Золотые Длани (джен)

«Завтра свадебный поезд отправляется в путь».

Много дней в герцогском дворце Кайбигана царила суета. Несмотря на крупные военные расходы, герцог Секлис не поскупился на приданое дочери, а герцогиня Анастель взяла в свои умелые руки всю практическую сторону. Целый месяц не было покоя купцам и лавочникам Васарина, денно и нощно трудились ткачи, швеи и кружевницы. Не раз и не два герцог-завоеватель посылал к супруге письма с повелением поторопиться: близился к концу второй месяц весны, мерроа. Что до жениха, то он не отправил за невестой своего посольства, будучи тоже занят войной, но вполне доверился посланцам будущего тестя.

«Завтра свадебный поезд отправляется…»

Так думала герцогиня Вальде, пока шла к покоям матери, словно закованный в цепи осужденный — на эшафот. В отсутствие отца именно мать возглавляла кайбиганский совет, властный решать те вопросы, которые не требуют твердой руки герцога. Сейчас, как знала Вальде, мать как раз совещалась по поводу отправки и охраны свадебного поезда.

«Как же тихо станет здесь, когда я уеду», — промелькнуло в голове Вальде. В последние дни суета усилилась, коридоры и залы полнились оживленными голосами, поспешными шагами, гулким эхом, перекличкой слуг, грохотом сундуков, изредка даже бранью, когда кто-то ронял тяжелый сундук себе на ноги. Вальде шла сквозь весь этот хаос, сквозь низкие поклоны, сквозь перешептывания за спиной, будто они ее никак не касались. Порой она в самом деле воображала, что это происходит не с нею.

Вальде тихо приоткрыла одну из створок дверей. Та скрипнула, заставив ее вздрогнуть. Входить она не стала, лишь застыла у дверного проема. Кажется, стоящие у дверей стражники украдкой покосились на нее, но тотчас отвернулись, да и самой Вальде не было до них дела. Молча она смотрела и слушала, пальцы ее судорожно теребили длинные рукава и концы пояса.

Мать, в пышном наряде и белом вышитом покрывале, восседала в кресле посередине палаты. По левую и правую руку от нее тянулись сидения поскромнее, сейчас занятые лишь наполовину. Но и те, кто присутствовал на совете, вели весьма оживленную беседу, порой поглядывая на карту.

— Герцог Лабайн уже неоднократно выражал нетерпение, ваша светлость, — произнес лорд Тепрей, один из старейших и наиболее уважаемых членов совета. — Посему следует выбрать кратчайший путь — и при том наиболее безопасный.

— Безопасность моей дочери и ее приданого я вверяю надежным рукам.

Герцогиня взглянула на лорда Йарангорда, сурового мужчину в броне, который, казалось, вечно на кого-то сердился. Сейчас же он явно мечтал очутиться рядом с герцогом на поле боя, а не возить девиц к венцу. Вальде всегда побаивалась его, и мысль о том, что именно он станет охранять ее в пути, сделалась еще одной тяжелой цепью на шее.

— Большая часть наших воинов ныне занята иными делами, — продолжила герцогиня, — но пятьдесят человек вполне справятся с любыми злоумышленниками. Поэтому было бы возможно, милорды, — она поднялась, шурша тяжелым бархатным нарядом, и подошла к карте, — срезать часть пути, проехав через северо-восток Вербаннена. Места здесь мало населены, до ближайшей крепости — Эредеро — не меньше двадцати алкеймов. Разъездов, как доложила разведка, они так далеко не высылают, да и не до того им сейчас. Почему бы нам…

— Простите, ваша светлость, — прервал лорд Певари, воспитатель юного наследника, только по этой причине входивший в совет, — но следовать землями Вербаннена, особенно через северо-восток его, было бы неразумно. Да, это сократило бы путь. И все же подумайте о тех опасностях, которым подверглась бы леди Вальде на вражеской земле. В малонаселенных местах обычно таятся шайки грабителей. Или кто-нибудь вроде тех разбойников, которые с недавнего времени у всех на устах, как и их вождь — Амайран.

Глубоко посаженные, пронзительные глаза лорда Певари под набрякшими веками оглядели всех присутствующих. Никто пока не спешил открыто возразить или присоединиться, но в ответных взорах читалось согласие.

— Я тоже слышал об этом, — поддержал лорд Тепрей. — Хотя, по слухам, Амайран со своими людьми в основном бьет по средней части Вербаннена, ему ничего не стоит переместиться севернее. Особенно если он прознает про столь крупную добычу. Недаром за головы этих разбойников уже назначена награда.

— Я наслышана о них, как и все мы, — ответила герцогиня, поджав губы. — Думается мне, что слухи весьма преувеличены. Этот знаменитый Амайран, кем бы он ни был, — всего лишь вожак обычной шайки, не более того. Он не может представлять настоящей угрозы. Но, милорды, если вы все полагаете, что путешествие через Вербаннен опасно…

— Мы убеждены в этом, ваша светлость, — ответил лорд Певари, остальные поклонились.

— Хорошо, тогда изберем иной путь. До границы с Ходанном отсюда — всего десять алкеймов, учитывая, что наши восточные приграничные земли отошли Лабайну как приданое Вальде — по воле моего супруга. От границы до Накбоона путь неблизкий, но там будет уже нечего опасаться. Пусть герцог Лабайн сам встречает и защищает свою невесту, это его законное право и обязанность как жениха.

