Тангор (гет)

Встречу графине Бостре подготовили если не королевскую, то весьма пышную. Их величества приняли невесту его светлости канцлера в тронном зале. Помимо жениха, там присутствовали несколько советников, но еще больше — любопытных придворных, явившихся взглянуть на ту, которой суждено совершить невозможное и которая вызывала зависть пополам с сочувствием. Собрались там и фрейлины королевы. В их числе, к радости Тангора, оказалась Эдит Роскатт.

Когда двери распахнулись и граф Веррандр торжественно объявил под стук церемониального жезла: «Альвева, графиня Бостра, волею его величества невеста его светлости канцлера Тангора», все собравшиеся в зале вытянули шеи, по пестрым рядам придворных пробежали волны шепота — не везде любезного. Шепот не смолк, когда графиня вошла в тронный зал.

Для нынешнего торжества она выбрала наряд из плотного светло-алого шелка с золотистыми прорезями и юбкой, но с черной вуалью на шитом золотом чепце. Наряд дополняло гагатовое ожерелье и такая же вышивка на стомаке нижнего платья. Поверх был наброшен бархатный ало-черный плащ, который несли за графиней две молодые служанки, одетые в тон госпоже.

И кавалеры, и дамы в толпе не сводили с графини любопытных глаз. Но если мужчины отдавали должное ее красоте, то женщины прятали за презрительными ухмылками зависть. Провинциалка или нет, графиня была одета роскошно, и богатство ее наряда заставляло позабыть о некоей отсталости от столичной моды.

За девушками пыхтела, шурша тяжелым платьем, камеристка графини, невысокая полная дама лет шестидесяти, которой почти не досталось внимания придворных. За нею следовали восемь гвардейцев при оружии во главе с лейтенантом Роскаттом. Их встретили с гораздо большим воодушевлением.

Тангор, едва скользнув взглядом по графине Бостре, заметил, как оживилась Эдит при виде брата, как на ее побледневшее лицо вернулся румянец и засверкали глаза. Он знал, что все эти дни она почти не покидала своей комнаты — с дозволения ее величества. Но теперь она больше не казалась убитой горем, как неделю назад. Даже ее темно-синий наряд без единого украшения не выглядел траурным.

Эдит улыбалась. Тангор же, глядя на нее, думал, что отдал бы все ради одной такой улыбки, подаренной ему, ради одного такого взгляда, что лучится самой искренней любовью. Он знал, что брат и сестра Роскатт обожают друг друга; один злой язык как-то усомнился в чистоте их родственных чувств — и умолк навсегда под шпагой этого рыжего задиры. Но Тангор помнил и другие улыбки Эдит. Ими она щедро одаривала покойного Паэна Вартанисса.

Тангора вырвал из дум голос Легарда, который приветствовал графиню Бостру как верноподданную и представительницу одного из славнейших родов Урбнисса. Ее величество пошла еще дальше — поднялась с трона, сердечно обняла графиню и расцеловала в обе щеки, расхваливая ее красоту и заверяя, что будет счастлива видеть ее среди своих придворных дам. Тангор слышал, как графиня благодарит их величеств и заверяет их в своей преданности и готовности служить так, как будет им угодно. Голос ее напоминал сочное пение виолы — и оставлял Тангора совершенно равнодушным, как и ее красота.

Но он должен был сыграть свою роль до конца. И, как одаренный и опытный актер, он надел очередную свою маску.

— Приветствую вас, сударыня, — произнес Тангор, подойдя к невесте.

Пока он шел, ему почудилось, что в зале настала гробовая тишина. Он слышал шорох ткани собственного наряда, тихое позвякивание церемониальной цепи на шее — и неистовый грохот крови в ушах. Графиня присела перед ним, склонив голову; она бросила на него лишь один взгляд и больше ни разу не подняла глаз. Повинуясь придворному этикету, Тангор поцеловал руку невесты — вернее, чуть коснулся губами шелковой перчатки. Но ощутил, как напряглась, как дернулась ее кисть в его руке, словно графиня невольно попыталась высвободиться. Он еле расслышал ее ответное: «Благодарю вас, ваша светлость», мельком заметил, как побледнело и застыло ее лицо. В тот же миг он ощутил на себе чей-то буравящий взгляд — и с трудом сдержал усмешку.

