Пламя и кровь (джен)

История, которую я хочу рассказать, начинается, как многие истории такого рода: жил-был мужчина, желавший много детей и, получив желаемое, осознавший, что нужна ему была по-настоящему только старшая дочь.

Этой дочерью была Рейнира Таргариен, божьей милостью, по воле народа и по праву завоевания королева Железного Трона, и её история навеки переплетена с историей её брата — Эйгона II Таргариена, божьей милостью, по воле народа и по праву завоевания короля Железного Трона.

Мужчина-наследник

Король Визерис I, оставшийся в истории как Визерис Весёлый и Визерис Проклятый, был сложным человеком.

Случайные знакомые считали его добрейшим и самым приятным из людей; его пиры были настолько легендарны, что в народных песнях их посещают Галладон из Морна, Симеон Очи-Звёзды и другие герои; его турниры вспоминали веками, и говорили, что только Роберт Милостивый мог сравниться с ним в великолепии и щедрости. Но для близких он раскрывался с иной стороны: как неуверенный в себе, усталый, одинокий и слишком пылкий человек, склонный к сильным привязанностям и столь же сильной ненависти, упрямый до глупости и покладистый до бесхарактерности в зависимости от того, с какой ноги он изволил встать поутру.

После смерти своего славного отца он остался любимым внуком и наследником Джейхейриса I, которого одни звали Миротворцем, другие — Старым, а третьи — Бездушным. Наследование его не было бесспорным: по закону андалов, трон должен был перейти к леди Рейнис, его старшей кузине, дочери первого сына Джейхейриса, и именно ей была принесена предварительная присяга после смерти принца Эймона.

Однако король Джейхейрис счёл, что как Таргариены превыше андалов, так и их король должен быть выше андальских королей. Женщина же, как он писал в своей булле О полноте исключительного права, по учению валирийских мудрецов есть не более, чем несовершенный мужчина. Потому, пишет король Джейхейрис, даже величайшая из королев ниже ничтожнейшего из мусорщиков, и потому Железный Трон может быть унаследован только потомком Эйгона Завоевателя мужеского пола.

Более того, настаивал король: даже передать права на престол женщина не может. Поэтому, минуя леди Рейнис, которую той же буллой он запретил звать «принцессой», наследование переходило к принцу Бейлону, а от него — к его сыну.

Одни недоброжелатели утверждали, что эта булла была вызвана волнением лордов, в очередной раз вспомнивших, что ещё жива Рейлла — дочь Эйгона Некоронованного, старшего брата Джейхейриса, постриженная некогда в септы против её воли. Другие говорили, что старый король попросту ненавидел леди Рейнис, никогда не делавшей секрета из своего отношения к деду и открыто предпочитавшей имя Баратеон имени Таргариен.

Но даже недоброжелатели не могли оспорить того, что у короля — два гигантских дракона, и ещё один у принца Деймона, всегда готового заступиться за старшего брата, а у леди Рейнис дракон всего один и славный скоростью, а не мощью.

В любом случае, решение было принято и принц Визерис был вызван ко двору, дабы получить подобающее образование. По тем или иным причинам, однако, он до конца жизни оставался полуграмотен, обладая глубокими познаниями лишь в области валирийского языка и обычаев; юность, которую ему подобало провести среди мейстеров и фейхтмастеров, он провёл среди гулящих женщин, бочек вина и молодых солдат, деливших с ним и то, и другое.

Вечным спутником его гулянок был принц Деймон, его младший брат. Красивый и своенравный, он не получил даже того минимального воспитания, которое королевский двор обеспечил его брату и до конца своих дней не умел написать ничего, кроме собственного имени — обычным письмом и валирийскими глифами. Боевому искусству, в котором, как говорили, он был несравненен, принц Деймон учился на улицах, вступая в драки с чернью за женщин и выпивку, а красноречию — в кабаках, выпрашивая налить ему в долг.

Брачное ложе

Войдя в возраст, оба брата заключили браки. Невест им нашла сама королева Алисанна Сваха: Визерис женился на своей кузине Эймме, дочери принцессы Дейллы, а Деймон — на леди Рее Ройс, дочери любимицы Алисанны Аларры Старк.

Оба этих брака были по-своему несчастливы. Никто не скрывал, что выбор Эйммы был обусловлен тем, что она напоминала королеве её безвременно почившую дочь Гейль — хрупкого печального ребёнка, в шестнадцать лет сохранявшего разум и простоту младенца. Эймма была весела, когда жила в Долине, и обещала вырасти неглупой девушкой, но её рост был остановлен слишком ранним браком: первого ребёнка, ту самую Рейниру, она зачала в четырнадцать и родила в пятнадцать лет, и затем каждый год бывала тяжело беременна, ни разу не доносив до конца, — и всё пока принц веселился и плодил бастардов.

После рождения Рейниры Коллегия Септонов хотела вызвать принца Визериса на покаяние, поскольку подобное раннее соитие считается вредным для души и тела, но король Джейхейрис своей властью запретил им, и на этом разговор был окончен. Однако никого не удивило, когда в двадцать три года Эймма Аррен скончалась, не вынеся ноши бесконечных выкидышей. На посмертном осмотре её тело нашли искалеченным изнутри и мало способным к деторождению вследствие слишком ранних для её конституции родов — и эта информация была скрыта по приказу к тому времени уже вступившего на престол Визериса.

Он не винил себя в произошедшем или, по крайней мере, ловко себя оправдывал. На троне, повторял он, должен сидеть мужчина — и если Эймма не могла дать ему этого мужчину на троне, то жизнь Эйммы не имеет смысла.

Именно тогда он и его брат впервые проявили свою жестокую и дикую натуру.

Первая кровь

В Королевской Гавани был популярный септон, именем Астианакт. Несмотря на крайне скромное происхождение — его мать, мистрис Алисса, продавала себя на улицах города — он отличался не только красотой и образованностью, но добрым нравом и удивительным красноречием, привлекавшим к нему духовных детей со всего Королевского Домена и даже из Приречья и Штормов, и немалые пожертвования.

Несмотря на возросшее благосостояние и авторитет, септон Астианакт оставался благочестивым, скромным человеком.

Единственной личной тратой, которую он — с благословения экзарха Королевского Домена — себе позволил была покупка скромного дома для мистрис Алиссы, где та могла обитать в одной комнате и сдавать другую, тем зарабатывая на жизнь без продажи тела. На остальные средства он обновил свою септу, отстроив на месте разваливающегося здания из плавника и бросового дерева с верфи крепкое каменное здание, и заказал для этого здания новые статуи богов взамен грубых деревянных идолов.

До сих пор Портовая Септа остаётся одним из лучших примеров ранне-таргариенского религиозного зодчества, а до постройки Септы Бейлора она считалась одной из Трёх Сестёр — трёх главных септ центрального Вестероса, наравне с Каменной Септой в Приречье и Пёстрой Септой в Сумеречном Доле.

Этот-то Астианакт и взялся обличать короля.

В своих проповедях он много говорил о королевском распутстве, обвиняя Визериса ещё в том, что тот по валирийской привычке ругается над девицами, совершая «право первой ночи», но отдельно он защищал королеву Эймму, напоминая, что в Звезде сказано, что детей даёт людям Мать, и что люди не вольны выбирать за неё, кого она дарует. Король же, обвиняя королеву в отсутствии сына, возводит хулу на Мать — что есть страшный грех даже для исключительного валирийца.

Поскольку Визерис редко посещал септу, так что его дочь не знала даже семи ежедневных молитв — чем весьма гордилась — он нескоро узнал о крамольных проповедях, но когда узнал, отправил своего брата, как он выразился, хорошенько проучить болтуна. Принц Деймон взял своих Золотых Плащей и направился в Порт.

Наутро тело септона нашли в священном очаге септы, уже изрядно обугленным, но со следами страшного избиения. Язык его и обе руки были вырваны и прибиты к двери кровельным гвоздём.

Почитание септона Астианакта как мученика родилось почти мгновенно, но все, замеченные в нём, находили скорую и страшную смерть от рук принца и его банды.

Второй брак

После смерти королевы Эйммы, перед Визерисом встало сразу несколько возможностей.

Он мог — и желал — назначить наследником своего брата. Однако дракон короля, могучий Балерион, к тому времени уже издох, а лорды государства громогласно протестовали против того, чтобы на престол взошёл полуграмотный бандит.

Другой возможностью для него было обручить Рейниру с сыном леди Рейнис, Лейнором. Это позволило бы объединить обе ветви и получить, буде боги то позволят, бесспорного наследника престола.

Однако в то время Рейнира оставалась ещё «Великой Неудачей» Визериса; он не желал видеть её даже матерью наследника, и всячески стремился найти ей мужа подальше от столицы — так, что даже лорды Бракен и Блэквуд были приглашены просить её руки.

Наконец, Визерис мог попытать счастья снова и найти себе новую жену. От этого его все отговаривали, поскольку никто из власть имущих не хотел своей дочери судьбы королевы Эйммы, а себе — судьбы лорда Аррена, загадочно скончавшегося вскоре после того, как он заявил, что король винит королеву в слабости собственного семени.

Неизвестно, как бы всё обернулось, но король был вынужден оставить милое ему состояние нерешительности, когда его брат, принц Деймон, со своей бандой Золотых Плащей и другими сторонниками, заявил о своих правах на престол и потребовал предварительной присяги наподобие той, к которой некогда был приведён сам Визерис.

Это его действо — и память о злосчастном тосте «За однодневного принца!», поднятом в честь скончавшегося в родах единственного сына Эйммы — заставили Визериса объявить брата изгнанным из государства, а лордов — во избежание — привести к предварительной присяге принцессе Рейнире. Хотя было обговорено на словах, что эта присяга — лишь временная, до рождения у короля сына, это никак не было зафиксировано в её тексте; позднее эта мелочь станет весьма значимой.

Теперь необходимость родить сына стала насущной. Не в силах долго ждать, король отверг руку леди Лейны Веларион и немедленно женился на единственной знатной девице доброго поведения и зрелого возраста, которая нашлась при дворе — леди Алисенте Хайтауэр, дочери десницы Отто.

Долгожданный сын

Эйгон II родился зимней ночью через девять месяцев после поспешной и не слишком торжественной свадьбы короля и его матери, и немедленно был объявлен наследником престола. Предварительная присяга, однако, по совету великого мейстера, была отложена до того, как Эйгон достигнет хотя бы семи лет, поскольку мейстеры считают, что к семи годам ребёнок обретает полноту здоровья.

Первые годы его жизни были полны счастья; он был желанным, любимым ребёнком, которого отец радостно показывал всем придворным и гостям, чьё первое слово ловили сотни ушей и чьих первых шагов ожидали, как пришествия Истинного Царя.

Однако вскоре всё изменилось.

Король Визерис не мог простить деснице Отто Хайтауэру, что тот настоял на предварительной присяге принцессе Рейнире. Он сделал вид что забыл — или забыл в самом деле — что если бы не действия Отто, не было бы ни нового брака, ни вожделенного сына. Более того, королева Алисента, с которой поначалу он был так близок и которую так любил, всё больше казалась ему несносной — её властный характер, острый ум и куда большая, чем у него самого, способность к управлению давили на него и заставляли чувствовать себя ничтожеством.

Чем старше становились её дети, чем больше сил и заботы вкладывали в них Отто и Алисента, тем тяжелее становилось Визерису осознание, что эти дети скоро его затмят. Единственным его утешением было то, что ни один из них пока не оседлал дракона — но он понимал, что и это тоже дело времени, и отчаянно метался между желанием запретить им искать дракона и осознанием необходимости новых драконьих всадников в мире, где Веларионы и принц Деймон могли похвастаться тем, чего нет у самого короля.

Бордельный Скандал

Принцу Эйгону было семь лет, когда его мир рухнул и изменился навсегда, и виной этому был принц Деймон.

Жаждавший любой ценой добиться престола и назначивший десницу Отто себе во враги, тот решил совратить юную Рейниру и через неё подняться на Трон, пусть даже для этого придётся перебить всех остальных племянников — которых он, впрочем, звал Башенными Ублюдками.

Первым шагом в его блестящем (нет) замысле было совращение принцессы Рейниры, причём настолько публичное, что Визерис не сможет его оспорить и будет — по мысли принца Деймона — вынужден отдать дочь Деймону, пусть и второй женой.

Для этого он выманил девочку из дворца, с помощью Золотых Плащей затащил в бордель и там, по собственным словам, имел с ней соитие — в присутствии свидетелей. Ему не пришло в голову, что этот люд не будет считаться достойным доверия, и, более того, что никто из них не только не подтвердит его слова, но и не подтвердит, что присутствовал тогда в борделе вообще.

Однако, хотя официально принцесса Рейнира оставалась девицей, честь её была необратимо запятнана. Как ни парадоксально, именно это побудило короля отречься от сына и вернуться к старому плану.

Принцесса должна была стать женой лорда Лейнора, а их общий сын — бесспорным наследником трона. Отто Хайтауэр же, надоевший королю хуже работы, отправился в изгнание в Старомест.

Ни одни глобальные беспорядки не обходятся без участия людей такого сорта. Они подливают масла в огонь, они подкидывают в печь дровишки, они не дают затушить начавшийся пожар и они же часто выходят из него не только не пострадавшими, но и получившими известную выгоду.

Недолюбленный ребёнок

Конечно, разговор о Танце Драконов не может обойтись без более подробного взгляда на фигуру и судьбу принца Деймона, прозванного Принц-Бандит — или, среди ещё менее почтительного народа, Деймон Козлина.

В совсем раннем возрасте он лишился матери, которую почти не помнил, но память которой весьма чтил. На Драконьем Камне он поставил в честь неё храм в валирийском стиле, и пока ветра войны не унесли его прочь с острова, каждый год приносил в этом храме в жертву овцу или барана.

Казалось бы, оставался отец, принц Бейлон — удивительно добродушный, весёлый и сердечный человек, казавшийся чужим своей холодной семье. Однако чем больше старел Джейхейрис I, тем больше забот ложилось на плечи его сына, и тем меньше у Бейлона оставалось времени на своих собственных детей — а со смертью жены тот и вовсе отдалился ото всех и стал совсем похож на отца: таким же равнодушным и отстранённым. Неудивительно, что отца принц Деймон словно и не замечал, и на смерть его не обратил никакого внимания.

Единственным близким человеком у Деймона в пору детства и юности оставался старший брат — вторая после матери сильная привязанность, прошедшая через всю жизнь. Сколько бы они ни ссорились, сколько бы Визерис ни страдал от безумных выходок Деймона, их связь оставалась крепка и нерушима, и Визерис всегда твёрдо знал: брат выполнит любой его приказ.

Итак, на пороге взрослой жизни Деймон стоял уже приученным к худшему сорту наслаждений, испробовавшим всё, что может предложить городское дно и полностью лишённым какой-либо морали, отличной от «это мне выгодно» и «это выгодно моему брату».

К тому времени принц Деймон также оседлал Караксеса, дракона своего отца. И если Бейлон плохо с ним ладил, то Деймон оказался своему дракону идеальным всадником. Оба они были одного толка: яростные молодые звери, полные жизни и желания пить эту жизнь до дна.

Было у него и ещё кое-что за душой: неудачная первая любовь, по его собственному мнению — и первое изнасилование по мнению других.

Деймон был влюблён в свою тётку и ровесницу, принцессу Гейль, но та, тихая и благочестивая по натуре, не отвечала ему взаимностью. Его это ничуть не смутило; он подстерёг её в септе во время молитвы и, оттащив в один из альковов для исповедей, изнасиловал, уверяя в безграничной любви.

Гейль едва оправилась от пережитого — настолько, что согласилась перешагнуть порог своей комнаты, — как перенесла новый удар: её не просто лишили девичьей чести, ей сделали ребёнка. Сама не своя от ужаса, она, сжимая в руке звезду, прыгнула из окна своей комнаты прямо в Черноводную...

Неудавшийся супруг

Осознавала ли королева, кого выпускает в мир? Должно быть, ведь она принимала участие в сокрытии неприятной правды. Она же лично подобрала невесту, которая ознаменует переход принца Деймона в мир взрослых, и в приданое ей дала не много не мало титул правящей леди.

Своею властью Алисанна вмешалась в продолжавшийся уже пять лет спор нескольких ветвей Ройсов за Рунстон и, покорные её монаршей воле (или её огромному дракону) Ройсы согласились считать законными наследниками бездетно скончавшегося Аделарда Ройса его племянниц: Эммелин, старшую, и Рею, младшую, дочь Аларры Старк. Однако Эммелин, бывшая уже замужем за Толбертом Толлетом и имевшая от него троих детей, отказалась от титула за себя и своё потомство в пользу, собственно, Реи.

На бумаге её брак с принцем Деймоном казался достаточно неплохим.

Она унаследовала внешность своей матери, считавшейся на Севере красавицей, и характер своего отца, славившегося одновременно своей строгой справедливостью и своим весёлым нравом; в браке она получала не просто принца крови, но драконлорда, способного защитить её права, буде скорые на свару Ройсы снова начали бы выяснять отношения. Он был молод, красив, опытен в любовных играх и смел отчаянной смелостью юности; в браке он получал возможность править землями жены и передать детям не только бесполезное в сущности имя Таргариена, но и землю.

Однако с самого первого дня молодые возненавидели друг друга. Для Реи, воспитанной в строгом долинском семерянстве, образованной и привычной к труду, Деймон был демоном во плоти: распутным, ленивым язычником; для Деймона же Рея была холодной, нудной святошей. Кое-как консуммировав брак, они расстались навеки ко взаимному глубокому удовольствию.

В то же время в жизнь Деймона вошёл человек, сыгравший в ней, по общему мнению, роль не менее роковую, чем Визерис.

Пират в обличье лорда

Этим человеком был Корлис Веларион, пятидесятилетний владыка Дрифтмарка, что в Узком Море.

Впрочем, называть Корлиса «владыкой Дрифтмарка» было бы неверно. Хотя он построил на острове блистательную новую резиденцию, замок Высокий Прилив, собственно правлением он не занимался в жизни ни дня, предпочитая отдавать эту скучную обязанность сначала младшему брату Веймонду, а затем — супруге Рейнис или сыну Лейнору, пока сам он занимался тем, что его действительно интересовало: планированием торговых маршрутов и новых экспедиций.

Он женился весьма поздно, на совсем юной тогда Рейнис, единственной дочери старшего сына Джейхейриса. По брачному договору, их дети считались Веларионами только в том случае, если Рейнис не взойдёт на престол — как этого ожидали все, включая её отца. Увы, предрассудки Джейхейриса оказались сильнее: в историю леди Рейнис вошла как Небывшая Королева.

Многие предрекали этому браку печальный конец, однако сложилось всё иначе. Леди Рейнис была обожаема мужем, готовым положить к её ногам все богатства мира и короны семи королевств; сама она мужа любила не меньше, но, как говорят, держала в чёрном теле и не позволяла не то, что ходить — даже смотреть налево. Однако Корлис не жаловался: наоборот, публично хвалился тем, какой крутой нрав у «его драконицы».

Каждый турнир он начинал с того, что провозглашал жену прекраснейшей из дам — и не оставил этой привычки даже тогда, когда Рейнис уже давно перешагнула тридцатилетний рубеж. Эту его привычку перенял и сьер Лейнор, его сын, чем немало огорчал свою жену Рейниру, мнившую прекраснейшей из дам, конечно, только саму себя.

Море было его страстью; на своём корабле, «Морском Змее», он провёл больше времени, чем за всю свою жизнь провёл на суше. Один и вместе с женой он дважды обогнул мир поперёк, и мечтал обогнуть ещё и вдоль, но не смог пробиться через северные льды. Снова и снова он покидал сушу, чтобы найти приключения и утолить другую свою страсть — законным методом или же незаконным, поскольку «Морской змей» был отменно приспособлен для пиратства.

Другой его страстью были деньги, и торговля никогда не приносила столько дохода Веларионам — и через них королевской казне — как тогда, когда был жив Корлис. Он всегда знал, какой товар нужен и популярен именно сейчас, спрос на что мимолётен и вот-вот угаснет, какие действия нужно предпринять, чтобы подхлестнуть рынок.

Одним из таких действий была затеянная им война за право владеть Ступенями — архипелагом у входа в Узкое Море, вечным пиратским гнездом.

Хозяин Ступеней мог рассчитывать на щедрую мзду корабельщиков, желающих безопасно пройти вверх к Вестеросу или на запад, в Дорн — или на щедрый улов, если мзда его не устраивала. Корлис хотел стать этим хозяином.

Однако, его смелому плану препятствовало две мелочи. Во-первых, вместо разрозненных пиратских банд против него выступили хорошо подготовленные войска Триархии — морского союза Мира, Лиса и Тироша. Во-вторых, его жена, Рейнис, на чьего дракона он полагался в боевых действиях, подхватила какую-то местную болезнь и была вынуждена вернуться на Дрифтмарк.

Нужен был новый дракон — и Корлис отлично знал, где его взять.

Изгнанный братом, ненужный жене, потерянный и озлобленный, принц Деймон стал его лучшей добычей. Корлис потратил несколько дней, выслушивая пьяные жалобы, ободряюще похлопывая по плечу, утирая не менее пьяные слёзы и всячески изображая достойную отцовскую фигуру. Не прошло и недели, как Деймон поклялся поставить всего себя ему на службу, не требуя ничего взамен, кроме дружбы и доброго отношения.

Более того, он привёл за собой целую армию отбросов, которая пусть и не сильно отличалась от коренных обитателей Ступеней, пиратов и мародёров, но под его руководством быстро превратилась в нечто боеспособная и принесла ему несколько славных побед.

Ступени славы

Вскоре, однако, идеальный союз дал трещину.

Оказалось, что совершенная отцовская фигура не столь совершенна, когда дело доходит до командования войсками, и внезапно предъявляет какие-то требования — а принц Деймон был, кажется, совершенно не способен подчиняться приказом, кроме приказов своей левой пятки. Оказалось также, что полностью лишённый амбиций юноша внезапно их приобрёл и возжелал получить долю добычи, пропорциональную его вкладу.

Деймон хотел быть королём.

Позднее, многие возлагали вину за его внезапное желание на лиснийскую проститутку, подобранную им где-то, некую Мисарию или леди Миз, которую он звал своей небесной женой и с которой, по его словам, венчался по обряду Валирии. Именно тогда началось и его увлечение этой погибшей страной, позднее перешедшее в настоящую одержимость.

Однако вероятнее, что принц Деймон просто заметил, сколько всего делает он, его люди и главное — его дракон, и сколько в сравнении с ними делает Корлис и его флот. Тем более, корона — это нечто весомое, а разочарование в "отце"-Корлисе пробудило прежнюю любовь к брату и жажду ему доказать свою полезность.

Благодаря дракону и блестящей, дерзкой дуэли с Кормильцем Крабов, пиратским старшиной и главарём, Деймон добился своего: он был объявлен королём Ступеней, освобождённых от Триархии и пиратов, и отправился в Королевскую Гавань преподнести корону Визерису и попросить дозволения вернуться.

Корлис не слишком унывал. Он понимал: сколько ни зови Деймона королём, по-настоящему править будет не он. Администрацией нового королевства занялась леди Рейнис, прибыль же потекла в сундуки Корлиса.

Новые возможности

Получив прощение ценой короны, Деймон вернулся в Королевскую Гавань и застал мир сильно изменившимся со своего последнего визита. Двор, некогда полный разброда, шатания, случайных людей и общего беспорядка, был теперь строг, упорядочен и полон деловито спешащих чиновников; его брат, некогда одиноко предававшийся излишествам, теперь усиленно изображал праведного и трудолюбивого государя; а рядом с ним вместо бледного призрака Эйммы стояла земная, властная и умная Алисента, легко продавливавшая мужа на решения, которые она считала правильными.

Воплощением всех этих неприятных, по мнению Деймона, перемен был десница Отто Хайтауэр, незаконный сын принцессы Сейры. Кровь матери подняла его на невероятную высоту; его авторитет был нерушим, официальные письма обращались к нему как к «новому Орису». Гордыня у него была подстать титулу — однако, как ни странно (и это больше всего раздражало Деймона), Отто пренебрегал своими корнями, предпочитая подчёркивать кровь своего отца, одного из многочисленных Хайтауэров, и всячески продвигая свою родню на важные посты.

Неудивительно, что Отто и Деймон быстро стали врагами — особенно когда Отто потребовал от короля прогнать от двора любовницу Деймона, леди Миз. Король был не против — он считал, что Деймону следует помириться с настоящей женой, а не позориться с потаскухами — однако Деймон, конечно, винил во всём Отто.

Хотя он послушался, это было для него изрядным ударом, поскольку он, насколько он вообще был на это способен, любил лиснийку.

Следовало устранить Отто — но убить его означало огорчить старшего брата, а этого Деймон позволить себе не мог. Поэтому он решил пойти более сложным путём и занять место кронпринца; тогда, по его рассуждению, брату больше не нужен будет Отто.

Итог этого плана нам уже известен: Деймон был обвинён в насилии над принцессой и снова изгнан, Визерис был в ярости, а Рейниру отдали замуж за принца Лейнора.

Новая жена и новые планы

В ту пору в Долине от простуды скончалась леди Рея Ройс, не оставив наследника и позволив Долине погрузиться в очередной виток свары за Рунстон. Для Деймона её смерть означала долгожданную свободу — и возможность предложить руку и сердце женщине, не согласной на «валирийский брак», не признаваемый никакими законами.

Вместе с леди Миз, поселившейся с ним в Пентосе, он рассмотрел всех возможных кандидаток и нашёл наилучшей из них леди Лейну, дочь Корлиса — не только потому, что она была невероятно красива и совсем ещё юна (а известно, что принц Деймон предпочитал очень юных девиц, и редко покупал проституток старше двенадцати), но и потому, что она оседлала легендарную Вхагар, драконицу самой Висеньи.

Но главное — как муж Лейны, он жил бы на Дрифтмарке, то есть дома.

Лейна не заставила себя долго уговаривать. Она хотела приключений, хотела секса — а принц Деймон воплощал в себе и то, и другое. Даже крайне экзотическая ситуация, где она оказалась вынуждена делить мужа с леди Миз не вызвала у неё вопросов после того, как ей объяснили, что таковы законы Валирии, которые превыше андальского права и церковного учения.

Зато вопросы возникли у Рейнис и Корлиса, да и Лейнор публично изъявил желание проверить, кто сильнее — Караксес или Морской Дым, его собственный дракон. Дрифтмарк остался позади, и принц Деймон с молодой женой устремились обратно в Пентос, охотно нанявший двух драконлордов в качестве армии.

Однако мысли о Рейнире не оставляли принца. Он забрасывал племянницу пламенными письмами, где рассказывал о величии Валирии, о красоте многожёнства и о том, как прекрасно ладят между собой леди Миз и леди Лейна. Поскольку он был неграмотен, эти письма под его диктовку писала одна из жён, часто вставляя от себя целые параграфы, посвящённые счастью совместной жизни и лесбийским утехам, которым жёны предаются в отсутствие мужа.

К несчастью, именно эти утехи им и оставались: то ли возраст, то ли последствия неумеренного образа жизни, то ли привычка перед соитием надираться оставили принца неспособным к полноценному соитию. Однако, свой недуг он отчаянно отрицал и требовал от леди Лейны родить ему сыновей. Сыновей не получилось, но, с небольшой братской помощью, Лейна подарила ему двух дочерей — Бейлу и Рейну.

Разрываясь между нежеланием признавать очевидное и желанием отомстить неверной жене, принц вступил в новую пору своей жизни: ему очередной раз дозволили вернуться ко двору.

Итак, наконец-то на сцену выходит одна из двух партнёров по Танцу и его инициатор — принцесса Рейнира. Если до того она была лишь орудием в руках отца и дяди, то сейчас, обретя полноту прав взрослой женщины вместе с замужеством, она начинает действовать самостоятельно… но вернёмся немного назад и ближе познакомимся в девушкой, названной Отрадой государства.

Одинокая сирота

Снова и снова в этой истории мы встречаемся с одним и тем же сюжетом: с ребёнком, который растёт, как трава в поле, пока его родители заняты чем-нибудь важным.

Рейнире, однако, повезло даже меньше, чем Визерису и Деймону; их родители по крайней мере открыто заявляли, что любят своих сыновей, и они узнали какую-никакую материнскую ласку и отцовскую заботу. Рейниру отец называл «великим разочарованием», а мать тихо проклинала, считая виновной вечной неудачной беременности.

В пять лет Рейнира чудом осталась жива, когда её мать, измученная третьим подряд выкидышем, похитила её из кроватки и хотела выбросить с крыши Красного Замка, говоря, что таким образом исправит свой грех как королевской жены и тогда уж боги точно пошлют ей сына.

Спас её мейстер Меллос, заметивший королеву и сумевший уговорить её, что дочь ни в чём не виновна; однако он посмел отрицать и вину королевы, сказав, что детей посылают боги, за что был бит плетьми.

Неудивительно, что Рейнира холодно относилась к матери и боготворила отца, редкие появления которого в её жизни как правило совпадали с появлением на столе различных лакомств и подарками «от короля», подобранными, на самом деле, её няньками.

Пиком счастья и самым ярким и светлым воспоминанием детства для неё стала великая присяга. Ей подарили множество новых платьев, уроки были отменены, её кормили лучшими яствами, отец сажал её рядом с собою на трон, её никто не называл дурными словами — конечно, она была счастлива.

Однако счастье продлилось недолго. Торжества, связанные с присягой, окончились, и Рейнира вернулась в свои покои: к старым платьям, старым нянькам, пресной пище и отцовскому равнодушию.

Юная мачеха

Как уже было сказано, новой женой короля стала Алисента Хайтауэр.

Это была личность исключительная, истинная дочь своего многоликого дома.

Как и все дочери дома Хайтауэр, она получила блестящее образование и не только умела читать, писать и считать, но говорила на нескольких языках, была знакома с основами свободных наук, знала наизусть «Звезду» и могла легко рассказать основные толкования любого стиха.

Её религиозность была несомненна; её воспитателем и духовником был септон Григорий — эптарх Септы Маяка: небольшой и скрытной, но влиятельной секты семерянства, исповедовавшей радикальный модализм (то есть, что все лики есть лишь проявления одного Бога), анархизм (то есть, учение, что все семь ликов равночестны и не подчинены друг другу), поклонение первородным стихиям, личный аскетизм и служение богам через наилучшее исполнение своих обязанностей.

Ничто не случайно, — учил Григорий. — Тот, кто рождён лордом, нужен был Творцу как лорд, и тот, кто рождён золотарём, нужен был Творцу как золотарь. Только выполняя свой долг с честью и трудолюбием, мы можем надеяться не подвести его надежд и прийти к Спасению.

Если боги сделали Алисенту мачехой Рейниры, она должна стать ей хорошей матерью — пусть между ними и всего девять лет разницы.

Очарования и разочарованияИ Алисента приложила все усилия к тому, чтобы не разочаровать Творца.

Снова жизнь Рейниры, казалось бы, повернулась к лучшему. Ей отвели новые покои, рядом с покоями Алисенты; у неё появились фрейлины, септа и мейстер, готовые прислуживать ей и обучать её. Алисента, всегда улыбчивая и приветливая, приходила с ней играть и беседовать.

Сохранились записки, которые Рейнира писала своей мачехе. Нетвёрдой детской рукой (хотя принцессе было уже десять лет) в них выведены бездушные формы почтительного обращения, а затем следует искреннее: прихадите играть сомной я скучаю безваз дарагая мачиха КОРОЛЕВА АЛИСЕНТА патамучто мая жизнь очень одинокая безваз и тут один мейстер и септа учит молитвам амы будем играть вместе и вдаганялки.

Какое-то время мачеха и падчерица были лучшими подругами. Алисента писала отцу, что всегда мечтала о младшей сестре и наконец обрела её; о чувствах Рейниры мы уже сказали.

Однако идиллию разбили два страшных тарана: ревность и обида.

Время Алисенты, которое поначалу принадлежало только королю, делам и Рейнире, нужно было разделить теперь ещё и с её детьми — и конечно, с ними она была более ласкова, более нежна, более заботлива, чем с чужой девочкой. Как бы ни старалась она, как бы строго ни напоминал ей о её долге септон Григорий, человек остаётся человеком, и мать любит своих детей всегда больше, чем чужих.

Но что было ещё важнее, Рейнира не желала меняться.

Пусть она и ненавидела свою прежнюю жизнь, она к ней привыкла. Привыкла спать до полудня, ложиться заполночь, проводить дни в праздности или играя в карты со служанками.

Алисента же требовала от неё учиться — учиться грамоте и валирийскому языку, танцам, этикету, законам государства. Алисента гоняла Рейниру на встречи с женихами, на которых нужно было следить за собой и не срамить отца. Алисента пыталась, словом, сделать из Рейниры девицу Хайтауэр — а Рейнира этого не хотела.

Её бунт стал сильнее, когда подросла Сиракс, драконица, вылупившаяся из её колыбельного яйца, и стало возможно на ней летать — и он достиг пика, когда в столицу вернулся принц Деймон, неся с собой новую, такую непохожую на всё, прежде виданное, вольную жизнь и новую удивительную религию.

Дядя и бунт

Именно в ту пору Рейнира вместе со своим отцом, дядей, мачехой и её детьми совершила единственный в своей жизни Королевский Тур по землям вассалов.

Под угрозой плетей, потому что с просьбами Алисента давно распростилась, Рейнира вела себя образцово: она улыбалась, приседала в глубоких реверансах и спрашивала о здоровье и погоде; вассалы умилялись её манерам и восхищались её красотой. В Долине, земле её матери, ей даже подарили соколицу — знак глубочайшего почёта и уважения со стороны Арренов, почитавших хищных птиц как свиту самого Отца.

Но внутри она была несчастна. Она не видела смысла во всех этих церемониях, отцовские вассалы казались ей скучными или глупыми, и она отводила душу, жалуясь на них своему дяде и сочиняя с ним вместе скабрезные бранные куплеты. Однажды принц Деймон предложил ей оставить королевский поезд и, оседлав Сиракс, улететь вместе с ним на Драконий Камень.

Рейнира так и сделала, и в поезд больше не вернулась, совершенно не заботясь, что станет с её подарками. Соколица, например, была съедена подаренным Рейнире волком, который три дня оставался без корма, поскольку вся свита принцессы отправилась на поиски. Эта мелочь позднее стоила Рейнире поддержки Долины.

С Камня она написала отцу в Штормовой Предел письмо о том, что больше не желает слушать серую овцу и что она сама является драконом, а дракон сам решает, как ему себя вести. Визерис был, конечно, в ярости и велел запереть дочь в башне, называемой Девичьей, потому что там были покои всех дочерей Джейхейриса.

Из этой-то башни её и вывел через тайный ход принц Деймон, и она охотно за ним последовала в бордель — ведь драконы выше морали стада, а валирийская религия, по словам принца, и вовсе считала соитие формой поклонения богам.

Молодой муж

Неизвестно, насколько Рейнира верила, что отец отдаст её замуж за дядю. В конце концов, даже её упрямая голова должна была усвоить слова Алисенты, что трон должен уйти принцу Эйгону, а сама Рейнира поэтому должна найти себе достойного мужа среди лордов Вестероса.

Дядя достойным мужем не был ни по каким меркам.

С другой стороны, к тому времени она, как позже леди Лейна, полностью погрузилась в валирийскую неорелигию, пророком которой объявил себя Деймон — а с точки зрения этой неорелигии, все женщины валирийских кровей принадлежали старшему драконлорду в роду и должны были этим гордиться, потому что однажды он возвысится до божества и сделает их богинями.

Принц Деймон даже кощунственно учил, что если бы у короля Визериса был дракон, Рейнира должна была бы отдаться собственному отцу — но, к несчастью, добавлял он, дракон Визериса мёртв и из кандидатов остаётся только Деймон.

В любом случае, мы знаем, чем всё закончилось: принц-бандит был изгнан, а Рейнира — просватана за сьера Лейнора Велариона.

Народ Дрифтмарка называл его сьер Лейнор Летний, и мало какое имя подходило ему больше.

Хотя сьер Лейнор унаследовал стать своей матери и её предков-Баратеонов, он был мягкого нрава, смешлив и крайне любил малых детей, с которыми часто играл в камушки или бабки. Он был изрядным бойцом, но не стремился к славе — турниры были для него скорее сродни большой игре, чем возможностью доказать своё превосходство. Не был он и честолюбив, и о возможном восхождении на Трон говорил с насмешливым ужасом. Его единственной слабостью были .любовь к сладкому вину, к долгим полётам на драконе — и к сьеру Джоффри Лонмауту.

Одним словом, в мире Рейниры сложно было найти человека, который был бы меньшим драконом.

Молодой любовник

Пока её дядя был далеко и с ним можно было только переписываться, Рейнира искала себе достойного её драконьего величия мужчину.

Лейнор, как уже было сказано, ей совершенно не подходил, хотя обязанности мужа выполнял со всем старанием. Каждый раз после соития с ним Рейнира отправлялась к верному мейстеру и требовала лунного чаю — и потому ни разу их близость не завершилась беременностью. Сам же Лейнор, выполнив свой долг, выпивал пару кубков и отправлялся в объятия сьера Джоффри, всегда готового утешить своего возлюбленного лорда.

В ту пору ко двору прибыло семейство Стронг — лорд Лионель и его сыновья, сьер Харвин и

Ларис. Этот Лионель был когда-то другом и товарищем Визериса, разделявшим с ним все развлечения их общей молодости; теперь ему предстояло заменить Отто на посту десницы.

Однако Рейниру мало интересовала большая политика — и очень сильно заинтересовал сьер Харвин. Ростом и статью он не уступал сьеру Лейнору, но если тот был мягок и нежен, сьер Харвин был суров и груб; если тот был летним бризом, то сьер Харвин был летней грозой. Страстный, властный, быстро завоевавший себе славу лучшего турнирного бойца, он мгновенно привлёк внимание принцессы — и вскоре стал её клятвенником.

Хотя формально его обязанностью было оберегать Рейниру от возможных покушений и всякого зла, все понимали, о чём идёт речь на самом деле. Визерис даже вызвал дочь к себе и прямо сказал: она может сношать любого мужчину, какой ей понравится — отец не может её осудить за отвращение к Летнему Лорду — но детей она должна родить от законного мужа, потому что таков её долг.

Он не знал, что слово «долг» Рейнира ненавидела лишь чуть-чуть меньше, чем слово «честь».

Семь лет, разделявшие брак Рейниры и трагическую гибель её клятвенника Харвина как правило проходят незамеченными в исторических трудах. Что, в конце концов, тут говорить? Все жили спокойно и размножались. Меж тем, именно эти семь лет сделали возможным будущий Танец — сделали через комбинацию множества факторов…

Нераспутная принцесса

Здесь, пожалуй, уместно будет защитить Рейниру от часто звучащего в её адрес обвинения — в похотливости и разврате.

Несомненно, она была, что называется, полнокровной женщиной, желавшей любви — в этом признавалась она сама в одном из объяснительных писем к отцу: «Такая есть во мне мызль, что никто не был сотворен желающим любви более как я, потому как я жить не могу, только если меня кто-то любит и кому-то я желанна, и спать не могу как если в руках мущины, потому как женстчиной рожена и женская моя натура тому сподобна». Но в том же письме далее она пишет не менее важные слова: «И веруйте мне государь мой отец что я никагда и никаму не отдавала ся, только как по большой любви и по долгу моему как дракона, а разврата не чинила.»

И хотя в своей жизни принцесса, а потом самозваная королева Рейнира много лгала, здесь она была совершенно честна: найдя одного возлюбленного, она совершенно им довольствовалась и не искала наслаждений на стороне — по крайней мере, если возлюбленный был способен её удовлетворить и был жив и рядом с нею, но об этом позже. Сейчас нам важно то, что, по сути, в течение семи лет Рейнира жила со сьером Харвином Стронгом как жена с мужем — ни о каком стороннем разврате речи не было.

Более того, как подобает хорошей жене, рожала Рейнира тоже от сьера Харвина — и это было первым кирпичиком в здание будущей гражданской войны.

Strong Boys and Strong Rule

До самой своей смерти, Рейнира отрицала, что родила детей от сьера Харвина, и она могла себе это позволить. Все трое старших сыновей были крупного телосложения — но это свойственно Баратеонам; у них были кудрявые волосы — но и это для Баратеонов характерно; что же до каштанового цвета волос и карих глаз, здесь многие вспоминали лорда Родрика Аррена, отца несчастной Эйммы.