— Как я понимаю, ваша светлость, — заговорил Йарангорд, хмурясь пуще обычного, — как только леди Вальде прибудет в Накбоон, я могу со своими людьми присоединиться к его светлости?

— Разумеется, милорд, — улыбнулась герцогиня. — Я понимаю, как неприятна и чужда вам возложенная на вас обязанность. Но разве не давали вы клятвы во всем повиноваться воле его светлости?

— Давал, ваша светлость. — Йарангорд поклонился, звякнув броней. — И исполню ее. Теперь же, если позволите, я удалюсь, дабы подготовить своих людей.

Вслед за ним разошлись прочие советники. Перед тем герцогиня еще раз утвердила избранный для свадебного поезда путь и велела, чтобы искусные рисовальщики составили подробную карту путешествия. Как только все вышли, она подозвала к себе Вальде, которая по-прежнему стояла у двери, прячась за резной створкой.

В последние дни мать старалась быть с нею поласковее, не жалела улыбок, поцелуев и добрых слов. «Видно, ей жаль расставаться со мной, — думала Вальде. — А может, она тоже понимает, что отец совершает грех, но не смеет перечить ему».

— Как вижу, ты все слышала — или хотя бы часть, — сказала мать. — Тем лучше. Ты готова?

— Да, матушка. — Вальде поцеловала матери руку. — Но мне так страшно…

— Это обычно для девицы, идущей замуж, — улыбнулась мать. — Неизвестное всегда страшит. Но тебе нечего бояться. Мужчины — такие же люди, как мы, а не чудовища. Добрая и умная жена непременно завоюет расположение супруга. Я уже говорила тебе, что мужчины любят внимание и не любят пустых склок и ссор. Поставь себя хозяйкой с первых же дней, строго держи прислугу, сама не пребывай в праздности и подавай всем добрый пример. Твое супружество начнется не слишком радостно — все же твой муж занят войной, как и отец. Зато когда война закончится, он непременно оценит тебя. Ты же молись Превысшему и постарайся поскорее даровать мужу наследника. Это сразу возвысит тебя в его глазах и в глазах всех ходаннцев.

Вальде покорно слушала, порой кивая и шепча слова благодарности. Свои мысли она давно держала при себе и не делилась ими ни с кем. «Странно: матушка уже называет герцога Лабайна моим мужем. Но ведь мы еще не обвенчаны! Или уже все равно что обвенчаны?»

Приходили ей в голову и иные мысли, за которые мать не пожалела бы на нее хлыста, пускай она давно не дитя: «А как же герцогиня Каинга? Того, что я слышала о ней, достаточно, чтобы назвать ее доброй и умной женой. Или рождение сына для мужчин важнее всех добродетелей женщины? Ох, как же я запуталась!»

— Ты меня слушаешь, Вальде? — привел ее в себя голос матери.

— Да, матушка, — ответила она и попыталась улыбнуться. — Я буду стараться следовать вашим советам и побороть страх. Если позволите, я бы хотела сегодня побыть одна, мне нужно подумать и помолиться. Ведь сегодняшняя ночь для меня последняя в отчем доме.

— Когда у тебя будут свои дочери, ты поймешь меня. — Мать привлекла ее к себе, и Вальде ощутила, что щеки ее мокры от слез. — Ступай, отдыхай и молись. Я не велела рано будить тебя завтра. Отправитесь в дорогу ближе к полудню. Все уже готово, так что тебе не о чем тревожиться.

Вальде вновь коснулась губами руки матери и поспешила к себе. Дышать стало тяжело, ноги путались в длинных юбках, сознание плыло, будто в лихорадке. Словно удачливый беглец, добравшийся до спасительного убежища, она скользнула в свою комнату. Там подметали пол две служанки, и Вальде отослала их, едва сдержав желание запереться.

В комнате было свежо и прохладно, отчего Вальде поневоле ощутила облегчение. Она обвела долгим взглядом каждую мелочь, давно знакомую и привычную, — подумать только, завтра она оставит все это навсегда. Длинные драпировки на стенах, вытканные ею собственноручно, изображали сцены из старинной легенды о Дионе, победителе трех чародеев. Ветер тихо шевелил тяжелую ткань, в углу стояли пяльцы — Вальде предпочитала рукоделие книгам. У очага, на серой волчьей шкуре, добытой отцом в молодости, они с сестрой и Вардинном просиживали когда-то по полночи, жуя сласти и рассказывая наперебой страшные и смешные сказки. Косматая шкура щекотала голые ноги, в очаге трещали поленья, а по стенам метались тени, словно ожившие герои замысловатых историй.

Больше этого никогда не будет. Как будто мост через могучую реку Схур, который ей придется вскоре переехать, сожгут у нее за спиной, и в этом пламени сгорит вся ее прежняя жизнь — со страхами, любовью, мечтами и надеждами.

Вальде опустилась на колени у распахнутого, сверкающего стеклами окна, но слова молитвы не шли на ум. В лучшее верилось с трудом — гораздо охотнее воображение рисовало ей самые жуткие картины.

Как ей держать себя с будущим мужем, о чем говорить — да и есть ли в том нужда? Чего желает он от нее, кроме ее тела, которое должно будет выносить ему наследника? От мыслей об этой стороне брака Вальде холодела и едва не теряла сознание. Отдаться тому, кто тебе омерзителен, молча терпеть его похоть и молиться, чтобы его семя скорее проросло в твоем чреве? «Быть может, если невеста любит или хотя бы не презирает жениха, им обоим намного легче. Если бы можно было просто уснуть в первую ночь, а когда проснешься, все уже было бы кончено, лишь бы не терпеть душевные и телесные муки».