Ринигер Роскатт глядел на них, не таясь. Горящие глаза его выражали все: ярость, ненависть, жгучую ревность; лицо побледнело, совсем как у графини, губы искривились. Тангор сделал вид, что не заметил, хотя от его взора не укрылся ни свежий след от пули на щеке мальчишки, ни повязка на шее. Он уже знал о дорожном происшествии — пока вкратце, но желал узнать подробности.

Неделю назад он предполагал два возможных исхода. Один из них сбылся — пускай не тот, который казался ему наиболее желанным. Впрочем, кто знает? Быть может, все к лучшему.

Спустя почти два часа Тангор наконец очутился в своем кабинете, что примыкал к его личным покоям. Секретарей он выставил прочь, хотя все столы были завалены документами, словно снегом после метели. В который уже раз он поймал себя на том, что не в силах совладать с бурей в собственной душе — именно сейчас, когда так нужны холодная голова, трезвый ум и тонкий расчет.

Жалость, которую он порой испытывал к бедняге Легарду, ушла совершенно. «Ты всего лишь получишь то, что заслужил, — разве не так говорил и поступал твой покойный отец? Уж у него слова не расходились с делом, хотя это было не всегда мудро. Ты же сделал величайшую глупость — посмел диктовать мне свои условия. Да еще в столь интимном вопросе».

Вновь Тангор подумал о своей невесте. Отчего-то она напомнила ему портрет его прабабки Раумали, что висел в парадной зале его имения среди резьбы и драпировок: такая же пышная, гордая, роскошная красота — и та же пустота и холод за нею. «Что мне в твоей красоте, если ты мне чужая? Ты изображаешь почтение и покорность, но не можешь сдержать отвращения, когда я всего лишь беру тебя за руку. Должно быть, ты бы удивилась, узнав, что так же отвратительна мне. Любопытно, насколько это уязвило бы твою фамильную гордость, графиня Бостра, готовая дарить улыбки юному нищему авантюристу с непомерным самомнением?»

Много ли стоит даже сотня таких красавиц рядом с одной-единственной Эдит Роскатт? То мужество, с каким она переносила свое нынешнее горе, не могло не восхищать Тангора. Она смирилась с утратой — но не сломалась под тяжестью удара судьбы. Вот истинная женщина в полном и высочайшем смысле этого слова, искренняя, благородная и любящая, готовая позабыть свои горести ради тех, кто ей дорог. Удивительно: как могла эта жалкая семейка, еще год назад прозябавшая в неизвестности, породить двух людей, столь схожих внешне и столь разных по духу? Впрочем, Тангору уже случалось видеть подобное: одному из детей доставались все достоинства, другому — все пороки. Так, видно, случилось и с отпрысками четы Роскатт.

Прежде чем Тангор успел воскресить в мыслях недавние подозрения, почти ставшие уверенностью, резные двери кабинета чуть скрипнули: вошел Угамаль.

Шпион долго перетаптывался у порога, словно не решаясь ступить на толстый пестрый ковер, неоднократно глушивший шаги ему подобных. Пристальным, холодным взглядом он по привычке охватывал все вокруг, но исподлобья, будто опасался чего-то или хуже того — стыдился. Благо, Тангор знал, что стыда этот человек лишен напрочь.

— Итак, — начал он самым бесстрастным своим тоном, — ты вернулся один?

— Пули слепы, ваша светлость, — прошелестел Угамаль. — Кто знал, что этот простофиля Эдьер словит одну? Что же касается покойного господина Фингельда, то я считал его умнее…

— А теперь ты оставил Эдьера у лекаря, — перебил Тангор, поднявшись из-за стола. — Лежащим в лихорадке. Кто может быть уверен, что он не проболтается в бреду?

— Лекарь — всецело наш человек, ваша светлость, — закивал шпион. — За те деньги, что я заплатил ему, любой продастся с потрохами… простите за грубость. И, думается, сам я тоже заслужил награду, поскольку дал ему некие указания касаемо одного насущного дела.

