Пламя и кровь (джен)

Единственной уступкой Зелёной партии верховному септону было то, что принц Эймонд не был приглашён на коронацию своего брата. Чтобы это не казалось уж слишком явным проявлением немилости, его отправили с посольством: он должен был посетить Драконий Камень, а после, если Рейнира не примет предложенных условий — леди Джейн Аррен.

Отто полагал, что это займёт его надолго. В согласие Рейниры он, в отличие от дочери и внучки, не верил — а леди Джейн славилась своей дотошностью, особенно когда дело шло о выгоде или потерях Долины.

Тем временем, пока Вхагар и её славный своим дурным характером, но гениальный всадник летели над Глоткой навстречу переговорам, в столице завершались приготовления к гораздо более традиционной коронации.

Вигилия короля Эйгона

Перед тем, как, на глазах у восхищённой толпы, у преданных вассалов и любящей семьи верховный септон помажет короля семью елеями и возложит на него корону, нужно было провести другой обряд — совсем не шумный, даже напротив. Подобно рыцарю, что ожидает помазания, король должен был провести ночь в септе среди богов — один, в простой сорочке, от заката и до рассвета.

В прежние времена прежние короли стояли вилигию перед каждым важным решением, ища совета у добрых богов. Но Таргариены считали себя выше их всех — что Ланнистеров, что Гардинеров, что Арренов и Дюррандонов. Вплоть до короля Визериса, они и вовсе отрицали старинный обряд, желая даже перед богами неизменно являться во всём блеске и пышности своего земного могущества.

В отличие от них, Визерис не слишком верил в себя и своё право воссесть на трон — который, как говорят, нередко его резал, только усугубляя его сомнения. Услышав о древнем обряде, он ухватился за него, как утопающий — за ниточку: если когда-то боги открывали кому-то что-то, непременно откроют и королю Визерису, как быть и куда правильно идти!

Утром он рассказал собравшимся придворным, что видел своего сына. Я видел сына, поднявшегося на железный трон под звон мечей и рёв драконов, повторял он сквозь слёзы, снова и снова принуждая бедную королеву Эймму к соитию. Но их сын умер, и вместе с ним умерла вера короля Визериса в богов и их вигилию; всё больше он погружался в тайны мёртвой Валирии, всё чаще перечитывал письма своего брата. Хотя он так и не разделил его престранной веры, он утратил и Семерых.

Для Эйгона Второго вера в богов была подобна дыханию; мы не раздумываем, делая вдох — и так же он не раздумывал, кидая кольцо в огонь за заболевшего приятеля, принимая священное вино или перечисляя септону свои грехи, что мало менялись от раза к разу. Насколько он верил в тех, для кого горел этот огонь, кто благословлял вино и чьим именем ему прощали его грехи? Как знать; король Эйгон Второй был довольно замкнутым для столь общительного человека, и не оставил нам дневника.

О его вигилии мы знаем из довольно внезапного источника: из «Записок» короля Эйгона Третьего. После смерти любимой жены и дорогого друга, выживая только из чувства долга по отношению к по-своему любимым детям, он поддерживал себя, записывая свои воспоминания: всё то, что пережил он один, и то, что пережил он вместе с женой и другом.

Вот что мы там читаем. «Однажды тебе придётся стоять вигилию», — сказал мне дядюшка, как всегда, подойдя внезапно. Я не знаю, как он умел ходить так тихо, вовсе не стуча своим тяжёлым костылём; сам он смеялся своим хриплым смехом и говорил, что это тайная магия Хайтауэров. Про вигилии я знал, что они бывают у рыцарей и потому ответил, что мне не нужны шпоры; я тогда надеялся и верил, что мне никогда не доведётся воевать.

«Вигилии стоят не только рыцари, сынок, — ответил дядя в своей обычной манере. — Послушай, как однажды я стоял свою.»