И всё же, взятые вместе, черты сыновей несомненно указывали на их отца.

Что же до него, то один из историков замечает: «Если Рейнире было угодно рожать бастардов, она могла их рожать — но, выбрав именно сьера Харвина Стронга им в отцы, она прокляла и себя, и детей». Не потому, продолжает он далее, что внешность сьера Харвина была столь уж заметна — он, в конце концов, не был летнийцем. Нет, дело в том, что сьер Харвин имел определённую репутацию — а главное, определённую репутацию имел его отец, лорд Лионель Стронг, заменивший Отто Хайтауэра на посту десницы.

Период его правления вошёл в историю как Strong Rule и стал одним из наиболее тяжёлых равно для простонародья и лордов, в особенности некрупных и не слишком богатых. Изыскивая средства для удовлетворения всё более экстравагантных запросов своего короля, — которому лорд Лионель, в отличие от Отто, отказывать не смел, опасаясь опалы, — десница облагал население всё большими податями, так что к зиме 116 года у многих просто не осталось пищи.

Сохранилось письмо правящей леди Лоры Смоллвуд к лорду Гроверу Талли, описывающее положение в её владениях.

Ни у меня, ни у моих крестьян нет зерна, потому что его пришлось продать, чтобы выплатить очередной внеочередной налог, так как налоги наш лорд Стронг взимает золотом. Наши амбары пусты, потому что на нас легла обязанность обеспечить государевы пиры во время Тура по Приречью. Наши сундуки тоже пусты, потому что внеочередной налог оставил нам едва-едва средств на то, чтобы купить услуги ворона, доставившего это письмо. И я даже не могу продать мои драгоценности, мой лорд, потому что все они проданы ещё два года назад, когда Его Величество изволил устроить турнир в честь рождения четвёртого ребёнка королевы Алисенты, да благословят её боги. А меж тем, слышно, в Харренхолле отстроили три разрушенные башни, и даже бастарда лорда Лионеля ходит в платьях лучше, чем мои законные дочери.

Неизвестно, на что надеялась бедная леди Лора, но она была не одинока в своих несчастьях — и в своём гневе. Лорд Лайстер также пишет сюзерену о том, что он остался без припасов на зиму; лорд Уод, вассал Стронгов, пишет длинную и оставленную без ответа жалобу королю, указывая, что его сюзерен богатеет, отнимая деньги у тех, кто и без того нищ. Схожие письма мы находим по всему Вестеросу, кроме Севера — даже в Просторе, традиционно сытом и богатом.

Strong Man

А тем временем, столице было, что сказать о самом сьере Харвине Стронге.

Старший сын лорда Лионеля, он был формальным наследником его обширных владений, но не получил подобающего воспитания и образования — в пору его детства Харренхолл был довольно беден. Впрочем, в отличие от принца Деймона, он умел не только читать, но и писать, и даже знал наизусть часослов. Не то, чтобы принц Деймон интересовался последним, занятый созданием собственной неовалирийской религии, конечно.

Чем сильнее становилась его семья, тем больше он от неё отдалялся, чувствуя, насколько не подходит их новому образу. Уже его младший брат, Ларис, был настоящим лордом, искусным в делах правления, обученным риторике и другим свободным искусствам — и это не говоря об отце, лорде Лионеле, который хоть и был немногим образованнее сына, отлично вписался в придворные круги и пользовался общим уважением как десница.

До того, как его по сути продали принцессе Рейнире в наложники, сьер Харвин был золотым плащом и отметился среди них буйным нравом, склонностью к дракам и заносчивостью. Он был участником знаменитых чисток, когда принц Деймон и его банда врывались в дома, пивные и блудилища, вытаскивали на улицы случайных людей и жестоко с ними расправлялись под лозунгом наведения порядка в столице. Участвовал он и в убийстве св. Астианакта, и говорили, что сам принц Деймон был восхищён его жестокостью.

Служба в Золотых Плащах принесла ему прозвище "Костолом" и страх и ненависть простого люда.

Не был он и особенно верным поклонником принцессы. Даже после принесения клятв, он продолжал навещать известные заведения, хотя, опасаясь гнева Рейниры, не заводил себе постоянной любовницы. Покупал он как правило женщин в теле, считая, что только такие способны выдержать всю мощь его страсти, и кто-то слышал, как он спьяну говорил, как противны ему валирийские доски.

Походы по блудилищам Рейнира находила даже привлекательным, тем более, что письма её дяди часто упоминали о том, что по-настоящему сильный и достойный мужчина сеет своё семя, где хочет, не довольствуясь одной женщиной, ибо ни одна женщина не в состоянии вместить всё его величие — а значит, сьер Харвин был силён и достоин.

Однако случайно брошенное оскорбление едва не стоило сьеру Харвину милости принцессы и самой жизни: он был бит по щекам и принуждён повторить свои клятвы в присутствие крайне недовольной Сиракс, что и сделал — и долго после того дня его не видели в любимых заведениях, зато частенько лицезрели в питейных.

Единственное, в чём сьер Харвин бесспорно преуспел — это турнирные бои. На поле ему не было равных: рост и физическая сила позволяли ему легко сшибать с ног любого бойца, а джоста тогда ещё не вошла в моду. Однако народ любит такого чемпиона, который с ним ласков, весел и предан своей даме — а сьер Харвин считал ниже своего достоинства, как он говорил, «вымаливать благосклонность черни», часто бывал хмур и не мог порадовать толпу демонстрацией глубокой любви к даме сердца.

Крутой нрав его часто бывал причиной его бедствий, и в конечном итоге он был изгнан из столицы за безобразную драку с королевскими гвардейцами, один из которых сказал что-то, что могло быть истолковано как указание на истинное происхождение принца Джекейриса.

Законный муж

Портило ситуацию и то, что никто не мог сказать дурного о сьере Лейноре, кроме того, что тот был слишком близок со своим клятвенником сьером Джоффри и слишком любил сладкое вино — чем дольше длился его брак, тем сильнее.

Летний Лорд был хорош собой; когда он выходил на турниры, он обычно побеждал, поскольку был не менее силён и крепок, чем сьер Харвин. Проигрывая, он не обижался и часто первый смеялся над своими неудачами. Более того, он умилял народ тем, что неизменно посвящал свои победы матери, леди Рейнис, и всегда носил на шлеме знак её благосклонности — чёрно-золотую ленту Баратеонов.

Его дракон, Морской Дым, был подстать своему хозяину. На Дрифтмарке, где этот могучий зверь обитал, он даже позволял детишкам играть в тени своих крыльев и трогать себя за когти, и охотно показывал в воздухе трюки и фокусы; лорд Лейнор утверждал, что Морской Дым вообще очень любит красоваться и получать внимание зрителей.

Для Рейниры всё это было признаками слабого, недостойного мужчины — но для народа сьер Лейнор был Летним Лордом, который однажды взойдёт на престол, прогонит жестокого лорда Лионеля и всё исправит. Мало кто из простого народа мог осмыслить, что именно Рейнира обладает правами на престол; сьер Лейнор был им милее, его дед — памятен, как добрый и славный человек, а потому Рейнире в этой картине не было места, иначе чем у позорного столба.

Но так считало не только дикое простонародье в столице и Штормах, где хорошо знали сьера Лейнора. К лорду Корлису вполне открыто обращались с брачными предложениями для его сына его собратья, причём весьма значительные. Разговоры велись о браке с Лелией Ланнистер, младшей сестрой позже знаменитых Джейсона и Тиланда, с одной из дочерей Борроса Баратеона и даже с Эгеей Хайтауэр — тем более, что король Визерис как раз тяжело заболел и говорили о скорой смене власти.

Все они исходили из того, что происхождение бастардов будет оспорено лордом Корлисом, а тогда встанет вопрос пригодности принцессы Рейниры к трону; вызов ей могли бы бросить Хайтауэры, но они склонялись к тому, чтобы просто навязать сьеру Лейнору свою невесту, если не вышло с Визерисом, благо, женщин в клане хватало; мог бы бросить принц Деймон, но против него оказались бы все семь королевств.

И Лорд Корлис всерьёз рассматривал эти предложения. Если перед браком с Рейнирой он для себя лично проверил способность своего сына к произведению детей, заставив его сделать ребёнка известной своим лёгким нравом Марильде Мышке, то в 115 году он повторил эксперимент уже ради лордов Ланнистера и Баратеона. Марильда произвела на свет весьма похожего на сьера Лейнора ребёнка, названного Алином; все были довольны и переговоры продолжились.

Однако Визерис выздоровел, а убивать Рейниру пока казалось слишком безрассудным, и

переговоры зашли в тупик.

Дети Марильды, однако, были признаны отцом и часто появлялись с ним вместе — составляя любопытный контраст с детьми Рейниры. Та была достаточно умна, чтобы это заметить, и пожаловалась отцу на оскорбление её женской гордости, после чего Аддам и Алин, как назвали мальчиков, были изгнаны обратно на Дрифтмарк с запретом появляться где-либо, где живёт, отдыхает или останавливается леди Рейнира и её семья.

Нельзя не заметить, что это произвело полностью противоположный эффект, и что пока Марильде не пришлось скрываться вместе с детьми сначала от ярости сьера Харвина, а затем от возжаждавшего отомстить за племянницу принца Деймона, многие навещали её с богатыми подарками просто ради того, чтобы поглядеть на её детей и убедиться, что они в самом деле ничуть не похожи на сыновей Рейниры.

Принц-вдовец

В ту же пору, когда лорд Корлис планировал посадить сына на трон, отменить его брак и устроить более подходящий, принц Деймон пожелал вернуться на Родину, пользуясь для этого своими правами вдовца леди Реи Ройс.

Тогда как раз на Соколиный Трон — как по-прежнему гордо назывался титул лордов Долины — взошла леди Джейн Аррен, о которой мы расскажем подробно позже, но чей несгибаемый характер и строгий нрав сыграли свою роль в этой истории.

Её ответ принцу достаточно известен, чтобы попасть в учебники истории: «Права вдовца зависят от поведения мужа». Леди Аррен вообще была склонна выражаться чётко и афористично, и в Долине до сих пор бытует несколько сборников её высказываний — как говорили, вошло в них далеко не всё, поскольку леди Джейн выросла среди мужчин и часто выражалась соответственно.

Смысл её высказывания был однозначен: при жизни леди Реи принц Деймон ею пренебрегал, в Долине не провёл даже месяца — и после её смерти ему тем более там не место.

Принц Деймон угрожал Караксесом и Вхагар, однако леди Джейн пригласила к себе принцессу Рейниру и леди Рейнис (с их драконами, разумеется), и из угроз ничего не вышло, кроме того, что королю Визерису пришлось продлить срок изгнания.

Однако всё заканчивается; подошёл к концу и этот срок. Принц Деймон вернулся из Пентоса изрядно разбогатевшим, с хорошими связями среди тамошней знати и видных людей Браавоса — и с беременной женой. Леди Лейна была счастлива оказаться дома, и много рассказывала родителям о своей жизни в Эссосе, о новой религии, в которой она нашла для себя так много смысла, о своём чудесном муже…

…одним словом, прошение о разводе и отлучении принца Деймона от общины верных полетело в Старомест почти в тот же день. Если брак своего сына лорд Корлис был вынужден терпеть, то брак своей дочери он, как ему казалось, мог разрушить легко и без труда — а затем оставалось только позаботиться о её детях и найти леди Лейне нового, на сей раз достойного, мужа.

Однако судьба того не желала.

Леди Лейна, вопреки воле родителей — которые ничего не могли сказать против Вхагар — покинула Дрифтмарк и переселилась на Драконий Камень, веря, что это святое место язычников поможет ей благополучно разрешиться от бремени. Принц Деймон обитал в основном в столице, но часто навещал жену, как и принцесса Рейнира, вовсе переселившаяся на соседний остров в последние месяцы беременности леди Лейны.

Вместе они проводили время, гуляя в саду древнего замка, играя в карты и просто беседуя; принцесса Рейнира, сама не так давно перенесшая тяжёлую третью беременность, живо сочувствовала кузине и стремилась как-то скрасить её дни. Вместе с ними часто видели леди Миз, верную спутницу принца Деймона.

Никто не знает, что произошло поздним вечером двадцать седьмого числа третьего месяца 120 года — известно только, что роды леди Лейны пошли сильно не так и в результате она умерла.

Одни говорили, что принц велел вскрыть ей живот и вырезать оттуда младенца для своего ритуала; другие — что леди Лейна отчаялась получить любовь мужа и велела Вхагар себя сжечь; третьи — что это просто были очень тяжелые роды, убившие мать, как это случается.

В любом случае, леди Лейна была мертва, принц Деймон был холост — и по странному совпадению, уже 5 апреля того же года пожар в Харренхолле унёс жизни лорда Лионеля и сьера Харвина.

В конечном счёте, даже после катастрофического для имиджа Рейниры романа с сьером Харвином ничего ещё не было предрешено. Сьер Лейнор был равно любим народом и лордами; Рейнира казалась временной бедой, которая разрешится, как только Летний Лорд взойдёт на трон. Даже Хайтауэры не столько подогревали противоречия, сколько планировали отдать за будущего короля одну из своего многочисленного потомства.

Но всё изменил один турнир…

Тризна леди Лейны

Визерис, вообще склонный к масштабным тратам, в смерти племянницы и любимого друга-десницы увидел возможность организовать пышные погребальные торжества, жемчужиной которых должен был стать семидневный турнир. Всё это торжество должно было, конечно, состояться на Дрифтмарке — ибо тратить чужие деньги король любил даже больше, чем тратить свои.

Подготовка к торжествам, не слишком сильно желанным хозяевам Дрифтмарка, заняла больше месяца. За это время Молчаливые Сёстры очистили то, что осталось от тела леди Лейны, от мяса и подготовили к торжественной церемонии: король объявил, что венцом всех торжеств станет сожжение останков леди Лейны на костре по обычаю валирийцев, причём право зажечь огонь будет отдано победителю пресловутого турнира.

Можно понять, на что он рассчитывал. Принц Деймон в юности прославился как непревзойдённый дуэлянт; победитель же любого турнира в глазах верующих семерян был осенён божественной благодатью — таким образом, скандальный принц и языческий обряд обрели бы некоторую легитимность в глазах народа.

Однако реальность, как это всегда бывает, внесла свои коррективы.

Рыцари и их дамы

И первой из корректив было то, что принц Деймон вовсе не торопился участвовать в турнире. Его совершенно не интересовало, кто сожжёт его бывшую жену; гораздо больше его интересовал обильно подававшийся всем собравшимся алкоголь, в котором он (по мнению романтичных натур) топил своё горе с завидным старанием.

«Пусть дураки калечат друг друга за право сжечь гнилое мясо и возвести на трон из роз тухлую рыбу», — заявил он. Последнее касалось того, что прекрасная дама победителя должна была быть осыпана лепестками гискарской розы, и в кресле из роз восседать на поминальном пиру, следовавшем за сожжением тела и погребением пепла в водах Узкого Моря, по обычаю Веларионов.

«Дураков» нашлось немало — и ни один из них не избрал своей прекрасной дамой принцессу Рейниру.

Бесспорным фаворитом турнира, конечно, считали сьера Лейнора, давшего клятву победить и лично проводить любимую сестру в мир иной. Его дамой, как и всегда, была его матушка, леди Рейнис.

В числе фаворитов был и возлюбленный друг сьера Лейнора, сьер Джоффри Лонмаут, восприемник маленького принца Джоффри — единственного из детей Рейниры, кто был помазан во Святую Веру. Сьер Джоффри попросил дозволения защищать честь юной Кассандры Баратеон, с матерью которой, Элендой, он был некогда весьма дружен. Кассандра, впервые вышедшая в свет, была безмерно польщена и не отказала.

Её отец, лорд Боррос, также участвовал в турнире, и провозглашал, разумеется, красоту своей жены леди Эленды Карон. Так он надеялся вернуть себе её расположение: уставшая от требований родить уже мужчину-наследника, леди Эленда оставила Штормовой Предел и вернулась в родительский дом. Надо заметить, что фокус удался, и лорд Боррос снова испытал счастье супружеской любви — правда, оно снова принесло ему дочь, леди Эллин.

Ещё одной совсем юной дамой была дама сьера Гвейна Хайтауэра — его родная племянница, четырнадцатилетняя принцесса Хелейна. Её брат-жених, принц Эйгон, был на год старше и должен был выступать в турнире оруженосцев и не мог защитить её красоту, поэтому королева Алисента попросила сьера Гвейна объявить принцессу своей дамой, тем самым порадовав девочку.

И наконец, сама королева тоже была не без защитника: её несравненную красоту провозгласил сьер Кристон Коль, королевский гвардеец и клятвенный щит королевы.

Рыцарь углей

Под таким невзрачным прозвищем вошёл в историю человек, которого считают одним из великих разжигателей войны.

Третий сын лорда Коля, он не мог рассчитывать ни на что, кроме собственного меча, и рано покинул дом. Успел он и достойно себя проявить в стычках с дорнийцами на границах, и послужить кастеляном у лорда Дондарриона, но к тридцати годам жажда славы и покоя принесли его в столицу и заставили участвовать в Великом Выборе — состязании за право принять освободившийся белый щит. Состязание он, разумеется, выиграл.

Такая жизнь закалила его, научила не видеть ничего, кроме своей желанной цели, сделала упрямым, несгибаемым, не ломающимся под ударами судьбы. Он был порядком циничен и часто предлагал вещи, которые другие считали недопустимыми и противными чести — однако свой внутренний список правил у него был, и этим правилам он следовал неукоснительно.

Раз выбрав сторону, он оставался на ней до конца, и всю свою страстную натуру вкладывал в служение тем, кому однажды выбрал присягнуть.

Говорили, что его пыталась соблазнить принцесса Рейнира, уставшая от измен сьера Харвина; так это или нет, но сьер Кристон никогда не уделял ей знаков внимания. Лишь слепой не заметил бы, что он влюблён в королеву Алисенту; он следовал за ней по пятам, исполнял любой её каприз, всегда старался быть её детям лучшим отцом, чем их настоящий отец — словом, спешил угодить возлюбленной.

Однако Алисента, по крайней мере пока была замужем, никак не поощряла его чувства — вплоть до этого турнира, на котором она согласилась быть его прекрасной дамой.

Обиженный дуэт

Разумеется, принцесса Рейнира была в ярости.

Она привыкла считать себя первой красавицей — но над полем, на котором собрались лучшие люди всех королевств, гремели одно за другим только чужие имена.

Даже Дальтон Грейджой, явившийся на «зелёный праздник» развлечения ради, выкрикнул имя своей каменной жены Гейр Фарвинд, известной ведьмы. Даже у Теоры Апклифф, ведьмы не менее известной, пусть и с другой стороны континента, нашёлся сьер Гунтор Брюн.

Что там Теора Апклифф и Гейр Фарвинд! Леди Арста Мормонт, участвовавшая по поручительству лорда Старка, выкликнула имя своей сестры Дилзи!

Но имя Рейниры так и не прозвучало.

Было ли это результатом какого-то заговора? Едва ли. В ту пору приличным считалось, чтобы каждый рыцарь называл только одну даму, и каждую даму называл только один рыцарь; а все привыкли, что честь принцессы Рейниры всегда защищал её клятвенник, сьер Харвин Стронг, и ещё не привыкли, что его больше нет среди живых.

Но принцесса, конечно, так не считала. В слезах ярости она бросилась на грудь своему дяде, жалуясь, что её преследуют и ненавидят, и среди всех рыцарей королевства не нашлось ни одного, готового вступиться за неё. Разумеется, говорила она, это всё заговор её мачехи, королевы Алисенты — кому ещё под силу подстроить подобную подлость?

Во многом можно обвинить принца Деймона, но не в равнодушии к женским слезам — и подлым заговорам мерзких Хайтауэров. Уже совсем скоро он был на поле, облачённый в свой лучший (и единственный) турнирный доспех. Выкликнул он, конечно, имя принцессы Рейниры.

Однако вспомним, что до этого принц не тренировался и оттачивал боевое мастерство, как прочие участники, но предавался безудержному пьянству в компании своей вечной спутницы леди Миз.

В конной сшибке — грубом состязании, позже развившемся в благородную джосту — он был сброшен с коня помянутой леди Мормонт, в пешем же состязании позорно проиграл сьеру Лейнору, запутавшись в собственных ногах и буквально ударив в грязь лицом. Хотя он быстро пришёл в себя и попытался отличиться в общей сшибке, и там ему не повезло — он вновь встретился со сьером Лейнором.

Ещё не успели оттрубить герольды, отмечая победителей первого дня, которые завтра снова сойдутся между собой, чтобы послезавтра остались лишь лучшие из лучших, а в народе уже летали от человека к человеку насмешливые куплеты, посвящённые неудачам нелюбимых принца с принцессой.

Детские игры

Той ночью дети принцессы Рейниры остались без охраны.

Септы и мейстера у них не было — принцесса отрицала богов и считала, что детям незачем грузить себя лишними знаниями, а няньки их и мамки составляли обычно не столько свиту детей, сколько свиту самой Рейниры, и были набраны из служанок, с которыми она дружила в детстве.

Обычно в таких случаях дети уведомляли сьера Лейнора, и тот или сам с ними оставался, или, если он был занят — например, со сьером Джоффри — отправлял к ним доверенных людей. Но сегодня почему-то ни сьера Лейнора, ни сьера Джоффри в их покоях не было.

Решение за всех принял пятилетний Джекейрис: следовало покинуть пределы родительских комнат и, выйдя в большой мир Высокого Прилива, поискать в нём отца или мать. Для безопасности он велел четырёхлетнему Люцерису вооружиться кинжалом из валирийской стали, который ему оставила поиграть принцесса Рейнира. Поскольку двухлетний Джоффри отчаянно боялся оставаться один, его взяли с собой в экспедицию.

Однако вскоре Джоффри отстал от братьев: в свои два года он не мог за ними угнаться, а руки их отпустил, чтобы опуститься на четвереньки и так прибавить скорости.

По длинному тёмному коридору принц Джоффри выполз навстречу мутному лунному свету на двор драконюшни. Здесь он уже бывал — мать и отец приносили его сюда играть с малюткой Тераксесом. Чувствуя близость своего дракона, он успокоился и сел на тёплую землю, ожидая, когда подойдёт или тот, или его братья.

В глубине двора раздавался глухой рокот: Мелеис заворочалась во сне. Неожиданно, луну накрыла гигантская тень, земля содрогнулась, загудела и Джоффри, разбуженный этим шумом от навалившейся на него дремоты, увидел своего кузена Эймонда стоявшим совсем рядом с гигантским чудовищем, спустившимся с небес на двор.

Перепугавшись за него, а более того — за себя, Джоффри закричал, не очень стараясь выговаривать слова и больше налегая на звук, надеясь, что придут взрослые и всех спасут. Но взрослые были далеко: никому и в голову не могло прийти, что среди ночи дети окажутся в драконьем загоне!

Зато на крик Джоффри мгновенно откликнулся принц Эймонд. Привычный к заботе о брате Дейроне (королева и септон Григорий учили, что долг старших братьев и сестёр — заботиться о младших), он поспешил успокоить малыша, но лишь сильнее того напугал: Джоффри принялся отбиваться, и, будучи крупным ребёнком, без труда опрокинул себя и своего наклонившегося «спасителя» наземь.

Тут-то и подоспели старшие мальчики. Джекейрис и Люцерис не слишком понимали, что происходит; они только услышали, что их брат испуганно кричит и поспешили ему на помощь. Выбежав во двор, они увидели, что брат их катается по земле с неведомым обидчиком (перепуганный Джоффри отчаянно вцепился в Эймонда, тот же пытался отцепиться и встать).

Выход был только один. Люцерис достал нож и храбро бросился на злодея. Чудом миновав родного брата, он нанёс удар тому, кому хотел…

Бесславная гибель

У взрослых была ещё одна причина не знать, что с детьми и позабыть о них на этот вечер.

Вскоре после турнира и вечернего пиршества, на берегу нашли тела сьера Лейнора и его друга сьера Джоффри. Полуобнажённые, они лежали в полосе прибоя, держась за руки, как если бы вдруг решили умереть вместе; но, хотя вода смыла с них кровь, было легко заметно, что такое число ран такого вида едва ли могло быть нанесено ими самим себе.

Более того, едва ли их нанёс даже кто-то один.

Вспомнили, что сьер Лейнор и его друг, будучи навеселе, отправились на берег, как они сказали, поудить рыбу; в рыбацкой хижине на берегу нашли испачканное кровью ложе и сброшенные одежды, а также ещё несколько сосудов с любимым сьером Лейнором сладким вином.

Лорд Корлис требовал королевского расследования. Король молчал, понимая, кто именно скорее всего стоял за трагедией.

Тем временем, посланный принцем Эйгоном на поиски принца Эймонда сьер Кристон Коль принёс ещё одну печальную новость: принц лишился глаза в детской драке…

Десять лет, разделяющие Горький Праздник и смерть короля Визериса, вошли в историю как «Зелёное десятилетие». Но кто такие были эти зелёные, и почему они — партия, связанная с Хайтауэрами, чьими цветами всегда были белый, серебро и жёлтый, — получили это название?

На последний вопрос ответить легче всего: потому, что на личном гербе Отто Хайтауэра пламя на маяке было зелёным, в память о его любимой мачехе леди Алис Гринфилд. Остальное же требует более подробного ответа.

Зелёный десница

Отто Хайтауэр, человек без чинов и титулов, родился бастардом младшего лорда Хайтауэра и принцессы Сейры Таргариен, и до двадцати пяти лет носил фамилию Тауэрс. Мать свою он, по меткому выражению леди Алис, последний раз видел, когда она его выродила; отец, принуждённый признать бастарда прямым королевским указом, предпочитал и законных-то своих детей не замечать.

Но против ожидания, мальчика заметила и взяла под крыло его мачеха, леди Алис Гринфилд — суровая женщина с волосами цвета сухой травы и носом хищной птицы. Леди Алис любила детей, и в маленьком Отто увидела не бастарда, а сироту, нуждающегося в заботе. Доброты её он не забыл, и не только поместил её цвета на свой личный герб, унаследованный его дочерью и внуками, но до самой её смерти неукоснительно каждую неделю писал ей письма. Некоторые из них дошли до нас, например такое:

Извещаю вас, сударыня матушка, что ваша невестка Эллин произвела на свет девочку, рыжую, как она сама, и столь же улыбчивую, однако лицом, если верить всем нашим знакомым, больше похожую на меня. Невольно я искал в её чертах сходства с вами, сударыня матушка; и только смею надеяться, что если ей не дано этого, она возьмёт у вас вашу мудрость, рассудительность и доброе сердце.

Девочку назвали Алисента — в честь бабушки и святой Реннисент, в день которой она появилась на свет.

Эллин, упомянутая в письме — любимая бабушка зелёных принцев леди Эллин Рейн, урождённая Эллин Хилл: огненно-рыжая, толстенькая и смешливая, совершенно не похожая на своего строгого, рассудительного супруга, она была известна в столице как Эллин Большой Кошель — поскольку всякий раз, выходя в город, привешивала к поясу большой кошель с мелкими монетами для милостыни.

Леди Эллин даже стала героиней баллады, когда один невезучий воришка срезал у неё этот самый кошель. Выросшая отнюдь не среди цветов и поэзии, Эллин поймала его за руку, да так эту руку и вывихнула — после чего выдала бедолаге медную звезду и велела убираться с глаз долой, чем, конечно, восхитила падкую на широкие жесты толпу.

В 120 году она вместе с супругом вернулась в столицу и была встречена массовым ликованием, однако прожила недолго: вскоре после свадьбы и незадолго до изгнания принца Деймона её нашли мёртвой. По словам мейстера Меллоса, причиной был удар. Отто оплакал её смерть — его видели рыдающим в Портовой Септе — и продолжил работать, как продолжал до самой своей трагической гибели.

В сущности, именно в этом — в работе, неустанной и неблагодарной — пожалуй, и был весь его характер. Он не умел отдыхать; даже играя с детьми, а после внуками (что он очень любил), он как правило параллельно разбирал текущие дела или обдумывал будущие приказы. И работа эта была бескорыстна; даже неукротимое честолюбие Отто касалось больше нужд его детей и внуков — для себя он не желал ничего, кроме их любви и уважения… и ещё большего количества работы.

Неудивительно, что именно этот человек стал страшнейшим врагом принца Деймона и Рейниры, для которых было чуждо и ненавистно самое слово «работа».

Зелёный претендент

И основным объектов трудов Отто Хайтауэра стал его старший внук, Эйгон, помазанный в Святую Веру с именем Эдмонд и известный дома как Эд.

В 121 году ему было шестнадцать лет; это был высокий, крепкого телосложения юноша, уже проявивший некоторую склонность к полноте и казавшийся ещё более полным от того, что часто носил цвета своей матери — светло-серый, белый и зелёный. Волосы он завивал и часто подкрашивал тирошийскими красками, так что кончики их казались бледно-розовыми, голубыми или бледно-зелёными, и по валирийскому обычаю проколол уши в тот день, когда укротил собственного дракона — Солнышко, считавшегося красивейшим драконом того поколения.

Если говорить о его талантах, то он был крепкой посредственностью во всём, кроме полётов и всего, связанного с уходом за драконами. Связь его с Солнышком была такова, что они свободно беседовали; говорили даже, что он, первый со времён легендарного Мейлора, познал таинства драконьей любви.

В остальном он был довольно усидчив, достаточно умён и знал, как держать в руках меч — хотя, пользуясь своим ростом и весом, предпочитал кистень или булаву.

После своего дракона, он более всего был привязан к брату и сестре, с которыми, вопреки усилиям матери, всегда спал в одной комнате и в одной постели — и был, наверное, единственным, кто с облегчением вздохнул, узнав о скандальной свадьбе Рейниры, ведь она означала, что ему не придётся ради неё оставить ненаглядную семью. Другого брата, Дейрона, он любил несколько свысока; тот отвечал ему преданностью и часто в шутку звал «папенькой».

Таков был человек, на которого, как на карту, семейство Хайтауэр поставило будущее своего дома.

Зелёная дева

Ставка была сделана в форме брака, связавшего Эйгона и его сестру на год младше, Хелейну, помазанную с именем Эллин и известную дома как Хелли.

Этим браком Хайтауэры заявляли, что отказываются от второго места — отказываются от возможной помолвки с Кассандрой Баратеон, отказываются от возможного союза с Веларионами через Хелейну, на котором, даже после своей скандальной свадьбы, настаивала Рейнира.

Они истинные драконы, ничем не хуже язычников с Камня. И они взойдут на Трон.

История сохранила мнение Хелейны об этом решении её семьи — как и все Хайтауэры, она писала крайне много писем, в том числе очень часто — леди Марле Гринфилд, своей дальней родственнице и подруге детства. Вот как она пишет о предстоящем браке.

И должна тебя уведомить, дорогая Мэри, что меня вскоре ждёт брачное ложе. Совсем не то, которое мне прочила сестрица Рейнира — с её чернобрысым бастардом. Даже подумать страшно и мерзко о том, что его руки могли бы меня коснуться! Нет; меня ждёт лучшая из возможных участей: я стану женой Эдди! Наверное, милая Мэри, мне следует быть без ума от счастья; какая-то часть меня и есть без ума, и эта часть, будь уверена, сейчас прыгает по богороще и носится кругами, сама не своя; но помимо неё есть другая, умная часть — та часть, которая во мне схожа с дедулей — и эта часть не может спать не от счастья, а от страха. Ведь, милая Мэри, ты понимаешь, как никто другой понимаешь, что наш брак — это вызов ИМ и их банде. Если Эдди женится на мне, то это значит, что он не будет искать себе богатую жену и спокойную жизнь — а это, в свой черёд, значит, что он станет королём. И если бы ты знала, Мэри, как я хочу видеть его королём, моего Эдди! Никто так, как я, не знает, сколько он трудится — он, который хотел бы только летать в небесах, пьяный и с грудастой девицей под мышкой! Не удивляйся такой откровенности; мне ведомы его вкусы. Но я знаю и другое: если я велю ему оставить всех других женщин, он это сделает, потому что он — мой брат и любит меня.

Пожалуй, это письмо достаточно даёт понять, что за человеком была Хелейна — известная в ту пору как Зелёная Дева. Ещё не располневшая, как это случится после родов, она была похожа на брата и ничуть не похожа на других женщин Таргариенов — тоже высокая, с крупной, тяжёлой грудью и тонкой талией, переходившей в широкие бёдра. Она часто улыбалась, и после смерти своей бабки унаследовала и её кошель, и её знаменитую привычку.

Порой, как говорили, она вместе с братом покидала дворец, чтобы неузнанной бродить по трущобам Блошиного Конца — и многие добрые перемены, случившиеся в пору Зелёного Десятилетия, местные обитатели приписывали именно её влиянию.

Однако она была не только добросердечной благотворительницей с политическими амбициями; не стоит забывать, что ей покорилась Огнегрёза — дракон властной и неукротимой принцессы Рейны.

Зелёный гений

Третьим ребёнком Алисенты и Визериса был Эймонд, помазанный с именем Аддам, в семье же обычно именуемый Недом. Самое его имя Алисента считала оскорблением — ведь Визерис пожелал назвать сына не только в честь буйного брата, но и в честь покойной первой жены, чей образ всё больше вытеснял из его сердца живую.

Он был на три года младше Эйгона и на нём завершилась медовая пора брака его родителей — вскоре после его рождения размолвка начала следовать за размолвкой, пока, наконец, Визерис не был изгнан с ложа Алисенты на долгие восемь лет.

Эймонд, в чём сходились все, включая самого Эйгона, в разы превосходил старшего брата во всём, кроме искусства полёта и постели. Он был неутомим в учёбе, неостановим на тренировочном поле, его острый ум позволял ему уже в двенадцать лет давать деду советы, которые тот находил по-настоящему ценными. Наконец, в те самые двенадцать лет он смог подчинить себе не просто дракона, а саму Вхагар — последнюю из троицы завоевателей, легендарную и могущественную.

Но, в отличие от многих гениев, Эймонд не был одинок. Хотя его детство не было простым и было отравлено ссорами родителей, частым отсутствием матери и равнодушием прислуги — как, впрочем, и детство его брата с сестрой — он никогда не оставался один. Рядом всегда были Эйгон и Хелейна; может быть, даже слишком рядом, потому что Эймонд не мыслил себя отдельно от них.

В двенадцать лет его история ещё только начиналась, а потому мы позже к нему ещё вернёмся. Пока что это был нервный, талантливый мальчик, который пошёл покорять Вхагар просто потому, что брат в шутку сказал ему, что никто не сможет просто так её оседлать. Пока что это был напуганный ребёнок, которого принц Деймон приволок в одно из любимых заведений и заставил одну из шлюх «сделать его мужчиной». Ребёнок, который потом ревел в свою невольную насильницу, выкупил её за карманные деньги и пристроил служанкой в королевский дворец.

Сложный, гениальный, слишком неодинокий ребёнок, наутро после свадьбы, когда Хелейна и Эйгон ещё нежились в постели — оба любили поспать подольше — явившийся к ним полностью одетым и принесший клятву верности своему королю и своей королеве. А после — разделивший с ними радости супружества.

Младший сын

Последним ребёнком королевы Алисенты был Дейрон, он же Демиен, он же Малыш Ди.

Зачатый поздно, аж в 115 году, в наивной попытке примирения со стороны короля, понимавшего, как он обидел жену браком Лейнора и Рейниры, Дейрон всегда был немного наособицу рядом с братьями и сестрой — слишком сильно старше они были.

Он даже звал их «папами» и «мамой», чем невероятно умилял Алисенту.

В год свадьбы брата ему было шесть лет. Он был очаровательным ребёнком с необычным и очень красивым цветом волос: одна их половина была, как у матери и бабки, огненно-рыжей, а другая — серебряной, как у отца. Огромные карие глаза смотрели на мир наивно и доверчиво, и никому так не шло серебряное с изумрудными застёжками платьице, как ему.

Все, кто видел детский портрет Дейрона, написанный как раз по случаю свадьбы принца Эйгона, сходились на том, что в очаровательности с ним мог сравниться только портрет Эйгора Риверса в том же нежном возрасте.

В отличие от старших, он всегда был окружён любовью; мать, братья, сестра, дед, бабка, пока она была жива, братья и сёстры матери — все спешили выплеснуть на него свою нежность. Даже отец, достаточно равнодушный к своим поздним детям, уделял ему время и рассказывал о чудесах Древней Валирии.

Он рос, как нежный, яркий цветок — и как бывает с цветами, ему был сужден недолгий век.

Зелёное правление

И этому-то семейству предстояло пройти десять лет Зелёного Правления — времени, когда король Визерис почти совсем удалился от дел, предавшись разврату и бесконечному, натужному веселью, а королева Алисента и её отец пытались восстановить то, что, в своём верноподданическом рвении, разрушил лорд Лионель.

Снова дети — которых теперь считали взрослыми — остались почти без матери и совсем без отца, без иной опоры, кроме них самих. Они любили друг друга, как умели — а умели они очень своеобразно. Всё, что у них оставалось после друг друга, они отдавали детям и младшему брату, которого тоже числили среди детей.

Постепенно уже и старшие дети становились частью Зелёного Правления. Они ездили по стране с посланиями от деда и матери, сопровождали короля в любимые им Туры, которых он не прекращал до самой смерти, участвовали в совещаниях. Эйгон заводил мимолётных любовниц, становившихся ему добрыми подругами; Эймонд впечатлял стариков своими суждениями; Хелейна очаровывала народ своей добротой.

Скоро стало ясно, что в любом теоретическом вопросе лучше разбирается Эймонд, практические советы Хелейны всегда точны, а Эйгон, пусть и не так умён, несравненен по части того, что наши современники зовут пиаром, а наши предки звали «пустить пыль в глаза».

Казалось, ничто не может поколебать ровного хода ладьи Хайтауэров вперёд к Трону — но, как это всегда бывало, Рейнира и Деймон ухитрились.

Но вернёмся назад, в день Горького Праздника.

Сложно было бы предположить, что смерть сьера Лейнора и увечье принца Эймонда — а роковой удар стоил принцу правого глаза — останутся без последствий. И они не остались: принц Деймон и принцесса Рейнира лишились половины содержания, их дети были переданы на воспитание родственникам, их драконы — скованы в Логове, а они сами были обязаны обитать отныне в Девичьей Башне и упреждать короля и десницу заранее о любой своей поездке.

На этих условиях они продержались целый год.

Тяжёлый год

Именно в тот год принцесса Рейнира получила прозвище Чёрной — частью оттого, что везде появлялась в чёрном уборе незнатной вдовы (ещё одна мера наказания: ей предстояло год носить такой траур, ещё два года — королевский, а затем выйти замуж за принца Эйгона), а частью оттого, что народ её не сильно любил и винил в смерти своего Летнего Лорда.

Если король и его остальная семья могли себе позволить ездить в возке с поднятыми шторами, или и вовсе в открытой коляске, так что подданные могли их видеть и даже обращаться к ним с просьбами, то принцессе Рейнире приходилось пользоваться полностью закрытыми возками и паланкинами — очень уж много всего кидал в них благодарный народ.

Впрочем, ездить ей много не приходилось. Септу она не посещала, окончательно присоединившись к религии своего дяди, а поездки для развлечения были жёстко ограничены королевским указом — так, в Тур по Простору её не взяли, причём королева Алисента насмешливо заметила, что принцессе Рейнире это будет по нраву, ведь она находит Туры скучными и утомительными.

Решение оставить её в столице одну, впрочем, аукнулось королевской семье; но об этом позже.

Что до принца Деймона, он не слишком огорчился вынужденному заключению и выпросил у брата дозволение снова возглавить Золотых Плащей, чем весьма огорчил едва-едва начавшего успокаивать столичных жителей мэра города мастера Лимонда Уотерса и весьма обрадовал старых приятелей, вернувшихся к "чисткам", пьянству и распутству.

Впрочем, счастливым принца назвать тоже было нельзя. Его мужские беды никуда не желали деваться; чтобы бороться с ними, он пристрастился к лиснийскому кифу, порошку, дающему невиданную мужскую силу и туманящему разум — но и тогда не достиг полного успеха: киф помогал ему начинать, но закончить он никак не мог.