Тангор хмыкнул, поглаживая подбородок: что ни говори, Угамаль — неплохой шпион. Быть может, однажды он дорастет до отличного шпиона, когда научится избегать таких вот неприятных случайностей и совпадений. А когда научится управлять ими, сделается несравненным.

— Весьма своевременно. — Тангор улыбнулся, не разжимая губ, хотя вряд ли подобная улыбка могла придать бодрости его собеседнику. — Но это вопрос будущего. Сейчас я желаю знать события недавнего путешествия, со всеми подробностями. Только не строй предположений. Мне нужны факты.

— Это нетрудно, ваша светлость. — Угамаль поклонился. — Нечасто встретишь такое раздолье для нашего брата, как этот дерзкий рыжий мальчишка. Даже слишком просто выходит — по его лицу можно читать, как по книге. В то утро, когда мы покинули замок Бостра, он о чем-то говорил с графиней у парковой стены. Вид у него, надо сказать, был преглупый, а это самый верный знак. Правда, Фингельд оказался еще большим дураком. Во-первых, не сумел увезти графиню, хотя ему подали ее, почитай, на блюде, а во-вторых, ввязался в дуэль и даже не смог убить противника. Я-то был уверен, что он победит…

— Оставь свои мысли при себе, — вновь прервал Тангор. — Говори по делу. Ты заметил что-то между Роскаттом и графиней?

Угамаль осклабился, глаза его масляно сверкнули.

— Таковы уж эти женщины, ваша светлость: выручи ее из беды — и она твоя. Тех взглядов и улыбок, которыми графиня одаривала этого молодчика, хватило бы, чтобы поджечь самые сырые дрова. Он, бедняга, чуть ума не лишился, но, отдам должное, приличий не переступал. Если они говорили, то при всех, и ничего такого, что можно было бы истолковать превратно, даже намеками. Наедине они не встречались, да и как бы смогли? Старуха-нянька графини стерегла ее во все глаза. А он то цвел от счастья, то делался мрачнее моря в шторм. Все же парень — не совсем дурак, и понимает, чем ему обернутся этакие шашни с чужой невестой. Неохота, поди, помирать на плахе.

«Много чести; такому хватило бы и петли», — мельком подумал Тангор. Еще несколько минут он расспрашивал Угамаля о мельчайших подробностях, но они не прибавили ничего к уже услышанному. Даже если Роскатт и графиня правда влюблены друг в друга, объясниться им не удалось, как и вступить в более близкие отношения. Это слегка разочаровало Тангора — и притом вызвало в его душе нечто вроде уважения к врагу: напрасно он приписал этому юнцу все возможные пороки. Нет, Роскатт не безнадежен, а пылкое сердце само приведет его куда нужно. Такие готовы на все, лишь бы заполучить вожделенную добычу, особенно в любви.

Вручив награду Угамалю и отпустив его, Тангор занялся наконец делами насущными. Он вновь вызвал секретарей и вместе с ними углубился в бумаги, содержание которых нынче же вечером превратит тревогу Легарда в серьезное опасение.

Как бы ни был скользок путь, ясно одно: в ближайшие месяцы никто не подумает завести речь о его свадьбе, как и о других празднествах. А графиня Бостра пусть живет во дворце. Порой достаточно одного дня, часа или минуты, даже одного мгновения, чтобы изменить все безвозвратно.

* * *

«Чтобы море переплыть,

Будем без штанов ходить».

«Деньги — за море,

Народу — горе».

Подобные надписи появлялись на стенах домов города Коинта, как и других городов и селений, отстоящих не далее, чем на тридцать-сорок миль от Паридора. Надписи не успевали стирать и закрашивать — на следующий же день их сменяли новые, еще более дерзкие, а порой непристойные. Но кем бы ни были неизвестные смутьяны, они недолго довольствовались словами и вскоре перешли к делу.

В доме близ торговой площади, где обосновались недавно прибывшие королевские чиновники, сборщики податей, выбивали по ночам стекла в окнах или бросали на крыльцо мешок с пятью-шестью живыми кошками, чьи вопли разбудили бы и покойника. Однажды почти все горожане обнаружили на своих дверях клочки бумаги с призывом не платить новые налоги на строительство флота. Одна почтенная торговка, не выдержав, сорвала записки с нескольких соседних домов — и в ту же ночь ее окна постигла та же печальная судьба, а у порога вылили нечистоты.

