Будущий сон (джен)

О том, что в Олларию вернулся Марсель Валме, Леонард узнал за очередным сеансом распития шадди у Левия, и это была лучшая новость. С виконтом идеально удавалось работать в тандеме — он обладал тем редким типом мышления, в котором Леонард видел рациональный смысл, чего ему в последнее время в окружающих его людях катастрофически не хватало. Будь то Окделл, как будто искренне недоумевающий, как же королева, благополучно родившая троих детей, смогла забеременеть четвертым, или сама будущая мать очередного наследника, поначалу твердо намеренная и Леонарда вовлечь в свою драму.

— Мы ведь когда-то были друзьями, — очередная ложь, так называемые друзья никогда не считали его за равного, и интриганка отлично об этом знала. — Помните те времена? Турнир поэтов в Гайаре, венки, музыка, гости, мама была жива… Я помню ее черное бархатное платье, такое красивое… я носила алое и мечтала, что вырасту и буду во всем похожа на нее. Какие же мы еще были дети!

— Моя мать тоже была еще жива, — холодно отозвался Леонард. Вредные, ненужные воспоминания, королева ему не союзник, и ее месть — лишь вопрос времени, опасно об этом забывать. — Это был ее последний выход в свет.

— Я помню графиню Манрик, — Катарина кивнула. — Я тогда похвалила Лионеля Савиньяка, этот безумный сонет про жабу, а она сказала, что это ответ, достойный самой Октавии.

— Мама умела видеть лучшее в людях, — сдержанно подтвердил Леонард. — Фридрих был безумно огорчен, он так хотел произвести впечатление и совершенно не имел шансов.

— Магдала Эпинэ тогда отдала победу Ги, — в глазах Катарины действительно блестели слезы, невероятно. — Она ведь тоже недолго прожила после этого. Я всегда чувствовала свою вину, будто бы заняла ее место. А мои несчастные братья… вы ведь были секундантом на той дуэли. Как они умерли? Нет, не отвечайте, вы как и все, солжете, что легко и быстро, но я слишком хорошо знаю Рокэ.

— Иорам вряд ли успел осознать, — Леонард рассеянно смотрел, как Альбина гоняет по полу какой-то разноцветный фантик. — С Ги было сложнее.

— С Ги всегда было сложнее, — Катарина промокнула глаза платком. — Вы служили под его началом, но эти войны не были нужны ни ему, ни вам. Родители все решили за нас, а потом покинули этот мир и оставили нас разбираться с их долгами и их призраками, — она помолчала. — Вам повезло, граф, у вас большая семья, а мне не позволено было растить даже моих детей. И то, что они сейчас в безопасности, не моя заслуга. Забавно… ваш друг Колиньяр так доказывал, что принц и принцессы не от Фердинанда, и все же они увезли их подальше от Ракана.

— Версия с Фэншо-Тримейном всегда казалась мне надуманной, — с каждой минутой этого разговора Леонард укреплялся в мысли, что лучшее, что можно было сделать с этой «дружбой детства» — это навсегда оставить ее в Гайаре. — Моя семья действует исключительно ради блага Талига, а значит, принц должен быть в безопасности, а отцовство Его Величества — не подвергаться сомнениям. Полагаю, Жоан Колиньяр также избавился от некоторых своих заблуждений.

— И вы даже не станете повторять слухи? — Катарина усмехнулась. — Конечно, вы же считаете себя другом Рокэ Алвы.

— О, этим слухам я не верил никогда, — с подчеркнуто милой улыбкой заметил Леонард. — Видите ли, у Рокэ, иногда даже неосознанно, проявляется привычка опекать всех, с кем так или иначе его сводит жизнь. Окделл, Валме, эти его адуаны, сын Арамоны, когда-то Джастин Придд, бесчисленное множество его подданных из Кэнналоа... Эдакий синдром кэнналийской тетушки, хуже может быть только тетушка гоганская, но тут уже ничего не поделаешь, с этим надо родиться. Занятно, но я никогда не замечал у него интереса к судьбе принца Карла. Если бы он на самом деле был его сыном… Ваше Величество, должно быть, шутит.

Сказать это следовало хотя бы ради постной гримасы на лице Катарины, пусть Леонард и подозревал, что еще заплатит за это мимолетное удовольствие. Так или иначе, хотя план королевы и кардинала до сих пор казался ему авантюрой, у которой шансов на успех еще меньше, чем у кампании в Варасте, пусть до появления в Нохе Арнольда они и собирались отбивать у стражи не Фердинанда, а самого Алву, вступление в игру Валме грозило придать этому безобразию пристойный вид. К тому же, какие бы истории виконт не рассказывал при дворе, Леонард был убежден, что все это согласовано с его отцом, а граф Валмон определенно относился к людям, которым не помешает услышать пару хороших слов о ком-то из Манриков.

Чтобы встретиться с Окделлом, пришлось прогуляться домой, на площадь Леопарда — регулярные визиты цивильного коменданта в Ноху выглядели бы слишком подозрительно, и конечно же, новое поручение его невыразимо оскорбило.

— Я должен пойти куда?! — воскликнул он с таким видом, что Леонард невольно закатил глаза.

— К Марианне, Окделл, да что с вами не так? Вы уже неоднократно там бывали с вполне определенными намерениями, поздно краснеть, вы не находите? Другого места поговорить с Валме, не привлекая внимания, может и не представиться. Как вы объясните Ракану, о чем секретничаете с урготским послом?

Леонард отлично понимал: Окделл боится, что о его знакомстве с куртизанкой услышит Катарина, как будто той сейчас было дело до кого-либо, кроме себя самой и будущего ребенка.

