Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Гермиона замерла на выдохе, боясь вдохнуть. Ей ведь не послышалось, верно? Или?.. Кто этот человек и что он сделал с профессором Снейпом?

«…готов рискнуть всем ради призрачного шанса быть принятым…» — эти слова ударили ее обухом по голове. Он вложил в ее раскрытые ладони свое драгоценное, не прикрытое ничем и едва ли кем-то из ныне живущих виданное доверие, и в первые секунды она была просто не в состоянии в это поверить.

— Вы… вы не можете этого хотеть, — вырвалось у неё шёпотом и против ее воли. — Это… это же нелогично. Я ваша ученица, которую вы терпеть не можете… Я… Я… — Гермиона попыталась отстраниться и уперлась лопатками в спинку дивана. Пальцы впились в край чашки, которую она всё ещё держала в руках, будто это был щит.

Северус почувствовал, как воздух между ними в один миг стал плотным и напряжённым, как туго натянутая струна. В глазах девушки бушевал вихрь эмоций:

шок — от того, что он, Северус Снейп, человек, чьё имя внушает страх даже его коллегам-профессорам, просит о принятии и не абы кого, а ее, магглорожденную гриффиндорку, подругу Мальчика-Который-Его-Бесит;

недоверие — «Почему я?»;

страх — обжигающе острый, холодный, как лезвие опасной бритвы: «А что, если завтра он проснётся, поймёт, что ошибся, и превратит мою жизнь в ад?»

и трепет — колебания тонкой, почти невесомой и неуловимой нити, которая уже, несмотря ни на что, связывала ее с ним.

Северус никогда не был дураком и, смекнув, что взболтнул лишнего, мгновенно закрылся, отвёл взгляд, сомкнул челюсти и сжал руки в кулаки.

— Простите, — сглотнув, выдавил он, и голос его снова стал ледяным. — Я… позволил себе лишнее. Это было… недопустимо.

Он сделал шаг назад — не физически, но морально. Скрылся за той броней, что выстраивал годами и где ему было привычно и безопасно.

— Забудьте всё, что я вам рассказал. Это… не имело смысла. Вы правы. Вы — студентка, я — ваш профессор, и всё, что происходит между нами… — Северус криво усмехнулся, — не отменяет элементарной этики. Или здравого смысла.

Он повернулся к камину, будто ища спасения в огне, и, сгорбившись так, будто его вдруг накрыло невидимой тяжестью, почти неслышно пробормотал: — Я… Я не имел права… Просто… Вы слушали меня. И я… позволил себе думать, что… — Не договорив, Северус замолчал, сжав губы в тонкую линию.

Гермиона смотрела на него во все глаза и впервые видела не сильного, грозного, циничного слизеринца, а одинокого человека, мужчину, который только что рискнул выйти из укрытия, но сразу же попытался снова в него спрятаться, испугавшись того, что кто-то заметит его слабость.

В её женской груди что-то заныло — душа? — и она уже собиралась остановить поток его самобичевания, но именно в этот момент Северус решил, что пора заканчивать и их разговор, и их встречу.

Он резко выпрямился, будто вспомнив, кто он такой, и произнес: «Поздно», — в этом слове не было ни грубости, ни раздражения, скорее холодная отстранённость. — Уже поздно. Вам следует вернуться в башню. Завтра у вас утреннее занятие по защите. И, если я правильно помню, вы всё ещё не сдали профессору Флитвику эссе по теории контрзаклинаний. — Северус наконец повернулся к ней, но взгляд его скользнул мимо, остановившись где-то за ее плечом. — Не стоит рисковать вашей репутацией.

Гермиона открыла было рот, чтобы возразить, сказать что-то до ужаса банальное вроде «мы еще не закончили», но он одним легким, странно изящным жестом поднял руку и оборвал ее порыв на корню.

— Идите, Гермиона, — устало сказал он. — Пока я ещё способен отпустить вас.

Северус открыто выпроваживал ее, и это почему-то причинило ей боль, но, будучи девушкой гордой и понятливой, Гермиона медленно поставила чашку на журнальный столик, бережно взяла в руки книгу, встала и, задержавшись взглядом на его лице на мгновение дольше, чем нужно, прошептала: «Хорошо. Спокойной ночи, профессор».

Он кивнул, всё так же не глядя на неё, и она тихо и без лишних громких слов пошла к двери, но уже на пороге, будто подчиняясь какому-то древнему инстинкту, обернулась.

Северус сидел всё так же — спиной к ней, боком к огню. Его силуэт в свете камина казался вырезанным из чёрного камня — неприступным и вечно одиноким.