Близился полдень. С самого утра по улицам Коинта расхаживали отрядами маляры с длинными кистями и ведрами извести, и работы у них хватало. Урсин, один из старейших и уважаемых в городе работников, приподнялся на цыпочки, чтобы закрасить ярко-алую надпись: «Пусть этот флот Аирандо сожрет вместе со всеми, кто на нем поплывет!», которая тянулась почти во весь фасад под окнами второго этажа. В тот же миг ему в спину ударил увесистый камень.

— Кто посмел? — Урсин выронил кисть, согнувшись от боли. Товарищи бросились ему на помощь и подхватили под руки.

— А ты сам как смеешь, — раздался в ответ молодой голос, от которого зазвенели стекла в окнах ближайших домов, — затыкать рты тем, кто стоит за правду и справедливость в Урбниссе?

Маляры оставили работу. Прохожие на улице позабыли про свои дела и подошли ближе, следом подтянулись обычные зеваки, попрошайки и мальчишки. Говоривший и его спутники вышли из-за угла, широко и твердо ступая и высоко держа головы. Они были вооружены дубинками и кинжалами и одеты в дорогое цветное сукно. У двух-трех поблескивало под плащами золотое шитье, похожее на герб.

— Забирайте свои ведра, — продолжил тот же человек, крепкий молодец с решительными чертами лица и длинным острым носом, — и уходите. Никто в Коинте не посмеет запретить нам говорить и писать правду. А если хотите быть жалкими холуями таких же жалких холуев, только королевских, лучше спрячьтесь в своих домах и погребах. Но берегитесь: как бы вас не достали и там!

— А ты кто такой, чтобы указывать нам, что делать? — крикнул Урсин, у которого еще ныла спина от удара камнем. Его нестройно поддержали товарищи и некоторые из толпы.

— Не узнаете?

Длинноносый и его приятели откинули плащи за плечи, открывая вышитый на груди герб — три сломанные подковы на ладони.

— Мы служим тому, чье слово значит в этом городе побольше, чем тявканье трусливых попрошаек, прикрывшихся королевским указом.

По толпе, точно ветер по цветущему лугу, промчался шепот: «Гемеллы». Имя это произносили в городе не иначе, как с величайшим почтением и осторожностью, но без страха, ибо дом Гемелл был издревле уважаем — не за покрытую плесенью былую славу, а за дела. Больше трех лет, с тех пор, как почти разорившийся глава его вновь нежданно разбогател, он и трое его сыновей были негласными правителями Коинта. И за минувшие годы здесь ни разу не запахло даже тенью беспорядка.

— Теперь вы нам верите? — вновь разнесся по всем окрестным улицам громовой голос. — Благородный дворянский дом всегда пребудет на страже родного города. Или вы думаете, что дворянам нечего терять? С них не берут налогов золотом или серебром, зато намереваются взять иначе — собственными их детьми, которых принесут в жертву морю и ветрам!

— Верно! — закричала из толпы полная молодая женщина с корзинкой на руке. — И месяца не прошло, как пошел ко дну корабль с королевскими посланцами! Видно, нет воли Создателя, чтобы нам строить корабли, как там, за морем. Сколько ж еще народу должно утонуть?

— Вот увидите, настанет день, когда ваших сыновей тоже потребуют на эту проклятую службу! — продолжало звенеть над улицами и толпой. — Неужели вы будете молчать, почтенные отцы и матери? Не бойтесь мнимого королевского гнева — господа Гемеллы не оставят свой город без защиты. Пусть тот, кто подчинится королевским сборщикам, прослывет трусом и предателем, как и все его потомки. А те, чьи сердца горят любовью и смелостью, пусть встанут на защиту родного города! Выгоним прочь королевских собак!

— Подпалим их шелудивые шкуры! — крикнул кто-то в толпе, и прочие подхватили.