Страдал он и от своего рода одиночества. Из женщин, окружавших его раньше, с ним оставалась лишь верная леди Миз; его дочери, рыдающие и умоляющие оставить их с любимым отцом, отправились на Дрифтмарк, а принцесса Рейнира поначалу винила его в своих бедах и не желала с ним разговаривать.

Однако чем дольше длилась опала, тем больше сближались дядя и племянница — так что, стоило двору отправиться в пресловутый Просторский Тур, они освободили своих драконов, выкрали детей Рейниры из детской и бежали на Драконий Камень, где и заключили брак по закону и обычаям Древней Валирии.

Вторая опала

Это был, пожалуй, единственный раз, когда король Визерис по-настоящему рассердился на брата. Даже история с «принцем на один день» не вызвала такой ярости. И неудивительно: своим демаршем принц Деймон поставил брата перед очень неприятным выбором, а выбирать король Визерис очень не любил, особенно из двух зол.

Первым злом для него было поддержать кандидатуру дочери на престол — дочери, а не её будущего ребёнка-мальчика, как это было в случае с Лейнором. Вторым же — признать свою ошибку и поддержать своего сына, принца Эйгона, а значит — королеву Алисенту и весь клан Хайтауэров, чью службу он, скрепя сердце, ценил и принимал, но которых к тому времени уже ненавидел.

Этого выбора он всеми силами пытался избежать, и ради него предназначил нелюбимую дочь в жёны равно нелюбимому сыну, уничтожая противоречие и позволяя себе казаться правым с любой стороны — но теперь, милостью принца Деймона, выбор стал неизбежен.

И то ли любовь к брату победила, то ли ностальгия по первой жене, не докучавшей ему делами государства и не пытавшейся быть умнее него, но Визерис выбрал принцессу Рейниру.

Однако свой выбор он обставил так, что многим он остался неочевиден. Принц и принцесса получили во владение Драконий Камень, удел наследника престола, это верно — но с запретом посещать любые земли на континенте. Они свободно могли, впрочем, летать в Эссос, на Дрифтмарк, Тарт, Эстермонт и любые другие острова Узкого Моря — даже на Железные Острова, буде им пришла бы в голову такая мысль и они смогли бы заставить дракона пересечь континент без единой остановки.

Как водится, у этого выбора были свои последствия; однако сначала следует поговорить о тех, для кого королевский приказ стал настоящим наказанием: о детях Рейниры.

Чёрные дети

Смерть сьера Лейнора, заменившего им отца, тяжело ударила по мальчикам, как и вынужденная разлука с матерью — целый год они провели под надзором королевы Алисенты, а вернее — армии нянек, септ и мейстеров, поскольку у королевы не было времени на чужих детей.

Неудивительно, что полёт на Драконий Камень показался им спасением. Но это спасение, эта надежда, были ложными.

Принцесса Рейнира не простила сыновьям их «вину» — то, что они навлекли на неё немилость, то, что из-за удара Люцериса она целый год подвергалась унижениям — и открыто пренебрегала ими, часто вслух рассуждая, что вскоре она родит чистокровных валирийцев принцу Деймону, а этих, нечистых — принесёт в жертву духу вулкана.

Со временем она смягчилась, и даже приблизила к себе Джекейриса, желая по мере возможности обучить его управлению — но, сама в нём не разбираясь, не могла дать хороших уроков.

Не было на острове и септ; и их, и септонов принцесса и принц изгнали, объявив о возвращении к валирийским корням. Место добрых богослужений заняли ночные бдения на склоне вулкана и пышные жертвоприношения, после которых всех участников мазали жертвенной кровью в знак благословения, а останки скармливали драконам, украшенным цветочными гирляндами.

Мейстер Драконьего Камня, некто Герардис, также принял новую религию — как говорили злые языки, потому, что она дозволяла ему свободно водить блудниц — и учил ей молодых принцев вместе с основами грамоты, счёта и валирийского языка: все прочие науки их родители считали лишней тратой времени.

И тем не менее, эти дети продолжали любить свою мать. Они утешали её, когда гнев принца Деймона, бессильный, как его естество, обрушивался на неё потоком ударов; они сидели с ней рядом, когда она болела, соревнуясь за право поднести ей воды, подать микстуру или осыпать её освящённым пеплом и смазать ей лоб драконьей кровью.

И вместе с детьми росли их драконы — вольные, не приученные к оковам, но привычные к поклонению, сильные и смелые, напитанные лучшим мясом, какое могли найти принц и принцесса. Ведь драконы есть воплощение валирийских богов и проводники их воли, и каждое слово драконов слушали, как святое пророчество.

Братская помощь

Бесспорным главой новой религии был принц Деймон. Он придумывал всё новые извращённые ритуалы; так, на четвёртый год сидения на острове ему вздумалось вернуть старый закон о первой ночи, и теперь к нему приводили всех девочек, достигших десяти лет — младше этого ещё считались детьми, а старше, по валирийским представлениям, уже могли утратить девственность самостоятельно, что следовало упредить.

Часто его видели обнажённым, увенчанным цветами и танцующим на склоне вулкана; злые языки винили в этом неумеренное потребление кифа, верующие же, которых с каждым годом становилось всё больше, говорили о священном вдохновении и ждали новых откровений самозваного пророка.

Каждый год он просил и требовал вернуть ему дочерей; каждый год лорд Корлис решительно ему отказывал, а леди Рейнис грозилась напустить на него свою Мелеис и «показать, какое мнение в самом деле об этом шарлатане имеют истинные драконы». Однако принц не сдавался; как некогда свою племянницу, он забрасывал дочерей письмами, подкупая рыбаков тайно доставлять их на Дрифтмарк. Письма эти наполовину были полны отцовской любви, на другую же — богопротивного бреда, о котором и говорить стыдно.

Но больше всего он желал одного: сына. Валирийского, чистокровного сына, который продолжит его дело, который взойдёт на престол, который станет новым пророком — одним словом, воплотит все мечты принца Деймона. Но в силу его слабости, принцесса Рейнира не могла ему дать желаемое — и снова и снова страдала от его гнева.

Решение она нашла нетривиальное: отправившись, не спросив у мужа дозволения, на Тарт, она вороном вызвала туда принца Эйгона и умолила его зачать ей дитя. Со своей точки зрения она не совершала никакого греха: Эйгон, после Деймона, был старшим способным к размножению драконлордом в семье, а следовательно, именно ему принадлежали все женщины, и в том числе Рейнира.

Через два года после рождения сына, названного Эйгоном и не помазанного в Святую Веру, но искупанного в крови по обычаю валирийцев, она повторила трюк и на сей раз родила ещё одного сына, Визериса.

Кризис на Дрифтмарке

В 127 году, словно чуя недоброе, на Ступени снова нахлынули волны полурассыпавшейся Триархии в последней отчаянной попытке доказать её право на существование, и лорд Корлис с супругой — а также Мелеис — направились туда, чтобы этот потоп остановить.

Дрифтмарк остался под управлением Веймонда, младшего брата лорда Корлиса, и его сына, тоже Веймонда. Дрифтмарк, что важнее, остался без защиты — а королевский приказ не запрещал принцу Деймону посещать острова.

В тот же день, когда флот лорда Корлиса (и Мелеис) прислали весть о своём прибытии на Ступени и начале боевых действий, на Дрифтмарк прибыл принц Деймон на Караксесе и потребовал отдать ему дочерей и дракона Бейлы, Лунную Плясунью.

Сьер Веймонд отказал ему и в резких словах велел убираться вон из владений Веларионов. Принц Деймон в ответ выхватил Тёмную Сестру — меч, дарованный ему некогда братом в знак любви и дружбы — и отсёк сьеру Веймонду голову. Тело он забрал с собой и позднее скормил Караксесу в очередном валирийском ритуале.

Так дочери Деймона воссоединились со своим отцом — к добру, или, скорее, к худу. Но горести Веларионов ещё не закончились.

Со Ступеней пришла весть о ранении лорда Корлиса, и заговорили даже о его скорой смерти — в конце концов, старику было уже семьдесят пять лет. С Драконьего Камня по этому случаю прибыл на своём драконе Арраксе принц Люцерис Веларион, ожидая вступить в наследство по праву сына сьера Лейнора.

Сьер Веймонд младший мог стерпеть убийство своего отца, и даже оправдать его тем, что отец в самом деле был очень груб с принцем Деймоном — сьер Веймонд младший смертельно боялся Караксеса — но он не мог видеть бастарда пристраивающимся на трон Морского Царя.

Вместе со своими сыновьями, он тайно погрузился на корабль и направился в столицу, где воззвал к королю о справедливости. Их судьба всем известна: сьер Веймонд лишился головы за мятеж и подстрекательство, а его сыновьям вырвали языки за клевету на принцев крови.

Король Визерис мог быть вынужден избрать наследницей нелюбимую дочь, а её наследниками признать нагулянных ею детей — но он не мог никому позволить сказать, что он неправ, что его дочь и брат — преступники, а их дети — бастарды.

Все должны были поддерживать иллюзию, угодную государю. Но вскоре эта иллюзия рухнула у него на глазах.

Смерть Веймонда и его сына, увечье его внуков — всё это, кажется, переполнило чашу терпения лордов Вестероса. Даже в пору господства лорда Лионеля голоса недовольных не звучали так громко — и вместе с недовольным шумом летел по стране и нехороший шепоток, несущий сплетни как о жителях столицы, так и о затворниках Камня.

Говорили о том, что принц Эйгон — пьяница, которого редко видят трезвым; говорили, что он платит за то, что одни дети ублажают его, а другие избивают, кусают и всячески терзают друг друга. Нет, — возражали иные: это принц Деймон покупает маленьких девочек, растлевает их, а после приносит в жертву своим нечестивым богам. Это принцесса Рейнира каждый день наслаждается с любовниками-летнийцами, и даже собственных сыновей она не оставила нетронутыми.

Король Визерис, как ни лень ему было (а его обычная лень теперь усугублялась болезнью и преждевременной старостью), всё же решил действовать, пока недовольство не перешло в бунт — и действовал он в своём обычном духе.

Большой спектакль

Торжественно прощённые королём, в столицу прибыли Деймон, Рейнира и их дети; в пышном параде прошли по улице от дворца до септы королева с детьми; в гавани поражали всех роскошью и щедростью люди лорда Корлиса. Столица гудела в предвкушении у ворот, любуясь на лордов Королевского Домена, спешащих присоединиться к празднеству, и блистательный поезд Верховного Септона.

Верховный Септон Проницательный, в миру Аделард Линдерли, представитель партии Долины, прибыл в столицу не просто так — впрочем, этот человек никогда и ничего просто так не делал. На ступенях Соборной Септы, что на холме Висеньи, он соединил руки принца Эйгона и принцессы Рейниры, поклявшихся друг другу в дружбе и родственной любви и трижды поцеловавшихся. Затем то же проделали лорд Корлис и принц Деймон.

Сам он, впрочем, — подтверждая своё прозвище, — не питал никаких иллюзий относительно этой церемонии и достаточно прямо писал своему доброму другу леди Джейн Аррен: Мне, друг мой, ещё придётся ответить за это нечестивое позорище, устроенное для развлечения низкой толпы и полубезумного короля. Святые имена божьи были осквернены устами блудников и язычников; их пальцы опустились в святую воду, они осквернили святой огонь своими дарами. И если бы, если бы только я мог сказать Отцу в своё оправдание, что ценой нечестия был куплен мир! Но нет; для язычников клятвы именами истинных богов ничего не значат, а для благочестивого человека ничего не значит клятва, данная язычнику. Сегодня, как никогда раньше, я ощутил, что впереди нас ждёт большое несчастие; и я молюсь — и молю тебя, дорогой друг — чтобы Долина выстояла в этом испытании, не смея молить о её победе…

Будучи не только глубоко верующим человеком, но и отменно опытным царедворцем, из тех, кого называют игроками в престолы, верховный септон Проницательный ничем не показал своих сомнений. Напротив, он торжественно объявил великое примирение и засвидетельствовал предварительную присягу принца Эйгона его сестре.

Присягу, которая, в глазах Веры, была пустыми словами.

Септон Проницательный не увидел бури, приближение которой он чувствовал; он скончался от разрыва сердца за два месяца до короля Визериса.

Бессмысленный пир

После торжеств на ступенях Соборной Септы все собравшиеся отправились в Красный Замок, где был приготовлен великолепнейший пир.

На пиру принцесса Рейнира восседала по правую руку своего отца. Она была в ужасе; человек, которого она восемь лет тому назад оставила цветущим мужчиной, превратился в расплывшуюся развалину, еле способную передвигаться самостоятельно и — по словам письма Рейниры верной подруге и товарке по браку с принцем Деймоном, леди Миз — изванявшегося, как стухлая кровь илиже дохлый пёз.

Принц Деймон, занявший место по правую руку от Рейниры, конечно, не оставил никаких письменных впечатлений от того пира — писать он не умел, а все, ради кого он взялся бы надиктовывать письма, сидели с ним за столом. Но не может быть сомнений, что он, любивший брата так же сильно, как своих признанных детей, был поражён до глубины сердца.

Может быть, поэтому он провёл весь пир в молчании, не воспользовавшись случаем, чтобы оскорбить кого-либо из собравшихся. А может быть — памятуя, опять же, его любовь к брату — он просто не желал огорчать его, нарушая его прекрасную иллюзию открытой враждебностью.

По левую руку от короля сидела королева. Последние годы враждебность между ними угасла; болезнь короля сделала то, чего не могли сделать его подарки, слова и поцелуи. Королева преданно ухаживала за ним, памятуя, что в этом её долг как жены — и попросту жалея этого человека, на глазах у неё до срока превращавшегося в жалкого старика.

На пиру она подняла тост за здоровье принцессы Рейниры и вспомнила прежние времена, когда они были неразлучны. Рейнира в ответ подняла пост за её здоровье и поблагодарила мачеху за заботу.

Рядом с королевой расположился её старший сын, теперь уже мужчина двадцати трёх лет. По своей привычке, за столом он много пил — это помогало ему расслабиться и веселиться со всеми и прогоняло тяжёлые мысли. Его жена, Хелейна, совсем не любила этой его привычки, и ловко отодвигала от него эль и вина, подливая ему лёгкую медовуху и грибную шипучку с вареньем.

В тот день принц Эйгон много шутил, среди прочего, высмеяв грядущий брак принца Джекейриса с леди Бейлой и посоветовав, по слухам, весьма полнокровной девице обращаться к нему, если ей захочется узнать наслаждение. Или, — добавил он, — можешь обратиться даже к моему брату Дейрону; он учится в Цитадели и точно знает женскую анатомию. Принц Джекейрис принял шутку в духе доброго веселья и ответил, что принц Эйгон, должно быть, именно на эти знания полагается, чтобы спьяну добраться до лона своей жены.

Однако позже, когда объявили танцы и вместо своей невесты принц Джекейрис на первый танец решил пригласить принцессу Хелейну, едва не завязалась драка: принц Эйгон понял намёк и оскорбился, но был остановлен сьером Кристоном, извинившимся за вызванные, по его словам, хмелем действия принца.

Принц Эймонд, готовый уже лезть в драку на стороне брата, разочарованно осел на стул. Однако он готовил свою месть.

Малые дети

Одновременно с началом танцев из зала в детские увели маленьких детей: принцев Джейхейриса, Мейлора, Эйгона и Визериса и принцессу Джейхейру. Все они, по общему мнению, отменно поладили, и, пользуясь тем, что взрослые были заняты на пиру, не спешили лечь спать и допоздна играли: сначала в догонялки, затем в кукол и наконец — в слова.

Трое из них были детьми Эйгона и Хелейны: близнецы Джейхейрис и Джейхейра и двухлетний Мейлор. Восьмилетний Эйгон и его брат Визерис были, конечно, детьми Рейниры — а что они приходились единокровными братьями этим троим, конечно, никто не знал.

Происхождение Мейлора, помазанного с именем Майлс, часто ставили под вопрос. Принцесса Хелейна после первых родов сильно располнела, и вторая её беременность прошла довольно незаметно — так что говорили, что принц Эйгон заставил её принять дитя одной из его многочисленных любовниц. С другой стороны, излишняя близость принцессы с её братом Эймондом также была известна, и это тоже не осталось без внимания сплетников. Наконец, звучала и вовсе странная версия: что родителем Мейлора был принц Эймонд, осеменённый колдовским валирийским способом.

В отличие от него, Джейхейрис и Джейхейра (помазанные с именами Джон и Джейн, и именно этими именами обычно называемые) были, увы, бесспорно детьми Эйгона и Хелейны. Увы — потому что Джейхейрис родился с шестью пальцами на обеих руках, а Джейхейра до пяти лет не умела говорить, что народ немедленно поставил в вину их кровосмесительному происхождению.

В остальном, однако, это были добрые, любимые родителями и умненькие детки. Джейхейра по-прежнему говорила мало, но много и легко читала и даже умела уже писать; Джейхейрис, напротив, очень много и охотно болтал и спешил дружить со всеми, кто был недостаточно расторопен.

У обоих близнецов уже были свои драконята, жившие с ними вместе. Принцесса Джейхейра назвала своего «Моргул», что значит «Смерть»; принц Джейхерис назвал свою самочку «Шрикос» — это слово на староройнарском он запомнил из службы. Означало оно «Богатая» и было эпитетом Старицы.

Что до Эйгона, он тоже был хозяином маленького дракона, названного Грозовое Облако, и охотно беседовал с близнецами об особенности их любимых зверей. В ту пору это был весёлый, хотя и пугливый, мальчик, не знавший до конца, любит он родителей или боится их. Он был счастлив говорить и играть с ровесниками, поскольку на Драконьем Камне не было дворянских детей его возраста, а с простонародьем ему, урождённому дракону, общаться не дозволялось.

Что же до Мейлора и Визериса, они некоторое время оживлённо беседовали на своём языке существ младше пяти лет и вскоре заснули, крепко обнявшись.

Тот самый тост

Меж тем, в тронном зале продолжался пир.

Все были изрядно пьяны, когда тост вызвался провозгласить принц Эймонд. Он встал из-за стола очень прямо, так что дальнейшее нельзя даже списать на хмельную удаль, и громко провозгласил, что желает выпить за здоровье детей Рейниры.

Честь для меня, — сохранила история его ядовитые слова, — пить за здоровье благородных сыновей целомудренной матери — сыновей, ничем не уступающих своему славному отчиму и своему покойному отцу! Любой, кто увидит их, по праву увидит и сходство между этим отцом и ними: в облике, нраве и, конечно, могучей силе!

Это он сказал потому, что на языке первых людей слово Strong означало «сильный», о чём, конечно, хорошо знали все собравшиеся.

Будь собравшиеся немного трезвее, и этот его тост ушёл бы, как говорят стрелки, в молоко, благо, сказано всё было обиняками. Но все уже изрядно перепились, и потому белым щитам и даже принцу Деймону пришлось-таки растаскивать пьяную драку подростков.

Принцесса Рейнира в ней не участвовала — что не помешало ей подняться и заявить, что здесь ей не рады и больше она ни минуты не проведёт под крышей замка, где её позволяют оскорблять. Она велела принести ей детей и, не слишком твёрдой походкой, направилась с ними на конюшню, чтобы немедленно лететь обратно на Драконий Камень.

За ней поневоле последовали и её дети; что до свиты, им пришлось ещё несколько дней собирать вещи, поскольку принцесса явно намеревалась переселиться в Красный Замок.

Король, что печально, всё это светопреставление попросту проспал. Жить ему оставалось еще восемь месяцев.

Короля не стало четвёртого числа четвёртого месяца 129 года — в день Алиссы Девы. Эта святая была андальской крестьянкой, похищенной драконлордами и ими жестоко изнасилованной; бежав от них с помощью говорящих птиц, она велела отцу убить её и, разрубив тело на куски, разослать эти куски во все андальские и ройнарские земли с рассказом о её судьбе и призывом выступить против тирании жестоких валирийцев.

Такое совпадение, конечно, не осталось незамеченным — многие заговорили о том, что святая Алисса прибрала беззаконного валирийца и зовёт верных семерян свергнуть иго безбожников. Конечно, говорили всё больше в простом народе; большие игроки думали совсем о другом...

Верховный септон Скорбный

Человека, оставшегося в истории как верховный септон Скорбный, звали в миру Иллиас, и фамилии у него не было: до того, как уйти в монастырь Кузнеца, он был простым матросом.

Родился он в городе Весёлом (позже переименованном в Печальный), и ходил оттуда в Белую Гавань, в столицу, в Дорн — и в Старомест, где он услышал проповедь св. Аникия и, оставив всё мирское, в тот же день забрил голову. В совете Праведных он представлял ордена Кузнеца, и был избран, как это часто бывало, потому, что был самым старым и сам ни одну партию не поддерживал: так часто поступали, когда крупные спорящие партии желали выгадать себе время на споры и достижение компромисса.

В дни начала войны он был в Королевской Гавани, куда прибыл засвидетельствовать почтение и получить королевскую грамоту, утверждающую его на посту и дозволяющую управлять всеми церковными владениями, находящимися под властью Железного Трона.

Именно ему предстояло короновать Эйгона II, и за это жестоко поплатиться впоследствии — семидесятипятилетнего старца прогнали по улицам голым, избивая плетьми, а после бросили в одну из чёрных клетей, где он делил скудный паёк с товарищем по несчастью, святым Тиландом, позволив ему выжить ценой собственной жизни.

Его воззрения на вопрос наследования нам известны из протоколов допроса: А Иллиас, называющий себя верховным септоном, в безумии своём говорил, что дескать искони в землях андалов и первых людей было так, что дочь шла впереди братьев, а сын — впереди дочери, и что ни один король своим указом не может менять то, что положено богами, ибо законы андалов идут от Отца, а Отец — лучший из законодателей. И ещё говорил такие оскорбительные вещи: что королева Рейнира-де язычница, а по божьему закону ни один праведный семерянин язычникам служить не может, и клятв приносить, и поклоняться, только если они примут помазание и признают Семерых, которые есть Один.

Во многом, именно таково было мнение простонародья, кровью от крови которого был септон Иллиас. Но то простонародье; что же можно сказать о знати?

Хозяин приливов

Первым здесь следует упомянуть лорда Корлиса Велариона — первым если не по могуществу, хотя мало кто мог с ним сравниться, то по чести и тому уважению, которое его окружало.

Лорд Корлис был стар — на год старше верховного септона Скорбного. Стар — и устал. Его дети были мертвы; его брат, бывший ему всю жизнь верной правой рукой и твёрдой опорой — варварски убит. Внучки, в которых он видел надежду своей семьи, последние годы провели с отцом и при встрече вели себя, как чужие. Единственной его отрадой были незаконные сыновья Лейнора, но их он не смел приблизить к себе из страха перед принцем и принцессой.

Он был стар, он устал, горе подкосило его — но он ещё не отчаялся. Из скорби и бессильной усталой злобы родился план, как ему мнилось, блистательный. Он примирится с принцем Деймоном, он предложит ему прежнюю дружбу — он убедит его пойти войной против зелёной партии — и в тот момент, когда принц и принцесса будут меньше всего ждать, он нанесёт удар.

На трон взойдёт его внучка, женатая на бастарде — а бастарда всегда можно устранить. В самых дерзких грёзах, о которых говорили только шёпотом, Веларионы видели даже больше того: они видели королеву Рейнис и её наследника Аддама, узаконенного и занявшего своё место подле трона.

Об этих планах нам известно из дневника леди Рейнис. Она мало верила в то, что всё завершится удачей — её запись, где она повествует о замысле лорда Корлиса, вообще проникнута горьким сомнением — но завершается она так: Время нашей славы, в любом случае, осталось позади. Война будет в любом случае; в любом случае, Рейнира и Деймон одержат победу — у них пять драконов, против трёх у их врагов, и ещё пятеро вольных драконов живут на их острове. Выбор перед нами стоит не участвовать или нет — перед нами стоит выбор, умереть на коленях или уйти в блеске славы, в жаре пламени, в брызгах соли, как того требует наша кровь и наша гордость. И если, паче чаяния, боги даруют нам победу — мы примем и её, не с меньшей честью, чем примем поражение. Всё, чего мы хотим — это смерть убийцы Деймона; и видит Мать Карающая, мы её добьёмся.

Таковы были настроения Веларионов. Они шли предать, отомстить и погибнуть — или победить, доверившись своенравной судьбе.

Святой и стерва

Если кто и мог сравниться по богатству и влиянию с Веларионами, то это Ланнистеры, давние владыки Западных Гор.

Впрочем, тогдашний владыка их, лорд Джейсон, не был слишком уж уважаем; сложно уважать легкомысленного повесу. Нет; уважение всем внушали его жена, леди Джоханна Вестерлинг, и его брат, сьер Тиланд — позже канонизированный как мученик Тиланд Верный. И оба они единогласно приняли решение: поддержать Зелёную партию.

Мотивировали они это сразу всем: и законами веры, и законами государства, и будущей выгодой (шли разговоры о помолвке дочери Джейсона и маленького принца Джейхейриса) — но решение было принято ещё при жизни короля Визериса, и от него они не отступали.

В ту пору сьер Тиланд Ланнистер ещё и не мыслил о святости. Он был лордом-адмиралом в малом совете короля Визериса, и по всему судя, не самым плохим — хотя славы флотоводца ему было не видать, он отменно разбирался в вопросах снабжения, и благодаря его усилиям не только Веларионы, но и корона могли похвастать сносным флотом, а торговые пути были налажены и безопасны. Впрочем, основной его заботой было исполнять обязанности лорда-казначея — тогдашний носитель звания, лорд Лиман Бисбери, совсем одряхлел и путался в цифрах, да и бумаги читать не мог.

Сам он был по натуре сильно похож на Отто Хайтауэра и оттого весьма с ним дружен: он много работал, работу свою любил, отдыхал мало и чаще вместо отдыха искал другого рода работу. Однако в отличие от Отто, сьер Тиланд был сносным рыцарем и не пропускал столичных турниров, где с переменным успехом выступал в защиту красы и чести принцессы Хелейны. Были у него и другие друзья — в основном рыцари его лет, с которыми он часто веселился. Особенной его любовью пользовались менестрели, и он всегда щедро платил за новые песни, как серьёзные, так и легкомысленные.

Что до леди Джоханны Вестерлинг, то она была женщиной властной, сильной духом и остроумной. Своего мужа она не слишком любила, хотя рожала ему исправно; лорд Джейсон, впрочем, отвечал ей взаимностью и наплодил не менее десятка бастардов. Говорили, что между ними заключено соглашение: она занимается делами Запада и решает все серьёзные вопросы, а также раз в месяц сходится с ним для производства детей — а он гуляет в своё удовольствие, но следит за здоровьем своих женщин и не мешает леди Джоханне. Сама она любовников не заводила ни тогда, ни во время вдовства — хотя и говорили, что к ней был очень близок небезызвестный Сэм Солт.

Делами она ведала отменно, управляя Западом с той ласковою непреклонностью, с которой пастух управляет своей отарой. Она внимательно следила, чтобы овцы были здоровы и накормлены — но стригла их наголо и отпускала снова нагуливать руно.

На людях она всегда появлялась в окружении детей, одетая в алое и золото, которые ей очень шли, и в высоком рогатом чепце. Голову она держала высоко, и немногие могли выдержать её взгляд; сам Дальтон Грейджой говорил, что леди Джоханна словно сверлит самую душу.

В историю она вошла как Золотая Сука.

Золотая роза

Ещё две стороны прямо заявили о своём нейтралитете: это были леди Лелия Ланнистер, мать малолетнего лорда Лионеля Тиррела, и лорд Гровер Талли, правитель Приречья — и оба они были в очень сходном положении.

Сама леди Лелия, кажется, поддерживала скорее партию Зелёных — по крайней мере, это можно предположить, исходя из её происхождения и доброй дружбы, которая сохранялась между ней и её братьями. Но её личные взгляды не имели значения по сравнению с реалиями тогдашнего Простора.

Тиррелы имели первенство чести перед прочими домами, это правда, но их земли, много позже приросшие за счёт земель Пиков и других бунтовщиков, были не слишком велики в сравнении с прежними владениями Гардинеров. Невелико было и желание им подчиняться среди великих лордов Простора, каждый из которых мог похвастаться родословной в тысячи имён, первым из которых был сам Гарт Зеленорукий. Самое же главное — невелика была армия, которую могла поднять со своих земель леди Лелия от имени своего сына.

Принудить вассалов выступить на её стороне она не полагала возможным. Она понимала, что Хайтауэры во что бы то ни стало поддержат своих родичей, что их поддержат Тарли или Пики, а против них выступят вечные соперники за морское господство, Редвины и обиженные Завоевателем Флоренты. Что Рованы и Крейны, как это у них водилось, сцепятся за вечно спорные земли, а лорды поменьше, особенно Грейсфорды да Окхарты, постараются урвать себе кусок в общей сваре.

Словом, она провидела большую замятню — и выбрала воздержаться от участия. Однако были собраны войска, хотя только половина, и призваны к службе рыцари; и тем, и другими велели оборонять пределы земель Тиррелов и не позволять никому мешать крестьянским работам.

Верная своим корням, леди Лелия уже рассчитывала, что после войны зерно подорожает и можно будет выгодно его продать.

Бессильный старец

Лорд Гровер Талли был известен тем, что ненавидел женщин и всем желающим — и не слишком желающим — об этом рассказывал. Кто-то слушал с почтением и вниманием, полностью согласный с каждым его словом; многие слушали неохотно, и смеялись про себя, что всё дело в леди Маркандее Блэквуд, тётке лорда Сэмвелла Блэквуда и бывшей жене лорда Гровера.

Эта самая леди Маркандея, как говорили, почти что открыто изменяла мужу, и лорд Гровер не мог ничего ей сделать — потому что Блэквуды тогда вошли в силу, и потому, что леди Маркандея и её любовники не оставляли следов, которые принял бы церковный суд, а свидетелей, желающих против них показать, не находилось.

В отместку лорд Гровер бил жену смертным боем, и забил бы её до смерти, не вступись за тётку лорд Сэмвелл и не увезли он её в Рейвентри; однако, подлечившись, она вернулась в Риверран — уж неясно, чем руководствуясь — и продолжала там жить, пока не скончалась в почтенном возрасте шестидесяти восьми лет.

Конечно, лорд Гровер видел в принцессе Рейнире вторую Маркандею, и заранее готовился сражаться против неё — а за кого, как он заявил, ему плевать, лишь бы у него был хуй промеж ног и яйца под хуём — лорд Гровер был весьма груб в обращении.

Увы; то же намерение — поддержать принца Эйгона — высказали в ту пору Бракены, понуждаемые родственной связью: сестра их тогдашнего лорда, леди Делейна Бракен, была матерью лорда Джейсона Ланнистера.

Уж конечно, дети и внуки леди Маркандеи, воспитанные в преклонении перед всем блэквудским, кроме их веры — леди Маркандея не слишком-то почитала деревья, а практики своего племянника и вовсе звала ужратым древоёбством (она была в обхождении не менее любезна, чем её супруг) — не могли не выступить против Бракенов, что бы там ни говорил лорд Гровер.

Впрочем, Талли не могли добиться порядка не только в собственной семье; как уже сказано, Бракены собирались выступить за принца Эйгона, Блэквуды в пику им поддерживали принцессу Рейниру, Маллистеры обещали верность тому, кто выступит против железян, Вэнсы из Атранты и Приютские Вэнсы припомнили старые счёты...

Одним словом, Приречье ждала не меньшая замятня, чем Простор.

Неопределившиеся

Оставались четверо, чью верность могли завоевать обе стороны — по крайней мере, они явно не говорили о своём выборе, хотя, как будет показано дальше, во многом он был предрешён заранее: леди Джейн Аррен, хозяйка Долины; лорд Креган Старк, хозяин Севера; лорд Дальтон Грейджой, великий жнец; и, наконец, лорд Боррос Баратеон, владыка Штормов.

Именно к ним предстояло полететь послам от обеих сторон.

Забежим немного вперёд и расскажем сначала о переговорах с четырьмя оставшимися гранд-лордами; нам кажется, что лучше обсудить их именно здесь, в контексте повествования об общей политической ситуации в Вестеросе и её ключевых участников.

Переговоры эти от смерти короля отделяли две недели, события которых будут разобраны в следующей главе; сейчас достаточно того, что на момент начала переговоров все попытки решить дело миром были исчерпаны и оставалось только готовиться к войне — в том числе через поиск союзников.

Из них только двое были рассмотрены всерьёз: это леди Джейн Аррен и лорд Боррос Баратеон. Лорд Креган Старк мог похвастать самым большим внутренним королевством, но оно было малолюдно, а главное — находилось очень далеко: полгода потребовалось бы только на переброску армии хотя бы до Трезубца, а ведь сначала её надо было собрать. Что до лорда Дальтона Грейджоя, то он и его народ, железяне, по праву считались дикарями, мало интересующимися чем-либо, кроме пиратства.

Впрочем, давайте по порядку.

Долина и женщины

Леди Джейн Аррен, самовластная хозяйка Долины, получила за свою жизнь множество прозвищ — как поэтичных, наподобие вынесенного ниже в заглавие «Ледяная Дева», так и бранных, наподобие Горной Пулярки, и практически все эти прозвища были вполне заслужены.

Первая владетельная леди Аррен, она не была первой правительницей Долины; первой была внучка Артиса Аррена, Тамара Соколица, которая навязала своему государству истинное единовластие и установила правило «вассал моего вассала — мой вассал». В народной памяти она осталась прекрасной дамой и великой королевой, так что в некоторых песнях оказывается и вовсе супругой и соправительницей собственного деда.

Благодаря этому, Долина спокойно смотрела на правление женщин. Оно было обосновано поэтами — сьер Тариэл Темплтон, Рыцарь Звёзд и крупнейший поэт своего времени, например, писал: Разве не равны по чести сокол или соколица? Так и Аррен — это Аррен, будь то муж или девица! Оно было обосновано и религиозно: исстари Соколиная Септа учила, что Семерица диархична, и Отец и Мать разделяют управление миром и другими богами.

Этот экскурс в историю помогает понять, почему Чёрная партия, как стали называть принцессу Рейниру и её супруга, полагала вполне возможным заручиться поддержкой леди Джейн, вдобавок связанной с принцессой Рейнирой родством, а главное — её многочисленных вассалов, всё ещё считавших себя связанными законом королевы Тамары, хотя Судебник Джейхейриса I принял правило множественного подчинения для всего Вестероса.

Ледяная дева

Что можно сказать о леди Джейн Аррен?

Это была невысокая, плотного телосложения женщина, с возрастом изрядно отяжелевшая. Лицо её было не слишком красиво — его портил крупный крючковатый нос, фамильная черта её рода. Она, впрочем, умела красиво одеться и подать себя. В 129 году ей было тридцать пять лет.

Выросла она, как уже было сказано, в окружении мужчин: её мать скончалась родами, оставив дочь с отцом и множеством братьев, когда отца и братьев не стало, Гнездо заполонили многочисленные Ройсы, родичи матери леди Джейн, сражавшиеся за регентство не менее яростно, чем за Рунстон, надёжно лежащий в руках леди Реи. Из женщин до десяти лет леди Джейн видела лишь трёх своих нянек и септу Арморику, из достоинств которой можно назвать лишь внешнюю красоту, достаточную для привлечения не одного, а сразу трёх регентов-Ройсов подряд.

Именно леди Рея Ройс изменила всё; призвав своего неблаговерного, она велела ему, под страхом вмешательства короля Визериса, разогнать бесконечный карнавал регентов и помочь ей взять всё в свои руки — что принц Деймон и сделал, не забыв, впрочем, покрыть супругу бранью и, как говорят, оставить брюхатыми шестерых её служанок. Впрочем, леди Рею это волновало мало: для нежданных беременностей было известное средство, а брань, как известно, не виснет на вороту.

Из регентства леди Реи леди Джейн вышла уверенной в себе, властной молодой женщиной, наотрез не желающей видеть мужчин в своей постели, делить с кем-либо власть и, главное — не желающей войн ни в каком виде.

Говорили, что она ненавидит мужчин, но у неё было множество друзей этого пола, особенно среди духовенства, в силу обетов не заинтересованного в ней как в женщине. Также её близким другом был лорд Марк Корбрей, Супруг Покинутой, на дочери которого она даже женила сьера Джоффри Аррена, которого хотела видеть своим наследником. Впрочем, женщин-подруг у неё было больше, а леди Джессамин Редфорт и вовсе была с ней неразлучна.

Такова была та, кого юному Джекейрису Велариону — или несколько менее юному Эймонду Таргариену — предстояло уговорить помочь его делу.

Игра соколицы

Оба посла были приняты в Гнезде, но вместо леди Джейн их встретила леди Джессамин, её кастелян и наперсница. Леди Джейн, сказала она, довольно видела на своём веку драконов; довольно, чтобы по ночам видеть сны о Летавшем Короле и его несчастном брате. Потому, — сказала им леди Джессамин, — леди Джейн не будет говорить с драконлордами.

Пришлите кого-нибудь без дракона, достойного моего положения — и я выслушаю вас.

Говорили, что вражда не помешала обоим послам обменяться бранными словами в адрес хозяйки Долины и расстаться в общем-то в добром по отношению друг к другу настроении.

Обе партии понимали, что Долина — точнее, её массивная армия, ведь леди Джейн могла распоряжаться силами всех своих вассалов — им нужна. И обе партии выбрали из своих рядов достойных послов: от Чёрных в Долину отправилась принцесса Рейна, чей дракон тогда ещё не вылупился; от Зелёных — Гармунд Хайтауэр, младший племянник Отто и сын лорда Ормунда.

Этих двоих уже приняла сама леди Джейн, и посоветовала им поудобнее устроиться в Гнезде, ведь пока длится война, они его не покинут. Таким образом обеспечив себе заложников, она объявила нейтралитет: Долина не поддержит ни одну из сторон, но не будет мешать проходу армий по своей территории, буде им понадобится. Также всем желающим было дозволено принять участие в войне — но как рыцарям, без права поднимать армию.

Таким образом, леди Джейн надеялась выполнить просьбу своего покойного друга, верховного септона Проницательного, и уберечь Долину.

Хозяин штормов

История не слишком добра к Борросу Баратеону.

Его называют безмозглым болваном, грубым дикарём, бесконечно уступающим изысканному лорду Боремунду и коварному мастеру интриг Рогару.

Своя правда в этом, конечно, есть. Лорд Боррос искренне считал, что науки — это для септонов, мейстеров и дам, которым нечем заняться. Он умел читать, потому что его научили в детстве, но писать не научился, потому что учиться не видел необходимости — письма всегда можно кому-нибудь надиктовать, или зачем он лорд?

Не был он и особенно хорошим мужем: хотя постоянных любовниц он не держал, справедливо опасаясь гнева леди Эленды, у той была причина гнать из Предела всех служанок чуть краше обезьяны. Впрочем, куда больше измен её раздражали постоянные требования родить сына — ни указания на мейстерскую науку, ставящую пол ребёнка в зависимость от силы семени, ни указания на божью волю лорда Борроса не переубеждали. Помогало только собрать вещи и свиту и отъехать обратно в Ночную Песнь: тогда лорд Боррос забывал свою гордость и начинал молить жену вернуться.

Нельзя не согласиться, что всё это говорит о лорде Борросе как о человеке не слишком хорошем и достойном; но ведь лорд — тем более грандлорд — это не только человек.

А правителем лорд Боррос был отменным. Вассалы его любили за частые пиры, пышные охоты и главное — за то, что во время пиров и охот он уделял им время, выслушивая жалобы и всегда помогая нуждающимся. Любили они его и за справедливый суд, на котором обе стороны всегда могли представить своё дело — и неумение читать никак не мешало лорду Борросу принимать взвешенные и обоснованные решения.

Во время Сильного Правления он бесплатно раздавал зерно нуждающимся и даже тягался с лордом Лионелем за право меньше платить, чтобы меньше требовать со своих людей; во время Зелёного Правления велел своему мейстеру придумать, как заново обогатить обнищавший край.

Наконец, он был великим воином, храбро стоявшим на защите Горной Марки против дорнийцев, полководцем, способным состязаться с дорнийскими горцами в их же искусстве метких ударов и быстрых отступлений.

