Истина важнее правил (гет)

Холод Драконьего хребта к концу февраля приобрел иное качество. Он уже не резал легкие с первозданной яростью декабря, а впивался глубже, коварнее, вытягивая тепло изнутри. Воздух был сухим, колючим, наполненным мельчайшей ледяной пылью, что забивалась в складки одежды и скрипела на зубах. Снег у входа в пещеру слежался в серый, зернистый панцирь, прорезанный глубокими, почерневшими трещинами. Солнце, пусть слабое, стояло заметно выше и заглядывало в пещеру почти на полдня, успевая растопить иней на подоконнике в причудливые капли, тут же замерзавшие к вечеру.

Прошло уже два месяца с того дня, как ее нашли в снегу.

— Попробуй. — Голос Альбедо раздался у стола, ровный, как всегда. Он поставил перед ней глиняную миску с неизвестным ей мондштадским блюдом. — В городе уже вовсю продают первую зелень из теплиц.

Запах ударил в нос — густой, наваристый, с нотками поджаренного лука и незнакомых трав. Аврора взяла ложку (деревянную, новую, без трещин — он принес набор после истории с разбитой кружкой). Первый глоток обжег губы. Тепло разлилось по телу, приятное, но… чужое. Бульон был насыщенным, но без привычной остроты карри, без согревающей сладости тмина, без того сложного ароматного танца специй, что будил ее по утрам в Сумеру. Она сглотнула, стараясь не поморщиться. Вкус был... плоским. Как чистая вода после яркого фруктового шербета. Мускулы челюсти напряглись, пытаясь разжевать кусок тушеного мяса, показавшийся ей безликим и волокнистым.

— Спасибо, — пробормотала, отодвигая миску. — Сытно.

Он сидел напротив, склонившись над отчетом для Ордо, но его взгляд, острый и наблюдательный, скользнул по едва тронутому блюду, потом к ее лицу, задержавшись на чуть сжатых губах, на едва заметном движении глотки, сглатывающей не пищу, а разочарование. Перо в его руке замерло на полуслове, оставив кляксу на аккуратном столбце цифр. Ни слова. Просто тихий щелчок пера, поставленного в подставку, прозвучал неожиданно громко.

— В Сумеру… — голос Авроры сорвался неожиданно для нее самой, тихий и чуть хриплый от непривычной откровенности. Она сжала ложку, чувствуя холод дерева, — …рассветы пахли карри. Мама всегда готовила его с первыми лучами. Воздух становился густым, золотистым, почти съедобным. Здесь… — Она махнула рукой в сторону окна, где ветер гнал по ущелью колючую ледяную крупку, — …просто холодно. И пахнет камнем, пылью, и… одиночеством. 

Она не планировала сказать последнее слово. Оно вырвалось само, горькое и обжигающее. Тишина повисла густая, наполненная лишь потрескиванием дров в печи и далеким гулом ветра. Альбедо не поднял головы, но перо в его руке замерло. Он аккуратно поставил его в подставку.

— Пищевые предпочтения — важный фактор для стабилизации энергетического обмена, — произнес он наконец, голосом, лишенным эмоций, но почему-то избегая ее взгляда. — Особенно в условиях акклиматизации. Отмечу.

Аврора кивнула, глядя на пар, поднимающийся над миской. Отметит. В дневнике. Как данные. Знакомый холодок стыда и горечи сжал горло. Зачем она сказала? Это же просто еда. Просто еще одно напоминание о том, что ее дом — там, где ее больше не ждут. Она резко встала, стул скрипнул по полу, и пошла на улицу, промыть миску и приборы, чувствуя его взгляд на своей спине, тяжелый и нечитаемый, как камень Драконьего хребта.

На следующий день он уехал в Ордо раньше обычного. Аврора, закончив утренние записи снов в своем блокноте (теперь он лежал рядом с его дневником — как молчаливое перемирие), подошла к запасам. Небольшому ящику, куда Альбедо периодически приносил и складывал все, что может пригодиться для простой готовки. Руки дрожали — не от холода, а от странного, навязчивого импульса. Карри. Воспоминание о запахе дома, о тепле кухни, о голосе сестры, выпрашивающей свою порцию, жгло изнутри сильнее любого шрама. Она нашла муку (грубую, мондштадтскую), сушеные травы (мяту, чабрец — не то, но лучше, чем ничего), острый перец (единственная связь с Сумеру, найденный в его запасах). Вода, соль…