Теперь от людского гомона заходили ходуном не только окна, но и сами стены домов. Над головами взлетело все, что могло сойти за оружие, — корзины, дубинки и трости, орудия труда. Загрохотали на булыжниках мостовой опрокинутые ведра с известью. Почти все маляры с кистями наперевес присоединились к толпе, а тех, кто попытался улизнуть, просто втянуло в живой, бешеный людской водоворот.

— На площадь! — закричал тот же голос. — Выкинем их прочь, пусть убираются!

— Да, пусть хоть потонут в своем любимом море!

— Чтоб их Аирандо сожрал и не подавился!

— Идемте, друзья! — провозгласил длинноносый, становясь вместе со своими товарищами во главе толпы. — Господа Гемеллы и наш любимый Коинт вовек не забудут вашей преданности. В других городах — Ниссиле, Тьеде, Севоне — королевские подхалимы уже получили по заслугам. Их вышвырнули прочь с позором, как грабителей. Так поддержим же наших единомышленников, наших братьев и сестер! Если мы не станем трусливо молчать, с нами будут считаться. Даже король!

Дружный рев: «На площадь!» словно сотряс землю и небо. Десятки подошв застучали по мостовой. Людской поток напоминал бегущую с гор реку, в которую вливаются все новые и новые ручьи. Вскоре взбудораженная толпа насчитывала не меньше пяти сотен человек и продолжала расти. Мужчины, женщины, старики и подростки, торговцы и ремесленники, дворяне и простолюдины, зажиточные и почти нищие — все словно жили и дышали единым порывом.

Неподалеку от площади им повстречался еще один отряд, поменьше, но внушительнее. Над головами реяло знамя с тремя подковами, в руках воинов-наемников сверкали мушкеты, пистолеты, шпаги и кинжалы. Отряд возглавлял мужчина лет сорока пяти, похожий сложением на северного медведя, что обитают на материке. Это был Оссефильд Гемелл, прозванный Медным, хотя раннее серебро уже вовсю спорило с медью в его длинных волосах. Плечом к плечу с ним шли трое его сыновей, один другого крепче и краше, все при шпагах и пистолетах. Ветер колыхал перья на их шляпах и резко щелкал стягом с гербом.

— Благородные горожане, отважное сердце Коинта! — Казалось, голос Гемелла-старшего способен перекрыть даже грохот злейшего шторма. — И сердце нашего Урбнисса! Все мы равны перед общей бедой. И пусть падет на наши головы проклятье небес, если мы не станем бороться! Пока король заботится о своем народе, народ верен ему. Когда же король, явно или невольно, желает погубить свой народ, только трус смолчит. Вперед, братья! Пусть волны справедливого гнева очистят наш Коинт от заразы!

Боевым кличем вырвалось из сотен глоток единодушное «Вперед!» Многим польстило обращение «братья» из уст столь сильного и почтенного человека, как сам Гемелл. Люди устремились дальше по улицам, увлекая за собой случайных прохожих и едва не снося телеги и повозки. Гемелл с сыновьями шел впереди, словно голова и сердце этого мощного тела, впервые — и внезапно — осознавшего свою силу.

Прокатившись по запруженной народом торговой площади, людской поток увеличился едва ли не вдвое. Все шли, все кричали, все потрясали тем оружием, какое имели, — даже те, кто особо не понимал, из-за чего поднялась суматоха, куда все идут и зачем. Сквозь шум толпы пробивалось порой ржание испуганных лошадей. Прохаживающиеся по площади городские стражники сперва опешили при виде шествия, но вид Гемеллов успокоил их. Глава дома кивнул нескольким, приглашая присоединиться, что они и сделали.

В тот миг, когда городские часы громогласно били полдень, дом королевских чиновников был оцеплен со всех сторон. Щурясь от яркого солнца и его бликов в цветных оконных стеклах, люди нетерпеливо замерли. Стучать не пришлось: на пороге появился встревоженный слуга и застыл на месте, разинув рот. Захлопнуть дверь ему не удалось — ее придержали двое людей Гемелла.

— Зови своих хозяев, — пророкотал он сам на всю площадь. — Благородные жители Коинта желают говорить с ними.

— И пусть не надеются спрятаться! — послышались в толпе отдельные голоса. — Не захотят выйти — вытащим!