Да, он не был царедворцем, как Рогар, или куртуазным красавцем, как Боремунд — но он был хорошим грандлордом. И, что важно — единственным в Вестеросе грандлордом с опытом постоянной войны.

Обманчивые обещания

У Штормов были причины поддержать Зелёных — в конце концов, правление Отто позволило им подняться и войти в силу, а лорд Уайльд заседал в малом совете; у Штормов были причины поддержать Чёрных — трое принцев были, на словах, внуками Рейнис, дочери леди Джоселин, а их невесты были её бесспорными внучками.

Но лорда Борроса интересовало не это. Его интересовали две выгоды: его собственная — и его края.

Из собственной выгоды он искал хорошего мужа для Кассандры, старшей дочери и, как казалось на тот момент, неизбежной наследницы. За двадцать лет своей жизни она успела побывать невестой и лорда Тиррела, и принца Эйгона, и собственного кузена — но всякий раз что-то вмешивалось и брак отменялся. Лорд Тиррел скончался от лихорадки, уступив трон женатому брату; принц Эйгон женился на родной сестре; кузен, красавец и умница, был застрелен дорнийцами в приграничной стычке.

Здесь ему могли что-то предложить только Зелёные — у Чёрных попросту не было свободных кандидатов, кроме малолетнего Джоффри и ещё более малолетних Эйгона и Визериса. Принц Эймонд на их фоне смотрелся куда внушительнее.

Что до выгоды Штормов, то он не мог не понимать: стоит собраться войску и пойти куда-нибудь, как в обнажённое подбрюшье, в Марку, ударит Дорн, а то и Простор. А этого ему было совсем не нужно. Следовало ли ради личной выгоды рисковать родным краем?

Но на словах лорд Боррос принял решение поддержать Зелёных — не раньше, впрочем, чем те поженят принца Эймонда и леди Кассандру.

Молодой волк

Креган Старк ещё не раз вернётся на страницы нашей истории.

Ему предстояло увидеть шестерых — а считая Рейниру, семерых — королей, и возвести на престол одного из них. Ему предстояло войти в историю своим дерзким захватом столицы, прославиться жестокостью и скоростью расправы над преступниками.

Но пока что это был всего лишь юноша.

Юноша, который уже преступил древнейший закон и пролил родственную кровь: головы дяди и кузенов он отрубил сам лично, фамильным валирийским мечом по имени Лёд. Многие биографы оправдывают его, говоря о несправедливостях, которые чинил этот самый дядя, о травле, которой его подвергали кузены; и всё это правда, но правда и то, что закон был нарушен.

В поисках искупления лорд Креган приобщился к древним мистериям первых людей. Он приносил жертвы в богороще — летом плоды земли, зимой — мясо зверей, птиц и даже, если не врут, людей. Одевшись в женское платье, он упивался настойкой чардревного листа и танцевал, стуча в бубен и достигая тем самым просветления, позволявшего ему свободно общаться с духами предков.

Их советы он принимал как святое откровение, и всегда их слушал.

Говорили, что его религиозные поиски довели до того, что он в самом деле обращался в женщину и под именем Сары Сноу вступал в священную плотскую связь с мужчинами; так это или нет — неизвестно, но разговоры такие шли. В связи с этим северная песня, говорящая о браке Сары Сноу и Джекейриса Велариона в снегу под чардревом, приобретает довольно странное звучание — но не будем об этом.

Хотя несомненно, что он провёл камлание, получив от принца Джекейриса просьбу о помощи, и во время этого камлания был, как полагается, в женском платье.

Совет ли предков, или личное обаяние принца склонили его — неизвестно; но, в обмен на обещание отдать одного из потомков Рейниры его детям, он обещал поддержать Чёрных.

Впрочем, с выполнением обещания он медлил, ссылаясь то на погоду, то на нехорошие знамения, и в войне им никак не помог.

Кровавый Кракен

Наконец, последним оставался Дальтон Грейджой. Дикая карта, человек, который мог поддержать кого угодно, великий жнец железян.

Дальтону, к сожалению, самому нужна была помощь. Его сыновья постоянно выступали против него; многие вассалы, привыкшие к мирной жизни, отнюдь не торопились снаряжать корабли и умирать за Утонувшего Бога; наконец, количество трэлей на островах втрое превысило число свободных людей, что привело к постоянным бунтам.

Предложение места лорда-адмирала не могло решить его проблем; но принц Джекейрис и его дракон — могли и решили.

Впрочем, нельзя сказать, что лорд Дальтон прямо поклялся в верности королеве Рейнире. Он в сущности вообще не понимал, как женщина может быть королевой. В представлении железян, король — это военный вождь, а женщине природа и Утонувший назначили управление землёй и трэлями, чтобы они могли обеспечить воинов.

Нет, просто предложение Рейниры звучало как «Мы решим твои внутренние проблемы, дадим золота и предложим грабить Запад, который ты и так хочешь грабить».

Впрочем, лорду Дальтону хватило ума не рисковать гневом Зелёных, и им он обещался ударить по Редвинам, справедливо полагая, что и Редвинов он захочет пограбить, а после начала военных действий, в конце-то концов, драконам станет не до него.

Будущий лорд Лорон Бард, младший сын Дальтона, в то же время через своего друга, сьера Десмонда Маллистера, принёс своё предложение Зелёным: взамен на Кайс и Мыс Морского Дракона он поднимет против отца восстание и повернёт все силы Грейджоев на погибель Чёрным.

Однако это предложение — в ту пору — услышано не было.

Итоги

Такими были итоги переговоров.

Зелёные обрели одного союзника, который ничего не собирался делать; Чёрные — двух, один из которых хотел вредить им не меньше, чем их врагам, а другой был слишком далеко, чтобы принести пользу.

Было ясно, что кроме драконов и своей семьи, полагаться воюющим сторонам не на кого. Но это неточно.

Итак, вернёмся в четвёртое число, раннее утро, когда пришедшие в королевскую спальню слуги обнаружили, что возлюбленный, по крайней мере на бумаге, монарх отправился на суд, что выше земного.

Немедленно о случившемся известили королеву; немедленно королева начала действовать. Ещё не были вывешены белые флаги, извещающие о смерти старого государя, а Красный Замок уже готовился вознести к трону нового — и королева была готова на всё, чтобы этим новым был её сын, принц Эйгон.

Однако не все были с ней согласны — и это привело к тому, что верховный септон Скорбный назвал дурным началом доброго дела; если не будет принесено покаяния, предупреждал он, дурное пересилит доброе, и попущением божьим случится ещё много зла.

Его не послушали.

Малый совет

Утвердить наследника и назначить нового десницу, по обычаю, должен был Малый Совет — и всем казалось, что дело это уже решённое, настолько, что принц Эйгон с сестрой и братом были заранее вызваны в комнату, а на стол положена корона.

Однако всё пошло не так, как хотела бы вдовствующая отныне королева.

Уверенно заняли сторону принца Эйгона лишь двое из семи: лорд-судья Джаспер Уайльд и лорд-адмирал сьер Тиланд Ланнистер. Со сьером Тиландом мы уже знакомы, уделим же немного места и Джасперу Уайльду, которого одни звали Полумейстером, а другие — Железным Дрыном.

Нынешнему лорду Дождливого Дома он приходился дядей, но всю свою жизнь провёл между Цитаделью и столицей. В Цитадели он изучал право, и выковал себе полную цепь из одних только оловянных звеньев. Его даже прочили в эрцмейстеры, но подвела одна слабость: Джаспер был очень охоч до женщин. Всего у него была одна законная жена, монна Лена Тауэрс, и три постоянных любовницы, и ещё множество мимолётных связей — все скопом принесли ему двадцать девять детей, которых он, впрочем, всех признал и старался по возможности обеспечить. Впрочем, судьёй его считали справедливым, и если и уклоняющимся, то в сторону суровости. На сторону Зелёных его частью привела приверженность законам, а частью — нужда обеспечивать детей, которую в изрядной мере покрывала щедрость Ланнистеров и любезность пристроивших мальчиков в Цитадель Хайтауэров.

Великий мейстер Орвиль и лорд Ларис Стронг прямо заявили, что не питают особых чувств ни к одному из претендентов, и равно готовы служить обоим.

Великий мейстер — как это свойственно великим мейстерам — был уже весьма немолод, и лучше разбирался в лечении болезней, чем в политике. Что до лорда Стронга, то он не был ничем обязан Зелёной партии — своего поста он добился сам, неустанным трудом по завязыванию связей во всех слоях пёстрого общества столицы, поскольку Государевы Очи редко смотрят за её пределы — но не был и с ними в ссоре. Чёрную же партию, а именно принца Деймона, лорд Ларис винил в смерти своих отца и брата — довольно необоснованно, поскольку почти все знали, что это дело рук изголодавшихся приречных крестьян да малых лордов.

В сторону заметим, что часто лорду Ларису приписывают какие-то невиданные способности к интригам и даже будто прочат в архитекторы всего случившегося; это, конечно, неверно. Хотя он неплохо знал Красный Замок, и того лучше — столицу, он был обычным посредственным чиновником, которого потом назначили быть крайним.

Несогласные

Итак, двое были за, а двое — воздержались. Но оставалось ещё двое: лорд-казначей и лорд-капитан.

Оба они были уже сильно немолоды, но, в отличие от мейстера, прибывшего в столицу совсем недавно на смену скончавшемуся Меллосу, провели здесь всю свою жизнь. Оба были сердечными друзьями покойного короля, и для обоих его воля была священна.

Лорд-капитан сьер Гаррольд Вестерлинг, хотя и приходился двоюродным дедом леди Джоханне, никогда её не видел; с самого детства — с семи лет — он жил в столице, сначала оруженосцем у сьера Гвейна Хэйфорда, потом молодым клятвенником на службе такого же молодого принца Визериса, и так до белого щита и звания лорд-капитана. Воля покойного короля была для него дважды священна: как воля монарха и воля друга.

Что до Лимана Бисбери, то это был беспомощный старик, едва способный ходить и почти утративший зрение; лордом-казначеем он стал ещё при короле Джейхейрисе, и был тогда мужчиной в расцвете лет, вырванным из Цитадели ради служения короне. По натуре он был скорее мейстером, чем царедворцем; король же Визерис ценил его за прямоту и честность, и за умение сочувствовать — а Лиман любил Визериса просто за то, что тот, один из очень немногих, видел в Лимане человека, а не причудливый счётный аппарат.

Благодаря этой их странной дружбе, связавшей тихого аскета и шумного бонвивана, Лиман оставался по-прежнему лордом-казначеем, хотя уже не мог выполнять своих обязанностей. Разум его ослаб, и память, некогда безупречная, стала изменять; читать он тоже уже не мог. Большую часть его работы делал лорд-адмирал Тиланд, и многие говорили, что Лиману не место в малом совете — но король Визерис не желал ни лишать себя бесценного общения с дорогим другом, ни дорогого друга лишать единственного дома, который у него был.

Этот-то Лиман Бисбери и поднял голос в защиту воли короля Визериса, и потребовал остановить голосование до того, как в столицу прибудет принцесса Рейнира. Он напомнил, что принц Эйгон публично принёс ей предварительную присягу; что король неоднократно и ясно называл Рейниру своей наследницей; что, наконец, даже если — тут его голос дрогнул — совет дерзнёт пойти против воли покойного, принцесса Рейнира должна при этом присутствовать и иметь возможность говорить в свою защиту.

Сьер Гаррольд поддержал его, заметив, что никто доселе не смел оспаривать монаршью волю, и что сами боги признали королей из дома Таргариен превыше обычных людей.

Лорд Джаспер Уайльд призвал обоих вспомнить законы, включая буллу Джейхейриса; но Лиман был непреклонен: воля каждого из королей, — напомнил он, — абсолютна и в силах отменить волю любого другого. Покойный король не властен над королём живым, как не властен над ним никто.

Рисовалась уж очень неудачная для партии Зелёных картина: из шести голосов, необходимых для признания законным нового короля у них было не больше четырёх — и из этих четырёх двое внимательно прислушивались к аргументам противной стороны.

Первая кровь

Неизвестно, как бы всё разрешилось, не вмешайся в ход спора принц Эймонд.

Он громко призвал Лимана Бисбери опомниться и вспомнить, кто такая Рейнира. Неужели, — вопрошал принц, — Лиман готов пристроить на трон распутницу, а главное — язычницу, открыто смеющуюся над семью богами? Неужто он готов увидеть её наследником бастарда, отродье Костолома Стронга?

Я брат того, кого вы так называете, — мягко, но непреклонно заметил тогда лорд Ларис. — И мой голос тоже чего-то значит.

Принц Эймонд был умён, как мало кто из его современников; он разбирался в законах чуть хуже Джаспера, а в делах казначейства — чуть хуже Лимана. Всё это правда; но правда и то, что его гордый и буйный нрав, некогда заставивший его на спор со старшим братом оседлать саму Вхагар, с годами превратился в его беду.

Принц не терпел, когда с ним спорил кто-то, кроме его родителей и членов его семьи, легко и часто обижался, а обидевшись — давал волю рукам. Мать и дед, конечно, это видели, и хотя принц был уже взрослым юношей, розги были его привычным другом. Впрочем, он относился к любому наказанию как к обычной части своей жизни, и давно привык их не замечать.

«Дерзкий старик, поберегись, как бы тебе не проглотить язык!» — воскликнул он, а Лиман ответил: «Даже без языка я буду вещать, что вы неправы, мой принц».

Это было последней каплей. Прежде, чем кто-либо успел его остановить, принц Эймонд оказался у Лимана за спиной и одним движением рассёк его горло от уха и до уха кинжалом из валирийской стали.

Резня в Белой Башне

Ещё не успело осесть безжизненное тело Лимана Бисбери, а все присутствующие — осознать случившееся, как сьер Гаррольд уже устремился прочь от зала малого совета, на бегу крича о заговоре и созывая стражу.

Замок, замерший было в ожидании торжественного выхода нового государя, пришёл в движение; придворные, стража и слуги забегали, не зная, где злодеи и кого им надо ловить и волочь в темницу, а кого — защищать до последней капли крови, чей заговор и кто был его целью.

Заговорили, конечно, о том, что старый король скончался не своей смертью; винили то королеву Алисенту и прочих Хайтауэров, то принца Деймона, то вовсе дорнийцев, распавшуюся уже Триархию и браавосийских наёмных убийц.

В этом хаосе сьер Гаррольд добрался до Белой Башни, где собрал всех семерых белых щитов и изложил им, что приключилось в зале совета.

Немедленно сьер Кристон, верный Зелёной партии, обвинил его во лжи; с ним согласились сьер Уиллис Фелл и сьер Аррик Каргилл, один из двух телохранителей принца Эйгона.

Сьер Эррик Каргилл, брат Аррика, напротив, поверил каждому слову старика, и напомнил братьям-щитам, что принц Эймонд славен своим норовом и скор на расправу, хотя доселе, конечно, ни разу никого не убивал. Но, — заметил он весьма мудро, — до сих пор никто не говорил ему, что скорее умрёт, чем увидит на троне принца Эйгона.

Поверил сьеру Гаррольду и сьер Стеффон Дарклин.

Никто не знает, на чьей стороне был в этом споре юный сьер Салис Крэбб; впоследствии и те, и эти записывали его в свои сторонники. Но когда все похватались за мечи — одни в защиту чести принца Эймонда, другие — в защиту чести сьера Гаррольда, — именно сьер Салис бросился их разнимать и умолять оставить пустые споры.

Гвардеец — меч короля, — твердил он им, — и не дело меча решать, в чью руку ложиться, а тем паче — не дело резать братьев ради пустого спора, который скоро сам разрешится!

Но его не слушали.

Никто не знает и того, чья рука убила сьера Салиса Крэбба; была большая драка, а и те, и эти впоследствии приписывали это убийство своим противникам. Но тело сьера Салиса лежало на священных белых плитах, а его невольные убийцы замерли, как громом поражённые.

Украденная корона

Смерть сьера Салиса отрезвила и сторонников принца Эйгона, и сторонников сьера Гаррольда — но она же словно закрыла им дорогу назад.

Если ещё недавно все, кроме, может быть, сьера Кристона были готовы осудить ужасное беззаконие, и только отказывались в него поверить — то сейчас сьер Аррик и сьер Уиллис позволили себе подумать, что, может быть, не так уж неправ принц Эймонд и сделал то, что нужно для защиты чести законного монарха.

Если сьер Эррик и сьер Стеффон не питали особенной приязни к Рейнире, и только осуждали безумный поступок принца Эймонда — теперь они задумались, насколько законен тот король, ради которого убили беспомощного старика в священном зале совета во время священной процедуры избрания.

Никто не смел озвучить своих мыслей. Все стояли над телом сьера Салиса и ждали — чего-то. Может быть, воли Небес.

Наконец, голос подал сьер Кристон. Он прямо назвал себя щитом короля Эйгона Второго; но, — прибавил он, — не будем больше марать святые камни кровью братьев. Все, кто против государя — ступайте вон; в память о наших узах мы не станем вас преследовать до вечера. Но стоит солнцу зайти, как узы братства будут разорваны, и мы не будем больше считать вас одними из нас.

Сьер Гаррольд принял его условие, однако втайне готовил особый план. Сьера Стеффона и сьера Эррика он послал собрать тех рыцарей, что были верны лично ему или выказывали симпатию принцессе Рейнире и велел им поспешить в сторону Драконьего Камня, сам же проследовал в зал малого совета, желая — насколько можно судить — на месте отомстить нечестивцу.

Однако зал уже был пуст. Одна корона, когда-то заказанная королём Джейхейрисом — с семью камнями в золотом обруче — лежала на столе.

Сьер Гаррольд увидел в этом волю Небес. Он взял корону, скрыл её под своим плащом — и поспешил присоединиться к братьям-щитам и верным рыцарям в их бегстве.

В столице верховный септон Скорбный — тогда звавшийся верховным септоном Кузнечным, по ордену происхождения — призвал Зелёную партию к покаянию. Он не был сторонником принцессы Рейниры — своё мнение о ней он прямо и неоднократно выскажет на грядущих допросах — но его вера, пусть не слишком учёная и изрядно суеверная, говорила ему, что невиновных убивать не следует, что за подобные преступления должно быть наказание.

Если мы не станем каяться в грехах, то чем мы лучше Язычницы Рейниры? — так он вопрошал, и говорят, если бы принц Эймонд мог стоять после наказания, которому его подверг Отто Хайтауэр, не жить бы и верховному септону.

Так или иначе, его проповеди уходили в пустоту; город готовился короновать Эйгона II, и призывы к семинедельному трауру, а уж тем более — к тому, чтобы отправить всадника Вхагар на Стену или к Братьям Андалоса, услышаны не были.

Тем временем, на Драконьем Камне тоже готовились к коронации — своей и на своих условиях.

Дурные вести

Первые вести о смерти государя Визериса принёс на Драконий Камень ворон с белым пером. Таких воронов — по одному на каждого из великих лордов, одного на Стену и одного для Драконьего Камня — выпускал из клетки великий мейстер, подтвердив смерть короля.

Этот обычай был тогда ещё совсем молод — его, как многое в столице, заложил Мейгор Безумный. Именно он велел окрасить воронам по одному перу в цвет королевского траура, и так их отправить оповестить страну, что король Эйнис Любезный отныне мёртв.

Весть не стала ни для кого особой неожиданностью.

Принц Деймон среди прочих обрядов ввёл в своей религии некое искажённое подобие семеричного богослужения. Посреди двора был разведён огонь, в который бросали жертву; но если в септе это были лепестки цветов, листья деревьев, вино и масло, и изредка — особые дары, такие, как золотые кольца или пряди волос, то здесь всё было куда менее безобидно.

Жертвам, которых готовили для принесения драконам, перерезали горло, чтобы их кровь стекала в огонь; кидали туда и горькие травы, чардревный лист и южную пятерницу.

В этом-то огне принц Деймон часто видел — или утверждал, что видел — различные видения, которые он толковал сам или с помощью Мисарии, всё больше становившейся из верной служанки и наложницы полноправной жрицей этого культа. Многие видения позднее сбылись — или сбылось то, что приписывали блудному принцу.

Но сам он утверждал, что видел в огне мёртвого брата в объятиях Алиссы Девы и Лимана Бисбери в венце мученика — чем подтверждал, что, несмотря на всё желание вернуться к валирийским корням, в душе он оставался семерянином.

Искушение

Вечером того же дня на остров прибыл сьер Гаррольд Вестерлинг, с тревожными вестями и драгоценной короной.

Встретил его принц Деймон; принцесса Рейнира в то время лежала в родах. Для разнообразия, отцом ребёнка был сам принц — его недуг был побеждён не кифом, а валирийским чародейством, к которому тот пристрастился не меньше кифа. Ребёнок этот был должен родиться девочкой по имени Висенья — «третьей головой дракона», по словам принца-жреца, — и она должна была позднее стать женой для Эйгона с Визерисом.

Какое место в этой картине занимали пасынки, принц Деймон не говорил.

В тот миг, когда из прибрежного тумана на принца-жреца, и без того восторженно-мистически настроенного, вышли три гвардейца в белом доспехе, он воспринял это как знак своих богов. Несомненно, корона предназначалась ему — единственному, кто все эти годы по-настоящему любил покойного, кто верил ему и старался ему служить.

Опираясь на меч — на Тёмную Сестру, дарованную братом — он потребовал отдать корону ему и принести присягу немедленно, но сьер Гаррольд не был нисколько устрашён и твёрдо ответил то, что подобало ответить любому лорд-капитану.

Поведай, что видел Эйгон в ночь, когда решил начать Завоевание?

Деймон не знал ответа, и сначала это вызвало в нём ярость и он даже хотел убить на месте дерзкого старика, и даже выхватил меч — но почти сразу убрал обратно в ножны, сказав, что, видно, старуха Тираксес желает проучить его за самомнение.

Верный ответ

Принцесса Рейнира смогла принять сьера Гаррольда только в два пополудни следующего дня: роды были долгими и очень тяжёлыми, и по словам принцессы и помогавших ей женщин, завершились печально: девочка была мертворождённой.

Надо заметить, что на острове ещё долго после того ходила легенда, что это вовсе не так, и родилась Висенья благополучно — но родилась чешуйчатой, как ящерица, с хвостом и вместо первого крика издала шипение. Веры в это немного — подобного ребёнка принцесса должна была бы считать благословением богов, а не спешить избавиться — но на острове болтали иначе.

Более того, болтали даже, что эта девочка — конечно, получившая другое имя — прожила довольно долго и была любовницей воистину порочного принца Эйгона, который после стал четвёртым королём такого имени. Был ли у них приплод, и был ли приплод чешуйчатым — докучные рассказы умалчивают.

В любом случае, в два часа пополудни измождённая принцесса Рейнира сидела в светлице, одетая в своё лучшее платье — полностью чёрное, на ярко-алой подкладке, видной сквозь длинные прорези. Волосы её были причёсаны по образцу одной из валирийских монет — в высокую башню из локонов.

Зайдя, сьер Гаррольд повторил свой вопрос, и принцесса Рейнира подозвала его коротким жестом, не в силах подняться с кресла. Когда он приблизился, она на ухо ответила ему то, что узнала когда-то от отца и что должна была однажды передать наследнику.

Сьер Гаррольд поднялся с колен, вернулся на своё место и громко возгласил:

Да здравствует королева!

Чёрный совет

Прошло не менее недели до того, как принцесса Рейнира окрепла достаточно, чтобы выходить из замка, и за это время принц Деймон подготовил всё для коронации.

Замковый двор, где горел его вечный огонь, был весь усыпан лепестками цветов; рядом с огнём стояла, вся в алом, леди Миз, увенчанная золотым венком; поодаль, под надзором троих щитов, стояла, почтительно внимая, небольшая толпа простолюдинов — конечно, из верующих и благонравных по мнению принца Деймона.

Ближе к огню расположились трое старших принцев, двое младших, принцессы, Веларионы и те лорды, которые могли добраться до Драконьего Камня вовремя и при этом были верны принцессе Рейнире: лорды Гормон Масси, Гриссом Бар-Эммон и старый Бартимос Селтигар.

Отвлечёмся ненадолго от неоязыческой церемонии, которую принц Деймон, несомненно, не один год продумывал, и посмотрим на этих лордов.

Если Веларионы таили за пазухой кинжал, то эти трое были верны принцессе Рейнире совершенно искренне и честно. Причины тому были у каждого свои.

Старый лорд Бартимос Селтигар, некогда известный как Кровавая Клешня и немало пограбивший чужих судов, был ещё одним из верных друзей покойного короля Визериса — ещё из тех времён, когда Визерис был юн, и награбленные сокровища шли на гулянки безденежного принца.

С тех пор лорд Бартимос успел трижды жениться и прижить по дочери от каждой из трёх жён — каждая из которых безвременно тонула, отправившись однажды ночью купаться. Ныне он жил с четвёртой, леди Алисон Брюн, девочкой едва семнадцати, отчаянно боявшейся воды и потому не решившейся плыть с мужем на коронацию.

Он был славен своим богатством — своей невероятной щедростью — и своей неукротимой жадностью, так что, как говорили, на его острове даже количество окон и каждая щепотка соли были обложены налогами.

Гриссом Бар-Эммон был человек совсем иного толка.

Восторженный визионер, он с юности имел видения неких небесных существ, которые спешили ему поведать о самых странных вещах — таких, как любовные связи его старшего брата, сьера Гэлкриста, имевшего склонность к красивым юношам. Хотя у семеричной веры нет мнения о противоестественном сношении, старый лорд Бар-Эммон такое мнение имел и сьер Гэлкрист был лишён наследства и выгнан из дома на межу, где и скончался вскоре от летней лихорадки.

Лорд Гриссом всю жизнь страдал от этого, считая себя убийцей брата; вера принца Деймона сняла с него эту вину, открыв, что ничего не делается без божьей воли, всё предрешено и не может никто нести вины за то, что стал орудием судьбы, пусть даже судьба желала чего-то дурного.

За это откровение он был готов служить принцу-жрецу до скончания своих дней — и если принц присягал королеве Рейнире, то и лорд Гриссом тоже.

Наконец, лорд Гормон Масси открыто заявлял, что крови Масси в нём только четверть — от матери, Клареи Сангласс, чьей матерью была Хелена Масси. Ещё четверть в нём от Санглассов, говорил он, а две четверти — от короля Визериса, который по молодости не ленился обходить свои владенья и не слишком-то уважал запрет доброй королевы Алисанны.

Он был без сомненья предан делу Чёрной партии — просто потому, что принц Деймон звал его племянником и уважал как родича, а королева Алисента и прочие Зелёные предпочитали не замечать такого нюанса в его генеалогии.

Что занятно, он был честным семерянином, и всегда носил на шее звезду; впрочем, принц Деймон не ставил ему это в вину и часто говорил, что это кровь святош-Санглассов берёт своё, и что однажды кровь Валирии над ними возобладает.

Коронация

Итак, они собрались: три гвардейца, четыре лорда, принцы, принцессы и почтительно внимающая им толпа.

Принц-жрец вывел принцессу Рейниру во двор и усадил в большое кресло позади огня. На шею принцессе он надел, одну за другой, гирлянды душистых цветов. Сьер Гаррольд подал ему на подушке корону, оплетённую цветущей лозой.

Трижды поместив корону в огонь — во славу Балериона, Вхагар и Сиракс — и трижды голыми руками её достав, принц Деймон возложил её на голову принцессы Рейниры.

Все преклонили перед королевой колено — и только один малый ребёнок (чьё имя, конечно, не сохранила история) воскликнул — и эти слова стали как будто пророческими:

Мама, мама, она такая красивая! Её сожрёт дракон?

Единственной уступкой Зелёной партии верховному септону было то, что принц Эймонд не был приглашён на коронацию своего брата. Чтобы это не казалось уж слишком явным проявлением немилости, его отправили с посольством: он должен был посетить Драконий Камень, а после, если Рейнира не примет предложенных условий — леди Джейн Аррен.

Отто полагал, что это займёт его надолго. В согласие Рейниры он, в отличие от дочери и внучки, не верил — а леди Джейн славилась своей дотошностью, особенно когда дело шло о выгоде или потерях Долины.

Тем временем, пока Вхагар и её славный своим дурным характером, но гениальный всадник летели над Глоткой навстречу переговорам, в столице завершались приготовления к гораздо более традиционной коронации.

Вигилия короля Эйгона

Перед тем, как, на глазах у восхищённой толпы, у преданных вассалов и любящей семьи верховный септон помажет короля семью елеями и возложит на него корону, нужно было провести другой обряд — совсем не шумный, даже напротив. Подобно рыцарю, что ожидает помазания, король должен был провести ночь в септе среди богов — один, в простой сорочке, от заката и до рассвета.

В прежние времена прежние короли стояли вилигию перед каждым важным решением, ища совета у добрых богов. Но Таргариены считали себя выше их всех — что Ланнистеров, что Гардинеров, что Арренов и Дюррандонов. Вплоть до короля Визериса, они и вовсе отрицали старинный обряд, желая даже перед богами неизменно являться во всём блеске и пышности своего земного могущества.

В отличие от них, Визерис не слишком верил в себя и своё право воссесть на трон — который, как говорят, нередко его резал, только усугубляя его сомнения. Услышав о древнем обряде, он ухватился за него, как утопающий — за ниточку: если когда-то боги открывали кому-то что-то, непременно откроют и королю Визерису, как быть и куда правильно идти!

Утром он рассказал собравшимся придворным, что видел своего сына. Я видел сына, поднявшегося на железный трон под звон мечей и рёв драконов, повторял он сквозь слёзы, снова и снова принуждая бедную королеву Эймму к соитию. Но их сын умер, и вместе с ним умерла вера короля Визериса в богов и их вигилию; всё больше он погружался в тайны мёртвой Валирии, всё чаще перечитывал письма своего брата. Хотя он так и не разделил его престранной веры, он утратил и Семерых.

Для Эйгона Второго вера в богов была подобна дыханию; мы не раздумываем, делая вдох — и так же он не раздумывал, кидая кольцо в огонь за заболевшего приятеля, принимая священное вино или перечисляя септону свои грехи, что мало менялись от раза к разу. Насколько он верил в тех, для кого горел этот огонь, кто благословлял вино и чьим именем ему прощали его грехи? Как знать; король Эйгон Второй был довольно замкнутым для столь общительного человека, и не оставил нам дневника.

О его вигилии мы знаем из довольно внезапного источника: из «Записок» короля Эйгона Третьего. После смерти любимой жены и дорогого друга, выживая только из чувства долга по отношению к по-своему любимым детям, он поддерживал себя, записывая свои воспоминания: всё то, что пережил он один, и то, что пережил он вместе с женой и другом.

Вот что мы там читаем. «Однажды тебе придётся стоять вигилию», — сказал мне дядюшка, как всегда, подойдя внезапно. Я не знаю, как он умел ходить так тихо, вовсе не стуча своим тяжёлым костылём; сам он смеялся своим хриплым смехом и говорил, что это тайная магия Хайтауэров. Про вигилии я знал, что они бывают у рыцарей и потому ответил, что мне не нужны шпоры; я тогда надеялся и верил, что мне никогда не доведётся воевать.

«Вигилии стоят не только рыцари, сынок, — ответил дядя в своей обычной манере. — Послушай, как однажды я стоял свою.»

И он поведал мне, как провёл ночь в старой замковой септе, стоя на коленях перед своими богами, к которым привык и на которых раньше не обращал внимания, как не обращают на старых родственников, что сидят в углу и бормочут всякую гиль. У меня не было таких, но я поверил ему на слово.

«И в какой-то момент, племянник, боги начинают говорить с тобой, и это не безумие — не голоса, не нитки в воздухе, не черви и пауки, которых видят пьяницы, это просто… чувство. Понимание, что тебя видят и слышат — и готовы ответить на вопрос. Какие у меня могли быть вопросы, сынок?

Мой брат только недавно на моих глазах зарезал старика, что качал меня когда-то на коленях и никогда не забывал припрятать в рукава пригоршню леденцов или имбирный пряник-другой. Конечно, я хотел знать, есть ли у всего этого смысл, ну хоть какой-то, или мы просто ещё одна бессовестная банда, которой лишь бы присвоить этот старый стульчак — я бы его расплавил, да Солнышко уже не тот, что раньше…»

То, что он рассказал мне дальше, противоречит тому, что он когда-то говорил другим. Мейстер Орвиль, Алисента Хайтауэр и старый распутник септон Евстахий все трое записали иные видения — все трое разные; но я верю тому, что он поведал мне, потому что мне ему незачем было лгать.

«Ты думаешь, я видел что-то красивое, сынок? Как зелёный стебель пробьётся через чёрную почву и оплетёт железный трон? Или, может, слышал музыку победы и видел огонь и блеск мечей? Я всегда был известным фантазёром, а они все слушали меня, разинув рты! Нет, я видел зелёный огонь, как на гербе моего деда и матери. Он ярко горел, но всё больше перегорал — и вдруг окрасился весь в чёрный и взметнулся высоко, высоко, до неба, и этот чёрный огонь показался мне похожим на огромного оленя.

Вот так-то, сынок. Боги что-то хотели мне сказать, но я слишком мало молился и слишком много пил, врал и тискал красивых баб, чтобы понять их слова… пришлось идти вслепую. Это тоже урок, сынок: однажды нам всем приходится идти вслепую и лбом прошибать преграды на пути».

Посольство принца Эймонда

Пока король стоял свою вигилию — что бы он ни увидел той ночью — принц Эймонд нёсся над морем к Драконьему Камню.

И снова: мы не знаем, что у него было на сердце. Король Эйгон Второй не рассказывал об этом Эйгону Третьему — он вообще немного, судя по всему, рассказывал о братьях и сестре.

Принц Эймонд вёл дневник — но этот дневник сгинул вместе с принцем в озёрных водах, и восстановлению уже не подлежал. Друзей, помимо брата с сестрой, у принца не было.

Однако кое-какие свидетельства мы всё же можем извлечь из-под завалов истории. Найдём мы их в исповедальных книгах и личных синодиках, которые копились в архивах Красного Замка, покуда их не отправили в Звёздную Септу, где, в большом архиве, они и были погребены до срока.

В исповедальных книгах мы видим, что принц Эймонд принёс отложенный обет: когда король Эйгон Второй бесспорно утвердится на престоле, покинуть двор и присоединиться к Братьям Андалоса, миссионерской группе, мечтавшей заселить прародину андалов. В личном же его синодике — два имени с пометкой «невинно убиенный»: старец Лиман, очевидно, Бисбери — и, конечно, «неверный отрок Люцерис».

В любом случае, одно бесспорно: физически он чувствовал себя не слишком хорошо, хотя неделя прошла с тех пор, как дед выволок его из зала совета за ухо и задал такую трёпку, какую не каждому преступнику приходится переживать.

Он приземлился поодаль от замка, ощетинившегося аж целыми двумя баллистами, тем самым желая показать, что он не враг, и развернул радужный флаг переговоров, надеясь, должно быть, что принц Деймон не вовсе позабыл обычаев оставленной им веры. К счастью, тот не позабыл, и вскоре явился к нему на Караксесе — беседовать.

Принц Эймонд был удивлён, что принцесса Рейнира лично не явилась с ним говорить и предположил, что она слишком занята развратом; принц Деймон ответил, что королевы не говорят с андальским отребьем. Переговоры начались отлично и продолжались в том же живом и дружелюбном тоне.

Принц Эймонд обвинил Рейниру и её супруга в распутстве, отпадении от истинной веры и захвате трона; принц Деймон парировал, что от истинной веры отпали лишь дети Алисенты, забывшие своих исконных богов и поклонившиеся божествам рабов и трусов. Принц Деймон ласково поинтересовался, что принесло такую погань на Драконий Камень, и получил в ответ вопрос о вони — правда ли, что это всё серные источники, или и впрямь от грешников несёт, как от бездны пятой Преисподней.

Наконец, после обмена любезностями, пришёл черёд обмена условиями.

Те, что предлагала Зелёная партия, было, в сущности, предельно щедрым. Изначально они были гораздо суровее, требуя безоговорочной капитуляции и высылки бастардов на межу «хотя бы даже с драконами» — но принцесса Хелейна склонила своего супруга проявить милосердие и попробовать дать наглой бабе то, что заткнёт ей рот и заставит сидеть на месте ровно: Драконий Камень в наследственный аллод, с правом передачи любому из сыновей по выбору, сохранение прав на драконов и защита прав Люцериса на Дрифтмарк, «как того желал наш дракорождённый родитель».

Нельзя сказать, что Чёрная партия была хотя бы вполовину столь же щедра. Но, по крайней мере, они обещали Алисенте и её сыновьям жизнь — если те покаются и примут обеты Молчаливых и Чёрных Братьев, сообразно их полу. Отто Хайтауэра предлагалось выдать на суд королевы Рейниры, а детей принца Эйгона — лишить прав на наследство и пристроить в монастыри. Что при этом планировалось делать с драконами Зелёных — история, и предложения Рейниры, умалчивают.

Неизвестно, как отреагировала бы Рейнира на предложение Зелёных. Конечно, она очень цеплялась за корону, видя в ней последнее и почти что единственное доказательство отцовской любви; но в то же время, как и её отец, она была ленива, а по натуре — довольно добродушна, когда не в гневе. Наследственный аллод, возможность оставить при себе драконов и безопасность детей — всё это могло её пленить гораздо больше грядущей войны, в которой и драконы, и дети могли легко погибнуть.

Но Рейнира попросту не увидела тех предложений — принц Деймон их отверг всё там же, на берегу. Точнее, она их увидела потом, когда принц Деймон, вернувшись, бросил листы на стол, предлагая ей возмутиться наглости «отребья» — и, говорят, она отвесила супругу немало тяжёлых пощёчин, и немало приняла за это тумаков: такая уж они были пара.

В любом случае, принц Эймонд даже не попытался убить принца Деймона на месте — должно быть, наказание от деда или совесть в самом деле хоть ненадолго, а оказали своё влияние. Вместо этого он попросил Вхагар плюнуть на дорогого дядюшку — вовсе не огнём, обычной слюной — и был таков, оставив разъярённого принца Деймона в самом буквальном смысле обтекать.

Его ждал путь в Долину, не слишком близкий из-за сезонных штормов.

Король андалов, ройнаров и первых людей

Коронация началась наутро после вигилии. Впервые она прошла по полному старинному обряду: так венчали на царство благочестивых Арренов, суровых Дарклинов, богатых и щедрых Ланнистеров и самого святого Бенедикта Справедливого.

Столичный люд с восторгом и интересом смотрел на короля — почти нагого, в одной рубашке замершего меж алтарей. На алтаре Отца лежала его корона — корона Завоевателя, чёрный обруч с алыми рубинами, в которых отражались языки святого пламени. На алтаре воина был меч — фамильный Блэкфайр, упрямый и гордый клинок, некогда отбитый Эйрионом Таргариеном у Темплтона, тогдашнего Рыцаря Звёзд.

В рукояти Блэкфайра и вплавленные в его клинок дремали остатки рукояти того меча, которым он раньше был — гораздо древнее, старше самой валирийской стали, выкованного из звёздного металла и принадлежавшего сьеру Галехаду Чистому, соратнику короля Артиса.

А король стоял перед народом — ещё почти мальчишка, с едва начавшими пробиваться белыми усиками, широкоплечий, высокий. К красными щеками — не то от духоты, не то от дурной привычки пить слишком много вина. С начинавшим уже обозначаться брюшком, с белыми руками, непривычными к работе, кроме работы рыцаря, с босыми ногами, что только редко ходили не по ковру, а хотя бы по мостовой. Волосы его были, против обыкновения, не завиты, и цветные пряди смотрелись в них почти нелепо.

И всё же, это был король. Настоящий — как в старину, — шептались в толпе. Рейнира никогда бы не встала перед ними в одной рубашке. Не поклонилась бы им, прося прощенья за все былые грехи.

Но вот на сцену вышли новые актёры: из дверей для клира вышли лорды, прибывшие склонить колено перед новым владыкой, и члены его малого совета.