Работа успокаивала. Ритм замеса теста — надавить, растянуть, сложить — был почти медитативным, отголоском давних утраченных ритуалов. Мука, просеянная сквозь пальцы, оседала мелкой бархатистой пылью на шершавой поверхности стола, создавая призрачное ощущение чистоты. Она вспомнила отцовские слова, звучавшие на кухне, пока мама ставила сковороду на огонь: "Точность, Аврора. В алхимии и кулинарии — основа успеха. Миллиграмм лишнего — и реакция пойдет не туда. Щепотка недосолена — и блюдо потеряет душу." Уголки губ дрогнули в горькой полуулыбке. Вот она, ее "алхимия" теперь. Попытка сотворить крошечное чудо тепла из муки, воды и памяти. Лепешки.

Она раскатывала тесто, стараясь добиться идеальной тонкости, чувствуя упругий отпор под скалкой, когда почувствовала знакомое щемящее холодное покалывание под кожей запястий, как будто под нее засыпали колотый лед. Нет. Не сейчас. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони до боли, пытаясь создать противовес внутреннему холоду. Контроль. Порядок. Система. Шрам на груди ответил ровной, но настойчиво усиливающейся пульсацией, холодным эхом в такт ее учащенному сердцебиению. Она снова взяла скалку. Дерево было ледяным в ее пальцах. Только сосредоточься. Только на тесте. На запахе муки, который почти, почти напоминал дом...

Внезапно ледяная волна, неудержимая и глухая, прокатилась от солнечного сплетения по предплечьям. Не боль, а всепоглощающий холод, выворачивающий наизнанку, выжигающий все мысли, кроме одной: "Снова!". Тесто под ее пальцами резко побелело, сморщилось, покрываясь тонкой, хрусткой коркой инея, как будто его обдали жидким азотом. Капли воды на краю миски мгновенно превратились в мутные, неправильной формы шарики льда, звенящие при падении на дно. Аврора вскрикнула, больше от отчаяния, чем от неожиданности, отпрянув. Ее дыхание вырвалось густым облаком пара, застилающим взгляд. Неудача. Снова. Хаос, ее вечный спутник и тюремщик, просочился в ее жалкую попытку создать что-то знакомое, теплое. Последняя надежда вернуть крупицу себя превратилась в ледяной уродливый ком. "Во что ты превращаешь все, к чему прикасаешься?" Она сжала онемевшие, побелевшие от холода пальцы, чувствуя, как холодная ломота, знакомая до тошноты, поднимается по рукам к локтям. Глупая затея. Бесполезная. Как и она сама. Сосуд для чужой воли.

— Интересный метод консервации. — Голос Альбедо прозвучал с порога. Сухой, без эмоций, как всегда, но в нем не было привычной отстраненности. Была… напряженная тишина перед выводом. Он стоял, снимая пальто, запорошенный колючей ледяной пылью, похожей на крошечные алмазы. Его взгляд, быстрый и всеохватывающий, скользнул по замерзшему, деформированному комку теста, по ее побелевшим от холода и тщетного усилия рукам, по ее лицу, на котором, она знала, читались не только досада и стыд, но и глухое, знакомое ему по зеркалу отчаяние. — Хотя для дрожжевого теста, пожалуй, не оптимальный. Резкое замораживание разрушает клеточную структуру. Восстановить эластичность будет сложно.

— Я… пыталась… — начала она, но слова застряли в горле, комком ледяной ваты. Она не могла оторвать взгляд от своей загубленной частички дома.

Он молча подошел к столу, аккуратно, словно образец опасного реагента, отодвинул замерзший ком в сторону. Достал из сумки небольшой сверток, завернутый в чистую льняную ткань, пахнущую солнцем и ветром Мондштадта, а не пылью пещеры. Развернул - золотистые, румяные лепешки, источающие согревающий, сложный, невероятно знакомый аромат карри, тмина и чего-то острого, едва уловимого — возможно, имбиря? Тот самый запах. Запах утра, потерянного дома. 

— Рецепт Лизы, — сказал он просто, голос приглушенный, как будто он говорил в библиотеке, аккуратно выкладывая лепешки на тарелку. Его пальцы двигались с привычной точностью, но избегали касаться ее замерзшего творения. - Для… верификации данных. Подтверждения гипотезы о влиянии знакомых сенсорных паттернов - обонятельных, вкусовых — на психоэмоциональный статус и, как следствие, на стабильность контроля над крио-энергией. Косвенный фактор, но требующий учета. - Он упорно избегал ее взгляда, сосредоточенно разглаживая невидимые складки на ткани. Солгал. Себе. Ей. Обоим. Слишком рационально. Слишком чисто. Слишком Альбедо.