Душевные же муки, как знала Вальде, всегда горше телесных. Как тяжко будет ей обнимать ненавистного мужа — и думать, что она могла бы вот так же, но с большей радостью, лежать в объятиях другого.

После того ночного свидания с Анкеем и разговора с матерью на следующее утро Вальде ни разу больше не увидела его. Мать сдержала слово и удалила Анкея от двора. Никакой весточки от него Вальде с тех пор не получала, да и не смогла бы получить, ибо мать зорко следила за нею. Где он сейчас? Порой сердце сжималось от страшных мыслей: что, если его нарочно отослали на войну, в самое опасное сражение, на верную смерть? Такие случаи бывали прежде: так поступил когда-то ее предок герцог Эттифед с любовником своей дочери, когда узнал, что та непраздна. «Если так, — думала Вальде, — мне тоже было бы лучше умереть и соединиться с Анкеем там, в Высших чертогах, где никто никого не разлучает».

Сзади скрипнула дверь. Легкие шаги и шелест платья заглушил звонкий шепот:

— Ты плачешь, сестра?

Вальде поднялась с колен и обернулась. Она всей душой любила Федею, свою меньшую сестру, но сейчас не желала видеть никого, даже ее. Она нашла в себе силы улыбнуться сквозь слезы, которые в самом деле залили ее лицо и лиф платья.

— Немного. — Вальде обняла сестру, они вместе сели на край кровати. — Когда ты будешь выходить замуж, ты поймешь.

Федея положила голову на плечо Вальде, перебирая пальцами ее полураспущенные волосы, которые скоро заплетут в две косы и спрячут под расшитое заморским жемчугом покрывало. В отличие от Вальде, сестра была всего лишь миловидной, и ей не грозила участь разменной монеты в выгодной сделке. Порой Вальде казалось, что она завидует Федее. Много ли проку в красоте, если тебя судят лишь по ней?

— Я знаю, что ты его не любишь, — сказала Федея, не подозревая, как больно рвет сердце Вальде своими речами. — Знаю, что ты любила другого. Но я тебя понимаю. Я ведь тоже люблю Вардинна, а отец не хочет меня отдавать за него. Ну и пусть он мой двоюродный брат. Матушка и лорд Певари говорят, что это не препятствие.

— Отцу виднее, — повторила Вальде давно затверженные слова, которыми глушила душевную свою боль. — Вардинн — его наследник.

— И я — наследница… то есть буду ею после того, как ты станешь ходаннской герцогиней. Так почему бы отцу не поженить нас? Тем крепче будут права Вардинна на престол.

— Насколько я поняла, — жестко ответила Вальде, — в таких вопросах отца менее всего тревожат чьи-либо права.

Безжалостность этих слов, как и холодный тон, поразили саму Вальде не меньше, чем Федею. Как можно быть такой жестокой? Если ты сама несчастна, неужели нужно множить несчастье, огорчая других — особенно тех, кого любишь? Вальде осеклась, щеки ее запылали, глаза вновь зажгло от слез.

— Прости, Федея, — прошептала она.

Вальде заметила, как затуманились, а потом заблестели голубые глаза сестры, и привлекла ее к себе. Та зарылась лицом ей в плечо, как в детстве. Гладя ее по спине и стараясь не расплакаться, Вальде продолжила:

— Мы с тобой ничем не поможем друг другу. Наверное, лучше смириться. А сейчас ступай, прошу тебя. Мне нужно побыть одной. Я непременно приду к тебе вечером, только позже.

— Хорошо, я буду ждать. — Федея утерла слезы, улыбнулась. На бледном лице проступили едва заметные веснушки. — Только не забудь. Ты ведь завтра уедешь. Но я буду часто-часто писать тебе, обещаю. А ты непременно отвечай.

Когда сестра ушла, Вальде заперла дверь и вновь рухнула на колени у окна. Горячая молитва лилась из глубин ее сердца, из всего ее существа. Никогда прежде она не смела обращаться к Превысшему Создателю столь страстно. Она молилась о чуде, которое избавило бы ее от ненавистного замужества.

* * *

— Добрую погоду послал Создатель и святой Ремесиан. Который уже день стоит вёдро.

Так приговаривал за работой Корнут, староста деревни Эрбе, поглядывая то на небо, то на темную землю, которую он тревожил после зимнего отдыха своим плугом. По правую и левую руку от него шли односельчане, распахивая общинную землю. Впряженных в плуги волов вели мальчишки лет по десять и старше.

Обычно пахоту начинали не раньше первого дня хирроа, третьего месяца весны. Но весна в нынешнем году и впрямь расщедрилась, солнце уже отогрело землю, и незачем было откладывать начало работ, если время приспело. Священник отец Апам, живущий на хуторе между Эрбе и Немом, совершил на днях традиционное молебствие перед началом пахоты, прося Превысшего Создателя и праведного Ремесиана, покровителя крестьян и их труда, послать добрый урожай.

— Да, — протянул Дерей, друг и сверстник Корнута, — и не скажешь, что где-то там шумят битвы да враги расхаживают по городам и весям. Давно не видал я такой весны.

