясущиеся губы. Старая нянька Ойя растирала Аполе виски душистой иноземной водой и хлопала по ладоням. Служанки гудели, шептались, вскрикивали, поминали богов, а в колыбельке все громче плакал Устан.

— Что с ним? — вскричала Апола, подпрыгнула в постели. — Дай мне его, скорее! Она ничего с ним не сделала?

Ойя вытаращилась на нее, как сама она недавно на призрак Бельги.

— Помилуй, госпожа, кто — «она»? Или привиделось тебе?

— Дай мне ребенка! — не своим голосом крикнула Апола.

Устан, словно почуяв ее ужас, завопил на всю горницу. Иннра вскочила с лавки, запуталась в подоле, упала, к колыбельке разом кинулись три или четыре девушки. Апола схватила сына, сжала, осыпала багровое от крика личико поцелуями. Мало-помалу ребенок затихал, больно вцепившись липкими пальчиками в грудь Аполы. Впрочем, она едва заметила это.

— Ты видела, Иннра? — заговорила она, перекрывая шум и гам. — Узнала? Вы все видели?

Нянька Ойя и две-три девки хлопнули глазами, зато все прочие закивали, затвердили наперебой:

— Видели, видели, госпожа! Княгиня покойная это была!

— Я ее и прежде тут видела, да думала, что блазнится. Но коли не мне одной, значит, вправду…

— Не иначе, дитя свое потерянное ищет! Меньшой-то княжич пропал без вести.

— Это душа ее неотомщенная жаждет покоя! Если не задобрить ее, она и навредить может. Тут без жреца-волхва не обойтись…

— Не прикажешь ли, госпожа, вправду призвать волхва?

Ойя топнула ногой, и гомонящие служанки вмиг умолкли.

— Цыц, сороки, расшумелись! Не приведи боги, до господина дойдет. — Нянька провела сморщенной рукой по взмокшим волосам Аполы. — А ты успокойся, госпожа. Всем разом не померещится, а меня, видно, боги миловали, не стали пугать старуху. Коли ты говоришь, стало быть, правда это. А коли тут впрямь призраки балуют, без жрецов не обойтись…

— Не надо, — мотнула головой Апола. — Бывает так, что и жрецы бессильны… Сами боги не скажут, удастся ли задобрить дух Бельги, пока она не отомщена. Мне другое важно: все ли видели ее? Все ли готовы под клятвой подтвердить?

— Готовы, госпожа! — нестройно откликнулись служанки.

— Я бы даже на железе каленом поклялась, — прибавила Иннра. — Этакую страсть разве забудешь? Как бы у меня молоко со страху не пропало…

— Тьфу на тебя! — махнула рукой нянька и взяла Устана из ослабевших рук Аполы. — На-ка лучше покорми молодца… хотя погоди, сперва бы пеленки сменить…

Суета тревожная сменилась суетой привычной: служанки бегали с пеленками, грязными и чистыми, Ойя распоряжалась, точно воевода перед битвой. Апола слышала, как жадно чмокает и сопит рядом Устан, как Иннра тихонько гудит себе под нос колыбельную. Сама же она вновь не могла пошевелиться, тело ее будто сделалось каменным, тяжелым, как после долгой болезни.

Но, несмотря на телесную слабость, душа ее пылала жаждой действия. Теперь — дождаться утра. Больше Насиаду не отмахнуться от ее слов, не обозвать ее видения «бабьей блажью». Если вместе с нею поклянутся служанки, он точно поверит.

* * *

Апола надеялась застать Насиада одного. Напрасно: он сидел в стольной палате вместе с Оннейвом. Оба сурово гоняли челядь, порой раздавая тумаки, и хмурились — один поигрывал кинжалом, другой теребил усы, бороду и мех на рукавах. Апола умела читать эти знаки. Муж и деверь не на шутку тревожились и чего-то ждали — или кого-то.

Взгляд, которым наградил вошедшую Аполу муж, едва не заставил ее попятиться и убежать прочь. Кажется, две-три служанки впрямь струсили и не посмели войти вслед за нею. И все же она совладала с собой и зашагала вперед, придерживая широкие, расшитые мехом и золотом рукава.

— Я вновь ее видела, Насиад, — заговорила Апола, не дожидаясь, когда он дозволит ей. — Видела Бельгу. И не только я…

— Ты опять?