И он поведал мне, как провёл ночь в старой замковой септе, стоя на коленях перед своими богами, к которым привык и на которых раньше не обращал внимания, как не обращают на старых родственников, что сидят в углу и бормочут всякую гиль. У меня не было таких, но я поверил ему на слово.

«И в какой-то момент, племянник, боги начинают говорить с тобой, и это не безумие — не голоса, не нитки в воздухе, не черви и пауки, которых видят пьяницы, это просто… чувство. Понимание, что тебя видят и слышат — и готовы ответить на вопрос. Какие у меня могли быть вопросы, сынок?

Мой брат только недавно на моих глазах зарезал старика, что качал меня когда-то на коленях и никогда не забывал припрятать в рукава пригоршню леденцов или имбирный пряник-другой. Конечно, я хотел знать, есть ли у всего этого смысл, ну хоть какой-то, или мы просто ещё одна бессовестная банда, которой лишь бы присвоить этот старый стульчак — я бы его расплавил, да Солнышко уже не тот, что раньше…»

То, что он рассказал мне дальше, противоречит тому, что он когда-то говорил другим. Мейстер Орвиль, Алисента Хайтауэр и старый распутник септон Евстахий все трое записали иные видения — все трое разные; но я верю тому, что он поведал мне, потому что мне ему незачем было лгать.

«Ты думаешь, я видел что-то красивое, сынок? Как зелёный стебель пробьётся через чёрную почву и оплетёт железный трон? Или, может, слышал музыку победы и видел огонь и блеск мечей? Я всегда был известным фантазёром, а они все слушали меня, разинув рты! Нет, я видел зелёный огонь, как на гербе моего деда и матери. Он ярко горел, но всё больше перегорал — и вдруг окрасился весь в чёрный и взметнулся высоко, высоко, до неба, и этот чёрный огонь показался мне похожим на огромного оленя.

Вот так-то, сынок. Боги что-то хотели мне сказать, но я слишком мало молился и слишком много пил, врал и тискал красивых баб, чтобы понять их слова… пришлось идти вслепую. Это тоже урок, сынок: однажды нам всем приходится идти вслепую и лбом прошибать преграды на пути».

Посольство принца Эймонда

Пока король стоял свою вигилию — что бы он ни увидел той ночью — принц Эймонд нёсся над морем к Драконьему Камню.

И снова: мы не знаем, что у него было на сердце. Король Эйгон Второй не рассказывал об этом Эйгону Третьему — он вообще немного, судя по всему, рассказывал о братьях и сестре.

Принц Эймонд вёл дневник — но этот дневник сгинул вместе с принцем в озёрных водах, и восстановлению уже не подлежал. Друзей, помимо брата с сестрой, у принца не было.

Однако кое-какие свидетельства мы всё же можем извлечь из-под завалов истории. Найдём мы их в исповедальных книгах и личных синодиках, которые копились в архивах Красного Замка, покуда их не отправили в Звёздную Септу, где, в большом архиве, они и были погребены до срока.

В исповедальных книгах мы видим, что принц Эймонд принёс отложенный обет: когда король Эйгон Второй бесспорно утвердится на престоле, покинуть двор и присоединиться к Братьям Андалоса, миссионерской группе, мечтавшей заселить прародину андалов. В личном же его синодике — два имени с пометкой «невинно убиенный»: старец Лиман, очевидно, Бисбери — и, конечно, «неверный отрок Люцерис».

В любом случае, одно бесспорно: физически он чувствовал себя не слишком хорошо, хотя неделя прошла с тех пор, как дед выволок его из зала совета за ухо и задал такую трёпку, какую не каждому преступнику приходится переживать.

Он приземлился поодаль от замка, ощетинившегося аж целыми двумя баллистами, тем самым желая показать, что он не враг, и развернул радужный флаг переговоров, надеясь, должно быть, что принц Деймон не вовсе позабыл обычаев оставленной им веры. К счастью, тот не позабыл, и вскоре явился к нему на Караксесе — беседовать.