— Альдо и сам хотел, чтобы я с ним сблизился, — признался Окделл. — Валме… теперь он зовет себя граф Ченизу, пустил слух, что эр Рокэ выгнал его за то, что он разгласил какой-то его секрет. Альдо хочет узнать, что за этим стоит.

Леонард подумал, что единственный секрет Рокэ, представляющий ценность для Альдо, из всей их компании разгласил только он, благо, отец и Фридрих не спешили откровенничать с регентом, а за Арнольдом он присматривал сам. Однако из этой истории с урготским подданством можно было соорудить что-то интересное, особенно учитывая, как вольно Валме обходится с неудобными ему правилами.

В ту ночь он остался ночевать в своей комнате, и Мэллит и ее странный спутник снова явились ему во сне. Мэллит выглядела так, словно прошла путь до Олларии совершенно больной и из последних сил, и Леонард в очередной раз пожалел о напрасной смерти достославного Фатихиоля, так и не сумевшего разрушить магию залога. Дом, где они оказались, выглядел незнакомым, а вот принимавший их там усталый человек определенно кого-то напоминал. Хотя во сне Леонард по-прежнему не мог слышать разговоров, загадка вскоре прояснилась: снова вспомнился тот вечер в Гайаре, о котором зачем-то заговорила Катарина, а следом за ним братья Эпинэ — по всем признакам выходило, что перед ним новый Первый маршал возрожденной Талигойи.

Окделл, наверно, был немало удивлен, когда Леонард забарабанил в дверь его комнаты посреди ночи, требуя назвать адрес Робера Эпинэ, а затем, ни слова не говоря, оседлал лошадь и уехал. Вспоминая эту поездку впоследствии, он не мог охарактеризовать ее иначе как безумием — его могли арестовать, на него могли напасть мародеры, сам Эпинэ встретил бы его как государственного преступника и запросто мог бросить в Багерлее по соседству с Алвой, он ставил под угрозу весь их план, но в данный момент казалось, что нет ничего важнее этой встречи. И осадил коня он, лишь осознав, что отчетливо слышит ехидное и леденящее душу хихиканье.

Цилла бежала по крыше соседнего дома, ловко маневрируя между трубами и мансардами. Перламутровые бусы теперь красовались на ее шее рядом с бутафорской золотой цепью, а на голове сверкала корона.

— Я сказала, что буду ждать тебя в Олларии, — улыбка в ее исполнении выглядела еще более жуткой, чем ярость. — Загонишь лошадь, а все зря. Это мой город. Мой до следующего круга. Ты здесь никто. Забирай свое и уходи.

— Ты поможешь мне? — без особой надежды на успех осведомился он. — Ты единственная можешь пройти в Багерлее и вывести оттуда узника, как уже сделала раньше.

— То было раньше, — Цилла капризно надула губы. — Я могу их увести, сделать такими же холодными, как я. Ты этого хочешь?

— Нет, — быстро возразил Леонард. — Ни в коем случае. Ты можешь снова попросить капитана Гастаки.

— Снова тащить сюда эту корову Зою? — Цилла рассмеялась. — Нет, уже не могу. Колодцы почти переполнены. В город не попасть.

— Что за колодцы? — слово странно резануло слух, кажется, Леонард уже слышал о нем от Ричарда. — Переполнены чем? Ты говоришь… о скверне? О той эпидемии, что опустошила Бирюзовые земли?

— Ты не такой дурак, как остальные, — Цилла взглянула на него с явным интересом. — И бусики твои мне понравились. Будет жалко, когда ты сдохнешь. Говорю тебе, уходи отсюда!

Цилла сердито отвернулась и скрылась среди крыш, а улица после ее ухода снова наполнилась жизнью и воздухом. Леонард несколько мгновений задумчиво смотрел ей вслед, а затем тронул поводья: до дома, где остановилась Мэллит, оставалось всего несколько минут верхом. Однако встречала его не она, а человек, путешествовавший с ней через всю страну, тот самый, что хотел поговорить о чем-то с Эпинэ.

— В такие ночи, как эта, следует быть осторожнее, — старика можно было принять за талигойца лишь издали, а говорил и смотрел он, как человек, привыкший повелевать и вовсю пользоваться своим авторитетом. — Опасно беседовать с Королевой Холода и, тем более, обмениваться с ней дарами. Дар создает обязательство, а обязательства следует выполнять.

— Что она такое на самом деле? — Леонард спешился, не торопясь приближаться к незнакомцу. Тот сделал ему знак, приглашая следовать за ним — как оказалось, в сторону небольшого постоялого двора недалеко от нового дома Первого маршала.

— Королева Холода всегда появляется на Великий Излом, даже великие мудрецы не ответят, кому она служит и куда уходит после, — старик бросил острый взгляд на одну из крыш, но сейчас над ней лишь светила луна. — С тех пор, как нареченный Леонардом вернулся из-за Грани, его видения стали отчетливее и чаще, не правда ли?

— Мне следовало догадаться, что вы тоже гоган, — кивнул Леонард. — К сожалению, не имею чести знать вашего имени.

— О нет, думаю, блистательный хорошо его знает, — усмехнулся старик. — В конце концов, один из сыновей моего отца попытался забрать его жизнь, а другой — вернуть долг и напомнить об обещании.

— Неужели я имею дело с достославным Енниолем? — от удивления Леонард даже замедлил шаг. — Не сочтите за оскорбление, я представлял вас несколько иначе.