Слугу будто ветром сдуло. Он даже позабыл про дверь, которую по-прежнему придерживали наемники Гемелла. Там и сям загудели голоса: в толпе гадали, выйдут чиновники или нет. Наряду с угрозами звучали опасения — увлеченные люди слегка поостыли и теперь задумались, чем обернется их недовольство. Гемелл же не подавал виду, что тревожится. Даже если горожане дрогнут, ему достанет собственных людей.

Прошло не больше пяти минут, хотя многим ожидание показалось долгим, как год. Те, кто стоял ближе к дому чиновников, слышали внутри гул разговора, явно немирного, затем он резко смолк. Ступая твердо, как подобает королевским служащим, из распахнутой двери вышли сборщики налогов, все четверо, одетые в черное сукно с серебристо-зелеными нашивками. Возглавлял их пожилой человек, почти полностью седой, но крепкий и бодрый. Прочие были моложе, лет по тридцать с небольшим. Многие из горожан отметили, что двое чиновников вооружены.

— Нам сообщили, — медленно произнес старший, — что горожане желают говорить с нами. Как посланцы его величества, мы готовы выслушать горожан — но не мятежников, взявшихся за оружие.

Взгляд его метался по толпе, сам он теребил пальцы, не затянутые в перчатки, но ничто больше не выдавало его волнения.

— Здесь нет мятежников, Трейн, — ответил Гемелл, глаза его сверкнули опасным огоньком. — Здесь только честные люди, жаждущие справедливости и не желающие, чтобы их грабили почем зря. Я буду говорить от лица всех горожан Коинта, и вот вам слово Коинта: мы не станем платить налоги на строительство флота. Поэтому ваша служба здесь закончена. Мы даем вам час на сборы, после чего вы покинете город.

— А если мы откажемся уехать? — сказал Трейн, с явным вызовом вздернув длинный подбородок.

— Тогда, — пожал могучими плечами Гемелл, — с вами случится то же, что стало с другими сборщиками в Севоне, Тьеде, Апалау и прочих городах, чьи жители имеют на плечах головы и способны думать.

Трейн помедлил с ответом. Его помощники переглянулись; кто-то казался испуганным, кто-то — возмущенным. Последнее победило.

— А много ли голов уцелеет на ваших плечах, если вы пойдете против воли короля? — заявил один из младших чиновников. — Прогоните нас — придут другие. Но уже не с перьями и бумагой, а с мушкетами и пушками.

Толпа настороженно загудела, некоторые вновь засомневались. Весьма вовремя послышался звонкий голос: «Они еще грозить нам будут!», а следом — насмешки и брань.

— Лучше вам одуматься, пока не поздно. — Трейн бесстрашно спустился по ступеням до середины крыльца, хотя товарищи попытались удержать его. — Его величество не желает обращать оружие против своего же народа. Так будьте благоразумны и не совершайте сами роковой ошибки. Мы не грозим, мы лишь предупреждаем. Сейчас вашими устами говорят алчность и непонимание…

— Будто вы сами много понимаете, — бросил Гемелл. — Только и умеете, что повторять заученные слова, как птицы делуд. По-вашему выходит, что если мы чего-то не понимаем, то мы неправы. А если король чего-то не понимает, то он всегда прав. Так вот, мы не желаем падать в яму вслед за королем-слепцом, одержимым безумной страстью. А пушек ваших мы не боимся — у нас свои имеются, так-то. И ни один из мужчин Коинта не уступит в храбрости солдатам короля.

Трейн побелел, его пальцы впились в резные перила крыльца.

— Неужели вы не видите, что это настоящий мятеж! — выдавил он. — Вы оскорбляете его величество, вы открыто бросаете ему вызов…

Договорить ему не дали. Впоследствии никто не мог вспомнить, кто первым бросился к крыльцу, чтобы стащить королевских чиновников. Но тогда толпу взорвал пронзительный крик, почти визг: «Хватай их! Гони в шею!» Живая волна хлынула на крыльцо, несколько рук вцепились в Трейна. В тот же миг грянул одинокий выстрел.

Младший чиновник, тот самый, что недавно грозил мятежникам расправой, держал в руках дымящийся пистолет. Один из людей Гемелла со стоном рухнул на руки своих товарищей, брызгая кровью, которая заливала герб на его груди. Этого оказалось довольно, чтобы толпа, уже взвинченная, окончательно обезумела.