Сьер Тиланд Ланнистер подал королю его штаны и помог вступить в штанины. Джаспер Уайльд закрепил штаны широким поясом. Лорд Харвер Грандисон надел на короля бледно-зелёную рубашку и застегнул её на все пуговицы; лорд Дарлан Фелл поверх рубашки набросил алый сюркот с золотыми вышитыми драконами; лорды Росби и Хэйфорд вдели королю в уши золотые с изумрудами серьги; лорды Вэнс и Пайпер помогли надеть на пальцы кольца, а на запястья — браслеты, Наконец, лорд Футли подал королю два сапога — вызвав в народе понимающие смешки, хотя они бы предпочли, конечно, чтоб сапоги подавал лорд Кордвайнер — и вдовствующая королева набросила на плечи сына тяжёлую чёрную мантию на горностаевом меху.

Король был отныне не просто человеком; он был принцем. Оставалось ему стать королём.

Взмыли ввысь голоса мальчиков и девочек из хора, разрывая тишину прошлого обряда, и сквозь центральную дверь, что между Отцом и Матерью, вошёл верховный септон, поднял руки, благословляя собравшихся. Отто Хайтауэр опустился на одно колено, протягивая верховному септону блюдо с семью золотыми чашечками — в каждой драгоценное святое масло, в каждой своё, освящённое на алтарях. Король опустился перед верховным септоном на колени, поднял лицо, подставляясь под помазание.

Эрен венчает тебя справедливостью. Тара венчает тебя милосердием. Бэма венчает тебя силой. Арра венчает тебя верностью. Лео венчает тебя прилежанием. Аранея венчает тебя знанием. Фир Койре венчает тебя смирением. Творец венчает тебя на царство.

Семикратное благословение от семи богов — и последнее, после которого принца больше не остаётся, только король.

Но что это? Верховный септон вовсе не торопится забрать корону с алтаря Отца и венчать ей Эйгона Второго! Он как будто бы сомневается, стоит ли вовсе это делать! Народ начал шептаться, сомнение поплыло в воздухе, как дурной запах.

С улыбкой, как будто бы так и надо и так было задумано, сьер Кристон Коль — новый лорд-капитан — взял с алтаря корону и возложил на Эйгона Второго.

Тот поднялся — и сам взял меч с алтаря Воина. Выпрямился, глядя на собравшихся. Приладил меч к поясу и взял у матери её корону, чтобы возложить на свою сестру-жену.

Говорили, что когда она, коронованная, поднялась, опираясь на руку супруга, грянул гром, и молния ударила посередине площади.

Не только принц Эймонд пробирался сквозь шторм и внезапный град в Долину; совсем скоро за ним последовал ещё один всадник, и тоже на зелёном драконе, хотя его был светлее и моложе — принц Джекейрис на Вермаксе.

Ему предстояло по возможности обогнать своего дядю и постараться добиться благосклонного ответа от леди Аррен; а если ответ будет не слишком благосклонным — немедленно лететь дальше на север, на Железные Острова и куда угодно, кроме Штормового Предела.

Туда должна была отправиться лично леди Рейнис.

Портрет наследника в юности

Был ли принц Джекейрис помазан в Святую Веру, никто не знал.

Доводом против можно считать то, что принцесса уже тогда внимательно читала письма своего дяди, сьер Лейнор встретил появление «наследника» недельным запоем, а Веларионы сами до конца не знали, во что именно верят — в Морского Царя, в Семерых, в Мать Эленею или просто в кого-то там, кто на Небесах.

Доводом в пользу того, что он был-таки помазан считают то, что во всей домашней корреспонденции он упоминается как «Джейс», а это обычное сокращение от «Джейсон», и в том недельном запое сьера Лейнора как раз сопровождал не только верный Джоффри, но и прибывший в столицу приносить присягу грандлорда Джейсон Ланнистер.

В любом случае, Джекейрис — или Джейс — недавно вошёл в пору шестнадцатого года своей жизни.

Как и подобает сыну его отца — любого из двух — он был высоким, широкоплечим, крепким физически и уже начал растить кудрявую бородку, за счёт которой казался порядком старше своих лет, за которой он старательно ухаживал и которой весьма гордился. Пышные каштановые кудри он стягивал простой лентой белого шёлка, подражая валирийским архонтам, а в ушах носил серьги с чешуйками Вермакса.

Внешне, словом, он выглядел, как настоящий принц.

Внутри его терзали сомнения, жажда чего-то, чему он никак не мог дать имени и бесконечный стыд бастарда, который знает, что он бастард, но не смеет об этом говорить.

Его дракон, прекрасный зелёный самец, напомнил ему зелёные от времени бронзовые статуи на Дрифтмарке — но над именем «Бронзовое крыло» не издевался только ленивый.

Его успехи в учёбе не встречали поощрения родителей, считавших единственной стоящей наукой валирийскую историю и колдовство.

Он пытался отличиться и в них — но крепкая, здоровая кровь первых людей мешала достичь успеха, и он получил одни насмешки.

Ему следовало, по крайней мере, учиться воевать — но старый комендант сам едва мог поднять свой меч, не то, что им взмахнуть, а уроки от принца Деймона сводились обычно к избиению.

Не то, чтобы принц Деймон нарочно хотел пасынку вреда — нет, его самого так учили на плохих улицах столицы, и он пытался честно передать науку, как её понимал.

Впрочем, последнее время попытки прекратились — принц Джекейрис слишком вырос и стал порою сам отменно валять отчима по мокрому песку.

Даже недавняя помолвка с принцессой Бейлой — истинной валирийской красавицей, вдобавок на целый год старше — только добавила сомнений и чувства неполноценности в жизнь юноши. Каждый на острове отлично знал, что принцесса Бейла вступит в брак не девицей — спорили только о том, были это мальчишки-конюшие (отчего-то сразу несколько) или сам принц-жрец, следующий заветам своей религии, по которым все женщины принадлежали старшему драконлорду в Роду.

Судя по одному из немногих сохранившихся писем юного принца, отправленному сьеру Эдвину Тарту, его приятелю, Джекейрис не так бесился, что получит не девственницу, как боялся, что в сравнении с целыми тремя мужчинами — или одним принцем-жрецом — покажет себя недостаточно мужественным.

И вот теперь этому юноше, сотканному из противоречий, сомнений и того, что называют комплексами, предстояло добывать для своей матери союзников.

Осечка

Скорее всего, принц Джекейрис гораздо тяжелее пережил бы неудачу в Долине, если бы рядом ту же неудачу не пришлось переживать принцу Эймонду.

Это даже их сблизило; в письме сьеру Эндроу Тарту, отправленном из Чаячьего Города, принц пишет: Если бы они не угрожали смертью маме, а главное — дорогому принцу-жрецу, мне было бы довольно-таки неприятно быть врагом такого славного юноши, как мой дядя принц Эймонд. Странно, наверное, такое читать после того, как мы страшно поссорились на том застолье у Деда — но сейчас мы встретились как будто на равных, как на турнире или тому подобном, и я вижу, что он вовсе не то чудовище, каким мне казался, хотя и носит зачем-то в глазнице сапфир вместо стеклянного глаза, что глупо и довольно безвкусно. Мы отменно провели время, пережидая большой град, за местным горячим вином и бранью в адрес Жирной Пулярки, изрядно, должно быть, над нами посмеявшейся.

Что кажется воистину странным, так это добродушное расположение духа, в котором пребывал принц Эймонд после провала переговоров на Драконьем Камне и нового провала в Долине; возможно, неудача соперника порядком смягчила его гнев — а возможно, дело было в заплёванном принце Деймоне.

В любом случае, принц Джекейрис отправил из Чаячьего письма сьеру Эндроу и родителям и направился дальше, на далёкий и неизвестный Север.

Первый успех

Следующим, кого принцу Джекейрису предстояло убедить, был лорд Десмонд Мандерли по прозвищу Жабий Король.

Жирный гигант, уже не могший нормально передвигаться — его везде носили два его сына, Медрик и Торрен — в ту пору был на Севере истинной властью, обеспеченной гигантскими коробами зерна и мороженного мяса, отправлявшимися из Белой Гавани только к тем лордам, которые довольно перед ним заискивали.

Со своей точки зрения, впрочем, лорд Десмонд никакую власть вовсе не представлял, и тем паче не узурпировал, а только верно служил лорду Крегану Старку, отсеивая дела, недостойные внимания владыки Севера.

И посол от принцессы Рейниры был одним из таких дел.

Лорд Десмонд полагал, что южные войны вообще не слишком стоят внимания северных лордов. Кто сидит на стуле из чёрного железа, кто не сидит — разве от этого наши поля начнут родить, а наши дети станут меньше болеть? — сказал он сыновьям и дочерям, когда услышал о прилёте юного всадника.

Но принц Джекейрис нашёл ключ к сердцу старика — или, скорее, нашёл отверстие в его непробиваемой броне из гордыни и самомнения.

Поклонившись — хотя по закону и правилам это принцу должны были бы кланяться — он заговорил не о своей матери, не о её правах и не о предложениях, которыми она могла бы купить союз (тем паче, что их и не было).

Он заговорил о древней истории Простора.

Помнит ли лорд Мандерли, — спросил он, — надменных Пиков, некогда присвоивших себе прекрасный Дастонбери и отныне считающих его своим уделом? Дастонбери теперь — лишь второй по значению замок этого богатого семейства, сказал он словно бы между делом. В нём проживают вдовы да незамужние дочери прошлого лорда, вспоминая минувшие деньки.

И только когда лорд Мандерли, казалось, готов был лопнуть от злости, принц Джекейрис словно бы между делом заметил, что Пики — насколько ему известно — присягнули принцу Эйгону и его Зелёной партии.

Северная сказка южного мальчика

Среди бескрайнего севера,

Под белым, как скорбь, чардревом,

Мальчик с далёкого юга

Оставил своё бедное сердце.

Бронзовым взмахом крыла

Перечёркнуто высокое небо;

Чем скорее отправишься в путь —

Тем скорее назад вернешься.

Мальчик с далёкого юга

Улетает навстречу смерти;

Он оставил Северу сердце,

А себе ничего не оставил.

Если про свои переговоры с Мандерли принц Джекейрис написал сьеру Эндроу настоящий подробный отчёт на нескольких листах, то о визите в Винтерфелл он не оставил ни строчки, кроме стихотворения на валирийском, перевод которого приведён выше.

Меж тем, известно, что в Винтерфелле он был принят с почётом, что лорд Креган провёл большое камлание и духи предков подтвердили права королевы Рейниры на престол — что не помешало лорду Крегану искать дополнительного подтверждения доброй воли Чёрной партии и вынудить принца Джекейриса скрепить «Пакт льда и пламени» своей личной печатью…

Но всё это осталось где-то вне его переписки — или, может быть, не дошло до потомков. В отличие от стихотворения — несомненно, любовного, но лишённого даже инициалов дамы, которой оно посвящено.

Северные певцы отвечают, что этой дамой, несомненно, была загадочная Сара Сноу, сестра-бастард лорда Крегана Старка.

Однако в документах никакой Сары мы не находим. Лорд Рикон Старк не отдавал приказов о ней заботится; она не ест, не пьёт, не носит платьев; никто не копит для неё приданого, ей не выделено комнат. То же и с частной перепиской: никто не замечает девицу Сару, незаконную дочь Рикона, живущую у него дома рядом с законным сыном. Все обсуждают знаки внимания и почтения, которыми лорд Рикон окружает свою жену по случаю рождения наследника, по случаю его первого, третьего, пятого дня рождения — и опять же, никто не замечает бастарды, которая должна бы нагло мозолить глаза хозяйке дома, известной своей гордостью и неукротимым нравом, который, как раз, соседи охотно обсуждают…

Единственное упоминание имени «Сара Сноу» содержится в инвективе, написанной уже при лорде Бартогане септоном Штахом из Белой Гавани. Там, перечисляя все — реальные и воображаемые — грехи изрядно нелюбимого народом лорда, септон среди прочего упоминает, что, дескать, отец этого самого лорда Бартогана чародейскими зельями упивался, и, жене уподобляясь, плясал в венках и платьях, и с мужчинами возлежал во ублажение нечестивых своих богов. И настолько поднаторел в той дрянной науке, что иные его от жены не отличали; и таким он стыдился назваться своим именем, а звался «Сарой Сноу». Разумеется, это упоминание служит лишь для того, чтобы обвинить в том же самом уже лорда Бартогана, но это нас не касается.

Но стоит учитывать, что инвектива написана шестьюдесятью годами позже интересующих нас событий, что это инвектива и, наконец, что у лорда Крегана Старка борода была ничуть не хуже, чем у принца Джекейриса, и тоже лет с пятнадцати-шестнадцати — то есть, перепутать его с девицей уж точно никто не мог, даже в ритуальном наряде для камлания.

Так что адресат стихотворения, вероятно, останется для нас загадкой.

Первая кровь

Дальтон Грейджой не был ничем похож ни на циничного дельца Мандерли, ни на религиозного, одухотворённого, взбалмошного, но властного и глубоко практичного лорда Крегана. Этот ещё не старый пират был плоть от плоти своей земли — скупой на дары и щедрой на испытания земли Железных Островов.

Сходство между ним и прежними собеседниками принца Джекейриса было одно: его нисколько не интересовали данные богами Валирии права королевы Рейниры на престол. Он и в богов-то этих не верил, открыто называя жирными чайками на службе у Штормового Бога.

И снова различие: ни упоминание, что Ланнистеры и Маллистеры — старые враги железного народа — принесли присягу зелёному монарху, ни предложение соединить браком принца Джоффри с одной из дочерей Дальтона, желательно — от каменной жены — не вызвали у старого пирата ни малейшего интереса.

О первом он сказал, что «Зелёным Землям в самый раз Зелёный монарх»; о втором — ответил, что найдёт каменной дочке мужа получше, чем какой-то валирийский заморыш, не пробовавший морской воды и не державший в руках топор.

Казалось, переговоры зашли в тупик.

Но принц Джекейрис вспомнил уроки мейстера Герардиса, которые он так упрямо учил назло всем и самому себе. У Дальтона Грейджоя, говорил мейстер, нет сыновей от законной, каменной жены — зато семь сыновей от пяти наложниц, которых на островах зовут солёными жёнами. И эти сыновья снова и снова бунтуют против отца — кроме Лорона Барда, давно сбежавшего в Сигард, и Альтона, помешанного на легендарных землях за краем света.

В таком случае, великий жнец, — сказал принц Джекейрис — я предлагаю тебе то, что всегда предлагали мои предки: пламя и кровь. Кровь твоих сыновей и всех, кто выступает против тебя; и пламя моего дракона.

Эти его слова так восхитили старого Урригона Медового, что тот немедленно воскликнул: Сын славы альвов чертога вражьего спустился к слезе земли ветви от древа славного Кракена, где ставит ногу колец даритель ложа Седобородого, зоркое око коня морского! Принёс известье о славной жатве: клянётся — насытится древогубитель чернилами боя икры хозяина лебяжей дороги! Славная пляска водорослей боя теперь ожидает кормителей чаек древоломателя цветов железных!

Принц Джекейрис, конечно, ничего не понял, но сделал вид, что очень польщён.

Возвращение домой

Он улетал мальчишкой, неуверенным в себе и толком не знающим, чего он хочет; он возвращался мужчиной, узнавшим любовь, муки расставания, боль отчаяния. Пролившим кровь и видевшим, как товарищ его детских игр, дракон Вермакс, рвёт людей на части, понюхавшим, как пахнет человеческое мясо, сожжённое драконьим огнём.

Напившимся дурного пива на пиру, который в его честь устроил благодарный Дальтон Грейджой. Увидевшим, что такое — война по-железянски и не посмевшим в неё вмешаться. Насытившимся тугой плотью двух молодых, испуганных, но на всё готовых дочерей лорда Драмма, совершенно зря решившего поддержать не того Грейджоя.

Принц Джекейрис возвращался домой узнавшим войну — и, судя по его дальнейшим поступкам, готовым воевать дальше.

Сьеру Эндроу Тарту он больше не писал.

Пока Джекейрис беседовал с Мандерли и воевал на Железных Островах, произошло событие, необратимо изменившее весь ход братоубийственной войны: война стала воистину братоубийственной.

Теперь речь шла больше не о праве на трон — речь шла о мести за близких, за боль и унижение, и каждый новый виток этой мести уносил и уродовал всё больше и больше жизней — пока не кончились почти все мстители.

Чёрный посол

Как уже было сказано раньше, два вестника явилось от двух враждующих сторон просить поддержки у Борроса Баратеона: принц Эймонд и принц Люцерис.

Изначально от Чёрной партии должна была отправиться леди Рейнис, как родственница и друг Баратеонов; но тут всплыло, что пять лет тому назад она пыталась посватать одну из дочек Борроса за своего незаконнорожденного внука, что тот счёл ужасным оскорблением и в ответ не поскупился на брань и в адрес кузины, и в адрес её детей, и в адрес её мужа и всей родни. Дело даже дошло до драки, в ходе которой лорду Борросу расцарапали лицо и подбили оба глаза, а леди Рейнис сломали два ребра.

И хотя она пыталась объяснить мужу и принцу-жрецу, что по меркам Баратеонов это было просто небольшое недоразумение, было решено послать вместо неё принца Люцериса.

Причин у такого выбора было несколько.

Во-первых, Люцерис был больше всей родни похож на Баратеона. Даже глаза у него были не совсем карие, а как будто с синим проблеском, а волосы, когда не выгорали на солнце до рыжины, были совсем глубокого, почти что чёрного цвета. Если принц Джоффри во всём, кроме цвета волос и глаз, рос совершенным Таргариеном и был, по словам стариков, похож на своего деда в том же возрасте, а принц Джекейрис был копия молодого Харвина Стронга, то принц Люцерис мог бы даже убедить кого-нибудь, что он — сын сьера Лейнора.

А во-вторых, принца Люцериса считали милым, очаровательным ребёнком — а кто лучше подходит для роли посла, чем некто милый и очаровательный?

Беда была в том, что в свои четырнадцать Люцерис вовсе не был таким уж милым. Да, он был хорош, как девушка — яркие пухлые губы, большие глаза, небольшой вздёрнутый носик — но последние три года он провёл у деда на корабле, обучаясь всему, что полагалось знать настоящему Велариону, начиная от того, как драят палубу и вяжут узлы, и заканчивая хитрой наукой навигации.

Но в основном он драил палубу вместе с другими юнгами, конечно.

За эти три года принц Люцерис лучше узнал жизнь вне Драконьего Камня, привык молиться не валирийским богам, а Морскому Царю и Деве-Путеводительнице и перенял от деда его весьма нелестное мнение о своих родителях.

Особенно трудиться он ради их успеха не собирался, и прямо говорил, что считает всю военную затею ужасной глупостью и предпочёл бы решить дело миром и снова выйти в море.

Шторм в пределе

Один из самых больших вопросов в истории Танца Драконов — почему случилось то, что случилось во время переговоров в Пределе.

Мы знаем, что чертоги леди Джейн принц Эймонд покидал в отличном расположении духа, приятно пообщавшись с принцем Джекейрисом, и вообще в Долине вёл себя по отношению к племяннику вполне спокойно и даже дружелюбно.

Мы знаем, что в Штормовом Пределе он вёл себя откровенно неадекватно, угрожал племяннику ножом, оскорблял его и всячески выделывался — так что даже лорд Боррос счёл нужным окоротить его и выгнать вон.

А лорд Боррос имел весьма расплывчатые представления о том, как нужно себя вести, и возмутить его было задачей нетривиальной.

О самой сцене мы знаем из бесценного источника — «Правдивой и истинной истории рода Баратеонов» матери Флоринды — в миру известной как Флорис Баратеон, одной из немногих свидетелей разыгравшегося скандала.

Вот что она пишет: В ту пору ко двору грандлорда прибыл принц Эймонд Таргариен просить руки его дочери Кассандры, которая была тогда ещё наследницей.

И грандлорд сказал, что если принц Эймонд пожелает, то грандлорд поддержит права его брата на престол; но поелику жертва своими людьми — это весьма тяжёлая жертва для Штормов, то грандлорд не сможет предложить принцу Эймонду в приданое ни одного замка. И принц Эймонд сказал, что мечи — хорошее приданое, но поелику жене принца крови пристало иметь хорошую вдовью долю, а этого Таргариены ей дать не могут, то лучше ей получить ещё и замок с деревнями, с доходов которого она могла бы жить во вдовстве.

А дочери грандлорда это слушали и крайне печалились, потому что боялись, что грандлорд оставит Кассандру бесприданницей, а доля бесприданницы и младшей невестки тяжела в любой семье, и дважды тяжела в семье драконов.

Здесь в светлицу, где шли переговоры, вошёл без представления и без предупреждения принц-бастард Люцерис, а его дракон был снаружи на балконе, и был размером с лошадь, и дочери грандлорда смотрели на него с интересом и изумлением, потому что раньше не видели драконов так близко.

И принц Люцерис сказал, что Рейнира Язычница хочет видеть грандлорда своим союзником; когда же грандлорд спросил, что она готова дать взамен, принц Люцерис ответил, что грандлорд женат и таких вещей желать не должен, а больше ничего у Рейниры Язычницы нет, что она могла или хотела бы давать.

Грандлорд же рассмеялся и спросил, не возьмёт ли принц его дочь в жёны, и добавил, что отдаст любую из четырёх. И ещё добавил, что умной считает свою дочь Марис, а красивой — свою дочь Флорис, но женился бы всё равно на Кассандре, потому как она наследница.

Здесь принц Эймонд премного оскорбился, напомнив, что только что ему пообещали руку леди Кассандры; на что грандлорд ответил, что если возможно получить жениха с двумя глазами, то он получит такого жениха, и что у внука Веларионов будет, чем содержать свою вдову. А леди Марис, которая считалась самой умной из дочерей грандлорда, сказала, что неважно, сколько глаз у жениха, если у него есть запятая и пара точек, потому что от них зависит радость любой женщины.

Здесь принц Эймонд сорвал повязку со своего второго глаза и заявил. что он у него есть; а там в глазнице был шлифованный сапфир. И принц Люцерис ответил, что если и клинок с гардою у принца Эймонда из драгоценных камней, то в самом деле ему не стоит быть женихом, и грандлорд весьма тому смеялся.

Здесь принц Эймонд выхватил кинжал и заявил, что в самом деле, главным для жениха является не зрение, ибо слепой бывает мужем и заводит детей; но есть такие, кто не является и не заводят из-за своих потерь. И так сказав, приблизился к принцу Люцерису и пообещал, что их соперничество сейчас же прекратится.

Здесь принц Люцерис воскликнул, что если принцу Эймонду так важен этот брак, то пусть он знает, что принц Люцерис уже помолвлен, и готов помолвку осуществить, и что хотя бы даже его невеста делила ложе со всеми крестьянами Драконьего Камня и родным отцом, она ему милее дочерей грандлорда.

И грандлорд велел обоим последовать вон из Штормового Предела, и не являться пред его очи, покуда один из них не женится на леди Кассандре.

Инцидент

Что случилось дальше — не знает никто.

Известно, что Арракс вылетел из Предела первым, поскольку был посажен не во дворе, а прямо на балкон, и с балкона бросился вперёд и улетел. Вхагар последовала за ним несколько позже, когда принца Эймонда заставили спуститься вниз и убедили покинуть замок.

Была буря. Если некрупные драконы неплохо с ними справляются, используя потоки воздуха для быстрого полёта, то драконы размером со слона и больше такого не могут и быстро устают, вынужденные грудью пробивать себе дорогу.

Значит, встретиться в воздухе Арракс и Вхагар могли или до того, как буря разыгралась, или вскоре, после вылета — что, в сущности, одно и то же.

В результате этой встречи принц Люцерис был мёртв, а его дракон изранен и вскоре тоже скончался.

Синодик принца Эймонда прямо упоминает «невинноубиенного неверного Люцериса».

В своих «Заметках» Эйгон Третий вспоминает, что Эйгон Второй как-то заговорил о произошедшем и назвал это плодом связи мальчишеской идиотии с кривыми руками и задницей, охочей до приключений - что бы это ни значило.

Последствия

Совершенно очевидно, что, что бы ни произошло тогда в небе недалеко от Штормового Предела, принц Эймонд не спешил рассказывать об этом родным — в отличие от своей помолвки с леди Кассандрой и туманного обещания военной помощи, полученного взамен — иначе сложно объяснить, что в честь принца был устроен весёлый пир, на котором его чествовали как жениха.

Возможно, он рассчитывал списать смерть принца Люцериса на дурную погоду и неумение того летать. Что могло бы, в сущности, сработать — принц Люцерис не очень хорошо летал, так как провёл три года без своего дракона, а погода была прескверная настолько, что принц Эймонд и Вхагар были вынуждены остановиться на отдых на Тарте.

Но сам этот факт — что принц Эймонд оказался на Тарте, когда по всему ему следовало бы лететь в другую сторону — показывал, что он преследовал принца Люцериса. И это не укрылось от внимания Рейниры — и её мужа.

Хотя слухи постепенно дошли до Красного Замка, никто не верил, что принц Эймонд мог убить племянника, хотя семья, конечно, замечала за ним немало странностей. Он редко появлялся в своих покоях, много пил — притом, что раньше был трезвенником — и часто проводил вечера в септе, избивая себя бичом.

Королева Хелейна так писала о нём в своём последнем письме к леди Марле Гринфильд: Что до Недди, дорогая моя Мэри, то он стал совсем плох, и в этом, наверное, наша вина. Я уже давно не разделяла с ним ложа, потому что не могу думать, что руки, которые меня ласкают — это руки убийцы; а Эдди говорит, что если он смотрит на Неда, то видит старика Лимана и хочет плакать, а не любиться. Конечно, это не могло на него не повлиять; он стал как-то особенно мрачен — таким он не был годов с двенадцати, когда, ты помнишь, он редко выходил из комнаты и много проводил времени перед богами в септе, бил себя плетью и всё каялся во всяких глупых грехах. Впрочем, конечно, теперь-то ему есть, в чём каяться. Но он стал плохо есть и мало спать, зато опустошает запасы Эдди и скоро будет пить даже больше — Эдди, слава Матери Милосердной, довольно хорошо себя по этой части ведёт последние полгода, особенно с тех пор, как он стал нашим королём. Он думает, что надо превозмочь себя и всё-таки лечь с Недди, потому что ты знаешь Эда: он верит, что близость исцеляет любую боль души и разрешает любые сложные вопросы.

Невинные жертвы

Вечером 25 числа четвёртой луны 129 года после вечерней молитвы королева Хелейна и её дети задержались в замковой септе, чтобы пополнить корзины с цветочными лепестками, стоявшие у алтарей. Это было одним из любимых развлечений маленьких принцев и принцессы; они бросали лепестки в воздух, танцевали, воображали себя верховным септоном или Девой и Галладоном — словом, им было весело.

Для королевы Хелейны же это была возможность в одиночестве помолиться и поразмыслить — ей было о чём.

Её брат Эймонд постепенно поднимался из омута пьянства, покаяния и самобичевания, к которому пристрастился после возвращения из посольства. Возможно, хотя это недоказуемо, ему и вправду помогло быть снова допущенным в постель короля Эйгона.

С Драконьего Камня прибывали послания, полные брани, требований склонить колено и обещаний страшной расправы, но о сборе войск пока слышно не было. В Просторе и Приречье, тем временем, трубили сбор — но трубили каждый в свою трубу, и уже было известно, что то ли Бракен напал на Блэквуда, то ли наоборот, но оба немало пострадали.

Эту минуту тихих размышлений и детской радости прервал скрип двери — одной из семи дверей, через которые могут входить септоны во время службы.

Принцесса Джейхейра была схвачена незнакомым мужчиной. К её горлу этот мужчина приставил нож, а его товарищ шёпотом пригрозил, что если королева позовёт на помощь — принцессе придёт конец. Всего в септе теперь стояло четверо мужчин — все незнакомые, дурно одетые и дурно пахнущие.

Королева всё же решилась позвать на помощь, и в септу ворвался сьер Уиллис Фелл, один из трёх оставшихся белых щитов. Бой был коротким: сьеру Уиллису, бывшему без шлема, хватило одного удара кистенём от отпустившего принцессу бандита, которого он, однако, смог ранить. Королеву, рванувшуюся к выходу, остановил второй.

Про то, что было дальше, лучше всего расскажет протокол допроса первого нападавшего, известного как Кровавый Кед.

Говорит, что они связали принцев, и после того стали куражиться над королевой и маленькой принцессой. Что после того, как они двое накуражились, они спросили королеву, чья голова ей больше милее: принца Джейхейриса или принца Мейлора, и спрашивали, избивая её, пока она не ответила, что ей милее голова Язычницы Рейниры на колу, на котором будет сидеть Подлец Деймон. Тогда они снова начали куражиться и бить королеву, но она только проклинала Деймона и Рейниру, как их следовало проклясть. Тогда Салли Творожок сказал, что лучше бить маленькую принцессу, и это было сделано. И королеву снова спросили, чья голова ей милее; и она ответила, что ей милее Мейлор. Тогда этот Кровавый Кед взял свой тесак и отрубил голову принцу-наследнику, и сказал, что если она не мила королеве, то та не будет особенно скорбеть. Тогда пришли король и принц Эймонд, и схватили этого Кеда и его другого подельника, а Салли Творожок скрылся

История «Крови и Сыра» — под таким странным прозвищем вошло в историю убийство принца Джейхейриса — остаётся главным камнем преткновения для апологетов Чёрной партии, как преступления принца Эймонда остаются главным камнем преткновения для апологетов Зелёной партии.

Впрочем, у последних есть убедительный аргумент: наследственная психическая болезнь семьи Таргариен, симптомы которой в самом деле проявлял принц Эймонд в тот период. Но этот аргумент — и вообще поведение принца — мы разберём позже.

Конечно, можно задаться вопросом, насколько в здравом уме были принц-жрец и королева Рейнира; но несомненно, что план они задумали, полностью осознавая его возможные последствия.

План мести

Смерть принца Люцериса стала очевидной чуть меньше, чем за неделю.

Сначала родители предполагали, что его дракон пострадал в бурю и принц был вынужден сделать аварийную посадку где-то по дороге к Драконьему Камню. Однако с Тарта — самой очевидной остановки — не было вестей, кроме известия, что там остановилась Вхагар и её всадник.

Наконец, вести пришли из Штормового Предела: истерзанный труп Арракса вынесло на берег.

Письмо лорда Борроса (написанное, скорее всего, его мейстером), которое приводит септа Флориана, весьма осторожно в своих формулировках: там нет указания на вину принца Эймонда, только соболезнования и указание, что раны Арракса могли быть оставлены хищными морскими обитателями и даже острыми камнями.

Однако выводы Чёрной партии были однозначны: принц-жрец объявил, что принц Люцерис погиб от рук принца Эймонда. Была ли это дедукция, или это было очередное огненное откровение? Неизвестно.

В любом случае, принц Деймон объявил, что смерть пасынка он не оставит неотомщённой.

«Сын за сына», — было провозглашено над алтарём и скреплено кровавой жертвой — принц разрезал обсидиановым ножом собственные ладони и позволил крови свободно течь в огонь. Торжественные клятвы помнить смерть внука, жениха и сына также принесли леди Рейнис, принцесса Рейна и королева Рейнира. Всё это при большом скоплении народа и крайне торжественно, так что уже вскоре об убийстве принца Люцериса заговорили в столице.

Разговоры эти явственно раздувались искусственно. Кто-то из Чёрных — вероятнее всего, Веларионы или же Селтигары — откровенно стремился вызвать народный бунт или хотя бы волнения, тем паче, что табу на братоубийство было одним из самых строгих запретов Семеричной Веры, на которую во многом опирались Хайтауэры в своей борьбе за трон. Выбить из-под них такую опору было бы отличным ходом — но...

...но вмешался принц Деймон.

Если Чёрная партия — кроме, пожалуй, лорда Бар-Эммона — воспринимала клятвы над алтарём как театральную постановку, красивую угрозу врагу, то для принца-жреца это была в самом буквальном смысле слова клятва, которую он, что логично, намеревался выполнять тоже буквально: на убийство ответить убийством.

Детали плана

На допросе Кровавый Кед — тот самый, что отрубил принцу Джейхейрису голову — клялся, что изначальной целью их миссии был вовсе даже принц Эймонд. Что они получили карту Красного Замка с указанием проходов в септу, и что им сообщили о привычках принца Эймонда.

И в самом деле, в среду и председмие — важные дни поста и молитвы в семерянском календаре — принц как правило проводил ночь в септе, каясь в своих грехах, и это говорило в пользу озвученной наёмниками версии.

Против же говорило то, что на ту среду выпадал один из больших праздников — день св. Лусии, просветительницы Штормов, а в большие праздники грешникам запрещён вход в септу. Можно было бы предположить, что принц-жрец позабыл о таких деталях богослужебного календаря противной ему религии, но выбор именно этого дня наводит на мысли, что всё он отлично помнил.

Апологеты версии о самодеятельности наёмников ссылаются на фразу «Сын за сына»: сын Рейниры, говорят они, был убит — и сын Алисенты должен быть убит в ответ. Но уже давно схватка была не с вдовствующей королевой и даже не с Отто. Противником Рейниры был Эйгон; и сын Эйгона был, соответственно, убит.

Несомненно, наёмники добавили чего-то от себя; едва ли предполагалось «куражиться» над королевой Хелейной и её дочерью — даже принц-жрец настолько низко пока не опускался. Но сама идея заставить мать сделать выбор между детьми, какого из них спасти и какого убить... эта идея очень похожа на обычные идеи принца Д еймона.

Итак, с помощью кого-то в Красном Замке было выяснено, кто будет в септе в день возможной святой покровительницы покойного Люцериса; был найден тайный ход в ризницу, где затаились наёмники и откуда был нанесён удар.

Всё это требовало иметь крайне осведомлённого союзника по ту сторону Глотки, и личность этого союзника представляла немалый интерес для партии Зелёных — и для историков.

Щедрое предложение

Но на смерти принца Джейхейриса план принца Деймона не останавливался.

Мы говорим "план принца Деймона", поскольку королева Рейнира проявляла поразительную пассивность в этот период — возможно, связанную со стрессом. В конце концов, она потеряла ребёнка в родах, от которых она всё ещё полностью не успела восстановиться; её второй ребёнок был убит во время посольства, а старший сын был неизвестно где — письма из Чаячьего задерживались, а письмам из Белой Гавани было ещё плыть и плыть.

В любом случае, все королевские указы и все письма к будущим союзникам, о которых мы сейчас поговорим, были подписаны четырьмя валирийскими глифами: Деймон.

Более того: сам принц на Караксесе покинул Драконий Камень и лично явился к правителю славного города Пентоса с предложением вечной дружбы и союза в обмен на войско, готовое отправиться сражаться за принца в Вестерос. То же предложение он выдвинул Браавосу, Миру, Кохору и Тирошу.

Взамен на помощь он обещал выделить треть от будущих владений королевы Рейниры и отдать её в безвозмездное распоряжение союзникам на триста лет — предложение абсолютно беспрецедентное в своей щедрости, поскольку нигде не было обозначено, какую именно треть он обещает отдать. Только что она будет распределена между союзниками согласно их вкладу в войну.

Возможность получить обратно Ступени, а к ним вдобавок может быть даже Болотную Гавань, Белую Гавань и другие богатые порты раздухарило жадность торговых городов. Хотя принц Деймон не мог обеспечить им обещания ничем, кроме дракона и самоуверенности — на тот момент у него был буквально только Драконий Камень, Крюк Масси да флот Веларионов в подтверждённых союзниках — эти торговцы умели считать драконов не хуже, чем леди Рейнис.

Даже если, — рассуждали они, — Зелёных поддержит весь Вестерос, что весьма навряд ли, драконы есть драконы, и один из них легко сожжёт десяток тысяч, как это было на Поле Пламени.

Более того: чтобы защититься, Чёрным придётся вывести в бой ключевые свои фигуры — короля, королеву и принца Эймонда. Других всадников у них просто нет. Чёрные же могут пожертвовать как минимум двух всадников и всё ещё остаться с монархом и её консортом — важное преимущество.

И это если не найдётся способных оседлать кого-то из диких драконов, тоже бывших в распоряжении у Чёрной партии...

Словом, принц Деймон получил войска. Оставалось только их собрать и переправить на континент.

Время малых пожаров

Сбор войск — занятие неторопливое, тем более когда их собирать приходится с таких огромных территорий, как Эссос. Неторопливое, даже когда их собирают всего-навсего на Западе или в обширных владениях Хайтауэров — ведь нельзя сказать, чтобы Зелёные сидели совсем пассивно и ничего не делали; напротив, их действиям мы посвятим буквально следующую главу.

Но обе стороны были принуждены терпеть и ждать, потому что только драконы могут пересечь за семь дней расстояние от Вилей до Винтерфелла — людям и лошадям, увы, такое не дано, да и корабли, конечно, не поспевают.

Тем временем, нельзя сказать, что Вестерос был спокоен.

В Долине, где леди Джейн дождалась своих заложников и спокойно села ждать конца войны, очередной раз вспомнил о своих правах бедовый сьер Арнольд Аррен — точнее, о правах отца, заключённого в монастыре св. Герварда после прошлой попытки мятежа, вспомнил его сын Элдрик.

Мятеж был поддержан небольшим числом беспокойных молодых людей, считавших трусостью и бесчестьем сидеть в покое, пока другие проливают кровь за правду, и был легко подавлен — как и прошлые попытки семьи сьера Арнольда, он не нашёл поддержки ни у одного из крупных домов Долины — но всё же заставил леди Джейн сформировать из этих самых сердитых молодых людей отряд, который направился на помощь королеве Рейнире.

В Просторе лорд Элвуд Крейн заявил, что лорд Таддеус Рован считает Рейниру королевой, что против всякого закона, и повёл против него войска. Лорд Рован не остался в долгу и заявил, что лорд Элвуд Крейн незаконно принял присягу лорда Веббера, который должен бы присягать как раз-таки Рованам. Меж тем лорд Годрик Осгрей всячески натравливал их друг на друга, планируя ослабить обоих и, ослабив, ударить и вернуть себе когда-то отнятые королями Мейгором и Джейхейрисом земли.

Наконец, в Приречье не выдержали Бракены и Блэквуды, вражда которых уходит в те незапамятные времена, когда король Тристрам IV Мадд, язычник и защитник древопоклонства, опасаясь роста владений и богатства семерянского семейства Бракенов, отрезал половину от их владений и отдал бежавшим с севера Блэквудам, перенесшим на Бракенов ненависть к своим исконным врагам — андалам Рисвеллам, вытеснившим их из Родников.

(Здесь надо пояснить, что коневодство как таковое принесли в Вестерос андалы, а потому, какими бы родословными не хвастались некоторые дома, самое их традиционное занятие указывает на их происхождение.)

Итак, Блэквуды и Бракены очередной раз сцепились в начале мая 120 года, причём немедленно же ухитрились утратить обоих своих командующих: лорд Сэмвелл Блэквуд был тяжело ранен в поединке за право владеть деревушкой Пеннитри, а лорд Амос Бракен — ранен чардревной стрелой, пущенной как будто бы старшим ребёнком лорда Сэмвелла, его дочерью Алисанной.

Всё это никак не помешало войскам сцепиться между собою. В ту пору День Перехода ещё не был отменён, и так уж повелось, что к Бракенам переходили крестьяне-семеряне, а крестьяне-язычники, соответственно, шли к Блэквудам — поэтому в простом народе было не больше любви к соседу, чем среди лордов.

Армии, рванувшиеся в бой, тогда возглавили леди Алисанна со стороны Блэквудов, и сьер Эррон Бракен, младший сын лорда Амоса — со стороны Бракенов, и в историю она вошла как Драка в Песочнице, поскольку обоим командирам не исполнилось ещё даже шестнадцати.

Пока Чёрные и Зелёные собирались с силами, созывали войска и чертили планы сражений, их страна неспешно разваливалась на множество воюющих кусков, каждый из которых был сам за себя, и выкликал Рейниру или Эйгона только лишь для того, чтобы позлить соседа.

Если смерть принца Люцериса была ударом для королевы Рейниры, то смерть принца Джейхейриса ударила по всей Зелёной семье, находившейся и без того не в лучшей своей форме. Вместо объединения под ударом судьбы, эта смерть ещё больше разделила семью, раздробила её на отдельных людей, отчаянно ищущих смысла в произошедшем и его не видящем.

Скупые строки

Представить себе происходящее получше нам поможет «Камергерский журнал» за конец четвёртой луны 129 года. В эту книгу главный камергер — в ту пору это был сьер Патрек Лотстон — заносил все действия королевской семьи: где они пребывали, кто их посещал, куда они выходили сами, сколько времени это заняло, что при этом обсуждалось.