Насиад подскочил в резном кресле, сжал кулаки, словно готов был ударить Аполу. Глаза его пылали почти как у Безумца-Адевара на берегу Итхи, когда он едва не убил ее.

— Нашла время! — рявкнул Насиад. — Не до тебя сейчас и не до бабьих причуд!

— Это не причуда, господин мой. — Апола заставила голос не дрожать и обратилась к мужу, как подобает. — Не блажь, не морок. Я правда ее видела и слышала. И не я одна — нынче ночью призрак Бельги видели мои служанки и готовы подтвердить под клятвой…

— Ха! — Насиад махнул рукой, но сел и как будто слегка успокоился. — Вам, бабам, еще не то привидится. Приснится пес шелудивый, так вы поклянетесь богами, что стаю волков наяву видели.

— Не сон это был, Насиад, — стояла на своем Апола. — Если бы ты видел сам, то не отмахнулся бы. Бельга ищет меньшого сына, Лейтара. Знать, он вправду жив, как говорят…

Лицо Насиада налилось кровью. Сидящий рядом Оннейв коснулся его локтя.

— Не сердись, брат, дело тут яйца выеденного не стоит. Будто не знаешь, что бабы горазды не только пускать слухи, но и верить им. А уж раздувают как…

— Не всегда слухи на пустом месте зреют… — возразила Апола, но муж перебил ее:

— Все, довольно! Сказал, поди прочь. Нам скоро совет держать, а ты тут со своими бабьими глупостями. Ступай.

Апола не сдержала вздоха досады, но повиновалась. Снаружи дробно простучали приближающиеся шаги. Вышедшие было служанки взвизгнули, одна даже упала навзничь, словно от чьего-то удара. А в стольную палату, едва не сбив с ног саму Аполу, ворвался Реш.

Этого человека Апола откровенно боялась — не опасалась, как мужа и деверя, а боялась, как боятся лютых волков или разбойников, не ведающих милосердия. Он и казался ей таким разбойником, не имеющим ни совести, ни сердца, живущим ради серебра и золота. На нее Реш глянул со злобной ухмылкой и тотчас отвернулся. Зато его спутник, высокий темноволосый молодец в заношенном плаще, похожий на воина-бродягу, впился в нее цепким взглядом — взглядом человека, привыкшего не упускать ни единой мелочи.

Ноги сами собой понесли Аполу прочь из палаты, спину словно сверлили гневные взгляды мужа и Оннейва. Не слыша испуганных шепотков служанок, она шла на женскую половину — и не знала, что думать.

Она давно поняла, что муж и деверь ведут некие тайные дела: так было еще до ее свадьбы с Насиадом и, быть может, задолго до того. Он никогда не рассказывал ей об этом, а когда она однажды спросила, страшно разгневался. С тех пор она могла лишь думать да гадать — и вот думы понемногу обретали ясность.

Апола едва не споткнулась, ухватилась за руку ближайшей девушки. Та забормотала что-то, хлопая глазами, но Апола не слышала слов. В ушах стучало: «А если это они?»

И если так, не обрушится ли месть погибшей княгини на нее и на ее сына — сына убийцы?

* * *

— Мы подняли след, государь, — говорил запыхавшийся лазутчик. — И если мы верно рассудили, след ведет в… — он поневоле понизил голос, — в Тимрийские топи.

— Тьфу на тебя, Хидегово отродье! — Насиад шумно сплюнул, утерся рукавом. — Если ты шутить со мной вздумал…

— О таком не шутят, государь. — Лазутчик казался задетым за живое. — Или плохо мы тебе служим, что не доверяешь? Сами посудите: все деревни, где отыскались следы беглецов, стоят именно близ той дороги, что ведет к топям. Чем дальше по этой дороге, тем меньше поселений, крепостей нет совсем, до границы путь неблизкий. Кто уж знает, зачем они туда отправились, это не моего ума дело. Знать, вконец отчаялись, коли решили искать там убежища…

Насиад сделал ему знак замолчать, а сам задумался.

— Чтобы искать убежища в Тимрийских топях… — медленно проговорил он, словно размышляя вслух. — Тут надо ума лишиться. С девки-дуры спрос невелик, но мужики-то чем думают? Почему не к границе? Или этот Хидегов выкормыш, Безумец, вправду пристал к ним и надоумил — да только кем надо быть, чтобы его послушать?

— Ты думаешь, он с ними? — спросил Оннейв.