Никто из чиновников не успел скрыться в доме. В одну секунду их всех стащили с крыльца, несмотря на сопротивление и попытки увещевания. Двое из них схватились за кинжалы, но горожане уже озверели при виде крови, и новая лишь подогрела их ярость. Чиновников били дубинками, порой задевая соседей в толпе, потом долго топтали. Когда люди Гемелла с помощью изрядно опешивших стражников принялись наводить порядок, взору их предстали нагие, окровавленные, истерзанные до неузнаваемости ошметки четырех человеческих тел.

Казалось, до горожан не сразу дошло, что же они натворили. Резкий, пронзительный вопль какой-то женщины подхватили другие. Слышались крики: «Что мы наделали!», «Теперь не миновать беды!», «Сровняют наш Коинт с землей!» Кое-где начались потасовки, пока некоторые пытались угомонить перепуганных соседей. Обезображенные трупы чиновников так и валялись на каменной мостовой в лужах сохнущей крови. От них шарахались, точно от заразы.

— Что же вы прижали уши, храбрецы? — заговорил Гемелл, шагнув вперед, прямо к трупам. — Дело уже сделано — и сделано правильно. Не мы первыми подняли оружие, не мы первыми пролили кровь. Это они! — Он указал могучей рукой на то, что осталось от чиновников. — И они еще смели грозить нам королевскими солдатами и пушками! Что ж, если король вправду пошлет их, то эта глупость его будет хуже недавней, с флотом.

Толпа притихла под тяжелым взглядом Гемелла и его сыновей, которые встали плечом к плечу с отцом. Теперь все понимали, что зашли чересчур далеко — и что обратной дороги нет. Разве что смиренно умолять его величество о милосердии, которое можно и не получить.

— Или я не прав? — Гемелл вновь обвел толпу своим огненным взглядом. — Или вы испугались угроз этих собак? — Он пнул ближайший труп, не боясь испачкать дорогие башмаки. — Напрасно, братья мои. Королевская армия вовек не возьмет наш Коинт, даже если просидит под нашими стенами целый год. У нас довольно пороха, пушек, мушкетов и прочего, довольно провизии и воды, а главное — довольно отважных людей. Нас защитят стены и река с юга, но все это будет напрасно, если мы сами дрогнем. Или кто-то из вас хочет висеть на городской стене, как изменник?

Толпа вновь разразилась криками: «Нет!», «Отстоим наш Коинт!» Шум перекрыл все тот же пронзительный голос: «Пусть Гемеллы ведут нас!» Вскоре на площади не стало иных звуков, кроме дружного топота ног и столь же дружно выкликаемого имени предводителя. Сам он скрестил руки на мощной груди, гордо вскинул медноволосую голову, на губах его цвела улыбка счастливого полководца, купающегося в лучах славы и всеобщего обожания. Его сыновья, как один, обнажили шпаги и высоко взметнули их. Словно в ответ, к равнодушно-ясному небу взлетели кулаки, дубинки и трости.

Над головами не спешащих расходиться людей гулко пробило четверть первого.

* * *

— Если говорить кратко, ваше величество, — подытожил Тангор, — то наше с вами дело под угрозой.

Легард вцепился пальцами в волосы, не обращая внимания на толпящихся рядом секретарей. Отчаянный взор его не отрывался от груды бумаг, белых, как погребальный саван. Ровные черные строки на них казались кровавыми в лучах заходящего солнца.

Содержание этих бумаг Тангор знал практически наизусть. Ниссиль: люди отказались платить новые подати, выгнали королевских сборщиков. Тьеда и Апалау: то же самое. Севон: там сборщиков не просто изгнали, но избили до полусмерти. А теперь Коинт, где дошло до смертоубийства и откровенного мятежа.