Строки журнала, на полях которого мы видим короткие молитвы, звёзды и символы Матери — следы эмоций самого сьера Патрека — показывают нам картину страшной трагедии.

За четыре дня, с вечера 24 до вечера 29, король провёл в своих покоях около трёх с половиной часов, посещая королеву и принцессу с маленьким принцем. Хотя неоднократно он требует подать вина, сьер Патрек снова и снова отмечает, что король ничего не ел. Из его расписания выходит, что он также не спал.

Двадцать пятого вечером все его вещи переносят в пустующие покои неподалёку, и туда же переселяют детей; однако и эту ночь король проводит не дома, занятый допросом крысоловов, а после — совещанием совета и подготовкой к утренней службе и похоронам принца Джейхейриса.

Если короля всё время нет в его покоях — он или на совете, или в допросной, или в городе на совещании с мэром и олдерменами, или в септе у гроба сына — то королева остаётся там все четыре дня. Сначала к ней приходят великий мейстер и королевский септон Евстахий, но почти немедленно их заменяют на двух голубых септ из обители св. Алерии, что на улице Сестёр — Гернику и Лалибелу, поскольку королева не только нуждается в немедленной медицинской и духовной помощи, но и боится мужчин, и даже своего мужа не может видеть без того, что кричит и плачет.

Септа Лалибела, очевидно, старшая из двух, вскоре требует отселить от королевы её детей, и только приводить их пару раз в день, поскольку королева плачет и стонет ночью, и дети не могут спать, и портят простыни. Поскольку забота о королеве требует всего её времени, из обители призывают септу Керкинитиду, которая отныне занимается лечением принцессы и присматривает за маленьким принцем.

Всё это время в списке посетителей королевы и встреч короля подозрительно отсутствует принц Эймонд. Он как будто бы исчезает со страниц «Камергерского журнала» на целых полмесяца: снова он появится 15 числа пятой луны, когда он будет участвовать в малом совете и требовать немедленно пустить его на Дрифтмарк.

Похороны

Тело принца Джейхейриса, обработанное Молчаливыми, провезли на катафалке по всему городу, направляясь к Портовой Септе, где его должны были отпеть и проводить в последний путь.

Во главе процессии ехал на чёрном жеребце король Эйгон; за катафалком, в открытой коляске — десница Отто, вдовствующая королева и королева Хелейна в полном трауре с плотной вуалью, так что ни лица её, ни тела не было видно. Принц Эймонд снова отсутствовал, зато присутствовали новые белые щиты, которых как раз назначил король по рекомендации десницы и новый лорд-капитан, сьер Кристон Коль, последнее время проводивший особенно много времени с королевой-матерью.

Перед тем, как тело принца внесли в Портовую Септу, король остановил носильщиков на ступенях, внезапно схватил тело за голову, поднял эту голову в воздух и обратился к народу. Его речь несколько сумбурна, но мы должны помнить, что её произнёс человек, не спавший уже три ночи и питавшийся одним вином.

Люди Королевской Гавани! Посмотрите на эту голову! Посмотрите на неё, потому что в ней не было ничего, кроме светлых, детских, невинных мыслей! Эти глаза смотрели на небо! Больше они ничего не увидят. Эти уста называли меня «папа» и просили, чтобы я подбросил его высоко-высоко! Теперь они сшиты чёрными нитками. Руки моего сына только-только узнали первый детский меч; они не узнают взрослого. Ноги моего сына всегда были в синяках от привычки бегать и лазить по деревьям; теперь они больше не коснутся земли. Дракон моего сына плачет и не может утешиться; он не увидит больше хозяина.

Здесь король Эйгон положил голову обратно на носилки и, разорвав на себе одежду, ударил себя в грудь кулаком:

Вот сердце, в которое должен был направить удар подлец Деймон и его сука Рейнира! Вот глаза, которые смотрели на трон, вот голова, которая носит корону, вот губы, которые назвали себя королём! Но разве Рейнира и Деймон ударили по мне? Разве они ударили по моему брату, всаднику великой Вхагар? Разве они бросили нам вызов, и сошлись с нами в небесах, среди огня и крови, как подобает детям драконов? Нет! В святой день, в святом месте они нанесли удар ребёнку, игравшему на коленях у матери!

Боги запрещают нам клясться, ибо ничего в этом мире нам не принадлежит, чтобы могли это закладывать в зарок своего слова. Я не клянусь вам, люди Королевской Гавани — я говорю и предупреждаю. Здесь, на этих ступенях, где вы видели голову моего сына, Рейнира увидит своих детей растерзанными. Здесь, на этих ступенях, где вы видели моё горе, Рейнира увидит свою смерть. И да поможет мне Воин!

Эта речь возымела большой эффект; народ повторял отдельные её куски, и вскоре переложил её на музыку, создав одно из первых музыкальных произведений Танца — «Королевскую скорбную». Однако, главным её эффектом стало то, что горожане, ещё недавно сердитые на королевскую семью за смерть принца Люцериса, теперь смотрели на них, как на невинных жертв, оплакивали маленького Джейхейриса, сочувствовали королю и королеве и проклинали язычников с Драконьего Камня.

Кто-то предложил взять зарок, и этот зарок с тех пор неизменно исполняется: двадцать четвёртого числа четвёртой луны никто не ест ничего, что напоминает своей формой голову, и не пьёт ничего, что напоминает цветом кровь. Хотя причины такого поста уже забылись, он соблюдается и до сих пор, причём распространился на Приречье, северный Простор и часть Долины и Штормов.

Эвакуация и смена власти

Десница Отто, напуганный случившимся, настаивал, что необходимо переправить принца Мейлора в безопасное место подальше от столицы, которая, как выяснилось, полна людей, верных Чёрной партии — или так ему казалось.

Король, наоборот, отказывался отдавать своих детей, и считал, что достаточно двойной охраны; однако, пока он спал — как говорят, не без помощи хорошей дозы сонного вина, вмешанного в обычное — десница Отто решился действовать в обход его прямого приказа.

Некто сьер Рикард Торне, молодой рыцарь, отобранный недавно в число белых щитов, получил малыша Мейлора и приказ доставить того в Кастерли — Отто справедливо предполагал, что в сердце верных Зелёной партии западных владений будет сложнее отыскать изменников, чем в столичном городе.

Предполагалось, что сьер Рикард с Мейлором тайно поднимутся по Черноводной до Каменной Септы, а далее пойдут по Речной дороге. Однако, уже отправившись в путь, сьер Рикард столкнулся с тем, что Вэнсы Странноприимные решили поддержать права Рейниры и захватили земли Пайперов, укрывшихся в считавшейся неприступной Розовой Деве.

Он принял решение свернуть на Золотую дорогу, и на этом его следы, и следы принца Мейлора, надолго теряются.

Демарш десницы не остался без наказания: король сорвал со своего деда цепь и бросил её сьеру Кристону Колю со словами «По крайней мере, ты будешь слушать мои приказы».

Репрессии

Много говорится о знаменитой Охоте на Крысоловов — когда по всей столице вязали и тащили в замок представителей этой неблагородной профессии, поскольку Кровавый Кед утверждал, что именно к ней принадлежал сбежавший Салли Творожок.

Около сотни человек допросили, не нашли за ними никакого греха и всё равно повесили — это было очень дурное решение, однако, как ни странно, не нашедшее в народе осуждения. Салли Творожок мог быть одним из этой сотни; он мог не быть — к сожалению, допрос под пыткой привел его соратников в то состояние, в котором они бы не могли его опознать, и тем паче не могла этого сделать бедная королева Хелейна, боявшаяся мужчин и не выходившая из комнаты.

Такова была безжалостная логика времени: лучше прикончить невиновного, чем случайно упустить виновного. И всё же, это одно из преступлений Зелёной партии.

Меньше говорят о том, что репрессии коснулись не только простонародья.

Был брошен в темницу, допрошен под пыткой, бит кнутом и брошен в чёрные клети лорд Ларис Стронг, обвинённый в сношении с врагом во имя мести за своего племянника, Люцериса. Неизвестно, насколько это обвинение было обоснованным — здесь допустимо предположить обычную некомпетентность, халатность. Протоколов допроса Стронга не сохранилось; его обвинение указано в «Учётной книге» темниц Красного Замка: сначала, при первом аресте — как халатность, затем — как сношение с врагом. Судя по тому, что он был бит кнутом, состоялся и суд, но бумаги касательно него не сохранились.

Место Лариса в малом совете занял некто Том Беда с бородой, человек незнантный и даже более того, представитель самого что ни есть городского дна. Это было назначение личным приказом короля Эйгона, вопреки рекомендациям других членов совета, и можно уверенно предположить, что этот Том был личным другом или по меньшей мере приятелем короля.

Затишье

Хотя и король, и вернувшийся ко двору принц Эймонд желали действовать, они, как и их противники, были связаны по рукам и ногам временем, необходимым на сбор и переброску войск.

Вплоть до конца июня продолжалось вооружённое затишье, нарушаемое боями в Просторе и Приречье.

Принц Эймонд был направлен на подавление беспорядков, но снова отозван в столицу, когда, вместо того, чтобы призвать к порядку лордов, сжёг замок Хоггов со всеми ними вместе.

В тот момент такое ещё казалось королю и лордам недопустимым.

Наконец в конце шестой луны армия Западных Земель под началом лорда Джейсона ударила по Странноприимным Вэнсам. В этой битве лорд Джейсон погиб, но победа была одержана.

Войска возглавил лорд Хамфри Леффорд, и поход продолжился.

Третьего числа седьмой луны наёмники из Пентоса, Тироша и Кохора высадились в Солеварнях, разорив по пути Фитили.

Война наконец началась по-настоящему.

Высадка соединённой армии Пентоса, Мира и Тироша в Солеварнях третьего числа седьмой луны — и почти одновременный с ней выход армии Запада в юго-западное Приречье — сигнализировали начало настоящей войны.

До сих пор существовали две партии, благородные дома перетягивали друг у друга куски спорной земли, происходили убийства, сговаривались заговоры — но всё это ещё не было войной.

Большинство Вестероса последние месяцы существовало в плену самообмана, что сосуществование двух монархов может продолжаться до бесконечности и никак не повлияет на их повседневную жизнь. Теперь эта иллюзия была разрушена.

Интервенты

Армия, которую мы называем армией Тироша, Мира и Пентоса, скорее должна называться «армией наёмников»: ни пентошийцы, ни тирошийцы не собирались рисковать собственным населением и своими армией и флотом.

Не то, чтобы у Мира и Тироша оставалось очень много флота и армии после неудачной попытки отвоевать ступени у Веларионов, конечно.

Однако во главе столь пёстрой армии стояли люди с именами и влиянием в своих родных местах. Это был Сайлех Саагар, известный также под дотракийской кличкой Чем — четвёртый сын тогдашнего архонта Тироша и будущий архонт — Леогер Серин, сын тогдашнего потестата Мира, позднее крупный религиозный деятель, и Тоит Кириотис, будущий самый долгоживущий из пентошийских князей.

Это была первая волна наёмников, высадившаяся на континенте; вторая волна должна была прийти попозже и включать в себя знаменитых кохорских безупречных. Платили вольные города — в обмен на щедрые обещания и залог в виде маленького принца Визериса, который был отправлен в Пентос вместе со своим драконьим яйцом.

Мальчик плакал и просился обратно к матери, и говорили, что сама Рейнира, рыдая, молила мужа передумать, но слёзы были напрасны: армия была нужна, без армии не могло быть войны — на армию не было денег — а вольным городам нужна была гарантия.

Легкие победы

Северо-восток Приречья, ещё не опомнившийся от сожжения Хоггхолла, встретил интервентов с распростёртыми объятьями. Один за другим, местные лорды преклоняли колено перед подушкой с королевской печатью и клялись в вечной верности законной королеве Рейнире.

Но их покорность обернулась против них же самих.

Города и замки, сдавшиеся без сопротивления, по всем законам войны не подлежали потоку и разграблению. Наёмники роптали, боялись, что им достанется всего лишь их оговоренная плата — они рассчитывали на большую добычу, ведь Вестерос был славен богатством своих лордов и красотой своих женщин. Чем больше было сдавшихся и принесших присягу, тем сильнее шумели наёмные войска.

Их вестеросский командир, уже известный нам лорд Гунтор Масси, пытался призвать людей к порядку, напоминая о щедрой плате и о законах войны; но Чем, возглавлявший войска от имени новой Триархии, не счёл его слова заслуживающими внимания. Он и его люди пришли сюда не ради того, чтобы маршировать от замка к замку и смотреть, как лорды преклоняют колено; он искал новых впечатлений — и хорошей добычи.

Вскоре стало сложнее говорить о какой-то единой армии и проще — о множестве самостоятельных или почти самостоятельных отрядов, не видевших причин не грабить что небольшие поместья ленных рыцарей, что городишки без крепких стен, что даже монастыри. Грабежом они не ограничивались; женщины, от мала до велика, становились добычей мародёров, горели храмы, на святых местах вставали идолы иноземных богов или разводили рглорийские костры.

Всё это не могло оставаться без ответа.

Религиозный подъём

То, что в Королевской Гавани станет движением последователей Пастыря, началось, конечно, в Приречье — как реакция на интервенцию.

Мы видим, как восприняли её сами речники. Вот, например, выдержка из хроники монастыря Девы Гармонии недалеко от Солеварен. Здесь под «Год 129 от прихода драконов, от Долгой Ночи 5505, от Сотворения Мира 7754», после упоминания смерти короля Визериса и спора его детей за трон, мы видим такое наблюдение: «За грехи наши послано нам было нашествие иноплеменных. Многих они склонили ко греховной присяге Язычнице Рейнире, но, тем не удовлетворившись, принялись разорять святые обители, сёла и города, а лордов не трогать, ибо лордов они боятся. И не осталось в нашей обители нетронутых, кроме тех, кто смог бежать и спрятаться в лесу, а мать-настоятельницу сожгли во славу Врага, которому они служат, и с нею семерых сестёр [имена], и все святые образы. И так бесчинствовали, пока люди не вспомнили богов».

Что означало «вспомнить богов» в Приречье 129 года?

Эта фраза заставляет нас вспомнить, что именно Приречье было ареной многолетних боёв Семеричной Веры и веры старой, что именно в Приречье они впервые соединились воедино, породив Зелёную Веру Острова Ликов, и главное — что неслучайно именно в Приречье были штаб-квартиры что Честных Бедняков, что Сынов Воина, что ордена Матери Воздающей. Традиция защиты веры с мечом в руке — или, если на то пошло, с луком и чардревными стрелами — была здесь напитана долгими веками партизанской борьбы против иноверцев-железян, иноверцев-северян и иноверцев-Дюррандонов.

Вспомнить богов для речника, таким образом, означало — вспомнить времена до короля Джейхейриса, отречься от его ереси и взяться за оружие во славу Воина, поскольку Воин призывает защищать беззащитных и уничтожать неверных.

В отчётах тирошийцев мы встречаем упоминания «женщин в красном платье», которые перерезали горло командирам отрядов, принявшим их гостеприимство и известные услуги — и понимаем, что перед нами септы Матери Воздающей, печально знаменитого ордена, считавшего убийство «грешников» высшей формой служения богам. Мы встречаем упоминания семицветных щитов, упоминания людей со стигмой в виде звезды на лбу, дома, на стенах которых была нарисована красная семиконечная звезда.

Древние ордена воскресали к жизни — и призывали уже не просто против врага и иноземца; всё чаще их проповедь была направлена против Таргариенов в целом.

Удар в спину

Армия Запада должна была встретиться с той частью интервентов, которая осталась в общем строю и не разбежалась грабить и насиловать, близ Хэйфорда, по дороге открыв прямой проход между столицей и Западом, необходимый для подвоза продовольствия и других товаров, без которых столица превратится в огромную ловушку, а её жители будут обречены на долгую, мучительную смерть.

На бумаге план был отличным.

Однако близ Шеррера войска догнало известие, что железяне каким-то чудом прекратили резать друг друга, а флот Запада горит — и прямо в гавани Ланниспорта. Это было последним подарком принца Джейхейриса его любимым союзникам; отныне он направлялся домой, где его уже почти что похоронили.

Был срочно созван военный совет; хотя на Западе и оставались какие-то войска, понятно было, что их будет недостаточно для сдерживания настоящего вторжения — планы были составлены, исходя из того, что железяне займутся друг другом, и придётся только столкнуться с нерегулярным слабым пиратством.

Бейнфорт, Эсстрен, Престер, Фарман, Кеннинг, Вестерлинг — прибрежные лорды спешили вернуться домой пока ещё не поздно. Армия Запада уменьшилась больше, чем вдвое. Чтобы хоть как-то компенсировать потери ей был придан столичный гарнизон и лично сьер Кристон Коль — что было роковой ошибкой, но об этом узнают позже.

В битве у Хэйфорда вся эта армия — и лично сьер Кристон — были повержены, причём сьер Кристон пал в поединке с Чемом Саагаром.

Ловушка

Меж тем, принц Деймон расставил хитроумную ловушку на своих племянников.

Он позволил утечь известию, что вскоре Мелеис и леди Рейнис отправятся на Тарт.

Здесь надо сказать пару слов о Тарте и Эстермонте — двух островах, подвластных грандлорду Штормов. Искони, ещё когда они собою представляли независимое королевство Утра и Вечера, эти два острова привыкли стоять против пиратов и заморских налётчиков. Их флот был невелик, но очень надёжен, а гавани построены таким образом, что войти в них можно было только через узкий канал, на берегах которого стояли сторожевые крепости.

Даже имея в своём распоряжении весь флот Веларионов и часть флотов Мира и Тироша, нельзя было пробиться к Штормам, не разгромив Эстермонт и Тарт — а чтобы их разгромить, пришлось бы пойти на очень значительные жертвы.

Если, конечно, не использовать дракона.

И надо заметить, леди Рейнис действительно должна была отправиться на Тарт и захватить его для Чёрной партии. Хитрость была не в этом. Помимо своего прямого задания, леди Рейнис должна была завлечь дракона противника — а принц-жрец уверенно надеялся, что это будет Солнышко — в довольно узкий каньон, где его будут ждать гарпун и баллиста.

Целиться принц велел в крыло: молодой дракон с такою раной больше не сможет лететь и рухнет вниз, на скалы, увлекая с собой и всадника.

Спаситель — или?

Принц рассчитал всё совершенно верно. Всё случилось именно так, как он предполагал… с двумя довольно значимыми нюансами.

Во-первых, вопреки приказу, за братом последовал принц Эймонд на своей Вхагар.

Принц Эймонд со времён Хоггхолла был отправлен в штаб пехоты оруженосцем сьера Кристона Коля — без дракона, естественно. Однако то ли повседневная тяжёлая работа штабного офицера пришлась ему не по душе, то ли — как шептались другие — ему был вещий сон, но принц Эймонд бросил войска и вернулся в столицу незадолго до полёта короля и поражения у Хэйфорда.

Во-вторых, раненый Солнышко наотрез не пожелал погибнуть в одиночку: он вцепился зубами в горло драконицы, а когтями — ей в брюхо, и какое-то время, так сплетшись, драконы держались в воздухе на крыльях Мелеис.

Король Эйгон попытался докричаться до леди Рейнис, предлагая перемирие — пусть Мелеис только долетит до берега каньона, пусть драконы расцепятся. Он был даже готов взамен позволить леди Рейнис отступить с честью и не добивать её дракона.

Неизвестно, чем закончились бы переговоры, но с небес на них обоих обрушился столб пламени: не видя Солнышка под брюхом драконицы, принц Эймонд счёл брата уже погибшим и атаковал врага, как мог.

Он быстро осознал свою ошибку, и Вхагар подхватила на спину обоих драконов и их всадников — но было уже поздно.

Леди Рейнис сгорела полностью; Мелеис не прожила и суток. Король Эйгон был страшно обожжён, но жив, как и его дракон.

Оставив Солнышко в одиночестве на берегу каньона, принц Эймонд поспешил доставить раненого брата в столицу — впрочем, не слишком веря в его спасение.

Положение Зелёной партии было критическим.

В бою у Хэйфорда соединённое войско Запада и столицы было не просто разгромлено — оно было уничтожено. Жалкие остатки, которые смогли пережить семидневное сражение, бежали и рассыпались по Приречью, слившись с местными партизанами.

Король Эйгон, хотя всё ещё живой, метался в бреду между жизнью и смертью и не выходил из наркотического дурмана — мейстер Орвиль и голубые сёстры дружно сходились на том, что если перестать поить короля маковым молоком, тот умрёт от боли.

Вдобавок, на Драконий Камень вернулся принц Джекейрис — и принёс с собой идею, которая могла бы показаться безумной — или же очевидной.

Смена власти

Принц Джекейрис вернулся домой нежданным, и вернулся радикально изменившимся.

Часть этих перемен несложно проследить по "Саге о кровавом кракене", железянской истории Танца Драконов.

Хотя сага посвящена биографии Дальтона Грейджоя, в ней прекрасно прослеживаются изменения в характере принца Джекейриса — от робкого мальчишки, изо всех сил пытающегося доказать, что он достоин внимания и уважения своих союзников, до молодого зверя, со спокойным сердцем зарезавшего ребёнка леди Юнис Фарман, когда она отказалась открыть ворота крепости, и потребовавшего леди Юнис как свою долю добычи.

Результат же этих перемен мы видим в немногих сохранившихся документах Драконьего Камня.

Как уже было сказано, с самой коронации Рейниры все дела вёл принц Деймон. Все приказы подписаны его четырьмя глифами; договоры с вольными городами заключает тоже он лично, он дарует рыцарям белые щиты. И вдруг эти четыре глифа исчезают и возникает несколько торопливая, крупная подпись "Джекейрис Кронпринц".

Королева Рейнира продолжает молчать. Документы говорят о ней — о её столе, весьма обильном; о слугах и служанках, которые ей выделены; об охране её покоев; о том, что принцы Джоффри и Эйгон просят дозволения с ней видеться. Но она сама не говорит ни слова.

Это вскоре изменится.

Радикальная идея

Почти в тот же день, когда принц Джекейрис возвращается на остров, он издаёт прокламацию.

Каждый, в ком есть драконья кровь, кто считает себя достойным, может прийти и попытаться укротить любого дракона на нашем острове. Преуспевшему будет дарована честь зваться любезным младшим братом кронпринца Джекейриса и дозволено сражаться на стороне великой королевы Рейниры Милостивой.

Эта прокламация произвела эффект разорвавшейся бомбы.

Ряды королевской семьи открылись для любого, кто сможет оседлать дракона — любого, в ком есть драконья кровь. А на Драконьем Камне таких было немало; Таргариены хранили заветы старой Валирии и не забывали лишать девства девиц, а дети от этих союзов считались богоданными, священными и очень приветствовались.

В результате около трёх сотен человек явилось ранним утром десятого числа седьмой луны — и среди этих трёх сотен были весьма прелюбопытные фигуры.

Неудачники

Самым ярким героем этой истории — известной как Посев Драконьих Семян, поскольку хронисты из Цитадели были склонны всему давать поэтичные названия — конечно, стал лорд Масси.

С одной стороны, перед ним предстала возможность доказать себе и всему миру, что его заявления о происхождении от короля Визериса — не просто пустой трёп. С другой, лорд Масси был человеком принца Деймона — а весь Посев был попыткой кронпринца оттеснить того от власти и получить собственных непобедимых и верных сторонников.

Но искушение было слишком сильным. Лорд Масси выбрал рискнуть. Он проиграл: Вермитор не счёл его достойным.

Из других любопытных персонажей Посева стоит назвать двух рыцарей — сьера Бейлона Сванна и сьера Стеффона Дарклина. Оба они вовсе не могли похвастать никакой драконьей кровью и даже не претендовали на это, и оба они считали, что достаточно быть славным рыцарем и достойным человеком.

Сьер Стеффон погиб в огне Морского Дыма; сьер Бейлон Сванн был гораздо интереснее: этот штормянин, удостоенный белого щита, нарушил свою клятву и пытался не то атаковать, не то вовсе оседлать драконицу Сиракс, обманув её зеркальным щитом. Он тоже сгорел.

И, конечно, надо упомянуть того, кто не преуспел, но остался в живых.

Оба внука лорда Корлиса явились попытаться претендовать на дракона своего отца, сьера Лейнора. Младший, Алин, не преуспел — но отделался большим ожогом, который он пережил благодаря мастерству мейстера Герардиса.

Удачливые

Из трёх сотен пытавшихся выжило двадцать, и четверо смогли преуспеть.

Первым выиграл у судьбы старший брат Алина — Аддам, мальчик на год старше молодого кронпринца. Лорд Корлис плакал, видя, как тот поднялся в небо на спине Морского Дыма — последняя надежда Веларионов, потерявших недавно свою возлюбленную леди.

Второй была девица по прозвищу Крапива — смуглая и некрасивая дочь маркитантки, когда-то служившей на Ступенях и клявшейся, что с ней спал сам принц Деймон. Так это или нет, но девица сумела приручить дракона Овцекрада — как говорили, хитростью, давая ему куски баранины, но всё же сумела.

Третьим стал Хью Молот, подмастерье кузнеца из порта, человек огромного роста и сильной воли, с пудовыми кулаками и плечами в косую сажень, синеглазый и с толстенной белой косой, в которую он вплетал цветные ленты. По слухам, он был сыном покойного короля Визериса. О Хью говорили, что у него нет сердца; родную мать он якобы продал тирошийским торговцам живым товаром, чтобы заплатить за обучение у кузнеца, сестру отдал за пьяницу, чтобы освободились её комнаты... однако он был очень удачлив и очень нагл, и пока что преуспевал. Ему покорился Вермитор.

Четвёртым — и последним из преуспевших — стал зять Хью, Ульф Белый, портовый пропойца, который гулял по кабакам, рассказывая, что его отца зачал в колдовском валирийском ритуале принц Бейлон. Это был несчастный человек, когда-то оруженосец сьера Джоффри Лонмаута, после его смерти оставшийся на улице и так и не нашедший себе места в жизни.

Формально он числился портовым стражником, но на службе бывал нечасто. Ему покорилась Среброкрылая.

Принц-регент

Меж тем, в столице произошла очередная сумятица.

Принц Эймонд поднялся на железный трон, положил корону себе на колени и объявил, что он отныне — и до выздоровления короля Эйгона — будет принцем-регентом и распускает малый совет, поскольку тот не справился с задачей управления государством и привёл его на грань краха.

Малый совет формально согласился, но втайне продолжал и собираться, и принимать решения. Так, продолжился тайный вывоз из столицы казны — возможность которого была куплена ценой всей армии, связавшей противника в семидневной битве у Хэйфорда. Были предложены планы эвакуации королевы, короля и принцессы Джейхейры, которая не отходила от своего отца ни днём, ни ночью, ухаживая за его ранами и подавая воду, которой король никак не мог напиться.

Принц-регент мало интересовался такими вещами. В длинном обращении, занявшем не меньше часа и, по свидетельствам очевидцев, написанном по всем законам высокой риторики, он провозгласил доктрину мести. Отныне любой, кто не поддерживал корону всеми возможными ресурсами и силами считался предателем и подлежал немедленному уничтожению.

В рамках своей доктрины он решил убить саму Рейниру; план был подготовлен им самим, без помощи Государева Ока (уже формально лишённого своего поста) и заключался в том, чтобы отправить на Драконий Камень сьера Аррика, белого щита и близнеца сторонника Рейниры, сьера Эррика. Дескать, близнецов никто не различит, а сьер Аррик сможет нанести решительный удар.

План завершился красиво, но неудачно: сам сьер Эррик столкнулся с близнецом, и в отчаянном бою они убили друг друга, дав повод менестрелям сложить немало печальных песен.

Но принц-регент не останавливался.

Оседлав Вхагар, он снова направился в Приречье, где обрушил на непокорных — и особенно на тех, кто посмел склонить колено перед войсками Рейниры — огонь с небес, выжигая уже и без того разграбленные деревни, города и монастыри.

Вскоре он отправил в столицу письмо о полном покорении северо-востока Приречья и о готовности вернуться. Однако он опоздал.

Павшая столица

Никто не ожидал, что сторонники Чёрной партии нападут на столицу с помощью драконов.

Не потому, что это бы запрещал какой-то закон; нет, просто в столице была гильдия алхимиков, из-за которых всякий пожар мог кончиться огромным ужасным взрывом — и благодаря которой в столице за триста лет не бывало ни одного большого пожара, так строго люди блюли все правила и так быстро работали пожарные команды.

Однако принц Джекейрис, должно быть, хорошо усвоил правило лорда Дальтона, которое нам донесла «Сага о кровавом кракене»: Не надо нападать на корабли врага, на его стены и его воинов. Напади на его сердце — и выиграешь любую битву.

Это правило ни разу не подводило Дальтона, с помощью невероятно наглого блефа бравшего целые города — и оно не подвело принца Джекейриса. Когда перед ратушей Королевской Гавани с небес спустилось сразу семеро драконов, мэр послушно вынес ключи и объявил о передачи столицы в руки королевы Рейниры.

Оставалось взять Красный Замок — как мы помним, почти лишённый своего гарнизона. Впрочем, этой победы принцу Джекейрису не довелось увидеть.

Столица пала к ногам Чёрной партии без боя.

Оставалось только, как уже сказано, забрать и Красный Замок, способный достаточно долго продержаться в осаде сам по себе — Мейгор его построил в первую очередь именно как крепость, и только во вторую — как резиденцию.

Однако доблести немногочисленных защитников сильно вредило ежедневное лицезрение кружащих в небе драконов — ещё одна идея принца Джекейриса, считавшего, что люди в страхе будут вспоминать про Харренхолл и не будут думать, что Красный Замок нужен Чёрным нетронутым.

Пятнадцатого числа девятого месяца 129 года комендант сьер Ломас Стонтон открыл ворота замка и объявил, что присягает королеве Рейнире.

Нелепая смерть

Как уже было сказано, этого триумфа принц Джекейрис уже не видел.

Вопреки желанию принца-жреца, кронпринц решил передоговориться с восточными союзниками, и лично направился в Эссос на переговоры с морским владыкой Браавоса, пентошийским князем и тирошийским архонтом.

Речь шла о том, что поскольку победа, как он считал, была одержана без помощи союзников или с их минимальным вмешательством, о плате, тем более такой высокой, как обещал принц Деймон, не могло идти и речи.

Неизвестно, что принц Джекейрис думал о том, что договор был обеспечен головой маленького принца Визериса. Кажется, о нём не думал никто: Эйгон Третий в своих записках упоминает, что даже королева Рейнира только убеждала сына как следует запугать этих болванов, и сердилась, что её муж посмел отдать треть по праву ей принадлежащих земель, а принца-жреца больше волновало, что пасынок открыто идёт против него.

Принц Джекейрис начал с полёта в Браавос — возможно, навестив заодно и своего друга Крегана Старка, который отчего-то не торопился выступать в поддержку законной королевы. Переговоры прошли успешно: в обмен на два драконьих яйца (причём, как отмечает септон Идалий, не было оговорено, что два живых яйца, что открывало простор для торга) Браавос готов был отказаться от претензий на Болотную Гавань и два других города, тем более, что пока не выслал никакой военной помощи.

Но по пути в Пентос произошло внезапное.

Как утверждает официальная версия, иббенийский китобой Шай Дурр шёл с грузом ворвани и амбры всё в тот же Пентос, когда увидел в небе дракона, заходившего в глубокий вираж — вероятно, желая покормиться рыбёшкой. Решив, что тот заходит на атаку, он приказал зарядить гарпунные баллисты и выстрелить; рассчитанные на кита орудия легко пробили шкуру молодого дракона и протащили его за судном около лиги.

Принц Джекейрис, прикованный цепями к седлу, не смог оттуда выбраться и утонул, а китобой повернул назад на север и доставил драконью тушу в Браавос, поскольку слышал, что там не любят драконов.

Конечно, есть обоснованное мнение, что это могла быть не случайность, а убийство, заказанное тем же морским владыкой или другим заморским правителем, решившим, что не желает пересмотра такого замечательного договора.

Однако, как водится, доказательств у этой версии нет — и быть, конечно, не может.

Новая коронация

Весть о смерти Джекейриса ещё не подоспела, когда открылись ворота Красного Замка.

Тут же заторопились организовать давно затеянную коронацию Рейниры — как было задумано, не в септе, а в Драконьем Логове.

Впервые народ свободно впустили в огромное, величественное здание и позволили увидеть вблизи не одного, а целых восемь драконов, стоявших полукругом позади высокого помоста.

На помост, в чёрном бархатном платье с алой опушкой, в золотых серьгах и ожерелье с рубинами, взошла Рейнира, опоясанная Блэкфайром. Её оставшиеся дети, Эйгон и Джоффри, надели ей на шею гирлянды из алых цветов, а принц Деймон снова поместил оплетённую цветами корону трижды в огонь (в центре помоста поставили алтарь из септы) и короновал свою жену.

Некоторые говорят, что корона была так горяча, что высокая причёска Рейниры загорелась, и ей пришлось её отбросить в сторону, открыв, что своих волос у неё осталось не так уж много и были они совсем не так уж густы, как раньше; но возможно, этого и не случилось.

После королевский кортеж отправился в Красный Замок, где королева поднялась на Железный Трон и приняла присягу своих верных вассалов, начиная от мужа и детей.

В тот раз железный трон её не тронул; позднее она часто жаловалась на множество досадных царапин и особенно — на порванные юбки. Впрочем, это совпало и с тем временем, когда она изрядно пила — так что, возможно, дело не в волшебстве, а в обычной неосторожности.

Королева начинает действовать

Впервые с начала войны мы начинаем видеть Рейниру отдающей приказы и самостоятельно их подписывающей.

Более того, мы видим приказы, явно написанные её рукой — характерный почерк и ошибки сложно спутать с искусной вязью придворных писарей.

И первый такой приказ отправил принца-жреца в Приречье: "Штобы там нам дозтавил и унечтожил злокосненного Эймонда Тауэрса, и штобы его голову принёз для помещения на кол. И штобы ему помочь отправить в Приречье когото из ублюдков с драконом на иво выбор".

Выбор принца пал на девицу Крапиву.

Объясняют это по-разному, но, как кажется автору сего, здесь не стоит искать каких-то личных мотивов. Достаточно того, что из всех Посеянных она одна была не пьяницей и не известным подлецом, а её лояльность не принадлежала лорду Корлису Велариону. Проще говоря, ей можно было доверять.

Следующим приказом королева Рейнира назначила свой малый совет.

Лордом-казначеем стал лорд Селтигар; лордом-судьёй — восторженный Бар-Эммон; на должность лорда-капитана вернулся сьер Гаррольд Вестерлинг. Государевым Оком была назначена, совершенно внезапно, "духовная супруга" принца-жреца Мисария.

Но самым внезапным назначенцем стал лорд Ларис Стронг. Он вышел из чёрных клетей навстречу цепи десницы.

Репрессии

Конечно, новое правление не могло не начаться с того, чтоб разобраться со старым — и здесь Чёрную партию ждал неприятный сюрприз.

Ни раненого короля, ни его младшего сына, ни его дочери в замке не обнаружилось.

Вместе с ними пропал и Том Беда с бородой.

И, конечно, казна — казна покинула столицу ещё давно, и благополучно добралась до обширных подземелий Кастерли.

За это следовало кого-то наказать — и жертв у королевы хватало.

Первым, конечно же, стал Отто Хайтауэр. После пародии на суд, обвинениями в котором были, в числе прочих, "оскорбление памяти благочестивой королевы Эйммы" и "преступное сводничество", он был провезён по городу, повешен, его живот был вскрыт, а тело — четвертовано.

Голову его насадили на кол и оставили на всеобщее обозрение.

Следующей жертвой стал Джаспер Уайльд, которого постигла та же судьба.

Септон Скорбный был обвинён в распутстве и растлении послушников, лишён своего сана советом столичного духовенства, прогнан по улицам, бит бичом и брошен в чёрные клети.

Сьер Тиланд Ланнистер избежал смерти только потому, что лорд Селтигар хотел дознаться, где спрятана казна. Впрочем, смерть могла бы показаться ему за облегчение — его ждали полгода пыток, голодания и изоляции. Однако, на допросах он упорно бранил Рейниру и Деймона и утверждал, что верен богам и королю.

Но самая ужасная судьба постигла, пожалуй, вдовствующую королеву и её дочь Хелейну — женщин, которые посмели быть соперницами Рейниры.

Обеих обвинили в распутстве, рождении бастардов и нарушении законов супружества — и, поскольку король Эйгон также считался бастардом, а брак Алисенты с королём Визерисом был объявлен незаконным, их ждала обычная участь неверных жён по "Судебнику" Джехейриса Миротворца.

Обе были коротко острижены, семикратно биты плетьми — и отправлены в портовый бордель, заплативший, как положено по тому же "Судебнику", семь звёзд в казну за каждую из новых "сотрудниц". Работать там им полагалось семь лет.

Первый ропот

Горожане не любили Рейниру, но горожане боялись её драконов.

Однако малые свидетельства их непокорности мы видим с самого начала.

На казни Отто Хайтауэра и Джаспера Уайльда вместо криков брани, положенных по ритуалу, из толпы неслись благословения и слова заупокойных молитв.

Никто, кроме золотых плащей, верных принцу-жрецу, не бросил камня в верховного септона на его позорном пути — более того, самые смелые бросались на колени, прося благословения.

И, наконец, бордель, которому достались две королевы, полностью лишился своих клиентов — если люди и приходили, то только поддержать двух благородных пленниц, принести им еды и просто поклониться.

Однако, это изменилось с прибытием в город наёмников. Этим людям, не знавшим Вестероса и не желавшим его узнать, прежний статус Алисенты и Хелейны казался замечательной экзотикой, и они платили втрое за ночь с любой из них.

Говорили, что Чем даже купил себе неделю, и развлекался вместе с личной стражей — по крайней мере, так он хвалился в Тироше.

Казалось, звезда Зелёных зашла.

Немного вернёмся назад, во время, когда король Эйгон ещё не исчез со своего трона, и ответим на вопрос, почему принц Дейрон не присоединился к своим братьям, а Хайтауэры никак не поддержали семью военной мощью — которая у них, пожалуй, была получше, чем у всего остального Простора.

На самом деле, ответ не требует аж целой главы и сводится буквально к одному предложению: Хайтауэрам было не до того.

Морские владыки

Хотя морским владыкой зовёт себя правитель Браавоса, Редвинам и Хайтауэрам это имя подходило гораздо больше.

И хозяева Арбора, и хозяева Староместа строили своё благополучие на морской торговле — их огромные корабли пересекали южные моря, спеша к Летним Островам, в гискарские города и даже далёкий И-Ти.

Однако мира между ними никогда не было. Два могучих семейства торопились превзойти друг друга и остаться единственными хозяевами Летнего Моря. Корабли Хайтауэров были быстрее; корабли Редвинов обзавелись итийским оружием, позволявшим метать каменные ядра с огромной силой — возможно, ранними пороховыми пушками. Соревнование набирало обороты с каждым поколением — становилось больше парусов, меньше вёсел, сильнее вооружение.

Но веками Редвины и Хайтауэры не позволяли себе прямого столкновения.

История этого запрета по-своему интересна и восходит к последним досемерянским Гардинерам, а конкретно — к королю Гарину VIII, прозванному Миротворцем. Как у всякого Гардинера-язычника, у него было множество жён, но только двух он любил, и только этим двум он позволял рожать себе детей: Гильде Хайтауэр и Шельде Редвин.

Здесь надо вспомнить, что наследование у досемерянских Гардинеров было весьма специфично и несколько похоже на то, что практикуют тирошийцы: все сыновья покойного короля сходились в бою на Кровавом поле, пока не оставался в живых один, который и восходил на престол. По обычаю, вассалы не вмешивались в эти бои; но Гарин VIII справедливо опасался, что если выбор будет стоять не между несколькими десятками претендентов, а всего между двумя, их могущественные семьи могут их поддержать и начать войну, которая разорит Простор.

Поэтому Гарин VIII призвал лорда Хозера Хайтауэра и лорда Эйрона Редвина к себе и попросил их принести страшную клятву — Зелёной Рукой, Девой Полей и Девой Морей — что они никогда не поднимут друг на друга оружия и не будут между собой сражаться.

Это правило было нарушено в 129 году.

