Химия (гет)

Разве я просил тебя, Создатель, сделать меня человеком, разве я просил тебя вывести меня из тьмы?" (с)

В полумраке камеры Эдвард неподвижно сидел на койке, и лишь лунный свет играл на лезвиях его рук-ножниц, пока он погружался в безмолвные лабиринты своих мыслей.

...Он не хотел защищаться. Он был готов в ту ночь к смерти. Был готов принять неминуемое. В ту кошмарную ночь, когда все обернулось против него, когда на него смотрели как на чудовище… Монстр. Разве он не был им? Недоделанный, с лезвиями вместо рук. Недоразумение, недочеловек. И когда Ким пришла к нему... Среди всего этого страха и ненависти, она нашла его. Ему нужно было лишь мгновение... Капля ее тепла. Пока он еще мог чувствовать. Пока разъярённая толпа не забрала его, пока не разорвала на части, как и жаждала. Он хотел запомнить это ощущение ее рядом. Это было… единственное, чего он когда-либо так сильно желал. Когда Джим обрушился на него с ударами… он почти смирился. Он заслужил все это. В те минуты он и сам себя ненавидел. За то, что он есть, за свое уродство, за невозможность стать нормальным. За ту боль и страх, которые он, сам того не желая, принес в этот мир. Он был готов принять смерть от рук Джима, только бы доказать, что он не чудовище. Искупить вину, пусть и непонятную ему самому.

Но когда Джим ударил ее… Ким. Его Ким. Защищающая его собой. Любящая его вопреки всему. В тот миг что-то внутри оборвалось с треском. Нет, этого он не мог допустить. Не мог позволить ей пострадать. Не мог стерпеть, чтобы этот… этот озверевший человек причинил ей боль. Он видел в глазах Джима слепую ярость, и понимал, что тот не остановится. Ни перед Ким, ни перед ним. У него не было выбора.

Он ценил человеческую жизнь, несмотря на всю ее жестокость и непонимание. И теперь он отнял ее. Вместо того чтобы нести доброту и красоту в мир — которому оказалось все это не нужно, он стал разрушителем. Убийцей.

Какой-то вязкий оттенок тьмы, которого никогда не было раньше, поселился внутри. Он чувствовал, что изменился. Словно частица чего-то светлого откололась, и заполнить образовавшуюся пустоту было нечем. Он стал… чем-то похож на них, и это сходство было пугающим. Но для них он все равно оставался чужим.

Он знал, что это называется самооборона. Так сказал адвокат, так говорила ему Ким. Но это… теперь навсегда с ним, здесь, внутри. В его душе, на его руках… Этот мир научил его, что его руки могут быть опасным оружием. И он использовал их... чтобы защитить ее, чтобы остановить злобу. И это навсегда будет с ним.

И только она... любила его, даже после того что он сделал.

* * *

...Поднявшись, он стоял напротив нее, уже без унизительного страха. Вокруг него шумела негодующая толпа.

Он смотрел в ее глаза и ждал. Что ты сейчас решишь? Ты знаешь меня настоящего. Ты сейчас была счастлива со мной. Ты сейчас обнимала меня. Просто выбери. Меня или их. Правду или ложь. Сердце или разум. Выбери… Тишина повисает между ними, несмотря на шум толпы. Эдвард ждет, затаив дыхание. Он знает, что сейчас решается его судьба. Он цепляется за последнюю возможность остаться — с ней, в этом мире. Только она одна лучом света ещё оставалась для него. Надежда — хрупкая, трепещущая — все еще теплится в нем.

Она опускает его.

Мой ледяной ангел

* * *

...Ведь тогда он почти поверил, что сможет жить среди людей. Что его примут, что у него есть даже друзья, что он тоже может быть нужным, что его странные руки способны творить что-то прекрасное, ценное, нужное миру... Все эти мечты оказались лишь призрачной дымкой и развеялись в миг, словно их и не было. Слишком прекрасно, слишком сладко, чтобы быть правдой для него. Он не винил Пег и Билла, нет. Он понимал их. Он был неудобен. Опасен для них, для всех — и ничего не мог с этим поделать. Само его присутствие разрушало их спокойствие, их нормальную жизнь. Но даже это понимание не уменьшало горечи. И нигде ему не было уготовано места. Та короткая сказка лишь с ещё большей силой бросила, обрушила его обратно во тьму.

Почему люди так жестоки? Он не понимал. Он смотрел на свои руки, на эти проклятые ножницы. Именно из-за них. Ужасные, ненавистные ножницы, сломавшие ему жизнь, не дав даже шанса на счастье. Он сжал свои лезвия, чувствуя, как ненависть к самому себе и отчаяние разрывают его на части. За что? За что ему была уготована такая судьба? Ответа не было, и только лунный свет играл на лезвиях его рук-ножниц.

"Почему я должен жалеть человечество больше, чем оно жалеет меня?" (с)