— Правнукам Кабиоховым заповедано не вступать в земли внуков Его, — подтвердил Енниоль. — Те, кто не любят меня, узнав о деле моем и о том, что надевал я подрубленные одежды и брил лицо, встанут между мной и народом моим. Но как некогда нареченный Леонардом был призван в Агарис, а позже — в Эпинэ, сын моего отца был призван в Олларию, чтобы исполнить свое предназначение.

— Когда я впервые услышал о вас от достославного Фатихиоля, вы считали своим предназначением возвести на трон Альдо Ракана, — напомнил ему Леонард. — К чему вы стремитесь теперь?

— Фатихиоль обладал мудростью, которой сын моего отца в своем высокомерии не внял, — рассеянно проговорил Енниоль. — Эта ошибка подобна скале, что нависла над домом нашим, и не будет мне покоя ни в одном из миров, если она не может быть исправлена, и опасность эту несут в себе первородный Альдо и обещание, которое мы дали от лица нашего народа.

— Тот, кто может освободить вас от данного слова, в Олларии, и он в беде. Я просил Королеву Холода спасти его, и она отказалась. Теперь я прошу вас.

Енниоль замер, не сводя с него властного, пронизывающего душу взгляда. Что же, выдерживать такие Леонард только за последние месяцы учился у лучших.

— Подобные разговоры следует вести вдали от тех мест, где они могут быть услышаны и искажены, — наконец, сказал гоган. — Пусть нареченный Леонардом скажет, где я могу его найти и что сделать.

Утром в Нохе, на Арнольда, в очередной раз проспавшего все самое интересное, любоваться было одно удовольствие.

— И он придет? Просто так возьмет и явится в эсператистское аббатство?

— Енниоль вообще-то из Агариса, или ты считаешь, что он никогда не видел церковь? — хмыкнул Леонард. — Думаю, после всех жертв, что ему пришлось принести ради этого путешествия, пара чашек шадди с кардиналом Талигойи будет незначительным прегрешением.

— Покойный кардинал Сильвестр по праву бы гордился вами, Леонард, — ехидно заметил Левий. — Его решение провести дебаты с пресвятым Оноре и примирить две церкви совсем недавно считалось революционным. И тут вы, с крайне любопытной идеей устроить диалог между церковью и гоганской общиной… Когда Его Величество, милостью Создателя, вернет себе трон, ему предстоит править совсем другим Талигом.

— Только не говорите, что не находите эту мысль прекрасной, — вернул ему шпильку Леонард. — Напомнить вам статистику, сколько раз в Агарисе случались погромы? Сколько раз — с подачи Ордена Истины, сколько — с подачи Ордена Чистоты? Следующему Эсперадору следует задуматься, куда он хочет вести свою паству. Его Святейшеству Юннию, знаете ли, давно пора сосредоточиться на спасении своей души.

— Я всего лишь скромный кардинал, — в глазах Левия, вопреки его словам, танцевали опасные огоньки. — И могу лишь молиться о наступлении тех благодатных времен, о которых вы говорите, мой друг. Однако достославный Енниоль, на нашу удачу, располагает ключами к тем тайнам, о сути которых мы можем лишь гадать. Излом — самое время объединить усилия. Когда, говорите, к нам присоединится ваш приятель, граф Ченизу?

— Графу Ченизу потребуется достойный предлог, чтобы появиться в Нохе, — усмехнулся Леонард. — Насколько я его знаю, это случится ночью.

Енниоль, как и обещал, явился в строго оговоренный час и Мэллит привел собой. Леонард замер, не слишком представляя, как себя вести. Мэллит из его снов и Мэллит настоящая могли различаться между собой, как день и ночь, девушка могла даже не подозревать об этих видениях — в конце концов, Леонард и Рокэ видел на вершине загадочной башни, которой, если верить сьентификам, даже и не существует уже несколько кругов. Бережно поддерживая свою подопечную под руку, Енниоль усадил ее в мягкое кресло, и Альбина сразу же запрыгнул ей на колени, уютно устраиваясь, что вызвало у девушки неподдельную радость. Достославный из достославных же медленно развернулся, и они скрестили взгляды с кардиналом Левием.

— Достославный Енниоль, — кардинал приветливо улыбнулся, но взгляд его оставался выжидающе настороженным. — Я давно хотел познакомиться с вами, еще при жизни Его Святейшества Адриана. Правда, не предполагал, что эта встреча произойдет в самом сердце Талигойи.

— Кардинал Левий, возможно, помнит небезызвестный диспут времен Эсперадора Юлия, — Леонарду, признаться, было любопытно, какое обращение выберет гоганский старейшина, но обошлось без привычных цветистых оборотов — Енниоль был до крайности осторожен. — Сын моего отца присутствовал там в тени старейшин поколения, прислуживая и учась их мудрости. Это был день, когда наши пути пересеклись в первый раз.

Лицо Левия просветлело, но тут же лоб пересекла привычная глубокая морщина обеспокоенности.

— У достославного Енниоля феноменальная память. Конечно, я помню тот день… Создатель, это ведь было вскоре после моего вступления в Орден… Мы были так молоды, и Адриан, и я... Последний на моей памяти случай подобного рода диалога, не считая диспута пресвятого Оноре и епископа Авнира.

— Мрачный день для общины правнуков Кабиоховых, — холодно подтвердил Енниоль, и Леонард в очередной раз пожалел, что в свое время мало интересовался историей. Вот Арнольд слушал с таким видом, будто отлично понимает, о чем идет речь — и когда только успел, если еще пару лет назад его в библиотеку было не затащить? — После трагических событий месяца Осенних Скал ара стала менять хранителей каждые четыре года, пока бедствие не постигло ее в доме дочери Ракелли. Сын моего отца преступил закон и отправился в надел внуков Кабиоховых, когда понял, что в наказание за наши ошибки уже случившееся может повториться, и немногие переживут этот черный день.