— Не скажи, сосед, — вмешался приземистый, коренастый Урат. — Вон ко мне дней с пяток назад приезжал дядька из Нема, так он рассказывал, что у них чуть ли не всех мужиков забрали.

— А сам-то как уцелел? — подал голос один из мальчишек.

— Молчи, пострел, тебя не спросили! — прикрикнул Урат, но пояснил: — А у него нога перешибленная, хромой — вот и не годится ни в воины, ни для работ. Брать его не стали, зато выгребли все подчистую из амбаров, хоть бы горсточку оставили на посев. Он затем и приезжал — просил хоть полмешка зерна.

— А вот я слыхал, — сказал молодой Дас, который лишь прошлой осенью привел в дом жену, — что в городке Сиваон десятка два почтенных горожан вздернули, точно воров. Они сдаваться не хотели, так кайбиганцы сыскали предателей, и те отперли ночью ворота. Сперва-то пели старую песню: мол, сдадитесь, и никого не тронем. А потом и принялись трясти людей: кто стоял за то, чтобы сражаться? Похватали мужиков, и всем петли на шею. Да не просто так, а прямо на городской стене. И даже похоронить не дали. Должно быть, до сих пор там висят, бедняги.

Не впервые за последний месяц звучали среди людей такие речи. Корнут сам не знал, что в них правда, а что — досужие байки, как не знал, оборвать их или нет. Пока война обходила Эрбе стороной. Но с каждым днем приближалась — совсем как неслыханно щедрая нынче весна.

— Да, — кивнул Корнут и крепче налег на плуг, — после такого мало кто станет бунтовать. Кому охота в петлю?

— А между тем, — не успокаивался Урат, — от Сиваона того до нас и пары алкеймов не будет, так-то. А ну как сюда заявятся да за нас возьмутся?

— Как по мне, я бы их вилами да косами встретил… — скрежетнул зубами Овер, который на две головы превышал самых рослых односельчан и мог без труда поднять лошадь или сломать в ладони подкову.

— Дурак, — сказал Дерей, — что им твои вилы? У них-то мечи, стрелы, копья да пушки! Даже ты, силач, один их не одолеешь, только хуже сделаешь. Охота тебе, чтобы они твою бабу растянули, а семерых по лавкам сиротами оставили?

— Да пусть лучше все берут, — отмахнулся Урат, — хоть мужиков, хоть баб, хоть зерно — лишь бы не жгли. Помните, как три лета назад молния в нас ударила? Как раз меррвар стоял, самая сушь, едва-едва с покосом закончили. Народу-то сколько погорело…

— А вот я слышал, — сказал старый Пеннт, щуря единственный глаз, — что в Деаргу, к северу от нас, тоже приезжали кайбиганцы. Приехать-то приехали, да обратно не уехали, вот. — Он тихо захихикал в бороду. — А знаете, почему?

Разговоры мигом смолкли. Мужчины устремили на говорившего взгляды — внимательные, испуганные, а у кого-то полные надежды. За всех высказался тот же самый мальчишка:

— Амайран, вот почему!

— Ты бы лучше, малой, ровнее волов вел, чем слушать разговоры старших, — сказал Корнут, но задумчиво переглянулся с прочими. — А все же ты прав. Кто из нас не слыхал об Амайране?

— По мне, больше болтают про него, — отмахнулся Урат. — Не может человек просто так кого-то защищать. Сам-то, поди, со спасенных деревень все берет — и девок, и еду-питье.

— Берет, конечно, — кивнул Корнут, — у него же своих людей — две сотни, кабы не больше, и всем есть надо, да еще кони. Зато кайбиганцев он косит, что твоя коса — траву летом. Герцог-то наш, хвала Создателю, бьет врагов, да порой и они его побьют. А чтоб кто побил Амайрана, того я не слыхал.

Корнут замолчал, уже не обращая внимания на оживленный спор, что затеяли прочие мужики, едва не позабывшие о пахоте и волах.

— Зато награду за его голову слыхали какую объявили? Сотня монет золотом!

— Какая сотня, две не хочешь?

— Болтают, что кайбиганский герцог обещал отвесить за него столько золота, на сколько весу он потянет.

— Ага, пускай поймают сперва. А он — не дурак, чтобы даться в руки врагам. Да и лица его никто не видел.

— Правду говорят, что он всегда прячет лицо, когда идет в бой?

— Да щеррь его знает. Может, обожгло где или изувечило, вот и не хочет пугать добрых людей. А девки, знамо дело, думают, что он красавец, каких мало. Дуры.

— Сами-то не умнее — разболтались, как бабы. Того и гляди, беду накличете.

Корнут лишь сейчас заметил, что прочие чуть отстали и готовы доказывать каждый свою правоту кулаками. Прежде чем он вмешался, со стороны домов послышались женские и детские крики.

— Похоже, уже накликали, — протянул Урат.

Полсотни кайбиганцев, вооруженные копьями, мчались по деревне, как летний вихрь, что способен сорвать крыши с домов и выдернуть с корнями молодые деревца. Поневоле мужчины побросали пахоту и устремились на защиту домов и семей. Женщины прятали малых детей и пригожих дочерей, двое пастухов попытались угнать в лес скотину, но их остановили и вернули. Корнут и его товарищи похватали вилы и топоры, хотя понимали, что им не тягаться с опытными воинами и их копьями.

— Опустите оружие, — приказал кайбиганский командир, лет тридцати пяти, с рыжеватыми усами и длинным подбородком. — Мы не станем никого убивать, а лишь возьмем припасы. Пусть женщины принесут мясо из погребов, а вы открывайте амбары.