Принц Эймонд был удивлён, что принцесса Рейнира лично не явилась с ним говорить и предположил, что она слишком занята развратом; принц Деймон ответил, что королевы не говорят с андальским отребьем. Переговоры начались отлично и продолжались в том же живом и дружелюбном тоне.

Принц Эймонд обвинил Рейниру и её супруга в распутстве, отпадении от истинной веры и захвате трона; принц Деймон парировал, что от истинной веры отпали лишь дети Алисенты, забывшие своих исконных богов и поклонившиеся божествам рабов и трусов. Принц Деймон ласково поинтересовался, что принесло такую погань на Драконий Камень, и получил в ответ вопрос о вони — правда ли, что это всё серные источники, или и впрямь от грешников несёт, как от бездны пятой Преисподней.

Наконец, после обмена любезностями, пришёл черёд обмена условиями.

Те, что предлагала Зелёная партия, было, в сущности, предельно щедрым. Изначально они были гораздо суровее, требуя безоговорочной капитуляции и высылки бастардов на межу «хотя бы даже с драконами» — но принцесса Хелейна склонила своего супруга проявить милосердие и попробовать дать наглой бабе то, что заткнёт ей рот и заставит сидеть на месте ровно: Драконий Камень в наследственный аллод, с правом передачи любому из сыновей по выбору, сохранение прав на драконов и защита прав Люцериса на Дрифтмарк, «как того желал наш дракорождённый родитель».

Нельзя сказать, что Чёрная партия была хотя бы вполовину столь же щедра. Но, по крайней мере, они обещали Алисенте и её сыновьям жизнь — если те покаются и примут обеты Молчаливых и Чёрных Братьев, сообразно их полу. Отто Хайтауэра предлагалось выдать на суд королевы Рейниры, а детей принца Эйгона — лишить прав на наследство и пристроить в монастыри. Что при этом планировалось делать с драконами Зелёных — история, и предложения Рейниры, умалчивают.

Неизвестно, как отреагировала бы Рейнира на предложение Зелёных. Конечно, она очень цеплялась за корону, видя в ней последнее и почти что единственное доказательство отцовской любви; но в то же время, как и её отец, она была ленива, а по натуре — довольно добродушна, когда не в гневе. Наследственный аллод, возможность оставить при себе драконов и безопасность детей — всё это могло её пленить гораздо больше грядущей войны, в которой и драконы, и дети могли легко погибнуть.

Но Рейнира попросту не увидела тех предложений — принц Деймон их отверг всё там же, на берегу. Точнее, она их увидела потом, когда принц Деймон, вернувшись, бросил листы на стол, предлагая ей возмутиться наглости «отребья» — и, говорят, она отвесила супругу немало тяжёлых пощёчин, и немало приняла за это тумаков: такая уж они были пара.

В любом случае, принц Эймонд даже не попытался убить принца Деймона на месте — должно быть, наказание от деда или совесть в самом деле хоть ненадолго, а оказали своё влияние. Вместо этого он попросил Вхагар плюнуть на дорогого дядюшку — вовсе не огнём, обычной слюной — и был таков, оставив разъярённого принца Деймона в самом буквальном смысле обтекать.

Его ждал путь в Долину, не слишком близкий из-за сезонных штормов.

Король андалов, ройнаров и первых людей

Коронация началась наутро после вигилии. Впервые она прошла по полному старинному обряду: так венчали на царство благочестивых Арренов, суровых Дарклинов, богатых и щедрых Ланнистеров и самого святого Бенедикта Справедливого.

Столичный люд с восторгом и интересом смотрел на короля — почти нагого, в одной рубашке замершего меж алтарей. На алтаре Отца лежала его корона — корона Завоевателя, чёрный обруч с алыми рубинами, в которых отражались языки святого пламени. На алтаре воина был меч — фамильный Блэкфайр, упрямый и гордый клинок, некогда отбитый Эйрионом Таргариеном у Темплтона, тогдашнего Рыцаря Звёзд.