— Я покидал Агарис с тяжелым сердцем в том числе и из-за слухов, что уже тогда ходили в Ордене, — мрачно кивнул кардинал. — Вы собирались просить о помощи Альдо Ракана, поэтому обратились к Роберу Эпинэ?

— Альдо Ракан не может оказать нам никакой помощи, ведь для Шара Судеб не имеет значения ни место, ни время, ни расстояние, — вздохнул Енниоль. — Договор, что был заключен гоганами с последним из Раканов, невозможно ни исполнить, ни разорвать, поскольку первородный Альдо не несет в себе ни крови Раканов, ни их силы, но защищен нашим Залогом.

— Почему вы вообще решили его поддержать? — прямо спросил Левий. — И как смогли все это устроить? Я могу себе представить, как вы договорились с Адгемаром, но каким образом вам удалось перекупить Люра?

— По той же причине, по которой ваш друг, покойный Эсперадор, и ваш недруг, также покойный магнус Клемент, не отводили взгляда от первородного и его семьи, — развел руками Енниоль. — Чтобы предотвратить конец света. Каждый пытался сделать это по-своему, но ни один не преуспел.

Рассказ Енниоля отчасти объяснял результаты поисков Арнольда и загадочные слова Фатихиоля, что Леонард услышал на грани между жизнью и смертью. Гоганы заинтересовались Альдо тогда же, когда и их злейшие враги — Орден Истины, но каждый планировал использовать его по-своему. Гоганы знали, что Ракан необходим для того, чтобы выиграть для Кэртианы еще один круг, и сохранили традицию о необходимом ритуале, что должен был быть проведен в Гальтаре. Договор с Альдо был уже заключен, когда часть старейшин, включая Фатихиоля, по-своему интерпретировала пророчества и знаки, и поняла, что принц не Ракан по крови. В поисках истинного Ракана они так и не преуспели, затем Фатихиоль пропал, а Енниоль разобрался в происходящем слишком поздно.

Истинники выбрали другой путь, более мрачный и кровавый. Магнус Клемент решил, что Ракана уже не найти, переплетения судеб неисповедимы, а за долгие годы кровь смешалась среди многочисленных потомков. Тогда у них появился неожиданный союзник среди гоганов — Варимиоль, четвертый из братьев-старейшин. Варимиоль, как никто другой, беспокоился об угрозе, что нависла над головой общины со стороны орденов Истины и Чистоты, и в обмен на неприкосновенность своих собратьев обещал Клементу то, чего тот желал больше всего — информацию.

Варимиоль стал тем, кто поведал Клементу об истории Бирюзовых земель и эпидемии, что уничтожила всех, в душе кого было место для скверны. Истинники решили попытаться сосредоточить скверну в крупном очаге, который можно изолировать и покинуть, оставив вечным городом-призраком, как опустевшую Гальтару. Они начали проводить ритуал — собственно, следы его Манрики и обнаружили в окружающих город аббатствах, — потом Клемент и его подручные сошли с ума, были убиты собственными же братьями по вере, Варимиоль сделал свой последний вдох под небом охваченной бунтом Эпинэ, а незаконченный ритуал остался, как незакрытая пробоина в борту судна без капитана.

— Этот мир не предназначен для бесконтрольного потока магии, — сумрачно изрек Енниоль. — Скоро скверна охватит этот город, как и Агарис, как и все Золотые земли, и они опустеют, подобно другим великим цивилизациям, только куда на сей раз отправляться правнукам Кабиоховым? В Багряные земли, в морисские пустыни? Шады не позволят этому случиться, в их глазах Агарис и сопредельные южные города должны быть преданы мечу и огню. Предотвратить эти события мог бы потомок рода Раканов, но сын моего отца блуждает в темноте и не в силах обнаружить его след.

— Если бы это было возможно, — предположил кардинал. — Если бы такой человек нашелся, что бы вы сделали?

— Если бы первородный освободил мой народ от клятвы и проклятия, что влечет за собой ее невыполнение, сын моего отца исполнил бы свой долг в Гальтаре, — пообещал Енниоль, — но времени у нас остается слишком мало. Первородный Альдо несет в себе зло, но его защищает Залог, который не может быть возвращен. Ара мертва, она была уникальна, а клятва может быть аннулирована только там, где она была дана.

— Вообще-то нет, — словно со стороны услышал Леонард свой голос. — «И будет сказано: жертвенник да воздвигнется из золота очищенного. Аще не будет золота — да воздвигнется из меди. Аще не будет меди — да воздвигнется из камня, и камень да будет тем, что в земле той именуется драгоценным. И да будет жертвенник привязан к земле: кровью, и клятвой, и жертвою, и залогом. И вопрошающий да вопрошает, и жертвенник да отвечает. И если достойный коснётся его — пробудится память крови. А если недостойный коснётся — да придёт на него гнев Кабиоха, и да будет исторгнут Кэртианой в день шестнадцатый. И будет жертва на одном жертвеннике равна жертве на другом, и клятва на одном жертвеннике равна клятве на другом. И есть те, которые говорят: и залог на одном жертвеннике равен залогу на другом».

Леонард с детства ненавидел привлекать к себе внимание, но сейчас оказался именно в такой неловкой ситуации, когда взгляды всех присутствующих в кабинете, одинаково пораженные, сошлись на нем. Кардинал смотрел на него с вежливым недоумением, Енниоль с таким видом, будто заговорила каменная печать или держатель для бумаг на столе, Мэллит с каким-то благоговейным ужасом, и только Арнольд с трудом сдерживал смех:

— Только не говори, что бабушка все же заставила тебя выучить это наизусть!