Аврора не двигалась. Ноги будто вросли в пол. Запах, родной и невыносимо далекий, сладкий и горький одновременно, заполнил лабораторию, забивая запах пыли, трав и холодного камня. Комок встал в горле, горячий и колючий. Она взяла лепешку, которая была теплой, почти горячей, живой в ее холодных пальцах, мягкой, с хрустящей, маслянистой корочкой. Первый укус — вкус детства. Вкус дома, который отрекся. Тепло разлилось по телу, но к глазам подступили горячие, предательские слезы, жгущие холодные щеки. Она быстро опустила голову, откусывая еще кусок, яростно жуя, стараясь заглушить рыдание, но плечи предательски вздрогнули. Пальцы сжимали лепешку так, что крошки сыпались на стол, как слезы, которые она не позволяла себе пролить. Слезы жгли — не от слабости, а от нахлынувшего вихря: благодарность за жест, стыд за эту благодарность, ярость на свою зависимость, невыносимая тоска по дому, запах которого теперь заполнял лабораторию.

— Гипотеза… — она сглотнула ком горячего стыда, заставляя голос звучать ровно, сквозь предательскую дрожь в горле, - …верифицируется положительно. Спасибо за… исходные материалы. Данные. За подтверждение.

Он кивнул, все так же не глядя на нее, и взял со стола ее замерзший, бесформенный кусок теста, словно подбирая опасный артефакт.

— Отходы тоже могут быть полезны, — заметил он, поворачивая ледяной ком в руках, изучая структуру инея. Гео-энергия, тусклая и теплая, золотистой искрой пробежала по его пальцам. Лед зашипел, задымился холодным паром, начал оседать мутными, липкими каплями. - Низкотемпературный шок остановил ферментацию. Кристаллы льда повредили глютеновый каркас, но не уничтожили дрожжевую культуру полностью. Теоретически, процесс можно возобновить. С поправкой на структурные повреждения и температурный стресс. - Он поставил оттаявший, вялый и липкий ком обратно на стол, рядом с мукой. - Практика, однако, требует максимального контроля. И безупречной точности пропорций. Достаточен ли ресурс для повторной попытки? - Он наконец посмотрел на нее. Не на слезы (которые она уже смахнула тыльной стороной руки), а прямо в глаза. Взгляд был ясным, спокойным, как вода в пробирке перед опытом. Ни жалости, ни раздражения. Вызов ученого к ученому.

Это был якорь. Предложение вернуться из омута стыда в знакомое русло формул и действий. Аврора посмотрела на свое изувеченное холодом, но все еще потенциально живое тесто, потом на него, на его спокойное, ожидающее лицо, освещенное ровным светом кристаллов. Шрам на груди пульсировал ровно, холодно, но без разрушительной боли. Она вытерла муку и крошки со стола плавным движением, чувствуя шершавость дерева — твердую, надежную реальность.

— Ресурс достаточен, — сказала она тихо, но твердо, встречая его взгляд. - С уточненными пропорциями. И абсолютным контролем. На этот раз.

Уголок его губ дрогнул — не улыбка, а едва уловимое ослабление напряжения, тень одобрения. На мгновение его рука, повинуясь неосознанному импульсу, коснулась ее плеча — легкое, быстрое прикосновение, поправляющее волосы. Тепло гео-энергии, мимолетное и плотное, как солнечный зайчик на камне, коснулось кожи сквозь ткань рубашки — и исчезло. Воздух все еще пах карри, пылью и холодом. Но в нем витала новая нота - хрупкое, обожженное, но упрямое тепло совместного усилия. Аврора взяла миску с мукой. Пальцы все еще слегка дрожали, но уже не от страха. От решимости. За окном ветер гнал последнюю поземку, уступая место редкому, бледному, но неумолимому солнцу. Работа продолжалась. Завтра будет новый день. И новые данные. И, возможно, новые лепешки. Но сегодня… сегодня рассвет на Драконьем хребте пах карри. И это было не просто данными. Это было обещанием. Хрупким, как первый ледок, но — обещанием.

// заметка от автора //

Вот и подошла к концу первая арка. По секрету с вами поделюсь, ее рабочее название — "Заря под слоем льда". В ближайшие две недели планируется небольшой перерыв, чтобы отредактировать будущие главы и продумать иллюстрации, поэтому не теряйте. Следующая глава (и с ней начало новой арки) планируется 25 октября.

Спасибо, что читаете! <3