— Профессор… — начала она.

Он не обернулся, но плечи его слегка напряглись.

— Северус, — Гермиона впервые произнесла его имя вслух, — вы не обязаны извиняться за то, что вы человек. И… спасибо, — сказала она и вышла.

Как только за ней закрылась дверь, Северус обмяк, как марионетка, которой подрезали нити, и прикрыл глаза ладонью. Не от боли или усталости, а от стыда. Странно, но это чувство было хорошо знакомо человеку, которого все окружающие считали чуть ли не ходящим олицетворением слова «алекситимия».

— Идиот, — шептал он, и голос его дрожал. — Ты же знал. Знал… — Он провёл ладонью по лицу, будто пытаясь смыть с себя прошедший день.

В камине потрескивали угли, на столике остывал забытый чай, а в груди с новой силой разрасталась до боли знакомая ему пустота.

* * *

Гермиона покидала подземелья с тяжелым сердцем, будто царившая в них тишина прессом выдавливала ее на поверхность. Коридоры Хогвартса, обычно даже ночью живые и дружелюбные, теперь казались ей глухими и чужими. Факелы мерцали как-то испуганно, словно пытались избежать прикосновения к ней языков пламени и рожденных ими теней. Она шла быстро — не бежала, нет, мама учила ее всегда держать спину и лицо, — но шаги её отдавались в камне, как удары метронома, отсчитывающего секунды до чего-то неизбежного.

Она почти добралась до лестницы, ведущей к башне Гриффиндора, когда вдруг остановилась. Ей не хотелось возвращаться в общую спальню и лицезреть сонные лица Лаванды и Парвати, не хотелось притворяться, что всё в порядке, не хотелось врать ни друзьям, ни самой себе. Ни сейчас. И она, свернув, направилась в сторону пустого коридора и картины с троллями.

Гермиона остановилась перед пустой стеной, как делала уже не раз, закрыла глаза и, мысленно вложив в свои слова всю бурю мучивших ее сейчас эмоций, попросила: «Мне нужно место, где я могу быть собой. Ни Гермионой-ученицей, ни Гермионой-воительницей… Самой собой. Место, где я могу чувствовать».

Она трижды прошлась туда-сюда вдоль стены, и замок ей ответил.

Дверь открылась мгновенно, будто давно ждала именно её, и Гермиона, проскользнув в комнату, замерла на пороге.

Ее глазам предстала гостиная, в которой, казалось, сошлись два несовместимых мира: строгость и сдержанность: низкий темный кожаный диван, такие же темные кресла и книжные полки от пола до потолка, камин с кованой чугунной решеткой, стеклянная ваза с сушеной полынью и зверобоем; и теплый беспорядок: мягкие диванные подушки в ярких наволочках, настенные часы с кукушкой (ее прабабушка подарила такие же ее маме на свадьбу), торшер на длинной тонкой металлической ножке с украшенным золотой бахромой аквамариновым абажуром, плед, аккуратно свисающий со спинки кресла, пушистый бежевый ковер на полу между диваном и камином, на котором она просто обожала валяться зимними вечерами в обнимку с очередной книгой, и даже небольшой шкафчик с чайным сервизом — белый фарфор с золотой каемкой, такой же, как дома у ее дедушки в Хэмпстеде.

Проморгавшись, Гермиона сняла туфли и медленно прошла вглубь комнаты. Чтобы не унестись в вихре мыслей, как Дороти унеслась в страну Оз, Гермиона опустилась на пол у камина. Книга в её руках — та самая, что дал ей Северус, — казалась ей неимоверно тяжелой и, к удивлению, не вызывала желания немедленно начать ее чтение.

Просидев с закрытыми глазами в позе лотоса минут десять, она плавно стекла в горизонтальное положение, почти благоговейно положила книгу на живот, накрыла ее ладонями и только в этот момент заметила, что потолок над ней не каменный, а стеклянный, как в оранжерее, и сквозь него мерцают звёзды.

«Вы не обязаны извиняться за то, что вы человек», — вспомнилось ей её собственное, почти невольное признание.

А он… А, собственно говоря, что он?

Он тот, кто однажды утром еще до ее рождения, как мантию, надел броню и годами ее совершенствовал, и страшно даже подумать, чего ему стоило быть с ней таким откровенным, таким открытым, таким живым и человечным. Он, наверное, впервые за долгие годы позволил себе минутную слабость — быть искренним и попросить о чем-то столь интимном, как принятие. А она его спугнула.