— Вижу, нареченный Леонардом немного умеет учиться, — после долгой паузы произнес Енниоль. — В Золотых землях нечасто можно услышать эти речи, даже среди немногих чистокровных гоганов, что решили тут поселиться.

— Собственно, это все, что я знаю из Кубьерты, — Леонард смущенно улыбнулся. — Это единственный лист, что передавался от отца к сыну в нашей семье, а мне достался от покойного деда, графа Вильгельма Манрика. Того самого, что интересовался Бирюзовыми землями и провалившейся экспедицией.

— Позже я был бы признателен за возможность взглянуть на этот лист, — впечатленно кивнул Енниоль. — Но боюсь, он не решает нашей проблемы. Кубьерта — текст древний, дошедший до наших дней без изменений, но нуждающийся в расшифровке. Когда-то гоганы жили в Бирюзовых землях, где их вера не подвергалась гонениям, и имели множество алтарей, посвященных Кабиоху, сегодня ара, что была доверена Жаймиолю, была единственным алтарем, освященным для поклонения.

— Как вы тогда объясните, что в Варасте я заглядывал в алтарь бакранов и видел там отражение Мэллит, которая в то же время использовала ару? — решил рискнуть Леонард. — Хотите сказать, мне все приснилось?

— Блистательный Леонард говорит правду, — подумать только, ведь он впервые в жизни слышит ее голос. — Недостойная видела его. В ту ночь, и во многие другие.

— Удивительны дела Кабиоха и непостижимы пути его, — Енниоль озадаченно покачал головой. — Значит, нам придется совершить еще одно путешествие, к бакранам, чтобы воспользоваться этим алтарем?

— Кстати, необязательно, — вдруг предложил Арнольд. — Помните, где все началось? Монахи эти со свечами, странные смерти, выходцы? В Лаик. Я туда еще возвращался после того, как Лео уехал, и основательно перевернул там подвалы. Новый комендант, ставленник Колиньяров, был почти счастлив, что приближается Ракан и надо бежать, он уже начал подозревать, что я не сегодня-завтра раскопаю там самого Леворукого с его кошками и сравняю Лаик с землей. Словом, я видел там подозрительную плиту, которая при рассмотрении напоминает алтарь, и кстати, с этой могилой брата Диамнида тоже не все ладно, были у меня некоторые подозрения…

— Я бы хотел взглянуть на эту могилу, — сурово вмешался Левий. — Да простит меня достославный Енниоль, я, конечно, не большой знаток гоганской веры, но эсператизм учит, что чистая молитва, вознесенная от всего сердца, способна достичь престола Создателя из любого места, где творится, даже самого низменного, ведь святого Адриана Создатель услышал в Лабиринтах глубоко под Гальтарой.

— Кто такой ничтожный сын моего отца, чтобы становиться на пути у Шара Судьбы, — Енниоль только развел руками. — Возможность освободить Мэллит от несправедливой судьбы, что была ей назначена, — это шанс исправить хотя бы одну мою ошибку. Вы правы, кардинал Левий. Мы должны попытаться.

— Отлично, — кардинал хлопнул в ладоши, явно воодушевленный предстоящей поездкой. — Завтра здесь обещала быть Ее Величество, в поздний час — граф Ченизу, а на следующей неделе мы собираемся освободить Его Величество. Предлагаю не откладывать дело в долгий ящик и отправиться в Лаик прямо сейчас.

На этот раз дорога до Лаик показалась Леонарду гораздо короче, чем в их прошлый визит: тогда он был зол на уехавшего в Фельп Алву, на отца, на кардинала, на навязанному ему в компанию младшего брата, которого он считал откровенно бесполезным. Сегодня же ему представилась редкая возможность слушать разговоры кардинала и Енниоля, из которых он не понимал и десятой части; к тому же, их сопровождала Мэллит, хотя поначалу Леонард и сомневался в том, что она в состоянии скакать несколько часов верхом.

— Блистательная Матильда обучила недостойную обращаться с лошадьми, — призналась девушка. С ее стилем речи было решительно ничего невозможно сделать, хотя Арнольд и порывался подробно объяснить ей, кому определение «недостойный» подойдет куда лучше. — Нареченный Робером сказал, что она, увы, покинула Олларию.

— И правильно сделала, — весело заметил Арнольд. — Если бы я знал, что здесь будет твориться, я бы тоже покинул. Отцу сейчас хорошо, отдыхает себе в Бергмарк, дышит горным воздухом, поучает Фридриха. Это раньше нас было трое, а теперь все силы на него одного…

— У Мэллит раньше тоже была большая семья, — она побледнела, но все же нашла в себе силы продолжить. — Они все погибли. Недостойная тоже должна была разделить их участь, но Кабиоху было угодно оставить ее в живых.

— Мэллит следует знать, что достославный Фатихиоль желал освободить ее от последствий ритуала Залога, — осторожно произнес Леонард. — У него бы все получилось, но с арой произошло необъяснимое.

— С арой произошли истинники, — мрачно пояснил Енниоль, поравнявшись с его лошадью. — К тому моменту отступничество Варимиоля зашло слишком далеко, а Клемент не мог оставить в наших руках такое мощное оружие, как ара. Фатихиолю просто не повезло оказаться не в том месте и не в то время. Если бы он сразу пришел ко мне и рассказал о разговоре с нареченным Леонардом, многое могло бы пойти по-другому.