Маяк в окружении

Вскоре после коронации Эйгона Второго, в Просторе словно рухнула плотина, сдерживавшая соседей Староместа в их желании расправиться со старым соперником или вырваться из-под власти сурового сюзерена.

На море ждали Редвины — лорд Хорас прямо заявил, что больше не намерен чтить старый договор: «У нас новые боги и новые короли, — сказал он. — Отчего я должен помнить старые клятвы и не чинить вреда старому врагу?».

На суше было не лучше: Тарли, Флоренты и даже Дейны выдвинули свои войска, причём договорились вначале справиться с Хайтауэрами, и только после — друг с другом.

Драконица принца Дейрона, Тессарион (что значит «Синяя царица»), была, конечно, большим подспорьем — но Простор славен численностью своих войск, а Тессарион была ещё чудовищно юна.

Хотя Хайтауэры смогли выстоять и даже сохранить немалую часть войска, их флот был почти что уничтожен, а время было безвозвратно упущено: отступление последних нападавших, неукротимых Дейнов, пришлось как раз на время, когда столица пала перед Рейнирой.

Отважный

Принцу Дейрону, последние три года жившему в Староместе, было в ту пору пятнадцать лет, и он переживал первую в своей жизни большую любовь и первую в жизни тяжёлую разлуку.

Занятно было бы сравнить его с его ровесником и молочным братом — принцем Джекейрисом.

Несмотря на то, что Дейрону ведь тоже довелось увидеть войну и даже в ней поучаствовать — это была другая война, и другие руки вели его по пути воина. Так или иначе, пусть ошибаясь и совершая недолжное, взрослые в жизни принца Дейрона хотели видеть его славным юным рыцарем; в жизнь же принца Джекейриса вмешались те, для кого «мужчина» и «безжалостный бандит» были синонимами.

Конечно, Дейрон видел и жестокость, и мародёрство, и даже насилие — на войне очень сложно их не увидеть — но их называли жестокостью, и мародёрством, и насилием, их не воспевали, как нечто прекрасное и достойное восхищения. Насилие и мародёрство карались по закону; жестокость воспринималась печальной необходимостью.

Конечно, его дядя лорд Ормунд позволил себе насильно жениться на пленной дочери убитого им лорда Тарли — но пока он нашёл септона, согласного венчать столь нехороший брак, ему пришлось изрядно побегать. А сьер Хорберт, тоже Хайтауэр, которому Дейрон служил оруженосцем, и вовсе прямо заметил, что это не по-божески и точно принесёт семейству немало зла.

(Заметим, что он был прав: леди Саманта Тарли принесла Хайтауэрам немало печали, вплоть до отлучения от чаши и страшной вражды её сторонников и ненавистников — но это случится позже.)

Конечно, сьер Хорберт не был новым Галладоном из Морна, а был довольно простым рубакой, хорошим только тем, что никогда не бил оруженосцев — но сьер Хорберт всё же знал про Воина и его заветы, и искренне старался их донести до принца, а в бою, когда тот сражался пешим в общем строю — берёг мальчишку и помогал ему.

Да и любовь, с которой пришлось столкнуться обоим принцам, была изрядно разной.

История любви

Историю любви принца Дейрона мы знаем потому, что он, как хороший младший брат, каждую неделю писал письма старшему брату.

Частью у нас есть эти письма, частью — черновики, сохранённые в архивах Староместа: оригиналы более поздних писем не сохранились, пропав вместе с другими документами периода смены власти в столице. Они позволяют заглянуть в повседневную жизнь юноши, увидеть его чувства, сомнения и надежды… и его любовь.

Впервые она упоминается восьмого числа второй луны 127 года — вскоре после прибытия юного принца в Старомест.

Мне кажется, что я увидел мою судьбу. Ты всегда мне говорил, что это пустые бредни, и есть только любовь и дружба, рождаемые близким и долгим знакомством — и наслаждение, которое не требует знакомства вовсе. Я думал, что ты прав, «папочка», потому что обычно ты прав во всём; но сегодня я хочу с тобой поспорить, потому что в порту я встретил юношу с волосами, алыми, как кровь — и я ещё с ним не говорил, но его лицо уже мне снилось, и не только лицо.

Позже, впрочем, принц Дейрон признаёт частичную правоту старшего брата — вот отрывок из его письма, датированного восьмым месяцем того же года.

То, что я писал тебе о судьбе, и что ты неправ насчёт знакомства — это надо считать мальчишескими бреднями, я полагаю. Конечно, мы можем ощутить удивительное счастье узнавания своей судьбы — на этом я стою и буду стоять, хоть ты меня пытай — но правда есть и в твоих словах. С тех пор, как мы с Эдом познакомились и стали часто вместе гулять, моя любовь к нему не только выросла — она стала другой. Теперь я не просто грежу о его красивом лице; я могу сердиться на него, или же перечислить его привычки — он очень мило морщит нос, когда с чем-то не согласен, и он дерётся, как сущий бес. И важнее: грезить я мог один, сам наедине с собой; а такая, реальная, любовь требует двоих, и теперь я буду добиваться взаимности.

Взаимности он, очевидно, добился — по крайней мере, он весьма забавно отрицает, что узнал плотские радости в очередном письме:

А что ты меня терзаешь и дразнишь, так пиши такие письма дяде Гвейну, а мне их писать не надо! Да, мы обменялись поцелуем — и да, это было весьма приятно — но не все столь неукротимы в своей похоти, как ты, мой милый «папочка». Эд и я, мы больше говорим друг с другом, гуляем по городу и держим друг друга за руки; даже поцелуй мне показался слишком поспешным, как будто он мог нарушить эту тихую гармонию двух душ. Но кажется, не всё так плохо, потому что вчера мы снова гуляли, и даже выпили матросского вина и танцевали в таверне, и всё было совсем как раньше — никаких, как ты изволил писать, «неодолимых влечений».

Однако с началом военных действий «Эд» и его мать оставили Старомест.

Я их не осуждаю; тётя Марильда приехала сюда за безопасностью — а даже я сам не мог бы поклясться, что город не будет взят. Эти Редвины ужасно сильны, и у них есть оружие, которого нет ни у кого. Но когда мы с Тессарион подожгли один их корабль — дядя запретил мне рисковать и велел ограничиться всего одним — то был ужасный взрыв и пострадало много соседних. Это, наверное, неплохо. Но на сердце у меня, конечно, вечный дождь, такой, как ранней зимой: ужасно серый и тусклый, и никакого проблеска солнца. А завтра будет опять атака, и я страшно боюсь, что одно из их ядер заденет мою девочку и мы рухнем в море. Я умею плавать — мы много купались с Эдом — но это совсем другое, и я страшно боюсь уйти вот так, в холодную пустую бездну…

И вот, морская война была окончена, и принц Дейрон отправился на помощь брату.

Я не верю, что ты мёртв, «папочка». Я не верю, что не стало Хелли и маменьки. Я не верю, что Нед сошёл с ума и превратился в чудовище — не верю, потому что не хочу и не могу верить. Я не знаю, как и когда мы встретимся, как не знаю, зачем я просватан за девицу Баратеон — но я женюсь на ней, если ты так хочешь, и это так же непременно, как-то, что мы все ещё соберёмся вместе и будем смеяться над страшным, случившемся на войне. Потому что пока мы живы, страшное всегда может остаться позади.

Пока Хайтауэры постепенно собирались с силами для рывка на север, на помощь родичам или хотя бы ради мести за них — вести из столицы были неясными, даже агенты не знали точно, жив король или всё же мёртв и тайно похоронен — принц Эймонд оставался в Приречье, совсем близко к врагу.

С ним была Вхагар — сильнейшая из тогда живших драконов, последняя из троицы завоевателей, живая легенда. У него хватало причин ненавидеть Чёрную партию. И всё же, нужно признать, что он почти бездействовал.

Почти.

Освобождённый Запад

Несложно проследить постепенное схождение принца Эймонда в глубины безумия по принятым им военным решениям.

Первым из них было отправиться на Запад — решение пусть спорное, ведь без поддержки других драконов он сильно рисковал, но вполне резонное. Освободив Западный Край от необходимости держать удар вторжения с Железных Островов, принц Эймонд освобождал и их войска, которые позднее он мог бы использовать как для нового удара по Приречью, так и для возможного соединения с войсками Хайтауэров и марша на столицу.

И поведение принца Эймонда в сражении за Запад не вызывает особенных вопросов.

Он прилетал в осаждённый замок или город; коротко переговаривался с лордом, мэром или епископом, которым этот замок или город принадлежал — в основном, его интересовало, сколько человек те смогут освободить, если убрать от них угрозу, и могут ли они предоставить Вхагар какую-нибудь пищу для восполнения её огня — и дальше день за днём с неба атаковал осаждающих, выжигая их войска и корабли.

Если в городе не оставалось даже еды, Вхагар обходилась и без огня, пикируя с огромной высоты на железян и ломая под своим весом их корабли и пожирая всё, что бегало близ её пасти. Это позволяло ей восполнить запас огня и вернуться к опробованной тактике «жги всё, этих не жалко».

Единственным, что можно поставить в вину кампании на Западе, было пренебрежение любыми задачами, кроме непосредственно уничтожения вражеской живой силы. Принца не волновало, что на кораблях, которые он жёг, могли быть пленные. Он не вёл переговоров, не пытался спасти тех, кого ещё, пожалуй, можно было спасти. Он выжигал всё на своём пути.

Но надо признать, что это было довольно эффективно: в результате его стараний, Запад был очищен от железян. А вскоре погиб и сам великий жнец — как это часто бывало с железянскими вождями, погиб нелепо и в общем по собственной вине.

Смерть кракена

Как многие железянские вожди, лорд Дальтон Грейджой был опьянён своим успехом. В его руках были богатства Ланниспорта — пусть меньшие, чем он рассчитывал. Перед ним пал почти весь Светлый Остров, открыл ворота Кайс. Эсстрены держались из последних сил; Бейнфорты сдались и отступили вглубь континента, оставив своих людей на сомнительную милость победителей.

Количество рабов — точнее, не рабов, а трэлей (железяне весьма упорно твердили, что не приемлют рабства) — а главное, количество наложниц росло в геометрической прогрессии. Вскоре даже последнему гребцу нашлось по паре солёных жён — такого не бывало со дней совсем уж незапамятных, с эпохи до господства Хоаров.

Но больше всех добычи и женщин получал, конечно, сам Дальтон.

«Сага о кровавом кракене» считает, что незадолго перед смертью у него было триста солёных жён и семь сотен просто наложниц; это, конечно, преувеличение — но скорее всего, примерно тридцать солёных жён он себе завёл, и изнасиловал не менее семидесяти женщин, если не более. Впрочем, известен великий жнец Саурон Грейайрон, имевший триста шестьдесят четыре солёные жены — по числу дней в году, — так что можно предположить, что с числом жён автор саги мог и не так уж сильно присочинить.

«Нид на жадного кракена» отмечает, что тот «сердце слезы земли сменил на красу рассвета земель зелёных» — то есть, променял железо на золото. Это раскрывается шире в «Саге о кровавом кракене», где мы читаем: «И стал появляться перед железянами в золотой короне, и в ушах и на шее носить золото, говоря: «Вот, я король золотых гор!». И многие жрецы роптали, напоминая, что золото создал штормовой бог в насмешку над железом; а великий жнец говорил им: «Если так, то почему железо стоит лишь треть от золота?», и ещё говорил: «Они легко меняют свою песню, стоит им подарить немного этой насмешки». И тогда все железяне, которые хотели милости от великого жнеца, оделись в богатые ткани, и украсили себя украшениями, и говорили, как в зелёной земле. И жрецы твердили, что Хоары вернулись на наше горе, и звали великого жнеца Новым Хоаром.»

Трения в железном войске достигли пика, когда один за другим их корабли начали гибнуть в огне Вхагар. Пока их вождь вёл их от победы к победе, ему прощали простые слабости и даже попытки утвердиться на Западе и основать новое королевство; но как только удача его оставила…

И была женщина, именем Тесса, родом из Кайса, солёная жена великому жнецу Дальтону. Отец её был из Харлоу, и она в детстве была утоплена, но молилась Утонувшему Богу вместе с зелёными богами, как это делают в Морской Септе. И Дальтон очень эту Тессу любил и везде возил с собой; и однажды ночью она была с ним на ложе, и громко закричала «Железяне, я убила его!» — а когда стражники вбежали, то увидели её на подоконнике, в крови и с любимым мечом великого жнеца в руках. И она сказала: «Бросьте его в воду, иначе Утонувший не примет его!» — и сама прыгнула из окна, а там её уже ждали в лодке люди из Харлоу. И стражники выкинули тело великого жнеца из того же окна, чтобы кто-то в спешке не вздумал его похоронить.

Так не стало одного из величайших железянских вождей.

Харренхолл

Хотя все ожидали, что принц Эймонд дальше направится в столицу, он этого не сделал.

Вместо того он бросил собранные им наскоро войска на Харренхолл, где закрепились принц Деймон и девица Крапива. Отчего-то те не вступили в сражение, а мирно отошли в Дарри, позволив принцу Эймонду занять замок без боя.

Всё это было, в общем, в рамках разумного: Харренхолл находился в самом центре Приречья, открывая отличную возможность действовать в любом из направлений и предоставляя просторное жилище для солдат — чем не мог бы похвастаться любой другой из замков.

Но то, что было после захвата Харренхолла, разумным не назвал бы никто.

Первым делом принц Эймонд созвал всех Стронгов в Зал Ста Огней. Он объявил, что будет судить их за измену и за сговор с Ларисом Стронгом, убийцей королевского сына. Большинство явились, считая, что обвинение настолько абсурдно, что не может быть поддержано; немногие, более разумные, предпочли скрыться — и тем спаслись.

Всего в день взятия Харренхолла принц Эймонд лично казнил пятьдесят четыре человека, возрастом от семидесяти шести (лорд Саймонд Стронг) до полутора (Мелисса Стронг) лет. Помимо дворян, были приговорены и все слуги, но вешать их самолично принц не пожелал, что спасло людям жизнь: солдаты с Запада пожалели бедняг и помогли им скрыться, а принц на другой день забыл, чего приказывал.

Вообще, эпизоды потери памяти стали для него частыми; порой, он даже забывал, где он находится. В минуты всё более редкой ясности мысли он седлал Вхагар и улетал охотиться на принца Деймона и его соратницу; но те снова и снова уходили от него, выжигая за собой замки и города. То, что оставалось целым после них, дожигал Эймонд — и возвращался обратно в Харренхолл.

Он даже не пытался действовать против самой Рейниры; кажется, он вообще не верил, что хоть кто-то из его родственников оставался в живых — многие вспоминали, что он твердил о том, что остался последним и что на нём мир закончится в огне и крови.

К безумию военному мешалось и личное безумие.

Новая семья принца

Здесь надо понимать, что, несмотря на откровенную ненормальность, принц Эймонд всё ещё оставался основной надеждой Приречья на хоть какой-то порядок.

Принц Деймон и девица Крапива даже не пытались заниматься войной; в каждом замке, который они занимали, они пили вино и развлекались, или летали на своих драконах по небу. Принц Эймонд — или же кто-то от его имени — назначал шерифов и коронеров, не трогал выживших крестьян и строго следил за соблюдением законов, лично казня любого, кого притаскивали ему на суд и кого он считал виновным.

Однако и невиновные находились, что давало людям надежду и мотивировало чаще обращаться за судом безумного принца — который охотно разбирал дела, вплоть даже до самых мелких.

Поэтому неудивительно, что Бракены попытались завязать с ним более близкие связи.

Четырнадцатилетний Эррон, о котором мы уже упоминали и который отличился в битве у Старой Мельницы (она же Битва в песочнице) был по решению своего дяди Хамфри отправлен в Харренхолл. Считалось, что он будет оруженосцем, но так как принц Эймонд не был помазан в рыцари, то Эррон числился просто личным слугой.

Этого-то Эррона принц начал везде с собой водить и называть «дорогим братом» — а Эррон был в самом деле чем-то похож на короля Эйгона: высокий для своих лет, с крутыми локонами светлых волос, плечистый и немного в теле, как всякий Бракен. Помимо него, постоянной спутницей принца Эймонда тогда же стала «дорогая сестра» — Алис Риверс, бастарда Стронгов, женщина лет тридцати, повитуха и деревенская ведьма, до того бывшая наложницей принца Деймона, совершенно не похожая на королеву Хелейну ничем, кроме фигуры: полной, с большой грудью, тяжёлым задом и с тонкой талией.

Ни Эррон Бракен, ни Алис Риверс не спешили оставить воспоминания об этом периоде своей жизни. Эррон вскоре после окончания войны постригся в монахи на Тихом Острове и принял обет молчания; Алис Риверс прожила долгую жизнь в миру, но вспоминала больше о совсем другой части своих невероятных приключений.

Совершенно ясно, что оба были принуждены к сожительству; Алис Риверс даже родила ребёнка, о котором несколько позже. Но степень насильственности этого сожительства — прямое принуждение, или же косвенное, или же общее отчаяние и безвыходность бессмысленной и бесконечной войны — остаются загадкой.

Как и степень причастности этих двоих к смерти принцев Эймонда и Деймона, о которой расскажем позже.

Новый 130 год страна встретила в состоянии страшной раздробленности — настолько, что многие хронисты, например, Долины помечают его первым годом правления королевы Джейн, считая, что единое государство просто больше не существует.

Немало осколков бывшего целого были ещё и в постоянной войне внутри себя и со внешним врагом — причём в войне зачастую заведомо бессмысленной, не имевшей шанса привести к решительной победе или хотя бы к крепкому миру.

Попытки собрать эти осколки в целое предпринимались и королевой Рейнирой, и принцем Эймондом — но одинаково бесплодные. Междоусобица продолжала собирать свою обильную жатву...

Дела Простора

К концу 129 года Хайтауэры наконец смогли себе позволить снова собрать войска и выдвинуться на север, в сторону завоёванной столицы.

Возглавил их сьер Бриндон Хайтауэр — лорд Ормунд предавался радостям супружества с леди Самантой в недавно захваченном Роговом Холме. Войско сопровождали, конечно, и принц Дейрон с Тессарион.

Первоочередной задачей Хайтауэры ставили не марш на далёкую столицу, а подчинение себе Простора, потому сперва двинулись на запад — вверх по Благодатной, в сторону чудовищной замятни с участием Осгреев, Крейнов, Рованов и лордов Щитовых Островов, желавших прирезать себе кусочек плодородной суши. В это всё включились и железяне, пережившие Западную кампанию принца Эймонда и гибель лорда Дальтона, под началом лордов Урратона Драмма и Уттара Сандерли, но главное — под началом мокрого человека Нута Нидослова, страстного проповедника и великого знатока железной веры, говорившего, что за зелёным полем его паству ждут лучшие в мире корабли и море добычи.

В бою с ним отличился принц Дейрон, завоевав прозвище Отважного и золотые шпоры. Вынужденный спешиться, когда меткий выстрел порвал крыло Тессарион, он не растерялся, а оседлал оставшуюся без всадника кобылу и ринулся обратно в бой, причём проломил своим кистенём — излюбленным оружием его и его брата — голову лорду Уттару Сандерли и обезоружил самого Нидослова, позволив взять его в плен.

Судьба Нута показывает, что даже лоялисты-Хайтауэры, по сути, исходили из того, что единого государства больше не существует: в то время, как "Судебник" Джейхейриса предписывал за вооружённый мятеж и всякий разбой казнь через сожжение, Нут и другие железяне были зарыты заживо — в точном согласии со старинным законом Гарта III Ржавчины, предписавшего именно так поступать со всяким железянином, захваченным с оружием в руках на земле Простора.

Шторм в Штормах

Ещё одной армией, которая начала собираться на выдвижение в конце 129-начале 130 года была армия Штормов. Всё время до этого — почти что целый год — они были связаны по рукам и ногам своей же Маркой и настоящим вторжением из Дорна, причём вторжением от сразу двух враждебных друг другу владык.

С одной стороны атаковал очередной Король-Стервятник, самозваный владыка Красных Гор. Этот титул присвоил себе некто сьер Аллес Айронвуд — двоюродный брат лорда Айронвуда и муж его дочери Селены, как отмечает "Княжеская хроника", выражая сомнения, что лорд Айронвуд и в самом деле никак не поддерживал Короля-Стервятника и хранил верность законному владыке.

Правду определить непросто, тем более, что этот законный владыка, князь Алоис Мартелл, сам двинул свои войска туда же, куда и его мятежный вассал: на Марку. Разница была лишь в том, что Стервятник целился пройти в Простор, минуя Каронов, Боллов, Колей и Селми — а князь Алоис, пользуясь размером своей армии, ударил с суши на Дондаррионов и Тойнов, а с моря высадился на Гневном мысу.

Всё это надолго заняло лорда Борроса, вынужденного обороняться сразу на трёх направлениях от двух врагов, у каждого из которых были свои цели и оба из которых воевали старым дорнийским методом булавочных уколов.

Однако ко второй луне 130 года его войска наконец были готовы идти на север — недоставало лишь внятной цели, зачем идти, поскольку...

Бумажный трон

Весть о войске Хайтауэров не обошла столицу, где королева Рейнира и без того сидела уже не слишком спокойно.

Её казна была полупуста и представляла собой скорее множество долгов и обязательств перед вольными городами; казна её отца — отсутствовала вовсе, и её местонахождение по-прежнему никак не удавалось выбить из сьера Тиланда.

Лорд Селтигар, назначенный королевским казначеем, подошёл к вопросу сбора средств самым привычным ему методом и обложил налогом буквально всё — от числа окон и покупки соли до права пользоваться услугами золотарей и брать воду в городских фонтанах. Это, конечно, не прибавило ему народной любви.

Вдобавок, в столице грозил начаться голод.

Здесь нужно пояснить немного об устройстве снабжения столицы. Изначально план Эйгона Завоевателя был в том, чтобы она кормилась с Домена; однако число жителей росло, а земли Домена были невелики, и плодородных из них было немного — едва ли треть. Поэтому столица закупала продовольствие в Просторе и Приречье, а если недоставало и этого — на Западе.

При королеве Рейнире Приречье и Запад были под властью принца-регента — Приречье фактически, а Запад хотя бы номинально. Оставался Простор, готовый продавать зерно хоть снаркам да грамкинам, и Королевский Домен... но в тех землях Домена, которые кормили столицу — в Росби, Хэйфорде и Стокворте — хозяйничали чужаки из вольных городов, присвоившие весь урожай себе.

Оставался только Простор. И с севера Простора пришли подводы с плодами урожая 129го... но этого, конечно, не могло хватить огромной толпе голодных ртов. Больше северные лорды отправить не могли — им нужно было самим кормиться; но советники королевы Рейниры убедили её, что дело в страхе перед Хайтауэрами, и что если убрать Хайтауэров, то Простор, конечно, будет намного более щедр.

Королева приняла решение, которое ей стоило короны, хотя вначале казалось невероятно удачным: она отправила в Простор сразу трёх своих всадников: Хью, Ульфа и Аддама, уверенная, что они легко поставят на колени войско врага и уничтожат принца Дейрона.

Судьба Мейлора

Тем временем, принц Дейрон — теперь сьер Дейрон Отважный — получил печальное известие. Женщина в лохмотьях, с трудом пробившись через стражу, рассказала ему о судьбе малютки Мейлора.

По её словам, она звалась Шаяной и когда-то была блудницей; сьер Рикард Торне выкупил её и взял с собой как няньку и кормилицу для маленького принца, потому что у Шаяны был свой маленький ребёнок. Она не знала, кого сопровождает: сьер Рикард утверждал, что служил у лорда Росби, а ребёнок — его бастард от лиснийки, умершей в родах. Однако со временем, по мере совместных странствий, сьер Рикард ей открылся.

Изначально они хотели идти по Золотой дороге, но Кордвайнеры — не иначе, как в пику соседям-Пейнам — объявили, что верны королеве Рейнире и вовсе перекрыли дорогу на Запад. Тогда сьер Рикард решил рискнуть и попробовать спуститься по Мандеру в нейтральный Хайгарден, надеясь получить убежище или хотя бы помощь от правившей там леди Ланнистер.

Однако в Биттербридже его узнали — в гарнизоне служил старый знакомый сьера Рикарда, межевик сьер Томард Шляпа, который и донёс об этом Касвеллам. Те живо догадались, что один из двух мальчишек, ехавших с рыцарем — вовсе не простой шлюшонок, а бесследно пропавший принц Мейлор, и приказали его схватить и доставить к ним — в надежде сделать принца разменной монетой в переговорах.

Хотя Шаяна пыталась прятать детей, это не помогло; оба были схвачены, а сьер Рикард, при попытке отбить маленького принца, погиб — и, по словам Шаяны, с ним погиб и сидевший в его седле принц, по недосмотру пронзённый десятком стрел.

Принц Дейрон поверил женщине; о его страшном гневе рассказывает не меньше десятка песен, в том числе известная "О горьком мосту":

И где на камни пала кровь, младенца пала кровь,

Там нынче бушевал огонь, до ночи бушевал.

Горели септы и дома, и стар горел и млад,

И вот остался только мост, проклятый горький мост...

Принц Дейрон поверил — но оставались и не поверившие. Не менее трёх принцев Мейлоров увидели королевства в правление Эйгона Третьего — и ещё один разыскался аж при Эйгоне Четвёртом, вскоре после пожара в Королевском Лесу.

Худший из брачных танцев

Из трёх посланных королевой Рейнирой всадников лишь один отправился навстречу принцу Дейрону: юный Аддам Веларион, и даже его вела не только верность приказам.

Если Хью Молот прямо и открыто говорил, что завоюет Хайгарден и станет новым Гартом — он считал, что так зовутся все короли Простора, — а Ульф Белый следовал за ним, потому что ему было по большей части безразлично, где пить, а жена нудила его слушаться брата — то с Аддамом, признаться, всё гораздо сложнее.

Можно принять официальную трактовку событий: что он был верен королеве Рейнире и направился сразиться с её врагом, сразился и вместе с ним погиб. Она вполне логична внутри себя... но плохо сочетается со свидетельствами очевидцев. А этих очевидцев было немало, и всех их допросили весьма подробно — причина смерти брата, конечно, весьма интересовала Эйгона Второго.

И по словам очевидцев выходило нечто совсем другое.

Вот что говорил сьер Адальф Фоссовей: Мы в самом деле видели драконов, танцевавших в небе, и это я свидетельствую перед богами, как и то, что эти драконы с неба упали вместе и обрушились на землю, и тем переломались и скоро сдохли. Но на них не было всадников, а всадники те были в палатке принца, на которую упали драконы. И они там были с вечера вдвоём, и никого там с ними не было, а только все слышали, что было им очень хорошо и весело, если ваша милость позволит мне так сказать.

И показания лорда Шермера, человека, известного своей честностью, сводятся к тому же: Молодой принц принимал в то время гостя, человека валирийской наружности и всадника красивого дракона, серебряного с синим. Этот-то дракон и стал причиной несчастья; он поднялся с Тессарион и начал как будто танцевать, так что они сцепились шеями и лапами, и касались друг друга крыльями. А у Тессарион одно крыло ещё не зажило с тех пор, как её ранили недалеко от Десяти Рук, и оно снова порвалось из-за этого касания; и оба дракона упали наземь и сильно разбились, и через три дня скончались. А упали они на шатёр принца, где тот принимал того другого всадника, с которым очень был любезен и пожелал остаться наедине.

Можно ли предположить, что Аддам Веларион пытался переметнуться к своему другу или возлюбленному? В конце концов, личность Эда, сына Марильды, почти однозначно идентифицируется именно с ним, а септон Барт пишет, что драконы часто побуждаемы к брачному танцу соитием своих хозяев. Но с другой стороны, однозначных доказательств этой версии, конечно, нет — хотя есть вердикт короля Эйгона Второго, который мы вынесли в заглавие раздела.

Так или иначе, принц Дейрон и Аддам Веларион были мертвы, а Простору угрожала не столько королева Рейнира, сколько амбициозный Хью Молот и его послушный Ульф...

Вообще-то, Луна Трёх Царей — это старинный семерянский праздник, отмечаемый в первое полнолуние после Новолетия.

Праздник этот посвящался Эльварду Андалу, Анжанне Ройнарке и Слепому Царю — фигурам столь же историческим, сколь и легендарным. В истории они отметились тройственным союзом, вытеснившим валирийцев из Андалоса на долгие пять сотен лет — есть даже основания полагать, что именно смешение веры в Боаша, ройнарского и андальского язычества легли в основу семеричной веры. В легендах они предстают святыми почитателями Семерых и Одного, которые первыми свидетельствовали о Творце и которые вернутся, чтобы свидетельствовать об Обетованном.

Но септон Ликиний из обители св. Алестера что близ Мунстона назвал так первые месяцы 130 года в своей глубоко ироничной проповеди. В ней он описывает сложившуюся политическую ситуацию: Счастливы мы, братья и сёстры, что родились в вотчине Отца Небесного, и что он наделил королеву Джейн хитростью женщины и твёрдостью мужчины; но посмотрите, что делается в сопредельных землях! По грехам нашим, новые Три Царя пришли на землю — каково время наше, таковы и цари наши. Дана нам Рейнира вместо Анжанны, и Одноглазый вместо Слепца, и безымянный бандит вместо святого Эльварда!

Нестойкие троны

Древле, царица Ройнаров была чиста душою и телом, прекрасна зраком, благочестива духом; ныне царица наша обагрила руки кровью святого, бани закрывает, собой нечестива, духом язычница — возмущался септон Ликиний — и, несомненно, с его характеристикой были согласны не только жители Долины.

И трон королевы Рейниры как раз начинал под ней особенно активно пошатываться — чем меньше оставалось вокруг неё драконов, тем громче были голоса недовольных. Припоминали и налоги на что попало, и судьбу несчастных королев, и закрытые бани — лорд Селтигар задрал цены настолько, что они стали недоступны большинству горожан — и начинавшийся голод...

Но голоса ещё не кричали в полную силу: всё же у королевы оставалось ещё четыре дракона. Её собственная Сиракс, скованная в Логове; Лунная Плясунья, вместе с принцессой Бейлой сторожившая Драконий Камень; и, конечно, Караксес с Овцекрадом, которые шатали трон принца-регента в Приречье.

Короля, что правил древле Лоратом, звали Слепым; но он видел Творца, и говорил волю его, и Семерых принёс своим людям. А нынче у Рек одноглазый король, который не видит ни зла, ни добра, а только ярость свою.

Принц-регент — а вопреки тому, что он неизменно говорил о брате, как о погибшем, несмотря на корону на челе, Эймонд продолжал отказываться от королевского титула и звал себя "принц-регентом" — сидел на своём троне одновременно более и менее уверенно, чем королева Рейнира.

Большую уверенность ему давала абсолютная, ничем не ограниченная власть, которой он свободно пользовался и которую не оспаривал никто из "подданных" — наоборот, они спешили принести свои обиды и печали на суд принца-регента. Проигравших ждал огонь — обычный, не драконий: усилиями Алис Риверс и Эррона принц-регент принял то, что скота на прокорм Вхагар в Приречье нет. Но были и выигравшие, и они упорно спешили просить суда.

Наконец, вместо нашего Эльварда, святой души, ревнителя законов, короля благодатного, в Просторе воцарился неведомый бандит на драконе, ни закона не знающий, ни обычаев не чтущий, а только спешащий насытить свою похоть и алчность.

Если чей-то трон и стоял хуже всех — то это трон Хью Молота, или, как он себя теперь звал, Гарта Хью. Конечно, у него было два дракона, сравниться с которыми размером и силой могла бы лишь Огнегрёза, скованная в Логове, или Вхагар, занятая в Приречье. Два дракона могли очень многое — они стоили немалого войска. Но...

Но кроме двух драконов у "Гарта Хью" ничего не было. Из верных людей у него был пьяница Ульф и сестра, которая считала всю эту затею дурным бредом и понукала мужа слушаться Хью до поры, а потом сбежать за море — ни рыцарей, ни советников, ни септонов за ним не шло. Из казны он мог похвастаться только теми монетами, что он набрал на пепелище городов и деревенек. Что же до войска, то им брезговали даже наёмники.

И всё же, он был королём — точнее, "Гартом" — просто потому, что пока никто не мог с ним поспорить за этот титул.

Любовные нелады

К третьей луне 130 года до королевы Рейниры донесли вести о том, как "воюет" в Приречье её супруг: как он под угрозой дракона заселяется в чей-либо замок, там "гостит", ежедневно себя радуя сытной едой и особенно — добрым вином, а когда прилетает принц-регент — снимается с места и уходит в другой замок, оставив хозяев принимать гнев Вхагар на себя. Вместе с ним пировала и веселилась девица Крапива.

То, что случилось позднее, большинство историков списывает на ревность королевы Рейниры, но это нельзя считать убедительной версией. Никогда до того Рейнира не проявляла подобной сильной ревности; даже история со сьером Харвином была мотивирована не его походами в весёлый квартал, а оскорблениями, которыми он там бросался.

Принц-регент никак не обижал королеву; да, его манера "сражаться с врагом" была откровенно странной, но он неизменно уважительно отзывался о жене и всегда поднимал в честь неё первый тост. Возможно, он сношал девицу Крапиву — но Рейнире было не привыкать делить мужа с другими. Она не имела ничего против леди Миз, даже звала её верной подругой и всегда её слушала — а ведь эта лиснийка годами жила с принцем-жрецом, как жена.

Но есть и другая вероятность, мало изученная историками.

Во-первых, надо вспомнить, что принц Деймон был изрядно немолод и порядком потрёпан своим образом жизни, а что Рейнире, что леди Миз было лишь немного за тридцать, и обе они отличались изрядным темпераментом. Во-вторых, стоит вспомнить, как много вера принца-жреца возлагала на драконлорда. Он должен был быть не просто хозяином сильного зверя, но "мужчиной из мужчин", воплощением валирийской маскулинности. А принц-жрец, как он ни пытался, таковым давно не был.

Не был он и хозяином самого сильного из драконов — даже если не считать принца Эймонда на Вхагар, оставался ещё Вермитор... и вот здесь, как нам кажется, стоит искать суть проблемы. У Вермитора был наездник — довольно молодой, достаточно сильный, циничный... и, что важнее всего — наездник, которого все обвиняют в блуде и не называют, с кем именно. Как будто бы это очевидно.

Не это ли объясняет и странный успех "Гарта Хью", и его странные заверения, что он перед богами король? Если он стал мужем Рейниры и леди Миз по ритуалу валирийцев, он в самом деле мог решить, что теперь он — король. Такое понятие, как "принц-консорт" едва ли было знакомо простому рыбаку.

Но это только теории. То, что мы знаем точно — это что в начале пятой луны королева Рейнира внезапно приказала принцу Деймону без промедлений казнить девицу Крапиву и дракона этой Крапивы каг изменщиков нашей Кароны и Трона.

Как фарс

На приказ, как известно, принц Деймон ответил с присущей ему простотой: "Приказ королевы, — сказал он, — а слова шлюхи". Но почему-то и теперь он не спешил бунтовать.

Девицу Крапиву он отослал в неизвестном направлении; говорили, что она убежала в Долину и там воцарилась среди горцев, пока и её, и дракона не извели другие горцы, недовольные частыми рейдами.

Сам же он отправился в Харренхолл и затребовал переговоров.

Сказать, что принц Эймонд изумился и был в ярости — ничего не сказать, но, что замечательно, он согласился говорить и явился перед принцем-жрецом, облачённый в какой-то невероятный костюм из зелёного шёлка и крашеной кожи. По правую руку от него была Алис Риверс, тяжело на сносях, в лучшем платье, какое нашлось в Харренхолле — красивом и дорогом, но на двадцать лет отставшем от моды, купленном ещё при лорде Лионеле. По левую руку, в кольчуге и жупане семейных цветов восседал Эррон Бракен.

Принц Деймон поприветствовал принца Эймонда, и был гораздо любезнее, чем когда-то давно на Драконьем Камне. Принц Эймонд ответил в том же духе, пожелав собеседнику божьей милости, потому что другое ничто не спасёт подобного грешника. Далее процитируем "Историю Харренхолла" — наш, увы, единственный источник, пусть и написанный на семьдесят лет позже.

Во всей нашей стране, — ответил ему тогда нечестивый принц Деймон, — не найдётся никого, кроме нас, кто достоин зваться королём. Моя бывшая женка нынче греет постели чёрного люда и скоро сдохнет от непристойной болезни; твои родичи все передохли, как им, выродкам, полагалось. Но мы с тобой вместе уродились драконами, в нас кровь Валирии. Нам с тобою решать, кто будет править этой несчастной страной. Давай же сразимся с тобой в небе по-над Божьим Оком, как сразились за корону Мейгор и племянник Мейгора!

И против всякого ожидания, принц Эймонд согласился — хотя и заметил, что в том бою у дяди был зверь вдвое больше, а в этом преимущество будет у племянника.

Упоротые драконы

Против всякого ожидания, ни Эррон, ни Алис Риверс, ни немногие оставшиеся в живых слуги не спешили возрадоваться, что избавятся от сумасшедшего господина. Наоборот: они были в панике.

Весь замок в тот же миг всполошился, как муравейник, облитый кипятком, потому что никто не хотел потерять доброго принца-регента и заменить его нечестивым язычником. И тогда Алис Риверс и Эррон сговорились, что подмешают в вино принцам особой травы, от которой люди спят, а сами потихоньку зарежут того нечестивого Деймона; и дракона его хотели опоить тем же средством, хотя и пришлось заготовить очень много и набить им желудки трёх овец, которых и скормили дракону, чтобы он крепко спал и можно было отпилить ему голову.

Но хитрым планам не суждено было сбыться.

Не знали те Алис Риверс и Эррон, что дракорождённые, эти избранные богов, они не такие, как все люди, и средства людские их не берут, а чтобы взяли, это должно быть втрое больше дурмана и другого подобного; и не проследили, что Вхагар сожрала одну из овец. И их план провалился, и утром принцы принесли клятву у чардрева, и возложили к корням его корону Завоевателя, чтобы победитель мог забрать его, и каждый надрезал чардревный ствол и напился древесной крови.

Сочетание дурмана с чардревным соком оказало удивительное действие: в небеса поднялось два всадника, которых сложно назвать как-то иначе, чем угашенными — и два дракона, чей разум не только был замутнён через связь мутным рассудком их хозяев, но и затронут дурманом, скормленным им вчера.

И драконы кружили друг вокруг друга, как будто желали обняться и всё время промахивались; а их всадники что-то кричали друг другу, но на земле это не было слышно. И они всё кружили, покуда вдруг нечестивый Деймон не поднялся с седла, и не прыгнул с него прямо в воду, а за ним прыгнул принц-регент, чтобы догнать его, но не отстегнулся от седла, а вместо того отстегнул седло от подпруги, и так утонул; а нечестивый Деймон разбился о воду. Драконы же, лишившись хозяев, сцепились и вскоре тоже рухнули в воду, ибо каждый другому порвал крылья.

Так великая трагедия эпохи Мейгора превратилась в непристойный фарс — впрочем, в народном изложении этот поединок выглядел гораздо красивее, и совсем не так, что два угашенных дурака утопились вместо сражения.

Прошёл год со смерти Визериса Проклятого, а его наследство всё ещё оставалось разделённым.

Королевская Гавань осознавала, что её королева осталась без поддержки принца Деймона, когда с юга медленно, но неостановимо подходят две вражеских армии. Приречье в одночасье лишилось и власти, и её оппонента, и устало вздыхало, сомневаясь, а так ли уж хочет возвращаться к грызне. В Просторе всё ещё резвился «Гарт Хью». Вольные города изменили свою политику и закрепились в Королевском Домене и облизывались на такое бездраконное и беспомощное Приречье.

Что-то должно было произойти — и что-то произошло.

Святая Эллин Шёлковая

Низложенные королевы, Алисента и Хелейна, продолжали всё это время находиться в борделе матушки Сондры, отбывая «заслуженное наказание».

Алисента сносила все ужасы плена молча и равнодушно, замкнувшись в себе и ни слова не говоря никому, кроме дочери, которую она убеждала быть сильной и не сдаваться, да богов, которым она продолжала молиться дважды в день в маленькой септе Хорошей Девы, куда ходили все женщины Шёлковой. Ни побои, ни насилие — ничего не могло поколебать её холодный покой и разрушить её молчание, и со временем даже наёмники перестали её трогать.