В рукояти Блэкфайра и вплавленные в его клинок дремали остатки рукояти того меча, которым он раньше был — гораздо древнее, старше самой валирийской стали, выкованного из звёздного металла и принадлежавшего сьеру Галехаду Чистому, соратнику короля Артиса.

А король стоял перед народом — ещё почти мальчишка, с едва начавшими пробиваться белыми усиками, широкоплечий, высокий. К красными щеками — не то от духоты, не то от дурной привычки пить слишком много вина. С начинавшим уже обозначаться брюшком, с белыми руками, непривычными к работе, кроме работы рыцаря, с босыми ногами, что только редко ходили не по ковру, а хотя бы по мостовой. Волосы его были, против обыкновения, не завиты, и цветные пряди смотрелись в них почти нелепо.

И всё же, это был король. Настоящий — как в старину, — шептались в толпе. Рейнира никогда бы не встала перед ними в одной рубашке. Не поклонилась бы им, прося прощенья за все былые грехи.

Но вот на сцену вышли новые актёры: из дверей для клира вышли лорды, прибывшие склонить колено перед новым владыкой, и члены его малого совета.

Сьер Тиланд Ланнистер подал королю его штаны и помог вступить в штанины. Джаспер Уайльд закрепил штаны широким поясом. Лорд Харвер Грандисон надел на короля бледно-зелёную рубашку и застегнул её на все пуговицы; лорд Дарлан Фелл поверх рубашки набросил алый сюркот с золотыми вышитыми драконами; лорды Росби и Хэйфорд вдели королю в уши золотые с изумрудами серьги; лорды Вэнс и Пайпер помогли надеть на пальцы кольца, а на запястья — браслеты, Наконец, лорд Футли подал королю два сапога — вызвав в народе понимающие смешки, хотя они бы предпочли, конечно, чтоб сапоги подавал лорд Кордвайнер — и вдовствующая королева набросила на плечи сына тяжёлую чёрную мантию на горностаевом меху.

Король был отныне не просто человеком; он был принцем. Оставалось ему стать королём.

Взмыли ввысь голоса мальчиков и девочек из хора, разрывая тишину прошлого обряда, и сквозь центральную дверь, что между Отцом и Матерью, вошёл верховный септон, поднял руки, благословляя собравшихся. Отто Хайтауэр опустился на одно колено, протягивая верховному септону блюдо с семью золотыми чашечками — в каждой драгоценное святое масло, в каждой своё, освящённое на алтарях. Король опустился перед верховным септоном на колени, поднял лицо, подставляясь под помазание.

Эрен венчает тебя справедливостью. Тара венчает тебя милосердием. Бэма венчает тебя силой. Арра венчает тебя верностью. Лео венчает тебя прилежанием. Аранея венчает тебя знанием. Фир Койре венчает тебя смирением. Творец венчает тебя на царство.

Семикратное благословение от семи богов — и последнее, после которого принца больше не остаётся, только король.

Но что это? Верховный септон вовсе не торопится забрать корону с алтаря Отца и венчать ей Эйгона Второго! Он как будто бы сомневается, стоит ли вовсе это делать! Народ начал шептаться, сомнение поплыло в воздухе, как дурной запах.

С улыбкой, как будто бы так и надо и так было задумано, сьер Кристон Коль — новый лорд-капитан — взял с алтаря корону и возложил на Эйгона Второго.

Тот поднялся — и сам взял меч с алтаря Воина. Выпрямился, глядя на собравшихся. Приладил меч к поясу и взял у матери её корону, чтобы возложить на свою сестру-жену.

Говорили, что когда она, коронованная, поднялась, опираясь на руку супруга, грянул гром, и молния ударила посередине площади.