— Вы можете изготовить новую ару, — Леонард понизил голос, не желая вовлекать в этот разговор еще и кардинала, который весьма удачно отвлекся на утешение Мэллит. — Последний из Раканов не имеет к вам никаких претензий. Он бы лично освободил вас от клятвы, если бы был сейчас здесь — я слышал это от него собственными ушами.

— И это внушает надежду, что меч, занесенный над моим народом, рукой Кабиоха будет отведен в сторону, — Енниоль довольно улыбнулся. — Свидетельство нареченного Леонарда дорогого стоит. В его жилах течет кровь гоганов, так же, как и кровь первородных, но знает ли он сам, кому служит?

Знал бы Енниоль, сколько раз за последние дни Леонард сам задавал себе этот вопрос.

— Еще недавно я считал, что королю, — задумчиво протянул он. — Позже — что Алве, в конце концов, своим изменившимся положением я был обязан, в первую очередь, ему. Сейчас король в тюрьме, и я, вроде как, обязан его спасти, Алва там же, да и кажется мне, что мы встречались, по меньшей мере, в прошлой жизни — слишком давно, и слишком много всего произошло за эти месяцы. Ни за что не повторил бы эти слова своему отцу, но сейчас меня, в первую очередь, интересует будущее Манриков. Пережить Излом, выйти с минимальными потерями из этой войны, что нам едва ли позволят. Скажете, это эгоистично?

— Скажу, что это дальновидно, — усмехнулся Енниоль. — Вот видите, Леонард, вы уже начинаете мыслить как внук своего деда.

— Граф Вильгельм в такой ситуации ни за что бы не оказался, — вздохнул Леонард. — Даже бросив вызов Алисе, он отделался всего лишь ссылкой.

— Даже мудрейшие не могут предсказать будущего, что записано в Книге Судеб, — возразил Енниоль. — Иногда лишь невзрачная на вид плотина спасает деревню от бурного потока. Будущее складывается из мелочей.

Разгадку к одной из таких мелочей они нашли в Лаик, подземелья которого произвели на гоганов впечатление. Впрочем, и самому Леонарду казалось, что нечто неуловимо изменилось в этом месте, — то ли еще более усилившийся дух заброшенности, то ли преследовавший еще с Олларии запах застоявшейся воды и мертвых цветов. Запоминались мелкие штрихи этой картины: зловещие омелы, поблескивающие белыми жемчужинами ягод, ухающие совы, лягушки.

— Колодцы из затопленных храмов, — Енниоль с неподдельным восторгом несколько раз обошел вокруг черного сооружения, на которое они в прошлый раз едва взглянули. — О них вам говорили вернувшиеся из-за грани. Печати, сдерживающие распространение скверны, которые за счет этих знаков, — он указал на выжженный истинниками символ, — почти сорваны.

— Мы можем вернуть эти печати на место? — тут же спросил кардинал. — Возможно ли объединить знания Ордена с традицией гоганов, если это необходимо для спасения Олларии?

— Не знал, что в Ордене милосердия располагают такими знаниями, — непонятно усмехнулся Енниоль, и Левий, к удивлению Леонарда, отвел глаза. — В мои намерения входит спасти мир, но возможно, для этого придется пожертвовать Олларией. Скверны накопилось слишком много, а нынешняя Королева Холода — легкомысленный и избалованный ребенок, не способный в одиночку выполнить свою миссию.

— У Королевы ведь должен быть Король? — подсказал Арнольд, но наткнулся на суровый взгляд достославного из достославных.

— Блистательному не следует говорить вслух о таких вещах, да еще и там, где даже пыль под ногами обладает собственной волей, — глухо проговорил он. — Кардинал Левий поправит сына моего отца, знания которого скудны, но семь орденов эсператизма взяли за основу семь качеств Кабиоховых, дабы изучить их глубже и практиковать тщательнее, каждый в силу склонности и разумения своего, в стремлении стать подобными Ему.

— Изначально предполагалось, что ордена не противостоят, а дополняют друг друга, — подтвердил Левий. — К сожалению, на практике это соблюдалось не всегда и сделалось совершенно невозможным с нынешним конклавом. Мы — я имею в виду сторонников и последователей Адриана, понимали, что проигрываем, к тому же, мне было известно о встречах Альдо Ракана с Клементом и его притязаниях на Ноху и древние аббатства. И хотя корни этого зла находятся в Агарисе и еще дальше, в Гайифе, ключ к решению лежит в возвращении к истокам — в Гальтаре. Как я вижу, достославный Енниоль мыслил схожим образом, хоть и руководствовался совершенно другими мотивами.

— Правнукам Кабиоховым запрещено селиться в Золотых землях, — отозвался Енниоль. — Закон не позволяет им претендовать на Гальтару или право первородства, если только сами внуки Кабиоховы не пожелают по доброй воле отказаться от этой привилегии. В прошлом, в истории нашего народа уже случались подобные сделки, хотя древние трактаты и не донесли до нас имена тех, кто заключал их.

Леонард замер, когда Енниоль посмотрел ему прямо в глаза, словно каким-то непостижимым образом знал о том видении, что явилось ему в ночь пробуждения памяти крови.

— Сын моего отца смеет предположить, что ваш предок, первый граф Манрик, хотя бы отчасти обладал этим знанием, раз передал своим сыновьям Кубьерту, — заключил тот. — Не случайно он последовал в Талигойю за Франциском Олларом. Будущий король был орудием судьбы на Изломе, как и граф, как и все мы, и нити ее неизбежно вели к последнему Ракану.