Иное дело Хелейна. Поначалу она словно спала наяву, как будто не понимая, что вокруг происходит, и послушно исполняя любую команду. Иногда только очиналась и заливалась слезами, оплакивая брата-мужа, детей, свою драконицу, разрубленную на куски по приказу принца Деймона, и себя — и тогда Алисента приказывала ей быть сильной и быть драконом, и она замолкала и снова погружалась в свой сон наяву.

Так было пару месяцев; но потом что-то в ней изменилось.

Однажды утром она встала, вышла из борделя и ушла прямо в септу Хорошей Девы, где с тех пор поселилась. Уговорам она не поддавалась; если её уводили силком — возвращалась, как только охрана отвлекалась. Ночь проводила на пороге, под открытым небом, а днём на коленях молилась о скором возвращении короля и божьей каре на всех язычников. Пила она только воду, а ела цветочные лепестки; еду, которую ей приносили сердобольные девки, отдавала беспризорникам, во множестве бегавшим по тем местам.

Вскоре к ней снова стали идти горожане — теперь не как к королеве, а как к святой: за советом и помощью. Кому-то она обещала помолиться; кого-то обвиняла в грехах. Говорили о чудесных исцелениях. Что было точно — так это что бывшая королева публично призывала проклятья на Рейниру, прорицала страшную гибель всей её семье и всячески подбивала народ на восстание.

Но наличие у Рейниры драконов перевешивало даже слово народной святой — до поры.

Последняя капля

Разумеется, рано или поздно вести о «святой из борделя» дошли до Рейниры — скорее поздно, чем рано, настолько хорошо трудилась Мисария и так охотно ей доносили о том, что творится в городе — и конечно, они ей не понравились. Больше всего её волновало то, что Хелейна ей пророчила гибель; она даже винила слова бывшей королевы в смерти своего мужа — словно забыв, что сама же объявила этого мужа бунтовщиком и заочно приговорила к батогам и повешению.

Леди Миз была послана на переговоры: Рейнира щедро пообещала забрать Алисенту и Хелейну из борделя в тюрьму, если те прекратят возмущать население и совершать чудеса. Это было не такое плохое предложение — ведь помимо чёрных клетей были и нормальные камеры, мало уступавшие по удобству обычным замковым покоям.

Пусть Рейнира покается и придёт босоногая к моей Хорошей Деве просить у неё прощенья за моих сыновей, мою мать и моего деда, — был ответ, — и тогда ей даруют лёгкую смерть, а её детям — добрую жизнь.

Говорят, что Рейнира, узнав о таком предложении, рассмеялась, и сказала, что лучше страшная смерть, чем каяться перед богами диких андалов, и лучше её дети будут прокляты, чем спасены ценой унижения их матери и монархини; так это или нет — неизвестно, но приказ схватить «самозваную святую» и «немедля казнить, как положено самосвятке, через огонь» она отдала.

Последним чудом «святой Эллин» называли то, что она, только поднявшись на костёр, вдруг упала бездыханной и тут же умерла. Говорили, что видевший это палач — лишённый языка наёмник-иббениец — немедленно исповедал Семерых и тем вернул себе дар речи, а тело бывшей королевы источило неземное благоухание — но это, конечно, обычные прикрасы агиографии.

А вот то, что с костра на Рыночной площади началось восстание Пастыря — это уже исторический факт.

Человек, который стал Пастырем

Вопрос, не является ли Пастырь святым, вставал неоднократно — и возможно, в силу этого мы отлично знаем его биографию.

Как несложно догадаться, родом он был из Приречья, а звался он Пейтом, и служил испольщиком лорда Кита, вассала лорда Вэнса из Атранты. Ту же землю до него арендовал его отец, тоже Пейт, а позднее — его старший сын, Дирк, и сын Дирка, тоже Дирк. Один из сыновей кого-то из этих Дирков даже выбился в рыцари, и благодаря верности Иде Талли заслужил деревушку Сраное Болото — паршивую землю, которую он, впрочем, сумел осушить и превратить в плодородную, не без помощи обычных и зелёных септонов. Его потомки, Нейланды, так там и жили.

В семнадцать лет — довольно рано по меркам арендаторов — Пейт женился на дочке соседа Тома, Мэр, на два года старше него, и к двадцати пяти был отцом семерых сыновей. Всё это нам известно из дела о воровстве: как раз в этот год, накануне зимы, Пейт украл у своего тестя три мешка зерна, какое можно сеять в холодное время. Хотя он просил снисхождения ради малых детей, лорд Вэнс был беспощаден: кража зерна накануне зимы каралась втрое строже обычного, и Пейту отрубили правую руку.

Судя по всему, после этого он бросил жену и детей, потому что на первом «Дознании о святости или грешности Пастыря», бывшем во времена Эйгона Третьего, тот самый сын Дирк, уже весьма немолодой, заявлял, что не видел отца с раннего детства и не желает его знать, потому что из-за него вся семья тяжко страдала, голодала и жила только милостью деда моего и доброго лорда Лимана Кита, да проведёт его Неведомый в Райские Кущи.

Однорукий Пейт зато возникает через три года в числе иноков Тихого Острова, но надолго не задерживается и уходит в Долину, в монастырь св.Харвина — и по странной случайности, как раз через год монастырь оказался под следствием за призывы вернуть Сынов Воина и Честных Бедняков. Впрочем, долго Пейт не прижился и здесь, и вскоре вернулся в Приречье, где заделался бродячим септоном — не будучи рукоположен и даже толком не зная Звезду.

Дальше на долгое время о нём ничего не слышно: очевидно, он окормляет свою паству, как умеет. Однако за семь лет до войны в тех краях появился один из семи его сыновей, опознал папашу и обратился к местному благочинному с жалобой, что осуждённый вор рукоположен в септоны.

Благочинный запросил монастырь св. Харвина, отчего те рукоположили преступника — это было не принято, но порой делались исключения — и очень удивился, узнав, что никто никого не рукополагал.

Битый кнутом за святотатство и мошенничество, Пейт покинул Приречье и ушёл побираться в столицу, где рассказывал, что пострадал от неправых судов принца Деймона.

Со временем вокруг него — харизматичной довольно личности — собрались другие калеки, с которыми вместе он просил подаяния и зарабатывал пением гимнов, которых знал великое множество. Как отмечали, голос у него был хороший, и он отлично умел заставлять свой хор держать мелодию.

Тогда же он стал известен как Пастырь Калек — или просто Пастырь.

Виноваты ли беженцы из Приречья, прибившиеся к его хору, или сам Пейт додумался до этой мысли — неизвестно, но после казни бывшей королевы Хелейны наступил его звёздный час.

Сбывшееся пророчество

Тело Хелейны ещё остывало, иббениец-палач ещё осознавал, что случилось — а на высокий костёр, как на трибуну, уже забирался Пастырь со своей свитой, растолкавшей стражу.

Святая Эллин прокляла этот город! — крикнул Пастырь. - Святая Эллин нас покинула, потому что мы прокляты! Мы прокляты, потому, что терпим драконов! Смерть драконам и драконьим отродьям! Смерть ложным септонам и фальшивым рыцарям! Да очистится мир огнём!

С этим криком он выхватил факел у палача и швырнул в направлении помоста, на котором сидела королева Рейнира в окружении знати. Королеву, впрочем, он не задел — помост был слишком далеко — но эффект был достигнут.

Толпа смяла стражу, как игральные карты; с них срывали куски доспехов и оружие. Королеву, принцев и леди Миз щиты едва успели спрятать в коляску и увезти; многим лордам и дамам из её окружения повезло куда меньше — их буквально порвали на куски.

Тело королевы Хелейны было забыто, брошено и только чудом не затоптано; позже тот самый палач-иббениец тайно отнёс его к молчаливым.

В считаные часы разгорелся настоящий, страшный бунт. Люди хватали что попало — в основном кухонную утварь — и спешили бить того, кого они считали за врага — в основном доставалось золотым плащам и наёмникам. Знаменитый Чем спасся только тем, что украл лохмотья у какого-то нищего и присоединился к бунту, охотно режа любого, кто стоял между ним и дорогой прочь из города.

Коляска королевы катилась вниз с холма Рейнис, когда принц Джоффри принял роковое решение: он заметил, что покамест дорога до Логова была открыта, и взялся забрать оттуда дракона и так разогнать бунтовщиков.

Добрался он без приключений, благодаря двум верным щитам — сьеру Дилану Бар-Эммону и сьеру Вилламу Ройсу, но в Логове передумал седлать своего Тираксеса. Тот показался ему слишком маленьким по сравнению с морем бесновавшейся черни. Здесь был нужен взрослый дракон — и принц Джоффри освободил и оседлал Сиракс.

Драконица подпустила его к себе — он всё же был драконлорд, и к тому же часто играл с Тираксесом близ её стойла — но не спешила его слушаться. Драконы разумны, но говорят только между собою и со своими хозяинами, и плохо слышат людскую речь; оттого приказы принца Джоффри она понимала не слишком хорошо, и только поняла, что надо лететь — и полетела домой, на Драконий Камень.

Седло было рассчитано на взрослую женщину, а не мальчика, а летела Сиракс тяжело, с непривычки часто ныряя и взбираясь вверх по воздушным потокам. Джоффри вывалился из седла и упал вниз — на крышу Портовой Септы, откуда он рухнул на ступени.

Робин, дочь свечника, торговавшего неподалёку, подбежала ему помочь, но услышала только «Мать, прости» — было это сказано матери земной или Небесной, неизвестно.

Так сбылось первое из обещаний короля Эйгона Второго.

Итак, столица пылала, а королева Рейнира смотрела на это из окон донжона Красного Замка, не в силах ничего сделать.

Её драконица Сиракс оставалась на Драконьем Камне, не спеша возвращаться; из пятерых сыновей у неё оставался один — лежащий без сознания после мучительной смерти его дракона от рук паствы Пастыря; и самое страшное — ей некуда было идти. Между ней и любой возможностью к спасению лежало бушующее море народного гнева — и она не смела в него шагнуть.

А между тем, на Драконьем Камне творилось кое-что интересное...

Рискованный план

Вернёмся к тому недоброму дню, когда стало понятно, что Красный Замок падёт перед войском Рейниры.

Король лежал без сознания; мейстеры и голубые сёстры не ручались ни за что. Королева была не в себе, по-прежнему переживая пытки, унижения и смерть сына. Принц-регент недавно сорвался прочь в Приречье, заявив, что должен отомстить и всё исправить. Войско было уничтожено; от союзников не приходило никаких вестей.

Поражение — не временный проигрыш, а настоящее поражение — казалось неизбежным.

Но вдовствующая королева Алисента и Отто Хайтауэр не хотели терять последние крошки надежды. Вызвав Тома Беда с бородой они потребовали дать ответ на простой вопрос: может ли тот вывезти из замка королевскую семью? Сами Алисента и Отто выбрали оставаться в замке — пусть даже и на верную смерть. Они полагали, что утолив жажду мести их кровью, Рейнира и Деймон не станут слишком старательно искать полумёртвого калеку, сумасшедшую женщину и онемевшего от жути ребёнка.

Увы: королеву Хелейну увести не успели. Слишком много сил и времени заняла переноска бессознательного короля, и слишком рано сьер Ломас Стонтон принял решение сдаться.

Дерзкий побег

Самым главным вопросом, который стоял перед Томом Беда с бородой было — где же укрыть короля так, чтобы его не нашли в первые же пару дней Золотые Плащи.

У Тома в активе был сын, заика Том Беда с языком, была сестра Джейн с сыном от сьера Альфреда Брума, три голубых сестры и сьер Гвейн Хайтауэр — командир Золотых Плащей, который готов был сделать ноги куда угодно, лишь бы подальше от своих подчинённых, неприкрыто мечтавших о возвращении принца Деймона. Ещё у него были деньги — но деньги сейчас, в затопленной врагами столице, стремительно теряли ценность.

Решение подсказала сестра: её бывший любовник, сьер Альфред, служил комендантом замка на Драконьем Камне и не так давно прикупил ей дом на острове. Не слишком хороший — скорее даже не дом, а лачугу — но всё же дом. Более того, сестрин сын, Марстон Уотерс, как раз женихался с рыбачкой (и немного контрабандистской, как все рыбачки с Драконьего Камня и Дрифтмарка) Джилл, у которой была лодка и которая аккурат приплыла в столицу продавать свой товар.

Оставалось только погрузить короля в ту самую лодку, закидать его рыбой, сверху положить пару крабов и увезти в самое сердце вражеской территории: на побережье Драконьего Камня. Джейхейру замазали грязью и выдали за ребёнка Джилл и Марстона.

Как ни странно, король это пережил.

В сердце врага

Что ещё удивительнее, король Эйгон не просто выжил — он начал выздоравливать. Да, это заняло очень много времени, да, он три месяца выживал только тем, что хлебал маковое молоко, потому что иначе ему угрожал болевой шок, и подсел на наркотик — но чудом ли своей валирийской крови, усилиями ли сестёр, или божьей милостью и молитвами бедной Хелейны, он начал выздоравливать.

Пока Рейнира пыталась утвердиться в столице, он жил в крохотной хижине на берегу и питался в основном копчёной рыбой и хлебом из водорослей. Принцесса Джейхейра заново училась говорить и читать по семейной "Семиконечной Звезде" Гринфильдов — единственной книге, которую удалось вывезти из Красного Замка. Сьер Гвейн Хайтауэр удивительно быстро вписался в общину рыбаков и прославился своей ловкостью в обращении с парусами. Мирная, безмятежная жизнь...

Но, конечно, это было только иллюзией, за которой пряталось очень много интересного.

В первую очередь, конечно, кипела разведка. Джейн любовник пристроил портомоей в замок; Марстон нанялся туда же вольным стражником; но лучше всех справилась Джилл, ухитрившаяся пробиться в личные горничные самой принцессе Бейле.

Сведения, которые они приносили в хижину, были крайне интересными.

В первую очередь, гарнизон в замке был даже не маленький — его почти не было вовсе. Оборона в основном состояла из неприступных стен и дракона принцессы Бейлы — которого часто не было дома, потому что принцесса предпочитала долгие полёты над морем или горой сидению в мрачных комнатах замка, где для неё не было никаких развлечений. Даже молодые оруженосцы, которые раньше составляли ей компанию, были нынче в столице.

Во-вторых, комендант сьер Альфред не питал к королеве Рейнире тёплых чувств. Кто-то говорит, что это потому, что сьер Альфред ни к кому не питал этих самых тёплых чувств, но скорее всего дело в том, что он с юности был очень дружен с покойным сьером Хелленом Веларионом — у которого оруженосцем служил сьер Лейнор Веларион. По протекции друга он и попал на тёплое место коменданта, и в общем неплохо служил своенравным хозяевам замка — правда, оставался семерянином и не слишком усердствовал в обучении юных принцев и тренировке солдат.

И в-третьих — что стало самым важным — над островом видели золотого дракона, и король всё чаще ощущал, что его дорогой друг, его Солнышко, был уже недалеко.

Захват Драконьего Камня

Было понятно, что прятаться, когда Солнышко наконец отыщет хозяина, станет больше невозможным — и что как только об этом станет известно королеве и принцу-жрецу, о смерти которого на остров вестей не дошло, последует быстрая и решительная расправа.

Вопрос был в том, что даже с драконом у них всё ещё был ровно один тренированный рыцарь и один несчастный калека, обгорелый, опоенный молоком и не слишком твёрдо ходивший — он и вставать-то начал только месяц назад.

Джейн отнесла сьеру Альфреду предложение: формально сдать замок королю, принести ему присягу и продолжать жить, как он жил. По народной легенде, отнесла она и ядовитый пирог — на случай, если сьер Альфред не согласится. Впрочем, пирог не понадобился: король-семерянин был всё ещё лучше королевы-язычницы, а принцесса Бейла, её скука и капризы порядком надоели старому рыцарю.

Джилл уговорила свою хозяйку слетать на Дрифтмарк, попытаться навестить лорда Корлиса, после смерти леди Рейнис и Аддама затворившегося в Высоком Приливе с юным Алином и не желавшего никого принимать.

Сьер Гвейн облачился в свой доспех, купил на рынке в порту новое платье для принцессы и на скорую руку посвятил в рыцари Марстона, чтобы свита короля выглядела хоть сколько-то приличной.

Наконец, сам король, превозмогая боль и жажду выпить макового молока, кое-как взгромоздился на дракона и взлетел в небеса.

От него, в общем, требовалось всего ничего: просто прилететь в замковый двор, принять капитуляцию и присягу сьера Альфреда, как-нибудь слезть с дракона и отправиться отдыхать: с принцессой и Лунной Плясуньей должны были справиться баллисты, ждавшие своего часа в замковой оружейной.

Но, как всегда, вмешались непредвиденные обстоятельства.

Во-первых, принцесса Бейла на полпути повернула назад и столкнулась в небе с Солнышком. А во-вторых, драконица Рейниры, Сиракс, была матерью драконицы принцессы Бейлы — и поспешила на помощь своей дочери. В небе над Драконьим Камнем столкнулось два всадника и три дракона — и казалось, что победители определены заранее.

Внизу сьер Альфред Брум, оценив произошедшее, повернул против товарищей по заговору и отдал приказ арестовать Джейн и Джилл, а на стены монтировать те самые баллисты. С ним сошёлся в бою сьер Гвейн Хайтауэр. Новопосвящённый сьер Марстон с алебардой — меча он в руках не держал — встал в дверях казармы, не пуская стражников во двор. Оба Тома помогали ему, чем могли.

Меж тем, в небесах творилось воистину странное: полумёртвый король побеждал.

Ни у Сиракс, ни у Лунной Плясуньи ещё не было опыта боя с другими драконами — а у Солнышка был. Связь со всадником позволяла ему видеть то, что он сам бы не заметил; чутьё и тот самый печальный опыт — давали возможность избежать очевидных ловушек, не позволить тяжёлой, крупной Сиракс себя задавить, не позволить юркой и сытой Лунной Плясунье заплевать себя пламенем.

Более того: будь то всадник или дракон (а с парой короля и Солнышка очень сложно их разделить, настолько там была удивительно прочная связь), но кто-то из них осознал, что двое противников — это шанс повернуть их друг против друга. Они уходили от ударов Сиракс — и та врезалась в Плясунью; уходили от огня — и огонь настигал Сиракс, не раня, конечно (огонь не ранит драконов), но изрядно сбивая.

Атаки становились всё отчаяннее — принцесса Бейла не желала сдаваться, надеясь погибнуть, как герои валирийских сказаний — в небе и в огне. Она верила, что это распахнёт перед нею ворота Земли Богов, где реки текут молоком и пьяным мёдом, а на деревьях растут красавицы и красавцы на любой вкус. Но чем безрассуднее становились её атаки, тем легче было подставить её под Сиракс — и вот уже Бейла попала под выстрел и её драконица потеряла управление и врезалась в самый донжон замка. Сиракс попыталась их перехватить, но только впечатала ещё сильнее, не сумев стормозить — и сверху на них пришёлся первый и последний залп огня от Солнышка.

Оставалось только зачистить двор — не преминув немного потерзать дважды предателя сьера Альфреда — и объявить свою власть над Драконьим Камнем. Сопротивляться никто не посмел.

Король приказал отнести принцессу Бейлу к мейстерам, если девчонка ещё не сдохла, и попытался слезть с седла. Но здесь силы его оставили и он, оступившись мимо стремени, рухнул на камень, добавив к ожогам перелом всех четырёх лодыжек.

Потеря Драконьего Камня не ударила по Рейнире слишком сильно — просто потому, что по ней уже ничто не могло слишком сильно ударить. Ей некуда было падать — она была на дне. Сутки напролёт она проводила в своей комнате с сыном, не причёсываясь и не переодеваясь, если ей не напоминали, и даже забывая есть и пить.

Столица жила своей жизнью: паства Пастыря предлагала всем желающим мясо драконов, от которого люди сгорали изнутри; в Блошином Конце проститутки перебили бандерш и сутенёров и, заключив стратегический союз с ворами, золотарями, скорняками и контрабандистами, навалили баррикад и объявили, что у них тут своё королевство, а на царство венчали восьмилетнего Геймона — за лиловый цвет глаз; немногие адекватные стражники и уставшие от вседозволенности наёмники собрались на холме Висеньи вокруг сьера Перкина Блохи, межевика из Приречья, короновавшего юношу по имени Тристан и утверждавшего, что этот Тристан был зачат в полигамном браке покойного короля с некой Лизой из Старых Камней.

Вольные города всерьёз озаботились тем, чтобы вторгнуться в Вестерос и отнять побережье, и теперь собирали войска — куда лучше, чем те отбросы, что они бросили принцу Деймону. В ходе переговоров Рогаре, лиснийский знатный дом, купили у князя Девкента принца Визериса.

И всё это предстояло — насколько он знал — разгребать королю Эйгону Второму.

Первые королевские решения

Начал он с того, что приказал добить Сиракс и Плясунью, пока те не очухались, а их туши скормить Солнышку, чтоб тот стал сильнее. Или, по крайней мере, так от его имени приказал сьер Гвейн Хайтауэр; он же отправил воронов известить всех вокруг, что законный король возвратился и вскоре снова сядет на трон. Сядет метафорически: подняться на железный трон со сломанными ногами несколько невозможно.

Первым на новость о захвате Драконьего Камня откликнулся, как ни странно, затворник лорд Корлис. Не прошло и трёх дней, как в замок явился его посол — четырнадцатилетний Алин — с предложением своего деда: в обмен на жизнь Бейлы и имя Веларионов для Алина и покойного Аддама он обещал предоставить королю весь свой флот и самого себя в полное распоряжение.

Леди Бейла — титула принцессы она лишилась, поскольку титула принца посмертно лишился её отец — с переломами рук и ног и ожогом на лице, но живая, лежала в своих покоях под охраной верного сьера Марстона и его алебарды.

Девка отлично сражалась, и мне нравится мысль передать Дрифтмарк кому-то, кто вылез не из пизды моей доброй сестрицы, — ответил король, соглашаясь на предложение. Насколько он его понимал — вопрос дискуссионный: в те дни он снова пил маковое молоко, словно воду.

Покончив с переговорами и велев накормить мальчишку, а то он тощий, как смерть от чахотки, король занялся делами крепости. Нужно было разобраться в узниках: кого-то освободить, как септона Аксентия, просидевшего в камере целых двенадцать лет, а кого-то, как пойманных покойным сьером Альфредом работорговцев — казнить, потому что на Стену в такое неспокойное время отправлять бесполезно: сбегут.

Заодно был казнён мейстер Герардис, признавшийся, что приносил в жертву валирийским богам нерождённых младенцев и их матерей, обращавшихся за абортом, а также что резал людей живьём, чтобы лучше узнать их устройство. Протокол утверждает, что это всё было с разрешения и поощрения принца-жреца, но навряд ли: для таких тонких мерзостей покойный принц Деймон был слишком простым человеком.

За мейстером следом на костёр отправились ещё несколько самых активных "валирийцев" — вообще оказалось, что секта не просто закрепилась на острове, а что там все эти годы существовала какая-то искажённая версия старых верований, странно смешавшихся с культом Семерых; это было сочтено поклонением Врагу и его слугам и приравнено к измене королю.

Наконец, войска Штормов и Хайтауэров подошли совсем близко к столице, и король решился отправиться в новый бой.

Гибель Рейниры

На дракона короля сажали краном, каким лошадей грузят на корабли — тем самым немало его позабавив, конечно. Но стоило им подняться — как все сомнения в том, сможет ли Эйгон Второй хоть что-то захватить остались позади, так легко и умело он летел над проливом.

Вместо того, чтобы, как это сделал принц Джекейрис, приземлиться в городе, он полетел напрямую в замок, уверенный, что никто не решится стрелять по нему со стены. И он был прав: когда он приземлился во внутренний двор, всё тот же сьер Ломас Стонтон пал пред ним на колени и спросил, что он может сделать для своего государя.

Сдохнуть, — кратко, но ёмко ответил король, а Солнышко плюнул коротким сгустком пламени. Сьер Гвейн более чем подробно изложил, кто именно и как именно помешал королеве Хелейне спастись. И настолько все были искалечены этой войной, что даже сьер Карлтон Стонтон, родной брат сьера Ломаса только покорно спросил, кто будет теперь комендантом Красного Замка.

Но король не ответил, а только велел привести королеву Рейниру, её детей и малый совет, и немедля освободить всех узников чёрных клетей.

К чести Рейниры, держалась она хорошо — хотя и смотрелась сущей ведьмой: нечёсаная, без кровинки в лице, в платье, в котором не меньше недели она и спала, и ела. За руку она держала принца Эйгона; малый совет — лордов Селтигара, Бар-Эммона и Стронга и сьера Гаррольда Вестерлинга — вели связанными. Только сьер Гаррольд ещё пытался сопротивляться.

Король приказал погрузить их в повозку и везти в Портовую Септу.

Сам он поднялся и полетел туда же, по дороге остановившись на холме Висеньи и приказав сьеру Перкину, если он хочет жить, расчистить дорогу предателям. Разумеется, щедрые дозы огня и драконьих когтей тоже немало помогли продвиженью повозки — в седле Эйгон Второй даже казался отличным воином.

Наконец, цель была достигнута.

На глазах у толпы, Рейнира вышла из повозки и поднялась по ступеням септы; наверху её ждал Солнышко. Покайся, и умрёшь с миром, — как говорят, сказал ей король, но она только плюнула в его сторону. Принц Эйгон, рыдая, взмолился о пощаде для своей матери — "Она только женщина, и по-женски глупа, виноват был мой отец, но он уже мёртв" — но мольба не была услышана.

Двадцатого числа четвёртой луны 130 года сбылось и второе обещание короля Эйгона Второго: на ступенях Портовой Септы Рейнира встретила свою смерть. Она была быстрой: Солнышко откусил ей голову. До последнего эта гордая женщина сохраняла достоинство, даже ради сына не желая унижаться перед победителями.

Как пишет дорнийский посол при Железном Троне сьер Адрик Аллирион, в смерти Рейнира была большей королевой, чем в жизни.

Освобождённые

О том, что было дальше, и песни, и хроника пишут в самых восторженных выражениях; сложно хранить нейтральный тон, когда говоришь о таких материях.

Например, вскоре после казни Рейниры, когда только окончился суд над предателями малого совета (их приговорили к костру) — через толпу протолкались три женщины в крайне непристойной одежде. Четвёртую они тянули за собой — высокую, почти совершенно седую, всё ещё несравненно красивую. Вопреки всем советам голубых септ и приказу сьера Гвейна, король слез с седла — горожане увидели, как он плохо держится на ногах — и проковылял ей навстречу, чтобы обнять.

А королева не проронила ни слезинки, и только, подобно слепой, касалась лица государя, повторяя "Ты пришёл", и благодарила богов. А государь плакал, как девица, и утирал свои слёзы подолом котарды. Потом он попросил людей, чтобы подняли его в седло, так как ноги его не слушаются; и сьер Перкин Блоха и его воспитанник Тристан подняли его на плечи и помогли сесть в седло; и он принял у них свою мать и так полетел с ней в замок.

В замке его уже ждали освобождённые узники Чёрных Клетей.

Верховный септон Скорбный едва мог говорить, и угас, не дожив и до вечера, но успел благословить короля и велеть ему быть милосердным в своих победах; сьер Тиланд Ланнистер пытался держаться прямо и даже поклонился королю, но не смог устоять и упал. Всё те же сьер Перкин и Тристан, которые со своим войском теперь следовали за королём, подхватили его и, по приказу короля, отнесли в лучшие покои, где заботу о нём поручили мейстеру Орвилю.

Этот бедный старик был тоже отправлен в чёрные клети, за то, что случайно отозвался о ком-то из Зелёной партии без осуждения.

Когда, наконец, прибыли сьер Гвейн Хайтауэр и остальная команда с Драконьего Камня, уже темнело. Септы были отправлены позаботиться о сьере Тиланде и верховном септоне — в их медицинском искусстве король убедился на своём опыте, а сьер Гвейн, оба Тома и женщины разместились в бывших покоях принца Эймонда — готовить для них новые комнаты не хватало свободных рук: слишком много слуг убежало бунтовать к горожанам.

Королевская уборка

А наутро короля снова погрузили на дракона и он отправился к Рыночной площади, где собирался держать суд над бунтовщиками из горожан.

Суд его был необычно милосердным — впрочем, оно и логично, ведь бунтовали против Рейниры.

Но сначала король наградил своих верных помощников.

Том Беда с бородой и вся его семья получили фамилию Гуд и земли в Королевском Домене, причём сьер Марстон был тут же узаконен. Герб новой семьи был весьма необычен: зелёный дракон с головой пса на золотом фоне. Девизом их стало "Бесконечная верность". Гуды, впрочем, владели своей землёй не слишком долго: в 196 они поддержали не ту сторону и отправились за море вместе с Эйгором Риверсом. Последние упоминание об этом семействе мы встречаем в Восстание Баратеона: некий сьер Данстон Гуд на Трезубце поверг в поединке сьера Майлса Мутона.

Сьер Гвейн Хайтауэр тоже не остался без награды, получив деревушку Белый Шиповник и положив начало дому Хайтауэров из Королевского Домена. Они также были не на той стороне в 196, но остались при своём и продолжали владеть Белым Шиповником ещё очень долго.

Что до бунтовщиков, то сьер Перкин Блоха не просто не был наказан — он получил место коменданта Красного Замка (и заработал вечную ненависть сьера Карлтона Стонтона, считавшего место своим по праву). Женщины из Блошиного — по именам из них известны только некие Эсси и Сильвенна Сэнд, якобы дочь лорда Толанда — были также прощены, получили небольшую сумму денег и приказ найти себе честное дело.

Известно, что Эсси, использовав эти деньги, женилась на красильщике Стевроне, а Сильвенна постриглась в обители серых сестёр и часто у них гостила. Запомним эти имена и продолжим.

Пастырь, клявший короля и драконов до последнего вздоха, и самые лютые его товарищи были ещё недоступны — они заперлись в Логове. Но заочно их приговорили к сожжению — что встретило крики одобрения: войско фанатиков уже порядком утомило народ.

Оставалось разобраться с принцем Эйгоном и с Тристаном и Геймоном — "королями" из народа.

Сложность здесь была в том, что, по закону, претендентам на трон полагалось сожжение — но и Тристан, и Геймон не бунтовали против короля Эйгона, а напротив, его поддержали (насколько мальчик восьми лет мог кого-то поддерживать).

Изначально король хотел казнить сына Рейниры; но принцесса Джейхейра умолила его проявить милосердие и оставить мальчику жизнь, чтобы, — как пишет хронист, — у доброй принцессы был товарищ по играм. Видимо, это подало королю мысль, и Геймон был объявлен не восьмилетним, а семилетним — а потому ещё не способным отвечать за проступки. Поскольку король не мог убеждённо сказать, что не спал с его матерью, он объявил Геймона своим воспитанником и взял во дворец.

Что до Тристана, то с ним было всё интереснее. На площади развели небольшой костерок, и несколько септ (с септонами в городе было плохо, а женщин Рейнира щадила) отрезали юноше прядь волос.

Король объявил, что Тристан мёртв, и тут же юноша был помазан с именем Томмен и посвящён сьером Гвейном в рыцари как сьер Томмен Труфайр. Позднее он стал белым щитом.

Рейнира была мертва, и казалось бы, война утратила смысл. Но все уже понимали, что война давно перестала быть о том, кто из детей Визериса Проклятого сядет на трон — и король Эйгон Второй не стал победителем просто потому, что уничтожил соперницу и воссел на железный трон (метафорически).

Проводим королеву цитатой из «Записок» её сына Эйгона Третьего.

Рейнира не была дурной женщиной; её горе было в том, что она ничего не умела — и её никто не учил. Она не умела быть матерью: попеременно она не отпускала сыновей от своей юбки и вдруг месяцами не замечала их и с ними не разговаривала. Она не умела быть женой: бесконечно споря с мужем, кто из них больше достоин чести и уважения, она вынуждала его поднимать на себя руку и изменять ей. Она не умела верить в богов, и позволила увести себя в недра язычества. Она не умела править государством: не знала, кого следует слушать и кому доверять никогда не годится. И всё же она не сдавалась до конца, и твёрдо верила в своё право быть королевой, и много, сильно любила — и за это ей многое будет прощено на суде у Отца.

Новый совет

Перед Эйгоном Вторым теперь стояло четыре основные задачи: накормить столицу; уничтожить «Гарта Хью» и его драконов; очистить Королевский Домен — и, наконец, породить наследника. Первую за короля решил сьер Тиланд Ланнистер, запросивший припасы со своей родины в обмен на золото из казны; остальные король решал сам — весьма по-своему.

Но сначала ему пришлось собрать новый малый совет — и здесь он удивил всех, предложив место десницы лорду Корлису Велариону — и больше всех удивился сам лорд Корлис. Однако он не отказался, и прибыл в столицу в сопровождении юного Алина — звавшегося теперь Веларионом.

Никого не удивили, конечно, лорд-казначей и Государево Око — эти места заняли, как и раньше, сьер Тиланд Ланнистер и новонаречённый лорд Том Гуд.

Место лорда-судьи досталось сьеру Гвейну Хайтауэру; наконец, вместо лорда-адмирала в совет села вдовствующая королева.

Нового лорда-капитана пока не было — белых щитов, верных королю, больше попросту не осталось и необходимо было набирать себе новых.

За время правления короля Эйгона Второго лорд Корлис весьма подружился с королевой Алисентой, и даже после смерти короля и до самой своей смерти продолжали переписку и часто встречались за беседой, оплакивая общих друзей и своих детей.

Падение Вермитора

У короля Эйгона было войско — точнее, два войска: под началом сьера Бриндона Хайтауэра и под началом лорда Борроса Баратеона. Было у него и два основных врага: «Гарт Хью», бесновавшийся в Просторе, и эссосские захватчики, разорявшие Королевский Домен. Ответ напрашивался сам собой — и король не замедлил его дать.

Сам он объявил, что отправится под Тамблтон, где бросит вызов «Гарту Хью». Что важнее — он потребовал установить на стены Тамблтона баллисты, и не бояться из них стрелять, потому что он сам не считал возможным в одиночку победить великого Вермитора — особенно если за того вступится его не менее грозная супруга Среброкрылая.

Это был рискованный план — рискованный для Тамблтона и его жителей. Но другого выхода не было; в одиночку одолеть двух драконов могла бы, пожалуй, Вхагар — и то, как показала реальность, молодой Караксес смог достаточно оборвать ей оба крыла до того, как она отжевала ему голову.

А оставлять «Гарта Хью» на свободе — или оставлять на свободе двух драконов, как-то избавившись от их хозяев — тоже было не лучшей идеей. Как пишет септон Барт, в одиночестве, без хозяина, каждый дракон постепенно угасает, теряя свой острый разум и превращаясь в безмысленного зверя; лишь вдвоём с господином он может существовать полноценно. А Вермитор и Среброкрылая были в одиночестве слишком долго, и едва ли их нынешние всадники могли им дать много разума. Лучше было не рисковать.

Только узнав о приближении войска, Лорна, жена Ульфа, велела ему собираться и бежать — как они собирались уже довольно давно. Однако Среброкрылая не пожелала улетать; её всадник был ей пока что не слишком дорог — уж точно меньше, чем супруг. Впрочем, Лорну это нимало не смутило; она заявила, что если выбирать приходится между жизнью и драконом - только Таргариен или полный болван выбирает дракона. Поскольку Ульф всегда был послушен жене, он оставил Среброкрылую и бежал.

Воспользовавшись общим беспорядком, он бежал в Старомест, а оттуда — в вольный город Лис, где кочевал между портовых кабаков, за пару монет или кружку пива развлекая всех байками о драконах. Что до Лорны, она ещё сыграет свою роль — но попозже.

Бой Вермитора, Среброкрылой и Солнышка был прекрасен: бронза, золото и серебро, и огонь между ними, метались в небе, порой опускаясь почти к самой земле, а порою взмывая под облака. Король Эйгон безжалостно вёл обоих драконов под огонь; Вермитор это чуял и пытался пересилить волю всадника, не понимавшего, что опасность исходит от стен города, а не от небольшого дракона перед ним — но не мог. Воля «Гарта Хью» была посильнее, чем у пьяницы Ульфа.

Всё это длилось не меньше часа; наконец, сьер Хорберт Хайтауэр приказал зарядить в баллисту не стрелу — хотя они ранили старика, тот упрямо продолжал воевать, — а гарпун, и целить в крыло, что и было сделано. Рванувшись, Вермитор сам порвал свои крылья и вскоре рухнул, обессилев, на землю. Рядом с ним опустилась Среброкрылая, закрывая его своим телом от стрел и гарпунов.

Никто не посмел её тронуть — даже король предпочёл опуститься в стороне и молча смотрел, как драконица рыдает, глядя, как умирает её верный супруг. Говорили, что и он, и Солнышко плакали вместе с нею.

Её отпустили с миром; она вернулась на Драконий Камень и, не проживши и года, тихо скончалась.

Почти танец оленей

Пусть победа над «Гартом Хью» была и не громким триумфом, а скорее трагическим долгом и оставила в сердце у победителей только печаль и тоску по иным, лучшим, более правильным временам (даже если их никогда не бывало) — это всё же была победа.

В Королевском Домене дело было печальнее: Хэйфорд снова показал себя несчастливым для Зелёного дела и забрал жизнь лорда Борроса — камень со стен проломил ему шлем и впечатал голову в плечи. Но это было полбеды; после него было кому возглавить войско — там был и талантливый сьер Стеффон Коннингтон, и не менее одарённый лорд Марсдон Мертинс, и лорд Хамфри Пенроз, занудный, но эффективный…

…но дело было в том, что незадолго до отправления в путь лорд Боррос и леди Эленда в очередной раз помирились — и в этот раз их примирение принесло не дочку, а сына, названного в честь лорда Карона — Руисом.

Вот только Шторма не слишком спешили признать своим грандлордом ребёнка десятка дней от роду. За все эти годы они в общем привыкли, что трон перейдёт к леди Кассандре, неплохо узнали её — как сильные, так и слабые стороны, узнали её привычки и как добиться её расположения. Руис и его мать были для большинства совершенно чужими — слишком много времени леди Эленда проводила у Каронов, и слишком мало — в доме мужа.

И всё же андальский закон — закон, по которому правил король Эйгон Второй — был неумолим. Сын шёл прежде дочери, даже если она была старше на двадцать лет и гораздо лучше него подходила в грандледи. Даже если Кассандра Баратеон находилась при войске, а Руис Баратеон был дома в Штормах.

Кароны уже объявили, что будут сражаться за права лорда Руиса, а с ними встанет Марка; Мертинсы, Пенрозы и Грандисоны уже объявили, что их леди — Кассандра, и они не желают видеть на троне Штормов никакого младенца.

Перед войной оставалось последнее средство: обратиться к королю.

Это было странное зрелище. Леди Кассандра была в странном доспехе, сделанном так, чтобы позволить длинную юбку и не открывать её ноги — впрочем, прикрытые поножами. Леди Эленда (как говорили, злые языки — впервые лет за двадцать) оделась в чёрное с золотом и уложила свои косы не так, как носят в Марках, а на манер штормовых дам. Обе они предстали перед троном, перед которым, на особом кресле, сидел калека-король.

Он выслушал их обеих, и выслушал штормовых лордов, говоривших в пользу одной и другой.

И тогда король сказал, что леди Эленда не знает обычаев и порядков Штормового Предела, а леди Кассандра по своему полу не сможет быть грандледи, так как у неё теперь есть брат. Но король, в неизреченной своей мудрости, назначает её регентом, чтобы этот брат смог вырасти настоящим наследником славного отца; и чтобы не разлучать сына с матерью, а ту мать научить обычаям грандлордской семьи, какие она позабыла за время, проведённое в Ночной Песни, эта мать назначается кастеляном Штормового Предела до тех пор, пока лорды не пожелают видеть на этом месте кого-то другого. Доволен не остался никто, но по крайней мере, не случилось войны — хотя леди Кассандра и леди Эленда, конечно, немало спорили о воспитании юного Руиса.

Казалось, все проблемы позади и остаётся только нудная, методичная работа: наведение порядка в Просторе и Приречье, возвращение Долины под власть Трона, требование присяги от северян… но, как всегда, люди предполагают — а боги над ними смеются.