— Да какое ж нынче мясо, господин, — шагнул вперед Корнут. — Все подчистую съели, еще в минувший год по зиме, который месяц сидим на пустом вареве. А зерно… Что ж мы сеять будем, ежели вы все возьмете?

— Вы, крестьяне, народ хитрый, — сурово ответил командир. — У вас всегда припрятано зерно и прочие припасы, а вы лишь сетуете на свою бедность. Если поискать хорошенько, у вас и серебро найдется. Да и люди крепкие. Топор и коса, конечно, не боевое оружие, но в умелых руках и оно сгодится. — Он обратился к двум десятникам: — Андиг, Ройм, возьмите этого, этого и вон того… Словом, выберите сами тех, что покрепче и поздоровее.

Пронзительно закричали женщины — жены тех, кого выбрал командир. Вторя им, заплакали дети постарше. Несколько женщин бросились на колени перед командиром, умоляя пощадить их и не отнимать кормильцев. Тот лишь поморщился — ему были не в новинку такие зрелища.

— Оттащите их, — приказал он своим. Те оттеснили женщин копьями обратно в толпу.

— Открывайте амбары, лентяи, — обратился командир к Корнуту, — пока мы их не сожгли дотла. Вот тогда вам точно будет нечего сеять. А если мало, сожжем и дома, и молитесь Превысшему, чтобы пустыми.

Понурив головы, сельчане подчинились. Мужчины поволокли из амбаров мешки с зерном, женщины вытащили из погребов последние припасы. Десятники тем временем отбирали пополнение, перед тем отогнав людей подальше от брошенных топоров и вил. Среди выбранных оказались сам Корнут, Дерей, Урат и еще несколько их сверстников, лет сорока, прочие были моложе. Могучего Овера выбрали первым.

— Десятка три наберется, господин, — сказал десятник по имени Андиг. — Прочие не такие крепкие, но тоже сгодятся — хотя бы строить укрепления и наводить мосты.

— Берите еще, — кивнул командир и обратился к поникшим женщинам: — А вы не скупитесь на припасы, если не хотите, чтобы ваши мужья и сыновья голодали. Им предстоит трудная работа.

Десятники отобрали всех, кого было возможно, даже юношей лет пятнадцати. Их отогнали в сторону от прочих, собрали их топоры и приказали навьючить на лошадей, если они есть в деревне. Лошади отыскались, и их уже вели в поводу, когда Андиг и Ройм, что возглавляли сборы, пошатнулись и упали без единого крика.

— Что?

Командир привстал на стременах, вгляделся: в лицо каждому десятнику угодил арбалетный болт. Воины тревожно зашумели, указывая вперед. Командир глянул: шагах в двухстах от них выстроился невесть откуда взявшийся конный отряд человек в тридцать, все в кольчугах и шлемах. Десять из них сжимали в руках арбалеты, еще десять готовились натянуть луки.

— Убирайтесь отсюда, пока целы! — крикнул один из стрелков.

— Взять их! — приказал командир, прикрываясь щитом. — Три десятка, за мной, прочим стеречь этих!

Неизвестные воины — разбойники или же нет — дружно выпустили стрелы и болты. Некоторые нашли цели, некоторые остались в кайбиганских щитах. Уцелевшие воины наставили копья. К удивлению командира, противники не стали сходиться в бою, но развернулись, как один, и поскакали прочь.

— Трусы, — пробормотал командир. — Разбойничья порода. Только и умеете, что бить стрелами исподтишка.

Поневоле он задумался о том, как этим разбойникам только что удалось незаметно войти в деревню. Следующая же мысль обожгла, заставила взыграть кровь: что, если это люди самого Амайрана? Командир немало слышал о знаменитом разбойничьем вожаке и, как многие другие военачальники, мечтал доставить герцогу Секлису его голову и заслужить почести и награду. Быть может, сегодня это удастся.

Противники скрылись в лесу. Кайбиганцы не отставали. Они видели, что кони врагов замедляют шаг, словно утомленные долгой дорогой. Несомненно, сейчас эти разбойники развернутся и встретят их очередным залпом стрел и болтов.

К изумлению командира, противники и не подумали разворачиваться, но ушли с дороги и скрылись в редком лесу. Однако дорога не опустела: впереди ее перекрывал еще один отряд — пеший. На кайбиганцев смотрели дула двух тяжелых пушек и десятка малых.

— Пли! — приказал человек, стоящий у крайней пушки.

Этот человек оказался последним, что увидел в своей жизни командир. Лицо его закрывал грубый платок, а яростного блеска его темных глаз не смогла бы затмить смертоносная вспышка из пушечных жерл. Командир оказался прав, хотя это было уже неважно.

Задние ряды кайбиганцев попытались уйти, но тщетно — их сразил новый залп стрел и болтов со всех сторон, в том числе из леса. Засада была подготовлена искусно, и никто не вырвался из нее живым.

Грохот пушек услышали все в Эрбе. Корнут недоуменно переглядывался с односельчанами, не решаясь заговорить. Кайбиганцы же слегка растерялись: то ли спешить на подмогу командиру, то ли стеречь деревню, как было велено. Мгновение колебаний решило все. Большая часть воинов поскакала вперед, а те, что остались, потеряли бдительность, гадая, что же случилось с их товарищами.