Тяжело вздохнув и попытавшись собраться с мыслями, Гермиона снова закрыла глаза. Звёзды были завораживающе красивы, но никак не помогали ей разобраться в себе.

— Почему именно я? — прошептала она в пустоту. Ответа, естественно, не последовало, да и кроме самого мироздания кто смог бы дать ей этот ответ? Верно, на тот момент никто.

Гермиона лежала так долго, что пламя в камине прогорело от ярко-оранжевого до тёплого янтарного. Книга на её животе чуть поднималась и опускалась в такт её дыханию, а под её кожей начало растекаться умиротворяющее тепло.

Она не могла составить один из так ею любимых планов и разложить всё по полочкам, с Северусом Снейпом это было просто невозможно, но она могла дать себе шанс узнать его, узнать, что ей предназначила магия, которую Гермиона любила и которой верила.

Она медленно приподнялась на локтях, книга мягко соскользнула на ковёр и утонула в ворсе. Тело её было тяжёлым от тёплой дремоты, но разум оставался настороженным, и, пытаясь найти себе место, Гермиона поднялась на ноги, и на мгновение ей показалось, что она снова дома, где ветер стучит в окна, а маленькая гостиная пахнет корицей, чаем и книгами.

Она подошла к эркерному, высокому, кристально чистому окну. Небо за стеклом сверкало, как ей казалось, миллионами звезд, это было бы просто невозможно, если бы это не было небо над Хогвартсом. Гермиона прижалась лбом к холодному стеклу и попыталась, сосредоточившись, понять, что же все-таки не дает ей покоя, почему она не может просто вернуться в факультетскую спальню и там спокойно заснуть? Тонкий, уютный аромат чёрного чая с бергамотом, смородиной и лёгкой горчинкой, донесшийся со стороны журнального столика у торшера, никак не способствовал дальнейшим душевным мукам. Желудок предательски заурчал. Всё-таки стоило заставить себя проглотить хотя бы пару ложек пюре за ужином, но она так нервничала перед встречей, что смогла лишь сделать пару глотков сока, и то больше для успокоения следившего за ней Гарри, чем для своего блага. Обернувшись, Гермиона заметила фарфоровую пару, над которой еще поднимался легкий пар, и блюдце с ее любимым сэндвичем с огурцом.

— Ты снова это сделал… Ты всё чувствуешь, да? Спасибо, — удивлённо улыбнувшись, прошептала она, обращаясь к замку, как к живому существу, и подошла к столику. Усевшись в кресло — то самое, в котором в подземелье сидел Северус, прямое, строгое, с высокой твёрдой спинкой, сейчас укрытой по-домашнему мягким пледом, Гермиона взяла в руки чашку, та оказалась не тёплой и не слишком горячей, идеальной, сделала первый глоток и вдруг подумала: ко всем ли Хогвартс так добр или только к избранным, и сколько их, этих избранных, сейчас живёт в замке? Входит ли профессор Снейп в их число? Заботится ли о нём хоть кто-то? Потому что сам он, казалось, о себе не заботится.

Чай согрел её изнутри, хрустящий бутерброд утолил голод, а слабое потрескивание догорающего камина убаюкало, и Гермиона, сама того не заметив, всё-таки задремала.

Она стояла в полумраке на пороге незнакомой ей двери. В центре комнаты, в мягком свете лампы с изумрудной бахромой, стояло кресло-качалка, в котором спиной к ней сидел мужчина.

Судя по всему, он был высоким, на нем была простая рубашка с закатанными рукавами, виднелись тронутые сединой виски и вытянутые длинные босые ноги. Его широкие плечи двигались в едва уловимом ритме: вперёд… назад… вперёд…

Что-то мелькнуло, Гермиона поняла — пяточка. На руках мужчина держал ребенка, не новорожденного, где-то месяцев восьми от роду, и явно укачивал его. Он что-то тихо напевал, но она не могла разобрать слов, все сливалось в однотонное гудение.

В каждом движении мужчины, в каждом его вздохе было столько нежности, что Гермиона замерла, затаив дыхание, боясь, что любой шорох разрушит эту хрупкую, почти невозможную картину.

Сердце сжалось от тоски, она вдруг подумала: «А укачивал ли меня папа так?» Она не знала, но собиралась узнать позже.

Малыш что-то пролепетал. «Шшш», — проворковал мужчина, приложив палец к губам, и, нагнувшись, поцеловал ребенка в макушку.

Как, наверное, любая женщина, ставшая свидетельницей такой милейшей сцены, Гермиона подумала, что хочет, чтобы когда-нибудь отец ее детей так же бы заботился о них, как этот незнакомец заботится о своем малыше.