— Но почему? — в отчаянии возопил Легард. — Почему? Не так уж это обременительно. Мы же не снимаем с этих бунтарей последние рубашки! Даже здесь, при дворе, мы отказались от многого. Почему я могу отказаться, а они — не могут? И добро бы чернь, но это ведь уважаемые и неглупые люди. Купцы, ремесленники, даже дворяне…

— Я много раз говорил вам, государь: каждый в конечном счете ищет своего, — ровным голосом заметил Тангор. — По мнению многих дворян, им есть что терять. Они мечтали протолкнуть своих изнеженных сынков в королевский почетный караул, чтобы те красиво стояли, красиво ходили и красиво носили красивые мундиры. Вместо этого их собираются посылать куда-то за море, чтобы учиться какой-то непонятной навигации. Неудивительно, что они считают себя оскорбленными.

— Пусть так. — Легард грохнул кулаками по столу и вскочил. — Но убивать — или приказывать убивать? Чем провинились эти люди? Тем, что исправляли свою службу? У них остались семьи…

— Каждую осиротевшую семью не оплачешь — не хватит слез, ваше величество. — Тангор говорил сурово и притом властно. — Кроме того, мы не знаем, правда ли этот мятежник из Коинта, Гемелл, сам приказал убить сборщиков податей. Возможно, это был несчастный случай, или же чиновники начали сопротивляться и первыми взялись за оружие. А дальше… Вашему величеству не хуже моего известно, как звереет толпа при виде пролитой крови.

— Как точно вы сказали, Тангор… — Легард медленно опустился в кресло, закрыл лицо руками. — Именно звереет. И этих зверей, как я думаю, уже не унять ни словами, ни даже малой силой — вспомните Апалау, где отряд стражи потерпел неудачу.

— Ваше величество желает послать армию? — уточнил Тангор самым небрежным тоном.

Легард побледнел, затеребил по привычке рукава. В потемневших глазах застыл ужас.

— Я этого не говорил!

— Но вы думали, государь, — продолжил Тангор, на сей раз мягче. — Или я неверно понял вас?

Ответа не было. Поглощенный тяжкими размышлениями Легард опустил голову на сцепленные в замок руки. Пальцы этих рук побелели, как мрамор, перстни впились в кожу до крови.

— Я слышал, — вновь заговорил Тангор, — хотя это могут быть лишь слухи… Словом, мне сообщили, что Гемелл приказал повесить тела убитых чиновников на стене Коинта, как изменников, отказав им в погребении. Мне думается, это неслыханная наглость. Выходит, он присвоил себе полномочия короля…

— Довольно! — Кулак Легарда опять обрушился на стол, скинув часть бумаг. — Мы должны покончить с этим! Сегодня же… хотя нет, сегодня я не смогу ничего решить, мне нужно подумать… Так вот, завтра с утра созовем совет. Мятеж должен быть подавлен, а сами бунтари — наказаны. Мы пошлем армию, Тангор.

Не без удовольствия канцлер глядел на преобразившегося Легарда: казалось, покойный Вигмаред вернулся из могилы. Раздувшиеся ноздри, сжатые губы, сверкающие яростью глаза — стало быть, решился окончательно. «Изъяны есть у всех», — улыбнулся мысленно Тангор.

— Как вам угодно, ваше величество, — поклонился он и небрежно поправил золотую цепь на шее. — Завтра же совет будет созван. — Тангор умолк на миг, словно размышляя. — Как ваше величество полагает: есть ли нужда посылать в числе прочих войск королевскую гвардию?

— Мы решим это завтра. — Голос Легарда звучал твердо, да и сам он, казалось, успокоился, приняв решение. — Мятеж будет подавлен, а все изменники, явные и тайные, казнены. Клянусь, я не буду милосерден ни к кому.

— Справедливо, ваше величество. — Тангор щедро подбавил меда в свой голос. — И, раз уж речь зашла об этом: полагаю, моя свадьба откладывается, как и прочие празднества?

— О, разумеется! — ответил Легард с улыбкой, хотя она выглядела вымученной. — Сейчас не до празднеств, сами понимаете — расходы на подавление мятежа будут непомерны. Но не тревожьтесь, графиня Бостра от вас никуда не денется и не успеет затосковать. К слову, мы вовремя призвали ее ко двору. Обещаю, что как только мы покончим с бунтовщиками, тотчас сыграем вашу свадьбу.

— Не сомневаюсь, что так и будет, ваше величество, — ответил Тангор.