— Бей их, мужики! — крикнул Корнут.

Мужчины вмиг похватали с земли вилы и топоры, их примеру последовали несколько женщин, прочие же бросились бежать. Кайбиганцы оказались застигнуты врасплох. Топоры обрушивались на ноги лошадей, вилы без труда доставали всадников, вонзаясь в сочленения брони. Двое сельчан упали, сраженные копьями, зато прочим удалось одержать победу.

Трое кайбиганцев были еще живы. Над их головами взлетели топоры — и замерли, когда на всю деревню прозвучал властный окрик:

— Стойте!

Корнут поневоле опустил топор — и увидел, что его товарищи тоже остановились. На их глазах из леса, где недавно скрылись кайбиганские воины, выехал тот же отряд, который обстрелял их. Но теперь воинов было намного больше, почти полсотни. Возглавлял их высокий человек на вороном коне, тоже в броне и шлеме, лицо его закрывал по самые глаза платок. Именно оклик предводителя и спас раненых кайбиганцев от расправы.

— Амайран… — пробежало по толпе, точно волны по полю от сильного ветра.

— Ты и есть Амайран? — решился спросить Корнут.

Всадники во главе с неизвестным приблизились к месту побоища. Предводитель склонил голову, безмолвно отвечая на вопрос. Его темно-серые, почти черные, глаза будто пронзали всех насквозь.

— Да, — послышалось из-под платка. — Но вам не стоит об этом распространяться. Как и не стоит спешить убивать их. — Он кивнул на раненых.

Заплакали в голос женщины — на сей раз от радости. Кто-то попытался пробиться к Амайрану и ухватиться за его стремя или хотя бы дотронуться до хвоста его коня. Властный взмах руки в перчатке остановил толпу, а суровый, чуть приглушенный голос обратился к кайбиганцам:

— Отвечайте: откуда вы прибыли?

Двое помедлили с ответом, понимая, что откровенность не спасет их от смерти, как и от мучений. Третий же заговорил сразу, хотя товарищи порой шикали на него.

— Наши стоят лагерем у перекрестка, в двух с половиной алкеймах к северо-западу отсюда.

— Кто командует?

— Лорд Танариг.

— Сколько человек в лагере?

— Тысяча, из них три сотни конницы, прочие — пешие.

— Что намерен делать ваш командир?

— Не знаю, я же простой воин… Но вроде бы собирались идти к Руманну. Нам велено было добывать припасы и пополнение для войска во всех деревнях и городах. Пощадите, я больше ничего не знаю…

Амайран задумчиво кивнул, затем подал знак воинам по правую и левую руку от себя. Корнут и прочие шагнули вперед.

— Не трудитесь, люди добрые, — сказал староста, взвесив в руке окровавленный топор, — мы их сами уважим как следует…

— Нет, — отрезал Амайран, и те поневоле отступили. — Чинить расправу над ними я вам не позволю. Не уподобляйтесь врагам, иначе вы ничем не лучше них. Лучше позаботьтесь о похоронах. Нельзя оставлять следов.

Он кивнул воинам, те спешились и несколькими ударами кинжалов оборвали мучения раненых. Амайран взирал на это как на вынужденную необходимость, его взгляд не выражал ничего.

— Все ценное, что найдете при них, — ваше, — сказал он Корнуту. — Мы возьмем только оружие, броню и уцелевших коней. Скорее, — велел он своим, затем обернулся к сельчанам: — И вы поспешите — в лесу осталось немало трупов.

— А потом еще живые объявятся… — подал голос Урат, вызвав жиденький ропот. — И оставят от нас пожарище…

— Не объявятся. — Казалось, Амайран улыбается под своим платком. — Мы перекроем дороги. Прощайте и трудитесь на благо своей земли.

— Постой! — крикнул Овер и шагнул вперед. — Тебе же нужны люди? Возьми меня, я хочу биться вместе с вами!

Сельчане зашумели. Амайран приподнял черную бровь, которую пересекал шрам от недавней раны.

— Я беру в свое войско лишь тех, кто знает, на что идет. Мы не грабим понапрасну, не мучаем и не мстим. Всю добычу — оружие, припасы — мы делим поровну. Тем, у кого есть семьи, придется расстаться с ними надолго — быть может, навсегда, ибо война не щадит никого. Я с радостью возьму любого, но бунты стану пресекать строго, вплоть до петли. Решайтесь сами.

— Я решился. — Овер подошел ближе. — Пахать может и женщина, и мальчишка-подлеток. А биться не каждый может.

— И я пойду, — подал голос парень лет двадцати. — Мне что, я холостой, минувшим летом стариков своих схоронил. Отчего же не побить этих разбойников?

Вперед шагнули еще двое, трое, четверо. Деревня загудела голосами, пока добровольцев не набралось человек пятнадцать — примечательно, что они оказались из числа тех, на кого недавно пал выбор кайбиганского командира и его десятников. Тем, кто был женат, пришлось нелегко, но женщины в конце концов смирились и обняли мужей на прощание. За это время люди Амайрана быстро избавили убитых кайбиганцев от брони, сапог и оружия.

Добровольцы наскоро снарядились в дорогу, простились с односельчанами. Амайран чуть тронул шпорами бока своего вороного, и вслед за ним двинулся весь отряд — сперва всадники, потом пешие добровольцы. За ними увязались было десятка с два мальчишек, но окрик Корнута вернул их назад.