Насиад пожал плечами, поглядел пристально на Реша и лазутчика: мол, а вы что скажете? Сказать же им, видно, было нечего, хотя Реш вскоре нашелся:

— Наверняка, государь. Мы все его знаем, да и много ли навоюешь в одиночку? Видно, нашел, проклятый, чем улестить их. Вот настигнем и узнаем точно…

— Все верно, брат, — перебил Оннейв. — Только Безумец мог убедить их идти в топи, Хидег его разберет, зачем. Не будь его с ними, они наверняка решились бы податься к границе, любой, и тогда наши молодцы непременно подняли бы их след. С таким спутником, как у них, довольно мороки, дите ведь. Так что нам один путь — брать след, пока не простыл.

— Да, — сказал Насиад после очередного недолгого раздумья. — Нельзя упустить их, как упустили в Пратаме. Если не сейчас, то никогда, а время идет. — Он посмотрел на Оннейва и Реша. — И кому же из вас, охотники, поручить нашу дичь?

— Мне! — отозвались оба в один голос.

Оннейв поглядел на Реша, небрежно кивнул на поклон и продолжил:

— Да хоть обоим сразу, брат. Так оно выйдет надежнее, точно не уйдут. Разделимся, зажмем со всех сторон — где-нибудь да попадутся. А потом накроем всех разом.

— Прекрасно. — Насиад заулыбался, потер руки, сверкая перстнями. — Только проследите, чтобы ни один заяц не вырвался из нашей сети. Щенка убить сразу, да и прочих тоже. Не вздумайте с девкой баловаться, только время зря терять. Живым нужен только один, если он правда с ними. Тот, кто за все ответит.

— С радостью, — улыбнулся в ответ Оннейв. — Да помогут нам боги, брат.

— Непременно помогут.

Насиад обнял его, поцеловал в обе щеки. Оннейв низко поклонился в ответ и кивнул Решу и лазутчику. Едва отдав поклоны Насиаду, они вышли. Долго еще звенел за дверью отзвук их дружных, твердых шагов, словно безмолвное подтверждение: неудачи не будет.

Звонкая поступь Оннейва и Реша сменилась другой — суетливой, семенящей. Насиад, вернувшийся в кресло, хватил с досады кулаком по подлокотнику. Не иначе, опять заявились во дворец просители — кто за милостью, кто за судом справедливым, кто с жалобами своими мелкими. «Сполна отведаете моей справедливости! — рыкнул Насиад мысленно. — Дайте срок — все по струнке ходить станете! А повелю — и дышать станете по приказу».

Неудачи не будет.

Людей Оннейву и Решу достанет: пускай в Пратаме потеряли немало, но и здесь, в Тойсее, довольно крепких и верных молодцов. Уж пятидесяти против шестерых за глаза хватит. Правда, Безумец отчаянный и в бою стоит по меньшей мере десятка, да и убивать его нельзя — разве что числом задавить. «Эх, столько хлопот с ним! Не было б нужды в виноватом, незачем было бы живым брать мерзавца! — посетовал Насиад. — Так бы одной доброй стрелы достало. Да нельзя без виноватого, народу нужна жертва, не то на тебя же кинутся, как звери…»

Чем дольше Насиад думал, тем мрачнее становились мысли. Сколько бы он ни отмахивался от слов Аполы, они не давали ему покоя: слишком хорошо он знал жену и видел, что не лжет она. И как тут быть с гуляющими по дворцу призраками? Призраки — не живые, их не убьешь и не запрешь в темницу. И жреца-колдуна не позовешь, чтобы унять, — здешние жрецы не особо жалуют их с Оннейвом. Да и кто знает, что колдун может прочесть в его сердце?

«Скорее бы все закончилось!» — только это и оставалось теперь Насиаду. Как только Лейтар умрет, никто не сможет оспорить законных прав на нишанский престол. Других родичей не осталось, а значит, Невидимый венец осенит его чело, и волхв увидит это во время священного обряда. Правда, тогда еще будет жив Адевар, но какой из него соперник? У него и родство-то самое отдаленное, и удел — всего ничего, потому им занялись в последнюю очередь. Напрасно, как оказалось.

«Эх, знали бы, как все обернется, первым бы зарезали!» Насиад вздохнул, выпрямился в кресле, точно впрямь князь на престоле. Коли желаешь править, не пренебрегай делами правления и не закрывайся от своего народа. Скоро все кончится — вернее, начнется. А проклятый Безумец ответит сполна.