Попытавшись осмотреться, она была застигнута врасплох: на маленьком столике в углу комнаты лежал блокнот. Её блокнот. Она успела сделать пару шагов в его сторону, когда одновременно произошло два события: ребенок на руках мужчины истерически заплакал, и мужчина, прижав малыша к себе, поднялся с кресла и повернулся к ней лицом, блокнот раскрылся, и из его центра вырвался яркий луч света.

Свет всего на пару мгновений заполнил комнату, обнажив каждую ее деталь: потёртый подлокотник кресла, книгу, упавшую с него на пол, домашние тапочки у двери, игрушечного феникса на подоконнике, и даже тень от ресниц на щечке ребёнка и отблеск обручального кольца на руке его отца.

А потом — так же быстро, как вспыхнул — он начал гаснуть, но этих секунд Гермионе хватило с лихвой, чтобы осознать: мужчина в кресле — ее профессор, а ребёнок на его руках — кудрявый черноволосый малыш — их ребёнок.

Она сделала шаг вперёд — потянулась к ребенку, — но тут и малыша, и Северуса затянуло в блокнот, и тот с хлопком исчез.

Гермиона резко вырвалась из сна, как утопающий, наконец вынырнувший из ледяной воды, и подскочила в кресле, попутно уронив на пол стоящее у нее на коленях блюдце из-под сэндвича.

Судорожно вдохнув, она бросилась к дивану, схватила лежащую на нём мантию и, впопыхах нащупав потайной карман, вытащила блокнот.

Вот он, настоящий, пульсирующий в ее руках. Только что показавший ей то, что она может получить, и то, чего может лишиться. Выбор за ней. Она может вернуть блокнот Северусу, просто оставить его на его рабочем столе и попытаться все забыть, но как? Как, если она уже хочет снова окунуться в теплоту сна, хочет увидеть своего ребенка и хорошенько рассмотреть его, узнать, как его рождение вообще было возможно, хочет увидеть своего вечно хмурого, едва ли живого профессора таким нежным и счастливым?

Гермиона с трудом сглотнула, в горле словно комом застряло сердце, которое стучало так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу.

Что с ней происходит? Разве такое возможно? Что ей делать? Голова шла кругом, руки тряслись, и чувство неизбежной потери только усиливалось, сковывая ее в тисках маячившего где-то на горизонте одиночества. Нужно было что-то предпринять и срочно, а то станет поздно, — Гермиона точно это знала и, поддавшись вопящей интуиции, достав из того же потайного кармана зачарованную чернильницу и вороново перо, уселась на пол тут же у дивана и открыла блокнот.

Сердце замерло.

Что сказать? О чем спросить? Что попросить?

Гермиона сглотнула и прикоснулась кончиком пера к бумаге.

Северус

Я не знаю, спите ли вы, но я долго не могла уснуть, а когда все-таки задремала, то быстро проснулась от самого, я пока не могу сказать точно, страшного или сказочного сна. Если захотите, я расскажу вам его или даже покажу. Вы были в нем, так что, думаю, имеете полное право знать, о чем он был, особенно если учесть, что мне кажется, а я, смею сказать, редко ошибаюсь, это был не просто сон, а нечто-то большее.

Но сейчас не об этом, вы сказали: «Идите, Гермиона. Пока я ещё способен отпустить вас», а я всё думаю: а хотите ли вы этого на самом деле?

Не «должен». Не «положено». Не «этично» — этим вы руководствовались, когда выпроводили меня, даже не проводив до двери?

Вы действительно пожалели о нашем разговоре, о том, что подпустили меня к себе?

Вы действительно хотите все обрубить вот так на полуслове?

Потому что я — нет.

Ваша откровенность не была вашей слабостью. Вы, пожалуй, самый смелый из всех моих знакомых. Мне понравился вечер, и я… — Гермиона фыркнула: «Не время трусить!» — и честно написала: «Хотела бы его повторить».

Я не знаю, зачем кто-то всевышний сводит нас вместе, не знаю, получится ли из этой затеи что-то, но мне понравился тот мужчина, с которым я сегодня познакомилась, и я хотела бы продолжить наше знакомство… А потому, Северус, я буду ждать вашего ответа.

Вы — Гермиона Грейнджер, лучшая ученица Хогвартса за последние двадцать лет, которая не сегодня завтра сможет стать министром магии, а я — старая душа в разбитом теле, насквозь пропитанном чужой кровью и своей ложью… Вам не нужно это «продолжение», поверьте мне и моему куда большему, чем ваш, опыту на слово. Забудьте и живите в мире.