— Как бы не вышло беды, — протянул по обыкновению Урат, глядя им вслед.

— Да не выйдет. — Кривой Пеннт прищурил глаз, захихикал. — Амайран держит слово — разве он не обещал перекрыть дорогу? Стало быть, перекроет.

— А все же любопытно, кто он такой. И почему лицо прячет.

— Прячет-то прячет, а голос-то слышно — молодой совсем.

Женщины и давно выбравшиеся из укрытий девушки глядели вслед воинам сияющими глазами: среди спасителей оказалось немало пригожих молодцов. Что же до Амайрана, то его платок притягивал любопытные взоры пуще любой красоты.

— Глаза у него красивые… — сказала одна из девиц.

— И голос приятный, — подхватила другая. — Только грустный. Знать бы, женатый он или холостой…

— Дуры, не о том думаете, — оборвал их Корнут, но сам задумался.

Все в Амайране — стать, повадки, речь, одеяние — указывало на благородное происхождение. Да только с чего бы благородным скрывать лица и защищать простых людей? Будто своих забот им мало? Хотя дворяне — такие же люди, и им тоже есть что терять. Может, и этот потерял все?

Неважно, сказал себе Корнут. Кем бы ни был Амайран, благодаря ему и его людям простой человек — хотя бы здесь, в Эрбе — может спокойно спать и спокойно трудиться.

* * *

— Два отряда, посланные за припасами и пополнением, не вернулись, ваша светлость. Ни единого человека. И еще пропали три обоза с сеном и овсом для коней. Двое возчиков сумели спастись и доложили, что нападение возглавлял тот самый Амайран…

— Амайран! — Секлис в ярости швырнул на землю свою расшитую шапку, украшенную драгоценным аграфом. Говоривший попятился. — Слышать не могу это имя! Каждый раз — одно и то же! Или вы — малые дети, а не воины? Где ваша хитрость? Устроить засаду, взять в заложники людей, хоть целую деревню, или еще что-нибудь подобное… Неужели я должен заниматься каждой мелочью?

— Мы пытались, но безуспешно, ваша светлость, — пояснил другой командир. — Посланные отряды разделили судьбу прочих. Амайран перекрывает дороги к тем поселениям, которые освобождает. Его разведчики отменно трудятся. Кроме того, у него есть отбитые у нас орудия, и он умело пользуется ими. Поверьте, ваша светлость, мало кто решится отправиться на север за припасами. А между тем, в отряде лорда Танарига уже пришлось урезать пропитание воинам.

— Да и оружейники, ваша светлость, порой не справляются с работой, не успевают мастерить стрелы и арбалетные болты. Только и остается, что обирать трупы врагов.

Секлис нахмурился — уже не от гнева, а в глубокой задумчивости.

— Значит, следует бросить достаточно сил на Пелейю, сердце вербанненского оружейного дела, — сказал он. — Захват города убьет разом двух зайцев: лишит наших врагов снабжения и обеспечит его нам. Пусть тамошние мастера трудятся на благо нашего войска. Что касается Амайрана и его разбойников, то здесь все просто. Не можете одолеть силой — пускайте в ход хитрость. Люди стекаются в его шайку отовсюду. Мало ли кто может оказаться среди них.

Военачальники поклонились, поневоле улыбаясь. Герцог взмахом руки отпустил их, еще раз напомнив о бдительности. Как только полы шатра сомкнулись за спиной последнего командира, Секлис выслал вон стражу и вновь погрузился в размышления, из которых его и вырвало известие, принесенное недавно гонцом.

Имя Амайрана было у всех на устах. Казалось, не проходило и дня, чтобы этот дерзкий разбойник не совершил очередного нападения. В отличие от других вожаков, с чьими шайками кайбиганцы справлялись в день-два, этот действовал умело. Отряд его состоял большей частью из опытных воинов, а не крестьянских мужиков с вилами и косами, годных только на бойню. Хотя если Амайран — столь умелый командир, он мог бы обучать новичков и превращать деревенщин в грозную боевую силу.

Кто он такой? Почему скрывается? Эти вопросы не давали покоя Секлису, как и многим другим. Само прозвище «Амайран» означало на древнем скелльском диалекте «отец». Сам ли он взял себе это имя, или его прозвали так соратники и спасенные им люди? Это может указывать на возраст — вряд ли кто-то стал бы называть «отцом» совсем молодого человека. Что до происхождения, то он может быть кем угодно — дворянином, горожанином, наемником, мастеровым, торговцем, даже обученным воинскому делу крестьянином — одержимым жаждой мести.

На загадки у Секлиса не было времени. Командиры получили ясный приказ — пусть исполняют. Против таких «народных героев» нет лучшего оружия, чем предательство. Да и объявленная награда — уже в три сотни золотом — сделает свое дело. Любой воин, будь то верный вассал или наемник, не откажется от такого богатства.

Весь оставшийся день Секлис провел среди своих воинов, поднимая боевой дух. После двух крупных столкновений и полудесятка мелких пришлось признать, что Фандоан и его военачальники крепче, нежели казались. Кимбар, этот гневливый упрямец, которого собственные воины за глаза прозвали «старой пушкой», сумел выдержать натиск в бою у Руманна, хотя понес сильнейшие потери и сам был тяжело ранен. Несмотря на все старания, кайбиганской армии пока так и не удалось пробиться ни на юг, к дороге на Маннискор, ни на восток к Пелейе. Фандоан держал их крепко.