— Один из наших предков, тот, что женился на девушке из дома Савиньяков, интересовался разными гальтарскими древностями, — неожиданно выдал Арнольд. — Видно, в те времена он еще помнил, для чего они нужны. Об этом тебе Арлетта Савиньяк писала, давным-давно, — виновато улыбнулся он, повернувшись к Леонарду. — Письмо пришло после того, как ты уехал в Эпинэ, прочитал я его, когда думал, что ты умер, а потом Окделл нашел завещание Эрнани, и мне даже показалось, что в нем есть какой-то смысл. Извини, совсем вылетело из головы.

— Так или иначе, сейчас мы не в Гальтаре, а в Лаик, — Леонард махнул рукой, не желая углубляться в эту опасную тему в присутствии кардинала. — И ты утверждал, что обнаружил здесь нечто похожее на алтарь. Нехорошо заставлять эреа ждать, она должно быть ужасно устала от наших разговоров.

Алтарь действительно был скрыт ярусом ниже, и судя по его виду, по назначению его не применяли, по меньшей мере, с тех времен, как аббатство стало использоваться в качестве загона для юных дворян. Истинники сюда не добрались — или не имели возможности свободно искать, или не располагали временем, или их, в самом деле, не интересовало ничего, кроме колодцев.

Енниоль к находке отнесся скептически, долго кружил вокруг алтаря, подобно хищной кунице, и сетовал на то, что недостойный, рискнувший проводить ритуалы на этом жалком подобии ары, может сравниться лишь с лекарем, взявшемся проводить операцию и вместо скальпеля использовавшем нож для забоя скота. Впрочем, с аргументами кардинала и Леонарда он больше не спорил: как бы плох ни был алтарь Лаик, по возрасту он мог бы сравниться с бакранским алтарем, а значит, мог и сработать.

— Да будет известно блистательным, что ритуал залога проводится один раз и навека, так, что разорвать его может только смерть, — напомнил Енниоль. — Кровь зовет за собой кровь, жизнь требует жизнь взамен. Названная Залогом не принадлежит себе, но ее свободу можно обменять на свободу того, кому она больше не нужна, и вернуть покой несчастной душе. Нареченный Леонардом говорил, что в этом месте нашли свою смерть двое, но не пожелали они пойти дальше, в те миры, что предназначены Кабиохом для искупления и покоя, а остались в нашем мире, служить Ей на Изломе. Это означает, что мы можем призвать их, чтобы выкупить кровь названной Залогом.

— Вы говорите о выходцах? — быстро сообразил кардинал. — Мне рассказывали о капеллане, Германе Супре, и юном унаре, что исчез в ту же ночь.

— Паоло Кунья, — тут же вспомнил Леонард. — Сын друга Алвы. Думаю, будет справедливо, если мы сможем помочь его душе обрести покой.

— Не нам решать, что за душа откликнется на зов, — покачал головой Енниоль. — Задача блистательных — помнить, что тот, кто явится сюда, уже не является человеком. Оставьте в стороне свою жалость, сострадание, защищайте себя и ни в коем случае не называйте его по имени и не пытайтесь дотронуться. Единственная, кто сможет сделать это — названная Залогом, и лишь тогда, когда сын моего отца укажет ей.

— Недостойная поняла, — Мэллит обхватила себя руками — в подземелье действительно было очень холодно. — Недостойная сделает все так, как укажет достославный из достославных.

Отступив в сторону, Леонард отрешенно наблюдал за тем, как Енниоль готовит алтарь для ритуала, нанося какие-то одному ему видимые и понятные символы на камень и нашептывая что-то себе под нос. Кардинал являл собой чистое любопытство, всем своим видом сожалея, что в этой мистерии он лишь зритель, а не участник. Арнольд даже в такой ситуации о чем-то умудрялся шутить с Мэллит — Леонард даже позавидовал брату, так как сам в компании девушки нужных слов решительно не находил.

— Где вы раскопали это отвратительное место, Леонард? — Алва вдруг возник перед ним так отчетливо, что это даже на видение не походило. Каменные своды затопленного храма вдруг растворились, а на смену им пришли смутно знакомые заплесневелые стены смутно знакомого Лабиринта. — Мои надежды никогда сюда не возвращаться снова разбиты в прах.

Леонард нехорошим взглядом проследил за неотступно следовавшим за ними пятном, очертаниями напоминавшим лошадь. С каждым шагом оно становилось все более ярким и детализированным, а следом за ним проявлялась и другая фигура — человеческая. Магия Енниоля все же действовала, пусть и наблюдать за этим Леонарду пришлось будто бы с изнанки мира.

— Значит, вот как выглядит тропы выходцев, о которых рассказывала герцогиня Окделл, — медленно протянул он и ехидно взглянул на Алву: — Вы в курсе, что эта невыносимая особа объявила вас своим женихом?

Лицо Алвы сделалось нечитаемой маской, и Леонард отстраненно отметил, что выглядит герцог еще хуже, чем описывал Левий. Чем бы ни была эта болезнь, вызываемая скверной, остановить ее распространение следовало как можно скорее.

— Вижу, я был совершенно прав, сообщив господину в белых штанах, что Багерлее сегодня самое спокойное и достойное место во всем городе с исключительно приличной компанией. Картину несколько портит Штанцлер, но тут уже я сам виноват, мой недосмотр. Мне тогда все-таки следовало выстрелить.

— Технически, недосмотр мой, это ведь я был капитаном королевской охраны, когда он улизнул из-под самого моего носа, — усмехнулся Леонард. — Рокэ, это действительно вы?