Ответ проявился на странице уже через минуту, и этот факт окутал Гермиону теплом не хуже маминого пледа. Он не спал и так же, как она, мучился мыслями и держал блокнот открытым. Хотел ли он сам ей написать? Решился бы он на это первым? Возможно, Гермиона когда-нибудь и узнает ответы на эти вопросы, но сейчас ей было все равно, он ответил, и это было единственно важным.

Не вам решать, что мне нужно, а что нет. Я готова прислушиваться к вашим советам, но не в этом случае.

Вы не понимаете, во что ввязываетесь. Вы меня не знаете, и настоящий «я» вам не понравится. Настоящий «я» не нравится даже мне самому. Оставьте это, Гермиона.

Блокнот лежал у Гермионы на коленях, и каждое новое слово, появлявшееся на странице, будто вспыхивало прямо у нее под кожей. Она сидела на полу, поджав под себя ноги, плед остался на кресле, и не чувствовала холода. Внутри у нее всё горело тихим пламенем упрямой решимости.

Сердце стучало в груди и отдавалось в кончиках пальцев. За окном небо медленно меняло цвет — чёрный сменился на тёмно-синий, а звёзды — одна за другой — стали таять, уступая место рассвету. Но Гермиона этого не замечала, как и Северус.

Он сидел в подземельях, и его пальцы слегка дрожали. Две части его души вели дуэль не на жизнь, а на смерть: одна — циничная, израненная, кричала: «Откажись! Это ловушка! Она ребёнок! Она тебя погубит!»; другая — тихая, уставшая, шептала: «Позволь ей. Позволь. Впервые за двадцать лет кто-то хочет узнать тебя…»

Если вы настаиваете.

Гермиона улыбнулась — он не отказался от нее. Она собиралась уже написать ответ, когда на странице появился новый текст.

Только обещайте, что, уйдя, сохраните все мои тайны и не расскажите их своим недалеким, не умеющим держать язык за зубами дружкам.

Она перечитала эти строки дважды. Он всё ещё пытался прятаться за сарказмом, но теперь уже не за монолитной стеной, а за полуприкрытой дверью, и это была победа.

Неужели она победила подземельного змея всея Хогвартса? Нужно будет запомнить эту дату как праздничную.

Во-первых, мой «недалёкий дружок», как вы его назвали, мы же оба понимаем, кого вы имели в виду, — мой близкий, лучший друг. Мой, если хотите, брат, и он никогда не предаст моего доверия.

Во-вторых, я не собираюсь ни с кем делиться вашими тайнами. Потому что они мне не принадлежат.

В-третьих, я не жду, что вы распахнёте передо мной душу нараспашку. Я надеюсь, что вы просто не закроете её перед моим носом и позволите нам узнать друг друга получше.

Гермиона сделала паузу, прикрыв глаза, возродила в памяти сон, улыбнулась, вспомнив то, каким нежным и счастливым выглядел ее профессор, подумала, что только рядом с любимой и любящей женщиной мужчина может так сиять, и, открыв глаза, все же написала:

И если… я кого-то впускаю в свою жизнь, то это навсегда.

Семью этажами ниже Северус сжал челюсти, досчитал до десяти, выдохнул, подкинул пару поленьев в камин и, не удержавшись, съязвил в лучших традициях профессора Снейпа.

Девочка, ты слишком много на себя берёшь. Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.

Она ничего ему не ответила, и Северус уже подумал, что она наконец уснула, но когда через несколько минут на странице появилось нахальное:

Вы меня плохо знаете.

он не смог сдержать веселого хмыка: «Чертовка!»

За окном солнце уже поднялось над зимним озером, и его лучи скользили по темной поверхности воды, как пальцы по клавишам рояля. Где-то в замке зазвонил колокол — подъем.

Гермиона встала, очистила посуду, аккуратно сложила плед, обулась и накинула на плечи мантию. Выглядела она так же, как всегда: собранная, с сумкой с учебниками на плече, с выражением лица «всё под контролем», но сама суть ее за одну ночь претерпела колоссальные изменения. Она вошла в эту комнату испуганной девочкой, а уходила молодой, готовой с высоко поднятой головой встретить новый день и строить свое будущее женщиной.

Подойдя к двери, она обернулась: «Спасибо. Думаю, я еще не раз вернусь», и, переступив через порог, шагнула в новый день, уже с нетерпением ожидая ночи, когда она вновь сможет ему написать.