Что до союзников, на которых возлагалась добрая половина надежд Секлиса, то известия от них он получил шесть дней назад. Два изможденных, пропыленных гонца, чьи кони пали, стоило им остановиться, поведали ему, что ходаннское войско закрепилось на восточном берегу Схура — могучей реки, что текла с севера через весь Кайбиган и Вербаннен и дальше к Элласону. Река давно вскрылась, взять мост ходаннцам пока не удалось, ибо его, как и западный берег, защищают вражеские силы. Но стоит лишь отыскать другие переправы — ниже или выше по течению, — и препятствие будет позади.

Ходаннское войско возглавлял не Лабайн, а его военачальник, лорд Вирит. Сам же герцог пребывал в нетерпении и помышлял лишь о юной и прекрасной невесте. Секлис не мог не радоваться этому, хотя уважение его к союзнику таяло быстрее льда на реках. Впрочем, Лабайн недолго пробудет союзником. Пусть довольствуется подачкой, а если ему станет мало, Секлис охотнее увидит наместником Ходанна своего внука, а не этого стареющего женолюба.

Но это всего лишь домыслы, которые могут подвести. Пока же война шла, как было задумано, пускай не столь скоро. Вторжение в Вербаннен с востока должно было разделить вражеские силы — и разделило. Достаточно будет прорвать защиту в одном месте, чтобы второе дрогнуло. Что бы ни предпринял тогда Фандоан — попытается удержать то, что еще держится, или перебросит все силы в одно место, — он будет обречен.

Главная же надежда Секлиса по-прежнему крылась в венце Неватана, хотя ключ к этой тайне оказался утерян при странных обстоятельствах. Почти два месяца прошло с тех пор, как Каннатан пал, а пленная графиня ан Тойдре бесследно исчезла. Кто мог это сделать, осталось неизвестным, но Секлис видел единственного виновника — Ойнора ан Тойдре. Вероятно, он освободил сестру и спрятал где-то. Или же держит ее при себе: от этой сумасбродной семейки можно ожидать чего угодно. Только где он сам? Узнать это пока не удалось, хотя Секлис назначил за голову ан Тойдре награду не меньшую, чем за Амайрана.

В подобных тяжких думах Секлис засыпал каждую ночь. Нынешнюю же потревожил новый гонец — не от союзников и не от кого-то из командиров. Воин, принесший весть, казался таким же измученным, как недавние ходаннские посланники, но, помимо усталости, лицо его кривилось от ужаса.

— Ваша светлость! — воскликнул он, завидев герцога, и обессиленно рухнул на колени. — Леди Вальде похищена!

От изумления Секлис едва устоял на ногах сам. Он предпочел опуститься в кресло; тело и разум словно одеревенели, отказываясь понимать.

— Как? — произнес он после долгого молчания, во время которого гонец чуть ли не рыдал от страха и усталости. — Где это случилось? Кто ее похитил?

— Мы не знаем, ваша светлость, — ответил гонец. — К тому времени свадебный поезд уже пересек границу Кайбигана и направлялся к Накбоону. Герцогиня просто исчезла из своей комнаты на постоялом дворе. Часовые несли дозор, но никто ничего не слышал — ни шагов, ни криков, ни конского топота, ни прочего шума. Госпожи хватились только утром…

— Вы осмотрели окрестности?

Оцепенение Секлиса ушло, сменившись жаждой действия. Поневоле он пожалел, что сам не присутствовал там, где случилось несчастье.

— Нашли что-нибудь? — продолжил он. — Следы, обрывки одежды, сломанные ветки? Быть может, кто-то из местных видел нечто подозрительное?

— Нет, ваша светлость, — поник гонец. — По приказу лорда Йарангорда мы провели в поисках все утро и не нашли ничего, а потом он отправил меня к вашей светлости, а другого гонца — к герцогу Лабайну. Милорд Йарангорд желает знать, угодно ли вам послать на поиски госпожи воинов или…

— Ты говоришь, что похищение случилось на ходаннской земле, так? — уточнил Секлис. Гонец поклонился. — Тогда будет справедливо, если Лабайн станет сам искать свою невесту. Я же при всем желании не смогу послать даже полсотни воинов — каждый у меня на счету здесь. Передай Йарангорду: пусть встретит ходаннских послов и воинов, покажет им место, сообщит все подробности — и возвращается в мою ставку. Вы все будете нужнее здесь, нежели там. Теперь ступай и отдохни, а утром отправишься в путь.

Когда гонец, засыпающий на ходу, вышел и шаги его стихли в ночи, Секлис не сдержал долгого стона досады. О дочери он не слишком тревожился — кто бы ее ни похитил, они не посмеют причинить зло столь благородной девице. Скорее, пожелают взять за нее выкуп — и странно, что они до сих пор этого не сделали, ведь прошло уже несколько дней. Неужели в этом тоже повинен Амайран? Впрочем, он действует в сердце Вербаннена и вряд ли стал бы пересекать границу. Помимо него, нынче хватает других разбойников. И все же это неслыханная дерзость.

Сбежать сама Вальде не могла — не таков ее нрав, да и кто помог бы ей устроить побег? Она бы не справилась одна. Анастель денно и нощно говорила с нею и убедила повиноваться отцовской воле. А если девчонка пыталась бунтовать, то вот ей наказание за своеволие.

Хуже всего иное — на браке Вальде с Лабайном держится весь военный союз Кайбигана и Ходанна.