— А кого вы рассчитывали тут встретить? — Алва рассеянно улыбнулся. — Кстати, вот этого господина я, например, не знаю, а вы? Это ведь ваш сон?

Леонард повернулся и вздрогнул от неожиданности: на стене больше не было лошади, зато по дорогам лабиринта уверенно шагал высокий человек с мертвенно бледным лицом, незнакомый Леонарду выходец, совсем не похожий на погибших в Лаик. Снова пронзительно заныло запястье, и ему не надо было смотреть на Алву, чтобы понимать, что тот сейчас чувствует то же самое.

— Рекомендую вам немедленно вернуться к вашим спутникам, — Рокэ хищно прищурился. — У вас там, кажется, дева в беде, а вы оставили ее в компании кардинала, гогана и очередного Манрика, должность которого опережает его дела.

— Даже не знаю, оскорбление ли это или крайне своевременное признание моей компетентности, — хмыкнул Леонард. — Очень скоро вам придется ответить на мои вопросы, Рокэ. Я умею задавать их гораздо лучше, чем господин в белых штанах.

Смех Алвы еще раздавался в ушах Леонарда, когда лабиринт сменился темнотой, а затем уже знакомым подземельем. Невозможно было сдержать досаду: Алва казался таким настоящим, а вместо действительно важных разговоров они обменивались шутками и говорили о Штанцлере — как тогда, в Кэнналоа, вот только они больше не могли позволить себе Кэнналоа. Впрочем, долго предаваться сожалениям Леонард не смог — как только осознал, что персонаж из его видения благополучно перекочевал в реальность и возвышался сейчас над Енниолем и стоявшей за его спиной Мэллит.

— Блистательный ошибся, — чуть не плача, говорила она. — Мэллит не убивала нареченного Удо!

— Глаза блистательного затуманены магией Залога, — вторил ей Енниоль. — Но то, что завязано, можно развязать. Нареченная Залогом не совершала преступлений, в которых повинен первородный!

— Ты мне не нужен, — холодным, потусторонним голосом отозвался выходец. — Альдо Ракан пойдет со мной, ему не поможет ни ложь, ни защитники.

Леонард с сожалением покосился на безмятежно спящих кардинала и Арнольда — если бы они на что и сгодились, так это на четверной заговор, по словам Луизы Арамона, изгоняющий выходцев, но сейчас, коль скоро Алва его разбудил, действовать снова предстояло самому.

— Сударь, вам не помешало бы представиться, раз уж вы явились без приглашения, — протянул он, поймал себя на мысли, что звучит как какой-нибудь Лионель Савиньяк, и с отвращением скривился. — Вы с ума сошли, утверждая, что перед вами Альдо Ракан?

— Я Удо, граф Борн, — мертвые глаза смотрят сквозь него, а по ту сторону ничего, лишь холод и пустота. — Меня ведет память холода. Альдо Ракан должен умереть.

— Было бы неплохо, он очень досаждает Рокэ, а в результате я вынужден тратить время, которое мог бы посвятить охоте и безделью, — охотно поддержал его Леонард. — Но разве вы не видите, сударь, что перед вами девушка? Я умирал, я знаю, что смерть не лишает зрения.

— Ты умирал, — подтвердил выходец, и решимость на его лице сменилась недоумением. — Ты умирал и уходил от Нее. Ты не позволил увести того, кто заслуживал смерти. Она не любит тех, кто встает у Нее на пути.

Леонард почувствовал, как по ладони стекают горячие капли — запястье все же закровоточило, любопытно, это происходит синхронно с Алвой, или все же само по себе? — и, следуя какому-то отчаянному, злому вдохновению, он произнес:

— Клянусь кровью, перед тобой девушка, — в подземелье темно, погасли все свечи, зажженные Енниолем, а в поверхности черного, облитого водой алтаря вместо арочных сводов потолка отражается безумная злая луна, и всюду пахнет лилиями — Леонард успел возненавидеть этот запах, — ты можешь освободить ее своей жизнью, так сделай это. Или тебе по душе такое существование? Об Альдо Ракане позаботятся другие.

— Блистательный может отдать холодную кровь взамен горячей, — подхватил Енниоль. — Блистательный может пройти Лабиринт до конца и уйти туда, куда ведут все пути этого мира, а может остаться вечно блуждать на одних и тех же мертвых тропах.

Удо Борн внимательно посмотрел на Леонарда — его было жаль, совсем молодой, ровесник Арнольда, — и глухо произнес:

— Я тебя не знаю, но ты храбр. Я умер под твоей крышей, а ты умер по вине того, кто убил меня. Ты прав, мы развяжем завязанное. Пусть… девушка возьмет кинжал с твоей кровью, пока она горяча.

Все остальное происходило будто бы снова в полусне: вот Мэллит медленно подходит к выходцу, вот он перехватывает ее руку и всаживает кинжал в свое сердце, вот Енниоль произносит ритуальные слова на языке, что кажется одновременно незнакомым и понятным до последнего слова, вот девушка хватается за грудь, словно ее охватывает ужасная боль, вот Удо Борн открывает уже настоящие свои глаза и успевает даже о чем-то пошутить, и попросить, а затем отступает, как там, в Лабиринте, и осыпается в бесконечность, оставшись лишь едва различимым узором на стене.

Леонард перевел дух, потянувшись за благоразумно припасенной на такие случаи фляжкой с касерой, и сделал большой глоток.

— Вы это слышали? — возмущенно взглянул он на Енниоля и беззвучно плачущую Мэллит. — Окделл забыл уточнить, что Борн умер под моей крышей! Нет, однажды я все-таки его убью.